Херцбрудер

ПРЕДИСЛОВИЕ

Издание этого сборника нарушает последнюю волю автора, Ольги Комаровой (1963-1995). Ольга не хотела, чтобы ее рассказы, впервые увидевшие свет на страницах тогда еще машинописного "Митиного журнала", когда-либо переиздавались. Она отказалась от всего написанного, настоятельно просила уничтожить рукописи.

Ольга Комарова была первым, в буквальном смысле первым автором "Митиного Журнала". Когда в 1984 году мы собирали пробный номер, надеясь на то, что журнал не будет похож ни на одно из существовавших в ту пору многочисленных машинописных изданий, художник Кирилл Миллер принес небольшую рукопись — рассказ своей приятельницы из Москвы. Это была "Крыса" — первый опыт в прозе двадцатилетней Ольги Комаровой. Рассказ, открывший вышедший в январе 85-го первый номер "Митиного Журнала", стал своего рода эстетическим манифестом издания. Можно сказать, что именно благодаря Ольге журнал состоялся.

В ту пору у Ольги был бурный и довольно безрадостный роман с одним из заметных ленинградских персонажей, она часто приезжала из Москвы повидать своего приятеля. Мы подружились. Всякий раз Ольга привозила новые рассказы и вскоре стала постоянным автором журнала. Она была очень ранимым и, кажется, глубоко несчастным человеком.

Ольга страдала редким психическим расстройством. Одержимая манией чистоплотности, она вынуждена была раз, а то и два в день стирать всю свою одежду, вплоть до верхней. Из-за этого даже в лютые морозы она ходила в тонкой ветровке. Сейчас, перечитывая ее рассказы, я замечаю, как часто Ольга использовала хорошо знакомый психоаналитикам образ нечистой кожи — шелушащейся, сохнущей, покрытой сыпью. Навязчивое ощущение собственной нечистоты стало для нее поводом для мучительного самоистязания.

Похоже, что родом душевной болезни была и фанатичная религиозность, охватившая ее в последние годы жизни. Поначалу казалось, что ее увлечение православием — нечто напускное, не более, чем дань моде. Вероятно, на первых порах, когда она писала о крещении в унитазе или сравнивала церковную службу с балетом, так и было. Но постепенно религия сделалась единственным ее интересом. Это был пугающий, болезненный фанатизм. Кажется, она даже вступила в какую-то секту. Именно тогда Ольга перестала писать и твердо решила, что ее литературные опыты были "бесовским наваждением".

Наши встречи становились все более редкими, разговоры пустыми. Всякий раз она требовала, чтобы ее рукописи были возвращены ей или уничтожены. Под разными предлогами я уклонялся.

Последний раз я видел ее зимой 92-го года. Не помню уж по какой надобности я оказался на семинаре, посвященном тоталитарным сектам. Болтливые правозащитники, попы в унылых рясах, родители подростков, сбежавших в "Белое братство"... Я не сразу узнал Ольгу. В одном из последних рядов в заполненом едва ли на треть огромном зале одиноко сидела, как мне сперва показалось, старушка в черном. Черным был и по-крестьянски повязанный платок, почти скрывавший бледное безжизненное лицо. Я кивнул ей. Она не ответила, не знаю — намеренно или просто не заметив. Больше мы не виделись ни разу. Года два спустя я узнал, что она погибла в автокатастрофе.

Нарушение авторской воли кажется делом малопочтенным, хотя известное решение Макса Брода и свидетельствует об обратном. Как поступить, если достоинства текстов, предназначенных автором к уничтожению, неоспоримы? Мы, друзья Ольги Комаровой, решили все же собрать под одной обложкой рассказы, которые нам удалось сохранить.

Дмитрий Волчек