Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

Изрубив полсотни белогвардейцев, Боронин к пяти часам дня с двумя эскадронами влетел в село Михайловку. У противника здесь был заслон из двух взводов и две пушки. Кочубеевцы изрубили артиллеристов, а разбежавшихся пехотинцев взяли в плен. Противник вынужден был отойти и закрепиться в селе Яндыки.

В шесть часов вечера Боронин приказал выставить боевое охранение, а эскадроны вывести на пастбище. Когда была налажена связь с Астраханью, Боронин позвонил в Реввоенсовет. Киров поздравил его с первой победой, сообщил, что утром к нему отправлен и 300-й стрелковый полк 34-й дивизии, но взамен попросил выслать в Астрахань отряд Аристова.

- Что-нибудь случилось? - спросил Боронин.

- Узнаешь потом, Иван Макарович.

- Может быть, выслать еще эскадрон конницы?

- Спасибо! - засмеялся Киров. - Обойдемся и без конницы. Думаю, что до этого дело не дойдет...

29 июня 37-й и 38-й кавалерийские полки дрались за Яндыки и Промысловку, но освободить их не удалось. Боронин в этот день еще провожал коммунаров, принимал и инспектировал подошедший 300-й стрелковый полк...

30 июня на рассвете снова началось наступление наших войск на Яндыки и Промысловку.

Когда белогвардейцы увидели, что им не под силу предотвратить наше наступление, они в три часа дня после ряда контратак оставили в Яндыках пехотные части и, собрав до трех кавалерийских полков, обрушились на три наших правофланговых эскадрона, сбили их с позиций и стали преследовать. Чтобы ликвидировать создавшееся затруднение, Боронин взял из резерва четыре эскадрона и перешел в контратаку, заставив белогвардейцев сначала остановиться, а потом и отойти.

В десятом часу вечера, преследуя противника, наша пехота и конница заняли Яндыки и Промысловку. Враг отступил на Оленичево.

В час ночи Боронин позвонил в Реввоенсовет, известил о новой победе. Но Кирову не удалось узнать всех подробностей. Его вызвали на телеграф. Начальник штаба Южного фронта сообщал, что после упорных уличных боев нашими войсками оставлен Царицын. Ввиду угрожающей обстановки для войск Астраханского края штаб фронта настоятельно требует выполнить приказ Ставки: эвакуировать Астрахань, вывезти все ценности и оборудование, потопить флотилию, перебросить войска и экипажи кораблей по железной дороге на Южный фронт...

Киров ответил начальнику штаба фронта, что не видит особых причин для эвакуации Астрахани, а тем более для вывода войск и потопления флотилии, и вкратце рассказал об успехах по разгрому войск генерала Драценко в калмыцкой степи. На это начальник штаба фронта сообщил Кирову, что из разведывательных данных ему известно, что белогвардейцы после взятия Черного Яра думают направить основной удар на Баскунчак и перерезать дорогу Астрахань - Саратов; тогда астраханская группа войск останется в тылу у превосходящего противника и вынуждена будет сложить оружие, чего так боятся штаб фронта и Ставка.

Киров стоял на своем: для панических выводов, а тем более решений, у него, как члена Реввоенсовета Южного фронта, нет никаких оснований. Вопрос о судьбе Астрахани решится в ЦК партии, у товарища Ленина, к которому с докладом выехал Серго Орджоникидзе. А предположения о том, что деникинцы возьмут Черный Яр и перережут железную дорогу Астрахань - Саратов, более чем проблематичны. Войска и рабочие Астрахани полны решимости защищаться до конца!

На это начальник штаба фронта ответил, что разговаривать ему больше не о чем, что ему непонятно упорство Кирова в таком ясном вопросе и что всю ответственность за судьбу астраханской группы войск он, Киров, в таком случае берет на себя.

Киров сказал, что он готов нести любую ответственность за судьбу Астрахани. Оборона города и низовья Волги ему поручена партией, Лениным!

На этом разговор был окончен, и Киров вернулся к себе в кабинет. Снял френч, галстук, засучил выше локтя рукава, раскрыл настежь окна. Попросил секретаря срочно вызвать командира железнодорожного полка Ефремова, а сам позвонил Атарбекову.

- Садись, Михаил Григорьевич, - сказал Киров. - Насчет "горячей работы" мы прямо-таки нагадали тебе. Жаркое у тебя будет лето!

- Что - белые взяли Черный Яр? - беря стул, спросил Ефремов. Это был человек высокого роста и крепкого сложения. Рабочий, участник Октябрьских боев в Москве, он в конце апреля приехал в Астрахань как представитель Военной инспекции Красной Армии. Здесь вступил в партию, напросился на "горячую работу". Киров назначил его командиром железнодорожного полка.

- На нашем участке фронта мы белым не дадим ни пяди земли! Тем более - Черный Яр. Случилось другое - пал Царицын... - Киров коротко обрисовал Ефремову обстановку на Волге в связи с падением Царицына. Теперь надо ожидать, что наступление на Черный Яр усилится. Значение этого города слишком велико, и мы будем защищать его до последнего! Может быть, в район Черного Яра мы даже перебазируем кавдивизию Боронина. Но это пока между нами... Правда, белые могут переправиться на левый берег Волги в другом месте, подойти к Владимировке и перерезать дорогу Астрахань Саратов.

- Это точно, - сказал Ефремов.

- Чтобы этого не случилось, надо принять срочные меры по обороне дороги, Михаил Григорьевич. Какие у тебя есть соображения?.. Что сделано?.. Что надо сделать?..

- Хорошо бы, конечно, иметь бронепоезда, Сергей Миронович.

Киров развел руками:

- К сожалению, их у нас нет!

- Тогда хотя бы бронелетучки!.. Кое-что, правда, в этой части мы уже сделали.

- Что именно?

- Мы взяли простые грузовые вагоны и открытые платформы. Стенки вагонов обложили мешками с песком, а на платформы поставили семидесятишестимиллиметровые орудия. К этому небольшому составу прицепили паровоз и пустили на линию. Для проверки устроили небольшой бой. Оказалось, что такие бронелетучки могут заменить бронепоезда. Мешки с песком предохраняют бойцов от пуль врага. Безопасно в общем и на платформах. Мы орудия со всех сторон тоже обкладываем мешками с песком. Правда, есть одно неудобство: орудия часто приходится поворачивать, а это требует больших усилий со стороны прислуги.

- А если их поставить на поворотные круги?

- Вот об этом-то я и хотел вас просить, Сергей Миронович.

- А паровоз как?

- Его надо бы покрыть броней. Но где ее найти, ума не приложу!

- А если поискать на Эллинге?

- Был и там, и в других местах: нигде нет, а если и есть, то не броня, а железо, притом тонкое, неподходящее.

Киров раскрыл блокнот и стал делать торопливые заметки.

- А если расклепать и расшить какой-нибудь старый, негодный военный корабль? Их много стоит на приколе у доков. Тогда как?

Сначала Ефремов недоверчиво отнесся к предложению Кирова, но когда представил себе эту броню на паровозе, то пришел в восхищение.

- Ну вот, видишь, - обрадовался Киров, - с броней мы дело уладим. Что еще нужно?

- Пулеметы.

- Пулеметы будут. Еще что? Сколько таких бронелетучек надо?

- Пока и трех бы хватило, Сергей Миронович. Если у нас будут хотя бы небольшие гарнизоны на станциях, мы сумеем сохранить дорогу. Теперь не менее важный вопрос - о командах наших бронелетучек...

- Может быть, мы все же назовем их бронепоездами? В самом названии "бронелетучка" есть что-то несерьезное. На нее и народ-то пойдет с неохотой... А бронепоезд - совсем другое дело!.. Романтики сколько!.. Киров положил перо, откинулся назад, представил себе на мгновение будущий бронепоезд, на всех парах несущийся на врага. - Я бы сам первый пошел добровольцем на бронепоезд!

- Я, по правде сказать, до сегодняшнего дня все представлял несколько скромнее и проще, - сказал Ефремов. - А теперь вижу, что этому делу надо придать первостепенное значение.

- Давай договоримся, Михаил Григорьевич. Каждый вечер ты будешь докладывать о проделанной работе...

В дверях показался Атарбеков.

- Заходи, Георг. - Киров вручил Ефремову две записки: одну на Эллинг, другую на оружейный склад, проводил его в приемную, вернулся, сел рядом с Атарбековым на диван. - Выглядишь ты неважно, Георг.

- Не с чего выглядеть хорошо, Мироныч. Вот отдали Царицын! - Он полез в карман, не нашел портсигара, вскочил, схватил со стола кисет, стал нервно крутить цигарку.

- Да, но у нас есть и победа: Боронин сегодня занял Яндыки и Промысловку. Так что у нас не одни только поражения. Я бы хотел вот о чем поговорить с тобой, Георг... Если завтра Аристов придет с отрядом, смогли бы мы ликвидировать группу "Цианистый калий"?

- Ты думаешь, это надо сделать завтра? - Атарбеков с удовольствием затянулся цигаркой, нервно покачивая ногой.

- Боюсь, что контрреволюция использует падение Царицына для расправы с Астраханью. Медлить, мне кажется, нечего.

- Что ж, Мироныч, я готов... Мы это дело несколько затянули - не удалось разыскать еще трех человек из группы...

- Многое покажут следствие и допросы. Сколько человек подлежит аресту?

- Шестьдесят один. Минус три - получится пятьдесят восемь.

- Солидная группа!.. Ну что ж, давай вместе продумаем детали этой операции. - Киров поднялся, сел за стол. - Садись рядом, Георг!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Василий лежал на операционном столе, когда вдруг хлопнула дверь и в палату, размахивая свежим номером газеты "Красный воин", ворвался завхоз госпиталя, прокричал о падении Царицына... Хирург посмотрел на завхоза таким уничтожающим взглядом, что тот осекся на полуслове и, приседая и пятясь, скрылся за дверью. Сообщению завхоза как будто бы никто не придал особого значения, никто и слова не проронил. Но во всем ощущалась какая-то нервозность. Чувствовалось, что хирург спешит как можно скорей закончить эту вторую в жизни Василия операцию.

Первую ему сделали сразу же, как только привезли из фронтового околотка. Но ему тогда не стало лучше. Поднялась температура, вздулась нога, и он три дня бредил в жару. Сообщение завхоза настолько потрясло Василия, что он перестал думать о своей больной ноге. Ногу вылечат в конце концов, рана у него не тяжелая, а вот какова будет судьба Астрахани?

С этими мыслями его привезли в палату номер два. Хирург сказал, что здесь ему будет хорошо: в этой палате больше света и воздуха, не так жарко и больных всего трое - народ пожилой и степенный.

Пришла палатная сестра Валентина Ивановна, сама принесла Василию завтрак. Он выпил молоко, а от хлеба с маслом и каши отказался. Она с удивлением посмотрела на него, потом перевела взгляд на сидящих у раскрытого окна Петра Никодимова, Илью Аврамина и Корнея Ильина...

- Уди-ви-тель-ный больной, - сказала она.

- Почему удивительный? - спросил Василий.

- Да как же не удивительный! - всплеснула руками сестра. Она была молоденькая, розовощекая, с лукавыми и смеющимися глазами. - У нас больные крошки подбирают со стола, а вы отказываетесь от завтрака.

- У них, наверное, хороший аппетит, - сказал Василий. - А я всегда плохо ем... К тому же у них дело идет на поправку, а я только начал лечиться... Не знаю, что еще будет с ногой...

- Но я все-таки оставлю вам завтрак. - Сестра поставила тарелки на тумбочку и вышла.

Первым из больных к Василию подошел Петр Никодимов. Это был рослый, сильный человек, лет сорока пяти, с виду рабочий, мастеровой. Но у него была рыжеватая шкиперская бородка, которая делала его похожим и на моряка...

- Что, парень, худо с ногой? - спросил он. Карие его глаза глядели задумчиво и участливо.

- Нога - это что! Вот Царицын сдали - это уже совсем худо, - ответил Василий и махнул рукой.

- Да, парень, и не говори. - В коричневом фланелевом халате, спускавшемся чуть ниже колен, в шлепанцах на босу ногу, Никодимов неторопливой походкой прошелся по палате, вернулся к Василию, взял табурет и подсел к его изголовью. За ним к кровати подошли и Илья с Корнеем: эти были в одном нижнем белье, им, видимо, было жарко, и ходили они по палате босые.

- Не знаем, что и подумать теперь про нашу Астрахань. Осталась одна дорога. Что, если кадет ее перережет? - продолжал Никодимов.

- Конечно, если сидеть сложа руки, так оно и может получиться, глядя в потолок, ответил Василий. - Но город можно защитить от врагов, нужно. Астрахань с виду как будто бы и незавидный город, и ничего нет в нем особенного - пыль, грязь да жара!.. А вот значение для защиты всей страны огромное!

- Ну и правильно! - Петр Никодимов достал из кармана своего халата старенький солдатский кожаный кисет и неторопливо стал раскручивать на нем шнурок. - Парень ты молодой, а грамотей. Сразу видно - комсомолия!.. И мы так думаем. - Он посмотрел на Илью Аврамина и Корнея Ильина. Те в знак согласия молча кивнули головой. - Будем друзьями. Может, закуришь? Табачок - "зверобой". - И он протянул раскрытый кисет.

- А сестра? - спросил Василий, с радостью принимая кисет.

- Когда окна открыты, разрешает курить... Она у нас добрая. Никодимов протянул Василию и газету.

Опершись на локоть, Василий свернул цигарку и с удовольствием затянулся дымом.

- О ране ты не тужи, друг, - успокоил Василия Петр Никодимов, хирург в этом госпитале человек понимающий, вылечит. Да и молод ты, рана скоро заживет. А вот наше дело табак, парень! Ездить нам теперь или в обозе, или служить в Караульном полку. А повоевать еще хочется! Англичан прогнать! Кадету башку сломать!

- Пехотинцы? - спросил Василий.

- Разведчики, хотя, конечно, оно тоже как ни есть - пехота. - Аврамин прищурился, вспоминая. - Стали, значит, эдак ползти к его переднему краю, а он, подлец беляк, возьми и засвети всю местность ракетами! Видно, почуял беду. Потом пошел хлестать из орудий...

- Лежали мы шагах в десяти друг от друга, - нетерпеливо проговорил Корней Ильин. - Один из снарядов и ахнул в аккурат между нами!

- Меня вот всего изранило, в легком три осколка сидят - дышать больно. - Илья Аврамин стал потирать свою тощую грудь, накрест опоясанную бинтами.

- А меня в ногу резанул осколок, - сказал Корней Ильин...

Под окном раздался оглушительный выстрел.

Покачав головой, Петр Никодимов подошел к окну, лег на подоконник.

- Деда, а дед! - крикнул он. - Скоро ты перестанешь народ пугать?

- Это наш сторож стреляет, - пояснил Василию Илья Аврамин. - Из берданочки! Англичан, значит, увидел.

Дед внизу прокричал:

- Везет, собака, "французские булочки". Убить может! Тикайте из палат!

Василий отбросил одеяло, взял костыли и подошел к окну. Внизу шумел с берданкой в руке бородатый и суматошный дед в длинном армяке.

Выстрел прозвучал как сигнал. Со всех концов госпитального двора стали сбегаться больные и раненые с винтовками в руках: кто в накинутой на плечи шинели, кто в одном нижнем белье. Все с напряжением смотрели вверх.

Но англичан что-то не было видно. Их или не было совсем, или они летели на большой высоте со стороны солнца.

Многие уже стали расходиться со двора, ругая деда за ложную тревогу, как вдруг отчетливо послышалось гудение вражеских самолетов. Снова все задрали головы кверху и на этот раз увидели англичан: на город летели три самолета. Один из них, средний, - двухмоторный.

Самолеты сделали круг над городом. Убедившись, что им не грозит опасность со стороны нашей авиации, они пошли на снижение и стали выбрасывать пачки листовок.

- Где же Щекин? - закричали во дворе.

Дед снова прицелился и выстрелил по самолетам.

Его поддержали залпом больные и раненые, ударили крепостные пушки, потом начали стрелять с кораблей военной флотилии, с плавучих баз, и весь город загрохотал выстрелами.

Но Щекин уже летел навстречу англичанам, оставляя за своим тарахтящим "ньюпором" пушистый хвост черного дыма. Вот он приблизился к ним на расстояние выстрела. Одномоторные самолеты отвалили в сторону, а двухмоторный нырнул и пронесся над самыми крышами. Но Щекин успел нагнать его и прострочить по хвосту длинной очередью.

На Щекина бросились одномоторные самолеты и завязали с ним бой. Этим воспользовался двухмоторный бомбардировщик: он сделал над городом круг, выбрал цель и сбросил первую бомбу.

- Бомбит, бомбит! - закричали во дворе.

Раздался второй оглушительный взрыв. По улице с поджатыми хвостами пронеслись собаки. Промчалась обезумевшая лошадь без седока. Галопом проскакал верблюд, сорвавшийся с привязи.

Раздался третий взрыв, потом четвертый.

Щекин услышал разрывы бомб, вышел из боя и кинулся догонять бомбардировщик. Одномоторные самолеты повернули за ним, и тогда снова ударили крепостные пушки, снова открыли огонь корабли военной флотилии.

Уже мчались к месту бомбежки пожарники, бежали бойцы Караульного полка, доктора, сестры, санитары, ревели заводские сирены, и гудели корабли. Англичанин сбросил весь груз своих бомб в районе церкви князя Владимира. Первая бомба попала в угловой дом на церковной площади, пробила крышу, потолок и разорвалась в комнате, где в это время за завтраком сидела семья рабочего-портовика. Взрывом второй бомбы была разрушена вся надворная постройка в этом же доме. Третья бомба разорвалась на площади, где осколками убило пятерых прохожих и семерых ранило. Четвертая бомба упала перед хлебопекарней номер тринадцать, у которой стояла большая очередь...

Вскоре во двор госпиталя въехали две грузовые машины. В кузове первой машины Василий увидел женщину, раненную в голову, мальчика без ног, старика с вывалившимися из кровоточащего живота внутренностями. Василию стало нехорошо. Он весь задрожал. А ведь приходилось и саблей рубить, и в штыковую идти, и стрелять картечью по надвигающейся цепи белых, видеть реки крови, поле боя с сотнями убитых, раненых, стонущих людей, а такого нет, он не видел! Василий добрался до кровати, повалился на нее и так пролежал до тех пор, пока не пришла палатная сестра Валентина Ивановна. Вид у нее был ужасный: лицо заплаканное, халат весь испачкан кровью и землей.

- Петр Никифорович! - обратилась она к Петру Никодимову. - Вы вот человек справедливый, думающий, правильный человек, скажите, зачем убивать мирных жителей? В чем виноваты женщины, дети, старики? Как это можно?

- Бандитам все можно, - не поднимая головы, ответил Никодимов. - Все! Но до поры до времени. Потом народ призовет их к ответу, Валюша, к суду народному.

- Что, никого не спасти? - спросил Илья Аврамин.

- Как же их спасти, когда они мертвые!.. Мертвые! - Сестра разрыдалась, выбежала из палаты и уже в коридоре выкрикнула: - Но Щекин все-таки сбил англичанина-подлеца! На правом берегу! Туда все поехали! И Киров, говорят, там...

Василий повернулся на бок и с головой накрылся простыней. Он дрожал, точно его била лихорадка...

Очнулся он перед самым обедом. Солнце светило прямо в окна, и в палате было жарко. Илья Аврамин читал "Красного воина". Корней Ильин лежал на кровати, а Петр Никодимов сидел за столом и перочинным ножом аккуратно делил хлеб на четыре части.

- Садись, Василий, - с грустью сказал он. - Пора обедать. Ты ведь почти не завтракал. Идите, ребята, - пригласил он Илью и Корнея.

Все молча сели за стол, есть никому не хотелось.

Из раскрытого окна донесся соловьиный свист. Василий прислушался.

- Это нам Соловей-Разбойник свистит, - пояснил Василию Илья Аврамин.

Никодимов встал и подошел к окну.

- Заходи, Леша! - крикнул он. - Валентина Ивановна сейчас придет.

- Добрый денек, Петр Никифорович! - послышалось под окном.

- Добрый, да не очень, - ответил Никодимов. - Заходи!

- Это жених нашей сестрички, - сказал Василию Илья Аврамин. - Хороший матрос, бравый парень.

- Мы у него вроде как почтальоны, - заметил Корней Ильин.

- Когда ему записочку надо передать Валюше, веревочку спустим...

В это время в палату зашел сам Соловей-Разбойник. Это был загорелый, голубоглазый матрос. Он весь так и сверкал чистотой - в начищенных ботинках, в ослепительно белой рубахе с синим воротничком, в выглаженных, отпаренных брюках.

- Не на парад ты собрался? - спросил Никодимов, усмехнувшись.

Матрос сел на краешек кровати, боясь смять не то брюки, не то одеяло.

- Сегодня у нас прощальный вечер для отряда. Уезжаем, Петр Никифорович.

- Далеко?

- В Черный Яр.

- Горячее местечко. Может, пообедаешь с нами?

- Спасибочко, - поблагодарил матрос, - самим не хватит.

- Поделимся, доставай ложку.

- Нет уж, я покурю.

Никодимов протянул ему кисет и бумагу, спросил:

- Натворил дел англичанин, слыхал?

- Как не слышать? Весь город там. Раскапывают убитых. Но ничего, Киров вызвал с фронта отряд Аристова. Будут дела в городе!.. Из-за этих проклятых англичан и буза случилась на "Третьем Интернационале". Слыхали?

- Буза? - поморщился Никодимов.

- Да ты сам посуди, Петр Никифорович, что они вздумали!.. - горячился матрос.

- Кто?

- Да команда "Третьего Интернационала"!.. Пробрался к ним на корабль этакий фертик, краснобай-парень, ударил в склянку, крикнул: "Полундра, на бак!", собрал команду и повел такую речь: "Чего кораблю ржаветь на стоянке, когда убивают наших жен и детей? Айдате на Царицын! Айдате в Порт-Петровск! Бить англичан и Деникина!.." Команда не поняла, чего этот сукин сын хочет, устроила митинг, стала требовать поднять пары и немедленно идти в поход. Командир отказался. Его арестовали и посадили в трюм. Приехал командующий флотилией, того и на корабль не пустили... Ну, подняли наш отряд на ноги. Прибежали мы на корабль - и нас не пускают. Тогда мы стали кричать: "Мы с вами, ребята, возьмите нас в Царицын!" Матрос глотнул воздух и, не переводя дыхания, продолжал: - В это время на катере подъехал Киров. Другого бы, ей-богу, не пустили на корабль, до того народ разгулялся, а тут делать нечего... Киров приехал!.. На палубе шум, гам, сутолока... Боцман подошел к Кирову этакой походкой и говорит: "Разрешите доложить, товарищ член Реввоенсовета, у нас тут небольшая заварушка вышла..." Но Киров не принял рапорта. "Доложите мне сначала, по какому уставу так встречают члена Реввоенсовета? - говорит. - С каких это пор вооруженные матросы революции разрешают споры, галдя на палубе? говорит. - Вы кто - гимназистики в тельняшках или революционные матросы?" Вокруг раздался смех. Матросы стали окружать Кирова, каждый пытался что-то ему объяснить. Но Киров их не слушал и продолжал разносить. "Нечего смеяться! Я не прибаутки пришел вам рассказывать! - говорит. - Где командир корабля? Сидит в трюме. Где ваша дисциплина? Нет ее у вас! Да если бы завтра мы вздумали выступить против Деникина и англичан, разве доверили бы такой команде крейсер - нашу опору и надежду в морских боях? Водовозной бочки революция не доверит тем, кто голову теряет между двух сосен!" - Матрос глотнул воздух и на этот раз перевел дыхание...

- Ну а все же, чем закончилась буза на корабле? - спросил Никодимов.

- Кончилось все благополучно, Петр Никифорович. Киров объяснил команде, какой урон понес бы флот, если бы крейсер выступил в бой раньше времени против сильного врага. Потопили бы его береговые батареи - и амба!.. А делу революции команда причинила бы большой вред. Ведь примеру крейсера могли последовать и другие корабли... Присмирела братва... Поняли... Фертика тут же вытащили в круг, устроили допрос. Оказалось, что он совсем и не матрос, его заслали к нам в Астрахань англичане из Петровска.

После обеда Василий снова укрылся с головой простыней и повернулся к стене. Он готов был плакать от обиды. В какие жаркие дни ему приходится лежать на больничной койке! Мысли, одна тревожней другой, не давали покоя: "Как идут бои в степи? Что с Оленичевом? Для чего вызван с фронта отряд Аристова? Какие события ожидаются в городе?" Он гадал, строил различные предположения, но ни одно из них не разрешало его сомнений.

Заходили больные и раненые из соседних палат. Они рассказывали о том, что происходит на улицах, как радуются падению Царицына и бомбежке разодетые мамзели и буржуи. Василий слушал и до боли сжимал кулаки: выкатить бы на перекресток батарею да дать картечью по всей белой сволочи!

Пришел отец. Василия удивило, что старик был с винтовкой и держался как-то загадочно в разговоре. Но Василий все-таки узнал у него про сегодняшний митинг на Эллинге по случаю постройки бронепоездов, про речь Кирова, про разборку какого-то старого корабля на броню. Одного не мог понять: зачем отцу дали винтовку. На этот вопрос отец только хитро подмигивал и посмеивался себе в бороду...

Когда он ушел, на душе у Василия стало еще тоскливее.

Вдруг он услышал песню своего отряда. Он отбросил простыню в сторону и вскочил с кровати. Ступил больной ногой на пол, вскрикнул от боли. Схватил костыли и в два прыжка очутился у окна. По улице, растянувшись на целую версту, шли бойцы отряда, его боевые товарищи. Шли запыленные, усталые, но с песней.

- Нефедов! - крикнул Василий. - Нефедов!..

Но никто его не услышал. Грозная песня гремела на улице:

На то мы красные орлы,

Солдаты-коммунары,

В штыки идем мы на врага,

Бойцы идут за нами...

Давно прошел отряд, а Василий все стоял у окна и смотрел на опустевшую улицу. Стало уже совсем темно, а он все стоял и стоял.

К нему подошел Корней Ильин.

- Тяжело тебе? И нам не легче. Ничего, не падай духом. Вот, к примеру, взять Петра Никифоровича, вожака нашего. Какой силы был человек! Какой разведчик! К белякам за "языком" ходил, не как другие, с винтовкой и гранатой, а с палкой и арканом. Подкрадется, оглушит, свяжет по рукам и ногам и тащит к себе в роту... А теперь часик походит, а два отдыхает на койке.

Но Василий ему не ответил. Он все смотрел в темную ночь. У него была своя дума.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

С утра в госпитале было шумно и людно. Раненые толпами ходили из палаты в палату, и всюду только и были слышны разговоры о ночных событиях в городе.

Подробности об этих событиях и другие новости Василий узнал от отца и Серафимы, которые зашли его навестить. Панкрат рассказывал, что ночью во время обыска в квартирах буржуев нашли много оружия и патронов. Арестована большая группа заговорщиков. Старик сообщил и более значительную новость: получена телеграмма Ленина Реввоенсовету: "Астрахань защищать до конца!"

Василия удивило, что отец и Серафима были в курсе последних событий.

- Откуда вы всё это знаете?

- Об этом - потом, потом! - Панкрат встал. - Одевайся, пойдем в город. Ходить можешь?

- На костылях вроде бы и могу. Но выпустят из ворот?..

- Выпустят! Пообедаем дома, а там махнем в театр. Киров будет выступать на митинге...

За обедом Панкрат сказал:

- Раз с Астраханью все стало ясно, хочу тебя предупредить, Вася... Только, чур, уговор: никому ни слова, даже матери!..

Василий положил больную ногу на табурет и приготовился слушать отца.

Панкрат долго потирал бородку и переглядывался с Серафимой, страдальчески морщил лоб, произносил какие-то бессвязные слова.

- Тут дело, значит, такое... Сам понимаешь - каждый должен приносить пользу общему делу. Ведь правда, сынок?

- Правда, отец. - Василий мучительно думал: о чем все-таки хотят сказать ему?

- Вот ты... любишь военное дело... лезешь в самое пекло. - Панкрат с трудом подбирал слова.

- Одним словом, Василий, - нетерпеливо вмешалась в разговор Серафима, - мы собираемся на Кубань!

Панкрат облегченно вздохнул:

- Вот это я и собирался тебе сказать, сынок!

Василий рассмеялся, погрозил ему пальцем:

- Ты со мной не хитри, отец. Говори - зачем вам сейчас ехать на Кубань?

- Я пойду по своей части, Вася, на железную дорогу. Буду работать в мастерских, как и в Грозном...

- Зачем? - спросил Василий, хотя уже все понял.

- Пустить под откос поезд с деникинцами... как ты думаешь, дело или не дело?

- Дело...

- Вывести из строя несколько паровозов...

- Тоже дело! - Василий с изумлением посмотрел на отца. - А что там будет делать Серафима?

Но Серафима отказалась отвечать на его вопросы.

- Ну хорошо, - примирился Василий. - Тогда хоть скажите, когда вы тронетесь в дорогу?

- Как только наши возьмут Оленичево и Лагань... Повезем камышанам оружие, оттуда махнем на Кубань... Ну, сынок, не скоро мы теперь увидимся. Давай-ка по этому поводу выпьем по чарочке и пожелаем друг другу благополучия и доброго здоровья! - И Панкрат поднял стакан с кизлярским чихирем.

...Когда они после обеда вышли на улицу, то не узнали ее: кругом полно народу. По направлению к Зимнему театру шла чуть ли не вся трудовая Астрахань.

- Проберемся ли в театр? - усомнился Василий.

- Проберемся, - сказал Панкрат. - Театр сегодня охраняют ваши коммунары. Кстати, слышал - вашего Аристова назначают к Боронину командовать кавбригадой?

- Так ведь он же казак!.. Есаул!.. Три года командовал эскадроном на германском фронте! - с ликующей радостью ответил Василий.

- Товарищи! Наше сегодняшнее объединенное заседание открывается в тяжелой обстановке, - этим нерадостным вступлением начал свою речь Киров в затихшем многолюдном Зимнем театре. - Наша Астрахань объявлена на военно-осадном положении. По городу гуляет провокация обнаглевшей в своей бессильной ярости белой своры. Но вы знаете, товарищи, что Советская власть ничего не скрывает и не намерена скрывать от вас самой горькой правды.

У нас в руках есть анонимное письмо какого-то белогвардейца. В этом письме автор выражает уверенность, что в скором времени в Астрахань ворвутся белогвардейские отряды генерала Деникина и тогда вы, мол, господа комиссары, все будете болтаться на столбах. И этот обнаглевший подлец смакует это удовольствие - видеть нас с вами повешенными.

Дни чрезвычайно тяжелых испытаний настали для всех нас... Вы знаете, что пал Царицын, тот самый революционный Царицын, подступы к которому залиты кровью рабочих - верных стражей и защитников его. Пал тот самый Красный Царицын, который четыре раза отражал бешеный натиск белогвардейцев, но на пятый раз пал... На другом фронте пал Харьков. Вы знаете, дальше, что белогвардейские банды захватили город Балашов по дороге от Камышина к центру. Белогвардейцы не останавливаются на занятых пунктах, продвигаются дальше. И это движение имеет пока определенный успех.

Вы знаете, однако, что вслед за тем, как белогвардейцы занимали Харьков и Екатеринослав, наша Красная Армия заняла Пермь и Кунгур, а сегодня пришло уже известие о взятии Красноуфимска...

Положение деникинского фронта для нас неблагоприятно. Очень возможно, что Деникин не остановится на своих головокружительных победах и займет, может быть, еще несколько городов. Но не нужно слишком отчаиваться и падать духом. Вспомним недавние успехи Колчака. Колчак зарвался и думал уже о полном удушении Советской власти. Но мы напрягли все силы и дали Колчаку такой могучий удар вооруженным кулаком в грудь, что Колчак теперь кубарем катится обратно в Сибирь.

В притихшем, насторожившемся зале все облегченно вздохнули. На какое-то мгновение стало шумно. То была радость: разбили Колчака разобьем и Деникина!

Но вот снова с трибуны зазвучал суровый, полный тревоги голос Кирова - и в зале стало тихо. Киров говорил о мерах, предпринятых для борьбы с Деникиным, об опасности, которая грозит Астрахани со стороны Лагани. Киров призвал собрание к революционной бдительности, к борьбе со шпионами и провокаторами, засылаемыми к нам в тылы белогвардейцами. Лицо его было вдохновенно. Искрой бодрости и верой в победу над врагом горели его глаза. Отчетливым, чеканным голосом он произнес на весь театр:

- Трусы и предатели в тяжелый для Астрахани час могут бежать из города. Наше же дело, товарищи, Астрахань защищать до конца!.. Этого требует от нас Ленин в телеграмме Реввоенсовету фронта!.. Этого требует судьба пролетарской революции!.. Расходясь с сегодняшнего собрания, мы должны сказать: "П о к а в А с т р а х а н с к о м к р а е е с т ь х о т ь о д и н к о м м у н и с т, у с т ь е р е к и В о л г и б ы л о, е с т ь и б у д е т с о в е т с к и м".

Последние слова Кирова звучали как клятва революционной Астрахани, и зал на них ответил громом аплодисментов.

Потом на трибуну вышел Атарбеков. Покашливая и прерывая речь длинными паузами, он начал рассказывать о раскрытом в Астрахани контрреволюционном заговоре "Цианистый калий".

- Все вы помните мартовский мятеж, - сказал Атарбеков. - Он начался десятого марта и одиннадцатого в основном был подавлен. Нам удалось захватить зачинщиков и главарей мятежа. У одного из них мы нашли незначительную на первый взгляд бумажку. Там значились какие-то фамилии будто бы заказчиков. Мы внимательно изучили эту бумажку и добрались до очень глубоких корней... Нам удалось узнать, что в Астрахани существует контрреволюционная организация, имеющая связь с Колчаком и Деникиным. Эта организация должна была произвести еще один мятеж, захватить город, расправиться с коммунистами, рабочими и обеспечить соединение дивизий Колчака с Деникиным для совместного похода на Москву...

Народ в зале негодовал: стучали прикладами и скамейками.

- Главное ядро этой организации было в Москве, - продолжал Атарбеков, навалившись грудью на трибуну. - Оттуда в Астрахань приехал юнкер, бывший граф Нирод, и пришел к выводу, что наиболее надежная опора Советской власти в нашем городе - это коммунистические и рабочие отряды. Такого же мнения был и другой "посланец" - американский разведчик Чейс. Враги Советской власти хотели целиком отравить эти отряды цианистым калием. Они рассчитывали взорвать технические и оружейные склады, расстрелять всех наших ответственных партийных и военных работников. У них было большое количество цианистого калия. Они настолько были уверены в успехе своего заговора, что не хотели даже взрывать Болдинский мост. Особый отдел вник в мельчайшие подробности и детали всей этой белогвардейской организации, узнал адреса и планы ее участников и в ночь на второе июля арестовал одновременно в разных частях города всех заговорщиков!..

ГЛАВА ПЯТАЯ

После разгрома астраханской группы войск генерала Драценко под Оленичевом и Лаганью потрепанные полки деникинцев отступили к Кизляру. Эскадронами 38-го Красного полка, высланными на озеро Яшкуль и село Величавое, а также на Черный Рынок, были обнаружены только шайки калмыков, - отступая в арьергарде, они забрасывали колодцы убитыми собаками. На всем пути нашим конникам не попался ни один деникинский солдат.

Угроза с запада была ликвидирована.

В Лагани снова расположились кавалерийская дивизия Боронина и штаб западного боеучастка. Отовсюду со степи и побережья сюда стекались полки, эскадроны, пехотные отряды. Ни пройти ни проехать было в эти дни по Лагани: шумно, весело, людно стало на пыльных ее улицах. В одном месте, у походных кузниц, ковали лошадей. В другом - конники точили притупившиеся клинки и сабли. В третьем, в толпе чубатых кубанцев, - звенели ножницами и скрипели бритвами цирюльники. В четвертом - дымили походные кухни и вокруг бренчала котелками очередь, дожидаясь обеда... То и дело проносились на конях вестовые и порученцы командиров. То здесь, то там заливались гармошки, звенели балалайки, и в пыльном, гогочущем, аплодирующем кругу кто-нибудь отплясывал "Яблочко" или "Наурскую". Невообразимое творилось и на песчаной косе: здесь купались, стирали белье, мыли и чистили коней, а то и просто валялись на золотистом песке, блаженствуя от безделья.

А теплыми темными ночами жгли костры из перекати-поля, пели звонкие песни, вспоминали Кубань, Терек, родные хаты, вишневые сады, бахчи с арбузами и дынями...

Но недолгим был отдых на песчаной косе у синего моря Каспия. Снова горнисты трубили сбор, подходили к шатким пристаням Лагани пароходы и шаланды из Астрахани, на них грузились конники со своими конями и мимо рыбацких сел, раскиданных по побережью Каспия, в дельте Волги, плыли навстречу новым боям с деникинцами.

Ахтубинским славным боем закончились боевые действия 11-й армии в июле, а в августе она была переведена из состава южной группы Восточного фронта на Туркестанский фронт, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе...

На левом берегу Волги 11-я армия стала правым флангом Туркестанского фронта. Ей были приданы для укрепления 50-я стрелковая и Московская кавалерийская дивизии, а также 33-й авиаотряд из пяти самолетов.

На помощь Кирову в Астрахань приехал член Реввоенсовета фронта Валерьян Владимирович Куйбышев. Вслед за ним прибыл новый командующий 11-й армией В. П. Распопов. Вернулся в Астрахань К. А. Мехоношин.

С падением Царицына и отходом 10-й армии вдоль Волги Астрахань осталась не защищенной с севера. На Черный Яр уходили различные отряды. Туда же ушла кавалерийская бригада из дивизии Боронина, хотя местопребыванием дивизии стал левобережный участок Волги в районе Черного Яра.

В самой Астрахани было тихо, пыльно и жарко. Но город жил напряженной жизнью. Всюду возводились укрепления. Рылись окопы и траншеи.

Изредка на город налетали английские самолеты. Но к ним астраханцы уже привыкли. К тому же от них теперь можно было более активно защищаться: кроме щекинского на аэродроме стояло еще пять исправных самолетов 33-го авиаотряда. Был и бензин, доставленный Роговым и другими матросами из Баку. Бензин, а также смазочные масла теперь доставляли и моторные лодки, баркасы, рыбачьи парусные лодки морской экспедиции Бакинского комитета партии. Нужда в нефти всюду была отчаянная; бензин и масла немедленно отправлялись из Астрахани в Москву, Петроград, на другие фронты гражданской войны.

Многие команды астраханских и бакинских лодок в этих опасных рейсах гибли в пути, захваченные английскими и деникинскими канонерками и эсминцами. Иногда людей сжигали вместе с лодками. Чаще их увозили к себе в подвалы контрразведок и после долгих пыток огнем и железом расстреливали.

На место погибших героев становились новые смельчаки. Те, которые добирались до Астрахани, на обратном пути увозили людей и оружие на помощь дагестанским большевикам - для поднятия восстания против англичан и имама Гоцинского, на помощь Ульянцеву на Мугань - для отражения атак белогвардейцев и мусаватистов...

В один из августовских вечеров после заседания Реввоенсовета в кабинет к Кирову зашел матрос. Вместе с Куйбышевым Сергей Миронович в это время просматривал вечерние донесения с боевых участков.

Киров с трудом узнал в матросе радиста Басова, которого Ульянцев захватил с собой в Ленкорань. Басов около двух недель пробирался на небольшой лодке до Астрахани; в пути он изведал голод, жажду, обессилел и похудел, и не столько от этих невзгод, сколько от горя.

Пала молодая Муганская республика, зажатая кольцом контрреволюции!.. Погиб в бою председатель Муганского ревкома балтийский матрос-большевик Тимофей Ульянцев!..

Мугань, Мугань! Не она ли решила судьбу дагестанских большевиков, еще 13 июня приговоренных к смертной казни?

31 августа ранним утром из Порт-Петровска вышел бронепоезд "Кавказец", на котором ночью из тюрьмы были увезены члены Военного совета при подпольном обкоме РКП(б) Дагестана. Перед разъездом Темиргое по дороге в Хасав-Юрт посреди выжженной солнцем степи бронепоезд остановился. Белогвардейцы вывели из вагона приговоренных к расстрелу и поставили их в ряд недалеко от заранее вырытой ямы.

Из бронепоезда вышли представители горского правительства, представители штаба Деникина и английской военной миссии в Дагестане.

Английская военная миссия была представлена Адамом Фоклендом. Он был в белоснежном костюме, пробковом шлеме английского колонизатора, с кодаком, перекинутым через плечо.

Адам Фокленд был уже майором королевских экспедиционных войск. Повышение в чине и должности он получил за "астраханский поход". Многие друзья завидовали и ненавидели его за это, а особенно старый друг Тиг-Джонс. После расстрела двадцати шести бакинских комиссаров Тиг-Джонс не получил обещанного повышения, оставался все еще капитаном. А он ли не был ревностным служакой?!

Пока представитель "высшего военно-шариатского суда" читал дагестанским большевикам приговор, Фокленд успел нащелкать десяток снимков "на память о Дагестане". Потом он грубо оборвал чтение приговора и попросил князя Верховского спросить, за что умирают эти люди и что они хотят сказать перед смертью.

Деникинец охотно выполнил приказание Фокленда.

За всех ответил Буйнакский. Он стоял плечом к плечу со своими друзьями Саидом-Абдул-Халимовым и Абдурахманом Измайловым. Рубаха его была изорвана, на лице и теле кровоподтеки. Много раз его пытали, морили голодом, били.

- Мы все тут верные сыны народа, - близоруко щурясь на товарищей, спокойно ответил Буйнакский. - С детства мы посвятили свою жизнь освобождению народа, его будущему счастью. Для него мы жили, учились и боролись... Вы расстреляете нас, но идею, которая живет в нашем народе, не сумеете уничтожить никогда!.. Мы смело смотрим смерти в лицо и уверены, что возмездие близко. Недалек тот час, когда лучи освобождения проникнут в веками порабощенные ущелья Дагестана. Народ вам отомстит за нас!..

Абдурахман Измайлов запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

Над выжженной зноем степью широко и торжественно понеслись слова революционного гимна.

Представитель "высшего военно-шариатского суда" все же дочитал приговор, хотя это уже было пустой формальностью. Начальник конвоя подпоручик Мициев дал команду, конвоиры вскинули винтовки, раздался залп, второй, третий...

Казалось, что все уже кончено. Но вдруг из груды тел, шатаясь, весь в крови, поднялся Буйнакский.

Фокленд выхватил у стоявшего рядом конвоира новенький английский карабин, перезарядил его, кивнул князю Верховскому:

- За этим, князь, я охотился еще в Астрахани.

Уллубий посмотрел на англичанина и понял: этот не промахнется!.. Перед ним с какой-то калейдоскопической быстротой пронеслись картины детства, лица родных, друзей, товарищей по Московскому университету. И вдруг в подернутых дымкой тумана песках ему привиделся Киров, в пыльных сапогах, в развевающемся на ветру плаще. Уллубий близоруко сощурился и закрыл глаза.

Адам Фокленд навел карабин на Буйнакского, замурлыкал Киплинга:

К нам вернись, солдат британский,

Возвращайся в Мандалей...

Раздался выстрел, и Буйнакский упал замертво.

Фокленд вернул карабин конвоиру, крикнул Верховскому:

- Посмотрите, князь, совсем они убиты?

Начальник конвойной команды предупредил князя. Он подал сигнал своим головорезам, те выхватили кинжалы и бросились к уже мертвым большевикам.

У пыльного, затерявшегося в степи разъезда Темиргое повторилась трагедия двадцати шести бакинских комиссаров. Там, в закаспийской пустыне, на перегоне между станциями Перевал и Ахча-Куйма, на 207-й версте, расстрелом большевиков командовал английский разведчик Тиг-Джонс, здесь Адам Фокленд...

Оскар Лещинский был казнен позже, 18 сентября. В 7.30 вечера за ним в камеру явился подпоручик Мициев. Оскара вывели на задний двор Петровской тюрьмы. Он был зарублен пьяными солдатами конвоя...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После беседы с командой рыбницы, уходящей на рассвете в Баку, Атарбеков задержался у Кирова. Пора была поздняя, и Киров был рад этому ему давно хотелось по душам поговорить с Георгом, но все как-то не мог выбрать подходящего момента.

Искурив весь табак и все папиросы Сергея Мироновича, Атарбеков нервно перебирал свои окурки в пепельнице - искал табаку на цигарку и, не находя его, еще больше нервничал. Эту нервную возбужденность Киров и раньше замечал в нем, но не придавал ей значения. Да и курил Георг намного меньше.

- Тебе трудно стало на работе? - как бы между прочим спросил Киров, бросив на него внимательный взгляд.

Георг сильно исхудал в последнее время. Глаза у него были красные от бессонницы, щеки впалые, лоб прорезали глубокие морщины. Даже рыжая его борода как-то выцвела. Разве скажешь, что ему двадцать семь лет! Дашь все сорок - сорок пять.

- Утомляет жара, Мироныч. Но что поделаешь: Астрахань, всем жарко! Атарбеков усмехнулся, отведя глаза. "Жарко" имело определенный смысл.

- Да, жарко, Георг! Трудное время. Много сложных задач возложено на плечи каждого. - И, видя его состояние, Киров как можно мягче проговорил: - Я думаю, ты очень устал в последнее время, тебе следует немного отдохнуть и подлечиться. На твоей нелегкой работе всегда надо иметь свежую голову и крепкие нервы, чтобы не было никаких случайностей и ошибок...

- Жалуются на меня? - спросил Атарбеков.

Киров помедлил с ответом.

- Да, Георг.

- И на что жалуются? - Атарбеков оттолкнул от себя пепельницу.

Киров снова помедлил с ответом.

- Говорят, стал ты излишне подозрительным... Борясь с настоящими врагами, ты порой сажаешь людей и не столь виновных. Опасная штука!

Руки Атарбекова невольно стали шарить по карманам, но, увы, портсигара он не нашел; который уже раз за последнее время он забывал его то дома, то на службе. Этого раньше не случалось с ним.

- И от кого поступают жалобы?.. Не от Аристова ли?..

- И от Аристова, и от работников Реввоенсовета, и от исполкомовцев... Говорят коммунисты, а не обыватели! К ним стоит прислушаться!

- Теперь мне все понятно... - загадочно произнес Атарбеков. - И куда ты думаешь меня отправить "отдыхать", Мироныч?.. Не в Пятигорск ли?..

Киров рассмеялся:

- Нет, в Пятигорск еще рановато. А вот на Черепаху вполне можно поехать. Что же делать - лучшего курорта у нас пока нет. Отдохнешь, наберешься сил, тогда и работать будет легче.

- А если я буду... протестовать? - Атарбеков скрестил руки на груди.

- Не поможет, Георг. Будет написан самый настоящий приказ Реввоенсовета с подписями и печатями. Попробуй его не выполнить!

- Так и в трибунал могу угодить?

- А что ты думаешь? - Киров снова рассмеялся. - Но лучше за отказ ехать лечиться, чем... - Он пошевелил в воздухе пальцами, не найдя точной и необидной для Атарбекова формулировки. Но Атарбеков прекрасно его понял. - Вчера с начальником санотдела я ездил на Черепаху. Прекрасные места! Знаешь, что мы задумали? Открыть там санаторий для больных и раненых красноармейцев!

Атарбекову в общем неприятен был весь этот разговор об отдыхе и Черепахе. Он зажал бороду в кулак, мучаясь в догадках: то ли Мироныч действительно думает о его здоровье, то ли за этим отдыхом кроется нечто другое, может быть, даже перевод на другую работу, отставка, так сказать.

- Окруженная со всех сторон Астрахань - и санаторий для красноармейцев? - спросил Атарбеков. - Я не ослышался?

- Нет, не ослышался! - Киров откинулся на спинку кресла. - В этом деле мы думаем сделать почин. Заодно я приглядел на Черепахе и небольшой домик для тебя. Он весь утопает в зелени. Повесишь в саду гамак и будешь себе почитывать книги. Выделим и "четверть коровы". Одним словом... собирайся на отдых.

- Ты что, Мироныч, на самом деле хочешь устроить для меня этакую дачную идиллию?

- До Черепахи - полчаса езды. В любую минуту сможешь приехать в город, - уклончиво ответил Киров.

Вошел телеграфист с кипой телеграмм. Пока Сергей Миронович читал и ставил на телеграммах свои размашистые резолюции, Атарбеков перебрал разбросанные на столе книги. Он взял одну из них, раскрыл: глаза пробежали по строкам, а мысли все вертелись вокруг Черепахи. Потом посмотрел на обложку книги. Это был роман Чернышевского "Что делать?".

- Да, Мироныч!.. - Атарбеков хлопнул себя по лбу. - У меня ведь сюрприз для тебя! Как это я мог забыть!..

- Какой? - Киров подписал последнюю телеграмму и вернул всю кипу сонному телеграфисту. С любопытством уставился на Атарбекова.

- Хочу дать тебе почитать этакую пухлую папку - "Дело об учреждении надзора полиции за государственным преступником Николаем Чернышевским". Состряпано оно здесь, в Астрахани.

- Ты не шутишь?

- Ну какие тут могут быть шутки.

- И ты до сих пор молчал об этом? - Киров был потрясен. - Ты представляешь себе ценность этих документов для характеристики Чернышевского?

- Представляю, конечно, - смущенно, а потому не совсем уверенно ответил Атарбеков, не ожидая такой реакции на свое сообщение.

- Да их немедленно надо послать Ленину!.. Ты понимаешь?.. Ле-ни-ну!.. - Киров порывисто поднялся и, сунув руки в карманы брюк, стал большими шагами мерить кабинет. На время о Черепахе было забыто.

- Зря ты горячишься, Мироныч. Найдены эти материалы только на днях при разборке архивов, и в очень уж растрепанном виде. Сейчас их приводят в надлежащий порядок. А потом, может быть, по свежим следам найдем еще что-нибудь более значительное.

- Ты обязательно дай мне найденные материалы, и как можно скорей. Они так кстати будут к моему докладу! Возможно, что мне придется не столько говорить уже о романе "Что делать?" и об образе Рахметова, сколько о самом авторе романа. Ведь это не менее интересно. Ты только подумай, в каких невыносимых условиях жил Чернышевский: обыски, надзор, ссылка, надорванное здоровье, а он не сдавался и продолжал упорно работать. До конца своих дней он сохранил удивительно трезвый и ясный ум, необычайное присутствие духа и верность делу революционных демократов. Разве это не подвиг, на котором должны учиться последующие поколения?

Атарбеков задумчиво перелистал книгу:

- Здесь, в Астрахани, он переводил пятнадцатитомную "Всеобщую историю" Вебера. Знаешь?

- Знаю, Георг. Сама "Всеобщая история" особого интереса не представляет, а вот статьи Чернышевского "О расах", "О квалификации людей по языку", приложенные к переводу, очень интересны. На первый взгляд они кажутся отвлеченными по теме, а на самом деле в них Чернышевский выступает против человеконенавистничества и национального гнета. Ты прочти эти статьи. Они очень любопытны.

- И когда ты успеваешь все это читать? Удивляюсь!.. У меня вот как-то не получается. Сколько ты спишь в сутки?

- Много ли мне, здоровому человеку, нужно? Часа три посплю - и чувствую себя вполне бодро.

Киров погасил свет и раскрыл окно. Тихий ветерок зашелестел бумагами на столе. Занималась заря. Крыши домов, купола церквей - все было залито нежным, радостным светом.

Атарбеков тоже подошел к окну. Они долго молча стояли, наслаждаясь тишиной и восходом солнца.

- Когда тебе впервые пришлось читать роман "Что делать?"? - спросил Киров.

- Впервые? В гимназии. Правда, тогда многого я в нем не понял, да и читал разрозненные главы. У нас боялись начальства и для большей безопасности книгу хранили в разобранном по главам виде. Полностью роман я прочел несколько позже, в Московском университете. У нас на юридическом факультете у троих студентов были личные экземпляры. Мы ими распоряжались, как своими.

- А я прочел в Казани, шестнадцатилетним мальчишкой. Тогда я учился в промышленном училище. Роман мы читали тайком, по ночам, при свете коптилки. И за чтение заплатили в складчину около сорока копеек. Деньги, помнится, собирали по копейке, экономили на обеде и завтраке, хотя частенько не бывало ни того, ни другого, жили впроголодь. Как мы хотели быть похожими на Рахметова! Как мы хотели стать революционерами, отдать всю свою жизнь делу служения народу! - Улыбка озарила лицо Кирова. Неповторимая, золотая пора юности!..

- Да, Казань... - с удовольствием вспомнил он через минуту промышленное училище. - Интересно, как сложились судьбы однокашников?.. Кем они стали? Где они? Что с ними? Куда судьба забросила студентов-революционеров?.. Они жили дружной семейкой на окраине города, у них мы тайно брали книги... - Киров вдруг рассмеялся. - Вспомнил, Георг, такой забавный случай... Как-то у нас в мастерской собирали печатный станок для слепых. Хлопот, помнится, с ним было много. Но когда станок наконец-то собрали - мы его вечерочком унесли из училища. Сочли, что он больше пока нужен зрячим! Спрятали в надежное место, а через некоторое время тайно стали печатать прокламации. Надо было видеть, какой переполох тогда поднялся в училище, какой допрос всем учинили!..

- Был и такой случай, - вспомнил он. - Как-то из всякого металлического хлама я смастерил небольшой электромотор. Он хорошо работал. С утра до вечера у нас в комнате толпился народ, все приходили поглазеть на "машину". Я страшно гордился собой!.. У меня был товарищ, тоже бедняцкий сын, он вечно ходил в рваных штанах... Однажды перед праздником я решил сделать ему подарок. Но денег у меня не было. Тогда я снес свой электромотор на базар и продал его за полтинник. На вырученные деньги купил другу брюки. Но когда я принес свой подарок в училище - надо было видеть разочарование товарищей!.. Машину променял на брюки!.. Меня чуть не поколотили, и мой беспорточный друг в том числе... Вот прошло столько лет, а как только вспомню их лица, меня всегда разбирает смех...

В соседнем дворе пропел петух. И сразу в разных концах города хриплым "кукареку" отозвались три петушка.

"А Черепаха - это в шутку или всерьез?" - вспомнив разговор об отдыхе, хотел спросить Атарбеков, но не решился, не к месту это было сейчас.

Киров прикрыл окно.

- Вот и петухи пропели. "Прекрасное есть жизнь". Так-то, Георг. Пора и по домам. Спать!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поздно ночью, после приема партизан Ставрополья, Кирову позвонил дежурный из гарнизона. Он спросил: ждут ли в Реввоенсовете командующего Туркестанским фронтом? Знает ли кто в лицо товарища Фрунзе?

- Зачем вам все это? - в свою очередь спросил Киров.

- Да вот патруль задержал неизвестного человека в машине. Говорит: Фрунзе. Правда, документы у него в порядке, все честь честью, а пропуска не знает...

Киров повесил трубку, схватил фуражку, вбежал в кабинет к Куйбышеву:

- Валерьян, Фрунзе в Астрахани!

Куйбышев поднял голову от бумаг, недоверчиво посмотрел на Кирова:

- Михаил Васильевич?

- Ну да! Поехали выручать - он сидит в комендатуре.

Все еще недоверчиво глядя на Кирова - не разыгрывает ли он его? Куйбышев поспешно застегнул ворот косоворотки, вскочил и, подхватив Кирова под руку, увлек за собой по гулким коридорам Реввоенсовета.

С утра Михаил Васильевич Фрунзе знакомился с положением дел в армии.

То и дело в Реввоенсовет приходили командиры частей гарнизона, комиссары, красноармейцы. Каждому хотелось взглянуть на мужественного полководца, под руководством которого армии Восточного фронта разгромили злейшего врага молодой Советской республики - Колчака.

На заседании Реввоенсовета Фрунзе выступил с обзором событий на Туркестанском фронте.

- Я остановлюсь на одной из задач, которая была главной для фронта, сказал Фрунзе. - Фронт должен был уничтожить южную группу армии Колчака. На эту группу делали ставку англичане в Туркестане и усиленно снабжали ее через Гурьев артиллерией и боеприпасами. Они рассчитывали превратить Туркестан в базу для новой военной авантюры против Советской России и помочь Деникину... Войска нашего Туркестанского фронта в основном уже сделали все для ликвидации южной группы противника. Двадцатого августа началось наступление Первой и Четвертой армий, двадцать девятого августа нами уже был взят Орск, второго сентября - Актюбинск. И вот сейчас получено сообщение, что нашим войскам сдаются остатки южной армии Колчака. Это, конечно, облегчит соединение Первой армии и туркестанских войск... Южную группу Колчака - белоказачью армию генерала Белова - мы загнали в голодные степи, где нет ни воды, ни травинки!.. Правда, эта армия предпринимала немало усилий, чтобы вырваться к Аральскому морю и к Красноводску на соединение с англичанами, но пути ее отступления мы перехватили конницей, и армия Белова целиком была вынуждена сложить оружие и сдаться в плен...

В зале раздались аплодисменты.

- Ваши аплодисменты я отношу к войскам фронта, к нашим героическим красноармейцам, - сказал смущенный Фрунзе. - Многое, товарищи, мешало проведению этой операции: переброска дивизий на другие фронты, отсутствие дорог, тифозная эпидемия. Нужно учесть еще то обстоятельство, что сопротивление казачества было очень сильным.

- Какая задача сейчас стоит перед фронтом? - Фрунзе показал на карте места боевых действий 1-й и 4-й армий. - Уничтожить части Дутова и выйти в Туркестан. Этим мы достигнем две цели: первое - ликвидируем Дутова и прижмем к Каспийскому морю англичан, и второе - когда пойдет в наступление Одиннадцатая армия, отрежем пути отхода армии генерала Толстова и астраханско-уральского казачества.

Перед тем как говорить о задачах 11-й армии, Фрунзе решил ознакомить Реввоенсовет с теми событиями, которые ожидаются в ближайшем будущем на Южном фронте.

- С Колчаком мы в основном покончили. По образному выражению Ленина, у Антанты мы уже сломали одну руку - Колчака. Теперь нам грозит вторая рука - Деникин! В своем письме ко всем организациям партии, опубликованном в "Правде", Владимир Ильич пишет: "Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции..." Центр боевых действий Красной Армии перемещается на Южный фронт. Под Орлом и Тулой ожидаются события первостепенной важности. Здесь мы должны остановить Деникина, уничтожить его ударные части...

Перейдя к практическим задачам, стоящим перед 11-й армией, Фрунзе сказал, что они исходят из основной цели - разгрома Деникина. Первое, что предстоит сделать 11-й армии, - это отогнать противника от Черного Яра и очистить Левобережье. Второе - ликвидировать фронт у Ганюшкина. И третье бросить все силы на освобождение Царицына. Фрунзе поддержал предложение Кирова о создании Экспедиционного корпуса для посылки его через калмыцкие степи на Северный Кавказ. В свою очередь, он обещал оказать армии всестороннюю помощь.

Вечером Киров, Фрунзе и Куйбышев на небольшом катере выехали вверх по Волге. Утром они уже сходили по шатким мосткам черноярской пристани.

В сопровождении комиссара боеучастка они направились в северную часть города, где слышался треск пулеметов.

В этом районе улицы были пустынны.

Осторожно пробираясь мимо разбитых снарядами домов, исковерканных деревьев, раскиданных плетней, они вышли к наблюдательному пункту небольшому холму, обложенному с трех сторон камнем.

Фрунзе выслушал рапорт Боронина, затем взял у него бинокль и припал к каменной ограде.

- Приехали-то вы не совсем удачно, - виновато сказал Иван Макарович, стряхивая с себя землю. - С самого раннего утра отбиваем атаки. Дыхнуть некогда! Теперь, наверное, весь день не даст покоя...

Киров внимательно оглядывал ярко освещенную солнцем степь. Повсюду виднелись раскиданные снарядами колья проволочного заграждения, убитые лошади, трупы. Под перекрестным огнем, припадая к земле, перебегали санитары. Вдали, за окопами противника, из-за холма выбегали и скрывались в кустарнике солдаты. А еще дальше, за другими холмами, мелькали всадники.

Фрунзе протянул Куйбышеву бинокль:

- Накапливается пехота. И конница не зря так близко стоит от окопов.

- Наверняка будет четвертая атака, - пощипывая свои чумацкие усы, сказал Боронин. - Ну да ничего, отобьем и эту, товарищ командующий. Вчера перед атакой они, дьяволы, выбросили больше тысячи снарядов. Всю землю перепахали! Мы уж думали: конец!.. А пошли они в атаку - отбили!.. Народ у меня золотой: рабочие, матросы, рыбаки, курсанты. А бригада Аристова, что в резерве, - все кубанцы, лихие рубаки...

- А что, если не отбиваться, а контратаковать? - спросил Фрунзе, внимательно вглядываясь в усталого, обросшего, с воспаленными от бессонницы глазами Боронина. - Контратаковать и отбросить противника далеко за линию его обороны, где ему совсем негде будет закрепиться на открытой местности?.. Сколько у вас штыков, сабель? Какие части противника стоят перед вами?

Очень точно, со знанием дела Боронин ответил на все вопросы, интересующие командующего фронтом.

- Да, силенки у вас маловато, но ничего, ничего, - сказал Фрунзе. - Я думаю, Сергей Миронович, нам следует сейчас разойтись по участкам. Вы с Валерьяном Владимировичем - на правый, мы с Борониным - на левый. Сойдемся на центральном.

Фрунзе вышел из наблюдательного пункта и направился через поляну к ходу сообщения, ведущему по склону холма на участок обороны Командных курсов. Киров, Куйбышев и комиссар боеучастка пошли по траншее на правый фланг.

- А вот наблюдательный пункт у вас никуда не годится, - сказал Фрунзе, обернувшись к Боронину. - Удивительно, как это до сих пор вас не убило! В землю надо зарываться, батенька, а не сидеть в этой каменной крепости. В землю.

- А я уже привык к своей крепости, товарищ командующий. Меня и с аэроплана бомбили, и снарядами глушили - ничего, жив пока.

- Это все до поры до времени.

Возле самых ног Фрунзе в песок вонзилась пуля.

- Пригнитесь, товарищ командующий! - горячо прошептал Боронин. Стреляют с того холма!..

- Разве? - не без удивления спросил Фрунзе, оглянувшись на холм. Тогда идемте быстрее. - И он прибавил шагу.

Ивану Макаровичу хотелось как можно скорее пробежать эту поляну! Еще вчера здесь был ранен повар Командных курсов, а три дня назад - начальник связи. Но торопить Фрунзе было неудобно, и Боронин шел справа от командующего, незаметно прикрывая его своим телом и искоса поглядывая на проклятый холм, откуда обычно стреляли деникинцы.

Едва Киров и Куйбышев успели побывать в траншее, где оборону держал батальон рыбаков низовья Волги, как по всему переднему краю вновь открыла огонь артиллерия противника. Особенно густо снаряды ложились впереди траншей и по линии проволочного заграждения.

Киров оставил комиссара боеучастка у рыбаков, а сам с Куйбышевым прошел к морякам. Их встретил командир отряда Петр Сидорчук. Это был уже не тот лихой матрос, которого Киров впервые увидел в палатке у комдива Боронина. У того были иссиня-голубые глаза, лукавая улыбка таилась на дрожащих губах, казалось, он знает что-то интересное и смешное и вот-вот прыснет со смеху. Теперь же у Петра Сидорчука губы были плотно сжаты и стальным блеском отсвечивали прищуренные глаза.

Кирову не удалось и двух слов сказать Сидорчуку, как земля застонала от разрывов снарядов и траншею чуть ли не до половины завалило песком.

- Лютует кадет, - отряхиваясь от песка, сказал Сидорчук. - Им дан приказ, товарищ Киров: любой ценой взять Черный Яр!

Теперь Киров оставил у моряков Куйбышева, а сам пошел вслед за Сидорчуком. Тот привел его в траншею Первого Коммунистического отряда. Здесь командиром был Петр Нефедов.

Нефедов был в отчаянии:

- Мы так ждали вас, товарищ Киров!.. Думали встречу устроить, а тут снова атака.

- На этот раз их надо так отбить, чтобы больше не совались к Черному Яру. Так-то, дорогой товарищ Нефедов! - Киров взял у него из рук винтовку, Нефедов расстегнул пояс, протянул ему и подсумок с патронами.

Наблюдатели крикнули:

- Пехота противника накапливается на рубеже атаки!

Киров посмотрел в бинокль, протянутый Нефедовым. Из траншей деникинцев выскакивали солдаты и, пригнувшись, с винтовками в руках перебегали в ложбину.

- Вот так и живем, - Нефедов наклонился к Кирову. - За день покосим их, ночью они уберут трупы, а с утра все начинается сначала. Одним словом - Черный Яр!..

Поднявшись во весь рост, пехота противника пошла вперед. Замолкла вражеская артиллерия. Необыкновенно тихо стало на переднем крае.

- У них так заведено: сначала идут солдаты, потом офицеры. Ничего, мы их сейчас покосим, как траву! - сказал Нефедов с ожесточением.

Прогремел залп, еще залп, еще...

Цепь деникинцев сразу же наполовину была скошена.

По траншее отряда побежали подносчики патронов. Раздалось щелканье затворов. Приглушенный говор.

С винтовками наперевес, сомкнутым строем, держа четкое равнение, белогвардейцы приближались.

За первой цепью показалась вторая, третья, потом четвертая...

В траншее стало совсем тихо. Только изредка слышалось чье-то прерывистое дыхание. У кого-то першило в горле, и он покашливал в рукав.

Все ближе и ближе, отбивая шаг, подходили белогвардейцы.

Киров положил винтовку на бруствер траншеи и посмотрел в бинокль. Впереди цепи, с саблей в вытянутой руке, шел офицер с "Георгием" на груди - видимо, командир батальона, подполковник. Цепь тоже состояла из офицеров.

- Офицерский батальон! - сказал Киров.

- Офицерский батальон! - как эхо повторил Нефедов. - Патронов не жалеть!

- Есть патронов не жалеть! - откликнулись в разных концах траншеи командиры взводов.

Гуще пыль. Громче топот ног.

Командир офицерского батальона повернулся лицом к цепи, отсалютовал саблей и, переложив ее в левую руку, выхватил из кобуры пистолет.

И тут раздался залп.

Дали залп матросы и рыбаки. Потом - курсанты с левого фланга. Снова отряд Нефедова, за ним опять - матросы и рыбаки.

Первая цепь залегла, вторая шла уже изломанной линией, змейкой. И только командир батальона, подняв над головой пистолет, а в левой руке волоча по земле саблю, храбро шествовал вперед.

Залпы следовали один за другим. Последний был по бегущим назад. Он и скосил командира батальона.

Приближалась третья офицерская цепь. Эти шли форсированным шагом. Перепрыгивали через трупы. Обходили раненых.

Снова раздались выстрелы Коммунистического отряда. В общий гул слился залп матросов, рыбаков и курсантов. Заработали пулеметы.

Цепь дрогнула, и офицеры побежали назад, увлекая за собой накатывающуюся на них четвертую цепь.

Киров выстрелил последний патрон, крикнул Нефедову:

- Передай благодарность отряду! Железному отряду!..

- Спасибо, товарищ член Реввоенсовета! - прокричал в ответ оглохший от выстрелов Нефедов и побежал к пулеметчикам - готовиться к отражению конной атаки.

Белая конница уже разворачивалась в лаву, когда наши орудия ударили картечью. Почти одновременно раздался залп из траншеи. Потом вырвалась вперед кавбригада Аристова. Всадники мчались на бешеном аллюре. Впереди бригады, привстав в стременах и оттянув назад руку с оголенной шашкой, несся сам Мина Львович... Замолкли орудия, пулеметы, винтовки. Теперь земля гудела от топота коней. Пыль, пыль, пыль заклубилась по всему полю боя! В облаках ее потускнело и скрылось солнце. И в ту же минуту на всем переднем крае раздалось грозное и победное "ура". Выплеснувшись из траншей и окопов, хлынули вслед за уходящей конницей красные батальоны. Пулеметчики покатили "максимы". Взялись за лафеты и колеса орудий артиллеристы. Побежали с носилками на плечах санитары.

Все в едином порыве устремились вперед, на врага.

И вместе со всеми по пыльным степным дорогам шли Киров, Фрунзе, Куйбышев.

Э П И Л О Г

В двенадцатом часу ночи, после ужина, который часто бывал и обедом, Киров снова возвращался в Реввоенсовет. В это время уже не гремели сапогами по железным лестницам фронтовики, не носились из конца в конец коридора связные и вестовые командиров, не хлопали дверями в отделах, не трещали телефоны. Лишь часовой бесшумно шагал по пустынному коридору да попискивал ключ Морзе в телеграфной.

Другие посетители появлялись по ночам в Реввоенсовете. Чаще всего это были те, кто приходил с той стороны фронта, - посланцы дагестанцев, бакинцев, камышан, партизан Ставрополья, Черноморья, Терека, Кубани, подпольных партийных комитетов городов Северного Кавказа. Они приносили письма, отчитывались перед Кировым о работе, проделанной в деникинском тылу, получали инструкции, новые шифры, наряды на оружие, деньги, листовки и снова уходили за линию фронта. Мало кто знал в Реввоенсовете - разве что только ближайшие помощники Кирова по зафронтовым делам - об этой ночной работе Кирова. А ее с каждым днем становилось все больше и больше. Все чаще и чаще Киров засиживался в Реввоенсовете до утра.

Киров телеграфировал Ленину: "По вашему требованию нами направлены люди в Баку, Дагестан, на Северный Кавказ и в Закавказье, в Гурьев и Мугань, в Армавир и на восточное побережье Черного моря. Результаты их работы уже видны. Вся территория, куда выехали наши люди, пылает заревом партизанского движения..."

Киров телеграфировал Ленину: "Член Кавказского краевого комитета нашей партии тов. Микоян сообщает следующее о положении на Кавказе и, в частности, о восстании горцев. Все общественное мнение Кавказа приковано к начавшемуся в конце августа восстанию горских народов... Кроме кучки изменников и предателей-офицеров, продавшихся Деникину, все слои горских народов, не имея ниоткуда помощи, но доведенные до отчаяния зверствами Деникина, решительно отказались платить наложенную контрибуцию, дать требуемые полки для борьбы против Советской власти и с одними винтовками и кинжалами бросились в кровавый бой с офицерско-казачьими бандами, решив победить или умереть..."

Но с той стороны фронта шли и другие посланцы. Это были лазутчики деникинцев и англичан. Они пробирались из Порт-Петровска в Астрахань через пески калмыцкой степи, на рыбачьих лодках через Каспий. Их ловили, но за ними шли все новые и новые...

В Астрахани готовился новый заговор. Возглавляла его на этот раз сестра милосердия Кауфман.

В одну из октябрьских ночей дом, в котором жил Киров, был оцеплен взводом красноармейцев. Делегация астраханских партийцев, возглавляемая секретарем губисполкома Ивановым и губвоенкомом Чугуновым, подняла с постели Кирова, пришедшего в эту ночь домой раньше обычного, и учинила ему небольшой допрос.

Что же случилось в Астрахани?

Оказывается, достав где-то старый иллюстрированный журнал, на обложке которого был изображен царицынский иеромонах Иллиодор, провокаторша Кауфман пустила по городу слушок, что Киров не старый революционер, а замаскировавшийся Иллиодор. С иеромонахом она у Кирова нашла портретное сходство. В провокацию Кауфман поверил Иванов, он и подбил Чугунова на этот лихой партизанский налет на дом члена Реввоенсовета. Произойти это могло, конечно, только в условиях болезненно обострившейся бдительности в городе, из-за неудач на отдельных участках фронта осенью 1919 года.

По замыслу Кауфман, Киров должен был бежать, а при попытке к бегству можно было применить оружие...

Но всего этого не случилось. Личность Кирова, конечно, сразу же была выяснена, и делегация ушла, извинившись, пристыженная. Чугунов тут же написал заявление, в котором просил отправить его рядовым на фронт для искупления своей вины перед Кировым.

Члены самозванной делегации были осуждены: кто условно, кто отправлен в штрафной батальон. Кауфман - приговорена к расстрелу.

Боясь за судьбу Чугунова - большевика-подпольщика, активного участника Октябрьской революции и гражданской войны, рабочего человека, невольно допустившего ошибку, - Киров отправил его к Фрунзе на Туркестанский фронт. И не ошибся. Астраханский губвоенком там геройски командовал кавалерийской дивизией. Вскоре он уже был награжден одним, а потом и вторым орденом боевого Красного Знамени.

Когда много позже Чугунов умер от ран и болезней, его с воинскими почестями похоронили в астраханском кремле, на его могиле установили мраморный памятник.

К середине октября отборным деникинским офицерским дивизиям удалось овладеть всей Украиной, Орлом и подойти к Туле.

Армия Деникина приближалась к Москве.

В дни, когда шло Орловско-Кромское сражение, пошла в наступление и 11-я армия.

Передовые части армии в упорных боях разбили противника в районе Черного Яра и погнали его на север. От деникинцев также был очищен левый берег Волги от Астрахани до Царицына. Это позволило нашим войскам уже в первых числах ноября начать ликвидацию группировки колчаковского генерала Толстова в районе Ганюшкина. В двухнедельных ожесточенных боях комбинированным ударом с моря и с суши Ганюшкино было окружено со всех сторон, а потом героическим штурмом взято.

11-я армия после этого пошла в наступление в трех направлениях. Из района Черного Яра, частью на Сарепту, частью на железную дорогу Царицын Тихорецкая, двинулись кавалерийские дивизии. В калмыцкую степь, по которой ровно год назад 11-я армия отступала с Северного Кавказа, пошел в наступление Экспедиционный корпус. На левый берег Волги, напротив Царицына, к хутору Букатино подошли остальные пехотные и артиллерийские части, и отсюда начался штурм города.

3 января 1920 года Врангель был выбит из Царицына.

8 января Первой Конной армией был взят Ростов.

Деникинцы стремительно откатывались под ударами красных частей.

Армии Кавказского фронта и Первая Конная с боями продвигалась на юг. На борьбу с Деникиным поднимались все народы Кавказа. Рабочие и крестьяне брали в руки оружие и шли бить белых. Навстречу армии выходили из лесов партизаны, из городов и станиц - подпольные партийные комитеты и партизанские группы, из камышей - камышане, с гор спускались революционные отряды горцев. Подходило к концу величайшее сражение, уже выигранное молодой Красной Армией.

Астрахань в эти дни стала уже далеким тыловым городом. Вслед за Экспедиционным корпусом в калмыцкую степь уходили последние госпитали, тыловые части, увозились последние армейские склады. Уходила вслед за ледоколом в море Астрахано-Каспийская флотилия.

Завершив отправку всей армии, Киров в первых числах марта сам собрался в дорогу. Постановлением ЦК партии Серго Орджоникидзе и он были назначены руководителями Бюро по восстановлению Советской власти на Северном Кавказе. Надо было быстро попасть в Святой Крест, в штаб Экспедиционного корпуса, а оттуда в Ставрополь, к Серго Орджоникидзе. Ехать через калмыцкую степь на машине было невозможно. Наступила ранняя весенняя распутица, дороги в степи были размыты, весь транспорт стоял без движения за Лаганью. Киров решил лететь на самолете: это был старый чиненый и перечиненный "фарсаль".

Ранним мартовским утром он вылетел из Астрахани.

Впереди простиралась пустынная песчаная степь. Изредка среди барханов в дымке испарений поблескивали небольшие солончаковые озера с ярко-желтой водой.

В полдень внизу промелькнула Михайловка, потом Яндыки и Оленичево.

Перед Лаганью на дороге показались обозы, пехотные колонны и конница.

- Вы могли бы сделать круг над войсками? - спросил Киров летчика.

Летчик кивнул головой и пошел на снижение. Потом с выключенным мотором он стал кружить над, конницей. Внизу бросали шапки вверх, махали руками, салютовали шашками.

- Слышите? - спросил Киров, наклонившись к летчику.

- Слышу.

- Слышите?.. Кричат: "Даешь Кавказ!" - Киров вдруг сорвал кубанку с головы, стал махать ею, тоже кричать: - Даешь Кавказ! - И снова наклонился к летчику: - Кричите и вы, может, нас услышат!

Внизу все еще бросали шапки вверх, салютовали шашками, когда самолет завершил круг и лег курсом на Кавказ.