Грязная история

Глава 1

Мы дождались десяти часов и лишь тогда рискнули покинуть каюту.

Я с огромным трудом убедил Гутара одолжить мне бритву. Сдался он, только уразумев, что, если я покажусь в таком диком виде офицерам судна, это подпортит и его репутацию. Все же француз уступил очень неохотно, и, когда я вернул бритву, аккуратнейшим образом ее промыв, Гутар еще раз прополоскал ее собственноручно. Можно подумать, у меня корпускулы, а то и что похуже. Но все-таки мысль о том, что нам надо произвести как можно более благоприятное впечатление, видимо, не пропала втуне, поскольку Гутар отдал мне старую рубашку с коротким рукавом, — моя сильно изорвалась, когда меня втаскивали в проклятый люк.

На верхней палубе мы отыскали небольшую столовую, и темнокожий стюард принес нам кофе с тостами. Этот малый говорил по-французски, но Гутар сказал, что он сенегалец. Чуть позже появился какой-то офицер — сухощавый молодой человек с одутловатым лицом, впрочем довольно крепкий на вид. Кивнув нам, он уселся на дальнем конце стола. Стюард тотчас подал кофе и фрукты. Как только он вышел, офицер снова взглянул на нас.

— Насколько я понимаю, вы новые пассажиры, — заметил он по-французски.

Гутар кивнул:

— А вы часто принимаете пассажиров?

— Не слишком. Все зависит от капитана. — Он употребил слово «patron» и усмехнулся. — Иногда он не прочь оказать кому-нибудь услугу. В этом рейсе вы пока единственные.

— Что значит «пока»?

— Иногда в Адене мы берем несколько человек и селим на палубе. Арабы вечно хотят переправиться из Адена в Занзибар, но после них весь корабль воняет.

— Из-за нас вам это не грозит.

— Верно. — Офицер вновь улыбнулся. — Но если вы не против, хочу предупредить, что вы заняли за столом место капитана.

— Спасибо, — кивнул Гутар, продолжая сидеть как ни в чем не бывало.

Я хотел подняться, но моряк махнул мне рукой:

— Можете пока не беспокоиться. Но вообще-то на «Вольвертеме» это единственная формальность, которую мы соблюдаем. Все, включая самого капитана, глубоко равнодушны ко всякого рода церемониям.

Он оказался большим любителем поболтать.

Выяснилось, что, несмотря на либерийскую приписку, «Вольвертем» принадлежит бельгийской компании. Офицеры — сплошь бельгийцы и немцы, а матросов набрали из сенегальцев и алжирцев. Судно плыло из Антверпена в португальскую колонию Лоренсу-Маркиш в Восточной Африке с грузом стальной арматуры для строительства. Во всяком случае, следовало уповать, что оно туда доберется, поскольку неприятности с конденсатором уже вынудили «Вольвертем» зайти на ремонт в Пирей и проторчать там целых две недели. Однако не исключалось, что конденсатор опять даст слабину. По словам третьего помощника Бержье, всякого рода нарушения графика для команды «Вольвертема» давно стали привычным делом.

За ленчем мы познакомились с капитаном Ван-Бунненом — тощим седым фламандцем с вытянутой физиономией, горькой складкой губ и тяжелыми, набрякшими веками. Я дал бы ему лет пятьдесят. Если командование «Вольвертемом» было высшим достижением мореходной карьеры Ван-Буннена (а это явно соответствовало действительности), у него были веские причины для недовольства.

Сначала капитан совершенно не обращал на нас внимания. Поскольку он получил от Геннадио или его агента приличную взятку за то, чтобы не видеть, как мы проникли на судно, меня такое поведение не удивляло. Видно, Ван-Буннен предпочитал игнорировать свидетелей своей продажности. Остальные офицеры, включая старшего механика, немца, встретившего нас на борту, и дежурного Бержье, который до появления капитана без умолку болтал, тоже старательно нас не замечали. Скорее всего, и они получили определенную мзду.

Если Гутар не выносил поучений, то еще менее был склонен терпеть равнодушие к своей особе. По мере того как все насыщались, его крысиный оскал становился все более зловещим. Наконец, когда подали кофе, он, не выдержав, направился к Ван-Буннену.

— Ив Гутар, капитан, — представился он. — Рад с вами познакомиться.

Капитан, смущенно помедлив, с неохотой пожал протянутую руку.

— Ван-Буннен, — проворчал он.

Гутар указал на меня:

— А это мой друг месье Симпсон.

Мы с капитаном промычали друг другу нечто весьма невразумительное.

— Мы искренне надеемся, — бодро продолжал Гутар, — что наш довольно необычный способ появления на вашем судне не будет превратно истолкован. Нам, журналистам, как вы понимаете, порой случается раздобыть сведения о неприглядных, а то и скандальных историях, каковые политики предпочли бы замять. И тогда приходится путешествовать самым невероятным образом.

— Да-да, конечно, — промямлил капитан.

Поверил Ван-Буннен этой чепухе или нет — трудно сказать, но в тот момент ему было проще сделать вид, будто он принял ее за чистую монету. Версия Гутара избавляла капитана от неловкости в общении с нами, и он представил нас своим офицерам.

Это было в среду. До Порт-Саида же предполагалось добраться в пятницу. К вечеру четверга Гутар и капитан стали неразлучными друзьями. Меня это не волновало — я вполне мог побыть наедине с собой, пытаясь уверовать, что завтра никогда не настанет и мне нет нужды задумываться о будущем.

Стояла на редкость теплая ночь, и, вместо того чтобы спать в душной каюте, я задремал в шезлонге на палубе. Неожиданно появился Гутар и, подтащив другой шезлонг, поставил его рядом с моим.

Француз побывал у капитана, и теперь от него разило джином. Впрочем, он не был пьян и говорил совершенно нормально, разве что стал немного дружелюбнее обычного.

— Знаете, в чем беда нашего капитана? — начал француз.

— Слишком много пьет?

— Да, но дело не в том. Самое скверное — что бедняга совсем не умеет пить. Я оставил его вдрызг пьяным.

— Я бы и сам с удовольствием напился.

— В каюте осталось немного бренди. Если угодно, принесите его.

— Хорошо.

— И не забудьте прихватить стаканы из-под зубных щеток.

Гутар — из тех, кто всегда найдет мальчика на побегушках.

Когда я вернулся, он стоял облокотившись о поручни и смотрел на волны за кормой. Он взял у меня бренди и, разлив остатки по стаканам, кинул пустую бутылку за борт.

— Ваше здоровье, — выдохнул француз.

— Ваше, — отозвался я.

Я снова сел в шезлонг, мечтая, чтобы Гутар оставил меня одного. Мне не хотелось ни разговаривать, ни думать, только выпить напоследок немного бренди. Но Гутар опять разлегся в шезлонге, закинув ноги на нижний поручень.

— Вы хотите остаться в Порт-Саиде? — полюбопытствовал он.

— Не больше, чем потребует необходимость.

— А куда отправитесь потом?

— Может быть, на Кипр.

— Почему именно туда?

— Да какая разница?

— Вы не боитесь, что вас оттуда вышлют? Сейчас киприоты заодно с греками.

— Сомневаюсь, чтобы греки стали из-за меня что-то предпринимать.

На самом деле я об этом просто не подумал. И мне еще больше захотелось, чтобы Гутар ушел.

— Ну, я не стал бы так рисковать. А кроме того, что вас ждет на Кипре?

На этот вопрос у меня не было ответа, и я отделался неопределенным ворчанием.

— Вы знаете Лоренсу-Маркиш, куда плывет наше судно? — не отставал француз. — Бывали там когда-нибудь?

— Нет.

— А мне кое-что порассказал капитан. Эта страна в португальском Мозамбике еще принадлежит белым без всякой чепухи с национальным суверенитетом. И власти знают, как обращаться с макаками.

Макаки вообще-то обезьяны, но в устах Гутара это слово означает «негр» или «темнокожий». В английской школе меня дразнили черномазым, поскольку я родился в Египте. Кожа у меня вовсе не темная, поэтому я старался не обращать особого внимания на кличку, но в глубине души было обидно. Гутар обладал мерзейшей способностью напоминать мне о том, что я старался забыть.

Я промолчал.

— Девяносто девять процентов макак, — продолжал он, — и всего один процент белых, но только этот один процент имеет там вес и значение. Шкипер считает, что я могу получить визу в португальском консульстве Порт-Саида.

Это меня поразило:

— И вы туда поедете?

— Именно это я сейчас и обдумываю.

— Но ведь Мозамбик чертовски далеко!

— Да всего семнадцать дней или около того. Капитан сказал, что, если я запишусь помощником стюарда, он провезет меня в Лоренсу-Маркиш за сто двадцать пять долларов.

— Но что вы там будете делать?

— Думаю, очень скоро подыщу себе какую-нибудь работу. Я умею обращаться с макаками, так что кому-нибудь да пригожусь.

— А как насчет языка? Разве вы говорите на португальском?

— Немного понимаю по-испански. Это пустяки, скоро научусь. Кроме того, кэп уверяет, что там говорят на всех языках понемногу. Есть в тех краях и еще один большой город — Бейра. Это морской порт Родезии. Уж там-то наверняка многие говорят по-английски. А значит, и это вполне подойдет.

— Мне?

— А что вам терять?

Я старался вспомнить, есть ли мне что терять, кроме жизни и свободы.

— Жену, — наконец сказал я.

Он усмехнулся:

— Я видел ее фотографию. Очень красивая женщина. Думаете, она приедет к вам на Кипр?

Нет, ни на что такое я не рассчитывал. Честно говоря, я не особенно беспокоился о Ники. И уж во всяком случае, не тешил себя иллюзиями на ее счет. Если, вернувшись с гастролей, она не застанет меня дома, то просто будет жить своей жизнью, и вскоре мое место займет кто-то другой.

— А с какой стати капитан хочет записать вас помощником стюарда? — спросил я.

— Чтобы не платить пошлину за провоз пассажира через Суэцкий канал. Может, он и вам придумает какую-нибудь должность. Хотите, спрошу? Я ему понравился.

— Когда вы должны объявить о своем решении?

— Завтра, до того как мы войдем в порт. Но я уже почти решился. Хватит с меня всяких Хейков, больше я этого не потерплю. Надо заиметь что-то свое. Может, я найду что-нибудь в Мозамбике, а может, и нет. Но если не искать, точно ничего не найдешь.

Гутар, противно рыгнув, допил остатки бренди. Теперь он уже здорово окосел. Начало сказываться действие бренди, выпитого после джина. Француз сунул мне в руку свой стаканчик и встал. Сначала он здорово качнулся, но сумел выпрямиться и, старательно удерживая равновесие, побрел в каюту.

Наутро меня записали вторым помощником стюарда, и я вручил капитану Ван-Буннену сто двадцать пять долларов из своих двухсот.

Мне очень не хотелось расставаться с деньгами, но в тот момент я не видел другого выхода. По сути дела, таким образом я приобрел несколько дней, свободных от тягостных раздумий.

Глава 2

В Порт-Саиде я провел на берегу менее трех часов: именно столько мне понадобилось, чтобы получить у португальцев визу в Мозамбик и приобрести кое-какие необходимые вещи. Когда мы вышли из консульства, Гутар отправился по своим делам — наверное, хотел найти бордель, а я поспешил вернуться на судно. Не в моих привычках рисковать без надобности. И для меня было большим облегчением снова оказаться на борту «Вольвертема».

Назавтра наше судно присоединилось к каравану судов, следующих через канал на юг, в Суэц. Долго мы там не задерживались, и я не стал выходить на берег. Скоро мы опять плыли вниз по каналу, держа путь дальше — в Красное море.

«Адское пекло» — так называл это море мой отец. Ему как-то довелось идти здесь на военном корабле летом, и во время перехода двое солдат, долго служивших в Индии и, стало быть, привычных к жаркому и влажному климату, скончались от теплового удара. Отец говорил, что летнее плавание по Красному морю даже на роскошных лайнерах опасно для пожилых людей и тех, у кого больное сердце. Правда, в наше время все лайнеры, следующие этим курсом, оборудованы кондиционерами.

Но «Вольвертем» не был лайнером и подобной роскоши позволить себе не мог; более того, там даже вентиляционная система барахлила.

Спасибо еще, был конец сентября, а не июль и не август, но все равно стояла невыносимая жара. Дул удушливый ветер, с безоблачного неба солнце обрушивало на нас раскаленные лучи, и все металлические предметы так нагревались, что до них невозможно было дотронуться. На третий день после Суэца один из офицеров сказал нам, что температура воды достигла двадцати восьми градусов по Цельсию, а это значительно выше восьмидесяти по Фаренгейту. Ночью было почти так же душно, как днем. Каюта превратилась в душегубку, и мы спали на палубе. Даже всезнайке Гутару пришлось признать, что это худшее, с чем он когда-либо сталкивался, даже в Северной Африке.

А потом опять сломался конденсатор.

Я ничего не понимаю в морском оборудовании и машинах. Но Гутар объяснил, что морская вода просачивается из охлаждающих труб конденсатора в пресную воду бойлеров и, если эту утечку не остановить, судно вскоре напрочь выйдет из строя.

Многострадальный конденсатор недавно кое-как залатали в ремонтном доке Пирея. Теперь его снова нужно было чинить. Капитан не очень уверенно сказал, что до Адена мы продержимся на втором конденсаторе, если он, конечно, тоже не полетит.

На четвертый день после Суэца мы ползли с черепашьей скоростью и, естественно, совсем погибали от жары. В машинном отделении температура поднялась до ста сорока градусов по Фаренгейту. Не намного прохладнее было и в столовой.

В тот день нам по радио сообщили, что в Адене бастуют докеры и для ремонта надо идти в Джибути, то есть во французское Сомали.

А вечером я допустил совершенно непростительную ошибку.

Это случилось по милости капитана Ван-Буннена. Неполадки на корабле, радиопереговоры с аденским агентом судовладельца, перспектива вставать на ремонт в иностранном доке — все это плюс адская жара оказалось для капитана непосильным испытанием, и он вырубился на два часа раньше обычного.

В результате Гутар присоединился ко мне на палубе задолго до того, как настало время спать, и принес с собой на две трети полную бутылку капитанского джина. Меня он послал за стаканами, а затем мы долго пили джин и беседовали. Я еще до этого немного выпил, а из-за жары вдобавок почти ничего не ел. Ну и, естественно, не то чтобы напился, но слишком расслабился.

Некоторое время мы обсуждали перипетии этого долгого путешествия. Гутар не имел ничего против захода в Джибути, скорее, очень этого ждал. Он предполагал найти там кого-нибудь из старых армейских приятелей. Это напомнило Гутару о «славных деньках» в Индокитае и Алжире.

В разговорах на такие темы есть нечто дьявольски заразительное. Посадите рядом двух старых солдат, и, если один из них начнет вспоминать годы службы, вам не придется долго ждать, чтобы другой вступил с собственными байками. И эти истории будут длиться до бесконечности, перемешивая правду и вымысел, но никого это не волнует, пока выдумки не нарушают пределов разумного, а правда не кажется слишком невероятной.

Строго говоря, я, конечно, не отношусь к числу старых солдат, но благодаря отцу в какой-то мере чувствую себя таковым. Думаю, это вполне естественно; но с подобными вещами надо обращаться осторожно: они могут завести вас в западню. Если вы представляете себя кем-то другим и неосмотрительно даете волю воображению, то существует опасность слишком войти в роль. Чаще всего это обходится без последствий, но иногда может поставить вас в чертовски неприятное положение.

Все началось с одной моей фразы.

Гутар рассуждал о том, насколько по-разному ведут себя люди в сражении. Потом рассказал об одном офицере, под началом у которого служил. Тот во всем строго придерживался устава и был образцом твердости и совершенства, пока впервые не угодил под огонь, где выказал себя полным ничтожеством. Поскольку историю эту рассказывал Гутар, естественно, именно ему пришлось занять место растерявшегося офицера, взять на себя командование и спасти всех и вся. А того офицера после боя перевели в связную роту.

— Мне знаком такой тип вояк, — кивнул я, — чуть что — мигом в штаны наложат.

Я только повторил слова отца. Он часто отзывался так о старших офицерах. В переводе на французский это звучало довольно смешно.

Гутар расхохотался и попросил меня повторить фразу. Я объяснил ее происхождение.

— Ваш отец был британским офицером? — с любопытством спросил он.

— Да, я так называемая «казарменная крыса».

Мне пришлось растолковать и это выражение: на армейском жаргоне так называли детей солдат, родившихся в казармах и в военных городках.

На этом бы мне и остановиться, но Гутар с таким интересом слушал, что меня понесло.

— Солдатская служба у меня в крови, — небрежно бросил я и для пущей убедительности привел одну из отцовских аксиом: — «Если человек вышел на плац с надраенным ружьем, нечего спрашивать, вымыл ли он задницу».

Это объяснить было потруднее, но в конце концов мне это удалось: «Прежде всего делай самое главное». Разумеется, Гутар не знал, что я всего-навсего цитирую своего отца, и думал, что я выражаю собственные мысли.

— И где вы служили? — поинтересовался он.

Мне бы держать ухо востро, но я витал в облаках.

— В Ливии, в Западной пустыне.

— В Восьмой армии?

— Мы дошли до самого Триполи.

Отчасти это было правдой. Я действительно служил в Восьмой армии гражданским переводчиком военного интендантства, закупавшего в Каире провизию. Если мои старания помешать проклятым египетским стервятникам черного рынка продавать гнилье офицерам ее королевского величества нельзя назвать службой в Восьмой армии, то слова вообще лишены смысла. Меня дважды лично благодарил унтер-офицер. Но ничего такого не приходило на память во время разговора с Гутаром. Боюсь, я вообще ни о чем не думал, а лишь парил на крыльях мечты.

— В каком звании?

— Лейтенантом.

— А род войск?

— Разведка. Я ведь говорю по-арабски.

— Ах да, конечно!

— Правда, за все время ни разу не выстрелил.

— Неужели?

— Да. А вот в меня стреляли.

Гутар усмехнулся:

— Были ранены?

— Ни царапинки! — Я тоже оскалил зубы. — Если не считать сломанной лодыжки.

— Ну да? Как это вы умудрились?

— Как-то раз мы ходили в разведочный рейд далеко в пустыню. Один из летчиков люфтваффе заметил нас и пытался расстрелять. Я решил малость посидеть под джипом, пока не закончится представление, но поторопился и не лучшим образом спрыгнул.

В такого рода разговорах принято выказывать сдержанность и уметь вовремя остановиться: вы должны как бы намекнуть собеседнику, что не сомневаетесь в его способности поведать не менее захватывающую историю.

Гутар засмеялся, как я и ожидал. На самом деле я просто слышал, как в 1941 году эту историю рассказывал в кофейне Гелиополиса один капрал, стрелок из нортумберлендского полка.

После этого вещал в основном Гутар. Мне оставалось только время от времени вставлять подходящие замечания, дабы выразить, как я восхищен его решительностью и отвагой. Это было нетрудно. Может, у меня и не много военного опыта, но кое-что об армейской службе и о солдатах мне известно. Я умею точно определить, когда человек несет околесицу или врет. Так вот: Гутар говорил правду. Часть историй, которые он мне рассказал, — в частности, о том, что он сделал с алжирскими пленными, — вызвали бы у меня тошноту, не выпей я столько джина. А так я даже похохатывал. Правда, в основном потому, что боялся не смеяться. Я уже как-то упоминал, что с самого начала боялся Гутара. Иначе не стал бы притворяться. Вот почему весь этот мой треп был непростительно глупой ошибкой.

К несчастью, я убедил его, будто рассказывал о себе чистую правду. А имея дело с таким типом, как Гутар, нельзя было совершить более опасного промаха.

И окончательно укрепила его веру в мое славное армейское прошлое очередная неосмотрительная цитата из отцовских премудростей.

Француз продолжал делиться со мной воспоминаниями об индокитайской кампании и о каких-то немцах, бывших нацистах, с которыми свел знакомство в Иностранном легионе в правление Дьен-Бьен Фу, а потом и вовсе сдружился.

— Немцы — отличные солдаты, — сказал Гутар, — настоящие профи, если вы понимаете, что я имею в виду. — Он искоса поглядел на меня. — Впрочем, вы ведь не были профессионалом, верно?

— Нет, но я понимаю, что это значит.

Гутар резко повернулся ко мне:

— Ну да? Так что же это, по-вашему?

Француз застиг меня врасплох, и я не сразу нашелся с ответом. Но, вдруг вспомнив одно высказывание отца, несколько сбившее меня с толку, я подумал, что оно может смутить и Гутара.

— «Самое главное — это добраться до цели, а не погибнуть во время атаки, как какой-нибудь дурак-герой», — изрек я.

Некоторое время он пристально смотрел на меня, потом с улыбкой кивнул.

— Да, — объявил бывший сержант, — в этом и заключается профессиональный подход к делу.

Он нагнулся и перелил остатки своего джина в мой стакан.

Глава 3

Через два дня мы подошли к Джибути.

С берега дул сильный ветер, и «Вольвертему» пришлось идти вдоль мола, а потом ждать, пока для него подготовят ремонтный док.

На борт поднялись представители французской иммиграционной службы и таможенники, оформили все документы и проставили нам транзитные визы на время стоянки в порту. Предполагалось, что пока мы будем жить на судне, но так не могло продолжаться долго. По прикидкам старшего механика, ремонт не мог занять меньше недели, и все это время дренажные насосы и остальные механизмы должны быть выключены. Следовательно, после начала ремонта нам предстояло перекочевать на берег.

Это вполне устраивало экипаж судна, поскольку морякам продолжали платить жалованье, а все их расходы на жилье и питание оплачивались за счет судовладельца. Однако нас с Гутаром это вовсе не обрадовало.

У нас состоялись отнюдь не легкие переговоры с капитаном Ван-Бунненом.

Он взял с нас деньги, пообещав доставить в Лоренсу-Маркиш и на время рейса обеспечить каютой и столом, но сделал это неофициально. Подписанные нами бумаги о приеме на службу избавляли капитана от лишних формальностей в переговорах с администрацией Порт-Саида, Суэца и других портов. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, безусловно, не должны были узнать. По сути дела, мы стали личными гостями капитана и, по логике вещей, должны были ими оставаться во время вынужденной остановки.

Во всяком случае, мы пытались втолковать это Ван-Буннену. Однако капитан не склонен был рассматривать ситуацию с логической точки зрения, твердил, будто задержка произошла по воле Бога и он не может нести за нее ответственность, а коли так, то не отвечает и за сопряженные с ней неудобства.

На сей раз Гутар вел себя крайне сдержанно и любезно. Мы были не в том положении, чтобы позволить себе резкость. Ван-Буннен был капитаном корабля, а по документам мы считались членами его экипажа. Вздумай мы обратиться к местным властям и открыть все как есть, капитана ждала бы масса неприятных вопросов, но ведь и нам это не сулило ничего хорошего. Если Ван-Буннен заявит, что мы проникли на судно нелегально, без его ведома, да еще предложит послать телеграфный запрос в Афины, мы, чего доброго, проведем остаток своих дней в тюрьме Джибути.

В то же время капитан был очень заинтересован в том, чтобы у него не возникло никаких трений с местными властями. У владельцев судна и без того хватало неприятностей с «Вольвертемом», и Ван-Буннен, добавив к ним новые, никак не мог бы рассчитывать на снисхождение.

Тактично указав на все эти обстоятельства, Гутар предложил компромиссное решение: мы готовы сами платить за питание на берегу, если корабль оплатит нам номер в отеле. Эту сумму можно указать в расходной книге, подсказал Гутар, как поощрение служащим дока за срочность ремонта.

Поторговавшись, капитан согласился на это при условии, что мы заранее сообщим ему стоимость номера в сутки. Днем мы спустились на берег, чтобы выяснить этот вопрос, и на такси поехали в город.

Шел сильный дождь, и в воздухе стоял густой запах прелой тины, что, впрочем, неудивительно, поскольку грязь и тина были повсюду: казалось, весь город являет собой огромную грязную лужу, тут и там прорезанную мостовыми. Вдоль дорог росли чахлые кустики, но сама грязь оставалась бесплодной. Деревьев я вообще не видел. На окраинах теснились скопища грязных лачуг, сооруженные местной беднотой из бочек от керосина и разломанных на доски ящиков. В основном там жили сомалийцы, на редкость рослые чернокожие. В осанке и поведении их ощущалось врожденное чувство собственного достоинства, особенно удивительное в столь нищенских условиях. Длинные полосатые одеяния и яркие разноцветные тюрбаны необыкновенно гармонировали с эбеново-черной кожей красивых лиц. Однако в самом городе большинство жителей одевались по-европейски — в белые брюки и рубашки с коротким рукавом. На вывесках магазинов я заметил несколько индийских и арабских имен.

Поскольку Джибути — французский город, возведенный в тропиках, я ожидал увидеть нечто весьма живописное и был сильно разочарован, обнаружив улицы без малейших признаков какой-либо растительности и ничем не примечательные каменные дома. Говорят, единственное дерево, способное прижиться в Джибути, — это пальма, но и ее сюда ввозят. Пальма не умирает потому, что, собственно, никогда и не была живым деревом, а состоит главным образом из цинка. Мысль о том, что в этом унылом городе нам предстоит торчать целую неделю, действовала угнетающе.

В Джибути есть очень крупный железнодорожный вокзал — пути тянутся до самой Эфиопии и, естественно, вокруг него выстроили несколько небольших гостиниц. Мы выбрали отель «Европа». Его хозяин, армянин, охотно согласился предоставить нам номер со скидкой, так как мы заказали его сразу на неделю, а его гости чаще всего останавливались только на ночь. Гостиница была захудалой, из кранов текла мутная вода, но канализация вроде бы работала, к тому же хозяин посулил нам спрей с ДДТ и мухобойки. То есть по тамошним меркам мы отыскали довольно приличный и чистый отель.

Номер мы сняли в понедельник, переехали туда в среду.

В субботу же я встретился с Судьбой в лице Жан-Батиста Кинка.

Глава 4

Между входом в отель и конторой хозяина был небольшой крытый дворик, где гости могли в сравнительной прохладе отдохнуть и выпить. В пятницу вечером как раз я сидел там за столиком, когда появился Кинк.

Гутара пригласил в клуб один из старых армейских друзей — француз отыскал его через комиссариат полиции, — и я был один. Кинк привлек мое внимание главным образом потому, что я совсем обалдел от скуки и появление или уход любого постояльца казались чуть ли не событием. Впрочем, меня сразу поразила его незаурядная внешность.

Кинк был высоким, очень жилистым мужчиной лет сорока, с необычной формы — словно бы слегка сплюснутой и вытянутой — головой, покрытой короткими седеющими каштановыми волосами. Одеяние его составляли хлопчатобумажные брюки цвета хаки и такая же рубашка, на спине которой расползлось огромное пятно от пота. На перекинутом через правое плечо ремне болтался вещевой мешок. Несмотря на в общем-то отнюдь не могучее сложение, быстрота и порывистость выдавали в нем большую скрытую силу. На первый взгляд незнакомец показался мне мелким чиновником из глубинки. Но когда арапчонок, который подметал во дворике и служил носильщиком, принес багаж нового постояльца, мне пришлось пересмотреть свое мнение. При виде дорогого и легкого на вид чемодана, портативной пишущей машинки и потертой сумки для авиаперелетов с маркой «Сабина» я счел, что это, скорее, инженер-нефтяник или журналист. Он мог с одинаковой вероятностью быть и тем и другим, но почему тогда выбрал отель «Европа», а не какую-нибудь более солидную гостиницу?

Я тут же забыл о незнакомце, но в субботу вечером, вернувшись из парикмахерской, куда ходил подстричься, застал его за оживленной беседой с Гутаром. На столике перед ними стояло пиво.

Я не решался к ним подойти, поскольку реакция Гутара на мое общество всегда была непредсказуема, но француз, заметив меня, приглашающе махнул рукой.

Гутар представил меня Кинку, и тот, поднявшись, протянул руку. Манеры у него были поприличнее, чем у бывшего сержанта, но взгляд столь же проницательный и колючий. Карие глаза Кинка слегка щурились, глядя на вас, как если бы он был близорук или вы излучали слишком яркий свет. Сдержанная, очень приятная улыбка обнажала великолепные зубы. В общем, довольно привлекательный мужчина, хоть и малость костлявый.

— Месье Кинк рассказывает такое, о чем я и не слыхивал, — с воодушевлением начал Гутар. — Это называется редкоземельными элементами.

— Интересно.

— Да, штука любопытная и дорогостоящая. Вы о них что-нибудь знаете?

— Думаю, это элементы, изредка добываемые из обычных земель.

В это время подошел арапчонок, и я заказал себе пива, подумав, что моя догадка насчет возможной профессии Кинка оказалась не такой уж неточной.

Кинк улыбнулся:

— Если только их удается добыть. Это не так просто. Вы слышали об ильмените?

— Нет.

— А о рутиле?

— Тоже не слышал.

— Это руды титана.

— Вот это мне уже кое-что говорит, — быстро вставил Гутар.

— Естественно, ведь он широко используется при создании сверхзвуковых самолетов. На самом деле это весьма распространенный элемент, и его гораздо больше в земной коре, чем, допустим, свинца или олова. И тем не менее, нынешняя его мировая цена примерно три тысячи долларов за тонну.

— Три тысячи долларов?!

— Вот именно. А почему? Потому что, несмотря на обилие запасов титана, он труднодоступен. Но некоторые металлы добыть еще сложнее. Вы имеете представление о пирохлоре?

Разумеется, нет. Я начал терять интерес к Кинку, но Гутар был весь внимание. Наконец-то он охотно слушал другого, а не себя самого.

— Еще один редкоземельный элемент?

— Это руда, но очень редкая и ценная. Она содержит металл ниобий, который пользуется огромным спросом для тугоплавких соединений и ядерных оболочек. Текущая мировая цена на ниобий плюс-минус сто десять тысяч долларов за тонну.

Гутар присвистнул.

Кинк пожал плечами:

— Добыча ископаемых в основном довольно простое дело. Вы добываете руду, размельчаете ее, затем отделяете нужные вам металлы, иногда простым вымыванием, и выплавляете остатки. Это почти так же легко, как расколоть скорлупу ореха, чтобы достать ядро. — Он сжал пальцы правой руки в кулак, будто и впрямь хотел раздавить скорлупу.

— Но только не с ниобием, — вставил Гутар.

— Да, как правило. Пирохлор содержится в очень небольших количествах и составляет ничтожный процент в огромных массах других руд. Извлекать его удается благодаря сложнейшему процессу с использованием магнитных и механических способов сепарации, флотации, выщелачивания и химической очистки. Чтобы получить несколько килограммов пирохлора, нужно переработать немало тонн других металлов. — Он повернулся ко мне: — Как видите, это очень дорогое производство.

Я решил, что должен хоть что-то ответить для приличия.

— Так вы занимаетесь поиском и добычей таких металлов? — спросил я.

Гутар фыркнул. Кинк улыбнулся. Видно, они о чем-то шутили до моего прихода, и вопрос поставил меня в дурацкое положение.

Тем не менее Кинк ответил:

— Не совсем так, месье Симпсон. Мои наниматели предпочитают метод расколотого ореха.

Услышав это, Гутар вновь самодовольно усмехнулся.

— Но в какой-то мере меня можно назвать изыскателем, — продолжал Кинк. — Да, наверное, так.

На сей раз Гутар расхохотался. Кинк удовлетворенно хмыкнул, всколыхнув пивную пену. Я натянуто улыбнулся. Когда люди при тебе смеются над чем-то своим, невольно чувствуешь себя идиотом, но я давно понял, что в таких случаях не стоит показывать раздражение.

Когда Гутар перестал хрюкать от смеха, Кинк снова обратился ко мне:

— Извините нас, месье. Как раз перед тем, как вы пришли, я объяснял вашему другу Гутару, что в мире помимо золота, драгоценных камней и урана есть множество других полезных вещей. Можете себе представить, сколько стоит пласт руды с высоким содержанием одного из редких металлов? Почти столько же, сколько и богатое месторождение бриллиантов, и, — тут он слегка подался вперед, — его не менее трудно охранять и защищать. Для этого требуются люди опытные и находчивые. Конечно, таких людей найти нелегко, но… — Кинк откинулся на спинку стула и улыбнулся, — но большие деньги всегда достаются с трудом. Это в порядке вещей. — Он посмотрел на часы и встал. — Было очень приятно побеседовать с вами. Я проведу в этом отеле несколько дней. Надеюсь, мы еще увидимся.

Кинк энергично пожал нам руки и вышел, на ходу приказав бою вызвать такси.

Гутар курил и посмеивался.

— Ну и в чем тут собака зарыта? — полюбопытствовал я.

— А вы не догадываетесь? По-моему, Кинк выразился довольно ясно. Он набирает людей.

— Опытных и находчивых?

— Можно выразиться и так. — Гутар задумался. — Мой приятель в комиссариате полиции знает этого малого. У них есть досье на майора Кинка. Ничего преступного в его действиях нет, но все это прелюбопытно.

— Майор? — удивился я.

— Здесь он не пользуется военным званием, но где-то еще — наверняка. Кинк прилетел вчера из Лами, в Чаде. Конечно, вовсе не обязательно, что он там живет, зато указывает на место работы. — Француз выпустил из рта струйку дыма и тотчас втянул ее носом, что было одной из множества его неприятных привычек, затем лукаво поглядел на меня. — Не задумай мы двинуть в Мозамбик, я бы спросил у Кинка, сколько он платит.

Глава 5

Капитан Ван-Буннен жил не в отеле, а в частном бунгало одного из морских офицеров. Находилось оно в европейском квартале, и мы не видели кэпа с того дня, как судно встало на ремонт, поскольку деньги на гостиницу он выдал Гутару вперед. В курсе последних событий нас держал Бержье, третий офицер «Вольвертема», в свободное от наблюдения за работами на корабле время заглядывавший в наш ресторан.

«Вольвертем» простоял в ремонтном доке уже пять дней, когда Бержье сразил нас ужасным известием: ему официально заявили, что работы продлятся еще дней пять. Сам Бержье предполагал, что судно простоит в доке добрых две недели, да и то можно будет считать, что нам повезло. Такой вывод он сделал из объяснений старшего механика о необходимом объеме ремонтных работ и с учетом того обстоятельства, что в порту не хватало опытных, квалифицированных рабочих, способных быстро их выполнить. Кроме того, Бержье слышал, что поговаривают о перевалке груза на другое судно, так как заказчики устали его ждать, и об отправке «Вольвертема», как только он сможет держаться на воде, без груза в Момбасу.

— Это и вправду возможно? — спросил Гутар.

Бержье пожал плечами:

— С «Вольвертемом» возможно все. Нам как-то приходилось загружаться в Момбасе — кофе, чай, сизаль, химикаты. Наверное, опять возьмем тот же груз, если только дотащимся туда.

— А куда потом?

— В какой-нибудь из европейских портов, конечно. Но все это — слухи да толки. Я ничего не знаю.

Но он сказал достаточно, чтобы лишить меня аппетита.

Позже мы с Гутаром обсудили ситуацию.

Даже если отбросить перспективу плавания в Момбасу, наши дела выглядели паршиво. Мы питались за свой счет, и деньги подходили к концу. Мне удалось обменять греческие драхмы, прихваченные с собой, на франки Джибути и таким образом сэкономить доллары, но эти франки уже заканчивались. Еще за десять дней исчезнут и доллары, и мне светило сидеть тут бог весть сколько дней при абсолютном безденежье.

У Гутара дела были немногим лучше моих. Как француз, попавший в бедственное положение на заморской территории, принадлежащей Франции, он мог вернуться на родину за счет государства, но, видимо, эта идея отставного сержанта не привлекала. По тому, как решительно Гутар ее отверг, я заключил, что его возвращение в метрополию чревато не менее досадными последствиями, чем попытка посетить Грецию, и, вероятно, по сходным причинам.

Француз предложил заново обсудить договоренности с капитаном Ван-Бунненом и проявить твердость. Он использовал для этого выражение «скрытая угроза».

Наутро мы поспешили к окруженному живой лавровой изгородью бунгало, где остановился капитан, и застали его отбывающим на судно. Фламандец, как всегда мучимый похмельем, нисколько не обрадовался нашему появлению. Его уже поджидало такси. Не встань Гутар со свойственной ему решительностью поперек дороги, думаю, Ван-Буннен вообще не стал бы говорить с нами.

К несчастью, капитан остановился.

— Что вам нужно? — нетерпеливо спросил он.

— Просто потолковать, капитан. Обсудить один деловой вопрос.

Это сказал, конечно, Гутар, поскольку идея исходила от него. Я лишь молча присутствовал при этом, а стало быть, никоим образом не отвечаю за случившееся.

— Разговор может подождать, — отрезал капитан. — Как видите, я спешу, мне надо ехать на корабль.

Он снова протянул руку к дверце такси, но Гутар ухватился за нее первым.

— Ладно, капитан, — сказал он, — мы поедем с вами.

Ван-Буннен в нерешительности застыл. Гутар держал дверцу открытой, но, несмотря на любезный тон, выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Капитан еще раз сердито взглянул на француза и молча сел в такси. Мы забрались следом.

Это был крохотный «рено», и нам пришлось потесниться, чтобы все могли сесть. А я уже и без того взмок от жары. В салоне же было так душно, что пот ручьями заливал глаза. Но Гутару, казалось, все нипочем. Усаживаясь, он слегка повернулся, чтобы сидеть лицом к капитану, а тот безуспешно пытался сохранить невозмутимый вид.

— Ну, — резко начал он, — выкладывайте свой вопрос.

— Деньги, — бросил Гутар. — Нам понадобится еще какая-то сумма.

— Я дал вам на оплату гостиницы за неделю, как мы и договорились.

— Но, оказывается, мы застрянем тут на гораздо больший срок.

— Это уж не от меня зависит.

— Безусловно. Но мы-то зависим от вас, капитан. Вы несете за нас ответственность. Мы просим лишь, чтобы вы исполнили свой долг.

— Мы заключили договор по взаимному согласию.

— Но обстоятельства переменились. Значит, и в договор следует внести поправки, что и будет сделано.

— Это мне решать.

— Да, но ваше решение должно быть реалистичным.

Гутар принялся описывать наше положение, и, надо признать, делал это очень толково и спокойно. Он дал понять, что мы вовсе не собираемся использовать обстоятельства к собственной выгоде, а только хотим избегнуть незаслуженного наказания за слишком длительную остановку в порту. Спросил, что, по мнению капитана, произойдет, если он, француз, будет вынужден обратиться к властям (тут Гутар упомянул имя своего приятеля из полиции) и попросит помощи, поскольку остался без средств к существованию. Естественно, тогда придется объяснять, почему он оказался в такой нужде. Администрация начнет наводить справки, задавать лишние вопросы. Наконец Гутар воззвал к хорошо известной доброте капитана, напомнил ему о вечерах в море, по-дружески проведенных вместе. Я видел, что Ван-Буннен оттаивает.

Тут мы въехали в ремонтный док, и внезапно все пошло вверх тормашками.

Взрыв последовал после одного замечания Ван-Буннена. Само по себе оно было довольно безобидным, но превысило меру терпения француза, уже исчерпанную усилиями убедить капитана. И теперь оно лопнуло.

Когда такси остановилось, Ван-Буннен сказал:

— Хорошо, я об этом подумаю.

Затем он открыл дверцу и стал выбираться из машины.

Вот и все.

Гутар, злобно фыркнув, высунул ногу, пнул Ван-Буннена в зад, и тот растянулся на тротуаре.

Неподалеку стоял сомалийский полисмен, и, вероятно решив, что капитан просто споткнулся, он шагнул навстречу, намереваясь помочь ему встать. Но Гутар уже вылез из такси и первым оказался рядом с Ван-Бунненом. Как только капитан с трудом поднялся на ноги, Гутар схватил его за ворот рубашки и стал изо всех сил трясти.

— Ах, ты об этом подумаешь, вот как? — орал он. — Ты, мешок с дерьмом, пьянь вонючая! Нет уж, думай сейчас, да поскорее, капитан Синдбад, потому как я тебя не выпущу! Понял? Сейчас же думай, немедленно!

Оправившись от потрясения, Ван-Буннен тоже закричал на него и попытался ударить. Гутар увернулся от кулака и врезал капитану по лицу ребром ладони.

— Давай думай, капитан Синдбад, прямо сейчас!

Полицейский смущенно глазел на драку белых, взвешивая в руке длинную дубинку, но осмелился лишь крикнуть. К этому времени водитель-индиец и я тоже вылезли из машины, и все громко вопили. Затем кто-то прибежал, и в долю секунды молодой Бержье и старший механик схватили разъяренного француза за руки.

Ван-Буннен быстро отступил. Из носа у него капала кровь. Когда капитан промокал ее платком, я перехватил выразительный взгляд, брошенный им на полицейского. Я не сомневался, что кэп потребует нашего ареста, но он явно передумал. Надо полагать, вспомнил о возможных неприятностях, а потому решил предвосхитить их, уволив нас с корабля.

— Эти двое уволены, — громко объявил капитан.

В ответ Гутар выкрикнул что-то оскорбительное.

— За несоблюдение субординации, — добавил Ван-Буннен. — И пусть еще радуются, что я не подаю жалобу за избиение старшего офицера. Впрочем, я могу это сделать, если дебоширы не уймутся.

Он повернулся и по сходням стал подниматься на судно. Гутар вырвался из рук державших его моряков и хотел бежать следом, но полицейский, решив действовать, подбежал к сходням и преградил ему путь.

Гутар в бешенстве обернулся к Бержье:

— Этот ублюдок взял с каждого из нас по сто двадцать пять долларов!

— Знаю, — кивнул Бержье, — но ничем не могу помочь. Капитан есть капитан.

И вдруг меня осенила, как мне показалось, очень остроумная мысль.

— Ван-Буннен официально принял нас в команду, — сказал я. — Разве по закону капитан имеет право увольнять людей в иностранном порту (не важно, по какой причине) без предварительного расчета?

Бержье вопросительно взглянул на старшего механика:

— Как по-твоему?

Тот немного подумал.

— Нет, наверное. Пойдем спросим, — с усмешкой предложил он.

Моряки поднялись на борт, а мы с Гутаром остались ждать. Вскоре к нам подошел водитель такси, желавший знать, кто ему заплатит. Опасаясь, как бы Гутар снова не начал буйствовать, я тотчас пообещал парню отдать деньги, как только вернутся офицеры.

Минут через двадцать появился улыбающийся Бержье с какими-то бумагами в руках. Две из них были расписками, каковые нам надлежало удостоверить. Остальные бумаги оказались местными франками, в пересчете на американские доллары — по пятьдесят на каждого.

Гутар разразился довольным смехом, хлопнул меня по спине и пожал руку, чуть не раздробив все пальцы. Короче, вел себя так, будто на него свалилось богатое наследство. Когда мы подписали расписки и Бержье отдал деньги, Гутар стиснул руку и ему, пригласив совместно отметить этот успех обедом. Даже на водителя обрушилась толика этой фонтанирующей радости. Гутар заявил, что может позволить себе отвезти нас обратно в город.

Я вдруг сообразил, что чем дольше общаюсь с Гутаром, тем меньше его понимаю. Я никак не предполагал, что он способен на столь резкие перемены настроения. Только что на протяжении каких-то сорока минут он перешел от мягкого увещевания к необузданной ярости, а после этого впал в идиотскую эйфорию. Восторг француза был мне совершенно непонятен. Очевидно, он просто не осознал, какая беда с нами произошла. В такси я попытался втолковать, что хотя утром мы еще вынуждены были мариноваться тут неопределенное время, но все-таки могли рассчитывать на бесплатное путешествие до Лоренсу-Маркиш, а теперь у нас всего по пятьдесят долларов на брата, и это лишь незначительно отдаляет неизбежную перспективу голодной смерти на берегу Джибути. В ответ Гутар только вновь от души хлопнул меня по спине. И я сдался. Когда этот тип в порыве чувств лупит по спине, ощущение такое, будто вас огрели увесистой железякой.

Однако в тот же вечер Гутару пришлось спуститься с облаков на землю.

Бержье явился на обещанный обед и принес с собой дурные вести.

Как выяснилось, Ван-Буннен, поразмыслив о перенесенном унижении, пришел к выводу, что если мы имеем законное право получить расчет, то он, как капитан корабля, вправе уведомить полицию, что рассчитал нас и уволил за отказ подчиниться приказу. Именно так он и поступил.

Услышав об этом, Гутар только дернул плечом и заказал бутылку вина. Зато я отнесся к сообщению Бержье куда внимательнее.

— И чем это нам грозит? — осведомился я.

— Ну, теперь вами непременно заинтересуется полиция.

— С чего бы это? — фыркнул Гутар. — Мы ведь ничего противозаконного не совершили.

— Не в том дело. Поймите, в иностранном порту моряки всегда пользуются у полиции особыми привилегиями. Если они не напиваются до потери сознания, не устраивают драк или не занимаются внаглую контрабандой, то вольны ходить куда вздумается. А почему? Да потому что уже завтра, послезавтра или через неделю эти люди уйдут в море. Они в большей степени принадлежат кораблю, чем берегу. Но в вашем случае отныне все по-иному. Вы больше не связаны с кораблем, и полиции это известно.

— Не улавливаю никакой разницы, — тупо возразил Гутар.

Бержье вздохнул:

— Вам беспрепятственно разрешили здесь высадиться лишь потому, что вы были членами экипажа, временно оказавшегося в этом порту. Теперь вам тут нечего делать.

— Давайте выпьем.

Бержье начинал злиться — видимо, легкомыслие Гутара действовало ему на нервы.

— Вы сможете предъявить полиции удостоверение моряка торгового флота? — поинтересовался он. — А если нет, возможно, вы позаботились получить визу для пребывания на этой территории?

Гутар загадочно улыбнулся и встал.

— Успокойтесь, — обронил он. — Сейчас я позвоню и узнаю, интересуем мы полицию или нет.

Гутар вышел, а Бержье недоуменно уставился на меня.

— У него есть знакомый в комиссариате, — пояснил я.

Гутар отсутствовал довольно долго, а вернувшись, объяснил, что ему пришлось поискать своего друга, но в конце концов тот оказался в клубе.

— И что он вам ответил? — спросил я.

— Нам не о чем беспокоиться.

Француз говорил слишком небрежным тоном, и я заподозрил, что он лжет. Кроме того, это звучало донельзя глупо: у нас хватало поводов для беспокойства даже без неприятностей со здешней полицией. Но Бержье, кажется, принял слова Гутара за чистую монету.

— Всегда полезно иметь друзей в полиции, — сухо заметил он.

Больше на эту тему мы не говорили, пока, попрощавшись с Бержье, не пошли к себе в отель.

— А что на самом деле сказал ваш приятель? — осведомился я.

— У нас три дня.

— А потом что?

— Они полюбопытствуют, что мы собираемся делать и какими средствами располагаем. Если ответы полицию не удовлетворят, нам прикажут убираться. Но мой друг посоветовал не дожидаться вызова в комиссариат, а сразу попросить разрешения остаться тут на неделю. Скорее всего, нам его выдадут, но без права продления.

Комментарии были излишни; все равно через неделю у нас кончатся деньги, и мы сядем на мель.

Я помолчал, оценивая весь ужас нашего положения. По милости Гутара — будь проклята его безответственность — нас выгнали из Греции. Его же легкомыслию (а нападение на капитана Ван-Буннена было совершено неоправданным и опрометчивым поступком) мы обязаны тем, что нас вот-вот выдворят из Джибути.

Но куда? На помойку? В тюрьму? Я пытался уцепиться хоть за какую-нибудь соломинку, но тщетно. Впереди уже маячила конечная точка этого путешествия — грязный, мерзкий тупик.

— И что вы намерены делать?

Я спросил об этом, поскольку в тот момент был твердо уверен: все, что бы ни сделал Гутар, неизбежно закончится катастрофой, и если я сумею повернуть в противоположную сторону, то получу хоть какой-то шанс.

Француз с усмешкой взглянул на меня. К нему уже явно вернулась вся привычная самоуверенность.

— Нам остается только одно, — объявил Гутар.

— Что именно?

— Потолковать с майором Кинком.

Глава 6

Разговор состоялся на следующий же день. Я при этом не присутствовал.

Неприятности начались с самого утра. Мы решили последовать совету приятеля Гутара и предвосхитить расспросы полицейских, добровольно придя в бюро паспортного контроля с просьбой разрешить нам пребывание в стране сроком на неделю. Однако этот поступок оказался вовсе не таким обезоруживающим, как нам его представили. И мы все равно подверглись перекрестному допросу. Полицейские сразу приняли нас в штыки. Допрос вел недоверчивый и злобный тип, всячески старавшийся показать, что рассматривает нас как нежелательных гостей. Гутару пришлось особенно туго, поскольку он тоже был французом, но и мне досталось. Мой паспорт приняли с брезгливой ухмылкой. Этот негодяй ни в чем не верил нам на слово, так что нам даже пришлось предъявить всю наличность и пересчитать их у него на глазах. Затем эта сумма была внесена в разрешение. Нас предупредили, чтобы мы нигде не пытались найти работу, за исключением какого-нибудь судна, покидающего Джибути, и не вздумали торговать наркотиками. А на финал заявили, что если через семь дней хоть один из нас еще окажется в городе, то ему следует заранее научиться получше плавать. От всего этого приуныл даже Гутар.

Он заранее договорился позавтракать со своим приятелем из полиции, и я был этому рад. Ночью у меня появился один план, и я не хотел обсуждать его с французом.

Аден всего в ста пятидесяти милях по морю от Баб-эль-Мандебского пролива, и я подумал, что если сумею туда добраться, то как-нибудь отыщу место стюарда на любом корабле. В Адене меня не знают, и это куда более оживленный порт, чем Джибути. Правда, у меня нет ни карточки члена профсоюза, ни книжки моряка, но я считал, что капитан грузового судна, нуждающийся в пополнении команды, может посмотреть на это сквозь пальцы.

Я навел справки о рейсах до Адена и выяснил, что один из них покрывает это расстояние за девять часов. А самолетом можно было добраться всего за час. Впрочем, путь по морю всегда дешевле, и я отправился в пароходную компанию за билетом.

Служащий уже начал заполнять бланк, но вдруг остановился и попросил предъявить паспорт. Я протянул документ, и чиновник, полистав его, с недоумением посмотрел на меня.

— Где она? — осведомился он.

— Что?

— Виза в Аден.

— Я ее там получу.

— Нет-нет, это запрещено всем, за исключением британских подданных. Вы должны получить эту визу тут. Иначе вам не позволят высадиться на берег, и нам придется везти вас обратно за свой счет. В Адене сейчас очень непростая обстановка, и без визы мы не можем продать билет. Таково правило.

— А где мне получить визу?

Ответ на этот вопрос я знал заранее.

— В британском консульстве.

Я снова вспомнил X. Картера Гэвина и подумал, что бы сделал с этой подлой свиньей, будь на то моя воля. Тратить время на поход в консульство не имело смысла. Мое имя значилось в черном списке, и меня ожидали бы лишь новые оскорбления. Вместо этого я провел весь день в порту. Там было полным-полно одномачтовых торговых суденышек, на которых арабы ходят в Аден или Йемен, а я пребывал в таком отчаянии, что отважился бы выйти в море на чем угодно. Наконец я нашел одного араба, владельца жалкого корыта, который готов был доставить меня на берег близ Адена, но за это хотел получить сумму, равную ста долларам. «Чтобы откупиться, если нас настигнет английский патруль», — пояснил он. Этот араб выглядел настолько гнусным и подлым негодяем, что я не поверил ни единому его слову. Даже будь у меня сотня долларов, я сто раз подумал бы, стоит ли довериться этому типу. Скорее всего, он взял бы деньги, отвез меня подальше от берега и выкинул за борт. В общем, я объяснил ему по-арабски, куда он может засунуть свое корыто. Мерзавец тотчас уловил мой акцент и в ответ обозвал поганым египтянином.

Целый день я провел на ногах и смертельно устал, но не мог позволить себе удовольствие взять такси и побрел в отель пешком. К тому времени, как я до него доковылял, ноги уже совсем отваливались.

В таком климате во избежание солнечного удара и неприятностей с почками вам приходится вливать в себя побольше жидкости, поэтому я выпил две или три бутылки пива, прежде чем заказать тот напиток, в котором действительно нуждался, чтобы чуть-чуть воспрянуть духом, — а именно двойной бренди.

В результате я соображал не совсем четко, когда вернулся Гутар.

— Где вы были? — спросил он, усаживаясь за мой столик.

Я начал рассказывать. Поскольку мой план слинять в Аден не сработал, больше не имело смысла держать его в тайне. Вдобавок я пребывал в философическом и благодушном настроении. Пускай Артур Абдель Симпсон для британцев — персона нон грата, сидит на мели и катится по наклонной плоскости, зато Ив Гутар — французский гражданин и, буде он пожелает попасть в Аден, без проблем получит туда визу. Так почему бы ему не знать об этом? Возможно, у меня много недостатков, но я никогда не был собакой на сене.

Я объяснил все это Гутару, но тот со свойственной ему бесцеремонностью лишь отмахнулся.

— Аден! — с раздражением буркнул француз. — Кто, к черту, собирается в Аден? Послушайте, я разговаривал с Кинком.

— Вот как?

— У него есть очень интересное предложение.

— Правда?

Гутара злили даже эти невинные вопросы, хоть я и задавал их совершенно автоматически.

— Вы будете меня слушать или нет?

— Конечно буду.

— Я уже говорил вам, что Кинк набирает людей. И не ошибся. А его предложение таково: контракт на три месяца, продлеваемый еще на три по обоюдному согласию. Две тысячи швейцарских франков (то есть около двух тысяч пятисот французских) в месяц основной зарплаты плюс все расходы на транспорт и жилье, оплата экипировки и пятьдесят процентов премиальных за шесть месяцев! Жалованье за месяц выплачивается авансом при подписании первого контракта. Ну? Как вам это нравится?

Для меня это звучало райской песней, и я ощутил легкий укол зависти.

— А что за работа? — спросил я.

Гутар улыбнулся с самым доверительным и заговорщическим видом:

— Просто надо показать кое-каким глупым макакам, как охранять и защищать кусок земли.

— Одно из этих месторождений редкоземельных элементов?

— Конечно. Вы ведь слышали, о чем нам рассказывал Кинк.

— И где это?

— Это пока тайна. Естественно, на стадии переговоров Кинк обязан соблюдать осторожность. Но это не в Конго. Я сразу сказал, что если придется ехать в ту дыру, то я пас. Кинк заверил меня, что это не так, а гораздо дальше на север. Мы вылетаем в четверг.

Бой принес нам пива.

Я поднял стакан:

— Ну, желаю удачи.

— Удачи? — Гутар удивленно вскинул брови. — И это все, что я заслужил? Никакой благодарности?

— Какой благодарности? За что?

Он рассердился:

— Только не говорите мне, что вам не нужна эта работа! Где еще вы получите такие легкие деньги? Вы знали, что я иду разговаривать с Кинком. Если вас это не интересовало, то почему заранее не сказали?

Я ошалело уставился на француза:

— Я?!

— А о ком же мы толкуем? — Гутар совсем взбеленился. — Я потратил столько усилий, уговаривая Кинка вас взять. Между прочим, он согласился только после того, как я рассказал о вашем прошлом.

— О моем прошлом? — Я струхнул, тотчас подумав о досье в Интерполе. — Зачем вам нужно было это делать?

— Ну, сейчас вы не очень-то похожи на солдата Восьмой армии и Западной пустыни, правильно? Само собой, Кинк хотел знать о вашей военной службе. А теперь вы заявляете, что вам это без надобности. В чем дело? Я не люблю, когда из меня пытаются сделать дурака. Какую еще игру вы затеяли?

На лице Гутара появилось точь-в-точь такое задиристое выражение, как в тот момент, когда он набросился на капитана Ван-Буннена. Я с испугом сообразил, что надо срочно остановить этого буяна, иначе он сделает из меня отбивную.

— Ни в какую игру я не играю. Просто не понял, что вы вели речь и обо мне.

— Разве я не сказал «мы»?

— Да, но я счел, что вы имеете в виду себя и…

— Но ведь мы же вместе, разве не так? — с укором покачал головой француз. — Почему же вы решили, что я о вас не подумал? Я не из тех, кто предает товарища.

— Конечно, и я от души вам признателен. Выпьем бренди.

— Да, я как раз хотел предложить. — Гутар вдруг снова усмехнулся. Вот уж и вправду непредсказуемый малый. — Можно больше не считать медяки и не учиться плавать. — Он засмеялся. — Приятное чувство, да, Артур?

— Потрясающее!

И в самом деле, мы испытывали на редкость приятное чувство, пока пили бренди.

И я чувствовал бы себя еще лучше, если бы не тревога и подозрение.

Тревога возникла почти сразу: а не выйдет ли так, что я прыгну из огня да в полымя?

Подозрение, напротив, росло постепенно. Я уже давно заметил, что Гутару всегда нужен тот, кто исполнял бы для него всякие мелкие поручения. А может, думал я теперь, эти поручения станут более серьезными. «Мы ведь вместе, разве не так?» — сказал он. В приступе злобы Гутар назвал Ван-Буннена «капитаном Синдбадом». И тогда мне это показалось очень странным. Не из тех ли он, кому необходимо иметь под рукой такого Синдбада? В таком случае я, сам того не подозревая, видимо, избран французом на эту роль.

Я не смел и подумать о том, что меня ждет, если Гутар станет моим Старым Моряком.

Глава 7

В одиннадцать утра мы явились к майору Кинку в здание торговой фирмы неподалеку от железнодорожного вокзала. Помимо нас с Гутаром там было еще трое «рекрутов».

Кинк сидел за столом рядом с морщинистым господином, перед которым лежала аккуратная стопка бумаг. Принесли недостающие стулья, и он предложил нам сесть.

Прежде всего Кинк представил нам своего высохшего компаньона:

— Это месье Пауэлс, торговый агент Горно-металлургического акционерного общества Центральной Африки, сокращенно ГМАОЦА, каковое выступает вашим работодателем. В ваших контрактах особо указано, что ГМАОЦА нанимает вас только как офицеров службы безопасности. — Чуть помедлив, он успокаивающим тоном добавил: — Вы ни в коем случае не становитесь служащими какой-либо военной или полувоенной организации. Правильно, месье Пауэлс?

Сморщенный человечек важно кивнул:

— Совершенно правильно, у ГМАОЦА нет собственной армии.

Кинк улыбнулся:

— Вот-вот. Это было бы абсолютно противозаконно.

Среди рекрутов послышались смешки, и Кинк продолжал более доверительным тоном:

— Вас, опытных, тертых ребят, стало очень трудно найти. Здесь, в Джибути, я надеялся отыскать не меньше восьми таких парней. Однако, хотя я ожидал, что найму четверых, а подобрал пять добровольцев, я не слишком разочарован. Из других мест уже укомплектована первая партия офицеров. Теперь наши силы в районе операции будут достаточными. Но перейдем к делу. Прежде всего я представлю каждого из вас, чтобы вы познакомились. — Он взял лист с отпечатанным на машинке списком. — Когда я назову ваше имя, прошу поднять руку. — И Кинк стал читать, произнося фамилию, а потом имя: — Барьер Рене. Отставной лейтенант французской армии. Пехота. Участвовал в боях в Сенегале и Верхней Вольте. Затем служил в военной полиции Дагомеи. Инструктор по оружию. Последнее место службы — таможенная полиция и пограничный контроль этой страны. Немного говорит на суахили.

Барьер, коренастый, широкоплечий брюнет лет сорока, с выбритыми до синевы щеками, холодным взглядом темных глаз и стрижкой «ежиком», подняв руку, слегка кивнул остальным.

— Гутар Ив, — продолжал Кинк. — Бывший сержант французской армии. Парашютист и бригадный инструктор по парашютным прыжкам. Принимал участие в боевых действиях в Индокитае и Алжире. В последнее время занимался организацией транспорта и охраны. Немного говорит по-арабски.

Очевидно, «организацией транспорта и охраны» называлась его работа у Хейка.

— Райс Иоханнес. Бывший сержант норвежской армии. Инженер-подрывник. Принимал участие в боевых действиях в Европе и Индонезии. Последнее место службы — строительство дорог и мостов в Южной Африке и Танзании. Бегло говорит на немецком и английском, хорошо владеет суахили.

Райс был приблизительно моих лет — здоровенный как бык, светлоглазый блондин с красноватым от загара лицом. Он поигрывал нераскуренной трубкой и явно чувствовал себя так же неловко, как и я. Интересно, почему он уехал из Южной Африки и Танзании?

— Симпсон Артур. Бывший лейтенант британской армии. Полевая разведка. Активные действия в Египте и Ливии. Патрульные рейды в пустыне. Последняя работа — охрана коммерческой организации. Бегло говорит на английском и арабском.

Я весь вспотел.

— Уилленс Адриан. Бывший майор военно-воздушных сил Южной Африки. Активные действия в Бирме. Длительный опыт работы в качестве профессионального охотника и ловца диких животных в Кении и Эфиопии. Активные действия против Мау-Мау. Бегло говорит на английском, африкаанс и суахили. — Кинк оторвался от списка и шутливо бросил: — По-французски говорит с ужасным акцентом.

Послышался неуверенный смех. Французский Кинка, несомненно, являл собой язык общения всей нашей группы.

Уилленс, с видимым равнодушием воспринимая шутки на свой счет, только пожал плечами. Худой, тонкогубый, загорелый до черноты и морщинистый, как скорлупа грецкого ореха, он казался спокойным, добродушным и неутомимым. На вид я бы дал ему около пятидесяти.

Майор Кинк опустил список:

— Через два-три дня вы познакомитесь со своими коллегами из первой партии. А теперь месье Пауэлс расскажет вам об оплате и довольствии.

Наш работодатель судорожно поправил безукоризненно ровную стопку бумаг.

— Как было сказано, — начал он, — аванс в виде месячного жалованья вам выплатят при подписании контрактов — вот они, уже готовы. Выплачивается он во франках СФА, — он имел в виду франки сообщества франко-африканских стран, — то есть в валюте, используемой в вашей зоне действий. Однако должен предупредить, что вам вряд ли понадобятся крупные суммы наличными, так как основные затраты на ваше содержание понесет ГМАОЦА. Полагаю так же, что вы не сочтете разумным делать накопления в полевых условиях, получая зарплату наличными.

Все рекруты навострили уши.

— В связи с этим вам предлагаются на выбор два типа платежа. Если у вас есть текущий банковский счет в европейских странах или в стерлинговой зоне, ГМАОЦА готово переводить ваши деньги непосредственно на эти счета. Если же вы предпочитаете более простой вид расчетов, мы согласны выдать вам расчетные книжки и вносить причитающиеся вам суммы туда. Эти деньги вы всегда можете получить по представлении книжки в любом из представительств ГМАОЦА, включая головную организацию в Женеве, или в конторах ее агентов вроде здешней. По необходимости деньги можно будет получить и в полевых условиях, но тогда счет в книжке уменьшится на выданную сумму. Для ГМАОЦА не имеет значения, как вам платить — наличными, в банк или по расчетной книжке. Это полностью зависит от вашего выбора.

Пауэлс заглянул в свои записи:

— Далее. Некоторые женатые офицеры, вероятно, пожелают переводить деньги супругам или другим иждивенцам, оставленным дома. ГМАОЦА готово это делать. Суммы перевода, естественно, будут вычитаться из жалованья соответствующего офицера. У вас есть вопросы по данному пункту?

— Мы должны сами приобрести обмундирование? — осведомился Гутар.

— Обмундирование будет выдано вам со склада ГМАОЦА совершенно бесплатно, — ответил Кинк.

— А как насчет прививок? — спросил Барьер.

— Я как раз перехожу к этому вопросу. Думаю, большинство из вас уже имеют прививки от основных инфекционных болезней. Однако лишняя предосторожность не повредит. Я выяснил, что в местном госпитале завтра от трех до четырех дня можно сделать прививки от желтой лихорадки. Вам также понадобится сертификат о вакцинации оспы. Я договорился, чтобы всем желающим одновременно сделали прививки от тифа и столбняка. Прививку от возбудителей тифозных заболеваний рекомендуется повторить, если вашей уже два года. Кроме того, вас снабдят таблетками от малярии. Что-нибудь еще?

Вопросов больше не было, и месье Пауэлс продолжал:

— Тогда приступим к подписанию контрактов. Как вы увидите, они составлены по очень простой форме. Если вы будете подходить ко мне, как только назовут ваше имя, мы завершим процедуру быстро и четко. Мне придется ненадолго оставить у себя ваши паспорта, чтобы до четверга, когда состоится отъезд, в них проставили нужные визы.

Мы начали подходить к столику в алфавитном порядке по списку Кинка.

Контракт был напечатан на двойном бланке головной конторы ГМАОЦА в Женеве, каждый подписывал три экземпляра, причем один из них выдавался на руки. Затем начали выдавать аванс. Я с любопытством отметил, что никто не попросил переводить деньги в банк — все взяли расчетные книжки. Очевидно, месье Пауэлс это предвидел и подготовил все эти книжки заранее. Болтовню насчет проставления виз я воспринял скептически, решив, что наши паспорта оставили в виде гарантии, дабы никто не вздумал получить аванс и смыться, забыв о контракте.

Впрочем, не могу не признать: вид такой кучи денег на столе ласкал глаз. Когда настал мой черед взять жалованье, я постарался вести себя так, как будто чушь, рассказанная Кинком о моем военном прошлом, была правдой. Я так старался, что чуть сам в это не уверовал.

Думаю, мне удалось бы поддерживать в себе эту уверенность, если бы не один момент. В самом конце контракта была графа, где следовало вписать имя и адрес ближайшего родственника.

Я вписал туда Ники и указал наш адрес в Афинах. В графе «степень родства» я написал «сестра». Конечно, я не собирался посылать ей деньги как жене — она в них нисколько не нуждалась, но мне претило выглядеть скупердяем.

Я как раз раздумывал над этим вопросом, прикидывая, как лучше обозначить Ники, и только поэтому обратил внимание на последний параграф контракта:

«В случае смерти, ранения или потери трудоспособности по болезни вышеупомянутого офицера указанные им ближайшие родственники будут немедленно извещены».

Я подписал контракт, забрал свой экземпляр, взял расчетную книжку, отдал паспорт и получил деньги, но больше не чувствовал себя бывалым солдатом. На душе у меня кошки скребли.