Груз под пломбой

Дмитрий и Анатолий Шестаковы КАВКАЗСКИЙ «БРОНЕПОЕЗД»

Погода в августе выдалась неустойчивая: то солнце асфальт раскаляет, то дождь принимается барабанить и делает дорогу скользкой, как в гололед.

Борис Волков въехал на территорию товарной станции, где слышались свистки сцепщиков, гудки локомотивов и разносившаяся по селектору перебранка диспетчеров. К красным «Жигулям» Бориса подошел сторож одного из складов. Вид у него сегодня был какой-то торжественный. Он поздоровался с Волковым и шепнул, обдавая запахом спиртного:

— Все в порядке, «бронепоезд» с Кавказа прибыл.

Борис кивнул головой и вырулил к запасным путям, туда, где возле эстакады стояли спецвагоны. Он сразу увидел не совсем обычные по конструкции вагоны, почувствовал, как одновременно его охватывает радость и бросает в дрожь при одном взгляде на массивную дверь посредине вагона и решетчатые окна. Он знал: за дверью находится единственное купе, а перед купе и позади его — по цистерне.

Волков остановил машину. Навстречу ему из вагона спустился Вагиф. Прежде чем поздороваться, оба посмотрели на часы, — ровно десять. И тот и другой — люди пунктуальные, за что и ценят друг друга.

Вагиф — плотный сорокалетний мужчина с легкой проседью в густых черных волосах и тяжелым взглядом. Он крепко пожал Волкову руку и пригласил в вагон.

В купе под привинченным к стене квадратным столиком и на диване были сложены резиновые, похожие на кислородные, подушки. Руки Волкова задрожали от возбуждения: он прекрасно знал, что в подушках не кислород.

— Шесть, — сказал Вагиф, — как договаривались. — И добавил: — Если нужно, могу еще пятнадцать сделать?

— Нет, Володя, это лишнее. Да и куда я их размещу? У меня ведь не грузовой фургон.

— Деньги принес? — спросил Вагиф, усаживая гостя на диван, и, сдвинув башенку подушек в угол, сел рядом.

— Деньги после реализации. Привезу завтра утром.

— Лучше бы сегодня вечером, — улыбнулся Вагиф дюжиной золотых коронок. И добавил с теплотой в голосе: — Ты ведь знаешь адрес. Я остановился, как всегда, у своей подруги.

— Если сегодня, — ответил Волков с сомнением, — то лишь после двенадцати.

— Приезжай в любое время, — ободрил его Вагиф, — не стесняйся, пожалуйста. Я поздно ложусь… Выпьешь на дорожку?

— Только пятьдесят граммов.

Проводник поставил на столик тарелку с огромной, распираемой соком золотистой грушей и канистру с длинным носиком — в таких автомобилисты держат жидкое масло для коробки передач.

Вагиф разрезал грушу и налил из канистры четверть стакана.

— Вот это, — сказал он, — настоящий отборный коньяк. — Такой в продажу не идет, — объяснил Вагиф. — Знаешь, как в том анекдоте? У рабочего коньячного завода спрашивают: объясни, пожалуйста, почему на одних бутылках нарисовано три звездочки, на других четыре или пять? А тот отвечает: сам не понимаю! Из одной ведь бочки наливаю… Кушай, Боря, грушу. Кушай. После такой груши никакое ГАИ не определит, пил ты или нет. Кстати, если гаишники заинтересуются твоим грузом, что ты им скажешь?

— Скажу: решил жениться и к свадьбе заготавливаю. А в подушки перелил, чтобы бутылки в пути не разбились.

— Правильно, — одобрил Вагиф рассеянно. — Ума не приложу, куда остальные пятнадцать подушек пристроить? С Аликом, вертопрахом, связываться не хочется. Но и в вагоне их держать нежелательно…

— Скажи лучше, — сказал Волков, — как ваш «бронепоезд» на этот раз добрался?

— Плохо! — с сердцем ответил Вагиф. — Другие вагоны с большим недоливом. Вот и простаиваем на запасном пути: проводники пополняют цистерны. Пока до горловины не дольют — нельзя на завод трогаться.

Волков удивился:

— Разве проводники решают, когда и куда состав подать?

— А кто по-твоему?

— Я думал, что это зависит от начальника станции… Ну, от машиниста… словом, от железной дороги.

— От железной дороги теперь ничего не зависит, — стал объяснять Вагиф. — Ты знаешь, что с людьми я стараюсь жить в мире и дружбе. С машинистом еду как с хорошим приятелем и никогда его не обижаю. Если надо, я забираю у него накладную на груз и вагонный лист, а вместо них даю другие, которые сам выписываю. По этим документам он везет меня туда, куда мне нужно. Вот и сейчас привез не на коньячный завод, а на станцию…

— Потому, что «бронепоезд» еще не снаряжен как надо?

— Вот именно. Ты знаешь, что у меня в Ленинграде живет хорошая подруга. Я у нее всегда гощу и, когда хочу задержаться, захожу в техническую контору на станции. Там женщины сидят, подачей вагонов занимаются. Одному, ты понимаешь, надо быстрей уехать, другому — наоборот. Каждый со своим подарком, естественно, приходит. Бедные эти женщины до того в бумагах запутались, что уже ничего толком понять не могут. Хочешь по-человечески с ними договориться — презент сделай, не хочешь — сам незаметно вагонный лист забери. Они из-за потери документов задерживают отправку, ставят вагоны на запасной путь. Так и на этот раз пришлось сделать из-за моих идиотов.

Волков поинтересовался:

— А чем разбавляете коньяк?

Вагиф усмехнулся:

— Мы здесь не буфетчики, но коктейль устраиваем не хуже их. «Бурый медведь». Не слыхал про такой? Разница только в количестве: у них — стаканы, у нас — цистерны. А технология та же самая — в коньяк добавляется спирт с водой. Берем, скажем, два бидона спирта и пять-шесть ведер воды, чтобы примерно сорок градусов крепости выдержать. Ты же знаешь, как у нас пьют коньяк — будто самогон, стаканами. На вкус внимания почти никто не обращает. Поэтому самое важное в нашем деле — градусы.

— Все-таки не понимаю я, — признался Волков, — как вам удается брать груз? Ведь он же под пломбой!

Вагиф как-то грустно посмотрел на Волкова.

— Пломба это чушь. Можно новую навесить, можно и совсем не трогать, а просунуть в смотровое отверстие шланг и накачать коньяка, сколько хочешь. Ведь его в каждом вагоне по тридцать тонн налито… Пломба — туфта, а вот груз — дело святое. К сожалению, многие у нас этого не понимают.

Благоговейные слова Вагифа о грузе показались Волкову не совсем понятными. Он слушал не без удивления. Вагиф продолжал:

— Вот возьми наш «бронепоезд». На юге его наполняют по-купечески — с верхом. Причем коньяк — повышенной крепости: 40,3 градуса. В магазине он, конечно, не такой уже крепкий и на вкус не тот, не совсем кавказский. Без этого не обходится. Но ведь нельзя же на людей совсем наплевать и лить в бутылки из-под коньяка простую чачу. Меру надо знать. А главное, я считаю, надо быть человеком. Если ты можешь сделать десять тысяч — оставь себе две, а восемь отдай людям. А получается, что кое-кто готов половину коньяка по пути в Ленинград пустить налево, не думая ни обо мне, ни о тебе, ни о покупателе! — Вагиф с досадой стукнул кулаком по столу.

«Любопытная теория, — подумал Волков. — И воруй, и человеком оставайся. Что-то новенькое». Он хотел переспросить, но удержался. Упоминание о воровстве могло обидеть Вагифа.

— Ну, — сказал Волков, доедая грушу, — давай подушки грузить, пока ОБХСС не нагрянул.

Небольшое облегчение Волков почувствовал только на Выборгском шоссе. Он не спеша вел машину по асфальту, подогретому августовским солнцем. В багажнике и на заднем сиденье «Жигулей» лежали наполненные коньяком «кислородные» подушки — шесть штук. А рядом с Волковым сидела Люба. Ему пришлось сделать по городу круг, чтобы захватить ее с собой. Вообще-то говоря, посторонних в это дело вмешивать не следовало, тем более женщину, но Люба давно просила вывезти ее за город, пока не кончилось лето. И, самое главное, она обладала деятельной и оптимистической натурой и умела поднять настроение Волкова, которое последнее время оставляло желать много лучшего.

Люба беззаботно откинулась на обтянутую кожзаменителем удобную спинку сиденья, небрежно скрестила чуть полноватые загорелые ноги и любовалась бегущими за окнами машины деревьями.

Ей нравилось негромкое рокотание двигателя. У «Жигулей» оно ровнее и приглушенней, чем у «Москвича», на котором она еще недавно ездила с теперь уже бывшим мужем. Они развелись год назад, и машину пришлось продать.

Владелец «Жигулей» Волков был Любе по душе. Он казался ей милее бывшего мужа, а его новые «Жигули» внушали большую симпатию, чем проданный «москвичонок».

Свободная поза женщины, ничем не омраченное лицо говорили, что ей все равно, куда ехать. Она катается просто так, ради удовольствия, и не преследует никакой цели. По крайней мере, в настоящий момент.

— Скажи, Боб, куда мы направляемся? — обратилась она к Волкову. — Хочу знать, на что настраиваться.

— К Виктору Робертовичу.

Так звали его приятеля, директора популярного загородного кафе.

— Это называется «отдохнуть в лесу»? — засмеялась Люба. — Ну что ж, по крайней мере, сыты будем. А подушки, стало быть, подарок Робертовичу? — Она повернулась к Волкову. Глаза ее еще светились смехом.

— Почти. Я отдам их за полцены, а он реализует в своем кафе с полуторной наценкой.

Лицо Любы посерьезнело.

— Что в подушках?

— Коньяк. Двести десять литров.

— Где же ты его достаешь?

— Его доставляет в Ленинград кавказский «бронепоезд». Так называют состав с цистернами, в котором перевозят коньяк. Робертович возьмет у меня коньяк по четыреста рублей за подушку, а на товарной станции цена подушки — полторы сотни. Давай подсчитаем прибыль, чтобы не ошибиться. — Волков сбросил скорость. — Я умею правильно выбрать главное направление, но часто ошибаюсь в арифметике…

С полминуты Волков помолчал, производя в уме несложные вычисления.

— Короче, на обратном пути от Робертовича у нас с тобой будет две тысячи четыреста рублей. Из них девятьсот я, к сожалению, должен отвезти Вагифу. Таким образом, останется всего полторы тысячи. Гонорар за сегодняшнюю поездку! А ты говоришь — отдых на природе…

Волков снисходительно потрепал правой, свободной от руля, рукой Любины волосы. Она помрачнела, взгляд ее потускнел. Поездка больше не доставляла ей удовольствия.

— Зачем тебе это? — спросила она бесцветным голосом.

— Деньги-то? — Он покосился на Любу и криво усмехнулся.

— В том числе и деньги. Раньше ты говорил, что хочешь иметь машину. Прекрасно! Ты своего добился. Чего тебе не хватает еще?

— Сказал и сделал.

— О да, ты человек деловой. Даже слишком. — В ее голосе прозвучал вызов.

— Скажи, только без эмоций, чем ты недовольна? Чего от меня добиваешься?

Отвернувшись к правому окну, Люба ответила:

— Мне от тебя ничего не нужно, ты это прекрасно знаешь. А вот к чему стремишься ты, мне неясно. Видно, собираешься всю жизнь трепать нервы и себе и людям…

Волков вздохнул:

— Тогда деньги нужны были на машину. Теперь на ее эксплуатацию. Один бензин сколько стоит! Вот я на работе получаю двести рублей в месяц. Скажи, могу я из своей зарплаты выкидывать на заправочной станции по шестнадцать рублей за бак? А я заправляюсь через день. Но ведь я не только езжу, мне и отдохнуть хочется, сходить в кафе, ресторан. Разве они существуют не для трудящихся? Вот мы с тобой посидели в субботу в «Европейской». Разве мы шиковали? Нет, только поужинали с шампанским, верно?

— С двумя бутылками, — уточнила она.

— Поужинали скромно, а тридцатник тем не менее пришлось заплатить… — продолжал он. — Пойми меня. Я не какой-нибудь зарвавшийся спекулянт, нет. Просто хочу жить по-человечески… А на работе, как ни крутись, мне никогда не прибавят к окладу больше пятидесяти. Понимаешь?

Люба отрицательно покачала головой.

— Мне, — сказал он, сбрасывая скорость перед постом ГАИ, — необходимы полторы-две тысячи в месяц. Поверь, что от большего я сам отказываюсь. Вагиф поначалу предложил мне двести подушек, а я взял шесть — ровно столько, сколько нужно. Через месяц снова придет «бронепоезд», и я опять возьму столько же.

— Слово-то какое страшное: «бронепоезд»…

Впереди, там, где заканчивался спуск, посреди перекрестка стоял милицейский мотоцикл и рядом с ним — милиционер, на руке которого покачивался полосатый жезл.

— Неприятное слово, — согласился Волков, и Люба заметила, как лицо его исказила гримаса. — Но я тем не менее хочу жить.

— Нет, Боря, — сказала она, — в тюрьму ты хочешь…

Михаил Гаврилович Кранов, немолодой следователь, с недовольным видом перебирал на столе бумаги только что врученного ему прокурором уголовного дела — оно относилось к подследственности милиции. Но прокурор, начавший разговор издалека, очень уж сетовал на плохую сохранность железнодорожных грузов, говорил о жалобах, поступающих в прокуратуру по поводу различных безобразий, творимых некоторыми проводниками в пути и на станциях. Распоясались, дескать. «Зайцев» провозят целыми партиями без всяких билетов, а деньги кладут в карман. Превратили, мол, железную дорогу чуть ли не в рынок: кое-кто торгует государственным грузом, как своим собственным, особенно таким, который легко сбыть, — стройматериалами, промтоварами, спиртным.

Прокурор нарисовал Кранову картину произвола, требующего немедленного вмешательства, и Михаил Гаврилович «клюнул» на эту удочку, ввязался в дискуссию.

Прокурор, как представитель нового поколения юристов, большое значение придавал предупреждению преступлений, экономическим мерам борьбы с ними.

— Нет, — возразил Кранов, — все от того, что слишком уж мы добренькие: одного преступника — на поруки, другого — в товарищеский суд. А неоправданная доброта эта государству дорого обходится…

Прокурор не стал продолжать спор и попросил Михаила Гавриловича разобраться в одном уголовном деле, которое только что возбудила милиция. В общем, получилось так, что Кранов как бы сам напросился…

Следователь углубился в изучение документов. Их было немного: постановление о возбуждении дела, заявление водителя такси, протоколы допросов свидетелей — официантов кафе «Орбита» и сторожа, охранявшего склад на территории товарной станции; кроме того, протоколы изъятия кислородных подушек и постановление о задержании двух подозреваемых.

Перелистав исписанные бланки с грифом Министерства внутренних дел, Кранов связался по телефону с милицией, чтобы узнать о происшествии из первоисточника. Михаил Гаврилович выяснил, что позавчера в отделение позвонил водитель такси и попросил задержать около кафе «Орбита» на Петроградской стороне нарушителя порядка.

Милицейский наряд застал раздраженного таксиста, стоявшего возле своей «Волги» салатного цвета. Счетчик показывал уже 11 рублей 20 копеек, а клиент-пассажир, исчезнувший за стеклянными дверями кафе, появляться, как видно, не торопился.

Водитель, молодой парень с птичьим крючковатым носом, рассказал, что его пассажир — южанин лет двадцати пяти такси взял в районе товарной станции «Нева». Он представился Аликом и, погрузив багаж (несколько кислородных подушек), велел ехать к ресторану Чванова — так по старинке называют некоторые ресторан «Приморский» на Большом проспекте Петроградской стороны. По дороге хвастал, намекал на то, что сам он якобы человек состоятельный. Молодой возраст и несолидный вид пассажира не вязались с его претензиями на солидное положение, и таксист сразу же настроился к нему недоброжелательно.

В ресторане Алик пробыл несколько минут и, вернувшись, потребовал отвезти его в «Орбиту», кафе на том же проспекте. Нехорошие впечатления таксиста о молодом кавказце усилились до предела, когда, подъехав к «Орбите», тот не только не заплатил по счетчику, но и преспокойно сказал, что при себе у него нет ни копейки, но он возьмет у знакомого официанта «столько, сколько нужно».

Вернулся он только через четверть часа. Его действительно сопровождал официант, но вместо денег они принесли пять пустых бутылок. В салоне такси взяли одну из «кислородных» подушек — багаж Алика и развязали торчащую из подушки резиновую трубку. Пахнуло коньяком. Алик с официантом наполнили бутылки.

Пассажир уже был нетрезв и как-то нехорошо возбужден, говорил странные вещи. Так, таксисту, ошеломленному небывалым количеством выпивки, вместо платы за проезд жал до боли руку и говорил: «Друг, подожди еще пятнадцать минут. Мы тут должны по сотке выпить, и я куплю у тебя твою машину. — И тут же, забыв о присутствии водителя, обращался к официанту: — Слушай, дай мне червонец. Я расплачусь с этим вонючим светофором».

Но официант просьбу приятеля игнорировал. С профессиональной ловкостью он сгреб одной рукой все пять бутылок с коньяком и быстрыми шагами вернулся в кафе. «Говорю тебе, еще пять минут — и едем», — заверил Алик водителя и, пошатываясь, ушел следом за официантом.

Тут таксист и позвонил в милицию.

— И, самое главное, — заключил он свой рассказ, — я сразу не понял, но теперь мне ясно, что «бурдюки» с коньяком — ворованные. Парень этот погрузил их мне в машину прямо из товарного вагона. Тогда я не придал значения, — добавил шофер, запинаясь, а теперь мне все ясно… Я в парке нашем таксомоторном слышал от ребят, будто на станцию Нева по ошибке загнали поезд с коньяком. У нас в такси публика шустрая трудится, обо всем первыми узнаем. Ну и разговоры ходили, что когда гастрономы закрыты, на станции можно у проводников выпивкой разжиться…

Два милиционера — лейтенант и сержант — вошли в зал кафе и увидели кудрявого брюнета, заснувшего за боковым столиком. Неподалеку стояли двое официантов, презрительно поглядывавшие в сторону спящего и, очевидно, обсуждавшие сложившееся положение.

— Вот, — старший из них вежливо объяснил милиции, — ввалился к нам пьяный, сел и тут же отключился. Решаем, что с ним делать.

Разговаривать с Аликом было бесполезно. Милиционеры подхватили его под руки, выволокли на улицу и втащили в машину с голубой «мигалкой» на крыше. Лейтенант поехал с Аликом в машине, а сержант сел в такси, сказал шоферу, чтобы тот выключил счетчик, и они тронулись в районное управление внутренних дел.

…Посередине спуска висел знак, ограничивающий скорость тридцатью километрами в час. Спуск заканчивался развилкой, у которой стоял рядом с мотоциклом милиционер с полосатым жезлом в руке. Он пристально вгляделся в номер, потом с усмешкой посмотрел на сидевших в красных «Жигулях» мужчину и женщину. Люба инстинктивно прижалась к Волкову. Обоих охватила тревога.

Милиционер достал из коляски мотоцикла громкоговоритель и сказал на весь окружающий развилку лес:

— Девушка, отодвиньтесь от водителя. Вы мешаете ему управлять машиной!

Волков повернул налево и поехал по шоссе, петлявшему между лесистыми холмами. Люба по-прежнему сидела прижавшись к Волкову. Она чувствовала, как под его рубашкой постепенно расслабляются мышцы, напрягшиеся около поста ГАИ.

— Переживай теперь из-за тебя. Он ведь мог остановить машину, увидеть коньяк. Ну, как бы ты стал оправдываться?

«Все же удивительно чуткими бывают женщины, — подумал Волков, — пока не выйдут замуж. Моя бывшая жена до загса тоже вникала во все мои переживания». Он вспомнил, какой ответ дал Вагифу, когда тот задал тот же вопрос, что и Люба. Но решил, что шутка насчет подготовки к свадьбе сейчас окажется неуместной.

— С какой стати гаишнику интересоваться подушками?

— А может быть, твоего кавказца милиция уже арестовала и теперь разыскивает эти проклятые подушки…

Волков пожал плечами, вздохнул. Он устал вести машину. Увидев знакомую песчаную дорожку, свернул на нее и, недолго попетляв среди леса, выехал на высокий песчаный берег Чертова озера. Раньше он бывал здесь частенько — приезжал с приятелем искупаться или просто полюбоваться мрачным пейзажем. Приятель этот, романтик в душе, говорил, будто сюда надо являться «в главную минуту заката».

Вечерело. Волков и Люба вышли из машины. Обоим не хотелось продолжать неприятный разговор, оба желали сбросить с себя тяжесть нависшей тревоги. На Чертово озеро они поспели в подходящий момент. Озеро сияло в глубине котловины между холмистыми, покрытыми лесом берегами. Дальняя его половина — черная, ближняя — с металлическим зелено-голубым блеском. На всем небе — только одно неровное облачко, укрывшее солнце над темной шапкой сосен противоположного берега. Облако сияло ослепительным золотом, как врата рая.

Они скинули одежду и спустились по крутому обрыву к темной воде. Вода здесь вечером обычно теплая, даже в августе.

Волков окунулся, быстро переплыл на другой берег и там стал по пояс в воде, глядя на скользящую по темному озеру Любину голову и выбрасываемые над поверхностью ее руки. Он был как во сне. Его не покидало ощущение, будто все это с ним уже происходило.

Когда они пошли к машине, Люба сказала:

— У чертей неплохой вкус, если они здесь водятся.

Борис посмотрел на часы: до закрытия кафе, где его ждали, оставалось двадцать пять минут.

— Послушай, — сказал он Любе, — а чего ради мы с тобой так спешим? Надоела мне эта гонка. Подождет Виктор Робертович до утра, а Вагиф и подавно. Давай-ка заночуем здесь.

Он принялся вытаскивать из салона машины «кислородные» подушки и откидывать назад спинки передних сидений, готовя постель. Ночь была теплая, звездная. Полная луна освещала забывших все на свете Волкова и Любу. Это была лучшая в их жизни ночь.

Утром Люба сказала Борису:

— У меня к тебе две просьбы: женись на мне и выброси подушки к чертям в озеро.

Он шутливо ответил:

— Что касается первой просьбы, то еще неизвестно, хорошо или плохо это будет для каждого из нас. А вторая — явно невыполнима. По крайней мере, сегодня.

— Да это же так просто, Борька! — Люба высунула из машины босую загорелую ногу и пнула покрытую росой резиновую подушку. — Раз — и в озеро!

Волков усмехнулся:

— А мои обязательства перед Вагифом? Вот пойди и объясни ему, что он поступает нехорошо… Не хочешь ты понять, что дело тут совсем не в Вагифе и не во мне. Не мы, так другие. Ведь многие не хотят мириться с тем, что другие живут обеспеченнее, и стремятся нагнать счастливчиков во что бы то ни стало. А на железной дороге, я тебе скажу, порой царит такой беспорядок, что грех им не воспользоваться.

— Да на что тебе это? Ты же талантливый человек, тебя на работе ценят, а ты по ночам зубами скрежещешь от тревоги. Неужели тебе жить вот так нравится?

— Представь себе, не очень.

— Боря, я тебя прошу, Боренька! Брось все это!

— Может быть, — сказал он рассеянно и сел за руль. — Пускай это будет в последний раз, но сегодня я должен довести дело до конца.

…Последним документом в пока еще тонком, только что возбужденном уголовном деле о хищении коньяка был протокол допроса подозреваемого. Алика допросили в милиции утром, как только он очнулся. Воля его была парализована тяжелым похмельем, он не противился следствию и рассказал, что вчера вечером побывал на станции Нева, где знакомый проводник по имени Вагиф попросил его продать похищенный коньяк и помог нагрузить в такси семь «кислородных» подушек с этим крепким напитком. Алик решил сбыть коньяк знакомым официантам в кафе. В результате сделки после окончательного расчета с Вагифом у него в руках должно было осесть 1750 рублей наживы. Но на радостях он, не доведя дела до конца, напился в кафе «Орбита», заснул и дальнейшего не помнит.

Алика отправили в изолятор предварительного содержания.

Следователь Кранов не любил чисто кабинетной работы. Для себя он считал совершенно необходимым побывать на месте, где было совершено преступление, изучить обстановку, поговорить с людьми.

— Взглянем хоть на «бронепоезд» кавказский, — Сказал он шоферу, выходя из машины на станции Нева.

На запасном пути стоял вагон с решетками на окнах и дверью посередине. Остальные вскоре после появления милиции дежурная по станции отправила на коньячно-разливочный завод. Около вагона находились несколько железнодорожников и милиционер. Кранов поздоровался, поднялся по железной лесенке и вошел в купе. На диванчике сидели капитан милиции из ОБХСС и сорокалетний мужчина с тяжелым взглядом темных глаз.

— Кто хозяин будет? — спросил Кранов вместо приветствия.

— Теперь вы здесь хозяева, — угрюмо ответил Вагиф.

Капитан кивнул в его сторону.

— Это Валька, судимый ранее за коммерческое посредничество. Пытался убежать, как нас увидел. Но бегает неважно, сразу видно, что спортом не занимался.

— Какой там спорт, — буркнул проводник. — Мне семью содержать надо: двое малых детей, жена не работает…

— А получаешь сколько? — спросил Кранов.

Вагиф усмехнулся:

— Сто двадцать восемь рублей восемьдесят шесть копеек — мой средний заработок.

— Но, я думаю, Валёк, семья твоя не в прогаре, — сказал капитан.

Он приоткрыл дверцу, ведущую из купе в отсек, в котором вытянулась на полвагона круглая цистерна. Вдоль нее на полу лежали «кислородные» подушки, разрисованные рябиновыми листьями. Наполненные и пустые. Под кранам, внизу цистерны, стоял жестяной чайник.

— Вот, — продолжал капитан, — полюбуйтесь, Михаил Гаврилович, на Валькин магазин. Восемь бурдюков с коньяком и один со спиртом. Коньячок слил, спиртом разбавил — и, глядишь, три-четыре тысячи рублей из рейса жинке доставил. А может, и гораздо больше. Вон сколько у него бурдюков заготовлено!

Подушек было не меньше пятидесяти.

— Сидеть тебе, парень, — вздохнул Кранов.

— Не торговал я, — возразил Вагиф глухим, безнадежным голосом, глядя усталыми глазами на следователя. — Коньяк сливал в подушки, это верно. Но зачем сливал? Кран у меня в пути потек, потому и пломбу пришлось сорвать. Я коньяк переливал, чтобы сберечь государственное имущество…

— Напрасно вы говорите неправду. — Кранов перешел на официальный тон. — Задержали мы одного из ваших клиентов.

— И второго найдем, — вставил слово капитан. — Тут сторож вчера дежурил в одном, из складов, он запомнил номер красных «Жигулей», которые у вагона останавливались: БЛД 22-11.

— Ищите, — буркнул Вагиф. — Каким глупым надо быть человеком, чтобы признаться в том, чего не было. Не брал у меня никто коньяк. Гости приезжали, а торговли никакой не было. Смотрите сами — полная цистерна. По самую горловину налита. Чего еще нужно?

— Так ведь я экспертизу назначу, — объяснил Кранов. — Она покажет, что там внутри: коньяк или «мишка бурый». Так ведь, кажется, смесь коньяка со спиртом называется? Скажите лучше, Вагиф, откуда у вас спирт?

— Купил у проводника во время стоянки в Тамбове.

В душе следователя все кипело от возмущения: как могли работники дороги доверить 30 тонн коньяка человеку, уже судимому за хозяйственное преступление! Вслух же сказал:

— Я вас задерживаю по подозрению в хищении государственного имущества, совершенном в особо крупном размере. Сейчас поедете с нами в изолятор.

Сидя в машине рядом с шофером, Кранов думал о том, что хищения грузов на железной дороге совершаются что-то слишком часто. На прошлой неделе, например, он прочел в сводке о разоблачении группы железнодорожников на станции Тихорецкая Северо-Кавказской железной дороги. Они совершили больше сотни хищений из вагонов, ущерб измеряется многими тысячами рублей…

«А все потому, — сердился следователь, — что кое-где слаба дисциплина. В прокуратуре только и слышно: то вагон с одеждой стоит без охраны, и из него уже полсотни костюмов пропало, то арбузы загнали не на ту станцию, и пока решали, куда везти, 17 тонн их сгнило… А кто поставлен охранять груз? Случается, первый встречный, вот вроде Вагифа. Неудивительно поэтому, что иногда преступления совершаются при участии железнодорожников и даже работников военизированной охраны!»

В изоляторе, в камере для допроса, провели опознаете. В присутствии двух понятых посадили на стулья трех человек, в том числе и проводника. Затем ввели Алика — нечесаного, осунувшегося, потрясенного. Он сразу, не колеблясь, показал на Вагифа. Тот в ответ обругал его на своем родном языке.

Сразу после этого Кранов удалил посторонних и провел очную ставку. Алик, не глядя в глаза Вагифу, подробно рассказал о том, что с ним произошло накануне. По его словам, ему понадобилось во что бы то ни стало угостить приятелей. А денег не было — финансовые затруднения. Кстати, на этой почве у него скандалы с женой. Он хоть и числится буфетчиком в столовой, но второй месяц фактически не работает, ищет себе дело по душе…

Одним словом, решил он одолжить несколько бутылок у Вагифа, который, как было Алику известно, прибыл в Ленинград с очередным рейсом. Он знал, что Вагиф — человек состоятельный и щедрый. Взял такси, потому как, несмотря на временное безденежье, не мог привыкнуть ни к какому иному транспорту, и приехал на товарную станцию. У знакомого вагона еще и «жигуленок» красный стоял.

Вагиф встретил его не только приветливо, но и оказал доверие. Вручил под честное слово семь наполненных коньяком резиновых подушек и посоветовал продать их по 400 рублей за каждую. Себе же спросил значительно меньшие деньги, из расчета 150 рублей за подушку. Да и то не сразу, а после реализации…

Сидя напротив Алика, Вагиф смотрел на него с величайшим презрением и время от времени закатывал под припухшие веки глаза, тяжело вздыхал. Потом сказал:

— Да, теперь я вспомнил, что вручил этому парню семь подушек с коньяком…

Сделав это признание, Вагиф попросил разрешения позвонить по телефону. Ему разрешили. Набрав номер, он полным горечи голосом заговорил с какой-то женщиной, не стесняясь присутствия посторонних, называл ее «любовь моя» и сообщил, что арестован и увидит ее теперь очень нескоро, лет через двенадцать.

Слушая его, Кранов прикинул в уме срок наказания, который мог назначить проводнику суд, и пришел к выводу о неплохой юридической подкованности задержанного.

Отправив Алика в камеру, следователь сказал:

— Ну, Вагиф, теперь назовите других соучастников. Меня прежде всего интересует водитель красных «Жигулей». Его фамилия Волков. Мы с ним еще не разговаривали, и весьма вероятно, что он станет отрицать свое участие в преступлении. В таком случае изобличить его мы сможем только с вашей помощью. Сами понимаете, что содействие следствию в вашем положении не повредит…

Вагиф долго молчал, опустив на грудь квадратный подбородок. Потом медленно проговорил:

— Устал я очень. Подумаю.

…Когда они подкатили к кафе, то увидели небольшую очередь перед дверью. Швейцар, несмотря на то, что кафе было наполовину пусто, почему-то сдерживал публику. Очевидно, для того, чтобы создать иллюзию повышенного спроса на посещение этого заведения. Но услышав магическое «к Робертовичу», он сразу же пропустил Бориса и Любу, вызвав этим недовольство публики.

Директор, в элегантном костюме, свежайшей рубашке и модном галстуке, сидел за Т-образным столом в своем кабинете. У Виктора Робертовича были подкрашенная в ярко-черный цвет бородка клинышком и запоминающийся пронзительный взгляд. Сейчас директор занимался своим любимым делом — распекал подчиненного. Перед ним навытяжку стоял метрдотель и оправдывался:

— Виктор Робертович, в последний раз. Я строго предупредил официантку…

— Как ты не понимаешь, — говорил директор, не слушая его и чертя в воздухе пальцем. — Сегодня мало быть хорошим человеком, нужно еще честно делать свое дело. А официантка у тебя по-прежнему, по старинке обсчитывает… Здравствуй, Боря! — Не вставая, директор протянул руку Волкову, который вместе с Любой подошел к его столу.

Метрдотель и женщины, сидевшие на стульях, расставленных вдоль стены, с уважением покосились на Волкова, которого так дружески приветствовал директор.

А Виктор Робертович, которому собственная речь доставляла заметное удовольствие, продолжал:

— Ты объясни своей официантке: еще хоть раз услышу, что она обсчитала клиента, сразу уволю. Усвойте вы наконец: все мы здесь как одна семья. Прежде всего надо думать о престиже заведения, а потом уже о себе. Если человек этого не усвоил, то лучше ему вовремя уйти, пока он не испортил жизни себе и другим… Можешь быть свободен, — сказал директор метрдотелю. — И распорядись, чтобы сюда подали два завтрака, — он кивнул в сторону севших к столу Бориса и Любы. — А еще лучше — принеси сам.

Когда посторонние вышли, Виктор Робертович, глядя на Волкова, проговорил с укором:

— Я ждал тебя ровно до половины второго ночи.

— Обстоятельства задержали, — ответил Волков. Ему не хотелось оправдываться. Он думал только об одном: поскорей бы развязаться с коньяком, а заодно с Робертовичем и Вагифом.

В дверь постучали. Вошел метрдотель с подносом. В кабинете запахло только что снятыми с вертела жареными цыплятами. Метрдотель поставил перед Волковым и Любой фужеры, тарелки, разложил цыплят, зелень, маслины, бутерброды с черной икрой, бесшумно открыл бутылку полусладкого шампанского.

— Стеклотара у нас готова? — спросил директор.

— Со вчерашнего вечера, — немедленно откликнулся метрдотель.

— У входа стоят «Жигули». Перегони, пожалуй, машину к черному входу, перетаскай в подвал «кислородные» подушки и срочно займись разливом…

Метрдотель кивнул и вышел. Теперь директор без лишних свидетелей мог рассчитаться с Волковым за коньяк. Он похлопал себя по карману пиджака и вспомнил, что денег в бумажнике было недостаточно. Робертович потер лоб, глянул на циферблат ручных часов и сообразил, что в кассе кафе уже должна скопиться необходимая ему сумма.

— Закусывайте. Я скоро буду, — сказал он и удалился вслед за метрдотелем.

Люба поняла, куда направился директор, и ее снова охватил страх. Чтобы отвлечься, она принялась рассматривать просторный стеллаж с книгами. За стеклом, как на витрине, были выставлены дефицитные, не поступающие в широкую продажу издания: Булгаков, Белый, Фицджеральд. А сбоку, словно напоминание о недюжинных способностях директора, лежала голубая стопка журналов — все двенадцать номеров «Вопросов философии» за 1983 год.

— Как тебе завтрак? — спросил Волков, взявшись за телефонную трубку. Он набрал номер квартиры, в которой жила подруга Вагифа.

Люба ничего не ответила.

— Здравствуйте, — сказал Борис в трубку. — Я обещал Вагифу приехать вчера, но в пути задержался… Что вы сказали? — Волков побледнел. Глядя на него, стала белой, как бумага, и Люба. — Забрали в милицию? Подушки искали?

На пороге появился Виктор Робертович. Он не слышал, о чем говорил по телефону Волков. В руках директор держал большой арбуз.

Заперев дверь на ключ, Робертович поставил арбуз на стол, поинтересовался:

— Наши друзья-южане на море не приглашают? — Колючие глаза внимательно смотрели на Бориса и Любу.

— Разговора не было, — пробормотал Волков.

— Когда же теперь ждать следующий «бронепоезд»? — Робертович достал из кармана бумажник и отрывистыми движениями стал выдергивать из него и бросать на стол сотенные купюры. Отсчитал две тысячи четыреста. Волков забрал деньги и сунул их в карман. Люба смотрела на происходящее широко раскрытыми, полными ужаса глазами.

— Теперь, наверное, уже в сентябре. — Директор присел к столу рядом с Любой и, еще раз всмотревшись в лица своих гостей, заметил: — Что-то вы, ребята, нерадостные сегодня?

Волков отозвался:

— Сон я видел очень неприятный. Нервы разгулялись, прямо-таки мания преследования. Скажи, пожалуйста, Витя: ты-то сам уверен в нашем коньячном бизнесе?

Директор поморщился.

— За своих людей я отвечаю. У нас в общепите характеры куются железные. И команду себе я умею подбирать.

— Вот ты не сомневаешься в своих ребятах, а в моих? Да и на кого в таких вещах можно до конца положиться?

При этих словах Робертович недоуменно вскинул плечи и поднял высоко брови.

— Я твоих кавказцев не знаю и знать не желаю. Я имею дело с тобой.

Люба, следуя избранной с самого начала линии, не вмешивалась в мужской разговор, но Борис видел, как хотелось ей поскорее вырваться отсюда.

— Ты частенько говоришь, Виктор, о том, что игру следует вести по правилам. — Голос у Волкова звучал невнятно, словно у него болели зубы. — Но не забывай об одном из них: важно вовремя уйти со сцены…

На пульте загорелась сигнальная лампочка. Директор протянул через стол руку и, снимая телефонную трубку, ответил Волкову:

— Вовремя уйти — это лозунг самоубийц. А я хочу, чтобы жизнь, — телефонной трубкой Робертович обвел вокруг себя, — продолжалась… Слушаю, — рыкнул он в трубку. — Та-ак… Этого только не хватало. Спасибо, я ваш вечный должник. Как вы смотрите на балык осетрины? У нас найдется на складе. Ну, как знаете.

Директор окончил разговор и нажал кнопку селектора, соединявшего его с подвалом.

— Сколько успел сделать? — спросил он метрдотеля.

— Десять бутылок, Виктор Робертович.

— Прервись. Мне тут позвонили. Говорят, к обеду надо ждать внеплановую ревизию. Не знаю, с чего бы это. — Он сердито посмотрел на автоматически утратившего его доверие Волкова. — Так что ты, пожалуй, быстренько перелей все обратно и на своей «Волге» отвези подушки к себе на дачу. Пусть полежат неделю-другую. Ничего, — добавил он со злой веселостью, обращаясь уже к Волкову и Любе, — выдержанный коньяк больше ценится.

Обратный путь всегда быстрее. Погнав машину с такой скоростью, с какой только позволяла неширокая и довольно извилистая дорога, Волков в первые минуты почувствовал некоторое облегчение.

Люба не осуждала Бориса. Напротив, она говорила, что Вагиф не выдаст. Ему, дескать, нет для этого никакого резона. Но в ее голосе не слышалось уверенности, скорее — безнадежность. Она умоляла Бориса раз и навсегда бросить рискованный промысел.

Волков молчал. Мысли его путались…

Пошел дождь. Дорога, сделалась скользкой. Но Борис не замечал этого. Глядя на стремительно набегавшую ленту асфальта, он все сильнее давил ногой на акселератор. Его не радовала достигнутая цель: ни то, что теперь не нужно думать, как сэкономить шестнадцать рублей на бак бензина, ни то, что в ближайшее время сможет каждый вечер ужинать в ресторане. Деньги (толстая пачка в левом кармане), казалось, давили на сердце. Тяжесть событий последних дней навалилась Волкову на плечи, крепко прижимала его к сиденью машины. Думать не хотелось. Чудилось, будто от проклятых мыслей можно уехать, стоит лишь прибавить скорости. И Борис давил на акселератор…

Хватит ли у него воли отказаться от новых сделок, предлагаемых Робертовичем? Как быть с Любой, которая за одну поездку осунулась и постарела, словно заболела? Как быть с деньгами Вагифа? Девятьсот рублей — его доля… «Ах, да, — вспомнил Волков, — ведь Вагифа арестовали. Куда же я теперь спешу? В засаду? К разоблачению?»

В отчаянии он даже застонал и выжал педаль до отказа. Двигатель взревел. Люба в страхе прижалась к Борису, навалившись на его руку, державшую руль. Машину повело вправо, туда, где на обочине лежали балки из железобетона. Волков попытался ее выправить, но «Жигули» развернуло задом наперед. На секунду ему показалось, будто он, как в замедленной киносъемке, возвращается в прошлое: мелькнули полосатый жезл на руке гаишника, колючий взгляд и неестественно черная бородка Робертовича, неровная поверхность Чертова озера, освещенная закатным солнцем…

Ударившись колесами о железобетонную балку, машина опрокинулась в кювет. «Конец», — успел подумать Волков.