Хатшепсут

I. Лиха беда начало

Дул пронзительный ост-вест.

Ост-вест крепчал.

И, стало быть, спустили они на воду три посудины, баркентину, бригантину и гребентину, под названиями «Авось», «Небось» и «Тотчас», и поплыли вниз по матушке. При этом пели хором и а капелла:

Время от времени буря ревела и гром гремел. Хотя море было по колено всем трем командам оптом и в розницу, и в первую голову трем капитанам. Капитаны все время повторяли:

— Еще не вечер.

И вправду было утро.

С берегов махали руками аборигены: уморы, амуры, тужуры и неверморы. У воды стояли их землянки, марсовки, солярки, избенки, шалашки, конторки, виллы, чумы и дома. К ночи на кровлях появлялись чумовые и домовые, а на фок-мачте, грот-мачте и рязань-мачте всех трех плавсредств — огни святого Эльма и буревестники. Суда были оснащены тремя видами вооружений: прямым, косым и кривым. Каждые полчаса матросы, вахту предержащие, били склянки, пили ром, ели туши и бросали в воду запечатанные сургучом бутылки с открытками. Однажды на «Авось» подняли бунт. Но «Небось» и «Тотчас» подоспели. Повесив половину команды на реях (из-за чего реи не выдержали — и не только реи — и пришлось швартоваться, ремонтироваться и фрахтоваться), капитан набрал недостающих авосевцев из аборигенов. Что укрепило дух команды и сплотило участников плавания пуще прежнего. Однако, пустившись во все тяжкие, принесенные нелегкой, отдав швартовы, взяв курс, обрубив концы, отвязав шкоты, обмахнувшись леерами и вобрав в клюзы цепи, кроме которых нечего терять, отплывающая гребентина долгое время преследовалась плывущей как рыба золотоволосой аборигенкой в венке из роз и набедренной повязке из шкуры миссурийского леопарда. Аборигенка плыла баттерфляем, рвала на себе белокурые кудри и патлы и кричала:

— Ты куды, туды-растуды, бихевиор алляйн!..

Команда во главе с капитаном наблюдала, как бравая аборигенка села на мель, и, рыдая, поняв, что гребентина недосягаема, раскидывая подплывающих к ней аллигаторов, питонов и фотокорреспондентов, выкрикивала контральтом баритонального тембра вслед:

— Вернись, Василий, в родную сельву!

Василий метался между кормой и ютом.

Горькая складка залегла у него от бровей до губ. Желваки на скулах и челюстях играли. Благородная физиономия его побагровела, а кончик носа побелел. Глаза метали молнии. Виски его поседели. Но, поддерживаемый подружившимся с ним за время лесоповала корабельных берез скромным великаном с атлетическим профилем Перси Китсом, он преодолел себя и спустился в трюм.

Люверс, разволновавшись, по рассеянности опять включил вместо бортовых огней килевые. «Авось» бортануло.

— Правь! — кричали матросы Британии. — Правь, Британия!

Британия, Владычец Морей, правил вовсю.

Команда грянула под звуки саксофона и жалейки самодеятельную песню «Британия — наш рулевой».

Вечерело.

Одна за другой зажигались звезды: Антарес, Сатурн, Юпитер, Альфа Минус Гиперон. Мерцало таинственное созвездие, переливающее и недоливающее серебристым блеском, Южный Ноль.

Дело шло к тому, чтобы Миссири впасть в Миссисупи. Прямо по курсу был океан.

На правом берегу росла высокая трын-трава, над которой летали трындалеты. По узкой кромке прибрежного золотоносного песка бегали аборигены, метали в воздух обвитые гиацинтами, плющом и незабудками дротики и орали во всю глотку:

— Авось, авось!

Правый берег, представлявший собой переходящую в тундру саванну, был обстроен бунгало, между которыми сновали на вельзеходах вездевулы.

— Из чего, браток, делают вельзеходы? — спросил Китса Василий, стыдливо пряча заплаканные стальные глаза.

— Из бальзового дерева, амиго, — сказал дружески Перси Китс и ободряюще похлопал мускулистой рукой по широкому плечу отважного первопроходца.

Из распахнутых окон бунгало высовывались обольстительные аборигенки с магнолиями, камелиями и азалиями в волосах цвета воронова крыла и обсидиановыми амулетами на эбеновых бюстах. Они зычно ворковали:

— Небось, небось!

Из ворот крепости, расположенной на огибаемой маленькой флотилией острове, солдаты в портупеях, возглавляемые высшим чином, очевидно офицером, в каске с плюмажем и с шашкой наголо, выкатывали пушку.

— Тотчас! — вопил офицер, осклабясь и оскалясь. — Тотчас!

— Эй, ребята, не робей! — кричали капитаны. — Еще не вечер! Лиха беда начало!

На самом деле был уже не вечер, склянок успели набить немало, даже и в колокол ударили. Злобные островитяне разворачивали орудие, матросы вооружились аркебузами, алебардами, луками и минометом, а на крыле камбуза полулежал в ленивой позе любимец команды невозмутимый Окассен-Опоссум с колибри на темечке и пел, аккомпанируя себе на кифаре, арии из опер.

II. Голые граммы

Наконец-то настал август, шторм на океане начал мало-помалу стихать, а количество утопающих в день — уменьшаться. Песочные часы в капитанских каютах были распакованы, вынуты из контейнеров, и теперь показывали точное время. Поскольку появились звезды, по-прежнему загадочно сиявшие в бархатном небе во главе с Южным Нулем, явилась и возможность определиться и выяснить, где же все-таки находятся отважные мореплаватели, что до сих пор было нереально, поскольку радист утонул вместе с рацией, карты были подмочены, астролябию заело, а секстант заржавел; самый опытный лоцман упал от изумления за борт (т. е. последовал за радистом) в момент, когда мимо баркентины пронесся без руля и без ветрил легендарный «Летучий Гренландец» со скелетами на форштевне и привидениями на борту.

Определившись и переименовав в честь того соответствующий день недели в определяльник, храбрецы поняли, что не за горами материк.

— Полезай! — сказал капитан Окассену-Опоссуму, и тот с ловкостью гамадрила взгромоздился на оставшуюся после шторма мачту, где и сидел двое суток, принимая с палубы провиант на веревке и спуская взамен небьющийся ночной горшок из полиуретана.

Любимец команды не унывал и по своему обыкновению пел арии из опер, а в минуту слабости петь переставал и только насвистывал. Старый негр Дизи плясал под арии самбу. Особенно ему нравилась ария Жизели из оперы Гуно «Баядерка». Повеселевший после шторма Василий аэробировал на клотике. Перси Китс не расставался со штангой. В ожидании материка люди отдыхали. Гауптвахтенный без устали бил склянки. Недопитое лили за борт. Начался было бунт на баркентине, но по причине жары и наличия у капитана пуль со снотворным, быстро закончился. Авосяне снисходительно пожимали плечами. Небосяне выразительно качали головами и делали руками.

— Земля! — закричал Окассен-Опоссум, и колибри слетела с его шляпки. Растроганные путешественники сдержанно и молча целовались и обнимались. На глаза у них наворачивались скупые мужские слезы. Слезшего с мачты Окассена-Опоссума никто целовать и обнимать не стал: все знали, что капитан ревнив и вспыльчив, и никому не хотелось перед увольнением на берег схлопотать пулю в лоб.

Порт был великолепен.

Всюду сверкали разноцветные огни реклам. Громоздились остекленные офисы. Катались на роликах портье, рантье, крупье и портовые невесты. Летали райские и адские птицы.

Четверо авосечников, Василий, Перси Китс и разбитные братья-близнецы Джеймс и Джойс, стояли на маленькой, вымощенной мрамором портовой площаденке и размышляли — куда бы пойти. Прямо перед ними бегущие лампионы рисовали и выписывали многоцветную многозаходную надпись над дверью из глыбы розового оргстекла:

Напротив гала-голографографа огромный рубиновый фонарь с латунной обвязкой подсвечивал рекламу бара «Под мухой». Колоссальная муха от фонаря вползала на фасад и вращая фасетками торжественно спускалась обратно. Рядом с баром высилась громада универсумного магазина. С другой стороны возведен был маленький беленький бруствер ресторанчика на открытом воздухе; ресторанчик назывался «Вивак». Выше — до облаков — безумствовали рекламы. Зубные щетки. Портативные виллы. Протезы. Пистолеты. Бестселлер «Остров замужества». Фантастичесжий фильм «Синяя ксива или Лазоревый клифт». И многое другое.

Не выдержав натиска цивилизации, мореплаватели разделились. Василий неспешно переступил порог магазина. Перси Китс, играя мускулами, двинулся в сторону бара «Под мухой». Близнецы Джеймс и Джойс приступом взяли беленький бруствер ресторана, где тут же познакомились с тремя прелестными созданиями противоположного пола: Белозубой Конфеткой, Фатальной Мосталыжкой и Ягодкой-С-Перцем.

Когда через полчаса перед веселой компанией возник Василий, воцарилось молчание. Посетивший универсаль мореплаватель был неузнаваем. Он сменил ватник на батник, фуфайку на блайзер, палицу на бластер, лапти на голопедки, — и стоял на белоснежном бруствере совершенный, абсолютный и великолепный.

— Вас ист дас? — спросила Белозубая Конфетка.

— Ист дас Вася, — отвечал Джойс, роняя с вилки кусок мореной ставрюги в прикиде из морской капусты.

— Ху из кто? — поинтересовалась Фатальная Мосталыжка.

— Кто из ху, — сказал Василий с достоинством, — а я — искатель приключений.

Ягодка-С-Перцем подозвала к прозрачному столику гарсонку и заказала для Василия местные деликатесы: страусиную икру и паюсные яйца. «Ковбой-баба», — подумал Василий, переводя осмысленный взгляд с кормы Ягодки-С-Перцем на ее точеный задиристый бушприт.

И налил даме «Солнцедара».

III. Открытие хронотропа и топотипа

Старый негр Дизи слонялся по местному великолепию, ища себе подобных. Когда он уже отчаялся и присел на тротуар в одном из сверкающих внутренних двориков, рядом с ним распахнулась маленькая потайная дверь в стене, из которой вылез абсолютно черный мусорщик в прозрачном комбинезоне с контейнером помоев в руках. Мусорщик насвистывал «Эй, вы, там, наверху!» Не прошло и пяти минут, Дизи уже заходил с новым приятелем в просторное полуподвальное помещение котельной. На двери котельной висела оранжевая табличка: «Идут ремонтные работы. Посторонним не входить!»

Пульт управления котельной был превращен в обеденно-письменный стол двумя молодыми людьми в таких же прозрачных комбинезонах, как и у нового знакомого Дизи. Один из молодых людей, обедающий за пультом, обернулся к поющему мусорщику и сказал:

— Это ты, Щелентано? А не мог бы ты сегодня петь еще лентее и малость потише?

— Что? — спросил мусорщик.

— Пой ленто, ленто и еще лентее, лентее Мёбиуса, — сказал второй молодой человек с волосами до плеч и в пенсне, отрываясь от груды книг и бумаг, скорчившись над которыми он что-то бойко строчил.

— Кто вы будете, малыши? — спросил Дизи.

Малыши пояснили, что один из них — философ, а другой — филолог и что в настоящий момент все философы и филологи обретаются вот как раз в котельных, кочегарках, конторах по обслуживанию лифтов и тому подобное. Мусорщик заворчал: дескать, потому-то отопление не функционирует, вода не идет, только в лифте между этажами и сиди, а к тому же ни литературы, ни философии не видать, и вместо той мура, а вместо этой что — и не вымолвить.

Дизи любил самбу, румбу, карнавал и арии из опер, но больше всего любил он философию. Разувшись, он присел на пульт и спросил:

— А как вы, детишки, понимаете троичную валентность бинарного оператора в свете смычных морфем или хотя бы фрикативных?

— Нет ничего проще, — сказал длинноволосый в пенсне, — это крокодил, спускающийся с дерева вниз головой и поднимающийся после этого вверх.

— Развей свою концепцию, — сказал зачарованный Дизи.

— Поскольку он сначала лезет туда, а потом спускается сюда, он, стало быть, выполняет две операции и является оператором бинарным; а в связи с тем, что он жрет пищу рода троякого, а именно; людей, птиц и рыб, — то и проявляет троичную валентность.

Дизи прослезился.

— Я тебя сразу полюбил, парень, — сказал он. — С первого взгляда. Иди к нам на «Авось».

Второй юноша оторвался от горлышка тоника и изрек:

— Аллигатор ваш скорее уж четвертичную валентность проявляет, ибо кроме рыб, птиц и людей жрет и животных.

Дизи рыдал.

— Парни, — говорил он, — цены вам нет.

— Мы что, — сказал филолог.

— Мы так, — сказал философ. — А ты вот его спроси, что он открыл.

Оба смотрели на мусорщика.

— Что ты открыл? — спросил Дизи.

— Ничего особенного, — скромно сказал мусорщик. — Я открыл хронотроп и топотип.

— Иди ты, — сказал Дизи. — А что это такое?

— Хронотроп, — сказал мусорщик, — это синекдохаметанимичнофоричный пространственновременной или временнопространственный образ понятийного характера. Вот, например, «авось», «небось» и «тотчас» — типичные хронотропы, причем «авось» относится к будущему времени, «небось» — к прошедшему, а «тотчас» — к настоящему. А топотип — матрица из сферы второй сигнальной системы, устанавливающая связь между спецификой типологии и топографией планеты. Частные случаи топотипов — национальные признаки, видоизменяющиеся в связи с широтно-долготной сеткой.

— Да-а… — сказал Дизи.

IV. Верзьера конхоидального типа

Расставание с цивилизованным миром повергло мореплавателей в глубокую печаль. С печатью задумчивости, запечатленной на мужественных профилях, взирали они на удаляющийся пирс, с которого махали шляпками, вуалетками, голопедками и разнообразнейшими деталями туалета три блистательные команды портовых невест. В первом ряду сверкали красотою Ягодка-С-Перцем, Белозубая Конфетка и Фатальная Мосталыжка. Сбоку скромно стояли кочегары, мусорщик и неизвестный красавчик в беленькой юбочке. В воду летели олеандры, рододендроны, венки из лаврового листа и брюссельской капусты и веники из орхидей.

— Малый вперед! — скомандовал капитан. — А потом полный назад!

В результате маневра «Авось» дважды совершила поворот оверкиль, после чего успешно легла на курс и вслед за бригантиной и баркентиной скрылась в бирюзовой дали.

Проплыв без особых приключений суток двое, путешественники увидели островерхие лиловые горы архипелага Науки.

На склонах первого из сложной и малопонятной самим местным жителям системы островов произрастали продукты неуклонных трудов рачительных агроботаников и скрупулезных растениеводов здешних широт: бешеные лимоны, махровые огурцы, ампельные пальмы, картофельная лоза, развесистая клюква, ветвистый арбуз и двуствольная морошка. То там, то сям извергались экспериментальные вулканы, возводимые поколениями ученых по типу природных, однако несколько отличающиеся от последних как по процессу запуска, так и по результатам работы.

На острове св. Терезы добывали тонны фолиевой кислоты и перевозили ее винтолетами на остров Бертольда, где подвергали ее разложению на составные части, каковые с величайшими предосторожностями морем доставляли обратно. О-в св. Терезы и о-в Бертольда именовались иначе Сциллой и Харибдой архипелага, в просторечии — Сицилией и Карбидой.

На острове Приветливом в результате титанической работы прихотливый природный рельеф был изведен на нет; вместо горного массива с каньонами и водопадами путешественников встретил плоский песчаный блин (растительность с большим трудом удалось, наконец, вывести совершенно); на Приветливом предполагалось изучать миражи в пустыне и их влияние на психологию очевидцев. На краю песчаного блина стоял одинокий защитного цвета шатер Академии Всеобщих Наук.

Безымянный островок, следующий за Приветливым, населяли почему-то сонмища свиней, с любопытством взиравших с холма, из кустов и с пляжа на баркентину и бригантину; гребентина очаровала свиней особо, они остервенело заверещали, на что Дизи, патриот своей посудины, торжествующе заметил:

— Свинья — и та понимает!

У самого большого острова корабли вошли в бухту и встали на якорь. Остров именовался коротко и ясно: Точка. Дойдя до Точки, мореплаватели решили пополнить запасы продовольствия, которого, однако, на острове не оказалось. Зато моряки совершили ряд интересных экскурсий и узнали немало познавательного и занимательного о природе в частности и о науке вообще. Президент острова, например, поведал им, что в результате двадцатилетних исследований он пришел к выводу, что главная гора Точки, Приватная, представляет собой по форме, если таковую интерпретировать математически, верзьеру конхоидального типа, а вице-президент выступил перед путешественниками с маленькой лекцией на тему: «Все запрограммировано», в которой утверждал, что как история человечества в целом, так и жизнь каждого человека до мельчайших подробностей запрограммированы, но на всякую программу есть своя контраграмма. В последних словах вице-президента Перси Китсу померещилась некая угроза.

V. Китсониана

Перси Китс решил сочинить поэму и написать к ней вступление в прозе. С самого начала он столкнулся с некоторой сложностью: как именовать поэму — персианская, персийская, персидская или персиковая. Слова «китсовая» и «китсовская» казались ему неуважительными и непоэтичными. Наконец, он остановился на слове «персейская», заменяя его время от времени «китсонианой». Автор хотел, чтобы поэма была интересна и понятна всем, прежде всего морякам-авосевцам, а также небосевцам и тотчасовцам. Кроме того, случаи, приводимые в поэме, должны были отражать жизнь первопроходцев, их быт и нравы. Все это как нельзя лучше удалось автору, но поэма получилась совершенно нецензурная, хотя встретила полное понимание, глубокий интерес и даже любовь со стороны читателей, почитателей и слушателей. Редактора, корректора и цензора «китсониана» не имела.

VI. Ыэюя

В архипелаге Науки Василий в один прекрасный день от нечего делать заплыл брассом, поставив рекорд в одиночном плаванье, на Приветливый. К тому времени исследование миражей на острове временно прекратилось за отсутствием миражей и шатер академиков передислоцировался на другой аванпост научной мысли. Василий стоял один-одинешенек на песчаном блине на уровне моря, как вдруг увидел на горизонте дневную звезду. Звезда сверкала, приближалась, превратилась сначала в луну, а потом в серебристое летающее блюдечко с голубой каемочкой. Зависнув над блином, блюдце упало и разбилось. При этом из него выпала полногрудая синещекая астронавтка с глазами на лбу. Она расшибла коленку и, увидев Василия, многозначительно пролепетала, указывая непринужденным и фамильярным жестом на осколки блюдца:

— К счастью…

Василий помог ей подняться. Он не мог вымолвить ни слова. Его точеное лицо с желваками и горькой складкой от губ к бровям выдавало глубокое чувство.

— У вас на родине, — сказала астронавтка с милым шепелявым акцентом, подбирая слова и выбирая выражения, — кажется, есть поговорка: «Взялся за грудь — говори что-нибудь»?

Василий сдержанно ухмыльнулся.

— Точно, — скупо сказал он. — Как вас величать?

— Ыэюя, — отвечала она женственно.

— А я Вася, — мужественно сказал Василий.

— Скоро мы расстанемся, — печально прошепелявила она, и к двум глазам ее на лбу прибавился третий — на затылке. — Ты на «Авось», а я в свою тарелку.

— Она же того, — сказал Василий негромко, — к счастью.

— Склею, — сказала Ыэюя.

— Склеишь? — спросил он, робко наступив ей на ботфорт. — А как же счастье-то?

Тут на небе возникло большое Всевидящее Око и громовый голос произнес:

— Чем любезничать, ты бы лучше, дура, делом занялась.

Око немигающе глядело с высоты. Ыэюя выскользнула из дрожащих рук Василия, лепеча что-то вроде «фата-моргана» или «фатум моргает». Как утверждал Василий впоследствии, «фат» и «морг» фигурировали. Помухлевав с блюдцем, астронавтка и впрямь его склеила, прижалась, трепеща и лебезя, к могучему торсу моряка, обдала его ниспадающими распущенными волосами, облобызала, втиснула свое роскошное тело богини в блюдце и вознеслась восвояси. Око тут же аннулировалось.

Василий рассказывал о происшедшем неоднократно, но понимания не встретил.

— Одни бабы у тебя на уме, — мрачно сказал капитан, как раз поссорившийся с Окассеном.

Президент созвал подчиненных и закатил им разнос в форме истерики с рукоприкладством:

— Месяц, сволочи, миражей ждали, и не дождались, удрали, а человек на полчаса высадился — и тут ему и мираж!

Подчиненные лизали сердечные таблетки и терпели.

А Перси Китс сочинил экспромт про то, что у Белозубой Конфетки на ляжке родинка.

VII. Трехстранный континент

За архипелагом, как водится, путешественников ожидал континент.

Первой ласточкой с континента оказался небритый оборванец в утлой лодчонке, которого подняли на борт и привели в надлежащий вид.

Оборванец назвался вождем повстанцев и поведал, что континент поделен на три части тремя государствами трех стран с тремя различными правительствами разных направлений. Дома, в которых заседали правительства, назывались в соответствии с окраскою фасадов Белый Дом, Серый Дом и Желтый Дом.

Недовольные первой страны хотели бы жить во второй, недовольные третьей страны хотели бы жить в первой, что касается недовольных второй страны, то они считали, что все страны необходимо уничтожить, границы отменить и образовать новое континентальное государство, прикончив предварительно всех недовольных, кроме них. На вопрос капитана — к каким недовольным относится лично он, оборванец ответил, что ни к каким, он представитель неприсоединившихся, а поскольку всех неприсоединившихся намедни повесили, он представляет бывшую организацию единолично. Капитан позволил оборванцу влиться в команду, но долго объяснял: то, что на суше, — политическая борьба, на корабле — бунт, и то, что можно на земле, на море исключается. В конце беседы капитан показал неофиту пистолет. В знак полного доверия новый член команды подарил капитану гранату, бомбу, маузер и полпинты яду, после чего пошел вливаться в коллектив и разучивать любимую корабельную песню:

VIII. Чуряне

Как раз там, где на подмоченной во время шторма карте имелось белое пятно, находился знаменитый Удмуртский отрезок, состоящий из трех одинаковых островов, расположенных на одной линии. Время и пространство в отрезке вели себя непристойно и что хотели, то и делали. Часы, в том числе песочные, попеременно спешили, отставали, останавливались, а в некоторых случаях ходили против часовой стрелки. Регулярно в чародейском отрезке исчезали люди; особенно часто это случалось с людьми поприличнее; некоторые из них таинственным образом переносились на Северный Полюс, а отдельно взятые не находились вообще. Вещи в отрезке пропадали постоянно. Календарь приходилось реформировать каждый год, а иногда и чаще. Сутки все время меняли длину, дни недели менялись местами, а как-то раз и солнце взошло на западе. Эпохи, эры и периоды так и мелькали. Только что было рабство, а вот уже и цивилизация полным ходом. Местные жители то молодели, то старели, то претерпевали метаморфозы всевозможного сорта: водовоз становился писателем, мальчик — девочкой, юноша — глубоким стариком. Летающие тарелки на данной неблагословенной широте сновали сервизами.

Первый и второй остров заселены были по образу и подобию всех островов мира; что касается третьего острова, то островитяне в какой-то момент под действием неопознанных полей и непроходимых энергетических уровней сломались и зажили наобум святых. Они открещивались друг от друга, а также от всего человечества и существовали на особицу. Именовались сии островитяне чурянами, потому что, чуть что не по ним, плевали через плечо, под ноги и прямо перед собой и злобно говорили: «Чур меня, чур!»

Бравые моряки высадились на острове в полдень после очередной порции склянок незадолго до рынды.

На берегу океана стоял высокий замок с зубчатыми башнями и подъемным мостом на ржавых цепях. Мост лежал на песке. Босой стражник в рыцарских доспехах и мотоциклетной каске молча преградил Василию, Перси, Джеймсу, Джойсу и Окассену путь, выразительно покрутив перед ними автоматом, и сказал:

— Барыня почивает и посетителей видала в гробу.

— Так то посетителей, — сказал Перси Китс.

После серии выразительных бросков и приемов карадо, дзютэ, самбо и румбо стражник уже без автомата сидел на мосту, вытирал кровь под носом и хныкал:

— Сволочи, пятеро на одного.

— Что же ты оружием балуешься, салажка? — спросил Перси.

— Автомат-то отдайте, он, чай, казенный, — сказал стражник, — мне графиня за него уши будет завивать.

Василий собрался было разрядить автомат, но стражник сказал — не заряжен, заряжать давно нечем, а получив оружие обратно, сообщил храбрецам: графиня опять всю ночь с алхимиком в башне что-то добывала, а теперь в блудуаре отсыпается.

— Дрыхнет красавица-то наша, — сказал стражник.

Графиня встретила первопроходцев в холле у камина. Ее небесноголубые глаза гармонировали. Лазоревый дортуаровый муар неглиже шуршал. От графини разило ароматом. Огромный сенбернар выступал рядом с хозяйкою.

— Садитесь, придурки, — сказал сенбернар.

Моряки попадали в кожаные кресла.

— Не бойтесь, мальчики, — сказала графиня, — он у меня мутант на местной почве. Николетта!

Пухленькая маленькая служаночка в чепчике выкатила бар на колесиках, при этом не преминула ненароком задеть локотком Окассена.

— Я наслышана о ваших стихах, — сказала графиня Перси Китсу.

Тот очень растрогался и прочитал экспромт о родинке на ляжке.

— Пойдемте ко мне, — сказала графиня, — слова перепишете.

Во время отсутствия графини Николетта покатила бар обратно и снова задела Окассена, на сей раз коленкою; Окассен, как ни странно, не протестовал.

Вошел алхимик, мрачный изможденный человек в остром колпаке и черном балахоне до полу. Морякам он еле кивнул и обратился к сенбернару:

— Где хозяйка?

— На стихи перешла! — сказал сенбернар, тяжело вздохнул и сплюнул. — Чур меня, чур.

Василий и близнецы распрощались с алхимиком и вышли из замка. Окассена не было видно, зато с кухни слышался смех Николетты.

— Заходите завтра, — сказал алхимик, — завтра золото добудем. И призраков у нас по средам много, побеседуете.

— О чем им с этим старьем говорить?! — желчно спросил сенбернар.

В кустах при дороге кто-то шевелился.

— Эй, славяне! — услышали из кустов путешественники.

— Это ты нам? — спросил Джеймс.

— Мы разве славяне? — спросил Джойс.

— Все люди славяне, даже негры, — сказали в кустах, — ибо все от славян произошли и туда же вернутся, дайте срок.

Моряки вошли в кусты.

На болотце стоял стриженный под горшок человек с сохою в посконной рубахе.

— Славянин я, — сказал он. — Чужеземцы, помогите оратаю.

Моряки немного поорали со славянином.

— Живешь тут, что ли? — спросил Джеймс.

— Сельским хозяйством занимаешься? — спросил Джойс.

— Живу, иноземцы, — сказал чурянин. — Ору. Жена моя за прялкою сидит, прёт. Дети на гуслях играют додекафонию. Графиня, западница проклятая, решила басурманский храм на нейтральной полосе заложить и назвать оный Наша Дама Из Парижа. Намекает на свое якобы хранцузское происхождение. А какая она, к ляду, хранцузская графиня? Типичная чалдонка. Магией и чарами досуг свой заполняет. Спектры опричь нее по ночам треплются. Дым сернокислый алхимик из сосудов поганых запускает; золото ищет, тварь, окружающую среду паскудит. Вместе с дымом космолетчицы голые на метлах из трубы сигают; космы распустят и летают, срамота, сила нечистая, с нами крестная сила. До седьмого колена у ей все якобы графини были, стервы из стерв, и всех Мартами звали. Потому и ейная кличка — Восьмая Марта.

— А что это там за строение на холме виднеется? — спросил Джеймс.

— Вечный Грек там обитает. Полуодетый ходит. Бегает в сандалетках. С факелом. По праздникам жертвы богам своим поганым приносит. Поросенок наш к нему забежал надысь, спалил и поросенка. Небось врет, что в жертву-то принес, сам небось сожрал. Голодает. Виноград у него не растет. И бараны дохнут.

— А в рощице что за ларьки? — спросил Джойс.

— Фирмач наш. Ларьки у него — фирмы разные. Видите — вывески? «Регенераж». «Оживляж». Эти на источниках живой воды стоят. Убить готов, чтобы потом оживить, морда торговая, мизгирь скудоумный. «Ойл энд олл». Это не знаю что. Москательная, что ль? Дондеже понеже. Погодь, вьюноша, я вам гостинца вынесу.

Дети грянули на гуслях марш «Прощание славянки». Щедро одарив путешественников семечками и веригами, славянин поклонился им в пояс. То же сделали и мореплаватели. И пошли на берег ждать Перси Китса от графини; дня через два и дождались.

IX. Прерванная беседа и начало поисков

Перси шел, слегка пошатываясь. Под глазом у него был синяк, одежда в лохмотьях. Метрах в трех за Перси, покачивая бедрами, двигался к берегу задумчивый Окассен, а за ним с узелком бежала Николетта. За Николеттой поспешал сенбернар тяжелыми скачками. Он приговаривал:

— Тебя-то куда несет, безмозглая?

— Куда Окассен, — отвечала Николетта задыхаясь, — туда и я!

— Отговори ты ее, приятель, — сказал Перси, — ведь ее капитан за борт бросит в надлежащую волну.

— Я тебе не приятель, — сказал сенбернар и снова обратился к Николетте. — На что ты ему сдалась, Окассену своему? Он плевать на тебя хотел. У него свои дела.

— Не скажи, — сказал Окассен мрачно. — И шел бы ты, мутант, к своей Восьмой Марте.

— Николетта, — сказал Василий, — лучше шла бы ты.

— Куда Окассен, — сказала Николетта, — туда и я.

— Кем же ты ему приходишься, девушка? — спросил Джеймс.

— Кто она тебе, Опоссум? Как ты ее на гребентине представишь? — спросил Джойс.

— Она моя невеста, — сказал Окассен.

— Николетта, — сказал сенбернар, — быть тебе невестой до старости.

— А это, — сказал Окассен, — не твое собачье дело.

— Послушай, дружок, — сказал Перси Китс, — а ты, часом, не тово? Оставь ее в покое. Зачем она тебе?

— У нас родственные души, — упрямо промолвил Окассен. — Куда я, туда и Николетта.

— Василий, — сказал сенбернар, — будь человеком, возьми этого голубого героя на руки и волоки его на «Авось», а уж эту голубую героиню я тут сам придержу.

— Отойди, моралист, — сказал Окассен, — от тебя псиной пахнет. Василий, не подходи! Николетта, за мной!

Неизвестно, сколько еще продолжался бы их прибрежный полилог, если бы шум мотора летательного аппарата, сперва возникший в лазури как комариный писк, не стал оглушительным и не придал бы беседе мимический характер. Над беседующими завис винтокрыл, из брюха которого в мгновение ока вылетел трос со щупальцами на конце. Щупальцы ухватили Василия и повлекли его вверх.

— Прощай, Перси! — кричал, дрыгая ногами, первопроходец.

— Я с тобой, Вася! — кричал Перси в ответ.

Василий исчез. Черное брюхо винтокрыла захлопнулось. Некоторые время Перси Китс, близнецы, Окассен, Николетта и сенбернар бежали по прибрежному песку за синей тенью. Потом винтокрыл набрал высоту и скорость и скрылся из глаз. Николетта плакала. Окассен ее утешал. Джеймс и Джойс выражались.

— Что это у вас тут за погань летает? — спросил Перси у сенбернара.

— Первый раз вижу, — сказал сенбернар, — беспрецедентно.

Он сел на песок и чесал задней ногой за ухом. А потом сказал:

— Где-то здесь живет один психопат, на расстоянии мысли угадывает, — может, он поможет.

— Где живет? — спросил Перси.

— Не имею понятия, — отвечал сенбернар. — Может, деятель с сохой знает?

Славянин встретил их хлебом-солью. Вышли дети с гуслями и жена в кокошнике и кланялись. На вопрос Перси славянин только головой покачал:

— Знаю, что имеется ведун, да не ведаю, в каких палестинах. К язычнику идите, может, он, колодей, подскажет.

Компания направилась к Вечному Греку.

X. Вечный Грек

Вечный Грек в сандалиях и в стóле возлежал в атриуме и читал адаптированные «Мифы Древней Греции». В головах у него стояла амфора. От Вечного Грека несло спиртным, но он попытался встать при виде гостей. Это ему удалось, он принял античную позу и сказал:

— Бог всемогущий Зевес ниспослал мне гостей благородных. Гости, возлягте в тени, я вас вином напою.

— Алкоголик, — сказал сенбернар, — люди спешат, лучше объясни им, где найти психопата, что на расстоянии все знает.

— Кербер, изыди к своей нечестивой хозяйке, — сказал Вечный Грек. — Я не с тобой говорил, ибо ты мне не гость.

— Чем тебе его хозяйка не нравится? — спросил Перси Китс приосаниваясь. — Обаятельная женщина.

— Расскажите человеку, в чем дело, — сказала Николетта.

Вечный Грек просиял и обратился было к ней:

— Розовоперстая Эос ты или Елены виденье…

— Во-первых, — сказал Окассен, — ее зовут Николетта, а во-вторых, помоги нам, милый, мы прямо-таки пропадаем.

Джеймс и Джойс объяснили вкратце, в чем дело. Вечный Грек очень расстроился и сказал, что слыхал о жреце, но как его найти, понятия не имеет.

— Там на холме пышнотравном живет полоумный торговец, — сказал он, — делает вид, что торгует под знаком Гермеса и мается дурью изрядной; вы обратитесь к нему, может, он вам поможет, пришельцы.

— Дяденька, да какие мы пришельцы? — спросил Джеймс.

— Будь мы пришельцы, хрен бы мы им дали Василия умыкнуть, — сказал Джойс.

Когда они были на полпути к роще с ларьками, сенбернар спросил:

— Как это он меня обозвал? Кибер?

— Кербер, — сказал Перси Китс.

— Хам какой, — обиделся сенбернар.

XI. Ловушка с вызовом или капкан на коротких волнах

Прямо перед идущими на дороге выросла фигура торговца. Он потрясал над головой гранатами и кричал:

— Ложись! Стой!

Путешественники остановились.

— Точнее излагай, — сказал Перси Китс.

— В итоге — стоять или ложиться? — спросил Джойс.

— Тебе что, делать нечего? — спросил Джеймс.

— Одна с усыпляющим газом! — кричал торговец. — Другая разрывная! На мелкие клочки разнесу!

— А зачем, милый? — спросил Окассен.

— Всех прикончу! — кричал торговец. — А потом самолично оживлю! Кого в «Оживляже», кого в «Регенераже»!

— Так на так и выйдет, — сказал Перси Китс и сел на дорогу. — Не теряй времени зря.

— Время — деньги! — кричал торговец, — Не подходить! На счет «десять» бросаю! Один…

— А зачем, милый? — спросил Окассен, растягиваясь в живописной позе на дороге поперек пейзажа.

— Для рекламы. Два…

— Так и живем, — сказал сенбернар. — Информации ноль. Ты не знаешь, что я заговоренный? в огне не горю, в воде не тону, и оружие ваше прохиндейское меня не берет. Кидай свои цацки, а потом я тебя лично загрызу. Из мести.

Торговец спрятал гранаты и достал пистолет.

— Пес с вами, — сказал он. — Тогда я сам застрелюсь. А потом ты, блохастый, отнесешь меня в «Оживляж», и я оживу.

Авосевцы с сенбернаром и Николеттою стали уговаривать его и увещевать в том смысле, что вещественные доказательства могущества его оживляющей и регенерирующей фирм им ни к чему, и ему и так верят на слово.

— Реклама, — сказал торговец, — вечный двигатель торговли.

— Ничто не вечно, — сказал Джеймс.

— Даже торговля, — сказал Джойс.

— Это как посмотреть, — сказал торговец.

К разочарованию путешественников торговец и слыхом не слыхивал о местонахождении искомого ультрасенса; однако дал совет посетить живущего за самшитовой рощей изобретателя.

— У него чего там только нет, — сказал он, — электронные мозги, блоки памяти, всякие там телеморгалки, информатеки… чем черт не шутит…

Стволы самшитовых деревьев вздымали кроны до облаков, кроны закрывали солнце, корни сплетались как змеи. Первопроходцы шли гуськом по узкой тропинке. Первым шел Перси Китс — до той самой минуты, пока не исчез с глаз долой. Он провалился сквозь землю — и тотчас на стволе ближайшего реликтового дерева заработали мигалка с пищалкою.

— Перси, ты жив? — спросил, наклоняясь над ямой, Джойс.

— Перси, ты где? — спросил Джеймс, наклоняясь над ямой с другой стороны.

— Я в капкан попал, — сказал Перси Китс.

Мигалка погасла, пищалка умолкла, и молниеносно невесть откуда взявшиеся металлические сети с грузилами накинуты были на путешественников, и неведомая сила повлекла их с дикой скоростью в неизвестном направлении.

Близнецы не успели даже выругаться как следует, когда движение прекратилось, сети улетели — и взору товарищей по несчастью предстали новые ворота, в которых избочась стоял человек в майке, шортах и спортивных тапочках.

— С прибытием, — сказал он ухмыляясь. — Как вам понравилась моя ловушка с вызовом?

— Я только не понял, — сказал Перси Китс, — к чему все это.

— Втянул вас в мое обиталище, — отвечал изобретатель в майке, — посредством электромагнитного поля.

— Мы и так сюда шли, — сказала Николетта.

— Зато я заранее знал, что вы идете. По УКВ. Мы живем в эпоху технических новаций. И надо идти в ногу со временем.

— А что такое идти в ногу со временем? — спросила Николетта.

— Время левой — и ты левой, — отвечал изобретатель, — время правой, и ты правой. Время хромает — и ты шкандыбай!

Подквакивающая оранжевая сенокосилка на воздушной подушке небезуспешно косила траву на лужке перед домом.

За ней бегали два маленьких металлических чучелка с лампочками вместо глаз и антеннами вместе хвостов.

— Собачки мои, — сказал хозяин о гордостью, — Шатун и Кривошип. Достижение робототехники. Двоякое управление. Автономное — а притом и дистанционное возможно. По ситуации.

— Лаять умеют? — спросил сенбернар.

— Шатун может, — отвечал инженер, — а в Кривошипа не заложено. Он тикает. Из одинаковых сигналов у них только сирена.

— Воют, что ли? — спросил сенбернар.

— Сигнализируют по необходимости.

— Имена свои знают? — спросил сенбернар.

— А ты попробуй их позови, — сказал хозяин. — Пообщайся с собратьями.

Сенбернара аж передернуло.

— Сенокосилке твоей они собратья, — сказал он.

— Зато у них блох нет, — парировал изобретатель, — и не в свое дело они не суются. Зовут — они тут, а не зовут — их и не видать.

Сенбернар присел на газон, наблюдая за маленькими четвероногими роботами.

— Они у тебя кобели, по идее? — спросил он любознательно.

— Шатун отчасти сучка, — сказал изобретатель.

— Очень интересно, — сказал Окассен.

Все, кроме сенбернара, двинулись к дому.

— Шатун, Шатун, Шатун, Кривошип! — позвал сенбернар.

Оба металлических монстрика, цокая, звякая и мигая глазками, бойко задвигались к нему.

— Сидеть! — сказал сенбернар.

Монстрики переглянулись и легли.

— Лежать! — сказал сенбернар.

Монстрики перевернулись на другой бок.

— Место! — сказал сенбернар.

Монстрики ринулись за сенокосилкой.

— Фу! — воскликнул сенбернар. — К ноге!

Рукотворные собачки вернулись.

— Кривошип, голос! — сказал сенбернар.

Раздалось довольно громкое тиканье.

— Мне все ясно, — сказал сенбернар, — вы технологические ублюдки технократического воображения. Само ваше существование позорит наш род. Пошли к чертовой матери. Место! Голос!

Под вой двух сирен, перемежающийся тиканьем, маленькие киберы снова ринулись за сенокосилкою, а сенбернар отправился в дом.

Речь держал хозяин.

— Отопление у меня центральное, — говорил он, — котел снизу; отапливаю релятивистскими брикетами. Сегодня затопил — зимой тепло.

— Последними словами техники оснащены, — сказал Перси Китс.

— Вы как-то интересно дверь открывали, — сказала Николетта, — без ключа.

Изобретатель оживился.

— Замки новейшей конструкции! — воскликнул он. — Вон на той двери замок открывается при помощи отпечатков пальцев. Реле. Электроника. Открыть могу только я. Отпечатки пальцев не повторяются. А вон в той комнате замок настроен на взгляд. Цвет глаз. Расстояние между зрачками. В нужном ритме необходимо подмигивать. Собираюсь отрабатывать конструкцию с программой на запах.

— Да ну? — сказал сенбернар.

— Запах будет какой-нибудь особый, — мечтательно сказал инженер, — например, бензин; или тухлое яйцо; можно натаскать на духи…

— Мерзость, однако, — сказал сенбернар.

— Здорово, — сказал Джеймс.

— А дверь-то высадить все равно в наших силах, — сказал Джойс.

— Всюду капканы, — сказал хозяин.

На стене вспыхнул огромный экран видео-телефона, и узколицый человек с волосами до плеч устало произнес:

— Женя, не морочь им голову своими изобретениями. Они меня ищут. Всех приветствую. Дам и собак особо.

— Вы телепат? — спросила Николетта.

— Вообще-то я телепатолог. Я изучаю патологию в телепатии.

— Вы экстрасенс? — спросил сенбернар.

— Я ультрасенсор, — отвечал абонент.

— Вы пришелец? — спросил Окассен.

— Я ушлец, — с достоинством отвечал тот. — Выходец из лучшего мира.

Николетта, как заводная, тут же упала в обморок. Телепатолог досадливо поморщился и пока Николетту приводили в чувство (лучше всего это удалось Окассену), проинструктировал изобретателя, как путешественникам лучше до него добраться. В заключение он произнес:

— Не жмоться, Женя, дай им новую амфибию на толерантных парах. Я тебе ее сам верну.

Что и было сделано.

XII. Ушлец

— А в каком это смысле вы — выходец из лучшего мира? — спросил Джеймс.

— А почему вы — ушлец? — спросил Джойс.

— Ушел я из своего мира в ваш, — сказал ушлец, — ушел навеки. Мой-то мир, из которого я вышел, — лучший. Миры есть лучшие и худшие. Отличаются по структуре, уровню развития, климатическим условиям, флоре и фауне; в райских, скажем, мирах летают раечки, а в адских — адочки.

— А есть такие миры, что лучше лучшего? — спросил Джеймс.

— А есть такие, что хуже худшего? — спросил Джойс.

— Само собой, — сказал ушлец. — Мой был вот как раз лучше не бывает; а ваш, извините, вот именно гаже не придумаешь.

— Интересное кино, — сказал Окассен, — что же тебя, милый, сюда занесло? Чем тебе там не понравилась?

— Прошу бури, — загадочно произнес ушлец, — не от счастия бегу, не счастия и ищу.

— Это что-то поэтическое? — спросила Николетта.

— Это по философской части, — сказал ушлец.

— По философской части у нас старый Дизи, — сказал Джойс.

Джеймс промолчал.

— Сейчас Василия вашего поищем, — сказал телепатолог, выкладывая на стол карты, блюдечко, стакан с водой, обручальное кольцо и наушники с антенной.

Наушники он надел, карты взял в руки, кольцо бросил в стакан с водой, а всем присутствующим велел положить указательные пальцы на блюдечко и сидеть тихо.

Вода в стакане пузырилась, телепатолог ястребиным оком глядел в кольцо, блюдечко, как волчок, сновало по буквам алфавита, написанного на столе красной, белой и черной краской. «Магия, — объяснил до начала сеанса ушлец, — бывает черная, белая и красная».

Присутствующие по буквам произносили получающееся слово и произнесли наконец: МЫМРИКИ.

Телепатолог устало снял наушники.

— Помех много, — сказал он. — У мымриков ваш Василий в одном из перпендикулярных миров. Живой и здоровый.

— Разве бывают перпендикулярные миры? — спросил Джеймс.

Джойс промолчал.

— Миры бывают параллельные, перпендикулярные, прецедентные и конгруэнтные, — сказал ушлец. — Труднее всего выбраться из конгруэнтных.

— А какие бывают мымрики? — спросил Перси Китс.

— Мымрики бывают вооруженные до зубов, вооруженные по уши, вооруженные выше головы и якобы безоружные. Спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь, что еще кого интересует.

— Будем ли мы навсегда вместе с Окассеном? — вдруг ляпнула Николетта.

Ушлец поправил седые кудри, внимательно поглядел на Окассена и сказал:

— Само собой.

Перси Китс спросил:

— Что вы можете сказать о Белозубой Конфетке?

— Ну, как же, — сказал ушлец, — у Белозубой Конфетки на ляжке родинка.

— Отвал, — сказал Перси. — Улет, — сказал Перси. — Абзац! — сказал Перси. — Молоток ты, отец, — сказал Перси Китс.

XIII. Мымрики из перпендикулярного мира и незабвенный друг

Телепатолог поведал преследователям, что попасть в перпендикулярный мир куда труднее, чем в параллельный. В параллельные миры обычно проходят при помощи медиума, то есть проводника: скажем, влюбленной параллеломирянки или воспылавшего дружескими чувствами парамирянина. Что касается миров перпендикулярных, не обладающих ни малейшим сходством с парамирами, антимирами, метамирами и полимирами, то в них можно не столько войти, сколько ввалиться, и способствует тому, как водится, ситуация не нелепая даже, а прямо-таки идиотская, абсурдная в некотором роде. Иногда в перпендикулярный мир проваливались актеры театра абсурда во время действия пьесы. Случаются непреднамеренные проскоки и во время карнавалов или политических акций.

В целях облегчения перехода пограничной точки ушлец порекомендовал путешественникам переодеться и загримироваться. Николетту переодели Окассеном, а Окассена — Николеттою; Перси Китса превратили в Аполлона, — при этом более всего раздражала его кифара, которую называл он «проклятой бандурою», и завитый парик.

— Ну и видок, — сказал Перси, поглядев на себя в зеркало, — с голым задом и в кудряшках.

Джойс нарядился в костюм бешеного огурца и периодически кричал, что в нем бродят соки, зреют семечки и шевелятся усики. А Джеймс оделся радиоприемником и время от времени передавал последние известия. Сенбернар ограничился красными клипсами и висящей на шее, подобно амулету, вставной челюстью.

В таком неузнаваемом обличье и пустились они в путь, уповая.

В то самое время Василий сидел в кандалах на земляном полу, охраняемый четырьмя мымриками: тремя явно вооруженными и одним якобы безоружным. Мужественное лицо Василия осунулось. Он гордо посмотрел на охранников и спросил:

— По какому праву, граждане начальники, вы меня сюда приволокли?

— Меньше вякай о правах, перпендикулярный, — сказал первый мымрик.

— Здесь граждан нет, — сказал второй мымрик.

— Мы тебе не начальники, покойник, — сказал третий мымрик.

А четвертый заметил задумчиво:

— Врезать ему, что ли?..

Наверху открылся люк и показалась бритая голова пятого мымрика.

— Выводи, — сказал он.

Василия вывели.

На асфальтовом плацу стоял колоссальных размеров космический корабль. Точнее, это была ракета. Василий наметанным глазом определил, что ракета была сделана из фанеры, неструганных досок, картонных ящиков и брезента и кое-как выкрашена в ярко-голубой цвет, причем краска не успела высохнуть и от ракеты изрядно несло. В задний отсек ракеты торопливо запихивали бумажные пакеты с надписью «Взрывоопасно!» Под ракетой навалена была куча хвороста, и пять мымриков, бегая взад и вперед, поспешно подносили еще.

От стоящей поодаль группы отделилась высокая фигура в колпаке, сюртуке, галифе и длинном плаще. Сюртук у мымрика был в орденах, а на груди висела на золотой цепи консервная банка.

— Как твоя кличка, перпендикулярный? — обратился он к Василию.

— У Бобика кличка, — храбро ответил мореплаватель.

— Лети безымянным, — сказал мымрик с банкой, — это твое право. Мы тебе памятник поставим. Напишем: «Безымянному перпендикулярному герою». Вон мымрик в сером стоит, фото с тебя сделает, потом скульптуру произведет с портретным сходством. В бронзе будешь возвышаться. Честь тебе оказана. Лезь в звездолет.

— Так он фанерный, дядя, — сказал Василий.

— Выше полетит, — сказал мымрик в галифе.

— Сам и лети, — отвечал Василий смело.

— Мы, покойник, сами не летаем; мы вашего брата для полетов отлавливаем.

— С каких это дел? — спросил мореплаватель.

— Перпендикулярность проявляем, — сказал мымрик. — Ты что-то больно разговорчивый. Добром не полезешь, мы тебя загоним.

Легкое смятение возникло в рядах мымриков, и по образовавшемуся проходу скачками пронесся огромный сенбернар в красных клипсах и с искусственной челюстью на шее. В зубах сенбернар держал зажженный факел. Он присобачил факел на самый верх кучи хвороста (которая незамедлительно возгорелась) и, обратясь к стоящим, произнес:

— С открытием Олимпиады вас, придурки!

Мымрики кинулись прочь от ракеты.

С небес спускался фиолетовый воздушный шар в белый горошек. В корзине сидела пресимпатичная компания. Голый розовый Аполлон в набедренной повязке пел во всю глотку:

— Сегодня на полях одержана очередная трудовая победа! — кричал один из воздухоплавателей, а второй ему вторил:

— Скоро я созрею!

Заслушавшись и заглядевшись, мымрики и ахнуть не успели, как экипаж воздушного шара вволок в корзину Василия и сенбернара, шар набрал высоту и исчез в облаках. Вслед за шаром взлетел взорвавшийся звездолет из фанеры.

— Василий! — кричал Перси Китс, срывая венок и парик и вышвыривая за борт кифару, — друг ты мой незабвенный!

XIV. Спортанцы и проживающие в их стране нигдериане и вездейки

На границе перпендикулярных миров обитали спортанцы. Основным занятием их были физкультура и спорт. В связи с чем спортанцы регулярно голодали или влезали в долги, поскольку пахать, сеять, сажать, полоть, копать, окучивать и удобрять они не умели, а умели бегать, прыгать, метать, плавать, управляться с мечом, гонять на велосимане, хватать эстафетную выручалочку, стартовать, финишировать и стоять на пьедестале почета. Спортанцы усыхали от голода и от рекордов, но не теряли мужественного облика и любви к соревнованиям.

Зрителями соревнований, т. е. болельщиками, были не только спортанцы, исповедовавшие другие виды спорта, но и проживающие в их стране нигдериане и вездейки. Нигдериане, которые скитались по всему миру и нигде не могли прижиться, охотно оставались у спортанцев погостить денек-другой, а застревали большей частью на всю оставшуюся жизнь.

В свою очередь, обитающие повсеместно вездейки, этакие прилипалы, жалующие все миры в равной мере, с превеликим удовольствием кантовались на трибунах и стадионах спортанцев, ставили свои палатки и портативные виллы где ни попадя.

Нигдериане, занимавшиеся у спортанцев всякой побочной деятельностью, охраняли среду.

— А почему у вас охраняется только среда? — спросил Джеймс.

— И почему именно среда, а, скажем, не пятница? — спросил Джойс.

— Экономим, — отвечали нигдериане.

XV. Ничего в волнах не видно

Распрощавшись с сенбернаром и достигнув наконец побережья, первопроходцы двинулись на «Авось». «Авось», «Небось» и «Тотчас» покачивались на волнах на рейде ожидая моряков.

Николетту решено было поначалу спрятать, а при благоприятных обстоятельствах обнародовать.

К середине дня бригантина, баркентина и гребентина вышли в открытое море. Моряки дружно пели любимую песню:

— Еще не вечер! — кричали капитаны.

Перси Китс и Василий, обнявшись, курили трубки мира.

Николетта и Окассен, сидя на полу в камбузе, читали подаренную им Вечным Греком книгу — адаптированные «Мифы Древней Греции». Тут-то и застукал их капитан, заглянувший в камбуз. Дальнейшие события развивались со скоростью звука. Команда, замерев, наблюдала, как капитан по всему кораблю гоняется за Окассеном с арапником и револьвером. Может, все как-нибудь бы и обошлось, но Окассен споткнулся и упал, а когда поднялся, капитан уже был в двух шагах. Окассен вскочил на бортик ограждения, взмахнул руками и прыгнул в воду. Должно быть, он неудачно нырнул. Никто не успел и слова вымолвить, как Николетта вскричала:

— Куда Окассен, туда и я!

И тоже вскочила, юбчонки подхватив, на белые перильца, да в волны и сиганула. Похоже, что плавать она не умела вовсе. Только и осталось на воде — соломенная шляпка Окассена-Опоссума с ополоумевшим колибри да Николеттин чепчик.

Ужинали поначалу в полном молчании. Потом Джеймс произнес:

— Может, у них и вправду были родственные души?

На что Джойс сказал:

— Заткнись, братец.

XVI. Остров Произвольный

Британия не сразу понял — что это виднеется то там, то сям на глади морской. Он даже решил, что дело в склянках, принятых накануне. «Белая горячка» — подумал рулевой. — «Лево руля». А из хлябей то слева по борту, то справа по борту, то прямо по курсу высовывались верхушки деревьев разных пород. Галлюцинация имела место стойкая и держалась не один час. Потом в видениях наметилось отрадное разнообразие: стали мелькать шпили, кресты колоколен, головы памятников, — пока на горизонте не замаячил довольно-таки солидных размеров остров.

Мрачный капитан взял подзорную трубу, военно-полевой бинокль, винтовку с оптическим прицелом и стал вглядываться в побережье. Померещились ему вместо пирса либо причала уходящие или входящие в воду рельсы и надпись с названием станции: Вылезайка. Несколько поодаль установлен был большой плакат с осклабившимся субъектом в шляпе, махавшим какою-то книгою; увенчивала плакат надпись: «Кому надо Березайку, а нам надо Вылезайку!»

Поскольку из воды уже изрядное количество островерхих крыш виднелось, подходить ближе побоялись, стали на якорь и спустили на воду шлюпку с добровольцами.

Остров именовался Произвольным.

Название жители толковали по-разному; одни говорили, что на острове вот уже четыреста лет царит разнообразнейший произвол в экспериментальных целях, другие утверждали, что являются уникальнейшей аномалией на лице планеты и брошены как бы на произвол судьбы, третьи предполагали, что, как и всё на острове, название придумано просто так, безо всякой цели и смысла.

На вопрос — почему большая часть Произвольного оказалась под водой, островитяне отвечали кратко:

— Затопили.

— Зачем? — спросил Перси Китс.

И получил таинственный ответ:

— Веление было.

Одни островитяне находились у других в рабстве, причем хозяева зачастую казались людьми невежественными и даже тупыми, а рабы отличались не столько цветом кожи и нищенской одеждою, сколько одухотворенными чертами лица и царственной осанкою.

На острове имелась уйма тюрем и арестантов; последние пребывали почему-то в привилегированном положении; больше всего любили здесь воров, убийц и проституток. Тюрьмы были обставлены как фешенебельные гостиницы, и камеры в них назывались номерами. Особо капризные заключенные постоянно строчили жалобы на начальников тюрем и надзирателей, в каковых жалобах сообщали, что в отдельных камерах цветные телевизоры заменены простыми, а воду в вазах с цветами меняют раз в три дня.

Многие заключенные бродили по городу в силу того обстоятельства, что состояли на службе, — большинство подвизалось в области искусства, а в номера свои ходили разве что ночевать.

На Джеймса и Джойса, например, произвело глубокое впечатление выступление ансамбля каторжниц «Та степь», в котором семь особ возраста ниже среднего исполняли, в частности, канкан в кандалах.

Что касается Перси Китса, его совершенно приворожила местная знаменитость и звезда, известная бандерша, чьими портретами были оклеены все заборы. Бандерша осуждена была на солидный срок, и, поскольку заботы житейские ныне сняты были с ее вальяжных плеч и переложены на хрупкие плечи начальника тюрьмы, она всецело отдалась пению и пляскам, пользовалась огромным успехом и даже стала эталоном красоты на Произвольном; с ее не то чтобы очень легкой руки истинная красавица обязана была теперь обладать изрядным слоем жира и грима. Газеты и обыватели называли свою любимицу Наша Крошка. Нелишне заметить, что первые десять лет тюремного заключения ко времени прибытия первопроходцев звезда успешно отбыла.

Накануне отплытия флотилии, исполнив свой последний шлягер «Я совершеннолетняя и абсолютнозимняя», Наша Крошка обратилась к сидящему в зале Перси Китсу со сцены:

— Ну и сука же ты будешь, Перси, если отвалишь, не написав про меня ни одной блядской строчки в рифму!..

Зал неистово аплодировал.

Перси Китс плакал, бросал на сцену орхидеи и, вытирая скупые слезы манишкой, приговаривал:

— Сукой буду…

XVII. Родственники

Люверс вышел из гальюна потрясенный прочтенной там газетной статьей. Вообще-то, он был ярым противником замены туалетной бумаги газетами и всегда говорил, что какое уж там уважение к правительству, если лицом министра можно сделать то-то и то-то; но в данном случае почерпнутый печатный материал его очень взволновал.

Обратившись к своей обезьяне, он сказал:

— Фанни, а ведь мы с тобой, оказывается, родственники!..

«Как бы не так!» — подумала обезьяна и почесала в затылке. Плечами пожимать она не умела.

XVIII. Инки из инкунабулы

В больших современных городах-мегаполисах — все дома тоже современные: бетон, стекло, металл, интерстиль. Кафе от морга, церковь от сауны, офис от оранжереи отличить невозможно. По причине интерстиля Джеймс и Джойс однажды вместо борделя забрели в музей. Поначалу они решили, что попали в суперэлитарный новомодный бордель. Но зале эдак на пятом поняли свою ошибку. Весьма разочарованные, они — не отступать же — пошли бродить по музею.

— Видишь вон тот талмуд? — спросил Джеймс.

— Само собой, — отвечал Джойс.

— И что это?

— Должно быть, экспонат.

— Нет, как он называется? — не отставал Джеймс.

— Да иди ты, братец, — ответил Джойс.

— Ин-ку-на-бу-ла.

— Откуда ты знаешь? — спросил потрясенный познаниями брата Джойс.

— Читал в газете, — честно сказал Джеймс.

Они разглядывали рукопись.

— Если долго смотреть в середину хреновины на левой странице, а потом как бы отправиться погулять, — ну, взгляд переводя, — по начинающейся в самой серединке спирали, — попадешь в подземелье, где находилось святилище инков. Древняя магия. Так было написано в статье. Ой, Джойс, где ты?!

Джойс свалился прямехонько на грандиозную каменюку и огляделся. Оглядывался он не особо внимательно, потому что отшиб себе зад, и не очень долго, потому что на него налетели несколько амбалов в полохалах из мешковины, с раскрашенными рожами и с перьями в волосах, сорвали с него рубашку, уложили его на каменюку, снабженную небольшой выемкой, и плюхнули сверху еще три камешка, захватившие Джойсу шею и плечи, придавившие живот и ноги. Камни были подогнаны и к человеку, и друг к другу точнехонько. Джойс не мог пошевелиться. Вскорости рядом с ним в таком же положении был уложен Джеймс.

Потолок огромной пещеры, освещенной кострами, позволял видеть все происходящее, как в зеркале, поскольку инкрустирован был сверкающими листами из золота и серебра. Скосив глаза влево, Джойс заметил висящие под потолком мумии, видимо, помаленьку вялящиеся над грандиозным костерком, расположенным под мумиями на полу пещеры. Группа людей приблизилась к обездвиженным братьям. Люди заговорили на непонятном языке, и тут же к ушам братьев прильнули то ли змейки-наушницы, то ли ящерки и залопотали, запереводили кое-как, как умели:

— Уайна-Пикчу Мачу-Пикчу Уайна-Марка призываем вас в свидетели чуда Куско-Теласко и готовимся освятить новый Солнечный Камень принеся на нем в жертву тебе о Виракочи двух неизвестно откуда взявшихся жертвенных козлов а что ж они такие одинаковые да бледнолицые все на одно лицо а вдруг это опять архонты-лазутчики из будущего не все ли равно лишь бы не забулдыги чтобы печень была качественная без цирроза Хуайна Капак ох и повезло нам кореши вместо одного сердца нам предстоит увидеть два Титикака Попокатепетль ура-ура сома-сома!

— Они вырежут у нас сердце и печень, — шепнул Джеймс, — такое у них жертвоприношение, об этом тоже было написано в газете.

— Шел бы ты со своей газетой, — отвечал Джойс.

— Но сначала напоят нас дурилкой из вареных мухоморов и шампиньонов, — не унимался Джеймс, — чтобы мы были под балдой и не вопили, а пели.

— Ты лучше послушай это гнусное «вжик-вжик».

— Палач точит обсидиановый жертвенный нож, осыпанный бриллиантами, — бойко сообщил Джеймс.

— Смотри наверх! смотри наверх! прямо над нами!

Прямо над ними красовалось на потолке золотое солнце с изумрудно-бирюзовыми глазами, в волосах солнца братья увидели ту же эмблему со спиралью, что и в инкунабуле.

Палач неспешно приближался вкупе со жрецом, несшим керамическую чашу с дымящимся отваром.

— Быстрее! Начинай! начинай со внешнего конца хвоста спирали, вали к центру, только глаз не отводи, я за тобой, может, успеем.

Братья оказались в музее почти одновременно, голые до пояса, взмокшие и взъерошенные. Перед ними в витрине лежали керамическая чаша и обсидиановый нож.

— А в газете не написали, что к жертвенному камню человека приделывали с помощью трех эргономичных камней, — сказал Джеймс, — там…

— Как Василий говорит, — отозвался Джеймс, — «Узнаю брата Колю!» Всем ты хорош, братец, одна у тебя есть привычка паскудная: газеты читать.

К ним приближалась музейная работница. «Молодые люди, оденьтесь, — сказала она, — у нас не бордель.»

— Знаем! — отвечали Джеймс и Джойс.

XIX. Фэнтези

Британия как-то раз выловил из воды русалку размером со щуку средней руки, очень растрогался, назвал ее Фэнтези, купил ей на одном из обитаемых островов большой аквариум, и месяц держал Фэнтези при себе. Каково же было удивление моряков, когда после полуденных склянок на палубу выскочил Британия с аквариумом в руках, каковой и фуганул за борт вместе с содержимым, то есть с Фэнтези, верещавшей напропалую, пока аквариум описывал в воздухе большую дугу, и замолкнувшей, едва он плюхнулся в воду.

— «И за борт ее бросает в надлежащую волну», — запел Перси Китс.

— В набежавшую, — поправил Василий. — Чем она тебе помешала, русалка-то?

— Достала она меня, — сказал Британия. — Уж очень влюблена в меня была, кошка похотливая. Так верещала, так выгиналась передо мной за стеклом, сил нет. Все хотела, чтобы я с ней сношался.

— Ну, и сношался бы, — сказал Перси Китс.

— Ты в своем уме? Она ведь мне не в габарит. Это все равно что с дошкольницей сношаться. Не, по-честному, дело не в габарите. Дело в том, что я патологию не люблю. Ведь это полнейшая патология: переть на судне по акватории с аквариумом на борту!

Дизи хлопнул Британию по плечу:

— Слушай, а ты ведь настоящий философ! То ли ты солипсист, то ли экзистенциалист, то ли прагматик.

— Не смей меня обзывать, — сказал Британия, побагровев, — сукин ты сын. Ежели ты такой грамотей, думаешь, тебе все позволено?

XX. Звездные войны

Выйдя под звездным небом по нужде (как назло, в ту ночь всех разбирало одновременно, видимо, из-за пива и из-за порнофильма по видику), моряки наблюдали на ост-ост-зюйде натуральный звездный дождь на небольшом кусочке неба.

— Чего это они? — спросил Василий, имея в виду светила. — Метеоритный поток у них там или метеорный ливень?

— У них там звездные войны, — сказал Джеймс.

— Как звезданут хреномётом по звезде, — и звездец, — подтвердил Джойс.

«Звезданул бы я тебя, протуберанец фигов, — подумал принявший телепатему хренометчик из дальней галактики, — да и солнечную систему твою с тобой заодно, мало бы вам не было, суки двуногие, ваше счастье, что мне не до вас».

Может, он бы передумал, и мало бы не было, да его вместе с его хренометом аннигилировал мощный вражеский хрононосец с двумя моностопами, тремя полиглотами и одним всюем на борту.

— За что они, интересно, воюют? — спросил Василий.

— Все воюют за родину, — убежденно сказал Британия.

— Говорят, некоторые инопланетяне поголовно одного среднего пола и не рождаются, а почкуются, — заметил Джеймс.

— Какая же у них тогда родина, если они не рождаются? — спросил Джойс.

— Во-первых, — сказал назидательно Дизи, — про почкование придумали педики из женоненавистничества и личного бесплодия, никакого почкования нет и быть не может; а во-вторых, где отпочковался, там и родина.

— А в-третьих? — спросил Василий.

— Я диалектик, — гордо сказал Дизи, застегивая ширинку, — признаю только «во-первых» и «во-вторых».

«Звезданул бы я тебя лично, во-первых, — подумал всюй из хрононосца, — и твою тупую планету, во-вторых, да назначение мое во Вселенной другое. Как это — нет никакого почкования? Все есть, и почкование, и деление, и сепуление, олух одноразовый одноклеточный!»

И тут зазвенел у Дизи в ушах неведомый нездешний невнятный гимн с абсурдопереводом:

XXI. Сцилла

Близнецы были чрезвычайно любопытны, даже и не в квадрате, а в неопределимой степени. Всем членам команды запрещено было капитаном соваться к Сцилле с Харибдою; естественно, Джеймс и Джойс незамедлительно отправились туда вплавь. Три судна, стоящие на якоре, были уже еле видны, когда братья ступили на гальку низкого бережка Сциллы, и тут же услышали выкрики, сопровождаемые звоном клинков на высоком берегу, куда они тут же по скалистой узкой тропке и взобрались; особо, впрочем, поначалу не высовывались.

На обоих фехтующих надеты были тривиальные фехтовальные маски; болельщики пребывали в густых вуалях либо накомарниках, болельщицы в паранджах. Происходящее напоминало не поединок, а тренировку.

— Туше! — вскричал Джеймс.

Сражающиеся замерли.

— Хукеры-нукеры! — вскричал судья. — Бежим, собратья-старообрядцы! Нас выследили!

Подхватив рапиры, придерживая длинные одеяния свои, неведомые собратья исчезли в чаще, кусты сомкнулись за ними, и наступила тишина.

— Пошли налево.

— Лучше направо.

— Стойте и не двигайтесь, — раздался сзади безапелляционный голос.

Пред братьями предстал молодой человек с красными глазами, двумя стрелялками экзотической формы, в двурогом шлеме с петушиным гребнем, в алых сапожках на каблучках. В обтягивающем его переливающемся всеми цветами радуги одеянии имелась некая странность: горло было закрыто, рукава ниже запястий, зато причинные места и зад обнажены. Позже братья смогли убедиться, что у всех жителей Сциллы, именуемой ими Эмбрионом Империи, сия деталь костюма, то бишь ее отсутствие, считалась обязательной независимо от возраста и пола, не было ее только у старообрядцев, преследуемых и прячущихся.

— Вы находитесь на берегах Эмбриона Империи. Скоро все континенты, вонючие государства, сраные острова и полуострова сольются в Империю и начнется благоденствие.

— Ты кто? — спросили близнецы дуэтом.

— Я Повелитель Вселенной, — скромно отвечал юноша, поигрывая стрелялками. — А вас как зовут, падлы?

— От падлы слышим! — воскликнули братья, и, получив по несмертельному предупредительному заряду в лоб, отвечали:

— Джеймс.

— Джойс.

— Ё! — возопил Повелитель Вселенной. — Моё ё!

И доверил мобильнику заповедные слова:

— Гей, хукеры-нукеры, хуйвейбей!

Пока из-за каждого куста выскакивали хукеры-нукеры, исполняя свои половецкие пляски и выкрикивая: «Наши мобильники лучшие в мире, прочие топим в сортире!» — обладатель лучшего в мире телефона и Вселенной поинтересовался:

— Англичане? Американцы?

— И то, и то! — гордо ответствовали братья.

— Ненавижу! Ненавижу! — завизжал юноша, топая алыми сапожками. — Ненавижу всех! Кроме эмбрионо-вселенцев! Сейчас казним этих незваных гостей на площади!

Пока вели братьев по острову, повидали они обнимающихся и целующихся женщин (в чадрах проделаны были дыры для еды и поцелуев; некоторые через эти функциональные отверстия показывали пленникам языки), а также ходящих под ручку парами молодых людей в вуалетках.

— Может, мы не туда заплыли, и это Лесбос? — предположил Джеймс.

— А дети-то откуда? — спросил Джойс.

— Искусственное осеменение, — отвечал следующий за арестованными и приговоренными Повелитель. — Из пробирки дети. От прихотей природы не зависим. Давно на нее положили с прибором.

Тут ввели пленников в шатер властителя, с западной стороны сшитый из камуфляжного брезента, с восточной — из брезентовой парчи, уснащенной звездами, орнаментами и изречениями, то есть строками санкретического алфавита. В левом углу шатра сияла гора золота и драгоценностей, в правом углу возле компьютера возвышалась внушительная пирамида пронумерованных черепов.

Повелитель снял рогатый шлем, плюнул на череп номер пять и надел осыпанную бриллиантами кепку, при этом вызвал по лучшему в мире мобильнику Старую Юнгу и Княжну Джаваху.

Вошли, виляя голыми задами, два трансвестита, молодой и старый. Старый, кажется, исполнял роль палача, а молодому велено было отправиться к компьютеру и объявить, что в Час Тянитолкая состоится на площади казнь номер восемь двух пришлых врагов Сердца Империи, а после казни — турнир в стихах сторонников подтяжки ягодиц и ревнителей силикона.

Тут зазвенели на столе фужеры и рюмки, закричали и запрыгали игрушки, завибрировали мобили.

Ходуном ходил шатер. Земля тряслась.

С криками ужаса бежали из шатра, метались по площади.

— К берегу, братец! — крикнул Джойс.

Между Сциллой и Харибдой плыл древний серый трехтрубный крейсер.

И когда Сцилла совершила прыжок навстречу сестре, сдавили они с Харибдой ненавистную крейсерову тушу, и оба острова с добычей ушли под воду, братья прыгнули во вскипающую волну и поплыли к еле видным вдали бригантине, гребентине и баркентине.

— Эй, братишки! — послышался знакомый голос. — У нас как раз двух гребцов не хватает, вас-то и надеялись подцепить, не будь я старый Дизи.

В шлюпке сидели нелегальные экскурсанты на Харибду.

XXII. Харибда

Рассказав про Сциллу, братья выслушали рассказ про ее близняшку.

— Харибда, ребятки, — молвил Дизи, — за сотни веков, как и ее сеструха, сменила сотни названий; впрочем, кто считал? Только что называлась она ТТ, в переводе ТехноТриллер. На ней наличествовали: два хрена на разных оконечностях острова, оба тронутые изобретатели (один совсем шизо, второй так, с придурью), местные жители посередке (все до единого бессмертные, их изобретатели своими разнообразными гениальными изобретениями травили, а потом оживляли для продолжения сюжета), киношники, снимавшие всякие спецэффекты, взрывы, лазеры-мазеры, хронобукеры-хроношмукеры, прочую хренотень, а также надзиратели типа полицейских с надписью на униформе «ТТ».

— А зачем надзиратели? — спросил Джеймс.

— Чтобы никто с острова не свалил, для обеспечения нон-стоп эффекта.

Джеймс сидел на левом борту и плюнул через левое плечо, а Джойсу пришлось плевать через правое.

— И что же теперь будет со Сциллой и Харибдой? — спросил Джойс.

— А ничего. Полежат на дне несколько недель или лет, как понравится, мертвецов съедят рыбы, все смоет подводное течение Мойстрим, острова поднимутся на поверхность в первозданном виде, сплошная зелень, да и начнется что-нибудь новенькое. Потому что, дети мои, все меняется и все течет.

С этими словами негр пошел на корму и помочился.

XXIII. Кочегар

В ближайшем порту на борт гребентины взят был новый кочегар. Звали его Старина Ник. Он отрекомендовался специалистом по машинам и грозился привести по совместительству машинные отделения флотилии в полный ажур.

Его лодчонка сновала от бригантины к баркентине, от баркентины к гребентине и обратно целыми днями.

Однажды Дизи вместо своего сундучка открыл сундучок кочегара и обнаружил, что сундучок набит часами всех видов, времен и мастей, от будильников до брегетов. Может, расскажи он кому о содержимом сундучка, кочегар с сундучком вместе был бы списан на берег, но Дизи по причине гибели Окассена и Николетты давно не слушал арий из опер и не плясал самбу, отчего впал в глубокую задумчивость и забывчивость.

Кочегар же под шумок поменял в машинных отделениях трех судов двигатели на машины времени.

Настала минута отплытия.

— Полный вперед! — приказал капитан на гребентине.

— Полный вперед! — раздалось с капитанского мостика на бригантине.

— Полный вперед! — словно эхо отозвалось на баркентине.

И все три судна, «Авось», «Небось» и «Тотчас», нарастив скорость, перешли из пространства во время под адский хохоток кочегара.

— Примите поздравления! — сказал критик режиссеру, помахивая щупальцами. — Это неподражаемо! А главное — совершеннейшая документальность и историческая точность! Никто так не вжился в жизнь землян, как вы. Вы — лучший голографорежиссер планеты.

— Таков уж мой принцип, — сказал режиссер, оттопыривая жабры; в речи его заметны были некоторые терранизмы и легкий земной акцент, — истина и ничего кроме истины. Нагой реалистизм и ни фиты имажинаторства. На том лежали, на том и лежать будем!