Грусть улыбается искренне

Свидание через стекло

По-вечернему тихая парадная буднично пахла сладкими булочками вперемешку с едкой хлоркой. Ещё раз оглянувшись, Витя бросил через окно взгляд на родных: четыре взрослые спины и одна маленькая детская неторопливо удалялись с больничного двора.

Виктор грустно улыбнулся и пошлёпал к лестнице.

Знакомой темнотой и неприветливой коричневой черепицей голая, полная сквозняков клетка встречала мальчишку. Из пыльного оконца, не доходя четвёртого этажа, было видно, как скучным неоновым светом горит пустое здание поликлиники напротив.

Виктор не спеша, точно пытаясь до конца осознать, что он возвращается, шагал по ступеням наверх. Синий свет лампочек в холле на четвёртом этаже освещал знакомые бледные стены.

— Виктор!

В холле стояла Наталья Тарасовна, устало и безразлично улыбаясь парню.

— Наотдыхался? — бросила она.

— Маловато было.

— Ему ещё и маловато! — возмутилась женщина и деловито позвала парня в отделение. Витька открыл двери и под их знакомый скрип вошёл внутрь вслед за медсестрой.

Из столовой долетал привычный, такой обыденный грохот посуды: повариха после ужина складывала грязные тарелки на большую железную тележку. Сквозь детский гам из игровой пробивались реплики заботливых мамочек.

Ещё мокрые, только недавно вымытые полы сырыми бликами отражали свет ламп, как речка отражает лунные отблески.

— А к ужину ты опоздал! — злорадно сказала медсестра.

— Ничего страшного, — к счастью, Виктор неплохо перекусил дома.

— Ишь, небось, разбаловала тебя мамка деликатесами, теперь столовскую еду жрать не будешь.

— Буду, — отмахнулся мальчишка и спешно зашёл в свою палату. Ему не терпелось избавиться от Тарасовны, которая явно пребывала не в лучшем настроении и пыталась сорвать злость на парне. Раньше всё отделение радовалось, когда выпадала её смена: можно было гулять во время тихого часа, игнорировать невкусный борщ, не ходить на некоторые процедуры, плевать на отбой. Всё прощалось. Точнее, медсестра даже не обращала внимания на отбившихся от рук подростков, озабоченная личными делами и мыслями. Конечно, каждый делал скидку на то, что дома женщину ожидали трое деток и муж в придачу.

Часть её дум всегда оставалась там и не доходила до работы. Порой из-за неурядиц дома Наталья Тарасовна дни напролёт ходила хмурая и злая. Всё можно было понять.

Но этим вечером Витька и сам был не в духе. Хотелось мало-мальского тепла, понимания и пусть даже слабой, но искренней улыбки. Хотелось почувствовать себя спокойно, почти так же, как дома.

Парнишка быстро кинул на кровать сумку, кое-как вынул из неё тапки, спортивный костюм, мыльницу, зубную щётку, полотенце и, впопыхах закинув всё это в тумбочку, вышел в коридор.

— Куда?! Скоро обход, а потом спать! — прорычала Тарасовна, сидящая с видом тюремного стража на кушетке у входа в столовую.

Витька едва удержался от ругательства, так как женщина брюзжала хуже Тим-Тима.

— К друзьям, — закатив глаза, объяснился парень.

— К каким ещё друзьям? — небрежно скривилась женщина. — Сашу выписали, Инга в изоляторе.

— Где-где? В изоляторе? — Виктор резко остановился.

— Да. Там, — буркнула медсестра и недовольно отвернулась.

Мальчишка зло вздохнул, и что-то неприятное защекотало внутри. Как же ему не хватало доброй, всегда приветливой Тамары, которая спокойно и без нервов могла разъяснить любой вопрос. Посмотрев на часы, Витька развернулся на сто восемьдесят градусов и пошагал к кабинету главврача. Разговаривать с Тарасовной не было никакого желания. Уж лучше вытерпеть пристальный взор и грубый голос Тимофея.

Витька осторожно постучал и, не дождавшись ответа, заглянул. Тим-Тим сидел при свете настольной лампы и листал большую тетрадь с какими-то записями. Рядом стояла перламутровая чашечка кофе, от которой поднимался ароматный пар.

— Явился, — констатировал Тимофей Тимофеевич, даже не глядя на пожаловавшего.

— И вам здравствуйте! — бодро поприветствовал парень. — Можно войти?

— Входи, — безразлично проговорил врач. — Ты по поводу Инги?

— Почему вы так решили?

— Ну уж не о жизни поболтать ты сюда заглянул, — доктор развернулся в крутящемся кресле и с видом директора банка внимательно и снисходительно уставился на парня. — У неё лейкоциты на днях упали. Лейкопения, иммунитета нет. Естественно, прилипла инфекция. Так что пришлось отправить в соседнее крыло.

— Надолго? — Витька нахмурился.

— Как получится, — Тимофей, почти как Наталья Тарасовна, был не в лучшем расположении духа, и Виктор, уразумев этот не очень приятный момент, торопливо сказал «Спасибо» и вышел из кабинета.

— Эй! — окликнул врач. Парень оглянулся. — К ней в палату можно только с веранды попасть. А двери туда на замок закрываются. Так что не мылься даже! Не пройдёшь.

Виктор кивнул. Уж не идиот он. Без Тимофея догадался бы как-то, что, когда у человека плохо с иммунитетом, к нему лучше не соваться. Но хотя бы через двери сообщить Инге, что он вернулся, ему хотелось. Бедная девушка так переживала из-за его временного отсутствия, так ждала и в итоге не дождалась. Разве это справедливо?

«Двери закрываются на замок…» — проговаривал Витёк про себя, тащась по сонному и пустому коридору, такому тихому и тоскливому, каким он и бывал всегда, когда шустрое и неугомонное время близилось к десяти вечера. Неземная сила дёргала парня за нервы. Он просто обязан был с этим что-то делать, он должен был увидеть Ингу, ведь это подло — находясь рядом, даже не попытаться с ней поздороваться, зная, насколько крепко девушка к нему привязалась.

«Закрыта на замок…» Что для него, для самого Виктора Южакова, все эти ключи, замки?! Раньше ведь он как-то умудрялся обходить разного рода табу и запреты. Не только в школе с друзьями, но даже и тут, в больнице — шастал по ночам, вскрывал с Ингой ключами уборщицы склад и, как венец всему, выбирался на крышу. И что ж? Теперь он не выдумает, не найдёт способа проникнуть всего-то навсего на веранду соседнего крыла? Ведь это сущие пустяки, если вдуматься. Но только если вдуматься… А думать Витькина взбудораженная голова почему-то отказывалась.

Таща длинную деревянную швабру, рядом прошелестела техничка, и Виктор, посторонившись, устало бахнулся на кушетку. От алюминиевого ведра понесло хлоркой, запахло мокрой пылью. Витька насупился, и тут мозг вспыхнул гениальной идеей, достойной самого Эйнштейна.

— Алевтина… — крикнул он вдогонку уборщице и тут же со стыдом в глазах запнулся, забыв отчество женщины.

— Фёдоровна, — ничуть не обидевшись, подсказала она ему. — Чего тебе?

— Уже так поздно, рабочий день закончился. А вы всё ещё тут, — проговорил с сочувствием Витя и подошёл к ней. — Это потому, что вы, наверное, на всём этаже убираете, а не только в нашем крыле.

— Да, — выдохнула техничка. — Деньги нужны.

— Устаёте, наверное… — как можно более добродушно заметил Витька.

Алевтина Фёдоровна прислонила швабру к стене и выпрямилась.

— Знаешь, какая б ни была работа, если ты выполняешь её честно и старательно, ты устаёшь.

Виктор призадумался. Женщина оказалась не настолько простой тётенькой без образования, как он думал.

— Почему вы тут работаете? — спросил Витька неожиданно даже для самого себя.

— Потому что муж пьёт, а надо поднимать сына, — просто, без лишних вздохов и жалоб на судьбу, объяснила она. — Основная работа у меня в школе. Я учитель истории. А тут — подрабатываю. Деньги-деньги, везде, Витька, нужны деньги. Когда-нибудь ты почувствуешь это на себе.

Парень знал, что она говорит о будущем. О взрослой жизни, где уже нельзя будет перекладывать ответственность на кого-то.

— Виктор, — женщина, заметив, что парень задумался, снова взялась за швабру. Времени на длинные беседы у неё не было. — Не надо стоять тут с безразличным видом. Я сразу поняла, зачем ты подошёл. Ключ от замка веранды в соседнем крыле лежит под цветочным горшком, в котором растёт геранька. Ты же за этим пришёл?

Мальчишка смутился. Ему вдруг стало жутко стыдно из-за того, что он потревожил женщину личными беседами лишь для своей выгоды, а она изначально всё понимала…

— Спасибо. Большое спасибо, — краснея, промямлил парень.

— Удачи. И до завтра, — мягко улыбнулась Алевтина Фёдоровна.

Виктор вышел в холл и, стараясь остаться никем не замеченным, прокрался мимо лифта и отворил двери в соседнее отделение. Хирургия спала. Свет не горел ни в палатах, ни в коридоре. В углу, куняя в полусне, сидела нянечка. На Витины тихие шаги она не отреагировала.

Пройдя тёмное отделение насквозь, Витёк снова попал в просторный холл, из которого, в отличие от их родного холла, выводило не две, а три двери, одна из которых — на заветную веранду. На подоконнике красным цветком горела хилая герань. Витя поднял горшок и осторожно достал, как клад, как самое большое богатство, старый ключик со стёршейся позолотой.

Из приоткрытой форточки парня обдало холодком.

Как странно. Он за целый месяц даже не подумал правильно выучить имя уборщицы. Да и здоровался с ней безразлично и сухо. А она знала их всех по именам, знала об их переживаниях, иначе как бы она догадалась, что он пришёл к ней именно за ключом? В отличие от того же Тимофея, прекрасного врача, перед которым пациенты падают ниц, она, именно она, простая уборщица, с которой не всякий даже здоровается, помогла ему, пожалела его, поняла.

Парень хлюпнул носом и вставил ключ в замок. Двери послушно распахнулись. Витя, ёжась, ступил на веранду и пригляделся. Длинный узенький балкон уходил лентой до самого конца здания. Пустой. Такой пустой, что начинало казаться, будто, кроме сквозняков, по нему никто и никогда не гулял. Кое-где из одиноких горящих окон на веранду падали пласты желтоватого электрического света. Но большинство окон чернели беспробудными дырами, отчего всё пространство походило на жезл судьбы: холодная чернота и редкие-редкие проблески огня надежды.

Витя, делая робкие шаги, стал отсчитывать окна. Первая палата, вторая…

В уши дул холодный влажный ветер. По полу и стенам мистически скакали бледные тени от облетевших тополей и акаций. Где-то вдалеке лаял дворовый пёс.

В небольшой светлой комнатушке, заставленной белой современной аппаратурой, парень таки обнаружил Ингу, точнее, нечто маленькое и худое с белоснежной растрёпанной шевелюрой и синими глазами. Девушка держала в руках телефон и, судя по сосредоточенной мордашке, строчила эсэмэску. Счастливо улыбнувшись, оттого что наконец отыскал её, Витька постучал в стекло.

Инга, отложив так её занимавший сотовый, озадаченно уставилась на окно. Витёк скорчил настолько забавную рожу, насколько мог, и почти вплотную прижался к холодному стеклу, чтобы она могла его узнать. Ведь парень стоял на тёмной веранде, да ещё и в чёрной куртке — попробуй опознай такого с первого раза!

Когда глаза Инги признали гостя, лицо девушки точно просияло: появилась скромная улыбка, добрый бесхитростный взгляд. Витёк начал как можно чётче проговаривать фразу «Я вернулся», чтобы девочка могла прочесть слова по губам.

— Я рада, — ответила Инга, по-прежнему ласково улыбаясь, и Витька услышал её голос. Видимо, стекло действительно было настолько тонким, а рамы настолько старыми, что звук не считал их серьёзным препятствием.

Витька чувствовал, как магическое тепло от такой, пусть и дистантной, но радостной встречи сладким мёдом растекается по всему телу. Глаза осоловели и с умилением уставились на девушку. Милая, смиренная, задумчивая.

Как же он по ней скучал. Только сейчас мальчишка понял, как ему её не хватало: простого, но в то же время глубокого и обстоятельного взгляда, детской физиономии и тихого, приятного голоса.

Витька снова улыбнулся, не желая уходить, возвращаться в серое отделение, где, кроме угрюмых лиц и непонимания, ничего нет. Где только ворчат, кричат и засыпают дежурными фразами. Где нудно и нет никакой надежды на радость.

Судя по нетерпению, написанному на лице девочки, ей жутко хотелось поговорить с ним подольше, расспросить обо всем, узнать, как прошёл домашний отдых.

Продолжая глядеть на парня всё с тем же теплом, Инга сползла с койки и встала на ноги. Кроха… как новогодняя ёлка, «украшенная» иголочками, трубочками, бинтиками, пластырями. На обеих ручках лонгеты, две капельницы: одна — с каким-то бесцветным раствором, другая — с чем-то похожим на кровь.

Парню стало больно, просто физически больно смотреть на это, и он на секунду отвёл взгляд, чтобы собраться с мыслями. Слабая и сильная, нежная и стойкая… Как столько противоречий может соединиться в одном человеке? Как при всём том, что с ней происходит, она может улыбаться? Почему не лежит и не ноет, а встаёт, поднимается, борется со слабостью?

Штативы капельниц были на колёсах, и девушка без труда передвинула их ближе к окну. А потом, как и Витька, села на подоконник, но по другую сторону стекла.

— Ну как ты? — спросил он её с нескрываемой досадой и жалостью.

— Как видишь, — она отвечала спокойно, ровно, как и всегда. В слегка растрепавшейся причёске проглядывалось даже некоторое озорство. Но больные глаза, сокрушённые и безрадостные, с потрохами выдавали внутреннюю, съедающую её агоническую грусть.

— Надолго? — парень поймал себя на мысли, что говорит почти так же, как она, — спокойно и односложно.

— Недель на пять.

Его как будто шарахнули по голове.

— Ты что это такое имеешь в виду? — В Витькиной голове не сходились простые истины, точно ему заявили, будто дважды два равно пяти. Он резко вскочил на ноги. — Сколько недель?! Да ты что? Новый год на носу… Да я!.. Да я выпишусь раньше! Ты ничего не перепутала!?

Девочка покорно выждала, пока он успокоится.

— Пойми, у меня в этот раз всё как-то уж очень серьёзно. Инфекция в лёгких, — девушка, краснея, закрыла лицо руками. Она не привыкла жаловаться и жутко этого стеснялась. Но если уж теперь она сама признавала свои дела неважными, можно было с уверенностью говорить, что они действительно неважные. Очень неважные.

«Пять недель», «инфекция в лёгких». Виктор начал белеть. В тело как будто врезалась тысяча колких и холодных снежинок.

— Ингочка, не надо этого говорить, — спохватился он, кинувшись на стекло и прижавшись к нему обеими ладонями. — Ты поправишься раньше. Врачи всё сделают, как надо. И ты вернёшься!

Девушка безнадёжно улыбнулась и тоже прислонила ладони к стеклу в тех самых местах, где с обратной стороны находились ладони Виктора.

— Я знаю, что говорю, — сказала она слабым голосом. — Раньше не получится. На хорошие лекарства нужны соответствующие деньги. Мама уже брала взаймы, ещё раз не выйдет. Да и я не хочу, чтобы из-за меня ей приходилось надрываться на трёх работах. Я ничего не решаю, понимаешь?

— Нет, — у Витьки свело сердечную мышцу. Он чувствовал, как ледяное стекло начинает теплеть от прикосновения их ладошек. Хотелось сжать её маленькие ручки, погладить, пожалеть, приласкать. — Кто ж решает, если не ты?!

— Вить, если бы я могла, то мы бы ушли отсюда сейчас же, — со скрытым отчаянием проговорила она и приблизила лицо к самому окну, почти коснувшись его лбом. Витя машинально сделал то же самое. Он никогда ещё не имел возможности рассматривать её глаза так близко. Синие, глубокие, уставшие и больные. Девочка тоже изучала его карие радужки, вглядываясь точно в самую душу, в самые потаённые уголки сознания.

— Витька, — вдруг неожиданно трепетно изрекла она. — Я очень рада тебя видеть. И кажется… — она сделала шажок назад. — Да ничего. Возвращайся в отделение.

— Подожди, Инга, — растерянный, он рвался что-то добавить, что-то важное, но все слова, как нарочно, вылетели из головы. — Не будешь плакать? — только выговорил парень и тут же понял, что хотел сказать вовсе не это, но было уже поздно.

— Я не плачу, — на удивление, она действительно отозвалась спокойно. — Думал, я плакса? Из-за того случая на последнем этаже перед твоим отъездом? Сама не знаю, почему я тогда так. Хотя сейчас, кажется, уже знаю. Но это неважно. Иди спать.

— Спокойной ночи, маленькая.

Он смотрел на неё и пытался сам себя уговорить уйти. Не хотелось. Она это видела. Конечно, она всё видела и понимала. Взявшись тонкой перевязанной ручкой за штатив, Инга взглянула на парня умоляюще.

— Иди, — повторила она, вдруг неожиданно вздрогнув и зажмурив глаза на вдохе. Ей было больно. Больно дышать.

Теперь Виктор нисколько в этом не сомневался. В стене самообладания девочки появилась брешь и выдала её слабость. На ум пришёл только один вопрос: за что? Парню тоже стало больно. Видеть это и не иметь возможности помочь!

Точно отдубашенный, расстроенный и сбитый с толку всем происходящим Витька вернулся в родное отделение и, наплевав на то, что скоро отбой, вошёл в игровую с твёрдым намерением отвлечься и посмотреть телевизор. За время его отсутствия в комнатушку привезли ещё один новый мягкий диван, пушистую ковровую дорожку, на которой теперь лежали раскиданные кубики и части от игрушечного паровоза.

Вместо застиранных больничных шторок повесили оригинальный голубой тюль со спокойным неказистым узором. Даже противный плакат с поваром пристроили на стене в углу, откуда он смотрел хитрыми глазищами и грозился накормить всех непослушных своей зелёной кашей.

На новом кресле полуспал, растянувшись, Бекир. Рядом дремала его мама. На краю дивана, разбитый и хмурый, восседал высокий Шпала. Уж кого-кого, а его Виктор увидеть не ожидал, ведь Тарасовна говорила, что всех «старичков» уже выписали.

— Санёк, — воскликнул парень. — А Наталья Тарасовна сказала, что тебя выписали…

Сашка безразлично поднял взгляд.

— Да она склерозница. Меня собирались выписать, вот она и зациклилась на этой мысли. Хотя я не против того, чтоб это было правдой. Но, увы и ах, пока торчу тут. Не хотят отпускать меня. Прикинь, на три недели раньше тебя загремел, и ещё не вылечился, — Саша жестом пригласил Витьку сесть.

— Неприятный момент, — согласился Виктор и, взяв в руки пульт, добавил: — Не против, если я переключу на какое-нибудь кино?

Шпала отмахнулся.

— Делай, что хочешь. Я всё равно скоро пойду. Мне ещё нужно заглянуть к Яне.

— Это ещё кто такая?

— Хм, — мальчишка напустил на лицо загадочное выражение. — У нас новенькие появились, пока ты дома торчал. Наших почти всех выписали. Инга, и та загремела в изолятор. Короче, жизнь была невыносимой и тоскливой, а потом ко мне в палату подселили чувака. Такой увалень! С меня ростом и шире в три раза, я его реально боюсь, потому что такой как даст! Так что скучать я перестал. Но главное, пришли две такие бабёнки! Лет им по пятнадцать. Я хочу с ними замутить, с Яной особенно, только это трудно. Ходят буками, злю-ю-ю-ющие, неприступные! Но это пока…

— Ты, замутильщик, а Эмма как же? — поддел товарища Виктор, безразлично переключая каналы.

— Эмка? Ну она клёвая тёла, только здесь-то её нет, — рассмеялся Саша и, откинувшись на спинку, заложил руки под голову. — Хорош клацать. Давай клипы хоть посмотрим, а то явится Тим-Тим и переключит на свою идиотскую передачу.

Витя отбросил пульт.

— Ладно, зря я у тебя управление отобрал. Наверное, пойду спать. Настроение хуже некуда. Думал, отвлекусь, но не тут-то было, — он развёл руками и, лениво поднявшись, вышел из игровой. Тихий коридор постепенно засыпал. В палатах гасили свет, а Тарасовна, нервная и раздраженная, стояла у Тимофеевого кабинета и причитала о жизни. Пользуясь моментом, Витька проскользнул в бокс и устало кинулся на кровать. Куцая шторка на окне еле заметно колыхалась от сквозняков, пробирающихся в щели, а само окошко, утыканное тысячами мелких капель, грустно смотрело на вечернее чёрно-синее небо. Хотелось спать. Только спать.