Грязное мамбо, или Потрошители

IV

Мою первую жену Бет я встретил в той поездке в Сан-Диего. Она была проституткой и немыслимо красивой. Бет развелась со мной шесть месяцев спустя, когда я истекал потом в раскаленном танке в пустыне. Наш брак, видите ли, мешал ее карьере.

— Я знаю одно место, — сказал Джейк, ухмыляясь нам с Гарольдом над полупустой кружкой пива. Мы проторчали в баре больше времени, чем я мог сосчитать по пятнистым от старости настенным часам.

— А здесь чем плохо? — пьяно протянул я. — Посмотри вокруг — не хуже других мест.

Подошла официантка, благовоспитанная студентка, еле сдерживаясь после нескольких часов общения с тремя морпехами, головы которых дико кружил выпитый алкоголь.

— Что-нибудь еще? — спросила она, и после банальных комплиментов и неуклюжих движений мы ухитрились заказать себе новые порции пива. Официантка чуть не бегом кинулась от нашего столика, а мы продолжили процесс перехода от состояния упившихся до неподвижности в состояние нажравшихся вусмерть.

Через несколько минут Гарольд вспомнил, на чем остановился разговор, и пробормотал:

— Джейк сказал, он знает место.

— Ты это уже говорил. Ты повторяешься.

— Нет, — настаивал Гарольд. В его голосе появились плаксивые нотки. — Одно место. Понимаешь? Место!

Джейк подмигнул из последних сил:

— Верно. Место хоть куда.

— Ах, место…

— Ага. Место.

Я помотал головой. Комната кружилась. Я решил обязательно высказать претензию здешнему управляющему.

— Не нужно нам твое место. Нам нужны сговорчивые девки.

Как нарочно, к столику подошла официантка и ухнула поднос на столешницу с натренированной ловкостью. Не успела она назвать нам сумму счета, как я ухватил ее за руку. Переплетя свои огромные клешни с тонкими пальчиками, я с трудом повернул налитые кровью глаза к ее незабудочно-голубым очам и спросил:

— Детка, лапочка, сокровище, ты переспишь со мной?

— Только если на земле не останется других мужчин.

— И тогда бы ты согласилась?

— Конечно, — ответила она. — Девушкам же нужен секс!

Сложись жизнь иначе, я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться.

За свою жизнь я любил всего шестерых женщин, включая собственную мать, и, исключая ее, женился на пятерых из них. Но мог бы любить гораздо больше. Кассиршу «Даунтаун дели», студентку, которая проходила со своим сенбернаром мимо нашего дома каждый день ровно в девять утра, сексуальную дикторшу с восемнадцатого телеканала с ее пухлыми губками. У меня большой нерастраченный любовный потенциал, знаю со слов психиатра. Он повторил это дважды, когда я ходил в брачную консультацию с моей четвертой женушкой, Кэрол.

— Мы получили результаты ваших тестов, — сообщил мне дядя с дипломом, висевшим в рамочке на стене за его спиной. У него хватило наглости содрать с меня триста долларов в час за вмешательство в наши с женой ссоры и препирательства. — Должен сказать, у вас большой нерастраченный любовный потенциал.

Я просиял:

— Значит, с этим мы закончили? Все в порядке?

Меня ждала работа, органы, которые следовало изымать.

— Нет, мы не закончили, — взвилась Кэрол.

— Да в чем проблема?! Тебе же ясно сказали — у меня большие способности к любви!

— Проблема в том, — ответила Кэрол, — что ты не реализуешь свой потенциал!

К тому времени, когда мы отыскали то самое «место» в Сан-Диего, все трое, к сожалению, успели совершенно протрезветь. Неумолимо приближался рассвет. Секс с незнакомыми бабами уже не казался таким заманчивым без алкогольной смазки, сглаживающей моральные ухабы. Мы безуспешно торкались в двери винных магазинов, но все лавочки давно закрылись, бросив нас на произвол судьбы до нового дня.

Гарольд пошел первым. Я волновался, пожалуй, впервые за всю службу. Я, конечно, занимался этим и в штате Нью-Йорк, и в Пенсильвании, и в Джерси, и в поездах на ходу, и в другом транспорте, но никогда не спал с женщиной старше себя и такой… опытной и знающей, как проститутка. А вдруг я все делаю не так? Что, если столько лет я трахался неправильно?

Поэтому я ждал в коридоре, читая «Вэнити фэр», который кто-то оставил на столике. Бизнес был открыт в массажном кабинете — старая как мир уловка, которая уже никого не обманывает. Мне показалось странным, что они продолжали маскироваться — уже год как в Сан-Диего официально появился квартал красных фонарей — провинциалы пошли вразнос, — но, видимо, старые привычки умирают трудно. Декор был выдержан в эконом-классе: флуоресцентные лампы, мебель из ДСП, синтетический ковер четверть дюйма толщиной.

Клиенты шли косяком, словно рабочие муравьи, спешащие на случку к муравьиной матке. Каждые несколько минут хлопали двери, приглушенные стоны эхом отдавались в коридорах и маленькой приемной. Это был бордель для солдат, из чего я заключил, что и для морпехов, но и не только — никакой дискриминации по роду войск не наблюдалось. Я даже углядел взблеск знакомых знаков различия, но промолчал — мне не улыбалось отжиматься под бдящим оком морских пехотинцев или вылизывать им ботинки непосредственно в здешнем коридоре. Согласитесь, как-то нелепо нарываться на отрывание яиц в борделе.

Через двадцать пять минут Гарольд нетвердой походкой вывалился из раздвижных дверей. Я поздравил его с несокрушимой мужской силой.

— Не получилось, — сказал он, и его губы невольно сложились в огорченную гримаску.

— Что, телка не возбудила?

— Я сам себя не возбудил.

Гарольд впервые обрел опыт в бескрайнем море полового бессилия задолго до того, как я вообще узнал об этом, и потому казался мне менее мужественным. Я понимаю — это глупость, но в кипящем от гормональных бурь мозге мальчишки, которому нет еще и двадцати, крутилось, что ничто в мире не может удержать настоящего мужика от лишней палки, когда выпадает такая возможность.

— Попробуй снова, — предложил я. — Могу уступить тебе очередь.

Он отмахнулся, заявив, что с него хватит, и поплелся к ближайшему креслу.

— У меня пятьдесят баксов, — сказал я.

— Дело не в деньгах. Просто… Да иди уже, оторвись за себя и за меня.

Что мне оставалось? Я шагнул за дверь.

Через несколько лет после того, как Бет со мной развелась — кажется, я уже был женат на Кэрол, — я получил от нее особенно едкое письмо, из которого узнал, что я ничтожество, не ведающее о чести и неспособное выполнять обязательства, и мне нужно ознакомиться с теорией эволюции в надежде когда-нибудь присоединиться к доминирующему виду. Однако между скачущих купоросно-едких строк можно было кое-что прочесть — например, приведенный ниже сентиментальный фрагмент, который, как я понял, дался Бет нелегко:

В устах Бет это убогое признание равнялось самому прочувствованному шекспировскому сонету о покинутой любви, практически признанием, что на каком-то этапе я был ей небезразличен.

Поэтому я написал ответ:

Ню-ню-ню.

За раздвижной дверью оказался маленький зальчик, смежный с собственно «массажным салоном», начинавшимся непосредственно за обычными простынями, заменявшими портьеры. Маленькая кофеварка выдавливала тонкую струйку в прозрачную емкость, и я налил себе чашку — немного кофеина никогда не помешает. Потом еще одну. И еще. Минуты шли. Я с удивлением обнаружил, что до сих пор сжимаю в руке найденный в предбаннике «Вэнити фэр». Разжать руку не получалось — пальцы намертво впились в переплет.

Приторно-сладкий голос позвал из-за занавески:

— Ты здесь, милый?

От неожиданности у меня так затряслись руки, что я пролил кофе на слаксы. Подавив вопль, я промокнул пятно кстати подвернувшейся салфеткой и, прикрывая пах потрепанным журналом, сунулся в щель между тонкими, как марля, занавесками.

Проститутка — Бет — была обнажена. Прямо в чем мать родила распласталась на матрасе. Светлые волосы разметались по подушкам, груди торчали к потолку, соски указывали направление. Она, по-моему, даже головы не повернула, когда я вошел.

— Ты голая, — вырвалось у меня. Губы и язык двигались сами.

Бет села на кровати. Ее груди слегка обвисли, торча в разные стороны. Свои. Большие, но очень упругие.

— Ты что, первый раз?

— Нет-нет, — заторопился я, дергая молнию. — Я просто… я не ожидал… Я думал, ты в ночнушке…

— Которую ты с меня снимешь, — закончила она. Я кивнул. Бет встала на колени, зевнула, сунула соблазнительный пальчик в соблазнительный рот и игриво попрыгала на кроватных пружинах. — В выходные у меня аншлаг — столько кругом военных баз! А День труда? Да у меня ни минуты свободной! Одеваться, раздеваться — в очереди потасовки начнутся.

Я заверил, что понимаю, и мы несколько минут поболтали о погоде и выходных, пока я нервно избавлялся от собственной одежды. За несколько месяцев боевой подготовки мышцы стали твердыми, контуры тела — четкими. Может, не как у Гарольда Хенненсона, но все-таки я считал себя впечатляющим представителем мужского рода. Конечно, Бет не в диковинку было видеть молодого парня, краснеющего от удовольствия и гордости за собственное тело, но в тот раз я, как истинный американец, не сомневался в собственных физических данных.

— Очень впечатляюще, — сказала она. Я поблагодарил. Тогда я еще не знал, что она надо мной смеется. — Хочешь лечь рядом со мной? — спросила Бет, расправляя простыню с одной стороны. Между подушками там красовалось влажное пятно, и я отвел глаза.

Едва я присел на постель, ее проворные руки заласкали меня всего, и у меня сразу встал. Но мне хотелось продлить удовольствие. Вернее, мне необходимо было его продлить — проблемы с деньгами не оставляли надежды на второй заход.

— Может, сперва поболтаем?

— О Господи, — вздохнула она. — Так ты из психов?

Я не понял.

— Ну, с психологического, здесь же Калифорнийский университет, — пояснила она. — Приходят, платят бабки и задают вопросы. Что я чувствую, когда делаю то, это, что думаю о красном фонаре, деморализована ли я, ощущаю ли себя жертвой… Иисусе! Честно говоря, мне больше нравится трахаться, чем болтать.

Ну, мы так и сделали — в смысле начали трахаться. Как рядовой морской пехоты США, я чувствовал себя морально обязанным доказать, что я больше мужчина, чем все студенты-психологи, вместе взятые, поэтому хранил молчание в течение всего акта любви.

Мой сын Питер прослушал в школе несколько курсов психологии, за которые платил я. Мне казалось, это хороший способ вправить ему мозги, не переводя деньги на местных мозговедов, но все, что мне досталось, — шестьсот вопросов за обеденным столом, неодобрительные взгляды и одна полноценная драка.

— Вы хоть понимаете, как отрицательно ваша работа сказывается на вашей семье? — осведомился прикрепленный консультант, скрестив руки на груди и сидя на моем диване, засранец.

— Моя работа обеспечивает им еду, — заметил я. — И крышу над головой. И диван под вашим задом.

— Но известно ли вам, насколько она их задевает?

Не знаю, имел ли он в виду нечто, поддающееся количественной оценке, но парни из отдела по возврату биокредитов привыкли иметь дело с конкретикой, а не с абстракциями. Конкретный дом, осязаемый орган, а все остальное — не наша забота.

— Нет, — ответил я. — Не знаю. Можете назвать точную цифру?

От этого он сразу заткнулся, к моему облегчению. Может, у него и есть диплом мозго…, но в высшей математике он пустое место.

Достигнув удовлетворительного для обеих сторон финала, мы с Бет все-таки поболтали. Это я не удержался.

— Тебе было хорошо? — спросил я, желая услышать оценку, а не напрашиваясь на комплименты.

— Мм-м-м… Замечательно. Но ты вовсе не обязан…

— Я сам этого хотел.

Бет улыбнулась и притянула меня к себе:

— Джонни обычно этого не делают. Просто двигаются туда-обратно, пока не кончат.

— Это потому что я не Джонни, — сострил я, и Бет была настолько снисходительна, что хихикнула. — Ты вообще тусуешься потом с клиентами?

— Только с самыми красивыми, — ответила она, и я раздулся от гордости еще больше. Тот факт, что я заплатил ей за время, как-то улетучился из головы, и я воспринимал все ее слова как откровенные признания случайной любовницы.

— Я в морской пехоте, — сказал я, решив, что Бет должна знать.

Она пожала плечами и призналась:

— Я могла догадаться. Но немного увлеклась процессом… — Вдруг она схватила мою руку и сильно сжала… — Так, кажется, вторая волна на подходе, — проскулила Бет, перекатилась в мои объятия и принялась тереться лобком о мое бедро, тихо постанывая. Это была одна из самых завораживающих картин, какие мне доводилось видеть в своей жизни. Смотрел бы и смотрел целыми днями.

Час спустя, когда мы позанимались любовью еще два раза, а в коридоре уже томилась очередь, Бет взяла с меня деньги как за один заход. Я не мог поверить своей удаче: уже планировал сыграть по-крупному — на базе мы каждую неделю резались в кости — и покрыть расходы на рандеву, но теперь мог приберечь наличные до другого раза.

— Может, в следующие выходные… — начал я, но Бет, уже поправлявшая постель для следующего клиента, покачала головой:

— В следующие не получится. В городе пройдет съезд, я буду работать в отелях.

— О, — осекся я, с удивлением ощутив растущий гнев при мысли, что Бет спит с другими мужчинами. В какой-то момент нашего сексуального единения некий вирус ревности проник в мой организм, рассеяв споры в мозгу. Что мне СПИД и сифон — я уже чувствовал, как меня пожирает новая смертельная болезнь. Не иначе провидение советовало мне похерить надежду на будущие отношения там же и тогда же — мои ревнивые позывы, какими бы ханжескими они ни были, убивали малейший шанс на то, что у нас что-то получится. Но интуиция шептала свои подсказки едва слышно — нет бы рявкнуть на ухо, когда нужно.

— Но через выходные я свободна, — сказала Бет, чмокнув меня в щеку. Это оказалось приятнее, чем все тантрические позы, которые мы перепробовали за последний час.

Вот так и закончился наш первый день знакомства — я ушел, унося на щеке поцелуй, а Бет проводила меня до дверей. Все как у людей.

Курс боевой подготовки продолжался — бесконечная череда бесчисленных повторений, которые, по заверению сержанта-инструктора, незаменимы для спасения наших тощих шкур. Я так и не понял, зачем балансировать над ямой с водой, если мы вроде как будем бить врага в пустыне, но после трех нарядов вне очереди научился держать рот на замке.

В Сан-Диего наведывался раза два в месяц — чаще увольнительную на двое суток вымутить не удавалось. Я брал массу дополнительных нарядов — патрулирование, уборку, бумажную работу, чтобы освободить выходные. Вскоре я спохватился, что сплю всего три часа в сутки. Зато мы с Бет отлично проводили время — в основном уединившись в дальней комнате массажного салона и испытывая кровать на прочность, с перерывами на вылазки в разнообразные ночные кабаки. Бет достаточно хорошо понимала мои чувства, чтобы благоразумно освобождать выходные от работы, и всего однажды нам пришлось лететь из бара как угорелым, потому что она забыла о назначенной встрече с клиентом и не могла отменить свидание. Я ждал в коридоре, слушая, как скрипят пружины матраса. Это продолжалось час и шесть минут.

В последние недели курса боевой подготовки основной упор сместился на практику и тактику. Мы участвовали в учебных военных маневрах, или операциях, называйте как хотите. Наши плацы превратились в великие равнины фальшивого огня условного противника, захламленные макетами танков, бутафорскими зданиями и ненастоящими снайперскими гнездами, стрелявшими в настоящих солдат, корчившихся от подлинной боли — применялись низкоскоростные резиновые пули, вонючие, как сволочь. Один парень из роты Е потерял глаз, когда протирал запотевшие защитные очки.

В последний день — зря нам сказали, что это наши заключительные двадцать четыре часа начальной подготовки, — мы решили оттянуться на всю катушку. «Красные» рулят, хо!

Мы устроили рейд в форт «синих» — я и Гарольд Хенненсон, — по ходу дела обезвредив трех снайперов. Уложились в три часа — два часа двадцать пять минут выматывающего душу ожидания и полчаса переизбытка адреналина. Подробности: мы обстреляли хлипкий оштукатуренный фасад патронами с красной краской, размазали ее по своим лбам и, окончательно разойдясь, запечатлели там собственные фамилии, испуская наихудшие в истории войн боевые кличи. Мы взяли пленных, заложников, связали их веревками, представив, будто это широкие полосы коры эвкалиптов, и подвергли задержанных допросу, выспрашивая личные номера, имена женщин, с которыми они спали, и точные адреса последних. Мы были королевскими ВВС, пехотинцами США, бригадой желтых лент — в общем, всеми славными вояками из старых фильмов о войне. Мы были пирующими монголами. Мы были победителями.

Инструкторы пришли в ярость. Каждый из нас получил по два часа нотаций, угроз, отжиманий, ограничений во сне и еде и сто часов нарядов на кухне и уборки казарм и территории. Разумеется, за этими занятиями мы и минуты не провели — отправка с базы состоялась на следующий день.

За неделю до того, как командование корпуса морской пехоты отправило наш батальон греться на белом солнышке пустыни, мы с Бет сочетались браком. Я бы не назвал обряд волшебной сказкой — разве что в духе братьев Гримм, — но все прошло очень мило. Полупьяный пастор, которого оторвали от кружки в баре у дома Бет, Джейк Фрейволд в качестве свидетеля и до кучи Гарольд Хенненсон, драивший унитазы своей зубной щеткой — не по принуждению, но из-за фанатичного стремления к порядку, — скрепили своими подписями три экземпляра свидетельства о браке.

В отличие от Гарольда Хенненсона Джейк Фрейволд прошел всю войну и остался жив. Как и я, он вернулся в Америку, не зная, куда себя деть, без ясной цели, без образования, позволявшего выжить на рынке труда, уже тогда предъявлявшем баснословно высокие квалификационные требования — программистов выставляли за дверь вместе с утренним мусором, если они не успевали освоить последнюю версию С-Трипл-Плюс быстрее, чем их коллеги. Как и я, Джейк тоже прибег к единственному занятию, неизменно поддерживавшему его в трудные времена: армейская жизнь научила нас спасать свою шкуру.

Мы могли убивать людей, не парясь по этому поводу.

Но на венчании мы, естественно, ничего об этом не знали. Гарольд был жив, а мы с Джейком являлись всего лишь молодыми болванами, спешившими закончить дело перед тем, как прыгнуть в люк транспортного самолета, курс которого лежал в сердце тьмы.

— Кто здесь дает клятву? — булькнул пастор. Во время короткой церемонии он стоял к нам спиной, типа кашлял, но его дыхание свидетельствовало, что он едва подавляет позывы рыгнуть дешевым виски. — Клянется кто-нибудь?

Гарольд посмотрел на меня и пожал плечами, не зная, что полагается делать. Я тоже недоуменно дернул плечом, поэтому Джейк принял инициативу на себя и выступил вперед.

— Я даю клятву за этого мужчину, — сымпровизировал он. — Я клянусь за него.

— А… кто отдает… Кто отдает эту леди?

Этого мы не обговаривали. Я повернулся к Бет, боясь, что наша непредусмотрительность вот-вот похерит все предприятие, но она шепнула мне на ухо:

— Пускай будет Гарольд.

— Точно? — не удержался я. — У нас в принципе есть время… Найди кого-нибудь!

— Гарольд прекрасно подойдет.

И Гарольд отдал мне в жены мою возлюбленную невесту — взбитые волосы, без всякой фаты, платье длинное, взятое напрокат, со слегка обтрепанным подолом — и проворно отступил. Пастор пробубнил благословения, объявил нас мужем и женой и слинял в открытый допоздна клуб, где не выгоняли мужчин в испачканной спереди одежде.

Мы занялись любовью в номере мотеля, снятом мною на два часа, обливаясь потом и буквально соскальзывая друг с друга в сан-диегском летнем зное. Когда мы закончили, а время вышло, я надел военную форму, уложил вещички, поцеловал женушку на прощание, пообещав писать каждый день, и пошел на базу, а оттуда на поле боя новой, решительной походкой.

Бет взяла отгул на всю оставшуюся ночь. По крайней мере так она мне сказала.

В одном из писем, которые она присылала мне, сидельцу уродливых металлических монстров военного назначения, Бет объяснила, почему Гарольд лучше всего подходил в качестве посаженного отца. «Он — единственный мужчина, который имел возможность трахнуть меня и не трахнул, — сообщали кривые буквы. — Это сделало его непорочным в моих глазах».

Не подумав, я, наивняк, сглупу написал в ответ: «Мы могли подождать и пригласить твоего папаню».

Я примерно понял реакцию, еще не получив ответа, пришедшего на три дня позже обычного. Обида и боль, столько лет надежно хранившиеся под спудом здоровой физиологии, проступали в каждой разъяренной каракуле. «Ты очень милый парень, — писала Бет, — но порой ведешь себя как законченная сволочь».

Не спорю.

Ладно, хватит реминисценций. Сегодня я сделаю вылазку. Надеюсь вернуться.