Грибная пора

ГРИБНАЯ ЭЛИТА

• Первые, деликатесные, и поздние, крепкие

• Белее самого белого

Мне порою кажется, что их кто-то удерживает в темнице-земле, старается не допустить, чтобы они глотнули свежего воздуха, побратались с зеленой травой, неосторожно глянули солнцу в глаза. У подземного стража есть для этого веские основания. Ведь стоит выглянуть только одному масленку, как за ним потянутся толпы. Все косогоры, поросшие соснами, все вересняки, опушки и канавки, все сосновые леса, кроме самых непроходимых и темных боров, будут ими усыпаны. Маслята пойдут легко и спокойно, согласные жить какие-нибудь сутки-двое, несколько часов, наконец. Пойдут такой плотной волной, что заполнят все приглянувшиеся им места. На какое-то время отступят и высыплют снова. И так до самых заморозков.

Первый гриб в моей корзинке — масленок, последний — часто тоже. Но сначала о первом.

Словно для того, чтобы легче вылезать из земли, верх масленка смазывается каким-то земляным маслом. Желтый, как янтарь, темный, как прошлогодняя хвоя, а иногда пятнистый, как крестьянская лошадь, — таким он предстает перед нашими глазами. Нижняя сторона либо задернута белым чехлом пленки, либо отпотела, словно сливочное масло, вынутое из холодильника. Вообще-то это два разных вида: с пленкой — масленок поздний, хотя иногда он может появиться и в июне; отпотевший снизу — масленок зернистый. Нередко бывает и так, что зернистые маслята, в тех случаях, когда они вырастают повсюду в огромном количестве, являются на свет вовсе даже не маслеными (с сухой пленкой на шляпке). Создается впечатление, будто земле не хватает этого самого земляного масла, и она начинает выталкивать маслят без «контроля ОТК», «не соответствующими стандарту».

Первый масленок — прелесть! Если вы хотите найти его, не советую забираться глубоко в лес. Случается, даже опушку он признавать не хочет и охотнее заводит дружбу с сосной, что независимо раскинула сучковатые ветви в стороне от леса. Никто из деревьев к ней и близко не подходи — задушит. А вот маслят и рыжиков она привечает.

А еще любит первый масленок, впрочем, и поздний тоже, самый маленький соснячок, даже не лес, а отдельные мелкие деревья.

Где собирать маслята в разгар грибного сезона, вряд ли кого надо учить. А вот поздней осенью, перед снегом или даже по первому снежку, особенно если он подтает, масленок чаще попадается в небольшой травке, поближе к дереву, в гуще мелкого сосняка: там, видимо, все-таки теплее. Не раз приходилось мне встречать маслят на берегах Камского водохранилища. Вода, туманы над нею не были теплыми, но все же они оказывались теплее земли. Море — большая печка. Оно не скоро нагревается, но долго и не остывает.

Ранний масленок крепок, в нем ни единой червоточинки. Мне случалось находить маслята даже в первой декаде июня, правда, в небольшом количестве. А уж в конце июня они, как правило, попадаются повсеместно.

Поздний масленок встречается в середине октября. Как правило, осенью маслята вырастают довольно крупные, величиной с чайное блюдце. Это очень толстые, мясистые и исключительно крепкие грибы.

Только в летнюю жару масленок разочаровывает грибника. Стоит в большом слое заболеть одному, как начинается эпидемия. Не только большие, но и еле проклюнувшиеся из земли уже оказываются пораженными. Срежешь — как будто твердый, ядреный гриб, только на корне видна маленькая дырка, темная, почти затянувшаяся. Вроде ничего опасного. А разломишь шляпку — тонкие, еле видимые простым глазом бесцветные червячки с черной точкой головки уже разошлись по всему грибу. Если там и один червячок — всего один! — такой гриб брать бессмысленно. Когда приедете домой, увидите их десяток. Плохой гриб червь точить не станет: он все-таки разборчив.

По вкусу масленок — один из лучших наших грибов. Маслята жарят, из них варят грибовницу. Их заготовляют впрок: маринуют, сушат, консервируют и… даже солят. Последнее, по-моему, от крайней нужды. Даже маленькие, обычно твердые грибы в засоле разбухают, становятся мягкими.

Лучше всего свежий масленок в грибовнице. По моему мнению, никакой другой гриб не подходит так хорошо для этой цели. Варить можно на воде и заправить потом сметаной. А еще лучше в молоке, совсем не добавляя воды, — воду выделят сами маслята. Бульон получается восхитительно-ароматный и не такой сладковатый, как у белого гриба.

Таким образом, первое место в грибовнице я отдаю масленку. Жареный, он также вкусен, но, по моему мнению, уступит и рыжику, и белому.

Некоторые считают, что самая вкусная грибная икра получается тоже из маслят. Вполне возможно. Только сушить маслята довольно трудно, при неумении можно легко их испортить. На солнце сделать это удается редко. Только мелко нарезанные, на вольном жару духовки, при постоянном присмотре, они становятся такими, что их можно хранить.

Однако хлопот с маслятами и без того много. Снять верхнюю пленку — дело не простое. А уж впрок заготовить их лучше всего в маринованном виде. Именно маринованными маслята славятся больше всего.

Есть еще масленок лиственничный, равноценный позднему и зернистому. Правда, он растет исключительно под лиственницей. Вокруг Перми посадки лиственниц стали появляться вдоль железной дороги, между заводом «Кам-кабель» и Заозерьем. Может быть, там попадется и масленок лиственничный?

или

Рассказ о том, почему

у маленьких маслят выступают капельки пота

В дверь не стучали, ее царапали. Я прислушался. Это не Атос — черный лохматый пес, взбалмошный и ласковый. Поцарапали еще раз, и дверь открылась без скрипа. Хотя шагов не было слышно, я, не выходя из-за дощатой перегородки, за которой стояли кровать и маленький некрашеный столик, определил: Андрюшка.

Если я останусь в своей каморке, он не позовет меня, будет сидеть на широкой лавке молча. Просидит и час, и два. Он очень стеснителен, этот Андрюшка. И молчит не только со мной. Бывает, мать шлет его за чем-нибудь к соседям, а он прибежит и будет сидеть, пока не спросят:

— Андрюшка, тебе мать, наверно, чего-нибудь наказала?

— Ага…

Потом покроется, пока выговорит свое «ага». А не спроси — так и уйдет. Андрюшка не умеет протягивать руку ладошкой вверх. Ему безумно нравятся мои крючки, мои лески, мои удилища, мои книги с картинками, но он никогда ничего не попросит. Я предлагаю — берет с нескрываемой радостью, но не благодарит, а только кивает головой и молча шевелит губами. Благодарить он тоже не умеет. Делиться всем с другом для него такая же потребность, как молчать. Мы с ним друзья, настоящие друзья.

По этой причине я не хочу его томить. А еще потому, что сам его ждал. Мы собирались на рыбалку. Я представляю, как будут виснуть на крючки нахальные окуни, осторожная плотва, сильные язи и мои любимые ельцы. Ельцы некрупные, но я люблю их больше всех. Может, потому, что только здесь, в устье небольшой речки со смешным названием Карекса, и только в пору летнего отпуска, если провожу его в деревне Согорки (а это далеко не каждый год), я могу насладиться клевом.

Предвкушая прелесть рыбалки, горю нетерпением: после дождя хорошо клюет, а дождь только-только прошумел. Я выхожу из своей каморки. Андрюшка вопросительно смотрит: первым он не поздоровается все из-за той же стеснительности.

— Здравствуй, Андрюшка, — говорю. — У тебя черви заготовлены?

— Здравствуйте. А зачем они?

— Как! — удивился я. — Разве мы не пойдем с тобой на рыбалку!

— Куда?

— На наши места, на Карексу.

Андрюшка пожал одним плечом и сморщил нос.

— Может, тебе там не нравится?

— Нравится-то нравится, — простодушно ответил он, — да только ловить там сейчас нельзя.

— Это еще почему?

— Вода после дождика мутная.

— Но дождик был совсем маленький. Смотри, — показал я в окно, — пыль, и ту плохо прибило.

— Это у нас, в деревне. А вы видели, что творилось над Поповой Лысиной?

Попова Лысина — небольшой перелесок около Карексы. Назвали метко, ничего не скажешь. На плоской вершине угора деревья растут только по краям, этаким венчиком. В середине образовалась широкая проплешина. Когда-то, в пору единоличных хозяйств, здесь была маленькая полоска — следы борозд и теперь заметны. Позднее поле залужили. Однако зарасти кустами поляне не дал скот: Попову Лысину прирезали к выгону. Проплешину на плоском угоре чище литовки бреют коровы, а сам склон, сбегающий к Карексе, покрыт густым вересником и соснами, словно обросший затылок.

Час назад действительно ходили тучи в той стороне. Но Андрюшка мне показался явным паникером. Я ему так и сказал.

— Я с чердака смотрел, — упорствовал он. — Туча шла на нашу деревню как раз через Попову Лысину.

— По-твоему, мы остались без работы? — спросил я.

— А вы по грибы пойдете? — почему-то перешел он на шепот.

— По грибы? — удивился я неожиданному повороту Андрюшкиных мыслей и также полушепотом ответил:— Так ведь они не растут. Мы с тобою в лесу были? Были. Ни одной синявки, кругом сушь.

— А сегодняшний дождь? — хитро прищурился Андрюшка.

— После него еще рано.

— Маслята растут быстро, — гнул он свою линию.

Мы на том и сошлись, что утром попытаем счастья.

— Только встать надо пораньше да пройти незаметно, огородами.

— Это почему? — удивился я.

— Чтобы нас никто не увидел.

Андрюшка оставался верен себе. Когда на рыбалку шел, тоже самой дурной приметой считал встретить кого. Я знал: он ни за что не пройдет по деревне с удочками в руках. В темноте — и то норовит прошмыгнуть огородами. Но я не думал, что столь же скрытно он уходит в лес.

— Ладно, — согласился я. — Уйдем пораньше и незаметно.

— И корзину берите поменьше.

— А если маслят вырастет много?

— Первый раз надо идти с маленькой.

Андрюшка явно не хотел вдаваться в разъяснения. Должно быть, на этот счет существует примета, высказать которую он постеснялся. Я его не принуждал. С тем мы и расстались.

На утро, когда я вышел из дому, он сидел под черемухой.

— Доброе утро, — изменив своему правилу не здороваться первым, сказал Андрюшка. — Собирался идти будить вас, думаю, стукну в окно потихонечку. А тут, слышу, половица скрипнула.

— Тебя самого-то кто разбудил?

— Сам поднялся. Я ж привычный, когда надо, тогда и встаю.

Никто, кроме Атоса, нас не заметил. Но и тот нам ничего не сказал: посмотрел, лениво зевнул и залез обратно под крыльцо.

Мы пошли задами до околицы. По тропинке, которую в деревне называют косой, спустились в густую рожь, поднялись на проезжую дорогу, а она вела прямиком к Поповой Лысине.

В поле было сухо и шумно. Оно уже проснулось, начало обогреваться и жить своей жизнью. Росы не было. Начинали пробовать голоса кузнечики. Бабочки раскачивались на длинных цветах. То и дело чертили воздух ласточки.

Чем ближе подходили мы к лесу, тем шумнее становилось птичье разноголосье, звонче стрекот кузнечиков и нахальнее атаки оводов и слепней. День оживал, а мы говорили тише и тише. Может, сказалась привычка: мы всегда молча выходим на реку. А, может, когда громко говорит природа, человеку положено молчать? Уж очень слаженный концерт из тишины и звона бывает по утрам! Голос человека в нем совсем лишний.

Вдоль дороги, по которой мы шли, тянулся кустарник, который обрывался перед неширокой поляной. На нее из лесу вышло несколько сосенок. Так начиналась Попова Лысина.

— Давайте обойдем эти сосенки, — предложил Андрюшка.

У первой ничего не было. Я прошел мимо второй с чуть потускневшей надеждой, но Андрюшка задержался и окликнул:

— Посмотрите-ка!

Он стоял на коленях в старой борозде. Коровы не могли выбрить из нее всю траву начисто. Сюда-то и обронил прохожий горсть желтоватых пуговиц. Старая легенда все сваливает на лешего. Может, и в самом деле он нес подарок какой-нибудь кикиморе, да забыл про дырку в кармане? Лешие — они невнимательны. А кикимора оказалась ревнивой, пошла его проверять, наткнулась на пуговицы да и пришила их к земле. Строчка получилась кривой, неровной. И что с нее спросишь, с кикиморы!

Тем не менее я залюбовался.

— Теперь пойдут, только успевай собирать, — заметил Андрюшка.

Он срезал горсть маслят и бросил их в корзину. С земли поднялся, не притронувшись к остальным.

— А эти? — показал я. — Ты не хочешь их брать?

— Так они же слишком маленькие, не очистишь. Оставим до завтра. К завтрашнему дню подрастут, и наберем мы с вами полные корзины.

— А если без нас соберут?

— Не соберут, сюда редко кто ходит.

Потом подумал и менее твердо:

— Пусть собирают. Мы другие найдем.

Нам попало немало таких мостиков. Чаще всего маслята облюбовывали канавки с невысокой травой. Иногда дорожка так и не набирала силы выскочить из бороздки, а иногда отважно взбегала на бугорок и

тянулась от сосны к сосне. Случалось, я обнаруживал один ее конец, Андрюшка — другой. Мы сходились посредине и начинали препираться.

— Это твои грибы, Андрюшка, — говорил я, показывая на рассыпанную кучку. — Пуговицы — первый сорт!

— И вовсе не пуговицы, а пятачки, — поправлял меня Андрюшка. — Вы их первыми увидели, вам и собирать.

— Но они у твоей корзинки, — говорил я, проявляя великодушие взрослого, поднимался и шел вперед, пока не натыкался на новый мостик.

Получалось так, что Андрюшка чаще шел сзади, но собирал ничуть не меньше и все время упрекал меня за невнимательность.

— А вы пятачки просмотрели… Во — и целый рублевик!

— Да нет, Андрюшка, — отвечал я.— Это пуговица от дамского пальто. Я их не собираю.

Мы не заметили, как стали разговаривать громче. Андрюшка хвастался пятачками и полтинниками, изредка рублевиками, я предлагал ему пуговицы. И чем ниже мы спускались, тем чаще попадали маслята покрупнее. Все они были до невозможности скользкие, у каждого шляпка с нижней стороны была покрыта желтыми капельками, словно потом. И в самом деле — пот. Знать, нелегко за одну короткую ночь пробить твердую землю и еще успеть, пока не поднимется солнце, прикрыть шляпкой грибницу.

Мы облазили всю проплешину и всю гору. Корзинки, однако, наполнялись не быстро. Маслята — как ягоды, их надо считать не штуками, а пригоршнями.

Вот уж, кажется, не осталось ни одной необследованной сосенки, и Андрюшка сказал:

— Хорошо, что мы взяли маленькие корзинки.

— Это почему же?

— Первый раз надо приходить с маленькой и набирать полную. Завтра можно взять и побольше… Пойдем завтра?

— А какой сегодня день? — спросил я, что-то смутно припоминая.

— Сегодня? — переспросил Андрюшка и, пошевелив губами, сообщил: — Сегодня четверг.

Так вот что хотел я вспомнить! Четверг! Я невольно рассмеялся и сказал:

— Теперь буду знать: первый раз за грибами надо ходить с маленькой корзинкой и обязательно после дождичка в четверг.

Я окончательно понял, что мне крупно не повезло: первый раз пошел в лес не с Андрюшкой, а с тобой.

Обо всем этом можно было сказать короче: до видимости над землей гриб развивается три часа. А вывод каждый сумеет сделать.

• Типичный середняк

• Белый, черный и болотный

• Судьбой предназначенный для сушки

Если бы собрать лучшие экземпляры от каждого вида грибов, то ни по красоте, ни по оригинальности, ни по вкусу подберезовик не занял бы первого места. Если бы среди грибов провести соревнования на массовость, индивидуальность, неприхотливость, умение прятаться или, наоборот, красоваться — подберезовику и тут не добраться бы до первой ступеньки. Если бы среди гриб-57

ников распространить анкету, в которой бы они назвали свои любимый и нелюбимый гриб, — среди них наверняка-не оказалось бы подберезовика.

Типичный середнячок. От милой каждому русскому сердцу березы получил он свое имя. Правда, есть места, где его зовут еще обабком, но это имя ровным счетом ничего не меняет.

У каждого гриба свой секрет. Меньше всего их у подберезовиков. Они могут расти на кошенине и в густой траве, на опушке и в лесу, в молодом березнячке и под березой, доживающей свой век. Меньше всего подберезовик спутаешь с другим грибом.

Время роста его — обычное для трубчатых грибов. Среди колосовиков ему принадлежит одно из самых почетных мест. Он выходит не столь дружно, как масленок, но зато держится устойчивее. Масленок быстро отошел, белый либо есть, либо нет, подосиновики иногда чего-то выжидают, и только подберезовик способен утешить в это время грибника. Держится он иногда до самого снега.

Среди некоторых грибников бытует мнение, что вокруг Перми подосиновиков значительно больше, чем подберезовиков. Думаю, что это наблюдение не лишено основания. Однако бывают годы, когда соотношение меняется. В 1970 году, довольно грибном, подосиновики встречались сравнительно редко, в то время как подберезовики лезли отовсюду. Ими легко наполняли корзины. На следующий год, бедный грибами, в мелком березовом лесу, где нет ни одной осинки, мы не нашли ни одного подберезовика, но собрали несколько десятков красноголовиков.

На редкость неурожайным для грибов был 1972 год. В самую жару, когда и трава-то сохла, совсем рядом с Пермью, в так называемой Красаве, появились подберезовики. В более сырой год по этой Красаве не пройдешь — густой березняк, высокие кочки, хлюпающее болото. Только в засуху оказалось и человеку хорошо, и грибам вольготно.

У подберезовика есть еще одна особенность. В раннюю пору ни один другой гриб, исключая, может быть, масленка, так охотно не выходит в открытое поле — на солнечный свет и свежий ветерок.

Все подберезовики носят одно имя, но далеко не все они одинаковы. Те, что растут на кочках, в сырых местах, по кромкам болот, иногда просто в высокой траве, значительно ниже качеством. Ножка у них что стебель травы. Дунь на такой гриб и кажется — он упадет. На этой ножке чересчур тяжелой выглядит большая, потерявшая первоначальный цвет шляпа. Кроме воды, в ней мало что еще есть.

Подберезовик белый, с сухих полян, куда крепче. Но самый крепкий и аппетитный — черноголовый, со шляпкой, будто смазанной маслом. Нижняя часть шляпки у него часто в желтоватых пятнах. И корень крепкий, бочкообразный, как у белого. Брать его — одно удовольствие. Приятно и дома перебирать, приятно поддевать целиком на вилку со сковородки или из маринада.

Очень большие подберезовики лучше не брать, особенно если надо далеко добираться до города. Домой привезете что-то вроде киселя, который и сушить-то сложно.

Способы употребления подберезовиков тоже просты и общеизвестны. Их можно поджарить, законсервировать, замариновать, засушить или, наконец, сварить из них суп.

Жарить, мариновать, варить и консервировать стоит только молодые, крепкие шляпки. Корешки съедобны, ко слишком сухие, жесткие. В них, как вообще в корешках, меньше питательных веществ.

Вообще же подберезовик самой судьбой предназначен для сушки.

Называть подберезовики «середнячками», думаю, ошибочно. Такой знаток грибов, как Д. П. Зуев, писал: «Лучшие после белых — черные грибы-подберезовики». Лучшие после белых!

А вы — «типичный середнячок»!

Не только люди — и животные уважают подберезовик. На севере его называют оленьим маслом. В журнале «Нева» за 1972 год было написано: «…из одного эвенкийского колхоза сбежало за «лесным маслом» из тундры в тайгу несколько сот оленей».

В той же статье говорится, что в наших лесах встречается двенадцать разновидностей подберезовиков, а вы говорите всего о трех. Подберезовики растут по четыре-пять сантиметров в сутки — быстрее всех трубчатых грибов. Хороши середняки!

Извини, Андрюша. Совсем забыл об одной истории, к которой ты причастен.

или

Как Андрюшка ставил первые опыты

— А грибов нынче нет. Погода стоит — только стога мечи. Тучи погромыхивают, да все сторонкой, сторонкой…

Моя хозяйка словоохотлива. Наливая из трехлитровой банки холодное, из погреба, молоко, она хвасталась укосами. Я даже почувствовал запах свежего сена. Порадоваться бы вместе с ней вёдру, но я приехал совсем с другой целью. В городе, на рынке, полно грибов и, говорят, везут с этой стороны.

— Тебе надо было на Карпушата свернуть, — продолжала хозяйка.— В той бригаде не столько косят, сколько грибы собирают. А мы их и не пробовали.

— Колхоз один, а порядки разные, — проворчал я, будто погода зависела от хозяйки или от бригадиров. — Далеко ли до этих Карпушат…

Хозяйка не заметила иронии и просто ответила:

— На прямую, через лес, и пятнадцати километров не будет. А вот поди ты: там льют дожди, а у нас на огородах все посохло. Говорю, что такое грибовница, сами не помним. Сказывают, Андрюшка намедни откуда-то приволок подберезовиков. Где брал — и тебе, поди, не скажет.

У Андрюшки от меня тайн нет, но, как назло, он исчез, словно сквозь землю провалился. Я и домой к ним заходил, и посылал на поиски — нет нигде. Не в Карпушата ли махнул? С него ведь станется. А ребята — что они про него могут знать?

Андрюшка летом отделяется от сверстников. Они мяч по улице гоняют, около гаража часами крутятся да в такую жару из реки не вылазят. Андрюшку с ними редко встретишь. Правда, река для него милее дома: первый рыбак на деревне. Но только вдруг оставит рыбалку — и пошел собирать то дикую редьку, то щавель, то лекарственные травы. Все ими завалит. А то приспособился кротов ловить, капканов понаделал, да как-то незаметно охладел, переключился на зайцев, услыхал, что где-то их петлями ловят. Может, петли не так ставил, а может, их и настоящим охотникам не хватает, зайцев-то, — не поймал ни одного. Зато осенью принес живую тетерку, тоже в самодельный силок попалась.

— Тебе бы ружье завести, — посоветовал я как-то.

— Да ну его, — отмахнулся Андрюшка. — Треск один… .

Такое же отношение было у него и к спиннингу. Достал я однажды при нем из чехла, а Андрюшка с укоризной:

— Это нехорошо, рыбу обманывать.

— А ты разве не обманываешь? — удивился я.

— Нет, я с ней по-честному. Я ей предлагаю: не хочешь навозного червя, возьми ручейника, не нравятся ручейники — пожалуйста, кузнечик… Рыба ест, а не обманывается. Мы с ней соревнуемся, кто ловчее: либо она успеет сдернуть насадку, либо я ее подцеплю. А блесна — это сплошной обман

Честно признаться, и мне поплавочная удочка больше по душе.

Летний вечер долог. Усталые матери увели ребят по домам. Все в деревне начало утихать. Лишь около клуба тихо пиликает гармошка да время от времени радостно вскрикивают девчата. А Андрюшки все нет. Можно было бы его понять, если бы сидел на реке. Но я доподлинно знаю, что его там нет: удочки на месте.

Он прибежал, когда я готовился спать.

— Где ты был? — спрашиваю.

— У многодетной матери.

— У кого? — не понял я.

— У многодетной матери, — повторил Андрюшка.

Жителей Согорок я знал. В деревнях, известно, большие семьи встречаются чаще, чем в городе. Но в Согорках?..

— Да береза же, — ответил Андрюшка. — Вы разве забыли? На поляне, у болотца. Вы сами тогда сказали «многодетная мать».

Ах вот о какой березе говорит Андрюшка! Как же, я ее помню, прекрасно помню, и почему назвали «многодетной матерью», никогда не забуду.

Мы возвращались домой и по той опушке вдоль болотца решили пройти, чтобы спрямить путь. Перед нами кто-то здесь уже собирал грибы, и, возможно, мы ничем не поживились бы, если б не та береза.

Старая, с наростами на стволе и корявыми узлами на раскидистых кривых ветвях, она стояла на покосе шагах в тридцати от леса. К тому времени траву скосили, сено убрали в копешки — то и дело набегавшие тучки мешали сметать большой стог. Копешки присели поодаль от березы и казались жалкими.

— Какая добрая береза, — обратил я на нее внимание. — Заглянем к ней?

— Пойдемте, — охотно согласился Андрюшка.

На маленькие черноголовые подберезовики мы наткнулись одновременно. Все они были одинакового размера. Шляпка свободно могла пройти в горлышко молочной бутылки, а корешок стать отличной пробкой. Шляпки с внутренней стороны сероватые и словно бы крапленые. Пятнышки выглядели, будто веснушки на лице.

Грибы разместились вокруг березы небольшими семьями. Они окружили ее так, словно водили хоровод. И хоть бы один оказался старше других! Знать, в один и тот же час они вылезли из земли.

Мы с Андрюшкой обошли вокруг березы первый раз — срезали, что попалось на глаза. Сделали второй круг — сняли пропущенное. В третий раз обшарили, производя зачистку, и еще кое-что попадалось. Вначале грибы складывали в корзины, а потом на землю. Получились приличные кучки.

— Давайте сосчитаем, — предложил Андрюшка.

— Давай, — согласился я.

Мы срезали семьдесят восемь штук. Семьдесят восемь! Собрать столько грибов под одним деревом мне еще не доводилось никогда.

— Хороша березка, — сказал Андрюшка.

— Хороша, — поддержал я. — Прямо-таки многодетная мать.

Так, видно, за ней и укрепилось это название. И как я забыл об этом?..

— И что ты там делал в темноте? — удивился я, узнав, что допоздна Андрюшка пробыл возле березы.

— Поливал.

— Что поливал?

— Землю. Понимаете, — прошептал он, — на прошлой неделе сено там убрали. Прихожу я — сухо. Какие могут быть грибы, если земля потрескалась? Заглянул в кусты и наткнулся на старое ведро. Оно только помято и течет совсем немножко. А тут в болотце, знаете, ямка, вроде родничка. Вода нехорошая, пахнет, но ее много. Черпаешь — снова прибывает. Я набрал ведро,

полил вокруг березы, потом еще и еще. Прихожу через день — три гриба с северной стороны. Маленькие. Я опять полил. На следующий день больше стало. А позавчера срезал — на грибовницу набралось. Только один передержал, он уже зачервивел…

— А почему ты поливаешь вечером?

— Капусту тоже поливают вечером. И цветы… Только вы не проговоритесь. Придут другие, с корнями выдерут.

— Не скажу, Андрюшка, не бойся. А завтра что будем делать?

— Пойдем с утра ельцов ловить. В такую жару они клюют только по утрам. С реки зайдем к «многодетной матери», наберем на грибовницу.

— А вырастут?

— Вырастут. Самые маленькие я оставил.

— Ладно, иди спи.

Но Андрюшка не уходил.

— Что еще у тебя?

— Как вы думаете, а у крыльца грибы будут расти?

— Почему у крыльца?

— Я принес от «многодетной матери» три подберезовика с землей и посадил в огород под березами. Тоже поливаю.

— Тогда вырастут, — сказал я не очень уверенно.

— Только вы никому-никому…

— Не сомневайся.

Я бы и сейчас не стал об этом рассказывать. Но прошло уже несколько лет, Андрюшка стал студентом, и мне кажется, что он не обидится за то, что я выдал его тайну.

Замечания Андрюшки.

Что же вы мне тогда не рассказали, как растут грибы? Ведь я думал: грибница — это нечто вроде тоненьких корешков, идущих от одного гриба, а сам гриб — маленькое дерево. И если его перенести в другое место вместе с грибницей, он и будет расти, как дерево. Только потом я узнал, что гриб — своего рода феномен, диковинка в растительном мире. Первые ученые, пытавшиеся проникнуть в тайну жизни гриба, назвали его «порождением дьявола» и долго колебались, куда же его отнести — к растениям или животным.

Дело в том, что гриб сам по себе не растет, что он совершенно беспомощен без деревьев, которые дают ему необходимую пищу для жизни и роста.

За услугу грибы платят услугой — вытягивают из земли минеральные соли и отдают их дереву.

Многие люди и теперь верят, что гриб можно перенести вместе с грибницей на новое место. Но никому не придет в голову посадить в землю яблоко, чтобы выросли на этом месте другие яблоки. А ведь гриб, который мы срезаем, такое же плодовое тело, что и яблоко у яблони. Только грибная яблоня находится под землей.

Это не значит, что нельзя помочь расти грибам в большем количестве. Грибы размножаются еще и спорами. А рассеять споры может помочь человек. Переросший гриб надо не бросать, не пинать, а повесить на сучок. Споры созреют, и ветер их разнесет далеко от дерева.

Грибу не нужен солнечный свет. А вот влажность и температура должны быть определенными.

Лучше всего грибы растут при температуре поверхности почвы от 16 до 25 градусов (тепла, разумеется). Ниже 4—6 и выше 30—35 градусов они не выносят.

Для подберезовика, кстати, оптимальная температура развития 15,2—16 градусов, близкая к ряду других грибов, в том числе белых и валуев. А вот влажность он выдерживает до 98 процентов, как никакой другой гриб. Для белых, например, влаги надо значительно меньше (40—58 процентов).

• На приз красоты

• Любимец начинающих грибников

• Почему он чернеет?

Он красив с младенчества до старости. Смолоду надевает тюбетейку, в юности — берет, под старость — солидную шляпу. Оттенки цвета со временем меняются, теряют яркость, выгорают или смываются дождями, но все равно остаются красными, малиновыми, бордовыми. Одним словом — красноголовик.

Где бы ни рос подосиновик — на его любимой твердой почве, на мягкой лиственной, реже — на мшистой подстилке, в тенистом лесу или на светлой опушке, в овраге или на пригорке, в густой траве или начисто вытоптанной и выгрызенной поскотине — он не меняет основных своих признаков. Редко ветре тишь этот гриб с утолщенным корнем. Он всегда мо лодцевато подтянут.

Правда, среди подосиновиков чаще, чем среди других грибов, встречаются альбиносы. Иногда попадается белый-белый, ну точь-в-точь подберезовик! В руки возьмешь — все равно не догадаешься. Только когда на месте среза посинеет корень — прочь все сомнения. Верный признак подосиновика — синий, почти фиолетовый цвет срезанного корня, разломанной шляпки любого повреждения.

Мне кажется этот гриб сродни вольнолюбивой птице, что не выносит неволи. Иногда незаживающая рана образуется на нем только от одного прикосновения Жареный, вареный и сушеный — он всегда чернеет, об разует темный навар. Словно защитный цвет выработал себе, пытаясь отпугнуть человека.

Между тем, мне не доводилось встречать грибника который презирал бы его.

А вот таких, для кого подосиновик — один из самых любимых грибов, — сколько угодно. Иные так и говорят:

— За ним легко охотиться. Он такой яркий, такой заметный!

Все это правда. Но этот яркий и заметный гриб порою так прячется, что про него и не подумаешь. Я не имею в виду тех, что растут в чаще, в траве, среди осенних листьев. Там затеряться легко. А вот на свежей кошенине, без отавы, вроде бы как на лысой голове, он и то укрывается, жмется к сучкам, выбирает укромные ямки. Говорят же: чтобы спрятать вещь, надо положить ее на самое видное место. Такое случается и с подосиновиком.

Как-то в безгрибное лето мы приехали на станцию Сюзьва. Только отошли от поселка, как буквально рядом с изгородью одного из домов я нашел три приличных по размерам и хороших по качеству подосиновика. Потом попадались сыроежки, летние опята, которыми даже удалось наполнить корзинку. А из подосиновиков так и остались только эти три.

В том же году и в той же Сюзьве мы возвращались к поезду налегке. Обошли много, куда только не заглядывали. Грибы попадались редко — случайные, одиночные, разные. И вот у самой тропинки, рядом то ли с баней, то ли с сарайчиком, и на открытом пригорке, и в кустах мы обнаружили больше десятка подосиновиков: почти столько, сколько собрали за весь день. А, между прочим, впереди и сзади нас по этой же тропке прошло немало грибников.

Ошибается тот, кто считает, что красноголовики растут только под осинами. Конечно, это их излюбленная среда. Но специалисты установили, что грибокорнем, или микоризой, подосиновики связаны также с березой, елью, тополем.

Случалось, что мы набирали по доброй корзине подосиновиков, но не в осинниках или смешанных лесах, а в еловых. Еще и посмеивались: не подосиновики — подъельники.

Год 1970-й был очень грибным в окрестностях Перми. Подосиновики вначале были, а потом исчезли начисто, словно ушли в себя, не захотели смешиваться с прочей грибной толпой. Кстати, как и белые. Должно быть, оба эти вида заносчивы и горды. Впрочем, на то могут быть свои причины, неведомые простому любителю, а может быть, и специалисту.

Свой характер подосиновик показывает и другим способом.

Бот вы положили в корзину твердый, будто бы без признаков червоточины гриб. Пока ходили по лесу, пока ехали до дому, минуло несколько часов. Дома разрезали гриб, а внутри—клубок червей. Теперь, в лучшем случае, полгриба отрезай, а то и выбрасывай его совсем. И допустили-то малую оплошность: не заметили, что в одном месте он был мягче. А может, и оттого, что рядом со здоровым грибом положили червивый.

Подосиновик жарят, варят, консервируют, маринуют, сушат. А что же все-таки лучше?

Черный цвет, появляющийся у отварного или жареного гриба,не влияет на вкус подосиновика, но делает его внешне малопривлекательным. Суп из сушеных грибов образует такой же черный, словно кофе, навар.

При мариновании этой черноты можно избежать. Для этого грибы варят в одной кастрюле, а маринад готовят в другой. Сваренные подосиновики откидывают на дуршлаг, раскладывают по банкам, а затем заливают отдельно приготовленным маринадом.

Но самое лучшее, что дает подосиновик, — эго грибная икра. На мой взгляд, именно для икры подосиновики и созданы.

• Признанный авторитет

• Неизученные страницы

• Куда ехать за белыми?

Насколько мне известно, это единственный из грибов, о котором написана и издана солидным академическим изданием монография. Вдумайтесь только — монография об одном виде грибов!

Бывает, грибники найдут чем-то отличающиеся друг от друга белые грибы и спорят, который из них истинный белый, а который ложный. Спор идет по принципу: существует мир — должен быть и антимир, есть частица — должна быть античастица, материя — и антиматерия. О грибах тоже. Есть опенок — и ложный опенок, есть рыжик — есть ложный рыжик, есть белый — должен быть и ложный белый.

Автор монографии Б. П. Васильков доказал, что существует 18 видов белого гриба. В окрестностях Перми вы такого количества, конечно, не найдете. Некоторые из них в Советском Союзе вообще не встречаются. Но каждый мог заметить, что белые грибы сосновых, березовых и еловых лесов разнятся между собою. Многие предпочитают боровики — грибы сосновых боров. В действительности же ценители и гурманы вместе со специалистами первое место отдали белому из елового леса.

Изучено, что белый гриб растет до 12—13 суток. Известны рекордные экземпляры. Под Минском, например, найден белый гриб, диаметр шляпки которого равен 58 см, высота ножки —15 см. Попадаются семейства белых, состоящих из 39 и 57 плодовых тел.

Грибники всяческие сведения о белых передают из уст в уста. Обычно рассказывают, как трудно находить каждый гриб во мху, в буреломе, под лапами елей и… на чистом месте.

Приведу для примера один случай.

Однажды я с мальчишками поехал до разъезда Клестовский. Ходили-ходили, настало время закусить. В поскотине, где до основания выщипана трава, облюбовали полянку. Посмотрели — чистая. Я расстелил плащ. И первый мальчишка, севший на него, вскочил, лихорадочно начал шарить. Оказалось, сел на белый гриб, правда, небольшой, но и не самый маленький. А всего под плащом, на месте, предварительно осмотренном нами, оказалось семь таких штук.

Среди грибников существует вполне справедливое мнение, что белые растут не по одному. Нашел один — шарь неподалеку. И вот некоторые браконьеры (иначе их не назовешь) мох, облюбованный белыми, выдерут наподчистую. Лишенные естественных условий грибы на этом месте могут так и не вырасти.

Браконьерами иные считают и тех, кто вырывает гриб с корнем. Однако специалисты в один голос утверждают, что если гриб осторожно выкручивать, вреда грибнице это не приносит, на дальнейшем росте грибов не сказываетя.

Говорят, грибов стало меньше. Лично я сомневаюсь. Скорее всего, меньше грибов на одного сборщика. Но этому — только радоваться.

Меняется и отношение к грибам, в том числе и к белому. Жители деревень раньше к ним относились довольно равнодушно, иные вообще их не брали.

Трудно нарисовать схему расселения белых вокруг города. Их возят со всех сторон: из-за Камы — от Верхней Курьи до Шеметей, с Верещагинского направления, от Комарихинской, меньше — из Оханского района, с новой ветки на Углеуральск. Но, кажется, наиболее богатые места — на севере и в сторону Кунгура, особенно за Кунгуром. Я не раз замечал также: кто едет от Кыласово влево — везет больше белых, кто едет вправо — чаще набирает рыжиков.

Белый появляется вместе с прочими колосовиками. Но раньше масленка, подосиновика и подберезовика его не найдете. Как все солидное, весомое, уважающее себя, он не спешит, выжидает, что скажут разведчики.

Урожаи его непостоянны. Там, где в одном году, собирая, собьешься со счета, в другом, тоже грибном, не найдешь ни одного. Эти приливы и отливы давно и многими замечены. Однако объяснить их оказалось труднее, чем исследовать химический состав того же белого гриба. Так они и остаются белым пятном, кажется единственным, в науке об этом грибе.

Пожалуй, лучше других изучен белый гриб с кулинарной точки зрения. Все знают, что его можно жарить и варить, консервировать, мариновать и сушить.

Конечно, хорош белый в маринованном виде. Но, по-моему, лучше всего его сушить. Именно в сушеном виде белый и приобретает неповторимый грибной аромат, дающий ему настоящую цену. А из сушеного я бы предпочел варить суп.

Впрочем, что и как готовить, обычно определяется вкусом. А вот пищевая ценность постоянна. Она выражена в калориях и на 100 граммов такова: сушеные в порошке — 227, сушеные — 224,2, маринованные — 116,7. Видите какая разница!

Кстати, небезынтересно сравнить белые с другими продуктами. В батоне из муки первого сорта — 235 калорий, в ржаном хлебе—190, в говядине—105, в свежем картофеле — 63. Вывод напрашивается сам собой.

У грибников всяческие бывальщины чаще всего связаны с белым. Не смею нарушать сложившиеся традиции и предлагаю сразу три истории.

Если бы ты знал, какое множество белых я видел однажды по дороге из Соликамска на Красновишерск! Тогда бы ты перестал говорить, что их можно сосчитать на штуки. Ты мне позавидуй, но не совсем: я ехал по делу и не взял ни одного.

А правда ли это, будто однажды академик Павлов отменил деловую поездку только потому, что кто-то из его знакомых набрал белых больше него? Говорят, Павлов не успокоился до тех пор, пока не собрал еще больше. Довелись ему быть на моем месте, наверняка нарезал бы полную машину белых и повернул к дому.

Найти белый гриб действительно непросто. Вот, например, как об этом пишет академик Ферсман: «Надо пойти в старый еловый лес, в этом лесу поискать место, где подлесник сквозь мох пробивается, чтобы травы не было, а такой сплошной зеленый, мягкий, но сухой мох, — вот там осторожно подыми ветки елки да пошарь рукой под мягким мхом: обязательно найдешь крепкого красавца боровика… конечно, если там грибное место, а если не грибное, то ничего не найдешь!»

Вы пишете, что белые можно жарить, варить, сушить, размалывать сухие в порошок, мариновать. Оказывается их можно еще и… дарить. Об этом я недавно прочитал в одном журнале:

„.«Намереваясь сделать своему другу достойный подарок, мы не стали бегать по магазинам, а отправились вшестером ранним утром в бор… и задолго до обеда насыпали почти полную телегу белых. Из этого воза выбрали восемьсот кованых грибков ростом не больше куриного яйца. Эти восемьсот уложили в плетеную корзину, подняв ее борта свежими прутьями, и, не укрывая, несли, то и дело сменяя руки, до самого порога именинника. Сначала был восторг, потом — почти паника: попробовали бы управиться с этакой горой в догазовый период, да еще в сырую погоду. Без малого тысячу штук несколько раз перебирали руки, и не было среди грибов двух одинаковых».

С последней цитатой я познакомил Вадима. — Из своего дня рождения не делаю никакого секрета, — воскликнул он. — Тем более, что приходится он на хороший месяц — август.

или

Как мы с Вадимом однажды оскандалились

Новенький дом казался нежилым, а баня, к которой подвернул наш автобус, походила на игрушку, только что принесенную из магазина. Всамделишными выглядели только грядки за изгородью, прополотые, но осевшие из-за частых дождей.

Домик мы увидели издали, с дороги. Он стоял посреди широкой просеки и служил хорошим ориентиром. Его построили для персонала, обслуживающего высоковольтную линию. Строительство, видно, затянулось, и когда дом был готов, выяснилось, что жить в нем некому. Так и поселился в нем на правах дачника пенсионер со своей старухой и внуками.

Все это мы узнали после. А пока выходили из автобуса, осторожно неся корзинки и безбожно гремя ведрами, Вадим обронил ножик. Короткий, с ручкой, обмотанной цветной изоляционной лентой, он сделал в воздухе сальто и нырнул под сиденье.

— Это ты меня подтолкнул, конкурент несчастный, — ворчал Вадим. — Хотел оставить безоружным. А я тебя все равно посрамлю.

Ворчать ворчал, а ножа увидеть не мог. Я заметил его, выцарапал из-под сиденья и протянул ему:

— Пока возьми, а на обратном пути выбросим. Ездить с таким ножом — только позориться. А еще в конкуренты набиваешься.

Мы вышли из автобуса последними и стояли, осматриваясь, тогда как другие грибники постепенно начали разбредаться по опушкам.

— Давай, конкурент, выбирай себе направление, я пойду в противоположную сторону, — сказал я Вадиму.

— Э-э нет, ты сначала покажи, где растут грибы, а потом будем соревноваться.

— Интересно, какие грибы тебя интересуют?

— Белые, конечно.

— Белые?! — Я осмотрелся вокруг. — Видишь эти деревья?

— Напротив крыльца?

— Да.

— Вижу.

— Ищи в них.

— Ты что, издеваешься?

— Ничуть. Отличное место для белых.

Это отличное место представляло собой островок на дороге, по которой редко ездят. Старые седые ели — а их тут росло с полдесятка, не больше, — уронили тяжелые лапы на землю.

Вадим скептически осмотрел этот клин, перевел взгляд на меня и сказал:

— Хорошо, я пойду, но за результат отвечаешь ты. Если ничего нет — платишь штраф.

— И не подумаю.

— Тогда не пойду.

— Отлично, схожу я.

Вадим заколебался.

— Ладно, я схожу. Но если там пусто, ты все равно будешь наказан. Своими руками выберу из корзинки пять лучших белых.

Он залез в елки со стороны дороги, выбрался обратно, оглянулся на меня и погрозил кулаком. Затем перешел на другую сторону, и вот оттуда-то и раздался его истошный крик:

— Есть!

— Сколько? — спросил я.

— Один, — ответил Вадим, помедлив.

Он повозился там еще некоторое время, вышел и сказал безапелляционно:

— Один вырос, больше нет.

— Что-то не верится, — заметил я и направился к тому же ельниковому клочку.

Гриб я увидел тоже не сразу. Он не приподымал слежавшейся подстилки из сухих иголок, не прикрывался еловыми лапами, а пристроился к старой толстой палке так, что лишь с одной определенной точки его можно было заметить. Вадим эту точку не нашел, я выбрал ее тоже случайно, однако гриб поднес к самому носу Вадима.

— Один! А это что? Смотреть надо, конкурент!

— Этот я видел, — спокойно парировал Вадим. — Для тебя его и оставил. Делить — так поровну.

Мне оставалось только раскланяться.

В лес мы входили последними. Но какое это имело значение? В нехоженом лесу тропок много, а в таком, как этот, близком к городу, все равно за кем-то надо идти.

Есть грибники, которых мало смущает расстояние. Словно лоси, они мчатся все дальше и дальше, через поля и луга, сквозь бурелом и валежник, срезая на ходу все, что бросается в глаза. Бегут они в поисках целины, чтобы отвести душу на местах нетронутых.

Спору нет, первопроходцем быть лестно. Но в этих перелесках вдоль широкой просеки и посреди ее, где каждое дерево можно пронумеровать, на открытия рассчитывать трудно. Здесь ставку надо делать на внимательность. И в этом заключается своя прелесть. Знаешь, что до тебя прошло пять, десять, а может, и двадцать человек, но поленились низко поклониться вон той отдельно стоящей елочке, высокомерно оглядели потерявшую стать березу, не заметили под осинкой подозрительного коричнево-красного бугорка, не обратили внимания на приподнятый кверху листок в глухой чащобе или на рыжий глазок совсем в стороне от леса. Тут каждый гриб трудовой, а трудовое всегда дорого.

Но сегодня и искусство не помогало. Нам ясно, что если не изменим курс, корзинки не наполним. Возвращаемся к автобусу. Около него, подстелив плащи, дремлют самые нерадивые. То, что собрали мы, им кажется недостижимым. Но нас такой результат не устраивает. И, пока ноги не чувствуют усталости, я тяну Вадима, не давая ему присесть.

— Ты меня впустую не гоняй, — по обыкновению ворчит он. — Сначала теоретически обоснованно выбирай маршрут.

Легко сказать — выбирай. Тут все настолько тщательно выбрано, что можно надеяться только на случай. А где он мог поджидать нас? Где-то в сторонке. Где-то в месте неудобном. Где-то в чащобе или у отдельных деревьев, подобных тем, что стоят против крыльца. Лишь только мы направились искать эти неудобные и необходимые места, как из дома вышли дед с внуком.

— Вот у них мы и выведаем все секреты, — заявил Вадим, отправляясь на переговоры.

— Грибы везде растут, только не знаю, где их не обобрали, — ответил ему дед.

Мне показалось, что он не хитрит, а говорит правду. Вадим, однако, настаивал:

— Пойдем за ними. Дед места знает, все равно на них выведет.

Мы их не теряли из виду, то приближались, то удалялись, и нос к носу столкнулись в густом ельнике, сквозь который протиснулись в чащобу несколько осинок. Эти осинки были квартирантами в лесу, и около них росли грибы.

Корзинки наши заметно потяжелели. Но, увидев деда с внуком, мы были сражены. Кажется, из виду их не теряли, шли одним лесом. Когда они только успели столько набрать — полным-полнехоньки корзины!

— Тут немножко, там немножко, — пояснил дед.

Возвращались мы вместе, и около дома нас окончательно доконал внук.

— Дедушка, я еще белые не собрал, сбегаю. — И, поставив свою корзинку, побежал к островку на дороге.

— Опоздал, парень, — пытался остановить его Вадим.— Мы эти елки обшарили, пока ты спал. Вставать надо пораньше.

Мальчик ничего не ответил, даже не посмотрел в нашу сторону и полез внутрь купола, образованного нижними ветками. Пробыл он там недолго и вылез, держа в каждой руке по белому. Нам показалось, что они больше и красивее наших.

— Вот тебе и конкурент! — подтолкнул я Вадима.

Тот стоял ошеломленный и не верил своим глазам.

Как человек любит грибы, так и грибы любят человека. Чем грибов больше, тем жилье ближе. Недаром многие грибники любят старые лесные дороги или поскотины. Где-то я читал, что механическое нарушение верхнего слоя почвы способствует росту грибов. Те же белые, про которые частенько говорят, что они не любят проторенных троп, можно найти и на старых дорогах, и на краю пашни, и на поскотине.

или

Король всех сезонов

Все-таки молодец этот Вагизов, не испугался снегопада. Резвый грузовичок, на котором спидометр устал показывать километры, остановился и тихонько вздрагивал.

Шофер-то не испугался, а те, что заказывали машину, не пришли. Собралось нас трое: мы с Андрюшкой да чья-то ветхая бабушка. А накануне было столько споров!

— По два человека из семьи, больше не брать, — кричал кто-то.

…Последние дни стояла умильно-тихая погода. Дожди и ветры, бушевавшие до этого, угомонились. Осень будто отступила, и вновь пришло лето — неяркое, усталое. Оно словно присело на краешек земли. Сил разогнать тучи и поднять высоко над головой солнце у него уже не хватало, но все-таки было вполне достаточно, чтобы не подпускать близко заморозки. Пользуясь добротой уставшего лета, земля досыта напиталась густыми туманами и вдосталь напилась прохладных рос. Лишь местами из глубоких и глухих оврагов перед рассветом выходил молодцеватый иней, но подняться из низин не решался.

Тепло еще держится, влаги вроде бы достаточно, однако грибов, за которыми мы собирались ехать, становилось все меньше и меньше. Посланный на рынок разведчик (а рынок — самый верный барометр) принес неутешительные сведения:

— Одни сыроежки, и тех мало. Какая-то тетка при волокла две корзины маслят. Где брала, не говорит

Мы верим в удачу нередко вопреки здравому смыслу и холодной логике. Зачем логика верящему? Набрала же тетка две корзины маслят, значит, и мы можем

И вот в конце концов нас всего лишь трое. Бабку мы посадили в кабину, а сами поднялись в кузов и завернулись в плащи, сразу ставшие тяжелыми от мокрого снега. Мы здорово походили на нахохлившихся ворон, время от времени встряхивались, и тогда это сходство было еще больше.

Вместо пятнадцати минут — обычного допуска на всякие непредвиденные задержки — мы ждем около часа. Но больше никто не подходит.

— Может, поедем?.. — говорю несмело шоферу, рассчитывая, что он откажется.

Я не заметил, что раньше сделал Вагизов: сказал «поехали» или нажал на стартер.

В лесу мы убедились, как прав был разведчик, ходивший на рынок. Мы бережно стряхивали снег с каждой сыроежки, клали их, тонких, промокших насквозь, в корзины, наперед зная, что до дому довезем одну труху. Но клали, потому что брать больше было нечего.

Мы шли по покосам, вытянувшимся вдоль оврага, по местам, где знакомы каждое дерево, каждый бугорок, каждая канавка. Это было почти универсальное место: здесь росли любые грибы и в любое время сезона. С покосов на всякий случай свернули в овраг, избороздили березники и осинники, продирались сквозь мокрый мелкий ельник, снова возвращались на поляны, делали почетные круги вокруг величаво важных сосен — все напрасно. Места, в которых раньше легко наполнялись корзины, сегодня не принесли нам и скромной грибовницы.

А снег пополам с дождем продолжал идти. Он лежал на полянках, в лесу его не было — не только под лапами елей, долго хранящих тепло, но даже в чистом облетевшем осиннике. Снег не мешал нам собирать грибы, их просто не было.

Разумнее всего возвратиться. Но мы решили пройти еще узкой полоской луговины, на которой стояли толстые, узловатые березы. Под ними снег лежал толстым слоем. Последние надежды иссякли. Глаза рассеянно скользили от березы к березе, и вот тут-то я увидел его!

Он стоял на чистом месте посреди поляны между двумя березами и пашней, в этаком своеобразном треугольнике. Стоял, как мне показалось, живой, горячий, и снег на нем не задерживался, а подтаивал, смазывая, словно маслом, его коричневую, выходившую за пределы всяких стандартов шляпу.

В первое мгновение я остолбенел: ноги перестали слушаться. Хотел крикнуть Андрюшке, который огибал березу с другой стороны, и тоже не мог: пропал голос.

Прошло довольно много времени. Мне показалось, что гриб, несомненно белый, заметил мою растерянность и сам шагнул навстречу. Тогда сорвался с места и я. Побежал бегом, будто кто-то другой мог раньше меня поспеть к нему.

Около гриба я опустился на корточки и левой рукой дотронулся до ножки. Не скажу: взял в руки. Обхватить ее и обеими руками было бы невозможно. Я просто дотронулся, как в детстве, бывало, в игре хватались за что-то и кричали: «Чур мое!» Дотронулся и машинально ощупал — ничего подозрительного, ножка вроде бы твердая. Снаружи гриб хорош. Черви в нем завестись не могли, однако время превращает в труху великанов и иными путями.

Я достал из кармана небольшой складной нож, но срезать гриб не спешил. Одно суетливое движение может все испортить.

Не выпуская ножа из рук, ощупываю, глубоко ли сидит грибница. Хочется оставить ее неповрежденной и в то же время снять всю мякоть гриба, не оставляя в земле ничего лишнего. Пальцы пробегают вокруг ножки, нажимают с силой на корень, подобно пальцам врача, который определяет, где больно. Так и хочется спросить:

— Здесь болит?.. А здесь?

Может, я даже спрашиваю, потому что явственно слышу в ответ:

— Нет, не болит.

Так отвечают здоровые.

Тогда я приступаю к операции. Нож легко рассекает волокна, но не может свалить великана: лезвие коротко. Обвожу ножом с другой стороны — гриб все стоит. Лишь после третьего надреза ножка перестала держаться за землю. Срез получился неровным, некрасивым, с углублением в середине. Так бывает, когда перочинным ножом отрезаешь ломоть хлеба от толстой буханки.

Белая, местами мягкая, будто вата, ткань проступает на месте разреза гриба. Ни одного червя, ни одной червоточины, ни трухи. Шляпка тоже достаточно тверда, и мне жаль отрывать ее от ножки. Однако надо убедиться, стоит ли брать гриб, не придется ли дома его выбрасывать. Тогда я решаюсь еще на одну операцию: на нижней, ставшей уже малахитовой, поверхности делаю разрез, ближе к корню, слегка раздвигаю его и убеждаюсь, что и там ткань крепкая, неповрежденная Только после этого кричу Андрюшку.

В корзинке сразу стало тяжело. Казавшаяся безнадежной поездка превратилась для меня в самую радостную. Этот гриб — не просто лучший в сезоне. Это редкостное произведение даже для такой величайшей мастерицы, какой является природа. Недаром и создала она его в столь зрелом возрасте.

Когда мы вышли на тракт, Вагизов дремал в кабине. Я показал ему находку и тут увидел другое чудо: Вагизова подменили.

Он возил нас в лес не раз, видел грибников с полными корзинами мелких, как пуговицы, рыжиков, отборных, величиною с кулак, белых, несравнимых по яркости молодых подосиновиков. Иногда он кого-нибудь похваливал, чаще равнодушно хмыкал, но сам грибы собирал редко: шоферу далеко уходить от машины не полагается. Он работал и с каменным безразличием встречал людей, ради своего удовольствия прошатавшихся день в лесу.

Сейчас Вагизов преобразился. Его твердые скулы округлились, губы дрожат. Он держит на коленях мою корзину и тихонько, как голову ребенка, гладит коричневую шляпу.

— Какой красавец, какой красавец! Сам бы не видел, не поверил…

Впервые я вижу, что Вагизов расчувствовался. Впервые он предлагает:

— Сходим еще в лес? Домой рано, а в машине бабушка посидит… Посидишь, бабушка? — спрашивает он, не дожидаясь нашего согласия.

И вот мы снова бредем по перелескам, в которых были и в которых не были. И, странно, нам изредка попадаются белые грибы, маленькие, крепкие, спрятавшиеся от мороза в землю, упорно стряхивающие с себя снег. Но второго великана, хотя бы отдаленно напоминавшего найденного красавца, нет.

Дома гриб, как букет цветов, решили поставить в вазу: жалко было его просто так взять и разрезать.

Ни одна ваза не подошла. Вместо нее приспособили белую кастрюлю с рыжим кленовым листом. Корень вошел плотно, как пробка в бутылку.

Такой гриб грешно есть одним: зовем в гости друзей. До их прихода гриб стоит в кастрюле на почетном месте, и от него пахнет осенним лесом.

Про этот гриб я вспоминаю часто, особенно тогда, когда что-либо не ладится. Думаю, если идти вперед, миновать самый последний перелесок, то где-то там, на границе возможного, существует такое чудо, которое все равно откроется. Надо только попасть на тропу, на ту единственную, на которой возможны и чудеса, и открытия.

• Генерал для полковников

• Тише шаг!

• Преклоните колени

Он появляется на свет прохладной августовской ночью. Это его обычное время рождения. Правда, иногда его находят в июле, даже в июне, но исключение только подтверждает правило. По своей природе рыжик — гриб осенний.

Он появился — и все грибники враз заговорили о нем. Потому что он — лучший из грибов. На это могут заметить: а как же белый? Да, конечно. Но… Про белый еще говорят: всем грибам полковник. Я бы сказал, что боровой рыжик и для неге генерал. И не боюсь остаться в одиночестве. Владимир Солоухин, автор поэтической книги «Третья охота», пишет: «Одни говорят, что царь грибов все-таки боровик. (Белый. — С. М.) Пожалуй, соглашусь, но, соглашаясь, для себя на первое место ставлю сосновый, или боровой, рыжик».

Издревле в крестьянской семье охотились за рыжиками. Это был и продукт питания на долгую зиму, и деликатес за праздничным столом. Вкусовые качества его бесспорны. И так же бесспорна прелесть охоты за ним.

Любой другой гриб вы срезаете, наклоняясь. Рыжику этого недостаточно. Он требует особого к себе почтения: перед ним, как перед кумиром, надо опуститься на колени. Если вы не сделаете этого, то его любви не удостоитесь и ограничитесь жалкими подачками с обильного стола. Только коленопреклоненных он одаривает со всей своей щедростью.

Любой другой гриб можно увидеть издали, по крайней мере за несколько шагов. Только не рыжик. Даже на самый большой легко наступить, не заметив. Он прячется искуснее всех и совершенно не терпит верхоглядов. Однажды мне довелось около деревни Болгары в небольшом, ныне вырубленном сосновом перелеске собрать полную корзинку боровых рыжиков. А передо мной по маленькому пятачку прошли десятки грибников, не задерживаясь.

Рыжик собирать тем и интересно, что его трудно найти. Можно идти по следам других и наполнить корзинку. Конечно, куда приятнее наткнуться на целину, но теперь это стало почти невозможным. В самых ры-жичных местах, от Чайковской до Верещагино, даже в середине недели выходят на каждой станции сотни людей. Все перелески вдоль тракта, идущего на Нытву и Очер, обычно заполнены грибниками. Многолюдно не только за Оханском, но и за Большой Сосновой. Пермские грибники начинают вторгаться на территорию Удмуртии. Не сомневаюсь, самые дальние вояжи они делают только ради рыжиков.

Пермяки едут с ними, кроме того, из-под Усть-Качки, из-за нефтеперерабатывающего комбината, с Кунгурского тракта, особенно со стороны Калинино, с берегов Сылвы и Камы.

Иногда немногочисленные разведчики рыжиков появляются в июле. Затем следует перерыв. Массовый выход начинается в августе, продолжается в сентябре. Рыжик может встретиться и в октябре. Но, не считая небольшой разведки и слабого арьергарда, за сезон выходит, как правило, один слой рыжиков. Поэтому бывают годы, когда их рост кончается в начале августа, значительно опережая календарь. Случается, что, вопреки тому же календарю, рыжики собирают до конца октября вплоть до сильных заморозков. Как-то в несуществующем ныне лесочке между Косотурихой и Болгарами я собирал рыжики. Они звенели, ударяясь в корзине друг о друга. Оставшаяся в шляпках вода промерзла.

Чтобы набрать корзину рыжиков, необязательно обшаривать большие площади. В добрый год, если натолкнешься на целину, достаточно одного маленького перелеска с какими-нибудь двумя-тремя десятками стоящих отдельно друг от друга сосен или сотни елочек. Как-то под одной елкой я срезал 78 рыжиков. Убежден, это далеко не рекорд.

Рыжики бывают двух видов: сосновые, или боровые, и еловые.

Боровой рыжик не темнеет при засоле и мариновании. Он всегда одного сочного рыжего цвета. Такой гриб очень тверд. При засоле, под гнетом, боровой рыжик оседает самую малость, тогда как еловый сжимается в лепешку, уменьшаясь в несколько раз.

У борового рыжика есть интересная разновидность — «бабье ухо», или «бабьи сплетни». Сверху он обычный, а снизу вместо пластин твердая белая пленка. Но чаще всего «бабье ухо» представляет из себя клубок перепутавшихся грибов или же один гриб, принявший уродливую форму. В этом клубке нет намека ни на какую шляпку. Некоторые грибники боятся брать «бабье ухо». И напрасно: это тот же боровой рыжик, с тем же вкусом, только еще тверже.

Еловый рыжик настолько отличен от борового, что порою непонятно, почему им дано одно имя. На более высокой ножке, тонкий, далеко не всегда рыжий, часто зеленый (особенно после инея) или совершенно белый (в жару и на солнцепеке). Лишь при разломе он всегда верен своему имени — рыжий.

Еловый рыжик в засоле слеживается плотно и приобретает зеленый цвет. На вид он становится непривлекательным. Однако, на мой взгляд, по вкусу он превосходит боровой рыжик.

Рыжик универсален в употреблении. Не берусь передать все рецепты. Вот несколько из них.

Вы только что принесли из леса рыжики, перебрали их, почистили. И смело можете бросать на сковородку. Жареные (можно в сметане, а можно и без), чуть подсушенные, они прекрасны! Более того, считаю, что жареный рыжик — самый вкусный среди грибов.

Из свежих рыжиков можно сварить грибовницу. Бесспорно, она уступит грибовнице из маслят, но будет лучше, чем из подберезовиков или подосиновиков.

Мне известны деревни, где свежие рыжики запекали в пирог, и он считался одним из лучших лакомств. Владимир Солоухин утверждает, что боровой рыжик очень вкусен сырой, пересыпанный солью, как, скажем, помидор.

Из рыжиков можно делать… шашлык в домашних условиях, но еще лучше в лесу, над костром. По крайней мере, сохранится прелесть необычного.

Рыжики маринуют, и они становятся необыкновенно вкусными. Только не забудьте одну деталь. Для некоторых грибов не столь важно, будете вы их варить в маринаде или зальете уже сваренные заранее приготовленным маринадом. А вот рыжики потеряют свой вкус, если маринад будет приготовлен не на их собственном соку.

Но, конечно же, самый лучший рыжик — соленый.

Часто спорят, какой способ засолки лучше — холодный или горячий. Сторонники того и другого, видимо, по-своему правы. Кто к чему привык, у кого какой вкус. Но я бы горячий способ запретил, как умышленную порчу ценного продукта. Для рыжика годится только холодный способ.

Сам процесс засолки очень прост. Рыжики, соль — и никаких специй. Желательно, чтоб посуда для засолки была деревянная. Рыжики «усолеют» очень быстро, через два-три дня их можно смело употреблять в пищу. Но если они вам сразу не понравятся, не удивляйтесь. У рыжиков есть что-то общее с вином, которое надо выдерживать. Засоленному рыжику надо дать выстоять месяца два-три. В феврале — марте, а то и в апреле они самые вкусные. Только тогда рыжик набирает силу, в нем как бы пробуждаются лесные ароматы. Теперь уже никакой гриб с ним не стоит и сравнивать.

Наконец, вы захотели сохранить рыжики в свежем виде на Новый год или даже на Первое мая. Нет ничего проще — законсервируйте.

Но самое главное —это, конечно, набрать. Места, где растут рыжики, нетрудно определить с первого взгляда. А вот найти сами рыжики…

Иногда, срезая рыжик, вы вдруг обнаруживаете, что нижняя пластинчатая сторона шляпки у него белая. Брать? Выбросить? Дело ваше. Это ложный рыжик. Он вполне съедобен, но далеко не тот по вкусовым качествам. Один, два, а то и десяток на ведро, в засоле пройдет совершенно незаметно. Впрочем, больше вы и не найдете. В наших краях ложные рыжики попадаются редко.

Убедил. Прихожу к тебе на соленые рыжики перед Новым годом.

Помню, в нашу деревню приехал однажды морской капитан. Так вот, он так определил формулу поиска рыжиков: «Малый вперед — стоп — самый малый назад — стоп — малый вперед, лево руля — стоп — самый малый вперед, право руля — стоп».

или

О некоторых преимуществах тихоходов

Я снова в Согорках. Пока раскладываю городские гостинцы, на столе появилось парное молоко. Ребята — рыжеватая девочка и черноволосый мальчишка — степенно брали хрусткие баранки, еще мягкую сдобу и конфеты в красивых обертках. Я же наливал кружку за кружкой парного молока. С прошлого года во рту не было, а казалось — с детства.

Хозяйка задержалась у стола, чтобы сообщить известное: грибов нынче пропасть. Всяких. Да и народу нахлынуло…

— Андрюшка не появлялся? — справился я о своем приятеле.

— Сегодня приехал, — охотно сообщила она. — Пошли мы огородному звену помогать, а он как раз из проулка выходит. Такой статный да красивый стал — не узнать. Рос вроде бы соломенным, а стал пшеничным. Снял шляпу — волосы густые и не длинные, не то что у некоторых нынешних. А говорит, как и раньше, мало. Спросим — ответит, а чтобы самому о чем-то —ни-ни…

Хозяйкин сын побежал передать Андрюшке мое приглашение. Разыскал его у клуба. Я думал — задержится с молодежью студент, но он не заставил себя ждать. Вошел в дом и вижу: права хозяйка, впрямь изменился парень. Мне его теперь Андрюшкой даже назвать неудобно.

— Привет, Андрей. Да ты, брат, стал настоящим мужчиной. Садись. В деревню надолго?

— Всего на недельку, да и то попутно.

— А я, брат, на день. За грибами собрался, тебя хотел пригласить. Пойдешь?

Андрей промолчал.

— Тебе не хочется?

— Завтра делать нечего. Вот если бы в середине недели…

— Не могу. Давай, уйдем подальше? — с надеждой предложил я.

— Бесполезно, многие пойдут далеко.

— Встанем чуть свет.

— Есть такие, что и не лягут. Сейчас смотрел, в лесу костры горят. Вы знаете, столько машин прошло прямо в лес!..

— Так что же делать, Андрей?

Он молчал.

— Что делать? — переспросил я.

— Спать, — ответил он.

Тот Андрюшка, которого я знал еще мальчишкой, с которым раньше дружил, никогда бы не сказал так. Он и ночью с фонарем пошел бы в лес. Но я парня не виню. Видно, наступает такой возраст, когда веселая компания и девичий смех становятся милее увлечений, заполнявших детство.

— Ладно, Андрей, ты гуляй, — я нарочно говорю «гуляй», а не «спи». — Ты гуляй, а я за грибами приехал, пойду один.

Андрей молчит.

— Места мне знакомы, — продолжаю.

Андрей молчит.

— Утром, пожалуй, пойдет дождик, — высказываю предположение.

Андрей кивает головой.

— Думаю, надо выбирать места посуше.

Андрей не поддерживает разговора, смотрит куда-то в сторону. Решаю, что нам пора прощаться.

— Спокойной ночи, Андрей. Мне вставать рано.

И тут он заговорил:

— Пойду с вами.

— Вот и хорошо!

А утром снова пришлось досадовать. За ночь количество машин в деревне увеличилось. Чуть забрезжил рассвет, потянулись в лес группа за групой. Казалось, конца грибникам не будет. Я понял, что отстаю, и начал спешить.

Во сколько бы мне ни приходилось вставать — в два часа ночи или в девять утра, — я никогда не выхожу из дому, предварительно хорошо не позавтракав. А в это утро нетерпение идущих к лесу передалось мне и отбило аппетит. Я через силу жевал бутерброд, и лишь чай выпил с удовольствием.

Но спешил я совершенно напрасно. Андрей будто забыл о вчерашнем уговоре. Когда я подошел к его дому, он все еще валялся в постели.

— Как тебе не стыдно! — зашипел я.

— Да вы не волнуйтесь, успеем.

Он высунул голову в окно, и я заметил, что лицо его подозрительно свежее. Если бы мне не самому пришлось его будить, я бы ни за что не поверил, что он до этого спал.

Собирался Андрей нарочито медленно, сколько я его ни торопил. Вышел с каким-то незнакомым мне мужчиной.

— Вот и будет у нас своя компания, — весело сказал тот. — Однако замешкались мы, охотнички, замешкались.

В самом деле, было совсем светло. Грибники уже скрылись. И я поддержал нежданного компаньона:

— Не в лес идти, а загорать самое время.

— Загорать, пожалуй, не придется, — возразил мужчина, поглядывая по сторонам. И хоть восток был чист, солнце готовилось вот-вот выкатиться, облака не радовали: уж очень лохматыми и отвислыми были они на западе.

— Ты на себя не похож, — пенял я Андрею, пока мы поднимались в горку к лесу.

Он молчал.

— Это величайший позор — проспать, уйти за грибами последними. Такого позора я еще не испытывал.

На Андрея это не действовало. До лесу оставалось несколько сот метров, когда он неожиданно предложил:

— Давайте свернем во-он к тем сосенкам.

— Опоздали, Андрей, — ответил я. — Пока ты спал, через эти сосенки прошла не одна бригада. Я из деревни видел и подсчитал: по два человека на каждую сосну.

— Там трава.

— Ну и что?

— А в траве маленькие сосенки.

Я начал понимать его.

— Ну хорошо, давай рискнем.

Наш попутчик что-то проворчал, но пошел за нами следом по тропинке, проложенной во ржи.

Мы вышли на некошеную поляну. Она вдавалась в поле прямоугольником и оканчивалась кучкой сосен. Под соснами земля была устлана старыми иголками, а на поляне буйствовали цветы, обгоняя в росте молодые сосенки. Под большими соснами нам попалось несколько боровых рыжиков — все, что оставили прошедшие впереди нас грибники.

Вошли в траву. До сих пор не пойму, каким образом Андрею удалось рассмотреть первый рыжик в этом сплошном сплетении зеленых нитей. Он наклонился и подал сигнал мне:

— Смотрите внимательней.

Я не раздвинул траву, а отогнул сосенку, доходившую мне до пояса. Как язычок пламени в потухающем костре, землю лизнул огонек. Был он едва различим, хотя гриб оказался величиной едва ли не с чайное блюдце. Рядом я нащупал еще несколько штук, и только переставил ногу, как под сапогом знакомо хрустнуло.

— Осторожней, — сказал я сам себе.

Срезанные рыжики радовали, а на раздавленный было невозможно смотреть. Бессмысленно погибло живое существо.

— Ты извини, — сказал я. — Впредь постараюсь глядеть в оба.

Наш попутчик подошел ко мне, посмотрел, как я режу ядреные рыжики, и отошел к Андрею. Того в траве совсем не было видно. Мужчина постоял около, сделал быстрый круг по поляне и ушел в лес. А мы продолжали исследовать каждый кустик, каждый метр.

Теперь мы знали наверняка: надо заметить первый рыжик, а около него обязательно растут другие. Важно отыскать именно этот самый первый, остальные можно руками нащупать. Рыжики встречались под самыми сосенками и в стороне от них, там, где мы и не ожидали. Они были всюду, и мы придерживались принципа: не спешить.

Увязавшийся за нами мужчина вернулся из лесу, снова подошел к нам. В его корзине было несколько грибов, найденных на опушке.

— Все собираете? — спросил он.

— Конечно, — ответил я. — Будьте внимательней.

— Нет, я так не могу, — признался он.

— Да это же просто, — вмешался Андрей. — Надо идти со скоростью пять часов один километр.

— Но я хожу еще тише, — не сразу понял он, а поняв, сказал: — Я так не могу.

Еще постоял, спросил:

— В лес-то пойдете?

— Вот так и пойдем, — ответил я.

— Нет, не могу, — сказал он и быстро зашагал, должно быть, проклиная нас: столько времени потеряно.

Мы с Андреем ползали по поляне еще долго и набрали каждый по полкорзины ядреных боровых рыжиков.

Самое время было бы присесть на минутку, собраться с мыслями. Но трава сырая, земля — тоже. И мы обсуждаем положение стоя.

— Теперь куда? — спрашиваю Андрея, а сам смотрю в сторону Поповой Лысины. Она от нас километрах в двух, почти за деревней. Отсюда ее совсем не видно, но я помню, что там такие же сосны.

— Туда и пойдем, — согласился Андрей, следя за моим взглядом.

— Там поскотина, травы нет, — засомневался я.—

А через нее прошло еще больше людей, чем здесь. Ты думаешь, нам чего-то оставили?

— Они не прошли, пробежали затемно.

Андрей произнес это твердо, и я понял: все обдумано. Не потому ли он задерживался утром? Не спал вовсе, просто пережидал.

К Поповой Лысине мы шли напрямик через два оврага и паровое поле, увязая в пашне. И вновь убедились: бывают вещи, недоступные верхоглядам. Из плот-” но утрамбованной земли мы выковыривали один за другим боровые рыжики. Они не поднимались над землею, а будто вжимались в нее, и разглядеть их тому, кто только и думает о спине впереди идущего, невозможно. И я снова вспомнил нашего незадачливого компаньона:

— Я так не могу.

Что ж, не можешь — не берись. Это ведь совсем не просто — идти по чужому следу и открывать золотые россыпи.

• Хоть косой коси

• Модницы и чистюли

• Неряха сестра

Желая подчеркнуть, что грибов наросло великое множество, говорят: «Хоть косой коси». Твердо убежден: это меткое сравнение пришло в голову тому, кто увидел на лесных покосах волнушки.

Не одни они растут большими колониями — мостами, как принято кое-где говорить. Рыжики способны буквально заполонить молодой ельник или пригорок с соснячком и вересом. Маслята прокладывают путаные тропки такой длины, что не скоро сыщешь у нее начало и конец. Полную корзину опят нетрудно наломать с одного пня. Но косить эти грибы нельзя. Рыжик способен зарыться в мох, в землю, залезть под срубленные сосновые и живые еловые ветки. Тропинка маслят может пройти через такие нсудобицы и колдобины, где не только с косой, с палкой не проберешься. Когда срезаешь опята, того и гляди ножик сломаешь, не говоря уж про косу.

Иное дело — волнушки. Чем чище луговина, тем охотнее они по ней расселяются. Словно отава, поднимаются их стройные ряды. Любой гриб с удовольствием живет в густой траве, а волнушки и ее избегают: нескошенные стебли да листья мешают им смотреть друг на друга, хвалиться кудрями и стройностью, болтать, как болтают кумушки, и водить свои веселые хороводы. Если и в лес заберутся, то в такой, где из-за ствола можно подглядывать друг за другом да переговариваться.

Волнушка—чистюля. Всегда охорашивается. К ней ни одна пылинка не пристанет, листик не прилипнет, случайная хвоинка на платье не задержится. Умеет блюсти себя. Оттого, наверное, и болеет редко. Если попадется червивая да трухлявая, то, может, одна на тысячу. Старость свою встречает красивая, ни с какой стороны болячек нет. Лишь обмякнет немного, полиняет, но остается почти такой же веселой, артельной.

Посмотрите на ее наряд. Не очень яркий, но непременно симпатичный. Волнушка — осенний гриб, а осенью солнце не жаркое, успела слегка загореть, не более. Получается розовато-красный круг — дневной, побелее — ночной.

Возможно и другое. Веселые модницы появляются после рыжика — гриба, всеми уважаемого и признанного. Вот и стараются походить на него.

Волнушка, как истинная женщина, постоянно следит за своей внешностью. Ножка аккуратная — любой фасон обуви подбирай. Шляпка, сколько бы она ни носилась, не теряет формы. Волнушка не бывает слишком толстой и чересчур тонкой.

Бахрома на загнутых краях шляпки — и та сделана, будто прическа в первоклассной парикмахерской. У молоденьких — густая, в среднем возрасте — пореже, но очень аккуратная.

Я не встречал грибника, который бы проходил равнодушно мимо волнушки. Но вот в одной из деревень Оханского района, близ села Дуброва, услышал:

— Волнушка? Что это за гриб? Разве его едят?

Да, там избалованы рыжиками и груздями. Когда город был от деревни не за сто верст, а многим далее, и нашествие грибников не угрожало местным жителям, им хватало груздей и рыжиков. А волнушка, несмотря на всю свою чистоплотность и женственность, конечно же, уступает и рыжику, и груздю но вкусовым качествам.

Но там, где вокруг деревень леса лиственные, к волнушке всегда относились с большим уважением, брали для засолки. Собственно, для этого она только и годится.

Родной сестрой розовой волнушки является волнушка белая — белянка.

У обеих одна мать — береза. По форме они одинаковы. По вкусу мало отличаются друг от друга. Способы их употребления в пищу те же самые.

Однако характер сестер далеко не схож. Если волнушка подчеркнуто аккуратна, то белянка — выраженная неряха Трава, мох, всякий сор так и липнут к ней. Иной раз ни за что не достать уже срезанную белянку целой— в такое сплетение травы она заберется. Чем гуще трава, тем белянке вольготней. В отличие от волнушки розовой она любит сырые места и очень мелкий, густой березнячок. Шляпка белянки (белая, с махровыми краями, в центре коричневатая) тоньше, чем у волнушки, меньше в диаметре. Она не столь распространена, но растет порой не меньшими колониями.

Когда много других грибов, белянку, подобно сыроежке, обходят. Слишком хлопотно с ней: корзинка наполняется медленнее, перебирать труднее и вообще ее сестра как-то приятнее.

Уточнение Андрюшки

Перед засолкой волнушки необходимо или тщательно вымочить (не меньше суток, меняя воду), или отварить.

• Таинственные отшельники

• Белые и черные, сырые и сухие — сколько их?

• Кому первому лезть в кузов?

Вероятно, сколько бы ни изучал человек грибы, многие их тайны так до конца и не откроются ему. Для меня как грибника такой тайной является груздь.

Нельзя сказать, чтобы я не знал теоретически, под какими деревьями, на какой почве и в какое время он растет. Нельзя сказать, чтобы, собирая грузди, я особенно уступал в состязании с другими грибниками. Тайна груздя в другом.

Высшая квалификация грибника проявляется в умении ориентироваться на грибы в незнакомом лесу. Так вот, попав в незнакомую обстановку, с большей или меньшей долей вероятности учитывая время года, погодные условия и прочие обстоятельства, я как-то легче нахожу дорогу к белым, подосиновикам, подберезовикам, маслятам, рыжикам, волнушкам. Иное дело груздь. Вижу склон или куртинку. Чащоба непролазная, полянки. Высокие березы вперемежку с елками. Точно в таком лесу не раз попадались грузди. Но в одном попадутся, в десяти — ни разу.

У меня сложилось такое впечатление, что искать груздь успешно и наверняка можно только в том случае, когда знаешь места, которым он верен. Мало того, что он редко выглядывает на свет и лишь по характерным груздевым кочкам его можно обнаружить. Он еще норовит уйти в глушь, в чащобу. И если его потаенного места не знаешь, трудно надеяться на успех. Лично у меня в сборе груздей много случайного.

Как-то мы забрались в сторону от проложенных городскими грибниками троп. Выехали на опушку большого леса. Мои спутники бросились в глубь этого леса, я же решил сначала обследовать небольшой ельник, клином вдававшийся в лес. Ельник был похож на тесный предбанник перед добро сработанной баней. И вот, пока товарищи носились по лесу, я успел набрать корзину малюсеньких рыжиков, а на самой опушке большого леса — рюкзак ядреных груздей. А в другой раз, бывало, продираешься через овраги, лазишь по склонам и опушкам, исследуешь чистые старые березняки и березняки с ельником — и ни одного груздя!

А груздь стоит того, чтобы из-за него лазить по косогорам, забыв предостережение Козьмы Пруткова. Шут с ними, с сапогами, пусть стаптываются! Два-три хороших семейства груздей — и можешь запевать: «Рас-полным полна моя коробушка…»

Сбор груздей подобен спортивному ориентированию. Можно пройти мимо большого семейства, как мимо контрольного пункта, сколько бы ни старался быть внимательным. Груздь любопытством не отличается, даже вокруг себя ему посмотреть лень. Иной за всю свою жизнь так ни разу и не выглянет на белый свет, так и остается под слоем игл, прелых листьев, сухой травы, мха. Другой показывается из земли одним бочком, словно выглядывает из-за занавески. И редкий появится весь.

Где вырос один, там ищи и второй. Семьи их бывают очень большими, на корзину сразу. И в них обычно нет больших или маленьких — все большие или все маленькие, все одного размера. А так как маленький гриб заметить труднее, то груздь — тем более. Вот и попадаются достаточно взрослые экземпляры, не меньше чайного блюдца. Лично мне только раз довелось недалеко от Менделеево напасть на добрую колонию первосортных белых сухих груздей со шляпкой не в блюдце, а в чайную чашку. Думается, увидел их только потому, что мох был мелкий и чистый.

За белым груздем — сырым и сухим — нагнется, наверное, каждый. Недаром существует поговорка: «Назвался груздем — полезай в кузов». В иных местах персональное почтение к нему выше, чем к любому другому грибу.

Столь высокую честь грузди заслужили благодаря своим исключительным вкусовым качествам. В засоле они необыкновенно вкусны. Спорить о том, который из них лучше — рыжик или груздь, — трудно: каждый по-своему хорош, у каждого свой привкус, свойственный только этому грибу. Имеются мастера солить рыжики и мастера солить грузди. Так бывает среди поваров: два абсолютно равной квалификации, но у одного получается лучше борщ, у другого — рассольник.

Пожалуй, среди других грибов грузди — самое разношерстное семейство. Скажем, белых насчитывается восемнадцать видов. Они, разумеется, разнятся между собою. Но все восемнадцать первосортны.

Внешне не спутаешь еловый рыжик с сосновым, боровым. При сборе отношение к ним неодинаково, но кулинарная ценность того и другого неоспорима.

Иное дело грузди. Если настоящий, в отличие от прочих, любимый трофей смиренного охотника и неповторимое блюдо, то мимо черного груздя избалованный грибник проходит мимо. Да и за столом его в передний угол никогда не поставят. Если желтый груздь, приравненный к настоящему, редкость на грибных путях, то подгруздок черный может путаться под ногами на каждом шагу.

По численности видов грузди уступают разве что сыроежкам. Но если сыроежки большинство грибников определяют скопом — сыроежка и сыроежка, различая их только по цвету, — то у каждого груздевого — свое собственное имя и свои особые отличительные признаки.

По классификации заготовителей одни относятся к самому высокому рангу (настоящие и желтые), другие занимают почетную вторую ступень (осиновые, синеющие и подгруздок белый), третьи — черные грузди и подгруздки, скрипицы — замыкают список пригодных к употреблению грибов.

Груздь настоящий. Грибникам Пермской области он больше известен под названием сырого груздя. Он и в самом деле сырой, словно насквозь пропитанный каким-то раствором. Даже в самую сухую погоду. На поверхности гриба влаги не столь уж много, млечный сок выделяется в умеренном количестве. Возьмешь в руки и чувствуешь тяжесть: раствор-то крепкий, в нем только камням плавать.

Уважение к сырому груздю высокое. Мне рассказывали, что в Чердыни белые грибы считают корзинами, ведрами, а сырые грузди — поштучно.

Но вот пригласили меня за белыми в район Суксуна. Места действительно как будто специально для них созданы. Проводник уверял, что неделю назад их брали возами, но нам досталось лишь несколько переросших шляп. Но меня это не огорчило. Я нашел то, чего не было вокруг Перми, на традиционно грибных направлениях в сторону Верещагинр, Нытвы, Очера, Оханска, Осы, Добрянки и, в какой-то степени, Кунгура. Небольшими гнездами попадались сырые грузди. Так вот они где, настоящие! Теперь я знаю: ехать за ними следует только сюда — в Березовский, Суксунский, Ординский районы, в светлые перелески, где много величавых берез, потеснившихся ради единичных сосен да слей.

Не типичные увалы предгорья, а равнину, не заросли подлесков, а высокие, одновременно густые и светлые леса, не каменистую супесь, а плохонький, но чернозем, избрал для своей прописки сырой груздь. Места-то какие редкостные. И гриб им под стать. Бахрома по кромке шляпки густая, курчавая. А на самой шляпке — нежный и тонкий, с трудом угадываемый рисунок. В юности мне довелось видеть, как по слоновой кости ведут узор мастера на родине Ломоносова. Мне кажется, что над шляпкой груздя поработали те же искусные руки.

Срезав груздь, ощущаешь сильный запах. В благоприятную утреннюю пору он чувствуется на расстоянии, по крайней мере, вытянутой руки. Никакой другой гриб не источает подобного аромата.

Найти настоящий груздь — это первая половина дела. Вторая, не менее важная, правильно засолить. И тут к нему требуется особый подход. Сырой груздь любит холодную чистую ключевую воду. Надо положить его в быстрый ручей, воду которого зубы еле терпят, и держать двое-трое суток. Только после этого солить, а пробовать на вкус лишь через полтора месяца.

Много хлопот? Долог срок ожидания? Так ведь и получится не какая-то скороспелка, а нечто совершенно неповторимое, только одному груздю, точнее, одному виду груздей, присущее.

Желтый груздь. Он единственный из грибов может повторить настоящий. Отличается от него в основном тем, что растет под елью, а не под березой, и появляется позже, перед холодами или в самые холода. Правда, много его не бывает. Попадутся один-два, да и то не каждый год.

Сухой белый груздь. Написал и думаю: уличат в ошибке. В литературе его называют подгруздок белый. А в Перми отбрасывают это унизительное «подгруздок». Груздь да и только, правда сухой. И что с того, что он сухой. Зато какой белый, какой аппетитный. Его еще только взял в руки, а он уже будто хрустит. В засоле тоже не теряет своей белизны и хрупкости.

Колонии белых сухих груздей (или подгруздков) заполняют смешанные, преимущественно березовые леса. Часто самого гриба не видно, только характерный бугорок из прелой листвы, игл, сучьев, мха. По ним-то и ориентируешься, собирая ядреные, крепкие грузди. Ни у одного гриба не бывает на шляпке столько мусора, сколько у белого подгруздка.

Многие берут подгруздок, полагая, что это и есть настоящий груздь. Обман: Федот, да не тот. А как будто и всего-то разницы — края бахромой не отделаны. Но это отличие внешнее, а есть еще одно — вкусовое. У подгруздка не тот букет. По запаху можно определить, где оригинал, а где копия.

Впрочем, что я ругаю этот гриб? Его же все любят, все признают. Ну и правильно делают. Он сам себя похвалил, хоть и уступил в единоборстве груздю настоящему.

Всех остальных груздевых правильнее было бы отнести в следующую главу, близко не подпуская к грибной элите. И я ставлю их рядом только для того, чтобы еще ярче оттенить достоинство настоящего и желтого груздей, а также белого подгруздка.

Груздь черный. Может расти в хвойных лесах, но чаще встречается в березовых. Может появиться летом, но чаще осенью, причем необязательно дождливой. Как и настоящий груздь, из земли приподымается редко, все норовит остаться под прелой листвой да мхом. Ножка короткая, длинной ему и не надо. Цвет шляпки не то чтобы черный, но и не светлый. Коричневых и оливковых тонов в ней достаточно. Пластинки тоже бурые, грязные, мякоть на изломе темнеет. Одним словом, особого эстетического наслаждения этот гриб не вызывает. Засолишь — и тут может поднести сюрприз: станет фиолетовым или вишневым.

Но вот что интересно. Этот несимпатичный груздь считается самым стойким продуктом в засоле. Хорошо промытый, вымоченный, он теряет свой горький вкус, мякоть делается плотной и даже хрустящей. В одной семье меня угощали такими груздями с особой гордостью.

Вокруг Перми они растут в достаточном количестве. Самое близкое из самых богатых мест, какие мне доводилось видеть, — просека за изоляторным заводом.

Груздь осиновый. Само название говорит, какие деревья этот гриб предпочитает. Осин на Урале хватает, а осиновый груздь — сравнительно редок. Шляпка у него белого цвета, иногда с розовыми пятнами. Пластинки тоже беловато-розовые, и мякоть белая с очень едким соком. Как все груздевые, его солят.

Груздь синеющий. Иногда его называют еще собачий. На изломе он становится фиолетовым. Бывает, что фиолетов.ая окраска появляется и среди редких пластинок. Его можно спутать с желтым груздем, потому что цвет шляпки и форма очень схожи. Этот груздь тоже солят.

Подгруздок черный. Нагнулся я однажды за таким подгруздком и удивился: ни одного червяка. Это такая редкость для него, сухаря. Положил в корзинку. Дома думаю: куда его деть, одного, дай засолю вместе с волнушками или еще с чем-нибудь. Посмотрел через полтора — два месяца: хоть все грибы выбрасывай. Вокруг подгруздка черно. Почему я забыл, что его в нашей деревне называли еще отварухой? Мочить —- мало, обязательно надо отварить. Тогда он гриб как гриб.

В пермских лесах подгруздок черный встречается довольно часто. Схож с другими груздевыми, но имеет и свои отличия. Если затронете пластинки или корешок — почернеет от соприкосновения, на изломе станет серым. Попробуйте на язык. Пластинки едкие, мякоть шляпки на изломе — нет. И еще одно: проверьте, нет ли червей. По моему убеждению, нечервивый подгруздок черный — редкость.

Скрипица. Название пусть не обманывает — она действительно относится к груздевым. Да ее наверняка встречал каждый грибник. Скрипица, в отличие от многих груздей, вообще не прячется, иногда растет посреди полян, да еще в такое время, когда не только грибы, все живое забирается в тень. А этой — ничего. Тридцатиградусную жару вытерпит, только пуще нальется густым горьким соком. Нет другого такого гриба, млечный сок которого был бы столь жгуч и едок. Но если скрипицу отмочить в трех водах на протяжении трех суток, отварить, отвар слить и посолить, она приобретает качества, достойные груздевых.

Скрипицей ее назвали потому, что стоит провести пальцем по тугой белой или чуть желтоватой шляпке, как она скрипит. Единственный гриб со скрипом.

Диаметр самого большого груздя, отмеченного в литературе, — пятьдесят три сантиметра. Не тарелка — зонт!

Пишут также, что соленые грузди лучше всяких других подходят для пирога. Ведь если пекли в старину грибные пироги, то именно с груздями.

А современные исследователи утверждают — из всех соленых грибов грузди обладают самой высокой калорийностью.

или

Необыкновенная удача Вадима

— Сморчок… Поганка недозрелая… Мухомор пятнистый…

Вадим сидел прямо на дороге и ругался. Я вышел из лесу и расхохотался: выбрал же место!

Вадим мрачно глянул на меня, отвернулся и продолжал:

— Мухомор пятнистый… Шляпка червивая…

— Ты кого ругаешь? Не меня ли? — спросил я.

— На тебя не желаю слова тратить. Опенок ложный… Себя ругаю. Надо быть идиотом, чтобы тащиться в такую даль. И чего ради? Поганка самая бледная…

Верно, в его корзине не густо, да и моя не тяжела. И некого в этом винить: первый слой прошел, для второго условия неподходящие. Обыкновенная неудача, а при неудаче каждый отводит душу по-своему. Вадиму, например, непременно надо выговориться.

Мы приехали электричкой. До обратного поезда оставалось много времени, но бродить по лесу больше не хотелось — очень уж редко попадались грибы, да и те в большинстве червивые, и мы взяли курс на станцию. Можно идти прямо. Но я подумал, что напрасно не обшарил молодой соснячок, открытый в мой первый приезд на эту излюбленную городскими грибниками железнодорожную станцию. До сих пор я там ничего не находил, но в место верю и рассчитываю, что когда-нибудь за верность оно меня щедро отблагодарит.

Я мечтаю, конечно, о рыжиках, о боровых рыжиках. Представляю, как с переполненной корзиной приду на станцию, как удивятся люди…

Сейчас сухо, надежд на грибы мало. Но я не могу уйти из лесу, не побывав в соснячке, меня тянет к нему с силой, которой я не могу не подчиниться. Меня не страшит, что это не по пути, что надо сделать приличный крюк. Я предлагаю пойти туда и Вадиму.

— Ну уж нет. Иди куда хочешь, а я на станцию,— ворчит он. — Сверну с дороги и срежу этот лес.

— Там овраг, — говорю ему.

— Ну и что, зато ближе.

Вадим упрям. Он уходит, помахивая тонкой сухой тросточкой. Тросточка ему нужна не для удобства, а для форсу, а этим Вадим и в лесу, с собой наедине, не поступится.

Он ушел, а я свернул в другую сторону.

Хорошо бродить по лесу одному! Хорошо, когда твой путь зависит от мелькнувшей в стороне шляпки белого, или поразившего своей яркостью подосиновика, или мостика столь маленьких рыжиков, что их хоть через лупу рассматривай. Находки случаются неожиданные, они заставляют смотреть на лес по-другому, вызывают желание возвратиться назад, кружить до тех пор, пока не потеряешь ориентировку, или продираться сквозь чащу, в которую совсем не хотел заходить, или отклониться почти в поле к одинокой, словно овдовевшеи, сосне, скромной и кокетливой елочке или величавой березе.

Хорошо бродить по лесу одному. Никто тебе не мешает, ник го тебя не окликает, никто не идет за тобой следом и ты не боишься потеряться или кого-то потерять. Ты один, ни от кого не зависим. Ты можешь молчать, разговаривать сам с собой, думать о чем хочешь, слушать лес — его тишину и неумолчный шум.

Хорошо бродить по лесу одному, но я предпочитаю компанию. Самый неумелый и неудачливый грибник может что-нибудь подсказать, на что-то натолкнуть, особенно в местах малознакомых или совсем незнакомых.

В компанейской поездке есть хорошее чувство соревнования. Если грибов много, интересней набрать лучшие. Если их мало — хорошо похвастать полной корзинкой и всегда приятно удивить друзей самым красивым, самым необычным грибом, который попадает необязательно наиболее опытному. Приятно, наконец, сесть на поляне в кружок, выложить на раскинутый плащ съестные припасы и угощать товарища такими же помидорами, такими же колбасами, какие есть и у него.

Чем еще хороша компания, так это солидарностью. Попадешь с опытными грибниками, сам у них чему-то подучишься, неопытных же натаскиваешь и становишься от этого сильнее. Существует поверье, будто белые грибы растут дружнее, если их вовремя срезать. Что берешь или даешь разумно, то, как рубль, пущенный в оборот, обрастает процентами.

Сегодня у меня ни основного капитала, ни процентов. Заветное место не обрадовало, а одному шарить в соснячке совсем не хочется. Прихожу на станцию ни с чем и первое, что вижу, — ухмыляющееся лицо Вадима.

— Ты что? —спрашиваю.

— Ничего, — пожимает он плечами.

Он уже не ворчит — и это подозрительно. Он смотрит прямо в глаза — и я готов поручиться, что он подготовил какой-то подвох.

Корзина его стоит у ног, прикрытая ветками. Так обычно делают все, поди узнай — с удачей или без нее возвращается грибник. Но я-то уверен: в корзине у Вадима почти пусто. На всякий случай сажусь рядом и протягиваю к ней руку. Вадим тут же останавливает меня:

— Не лапай!

Ого! Значит, и в самом деле что-то произошло. Болтливый и шумный в обычное время, Вадим моментально становится молчаливым скромником, как только в чем-то преуспевает. Чувствую, что и сегодня ему повезло. Наткнулся “на добрую семью белых? Не иначе. Больше нечем наполнить корзину в столь короткий срок. А может… Нет, ничего другого быть не может.

Наконец мне удается заглянуть под ветки. Вот это да! Грузди! Великолепные настоящие грузди, почти полная корзина.

— Где ты их нашел? — спрашиваю.

— В лесу, — отвечает Вадим скромно.

— Как наткнулся?

— Обыкновенно. Надо уметь искать.

Ну все, теперь из него слова не вытянешь. Единственное средство против этого — ни о чем не спрашивать. Я делаю равнодушное лицо и молчу. Теперь идет поединок нервов: кто выдержит. Мое невнимание Вадиму непереносимо, и он начинает рассказывать, как из чащобы вышел на полянку, как шел вдоль оврага, как при неосторожном взмахе руки полетела в овраг тросточка, как он полез за ней… и вот.

Надо же, такое везение! Я начинаю сердиться и на Вадима, и на себя, и на свое заветное место. Жаль, что не умею ругаться столь изысканно, как он, и говорю совсем неубедительно:

— Груздь — не тот гриб. Рыжик боровой — вот это да!

— Это который не вырос? — справляется Вадим.

— Еще вырастет, — утверждаю не очень уверенно.

— Уж не на твоем ли заветном месте?

— А что?

Но рыжик в том соснячке так и не вырос.

Как-то я поехал в лес один. Не нашел компаньонов, смеялись надо мной — куда после заморозков? Когда я подъезжал к станции, пошел снег: сухая, густая крупа. Впору возвращаться назад, но я все-таки решил побродить, пока не пришел ближайший поезд. И вот на своем заветном месте в соснячке я наткнулся — нет, не на боровые рыжики, о которых всегда мечтал, а на маслят. Да-да, на маслят, хотя стояло не лето, не плодоносящая осень, а почти зима.

• Первая встреча — без радости

• Ситный хлеб и ржаные лепешки

• Сколько грибов на одном пне?

По природе своей все мы в большей или в меньшей степени консервативны. Новое принимаем с известной долей недоверия, все тщательно выверяем, чтобы не купиться на призрачной, как кажется поначалу, новизне. Есть явления и вещи, которые поначалу мы отвергаем, потом понемногу привыкаем к ним, и наконец, совсем не можем без них обойтись. Нечто подобное произошло у меня с опятами.

В детстве я не знал такого гриба, долгие годы слышал о нем нечто туманное. Постепенно сведения об опятах складывались в систему. Наконец я решился — привез однажды домой попавшийся случайно кустик.

Да, да — кустик, ибо меньше всего эти несколько штук походили на обычные семьи опят.

Дома я грибы поджарил, но ел один: остальные отказались от пробы. Да и я был не в восторге. Запах ароматный, но слишком уж они деревянные. Видимо, великоваты, переросли пятачковый размер.

Через год-другой в окрестностях Перми опят появилось такое множество, что на них натыкались буквально везде. Мы их больше не жарили, а по чьему-то совету мариновали. Съели их потом как-то незаметно. И решили, что опенок так, рядовой гриб, неинтересный. Казалось удивительным, что есть грибники, которые собирают исключительно опята, отдавая им предпочтение перед всеми остальными грибами.

В ту же богатую опятами осень я уехал в Курскую область отдыхать. Стоял октябрь, и я надеялся там побродить по большому парку. Думал, если у нас в это время что-то еще растет, то уж здесь наверняка. Выбрав день, я часа два-три ходил из куртинки в куртинку, прошел вдоль нескольких дорог, обсаженных березами, заглянул в мелкий соснячок, но добыл всего пару маслят да один подберезовик. К волнушкам и притрагиваться не стал: для чего они мне? Я мечтал о белых, но неожиданно наткнулся на опят. Облепив корень березы, они вплотную подступали к стволу, а самые шустрые начали взбираться вверх по дереву.

Полную сетку нарезал я у этой березы. Дома нанизал грибы на ниточку и повесил на теплую батарею. Уже на следующий день опята оказались сухими. Для верности продержав еще сутки, я положил их в чемодан и почти все оставил у знакомых в Москве. В Пермь захватил лишь маленькую горсточку.

Из них мы сварили суп. Случайно в этот день у меня оказался гость из грибного Оханского района. Он заявил, что вкуснее этого грибного супа ему есть не доводилось. Почти в то же время из Москвы пришло письмо с просьбой: «Буде вы пошлете еще сушеных грибов, то, пожалуйста, таких…» Одним словом, у нас просили опят.

Опята, собранные под Курском, резко отличались от опят, которые я встречал вокруг Перми. Одни белые, словно ситный хлеб. Шляпка у них не столько вширь, сколько ввысь. Ножка у такого опенка длинная-длинная, шляпка светлая, с чешуйками и коричневым пятнышком на вершине конуса. У молодого гриба низ затянут белой пленкой, а у гриба постарше на ножке, в месте обрыва пленки, остается юбочка — довольно широкое кольцо.

Другие опята — черные по краям, с желтым пятном посредине шляпки, иногда водянистые, напоминали плохо пропеченную лепешку из ржаной, солодовой (полученной из проросшего зерна) муки. Сколько такую лепешку ни пеки, она расплывается, как блин.

И только позже я разобрался, что имел дело с разными видами опят. Один был опенок луговой, так себе гриб, неважнецкий. Второй — опенок осенний.

Теперь и я охочусь за опятами осенними. Оказалось, что вокруг Перми их не так уж мало. Стоит поехать за Гайву или всего лишь до площадки Ласьва. Опята растут по просекам, вдоль линий электропередач и дорог, на пожарищах, вырубках, в кучах валежника. Иногда их можно встретить в лесу.

Опенок осенний только называется осенним. На самом деле он встречается и весной. Мы собирали его и в июне. Правда, июнь тот несколько напоминал осень. Было прохладно, шли частые дожди. Только выглянуло жаркое солнце — опалило шляпки опят. Вообще для роста опят наиболее благоприятна температура 8—13 градусов.

Растет опенок довольно быстро. Уже на другой день высота ножки достигает пяти сантиметров, в то время как диаметр шляпки, всего два сантиметра. Дальше, как и у всех других грибов, идет накопление жира: рост больше вширь, чем ввысь.

В наших лесах, особенно за Камой, встречается опенок ложный, серо-желтый. Он выделяется своей яркостью. Шляпка бывает даже ржаво красная, особенно пятно посередине. У этого опенка нет кольца или юбочки на ножке. Он несъедобен.

Опенок — единственный из грибов, с которыми можно делать все, что заблагорассудится: жарить и варить в свежем виде, сушить, солить, мариновать, консервировать. Лично я предпочитаю сушить, чтобы потом сварить из них суп. Но это — дело вкуса.

Все, конечно, читали повесть М. Горького «В людях», но, вероятно, немногие обратили внимание на слова бабушки: «Рано опята пошли — мало будет грибов!» Поэтому ранний опенок и не приносит радости.

Набрать полную корзину опят с одного пня — неудивительно, так как чаще всего они растут внушительными семьями. В Пятигорском музее, например, среди прочих экспонатов есть колония опят длиной 85, шириной 70 и высотой 40 сантиметров. Вес одной колонии — 33 килограмма.

Самый обширный определитель, каким мне довелось пользоваться, издан в 1972 году в Варшаве на польском языке. «Малый грибной атлас» перечисляет 94 вида грибов. Из них только 16 отнесены к «смачным» (вероятно, определение понятно и без перевода). Тут встречаются известные пермякам петушки и курочки, даже мухомор красноватый. Но напрасно вы будете искать в этой компании северную красавицу волнушку. Увы, она считается вообще несъедобной.

Нетрудно сделать вывод, сколько вкусовщины при вкусовой классификации грибов.

Может показаться странным, почему к элите и я отношу только те немногие, о которых рассказал в этой главе. Но недаром придирчивые заготовители к первой категории относят белый, рыжик, грузди настоящий и желтый, а ко второй — все остальные из перечисленных мной грибов, кроме опенка. Но я думаю, что опенку следовало бы повысить разряд. Впрочем, какое дело грибнику-любителю до этого деления? Он складывает и складывает в корзинку грибы, сам определяя их категорию.