Гранитный барин

Некие в смокинг одетые атомы,

Праха веков маринованный прах,

Чванно картавят, что, мол, «азиаты мы»,

На европейских своих языках!

Да! Азиаты мы! Крепкое слово!

В матерном гневе все наши слова!

Наши обновы давно уж не новы:

Киев и Новгород! Псков и Москва!

В наших речах — курский свист соловьиный,

Волга и Днепр! Океан и фиорд!

В наших речах — грохот снежной лавины,

Ржанье и топот Батыевых орд!

В наших глазах — золотой щит Олега,

Плеть Иоанна! Курганная тишь?

Мертвенный холод Байкальского снега,

Пламя Москвы и плененный Париж!

Эй, на запятки! Не вам ли завялым

Путь преградить разъярившимся нам?

Или, озлившись, мы хлопнем Уралом

По напомаженным вашим башкам!

В наших плечах — беломорские скалы!

В наших ушах — храп медвежьих берлог!

В наших сердцах — самоцветы Урала!

В нашей груди — древний каменный бог!

Весь машинный свой век, каждый день по утрам

Волоча свои старые шины,

По брезгливым гранитным колонным домам

Развозил он шампанские вина!

И глотали в свои погреба-животы

Эти вина по бочкам с присеста

Их раскрытые настежь гранитные рты —

Обожженные жаждой подъезды.

И гудя, и шумя,

И кряхтя, и гремя,

Весь свой век должен был по подъездам таскаться

Грузовик № 1317.

Но однажды наутро у этих домов

Были начисто выбиты стекла!

И панель вокруг них вглубь на много шагов

От вина и от крови промокла!

«Эй, подвалы, чья доля лежит издавна

Под любым каблуком на паркете,

Выходите на Невский — ломать времена!

Выходите — шагать по столетьям!»

И гудя, и шумя,

И кряхтя, и гремя,

Покатил за Свободу по улицам драться

Грузовик № 1317.

Но открылись фронты! О, услышав сигнал,

Он увесисто и кривобоко

Наступал, отступал и опять наступал

От Варшавы до Владивостока.

И ходил он насупившись — издалека

На Деникинские аксельбанты,

На тачанки Махно, на штыки Колчака

И на хмурые танки Антанты!

И гудя, и шумя,

И кряхтя, и гремя,

Второпях во весь мах по фронтам стал шататься

Грузовик № 1317.

На поля неостывших побед из нутра

Отощавшей земли вылез Голод!

И наотмашь схватил от двора до двора

Города и деревни за ворот!

И, шагая по смятой Руси напролом

Уходящими в землю шагами,—

Из Лукошка Поволжья кругом, как зерном,

Он засеял поля костяками!

И гудя, и шумя,

И кряхтя, и гремя,

С воблой тут по Руси, как шальной, стал мотаться

Грузовик № 1317.

Поднатужились нивы в России! И вот:

По Москве он в день Первого мая,

Запыхавшись от новых нежданных хлопот,

Октябрят полным ходом катает!

Октябрята на нем — воробьев веселей!

Не желают слезать добровольно!

И машиною, новою нянькой своей,

Октябрята ужасно довольны!

И гудя, и шумя,

И кряхтя, и гремя,

С октябрятами нянькой решил впредь остаться

Грузовик № 1317.

Давайте-ка устроим чистку

Средь коломбин и апашей!

Ведь наши «замы» и модистки,

Кассиры и пиш-машинистки

В любви тех будут не глупей!

Давайте же устроим чистку

Средь коломбин и апашей!

Она — кассирша в «Спичка-тресте»

А он — Врид-зам-пом-пом-пом-зам!

Все началось с того, что вместе,

Под вопль кондукторский «не лезьте»

Бочком пролезли все же в трам:

Она — кассирша в «Спичка-тресте»

И он — Врид-зам-пом-пом-пом-зам!

В своих движеньях эксцентричен

Трамвай маршрута буквы «А»!

И очутились механично

Они в объятьях романтичных

От двадцать третьего толчка!

В своих движеньях эксцентричен

Трамвай маршрута буквы «А»!

Когда-то были купидоны!

Теперь их «замом» стал трамвай!

И перед ними благосклонно —

Через неделю по закону —

Открылся загса тихий рай…

Когда-то были купидоны,

Теперь их «замом» стал трамвай!

И дети их снимали кепки

Перед трамваем с буквой «А»,

И, факт рожденья помня крепко,

Махали долго вслед прицепке!

И с благодарностью всегда

Детишки их снимали кепки

Перед трамваем с буквой «А».

Кепка! Простецкая кепка!

На миллионы голов

Влезла ты с маху! И крепко

Села цилиндрам назло!

Видел весь мир, изумленно

Ахнувши из-за угла,

Как трехсотлетней короне

Кепка по шапке дала!

И, набекрень съехав малость

От передряг, — во весь мах

Долго и крепко ты дралась

На разъяренных фронтах!

И, без патрон и без хлеба

Лбом защищая Москву,

Нет такой станции, где бы

Ты не валялась в тифу!

От Чухломы до Урала

В морду былому житью

Это не ты ли орала

Новую Правду свою?!

И на фронтах, и на Пресне,

Мчась по столетьям в карьер,

В небо горланила песни,

Славя свой СССР.

Ну-ка, вот! В той перебранке

Той небывалой порой:

От револьвера до танка

Кто не сшибался с тобой?

Но, поднатужась до пота,

Все же, к двадцатым годам,

Даже антантным дредноутам

Кепка дала по шеям!

Бешены были те годы!

И на всех митингах ты

С дьяволом, с богом, с природой

Спорила до хрипоты!

И, за голодных индусов

Кроя Керзона весьма,

В это же время со вкусом

Воблу жевала сама!

Кончились годы нахрапа!

Ты — на весь мир! И, глядишь,—

Перед тобой сняли шляпы

Лондон, Берлин и Париж?

Кепка! Простецкая Кепка!

Средь мировой бедноты

Медленно, тяжко, но крепко

Ставишь свои ты посты!..

Кепка! Простецкая Кепка!

Вот что наделала ты!

Собою невелички,

Знай, маялись в пыли.

Кирпичики, кирпичики,

Кирпичики мои…

И господа из города

В перчаточках своих

Презрительно и гордо

Ворочались от них!..

И долго от обидчиков

Кряхтели, как могли:

— Кирпичики, кирпичики,

Кирпичики мои…

Но вот сердит стал с виду

Простой народ! И, глядь:

Обидчикам обиды

Вдруг стал припоминать!

Озлившись, в день осенний

Взъерошились штыки,

И на дворцы с гуденьем

Пошли грузовики!

И в головы обидчиков

Летали, как могли:

— Кирпичики, кирпичики,

Кирпичики мои!

А после всех событий

Народ к ним шасть опять:

«Кирпичики, идите

Домишки нам латать!»

И, с края и до края,

На всяческий манер

Кирпичики латают,

Кряхтя, С.С.С.Р.

Собою невелички,

Да — умницы они:

Кирпичики, кирпичики,

Кирпичики мои!..

В Америке где-то

Судя по газетам,

Есть город такой — «Голливуд»…

И в городе этом,

Судя по газетам,

Лишь киноактеры живут!

И там неизменно

Пред всею вселенной

Сквозь первый в Америке взор,

Как синие птицы,

Трепещут ресницы

У маленькой Мэри Пикфорд!

В Париже, на Яве,

В Тимбукту, в Варшаве,

От Лос-Анжелос до Ельца

Пред маленькой Мэри

Раскрыты все двери

И настежь раскрыты сердца!..

И каждый свой вечер,

Стремясь к ней навстречу,

Следят по экранам в упор

Глаза всего света

За маленькой этой,

За маленькой Мэри Пикфорд!

И вечером сонным

Для всех утомленных

Своей кинофирмой дана,

Восходит багряно

На киноэкранах,

Как Солнце ночное, она!

И вьется, и мчится

По вздрогнувшим лицам

Тот первый в Америке взор!..

И сколько улыбок

На свете погибло б

Без маленькой Мэри Пикфорд?!.

Из пары старых досок

Родив себя, как мог,

Стоит на перекрестке

Цветной Кооп-Ларек…

В нем что угодно купишь

В два счета! Он — такой:

По виду — словно кукиш,

Но — очень деловой!

Заморские базары,

Крича издалека,

Шлют разные товары

Для этого Ларька.

Берлин, Варшава, Вена

И Ява, и Кантон

Торгуются степенно

С цветным Кооп-Ларьком!

И тут на перекрестке

От дел таких слегка

Потрескивают доски

Советского Ларька…

И вспоминают, тужась,

Как 8 лет назад

Они лежали тут же

На баррикадах в ряд!

Коммерчески спокоен,

В панель упрямо врос

Промышленной ногою

Лоток для папирос!

И, с жаром расширяя

Промышленность, втроем

Перед клиентом с края

Склонились над лотком:

— Прядь упрямая, плюс

Моссельпромский картуз,

А под ним — деловая

Такая

Моссельпромщица N°… (не знаю!)

Но, кроме всяких «Пери»

И прочих папирос,

Ведь есть в СССР’е

Еще и — Наркомпрос!

И ночью, совершенно

Забыв про Моссельпром,

Над книгою толщенной

Склоняются втроем:

Прядь упрямая, плюс

Моссельпромский картуз,

А под ним — деловая

Такая

Моссельпромщица N°… (не знаю!)

Пожалуй, вы поймете,

Что так всю жизнь сполна

Учебе да работе

Она обречена?!

Она — не морс в стакане!

У ней кровь бьет ключом!

И часто на свиданье

Бегут стремглав втроем:

— Прядь упрямая, плюс

Моссельпромский картуз,

А под ним — деловая

Такая

Моссельпромщица N°… (не знаю!)

На снежной площади, собою

В полдня столетье озаря,

Среди музейного покоя

Белеет шпага Декабря…

И до сих пор еще — в печали

Она вздыхает над собой…

Ее недаром ведь ломали

Над декабристской головой!

Она восстала! И — упала!

Из ножен вырвавшись, она

Была по первому сигналу

Кивком царя побеждена!

И всласть над ней смеялись пушки,

И гроб ее оплеван был!..

Лишь Александр Сергеич Пушкин

Ее стихами окропил…

И, хоть она гремит всесветно,

Но, гладя сломанный клинок,

Нет-нет и вздрогнет чуть приметно

Ее музейный номерок…

Знайте: как-то, когда-то и где-то

Одинокий поэт жил да был…

И всю жизнь свою, как все поэты,

Он писал, пил вино и любил.

Обогнавши Богатство и Славу,

Смерть пришла и сказала ему:

«Ты — поэт и бессмертен!.. И, право,

Как мне быть, я никак не пойму!»

Улыбаясь, развел он руками

И с поклоном промолвил в ответ:

«В жизни я не отказывал даме!

Вашу руку!»

И умер поэт…