Гусиное перо

Г л е б Г л е б о в и ч }

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а }

В и к т о р Г л е б о в и ч }

Л е н а }

М а ш а } — Бахметьевы.

М и х а и л А ф а н а с ь е в и ч Б а б а е в }

Г р и г о р и й В а с и л ь е в и ч А л е к с е е в }

А н н а И в а н о в н а А л ф е р о в а }

В е р а И в а н о в н а А л ф е р о в а } — друзья Бахметьевых.

И г о р ь В е р е я }

С к а л я р }

Г а р к у ш е н к о } — аспиранты Виктора Глебовича.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а — домработница Бахметьевых.

М у ж ч и н а и ж е н щ и н а на пляже и на корте.

Ч е т ы р е ж е н щ и н ы на перроне.

Д в а в о е н в р а ч а.

М е д с е с т р а.

Д в а с а н и т а р а.

С е м ь с т у д е н т о в.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МАТЬ

Когда на сцене зажегся свет, мы увидели М а ш у и И г о р я. Они стояли друг против друга и глядели друг на друга с ненавистью. А потом Игорь развернулся и ударил Машу по лицу. Ударил грубо, как парня. Маша охнула, но не закричала. А когда Игорь повернулся и пошел прочь, Маша рванулась за ним с криком: «Игорь, вернись!.. Игорь, вернись!..» А потом мы заметили Е л е н у В л а д и м и р о в н у. Она, оказывается, стояла в глубине и все видела. Ноги сами понесли ее вслед за дочерью. Но, пробежав два-три шага, она заставила себя остановиться и, едва переводя дух, вышла на авансцену.

Л е н а. Ну вот. И это пришлось пережить. Бьют дочь на глазах у матери. И ты не вмешивайся, и ты ничего не понимаешь, и ты не кричи, и ты не беги… Ой, как это все надоело!..

Вошла М а ш а.

М а ш а (весело). Видела?

Л е н а. Глаза б мои не глядели.

М а ш а. Вот он, один из парадоксов жизни. Хочешь, чтоб не глядели, а они глядят, проклятые, все видят и настроение людям портят.

Л е н а. Что у вас случилось-то?

М а ш а. Кулачный бой. Я была в роли этого… как его?.. Кирибеевича. А он — купец Калашников. Он меня и стукнул.

Л е н а. За что?

М а ш а. За что… за что… (Пританцовывает.) Не наградила ты меня музыкальным даром. Играла бы я на гитаре, сочинила бы твист: «За что, за что».

Л е н а. Машка, можно с тобой поговорить в сентиментальном жанре?

М а ш а (серьезно). Знаешь, мать, можно.

Л е н а. Вот была у меня маленькая девочка. И все мне завидовали, до чего у меня она хорошенькая и как мы с ней живем душа в душу…

М а ш а. Ну?

Л е н а. И все это окончилось как-то вдруг… Почему?

М а ш а. Вероятно, потому что девочка выросла.

Л е н а. Ну и что?

М а ш а. Выросла и вышла замуж.

Л е н а. Ты вышла замуж?

М а ш а. Здравствуйте. Глаза смотрят и, оказывается, ничего не видят. Ах да, ты же считаешь, что, для того чтобы выйти замуж, надо пройти некоторый цикл: помолвка, обручение, благословение — и, наконец, вожделенный миг.

Л е н а. То, что я видела, скорее походило на развод, чем на свадьбу.

М а ш а. А что? В этом наблюдении есть резон.

Л е н а. Если бы кто-нибудь послушал, как ты со мной разговариваешь… Это же полное неуважение и издевательство.

М а ш а. Что ты, ма… (Обняла мать, прижалась к ней щекой.) Это же предельное выражение доверия: когда люди все друг про друга понимают и ни о чем друг друга не спрашивают.

Л е н а. Ты, по-моему, не можешь меня…

М а ш а (перебила). Не могу. Ты меня ни о чем не спрашиваешь. Но в твоих глазах появилось что-то такое жалостливое, такое ненасытное, что все время чувствуешь себя… ну, как бы тебе сказать… очень противно, ма.

Л е н а. Ну почему ты считаешь, что я не могу ничего понять? В конце концов, я сама вышла замуж девятнадцати лет и тоже без благословения родителей.

М а ш а. Мать, ты лукавишь. У тебя ж не было родителей.

Л е н а. У папы они были.

М а ш а. А ты твердо уверена, что он не просил благословения?

Л е н а. Твердо.

По заведенному порядку к восьми часам утра М а р ь я Т р о ф и м о в н а, домработница Бахметьевых, накрыла Глебу Глебовичу завтрак, положила возле прибора свежую газету, затем на цыпочках подошла к двери в комнату Виктора, посмотрела в замочную скважину, прислушалась, но, должно быть, ничего не услышала, вздохнула и так же на цыпочках пошла на кухню. Дверь открылась, и появился В и к т о р босиком в трусах.

В и к т о р (взглянул на стоящие в углу большие часы и сказал кому-то, находящемуся в его комнате). Еще нет восьми. Надо подождать минут пятнадцать — двадцать.

Марья Трофимовна вернулась в столовую и замерла на пороге, стремясь разглядеть что-то в комнате Виктора, но Виктор уже успел закрыть дверь. Часы пробили восемь.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (перекрестилась и подошла к другой двери). С добрым утром, Глеб Глебович. Пожалуйте завтракать.

Дверь распахнулась, и в столовую вошел высокий, чисто выбритый с т а р и к в белоснежной рубашке, отглаженных брюках и клетчатой домашней куртке.

Г л е б Г л е б о в и ч. О! Помидоры появились? Пять лет не видел. Не видал и не едал. Это где же вы изловчились?

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. В Доме ученых. Академикам всем дают, а членам-корреспондентам по списку. Такой скандал был…

Г л е б Г л е б о в и ч (развернул газету). Я один завтракаю? Виктор!

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (замерла). А он еще не выходил. Вчера когда вернулся-то!.. И-и-ех!

Зазвонил телефон.

(Взяла трубку.) У телефона. А кто его просит? Сейчас узнаю. Глеб Глебович, вас Алексеев.

Г л е б Г л е б о в и ч. Какой Алексеев?

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. А бог его знает.

Г л е б Г л е б о в и ч. А-а-а… (Взял трубку.) Товарищ Алексеев, одну минуточку… (И пошел в свою комнату.)

Выглянул В и к т о р.

В и к т о р. Няня, это кого?

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (махнула на него рукой). И-и-ех! Бесстыдник!..

Вошел Г л е б Г л е б о в и ч с рукописью. Виктор поспешно скрылся в своей комнате.

Г л е б Г л е б о в и ч (взял трубку). Ну-с, так… Я прочел. Напомните мне, пожалуйста, ваше имя-отчество и простите старика… Я прочел, Григорий Васильевич. Что касается основных проблем — я здесь не судья. Кстати, кто вам оппонирует из физиков?.. Иван Осипович?.. Нет, не так чтобы коротко, но знаком… Ну что ж, ваша работа одна из первых попыток физика поблуждать в наших дебрях. И что и говорить — попытка продуктивная. Биология, увы, пока еще наука главным образом описательная. И, откровенно говоря, я давно уже не наблюдал в работах нашей научной молодежи такой самостоятельности суждений и, пожалуй, яркости личности автора. Отрадно, и весьма. Но кое-что, признаться, меня покоробило… Нет, нет, не в научном плане, а… как бы вам сказать… в стилистике, в манере изложения. Если хотите, в плане этическом. Если уж вы пришли в соседнюю квартиру, так ведите себя как доброжелательный гость. Ведь вам там рады. Чего ж вы все топчете, передвигаете мебель. Ведь и до вас здесь кто-то жил и, знаете, работал. Не так уж безуспешно работал… Ваше поколение, к несчастью, уже не застало Николая Ивановича Вавилова, а ведь в сущности… Вот именно… Уж больно нетерпимы вы — физики новой формации, больно на оккупантов похожи, простите мне эту военную терминологию. У меня у самого сын физик. Тоже агрессор вроде вас… Исследование на стыке наук — это же не стычка — «давай стыкнемся»! Это же не по морде надавать. Это скорей роман, если хотите. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, с появлением нового организма… Ну, так. Отзыв написан… Как вам угодно… Нет, я сейчас ухожу. Буквально через две минуты… Кладу его у телефона, он будет вас ждать. Желаю успеха, этцетера, этцетера… (Положил трубку.)

Часы бьют четверть.

Восемь пятнадцать. Где Сергей Федорович?

И в тот же момент звонок в передней.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Приехал.

Бахметьев неторопливо снял куртку, Марья Трофимовна помогла ему надеть пиджак и подала портфель. Снова звонок.

Ну чего раззвонился? Позвонил раз — и ступай в машину. Так нет, надо ему весь дом перебудить.

Г л е б Г л е б о в и ч. Марья Трофимовна, тут отзыв лежит. Заедет один господин по фамилии Алексеев — это ему. (Вышел в переднюю.)

Хлопнула дверь. Марья Трофимовна убрала со стола и пошла на кухню. Появился В и к т о р и плотно закрыл дверь, ведущую в переднюю и на кухню.

В и к т о р. Иди.

Боязливо переступив порог, в столовую вошла Л е н а. На ней не по размеру огромная полосатая Викторова пижама.

(Протянул Лене телефонную трубку.) Ну чего же ты боишься? Звони.

Л е н а (набрала номер; говорит очень тихо). Вера? Это Лена говорит. Андрей Петрович не пришел?.. Нет, нет, не надо, не зови. Скажи ему, что я сегодня опоздаю. Если спросит вчерашний анализ на нержавейку, у меня в левой тумбочке… Потом расскажу… Ну, в общем, я, кажется, замуж вышла…

В и к т о р (схватил Лену и поцеловал). Почему «кажется»?

Л е н а. Пусти… (В трубку.) Спасибо… Ладно, потом…

Г о л о с С о ф ь и А л ь б е р т о в н ы (из спальни). Марья Трофимовна!..

Лена бросила трубку, вырвалась из объятий Виктора и остановилась в растерянности. Дверь из передней начала открываться, но Виктор прижал ее плечом.

В и к т о р (шепотом). Беги!

И Лена, путаясь в сползающих пижамных штанах, убежала в комнату Виктора. Виктор отпустил дверь, и в столовую вошла М а р ь я Т р о ф и м о в н а.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (укоризненно посмотрела на Виктора, покачала головой и громко сказала в направлении спальни). Иду!

В и к т о р. Няня!.. (И приложил палец к губам.)

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. И не подумаю. Безобразник!

Виктор взял со стола вазочку с печеньем и унес в свою комнату. Марья Трофимовна посмотрела ему вслед и решительно пошла в спальню. Из комнаты Виктора вышла Л е н а.

Л е н а. Может, я на кухне?

Г о л о с В и к т о р а. Ну что за глупости. Иди в ванную. Налево вторая дверь. Зеленое полотенце — мое.

Лена ушла, и в столовую тут же вошли С о ф ь я А л ь б е р т о в н а и М а р ь я Т р о ф и м о в н а.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Нет, этого не может быть… Вы чего-то не поняли, Трофимовна.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Вот вам не хочется так думать, вы и говорите, что я не поняла. А я все поняла. Я, милая вы моя Софья Альбертовна, в мирное время сама с мужем полтора года прожила, пока его, царствие ему небесное, на германскую войну не угнали. Чего уж тут не понять?

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Глупости вы говорите, глупости!.. (И остановилась у двери комнаты Виктора.) Витюша!..

Г о л о с В и к т о р а. Да, мама?

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Витюша… Ты… один?

Г о л о с В и к т о р а. Да, мама.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а (распахнула дверь). Видите, он один. И все-то вам пригрезилось.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (обалдело). Господи… Ды, господи…

В и к т о р вышел. Он уже одет.

В и к т о р. Доброе утро, мама. (И привычно поцеловал ее в лоб.)

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Марья Трофимовна, несите завтрак.

Марья Трофимовна вышла.

Нянька совсем выжила из ума. У нее галлюцинации. Ты знаешь, что она мне сказала?

В и к т о р. Знаю. Видишь ли, мама, я намерен тебе сказать, что я намерен… В конце концов, мне двадцать четвертый год. Я уже лысею — вот!.. У моих товарищей жены, дети… И я намерен… По нескольку детей, мама. У Жени Каретникова второй ребенок. И вот, как говорят в книжках, я встретил женщину… Она тебе безусловно понравится, мама. Конечно, если ты будешь терпима… И я, мама… (Голос его вдруг зазвучал строго.) И я надеюсь на это… Конечно, она, вероятно, не совсем твой идеал, но… Вот… Что тебе еще сказать? Ну… Я люблю ее… И… Вот… Я намерен… Собственно, я уже…

И тут Виктор заметил, что в дверях комнаты стоит Лена. Она одета, через руку перекинута пижама.

Вот, Елка, моя мама… Ну… Ну, а я должен бежать. Я и так уже до последнего предела… Мама! Елка!.. Ну, любите друг друга… А я бегу… Да… вот так…

Виктор ушел. Пауза.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Няня, кофе готов? Давайте нам завтракать. Садитесь, прошу вас.

Л е н а. Я только повешу пижаму. Спасибо.

Лена ушла в комнату Виктора. М а р ь я Т р о ф и м о в н а внесла на подносе две чашки и поставила их на стол.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Почему эта чашка без молока?

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Витюша не пьет с молоком.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Витюша уже улетел в институт.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Улетел? И не поел, и не попил. Господи…

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Куда ж вы уносите, Марья Трофимовна? Поставьте. Елка, кофе вы пьете с молоком?

Вошла Л е н а.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (охнула). Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя, грешную…

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Ступайте, Трофимовна. Садитесь.

Марья Трофимовна вышла. Пауза.

Скажите, Елка — это от Ольги или Елены?

Л е н а. От Елены. Меня зовут Лена Куркина.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Пейте, милая. Кофе остынет. Хотя, может, вы не любите горячего? (Пауза.) Ваша семья живет в Москве?

Л е н а. Мои родители умерли.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Давно?

Л е н а. Да. Еще до войны.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. В вазочке красная смородина. Мы все ее очень любим. В ней есть такая, знаете, терпкость. А где же вы воспитывались?

Л е н а. До шестнадцати лет в детдоме.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. А чем вы занимаетесь?

Л е н а. Я лаборантка.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. У вас нет высшего образования?

Л е н а. Да, нет.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. «Да, нет» — не говорят. Это бессмыслица. Говорят просто «нет».

Л е н а. Просто нет.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Увы, это совсем не просто… Я знаю всех Витиных друзей. И институтских, и по аспирантуре. Но про вас я никогда не слышала. Вы, видно, были сильно засекречены, а мать, как всегда, не имела допуска.

Л е н а. Мы недавно познакомились.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Что значит «недавно»?

Л е н а. Мы познакомились на вечере у Миши Бабаева. Когда его провожали в Японию.

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Но это же было…

Л е н а. Три дня назад. Но какое это имеет значение?

С о ф ь я А л ь б е р т о в н а. Воистину никакого. (Встала.) Вы меня извините, мне пора на работу. Правда, я работаю неподалеку — в соседней комнате. С этой проклятой астмой трудно выходить. Сентябрь, а такая духота. Очень приятно было познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся. (Вышла.)

В дверях М а р ь я Т р о ф и м о в н а.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Позавтракала?

Лена кивнула головой.

Ну и собирайся с богом. За грехи господь послал такую каторгу. Кто ни придет, кто ни приедет, всех за стол садят. У людей постороннего человека на порог не пустят, а у нас проходной двор, прости, господи. Каждому подай, за каждым прими. У Бессарабовых, вот, тоже академики, пол раз в месяц натирают — и чистота, а тут каждый день на коленках елозишь, и все без толку. Но чтоб женщин на ночь с улицы приводили, истинно говорю, сколько я на свете живу, такого сраму в нашем доме никогда не было… Пижаму-то Витину куда дела?

Г о л о с С о ф ь и А л ь б е р т о в н ы. Трофимовна! У Глеба Глебовича на столе микроскоп. Только не в футляре из красного дерева, а в кожаном, немецкий. Принесите, пожалуйста.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (засуетилась). Ты не смотри, что тебя Софья Альбертовна за стол садила, кофий пила. У ней через тебя удушение будет. Господи Иисусе Христе!.. (Убежала в кабинет и тут же вернулась с микроскопом.) Несу-у!.. Несу!

Л е н а (стремительно вышла вперед и преградила Марье Трофимовне дорогу). Слушайте, вы!.. Если вы еще раз посмеете разговаривать со мной в таком тоне…

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Господи!.. Хозяйка нашлась!.. Хозяйка!..

Г о л о с С о ф ь и А л ь б е р т о в н ы. Трофимовна!..

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Несу-у!.. Несу-у!..

Раздался звонок.

Ну чего стоишь-то? Ступай, дверь открой… Хозяйка!.. (Пошла в комнату Софьи Альбертовны.)

Раздался еще один звонок, и Лена нерешительно двинулась в переднюю.

Г о л о с Л е н ы. Входите, пожалуйста. Я не знаю, где здесь зажигается свет.

М у ж с к о й г о л о с. Простите, Глеб Глебович должен был оставить отзыв на мою диссертацию.

Г о л о с Л е н ы. Я не знаю… Я тут новый человек…

М у ж с к о й г о л о с. Зато я знаю. Где-то у телефона.

Г о л о с Л е н ы. А-а, у телефона… Ну что ж мы стоим в темноте? Проходите, пожалуйста.

В столовую вошли Л е н а и А л е к с е е в.

А л е к с е е в. Елка?!. Я как голос услышал, меня прямо перевернуло… Думаю, быть не может… Кто ты?

Л е н а. Я?.. Я — я.

А л е к с е е в. Понятно… За стариком или за сыном?

Л е н а. Я здесь в домработницах. Двери открываю.

А л е к с е е в (показал вокруг). Никого нет?

Лена не ответила.

(Подошел к ней и обнял.)

Л е н а. Пусти… Пусти…

А л е к с е е в. Ну вот, Елка… Наконец-то… Наконец-то… Мне же снилось все это…

Л е н а. Пусти!.. Пустите, вам говорят! Слышите?!

В дверях появилась М а р ь я Т р о ф и м о в н а.

Я — замужем.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а (громко). Что ж это делается?.. Господи, да что же это делается?.. (И гневно повторила.) Что же это делается?

А л е к с е е в. Я за отзывом… Глеб Глебович должен был оставить мне отзыв…

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Тьфу!.. До чего ж дойти, господи!..

Л е н а (подошла к Марье Трофимовне и сказала очень спокойно). Я прошу вас… Я убедительно прошу вас… Идите по своим делам.

М а р ь я Т р о ф и м о в н а. Тьфу!.. Господи, пресвятые угодники… Бардак! Бардак!

Свет погас.

Г о л о с Л е н ы (в темноте). Нет, я абсолютно уверена. Никакого благословения он не просил.

М а ш а. А как тебя приняли в папином доме?

На авансцене М а ш а и Л е н а.

Л е н а. Хорошо.

М а ш а. А чего же ты вздыхаешь?.. Мать, посмотри мне в глаза.

Л е н а. Машка, что у вас происходит с Игорем?

М а ш а. Все нормально.

Л е н а. Нет, не нормально. Что у вас происходит, Маша?

М а ш а. Ты что, следователь?

Л е н а. Нет, громоотвод.

М а ш а. Так никакой грозы нет.

Л е н а. Я не могу тебя понять. Для вас любовь — это какая-то непрерывная война, какое-то бесчеловечное чувство. У нас с папой любовь была дружбой, поддержкой, тревогой друг за друга…

Квартира Бахметьевых. В и к т о р и Б а б а е в.

Б а б а е в. Если какой-то Нефедов, которого вчера никто не знал. И завтра знать не будет… Может подписать какую-то бумажку, и Глеб Глебович больше уже не директор института…

В и к т о р. Отцом созданного, отцом задуманного…

Вошла Л е н а в кимоно.

Л е н а. Ну, хватит, Витюша. (И запела, разглядывая себя в зеркале.)

Б а б а е в. Кого?

Л е н а. Тебя, Бабаюшка…

Б а б а е в. Да что ты делаешь? Это же не шарф, это пояс!.. Тут дело тонкое. Держи. А теперь крутись. Да не так, волчком!.. Вокруг себя… Вот!.. (Виктору.) Нет, это все-таки черт-те что. Здорового, энергичного, дееспособного, творческого человека…

В и к т о р. Взять и вышвырнуть!

Б а б а е в. Бред! Сыпнотифозный бред!

В и к т о р. Не говоря уже о том, что отец в некотором роде… Ну, если не гордость отечественной науки… Не Тимирязев, не Вавилов… То где-то совсем близко…

Л е н а. Витюша!

В и к т о р. Ну что Витюша? Что ты меня утешаешь, как психопата? Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Нефедов подписал… Скажите на милость — Нефедов подписал… Бог всемогущий — Нефедов!..

Б а б а е в. А бант я тебе завязать не смогу. Этому банту девочки учатся уж не знаю сколько лет. Должно быть и нежно, и туго, и изысканно, как крылья у бабочки. Кстати, Баттерфляй — в переводе на русский — бабочка. По такому банту и назвали…

В и к т о р. Нефедов подписал, и рушатся биографии, рушатся…

Б а б а е в. Да плевать я хотел на биографии! Наука рушится!..

В и к т о р. Сядь в такси и скажи: «В бахметьевский институт». Так адреса же не спросят — все знают. А в бахметьевском институте Бахметьева нет!.. Что он, умер — Бахметьев? Впал в идиотизм? Нет, академику Бахметьеву сказали: «Позвольте вам выйти вон!» И он сидит на даче и смотрит в свой микроскоп.

Б а б а е в. Бред!

В и к т о р. Какой-то Нефедов, который вчера заведовал баней, сегодня — Академией наук, а завтра будет заведовать… этим самым… пивным ларьком, решает судьбу Бахметьева!..

Б а б а е в. А в конечном счете, всей биологической науки… Ну, ладно, превосходно!.. А я все боялся — то ли велико, то ли мало. Я там на одну знакомую мерил — гейшу. Фигура — ну точно твоя.

Л е н а. Фу! Как-то даже неприятно стало.

Б а б а е в. Серость! Все вы под этим словом что-то неприличное понимаете. Гейши — это самые прекрасные люди.

В и к т о р. Ну, я вижу, ты там время не терял.

Б а б а е в. А там все было очень толково организовано. И сделать успевали прорву, и отдыхали, и веселились.

Л е н а. По-моему, это святотатство — веселиться в Хиросиме.

Б а б а е в. Что ж теперь, семь колен должны посыпать голову радиоактивным пеплом?

В и к т о р. А есть чем посыпать?

Б а б а е в. На наш век хватит.

В и к т о р. Ох, хотел бы я сейчас залезть в твою черепушку. Чего б я там навидался!

Б а б а е в. И не говори. Три серии в один сеанс. Но самое страшное даже не то, что разрушен город, что убиты люди. Страшно то, что погибли еще не родившиеся. Эта сволочная радиация вызывает такие генетические изменения!.. Рождаются безрукие дети, уродцы, имбецилы. Я видел их сотни. Детские госпитали, зараженные растения, зараженная рыба, лягушки, которые и на лягушек-то не похожи.

В и к т о р. А интересно, получаются при этом какие-то полезные мутации?

Б а б а е в. Я не встречал, но несомненно — должны! И тут, между прочим, возникает совершенно новая наука. Создание целенаправленных мутаций методом радиоактивного воздействия.

В и к т о р (зло). На что воздействия?

Б а б а е в. На гены.

В и к т о р. Вот ты это товарищу Нефедову скажи! Насчет генов!

Л е н а. Бабай, ты вейсманист-морганист! Ты еретик! Тебя надо сжечь на костре. Пора знать: с августа этого года никаких генов не существует. Отменили.

В и к т о р. Слушай, Бабай! Поедем на дачу, отцу расскажешь. Это будет для него праздник. Честное слово!..

Звонок.

Кто это?

Лена пожала плечами.

Мы кого-нибудь ждем?

Лена пожала плечами. Снова звонок.

Ох, идиот! Это же Алексеев!

Л е н а. Зачем ты его сегодня позвал?

В и к т о р. Да никто его не звал. Звонил сто раз… Я ему обещал найти в отцовских бумагах его диссертацию. И чего ему приспичило? (Пошел открывать.)

Л е н а. Только, ребята, я вас очень прошу, не болтайте лишнего. Нет, я ему вполне доверяю, но вообще не надо болтать… Бабаюшка, милый. Ну, хоть ты воздействуй на Виктора. Мелет невесть что. Мне просто страшно за него. Ты думаешь, он только дома? Он и на работе, и где попало…

Вошли В и к т о р и А л е к с е е в.

А л е к с е е в. Благородную женскую руку, благородную мужскую…

Л е н а. Познакомьтесь. Наш друг — Михаил Афанасьевич Бабаев. Григорий Васильевич Алексеев.

А л е к с е е в (оглядел Лену в кимоно). У вас нынче карнавал? А я без маски.

Б а б а е в. Я тоже без маски.

А л е к с е е в. Разве?

Л е н а. Михаил Афанасьевич привез мне подарок. Из Японии.

А л е к с е е в. Есть такая страна. Припоминаю. Сикоку, Иезо, Киу-Сиу и Формоза-островок. Впрочем, Формоза уже не там. Ну, как поживают японцы?

Б а б а е в. По-разному.

А л е к с е е в. Смотри-ка! Совсем как мы. И долго вы там были?

Б а б а е в. Почти три года.

А л е к с е е в. А чем вы там занимались, если не секрет? Резидент разведки, дипломат, человек-торпеда? Или изучали приемы джиу-джитсу по первоисточнику?

Б а б а е в. Я биофизик. Был членом комиссии ЮНЕСКО по изучению последствий атомных взрывов.

Л е н а. Знаете что, давайте пить чай.

А л е к с е е в. Нет, я на минуту. Бегаю по Москве и изымаю копии своей диссертации.

Б а б а е в. Решили не защищать?

Л е н а. Что ты! Григорий Васильевич уже два года как защитил.

А л е к с е е в. То, что могла дать диссертация, она уже дала. Сейчас наступает эпоха, когда она может начать отбирать обратно, и задача заключается в том, чтобы как можно скорее собрать все экземпляры, разбросанные по городам и весям, поджечь, а на огне сварить пельмени и съесть их.

Б а б а е в. А о чем ваша диссертация?

А л е к с е е в. Тс-с!.. Диссертация на пограничном материале. Черт попутал меня, чистого физика, ввязаться в нечистую биологию. А сейчас, как вам известно, пограничный инцидент. Перестрелка, берут в плен. Того и гляди получишь солью в задницу.

Б а б а е в. От этого не умирают.

А л е к с е е в. Это смотря какая соль… Ну их к черту, при одной мысли свербит. Читаешь эти речи на сессии ВАСХНИЛ — жутко делается. Несчастная наука!

В и к т о р. Не обольщайтесь. Скоро и до физиков доберутся. Сегодня васхнил, завтра — нас хнил.

А л е к с е е в. Это уж дудки. Для того чтобы рассуждать о квантовой механике, надо по крайней мере знать, что такое кванты.

Л е н а. Очень убедительно. А для того чтобы рассуждать о генетике, можно не знать, что такое хромосомы?

А л е к с е е в. Игнорировать можно. С квантами сложнее.

Б а б а е в. Но неужели с этим наваждением нельзя бороться?

А л е к с е е в. А вы попробуйте. Методом джиу-джитсу. Это очень просто. На вас наваливаются противники — из Академии наук, из ВАСХНИЛ, из министерств — вы их перекидываете через бедро, противники повержены — и да здравствует наука!..

Б а б а е в. У меня собран огромный материал по радиоактивному воздействию на клетку. Если я получу устойчивую наследственность путем вторжения в хромосому, вы тоже скажете, что никаких генов не существует?

А л е к с е е в. Он все-таки в маске! В маске розовощекого оптимиста!.. Лично я — не скажу, даю вам честное слово. Но за коллег не поручусь.

Б а б а е в. Как меня учили в начальной школе, когда возникает факт, противоречащий господствующей гипотезе, наука отбрасывает эту гипотезу.

А л е к с е е в. А ненаука отбрасывает факт.

Б а б а е в. Значит, по-вашему, биология не наука?

А л е к с е е в. Увы.

Б а б а е в. А что это в таком случае?

А л е к с е е в. Вотчина… Или как это называется?.. Удельное княжество, что ли…

В и к т о р. Григорий Васильевич, убейте меня, не могу найти вашу рукопись. Я смотрел в столе, в шкафу, на вертушке — я не знаю. Хотя у меня полное ощущение, что я ее недавно видел.

А л е к с е е в. А взять ее у вас никто не мог?

Л е н а. Нет, это исключено.

В и к т о р. В наше-то просвещенное время?..

А л е к с е е в. Лена, обратите внимание, он же злой, как собака. Как пан Пшибышевский, который, разозлившись на тещу, живьем сожрал ее попугая и был отлучен от церкви за нарушение поста.

Л е н а. Брось, Витя… Не надо… Плетью обуха не перешибешь.

На авансцене.

М а ш а. А тебе не кажется, что наше бесчеловечное чувство человечней вашего… человечного?

Л е н а. Это какая-то абракадабра.

М а ш а. Точно. Абракадабра.

Л е н а. Нет, ты объяснись.

М а ш а (рассмеялась). Помнишь, у Чехова в «Трех сестрах»?. Соленый, кажется, говорит: «Когда философствуют мужчины, это философистика или там софистика. А когда философствуют женщины, это уже будет — потяни меня за палец».

Л е н а. Вот давай потянем за палец.

М а ш а. Пожалуйста. Что есть человек? Человек — это совокупность поступков. Что есть любовь? Любовь тоже поступки. Человек — поступки, любовь — поступки… Он мне дал по морде, значит, он меня не любит… А может быть, все-таки любит?.. Я его люблю, значит, я его должна поддерживать в трудную минуту. А я не поддерживаю. Значит, я его не люблю. А может, все-таки люблю? Может, я хочу, чтоб он сам выкарабкался из своей трудной минуты?.. Это не любовь?.. Я знаю — вы поддерживали друг друга, чувство локтя, рука в руке, рука об руку, рука руку моет… Или это, кажется, из другой оперы?.. А может, из той же самой?.. Вы поддерживали друг друга, оберегали друг друга… понять — простить… А если не простить? А не простив, любить?.. Любить непрощеного?.. Это как?..

Л е н а. Ты не сравнивай. Мы жили в трудное время.

М а ш а. И с вас взятки гладки… А мы живем в легкое время… Есть такое модное слово: «амнистировать». Знаешь, мать, вы, по-моему, всю жизнь только и делали, что амнистировали друг друга.

Л е н а. Чушь! Амнистировать можно преступника. Никто из нас не совершал преступлений!..

Пляж. В шезлонгах — ж е н щ и н а в шерстяном купальнике и пожилой м у ж ч и н а с книгой. Он в панаме и трикотажных трусиках с белым пояском.

Ж е н щ и н а. Виктор Глебович!.. Машенька!..

М у ж ч и н а. Виктор Гле-бо-вич!.. Назад!.. Назад!..

Ж е н щ и н а. Елена Владимировна. Он взбесился!..

Из фанерной выгородки-раздевалки вышла Л е н а в купальнике.

Посмотрите, куда они заплыли!

Л е н а. Это же надо додуматься! Тащить ребенка в такую даль…

Ж е н щ и н а. Виктор Глебович!.. Машенька!.. Вернитесь!.. Вернитесь!..

М у ж ч и н а. Нет, ваш Виктор Глебович просто какой-то дрессировщик. Что он делает с ребенком?..

Ж е н щ и н а. Это просто дико! Машеньке же пяти нет!.. Елена Владимировна, ну запретите ему!.. Ну что вы улыбаетесь? Вы такая же легкомысленная, как и он!..

М у ж ч и н а. Виктор Гле-бо-вич!.. Назад!.. Назад!..

Ж е н щ и н а. Ах, Виктор Глебович!.. Я слов не нахожу!.. Просто компрачикос какой-то!.. Вот такие, как вы, истязали детей и показывали их в цирке.

Появились В и к т о р в плавках и пятилетняя М а ш е н ь к а в купальном костюмчике.

М у ж ч и н а. Ну, голубчик вы мой, продемонстрировали вы нервишки. Вам не в санатории отдыхать, а где-нибудь на рудниках.

В и к т о р. Увы, от такого отдыха никто не гарантирован. Зато сейчас Маруська чувствует себя человеком, покорителем стихий. Роз-Мари, ты человек?

М а ш е н ь к а. Мхм…

В и к т о р. Молодец, Марион. Отлично. Экзамен выдержала. На нее ж весь пляж смотрел. Вся наука. Одних докторов считать — пальцев не хватит. Не говоря уже о кандидатах.

Л е н а. Все это какие-то дикие глупости. Такого труда стоит вогнать в нее лишние граммы, а ты за пять минут все уничтожил. И пожалуйста, на будущее, Машенькиным здоровьем свое самолюбие не корми.

В и к т о р. Объявляется великий пост. Отныне, Мурка, ты будешь жить на положении индюшки: в тебя будут впихивать грецкие орехи и тому подобную черную икру. Дочь, ты хочешь быть индюшкой?

М а ш е н ь к а. Плевать я хотела на индюшку!..

Взрослые расхохотались.

Л е н а. Ребята, вы меня в гроб вгоните… (И невзначай, так, чтоб никто не видел, чмокнула Виктора в плечо.)

В и к т о р. Тебе недолго осталось терпеть. В понедельник самолет, во вторник ученый совет, в среду кафедра. (И запел на мотив «Вратаря».) В понедельник самолет, в среду кафедра, в среду кафедра, закаляйся, как сталь!.. Григорий Васильевич? С приездом.

По пляжу шел А л е к с е е в в белом полотняном костюме, в сандалиях и с полотенцем через плечо.

А л е к с е е в. Лена!.. Ба, Машенька! Вытянулась… Как на дрожжах.

Л е н а. Да ну ее, голодающий индус. Кожа да кости. Не ест ничего.

А л е к с е е в. Где здесь раздеваются?

В и к т о р (гостеприимно показал вокруг). Вуаля!.. Общество «Долой стыд». На вас трусики или невыразимые?

А л е к с е е в (поспешно). Трусики, трусики… (И, словно в доказательство, стал быстро стаскивать брюки. Потом он снял полотняный пиджак, постоял секунду, подставив мучнисто-белую спину прямым лучам, и накинул пиджак на плечи.) Надо акклиматизироваться. Очень рад, что вас застал. В институте разнесся слух, что вы отбыли в Батуми.

В и к т о р. Был план. Что в Москве?

А л е к с е е в. Слушайте, вы такой мускулистый и загорелый, что у меня бурно развивается комплекс неполноценности. Давайте сядем. (Сели на топчан, и Алексеев накрыл ноги полотенцем.) Я к вам со специальной миссией. Во вторник, как вам известно, ученый совет. Иван Осипович просит, чтобы вы непременно были.

В и к т о р. Причина пожара?

А л е к с е е в. Бабаев защищает.

Виктор свистнул.

Ну и… Остальное вам известно.

Л е н а. Какая неудача. Мы попадаем в Москву только вечером в среду.

Виктор изумленно посмотрел на Лену.

А л е к с е е в. А если ускорить?

В и к т о р. За месяц взяты билеты на пароход. Лена, ну как? Лишим Машку путешествия до Батуми?

Пауза была длинной.

Л е н а (пожала плечами, не повернув головы). Решай сам.

В и к т о р. Научите, дорогой Григорий Васильевич, когда ваша дражайшая половина говорит «решай сам» и при этом пожимает плечами, что вы делаете?

А л е к с е е в. Ой-ей-ей!.. Боюсь, что Нефедов сыграет с Бабаевым злую шутку.

В и к т о р. Не исключено. Но вы-то, вы-то, Григорий Васильевич, что ж вы-то не остались? У вас-то никаких билетов до Батуми не было.

А л е к с е е в. Друг мой, молодой, высокоталантливый друг, моя дражайшая половина, как вы изволили выразиться, сказала: «решай сам».

В и к т о р (после паузы, тихо). А может быть… все-таки… поехать?

Л е н а (испуганно). Нет, нет!.. Ни за что!..

На авансцене.

М а ш а. Какие вы счастливые люди. Никто из вас не совершал ничего худого… Ну неужели в твоей жизни не было случая, когда близкий тебе человек поступил… Ну, скажем, не совсем… А, мать?

Л е н а. Как не были?.. Были…

М а ш а. Ну и что ты тогда?..

Л е н а. Что я тогда?..

М а ш а. Ну… Не таись, ма…

Л е н а. Хорошо. Я расскажу тебе одну историю.

М а ш а. Какую?

Л е н а. Военную… Подземных переходов тогда на Белорусском не было, и на перроны проходили либо по переходному мостику, либо через здание вокзала. Народу в вокзальном помещении толпилось множество, и особенно у военного коменданта. Отчаявшись пробиться, я стала показывать телеграмму стоящим перед дверью. Все читали, кто вздыхал, кто кивал, но от двери не отходили и к двери меня не подпускали. «А вы, девушка, вот что, — сказал небритый старшина в ватнике, — товарищ подполковник каждый час, час двадцать в нужник отлучается. Вот тут-то его и берите. Проверено. Я тут третьи сутки груши околачиваю». — «А последний раз давно оправлялся?» — спросил рябой майор. «Минут через пять или десять срок подойдет», — сказал старшина. Но срок подошел раньше. Дверь распахнулась, и появился комендант — единственный среди всех он был без шинели, «Товарищ подполковник… Товарищ подполковник… Товарищ подполковник…» — замелькали бумажки. «Позвольте. Позвольте. Товарищи офицеры». Комендант привычным и решительным жестом отодвигал стоявших на пути. Офицеры отходили, а я словно в землю вросла. «Вот телеграмма», — говорила я, протягивая подполковнику листок. «Ну и что? — комендант еле взглянул на телеграмму розовыми от недосыпа глазами. — Дайте пройти, гражданка». Но я шла рядом, держа телеграмму так, что она не выходила из поля зрения коменданта. «Не растягивайся, не растягивайся, — нам преградили дорогу бегущие солдаты: команда — человек двести с подпрыгивавшими на плечах, звякающими вещмешками. Гомон зала заглушался звоном подкованных сапог. — Не растягивайся, не растягивайся…» «Эшелон 2468», — говорила я. «О военных эшелонах справок не даем». — «Товарищ подполковник», — говорила я. «Не даем». — «Товарищ подполковник…» — «Не даем». А команда все бежала и бежала: «Не растягивайся…» «Я ж никому не скажу… Я никому не скажу, — я забегала вперед, чтобы видеть глаза подполковника. — Честное слово, никому не скажу. Никому! Ну, чем хотите поклянусь. Муж там. Вот телеграмма. Может, на час. Может, на десять минут. Может, никогда больше… Товарищ подполковник!..»

М а ш а. Это папа был, да?

Л е н а. Но подполковник оттянул дверь на пружине и скрылся в мужской комнате. Я отошла на шаг, твердо решив ждать. Вдруг дверь, толкаемая изнутри, приоткрылась — и из-за нее выглянул полковник. «2468 Голицыно прошел. Если в Кунцеве не задержат, в 17.20 на Тестовской принимают». — «Ой, товарищ подполковник!» — бросилась я к нему, но — бух! — дверь захлопнулась.

М а ш а. Это был папа?

Л е н а. Когда груженная дровами полуторка, обогнув какие-то бараки, вынырнула на пустырь и из кабины стала видна платформа Тестовская, я к великому своему ужасу вдруг поняла, что эшелон ожидается санитарный. Десятка три машин с красными крестами — и автобусов, и «перевозка больных», и «скорых помощей» — сгрудились у путей. Я сунула шоферу деньги и выскочила из кабины. Моросил мелкий дождик. Поезда еще не было. Санитары попрятались по машинам, а на осклизших досках пустой платформы стояла группа женщин.

На авансцену вышли ж е н щ и н ы.

Л е н а. Они стояли молчком и, не мигая, глядели в ту далекую точку, из которой летели к нам сверкающие, как клинки, рельсы. Я подошла к ним.

Лена подошла к женщинам. Они посмотрели на нее, но ничего не сказали. Одна из женщин тихо посвистывала.

Здесь никакой эшелон не подходил?

Лене никто не ответил. Насвистывавшая покачала головой.

С в и с т е в ш а я (взглянула на телеграмму). Этот самый. Если в Кунцеве не задержат, сейчас будет.

Ж е н щ и н а в ш у б к е. А мне ночью позвонил какой-то голос. Из Винницы. А у нас в Виннице никого. Сказали, что ранение ужасное и чтоб непременно встречали.

М о л о д а я ж е н щ и н а в п л а т к е. Царица небесная!..

Женщина в шубе, хоронясь от ветра, свернула самокрутку и закурила.

Л е н а. А в какой госпиталь повезут, не знаете?

С в и с т е в ш а я. Да чего не знать? Знаем. Вон красная школа. Она и есть.

С т а р у ш к а в м у ж с к о м п и д ж а к е. А мы недавно письмо получили: жив, здоров.

С в и с т е в ш а я. Вот тебе и жив, вот тебе и здоров.

Ж е н щ и н а в п л а т к е. Матерь божия, заступница, сохрани и помилуй!.. Сохрани и помилуй!..

С в и с т е в ш а я. Помилует она. Жди. Оставь сорок.

Ж е н щ и н а в ш у б к е. Что?.. Пожалуйста… (Оторвала заслюнявленный кончик и протянула окурок.)

Гуднул приближающийся паровоз.

Л е н а. Лязгнули двери автомобилей, и из всех машин поползли санитары. Вытаскивали носилки, распрямляли их и поднимали на платформу. И хотя делали они это неторопливо, платформа вмиг была заставлена множеством разнокалиберных носилок. А паровоз оказался маневровый. Он просвистел, не останавливаясь, и скрылся в направлении Москвы. Санитары подняли воротники шинелей и расползлись по машинам.

Ж е н щ и н а в п л а т к е. Носилки-то вымокнут, как людей-то класть?

С в и с т е в ш а я. А им один хрен. Что человек, что мешок с картошкой.

Л е н а. И вдруг все замолчали. К платформе очень тихо подходил состав. Со всех площадок настороженно выглядывали санитарки в шинелях.

На авансцену вышел упитанный в о е н в р а ч.

В о е н в р а ч. А ну, пройдите, гражданки. Пройдите. Сколько раз говорить надо!

Ж е н щ и н а в п л а т к е. Да наши там.

В о е н в р а ч. Наши, ваши, все они наши.

На авансцену вышла толстогубая высокая ж е н щ и н а - м а й о р, черные с проседью волосы кое-как заткнуты под ушанку. Обеими руками она прижимала к себе раздутую сверх предела толстую канцелярскую папку, набитую медицинскими картами. Военврач стоял, ожидая ее приближения.

Ж е н щ и н а - в р а ч. Разрешите доложить, товарищ майор. Санпоезд 2468. 520 раненых. Челюстно-лицевые. Четверых не довезли. Майор медицинской службы Романовская.

В о е н в р а ч. Здравствуйте, товарищ Романовская. Как доехали?

Р о м а н о в с к а я. Вот это я понимаю — вопрос. Доехали.

Выбежала молоденькая м е д с е с т р а.

М е д с е с т р а. Марта Абрамовна, Марта Абрамовна! Это зачем же так делают! Первые два вагона легкие, а их на перрон принимают, а у нас шестой, седьмой, восьмой — трудные, а нас на насыпь. Что ж, на вытянутых руках, что ль, таскать?..

Женщина в шубке дрогнула и решительно пошла туда — к седьмому, восьмому. Романовская, сунув военврачу папку, направилась туда же, медсестра побежала за ней.

Л е н а. А выгрузка шла полным ходом…

Г о л о с. Стой!.. Заноси!.. Еще чуть!.. Еще чуть!..

Л е н а. Из-под шинелей, накинутых как одеяла, выглядывали туго забинтованные головы, и бинт у многих даже не вздымался на месте носа. У кого глаза не были закрыты повязкой, те глядели в небо, а те, у кого и глаза были забинтованы, напоминали огромные тряпичные деревенские куклы. В ногах у большинства лежали вещмешки, у кого-то чемодан, а у некоторых ничего не было. Женщины метались по платформе, разыскивая своих, одолевали вопросами взмокших санитарок, читали фамилии на вещмешках…

На авансцене появилась ж е н щ и н а — та, что свистела. Вместе с медсестрой они внесли носилки. Поставили, и сестра тут же убежала. А свистевшая опустилась на колени и прижалась к одеялу.

С в и с т е в ш а я. Вот и приехал, вот и приехал, вот и приехал…

По авансцене пробежала с т а р у ш к а, нелепо тыркаясь в разные стороны и причитая.

С т а р у ш к а. Вот ведь страсти какие… Вот ведь страсти какие…

Л е н а. Я шла от носилок к носилкам, читала подряд фамилии на вещевых мешках.

Г о л о с. Лена!

Л е н а. Он бежал от последнего вагона. Через руку — плащ-палатка, на одном плече — вещмешок. Я бросилась к нему навстречу.

Г о л о с. Елка!..

Из тьмы арьерсцены появился ч е л о в е к в шинели и с вещмешком. Лена бросилась к нему. На арьерсцене темно, и лица человека в шинели мы не видим.

Г о л о с. Елка! Елочка ты моя!..

Мимо них проносили раненых.

С а н и т а р. Позволь, позволь!..

Человек в шинели шарахнулся в сторону и увлек за собой Лену.

О н. Двое суток не мог выехать, хоть умри. А тут на счастье санпоезд из Москвы. Еле упросил. Я им за это всю дорогу вслух газеты читал.

Санитары пронесли носилки. Ч е л о в е к н а н о с и л к а х был забинтован целиком. За носилками, обхватив, как ребенка, вещмешок, семенила ж е н щ и н а в ш у б к е. Лена замерла, не в силах оторвать глаз от раненого.

Л е н а. Ты надолго?

О н. В Москву на сутки. К тебе.

Л е н а. А потом?

О н. Вот. Предписание. Явиться в распоряжение начальника военчасти полевая почта 1449.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Духовой оркестр играл «Утро красит нежным светом…».

Л е н а. А где эта полевая почта?

О н. В Куйбышеве.

Л е н а. Почему же полевая?

О н. Так называется. Это институт Ивана Осиповича. Он теперь такими делами заворачивает!

Л е н а. Так это Иван Осипович тебя вызвал?

О н. Представь себе, нашел и вызвал. В этом… Во всем… Разыскал и затребовал к себе. Я ничего не знал, вдруг в штаб дивизии. Немедленно, сейчас же, в двадцать четыре часа… Я так обрадовался. И что тебя увижу, и что вообще… А сейчас — душа вот так вот. Нервы ни к черту.

Он держал Лену за руку, и они шли, лавируя между носилками.

Это же аспирантура, Ленка! Аспирантура! То, о чем я и мечтать не смел. А тут они сами требуют, сами разыскали. Это какой-то удивительный случай… Я не знаю случая, чтоб кого-нибудь так вызвали… Я в штабе узнавал.

Насвистывавшая вместе с санитаром подняли и понесли носилки. Лена бросилась к ней и схватила за рукоятку.

С в и с т е в ш а я (хрипло). Уйди. Уйди.

Он сделал несколько шагов к Лене, вышел из темноты, и мы узнали его. Это был А л е к с е е в.

А л е к с е е в. Но это же очень важное дело… Государственно важное… Вторжение физики в биологию… Ты пойми… Сейчас, когда сельское хозяйство разрушено, когда животноводство…

Лена упорно шла, держась за рукоятку носилок.

С в и с т е в ш а я (резко). Уйди!

Лена остановилась.

А л е к с е е в. Они же меня сами нашли… Разыскали и нашли… Как иголку в сене…

На авансцене.

М а ш а. Это был папа?

Л е н а. Нет.

М а ш а (с облегчением вздохнула, но тут же приняла свой обычный иронический тон). Ой, мать, а ты, оказывается, с прошленьким?

Л е н а (усмехнулась). Вот это моя основная характеристика.

М а ш а. А кто это был, ма?

Л е н а. Ты его не знаешь.

М а ш а. А может, знаю?

Л е н а (зло). Не знаешь.

М а ш а. Я не знаю, ты не знаешь, он не знает, мы не знаем, вы не знаете, они не знают… А они знают. Алексеев.

Л е н а. Ты стерва. Твой муж будет несчастен.

М а ш а. Алексеев недавно сказал папе про одну свою аспирантку: «Она меня не интересует как профессора, она меня интересует как кобла». Ты его тоже интересовала как кобла?

Л е н а. Ты сейчас получишь по физиономии.

М а ш а. Хватит. Меня сегодня уже били. Впрочем, валяй, мать, лупи! За битого двух небитых дают.

Л е н а. Ох уж эти мне бахметьевские хохмы.

М а ш а. Мать, а я давно заметила, что у тебя с Алексеевым что-то не все в порядке.

Л е н а. Как давно?

М а ш а. С детства. Помнишь, он приезжал к нам в Гудауты.

Л е н а. Ну что ты можешь помнить? Тебе тогда было пять лет.

М а ш а. Я прекрасно все помню. Я там плавать научилась. Меня отец учил… Слушай, ма, а отцом ты всегда была довольна?

Л е н а. Папой — всегда.

М а ш а. Вот тебе повезло…

Л е н а. А ты знаешь, когда Мишка Бабаев защищал диссертацию… Когда его завалили… Как раз в тот год, когда ты плавать научилась. Это по тем временам была взрывная работа. Все от него отшатнулись. Алексеев сбежал из Москвы, чтоб не присутствовать на совете. А папа прервал отпуск, поехал и выступил на защите… Ну, Бабаеву он, конечно, не помог — дело было предрешенное, ученый совет дружно проголосовал против, но папа сделал то, на что в то время мало кто был способен: он высказал им все, что думал. И этим, разумеется, свою жизнь загубил напрочь.

М а ш а. Ну уж и загубил!.. Чего ему еще надо: доктор, профессор, завкафедрой…

Л е н а. Глупенькая! Это сейчас… А тогда пришлось ему все начать с начала. С нуля. Второй раз карабкаться наверх. Его же отовсюду прогнали. А тут умер твой дед. А за ним бабушка, через месяц. И все повалилось. Работы нет, квартиру отняли…

М а ш а. Как отняли?

Л е н а. Ну, не отняли. Уплотнили. Вселили Алферовых.

М а ш а. Представляешь, ма, я только недавно узнала, что Алферовы нам не родственники. Я всегда считала, что они нам родня. Какие-нибудь троюродные бабки или тетки.

Л е н а. Они нам ближе родных. Без них мы бы просто пропали… Мне кажется, в те годы я тебе не купила ни одной одежки. Все подарки — то от тети Ани, то от тети Веры… Ты и понять не можешь, что это тогда значило… (И вдруг взорвалась.) Нет, это черт знает что такое!.. О чем ты берешься судить? Что ты можешь об этом знать?.. «Пусть сам выкарабкается из трудной минуты!..» Ишь ты какая шустрая! А если это не минуты, а годы?.. А если человек не может сам выкарабкаться?..

М а ш а. Тогда это не человек. Это жалкое существо.

Л е н а. А если ситуация безысходная?

М а ш а. Безысходных ситуаций не бывает.

Л е н а. Ой как бывает!

Когда Л е н а вошла в пустынный в этот утренний час выставочный зал, А л е к с е е в уже был там. Он внимательно разглядывал мраморный бюст, возвышавшийся на деревянном постаменте.

Л е н а. Григорий Васильевич? Здравствуйте.

А л е к с е е в. Что же так торжественно? Здравствуй, Ленок… Прошу прощения, что не смог принять тебя ни дома, ни на службе. Третий месяц уже развернута выставка, и до сих пор не удавалось выбраться. А ты, наверное, уже была здесь?

Л е н а. Мне сейчас только по выставкам ходить.

А л е к с е е в. Вот, значит, и совместим приятное с полезным. Как Виктор? Что у него слышно?

Л е н а. Все то же.

А л е к с е е в. Работает?

Л е н а (покачала головой). Ходит из института в институт. Нужен. Анкета. Мест нет… Вот случилось несчастье, вот несчастье…

А л е к с е е в. Так. А на что ж вы живете?

Л е н а. Я косынки раскрашиваю.

А л е к с е е в. Вот эти?

Л е н а. Да.

А л е к с е е в. Очень, очень изысканно. С большим вкусом. Сколько он уж не работает?

Л е н а. Девять месяцев.

А л е к с е е в. Ой-ей-ей!.. Как Машенька?

Л е н а. Растет. Тоже миллион проблем.

А л е к с е е в. Да, человек, посвятивший себя науке, не может себе позволить такую роскошь — иметь детей… Но Виктор хоть как-то использует это время? Занимается, сидит в библиотеке?.. Вот это уже совсем непростительно. Полгода свободного времени. Можно только мечтать!..

Л е н а. Да что ты! Минуты свободной нет. Сначала он все в министерство ходил. Целыми днями. Потом по всяким учреждениям — устраиваться. Потом… Потом у него такое состояние, что невозможно ни за что взяться… Потом опять все сначала… А на днях решил на вокзал наняться, что-то грузить. Еле отговорила.

А л е к с е е в. А что друзья?

Лена махнула рукой.

Ох эти друзья!.. А Бабаев?

Л е н а. Ты что, не знаешь? Он же в Сибири.

А л е к с е е в. Вот те раз!

Л е н а. Нет, нет!.. Он на свободе. Просто после той защиты, будь она проклята, он бросил все и уехал в Сибирь.

А л е к с е е в (со значением). Пункт Эн?

Л е н а. Да никакой не пункт Эн. Город Ирбей. Учительствует там в каком-то железнодорожном интернате.

А л е к с е е в. Ах, Виктор, Виктор!.. Нужно было ему выступать на бабаевской защите, ворошить эту муравьиную кучу!.. Честолюбец он, Леночка, вот что я тебе скажу. Честолюбец и гордец!.. Захотелось прослыть этаким гладиатором!.. Вот гордец! Вот честолюбец!.. А ведь, в сущности, его позиция… вернее — оппозиция… была только на руку Нефедову. Теперь-то уж он мог доложить кому следует, что Бабаев это не частный случай, не выродок, так сказать, а одна из фигур в целой цепи физиков… Как ни прискорбно, Лена, но объективно выступление Виктора было отнюдь не благородным актом, а скорее доносом на всех нас. По сути дела он во всеуслышание заявил, что физики, видите ли, поддерживают всех этих менделистов-морганистов. И своим выступлением Виктор дал Нефедову такого туза, который тому и не снился… Ах, глупец!.. Прекраснодушный глупец!.. Ну да ладно, чего после драки кулаками махать. (Остановился возле большого портрета Пушкина.) Художники знают этот секрет, как-то так расположить глаза на портрете, чтобы казалось, что он смотрит прямо на вас. Неприятное ощущение, не правда ли? Все время чувствуешь себя виноватым в чем-то. Никак нет-с, Александр Сергеевич, ни в чем мы не виноваты.

Л е н а. Ты уж, пожалуйста, не выдавай меня. Я ж без его ведома. Он мне запретил к тебе обращаться.

А л е к с е е в. Совершенно напрасно.

Л е н а. Вот и я ему говорю. Если ты не поможешь, то на кого же надеяться.

А л е к с е е в. Ты меня авансируешь незаслуженно. Мне даже неловко. Видишь ли, у нас сейчас такой отдел кадров пришел — лучше и вопроса не поднимать. Впрочем, стой, стой, стой!.. Есть решение Совмина о создании при Иване Осиповиче специальной лаборатории. И… (Многозначительно поднял палец.) Высочайше гарантирован карт-бланш. Если хочешь, я подскажу.

Л е н а. Мы были бы тебе так благодарны…

А л е к с е е в. Непременно, непременно…

Л е н а. Большое спасибо…

А л е к с е е в. Ну что ты, что ты…

Л е н а. Если бы ты знал, что это для нас сейчас значит. Он же совсем извелся. На человека не похож.

А л е к с е е в. Крепись, старуха, крепись. Помнишь легенду о колеснице фараона: та часть колеса, что сейчас в пыли, будет сиять на солнце, а та, что на солнце… Правда, тут есть одно «но». Как бы мое вторжение не напортило. Ты же знаешь наши взаимоотношения с Иваном Осиповичем. Пожалуй, дипломатичней, если Виктор к нему сам обратится. И важно, чтоб на меня не ссылался. Ни-ни. Ни в коем случае… А я уж как-нибудь обходным маневром постараюсь…

На авансцене.

М а ш а. Ты сама себе противоречишь. Раз папа вышел из этой ситуации, значит, был выход, значит, ситуация не безвыходная.

Л е н а. Выйти мало. Надо выйти достойно.

М а ш а. А отец вышел достойно?

Л е н а. Все-таки черт знает что у тебя в голове! Ну как ты можешь задавать такие вопросы?!

Квартира Бахметьевых. Столовая перегорожена фанерной стенкой, угол завален книгами — плотно, почти до потолка. Вошел В и к т о р с большим свертком в руке.

В и к т о р (открыл балконную дверь). Мой старый друг, ты послужил исправно. Теперь лети!.. (И швырнул сверток вниз. Потом подошел к перегородке и постучал.) Ку-ку!..

Г о л о с а. Ку-ку!.. Ку-ку!..

В и к т о р. Анна Ивановна! Вера Ивановна!.. Анночка и Верочка Ивановны!.. Все сюда!.. И тащите с собой рюмки! Будем обмывать покупку.

В дверях появились д в е с т а р у ш к и с о с е д к и, каждая держала в руках рюмку.

Какой красавец! А?.. Гусар!.. Вы онемели?.. А? Нет слов? А?..

А н н а И в а н о в н а. Веруша, что он говорит?

В е р а И в а н о в н а. По-моему, на нем новые штучные брюки.

В и к т о р. Берите выше! Костюм! Черный бостоновый костюм!

А н н а И в а н о в н а. Так нам нужны пенсне, а не рюмки. Верочка, принеси пенсне.

Вера Ивановна вышла.

В и к т о р. Пиджак, жилетка, брюки.

А н н а И в а н о в н а. Всегда надо брать две пары брюк. Брюки снашиваются гораздо быстрее пиджака, не говоря уже о жилете. После нашего покойного брата — Олега Ивановича — остался целый сундук жилетов. Мы не знали, что с ними делать. И наконец Веруша догадалась: мы передали их в дар Театру юного зрителя.

В е р а И в а н о в н а принесла пенсне.

Ну теперь я вижу. Вы очень импозантны.

В е р а И в а н о в н а. Скажите, а стек к нему полагается?

В и к т о р. Что, что?

В е р а И в а н о в н а. Стек. Пиджак короткий, как у жокея.

А н н а И в а н о в н а. Да, да. Когда наш брат Олег Иванович увлекался верховой ездой, ему сшили клетчатый пиджак точно такой же длины. А-ля Тулуз-Лотрек.

Старушки рассмеялись. Вошла Л е н а с подносом. На подносе — бутылка водки и закуска.

Л е н а. Одобрили?

В е р а И в а н о в н а. Бесподобно.

А н н а И в а н о в н а. Виктор Глебович хоть и худ, но исключительно импозантен.

В е р а И в а н о в н а. Но почему вы остановились на черном цвете?

В и к т о р.. А чем вам не нравится черный?

В е р а И в а н о в н а. Чересчур по-профессорски.

В и к т о р. Так я на вырост.

Л е н а. Важный ты какой-то стал.

В и к т о р. А как ты думаешь! Автор незаурядного научного труда. Правый карман набит деньгами, в левом — пахнущие типографской краской оттиски, а голова трещит от замыслов. Я несу эту голову, как сосуд с драгоценной влагой, боясь расплескать. Сосуд с живой водой. С живой водой науки. Науки будущего. И стоит мне окропить этой волшебной водой анемичные идеи моего благодетеля, как они сразу наливаются весенней силой, обретают плоть и кровь, становятся мускулистыми, как…

Л е н а. Ну ладно, хватит болтать.

В и к т о р. Как Буцефал.

Л е н а. Тебе обязательно надо закончить?

В и к т о р. Это мой принцип. Таким образом, я провозгласил первый тост: за принципы!.. За принципы, дорогая Анна Ивановна, дорогая Вера Ивановна и моя дорогая жена!..

Л е н а. Послушай, а где старый костюм?

Виктор свистнул и кивнул на балконную дверь.

Ты с ума сошел!

В и к т о р. Не горюй, Элен. Человечество расстается со своим прошлым смеясь… (Старушкам.) Это целая история. Когда я примерил этот костюм, мне стало ясно, что я рожден, чтобы носить черные тройки. Я попробовал его снять, но безуспешно: он прирос ко мне. Я велел завернуть мои руины, мою трижды перелицованную гибель Помпеи. Получился очень изящный сверток, от которого, представьте себе, я не мог избавиться. Сперва я его оставил на прилавке. Мне сказали: «Гражданин, вы забыли ваш сверток». — «Спасибо», — сказал я. Потом я пытался засунуть его в ящик с пожарной кишкой. Но меня догнала разгневанная пожарница, я еле отбился от штрафа. Потом я пытался оставить его в троллейбусе. Очень удачно спустил сверток под сиденье. Но стоило мне встать: «Товарищ, вы забыли…» О честность!.. Как ты осложняешь жизнь! Таким образом, я сформулировал второй тост: за честность!

В е р а И в а н о в н а. Третий тост мы выпьем за память. Я только что вспомнила, что вас кто-то требовал.

В и к т о р. Что значит — требовал?

В е р а И в а н о в н а. Ну, спрашивал. К вам приходил кто-то.

А н н а И в а н о в н а. Какой-то мужчина.

В и к т о р. Какой мужчина?

А н н а И в а н о в н а. Незнакомый. И с абсолютно официальным лицом. В пальто и сапогах.

Л е н а. Этого еще не хватало.

В и к т о р. А как он меня назвал?

А н н а И в а н о в н а. Кажется, по фамилии.

В и к т о р. А как он спросил: товарища Бахметьева или гражданина Бахметьева?

А н н а И в а н о в н а. Я не помню. Веруша, ты не помнишь?

В е р а И в а н о в н а. Гражданина… А может быть, товарища… А может быть, гражданина…

В и к т о р. И что вы сказали?

В е р а И в а н о в н а. Я сказала: скоро будет.

В и к т о р. А что значит — официальное лицо?

А н н а И в а н о в н а. Ну, такое простое и совершенно незнакомое лицо.

В и к т о р. В пальто и сапогах? Тьфу ты… Японский бог!.. Ошибка была — печатать статью. Не надо высовываться… Вера Ивановна, сколько я вам должен?

В е р а И в а н о в н а. Что за фантазия? Успеется.

В и к т о р. Ничего не успеется. Я получил деньги. И давайте все приведем в порядок.

Звонок.

(Замер на мгновение.) Лена, возьми деньги. Здесь все.

Л е н а. Анна Ивановна, Вера Ивановна, возьмите вы. Пусть будут у вас.

Виктор решительно направился в переднюю и через секунду вернулся с ч е л о в е к о м в шапке-ушанке, пальто и сапогах.

В и к т о р (тихо, старушкам). Он?

Старушки кивнули.

Ты что ж, гад, пугать сюда приехал?!.

Бросился на человека в пальто, и они покатились по полу.

Л е н а. Господи, так это ж Мишка Бабаев!.. Мужики, вы с ума сошли?

А н н а И в а н о в н а, Он же в новом костюме!..

Виктор и Бабаев катались по полу, задели стол, зазвенела посуда, повалились рюмки и бутылки.

Л е н а. Вы же все переколете!

В е р а И в а н о в н а. Хрусталь!

В и к т о р (уже тяжело дыша). Сдаюсь, сдаюсь…

Но Бабаев не отпускал.

Вот все говорят: в провинции то, в провинции се, в провинции жрать нечего, а гляди, какого бугая раскормили.

В е р а И в а н о в н а. Водка!.. Водка льется!..

Б а б а е в. Амба! Это уж смертный грех!..

И оба вскочили на ноги, бросились к столу и подхватили бутылку.

Такое добро травите!.. Ну, со свиданьицем!.. (И с хлюпаньем, губами собрал водку, разлитую по клеенке.)

В и к т о р. Умелец!.. Левша!.. Гений!.. Эх, не оскудела еще земля самородками!.. (И вслед за Бабаевым бросился допивать водку.)

Так стояли они друг перед другом и, загнув края клеенки, чтобы не стекали капли, лакали из водочной лужицы.

Ух, хорошо, лампочка зажглась!..

Б а б а е в. За здоровье прекрасных дам!

В и к т о р. А вы что стоите? Лакайте, тут на всех хватит!

Л е н а. Прекратите немедленно это свинство!.. Чавкают! Хлев устроили!

Б а б а е в. Все. (И утерся рукавом пальто.) Под сукнецо.

В и к т о р (развел руками). Не могу. Новый костюм.

Бабаев снял пальто.

Вера Ивановна, Анна Ивановна, разрешите вам представить лучшего человека на земле.

Л е н а. Ой! Который час?.. Самый лучший человек на земле уже давно стоит с завязанным шарфиком и ждет, когда я за ним приду.

Б а б а е в. Оказывается, и кроме меня есть лучшие люди?

В и к т о р. Есть. Называются они — Машка. И учатся они в первом классе.

Б а б а е в. В первом классе?.. С ума можно сойти, как время летит!

А н н а И в а н о в н а. Леночка, занимайтесь, пожалуйста, вашим гостем, а мы с Верой Ивановной пойдем и приведем Машеньку.

В е р а И в а н о в н а. Нет, мы погуляем с ней немного, а потом приведем.

А н н а И в а н о в н а. Мы зайдем в зоомагазин.

Старушки ушли.

В и к т о р. Ну, рассказывай.

Б а б а е в. Что рассказывать? Я даже не знаю, с какого бока начинать?.. Все то же. Город Ирбей. Железнодорожный интернат. Биология и физика. Седьмые классы. Вот так. Физик седьмого класса. А? Звучит? С правом бесплатного проезда по всем железным дорогам.

В и к т о р. Класс высокий. Что и говорить.

Б а б а е в. Ну, а ты?

В и к т о р. До вчерашнего дня успешно эксплуатировал свои знания английского. Писал карточки.

Б а б а е в. Какие карточки?

В и к т о р. Ну, такие маленькие рефератики. Аннотации на статьи в научных журналах. Английских, американских, всяких. Соседки устроили. Они у меня знаменитые библиотекарши. Старинные. Просветители. С Крупской работали.

Л е н а. Грех тебе прибедняться. А это? (Она указала на лежащую на столе стопку оттисков.)

В и к т о р. Так я ж говорю — до вчерашнего дня. Теперь я не только библиограф, но и автор научного труда, Подарить авторский экземпляр?

Б а б а е в. Гляди-ка!.. (Взял оттиск.) «Нефедов, Бахметьев». Это какой Нефедов? Тот самый?

В и к т о р. Тсс! Лицо секретное, фигуры не имеет.

Б а б а е в. А он принимал какое-нибудь участие в этом труде?

В и к т о р. Ни боже мой!

Л е н а. Черная работа.

В и к т о р. Нет, не скажи. Пожалуй, серая. Черная работа — это когда фамилия истинного автора вообще не указывается, а здесь — прошу!

Б а б а е в (прочел). «Реакционное учение менделизма-морганизма…» Смотри, как мужественно!

В и к т о р. Ты дальше читай. Там серьезные вещи есть.

Б а б а е в. Зачем же дальше? Мне и этого от пуза хватает.

В и к т о р. Ну, что тебе, как маленькому, объяснять? Это же плата за вход.

Б а б а е в. Куда вход?

В и к т о р. Сюда.

Б а б а е в. А подпись Нефедова? Тоже плата? Две платы за один вход? Не дорого ли платишь?

В и к т о р. Такая нынче цена.

Л е н а. А что ты из себя невинность строишь? Ты ж сам биологию преподаешь.

Б а б а е в. Потому я взялся за биологию. Чтоб научить их критически осмысливать написанное в учебниках… Ну ведь нельзя же допустить, чтоб выросло поколение неучей!..

В и к т о р. Прав Мишка, черт его дери! Прав! Гадость это. Не должен был я на это идти. Вот Эйнштейн бы пошел? Лев Толстой бы пошел? А я — проше пана!

Л е н а. Ну что твой Мишка понимает в наших делах? Он человек одинокий. Сорвался в этот… как его?.. Ну, в этот городок. И занимается там, чем хочет… Выгонят, в другой город переедет. А у нас Машенька, у нас свои заботы… Его ж три года в Москве не было, что он про нашу жизнь знает!.. А тебе свое право на каждый шаг… На полшага… зубами вырывать надо. Нет, Витенька, все правильно! Все правильно! И чисто, и благородно, и правильно!..

Звонок. Лена пошла в переднюю.

В и к т о р. Кто там?

Л е н а (вошла со свертком). Дворничиха принесла. У вас, говорит, с балкона свалилось.

В и к т о р (взял сверток). Нет, не избавишься от прошлого!.. Как клешнями вцепилось!.. (И швырнул сверток на книги.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ДОЧЬ

В зале медленно гаснет свет, и появляется Л е н а. Она идет на авансцену, в задумчивости дотрагиваясь до всех предметов, попадающихся на дороге. Кажется, что она вспоминает какой-то забытый мотив. Вбегает М а ш а. Она что-то прячет за спиной.

М а ш а. Мать, давай выпьем.

Л е н а. С чего это вдруг?

М а ш а. А ни с чего. Выпьем на брудершафт.

Л е н а. Что?!.

М а ш а. Ну, на «ты».

Л е н а. А мы с тобой как?

М а ш а. Это не то «ты». Это «ты» биологическое. «Ты» — самки к детенышу… Я, знаешь, мать, презираю эти биологические отношения. Яблоко от яблони, веточки-побеги… Вот друзей сам себе выбираешь, а родителей — как повезет… Правда, и друзей как повезет. Но с родителями это уж такая лотерея.

Л е н а. А тебе не повезло?

М а ш а. Сейчас узнаем. Для начала — выпьем. Захмелеем с тобой, вот здесь лампочка зажжется, и тогда поразговариваем.

Л е н а. А ты, оказывается, специалист. Только, по-моему, мы уже час разговариваем.

М а ш а. Это разве разговор. Ты чего-то там про себя думаешь, а я догадываюсь.

Л е н а. А теперь ты будешь думать? А я догадываться?

М а ш а. Вот, вот! Переход подачи!

Л е н а. А что мы будем пить?

М а ш а. Водочку, мать. (И протянула руки: в одной была поллитровка, в другой две стопки. Дала одну матери и стала разливать.)

Л е н а. Ну что мы с тобой как алкоголики в гастрономе.

М а ш а. Там же на троих, а мы на пару, ма… Ну, на «ты»!

Л е н а. На «ты».

Выпили.

М а ш а. Нет, ты до конца. Что ты, барышня, пятьдесят граммов глотнуть не можешь?..

Л е н а. А чем закусим?

М а ш а. Конфеткой.

Л е н а. Машка, ты профессионалка.

М а ш а. А то!.. Теперь поцелуемся. Три раза. А теперь давай разговаривать.

Л е н а. Расскажи, из-за чего вы поссорились?..

М а ш а. Фу, какое разочарование… Поначалу должна была быть абстрактно-дружеская беседа: «Ты меня уважаешь?.. И я тебя уважаю… Поняла?.. Я за тебя на что хочешь пойду, а ты за меня на что хочешь пойдешь?..» Потом ты должна сказать, что гадов ненавидишь. И я тоже ух как гадов ненавижу!.. Потом ты песенку споешь, а я заплачу и попрошу: «Спиши слова!» Ну вот, а потом уж будем задавать вопросы…

Л е н а. Ты меня уважаешь?

М а ш а. Чего ты торопишься? Сейчас выпьем. (Наливает.) Вот так. Конфеточку пососи. Ну вот. Мать, ты меня уважаешь?

Л е н а. Уважаю.

М а ш а. Нет, ты не формально, ты по существу скажи.

Л е н а. Правда, уважаю.

М а ш а. А за что? (Пауза.) Вот я могу сказать, за что я тебя не уважаю. А за что ты меня уважаешь?

Л е н а. Ах, вот как!..

М а ш а. Люблю всячески. И нравишься ты мне очень. Жалко, я на отца похожа, а не на тебя. Была б такая же красивая.

Л е н а. Черт тебя знает, в кого ты. Ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца.

М а ш а. Мать, спиши слова!.. А без смеха, знаешь, в кого я? Я — в деда.

Л е н а. Ты же его никогда не видела.

М а ш а. Не видела, а знаю. В деда — и все.

Л е н а. Ну, в деда так в деда. Так за что же ты меня не уважаешь?

М а ш а. Да не то чтобы не уважаю. Это я так сказала. Для остроты реплики.

Л е н а. А все же?

М а ш а. Терпеливая ты очень, мать.

Л е н а. Ну?

М а ш а. А я вот все думаю: что это такое терпение?.. Сила это или слабость? Терпение!.. Смелость это или трусость?.. В общем, что это — положительное состояние человеческого духа или гадость?

Л е н а. Это зависит от обстоятельств… Я действительно много терпела… Много страдала и много терпела… Но я думаю, что в том, чего достиг твой отец, есть и моя доля.

М а ш а. Доля твоего терпения?

Л е н а. В том числе и терпения.

М а ш а. Давай налью.

Л е н а. Не хочу больше.

М а ш а. Ну полрюмочки. Так, для процесса.

Л е н а. Ну давай.

Выпили.

М а ш а. Значит, почему мы поссорились?.. Это тебя интересует?..

Л е н а. Ну?

М а ш а. Потому что мне не нравятся его отношения с отцом. Я, конечно, понимаю, отец у нас — вещь, такие отцы на улицах не валяются. И если бы Игорь был послабее, я была бы счастлива, что он под таким крылом. Но ведь Игорь-то сам вещь… Вещь в себе…

Л е н а. Нет, Машка, ты не права. Отец — личность. Личность властная. Сильный ум и сильная воля. Естественно, что ученики, друзья, родственники находятся с ним… ну, как бы это сказать… в системе сообщающихся сосудов. И большой сосуд поднимает уровень меньших сосудов, почти ничего при этом не теряя.

М а ш а. Ой, мать, мировой пример!.. Удивительно точный пример!.. Ну, ты, мать, сечешь!.. Именно это!.. Но жидкость-то в этих сосудах разная. Пусть в Игоревом сосуде ее мало, пусть совсем чуть-чуть. Но она своя, игоревская, и ничья другая. А ее отец — раз! — и разбавил своей мощью. И все Игорево, собственно, ему и только ему принадлежащее, уникальное, неповторимый состав его личности растворился в отцовском. В этом бахметьевском водопаде… И я сейчас эти молекулы — игоревские, синенькие такие — и собираю, и собираю… Помнишь, мать, мы впервые услышали про Игоря…

Квартира Бахметьевых. И снова в углу штабеля книг. Только книги эти увязаны в пачки. Книги таскают все: и В и к т о р, и аспирант Г а р к у ш е н к о, и даже А н н а И в а н о в н а и В е р а И в а н о в н а — они сильно постарели — берут пачку вдвоем и выносят на площадку. Входят Л е н а и М а ш е н ь к а — ей уже четырнадцать — и тоже берут пачки.

В и к т о р. Все-таки грустно уезжать. Вся жизнь прошла в этих стенах. Ну, не считая, конечно, войны. Я даже родился здесь.

М а ш а. Ну и что? Я тоже родилась здесь.

В и к т о р. Ничего подобного. Ты родилась в родильном доме имени Грауэрмана на Большой Молчановке. Тебя принесли оттуда на десятый день вот такую, величиной с батон. Ты была желтая и похожа на жабу. Ужасно несимпатичная!

Л е н а. Лицемерие, граничащее с подлостью! Тогда ты плакал от радости!

В и к т о р. Правда, плакал. Но я же тебе не говорил, отчего я плачу. (Дочери.) Так что ты помалкивай. А вот я действительно родился здесь, фи-зи-чес-ки.

М а ш а. Пап, что это за фотография?

В и к т о р. Бог мой! Моя дочь спрашивает, что это за фотография! Это Мишка Бабаев.

М а ш а. А-а, знаменитый Мишка Бабаев.

В и к т о р. Не смей иронизировать. Я тебя возненавижу. Слышишь? Это Мишка Бабаев. Лучший человек на земле.

Л е н а. Эта папка нужна?

В и к т о р (развернул). Ха, диссертация Алексеева!.. Ну, теперь он у меня потанцует. Теперь я ему выкуп назначу!.. Давай стребуем с него рояль? А?.. Или пусть у Нефедова в кабинете под стол залезет?..

Хлопнула дверь. Вошли Г а р к у ш е н к о и еще один аспирант — С к а л я р.

Прогульщик явился? Скаляр, за опоздание я вас лишаю права таскать книги — вы недостойны этого. Понесем с вами стол. Снимайте пиджак. Причем предупреждаю, вы будете нести со стороны тумбы, там тяжелее.

С к а л я р. А я куплю право нести легкую сторону.

В и к т о р. Каков наглец!

Г а р к у ш е н к о. Купит, купит. Он обладает такой информацией!..

В и к т о р. Ну?

С к а л я р. Так по рукам? (И, развернув принесенный с собой газетный сверток, облачился в старую полосатую пижамную куртку.)

В и к т о р. Допустим.

С к а л я р. Допустим или по рукам?

В и к т о р. Ну, по рукам.

С к а л я р (со значением). Нефедов…

В и к т о р. О, ничтожество! И это мой аспирант! Понесете стол один. Будете трудиться, как галерный раб. Нефедов выдвинут на Ленинскую премию? Мне мои лазутчики донесли об этом еще неделю назад.

С к а л я р. Отлично. А вчера заседал Большой совет.

В и к т о р. Ну?

С к а л я р. Нет, вы мне сначала скажите, кто понесет легкую сторону?

В и к т о р. Гадко измываться над своим профессором. Итак?

С к а л я р. Нефедов накрылся!

В и к т о р. Маша! Роз-Мари!

М а ш а. Ну, что тебе?

В и к т о р. Вынеси ему стопку водки, как дворнику.

С к а л я р. В былые времена добрых вестников одаривали щедрее.

Л е н а. Слушайте, мужики, прекратите балаган. Кроме всего прочего, у такси есть счетчик.

Она вытаскивала ящики буфета. Один ящик не выдвигался — что-то держало его.

Г а р к у ш е н к о. Давайте-ка я. (И дернул.)

Ящик с треском вылетел, и на пол упала перевязанная лентой стопка листков твердого картона.

М а ш а (развернула ленту). Что это такое?

В и к т о р (взял листок и запел). Гаудеамус игитур ювенес дум сумус… Батюшки, старина какая!.. Это «Гаудеамус», университетский гимн. У нас Татьянин день был в доме национальным праздником. Собиралась вся московская профессура — отцовские однокашники, на каждую тарелку клали такую карточку, чтобы эти склеротики слова не перепутали, и все пели дрожащими голосами и плакали… Ну, держите на память — в день переезда на новую квартиру. Гаркушенко!.. Скаляру две за безупречную службу. И тебе, Роз-Мари…

А н н а И в а н о в н а и В е р а И в а н о в н а. А нам?

В и к т о р. Пардон! Миль-пардон! Вот и вам.

В передней зазвонил телефон. Но буфет застрял в дверях, и в переднюю невозможно было пройти.

С к а л я р (из передней). Виктор Глебович, вас. Вы подойдете?

В и к т о р (попытался протиснуться). Нет, это нереально. Спросите кто.

С к а л я р (в трубку). Простите, кто его спрашивает?.. (И громко.) Профессор Алексеев.

В и к т о р. Скажите ему, что он легок на помине. Нашлась его диссертация.

С к а л я р. Вы легки на помине. Нашлась ваша диссертация… Виктор Глебович, какая диссертация?

В и к т о р. Кандидатская.

С к а л я р. Кандидатская… Виктор Глебович, он говорит, что он ничего не понимает.

В и к т о р. Это обычно.

С к а л я р. Виктор Глебович говорит, что это обычно.

В и к т о р. Скаляр, вы болван! Вы что, не можете адаптировать текст?

С к а л я р (в трубку). Видите ли, Виктор Глебович не может подойти, в дверях застрял буфет… Ну, переезжают на новую квартиру… Это его аспирант. А что передать? Виктор Глебович, вы читали последний номер «Вопросов биофизики»?

В и к т о р. Нет… Впрочем, подождите. Там, наверное, напечатана его работа. Скажите, читаю с большим интересом.

С к а л я р. Читает с большим интересом… Виктор Глебович, профессор Алексеев говорит: «Не правда ли мерзавец»?

В и к т о р. Кто мерзавец?

С к а л я р. Виктор Глебович спрашивает — кто мерзавец?.. Верея?.. Виктор Глебович, Верея мерзавец.

В и к т о р. А что это такое Верея?

М а ш а. Верея — это город под Можайском.

В и к т о р. Он что, рехнулся, что ли?

С к а л я р (в трубку). Виктор Глебович спрашивает, вы что…

В и к т о р. Скаляр, вы с ума сошли!

С к а л я р (в трубку). Здесь возник вопрос, что такое Верея?

М а ш а. Так я ж тебе говорю. Город. От Дорохова направо — Руза, а налево — Верея.

В и к т о р.. Да помолчи ты, ей-богу!

С к а л я р. Ага… Понятно… Понятно… Да… Хорошо. Все в точности передам. (Повесил трубку.) В общем, такая штука. Это какой-то тип. Из Томского университета. Игорь Верея. В «Вопросах биофизики» напечатана его рецензия на вашу книгу. В общем, этот самый (Скаляр кивнул на телефон)… говорит, что этот Верея вас изрядно потрепал и что оставлять этого никак нельзя.

В и к т о р. Лена, «Вопросы биофизики» не приносили, шестой номер?

Л е н а. Не знаю, наверно, не приносили.

В и к т о р. Что значит «наверно»? Что значит «наверно»? Неужели нельзя знать наверняка такую элементарную вещь — приносили «Вопросы биофизики» или нет.

Л е н а. Сегодня утром был какой-то журнал. Я его сунула в какую-то пачку.

В и к т о р. В какую именно? Леночка, я спрашиваю, в какую именно?

Л е н а. Ну разве можно сейчас сказать, в какую именно. Да и все равно все книги в грузовике.

В и к т о р (подошел к буфету). Скаляр, потяните на себя с той стороны. А ну, раз-два, дружно. Еще раз!..

Он надавил плечом, раздался треск, оторвались филенка и ручка от дверцы, но буфет сдвинулся.

Л е н а. Опомнись! Что с тобой!

В и к т о р. Леночка, не нужно лишних вопросов, все починим. (И вышел на площадку.)

Аспиранты развернули искалеченный буфет, подкинули под углы веревочные лямки и потащили его на лестницу. В передней раздался телефонный звонок.

Л е н а (взяла трубку). Да. Здравствуйте. Переезжаем. Да, он знает. Уже звонил Алексеев. Так неприятно, так неприятно. Спасибо, я передам. (Повесила трубку.) Вот беда.

В е р а И в а н о в н а. Это хорошая примета. Все неприятности останутся здесь.

А н н а И в а н о в н а. На новую квартиру вы их не возьмете.

Опять раздался телефонный звонок.

Л е н а. Алло?.. Викентий Викентьевич?.. Добрый день, Викентий Викентьевич… Переезжаем. Да, нам уже звонили. И Алексеев, и Кондрашов… Ну, что делать. Запираешь двери, а она лезет в окно… Да, конечно, но все-таки. Ну поживем — увидим, спасибо. (Повесила трубку, и тут же снова звонок.) Анна Ивановна, скажите, что мы уже уехали.

А н н а И в а н о в н а (сняла трубку). Слушаю… А их нет. Они уже переехали на новую квартиру… Нет, телефона там еще нету.

М а ш а (у окна). Ты посмотри, стоит в кузове и читает. Ну, не завидую я этому Верее, батька теперь на неделю в комнате запрется и такую ему казнь выдумает…

Л е н а. Ты Жаба.

Вошли а с п и р а н т ы. Подцепили лямками шкаф. В передней зазвонил телефон.

А н н а И в а н о в н а. Слушаю. Они уже переехали.

М а ш а. Поток приветствий продолжается.

В дверях появился В и к т о р. В руках у него журнал.

С к а л я р. Шеф, нуждаемся в помощи.

В и к т о р (засунул журнал под ремень брюк). Друзья мои, этот Верея (похлопал рукой по журналу)… меня уничтожил. Но он — первоклассный талант. Было бы бесхозяйственно оставлять его в этой Тьмутаракани. Мы возьмем его к себе.

На авансцене.

Л е н а. Я не понимаю, что Игорь в тебе нашел. Взрослый, абсолютно самостоятельного мышления человек…

М а ш а. Это не он меня нашел. Это я его нашла. Надоели мне мальчишки.

Л е н а. Что значит надоели?

М а ш а. Ну, надоели, и все. Осточертели… Ну, как бы тебе объяснить… Мальчишки, ма, все время унижают нас, чтоб чувствовать свое превосходство. С мальчишками надо изображать либо интеллектуалок, либо маленьких девочек. А с самостоятельно мыслящим человеком можно оставаться самой собой и ничего не изображать… В общем, мать, надо любить зрелых мужчин.

Л е н а. А они-то вас, дур, за что любят?

М а ш а. Кто за что…

Теннисный корт, который арендует на стадионе Институт биофизики. Причем это не часть корта, а именно корт — весь полностью, во всю ширину сцены. С трех сторон корт огорожен сеткой, а с четвертой — дощатым щитом для отработки ударов. Щит раскрашен как мишень — белые кольца на зеленом фоне. На корте играет пожилая пара — м у ж ч и н а и ж е н щ и н а, те самые, которых мы видели на пляже. Время от времени мужчина выкликает счет.

М у ж ч и н а. По нулям… Пятнадцать… Пятнадцать — пятнадцать… Тридцать — пятнадцать… Ровно… Больше… Сет…

Вошла М а ш а — ей шестнадцать. Приветственно подняла ракетки.

Ж е н щ и н а. Здравствуй, Машенька.

М а ш а. Чао! (Села на садовую скамейку с наружной стороны корта и стала подкидывать на ракетке мячик в такт песне Робертино Лоретти, передаваемой радиорепродуктором.)

Вошел И г о р ь. Подошел к дощечке, на которой вывешено расписание тренировок.

И г о р ь. Слушай, девочка, который час?

М а ш а. Двадцать пять двенадцатого, мальчик.

И г о р ь. Какой я тебе, однако, мальчик?

М а ш а. А какая я тебе, однако, девочка?

И г о р ь. Довольно-таки противная.

М а ш а. Приветик!

Игорь сел и, навалившись грудью на спинку скамейки, стал следить за игрой.

Ж е н щ и н а н а к о р т е. Вы уже ждете?

И г о р ь. Жду.

Ж е н щ и н а. У нас есть еще время. Подавай скорее!..

М у ж ч и н а. По нулям…

М а ш а. А чего вы, собственно, ждете? Сейчас моя очередь.

И г о р ь (сухо). Вы ошибаетесь. Вот… (Указал на расписание.) Одиннадцать тридцать — профессор Бахметьев.

М а ш а. А вы профессор Бахметьев?

И г о р ь. Нет, я профессор Ньютон.

М а ш а. Очень остроумно.

И г о р ь. Бахметьев мне, однако, назначил здесь встречу.

М а ш а. Я поняла. Товарищеская встреча: Институт биофизики против Кембриджского университета.

И г о р ь. До чего востренькая.

М а ш а. С детства точат.

И г о р ь. Кто?

М а ш а. Родители. Насквозь проточили.

И г о р ь (кивнул на корт). Сколько им играть еще осталось?

М а ш а. Года три. До второго инфаркта.

И г о р ь. А вы, однако, по этой… по физиономии… никогда не получали?

М а ш а. Однако, нет.

И г о р ь. Дождетесь когда-нибудь.

М а ш а. Может, от вас?

И г о р ь. Я детей не бью.

М а ш а. Вы как дедушка Дуров? Только лаской? (Вынула зеркальце и начала наводить зайчика Игорю в глаза.)

И г о р ь. Бросьте.

М а ш а. Это не я. Это светило.

И г о р ь. Чего вы ко мне прицепились?

М а ш а. Обожаю, однако, уличные знакомства.

И г о р ь. Ну, кончайте, слышите.

М а ш а. Это волшебное зеркальце. Я вас освещаю и вижу насквозь. В глаз посвечу — мысли читаю, в сердце — и ваши сердечные тайны вот здесь у меня… Вы не отворачивайтесь, а то я посвечу в затылок и все задние мысли узнаю!..

И г о р ь. Валяйте, узнавайте.

М а ш а. Честно? Во-первых, вы ждете профессора Бахметьева.

И г о р ь. Я вам это сам сказал.

М а ш а. Во-вторых, вы работаете в Институте биофизики.

И г о р ь (указал на расписание). «Среда — Институт биофизики». Колдунья. Марина Влади.

М а ш а. А что, есть похожие детали.

И г о р ь. Например?

М а ш а. Например, не скажу. В-третьих, вы аспирант.

И г о р ь. Допустим.

М а ш а. Вы приехали из Сибири.

И г о р ь. Это что я «однако» говорю?

М а ш а. Однако, сообразили. Ну, и в-четвертых, вы — Верея.

И г о р ь. А это как узнали?

М а ш а. Вычислила.

И г о р ь. Как вычислила?

М а ш а. Очень просто. Арифметически. Поезд отходит от Белорусского вокзала и идет со скоростью шестьдесят километров в час. Через час двадцать минут он доходит до станции Дорохово. Так вот, направо от Дорохово — город Руза, налево — Верея. Вы — слева, значит, вы — Верея.

И г о р ь. Ничего не понимаю.

М а ш а. Не отчаивайтесь, молодой человек. Вам еще два года учиться. Под руководством профессора Бахметьева вы и не то поймете.

М у ж ч и н а н а к о р т е. Сорок — пятнадцать… Игра.

Ж е н щ и н а. Фу, замучилась!.. Машенька, мы кончили. Можете заходить!..

М а ш а (встала). Пошли?

И г о р ь. Так я ж, однако, не умею.

М а ш а. Ну просто беда мне с вами. Всему-то вас учить. Идите, снимайте штаны.

И пошла на корт. Игорь — за ней. Мужчина и женщина вышли с корта.

Ж е н щ и н а. Как годы летят. Машенька уже большая, со взрослым кавалером.

М у ж ч и н а. Если я не ошибаюсь, это Верея. Новый аспирант Бахметьева. Ну, тот самый, что написал на него сенсационный разнос. Помнишь?

Ж е н щ и н а. И после этого Виктор Глебович взял его к себе в аспирантуру?

М у ж ч и н а. Виктор Глебович — Бисмарк, а не человек. Уж кто-кто, а он-то знает, что врага всегда лучше держать под крылом. (И он обнял жену за плечи.) Под крылом враг пригреется и затихнет.

Ушли. А на корте тем временем происходит следующее: Маша и Игорь скрылись в кабинках. Кабинки невысокие — головы видны. И головы эти то опускаются, то поднимаются, как поплавки. Маша раздевается, подпевая Робертино Лоретти.

М а ш а.

Друг мой, давайте знакомиться, меня зовут Маша.

И г о р ь (поднялся, он был красен, будто делал какую-то тяжелую работу, с трудом переведя дух, представился). Игорь.

М а ш а (заправляя майку в трусы, вышла из кабины). Ну, скоро вы?

Появился И г о р ь. Его костюм никак не изменился.

Чего ж вы так долго делали?

И г о р ь. Да ладно вам, однако.

М а ш а. Вы хоть ботинки снимите, а то тут такая тетечка со свистком ходит, на рубль оштрафует.

И г о р ь (неуверенно). Босиком?

М а ш а. Хотя бы.

Игорь скинул ботинки и слегка подвернул брюки.

М а ш а. Ну что ж, вполне элегантно. Держите ракетку.

Игорь взял ракетку и стал в позицию. Маша подала мяч. Игорь кинулся к нему, но промахнулся, мяч полетел в сетку. А дальше игра состояла главным образом в том, что Маша подавала, а Игорь промахивался и бегал за мячом. Но при этом они разговаривали.

Вы врач?

И г о р ь. Нет, биолог. Вернее, биофизик.

М а ш а. А я думала — врач. Вы ж занимаетесь раком.

И г о р ь. Откуда вы знаете?

М а ш а. У меня же зеркальце.

И г о р ь. Бросьте, однако, дурака-то валять. (Отложил ракетку и пошел обуваться.)

М а ш а. Ну куда же вы уходите?

И г о р ь Не получается.

М а ш а. А вы привыкли делать только то, что получается?

Игорь не ответил. Маша махнула рукой и стала играть об стенку. Игорь зашнуровал ботинки и сел на скамейку.

А с чего же это вы занялись раком?

И г о р ь (устало). Да будет вам.

М а ш а. Нет, правда. Почему?

И г о р ь. Я вообще интересуюсь клеткой. Ее изменениями.

М а ш а. Ну и что?

И г о р ь. Ну и то. Раковая опухоль это множество клеток, изуродованных болезнью. И при этом у каждого больного все пораженные клетки искажены одинаково. Понимаете, абсолютно одинаково… А искажена в клетке бывает хромосома. Ну, сломана, как спичка… А хромосома — носитель наследственности. И значит, если в одной клетке хромосома сломалась, то она породит новые клетки с точно так же сломанными хромосомами.

М а ш а. Понятно. (И закричала.) Чинить-паять, хромосомы починять!..

И г о р ь. Ну, починить, строго говоря, однако, нельзя. Но вот мы полагаем…

М а ш а. Кто это мы?

И г о р ь. Ну, вот, несколько ребят, которые этим занимаются. Я, Рабичев — есть такой в Томске. Очень толковый, между прочим, биофизик. Ну и еще кое-кто. Так вот, мы полагаем, что раковые заболевания начинаются с поражения одной-единственной клетки. Из нее и формируется опухоль. Обнаружить эту первую клетку невероятно трудно, однако можно.

М а ш а. А вот нас учат, что наследственностью заведуют вовсе не хромосомы, а среда.

И г о р ь. Ну, это глупость несусветная. И русская наука уже сильно пострадала от этой глупости. Я, однако, похож на своего отца, а не на вашего.

М а ш а. А это среда еще на вас мало влияла. Будете и на моего похожи.

И г о р ь. На меня влиять довольно трудно.

М а ш а. А это смотря какой отец… И вообще, видали мы такие монолиты из предварительно-напряженного железобетона. (Размахнулась ракеткой и ударила Игоря мячом.)

И г о р ь. Слушайте, вы дождетесь!

М а ш а. Ой, скорей бы!

Игорь поймал мяч и замахнулся. Маша побежала, закрываясь ракеткой. Игорь — за ней.

Эй, железобетон!.. Догнать не можете!..

И тут появился В и к т о р Г л е б о в и ч. Он был мрачен и устал.

В и к т о р (кивнул). С дочкой, вижу, познакомились?

Игорь (растерянно). Это, однако, ваша дочка?..

М а ш а. Ну вот!.. Я такую интригу закрутила, а ты пришел и все испортил!..

Виктор Глебович прошел в кабину.

(Тихо.) Везувий. Этна.

И г о р ь. Что, что?..

М а ш а. Вулкан. Уже дымится. Перед извержением.

И г о р ь. Я что-то не пойму.

М а ш а. Сейчас поймете.

В и к т о р (вошел). Дай ему ракетку.

М а ш а. Он не умеет.

И г о р ь. Я не умею.

В и к т о р. А что вы умеете… Считать умеете?.. Машка, подавай!

И г о р ь. Один — ноль.

В и к т о р. Вы что, в очко играете?.. Тогда за мячом бегайте.

И г о р ь. Не буду.

В и к т о р. Ясно. Живете по принципу: «Человек — это звучит гордо»?

И г о р ь. Я пошел.

В и к т о р. Далеко пойдете. Кстати, я прочел вашу работу.

Игорь остановился.

Подача!

М а ш а (тихо). Чего ты издеваешься?..

В и к т о р. Подача, я тебе говорю!.. (Игорю.) Я вот все думаю, как с ней быть.

М а ш а. Со мной?

В и к т о р. Да нет. С его работой. Выбросить жалко, а продолжать — бессмысленно.

И г о р ь. Почему?

В и к т о р. Написано же: «Генетика. Не лезть. Высокое напряжение. Опасно для жизни». Череп с костями нарисован — для дурачков и неграмотных. Так нет же, лезут!.. Чего вы туда лезете?!.

М а ш а. А он, папа, масштабно мыслит: я и русская наука.

И г о р ь. А вы бросьте смеяться. Ради этой самой русской науки можно, однако, и на высокое напряжение…

М а ш а. Папа, приведи ему пример.

В и к т о р (раздраженно). Какой пример?

М а ш а. У нас же на все случаи жизни — один пример. Мишка Бабаев.

В и к т о р. А если отбросить эту дурацкую фронду, которую мы в последний раз… Предупреждаю, при свидетеле предупреждаю — в последний раз спишем на возраст, то я вам серьезно скажу — есть у меня такой друг, удивительного таланта личность, некто Бабаев, Михаил Афанасьевич Бабаев. Полез тоже на такой столб. С черепом, с костями. Ну и шлепнулся. И вся жизнь насмарку!..

И г о р ь. А я его, однако, знаю.

В и к т о р. Кого?

И г о р ь. Михаил Афанасича. Я ж Ирбейского интерната выпускник.

В и к т о р. Драгунского полка подпоручик. (Пауза.) Рецензию вместе писали?

И г о р ь. Какую?

В и к т о р. О моей работе.

И г о р ь. Нет.

В и к т о р. Можно верить?

И г о р ь. Я уж тогда в Томске учился, в университете.

В и к т о р. А он и не знал?

И г о р ь. Знал. Я ему посылал.

В и к т о р. Ну и что?

И г о р ь. Сказал: ничего, нормальная статья.

В и к т о р (ударил по мячу). Абсолютно справедливо. Нормальная статья. Все у нас нормально. И температура нормальная, и обстановка нормальная, и люди нормальные, и статьи нормальные — поразительно здоровый организм!.. Подача, Марья!.. Пода-ча!.. (Играют.) В общем, так. Заголовок снять. Нечего ярить быка. Что-нибудь нейтральное. Подумайте… Экспериментальную часть будете делать не у нас, а где-нибудь у медиков, чтоб кому не надо глаза не мозолить… И не морщитесь, я договорюсь, лаборатория будет не хуже нашей… И учтите — до окончания работы никто… И я в том числе… О вашей концепции знать не знаем, ведать не ведаем… А там… Есть такая азиатская байка: либо хан умрет, либо вы умрете, либо осел сдохнет.

Игорь молчит.

М а ш а. Вот оно — влияние среды.

В и к т о р. Что, что?..

М а ш а. Я говорю: сегодня среда. Среда влияет.

В и к т о р (захохотал). Вот мерзавка!.. (И метнул в нее мяч.)

На авансцене.

М а ш а. Мам, а ты любишь отца?

Л е н а. А ты любишь свою руку?.. Или там шею?.. Или свой бок?.. Он — это я, я — это он. Его радости — мои радости, его печали — мои печали.

М а ш а. А твои печали?

Л е н а. Его печали, ты же знаешь… Это настолько естественно, что об этом далее нелепо говорить. Как две половинки фасоли.

М а ш а. Ты цельный человек, мать. А вот я — нет. Я не могу быть половинкой фасоли. Я не могу думать об Игоре как о своей руке.

Л е н а. Значит, ты его не любишь.

М а ш а. Люблю! Ужасно, невероятно, черт знает как люблю!.. Но я почему-то потеряла уверенность. А вдруг эта моя рука проголосует за то, за что я не хочу голосовать, напишет то, чего я не хочу писать. Представляешь?.. Вот же что страшно, ма!..

Бывшая квартира Бахметьевых. Комната, в которой живут Алферовы. Стол придвинут к дивану, чтоб А н н а И в а н о в н а — она больна и полулежит на подушках — чувствовала себя сидящей за столом. В гостях у Алферовых М а ш а и И г о р ь.

В е р а И в а н о в н а. Вам нравится пирог?

И г о р ь. Да.

В е р а И в а н о в н а. Его ничего не стоит сделать. Хотя в общежитии это все-таки сложно.

А н н а И в а н о в н а. А вы живете в общежитии?

И г о р ь. Да.

М а ш а. Он ночует в общежитии. Живет он у нас. У него роман. С отцом.

В е р а И в а н о в н а. Ну, тогда все проще простого. Ты можешь ему делать такой пирог каждый день.

М а ш а. Пусть ему отец делает.

А н н а И в а н о в н а. Каждый день такой пирог надоест.

И г о р ь. Нет.

М а ш а. Стоп! Отгадайте загадку: что может быть привлекательней молодого здорового мужчины, который любит сладкое?

В е р а И в а н о в н а. Ну?

А н н а И в а н о в н а. Ну?

И г о р ь. Ну?

М а ш а. Молодой здоровый мужчина, который не любит сладкого.

И г о р ь. Хохма.

А н н а И в а н о в н а. Верочка, ты знаешь, кого он мне напоминает? Не лицом, конечно, а манерой поведения.

В е р а И в а н о в н а. Александра Александровича!

А н н а И в а н о в н а. Ведь правда?! Ведь так?!. В то время, когда Александр Александрович был еще Любиным женихом. Знаете, мы были значительно моложе Любы… Любовь Дмитриевны, но наш покойный брат за ней ухаживал, и мы, девчонками, таскали записки, — в общем, это было совсем по Чехову. А Дмитрию Ивановичу наш Олег резко не импонировал. Он считал его шалопутом.

В е р а И в а н о в н а. Александр Александрович тоже не пользовался расположением Дмитрия Ивановича. А Люба просто третировала Александра Александровича. Но он упрямо приходил, молчал и ел пироги — ну, точь-в-точь как вы. Иногда его просили почитать стихи. Он читал Апухтина — это стихотворение про сумасшедшего, Надсона, бог знает что…

А н н а И в а н о в н а. Читал дурно, монотонно…

В е р а И в а н о в н а. А потом мы уехали. И вскоре получили от Любы письмо. На трех страницах она описывала свое новое платье, а в конце сообщила, что выходит замуж за Александра Александровича. Олег ревновал, места себе не находил. Поставил, негодяй, волчий капкан у террасы, чтоб Блок попался…

А н н а И в а н о в н а. Но, к счастью, это не произошло.

В е р а И в а н о в н а. А на венчанье прислал ей букет белых роз с запиской:

А н н а И в а н о в н а.

Закончили они дуэтом.

В е р а И в а н о в н а. Александр Александрович так хохотал, что не мог успокоиться и в церкви.

И г о р ь. Это вы что, об Александре Блоке, что ли, рассказываете?

А н н а И в а н о в н а. А о ком же?

И г о р ь. А Дмитрий Иванович, следовательно, Менделеев? Вы были с ними знакомы?..

А н н а И в а н о в н а. Ну, конечно.

И г о р ь. Да бросьте!..

М а ш а. Поговорите, поговорите с ним… Только ты учти: Надежда Константиновна — это Крупская, Анатолий Васильевич — это Луначарский…

И г о р ь (зло). А Вильям — это Шекспир.

М а ш а. Не Вильям, а Уильям. Серость!..

Звонок.

В е р а И в а н о в н а. Машенька, открой.

Вошла Л е н а.

Л е н а. Поздравляю вас, родная моя… (Поцеловала Веру Ивановну.) Желаю вам всего, всего… Какое чудесное платье!.. А я принесла подарки. (Развернула сверток.) Тетечке Верочке и тетечке Анечке.

В е р а И в а н о в н а. Ой, это таллинские шерстяные носочки!..

А н н а И в а н о в н а. И подшитые кожей!..

Л е н а. Их носят безо всякой обуви… Нет, нет, нет, я вам сама надену. Ну-ка, снимайте, снимайте туфли!..

А н н а И в а н о в н а. Но при чем здесь я? Именинница — Вера.

В е р а И в а н о в н а. Как легко, как удобно, как красиво… А где же Виктор Глебович?

Л е н а. Мы договорились в пять, я ждала до семи. Обычная история.

В е р а И в а н о в н а. Как перышко. Я их совсем не чувствую. Прямо как калмыцкие чувяки.

А н н а И в а н о в н а. И какие теплые! Ну, прелесть, прелесть. Спасибо, Ленушка, спасибо.

Л е н а. Игорь, у вас что сегодня — какое-нибудь собрание, заседание, ученый совет?

И г о р ь. У нас — нет. Может быть, где-нибудь в министерстве.

А н н а И в а н о в н а. Вера, Игорь Николаевич, наверное, выпивает. Вы выпиваете?

И г о р ь. Вообще-то да. А что?

В е р а И в а н о в н а. У нас есть вино.

А н н а И в а н о в н а. Мы совсем забыли. Машенька, возьми там в буфете.

М а ш а. Пустяки вино! А? Четыре звездочки!.. И грамм двести выпито. Это что-то новое. Старушки, а старушки, признавайтесь! Прикладываетесь к зеленому змию-то?.. Мы думаем: живут тихонько, пенсионерки, «Юманите» покупают, а они — гляди!.. Нажрутся коньячища и песни поют. У вас при жэке есть народная дружина? Сейчас пойду стукну.

А н н а И в а н о в н а. Это принес Виктор Глебович.

Л е н а. Он приходил? Когда?

А н н а И в а н о в н а. Ну, месяц назад… Или полтора.

Л е н а. С коньяком? Новости! А зачем он приходил?

В е р а И в а н о в н а. В гости. Навестить старух.

Л е н а. Маша, ты слышала об этом?

М а ш а. Нон.

А н н а И в а н о в н а. Соловья баснями не кормят. Налейте Игорю Николаевичу.

И г о р ь. Ладно, ладно, я сам налью… А где еще рюмки, что я, однако, один, что ли, пить буду.

М а ш а. Да, да. Где еще рюмки? Что он один, однако, пить будет?.. За здоровье наших прекрасных именинниц, вечно юных, вечно веселых, вечно пьяных и вообще вечных!..

А н н а И в а н о в н а. Еще не вечных. До века мне осталось тринадцать лет. А Вере даже пятнадцать. Я всегда азартно думала: дожить бы до ста лет! Ну, до ста, видимо, доживем. Но, боже мой, как это мало!..

М а ш а. Сто лет! Какие пустяки! Совершеннейшие пустяки!.. Мне осталось каких-нибудь восемьдесят два года. Боже мой, как это много!

Л е н а. Маша, не кривляйся… Вера Ивановна, я все-таки не понимаю, зачем он приходил?

В е р а И в а н о в н а. Пришел что-то около двенадцати…

Л е н а. Так поздно?

А н н а И в а н о в н а. Нет, днем. В двенадцать дня. Пришел мокрый — хлестал жуткий ливень. Просидел три часа. Одну бутылку выпил до дна, а из другой только немного.

М а ш а. Ну, батя дает.

А н н а И в а н о в н а. Я думала, он тут же умрет или сойдет с ума. Но ничего. Представь себе — никаких эксцессов. Поспал час здесь, на диване, дождался, пока пройдет дождь, и ушел.

Л е н а. Все это очень странно. Он же ни слова мне об этом не сказал.

В е р а И в а н о в н а. Он тосковал, Леночка. Он пришел сюда тосковать.

Л е н а. А он что-нибудь рассказывал?

В е р а И в а н о в н а. Нет, говорил, что любит эту квартиру, эту лепнину на потолке, эти трещины.

М а ш а. Лирика.

Л е н а. Молчи!

А н н а И в а н о в н а. Потом вдруг сказал, что у него друзей решительно никого не осталось — одни сослуживцы…

В е р а И в а н о в н а. Ну, во-от, Ленушка… Не надо принимать это близко к сердцу. Минутное настроение.

И г о р ь. Давайте, однако, за Виктора Глебовича выпьем. Пусть ему будет полегче.

В е р а И в а н о в н а. И мне глоточек.

А н н а И в а н о в н а. И мне.

В е р а И в а н о в н а. Аня!

А н н а И в а н о в н а (твердо). И мне.

Выпили. Звонок. Маша кинулась к дверям и вернулась с о т ц о м.

В и к т о р. Вся шайка в сборе? А меня забыли — оставили дома, как Фирса… А ну-ка, Мурка, разверни!

М а ш а. Торт с зайцами! Вот это по-нашему, по-купецки!..

В и к т о р. Этот заяц, который стоит, — Вере Ивановне. Который сидит — Анне Ивановне. А пень — этой сороке. Кляпом в рот. Чтоб не болтала. Сколько же нам сегодня годков стукнуло?

А н н а И в а н о в н а. У Верочки именины, а не день рождения.

В и к т о р. Вера, Надежда, Любовь и мать их… Софья. Она же мудрость. Таким образом я сформулировал первый тост: за мудрость!..

А н н а И в а н о в н а (всплеснула руками). Как я люблю вас, Виктор Глебович, как я люблю эти ваши экспромты! И мы снова все вместе.

В е р а И в а н о в н а (со значением). Даже нас стало больше.

Л е н а. Виктор, здесь курить не надо. (И глазами показала на Анну Ивановну.)

В и к т о р. Анна Ивановна, у окошка?

А н н а И в а н о в н а. Можно.

В и к т о р. В таком случае дамы продолжают беседовать в гостиной о лентах и булавках, а мужчины устремляются в курительную.

Виктор обнял Верею и вышел с ним к рампе. Чиркнул спичкой, дал прикурить Верее, закурил сам, не спеша задул спичку, вернулся к столу, положил спичку в пепельницу, вдруг, резко наклонившись, поцеловал в лоб Машу и снова подошел к Верее.

Ну, давайте так… Как вам известно, в свое время я вынужден был написать, ну… известную работу. Так было нужно. Вы этого не поймете, ваше поколение этого понять не может, но это было необходимо. Я, так сказать, кинул им эту кость и распрощался с генетикой. Генетикой я больше не занимался… Сегодня, слава богу, все это кончилось. Сегодня, слава богу, опять можно генетикам заниматься генетикой. И я должен сейчас… Я должен определить свое отношение ко всему происходящему. Выступать на собраниях и поносить Нефедова — это, ты понимаешь, легче всего. Любителей такого жанра сейчас, как говорится, навалом. Я этого не люблю, этим заниматься не хочу и не буду! И тут… Но определить свое отношение ко всему этому нужно. Определить недвусмысленно… Определить…

И г о р ь (смущенно). Ладно, ладно, Виктор Глебович, я вас понял…

В и к т о р. Нет, ты послушай. Мне ж это говорить — тоже не карамельки сосать. Нужно, чтоб я сейчас с чем-то выступил в этом плане. Так сказать, очистился от скверны. Вынуть из стола и предъявить работу я, к сожалению, не могу. Но было бы несправедливым сказать, что я не размышлял на эти темы. Положа руку на сердце, и в твоей работе не так уж… не так уж мало моего. Не так уж много, но и не так уж и мало… И тут возникает один вопрос… Вопрос, конечно, щекотливый, но… Как бы ты отнесся к тому, чтобы эту работу, твою работу… Подчеркиваю — твою работу…

И г о р ь (мрачно). Я понял.

В и к т о р. Без всяких там иносказаний — твою работу. Придет время, и я это определю достаточно точно. Так вот, как бы ты отнесся, если бы эту работу мы сейчас подписали бы с тобой вместе. Чтоб я, как твой научный руководитель… Если в какой-то мере это тебя ущемляет, если в какой-то мере это тебе неприятно — все, будем считать этот разговор небывшим и пойдем пить коньяк. Мы с тобой как есть друзья, так и останемся. Если же тебе это… В общем, так. Не отвечай мне на этот вопрос. Подумай.

И г о р ь. Почему не отвечать? Я могу ответить сразу.

В и к т о р. Ну, смотри. Только чтоб не получилось, что завтра ты пожалеешь о своих словах.

И г о р ь. Для меня это, однако, неожиданность. Я никогда об этом не думал, но в том, что вы говорите…

В и к т о р. Не надо сейчас отвечать. Позвони мне завтра. Обдумай. И если ты посчитаешь, что это разумно, что это может быть полезно для всей нашей работы в целом, в конечном счете для науки, то… (Бахметьев весело подмигнул Верее.) Пошли, выпьем свои сто грамм…

На авансцене.

Л е н а. Ты что, Игорю не веришь?

М а ш а. Верю. Он же дико искренний. Но я в нем не уверена.

Л е н а. Веришь, но не уверена. Это же одно и то же.

М а ш а. Нет, мама, что ты, это разное!.. Вера — это приятие личности. Личности в целом, понимаешь? Это мозг, талант, характер. А уверенность — это другое… Это… Ну, как бы тебе сказать… Предощущение поступков, что ли… Пред-о-щу-щение!.. Какой поступок будет совершен. И тут я не всегда за него спокойна.

Л е н а. Это предположение или есть факты?

М а ш а. До сегодняшнего дня — одни предположения, а сегодня — факты.

Л е н а. А что, собственно, сегодня случилось?

М а ш а. Видимо, ничего особенного… И все-таки случилось…

Л е н а. Ну постарайся разобраться. Это же не мистика, не алхимия, это же можно понять. Ну давай вспомним по порядку весь сегодняшний день. Вот мы встали…

М а ш а. Ну, встали.

Л е н а. Я пошла в магазин, отец пошел во двор, к машине.

М а ш а. А я никуда не пошла. Собиралась в читалку, а залезла в ванну.

Л е н а. Машка, ты с ума сошла. В четверг же экзамен.

М а ш а. Ничего, еще три дня… Значит, я полезла в ванну, а тут раздался звонок…

Новая квартира Бахметьевых: передняя, столовая с балконом, дверь в кабинет. Звонит звонок.

Г о л о с М а ш и (из ванной). Кто?

Г о л о с (из-за входной двери). Водочки с клееночки можно полакать?

М а ш а (рассмеялась). Сейчас!.. (И вышла босиком, на цыпочках, завернутая в купальную простыню. Она открыла дверь и — «Ой!..» — метнулась к вешалке и зарылась в висевшие на ней пальто.)

Вошел ч е л о в е к в синем дождевике и шляпе.

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е. Здравствуй, Маша! А Виктора нет? Глебовича?

М а ш а. Виктор есть. Глебович. Одна беда — он во дворе. Вернее, две беды — он во дворе, а я не могу отсюда выйти.

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е. Почему?

М а ш а (еще глубже зарылась в пальто). Не могу, и все.

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е (посмотрел на голые ноги, выглядывающие из-под пальто). Как же нам выкрутиться из этого положения?

М а ш а. Я вам открыла только потому, что думала, что это отец. Он иногда нас разыгрывает разными дурацкими голосами.

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е. Лестно. А тебе, прости, сколько лет?

М а ш а. А мне, пожалуйста, скоро девятнадцать.

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е. Ну, ты за словом в карман не лезешь.

М а ш а. О, если бы был карман!.. Вы не обижайтесь, это у нас семейное. Знаете что, идите в столовую, откройте балконную дверь, и вот как раз под балконом вы его и увидите.

Человек в дождевике прошел в столовую.

Кстати, кто вы? Не оборачивайтесь!..

Ч е л о в е к в д о ж д е в и к е. Фамилия моя Бабаев. Но вряд ли это тебе что-нибудь скажет.

М а ш а (уже из ванной). Нет, почему же! Конфетная фабрика имени Бабаева.

Б а б а е в (улыбнулся). Вот зараза.

М а ш а (из ванной). Вы только не обижайтесь. Это я так острю. С детства только и слышу «Мишка Бабаев…». Значит, вы и есть Мишка Бабаев?

Б а б а е в (с балкона). Я и есть.

Вошла М а ш а. Она уже одета.

М а ш а. Вон под машиной лежит. Профессор в плане. Вид сверху.

Б а б а е в (крикнул вниз). Профессор Бахметьев! Водочки с клееночки можно полакать?

М а ш а. У вас только одна шутка?

Б а б а е в. Нет, у меня есть и еще. Но с этой я готовился прийти сюда тринадцать лет. И не могу отказать себе в удовольствии. Товарищ Бахметьев! Водочки с клееночки позвольте полакать!.. Не слышит.

М а ш а. Подождите. Я сейчас спущусь вниз. Надо же решить эту локальную проблему. (И выбежала на лестницу.)

Б а б а е в вернулся в столовую и стал осматривать квартиру. Квартира как квартира: очень много книг, картин, каких-то вятских игрушек, сувениров со всех концов света. Гулко грохнула дверь лифта, щелкнул замок.

В и к т о р (влетел в комнату). Где он?..

Маша остановилась в дверях.

Гляди — Мишка!.. Дай я тебя обойму! Друг мой, Мишка! Не отбивайся, не отбивайся, дай поднять!.. Ничего, есть вес!.. А теперь ты меня подними!.. То-то! Видишь, насколько меня земля больше притягивает… Да чего ты в плаще? Жара на улице, великая сушь, а он дома в плаще!.. Снежный человек! Одичал, ей-богу!.. Может, у тебя там нет ничего под плащом… Смотри, в пиджаке!.. И при галстуке!..

Л е н а (вошла). Мишка!.. Мишенька!.. (И бросилась его обнимать и целовать.)

Б а б а е в. Ой, Ленка, наконец-то я тебя вижу…

Л е н а. Лысый Мишка… Лысый Мишка… Батюшки, что делается…

В и к т о р. Жив-здоров? А ну, схватимся?

Л е н а. Да бросьте вы!

Б а б а е в. Схватимся, схватимся!.. Традиция требует.

Схватились, повалились на ковер. Бабаев быстро одолел Виктора.

М а ш а (азартно). На колени! На колени его!

Бабаев, изловчившись, перевернул Виктора и стиснул его руки на замок.

В и к т о р (отдуваясь). Эка невидаль. Одолел гипертоника.

Л е н а. Ну безобразие, честное слово. Немедленно вставайте!

В и к т о р (развалился на ковре). Бунт рабов… А вам что, делать нечего? Службу забыли? А ну, бабы, на стол собирать!.. Спать будешь здесь. Это твоя комната.

Б а б а е в. Я в гостинице устроился.

В и к т о р. Забудь. Вот это видишь? (Показал на диван.) Твое место. А это видишь? (Ткнул себя в левую половину груди.) Твое место. Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка… Ах, черт, забыл. Песня была такая. У тебя склероз есть?

Б а б а е в. Пока не замечал.

В и к т о р. Ну, ничего. У меня на двоих хватит.

Л е н а. Вы лежать будете или встанете?

В и к т о р. Полежим пока. (И стал подниматься.) Стой, Мишка, я тебя почищу. Машура!

М а ш а. Ну?

В и к т о р. У нас что, пылесоса нет? Отец с другом прилегли отдохнуть на ковер, и посмотри, что получается. Позор, позор!.. Бабай, знаешь, как ты меня намял? Вот истинно — Бабай!

Лена и Маша накрыли на стол и вышли.

Ну что же… Под лимончик? Под маслинку? А?.. Годами не видимся, по три месяца не соберемся открытку бросить, да и выбираем-то какую — с картинкой, чтоб меньше писать… Но, в конечном счете, это значения не имеет. Давай!!.

Чокнулись, выпили.

Ты знаешь, Мишка, у меня ни в чем порядка нет — в столах, в ящиках черт ногу сломит, а твои открытки — все! Стопочкой лежат. Показать?

Б а б а е в. Коллекционируешь?

В и к т о р. Да нет, просто люблю тебя. Слабость ты моя, Мишка… То есть я хочу сказать — сила ты моя… А может… совесть… Все на «С». Три «С». Сила, слабость, совесть. И все ты… Вот тост! За три «С»!..

Б а б а е в. Простить себе не могу, что ты меня тогда не застал. Но ты, Виктор, сам виноват. Едешь в такую даль — Ирбей, ну телеграмму пошли, ну позвони…

В и к т о р. Психологический маневр. Я же тебя хотел врасплох застать. Черта с два б ты у меня тогда сбежал.

Б а б а е в. Сбежал бы, старик, все равно бы сбежал.

В и к т о р. Приехал за тридевять земель, где Бабаев. Отбыли с учениками. Куда? Далеко. А где у вас далеко? У нас кругом далеко. А зачем они отбыли? Милералы искать. Минералы, говорю. А старуха упрямая: милералы. Ну, милералы так милералы. И повела показывать: вот здесь Михаил Афанасьевич живет, а здесь он детей пестует, уму-разуму учит, а эту яблоню он посадил… Ясная Поляна! Лев Толстой!

Б а б а е в (рассмеялся). Да мне рассказывали, как ты в райкоме панику поднял, у секретаря машину отнял, в погоню пустился…

В и к т о р. Вот ты смотри, какой ты человек стал. О каком-то секретаре, что он на полчаса без машины остался, ты беспокоишься. А вот что у меня в институте место, которое я с таким трудом персонально для товарища Бабаева отвоевал, полгода пустовало, а теперь черт знает кем занято, — это тебя не беспокоит. К министру ходил, унижался, в ножки кланялся, разрешение на прописку выбил — не поеду. Ах, не поеду?.. Почему?

Б а б а е в. Меч не по руке.

В и к т о р. Уничижение паче гордости?

Б а б а е в. Да нет, просто поздно. Время ушло… Понимаешь, Виктор, есть процессы необратимые, и с этим надо смириться… Да и к интернату привык. Впрочем, этого ты не поймешь.

В и к т о р. А ты как-нибудь популярней, подоступней, с учетом моего идиотизма.

Б а б а е в. Я ж тебе сто раз писал. Когда я приехал, это был не интернат, а какое-то странное заведение. Нечто среднее между приютом для дефективных и колонией малолетних преступников.

В и к т о р. А теперь? Дворец науки? Инкубатор молодых дарований?

Б а б а е в. С тобой трудно говорить. Ты ж только себя слушаешь. (Пауза.) Ты такую фамилию — Рабичев — знаешь?

В и к т о р. Наслышан.

Б а б а е в. Мой ученик.

В и к т о р. Ясно.

Б а б а е в. И Сергейчук мой ученик. И Люба Антокольская. И Верея.

В и к т о р. Ну и хватит, может? Теперь пусть Рабичев этим займется. Или — как его? — Сергейчук.

Б а б а е в. Каждый год думаю: доведу до выпуска, и баста. А тут, глядь, еще двое-трое подросли. И занятные ребята, жалко в чужие руки отдавать. Вот, например, один трактат написал: «Об усовершенствовании жизни на Земле». Предлагает, всего-навсего, повернуть земную ось относительно плоскости орбиты. Изменятся климатические условия, сплошное лето, снимать по три урожая в год. И, главное, прикинул, стервец. Оказывается, не такая уж большая энергия требуется. Вполне реальная вещь. Ну, не сейчас, конечно, а лет через пятьсот. Вот тебе или мне могла бы такая мысль в голову влететь?

В и к т о р. Мне — нет. Я зиму люблю… Да, брат ты мой. И на это ты тратишь основные жизненные фонды… Ах, какой ты приехал из Японии! Любо-дорого было смотреть!..

Вошла Л е н а с горячей сковородкой.

Б а б а е в. Как я рад тебя видеть, Леночка!.. Дай ручку поцелую… Что ж ты мне никогда не пишешь. Одни приписочки. Только косвенными сведениями я питаюсь: что Игорь про вас пишет, тем и сыт.

В и к т о р (ревниво). А что он пишет?

Б а б а е в. Восторги выражает. Сначала все про тебя, а теперь что-то все больше дочка мелькает.

В и к т о р. У, мать, это мы, похоже, зятя вскармливаем.

Л е н а. Ну это ты все, я не знаю…

Б а б а е в. Как я рад, ребята, что я у вас. И воздух ваш… И балабола этого, трепача, не переставая, слушать готов… За вас, ребята! Будьте счастливы!

Л е н а. Заказ принят. Будем.

В и к т о р. Да ты гляди, что в сковородке!.. Уму непостижимо! В наше-то время, весной, в Москве — и караси в сметане!.. Это же Мамонтов… Савва Морозов… Вот еще, говорят, Немирович-Данченко бо-ольшой гурман был. Чувствуешь, Мишка, какие традиции в семье оживают?

Б а б а е в. Вот сколько у меня в интернате ребят кругом — и способные ребята есть, знаешь, как я отбираю — и ко мне относятся, без ложной скромности, удивительным образом… А молодым себя чувствуешь… Прав Светлов… Молодым себя чувствуешь только со сверстниками…

В и к т о р. Кто прав?

Б а б а е в. Ну, Светлов. Михаил Светлов. Поэт.

Л е н а. Это когда сверстники вот как ты: мускулистые, поджарые, а когда сверстники такое брюхо отращивают… Я тебе этого красавца положу, а Виктору — поменьше.

Б а б а е в. До чего ж я рад, что приехал. Ну, будьте здоровы!..

В и к т о р. Ох, Мишка, какая жизнь за спиной!.. Счастливый ты человек, многого ты не знаешь…

Б а б а е в. У тебя своя Голгофа, у меня — своя.

В и к т о р. И все-таки сумели… Сумели реализоваться. А, Мишка?.. В довольно, я бы сказал, противоестественных условиях сумели.

Л е н а. Цыплят по осени считают.

В и к т о р. Давай считать.

Б а б а е в. А что, уж осень?

В и к т о р. Осень — не осень, а цыпляточки повылуплялись… Ленка, ты не уходи, садись, будем цыплят считать.

Л е н а. Ешьте, ешьте. (И вышла.)

В и к т о р. Вот знаешь, когда я про Лену думаю, у меня в горле что-то екает… Старые мы, что ли, стали?.. Плачем… Детский сад идет — плачем, «ля-ля-ля, ля-ля-ля» — плачем… Ох, какую жизнь прожили… Какую жизнь прошли… Она мне дочку родила. Доченька-а!

М а ш а (вошла). Ну?

В и к т о р. Доча, мы с Михаилом хотим выпить за твое здоровье… За твое здоровье, Маша! Ну, глотни из моей рюмки. Из моей рюмки глотни… Знаешь, она второй разряд получила. По мотоциклетному спорту! А? И наукой занимается. Недавно такой доклад сделала! Со всех сторон слышу: «Берегитесь, Виктор Глебович, как бы вас дочка не сковырнула!» Во! Пятую колонну в доме ращу. Чувствуешь?

Вошла Л е н а.

И твое здоровье, Ленка!.. Подруга жизни моей!.. Вот когда первородный смысл вышелушивается. Казалось бы, затертые слова: «Подруга жизни»! Даже пошловатый привкус какой-то. А вникни!.. Ленка, я только возле тебя и дышу. И Мишка дышит. Мишка, ты дышишь?.. Дыши, дыши… Ты небось в своем интернате черта с два… Черта с два ты в своем интернате… Ты как их там, в своем интернате, карасями кормишь?

Б а б а е в. Кормлю.

В и к т о р. Карасями?!

Б а б а е в. Ну, карасями — не карасями, а какой-то рыбой кормлю.

В и к т о р. Да какая у вас там рыба! От одних названий в дрожь бросает: муксун, горбуша, хариус… Как ругательство: хариус!.. В рот взять жутко!

Б а б а е в. А ты пробовал?

В и к т о р. А у нас на Руси: голавлик, окунек, карасик…

Б а б а е в. А Сибирь что, не Русь?

В и к т о р. Русь, Мишка, Русь… До чего ж велика Россия!.. Выпьем за масштабы.

М а ш а. Пап, ты помнишь, что у тебя экзамен?

В и к т о р. Ой, елки-палки, лес густой… Мария-дива! Звони в институт. Я заболел.

М а ш а. А может, без секретарей? (Принесла из кабинета телефон на длинном шнуре-пружинке и, держа аппарат в руках, подала отцу трубку.)

В и к т о р. Элен!.. Какой телефон ко мне на кафедру?

Г о л о с Л е н ы. Дмитрий 7-15-10.

В и к т о р. Лже-Дмитрий семь… пятнадцать… И мальчики кровавые в глазах… Это Бахметьев говорит. Здравствуйте. Я занемог… Да «не мог», а за-не-мог. Заболел… Ничем не могу помочь. Экзамен отменяется.

М а ш а. Слов нет. Люди готовились, ночи не спали, психуют…

В и к т о р (потянулся к дочери, чмокнул ее в щеку и, подняв палец, кивнул). Сделаем так. Пусть все едут ко мне. Самые смелые — автомобилем, я дочку пришлю. (Он вытащил из кармана ключи и протянул Маше.) Остальные — городским транспортом. Вопросы есть?.. Мое почтение. (Положил трубку.)

Маша вышла.

(Обнял гостя.) Ну, Бабаюшка… Бабаюшка-матушка… (И приложил ухо к его груди.) Стучит. Стучит. Стучит проклятое… Да чем у тебя карманы набиты? В кои веки друг к сердцу прильнул, а там какая-то… броня!

Б а б а е в. А!.. Это я одну штуку привез. (И вынул из кармана оттиск.) Припоминаешь?

В и к т о р. Ты гляди, моя первая работа. «Нефедов, Бахметьев». Были же времена, не к ночи будь помянуты.

Б а б а е в. А где он сейчас, этот Нефедов?

В и к т о р. А кто его знает! Эти же Нефедовы как туман. Спустился — ничего вокруг не видно. Рассеялся — где туман? Где Нефедов? Черт его знает, где Нефедов…

Б а б а е в. А кто сейчас в этом кресле?

В и к т о р. Наш друг Григорий Васильевич Алексеев.

Б а б а е в. О-о, высоко рванул. Ну и как он на этом посту?

В и к т о р. Демократ. «Ну, как, Виктор Глебович?» — «Да все так, Григорий Васильевич…» Нет, Алексеев это, в общем, позитивный факт. Ему хоть не надо объяснять, что теоретик — это нечто вроде петуха. С одной стороны, вещь в некотором роде незаменимая в курином стаде, а с другой стороны, требовать от него, чтоб перестал кукарекать, а стал нести яйца, затея, по меньшей мере, наивная. (Перелистал оттиск.) Черт знает что надо писать на первых десяти страницах, чтобы на одиннадцатой, мимоходом, высказать одну разумную мысль… А ты, скотина, хранишь?

Б а б а е в. Храню.

В и к т о р. Друг называется. Верни.

Б а б а е в. Назад?!. Нет, подарки не возвращают.

В и к т о р. Ну, давай меняться. Что тебе за него дать? Самоварчик тульский хочешь? Настоящий, между прочим. На полтора литра. Не хочешь самоварчика? На шишках разводить можно, на щепочках. Может, картину хочешь? Бялыницкий-Бируля. «Ранний апрель». Ну, что еще? Толстой академический, девяносто томов. А? Ну это я, положим, не отдам… Вот! Куртка немецкая. Из ГДР привез. Месяц ношу. Махнем?.. Скаред ты. Вот натура собачья!..

Б а б а е в. Уговорил. Я тебе твою первую работу, а ты мне последнюю.

В и к т о р. У-у, разочаровал ты меня… А ларчик-то просто открывается. Вся твоя личность как под микроскопом… Ставлю диагноз: идеалист ты и романтик. Причем учти, это у меня ругательные слова. Вот. Выбирай любую. Это на русском. Отсюда — переводы на английский. Французские две книжки. Это японская. Это вот на хинди, издание Калькуттского университета. Ну, а тут все — народные демократии. Прошу.

Б а б а е в. Ну уж дай что-нибудь новенькое!

В и к т о р. Пожалуйста. Только из типографии.

Б а б а е в (взял книгу). «Генетический механизм возникновения злокачественных опухолей»… Так-с…

В и к т о р. Ты о чем?

Б а б а е в. Здесь: «Нефедов, Бахметьев», а здесь: «Бахметьев и Верея».

В и к т о р. Ну ты это брось. Ты не сравнивай. Это совсем другое.

Пауза была долгой.

Видишь ли, формально ты прав. Это, конечно, может произвести такое впечатление. Вот ты сейчас обратил мое внимание, и действительно, противненько… Да, по букве — так. А по духу, по сути… Это же как «старик Державин нас заметил», как посвящение в рыцари. Мне ж это ничего не прибавляет. Ну разве самую малость. Что пекусь об учениках.

Б а б а е в. А ученику прибавляет? Или это, как, помнится, ты говорил, плата за вход?

В и к т о р. А ты как хотел? В метро и то за вход платят, а тут… (Он потряс в воздухе книгой.) Современная наука, дружище, перестала быть областью индивидуального творчества. Она слишком громоздка для этого. А раз так, то необычайно возросла роль руководителя работы, автора первородных идей. Таких, как этот твой Верея, у меня сейчас десятка полтора, чтоб не соврать. При этом Верея отнюдь не исполнитель. Это самостоятельно думающая единица. И Верея, и Гаркушенко, и Скаляр, и Толя Бабичев. Но в каждой их работе незримо присутствую я.

Б а б а е в. Скромничаешь. Вполне зримо. (И указал на обложку.)

Л е н а. Ой, тоска! Черная тоска!

Оба замолчали и посмотрели на нее.

В и к т о р. Что ты сказала?

Л е н а. Тоска.

В и к т о р (растерялся). Вот тебе на! Это что ж такое…

Лена убрала со стола, собрала тарелки, вилки, ножи и в тишине ушла.

Ты что-нибудь понимаешь?

Бабаев не ответил.

Протуберанцы. Как в солнечной короне. Сияет, сияет — и вдруг взрыв. А отчего, почему?

Под балконом раздался короткий гудок.

Первая партия прибыла. Пошли, посмотрим. (Он обнял Бабаева за плечи и вывел на балкон.) Мишка, Мишка, где твоя… улыбка? Улыбка, а не сберкнижка. Вот как надо!.. Два, четыре, шесть, семь… Всю группу в одну машину запихала! Что они там, штабелями лежали? Марья! Я тебя высеку!.. Наука, Бабайчик мой милый, это процесс в нынешние времена сложный, государственный. И отвечать перед государством вся компания не может. Вот возьми самолет. «Ту-124». Туполев-124. А что, он один, что ли, самолет сконструировал? Сотни людей. Группа крыла, группа фюзеляжа, группа бог знает чего. А первородная идея его. И спрос — с него. И спасибо — ему.

В передней хлопнула дверь, и Виктор направился туда.

Конечно! Ни одной девчонки. Одни нахалы мужчины. А ну, нахалы, по росту становись! И шагом марш в кабинет. Мур-Мур! Стулья. И объявление на дверь: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Ну, кто знает, откуда эти слова?.. Данте! Данте! Неучи!

Студенты, смущенно поздоровавшись, вслед за Виктором прошли в кабинет. Бабаев принялся листать подаренную ему книгу, отыскал нужную страницу и углубился в чтение. Вошла Л е н а.

Л е н а. Давай, Миша, выпьем с тобой!

Б а б а е в. Давай. За что?

Л е н а. За тебя. (Выпила.)

Б а б а е в. Ну и хлебнула ты.

Л е н а. А я всегда одним глотком выпиваю.

Б а б а е в. Да я не про то.

Л е н а. А про то и не надо. Миш!..

Б а б а е в. Ммм?

Л е н а. Ну как ты живешь?

Б а б а е в. Объективно — ничего.

Л е н а. А субъективно?

Б а б а е в. Уговариваю себя, что доволен.

Л е н а. Ну и как?

Б а б а е в. Почти уговорил… За тринадцать-то лет. Нет, правда, доволен. И в интернате все вполне хорошо. И вообще. В Томск вот недавно приглашали. Спецкурс им в университете прочел. Зимой в Новосибирск зовут на два месяца. Гастролер такой, понимаешь?.. В общем, грех жаловаться.

Л е н а. И ни о чем не жалеешь?

Б а б а е в. Конечно, жалею. Вот что тебя редко вижу.

Л е н а. А еще?

Б а б а е в. И еще… Кое о чем. Я ж, Ленка, был более или менее довольно-таки способный человек.

Л е н а. Ну и что?

Б а б а е в. Ну и все. Хватит об этом. Да сядь ты, посиди со мной. Пес с ней, с посудой. Ну что ты все суетишься?

Л е н а. Вот села. Действительно, суечусь. Все время суечусь.

Б а б а е в. Знаешь, Леночка, я открыл закон суеты. Суета — это когда делаешь одно, а думаешь совсем о другом. О чем ты думаешь?

Л е н а. Великий закон!.. О чем я думаю?.. У меня, наверно, суета второго порядка. Я думаю об одном, а сердце ноет о другом.

Б а б а е в. О чем же ноет сердце?

Л е н а. Пойди узнай. Оно же ноет, а не говорит. Ему же не прикажешь: «Перестань ныть». Ноет… О Викторе, о дочери… о дочери, о Викторе… И о всякой всячине… С Машкой очень трудно.

Б а б а е в. А кто сказал, что должно быть легко?

Л е н а. Хочется, чтобы было легко. Хочется, чтоб она не ездила на этом дурацком мотоцикле, — того и гляди расшибется… Хочется, чтобы она читала Достоевского, а она слушает магнитофон… Она погружена в какие-то неведомые мне заботы, а я в стороне.

Б а б а е в. Ты и должна быть в стороне. Ты себя-то вспомни.

Л е н а. А я только и делаю, что вспоминаю себя. Мы же через все это прошли. Ну не через это, так через другое. Но прошли. Какой-то жизненный багаж, какой-то опыт есть, чему-то научились…

Б а б а е в. А они не хотят этим воспользоваться? И правильно делают. Ведь за них-то жизнь не проживешь, жить им самим. А родителям почему-то всегда хочется прожить жизнь за своего отпрыска. Сами не смогли как следует, а за него смогут. За себя жили начерно, а за него проживут начисто.

Л е н а. А как же иначе? В этом и есть наше бессмертие. Я совсем не честолюбива, ты это знаешь. Но в Машке мое честолюбие. Я хочу, чтоб она была самая умная, самая привлекательная, самая честная, самая счастливая… И вообще — самая!..

Б а б а е в. И главное, чтобы она не повторила твоих ошибок? Да? А она и не собирается их повторять. У нее свои ошибки, совсем другие. Если хочешь, движение жизни в том и заключается, что она совершает другие ошибки.

Л е н а. Нет, Мишка, это чепуха. Это какая-то схоластика. Я это как-то даже и понять не могу.

Б а б а е в. Нет, не совсем схоластика. Лет двести или триста назад деды, отцы, сыновья жили в общем в одном укладе, и тогда традиции складывались и естественно передавались из поколения в поколение, потому что жизнь детей тогда мало отличалась от жизни отцов. А сейчас исторические эпохи измеряются не веками и даже не десятилетиями, а годами. Что ж удивительного, что наш с тобой опыт уже не может… ну, как это говорится… быть полностью взят на вооружение нашими ребятами.

В и к т о р (высунул голову из двери кабинета). Лена! У них у всех какие-то пересохшие губы. По-моему, они хотят пить. Может, им пива дать?

Л е н а. Да нет, это неловко. Может, компота?

В и к т о р. Да, да! Налей им по стаканчику. И Мишке дай. Знаешь, как он компот любит. Мишка, пей компот, наслаждайся. Я это в два счета проверну. (И исчез за дверью.)

Лена встала и пошла на кухню. Вошла М а ш а.

М а ш а. Я слышала весь ваш разговор с мамой.

Б а б а е в. Ты со мной не согласна?

М а ш а. Согласна, не согласна — это все муть. Вы подо все подводите базу. А по-моему, все значительно проще и менее многозначительно.

Б а б а е в. Ты думаешь?

Раздался звонок. Маша пошла открывать и через секунду вернулась, толкая перед собой В е р е ю и ладонями закрывая ему глаза.

М а ш а. Раз, два, три… Смотри! (И опустила ладони.)

И г о р ь (радостно). Ой, Михаил Афанасич!

Б а б а е в. Здорово!

И г о р ь. Когда же вы приехали?

Б а б а е в. Сегодня.

И г о р ь. Чего ж не написали? Не телеграфировали? Я бы встретил… Как, однако, хорошо, что вы приехали!.. Ну как там в Ирбее?

Б а б а е в. Все нормально.

И г о р ь. А ко мне недавно Леха Войцеховский заезжал. Он из Владивостока-то перевелся. В Корсакове теперь, на Южном Сахалине. Женился, однако, вот такой оголец, с собой таскают. Он сейчас косяками занимается. До чего ж, говорит, я Михал Афанасичу благодарен, что он меня на рыбу толкнул, физик все равно бы из меня не вышел, а ихтиолог… (И вдруг замолчал, увидев в руках у Бабаева книгу.)

Б а б а е в. Да, да. Вот именно… (И кинул книгу на стол.) Давай-ка сразу и покороче: что это все значит?

И г о р ь. Книга, однако, вышла.

Б а б а е в. Вижу.

И г о р ь. А почему вы на меня так смотрите?

Б а б а е в. А как мне на тебя смотреть? Все, на что надеялись, все, чему учили, — все псу под хвост?.. Никогда не чувствовал себя так бездарно потратившим жизнь, как сегодня. Почему здесь стоят две фамилии?

И г о р ь. Я делал эту работу под руководством Бахметьева.

Б а б а е в. Давно ли он стал заниматься этой проблематикой?

И г о р ь. Давно-недавно, стал, и все.

Б а б а е в. Я мог бы рассчитывать на более уважительный тон?

И г о р ь. Ой, Михал Афанасич! Ну какое это все имеет значение? Ну что это у меня последняя работа, что ли? Это ж первая, Михал Афанасич! Первая!.. Я ж еще рассчитываю кое-что сделать. И за одной моей фамилией будет, не беспокойтесь… А для Виктора Глебовича очень важно сейчас выступить с других позиций. Самому как-то не очень ловко: взять этак и повернуться на сто восемьдесят. А со мной — в должности, так сказать, руководителя — другое дело… А кроме того, должок у меня Виктору Глебовичу. Другой бы на его месте за ту рецензию знаете, как бы меня отделал?! И сидел бы я сейчас с Гошкой Рабичевым в Томске, и тянул бы на спичках, кому сегодня микроскоп, кому осциллограф, — да еще за счастье бы почитал!.. И для дела, если хотите, подпись Бахметьева только полезней. На книжку обратят внимание — имя. Да и пробить легче. Вы представляете, что значит издать книжку? Это же обсуждения, ученые советы, редакции, типографии, полиграфии…

Б а б а е в. А наука?

И г о р ь. Что наука?

Б а б а е в. А наука, я спрашиваю.

И г о р ь. Да о науке и речь. О русской науке. И только. Все остальное от лукавого. Вот вам известно, что Вебб и Тирснер из Массачузетского университета толкаются в том же направлении? И этот ирландец… Как его?.. Мак-Кинли. Так что ж, дать им возможность первыми опубликовать?

Б а б а е в. А-а, теперь я все понял. Вы подошли к вопросу с государственной точки зрения. Это, оказывается, забота о престиже отечественной науки. Меня нынче твой шеф обругал идеалистом и романтиком. Но мне всегда бывает стыдно, когда элементарную непорядочность оправдывают словами о государственной необходимости. (Встал и подошел к двери.)

Через комнату прошла Лена с подносом, уставленным стаканами с компотом.

(Подождал, пока она скрылась в кабинете, потом снял с вешалки свой плащ и шляпу, молча оделся, хотел выйти, но задержался, остановился в дверях.) Когда Виктор подписал свою книжку с Нефедовым, это можно было если не простить, то во всяком случае понять. А ты… Я просто слов не нахожу… Тогда было другое время, Игорь. Другое! Сейчас же время переменилось!.. Да, парень, немногому я тебя научил…

И г о р ь. Вы же сами говорили, что опыт непреемственен.

Б а б а е в. Опыт — непреемственен. А принципы — преемственны, человеческие ценности — преемственны. (Ушел.)

Когда за Бабаевым захлопнулась дверь, Игорь рухнул в кресло и схватился за лоб, будто голова его разламывалась от боли. Маша глядела на Игоря и громко, резко насвистывала какой-то мотив. Игорь поднял голову и посмотрел. Но Маша продолжала свистеть. Игорь отвернулся в кресле.

И г о р ь. Перестань свистеть.

Но Маша продолжала.

Перестань свистеть, слышишь?.. Да чего ты ревешь?.. Чего ты ревешь?!. Ну, кончи, однако, слышишь!..

Маша заложила руки за голову и стала покачиваться с пятки на носок, глядя на Игоря и не вытирая слез.

М а ш а.

И г о р ь. Да перестань ты!

М а ш а.

И г о р ь. Что ты меня оплакиваешь?!.

М а ш а.

И г о р ь. Ну что мне теперь, повеситься, что ли?!!..

М а ш а.

И г о р ь. Ты же гадина!.. Ты же гадина!.. Ты что, не понимаешь, что со мной делается?!.

М а ш а.

И г о р ь. Ну что тебе, однако, по роже дать?

М а ш а.

И г о р ь. Ну говори, что мне делать?.. Что мне — голову о стену расшибить?!.

М а ш а.

И г о р ь. Машка!.. Ну, Машка!.. Ну, Машка!..

М а ш а.

И г о р ь. Черт бы вас всех взял ко всем чертям!.. Поняла?!.

Они стояли друг против друга и глядели друг на друга с ненавистью. А потом Игорь развернулся и ударил Машу по лицу. Ударил грубо, как парня. Маша охнула, но не закричала. А когда Игорь повернулся и пошел прочь, Маша рванулась за ним с криком: «Игорь, вернись!.. Игорь, вернись!» А Лена, оказывается, уже вышла из кабинета и стояла в глубине и все видела. Ноги сами понесли ее вслед за дочерью. Но, пробежав два-три шага, она заставила себя остановиться и, едва переводя дух, вышла на авансцену.

Л е н а. Ну вот. И это пришлось пережить. Бьют дочь на глазах у матери. И ты не вмешивайся, и ты ничего не понимаешь, и ты не кричи, и ты не беги… Ой, до чего это все надоело!..

Вошла М а ш а.

М а ш а (весело). Видела?

И пока Маша идет к матери, поворачивается сценический круг, и мы видим кабинет Бахметьева. В и к т о р Г л е б о в и ч ходит по комнате, а на стульях, в креслах, в неудобных, напряженных позах, держа в руках стаканы с компотом, сидят с т у д е н т ы.

В и к т о р. …Это друг юности. Что это значит — вам не понять! Потому что вы сами еще переживаете эту весеннюю пору. Сейчас директором интерната в Сибири. Город Ирбей знаете?.. Не знаете!.. Неучи вы все-таки! Зашоренные люди! Никакой широты!.. Так что не взыщите, дорогие друзья, много на вас времени я тратить не намерен. И так на вас государство черт его знает сколько времени и денег тратит. Экзамен мы проведем сублимированно. Кто согласен на тройки, давайте книжки.

Студенты нерешительно переглянулись. Потом один встал и подал зачетку. Бахметьев подписал. Тогда и другой подал.

А теперь, после трудного экзамена, пейте компот. Что-то вас много осталось. Или у меня в глазах двоится? Неужели все знают на пятерку? Ну вот вы знаете на пятерку?

3 - й с т у д е н т (пожал плечами). Не знаю…

В и к т о р. Раз не знаете, значит, не знаете. Давайте зачетку, четыре. Кто еще хочет четверку? Экзаменовать буду только отличников.

Еще один подал зачетку.

(Проставляя оценку.) Пейте компот. Сколько осталось?

1 - й с т у д е н т. Трое.

В и к т о р. Ну, дайте ножик, дайте вилку… На четверку, значит, больше никто не согласен? Так-с. Считаю до трех. Раз! Не согласны?.. Вот билеты… (Он вытащил пачку, перетянутую резинкой.) Два?.. Учтите, у меня здесь детектор лжи! (Он поднял папиросную коробку.) Два с половиной!..

5 - й с т у д е н т (не выдержал и положил зачетку). Я на четверку.

В и к т о р. Получите искомое. Двое, значит? Ох, буду гонять!.. Два и три четверти!.. Ну как? Знаете на пятерки? Судьба занесла над вами меч, берегитесь!..

6 - й с т у д е н т. Знаю.

В и к т о р. А вы?

7 - й с т у д е н т (смущенно). И я знаю.

В и к т о р. Три. Давайте зачетки! (Он взял зачетки и поставил пятерки.) Пять… И пять… Бах-ме-тьев…

Студенты смеялись.

А теперь допивайте компот, и чтоб духу вашего не было. Мишка!.. Где ты, Мишка!.. Я вас сейчас с ним познакомлю. Такой мужик!.. Бабай!..

Никто не отозвался. Виктор встал и пошел к двери. Круг повернулся, и снова мы видим столовую…

Мишка!.. Мишель!.. Он что, в уборной, что ли?

Лена пожала плечами.

(Поднял оставленные на столе оттиск и книгу.) Михаил!.. (Пошел в переднюю, потрогал вешалку, где висел плащ Бабаева, и вернулся в столовую. Лене.) Где он?

Лена пожала плечами.

(Маше.) Где он?

М а ш а. Ушел.

В и к т о р. Куда?

Маша пожала плечами.

(Молча стоял посреди комнаты.)

1 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

2 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

3 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

4 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

5 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

6 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

7 - й с т у д е н т. До свидания, Виктор Глебович!

В и к т о р. До свидания.

Студенты ушли. Виктор взял оттиск и книгу и, постукивая их корешками друг о друга, прошел к себе. И этот звук постукивания — та-та-та и та-та-та — еще долго доносится из кабинета. Из передней в столовую вошла В е р а И в а н о в н а. Она уже очень старенькая. Она в пальто и черном кружевном платке.

В е р а И в а н о в н а. У вас что-нибудь случилось? Столько людей вышло сразу?

Л е н а. У Виктора был экзамен.

В е р а И в а н о в н а. Ну, слава богу. А я подумала, что кто-нибудь заболел.

Л е н а. Да вы заходите.

В е р а И в а н о в н а. Нет, нет, я пойду. Я зашла потому, что очень беспокоилась, думала, кто-нибудь захворал… Я пойду, дома все кувырком. (Ушла. Хлопнула дверью.)

Из кабинета выглянул В и к т о р.

В и к т о р. Мишка, ты?.. Миша!..

Л е н а. Это не Миша. Это заходила Вера Ивановна.

В и к т о р (схватился за голову). О, японский бог!.. А где она?

Л е н а. Ушла.

В и к т о р. Совсем из головы вон. Сегодня же похороны Анны Ивановны!..

Л е н а. Как похороны? Она умерла?

В и к т о р. Ну да… Я замотался и забыл вам сказать… Вчера мне звонили.

Л е н а (тихо). Как же ты мог забыть?!.