Хирурги

ЯДРО УСПЕХА

— Не охай, Наталья. Раньше никак нельзя. Операцию сделаем только на следующей неделе. Тебя еще надо подкормить. Поколем витамины, перельем белок, подготовим тебя получше. А ты пока используй время, чтобы позаниматься, — не зря же учебники привезла.

— Юлий Вячеславович, а гулять мне можно?

— Можно. Выпишем тебе пропуск. Только слово — гулять час в день и лишь по нашей территории, туда, где машины, не ходить. Теплая одежда есть? А то достанем… Да, Наталья, а сессию как сдала?

Перед заведующим отделением общей проктологии Ю. В. Дульцевым, недавно защитившим докторскую диссертацию, сидит хрупкая девушка. Нежный овал лица. Синеглазая, темноволосая. Она из далекого сибирского города. Студентка, первокурсница. В клинике уже второй раз, и Юлий Вячеславович, видно, полностью в курсе ее дел.

— Планы наши, Наталья, такие. Сейчас — небольшая операция. В конце лета опять к нам, ненадолго. А потом будем думать о серьезной полостной операции. Июль, август, сентябрь — наши. Подгадаем, чтобы не срывать тебе учебу. Следующим летом — опять к нам. К пятому курсу постараемся тебе все наладить. Ясно?

Сквозь деловой, товарищеский тон хирурга пробивается чуть заметная ласка: ему хочется ободрить девушку, не обидеть жалостью, а вселить в нее уверенность.

После ухода Наташи Юлий Вячеславович раскрывает историю ее болезни…

Девушка родилась без прямой кишки — бывают такие врожденные дефекты. Ей было пять дней от роду, когда она перенесла первую операцию. В три года — вторую. Случай был сложный, и врачи думали тогда лишь о том, чтобы спасти девочке жизнь.

В Москву Наташу привезли уже ослабленной, с повышенным кровотечением. Четыре месяца она лечилась в институте гематологии. И сейчас ей предстоит сложнейшая для хирургов многоэтапная пластическая операция кишечного тракта, рассчитанная на несколько лет. Врачи планируют лечение, стараясь всячески приноровиться к больной, к условиям ее жизни.

— Мы должны думать о социальной и трудовой реабилитации наших пациентов, — говорит Юлий Вячеславович. — Наташа, например, если, разумеется, все пройдет, как мы задумали, а я надеюсь, что так и будет, после завершения серий пластических восстановительных операции сможет нормально жить и работать, выйти замуж, рожать детей… И, слава богу, забыть нас, хирургов.

— Вот забыть — вряд ли…

— Конечно, наверное, будет иногда вспоминать, возможно, и с благодарностью, но лучше бы вовсе забыла. Много страданий переносят наши пациенты, такие у них болезни.

Каждая операция, которую делают тут, в институте, чрезвычайно сложна, по существу уникальна. Вся восстановительная хирургия почти на 50 процентов складывается из исправлений либо врожденных пороков, либо последствий предыдущих операций. Иногда лечение растягивается на долгие годы. Оно требует от хирургов чрезвычайного мастерства, знаний, опыта. И, пожалуй, самые искусные врачи в этой области работают здесь.

Когда встречаешься с такими хирургами, как, скажем, Юлий Вячеславович Дульцев, всегда интересно знать, почему они выбрали именно эту профессию, что помогло им угадать в себе божий дар.

— Не знаю, — честно отвечает хирург и шутит:-Наверное, то, что в девятом классе мне сделали операцию по поводу тяжелого аппендицита и я два месяца провалялся в больнице. — И уже серьезно:- А может, это влияние моих родственников — тети и дяди, военных врачей, людей, преданных медицине, влюбленных в нее.

Выпускник 2-го Медицинского института, теперь заместитель директора единственного в стране НИИ проктологии, начал свой путь хирурга в 1961 году на целине, в сельской больнице.

— Запомнили первую операцию?

— Конечно, хотя она не была «операцией века» — грыжесечение, — улыбается Юлий Вячеславович.

В сельской больнице, где работал тогда Дульцев, оперировать приходилось все — травмы, полученные при несчастных случаях, аппендицит, грыжу, холециститы…

— Нас несколько человек с курса поехало на целину, — вспоминает Юлий Вячеславович. — Я работал в Северо-Казахстанской области, а Геннадий Воробьев (он здесь тоже заведует отделением) недавно защитил докторскую диссертацию, был в Целиноградской области.

Накануне сквозь стеклянный фонарь в операционной, затаив дыхание, я следила за операцией, которую делал Геннадий Иванович Воробьев. Всего выполнено 17 таких операций. Я присутствовала на восемнадцатой. Воробьев оперировал молодого мужчину, у которого в результате рака полностью удалили прямую кишку и сделали искусственный вывод на брюшную стенку, как говорят врачи, наложили колостому. Прошло пять лет, и хирурги решились делать восстановительную пластическую операцию, возвращающую теперь уже излеченного пациента к обычному состоянию.

Разработаны подобные сложнейшие операции в НИИ проктологии. А начинал их — как почти все здесь — В. Д. Федоров.

Беседуя потом с Воробьевым, я спросила, возможна ли пересадка отделов кишечника от одного человека к другому.

— В принципе возможна, но необходимости большой в этом нет. У человека, как известно, только одно сердце и лишь две почки. Здесь поиски по пересадке неизбежны. Но при операциях на кишечнике можно изыскать резервы за счет собственных тканей оперируемого. В этом ядро успеха проктологических операций.

Ядро успеха… Есть оно и в работе института. Чем больше я присматривалась к отношениям врачей и больных, тем яснее понимала, что вмещает в себя это емкое понятие: ядро успеха. Конечно, в него входят высокий научный уровень исследований, квалификация врачей, богом данный талант хирургов… Но есть здесь еще нечто, объединяющее весь коллектив, от директора до санитарки, будто все они прошли некую общую морально-этическую подготовку. Это особое, бережное, тактичное отношение к больным, сопереживание их страданиям. «Здесь как ставят руку, так ставят и поведение», — сказал мне совсем молодой врач секретарь комсомольской организации института Саша Титов.

Существует мнение: хирург должен быть жесток. В этом его сила, иначе он не поможет больному. Из современных фильмов, книг, очерков начинает складываться некий стереотип хирурга: на операциях он от напряжения рычит на сестер и ассистентов, «разряжается», ругаясь чуть ли не матом, до предела груб с провинившимся подчиненным. Он борется с устаревшими авторитетами, молод, ультрасовременен, смел, талантлив, умен, но… Нет, об этом прямо не говорится, но получается, что такой хирург никого не любит и не уважает, кроме себя. А вдруг и больных тоже?

В Институте проктологии стиль иной и врачи тоже иные, хотя они молоды и вполне современны. И по внешнему виду и по привычкам: занимаются верховой ездой, горнолыжным спортом, ездят отдыхать на модный сейчас Север. Возраст в основном до пятидесяти, тридцать и моложе. Из 500 сотрудников института свыше ста — комсомольцы. И оборудование здесь по последнему слову техники, и здание — модерн, и операции. Но лежит на институте легкий налет очаровательной старомодности, с которой связываются такие понятия, как воспитанность, тонкая интеллигентность, пунктуальность, уважение младших к старшим и доверие старших к младшим. И даже за тем, как на ежедневных конференциях все встают, когда входит профессор Федоров, или начинают доклад словами «уважаемый Владимир Дмитриевич, уважаемые коллеги», как говорят вместо «заболевания больных» «страдания больных», видится не внешняя форма, а самая суть.

Не было случая, чтобы кто-либо из врачей или сестер не приехал ночью, если больному стало плохо, или чтобы помочь коллеге при операции. Не было случая, чтобы отказался дать свою кровь больному. Закричать на операции или разрядиться руганью просто никому не придет в голову.

— Грубый, жестокий хирург?! Нет! Хирург должен быть добрым. Очень добрым. Достаточно того, что сами по себе методы нашей работы жестоки, — сказал мне Геннадий Иванович Воробьев. И добавил:- А насчет стиля института вы правильно подметили. Он идет от наших учителей — профессоров старой школы. И еще объясняется личностью Владимира Дмитриевича Федорова. Его характером, его влиянием на всех нас…

И здесь я хочу сделать отступление, чтобы рассказать о них, «профессорах старой школы» — Валентине Сергеевиче Маяте и Игоре Николаевиче Рыбушкине.

Не много найдется в истории советской медицины имен, освещенных сиянием столь пронзительной чистоты души и помыслов, тем бескорыстным служением науке, наконец, той высокой человеческой дружбой, что отличает этих людей. Не было у них высоких званий академиков. О них не написаны книги. Нет очерков, телевизионных передач, документальных кинофильмов. Лишь две-три статьи в специальном журнале «Хирургия» и, конечно, собственные глубокие, яркие научные статьи и монографии. Оба они всегда по своей скромности и складу характера держались в тени. Однако их хорошо знали в узком кругу специалистов и очень широком — больных, учеников.

Мне приходилось беседовать и с теми и с другими. И всегда на лицах людей, будь то медсестра или академик, при упоминании имени Маята и Рыбушкина появлялось одинаковое выражение какой-то особой мягкости, теплоты. И все они выражали благодарность судьбе, что жизнь столкнула их с таким человеческим чудом…