Хайо, адотворец

Шесть 水神様

– Эй ты! – Хайо разбудил окрик женщины, внезапно показавшейся на пороге хижины. Она даже успела проснуться нормально – и поймать брошенную в нее лопату, чтобы Мансаку не стал единственным оставшимся в живых отпрыском рода Хакай. – Некогда спать! Нам нужны руки!

Дикий дождь перестал, уступив место желтоватому вечернему свету. Из домов выбирались люди, доставая уборочный инвентарь из скрытых кладовок прямо в стенах. Жители Оногоро привычными жестами передавали друг другу швабры и складные тачки, убирая изгаженные волею богов улицы.

Точно. Хайо же теперь жительница Оногоро, с божьего позволения. Придется соответствовать. Она обвязала лицо платком и принялась сваливать требуху в тачки.

Однообразие склизкой вонючей возни позволило ее мыслям проясниться. Она отпустила Нацуами в дождь, ну и что с того? Хайо – адотворец из рода Хакай. Раз уж адотворческая эн связала ее с письмом Дзуна и Нацуами, то получается, что все они теперь часть одной паутинки, скрепленной смертью Дзуна. Нацуами никуда от нее не денется.

Хайо прислушалась к разговорам вокруг. Подобралась поближе к группе местных торговцев и их постоянных покупателей, стала грести лопатой грязь вместе с ними.

– Прошу прощения, – обратилась она. К ней обернулись. – Я кое-кого здесь искала перед дождем. Вы не видели случайно долговязого парня – со шрамами по всему телу и длиннющими волосами… – Она изобразила руками нечто вроде хаотичной кучи водорослей. – Он сказал, что приходит сюда примерно раз в неделю, проверяет хижину посланий.

– Большой, в шрамах и патлатый? – местные переглянулись, пошушукались. Потом какой-то старик сказал:

– Может, вы про новенького мордоворота из шайки Охне – Куматаро Мясобоя?

– Нет, он другой… – Хайо напрягла мозг. – Скорее крупный олень, нежели медведь.

Опять шушуканье и голос старика:

– Простите, девушка, такие нам не встречались.

– Ничего, – быстро ответила Хайо. Нацуами не преувеличивал, когда сказал, что с эн у него не клеится. Человек с такой внешностью обычно запоминается надолго. – А юноша примерно моего роста, в хакама и рубашке с высоким воротником не попадался? Он должен был заходить в хижину посланий не далее как вчера. Мог еще лицо прикрыть.

Старик почесал затылок:

– Газетой?

– Да! Вы его видели?

– Так он выходил из хижины вчера, за полчаса до полудня. Шатался как пьяный.

А через сорок минут Дзун оказался на мосту Син-Кагурадза. Вряд ли он куда-то сворачивал по пути.

– Вам больше ничего не показалось странным?

– Много чего. Та же газета, например. А еще у него на груди был талисман приватности – такие носят в Онмёрё, чтобы боги не лезли в их дела. Но у того парня он был совсем потертый, бесполезный. У него явно были проблемы с богами, так что я не стал его трогать. – Старик оперся на лопату. – А вы, любезная, сотрудница Онмёрё, только в гражданском?

– Я адотворец.

– А, складотворец. Это хорошо, это полезно. На фестивале очищения от меток все должно быть ладно-складно. Что ж, складотворец, если ты по личным причинам интересуешься своим другом, то я думаю, что с такими друзьями надо разорвать любую эн. – Он подвинул тачку к Хайо, чтобы она могла вывалить собранную на лопату требуху. – Пусть лучше с ним разбираются в Онмёрё. Это их работа, в конце концов, – следить, чтобы отношения между богами и людьми были спокойными, спокойными и ровными.

– Да только в Онмёрё даже с прогнозами погоды уже не справляются, разве нет? О сегодняшнем кишкопаде ни слова не было, – проворчала женщина, которая разбудила Хайо. – А что же с теми «инвестициями в новые технологии меткопрогнозирования»? Об этом писали все газеты после Падения Трех тысяч троих.

Старик кивнул:

– Точно. Если еще один бог совершит такое же падение, нас тоже вряд ли предупредят.

– Что за Падение Трех тысяч троих?

Все лопаты замерли.

Потом в ухе у Хайо прогудело:

– Я сам наведу порядок. Ну-ка! – На Хайо накатила вдруг такая легкость, словно она превратилась в желудь, упала в реку, и теперь вода несла ее, покачивая на поверхности. – Уборка окончена!

На лоб Хайо упала капля. Нет, не слизь – на этот раз пошел обычный дождь. Вот вторая капля, вот еще одна, и еще – пока всех не накрыло сияющим ливнем, льющимся с безоблачного неба.

Оставшаяся грязь сползла с тротуара, размокшая требуха потекла ручьями.

– Благодарим тебя, Волноходец, – сказала женщина, падая на колени в глубоком поклоне, и остальные последовали за ней. Старику тоже помогли склониться. – Футиха-но-Утанами-Томи-но-Микото, благодарим!

Вода заплясала:

– Всегда пожалуйста.

Женщина забрала у Хайо лопату:

– Ступай, милая. И береги себя.

– Ну что, дорогуша, давай теперь поболтаем с тобой? Может, свернем… вон туда? – В поле зрения Хайо показалась клешня, указывая вправо. Хайо перевела взгляд на плечо – там сидел маленький голубой крабик.

И в тот же миг полновесно ощутилось чье-то присутствие – совсем не так, как рядом с Нацуами. Крабик был только крошечной вершиной циклопического айсберга.

– Как богу будет угодно, – почтительно сказала она.

– Зачем же так подобострастно? Ты все-таки адотворец. – Ножки краба кольнули шею. – Разреши представиться: я Волноходец, старший из Богов воды. Я создаю дождь, исцеляю, я связан с кровью в твоих жилах и слежу за морями в недрах. Оногоро пьет воду из наполненных мною дождевых бочек и из нее же готовит синшу. Метки, болезни, проклятия – моя отдельная сфера интересов. Зови меня Футиха, если тебе нужно особое внимание, и Волноходцем – если не нужно. А как тебя звать, дорогуша? Назови свое имя, адотворец.

У Хайо защипало в носу и на губах, словно она вдохнула молнию.

– Хайо Хакай, Волноходец.

– Хайо-тян. М-м-м, в твоем имени слышится плеск воды. Мне нравится. – Что-то невидимое погладило Хайо по голове. Кончики волос приподнялись. – Что ж, ты спрашивала про Падение Трех тысяч троих… – Краб задумчиво потрогал свое ротовое отверстие. Хайо шагала в ту сторону, куда он велел. – С тех пор прошло три года, но мы все – и люди, и боги – помним его, будто это было вчера. Падение Трех тысяч троих, дорогуша, было последним ниспадением в истории Оногоро.

Нацуами рассказывал про «падение», но тут речь шла, похоже, о чем-то другом.

– Что такое ниспадение?

– Это когда бог набирает столько меток, что падает слишком глубоко – так, что его уже не вернуть. Он перестает быть просто «диким» богом. Он становится богом разрушения, – ответил краб. – В ту ночь погибли три тысячи три человека.

– Сколько?!

– Представь себе!

Сейчас налево, дорогуша. Да, об этом не расскажут на материке. Жителей Оногоро сдерживает проклятие печати молчания. Кошмар! – Краб рассказывал так, словно речь шла о скандале, а не о трагедии. – Такое, конечно, не для посторонних ушей. Очень компрометирующая информация.

– И ничто не предвещало этого падения? – удивилась Хайо.

– Нет. В атмосфере не было ни одного необычного признака метки. Все как всегда. Он упал, необратимо, – вот и все, что мы знаем.

– А что случилось с тем богом?

– Мы убили его, – ответил краб. – Я, Полевица и Урожайник – мы, Боги Столпов. Наш долг – оберегать сообщество Оногоро. Мы втроем сражались против того бога, уничтожили его храмы, стерли его духовное имя и его самого из этого мира.

– Но ведь его сторонники помнят это имя и могут вернуть его к жизни?

– Могли бы – если бы он сам их не уничтожил. Те самые три тысячи и еще троих человек. Такое божественное самоубийство. Но когда бог падает, обращаясь к разрушению, становясь арамитама, он забывает, что он бог, как хотелось бы людям, а не просто шторм, или буря, или другие силы природы, которые могут существовать сами по себе, без человеческой мусуи. Здесь тоже налево, потом за угол, там дорожка за лавкой точильщика. – Краб спрыгнул ей в ладони, нежно ткнув кончиками клешней. – А что, на материке совсем не осталось богов Укоку?

– Ни одного.

– А бог Харборлейкса, Отец Разделенный, он принципиально другой?

– Не знаю. Харборлейкс лет тридцать как перестал втюхивать нам своего бога. – Хайо подняла краба поближе к лицу. – Вы, боги, все мне в новинку.

– Но мы не чужие тебе, адотворец, с учетом твоего проклятия. – Хайо было открыла рот для ответа, но краб продолжил: – Кстати, ты расспрашивала людей о долговязом типе, покрытом шрамами, который бродит в округе.

– Нацуами? Ты его знаешь? – встрепенулась Хайо.

– Не надо выкрикивать его имя. Туда, по дорожке, пожалуйста. Любопытно, что ты еще не забыла, как его зовут. – Краб задумчиво потрогал печать адотворца на ее ладони. – Тебе от него нужно что-то конкретное или он… просто тебе интересен?

– Просто интересен, – уверенно ответила Хайо и не солгала.

– Хмм, да, он такой. – Голос краба возле ее уха звучал шорохом мыльной пены. – Подожди три дня, дорогуша. Если за это время ваша с ним эн не разорвется, тогда придется предпринять… меры. Для твоей безопасности.

– А эта эн может… убить меня?

Краб издал какое-то веселое бульканье, что Хайо восприняла как утвердительный ответ.

– Господин Волноходец, куда вы меня ведете?

– А я разве не сказал, что я старший из богов-проклятологов Онмёрё? Ты уже встречалась с моим подчиненным. Со Сжигателем – он один из моих ручьев. Практически сын.

Хайо остановилась. Очищающий дождь Волноходца барабанил вокруг, испаряясь с ее одежды, не успев впитаться в ткань и наполняя воздух нежным туманом.

– Я арестована?

– Глупости. Мне есть чем заняться, кроме как делать за подчиненных их работу. Но я отвечаю за их поведение, и сегодняшние выходки Сжигателя меня совсем не устраивают. Одно дело – огорчиться, что дело пошло наперекосяк, и другое – носиться, полыхая огнем, по всему Хикараку. – Краб свирепо щелкнул клешнями. – Он получит выговор по всей строгости. Прошу принять мои извинения и позволить сопроводить тебя к брату.

– Ты ведешь меня к Мансаку?

– Тсс, поаккуратнее с именами, дорогуша, – предупредил Волноходец, и Хайо не только увидела краба, но и ощутила прикосновение невидимого холодного пальца к губам. – Ты же знаешь: чтобы проклясть человека, нужно знать, как он выглядит и как его зовут. Он прятался от дождя в одном из моих храмов, и я позволил себе отвести его к инфопункту Удзигами. Это… здесь.

Дорожка вывела их на залитую солнцем террасу. Сперва Хайо показалось, что домик, который она приняла за газетный киоск или магазинчик, расписан под зеленую листву, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что он весь покрыт мхом и какими-то вьющимися бобовыми, которые почти закрывали вывеску на фасаде.

А возле него, у телефонной будки, сидел Мансаку и жевал что-то надетое на шпажку. В другой руке он держал половинку онигири и читал разложенный на скамейке журнал.

На плечо Хайо, где прежде сидел краб, легла чья-то рука.

– Пойдем?

Девушка резко обернулась. Теперь Волноходец выглядел как мужчина, одетый в бело-голубую робу храмового служителя. Лицо закрывала полотняная маска, оставляя на всеобщее обозрение улыбку с острыми зубами цвета морской волны. Не успела Хайо ответить, как он уже вел ее к инфопункту.

– Мансаку? – обратился Волноходец. Мансаку вскочил и принялся энергично отряхиваться, заодно уронив журнал. – Вот, привел твою сестренку, водяная коса, как и обещал.

– Благодарю, Волноходец. – На словах «водяная коса» улыбка Мансаку превратилась в гримасу. Не сводя глаз с Волноходца, он схватил Хайо за одежду и подтащил к себе. – Ты, э-э, говорил, что хочешь нас о чем-то спросить?

– Да, раз уж вы оба здесь. – Волноходец уселся на скамейку, которую только что освободил Мансаку, что-то беззаботно мурлыкая себе под нос, потом взял в руки журнал, отводя от них свой взгляд. – Вы были на мосту Син-Кагурадза, когда там умер клиент Сжигателя. Конечно, гибель клиента – это позор. В общем, дело в том, что я покровитель театра Син-Кагурадза. Это прямая обязанность Бога воды, поскольку один из моих предшественников был плотно связан с музыкой и другими видами искусства. И я заметил, что перед смертью этот клиент указал на театр. Может быть, он успел сказать или послать проклятия в адрес самого театра или людей, имеющих к нему отношение? Что-то, что мне стоило бы знать?

Хайо и Мансаку переглянулись. Она вспомнила только протянутую в сторону театра руку Дзуна – как будто он хотел перетащить себя через мост, если бы мог.

Хайо покачала головой:

– Про театр он ничего не говорил.

– Совершенно ничего, – уверенно подтвердил Мансаку. – Он не произнес напоследок ни слова, не посылал проклятий, ничего не говорил ни о театре, ни о театралах, даже ничего драматичного не сказал.

– Ох, неужели? – кривая улыбка Волноходца даже не дрогнула. Он перевернул страничку. Напряжение в воздухе слегка ослабло. – Какое облегчение. Китидзуру-кун и так из неудач не вылезает, и если еще театр… Это что еще такое?!

Он замер, уставившись в журнальный разворот. Хайо вытянула шею и прочла черный заголовок через всю полосу:

– И это называется журналистикой?! – Волноходец провел пальцами по рефлексографии молодой женщины с кудрявыми короткими волосами, улыбающейся прямо в камеру.

Что-то отдаленно задело струны, связанные адотворческой эн. Потому Хайо спросила:

– Кто это?

– Авано Укибаси, наследница синшу-винокурен Укибаси, – произнес он с каким-то особенным теплом. – Говорят, я ее бог-хранитель, но на самом деле это она меня спасла. После войны, когда я был практически никем, маленьким божком в облезлом святилище, она отыскала меня, поделилась с другими моим духовным именем и возродила к жизни. Она мой человек-хранитель, – благоговейно произнес Волноходец, потом сжал губы. – И они еще смеют рассуждать о ее спасении!

Он закрыл журнал, обнаружив на задней стороне обложки талисман, и прищелкнул языком:

– Амулет анонимности! Ну естественно! Чего еще ожидать от жалкой еженедельной газетенки. Трусливые навозные жуки! Ладно, я еще до них доберусь. Мерзкие слухи надо пресекать. Прощайте, адотворец и коса. Уверен, мы еще встретимся, дорогуши. Прошу меня извинить.

Журнал упал на скамейку, где только что сидел Волноходец, а сам он… исчез.