Harmonia cælestis

«Небесная гармония» Петера Эстерхази — последний венгерский роман XX века

Есть что-то символичное в том, что роман, о котором здесь пойдет речь, появился на свет именно в 2000 году. «Harmonia cæelestis» («Небесная гармония»), книга Петера Эстерхази, над которой автор работал почти десять лет, как показывает критическая рецепция, — художественное явление, интересное не только для понимания эволюции автора, но и для размышлений о судьбах романа как жанра.

В свое время, уже в самом начале творческого пути Эстерхази, о нем заговорили как о писателе, обозначившем новое направление в развитии венгерской прозы, осуществившем радикальный поворот от традиции реалистического письма в сторону письма эвристического, основанного на переосмыслении языка, на признании языковой природы воспринимаемой человеком реальности, ее опосредованности языком, из чего вытекал и иной статус слова в литературном произведении. Современная философия языка, высказывания Людвига Витгенштейна и Ролана Барта неслучайно присутствовали или обыгрывались в текстах Эстерхази, начиная с «Производственного романа» (1979), который сделал его одним из популярнейших романистов Венгрии.

Ирония, «плутовство с языком» (Р. Барт), разрушение грамматики, игра смыслами и цитатами — все это не было самоцелью для Эстерхази, что прекрасно осознавали читатели «Косвенного романа» (1981), «Малой Венгерской Порнографии» (1984), «Вспомогательных глаголов сердца» (1985) и других произведений, сложившихся в корпус текстов, изданных затем под одной обложкой («Введение в художественную литературу», 1986). Например, уже «Производственный роман», эта искрометная пародия на канонический жанр социалистического реализма, разоблачал все жизненное устройство, всю реальность социалистической Венгрии, поэтому иронию, свойственную этой книге, можно назвать тотальной.

При этом в венгерской литературе эпохи «мягкой» кадаровской диктатуры Эстерхази был все же не политическим, а эстетическим диссидентом (вот почему все, написанное им тогда, сохранилось и по сей день, его книги читаются и переиздаются). То есть политика, актуальность, критика существующих отношений непременно присутствовали в его текстах, но не в этом было их основное качество. Это было лишь следствием, в то время как целью — и не только для Эстерхази, но и многих других представителей его поколения — было стремление к тому, чтобы литература вновь стала литературой, подчинялась не только законам жизни, но, главным образом, законам бытия, исходила не из интересов (это сфера политики!), не из социальной шелухи повседневного существования, но из эстетических и этических ценностей, в том числе и такой ключевой, как свобода.

Наличие вполне определенной, хотя и редко формулируемой системы ценностей, очень ясное отношение к миру всегда ощущались в основанной на игре поэтике Эстерхази — поэтике, разумеется, постмодернистской, но воплотившей в себе оригинальную, не эпигонскую версию постмодернистского дискурса. «Плутовство с языком» было для автора серьезной игрой, когда шутка, ирония, по его собственному выражению, всегда стояли на месте значительной мысли.

Новый роман Эстерхази для многих критиков и читателей стал сюрпризом, «712 страниц концентрированного наслаждения», «чудо невозможного» — такие оценки прозвучали после выхода книги в венгерской прессе. У некоторых читателей «Harmonia cæelestis» возникло даже ощущение, что все написанное автором прежде было лишь подготовкой к ее созданию. Согласиться с этим, конечно, трудно. Но роман, безусловно, для Эстерхази итоговый, и беспрецедентный успех, выпавший на долю этого очень внушительного по объему и сложно организованного произведения, неслучаен. Свыше 100 тысяч проданных за два года экземпляров — в десятимиллионной Венгрии! Публикация романа на немецком, французском, испанском, итальянском, английском, многих славянских и скандинавских языках. Довольно единодушное признание со стороны как обычных читателей, так и высоколобой критики. Присуждение ряда престижных литературных премий… В чем причина такого успеха, свидетельствующего, среди прочего, о том, что и в наше время, вопреки распространенному мнению, высокая литература не тождественна элитарной и вовсе не обречена на внимание только узкого круга интеллектуалов? Причина, очевидно, в том, что Эстерхази, не отказываясь от современного понимания сочинительской работы как работы прежде всего с языковой реальностью, сохранив в «снятом» виде предшествующий опыт, создал подобие классического романа, объявленного невозможным «большого повествования», или, как выразился один из венгерских критиков, «выбрасывая в дверь все атрибуты традиционного романа, тайком возвратил их через окно». Таким образом, «Harmonia cæelestis» обозначила поворотную ситуацию в литературе, давно уже ощущаемую, но не манифестированную весомыми художественными достижениями.

Это новое качество отражается и в структуре романа, состоящего из двух, приблизительно равных по объему, взаимодополняющих, хотя и не слишком тесно связанных между собой частей.

Книга первая называется «Нумерованные фразы из жизни рода Эстерхази». В центре ее — Отец, почти каждый фрагмент начинается словами «мой отец». Но «мой отец» в данном случае — фикция, условное имя, заменяющее имена самых разнообразных героев, среди которых — как реальные предки автора, носители одной из самых громких и знаменитых венгерских фамилий, так и вымышленные (или невымышленные) персонажи, от вора, убийцы, бомжа до самого Господа Бога, а также литературные герои венгерских и невенгерских прозаиков. Этот прием и объединяет повествование в целостную, организованную по законам музыкальной композиции структуру, помогает уловить, придать форму и смысл тщете и анархии бесконечно многообразной панораме человеческого бытия и истории.

Книга вторая носит название «Исповедь семьи Эстерхази». Это — частный случай большой Истории, эпопея из жизни одной конкретной семьи: родителей автора, его деда, бабушки, ближних родственников, складывающаяся из частных и общих событий (от прихода к власти венгерских коммунистов в 1919 году и Второй мировой войны до депортации всей семьи в провинцию после 1945 года, революции 1956-го и кадаровской «консолидация» 1960-х годов); это — сага о диктатуре, с потрохами пожирающей человека, о распаде казавшегося когда-то прочным миропорядка. В центре «Исповеди…», как и в первой книге, — фигура отца. Но, показывая трагизм бытия, одиночество, постепенную деградацию этого так до конца и не понятого человека, Эстерхази повествует, конечно, не только о нем, и не только о классе аристократии, к которой принадлежала его семья. «…В нашей истории, — писал автор еще до выхода в свет романа, — речь идет не о том, что некая безответственная и циничная власть (коммунистов) растоптала, унизила, уничтожила бедных графов… а о том, что эта самая безответственная и циничная власть растаптывала, унижала и уничтожала графов — заодно с не графами, с интеллигенцией и рабочим классом, выступающим в нерушимом единстве с крестьянством, то есть речь — о ликвидации целой страны».

Если в первой книге романа господствует надысторический взгляд, «небесный» регистр, то во второй — земная конкретика, небесное здесь уступает место профанному. Взятые вместе, обе части романа — мистерия семьи, познавшей на протяжении веков рай и ад, в которой травестийно пародируются и высокие устремления, и несчастья, обрушившиеся на семью, самим Богом словно бы созданную для того, чтобы послужить «моделью» крайних полюсов бытия. Но семейным назвать роман Эстерхази можно только условно: граница реального и воображаемого здесь размыта, подвижна, доподлинные истории, явно достоверные эпизоды из жизни семьи перемежаются с фактами столь же явного вымысла, заимствованными текстами и трансформированными цитатами. Книга в целом — плод художественной фантазии, содержащий и подлинные события, детали и факты из истории Венгрии и семейной истории Эстерхази последних четырехсот лет.

Название «Harmonia cæelestis» роман получил от музыкального произведения эпохи барокко — цикла кантат, принадлежащего одному из предков автора, палатину Венгрии князю Палу Эстерхази. Перенесенное на обложку книги, название это символизирует не только связь поколений, но и передает определенное состояние духа, пронизывающее текст романа, да и всей прозы Эстерхази, в которой игра, веселость, экзистенциальный оптимизм всегда неуловимо присутствуют, окрашивая даже самые трагические страницы повествования.

Название романа, таким образом, — прямая отсылка к истории семьи, к разветвленному фамильному древу, указание на то, что в этом своем произведении автор намерен вернуться к классической традиции семейного романа. Но то, что реально выходит из-под его пера, не что иное, как преодоление традиции, переосмысление опыта классической прозы, одновременное удержание ее достоинств и заключение этих качеств в иронические кавычки постмодернистского дискурса. С одной стороны, ориентируясь на потребность читателя в пресловутом «большом повествовании», писатель рассказывает во второй части о собственном детстве, о жизнестойкости и надломленности отца, его трагическом одиночестве, о будничном героизме матери, повествует о жизни и невозможности жить в «самом веселом бараке» соцлагеря, в насквозь пронизанной духом компромисса кадаровской Венгрии, о том, что значило быть в этой жизни классово чуждым, отверженным «элементом», о разрушительном действии демонических сил истории и неистребимых, неиссякаемых потенциях сопротивляющейся этому демонизму личности. Но, с другой стороны, роман Эстерхази — подчеркнуто фиктивное, условное овладение прошлым. Идея исторического детерминизма, давно и, по-видимому, окончательно дискредитировавшая себя, не может вдохновить современного прозаика. Однако не может его вдохновить и всеобщий постмодернистский релятивизм, отказ от поисков истин и взгляд на мир через осколки разбившегося зеркала целого. Усталость от подобного рода художественной идеологии ощущается в венгерской литературе по меньшей мере с начала 1990-х годов. Все большую ценность приобретает художественная достоверность вымысла, причем «достоверность» и «вымысел» — поскольку речь идет о литературе — вовсе не обязательно противоречат друг другу.

Характерно название рецензии на роман Эстерхази, опубликованной в журнале «Кортарш» одним из авторитетных венгерских литературоведов Михаем Сегеди-Масаком: «Исторически достоверный вымысел». Эпоха Просвещения и романтики сформировали, отмечает он, и четко разграничили исторический и художественный дискурсы. На пороге двадцатого и двадцать первого веков такое противопоставление кажется по меньшей мере неоднозначным. «Если бы мы могли спокойно воссоздавать наше прошлое, разгуливать по нему, объективно оценивать… — пишет в романе сам Эстерхази. — Нет, этого мы не можем, настоящее всегда агрессивно… всегда погружается в мутные воды минувшего, чтобы выудить из него то, чего ему не хватает для лучшего, более полного оформления его нынешнего обличья… Существовать значит фабриковать себе прошлое. (Изречение моего деда.)». Единственной точки зрения на историю — таков опыт XX века — быть не может.

«Чертовски трудно врать, когда не знаешь правды» — этой эффектной фразой, вложенной в уста одного из своих именитых предков, начинает автор роман «Harmonia cæelestis», и хотя из текста прямо не вытекает, что речь — о трудностях повествования («вранья», сочинительства), становится ясно, что Эстерхази подводит нас к кардинальному для прозы XX века вопросу, который, собственно, и породил пресловутый кризис романа и бесконечные по этому поводу дискуссии. О том, в чем причины кризиса, говорить слишком много не стоит, поскольку они хорошо известны. Роман как жанр, предполагающий некую цельность и завершенность, не может существовать в условиях, когда поставлено под вопрос существование конечных истин, когда со всей очевидностью исчерпали себя утопические проекты улучшения человека и человеческого сообщества и, соответственно, радикально изменились представления об истории и прогрессе. Тем не менее роман до сих пор существует, что время от времени, иногда даже с блеском, демонстрировала литература XX века.

Представляется, что удалось это и Петеру Эстерхази, который не стал пытаться опровергать трудно опровержимые данности нашей эпохи, а нашел компромисс между художественной формой и временем, создав великолепную иллюзию необходимой роману завершенности и полноты.

Упрощая, идею романа можно назвать попыткой упорядочивания неуловимого и хаотического многообразия венгерской истории, во многом пересекающейся с историей рода Эстерхази, создания художественной «структуры мира», модели бытия (в первой части романа) и отображения в зеркале этой модели конкретной семейной истории (во второй части). Постмодернистская деконструкция и традиционная реконструкция вполне органично сопрягаются в книге — и в этом главное достижение и загадка романа. Характерной особенностью повествования является и присущая новой прозе постмодернистская текстуальность — но представлена она в рамках обновленной поэтики.

Литература — живой организм, и когда появляется новое произведение — если оно действительно новое, — «что-то случается» со всеми написанными ранее произведениями, образующими единовременный ряд. Эта мысль Т. С. Элиота о единстве литературного времени побуждает взглянуть на роман Эстерхази и с учетом как раз такой обратной перспективы. «Случилось» ли что-либо, и если да, то что именно, с венгерской прозой XX века после выхода этого романа? Какие тенденции обозначились в ней иначе?

Рассуждение на эту тему может быть по необходимости только конспективным и предварительным. Критическая рецепция романа позволяет предположить, что книга Эстерхази может стать тем магнитом, благодаря которому в многообразном наследии, накопленном за столетие венгерской прозой, прорисуются новые силовые линии: вероятно, что «что-то произойдет» с теми венгерскими романами, которые родились под знаком языка и языкового понимания реальности — тут можно говорить о творчестве Костолани, Дюлы Круди, Милана Фюшта, Шандора Марай, Гезы Оттлика, Миклоша Месея, т. е. тех в основном писателей, которые в начале XX века заложили и затем продолжали традиции венгерского модернизма; нельзя сказать, что имена и романы этих авторов сегодня на периферии читательского сознания, но традиция эта не всегда осознается как единая и взаимосвязанная. Вероятно и то, что вынуждены будут потесниться еще больше романы, сравнительно недавно представлявшие, по идее критиков, основное, реалистическое, социально или национально ангажированное течение в прозе (речь идет о признанных венгерских классиках XX века — Жигмонде Морице и Ласло Немете, Дюле Ийеше и Тиборе Дери). И если такое изменение канона достаточно очевидно, и заслуга в этом принадлежит всему поколению Эстерхази, которое пришло в литературу в середине 1970-х годов, то другое следствие очевидно в гораздо меньшей степени. Новый роман Эстерхази, вероятно, сильно трансформирует канон самой новой венгерской прозы, прозы венгерского постмодернизма. Вероятно, что те романы, в которых присутствуют лишь формальные признаки постмодернистской поэтики, скорее всего, станут фактами только истории литературы. Последний венгерский роман XX века, можно сказать, кристаллизовал в современной литературе после-постмодернистскую ситуацию.

P. S. В мае 2002 года, когда для публикации в журнале «Иностранная литература» мною были подготовлены отдельные главы из второй книги «Harmonia cæelestis», в Будапеште директор издательства «Магветё» Геза Морчани представил журналистам новую книгу Петера Эстерхази под названием «Исправленное издание» с подзаголовком «Приложение к роману ‘Harmonia cæelestis’». Как выяснилось, уже после завершения работы над романом Эстерхази получил возможность ознакомиться с архивными материалами бывшей службы венгерской госбезопасности, имеющими отношение к его отцу. Писатель, привыкший считать фантазию сферой компетенции искусства, столкнулся с реальностью, которая, как нередко бывает, превзошла всякое воображение. Еще одно, на сей раз документальное, повествование об отце, каким является «Исправленное издание», у всех, кто его прочитал, вызвало потрясение, шок, настоящий катарсис. Но это — уже другая книга и другой разговор, который состоится, когда она — как хочется надеяться, в ближайшее время — выйдет в свет в полном русском переводе.

В заключение мне хотелось бы высказать слова искренней благодарности своим друзьям и близким, многочисленным коллегам — венгерским критикам и российским унгаристам, — и не в последнюю очередь, разумеется, Автору за консультации, советы и долготерпимую помощь, которую они оказывали мне в работе над переводом.

В. Середа