Гусси. Защитница с огненной скрипкой

Глава 3

Я тут без конца толкую о Ритуалах, какие они важные, да как защищают нас от Погибели и что их надо в точности соблюдать, потому что от этого зависит безопасность всего посёлка. И всё же я так и не собралась объяснить, что же это за Ритуалы такие. Это упущение, и я прошу меня извинить.

Давайте-ка я подробно опишу всё, что мы делали в тот день, когда уехал дедушка Вдова, и что повторяли каждый день, раз за разом. Конечно, за исключением того, что с нами постоянно был дедушка Вдова – он задавал ритм гимнам и молитвам, выпевал Таинства, следил, чтобы я не переврала ни одного звука, ни одной ноты в гимне.

Первым делом в это тёмное и страшное утро мы со Сверчком вышли за ворота и три раза обошли вокруг посёлка противосолонь (это значит против часовой стрелки, если вы не знаете). Мы шли друг за другом, не поднимая глаз от земли, заполнив сердца благодарностью за прах под ногами. Это действительно важная часть Ритуалов – что творится у тебя в сердце и чем заполнены твои мысли. Дедушка Вдова называет это нашими стремлениями, и мы всегда должны следить, чтобы они были правильными. Потому что, как он говорит:

– Куда ведут стремления, там и твоё сердце.

Вот нам и следует держаться чистых стремлений и благодарности в сердце, пока мы делаем этот обход. Иногда это совсем непросто, почти невозможно, всё равно как бежать с полными пригоршнями воды: того и гляди, все благие стремления и благодарность прольются сквозь пальцы. Но сегодня это было не так трудно, когда буря грозит на горизонте и вдобавок дедушка Вдова уехал. Я сразу смогла сосредоточиться, а сердце и тело пронизали нужные стремления. И знаете, что? Мне становилось легче с каждым шагом противосолонь вокруг посёлка. Обычно у меня уходило два часа, но сегодня я шагала быстрее и уложилась в полтора.

Честно говоря, я здорово перепугалась. Что, если нельзя было так спешить? Надо сделать всё заново – или нет?

«Спокойно, Гусси, – сказала я себе. – Нет правила, определяющего скорость ходьбы по время Ритуалов. Просто не спеши так в следующий раз, и всё обойдётся».

Потом мы спели «Утренний гимн». Это песнопение в честь восхода, торжественное, полное силы и света. Ну вообще-то я его не пела. Его пел дедушка Вдова. Я играла на скрипке, и эта торжественная мелодия словно поднимала солнце на небо – хотя сегодня его вряд ли вообще увидишь. Оно и к лучшему, вы уж поверьте. Я как возьмусь петь – ровно бородавочник захрюкал. Не очень-то торжественно выходит, знаете ли. Дедушка Вдова просто говорил мне, что надо с этим смириться, – каждый поёт, как может.

– Тому, Кто Слушает, неважно, как звучит твоё пение, – повторяет он. – Тому, Кто Слушает, важны твои стремления.

Может, оно и верно, но я по-прежнему стараюсь не петь, если без этого можно обойтись. Честно говоря, меня всё же немного тревожило то, что пение должно быть красивым, но вам кто угодно скажет, что в песне мелодия в десять раз важнее слов. И вдобавок Сверчок всякий раз принимается подвывать и тявкать – наверняка повторяет мои слова, только по-собачьи. И я старалась верить, что этого довольно.

Ну вот, мы и закончили. Первые из Ритуалов выполнены, а ещё десяти нет.

Я присела передохнуть на крыльце у дедушки Вдовы и смотрела, как к нам приближается буря. Синие лезвия молний пронзали воздух. Я попыталась прикинуть, как далеко до грозы, считая секунды между вспышкой и грохотом, но молнии сверкали так часто, а грохотало так непрерывно, что невозможно было ничего понять. Всё, в чём можно было быть уверенной, – это что буря очень сильная и идёт прямо на нас. Я ведь не говорила, как часто в пустыне случаются бури, нет? Раз пять в год, и никогда они не приходят поздней осенью, как сейчас. То есть вы понимаете: было что-то ненормальное в этой буре – в чёрных провалах туч, в рокоте грома, в низких молниях, бивших в землю, как небесные мечи, – что-то странное и угрожающее. Пожалуй, мэр Беннингсли был прав. Наверное, лучше было бы дедушке Вдове сегодня остаться. Может, я всё же недостаточно хороша.

Вот только такие мысли совсем не помогут мне отстоять посёлок – ни за что и никогда. И придётся мне быть достаточно хорошей. Иначе никак.

Так что подняла свою задницу с крыльца и занялась Дневными восхвалениями, для чего захватила пригоршню песка и пропустила его сквозь пальцы так, чтобы ветер превратил его в ярко-жёлтое полотнище и тут же разметал на песчинки, чтобы где-то в другом месте поднять в вихре в виде песчаного демона. Я старалась сделать всё безупречно, как сделал бы дедушка Вдова, даже постаралась таким же отвлечённым взглядом проводить песок. Потом прикоснулась мизинцем к губам и к сердцу, и так три раза, потому что только три раза дают уверенность в том, что это сработает. Я взялась за скрипку и сыграла короткую весёлую джигу под названием «Гимн полуденному светилу». Мелодию, которая придаёт сил даже в самую жару. Там слова самые простые – про солнце и дождь, ветер и звёзды, как славно потрудилась вселенная, создав это место и поселив нас здесь, и как это прекрасно, не так ли? Я даже рискнула прошептать слова себе под нос в такт мелодии, просто чтобы усилить Ритуал. Я любила «Гимн полуденному светилу» – он приносил свет даже в самый неудачный день.

Конечно, не всегда так получалось. Вот и в этот день он света не прибавил. На самом деле становилось только темнее, причём на удивление быстро: на небо как будто кто-то натягивал чёрную тряпку. Как в старой песне: «А буря грохота-а-ала, а дождь лупил в окно». Хорошо, если потом хотя бы цветы появятся. Я видела такое всего-то несколько раз – и можете мне поверить, это было красиво.

Дневные восхваления – самый короткий и простой из Ритуалов, если только из-за него не приходится бросать другие дела. И надо-то на него час от силы. Но я всё ещё не выполнила самую важную часть. Потому что это значило обратиться к Книге имён. И я, честно говоря, её боялась.

Понимаете, Книга имён – это список всех жителей посёлка, там есть имена каждого из нас. И мы не имеем права кого-то вычеркнуть или добавить. Нет, мы просто каждый раз переписываем книгу заново. Скажем, если кто-то умер, вы должны написать новую Книгу имён, и то же, если кто-то родился или какому-то путешественнику взбредёт в голову здесь поселиться. Чтобы переписать Книгу имён, мне нужен целый день, хотя там всего-то шестьсот сорок два человека – именно столько в Хмурой долине жителей на данный момент. Когда я заканчиваю новую книгу, переписав все имена, мы с дедушкой выносим старую за ворота, в пустыню, шепчем над нею тайный наговор и сжигаем дотла. А потом берём новую Книгу имён и приколачиваем единственным шестидюймовым гвоздём на церемониальном столбе, в самом центре посёлка. И праздник в честь новой книги – мой самый любимый, даже если кто-то помер и его все оплакивают. Всё бывает очень торжественно, с музыкой и танцами, и пением день напролёт, а порой и далеко за полночь. Весь посёлок в них участвует, даже дети, как я. Только они стоят в сторонке да пялятся на меня, как будто я какая-то жуткая неведомая тварь, которая может прибить их в момент своими Ритуалами. По правде сказать, возможно, так оно и есть. Может, они правы, что опасаются меня, хотя иногда из-за этого уж очень одиноко. Защитнику вообще трудно заводить друзей. Но вы ведь понимаете, что без этого нельзя? Я горжусь тем, кто и что я есть. И одиночество здесь прилагается.

Но на сегодня у нас не было ни новых имён, ни рождений и смертей, и лишь несколько путников остановились в таверне – слишком на короткий срок, чтобы ради них переписывать всю Книгу целиком. Поэтому моей дневной обязанностью было всего лишь отсчитать от ворот ровно четыреста шестьдесят семь шагов до центра площади, встать перед церемониальным столбом и произнести Таинства. Обычно дедушка Вдова это делал сам или наблюдал за тем, как произношу я, согласно кивая, тогда как остальным жителям посёлка до нас не было никакого дела. Но сегодня всё было по-другому из-за близкой бури и остального, и я понимала, что людей встревожил уход дедушки Вдовы. Мне совсем не хотелось, чтобы на меня пялились и давили своими тревогами, – ведь я лишь заботилась о том, чтобы все были в безопасности.

Итак, я начала свой путь от ворот к столбу, стараясь делать такие же шаги, как у дедушки Вдовы, – а это, знаете ли, не так просто, ведь у него ноги длиннее моих. Тут ко мне подбежал Коннор Карниволли. Это был тощий голенастый мальчишка с дырой на месте передних зубов. Он вечно ходил в каких-то обносках, но свои чёрные башмаки всегда чистил до блеска и вообще был мне почти что другом.

– Выбери карту, – попросил он, – любую.

Я улыбнулась, потому что это была его обычная просьба. Он мечтал стать фокусником. Я вытащила четвёрку гоблинов[1] и вернула в колоду. Коннор перемешал её и перевернул верхнюю. Двойка лун.

– Прости, дружище, – сказала я, – это не моя.

– Когда-нибудь я её угадаю! – Коннор лишь пожал плечами.

– Ты так уверен?

– У меня больше нет выбора. Фокусы – единственный мой билет отсюда. Я стану таким хорошим фокусником, что объезжу весь мир и увижу такие страны, что нам и не снились. Вечно в пути, топать по дальним пыльным дорогам – такая жизнь по мне.

– Ты что, и кроликов из шляпы будешь вытаскивать? – поинтересовалась я.

Он смутился.

– Это вряд ли. Я даже не представляю, как этого кролика в шляпу запихать. Уж больно они прыткие.

– В этом и кроется всё волшебство, верно? – пошутила я, и Коннор расхохотался.

Сверчок заскулил, и Коннор почесал его за ушами. Мне нравился Коннор, пусть даже фокусник из него был никакой. Он хотя бы разговаривал со мной. Хотя бы не шарахался от меня, как от чумы. Не то чтобы я собиралась ему когда-то об этом сказать.

– Может, ты смогла бы стать моей помощницей, – предложил он. – Мне надо будет научиться пилить тебя напополам.

– Большое спасибо, мне и в целом виде неплохо, – сказала я. – Но я дам знать, если вдруг передумаю.

Я была бы не прочь постоять так ещё и поболтать, посмотреть на новые трюки Коннора, но я не могла отвлекаться, особенно сейчас, когда Ритуал не проведён до конца. У меня вообще редко оставалось время на что-то, кроме Ритуалов. Иногда мне ужасно хотелось просто носиться по посёлку и играть с остальными детьми или выступить вместе с Коннором Карниволли – может, дать представление возле столба собраний и играть ни скрипке, пока он будет показывать свои фокусы за деньги. Это было бы весело.

Но не сейчас, и не со мной. Моя жизнь – это сплошная ответственность, и это большая и суровая честь.

– Ну, – сказала я, – мне пора. Увидимся, Коннор.

Он улыбнулся своей беззубой улыбкой.

– Увидимся, Гусси. – И понёсся дальше, оставив меня заниматься делом.

И я бы соврала, если бы сказала, что это меня совсем не расстроило.

Добравшись до столба собраний, я поцеловала Книгу имён, воздела руки и возгласила:

– Благословение на всех поименованных в этой книге, и да не грозит им Погибель! Да не случится с ними несчастье. Да поднимется завтра солнце и ниспошлёт им благодать. Да пребудем мы в свете.

Ко мне подошёл пекарь Бартлеби Боннард и удивился:

– А где сегодня старик?

Но я сделала вид, что не слышу.

– Думаешь, он скоро вернётся? – не унимался пекарь.

Я упорно смотрела перед собой. Не следует обещать людям того, в чём сама не уверена.

– А что будет с бурей? – поинтересовался портной мистер Джилли противным скрипучим голосом.

На этот вопрос я могла ответить. На первых страницах Книги Ежедневных Ритуалов было описано, как отвечать в таких случаях.

– Бури приходят и бури уходят, – отчеканила я. – Только Ритуалы вечны, и Тот, Кто Слушает, с улыбкой взирает на нас.

Кажется, это успокоило их – хотя бы отчасти.

Краем глаза я успела заметить, как среди жителей мелькает самозваный мэр Беннингсли и строит свои козни, шепча на ухо то одному, то другому. Ну почему бы всем этим людям не заняться своими делами? Клянусь, эти сплетники хуже чумы, они готовы всё вывернуть наизнанку. Кажется, мэр пробирался через толпу к той улице, где стоял его дом.

И тут над столбом собраний вознёсся пронзительный голос.

– Я предрекаю её приход, друзья мои! – вещал он. – Это случится в грядущие ночи!

«Только его не хватало! – подумала я. – Это же Ласло Дунц!»

И вот он сам, согбенный измождённый старикашка с бурой бородой до колен. Здоровенным деревянным черпаком он дубасил по жестяной миске и поднял такой шум, что напрочь заглушил мою скрипку.

– Ритуалы не защитят нас от Погибели, о нет! – завывал он. – Они не вечны! Грядут перемены! Да, друзья мои, перемены, и не к добру! Никому из вас мало не покажется, никому! Расплата близка! Друзья, она грядёт не снаружи, но изнутри, из этих самых стен, и это правда! Погибель уже в пути, и она выжжет всё дочиста. Да-да, выжжет до самых костей!

Ласло Дунц вечно болтал об этой чепухе. Это могло довести до бешенства: постоянные вопли и грохот с утра до ночи, часами напролёт. Разве кто-то в своём уме стал бы призывать на нас Погибель, чтобы она заразила всё вокруг? Никто, конечно. И тем не менее у Ласло Дунца появились какие-никакие последователи. Это уже стало привычным – вокруг него собиралась кучка ненормальных, которые молились о пришествии Погибели. И чем только люди не занимаются, когда им нечего делать!

И тут я услышала шум дальше по улице. В посёлок въехала чёрная карета, и неслась она как-то слишком быстро. Зеваки едва успели отскочить в сторону, когда она миновала столб собраний и направилась к особняку Беннингсли.

Ласло Дунц разразился проклятиями и плевками ей вслед.

– Алчность! – надрывался он. – Вопиющая, бесстыжая алчность! Она прикончит нас всех!

А потом он побрёл куда-то, бурча себе под нос. Я была рада от него отделаться, но карета меня встревожила. Я проследила за тем, как она остановилась у крыльца Беннингсли. Открылась дверца, и показался щуплый человечек в твидовом костюме с металлическим чемоданчиком в руках. За ним топали две пары телохранителей. Все вместе поднялись на крыльцо, сам мэр Беннингсли открыл дверь и тут же захлопнул за их спинами.

Уж не потому ли сэр Беннингсли так дёргался накануне этим днём? Пожалуй, дело вовсе не в близкой буре. Но отчего он так старательно это скрывает? Ничего удивительного в этом визите не было: к мэру постоянно шастали какие-то чужаки в дорогих костюмах – видно, обстряпывали свои дела, о которых никто ничего не знал, кроме, разве что, дедушки Вдовы. Однако эта карета чем-то отличалась от прочих, и сам коротышка в твидовом костюме показался мне каким-то зловещим. Знать бы ещё, что там у него в этом чемодане. Я бы соврала, если бы сказала, что мне не было любопытно, хотя дедушка Вдова и говорит, что в жизни Защитника любопытству нет места.

– Мы не спрашиваем, кого и почему мы защищаем, – повторял он. – Мы просто выполняем свой долг, и этого довольно.

И всё же трудно было не быть любопытным. Вы можете любопытствовать и строить загадки ночи напролёт, если вовремя не остановитесь. А кое-кто так и проводит всю жизнь в сплошном любопытстве. В библиотеке дедушки Вдовы есть книги, книги и ещё множество книг, написанных на эту тему.

Я совсем уже собралась закончить Ритуал, когда заметила обращённое на меня лицо в окне. Малыш Чаппи Беннингсли, лет девяти от роду. Когда же я его видела в последний раз? Он обычно никуда не совался без своего папочки и только и делал, что хвастался и важничал, как принято у богатеньких детей. Странно, как человек может исчезнуть из виду так надолго, даже в таком небольшом посёлке, как наш.

А ведь и правда странно.

Чаппи задёрнул занавеску, а я закончила Ритуал и пошла в Приют.

Я сделала перерыв и пообедала в компании Сверчка: кусок слишком жирного бекона, бисквиты и капелька клубничного джема, которым дедушка Вдова угостил меня на десятый день рождения. Я старалась расходовать джем экономно: по тоненькому слою на бисквит раз в неделю. Глядишь, так и растяну его до следующего дня рождения. Я позаботилась о лошадях и остальных животных, начисто убралась в Приюте и переставила книги у себя на полке – дедушка Вдова специально выделил её для меня. Там стояло не больше трёх десятков книг, но это были мои книги, и я старалась содержать их в порядке. Я решила, что в этот раз расставлю книги по настроению: сперва счастливые книги, потом те, от которых у меня возникает светлая грусть, лёгкие книги, от которых мне ни жарко ни холодно, за ними книги с интересной информацией, со скучной информацией и, наконец, те, от которых я становлюсь несчастной. Мне понравилось, как всё получилось.

Остаток дня я устанавливала дополнительную защиту от бури. В маленькой плошке я сожгла немного сушёного змеиного корня, чтобы облегчить путь дедушке Вдове. Только бы он вернулся как можно скорее. Мне вовсе не улыбалось одновременно разбираться и с бурей и с недовольным мэром Беннингсли. Я проверила все четыре угла посёлка, где мы развесили пучки перьев кардинала – по три пера в каждом, свежих и ярких, взятых у птиц, которых разводит у себя в питомнике этот ненормальный мистер Майелла. Я прочла над перьями свою коротенькую молитву («Пламя Небесное, пламя земное, Пламя Небесное, пламя земное») и убедилась, что узлы завязаны надёжно и не ослабнут от бури. Ближе к вечеру я решила ещё разок пройтись вокруг посёлка – просто убедиться, что всё в порядке. Подступали сумерки, и тучи наплывали ближе и ближе – как будто кто-то задвигал на небе чёрную занавесь.

Проходя мимо заведения Старой Эсмерельды, я увидела Лулу Беннингсли – дочку мэра Беннингсли, на два года старше меня, – у переулка возле их дома. Лулу стояла с мрачной гримасой, вся такая нарядная в небесно-голубом платье, с туго заплетёнными косичками и непременным бабушкиным кольцом с опалом. Она носила его, не снимая, и камень на нём светился, как метеорит на небе. Ясное дело, что тут не обошлось без волшебства, и оттого Лулу вела себя особенно гнусно, не опасаясь последствий. Лулу просто лопалась от гордости с этим своим кольцом, передававшимся в семье из поколения в поколение. Наверное, я бы тоже гордилась, если бы имела что-то такое же ценное и красивое. Но сегодня у Лулу явно был растерянный вид – хотела бы я знать, почему.

Лулу никогда меня особенно не любила. Точнее будет сказать, она меня на дух не переносила – я и понятия не имею, отчего. Почти все дети в посёлке считали меня странной, конечно, кроме Коннора Карниволли. Может, из-за моей мантии или из-за того, как я торжественно выполняю Ритуалы, – трудно сказать. Дедушка Вдова говорит, что мантия очень важна во время Ритуалов, потому что в глазах сограждан она делает нас особенными, наделёнными властью. Оно и верно – все старались держаться от нас подальше, и меня это устраивало. И хотя мне ужасно этого не хотелось, я, как добросовестная Защитница, направилась к Лулу.

– У тебя всё нормально? – спросила я.

– Шла бы ты отсюда!

– С радостью.

Я кивнула и пошла восвояси. Всё случилось, как и следовало ожидать.

Но всё же я оглянулась на ходу. Лулу смотрела в окно Старой Эсмерельды, как будто за кем-то следила. Что ей там понадобилось? Беннингсли никогда не бывает у Эсмерельды. Он слишком много о себе мнит, чтобы опускаться до посещения таких мест, где придётся общаться с простыми людьми. Даже не думайте, что увидите здесь Лулу, или мэра, или малыша Чаппи, и уж тем более саму миссис Лукрецию – ни в жизни её изящная ножка в драгоценной туфельке не коснётся исцарапанного пола у Старой Эсмерельды. И очень хорошо. Потому что людям иногда необходимо такое место, где не будет и духа семейки Беннингсли.

Лулу заметила, что я на неё смотрю, и чуть не лопнула от злости:

– А ну проваливай, жаба несчастная!

Честно говоря, я здорово разозлилась. Никто со мной так не говорил. Я чуть не врезала ей скрипкой – интересно, как ей это понравится? Рядом сердито зарычал Сверчок.

Но я вовремя вспомнила слова дедушки Вдовы:

– Мы защищаем людей от любого вреда, что бы ни случилось. Мы никогда не вредим им сами.

Я глубоко вдохнула, кивнула ей да и пошла дальше. Потом я даже помолюсь за неё: может Тому, Кто Слушает, удастся выбить из неё немного дури. Это всегда полезно – вознести молитву за того, кто тебя обидел. Помогает прощать.

Ну хотя бы иногда.

На ходу меня вдруг охватило очень неприятное чувство – то самое, что уже было мне знакомо. Где-то глубоко внутри у меня ворочалось знание, что в посёлке происходит что-то нехорошее. Это очень трудно объяснить. Как будто у тебя появилось предчувствие неприятностей, понимаете? Что-то витало в воздухе. То, как люди двигались по улицам, глубоко засунув руки в карманы, и исподтишка следили друг за другом. Как неуловимо искривились их улыбки. Как привычное соседское приветствие «Как ты сегодня?» раздражает слух на полуденной жаре. Я была совершенно уверена, что с этим местом что-то не так, и совсем не была этому рада. Честно говоря, сегодня это стало ещё хуже, чем прежде.

И надо же было именно сейчас дедушке Вдове от нас уехать!

Тем не менее я не могу сейчас отвлекаться на всякие предчувствия. У меня есть дело, и есть посёлок, который я должна защищать. Вот, кстати, и подошло время для Последних Огней – самого красивого из Ритуалов.

Я торжественно прошествовала к воротам. Я встала перед ними и изобразила волка и звезду на песке церемониальным кинжалом дедушки Вдовы – чьё лезвие сплошь было покрыто наговорами и символами – и прочитала Таинство. Его слова, светлые и сияющие, навсегда запечатлены в моём сердце, так что свет их никогда не меркнет. Я обошла вокруг посёлка три раза по часовой стрелке с пожеланиями мира и добра, и благоденствия для сердца каждого. Я выкопала и снова похоронила освящённую куриную лапку ровно в семнадцати шагах от ворот, как полагается. Конечно, это была лапка цыплёнка, скончавшегося по естественным причинам, после трёхдневного ритуала очищения. Нам необходимо соблюдать все правила, но освящение цыплячьей лапки – дело хлопотное, и из всех Ритуалов мне нравится меньше всего (уж больно эти лапки воняют!), а потому я была только рада, что малыш никуда не делся и тихо лежал, закопанный там, где надо.

Наконец, я сыграла вечерний гимн «Диво последних огней». Это грустное прощание с прошедшим днём, с тихой надеждой на водительство звёзд и луны, оберегающих нас от опасностей ночи. Дедушка Вдова говорит, что если что и способно не допустить к нам Погибель, то это доброта. И снова я пожалела, что его нет с нами, чтобы пропеть слова, но зато со мной был Сверчок, и я шёпотом повторяла Таинство, пока скрипка выводила грустные стонущие звуки. Я была уверена, что никогда не играла так хорошо, – оставалось надеяться, что так же подумает и Тот, Кто Слушает.

Я всё ещё пребывала во власти музыки, когда сквозь пыльную ночь донёсся грубый голос:

– Грядут перемены! Они уже близко! Погибель заберёт своё!

Конечно, это был Ласло Дунц, снова лупивший по своей тарелке. Ну честное слово, вот только Ласло Дунца здесь мне и не хватало!

Я зажмурилась и стала играть громче, не обращая на него внимания, а Сверчок так зарычал, что заглушил поднятый им шум. Не хватало ещё, чтобы нам помешал какой-то юродивый!

Я почувствовала, как меня схватили за плечо, и недовольно поморщилась, невольно сфальшивив.

Я открыла глаза. Передо мной стоял Ласло Дунц, уставившись своими бледно-жёлтыми буркалами прямо мне в глаза.

– И тебе тоже не спастись, Гусси, – заявил он.

Так мы и стояли какое-то время: он держал меня за плечо, и в его взгляде не было гнева – только жалость. Ласло Дунц меня жалел!

– Да, даже ты, – сказал он. – Ты тоже изменишься.

И он поплёлся прочь, тощий и скрюченный, безвольно помахивая своей жестяной тарелкой.

И я, честно говоря, растерялась.

Большой Гордо как раз закрывал ворота, когда я увидела, как в землю вонзилась серебристая молния и гром ударил так, что я подскочила. Вдалеке я увидела, как смерч пролил из своей воронки тёмные чернила, а ему навстречу поднялся и понёсся в вихре песок пустыни. Я кратко помолилась о том, чтобы эта круговерть не дошла до нас, и спела про себя тихий гимн. Петь про себя я любила – в голове мой голос звучал вполне прилично. Я чувствовала, как Погибель носится в самом сердце бури, как она цепляется за крылья ветра, я слышала, как она ревёт и воет, как ищет слабину в моей защите, чтобы проникнуть в посёлок. Ну так пусть знает – я этого не допущу, пусть даже сегодняшняя буря будет ужаснее всех, что мне довелось повидать.

По всему посёлку жители запирали ставни и двери, а в очагах разводили огонь. Все успели почувствовать, что Погибель вышла на охоту.

Я прошла мимо сторожки у ворот, где обитал Большой Гордо: за дверью теплился жёлтый огонь. Надеюсь, ему там тепло и безопасно. Надеюсь, он знает, что, если понадобится, он всегда может укрыться у нас в Приюте. Может, всё же стоит ему об этом сказать – на всякий случай? Ладно. Уже поздно об этом рассуждать.

– Мира и благоденствия, брат Гордо, – прошептала я.

Я вернулась в Приют и зажгла огонь. Этой ночью нам потребуется каждая капля тепла, каждая искра света, которые он сможет дать.

Буря над головой ревела, тучи то и дело пронзали молнии. Воздух моментально остыл, и меня пробирала дрожь от ледяных касаний сквозняков, проникавших через щелястые стены Приюта. Итак, началось. Погибель сделала свой ход.

Я как раз закрывала окно, когда заметила бредущую по улице фигуру в чёрном плаще: человек держал обеими руками шляпу, чтобы её не сдуло, и как неуклюжее привидение тащился к наружной ограде.

Неужели это мистер Майелла, хозяин птичьей фермы? Точно, он.

Мне всегда делалось не по себе при мистере Майелле, особенно если приходилось идти к нему в лавку, полную всяких волшебных диковин, добытых в неведомо каких краях. Там были такие талисманы, к которым я в жизни бы не прикоснулась – даже десятифутовой палкой. У меня всегда в его гостиной волосы вставали дыбом. Хотя, честно говоря, отчасти он мне нравился. Особенно после того, как разрешил заглянуть одним глазком в свой питомник, где на золочёных насестах прихорашивались с королевским достоинством ослепительно алые птицы.

– Мистер Майелла! – заорала я из окна. – Куда это вас понесло в такую бурю?

Но тут ударила молния, загрохотало, и ветер завыл, как целая стая дьяволов, так что мистер Майелла ничего не услышал. Дождь превратился в ливень, и мне пришлось захлопнуть окно. Я в последний раз посмотрела на мистера Майеллу, скрывшегося в тени.

Что ему понадобилось на улице в такую бурную ночь и так близко от ворот?

Я так встревожилась, что чуть было не отправилась следом за ним. Сверчок жалобно заскулил, как будто прочёл мои мысли, и мне стало неловко.

– Не бойся, – сказала я, потрепав его по голове. – Я не потащу тебя из дома в такое ненастье. И коли мистеру Майелле приспичило вымокнуть сегодня – что ж, пожалуй, это его дело.

Я и захлопнула окно, предоставив буре яриться снаружи.