Греческая история

КНИГА I

(I. 1. 1) Через несколько дней после этого{1} прибыл из Афин Фимохар с несколькими кораблями{2}, и тотчас по его прибытии снова вступили в бой лакедемонская и афинская эскадры, причем победили лакедемоняне, предводительствуемые Агесандридом. (2) Короткое время спустя, в начале зимы{3}, прибыл на рассвете из Родоса в Геллеспонт с флотом из четырнадцати кораблей Дориэй, сын Диагора. Заметив его, афинский караульный оповестил об этом стратегов{4}[14], и они вышли против него с двадцатью кораблями. Чтобы избежать встречи с ними, Дориэй втащил на берег свои триэры{5}[15] около Ретия.

(3) Когда афиняне приблизились, начался бой с кораблей и с берега; эта битва продолжалась до тех пор, пока афиняне не отплыли в Мадит к остальному войску, не добившись никаких успехов. (4) Миндар из Илия, где он приносил жертву Афине, заметил, как идет эта битва, и решил оказать помощь с моря. Стащив свои триэры в море, он отплыл на соединение с флотом Дориэя.

(5) Но и афиняне со своей стороны выплыли ему навстречу в море и, выстроившись вдоль берега, вступили около Абидоса в бой, продолжавшийся до сумерек. В одних местах побеждали афиняне, а в других сами терпели поражение, когда вдруг приплыл Алкивиад с восемнадцатью кораблями. (6) Тогда пелопоннесцы устремились в бегство к Абидосу; Фарнабаз оказывал им всяческую помощь: и сам он сражался, пока только это было возможно, въехав на лошади в море, и другим своим всадникам и пехотинцам приказывал поступить так же. Пелопоннесцы составили сплошную стену из кораблей и, выстроившись на берегу, под их защитой продолжали бой. (7) Вскоре афиняне уплыли назад в Сест, захватив тридцать вражеских кораблей без экипажа и вернув себе те корабли, которые они сами потеряли в сражении. В Сесте осталось только сорок афинских кораблей; (8) прочие разошлись из Геллеспонта в разные стороны для сбора контрибуции{6}, а один из стратегов, Фрасилл, поплыл в Афины, чтобы оповестить афинян о случившемся и попросить войска и кораблей. (9) После этого Тиссаферн прибыл в Геллеспонт, взял в плен Алкивиада{7}, прибывшего к нему на одной только триэре с дарами гостеприимства[16], и заключил его в темницу в Сардах, говоря, что персидский царь повелевает воевать с афинянами. (10) Спустя тридцать дней Алкивиад, вместе с взятым в плен в Карии Мантифеем, раздобыв лошадей, бежал ночью в Клазомены. (11) В это время находившиеся в Сесте афиняне, узнав, что Миндар собирается напасть на них с флотом из шестидесяти кораблей{8}, бежали ночью в Кардию. Туда же прибыл из Клазомен и Алкивиад с пятью триэрами и эпактридой{9}. Здесь он узнал, что корабли пелопоннесцев уплыли из Абидоса в Кизик{10}, и отправился сам в Сест во главе отряда пехотинцев, приказав кораблям обогнуть полуостров и прибыть туда же. (12) Когда же они прибыли и Алкивиад уже собирался сняться с якоря и выйти в бой, приплывает Ферамен с двадцатью кораблями из Македонии и Фрасибул{11} также с двадцатью из-под[17] Фасоса{12}; оба в это время уже взыскали контрибуцию. (13) Тогда Алкивиад отплыл в Парий, приказав и им следовать за собой, убрав большие паруса{13}. Затем все корабли, собравшись в Парии в числе восьмидесяти шести[18], с наступлением ночи снялись с якоря и на следующий день во время завтрака{14} прибыли в Проконнес. (14) Там афиняне узнали, что Миндар находится в Кизике и что там же и Фарнабаз с пехотой. Этот день они провели в Проконнесе, а на следующий Алкивиад, созвав общее собрание войска, выступил с увещательной речью, говоря, что необходимо сражаться и на море и на суше, равно как и вести осаду. «Ведь у нас, — говорил он, — денег нет, а враг получает их в изобилии, от персидского царя». (15) Еще накануне, как только они причалили[19], Алкивиад собрал в кучу вокруг своего судна все корабли, даже самые маленькие, чтобы никто не мог сообщить врагу о числе их[20], и объявил, что тот, кто будет застигнут переплывающим на материк, будет наказан смертной казнью. (16) Распустив собрание, он сделал все приготовления для битвы и отчалил в Кизик под проливным дождем. Когда же он был уже близ Кизика, погода прояснилась, засияло солнце, и он увидел, что шестьдесят кораблей Миндара, маневрирующие вдали от бухты, отрезаны им от гавани{15}. (17) Пелопоннесцы, со своей стороны, увидя афинские триэры в гораздо большем числе, чем прежде[21], и находящимися у гавани, обратились в бегство, устремляясь к суше; они пригнали к берегу корабли и, выстроив их вплотную друг к другу, под защитой их отражали наступающего врага. (18) Алкивиад же, обогнув место сражения с двадцатью кораблями из своей эскадры, вышел на берег; увидя это, и Миндар вышел на сушу, где и погиб в сражении, а войско его обратилось в бегство. После этого афиняне уплыли в Проконнес, захватив все корабли, кроме флота сиракузян{16} (последние сожгли свои корабли). Оттуда афиняне на следующий день поплыли на Кизик. (19) Жители его, после того как пелопоннесцы и Фарнабаз ушли отсюда, впустили в город афинян{17}. (20) Алкивиад пробыл здесь двадцать дней и взыскал с кизикиян крупную контрибуцию; затем он отплыл назад в Проконнес, не причинив городу никакого другого ущерба. (21) Отсюда он отплыл в Перинф и Селимбрию, причем перинфияне открыли войску ворота, а селимбрийцы в город войска не впустили, но уплатили контрибуцию. (22) Отсюда они отправились в Хрисополь, расположенный в Калхедонской области, и, обнеся его стеною, учредили здесь таможню{18}, где взымался десятипроцентный сбор с кораблей, приплывающих из Понта. Для охраны были оставлены тридцать кораблей под командой двух стратегов, Ферамена и Евмаха, которые должны были наблюдать за крепостью и выплывающими кораблями и вообще всячески вредить врагу. Прочие же стратеги ушли в Геллеспонт. (23) В это же время было захвачено и доставлено в Афины письмо, посланное в Лакедемон Гиппократом, эпистолеем{19} Миндара. Письмо было такого содержания[22]: «Корыта[23] погибли. Миндар преставился. Экипаж голодает. Как быть, не знаем». (24) Фарнабаз увещевал все пелопоннесское войско и союзников не отчаиваться из-за каких-то корыт[24], говоря, что их у царя сколько угодно, были бы только воины здравы и невредимы, и дал каждому платье и паек на два месяца. Вооружив матросов, Фарнабаз назначил их на гарнизонную службу в прибережной полосе, находившейся под его властью. (25) Затем, собрав командиров отдельных союзных контингентов и начальников триэр, поручил им выстроить в Антандре{20} триэры в таком числе, какое каждый потерял в бою; он дал им деньги и обещал доставлять лес с Иды. (26) Сиракузяне, принимая участие в этих работах по сооружению кораблей, в то же время помогли жителям Антандра выстроить часть городской стены и, исполняя гарнизонную службу, были с горожанами в лучших отношениях, чем все прочие воины. По этой причине сиракузяне носят в Антандре почетный титул евергетов[25] и пользуются правами гражданства. Устроив это, Фарнабаз тотчас же отправился на помощь в Калхедон.

(27) В это время сиракузские военачальники получили с родины весть, что народное собрание объявило их изгнанниками. Было созвано собрание сиракузских воинов, и Гермократ, выступив от имени всех военачальников, горько жаловался на судьбу, говоря, что они все несправедливо и противозаконно были объявлены изгнанниками{21}, и увещевал воинов и впредь быть такими же храбрыми и повиноваться приказам, как прежде. «Вспомните, — говорил он, — сколько битв вы одержали и сколько кораблей вы захватили одни, без посторонней помощи… А сколько раз вы, под нашей командой, оказались непобедимыми, сражаясь вместе с другими, имея наилучшую военную выправку благодаря как нашему умению, так и вашей храбрости, проявленной вами и на суше и на море»[26]. Затем он предложил войску выбрать временных начальников, пока не прибудут с родины выбранные вместо них заместители. (28) Но войско с громким криком настаивало, чтобы они оставались у власти, — особенно же настаивали начальники триэр, морские воины и кормчие. Стратеги в ответ на это сказали, что нехорошо устраивать мятеж против своего государства и что они просят только, чтобы выступили имеющие против них обвинения, а они со своей стороны сочтут своим долгом оправдаться. (29) Но никто и ни в чем не обвинял военачальников, и они по общей просьбе остались на занимаемых ими должностях до прибытия заместителей: Демарха, сына Эпикида, Мискона, сына Менекрата, и Потамия, сына Гносия. Большинство начальников триэр поклялось, что они, вернувшись на родину, добьются отмены декрета об изгнании; затем их отпустили на все четыре стороны, осыпая похвалами; (30) больше всего горевали при этом приближенные Гермократа, вспоминая о его заботливости, великодушии и общительности: так, например, он два раза в день — рано утром и с наступлением вечера — собирал в свою палатку тех из начальников триэр, кормчих и морских воинов, которых считал наиболее даровитыми, и сообщал им содержание своих будущих речей и что он намерен совершать; он занимался также их военным образованием, заставляя их высказывать свои мнения как экспромтом, так и по здравом размышлении. (31) Поэтому-то Гермократ пользовался большим успехом на собраниях, имея репутацию наилучшего оратора и тактика.

Гермократ, после того как он выступил в Лакедемоне с обвинением против Тиссаферна{22} (причем свидетелем был и Астиох) и ему поверили, что он говорит правду, прибыл к Фарнабазу. Он получил деньги прежде, чем он их попросил, и стал готовить наемников и триэры для возвращения в Сиракузы. В это время пришли в Милет преемники сиракузских военачальников и переняли корабли и войско.

(32) В это же время в Фасосе произошел мятеж, и была изгнана лаконофильская партия, а также и гармост{23} лаконец Этеоник. Пасиппид, обвиненный в том, что он вместе с Тиссаферном устроил этот мятеж, был вынужден бежать из Спарты. Для начальствования же над флотом, который тот собрал у союзников, был вызван Кратесиппид и он перенял флот в Хиосе{24}. (33) Приблизительно тогда же — в то время, как Фрасилл находился в Афинах, — Агис, устроив вылазку из Декелеи{25} для фуражировки, подошел к самым афинским стенам. Фрасилл, выведя афинян и всех прочих, находившихся в городе, выстроил их около Ликейского гимнасия{26}, готовых сразиться в случае приближения неприятеля. (34) Агис же, увидя это, быстро увел войско, причем некоторые из воинов его арьергарда — в небольшом, однако, числе — были убиты легковооруженными. Вследствие этого афиняне отнеслись с еще большим энтузиазмом к тому делу, ради которого прибыл Фрасибул, и декретировали ему набор в тысячу гоплитов, сто всадников и пятьдесят триэр. (35) Агис же, видя из Декелеи, что в Пирей прибывает много кораблей с хлебом, объявил, что нет никакой пользы в том, что его войско столько времени подряд не дает афинянам собирать хлеб с полей, если только не удастся завладеть и тем пунктом, из которого к ним приходит хлеб по морю; лучше всего было бы, по его мнению, послать в Калхедон и Византий Клеарха, сына Рамфия, византийского проксена[27]. (36) Когда это решение было принято, Клеарх{27} экипировал пятнадцать кораблей из Мегар и от прочих союзников — скорее транспортных, чем боевых, — и отправился в путь. Но из его эскадры три корабля были уничтожены в Геллеспонте теми девятью аттическими кораблями, которые там все время наблюдали за проходящими судами[28], а остальные бежали в Сест{28}, а оттуда добрались невредимыми в Византий. (37) Так закончился тот год, в который карфагеняне, отправившись под предводительством Ганнибала походом на Сицилию со ста тысячами войска{29}, в три месяца захватили два греческих города — Селинунт и Гимеру.

(I. 2. 1) На следующий год [в который состоялась 93-я Олимпиада{30}, где в дополнительном состязании двуконных колесниц победил Евагор элеец, а в бегах — Евбот киренец, при эфоре{31} Евархиппе в Спарте, при архонте{32} Евктемоне в Афинах] афиняне обнесли стеной Форик, а Фрасилл, получив суда, которые ему были декретированы[29], и обратив 500 из моряков в пельтастов{33} [чтобы иметь возможность пользоваться также и пельтастами], уплыл в начале лета{34} в Самос. (2) Пробыв там три дня, он поплыл в Пигелы и там опустошал местность и атаковал городские стены. В это время пришел на помощь пигелейцам отряд милетцев и стал преследовать рассеянных по равнине афинских легковооруженных{35}. (3) Пельтасты и два лоха{36} гоплитов{37} бросились на помощь своим легковооруженным, перебили, за исключением нескольких человек, почти всех прибывших из Милета и, захватив около двухсот щитов, поставили трофей{38}. (4) На следующий день афиняне отплыли в Нотий, а оттуда после необходимых приготовлений отправились в Колофон. Колофонцы присоединились к ним и с наступлением ночи они вторглись в Лидию. Это произошло в такое время года, когда хлеб на полях уже созрел{39}. Здесь афиняне сожгли много деревень и захватили деньги, рабов и другую добычу в большом числе. (5) Перс Стаг, находившийся в этих местах со своей конницей, в то время как афиняне рассеялись из лагеря, каждый за добычей для себя, захватил одного из них живым и семерых убил. (6) После этого Фрасилл отвел войско обратно к морскому берегу, чтобы уплыть в Эфес. Узнав об этом замысле, Тиссаферн собрал многочисленное войско и разослал всадников с извещением, чтобы шли в Эфес, на помощь Артемиде{40}. (7) Фрасилл же на восемнадцатый день после вторжения в Лидию приплыл в Эфес; он высадил гоплитов около Коресса, а всадников, пельтастов, матросов и прочее войско близ болота, расположенного по другую сторону города, и с наступлением дня подвел к городу оба войска. (8) Против них выступили граждане, а вместе с ними[30] те союзники, которых привел Тиссаферн и сиракузяне как с прежних двадцати кораблей, так и еще с пяти, прибывших только недавно под командой Евкла, сына Гиппона, и Гераклида, сына Аристогена [и, наконец, два селинунтские[31]]. (9) Все они сперва обратились против гоплитов, находившихся в Корессе; обратив их в бегство{41} и убив около ста человек из них, преследовали их до морского берега, после чего обратились против расположившихся у болота. И здесь афиняне бежали, потеряв около трехсот человек. (10) Эфесцы же поставили два трофея: здесь и у Коресса. В этих сражениях сиракузцы и селинунтцы отличились больше всех; за это были розданы награды за храбрость как их государствам[32], так и отдельным храбрецам из их числа, и каждый желающий получил вечное право жить в Эфесе{42}, не уплачивая податей. Селинунтцам же, так как их город погиб[33], они дали и право гражданства. (11) Затем афиняне, заключив перемирие для уборки трупов{43}, уплыли в Нотий; похоронив там убитых, они поплыли к Лесбосу и Геллеспонту. (12) Причалив к Мефимне на Лесбосе, они увидели двадцать пять сиракузских кораблей, плывущих мимо из Эфеса; выйдя в море против них, они захватили четыре корабля вместе с экипажем, а остальных отогнали назад в Эфес. (13) Всех пленных Фрасилл отослал в Афины, исключая афинянина Алкивиада, племянника знаменитого Алкивиада, с которым тот вместе бежал. Его Фрасилл приказал побить камнями[34]. Оттуда Фрасилл поплыл в Сест к остальному войску, из Сеста же все войско переправилось в Лампсак.

(14) Затем наступила та самая зима, в которую военнопленные сиракузцы, заключенные в камнеломне{44} в Пирее, прорыв скалу, бежали ночью в Декелею; некоторые бежали также в Мегары.

(15) Когда Алкивиад выстраивал вместе все войско в Лампсаке, старые воины не захотели находиться в одном строю с воинами Фрасилла{45}, так как они сами никогда еще не были поражены, а те пришли к ним после перенесенного поражения. Здесь все они перезимовали, укрепляя Лампсак. (16) Затем пошли походом на Абидос; Фарнабаз выступил против них с многочисленной конницей, но, побежденный в бою, бежал. Алкивиад с конницей и ста двадцатью из числа гоплитов под командой Менандра преследовал его, пока не помешала наступившая ночь. (17) После этой битвы воины по собственному почину сошлись друг с другом и ласково приветствовали прибывших с Фрасиллом. В эту зиму они совершили еще несколько вылазок на материк и опустошали царские[35] владения. (18) В это время лакедемоняне, согласно заключенному перемирию, дали свободный выход гелотам{46}, устроившим мятеж и бежавшим из Малеи в Корифасий{47}. Тогда же ахейцы в Гераклее Трахинской предали поселенных с ними в Гераклее колонистов{48} в то время, как они все стояли в боевом порядке против своих врагов этейцев, так что их погибло около семисот вместе с присланным из Лакедемона гармостом Лаботом. (19) Так закончился тот год, в который мидяне отложились от персидского царя Дария и затем снова подчинились ему.

(I. 3. 1) В следующем году{49} был сожжен молнией храм Афины в Фокее. Когда же кончилась зима [при эфоре Пантакле, при архонте Антигене], с наступлением весны [когда с начала войны прошло уже двадцать два года], афиняне уплыли со всем войском. (2) Отправившись оттуда походом на Калхедон и Византий, они расположились лагерем у Калхедона. Заметив приближение афинян, калхедонцы заложили все свое имущество{50} у соседей, вифинских фракийцев. (3) Тогда Алкивиад, взяв небольшое количество гоплитов и всадников и приказав кораблям плыть с ним рядом, прибыл в Вифинию и потребовал выдачи имущества калхедонян, угрожая в противном случае войной. (4) Вифинцы отдали просимое, и Алкивиад, заключив с ними мирный договор, вернулся в лагерь с богатой добычей. Затем он огородил деревянной стеной весь город от моря до моря{51} с перерывом в том месте, где протекала река, причем этот перерыв был сделан настолько узким, насколько это только было возможно; работало при этом все войско. (5) Лакедемонский гармост Гиппократ вывел на бой из города воинов; афиняне выстроились против него, а Фарнабаз, находясь вне ограды, оказывал поддержку пехотой и многочисленной конницей. (6) Долгое время в войсках Гиппократа и Фрасилла сражались только гоплиты, пока не пришел на помощь Алкивиад с небольшим количеством гоплитов и конницей. В этом бою Гиппократ погиб, а его войско бежало в город. (7) Фарнабаз также не имел возможности присоединиться к Гиппократу, так как ограда настолько близко примыкала к реке, что оставалась лишь узкая дорожка, негодная для войска; он удалился к храму Геракла в Калхедонской области, где был расположен его лагерь.

(8) В то же время и Алкивиад отправился в Геллеспонт и на Херсоннес для взыскания денег. Прочие же стратеги заключили с Фарнабазом договор, причем он обязался дать афинянам двадцать талантов выкупа за то, чтобы они пощадили Калхедон, и согласился сопровождать их посольство к царю; (9) затем они обменялись с Фарнабазом взаимными клятвами в том, что калхедонцы повинны платить афинянам ту же подать, какую они прежде обыкновенно платили, и обязуются вернуть денежный долг за прежнее время, и что афиняне, со своей стороны, не будут воевать с калхедонянами, пока не вернутся послы от царя. (10) Алкивиад не присутствовал при заключении этого договора, — он был близ Селимбрии{52}. Когда же он взял этот город, он пошел в Византий, ведя с собою все херсонесское ополчение, фракийских солдат и более трехсот всадников.

(11) Фарнабаз, считая справедливым, чтобы и Алкивиад дал клятву, ждал в Калхедоне, пока тот не прибудет в Византий. Алкивиад же, прибыв туда, сказал, что он не поклянется, пока и Фарнабаз также не даст ему клятвы. После этого Алкивиад дал клятву в Хрисополе послам Фарнабаза Митробату и Арнапу, а Фарнабаз — в Калхедоне, алкивиадовым послам Евриптолему и Диотиму. (12) Они произнесли клятвы на верность договору как представители государств, а кроме того обменялись клятвами и как частные люди{53}. (13) Тогда Фарнабаз тотчас же удалился и приказал отправленным к царю послам встретиться с ним в Кизике. Послами же были афиняне Дорофей, Филодик, Феоген, Евриптолем и Мантифей; с ними отправились аргивяне Клеострат и Пирролох; к ним примыкали еще лакедемонские послы Пасиппид и другие, Гермократ, тогда уже изгнанный из Сиракуз[36], и брат его Проксен; Фарнабаз дал им провожатых. (14) В это же время афиняне осаждали Византий{54}, обнеся его стеной и завязывая перестрелки и атаки. (15) В Византии в это время начальствовал лакедемонский гармост Клеарх, а с ним было некоторое количество периэков[37] и немного неодамодов[38], мегарцы под командой Геликса и беотийцы под командой Кератада[39]. (16) Афиняне, не будучи в состоянии добиться чего-либо силой, убедили каких-то византийцев предать город. (17) Гармост Клеарх, будучи уверенным, что никто не решится на предательство, устроив все наилучшим образом и передав команду в городе Кератаду и Геликсу, перешел на другой берег к Фарнабазу. Это было сделано с целью получить у него жалованье для солдат и собрать корабли — как те, которые были в одиночку оставлены Пасиппидом в геллеспонтских гаванях и в Антандре для сторожевой службы, так и те, которые имел во Фракии Агесандрид, морской офицер Миндара, — а также с тою целью, чтобы в Антандре были выстроены новые корабли. Все эти корабли, собравшись вместе, должны были всячески вредить союзникам афинян, чтобы отвлечь их войско от Византия. (18) Когда же Клеарх уплыл, условившиеся предать город приступили к делу. Это были следующие лица: Кидон, Аристон, Анаксикрат, Ликург и Анаксилай. (19) Последний был некоторое время спустя привлечен к суду в Лакедемоне за это предательство, и ему угрожала смертная казнь, но он добился оправдания, указав, что он не предал города, но спас его, видя, как гибнут от голода женщины и дети… Ведь он византиец, а не лакедемонянин. А весь хлеб, бывший в городе, Клеарх на его глазах отдавал лакедемонским солдатам. Вот почему, говорил Анаксилай, он впустил в город врага, а никак не вследствие подкупа и не из ненависти к лакедемонянам.

(20) Когда были сделаны необходимые приготовления, заговорщики, открыв ночью ворота, выходившие на так называемое Фракийское поле{55}, впустили в город войско и Алкивиада. (21) Геликс и Кератад, не зная ничего о происшедшем, бросились на помощь со всем войском к агоре{56}. Но так как враг занял весь город, они оказались в безвыходном положении и принуждены были сдаться. (22) Оба стратега были отосланы в Афины, но Кератад, когда они сходили с корабля в Пирее, скрылся в толпе и бежал в Декелею.

(I. 4. 1) Фарнабаз и послы, находясь зимой во Фригийском Гордии, услышали о том, что произошло в Византии. (2) В начале весны{57} на пути к царю с ними встретились возвращающиеся оттуда же лакедемонские послы Беотий (по имени) со своей свитой и другие, и рассказали, что лакедемоняне добились у царя всего того, чего они желали, (3) а Кир, которому поручалась власть над всей приморской областью{58} и который должен был быть союзником лакедемонян, нес с собою письмо с царской печатью{59}, обращенное ко всем жителям приморской полосы, в котором было написано между прочим следующее: «Шлю Кира караном всех собирающихся[40] в Кастольскую равнину». А «каран» означает «владыка». (4) Афинские послы, услыша это и увидя Кира, захотели либо отправиться к царю, либо, в противном случае, вернуться домой. (5) Кир же велел Фарнабазу или выдать ему послов или вообще под тем или иным предлогом не отпускать домой, не желая, чтобы афиняне узнали о происходящем. (6) Фарнабаз долгое время удерживал послов, то обещая отвести их к царю, то отослать домой, чтобы не заслужить никакого упрека от Кира. (7) Когда же прошли три года, он упросил Кира отпустить их, говоря, что он поклялся отвезти их к морю, раз уж не к царю. Отослав послов к Ариобарзану, он просил дать им провожатых. Провожатые Ариобарзана отвели послов в мисийский город Кий, откуда последние отплыли к остальному войску.

(8) Алкивиад, желая отправиться на родину со своим войском, тотчас же отплыл в Самос, а оттуда с двадцатью кораблями в Керамический залив, находящийся в Карии; здесь он взыскал сто талантов контрибуции и затем вернулся назад в Самос. (9) Фрасибул же с тридцатью кораблями отправился во Фракию{60} и там покорил целый ряд селений, отпавших к Лакедемону, а в их числе и Фасос, находившийся в тяжелом положении из-за войн, мятежей и голода. (10) В это же самое время Фрасилл с остальным войском отплыл назад в Афины. Еще до его прибытия афиняне произвели выборы стратегов, и выбранными оказались изгнанный Алкивиад{61}, отсутствующий Фрасибул и только третий — Конон — был выбран из находившихся на родине афинян. (11) Что же касается Алкивиада, то он отплыл с деньгами из Самоса в Парос на двадцати кораблях, а оттуда направился прямо в Гифий, чтобы наблюдать за триэрами, которые по слухам лакедемоняне там снаряжали в числе тридцати, и разведать относительно возможности возвращения на родину — как относятся к нему в Афинах. (12) Когда же он убедился, что афиняне к нему благосклонны, выбрали его стратегом и что его близкие частным образом усиленно рекомендуют ему вернуться, он поплыл на родину и прибыл в Пирей в тот день, когда город справлял Плинтерии{62}, причем изваяние Афины было окутано, что многие считали дурным предзнаменованием и для самого Алкивиада и для города, так как никто из афинян никогда не решается предпринять в такой день какое-либо серьезное дело. (13) Когда же он приплыл{63}, чернь из Пирея и города собралась к кораблям, горя любопытством увидеть Алкивиада. Одни называли его наилучшим из граждан, говорили, что он единственный человек, который [был оправдан, так как] был несправедливо изгнан, что он пал жертвой злого умысла со стороны людей, уступавших ему во влиянии и в ораторском красноречии, занимавшихся государственными делами лишь в целях собственной выгоды, тогда как он всегда содействовал общественному благу, напрягая для этой цели все силы — как свои личные, так и общественные; (14) Алкивиад, мол, хотел, чтобы возведенное незадолго до того против него обвинение в кощунственном преступлении относительно мистерий разбиралось немедленно; но враги его, несмотря на справедливость его требования, отложили процесс и заочно лишили Алкивиада отечества. (15) В это время он, оказавшись в безвыходном положении, был вынужден сделаться рабом своих злейших врагов{64}, ежедневно рискуя погибнуть; и хотя он видел, что его самые близкие сограждане и сородичи и весь город пошли по ложному пути, он был не в силах помочь ему, так как изгнание отрезало его от Афин. (16) Такие люди, как Алкивиад, говорили они, выше того, чтобы жаждать переворотов или мятежей; ведь, и без того народ оказывал ему больший почет, чем его ровесникам, и не меньший, чем гражданам, которые были старше его. О противниках же Алкивиада, по их словам, господствовало такое мнение: прежде они выжидали[41], а когда им удалось погубить тех, которые были лучше их, остались у дел они одни, и это было единственной причиной, почему народ терпел их: он не имел никого другого, более достойного, кому можно было бы вверить кормило правления. (17) Другие же говорили, что он единственный виновник всех происшедших до тех пор несчастий и что следует ожидать, что он же и только он окажется виновником тех ужасов, которые ожидают город впереди[42].

(18) Алкивиад, пристав к берегу, не сошел тотчас с корабля, опасаясь врагов, но, взобравшись на палубу, высматривал, не пришли ли его близкие. (19) И только тогда, когда он заметил своего двоюродного брата Евриптолема, сына Писианакта, а вместе с ним и прочих родственников и друзей, он, наконец, сошел с корабля и поднялся в город, причем сопровождавшие его приготовились к защите на случай нападения. (20) Он выступил в совете и народном собрании с оправдательной речью, в которой доказывал, что он не кощунствовал и пострадал невинно. Затем было произнесено еще несколько речей в том же духе; говорить во враждебном ему тоне никто не решался, так как народ не допустил бы этого. Как человек, который в силах восстановить былую афинскую мощь, он был провозглашен главноначальствующим всех войск с неограниченными полномочиями. Первым делом он дал афинянам возможность совершать по суше торжественную процессию мистерий{65}, которую афиняне из страха пред врагом отправляли тогда по морю, выведя для защиты паломников всех солдат. (21) Затем он произвел набор войска — 1500 гоплитов, 150 всадников и 100 кораблей. На третий месяц после своего возвращения на родину он выступил против отпавшего от Афин острова Андроса{66}, а вместе с ним были посланы избранные стратегами сухопутных сил Аристократ и Адимант{67}, сын Левколофида. (22) Алкивиад высадил свое войско в Гаврии, на территории Андроса{68}. Когда же андросцы выступили из стен для защиты своего города, афиняне прогнали их назад и заперли в городе, причем небольшое количество было убито; в числе павших были и лаконцы, находившиеся в городе. (23) Алкивиад поставил трофей и, пробыв там несколько дней, отплыл в Самос, а затем продолжал войну, пользуясь этим пунктом как исходной базой для своих операций.

(I. 5. 1) За короткое время до этого лакедемоняне, по истечении срока навархии Кратесиппида, послали навархом{69} Лисандра. Прибыв в Родос и взяв оттуда корабли, он отплыл в Кос и Милет, а оттуда в Эфес и остался там с семьюдесятью кораблями до прибытия Кира в Сарды. (2) Когда же тот прибыл, Лисандр отправился к нему{70} с послами из Лакедемона. Там они рассказали о поведении Тиссаферна{71} и просили самого Кира оказать какую только возможно поддержку в этой войне. (3) Кир ответил, что всякое содействие лакедемонянам было предписано ему его отцом и вполне соответствует его собственным убеждениям, что он привез с собой пятьсот талантов, но если этого не хватит, то он готов тратить свое личное имущество, полученное от отца; если же и этого не хватит, то он готов разбить трон, на котором он сидит (а трон этот был весь из золота и серебра). (4) Лакедемоняне одобрили это и посоветовали ему установить каждому моряку жалованье в размере аттической драхмы{72}, поясняя, что если жалование будет таково, то афинские моряки покинут свои корабли, так что в общем результате это будет экономнее. (5) Кир согласился с этим, но сказал, что не может поступить иначе, чем поручил ему царь. Ведь, существовал договор{73}, по которому он должен был давать каждому кораблю, сколько их ни будет у лакедемонян, тридцать мин в месяц. (6) На этот момент Лисандр промолчал; когда же после ужина Кир, провозгласив тост за здоровье Лисандра, спросил, какому подарку{74} он был бы более всего рад, Лисандр ответил: «Если ты каждому моряку прибавишь к жалованию по оболу». (7) С этих пор жалованье стало четыре обола{75} вместо трех. Кир заплатил все жалованье, которое он задолжал за прежнее время, и еще за месяц вперед, так что войско стало много бодрее. (8) Афиняне же, услыша об этом, впали в уныние и послали к Киру послов через Тиссаферна. (9) Но Кир не принял послов, несмотря на то, что Тиссаферн просил его об этом и убеждал поступать так же, как держал себя он сам по наущению Алкивиада{76}, а именно — тщательно наблюдать, чтобы ни одно эллинское государство не стало могущественным, но чтобы все были бессильными из-за междоусобиц.

(10) Лисандр, когда его флот был собран к бою, вытащив на берег девяносто кораблей, находившихся в Эфесе, пребывал в бездействии, пока корабли конопатились и просушивались. (11) Алкивиад же, услышав, что Фрасибул вышел из Геллеспонта, чтобы окружить осадными сооружениями Фокею, переправился к нему, оставив во главе флота своего кормчего Антиоха, причем запретил ему нападать на корабли Лисандра. (12) Антиох же вплыл из Нотия в Эфесскую гавань{77} лишь с двумя кораблями — с тем, на котором он был кормчим, и еще одним — и продефилировал мимо самых носов кораблей Лисандра{78}. (13) Лисандр сначала преследовал его, стащив в воду лишь несколько кораблей из своей эскадры; когда же афиняне пришли на помощь Антиоху с большим количеством кораблей, тогда и он выстроил все свои корабли в боевой порядок и поплыл против афинян. После этого и афиняне выплыли из Нотия, стащив в воду[43] остальные триэры. (14) Затем началось сражение, причем лакедемоняне стояли в боевом порядке, а афинские суда были беспорядочно рассеяны; бой продолжался до тех пор, пока афиняне не обратились в бегство, потеряв пятнадцать триэр. Из экипажа же большинство бежало, но некоторые были взяты в плен. Лисандр, взяв на абордаж вражеские корабли и поставив трофей в Нотии, переправился в Эфес, а афиняне ушли в Самос. (15) После этого Алкивиад, прибыв в Самос, выплыл в море со всей эскадрой, выстроил ее у выхода из Эфесской гавани и ждал, не вступят ли лакедемоняне в бой. Но так как Лисандр не вышел навстречу, зная, что его эскадра была значительно малочисленнее афинской, Алкивиад отплыл назад в Самос. Лакедемоняне же, некоторое время спустя, взяли Дельфиний и Эйон{79}. (16) Когда известие об этой морской битве{80} дошло до афинян, находившихся на родине, они вознегодовали на Алкивиада, думая, что афинские корабли погибли из-за его небрежности и распущенности, и выбрали других десять стратегов: Конона, Диомедонта, Леонта, Перикла, Эрасинида, Аристократа, Архестрата, Протомаха, Фрасилла и Аристогена. (17) Алкивиад же, к которому плохо относились в войске, на одной триэре отплыл в Херсонес, в принадлежащий ему замок{81}. (18) После этого Конон{82} с теми двадцатью кораблями, которые он имел в своем распоряжении, по постановлению афинского народного собрания отплыл из Андроса к флоту в Самос, а вместо Конона афиняне послали в Андрос Фаносфена{83} с четырьмя кораблями. (19) Последний, встретившись случайно с двумя фурийскими триэрами, захватил их в плен вместе с экипажем. Афиняне заключили в тюрьму{84} всех попавших в плен, исключая начальника их, получившего право гражданства в Фуриях, Дориэя, родосца по рождению, задолго до того изгнанного афинянами из Афин и Родоса{85}, причем он был со всеми своими сородичами присужден к смертной казни. Сжалившись над ним{86}, афиняне отпустили его на волю, даже не взяв за него выкупа[44].

(20) Конон прибыл на Самос и застал экипаж в тяжелом настроении духа. Ему удалось экипировать только восемьдесят[45] триэр вместо прежних, которых было более ста, и, выйдя на них в море вместе с прочими стратегами{87}, он, высаживаясь от времени до времени на берег, опустошал вражескую землю. (21) Так закончился год, в который карфагеняне, отправившись походом в Сицилию на ста двадцати триэрах и со ста двадцатью тысячами пешего войска, взяли измором Акрагант{88}; в бою они были побеждаемы, но добились сдачи семимесячной осадой.

(I. 6. 1) На следующий год{89}, когда было лунное затмение[46] и сгорел древний храм{90} Афины в Афинах [при эфоре Питии и афинском архонте Каллии], лакедемоняне, в виду истечения срока службы Лисандра (на двадцать пятый год войны), послали во флот заместителем Калликратида. (2) Передавая же корабли, Лисандр указывал, что он передает Калликратиду{91} командование как владыка моря и победитель в морском бою. Последний же предложил ему, проплыв из Эфеса влево от Самоса, где были афинские корабли, передать ему корабли в Милете, и тогда он, мол, признает, что Лисандр действительно владыка моря. (3) Когда же Лисандр сказал, что он не хочет возиться, раз начальствует другой, Калликратид взялся сам за дело, и к тем кораблям, которые он взял у Лисандра, присоединил еще пятьдесят экипированных им из Хиоса, Родоса и других союзных городов. Собрав все корабли вместе, причем их оказалось всего сто сорок, он стал приготовляться к встрече с врагом. (4) Но вскоре он узнал, что друзья Лисандра строят козни против него и не только не оказывают должного содействия, но и разглашают по городам, что лакедемоняне совершают крупную ошибку, постоянно меняя навархов, причем часто на эту должность попадают люди, непригодные к этому, лишь недавно познакомившиеся с морским делом и не умеющие обращаться с экипажем; посылая новичков в морском деле, чуждых всему во флоте, они подвергаются опасности претерпеть из-за этого несчастье. Узнав об этом, Калликратид созвал присутствующих там лакедемонян и сказал им следующее:

(5) «Поскольку дело зависит от меня, я бы с удовольствием остался дома; пусть Лисандр или кто-либо другой претендуют на бо́льшую опытность в морском деле, — я не стал бы спорить. Но я послан ко флоту государством. Что же мне в таком случае делать, как не исполнять веления своего государства по мере сил моих? Что же касается того, что я считаю для себя величайшей честью и из-за чего возведен навет на наше государство (о чем я говорю — вы знаете не хуже моего)[47], посоветуйте, что вам кажется наилучшим в моем положении: остаться мне здесь или отплыть на родину и рассказать все, что здесь делается».

(6) Все присутствующие высказали мнение, что он должен повиноваться велениям своего отечества и делать то, за чем он прислан; выступить с противоположным мнением не осмелился никто. Тогда Калликратид отправился к Киру и стал просить жалованье экипажу{92}. Кир же сказал ему, чтобы он подождал два дня. (7) Эта проволочка и обивание порогов вывели из себя Калликратида. «Эллины — несчастнейшие люди, — вскричал он, — если им приходится льстить варварам из-за денег». Затем отплыл в Милет, говоря, что, если он вернется на родину цел и невредим, то он приложит все усилия, чтобы примирить лакедемонян с афинянами. (8) Из Милета он послал триэры за деньгами в Лакедемон, а сам, собрав народное собрание милетян, сказал следующее:

«Милетяне! Мой долг — повиноваться властям своей родины. Что же касается вас, то вы, кажется мне, должны с наибольшим рвением относиться к этой войне, так как, живя среди варваров, вы претерпели от них больше всего несчастий. (9) Вы должны служить примером всем прочим союзникам, дабы мы могли как можно скорее и чувствительнее вредить врагу — прежде чем прибудут послы из Лакедемона, которых я послал за деньгами. (10) Ведь Лисандр ушел отсюда, возвратив Киру, как что-то ненужное, все бывшие при нем деньги. Кир же, когда я явился к нему, все откладывал аудиенцию, а я никак не мог заставить себя обивать его порог. (11) Обещаю, по прибытии денег из Лакедемона, достойным образом отблагодарить вас за те пожертвования, которые получу от вас. Итак с божьей помощью покажем варварам, что и без низкого угождения им мы в силах отмстить врагу».

(12) После него выступил ряд ораторов, главным образом те, которые прежде его обвиняли[48] и которые поэтому боялись противоречить; они предлагали декретировать ассигновку Калликратиду, а также объявили частную подписку. Последний, взяв эти деньги, а также полученные им из Хиоса, выдал каждому моряку по пять драхм{93} путевых денег и отправился в Мефимну{94} на Лесбосе, которая была в это время враждебна лакедемонянам. (13) Жители этого города не пожелали добровольно подчиниться, так как здесь находился афинский гарнизон и партия, стоявшая у власти, была афинофильской; поэтому Калликратид стал атаковать город и взял его приступом. (14) Все имущество было разграблено воинами, а рабов Калликратид велел собрать на агору[49]. Союзники настаивали, чтобы и свободные мефимняне были проданы с публичного торга, но Калликратид заявил, что, пока он у власти, никто из эллинов, поскольку это зависит от него, не будет порабощен. (15) На следующий день всех свободных граждан он отпустил на волю, а афинский гарнизон и тех, которые и раньше были рабами, продал с молотка; Конону же велел передать, что тот завладел морем коварно, как овладевают чужой женой, но он положит конец этой преступной связи. Заметив, что Конон на рассвете выплыл в море, Калликратид погнался за ним, отрезав ему путь в Самос, дабы лишить его возможности бежать туда. (16) Конон обратился в бегство; его корабли были очень быстры на ходу, так как из целого ряда гребных команд он выбрал наилучших гребцов и составил из них несколько команд. Он спасся в Митилену на Лесбосе{95}, а с ним из числа десяти стратегов Леонт и Эрасинид. (17) Но Калликратид вплыл в бухту вслед за ними, преследуя их на ста семидесяти кораблях{96}. Калликратид успел вовремя помешать Конону[50], и последний был принужден сразиться у входа в гавань, причем потерял тридцать кораблей; экипаж бежал с этих кораблей на сушу. Что же касается остальных кораблей, которых оставалось еще сорок, то Конон вытащил их на берег, под защиту крепости. (18) Калликратид со своей стороны ввел корабли в гавань, бросил якори и вел правильную осаду, имея свободный выход для кораблей. С суши он приказал явиться всем мефимнянам поголовно, а по морю перевез войско из Хиоса. В это же время он получил деньги от Кира.

(19) Конон был осажден и с суши и с моря; неоткуда было достать хлеба, в городе была масса народу, а афиняне подмоги не присылали, так как не знали о происходящем. Поэтому Конон, спустив пред рассветом два наиболее быстроходных корабля, экипировал их, выбрав со всех кораблей наилучших гребцов, посадил в трюм морских воинов, и покрыл эти корабли завесами[51]. (20) Весь день{97} эти суда стояли таким образом, под вечер же, когда становилось темно, экипаж выходил на берег так, чтобы враги не могли этого заметить. На пятый день в полдень, когда караульные врагов небрежно следили за осажденными, а некоторые из них даже спали, афиняне выплыли из бухты, взяв с собою умеренное количество хлеба, причем одна триэра направилась в Геллеспонт, а другая поплыла в открытое море[52]. (21) Караульные, собравшись, в замешательстве бросились к кораблям, так как они в это время завтракали на суше. Взойдя на корабли и снявшись с якорей[53], они преследовали триэру, ушедшую в открытое море, догнали ее на закате и, победив в бою и взяв на буксир, отвели в лагерь вместе с экипажем. (22) Но другому кораблю, убежавшему к Геллеспонту, удалось спастись; он прибыл в Афины и принес весть об осаде. Диомедонт отправился на помощь осажденному Конону{98} с двенадцатью кораблями и причалил к берегу в Митиленском проливе. (23) Однако, Калликратид внезапно напал на него и ему удалось захватить десять кораблей из эскадры Диомедонта; последний бежал с двумя кораблями, считая в том числе тот, на котором он плыл сам. (24) Афиняне, услыхав о происшедшем и об осаде{99}, постановили послать на помощь сто десять кораблей, составив экипаж из всех взрослых{100} жителей Афин — как свободных, так и рабов{101}. В тридцать дней сто десять кораблей были экипированы и отправились в путь. На этих кораблях было перевезено также большое количество всадников{102}. (25) После этого они поплыли в Самос и взяли там десять самосских кораблей. Кроме того, они собрали еще более тридцати кораблей от разных союзников, заставляя всех сесть на корабли, даже в том случае, если флот был в отсутствии. Всего же оказалось кораблей более полутораста{103}. (26) Услыша, что афинская подмога уже в Самосе, Калликратид оставил на месте пятьдесят кораблей под предводительством Этеоника, а сам отплыл со ста двадцатью. Он устроил роздых для ужина близ Малейского мыса на Лесбосе [против Митилены]; (27) а афиняне ужинали в этот день на Аргинусских островах, расположенных [против Лесбоса, на Малейском мысе] против Митилены. (28) Калликратид заметил ночью огни; узнав от кого-то, что эти огни — из афинского лагеря, он выплыл в море в полночь, чтобы произвести внезапное нападение; но гроза и значительное поднятие уровня воды в море помешали отплытию. Только на рассвете, когда прояснилось, он поплыл к Аргинусам{104}. (29) Афиняне выплыли навстречу ему, причем левый фланг был обращен к открытому морю. Выстроились они в таком порядке: Аристократ предводительствовал левым флангом, имея под своей командой пятнадцать кораблей; рядом с ним Диомедонт — также во главе пятнадцати кораблей; позади Аристократа выстроился Перикл, позади Диомедонта — Эрасинид. Рядом с Диомедонтом находились десять самосских кораблей, выстроенных в одну линию; над ними начальствовал самосец Гиппей. Рядом с ними стояли десять кораблей, управляемых таксиархами{105}, также выстроенные в одну линию. Позади их три корабля, управляемых навархами{106}, и все прочие союзнические корабли, какие только были. (30) Правый фланг занимал Протомах во главе пятнадцати кораблей; рядом с ним Фрасилл, тоже с пятнадцатью; позади Протомаха выстроился Лисий{107}, имея равное с ним количество кораблей, позади Фрасилла — Аристоген. (31) Целью такого расположения было помешать врагу прорвать особым маневром διέκπλους{108} линию кораблей, так как афинские суда были хуже на ходу. Лакедемонские же суда были все выстроены в одну линию, чтобы удобно было выполнить указанный выше маневр, а также маневр обхода{109}, так как они были на ходу лучше. Калликратид занимал правый фланг. (32) Мегарец Гермон, кормчий Калликратида, сказал ему, что следовало бы убраться подобру-поздорову, так как афинские триэры были гораздо многочисленнее спартанских, но Калликратид возразил Гермону, что Спарта будет благоденствовать не хуже прежнего, если он умрет, а бежать позорно.

(33) После этого начался бой и продолжался долгое время, причем сражались сперва сплоченной массой, а потом в одиночку. Когда же Калликратид от удара неприятельского корабля упал с борта и скрылся в пучине, а Протомах со своим отрядом на правом афинском фланге победил левый фланг лакедемонян{110}, — лакедемоняне обратились в бегство и устремились в Хиос, а очень многие также и в Фокею. Тогда афиняне отплыли обратно на Аргинусы. (34) У афинян в этом бою погибло 25 кораблей вместе с экипажем, исключая лишь немногих воинов, которых волны вынесли на сушу; у пелопоннесцев погибло девять лаконских кораблей, которых всего-то было десять, да у прочих союзников погибло более шестидесяти. (35) Афинские стратеги решили также, чтобы триэрархи Ферамен и Фрасибул и несколько таксиархов поплыли на сорока семи триэрах за тонувшими кораблями и находившимся на них экипажем и чтобы прочие корабли направились против флота Этеоника, осаждавшего Митилену. Но исполнению этого приказания воспрепятствовали поднявшиеся в это время сильный ветер и буря; поэтому афиняне ограничились тем, что поставили трофей и расположились на ночлег на Аргинусах. (36) Прибывшая к Этеонику скороходная лодка принесла ему подробное извещение о происшедшей морской битве. Этеоник приказал, чтобы лодка немедленно же вышла назад из гавани, соблюдая полную тишину и не вступая ни с кем в разговоры, а затем, чтобы она тотчас же вернулась назад в лагерь; при этом пусть экипаж уберет себя венками, громко провозглашая, что Калликратид победил в морском бою и что афинские корабли погибли — все до одного. (37) Прибывшие поступили так, как он им приказал; по их прибытии Этеоник совершил благодарственные жертвоприношения за добрую весть и приказал воинам пообедать; маркитантам он велел, тихонько убрав на корабли свои товары, плыть в Хиос (в это время в ту сторону дул попутный ветер). (38) Триэрам он велел уплыть как можно скорее туда же, а сам ушел во главе пехоты в Мефимну, сжегши предварительно лагерь. Конон, воспользовавшись тем, что враги бежали и что дул благоприятный ветер, стащил корабли в море и, выплыв, встретился с афинянами, которые в это время также вышли уже из Аргинус; встретившись, Конон сообщил афинянам, что́ произошло с Этеоником. Афиняне отплыли назад в Митилену, оттуда отправились в Хиос и, не достигнув никакого результата, поплыли в Самос.

(I. 7. 1) На родине[54] все стратеги, кроме Конона, были устранены{111} (народным собранием) от занимаемых ими должностей, а в сотоварищи Конону избрали стратегами Адиманта и Филокла. (2) Из участвовавших в сражении стратегов Протомах и Аристоген вовсе не вернулись в Афины. Когда же прочие шесть стратегов — Перикл, Диомедонт, Лисий, Аристократ, Фрасилл и Эрасинид приплыли на родину, Архедем, бывший тогда народным вождем и заведывавший диобелией{112}, наложил предварительный штраф на Эрасинида и выступил с обвинением перед судом, утверждая, что он увез из Геллеспонта и присвоил себе деньги, принадлежащие государству. Он возбудил против Эрасинида также обвинение в преступлении по должности стратега. Суд постановил подвергнуть Эрасинида тюремному заключению. (3) После этого стратеги сделали доклад в совете о морской битве и о том, как сильна была буря. Тогда Тимократ внес предложение, чтобы и прочих стратегов арестовать и представить на суд народного собрания, и совет подверг их аресту{113}. (4) После этого состоялось народное собрание, в котором стратегов обвинял целый ряд лиц, а в особенности же Ферамен. Говорили, что справедливо было бы, чтобы они подверглись ответственности за то, что не подобрали пострадавших в морском бою. Доказательством того, что они никого другого не обвиняли в этом, кроме самих себя, Ферамен выставил письмо, адресованное стратегами в афинские советы и народное собрание, где они указывали на бурю, как на единственную причину. (5) После этого каждый из стратегов произнес краткую защитительную речь (так как им не было позволено говорить столько, сколько полагается вообще по закону); они рассказали о том, что произошло: что они плыли на врагов, а подобрать пострадавших в морском бою поручили нескольким из триэрархов, людям, подходящим для этого дела и занимавшим уже должность стратега, — Ферамену, Фрасибулу и другим такого же рода людям. (6) И если уж хотеть во что бы то ни стало кого-нибудь обвинить за то, что жертвы морского боя не были подобраны, то в качестве обвиняемых могут предстать только те, кому это было поручено сделать. «Но, — добавили стратеги, — хотя они и обвиняют нас, мы не солжем и не скажем, что с их стороны есть в этом какая-либо вина: ужасная буря была единственной причиной того, что пострадавших в бою не удалось подобрать». Свидетелями сказанного они выставили кормчих и многих других из числа плывших с ними. (7) Такими словами они склоняли народное собрание к снисхождению; кроме того, многие частные лица поднялись и заявили, что готовы взять их на поруки. Было решено отложить разбор до следующего собрания, так как было уже поздно, и, в случае голосования, нельзя было бы заметить числа поднятых рук[55]. Совету же было предложено внести по предварительном обсуждении{114} предложение в народное собрание по вопросу о том, каким способом произвести суд над обвиняемыми. (8) Затем наступил праздник Апатурий{115}, в который отцы и сородичи семейств сходятся вместе. На этом празднике пособники Ферамена убедили большую массу людей, одетых в черную траурную одежду и остриженных в знак траура наголо, чтобы они предстали пред народным собранием как сородичи убитых, а также склонили Калликсена к тому, чтобы он выступил в совете с обвинением против стратегов. (9) Затем было созвано народное собрание, в котором совет представил на обсуждение следующее предложение, внесенное Калликсеном:

«Выслушав на предыдущем собрании выставленные против стратегов обвинения и их защитительные речи, народ постановил: произвести голосование между всеми афинянами по филам{116}; поставить в присутственном месте каждой филы две урны{117} для голосования; пусть глашатай в каждом из сих присутственных мест громогласно приглашает тех, кто полагает, что стратеги виновны в том, что не подобрали победителей в морском бою, бросать свои камешки в первую урну, а тех, кто держится обратного мнения, — во вторую. (10) Если стратеги будут признаны виновными, то тем самым они будут считаться присужденными к смертной казни; они будут переданы в распоряжение коллегии одиннадцати{118}, а имущество их будет конфисковано в казну, причем десятая часть будет отчислена в казну Афины.» (11) Затем выступил перед народным собранием человек{119}, заявивший, что он спасся на барже с хлебом; по его словам, погибшие поручили ему, если он спасется, передать народному собранию, что стратеги не приняли мер к спасению тех, кто совершил блестящие подвиги во славу отечества. (12) Евриптолем, Писианакт и несколько других лиц выступили против Калликсена с обвинением во внесении противозаконного предложения{120}. Но их выступление встретило в народном собрании одобрение лишь немногих; толпа же кричала и возмущалась тем, что суверенному народу не дают возможности поступать, как ему угодно. (13) Вслед затем Ликиск предложил, чтобы приговор относительно стратегов распространялся и на тех, которые подняли вопрос о законности предложения Калликсена, если они не примут назад своих протестов; толпа подняла сочувственный шум, и протестовавшие должны были отказаться от своих возражений. (14) Когда же и некоторые из пританов{121} заявили, что они не могут предлагать народу противозаконное голосование, Калликсен, взойдя на кафедру, предложил включить и их в число обвиняемых. (15) Народ громко закричал, чтобы отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду, и тогда все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на голосование, — все, кроме Сократа, сына Софронискова. (16) Последний заявил, что он во всем будет поступать только по закону{122}. После этого Евриптолем взошел на кафедру и сказал в защиту стратегов следующее:

«Афиняне! Я взошел на эту кафедру с троякою целью. Прежде всего я явился сюда в роли обвинителя, несмотря на то, что Перикл — мой близкий родственник, а Диомедонт — мой друг. По другим пунктам я хочу выступить как защитник и, наконец, я считаю своим долгом подать совет относительно того, что мне кажется наивысшим благом для всего государства. (17) Обвинять я хочу стратегов в том, что они переубедили некоторых членов своей коллегии, предлагавших послать письмо совету и вам, в котором было бы указано, что на Ферамена и Фрасибула было возложено поручение отправиться с сорока семью триэрами на спасение погибавших, а они этого не исполнили. (18) И вот стратеги, всей коллегией, отвечают за преступление отдельных триэрархов, а последние, в благодарность за то, что стратеги тогда были сострадательны к ним[56], теперь вместе с некоторыми другими злоумышляют против них и привели их на край гибели… (19) Но нет! Этого не может быть и не будет, если только вы, вняв мне, не нарушите ни человеческого, ни божеского закона; если вы будете вести процесс таким путем, чтобы узнать всю истину, поскольку только это возможно, дабы впоследствии вам не пришлось раскаяться и слишком поздно понять, какой страшный грех вы совершили против богов и созданных вашими же руками законов. Я вам дам такой совет, что, последовав ему, вы не сможете быть обманутыми ни мной, ни кем-либо другим. Послушав меня, вы разыщете действительных преступников и наложите на них какое хотите наказание; вы сможете обвинить как всех вместе, так и каждого в отдельности. Только предоставьте им, если уж не больше, то хоть один день, чтобы они сами могли выступить в свою защиту, и не доверяйтесь другим больше, чем самим себе. (20) Афиняне! Всем вам известно, что есть в наших законах суровое постановление Канноново, в силу которого каждого оскорбившего величество афинского народа надлежит арестовать и он должен представить объяснения народному собранию; если он будет признан виновным, он подвергается смертной казни через ввержение в Барафр{123}; имущество его конфискуется в казну, причем десятая часть поступает в сокровищницу храма Афины. (21) На основании этого-то постановления я и предлагаю вам судить стратегов и, клянусь, ни слова не возражу, если первым окажется привлеченным по такому обвинению мой близкий родственник Перикл. Ведь не правда ли, было бы позорно, если б он был мне дороже, чем благо всего государства. (22) Или, если вам так угодно, судите их по закону о святотатцах и предателях, а закон этот таков: «Лица, предавшие город или похитившие посвященные богам предметы, подлежат суду присяжных. Если они будут осуждены, то запрещается хоронить их в Аттике, а имущество их конфискуется в казну.» (23) Пусть же обвиняемые будут привлечены по одному из этих законов, по какому, вы сами решите — и пусть дело каждого обвиняемого разбирается отдельно. Что же касается судебной процедуры, то я предлагаю разделить день на три части. В первую часть дня вы соберетесь и произведете голосование по вопросу о том, виновны ли стратеги в происшедшем или не виновны[57]; во вторую часть дня вы заслушаете обвинительные речи, а третья будет посвящена защите. (24) При таком порядке судопроизводства виновные подвергнутся самой тяжелой каре, а невинных вы оправдаете, и они не погибнут понапрасну. (25) Судите же их на основании законов, не кощунствуя и не нарушая данной вами, как гражданами, клятвы{124}; не будьте невольными союзниками лакедемонян, противозаконно и без суда губя тех, которые победили их и уничтожили семьдесят их кораблей. (26) Скажите же, из страха перед чем вы так спешите? Неужели вы думаете, что не в вашей власти будет казнить или миловать кого вам будет угодно, если вы поведете дело установленным в законе порядком, а не беззаконно, как добивается Калликсен, убедивший совет предложить вам одним голосованием осудить всех? (27) А, ведь, при таком порядке вы можете казнить и невинного, вы вспомните о раскаянии только спустя много времени, когда это будет уже бесполезно; и тяжело вам будет, и пятном будет лежать на вашей совести грех смертоубийства. (28) Какое ужасное дело вы творите: ведь даже Аристарху вы дали, согласно его желанию, день времени для оправдания каким угодно способом и предоставили ему все прочие льготы, положенные в законе, — тому самому Аристарху, который сперва содействовал гибели демократии, а затем стал предателем, выдав Эною нашим врагам-фиванцам. А ваших стратегов, которые во всем творили лишь волю избравшего их народа, которые одержали блестящую победу над врагом, — их вы лишаете всего этого! (29) Нет, афиняне, пусть так не случится. Свято блюдите созданные вашими же руками законы — залог вашего величия — и ни в чем от них не отступайте.

Мы пришли теперь к вопросу о том, в чем же состоит преступление, вменяемое в вину стратегам. Когда наш флот, одержав верх в морской битве, причалил к суше[58], а Диомедонт предложил, выстроившись гуськом, выйти в море и подобрать обломки кораблей и пострадавших; Эрасинид же считал наиболее целесообразным, чтобы все с величайшей поспешностью плыли на врага, находящегося в Митилене. Тогда Фрасилл внес предложение, благодаря которому достигалось и то и другое: именно — чтобы часть кораблей осталась на месте, а остальные поплыли против врага; (30) в случае принятия этого плана Фрасилл предложил, чтобы каждый из восьми стратегов оставил на месте по три корабля из находящейся под его командой части флота; кроме того он предложил оставить на месте десять кораблей, управляемых таксиархами[59], десять самосских и, наконец, три корабля, находящихся под командой навархов; всего это выходит сорок семь, — по четыре на каждый из погибших двенадцати кораблей{125}. (31) В числе оставленных триэрархов были также между прочим Фрасибул и Ферамен, выступавший на предыдущем собрании с обвинением против стратегов. Прочие же корабли вышли против вражеского флота.

В чем же из всех описанных мною фактов стратеги поступили неправильно с точки зрения пользы или справедливости? Разве те, которым была поручена борьба с врагом, не должны быть привлекаемы к суду только за преступления в бою с неприятелем? А за неоказание помощи пострадавшим в морском бою разве не следует привлекать к суду лишь тех, кому это было приказано, но которые не исполнили приказания стратегов? (32) Но нельзя в оправдание как тех, так и других не упомянуть о том, что из всего того, что стратеги собирались предпринять, не удалось выполнить ничего вследствие страшной бури. Свидетелями этого могут быть те из пострадавших в этом бою, которым удалось случайно спастись. Такая участь постигла, например, и одного из стратегов{126}, спасшегося на обломке затонувшего корабля, которому, по требованию обвинителей, предстоит быть осужденным тем же злополучным голосованием, как и тем, которые не исполнили возложенных на них поручений, хотя он сам нуждался в том, чтобы его спасли из пучины. (33) Счастливые победители, — вы хотите поступить, как несчастные пораженные… Столкнувшись с ниспосланным богом неизбежным роком, вы готовы осудить, как изменников, людей, которые не в силах были поступить иначе, чем они поступали, не будучи в состоянии из-за бури исполнить приказанное… Не делайте же этого: ведь, гораздо справедливее увенчать победителей венками, чем подвергнуть их смертной казни, послушавшись совета дурных людей.»

(34) Произнеся эту речь, Евриптолем внес письменное предложение судить обвиняемых на основании постановления Каннонова, каждого порознь; по предложению же, одобренному советом, всем им предстояло быть осужденными одним голосованием. Сперва большинство поднятых рук было за предложение Евриптолема; когда же Менекл принес установленную клятву[60], было произведено новое голосование, и верх взяло предложение совета. Затем (произошло голосование по существу дела); все восемь сражавшихся стратегов были осуждены и шестеро из них, находившиеся в Афинах, подверглись смертной казни.

(35) Прошло немного времени, и афиняне раскаялись{127}. Было принято предложение, что те, которые обманули народ, должны быть привлечены к ответственности и предстать пред народным собранием, а до явки на суд они должны представить поручителей. В числе привлеченных к ответственности пяти лиц был и Калликсен. Все они были заарестованы своими поручителями. Им удалось еще до суда бежать из Афин во время того мятежа, в котором был убит Клеофонт[61]; Калликсен впоследствии получил возможность{128} вернуться в Афины вместе с афинянами, запершимися в Пирее[62], но он умер от голода, ненавидимый всеми.