Хэлло, дорогая (СИ)

В последнее время я был в замешательстве, Глядя вслед ускользающей молодости. Словно солнце, ты согреваешь меня, ты делаешь меня моложе, Но иссушаешь, стоит мне приблизиться. Я буду на коленях возле тебя, когда окажусь сломлен.

Наконец-то он начал чувствовать боль. Рана нарывала, и казалось, мышцы спины разрывало на части. Накинув ремень на шею Тейлора Роурка, Хэл поднялся на ноги и поднял его вместе с собой. Тейлор захрипел. Он был высок, но всё же до пола не доставал, когда Хэл взвалил его себе на спину.

— Не трепыхайся, — сказал он ровно. — Тебе жить осталось очень мало. Просто помолись напоследок, вот и всё.

Тейлор задёргался, вывалив язык. Кадык его судорожно пытался проглотить слюну. Он молотил руками и ногами, пытался достать до человека, который ворвался в дом и на его глазах в одно мгновение убил Стейси-Энн — так просто! Тейлор не верил, что всё закончится для него именно сейчас. За что он делает это с ними?! Почему он их убивает?!

Нет, он не умрёт. Этого не может быть.

Подумай, что ты сможешь сделать. Подумай, как сумеешь выбраться. Подумай и сделай это! Ты — хозяин своей жизни. Ты сам — а не этот псих!

— Счастливого тебе Хэллоуина, — сказал Хэл, совершенно безразличный к тому, как Тейлор цеплялся за жизнь, и рванул ремень, пережав его под таким углом, что сломал ему шею.

Тейлор Роурк смолк и обмяк. В глазах его осталось только непонимание — как так? Он всегда был на первых ролях, он всегда был крутым парнем. Он не мог кончить так. А потом, испустив последний вздох — это сделал за него организм и скопившийся в лёгких воздух — замер.

Уже навсегда.

Хэл отпустил его, и Тейлор упал на ковёр, в осколки битого стекла от пивных бутылок. Сняв с его шеи ремень, Хэл тихо произнес:

— Восемь.

Он коснулся груди и слабо помассировал её, затем поморщился. Всё же подонок достал его. Пусть немного, но достал. Хэл шагнул в сторону коридора, желая всё же проверить, что там с сукой Милли — когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд — и посмотрел на лестницу, а затем замер.

За мгновение он забыл обо всём.

Там, вцепившись в перила, стояла Конни. Она была в чёрном: Хэл с трудом мог сказать, во что она одета. Он почти перестал видеть что-либо, кроме её лица. Всё, что мог — просто пересчитать про себя убитых, как это делал всегда, чтобы никого не упустить.

Чтобы нигде не подставиться.

Чтобы сбросить оцепенение, потому что теперь ему предстоит разобраться с ней.

Конни скользила взглядом по телам тех людей, которых хорошо знала. Внутри неё зародился огромный страх — такой, которого она прежде никогда не знала. Она не ожидала от себя таких эмоций.

Ребята жили, говорили, дышали ещё несколько минут назад. Она могла относиться к ним, как угодно. С кем-то враждовала, с кем-то дружила — но они были живы, а теперь, изувеченные, оказались мертвы. Так быстро, так внезапно! В то время, как она поднялась на второй этаж, выпила в ванной комнате таблетку аспирина, чтобы унять сильную головную боль, и прикрыла глаза, что-то случилось здесь, внизу — и она хорошо знала, что именно.

Пришёл Мистер Буги. И Хэл Оуэн, человек, которого она любила.

Его взгляд она не узнавала. Это были глаза чужие и жестокие, не те, которые она так хорошо изучила. В них не было ни капли милосердия. Ничего тёплого. Конни терзалась вопросом столько часов — как поведёт себя, когда увидит Хэла здесь? Что сделает, если он ворвётся в её дом и сотворит нечто столь ужасное?

Музыка гремела. Хэл подошёл к колонке, сделал её тише. Затем сделал шаг к Конни.

Он ничего не сказал, но по лицу понял, что произойдёт дальше, и рванул к ней прежде, чем она бросилась бежать наверх.

Он убил уже восьмерых. Девятой была Милли. А десятой станет она.

2

Дом бабушки Терезы Констанс действительно очень любила, но не настолько, чтобы смириться с тем, чтобы здесь умереть. Перепрыгивая через ступеньку, она забежала на второй этаж и потеряла пару секунд, в панике думая, куда бежать. Здесь было две спальни, ванная и люк, ведущий на чердак, куда соваться совершенно глупо — зачем заманивать себя в ловушку, откуда нет выхода?

«Остановись и попробуй сделать это. Поговори с ним» — шепнуло что-то внутри Конни, но она вспомнила страшные глаза Хэла, которые не выражали абсолютно ничего, кроме холода, и Стейси-Энн — она лежала со свёрнутой шеей на ковре у неё в гостиной. У неё, у Конни! Можно было сколь угодно долго рассуждать о том, что она сделала бы, до того, пока она лицом к лицу не столкнулась со смертью. Конни нырнула в спальню Милли и Сондре. Прежде она принадлежала бабушке.

«Где они? — лихорадочно подумала Конни, заперев дверь на защёлку и отступив к кровати. — Неужели он убил и их?».

Пока она увидела только тела Тейлора и Стейси, и ей хватило этого, чтобы понять одно: она может присоединиться к ним, притом очень скоро.

«Ты же так хотела потолковать с ним по душам» — продолжил внутренний голосок не без ехидства.

Похоже, скорее он сам потолкует с ней.

— Конни, — услышала она его голос и сжалась, спрятавшись за кровать.

Боже, куда бежать? Может, выбраться через окно? Она осторожно подошла к нему и потянула старую раму наверх, но та поддалась не сразу, и Констанс только занозила пальцы.

— Конни, — голос всё приближался. — Выходи. Пожалуйста.

Он, конечно, прекрасно знал, где она прячется. Остановившись напротив единственной запертой двери, Хэл продолжил:

— Ты что, полагаешь, я могу сделать тебе плохо, тыковка?

Она закрыла лицо руками, всхлипнула. Затем снова и снова потянула раму, но та просто не поддавалась. Она всегда открывалась очень туго. Пальцы у Конни дрожали, ей хотелось оказаться прямо сейчас в другом месте, в безопасном месте, в месте, где человек, которого ты любишь, не убивает других людей.

— Конни, — в голосе прорезались первые зловещие нотки. — Будет лучше, если ты откроешь дверь сама. Конни?

Она встрепенулась и, перебравшись через кровать, стремительно распахнула шкаф, роясь в вещах двух кузин. Может быть, ей удастся найти что-нибудь полезное? В сумке Сондры совсем ничего не было, но у Милли…

У Милли в спортивном пустом рюкзаке, во внутреннем кармашке, оказался мультитул. Сжав его в кулаке, Констанс развернулась к двери и выкрикнула:

— Перестань, Хэл, прошу. Я не открою.

— Что же так? — вкрадчиво спросил он. Конни взглянула на тень под дверью, заслонявшую свет в коридоре. Она прошла вправо. Затем влево. Почти как хищник в вольере, мечущийся напротив входа в клетку с навесным замком. — Конни, ты могла что-то понять совсем неправильно. Я не желаю тебе зла.

Она сглотнула, повозилась с мультитулом размером с её указательный палец — и нашла маленькое лезвие перочинного ножа.

— Конни, милая. Открой. Я беспокоюсь за тебя.

Слышать это было больно. Сжав на коленях шёлк и согнувшись пополам, словно её ударили под дых, Конни бесшумно расплакалась, некрасиво кривя лицо. Всё, о чём теперь она могла думать — что будет дальше и как скоро это кончится.

— Я начинаю терять терпение, — сказал Хэл. — Я считаю до трёх.

Но он не стал считать. Он врезал в дверь ногой, с такой силой, что она сотряслась, и замок едва выдержал. Конни, расплакавшись, отступила к стене, встав в углу и быстро спрятав ножик в ботинок — будто он ей поможет!

Второй удар заставил дверь распахнуться.

Хэл стоял на пороге, огромный и дьявольски злой. Конни только тогда заметила, что он был странно бледен. Задрожав, она вжалась в стену спиной, но не сумела проронить ни слова — даже когда Хэл медленно подошёл к ней.

Она могла ожидать чего угодно и сгруппировалась, словно перед ударом… но Хэл Оуэн только протянул ей руку и сказал:

— Мне удалось приехать немного раньше на Хэллоуин. Сюрприз, детка. Иди сюда.

Конни оцепенела. Глядя на него, подмечала одежду, испачканную в крови, и брызги крови на его лице. Сердце билось с такой странной болью, точно у неё в груди защемило мышцу, и стало невыносимо дышать. Хэл поманил её, не опуская руки.

— Давай, тыковка, не бойся. Ну?

Она сама не поняла, как удалось сделать первый шаг и вцепиться в его ладонь. Затем Конни просто завалилась вперёд. Она плохо соображала, как так вышло, но Хэл обнял её и пригрудил, растерев обнажённое плечо:

— Вот так. Ты правда думала, что я приду тебя расчленять вот здесь?

Конни едва не пошутила — нет, в другом месте ты тоже вполне можешь это сделать, но её охватила дрожь. Хэл смутился.

— Тебе нехорошо?

— Да, — тяжело сглотнув, прошептала она.

— Что такое? Ты не в порядке, детка. Пойдём вниз, о’кей? Пойдём.

Они прошли по коридору, и всё это время Хэл обнимал её. Спустились по лестнице. Конни отвела взгляд от Тейлора и Стейси, но увидела лежавшую в коридоре Милли — а затем, возле кухни, Джоша. Губы у Конни дрогнули, расплылись в уродливой, кривой гримасе. Она зарыдала так испуганно и отчаянно, что Хэл только теснее прижал её к себе.

— Знаешь, если тебе будет легче, то можешь на них не смотреть, — посоветовал он.

Они прошли на кухню, и Конни остолбенела. Там, возле холодильника, к стене был пришпилен мёртвый Карл. Глаза его оказались открыты, кровь заливала шею и грудь. Нож вошёл ему прямо под подбородком.

«С какой силой нужно было это сделать, чтобы подвесить его вот так» — с содроганием подумала Конни.

Хэл заторопился повернуть её спиной к мертвецу, но Конни уже увидела его — и стереть из памяти не могла. Хэл немного наклонился к ней и ласково спросил:

— Воды? Содовой? Чего тебе налить?

— Содовой, — промямлила Конни. — Иначе меня вырвет.

— Это бывает. От стресса. Все болезни от стресса, тыковка.

Он потянулся за банкой «Спрайта», уже открытой кем-то, и молча понаблюдал, как Конни сунула её под свою чёрную вуаль и начала пить. Хэл улыбнулся.

— Тыковка, ты прямо как невеста нынче. Дай-ка я это уберу, тебе будет полегче.

— А это и есть костюм невесты, — дрожа, сказала Конни и запнулась, когда Хэл поднял её вуаль.

Он убрал её жестом жениха у алтаря, открывшего лицо своей наречённой, и коснулся её щеки.

— Теперь тебе лучше? — спросил он едва не заботливо.

Конни вздрогнула. Смутилась. Её охватило странное, обманчивое чувство покоя — но она хорошо помнила о трупах в кухне и гостиной, и только кивнула.

— Теперь нам можно и поговорить, — заметил Хэл и сжал её плечо, как вдруг, поморщившись, слегка согнулся.

— Что с тобой? — резко спросила Конни.

— Разговор немного отложим, хорошо? — невесело хмыкнул он. — Скажи, есть у тебя аптечка?

— Да. — Она указала на высокий шкаф. — Вон там.

Её охватило смятение.

— Прошу, достань ты, — попросил он. — Я не могу потянуться, очень больно.

— Что случилось?

Вместо ответа он просто повернулся к ней спиной, расстегнул и снял рубашку, осталось только в нательной майке. Конни застыла. Вся его лопатка была залита кровью.

— Не бледней, — сказал Хэл. — Всё в порядке, жить буду.

— Кто это сделал? — она шумно сглотнула.

— Твой дружок. Наверное, знаешь такого? Тейлор, кажется.

— Да, — поджала губы Конни. — Знаю.

— Ну он и дурак. Скажи, крови много?

— Я не знаю… кажется, да.

Хэл покачал головой и терпеливо продолжил:

— Возьми бинт. Сделай из него тампон. Есть пластыри?

— Я не знаю! — занервничала Конни. Хэл погладил её по руке.

— Не паникуй. Я присяду, неси всё сюда.

Руки её дрожали, когда она достала и открыла скудную аптечку — в ней и были разве что бинт, перекись водорода, жаропонижающее и упаковка золпидема. Вот же набор! Пластыри там, к счастью, тоже оказались.

— Это пойдёт, — сказал Хэл и взял перекись. — Да… как раз сгодится.

— Я помогу.

Конни забрала флакон, пропитав им кусочек бинта. Хэл с трудом поднял майку.

— Оставь её, — сказала Конни. — Потом застираю кровь.

Почему-то Хэл опустил глаза.

Конни промыла рану из узкого горлышка, прямо из флакона с перекисью — сосредоточенная и спокойная. Хэл устало сгорбился на стуле, стиснув руки: было больно, очень больно, и ломило мышцу. Скорее всего, Тейлор попал именно в неё.

— Чем это? — сухо проронила Конни.

— Ножом, — словно это было обычным делом, сказал Хэл. — С кухни.

— Ясно.

Она тампонировала рану и в замешательстве взяла бинт, не зная, как лучше сделать повязку. Хэл заметил, немного повернув голову:

— Просто закрой сверху широким квадратом из бинта и закрепи пластырем. Всё в порядке, этого будет достаточно.

Она так и сделала, всё ещё не веря тому, что это происходит в самом деле. В глазах всё плыло. Руки дрожали.

«Нужно найти способ и позвонить в полицию. Нужно обо всём сообщить» — подумала Конни, вспомнив, что её телефон лежал в ящике туалетного столика. Затем она подумала, что тогда будет с Хэлом, и отказалась от этой мысли с пугающей ясностью.

Закончив с обработкой раны, она вслушалась в тишину дома и неловко спросила:

— Они все мертвы?

Он удивился тому, что она осмелилась сказать это вслух. Он всё думал, как это случится. Оказалось, очень даже просто.

— Да.

— Хорошо.

Хорошо? Хэл повернул к ней голову, задумчиво сощурился, и они встретились взглядами. В её глазах была странная пелена, которая делала их задумчивыми, но полными непонятной ему решимости. Никто и никогда прежде на него так не смотрел, и по его загривку пробежала дрожь.

— И тебе больше нечего мне сказать? Ты ничего не хочешь спросить?

— Например? — едва слышно промолвила она.

— Например… зачем я это сделал?

⛓️ Hurts Like Hell (male) — Fleurie ⛓️

Она легонько касалась его спины, обдумывая ответ. На руках осталась его кровь. Конни посмотрела на них и ощутила себя брошенной в бурную реку, способной только плыть по течению, не сопротивляясь — куда увлечёт поток, никто не знает, и что будет в конце — тоже. Когда Хэл мягко обнял её за бёдра и привлёк ближе, одним лёгким, плавным движением усадив себе на колено, она опустила глаза и сказала от сердца то, что думала, но боялась выразить вслух:

— Я боюсь спрашивать: в конечном счёте, ответ меня только испугает.

Он промолчал. Тогда она добавила:

— Я боюсь услышать его, потому что разочаруюсь в себе.

Хэл непонимающе нахмурился. В себе?

Конни была к нему так близко, что он слышал её дыхание у себя на лице. То, чего он очень страшился, должно было вот-вот случиться, и он не был к этому готов.

— Я, наверное, должна ненавидеть тебя, но никогда не смогу, — сказала Конни. — Что бы ты ни сделал. Я могу не принять и не понять. Мне очень жаль, что всё это случилось с людьми, которых я знаю, но это не поменяет ровным счётом ничего между нами.

— А если я решу убить тебя? — тихо спросил он, не отводя взгляда.

Конни ожидала этого и, помедлив, кротко ответила:

— Всё равно не поменяет.

Он положил ладонь на её затылок и легонько подтолкнул к себе, накрыв её губы — своими. Конни закрыла глаза, крепко зажмурившись. Из-под ресниц на щёки пролились слёзы. Хэл это видел, и это его поразило.

Ей было страшно, горько, больно и обидно. Она боялась его и боялась за него — всё сразу, и единственное, чего хотела больше всего на свете — и дальше плыть по реке, куда судьба так немилосердно швырнула её. Теперь её жизнь была в чужих руках, и Конни знала только одно. Что бы с ней ни случилось, она не будет ни о чём жалеть, даже в те короткие минуты, которые отныне ей отведены.

Она сжала его плечо, другой рукой коснулась затылка и пропустила между пальцев короткие волосы. Её прикосновения были шёлком: Хэл не знал, что такие бывают. Он подался к ней навстречу, и рана напомнила о себе, сделав боль только острее — но было теперь в ней что-то невыразимо приятное.

Долгий, тягучий поцелуй прервался. Конни ощутила слабое прикосновение губ к своим векам и открыла глаза — Хэл был рядом. Он обнял её лицо ладонью и светло улыбнулся, но взгляд блестел, а пальцы слегка дрожали. Не отнимая от него рук, Конни очень тихо сказала:

— Делай, что должен.

В ответ он едва качнул головой, улыбка его стала сухой и скривила уголки губ, но они сразу поехали вниз — и неизбывная судорога, пронзившая всё тело сквозь грудь, никуда не делась. Конни тепло улыбнулась, совсем не так, как он, а искренно, непритворно — и огладила ладонями его спину и холку. Она чувствовала его, он был здесь — и этого, ей казалось, уже более чем достаточно, что бы потом ни случилось.

— Я всё пойму, — слёзы вновь пролились двумя прозрачными дорожками, когда по одному его взгляду она увидела, что дальше её ждёт только смерть. — Давай, Хэл. Я всё знаю.

— Что именно? — прошелестел он. И Конни сказала:

— Знаю всё, дорогой. Я была у твоей матери в Акуэрте. Я спросила о тебе. Она созналась. Что бы там ни было в твоём прошлом, меня оно не пугает так сильно, чтобы тебя забыть.

Хэл покачал головой, тяжело склонив её на грудь. Сгорбился в глубокой задумчивости. Конни мягко подняла его лицо, придержав за подбородок, и ласково сказала:

— Давай просто закончим это вместе.

Он медлил и не решался продолжить — как тогда, на террасе. И Конни сама прильнула к его губам, опустив руки на грудь и мягко массируя её. Она слышала, как его дыхание становится глубоким и медленным, хотя сердце под ладонью забилось гулко и быстро, и разносилось, словно эхо, сквозь всё её тело. Наконец, Хэл опустил с её плеча бретельку платья. Здесь, на кухне, в тишине, он сделал ещё один шаг к необратимым последствиям.

Конни хотела многое сказать, но не стала — зачем рвать его душу, если он не может поступить иначе? Она поняла ещё в Акуэрте, кем он был, и поняла, что не способна изменить его — но не созналась себе. Чтобы сознаться, требовалось много смелости и воли, которыми она не обладала. Теперь она это сделала и приняла единственное решение.

Он поцеловал её в шею, затем в плечо. Она скользнула рукой ниже, ему на живот, и коснулась молнии на брюках. Хэл прильнул к её груди лбом и тихо выдохнул, когда Конни, вся шёлково-гладкая, пока ещё живая и тёплая, такая близкая и желанная, отпрянула, посмотрела на него своими удивительными глазами — яркими, как летняя листва — и опустилась на колени между его ног. Хэл болезненно заломил брови. Он вспомнил ту ночь в мотеле, когда он представлял на месте шлюх Конни — и ему стало жарко.

— Не надо, — вдруг сказал он, но она не стала слушать.

Она прильнула к его бёдрам, оперлась о них — и, подняв его майку, провела губами и языком от низа живота, покрытого до пупка дорожкой тёмных волос, до груди. Хэл положил ладонь на рыжую макушку, спрятанную под вуалью. Затем аккуратно снял её совсем и положил на стол. Всё, что могла сделать Конни в отведённое ей время — совсем немного этого времени — просто дать ему то, чего не давали раньше, и взять то, чего не возьмёт больше никогда. Ластясь к его руке, она надавила ладонью на затвердевший пах — и, оперевшись вот так, поднялась на коленях, в ласке прильнув губами к его груди. Хэл устало уронил голову назад. Больше сопротивляться он не мог и не желал. Когда Конни вновь спустилась вниз и расстегнула ширинку на брюках, он неторопливо вынул член и подумал о том, что в последний раз ему нравилось это только от Хейли.

Но тогда он изнасиловал её. Он ударил Хейли по ногам, подломил колени, и она упала на них, всхлипывая и дрожа. Сначала она осыпала его проклятиями и руганью, но в тот миг действительно испугалась — и, взяв в рот, попыталась сперва схитрить и сомкнуть на члене зубы. Хэл резко вышел и придушил её, стиснув горло рукой. Он доходчиво объяснил Хейли, что, если она будет хорошей, славной девочкой, любящей девочкой, а не такой мерзкой сукой, он отпустит её. Тогда он солгал.

То, как касалась его губами и нёбом Конни, было другим. Она обильно смочила его слюной; Хэл, остановив её, придержал под локти и молча поднял. Всё поняв, она поддалась — и, поправив юбку, села ему на бёдра.

— Ты знаешь, что будет потом, — сказал он, кивнув ей за спину, туда, где оставался пришпилен к стене Карл.

— Да, — шепнула она, обвив его шею руками.

В ботинке всё ещё лежал перочинный нож. Конни равнодушно подумала, что могла бы воспользоваться им — но не стала, и он остался на прежнем месте. Хэл, легонько отогнув край её белья, не стал раздевать Конни — только поднял платье и усадил её поверх себя, придержав под ягодицы, а затем остановился и пристально посмотрел в глаза. Он хотел знать кое-что прежде, чем войти.

— Для тебя это не в первый раз, ведь так?

Помедлив, Конни кивнула. В его взгляде вспыхнула злость, затем — яркая ревность. Конни не желала обманывать его. Всё равно это бесполезно. Раздув ноздри, Хэл стиснул её в руках и резко вошёл, теперь чувствуя себя немногим проще.

Она такая же шлюха, как остальные, — сказала бы его мать. На мгновение он успокоился от этой мысли и толкнулся грубее. Конни только застонала, прижавшись к его грудью своей и сведя плечи. Когда он это заметил, злость на неё куда-то пропала.

Она такая же шлюха, как остальные! — повторил он себе более раздражённо.

Неужели и впрямь такая же? — усомнился тихий голос.

И Хэл, словно назло, ему сделал несколько долгих, болезненных фрикций, отчего Конни издала новый стон — и спрятала лицо у него на шее. Он ощутил, как дрожат её руки. Такая же дрожь била всё тело. Хэла это лишь распалило. Поднявшись вместе с ней на ноги, он подхватил Конни под бёдра и сделал два широких шага, прижав её к стене спиной. Движения его стали рваными, он наконец-то ощутил ту же раскатистую, жаркую ярость в крови — и, вбиваясь в неё, наваливаясь всей своей массой, стиснул горло Конни, обняв его ладонью.

Теперь он видел её лицо и испуганные глаза. Она была чудо как хороша. Даже если теперь, хватая воздух губами, она пожалела о том, что сделала, и о своём решении — он не мог остановиться. В его чертах проступила незнакомая Конни жестокость. Взгляд показался остекленевшим. Хэл холодно спросил:

— Ты делала это с ним? С ним? С этим ублюдком Тейлором?

Она покачала головой: нет. Но Хэл вряд ли ей поверил. Он весь побелел, на лице и теле проступил пот, словно от лихорадки. Конни впилась рукой в его пальцы у себя на шее, но отстранить их не смогла бы — они были что клещи. Теперь он брал её почти свирепо, полностью выходил и вновь опускал на себя, задевая краешек оттянутого вбок белья. Каждый раз Конни казалось, что он хотел разорвать её изнутри, пронзить насквозь и добраться до сердца.

— Я не хотел, чтобы это случилось с тобой, дорогая, — сказал Хэл. Голос его показался ей почти чужим.

Конни наблюдала его метаморфозу из любящего, но несомненно нездорового человека, в хладнокровного убийцу — и это поразило её. Пока она могла говорить, шепнула одними губами:

— Хэл.

Он тяжело задышал, ускорив темп, и стиснул её горло так сильно, что она засипела и прогнулась в его руке.

— Хэл, — повторила она, зная, что сейчас умрёт.

Внезапно хлопнула входная дверь. Затем послышался странный стук, и кто-то закричал. Конни сделала сиплый, жадный вдох, когда Хэл ссадил её с рук и, оставив у стены, стремительно вышел прочь из кухни, на ходу застёгивая брюки.

— О Боже!

Голос был женским, и Конни, едва придя в сознание, смутно его узнала. Она не могла разобрать, чей он — слишком жутким был вскрик, слишком перепуганным — но услышала успокаивающий, тихий голос Хэла, и её пронзила страшная догадка.

Кое-как поднявшись и держась за стену, Конни хрипло откашлялась, опустив платье.

— Что здесь произошло? — дрожащим голосом спрашивала женщина. — Боже. Боже! Что здесь творится? Не подходите ко мне!

Конни сделала ещё несколько шагов. В глазах потемнело. Всё, о чём она мечтала — чтобы эта страшная ночь наконец закончилась. Как из колодца, до неё гулко доносились голоса.

— Успокойтесь, миссис Мун.

— Не трогайте! Нет, нет!

У Конни подкосились ноги, она повисла на двери в кухню, стараясь не смотреть на Джоша с уродливой, глубокой раной на лице. Словно во сне, она побрела дальше, вывалившись в коридор и оттуда глядя на свою мачеху, застывшую возле входной двери. Хэл загнал её в угол, стиснув плечо.

— Конни, — прошептала Джорджия, заметив её, и резко взглянул на Хэла. — Какого дьявола?!

— Дьявол здесь только один, Джо. Она ничего не знала.

— Вы позвонили мне специально… — прошелестела Джорджия. — Этим вечером… сказав, чтобы я приехала…

— Это так. И вы были не против потолковать со мной по душам, когда мы останемся здесь одни, — он улыбнулся. — Что ж. Давайте потолкуем о вашей нерадивой, избалованной падчерице. А может, о вас?

— Что вам нужно? — её голос дрогнул, но она нашла в себе силы кое-как приложить ладонь к своему животу.

От Хэла это не укрылось. Он не трогал беременных женщин. Это было вне его принципов… но не сегодня.

Сегодня он всей душой ненавидел Джорджию Мун.

— Хочу поступить с вами по справедливости, — ответил он и мягко добавил. — Как вы с ней. Из вас вышла плохая мать, Джо.

Она резко воздела руку, в которой что-то блеснуло. Конни не сразу поняла, что это был ключ. Она хотела ранить им Хэла, может, в шею или в лицо, но он легко выбил его и наотмашь дал Джо такой силы пощёчину, что она откинула голову далеко назад. Хэл взял её за шею, поднял на весу и встряхнул, словно куклу.

— Быть матерью — большая работёнка, Джо. Ты чертовски злая, жестокая сука, знала это?

Она захрипела, забилась, засучила ногами. На глазах Конни, Хэл убивал человека.

— Ты ненавидишь её, — продолжил он, сжав пальцы крепче. — Ненавидишь так сильно, что была вне себя от радости, когда поняла, что холодный, бессердечный отец просто оттолкнул родного ребёнка. Знаешь ли ты, что такое — расти без семьи?

Джо яростно оскалилась, пнула Хэла коленом в живот, но он даже не поморщился, хотя рана на спине от напряжения закровила сильнее.

— Хэл! — с мольбой воскликнула Конни и подошла к нему, делая несколько неверных шагов. — Прошу…

— Отпустить? — он взглянул на неё через плечо, глаза его жестоко сверкнули. Он вновь повернулся к Джо, и кулак его медленно стиснул её горло ещё крепче. — Никогда. Ты полагала, что можешь выгнать её? Ты полагала, что этот дом принадлежит отныне тебе? Ты думала, что можешь отобрать у неё всё, потому что больше за неё некому заступиться?

Что-то в нём выросло и окрепло, что-то, чему он пока не знал названия, но был даже благодарен Джо Мун за то, что она заявилась сюда так невовремя. В крови бил адреналин, голова раскалывалась на части, каждое слово казалось выжженным под кожей — и он вдруг понял, что то, что говорит, и есть правда. Единственная правда, которая заслоняет собой Конни, точно ангел — крыльями.

— Скажи, — тряхнул он Джо. Конни не смела вмешиваться, вжимаясь лопатками в стену и испуганно глядя на то, как та, кто отобрал у неё отца, и та, кто ненавидел её так долго, хрипит и бьётся в руке Хэла. — Скажи, что ты хотела сделать с ней. Скажи, и я отпущу тебя.

Он едва ослабил хватку. Джо, вцепившись в его запястье руками, сипло выдавила:

— Ничего…

— Говори, — сузил глаза Хэл. — Иначе я переломлю тебе шею.

— О чём он? — тихо спросила Конни.

Джо забарахталась в его руке, захрипела. Хэл прижал её к стене, надавил коленом на живот и рыкнул:

— Ну же!

— Я просила Гарри переоформить документы на дом, пока она не вступила в права наследования… — прошептала Джорджия Мун, с ненавистью покосившись на Конни. — Я просила, чтобы он наконец позволил тебе начать жить самостоятельно. Чтобы… — верхняя губа её дёрнулась. — …чтобы ты просто исчезла из нашей жизни и появлялась в ней только единожды в год, на Рождество, а больше — никогда. Я не говорила этого вот так, но он обо всём догадался. Он устал, Конни. Он, знаешь, тоже очень устал от тебя.

Она рассмеялась, устало, жестоко, отчаянно. В глазах её блестели слёзы. Слёзы были и на щеках Конни.

— Почему? — только и спросила она.

Хэл быстро обернулся к ней. На лицо его набежала тень. Джорджия бросила:

— Потому что ты мне чужая. А теперь ты чужая и ему. У него новая семья. Смирись же, чёрт возьми! И ты, и твоя мерзкая бабка — вы обе ненавидели меня просто потому, что я заменила Гарри жену. Потому, что он трахал меня, пока она была жива. И потому, что всё у них расклеилось ещё задолго до того, как она сдох…

Хэл поднял её выше, сжал горло в кулаке — и Конни услышала громкий хруст костей. Он повредил позвоночник, но Джорджия была ещё жива. Издав тихий хрип от боли, она выкатила глаза.

— Ты обидела мою племянницу, — мстительно сказал Хэл. — Мою единственную любимую племянницу, Джо. Этого делать не стоило.

Он с силой размахнулся и проломил головой Джо зеркало, висевшее над комодом с ключами и мелочёвкой. Осколки впились в её лицо, порезали руки и шею. Из ран побежала кровь: Джо пронзительно закричала, но крик прекратился, когда Хэл стиснул пальцы на её шее.

Джорджия Мун обмякла в его руке мёртвой.

Он уронил её себе под ноги, перешагнул через тело — и через тело Милли тоже. Презрительно поглядев на них, повернулся к Конни.

Та ярость, что наполняла его, никуда не делась, но он был уже не уверен, что действительно хочет убить её.

Прижавшись к стене, она смотрела на него снизу вверх, не понимая, как быть. Хэл сказал:

— Я выйду через задний дворик. Возле соседского дома я оставил машину. Когда отъеду, можешь позвонить в полицию — только выжди ещё несколько минут.

Он сам не верил, что делает это. Дрожа, Конни взглянула на Джо, на Милли. На тело Сондры, выпавшее из шкафа.

— А что будет потом? — прошептала она.

— Потом всё зависит от тебя, — сказал он. — Я заберу свои вещи. Старался тут сильно не наследить, но всё равно у копов нет отпечатков моих пальцев. Для всех я — Хэл Оуэн, порядочный гражданин из округа Кэмден. Мыс Мэй. Меня даже за превышение скорости не останавливали. Опять заживу спокойно. И так будет дальше… — он помедлил, добавив. — До следующего Хэллоуина, возможно. Если только ты не скажешь им всю правду.

Глаза у Конни блестели.

— Что будет потом с нами? — громче спросила она, и Хэл поразился.

— Конни, — произнёс он, с трудом сглотнув слюну в пересохшем горле и не веря, что говорит это — он, Мистер Буги. Убийца из Нью-Джерси. — Не будет ничего. Но я тебя отпускаю, Конни.

— Нет.

Он направился к кухне, пройдя мимо неё и даже мимолётно не взглянув. Он знал: если остановится, то уйти уже не сможет. Хэл услышал, как она завозилась у него за спиной, и услышал, как она позвала его по имени. Он шёл быстро, хотя спину очень тянуло. Наверное, рана сильно открылась, — так подумал Хэл и поднял с пола на кухне свою дублёнку, встряхнув её.

— Нет, Хэл, подожди! Нельзя уходить!

Он промолчал, поискал ключ в кармане брюк и открыл дверь на задний двор, так быстро, как мог. Вставил его в скважину и замер.

Сжав руки в кулаки, она стояла сзади. Она многого не понимала и только думала, что знала всё. Хэл с трудом сделал свой выбор и теперь не чувствовал ничего — сплошную пустоту на душе. Он знал, что не всё закончил на сегодня, и обернулся к Конни.

В его глазах она заметила слёзы. Он вдруг весело улыбнулся, и Конни показалось, что с улыбкой этой с него слетела вся надменность.

— Я, кстати, солгал тебе, — сказал Хэл Оуэн. — Я работаю доставщиком в «Федекс», просто ненавижу Хэллоуин. И очень люблю тебя.

Он знал, что теперь всё в его жизни зависит только от неё. И знал, что он был её семьёй, а она — его.

— И знаешь, — задумчиво добавил он и сощурился. — Мне так плохо, но, кажется, впервые я сделал что-то правильно. Хотя определённо мама сказала бы, что ты вела себя как шлюха сегодня, Конни. А мне всё равно. Хэлло, дорогая.

И он вышел за дверь.

========== Эпилог ==========

Открыв глаза, Джой сперва не поняла, где находится. Кругом было темно, и тьма эта обступала её повсюду. Голова гудела, нарывала, ныла, от висков до переносицы — но затем она увидела его лицо, его глаза, его волосы. Он был в красном.

Кажется, это его рубашка? Он ведь пришёл к ней в красной рубашке?

Джой вгляделась и похолодела. Это была не рубашка вовсе, а кровь на его майке, на руках, на шее.

— Привет, Джой, — сказал он ласково. — Как видишь, я про тебя не забыл.

Она попыталась пошевелиться, но не смогла. Казалось, что-то её удерживает. Она застонала и подняла голову от поверхности, на которой лежала. Здесь пахло тёплым деревом, стружкой, сыростью, подвалом.

Это и был подвал.

Вон там, за спиной Хэла, притаилась в темноте высокая деревянная лестница. Под ней — щиток. Слева — маленькая дверца в стене, приоткрытая совсем чуть-чуть. На низком потолке тускло светили две лампы. Джой разглядела отопительный котёл, бойлер… у нее засосало под ложечкой.

Она снова попыталась встать, но ничего не вышло. Она почти не чувствовала конечностей и всполошилась.

— Руки онемели, — сказал Хэл и присел рядом с ней. Под ним что-то скрипнуло. Джой взглянула вбок и обмерла. Она поняла, что это был стол. Крепкий, большой стол. — Ноги тоже. Ты довольно долго лежала в три погибели согнутая. Я смотрел, чтобы ты не задохнулась по дороге. Положил тебя в сумку под клюшки для гольфа. И поместилась же, гляди.

Джой сглотнула слюну, вязкую и густую, вставшую в горле комом. Ей стало страшно. Она хрипло спросила:

— Хэл, что я здесь делаю?

— У тебя, значит, нет вопросов, где находится это «здесь», — сказал он и улыбнулся. Его глаза были прикрыты очками. Улыбка — холодная и жестокая — показалась Джой оскалом. — Это хорошо. Я не хотел бы объяснять, что ты сейчас у меня дома, в подвале, связанная по рукам и ногам. Это город Мыс Мэй, Холлоу-Драйв, тринадцать. И сейчас я буду убивать тебя, Джой.

Услышанное показалось дурной шуткой, сном, полуявью. Джой ощутила, как сердце на секунду перестало биться. Как задрожали колени и вспотели руки.

— Что?..

Хэл Оуэн отвёл рыжий локон от её лица. Затем склонился к ней так близко, что она ощутила его дыхание на своих губах. Его собственные были всё ещё дьявольски красивыми, куда красивее, чем у неё самой, хотя покрылись тонкой корочкой, словно кто-то укусил его, и на них запеклась кровь.

— За стариками так тяжело следить, Джой. — Хэл мягко опустил ладонь на её шею и повёл вниз. — Тяжело и муторно. Особенно за такими, как она. Верно?

Джой непонимающе нахмурилась. Снова дёрнула запястьем. Ей показалось, это всё шутка — ну точно, Хэл действительно шутит!

А до этого врезал ей так, что она потеряла сознание, да, точно. Он такой шутник.

Хэл заметил, не убирая руки с её живота, покрытого красной синтетической тканью:

— Это платье тебе совсем не идёт. Выглядишь в нём, как дешёвая шлюха.

Джой вздрогнула, будто он её ударил — стало больно. Больнее, чем от нокаута в голову. Она подозревала, что Хэл устроил ей сотрясение мозга — на что он ещё способен?

— Зачем я тебе? Хэл, прошу…

Он покачал головой. Усмехнулся.

— Ты никогда не замечала, что к миссис Оуэн не ездят посетители? — он вскинул брови.

До Джой начало медленно доходить. Если это то, о чём она думает, дело очень плохо. Хэл неторопливо продолжил.

— Ты наверняка что-то слышала о ней от остальных. Некоторые выводы сделала сама. Эгоистичная, ворчливая, надменная старуха. — Он помял пальцы. — И язык у неё злой. И сама она злая. От неё не добьёшься ласкового слова. Ухаживать за ней — сущий ад. И к ней совсем никто не ходит, потому что близкие или мертвы, или она их оттолкнула — единственного сына, который так сильно любит её. Но всё же…

Он снял очки и отложил их в сторону.

— Всё же это моя мама. И, когда она предложила вам с подругой деньги за то, чтобы вы её травили, вы подписали себе смертный приговор, дав на это согласие. Подумаешь. Одинокая, никому не нужная старая маразматичка, которая существенно улучшит ваше финансовое положение, попросила давать ртуть, чтобы зачахнуть поскорее.

Он поднялся, легко взял Джой на руки. Она дёрнулась, попыталась, извиваясь, вырваться — но всё было тщетно. Хэл подошёл к застенку.

— Постой! — выкрикнула Джой. — Погоди! Хэл, ты же не… ты ведь просто пугаешь меня, да? Да?

Он молча поглядел ей в лицо. Губы его недобро улыбались.

— Хэл, я ничего не делала! Это была не я! Я могу сказать, кто, но не я!

— Достать тебя было проще простого, — сказал он. — Ты только кажешься чистенькой, Джой, но ты та ещё шлюшка. С этим проблем не было. К тому времени я всё знал, но ждал сегодняшнего вечера. Делать что-либо уже поздно. Вы отравили мою мать, и теперь всё, что мне осталось — просто ждать конца.

Он открыл дверку. За ней стоял аккламатор: Джой узнала его. В таком же в Акуэрте обеззараживали халаты и медицинские костюмы, только этот был достаточно большим, чтобы она туда поместилась. Её коснулось нехорошее предчувствие, и она снова дёрнулась, а затем закричала:

— Помогите!

Всё было бесполезно. Здесь некому услышать эту мольбу. Хэл так и сказал.

— Хоть оборись, никто тебе не поможет. Не трать силы.

Он открыл люк аккламатора. Оттуда дохнуло горячим паром, и Джой завизжала, прижавшись к Хэлу.

— Хэл! — взмолилась она. — Боже, Хэл, нет! Прошу. Нет, умоляю! Хэл, я сделаю всё, что ты скажешь, всё что велишь! Я буду тебе… Хэл, ну прошу, пожалуйста!

Он равнодушно посмотрел на неё, уложил её голову себе на плечо, мягко улыбнулся.

— Всё, что скажу? — повторил он.

Джой задохнулась от ужаса. Она смотрела на сосуд с ванной кипятка перед собой и дрожала так, что Хэл чувствовал это, словно странную вибрацию в руках.

— Всё, абсолютно всё! — она расплакалась и посмотрела ему в глаза с такой надеждой, которой он не видел ни у кого и никогда. — Хэл, молю! Я ничего не знала, я… я всё поняла только недавно! Меня подставили!

— Нет, — покачал он головой. — Ты была в курсе всего с самого начала. Ты сама предложила подработать вот так своей подружке. Джой. Всё тайное однажды становится явным — ты этого не знала? Или думала, что никто не догадается?

Его губ коснулась блуждающая, лёгкая улыбка. Джой всё рыдала, взахлёб вымолвив:

— Я так тяжело живу, Хэл. У меня ведь никого нет. Только мать-алкоголичка и отчим. Они совсем мне не помогают. Я тащу их на себе и работаю в двух местах, чтобы выплатить ссуду за дом. Хэл, Я же рассказывала! Я же говорила тебе об этом!

— Поэтому ты решила помочь пожилой женщине уйти из жизни?

— Да. Нет! Нет. Боже, Хэл, я просто… я… ты не так всё понял. Я не знала, что она твоя мать!

— Джой, — покачал Хэл головой. — Если бы ты сразу всё так рассказала.

— Правда?

— Ну конечно.

Он наклонился к ней. Коснулся губ. Джой было страшно и неприятно, но она ответила на поцелуй довольно пылко. Когда Хэл отстранился, то покачал головой и сделал шаг к аккламатору.

— Не то чтобы я верю в человеческую справедливость, — заметил он. — Просто все они — чьи-то матери.

Джой за секунду всё поняла, закричала, взвыла. Она не хотела умирать, но он всё решил — и опустил её в аккламатор, закрыв крышку.

Когда он задрожал оттого, что она забилась в нём от страшной боли, от кипятка, выварившего кожу и плоть, от паров соды, окутавшей плотным облаком, Хэл только отошёл в сторонку, присел на стул и начал ждать. Он ждал около восьми минут, пока аккламатор не перестало трясти, а потом сидел ещё час.

Закончив с Джой, он посмотрел на часы на стене и вздохнул. Наступило утро. Хэллоуин прошёл. А ему пора на пробежку.

2

Год и три месяца спустя.

Миннесота была северным штатом. С конца октября здесь выпадал снег и лежал до самого марта. Природа сильно отличалась от Нью-Джерси, была более суровой и строгой, но пришлась Конни по вкусу. Возле штата проходила граница с канадскими Манитобой и Онтарио. С другой стороны Миннесоту окружали Висконсин, Айова, Южная и Северная Дакота. Гарри Мун перевёлся в филиал компании именно туда, в Рочестер, чтобы навсегда покинуть Нью-Джерси вместе с дочерью.

Санта-Роза, прежняя жизнь, старый домик Терезы Рэджелл, могилы Мелиссы и Джорджии Мун и Оливия — всё осталось позади. Возможно, не раз думала Конни после той страшной ночи, Оливия будет всю жизнь рассказывать знакомым, как что-то сподвигло её покинуть дом накануне бойни. Счастливый случай? Везение? Ей была не судьба умереть? Возможно, Оливия не раз задумывалась, почему Конни просила её уехать — было ли это случайностью? Они совсем не говорили об этом, а когда перестали видеться, прекратили и общаться.

Конни перевелась в университет Манкато в Миннесоте, на факультет живописи и искусств, но не ходила на занятия — она обучалась дистанционно и приезжала туда только дважды за всё время, чтобы сдать экзамены.

Они с отцом поселились в небольшом городке Элк-Ривер, в округе Шерберн. Кругом было много воды, а воздух казался таким холодным и свежим, что порой, особенно поутру, Конни было тяжело дышать, не пьянея им. Элк-Ривер окружали реки Бейли и Отсиго, неподалёку было Большое Озеро, а панораму всегда украшали заснеженные шапки Горы Духов. Местные знали названия хребтов и пиков наперечёт: это — гряда Пилозуба, раскинувшаяся на тридцать миль вперёд, это — Пик Орла, это — Пик Карлтон, но Констанс Мун пока не познакомилась ни с одной и совсем не ездила в горы, хотя очень хотела, хотя бы летом. Прошлым ноябрём ей исполнилось двадцать лет, этим — двадцать один год. История со страшной вечеринкой осталась в Нью-Джерси, вместе с телерепортёрами, полицейскими и журналистами, которые осаждали Конни около года. Потом, уже в Элк-Ривер, в этой глуши, в полной тишине и изоляции от всего, что было ей так дорого и знакомо в прошлом, они отстали.

Констанс прошла множество допросов. От пальцев Хэла на её шее ещё долго оставались чёрные следы. Отец смотрел на неё долгим, очень долгим взглядом — какими вопросами он задавался, Конни не знала.

Полицию интересовало, как она выжила. На её теле зафиксировали болезненные травмы, на половых органах нашли следы спермы, совпадавшей с генетическим материалом нью-джерсийского убийцы, Мистера Буги, которому и приписали смерти всех десяти человек на вечеринке. Позднее было установлено, что убитых — двенадцать.

Да, в ту ночь он унёс двенадцать жизней, поскольку расправился и с пожилой соседкой Мунов, а убитая мачеха Конни, Джорджия Мун, была беременна.

Сначала Конни думала, что отец сойдёт с ума. Он убивался по Джо и их нерождённому ребёнку так сильно, что какое-то время просто пил у себя в комнате, пил до упора, пока не выключался. Это продлилось до похорон, затянувшихся едва не на месяц из-за вскрытия и следственных работ. Затем, когда Джо зарыли в землю, а Конни пережила черёд погребений, которые пропустила — все, кроме погребения Джо и Стейси-Энн — Гарри Мун взял себя в руки и занялся переездом. Он просил полицию о том, чтобы Конни и его включили в программу защиты свидетелей, но копы сообщили, что пока в этом не было никакой необходимости. Констанс оказалась лишь второй оставшейся в живых жертвой Мистера Буги за всю немалую историю его кровавых преступлений — однако никто из полицейских не мог утверждать, что это был действительно он. Конни описала преступника как высокого мужчину, полностью закрытого одеждой, с маской на лице. Он вошёл в дом вместе с гостями, которых пригласила покойная Сондра. Возможно, он их хорошо знал. Полиция стала работать в этом направлении, проверяя всех знакомых кузин Кэрриган. Сама Конни в начале вечеринки отдыхала на втором этаже, приняв аспирин — от шумной музыки у неё быстро разболелась голова. Криков и странных шумов она не слышала, потому что музыка играла очень громко, а когда Констанс спустилась к ребятам, обнаружила, что все они были уже мертвы.

После этого она попыталась сбежать, но убийца догнал её и ненадолго оглушил. Он держал её за горло, насилуя на кухне. Сначала — сидя на стуле, затем — возле стены, подняв на себя. Когда он был готов убить её, в дом приехала мачеха Джо. Кто-то нажаловался ей, что племянница устроила слишком шумную вечеринку. Копы пробили номер: звонок поступил с городского автомата в старой Смирне. Когда Джо вошла в дом, она очень испугалась вида трупов и подняла крик. Тогда убийца отшвырнул от себя Конни и переключился на Джо, а после, вероятно, просто забыл про недобитую, оставшуюся в живых жертву — или подумал, что с неё хватит. Конни не помнила, как он ушёл, потому что потеряла сознание, когда увидела, как убили Джо. История звучала очень складно, потому что Конни почти нигде не солгала.

Но она не рассказала, как удалила с телефона Тейлора злосчастное видео и долго искала телефон Чеда, однако так его и не нашла. Она не рассказала о том, как разбила телефоны Тейлора и Джо, и закопала их в лесополосе, до которой было совсем недалеко идти. И не рассказала, что плакала на допросе вовсе не из-за того, что погибли её друзья и мачеха.

Конни надолго замолчала после всех формальных мероприятий, а потом, уже весной, когда им с отцом разрешили переехать в Миннесоту, смогла хотя бы немного выдохнуть. Каждую неделю Гарри Мун узнавал, как ведутся дела по поимке преступника, а Конни ежедневно просматривала вместе с ним криминальные сводки штата. Она помнила рассказ Гвенет о том, как однажды, сидя в кофейне, та увидела фотографию Клайва Канна в новостях. Конни боялась увидеть точно так же фотокарточку Хэла, Хэла Оуэна, застреленного полицией или арестованного, пойманного за все совершённые им убийства. Просыпаясь ночами в поту, от собственных сдавленных хрипов, Конни всё ещё видела, совсем как наяву, Хэла. Во снах этих он лежал на асфальте накрытым белой простынёй — и Конни всегда плакала, уткнувшись в подушку и накрывшись с головой одеялом.

Ей его очень не хватало, и даже отец, который теперь принадлежал только Конни, не смог заменить Хэла.

Никто бы не смог.

3

Гвенет Оуэн умерла пятого декабря две тысячи двадцатого года. Ни Джой, ни Сесиль не застали этого. Их не стало ещё раньше. Обе пропали, куда — никто не знал. Близких родных, настолько близких, что озаботились бы их исчезновением, ни у одной не оказалось.

Перед смертью Гвенет долго чувствовала сильную слабость, такую, что уже не могла встать с постели. Она жаловалась на боль во время глотания, последние месяцы её часто и обильно рвало, и она стала похожа на тень себя. Лишённая аппетита, страдающая сильным слюнотечением, с каждым проглоченным куском она ощущала только вкус металла, и лежала на кровати не шевелясь, чтобы сильнейшая боль в животе не разрывала её на маленькие кусочки. Она думала умереть достаточно быстро, чтобы избежать воспоминаний о своём прошлом — но они преследовали её. В газетах она успела прочитать о новом страшном убийстве, потрясшем всё северное побережье. Отложив газету, она поклялась больше никогда не вспоминать сына, но каждую ночь он снился ей.

Но только в начале декабря, впав в предсмертное забытье, где её не мучила ни кровь в моче, ни потливость и одышка, ни рвота, ни рези в желудке, Гвенет на грани между дрёмой и явью увидела то ли сон, то ли воспоминание. Тогда она была совсем ещё молодой, и тела её мужа и его брата лежали в подвале. Она не помнила, как свыклась с этим, но это произошло, и ей некуда было деться. Зато помнила, как готовила омлет, повязав на талию свой привычный фартук, когда Клайв подошёл к ней со спины, обнял и наклонился так, что она услышала дыхание на своей шее. Он сунул руки под фартук, ей на живот, и тихо сказал:

— Таким должно быть каждое твоё утро.

Она уже позабыла, делал ли так её муж: он прошёл по её жизни вскользь, почти незамеченным, как призрак. Но Клайв остался в ней, как глубокий отпечаток, сделанный в снегу, пока его не заметёт буря. А потом буря эта стёрла и его.

В то утро Гвенет развернулась к нему, посмотрев прямо в лицо. За его спиной была дверь в подвал, и Гвенет всё казалось — а ну как она откроется, и оттуда выглянет полуистлевшее, мёртвое лицо мужа? Что бы он сказал тогда? Что жена его — подлая, мерзкая шлюха. Клайв выключил плиту, отвёл Гвенет в гостиную и, уронив её на диван, сделал с ней что-то, что очернило её душу, возможно, навсегда — но Гвенет могла поклясться Господом Богом и всеми ангелами, что никогда в жизни она не чувствовала себя лучше. Она вспоминала его быструю, узкую, как стилет, улыбку, и становилась не больной старухой, отравленной ртутью и умирающей в доме престарелых в Акуэрте, в своей одинокой комнатке на металлической кровати у окна, а снова молодой, красивой и желанной Гвенет. Гвенет Оуэн. Клайв звал её Гвен и Гвенни — и никто не смотрел на неё так, как он, хотя он был сущий ублюдок, а она за целую жизнь никогда не чувствовала ничего, что чувствовала в те несколько дней.

После смерти все вещи Гвенет Оуэн собрали в большую картонную коробку и отправили по почте её сыну. Тело, согласно воле самой Гвенет, похоронили на кладбище в Акуэрте. Хэл не успел приехать на похороны. Но у себя дома, в Мысе Мэй, он разрезал скотч на коробке с фиолетовой полосой на бланке, и, сев на полу в гостиной, выложил каждый предмет на паркет, хорошо натёртый воском.

Металлическая банка из-под печенья, где мама хранила нитки и иголки. Её нарядный воротник на платье. Её перчатки. Её таблетница. Её платок. Её шампунь. Её зубная щётка. Её старая тёмно-красная помада, которой она почти не пользовалась — так, только немножко. Её вышивки, некоторые — законченные, а некоторые — нет. Её напёрсток. И какой-то свёрток в бумаге, перетянутый бечевой. Хэл развернул его, поднял то, что там было, и расплакался.

Мама связала ему очень симпатичный тёмно-синий, длинный шарф с вышитыми в уголке инициалами, а вместо открытки положила ту фотокарточку, которую увезла с собой в Акуэрт. Там Хэл был совсем маленьким, не старше пяти лет, и одетым в симпатичный льняной костюм. Он держал маму за руку и щурился от яркого солнца. Гвенет Оуэн положила ладонь ему на плечо. Она широко улыбалась.

Он поставил фотокарточку на каминную полку возле другой, где он обнимал Конни. На этих снимках все они были вечно счастливы, даже если это случилось только единожды за целую жизнь.

4

Конни проснулась ранним, холодным утром девятнадцатого января, порядка шести часов. Отец был в Рочестере. Он уезжал туда на всю рабочую неделю и жил в квартире от корпорации, а Конни ждала его здесь, в доме в Элк-Ривер, возле реки Отсиго, у её самого слабого притока. Дом в два этажа был больше их дома в Нью-Джерси — и отец отдал Конни всю мансарду, чтобы она могла спокойно писать там.

Вскоре мансарда обросла её картинами. Конни успокаивало писать по холсту. Холодными вечерами, рисуя одно и то же на каждом клочке бумаги, после она закрашивала это фоном для других картин. Но, если бы слой краски сняли, под ним обнаружили бы другой — и почти всегда это был человек с синими глазами, загорелый и смуглый, с короткими светлыми, почти белыми волосами. Он сидел, стоял, иногда лежал, шёл куда-то, пил кофе, усмехался, глядел в пол, смотрел в окно, был изображён прямо, и в профиль. Он был одет и обнажён, он был мягок, он был жесток. Конни писала его таким, каким помнила, и делала это, чтобы не забыть.

Разве что прятала единственную фотографию, которую они сделали в том баре после катания на чёртовом колесе. Конни боялась, что однажды изображение затрётся, и поместила её в непромокаемый зип-лок файл, а саму карточку хранила под половицей у кровати.

Она больше не доверяла отцу.

В доме было чертовски холодно. Конни, оставшись в пижаме и натянув поверх просторный бежевый свитер, поправила горловину: вещи с закрытой шеей она стала носить чаще. Взяв под мышку недочитанную книгу — «Сердце тьмы» Джозефа Конрада — Конни спустилась в кухню, включила чайник и взглянула в окно. Соседний дом был в двух милях от их особнячка. Конни не понимала отца. Он бежал из Нью-Джерси, чтобы спасти дочь от преследования. Он боялся, что убийца найдёт её и закончит начатое. Тогда зачем забрался в такую глушь? Проблема была в другом. Конни не боялась человека, который убил её друзей, и втайне надеялась, что однажды он действительно её найдёт. Но шло время, и от Хэла не было никаких вестей. Конни опасалась искать его: она не раз читала истории о том, как жертв серийных убийц потихоньку «пасут» спецслужбы; последнее, чего она хотела — чтобы Хэла поймали. А что тогда?

Она старалась об этом не думать.

За кофе и утренней кашей Конни включила крохотный телевизор на кухне. Её интересовали новостные сводки. Весь этот Хэллоуин она сидела дома перед экраном, как на иголках, боясь услышать что угодно о Мистере Буги — вдруг он снова объявился? — но всё было тихо. Успокоившись только через пару недель, Конни, тем не менее, никогда не могла сказать, что теперь ей жилось легче. Всё стало ещё более непонятным и запутанным. Она больше не знала, как относиться к отцу, но чувствовала, что не может бросить его — после смерти Джо он окончательно раскис, и, когда Конни завела разговор о том, что хотела бы переехать в университетский кампус, оказался категорически против. Она всё понимала: он не хотел оставаться один. Подумав, Конни признала, что она тоже не могла остаться в одиночестве. Ей не хотелось заводить друзей, она не искала новых знакомых. Единственный человек, с которым она хотела бы просыпаться каждое утро, остался в Нью-Джерси, но поехать к нему Конни не могла. Она знала: только дай намёк на то, что Хэл причастен к этой истории — и правда так или иначе выползет наружу.

Тем утром всё было, как всегда, спокойно и привычно. По новостям передали информацию о заморозках, далеко не последних в этом году, и о том, что цены на бензин значительно выросли по сравнению с прошлым январём. После краткой криминальной сводки, ведущие перешли на обсуждение политики, и Конни выключила телевизор, доев свой завтрак под книгу. Она читала историю о приключениях, но, чем больше страниц глотала, тем больше думала совершенно о другом.

«Это было нечто грозное и стремительное, как внезапно разбившийся сосуд гнева. Казалось, все взрывалось вокруг судна, потрясая его до основания, заливая волнами, словно на воздух взлетела гигантская дамба. В одну секунду люди потеряли друг друга. Такова разъединяющая сила ветра: он изолирует человека. Землетрясение, оползень, лавина настигают человека случайно — как бы бесстрастно. А яростный шторм атакует его, как личного врага, старается скрутить его члены, обрушивается на его мозг, хочет вырвать у него душу».

Конни отложила книгу, тихо вздохнув; затем помыла за собой тарелку, кружку и ложку и поднялась наверх, где рисовала до полудня. За работой ей удавалось отвлечься от любых мыслей, хороших и плохих. Прежде она любила делать это под музыку, теперь — в абсолютной тишине. За окном шёл редкий снежок и простиралось бескрайнее белое поле, по которому лентой ползла серая заасфальтированная дорога. Седые от снега и инея деревья были недвижимы в безветрии и безмолвии миннесотских просторов. И второй такой же серой полосой казалась заледеневшая река, которая прекратила свой бурный ход, пока весна и солнце не разобьют сверкающие льдины и не обнажат чёрную воду.

В дверь позвонили.

Конни делала беглый бытовой эскиз с керамикой, которую полюбила собирать в последнее время, и отвлеклась, подняв голову от красок. Кто это мог быть? Она вытерла руки полотенцем, которое держала рядом в уголке, отведённом под мастерскую, и, шлёпая тапками из овчины по ступенькам, сбежала вниз, заметив большую служебную машину за окном.

Несколько встревожившись, Конни пригляделась и сразу успокоилась. Всё в порядке, это служба доставки. Отодвинув замок и сняв петлю, она открыла дверь и посмотрела на курьера, который в здешних краях был их частым гостем: они с отцом заказывали много посылок, не желая ездить за ними по магазинам. Он был одет в обычный серый комбинезон и дутый жилет, под которым оказался повязан синий шарф. Он опустил голову, покрытую бейсболкой, и ковырялся в своих записях на планшете со скреплёнными скобой бумагами. Сбоку была прикреплена ручка. Конни встала на пороге, успев только бегло поздороваться и заметить коробку у самой двери.

Casper’s Lullaby — James HornerСтоило ей мельком посмотреть на человека перед собой, как её проняла сильная дрожь. Ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы всё понять — она могла узнать его по силуэту, росту, телосложению, позе, в которой он стоит. По одному только взгляду вскользь. Она могла узнать его из тысячи других людей, будь он даже в толпе — но теперь они стояли друг напротив друга, и вокруг была только белая пустыня.

Хэл поднял голову и взглянул из-под бейсболки на Конни.

— Привет, тыковка, — сказал он тихо.

Снег сыпал ему на плечи, мерцая, словно блёстки, под редким солнцем, едва пробивающимся между тяжёлых туч. Конни сделала глубокий вдох. Она не помнила, как сделала это — но подалась вперёд и молча упала ему в руки, обняв так крепко, что Хэл поморщился от боли глубоко в груди. Прижавшись щекой к его холодному жилету, Конни выдохнула облачко пара с губ — и расплакалась, не зная, что сказать и что сделать такого, чтобы выразить, как сильно она скучала. Как сильно она боялась всё это время.

— Давай зайдём, — сказал он.

Она отступила назад. Хэл вошёл и запер дверь, застыв на пороге и не решаясь пройти дальше. За спиной Конни были высокая и широкая лестница, и большая, светлая гостиная, и потолок над диваном украшала люстра с оленьими рогами. Это был приятный дом, хороший. Хэл окинул взглядом стены, на которых увидел картины.

— Это твои? — спросил он и странно сглотнул, отведя взгляд и не желая, чтобы Конни увидела, как блестят его глаза. Она утёрла свои, всхлипнула.

— Да.

— Ты сама их писала?

Она рассмеялась, хотя слёзы не переставали бежать по щекам:

— Да!

— Боже, тыковка, — он покачал головой и прижался спиной к двери, рассмеявшись. — Да у тебя настоящий талант.

Конни хотелось себя ущипнуть. Он здесь — и говорит с ней о её картинах. Хэл здесь! В уголках глаз защипало. Конни неуверенно спросила:

— Это же правда ты, и я не сошла с ума?

Он широко улыбнулся, сняв бейсболку и положив её в карман жилета, так, что оттуда теперь торчал козырёк. Волосы его были всё такими же короткими и такими же белыми, лицо — по-прежнему загорелым и очень красивым. Он был один в один таким, как Конни запомнила его, и она, не выдержав, снова обняла его, почувствовав в ответ очень крепкие объятия — объятия человека, который давно не видел её и скучал не менее сильно.

Но на смену радости пришло что-то другое. И, сжав его одежду в кулаке, Конни расплакалась.

— Ну, ты чего? — растерялся Хэл и отстранился, заглянув ей в глаза. — Конни, детка.

— А что, если они как-то проследят за тобой. и всё узнают?! — по-детски наивно всхлипнула она и закрыла лицо ладонями.

— Не беспокойся, — Хэл всё понял и, покачав головой, снова притянул её к себе. — Я здесь не просто так. И я был осторожен. Конни, слушай. Я не знал, куда вы уехали с отцом, и мне пришлось здорово постараться, чтобы вас найти.

— Я хотела оставить тебе весточку, но не могла, ты понимаешь.

— Понимаю, — кивнул он, поцеловав её в макушку. — Ладно, Конни, перестань плакать, слушай. Слушай, что я тебе скажу. В тот год я кое-что подготовил, сидел тихо, никуда не рыпался, и знаешь — мне кажется, я хочу кое-что сказать тебе. Я ради этого и приехал.

Она растерянно взглянула на него. Он опустил глаза.

— Не говори пока, ничего, ладно? Если ты скажешь, я просто уйду. У меня на это хватит теперь сил, Конни. Я… — он вздохнул. — Я не исправился, ты не подумай. Люди не меняются.

— Да уж, — печально улыбнулась она.

Хэл тоже слабо улыбнулся и пошутил:

— А жалко, что из серийного убийцы по щелчку нельзя сделать бухгалтера какого-нибудь, да?

Конни рассмеялась, он рассмеялся тоже, но улыбка её поблёкла на губах, когда он продолжил:

— Конни, я ничего не гарантирую. У меня нет никаких обещаний, но я больше не могу ни прятаться, ни скрываться. Слишком долго я прожил на одном месте, может быть. Мама умерла прошлым декабрём. Я…

Она положила ладонь ему на щёку. Хэл глубоко вздохнул:

— Я подумал, что я мог бы просто попробовать. Может быть, мне это нужно? Даже самым пропащим людям нужен хотя бы один шанс, чтобы не быть такими уж пропащими, что скажешь?

— Может быть, — едва вымолвила она пересохшими губами.

— Я… — он сглотнул. — Я не могу говорить, что дальше всё будет хорошо. Что это какой-то счастливый конец или около того, потому что отчасти я всё понимаю — у таких, как я, счастливых концов не бывает, но ты единственный человек, которого я не тронул, Конни, а это чего-то стоит. И я даже не знаю, что сказать теперь…

Он кашлянул, потёр затылок. Смутился. Констанс нахмурилась, сжав плечи, и мягко коснулась его рук, взяв их в свои. Её охватило странное беспокойство, и она спросила:

— Что случилось, Хэл?

Закрыв глаза, он тихо сказал:

— Я уезжаю, Конни. Уезжаю из штатов насовсем.

Ей показалось, что мир облёкся густой тишиной, и только его голос звучал откуда-то издалека. Она почти не чувствовала прикосновений к его коже, будто он оказался снова за много миль от неё — и ей стало холодно и страшно. А Хэл всё говорил.

— Я больше не могу жить там. Это напоминает мне… обо всём, и я хочу уехать. Той весной я купил домик в Канаде. И я больше никогда сюда не вернусь. Оставляю всё позади. — Он усмехнулся. — Когда собирался, знаешь, даже был удивлён, как мало вещей собрал. Понадобился один чемодан. Я так долго трясся за тот дом, а оказалось, оттуда почти нечего взять.

— Ты продал его? — прошелестела Конни.

— Нет. — Хэл покачал головой. — Пока я буду жив, он будет моим — а потом станет твоим. И так будет безопаснее. Но я… — он взволнованно поднял глаза. — Конни. Поезжай со мной. Пожалуйста. Конни. Поезжай.

Он взволнованно замолчал, не чувствуя ничего, кроме странного, щекочущего холодка на затылке.

Она молча обняла его за шею: для этого ему пришлось наклониться. Крепко стиснув руки, Конни зажмурилась. Хэл словно одеревенел, почти не чувствуя тела.

«Она откажет» — подумал он. Кадык дёрнулся, он зажмурил и снова широко открыл заблестевшие глаза.

Она откажет.

Он чувствовал, что сейчас случится то прощание, к которому он так долго готовился, а оказался совсем не готов.

Но она, не разжимая рук, неразборчиво, очень тихо сказала:

— Я поеду.

И всё в нём переменилось.

КОНЕЦ