Глава 20. Посещение «вертепа»

Ожидался дождь. Стояли пасмурные дни, и на душе тоже было пасмурно. После вчерашнего «перебора», как всегда, мутило.

В канцелярию заглянул Шмер:

— Ты чего тут уселся? Поехали в город, развеселимся.

— Мишка! Какое развеселимся? Денег ни копья. Даже на обед не хватает, не говоря об ужине. Вчера почему не приберег закуски на черный день?

— А что он уже наступил?

— Он еще спрашивает. У меня кишки слиплись от голода.

— Вот и хорошо. Значит, к банкету ты созрел.

— Опять банкет! Издеваешься! Я на спиртное смотреть не могу.

— А зачем на него смотреть? Закрой глаза и пей. Можешь даже не разговаривать, мешать беседе не будешь.

— С кем ты беседовать собираешься? Чем это я могу помешать?

— Нас, точнее меня, пригласил Ашот, очень большой человек в городе. Может быть, самый главный.

— Он что, начальник милиции или партийный вождь?

— Мафиози. Его весь город боится, а милиция честь отдает, — отчего-то понизил голос Шмер. — Поэтому во время застолий ешь, пей и молчи. Не то начнешь политическую белиберду нести, не в тему. Ты это любишь! Я тебя беру для компании, чтоб пожрал, а им скажу, что от тебя кое-что зависит.

— Да не темни, зачем мне нужна встреча с такой подозрительной личностью?

— Чудак! Знакомство с Ашотом — это для тебя как быстрый карьерный рост. Был никчемный лейтенант, а станешь вхож в дома сильных мира сего! В пределах этого города… Понимаешь, Ашот просит отпустить в увольнение, на неделю Махмутова из второго взвода. Я сказал, что это можешь сделать ты. Он решил с тобой познакомиться.

— На неделю! Не поедет! Мы что, всю роту распустим по домам?! Ни мира, ни войны? Ты с ума сошел! И никуда я не пойду! Умру с голода, но не буду сидеть за одним столом с твоим мафиози!

— Ха! Отказаться уже нельзя. Ты получил приглашение! Эй, Абдулла, заходи! — Михаил приоткрыл дверь.

В комнату вошел маленький, сухонький, сморщенный как сухой инжир туркмен:

— Изздрасствуй, командыр! — протянул для приветствия по восточному обычаю обе руки.

Ромашкин взглянув на черные, потрескавшиеся от солнца и грязи смуглые руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.

— Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем тое! Будыт балшой пир! — туркмен со значением поднял вверх указательный палец. — Нэ пажалэешь!

— Ромаха, бери рюмаху! Надевай шинель и вперед! — распорядился Шмер. — Едем в вертеп! Я открою тебе прелести злачных заведений в здешних местах. Вернее нам откроют. Думаю, ты уже взрослый мальчик, созрел.

— Вертеп?

— Подпольный публичный дом.

— А что у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом!

— У нас в стране нет, а в Педжене есть.

— Что, и нам можно будет пользоваться услугами девочек?

— Держи карман шире! Только наблюдать! У тебя есть стольник на мелкие расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь!.. Нам можно пить, есть, смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.

Мозги Никиты лихорадочно заработали в определенном направлении, воображение нарисовало соблазнительные картины. Теперь он лишь опасался, что Мишка пошутил, и вместо таинственного «вертепа» с обнаженными манящими женщинами, он окажется в обычной прокуренной пивной.

— А ничего, что мы в военной форме? Может, переоденемся?

— Главное, самим быть в форме и боеготовыми! В морге тебя переоденут! — хохотнул Шмер. — Я же тебе сказал, идем отдыхать, но не развлекаться. Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги ищи двести рублей.

— Почему двести? Ты сказал одна девка сто рублей стоит.

— А для меня? Я что, буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и меня побаловал.

— С ума сошел? За ночь вышвырнуть получку? И на что?

— На то самое! — усмехнулся Шмер. — Получишь всё, как в сказках Шехерезады. Будет всё: и шахини, и хери, и зады…

В канцелярию вошел Ахмедка.

— Ахмедка! Займи сто рублей! — попросил Ромашкин.

— Двести. Займи лейтенанту двести! — перебил скороговоркой Шмер. — Лучше тристо!

— Сто. Сто мне и сто ему.

— Не дам ни рубля никому. Алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне потом ходи за вами к кассе контролировать, получили получку или нет. Я рубль к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец следит за накоплением калыма.

— У-у, б-байский сынок! Попроси меня когда-нибудь помочь, пошлю подальше! — Шмер повлек Никиту из канцелярии на выход, по пути инструктируя: — Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся! Ты в городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся!

Ромашкин проснулся. Голова гудела, как колокол после перезвона. Сегодня воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту. Воскресенье для него — рабочий день недели.

В дверной проем просунулась голова солдатика:

— Товарищ лейтенант, начальник штаба строит батальон. Вас срочно вызывает.

— О, черт! Ступай, сейчас я приду.

Мелькали какие-то обрывки смутных кошмарных видений. Непонятно, что такое приснилось ночью, какой-то бред. Вчера что было? Пили?

Едва он пошевелился, как острая боль пронзила тело.

— О-о-о!

— Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью, — подал голос Шмер откуда-то из угла. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на полу и жадно курил.

Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой все более. Почему это он оказался в общаге? Чья это комната? Что было вчера? Часть вопросов он непроизвольно задал вслух. На соседних койках зашевелились Лебедь-Белый и Колчаков.

— Ну ты, лейтеха, даешь! — воскликнул Белый. Вскочил и принялся разминаться, выполняя всевозможные физические упражнения. В воздухе мелькали кулаки, пятки, локти.

Бр-р-р! Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка замутило.

Вадик Колчаков взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:

— Что? Ни черта не помнишь?

— Нет.

— А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные племена, устроить Варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать «чурок» на дрова. Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом конницу Буденного и почему-то Александра Македонского.

Бессвязные воспоминания о событиях вчерашнего дня по-прежнему кружились хороводом в голове Никиты, но никак не выстраивались в стройную и последовательную цепь. Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?

— Кажите, шо вчора було! — заговорил он почему-то на украинской мове.

— Ты ж не хохол, не балакай. Или забыл свою национальность? Что было? Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с! — ответил Лебедь-Белый и, закончив разминку, побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному коридору.

— Солдат, ступай в казарму, — простонал Никита. — Передай сержантам, чтобы строили роту. Сейчас приду.

— Какое ступай, — усмехнулся Шмер. — Бери, братец, шинель лейтенанта и неси чистить. Как раз подсохла, и грязь хорошо облетит. Вон она, в углу за дверью стоит, к стенке привалившись.

Никита посмотрел и увидел. Действительно, шинелка торчком, облепленная от погон до полы сухой серой коркой.

— Это где я так упал? Хорошая грязь! Качественная!

— Н-да! Не упал, друг мой, тебя уронили и валяли по земле. Скажи спасибо, что не убили. Ашот спас от верной гибели. Ребра болят? Челюсть цела?

— Челюсть? Кажется, цела… — Никита ощупал лицо и тотчас заныла бровь. — Лоб болит!

— Это тебе кулаком звезданули. Хорошо, кастета в руке у туркмена не оказалось в этот момент. А когда он его достал, то мы уже прибежали на выручку.

Солдатик, прислушивающийся к разговору, был выставлен за дверь крепкой рукой Колчакова вместе с ромашкинской шинелью.

И сей момент в комнату вломился следующий посыльный. Он обратился не к Ромашкину, а к Шмеру:

— Товарищ старший лейтенант. Вас комбат вызывает. Срочно!

— Меня? Может, с Ромашкиным попутал, казак? Может, замполита?

— Не-е-е, вас требует! Точно. Он еще громко что-то по-татарски кричал и топал ногами.

— По-башкирски. Он же башкир. Но непринципиально. Право слово, монголо-татарское иго! Вернее, башкиро-монгольское. Передай, что меня нет. Передай, придет Ромашкин, только почистится и приведет себя в порядок. Нет, стоп! Вот тебе задача: иди, отмывай сапоги, но вначале постучи друг об друга хорошенько, да шапку отбей от грязи, расчеши ее, а то она словно блин смялась и скомкалась.

Третий солдат, вломившийся вызывать Колчакова, был озадачен чисткой брюк.

— Да что ж вчера было-то?! — взмолился Никита.

— Ну, замполит! Ну, забулдыга! — возвел очи горе Шмер. Пришлют же на нашу голову кадры! И где их только выкармливают? Где обучают? Скажи, Колчаков, вы с одного церковно-приходского училища?

— Почему это с церковного?

— Вадик, вас ведь обучают о душе заботиться, опиум для народа распространять. Так вы из одной бурсы?

— Из одной. Только разных приходов и епархий.

— Чувствуется. Он, в отличие от тебя, пить совсем не умеет. Этот… хмырь, знаешь, что вчера начудил?! Не расхлебать теперь. В городе белому человеку опасно появляться месяц-другой.

— И что начудил? Говори уж, не томи! Ночью вас было обоих без переводчика не понять. Вломились, словно слоны…

— Никита пытался устроить этническую чистку Педжена. Трубил, как слон, и бился, как тигр. И откуда мощь голоса в столь худом организме — кожа да кости, ну еще жилы и кал!

— Короче, Миш!

— Короче, вчера произошла битва при Ватерлоо, Бородино и Педжене, одновременно!

…Постепенно, по мере сбивчивого рассказа Шмера к Ромашкину возвращалась память. Ночные кошмары — драки, погоня, цыгане, пляски — не бред и не сон. Самая настоящая явь, опасная и жутко неприятная. Судя по всему события, еще не завершились, развязка ожидалась впереди, но неизвестно какая…

Итак, Никита и Шмер в сопровождении аксакала убыли из казармы в неизвестном направлении, оставив скучать Ахметку.

За забором их поджидал старенький ржавый «Москвич», желтая поверхность которого облупилась во многих местах, а грубо нанесенная грунтовка поверх «родной» краски совершенно не совпадала с ней. Оттого машина была похожа на старого леопарда, затаившегося в саване.

Из машины выбрался огромный, тучный мужчина. Носатый. Армянин? Тот самый Ашот? Его четвертый подбородок колыхался на необъятной груди, а большой живот поддерживался широченными подтяжками. Казалось, лопни они, и пузо оторвется от тела и — упадет на землю, по закону всемирного тяготения.

— Вай! Миша! Друг дорогой! — армянин обнял Шмера, словно старинного приятеля.

— А это мой кореш, о котором я говорил, — Мишка подтолкнул вперед Ромашкина. — Ценнейший человек. Герой! Доброволец! Прибыл строить коммунизм в песках Каракума.

Ашот расплылся в широкой счастливой улыбке. Одет он был в хорошую дубленку, но без пуговиц. На каждом пальце, за исключением больших, — по дорогому перстню. Джинсовые штаны и рубашка были явно привезены кем-то из Афгана и куплены по случаю. Распахнутая рубашка оголяла грудь, в зарослях склоченных черных волос — большой золотой крест.

После церемонии приветствия Ашот с трудом протиснулся в крохотную машину. Рядом с ним усадили тщедушного дедулю, иначе ни одному из офицеров на переднем пассажирском сиденье было не уместиться. Машина просела, скрипнула рессорами. Никита вслух усомнился, выдержит ли ходовая часть.

— Нэ бойся, рессоры усиленные. Смелей садись. Баня и рэсторан ждут нас!

— Ашот, почему не купишь себе «Волгу»? Зачем мучаешься в этой коробчушке?

— Хм, я бы купил, но зачем лишний раз привлекать внимание начальства. Меня уже первый секретарь горкома вызывал, выказывал неудовольствие, что постовые милиционеры мне честь отдают. Я ему говорю: «Дорогой товарищ секретарь, хозяин, я об этом их не просил, они сами! Ну, не буду же останавливаться возле каждого легавого и совестить его, мол, зачем эта нэнужная лесть».

— И что партийное руководство ответило? — полюбопытствовал Никита.

— Велело не ездить по центру. А ты говоришь — «Волга». Еще «Мерседес» посоветуй купить! Миша, дорогой мой друг! Наверное, ты хочешь, чтоб меня выслали обратно в Армению? Мне туда нельзя. Там у меня слишком много врагов. Ашот должен жить в Педжене, ему и здесь хорошо. Я не высовываюсь, дом всего в одын этажа, как у других. Я сделал проще — еще два этажа в землю закопал: там бильярдная и зал для гостей. Перехитрил начальство. То, что у меня в подвале все в мраморе и павлины во дворе бродят, для посторонних глаз нэ видно. А машина, если хорошая, сразу бросается в глаза. Потерплю тесноту, да и привык я к этому «Москвичу».

Так за рассказом о своей нелегкой судьбе Ашот с ветерком доставил компанию к городской бане. На дверях болталось объявление: «Баня закрыта на учет». Но стоило армянину вытянуть живот из-под руля, как двери распахнулись, и какой-то шустрый человечек увлек всю компанию к заднему, служебному, входу. Рассыпаясь в словах благодарности за то, что сегодняшний день ему преподнес таких знатных и уважаемых гостей!

А приятно ощущать себя не просто обычным молодым лейтенантом, а персоной, из-за которой закрыли баню. Ну, не совсем из-за тебя, но все же…

Туркмен буквально стелился по тротуару, сопровождая гостей, отбрасывая носком тапочка в сторону случайно попадающиеся окурки и бумажки.

— Успокойся, Мамбек, не суетись. Лучше пива принеси холодненького, — распорядился «мафиози». — Чешского!

— Нэ изволь беспокоиться, хозяин. Всо уже в люччем виде. Пиво, риба, лаваш, зелень. Всо есть! Давно ждем!

Убогая и вонючая городская баня, обшарпанная снаружи и внутри, при проникновении с «черного хода» оказалась вполне приличной. Никита в таких и не бывал никогда. Стены обшиты хорошим деревом. Мягкие скамейки. Полы устланы ковровыми дорожками.

Ромашкин живо разделся до трусов и ринулся в душевую смыть пот и грязь холостятского существования. Аксакал неспешно снял с себя пальто, оставшись в шерстяном халате, сел и замер на месте. Мишка и Ашот голышом чинно направились в парную.

После посещения бассейна, парилки, душа новоявленные приятели расположились у сервировочного столика на колесиках. Пиво уже не пили. Бархатным пивом баловались в период мытья. Теперь в ход пошла водка. Никита не стал от нее отказываться, не желая обидеть «мафиози», о чем его строго предупредил Шмер.

Две бутылки водки на троих — явный перебор для Ромашкина. Для Мишки это тоже сильная доза после пива. Эх, если бы не проклятое пиво…

Туркмен сидел истуканом, улыбался и молчал, практически не выпивал, разве что одну рюмку, за знакомство.

Конечно, основная часть спиртного была употреблена армянином, но ему — что слону дробинка.

Никита, еще чуть соображая, поинтересовался, кто будет за рулем авто на обратном пути.

Ашот сделал круглые глаза:

— Обижаешь, дорогой! Конычно, я. Ето нэ смертэльно. Ето разминка. Сэйчас в рэсторан памчим!

Ну… не совсем ресторан. Вернее, совсем не ресторан. Городской-то ресторан вблизи вокзала размещался в обшарпанном здании. Вилки-ложки-тарелки почему-то всегда были жирные, а еда — тошнотворная. Ашот же привез их в глубину одноэтажных саманных кварталов. В центре этих лабиринтов стояло вполне приличное здание, окруженное высокой кирпичной стеной, с маленькими окошками, с закрытыми ставнями, откуда раздавалась восточная заунывная музыка. Что ж, придется смириться с бабайскими мелодиями. Других, скорее всего, не будет.

Внутри помещения, куда их проводил громила с квадратным подбородком и мрачной физиономией, стоял уютный полумрак. По периметру — низенькие азиатские столики с кушаньями и чайниками да подушки для сидения. В центре зала, под люстрой, возвышались два больших полированных стола без скатертей и приборов.

Тело Ашота заняло три подушки. Шмер и Ромашкин уместились на одной. В тесноте да не в обиде. Дедок с ними не пошел в зал, остался дремать в автомобиле.

Зал оказался почти заполнен посетителями, которые ели, смачно чавкая и разговаривая. Громкий смех раздавался со всех сторон. Причем смеялись туркмены заразительно, от души, запрокидывая голову и широко открывая рот, показывая соседям либо золотые, либо желтые кривые, щербатые зубы. В основном, за столами мужчины средних лет и старше. Как шепотом пояснил Мишка, торговцы и кладовщики, милиционеры и чиновники.

При появлении Ашота все почтительно привстали, поклонились. Неподдельное подобострастие и показное радушие.

«Мафиози» с некоторыми обнялся, некоторым помахал рукой. В сторону одной компании глянул с нескрываемой неприязнью. Компания вмиг испарилась из зала, будто ее и не было тут вовсе.

Никита какое-то время нервничал, пытаясь устроиться поудобнее, подгибая ноги под задницей — по-восточному. Неудобно! Еще он комплексовал, по поводу своих носков: вдруг пахнут. Но вскоре понял, что соседи пьют далеко не чай, и потому им совершенно наплевать на вонючие ноги соседей. Да от всех них от самих несло какой-то… козлятиной. Душные козлы!

Из чайников в пиалы потекла прозрачная жидкость. Водка. На запах — не очень…

— Опять денаусскую в графины налили!.. Эй, человек! Подойди сюда! — «мафиози» поманил официанта сарделечным пальцем.

— Что изволите, уважаемый? — склонился в поклоне официант-туркмен.

— Это пойло отнеси хозяину! Московскую водку принести! Живо!

Чайные приборы вмиг сменили на другие. Извиняться примчался сам хозяин заведения: московской нет, только чарджоуская…

Всяко не денаусская! Хотя… Тоже дрянь. Какая отвратительная вода вокруг, такая и водка.

Появились танцовщицы. Старые и молодые «дикари» взвизгивали и пускали слюни, глядя на девушек.

Никита, наблюдая за обнажающимися в такт музыке стройными красавицами, под воздействием алкоголя окончательно потерял самоконтроль.

— Мишка! — громко обратился он к Шмеру. — Если мы одну из них не зацепим, это будет величайшей глупостью с нашей стороны.

— Чудак-человек. Я тебе уже объяснял: это удовольствие стоит денег. Бесплатных ласк тут нет.

Никита плотнее придвинулся к Шмеру и возбужденно залепетал на ухо:

— Очень хочу познакомиться вон с той, светленькой.

— Хи-хи-хи! Ты хотя бы знаешь кто это?

— Нет. А что, ты знаком? Кто она?

— Это жена бывшего командира роты капитана Пискунова. Я ее сразу не узнал. А вот ты ткнул в нее пальцем, я присмотрелся — точно! Ольга, его жена! Они полгода назад уехали в Россию, а вот, погляди-ка, потянуло на старые заработки. Соскучилась по разгульной жизни и бешеным деньгам. Любопытно, она надолго объявилась? И когда уедет? Да и где сам Сашка Пискунов? Знать, деньжата закончились!

— Погоди, погоди! Это что, жена офицера? — обалдел Никита. — Хочешь сказать, что это ее постоянный заработок — танцы на столе?!

— Балда ты, Никита! Танцы — только для разогрева публики. Главная работа позже, в койке.

— Это нелегальная проституция или официальная?

— Нет, не официальная, но вполне реальная. Они за две ночи твою офицерскую получку зарабатывают!

— Ух, ты! Сильны, чертовки! Мишка, давай займем деньжат у Ашота? Может, Ольга тебе скидку сделает, по знакомству дешевле обслужит?

— Держи карман шире и ширинку свободней! Как же, скидку! Обдерет по полной программе. Да и двое за раз — дороже будет. Я, конечно, спрошу у Ашота…

— Мишка, а остальные кто? Ты знаешь этих девиц?

— Ай! Знаю еще одну. Вон та, длинноногая, — жена начальника вещевой службы.

— Иванова?! Старлея?! Такого здоровенного?!

— Ага! Он хоть и здоровенный, но тупой! А ей, видимо, чего-то не хватает в жизни. Наверное, корень не удался!

Внезапно Шмер осекся и хищно уставился на вспорхнувшую на подиум артисточку, нервно затеребил нос и ухо. Была у него такая дурацкая привычка: когда нервничал, дергал себя за мочку уха, отчего оно у него регулярно воспалялось.

— Ты чего? Понравилась рыжая? — толкнул его в бок Никита.

— Заткнись и молчи, а не то нас заметят! Это супруга начальника штаба батальона Давыденко! Вот влипли!

— Ромаха! Чего мы-то влипли? Это она влипла! Теперь ты точно сможешь с ней договориться. Заодно и Мирону отомстишь за притеснения по службе. Я думаю, мы отомстим ему вдвоем!

— Он ведь чокнутый, придурок и псих. Узнает — убьет!

— Откуда он узнает? Что, жена о побочном, «трудовом» заработке сама ему расскажет? С подробностями — кого обслужила? Не боись! Ты только жди сигнал, когда можно будет к делу приступать!

— Жду!

— Это… довольно сложный процесс. Мне Ашот объяснил, что эти дуры сейчас потанцуют, совсем разденутся, а после туркмены начнут цену назначать, спорить, кто больше заплатит. Аукцион завертится, и развезут баб по квартирам или еще куда. Тут тоже комнаты есть, но они дорогие. Наши белокожие бабы пользуются бешенным спросом у чурок. На местных ведь после тридцати лет, без слез не взглянешь! Ненавижу я их, проклятых азиатов! — в сердцах Шмер и внезапно громко стукнул кулаком по столику.

— Ты чего?!

— Башню заклинило от злости, — постучал себя по голове Шмер.

Ашот удивленно глянул на офицеров, но тут же вновь переключил внимание на танцовщицу.

Началось самое интересное. Колготки, лифчики и трусики полетели в публику.

«Мафиози» прихлопывал в ладоши и цокал языком, как горный орел-беркут:

— Ай, красавицы! Ай, голубки! Каждый раз они меня расстраивают и заводят. Редко бываю, здоровье уже не то, живот мешает. Но люблю посмотреть. Лубуюсь! Хватит! Ребятки на выход, а не то у меня сердце не выдержит и лопнет! Собираемся, я сейчас улажу со счетом.

Никита с тоской взглянул на девиц, но спорить не стал. Направился к выходу, снял с вешалки и надел на себя шинель, шапку, сапоги (именно в такой неудобной последовательности)…

Дальнейшее почти совсем не помнил. Впоследствии, даже при содействии Шмера, припоминал с трудом. И чего взбеленился? Зачем взбрыкнул?

Впрочем, понятно, чего и зачем…

Едва Ромашкин спустился по лестнице и вышел за дверь, как увидел такую картину: трое туркменов тащили упирающуюся пьяную девицу в машину. Задняя дверца «Жигулей» была распахнута, мужики ее впихивали в салон, слегка поколачивая.

— Ах, вы чурки проклятые! Опять наших баб портите и насилуете! — кинулся Никита к ним.

В правой руке у него был тяжелый портфель Ашота — им он с размаху въехал по голове ближайшему азиату. Низенькому толстячку, стоящему спиной, отвесил мощный пинок в промежность. Третьему — с неудобной позиции — неловкий удар левой рукой в челюсть. На беду, компания оказалась чуть более многочисленной. Был еще водитель. Вот он-то и выскочил из машины и мощным, хорошо поставленным ударом рассек Никите бровь, сбив его с ног. Дальше — отключка.

Дальше — только если верить Мишке Шмеру…

— Начал качать права и бороться за чистоту славянской расы, расист! Матерился, визжал! Ашот тебя еле утихомирил… Ты ж вышел из заведения перед нами, а мы буквально через минуту спускаемся во двор, слышим: шум, гам, драка! И кто же дерется? Наш Никита! Вернее его бьют и топчут.. Ашот что-то заорал на смеси армянского и туркменского, заматерился по-русски, схватил двоих за шиворот и оттолкнул их подальше. Они вначале хотели огрызнуться, но, узнав «мафиози», отпрыгнули в сторону и бросились наутек. Водитель и толстяк запрыгнули в машину, а девка еще попыталась забраться в отъезжающую машину и что-то еще кричала об обещанной оплате. Материла она нас на чем свет! Типа проклятые офицеры, сующие нос не в свое дело. Короче, выяснилось, что она цыганка, подрабатывающая в «вертепе», «по-второму сорту». И ругалась она с азиатами по поводу количества клиентов. Троих обслужить соглашалась, а четвертого — ни в какую. Начала рядиться, спорить, вот они и решили применить силу. А ты, джентльмен хренов, вмешался! Вступился, блин, за честь дамы!.. И как теперь показаться в городе? Нет, точно месяц из гарнизона не выйду, дураков нет! А тебе, Ромашкин вообще по вечерам рекомендую дома сидеть и забыть про Педжен!

М-да, история…

Тут вернулись бойцы с вычищенной формой.

— Ого! Молодцы! — восхитился Колчаков. — Шинель и шапка стали даже лучше и чище, чем до того как их изваляли в грязи. Ребятки, вы заработали благодарность командования! Теперь свободны. Шагайте в казарму, замполит оденется сам. И главное, касается всех, — держать языки за зубами! Иначе — зубы прорежу!

— Так точно!!!

Никита еще раз отряхнул брюки и китель, поискал пятнышки на брюках, провел ладонями по шинели, постучал подошвами сапог друг об друга. Сойдет! Форма выглядит более-менее. А вот морда… Ссадина над бровью, шишка на затылке, ухо ноет, губа опухла.

— Надевай вместо шапки фуражку, — посоветовал Колчаков. — Возьми мою, у нее широкий козырек. Прикроет твое… безобразие.

Никита подошел к зеркалу, нагнулся и почти прислонился к нему лицом. Мешки под глазами, щетина на щеках, воспаленные похмельные глаза. Да, безобразие… Он отклонился на полметра — стал выглядеть получше. Отошел на три шага — мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. Ну, не совсем, но можно стоять в строю и не выделяться.


***

— Бывает! — искренне посочувствовал Кипич. — С каждым может такая история случиться! Помню, в Кабуле начальник штаба полка меня на гауптвахту посадил ни за что! Я ему правду сказал: пил с генералом. А зачем это сказал и как попался, не помню. Очнулся в камере. Мысль даже в голову пришла дурная, а не в плену ли я у духов?! Вокруг каменный мешок — и тишина!.. О! Извини, что перебил!

— Ничо, потом мы вас всех еще перебьем! -хохотнул Виталик-разведчик. — Шутка такая, м-да…

Загрузка...