Гудбай (сборник рассказов)

Декадентские тенденции в японской литературе XX века и группа «Бурай-ха»

Ускоренное развитие литературного процесса в Японии после ее открытия для стран Запада и реставрации Мэйдзи (1868–1869) определило одновременное существование самых различных литературных направлений. В начале 1910-х годов, казалось, еще главенствовали натурализм и «повесть о себе», а противопоставляющий себя натурализму психологический, реалистический роман переживал расцвет. При этом уже начало 1920-х годов отмечено в японских литературе и искусстве быстрым развитием различных модернистских направлений.

Для интеллигенции наступил период поисков и блужданий. Часть молодых писателей, разделяя идеи марксизма, стали создателями пролетарской литературы, другие нашли себя в проникавших с Запада модернистских течениях — неопсихологизме, формализме, сюрреализме и т. д. Последние, отрицая традиционную японскую литературу натурализма, которую они называли «монотонной», также противостояли усиливающемуся влиянию пролетарской литературы, утверждая идеи «свободы и независимости искусства», «уважения личности». Как и все модернисты, японские писатели придавали огромное значение поискам новых форм. Представители модернистского течения, делившиеся на неосенсуалистов (син-канкаку-ха) и группу «Новое искусство» (синко гэйдзюцу-ха), утверждали, что «тревоги времени» осознаются при помощи чувств, и старались найти способы выражения ощущаемого современным человечеством кризиса.

Хирано Кэн, рассматривавший группу «Новое искусство» в контексте литературы модернизма в Японии, пишет в своих статьях, что эта группа, «в отличие от неосенсуалистской школы, представляла собой довольно искусственное движение, основанное на странной комбинации двух элементов: 1) эротизма и влияния американизма (то есть модернистской считалась литература, которая изображала гедонистическую жизнь современной городской молодежи, проводящей все свое время на улицах в лучах неоновой рекламы, в кафе, на танцевальных площадках, в магазинах, кинотеатрах); 2) идеологической оппозиции марксизму в литературе, воплотившейся в создании оппозиционной литературной группы»[1].

Танидзаки Дзюнъитиро[2] (1886–1965), известный японский писатель и драматург, на протяжении творческого пути неоднократно менявший литературную ориентацию, в ранние годы был ярым противником натурализма и приверженцем модернизма, авангардизма, романтизма, а также увлекался западной философией. Будучи необычайно самобытным писателем и певцом «эстетики безобразного», он сделал попытку соединить в своем творчестве традиционные японские литературные вкусы с принципами эстетики западноевропейской декадентской литературы. Именно Танидзаки стал одним из первых японских писателей, в чьей прозе проявились декадентские тенденции.

Ранний этап творчества Танидзаки Дзюнъитиро характеризовался влиянием Э. По, Ш. Бодлера, О. Уайльда, что привело к формированию эстетических принципов писателя. Танидзаки писал чрезвычайно смело, пренебрегая общепринятыми взглядами, — его ранние произведения насыщены демонической энергией духа и плоти, таинственной силой роковой любви и подчеркнутым эротизмом. Он создал уникальные для японской литературы женские характеры: женщина в его произведениях представлена губительным существом, дьявольскую власть разрушительной красоты которого невозможно преодолеть; да мужчина обычно и не хочет ничего преодолевать и готов терпеть любые унижения, в итоге с наслаждением подчиняясь своей мучительнице.

Наиболее ярко это проявилось в романе «Любовь глупца» (1925), главная героиня которого, раскрепощенная и эмансипированная Наоми, вовлекает в разврат своего супруга. Этот роман считается лучшим произведением первого периода творчества Танидзаки. Увлечение модернизмом проявилось и в раннем его рассказе «Татуировка», в котором писатель воплотил необычный сюжет: герой повести, татуировщик по профессии, встречает свою мечту — прекрасную девушку, которую случайно видит на улице; его воображение поразила красота ее босой ступни. Спустя долгое время ему удалось снова ее встретить. Он заманил девушку к себе, опоил сонным зельем и нанес иглой на ее спину рисунок — лучшее произведение своего искусства, а именно гигантского паука, ибо красота этой женщины представлялась ему столь же жестокой и смертоносной, как паук, убивающий своих жертв.

После Второй мировой войны модернизм продолжал развиваться в новых условиях. Япония только что пережила разгул милитаризма, крушение устоев духовной жизни. Пессимизм, самоотчуждение и утрата идеалов, которые царили в обществе, отразились и в «литературе плоти», или «физиологической литературе» (никутай бунгаку), изображающей психические аномалии, темные стороны человеческой натуры. Таким образом, от модернизма был сделан шаг в сторону литературы декаданса; многие писатели-модернисты экспериментировали в новом направлении, их творчество стоит особняком. Послевоенный модернистский роман в Японии обрел философскую базу в учении экзистенциализма; после поражения Японии во Второй мировой войне творческая интеллигенция была погружена в ощущение тоски и потерянности. Идеи экзистенциализма заставили японских писателей уделить особое внимание художественному исследованию трагического мироощущения личности в обществе отчуждения и самоизоляции индивида, что нашло проявление в творчестве представителей «Неоразвлекательной группы» (Син-гэсаку-ха), возникшей в 1946 году.

Термин «гэсаку» («развлечение») принадлежал литературе эпохи Эдо (XVII–XIX вв.), носившей развлекательный характер, в которой ведущим приемом поэтики обозначилась ирония. Юмористические зарисовки, комические сценки, шуточные ситуации, эротические мотивы были свойственны этим «несерьезным» сочинениям. По аналогии с ними, благодаря формальному признаку — иронии, отличавшей и произведения авторов новой эпохи, — группа таких писателей получила название «Новое объединение развлекательной литературы», или «Неоразвлекательная группа». Только это уже была литература об отчаянии, нигилизме, разочаровании, катастрофической бессмысленности жизни, когда мир представляется хаосом, где царит безумие; автор же описывает хаос, используя приемы гротеска и иронии. Участниками этого литературного объединения являлись Дадзай Осаму, Сакагути Анго, Ода Сакуноскэ, Исикава Дзюн, в произведениях которых за внешним сарказмом и парадоксальностью изложения скрываются духовная опустошенность и безысходность. И хотя формально это объединение не являлось литературной школой, подобно модернистским школам неосенсуализма и «нового искусства», за ним закрепилось еще одно наименование — «Декадентская группа» (Бурай-ха).

Несмотря на то что японский модернизм и его как довоенные, так и послевоенные школы получили подробное специальное рассмотрение, а произведения наиболее ярких представителей были изданы на русском языке[3], переводы японской декадентской литературы русскому читателю знакомы в гораздо более ограниченном объеме. Одним из первых декадентов на русский язык был переведен Дадзай Осаму (настоящее имя Цусима Сюдзи, 1909–1948). Произведения Дадзая Осаму написаны от первого лица и в большинстве своем отражают мировоззрение и жизнь автора, что характерно для натуралистических «повестей о себе» (ватакуси сё: сэцу, или эго-беллетристика), и в его творчестве, несомненно, присутствует экзистенциальное начало. Но «повесть о себе» у Дадзая Осаму оказалась окрашенной в трагические тона, что явилось результатом присущей ему душевной раздвоенности. Его литературный герой (например, в повести «Исповедь „неполноценного“ человека») — одинокое заброшенное существо, лишенное человеческого облика и не способное сопротивляться жизненным невзгодам. В этой повести пессимизм автора доведен до предела: герой предается необузданному разгулу, становится алкоголиком, чурается людей, среди которых чувствует себя неизлечимо больным. Он живет в постоянном ожидании смерти, являющейся для него единственной реальностью. В повести «Заходящее солнце» Дадзай показывает закат одной аристократической семьи в первые послевоенные годы, выражая страх перед надвигающейся бурей и предупреждая, что революция враждебна красоте и человечности. Его произведения пронизаны настроением отчаяния и неприятием общественных идеалов. В творчестве Дадзая японская молодежь находила образ своей юности, загубленной войной.

Сам Дадзай Осаму все больше разочаровывался в действительности, в демократическом движении, в котором раньше видел свой идеал; не найдя утешения ни в любовных отношениях, ни в семье, ни даже в литературном признании, которое пришло к нему уже в 1933 году, он впал в депрессию и несколько раз пытался покончить с собой. После одной из неудачных попыток писатель долго лечился в больнице и там пристрастился к обезболивающему — наркотикам; уколы позволяли ему испытать небывалый прилив вдохновения.

Семья и дети все больше тяготили Дадзая Осаму, сковывали его творческую свободу; ряд последних произведений Дадзая посвящен разочарованию не только в человеческом обществе, но и в счастье, которое когда-то он мечтал обрести в собственной семье, потому что в детстве в семье родителей ощущал себя ненужным и нелюбимым младшим сыном. Известие о капитуляции Японии в 1945 году стало для него шоком. Он снял комнату у Ямадзаки Томиэ, овдовевшей в годы войны и работавшей в салоне красоты парикмахером-стилистом, — у них начались отношения. За три дня до своего тридцать девятого дня рождения Дадзай Осаму вместе с Ямадзаки Томиэ совершили двойное самоубийство.

Рассказ «Гудбай», последняя рукопись Дадзая, остался незаконченным; его обнаружили после смерти автора на его письменном столе вместе с письмом-завещанием, адресованным жене. В рассказе есть персонажи, прототипами которых являются люди, бывшие близкими писателю в последние годы его жизни: например, одна из любовниц главного героя работает в салоне красоты парикмахером и потеряла мужа во время войны, подобно последней возлюбленной самого Дадзая Осаму. Как и повесть «Исповедь „неполноценного“ человека», рассказ «Гудбай» был написан в самый тяжелый период депрессии писателя, перед самоубийством, которому также предшествовали обострившаяся болезнь легких, ощущение опустошенности и неотвратимого угасания, упадка. Главный герой рассказа посещает всех своих любовниц и, прощаясь с ними, освобождает от отношений с собой; для пущей убедительности он нанимает хоть и вульгарную, грубую, но необыкновенно красивую женщину, которую представляет им своей супругой. Так сам писатель, перегорев, символически прощался со своими былыми увлечениями, с надеждами, со страстью к жизни и готовился к расставанию со всем, что когда-то любил, но что теперь лишь тяготило его.

Ода Сакуноскэ (1913–1947) неверие в человека и общество выразил в художественных произведениях «Условия времени» и «Госпожа Суббота», а также в литературно-критических статьях «Проблемы второстепенной литературы» и «Литература вероятности». Он показал процветание зла и порока, крах нравственных начал, нездоровую психику людей послевоенного времени, которыми руководит случай. Именно вероятность случайного стала ведущей концепцией его творчества, в котором писатель раскрывает «господство плоти». Прославившийся как эго-беллетрист, Ода решительно критиковал консервативный жанр «повести о себе»; он пытался найти новые пути создания романа, прибегая к синтезу художественного вымысла, от которого отказались авторы «повести о себе», и жизненного опыта.

Как и Дадзай Осаму и Ода Сакуноскэ, Сакагути Анго (настоящее имя — Сакагути Хэйго, 1906–1955) происходил из богатой аристократической семьи. В своих произведениях он поднимал актуальные проблемы современности, демонстрируя конфронтацию с обществом и государством. Будучи двенадцатым ребенком в семье влиятельного политика, Сакагути изучал в университете индийскую философию и хотел стать буддийским священником, чему помешал возросший интерес к литературе. Сакагути увлекся творчеством Акутагавы Рюноскэ, М. Пруста, П. Мериме, Стендаля и Ф. М. Достоевского. Ранние произведения Сакагути отличались комической направленностью и относились критиками к фарсу. Также писатель оставил ряд заметок о японской культуре, в которых задается вопросом: что представляет собой национальная идентификация японцев? Он показывает современного японца далеким от традиций национальной культуры с ее утонченными церемониями и ритуалами, и изображает человека, отягощенного страстями и пороками. Сакагути настаивает на том, что японская культура не монумент, которому нужно поклоняться, не эзотерический феномен, придающий Японии загадочность в глазах европейцев. Она жива, поскольку ее создают люди в каждом новом поколении. Ее носителем является индивид — его внутренний мир и представляет подлинную культурную ценность[4]. Нигилистическое отношение Сакагути к концепции японского национального духа выразилось в рассказе «Жемчуг». Его персонажи являются участниками атаки на Перл-Харбор. Это спецотряд смертников небольшой субмарины, которые стремятся укрепить свое мужество перед лицом неотвратимой гибели. Автор саркастически противопоставляет героизму воинов свой беспутный образ жизни: в то время как герои готовились к сражению, он пьянствовал с друзьями.

Герой знаменитого рассказа Сакагути Анго «Идиотка» — молодой человек, который в годы войны завязывает отношения с психически больной женщиной. Вместе с ней он скрывается от бомбардировок и находит утешение в плотской любви. Воплощенные в этом рассказе идеи писатель изложил в статье «О нравственном падении», ставшей его послевоенным манифестом. «Человек легко падает, — пишет он. — Падают и герои, и святые. Удержать их от этого нельзя. Удерживая, не спасешь. Человек живет, человек падает. Падение — самый короткий и простой путь помочь другому… Только пройдя весь путь падения, ты сможешь открыть самого себя и тем самым помочь себе и другим»[5]. Сакагути бросает вызов шовинистической идеологии военных лет, призывавшей подавлять плотское начало в человеке и возвеличивать дух. Он выступает с резкой критикой существующих порядков, принципов политики, устоев государства, направленных на отрицание естественных желаний личности; прибегая к апологии сексуальной сферы, писатель направляет свои усилия на разрушение фальшивых деклараций и выступает против лозунгов военщины. Нравственное падение рассматривается как необходимое условие обновления жизни нации; взгляд Сакагути на жизнь после падения оптимистичен. Подобная позиция обусловила широкое распространение «литературы плоти», или «физиологической литературы» (никутай бунгаку).

Последующие рассказы Сакагути Анго — «Женское тело», «Иду заниматься любовью» и другие — можно назвать эротическими. Значительным произведением стал его рассказ «Под сенью цветущей сакуры», опубликованный в первом номере журнала «Плоть» в 1947 году. Он представляет собой гротескную пародию на традиционные японские легенды. В этом произведении писатель сумел показать глубину традиционных образов и символов, дав новое направление литературному искусству, в котором через мифологическое начало метафорически проступает правда о человеческом падении. Подобно модернисту и первому декаденту Танидзаки Дзюнъитиро, в рассказе «Под сенью цветущей сакуры» Сакагути Анго показывает темную, порочную сторону женской натуры и безвольность мужчины, в данном случае разбойника, готового подчиниться власти демонической женщины, еще более развращенной и порочной, чем он сам.

«Раскрепощение плоти» Сакагути демонстрирует в романе «Убийства с перерывами», в котором он заявляет о себе как мастер детективного жанра, переключаясь на криминальную историю, сдобренную сексом и садизмом. Последним сочинением писателя было «Завещание сумасшедшего», в котором он, предчувствуя кончину, провел анализ своего психического состояния, граничащего с безумием, в последние несколько лет жизни.

Известный японовед Дональд Кин отмечает, что творчество Сакагути Анго было заново открыто и переосмыслено в начале 1970-х годов, когда новое поколение Японии, расставшись с иллюзиями 1960-х, оценило критическое отношение писателя к действительности[6].

В данном издании собраны переводы на русский язык прозы представителей группы «Бурай-ха» — Дадзая Осаму, Сакагути Анго и Оды Сакуноскэ.