Хочу съесть твою поджелудочную

Глава 8

Шёл дождь.

«До конца летних каникул всего ничего, но сомневаюсь, что хоть кто-то собирается доделывать домашнее задание», — подумал я, как только проснулся. Начинался одиннадцатый день в мире, где не было Сакуры.

К слову, я предпочитаю заканчивать задание на лето как можно скорее, и мне ни разу не приходилось судорожно добивать его в последний день перед школой.

Спустился на первый этаж, и, пока я умывался, в ванную зашёл собиравшийся на работу отец — проверить, всё ли в порядке с его внешним видом. Мы коротко поздоровались, а, когда я выходил, он похлопал меня по спине. Полагаю, за этим крылся какой-то смысл, но искать его мне было лень.

Пожелав доброго утра стоявшей на кухне маме, я сел за обеденный стол. Как обычно, меня уже ждал завтрак. Я благодарственно сложил ладони, а затем принялся за суп-мисо. И, как всегда, мамин суп был вкусным.

Пока я ел, мама подошла к столу, держа в руке кружку ароматного горячего кофе. Я глянул на неё — она смотрела на меня.

— Сегодня пойдёшь?

— Да. После обеда.

— На вот.

Она непринуждённым жестом протянула мне белый конверт. Я взял его и заглянул внутрь. Там лежала банкнота в десять тысяч иен. Я удивлённо посмотрел на маму.

— Что это?..

— Попрощайся как полагается.

Ограничившись этим напутствием, она повернулась к телевизору и засмеялась над плоской шуткой какого-то актёра. Я молча доел завтрак, взял конверт и вернулся в свою комнату. Мама ничего не сказала.

Просидев в комнате до обеда, я, готовясь к выходу, переоделся в школьную форму. Мне приходилось слышать, что форма в таком случае уместней обычной одежды, и я не хотел вызывать подозрений у родителей Сакуры.

Я сходил в ванную и пригладил всклокоченные волосы. Мама уже ушла на работу.

В комнате я сложил в сумку необходимые вещи. Выданный мамой конверт, мобильный телефон, «Маленького принца». Одолженные у Сакуры деньги я пока вернуть не мог.

Когда я вышел на улицу через парадную дверь, отскакивающие от земли капли затяжного дождя тут же разукрасили мои штаны круглыми пятнами. Без зонта было не обойтись, и я не поехал на велосипеде, а пошёл до дома Сакуры пешком.

В полдень буднего дня, в сильный дождь, прохожие на улице попадались редко. Дорогу до школы я прошёл в тишине.

Недалеко от школы я завернул в круглосуточный магазин и купил специальный пакет для приношений по случаю похорон. К счастью, внутри магазина стоял столик для желающих перекусить на месте, и на нём я переложил деньги в купленный пакет.

Отойдя немного от школы, я попал в жилой квартал.

«Да уж, задворки», — мелькнула в голове невежливая мысль.

Сакуру убили где-то в этой округе. Сегодня здесь почти никого не было. Как, должно быть, и в тот день. Её зарезали. Не из мести за нанесённую обиду и не из сочувствия к её судьбе — преступник не знал Сакуру в лицо, как и не знал её имени.

Странно, но меня не мучила совесть. Не грызли сожаления: мол, Сакура бы не умерла, если бы мы не договорились тогда встретиться. Я понимал, что это бессмысленно, а ещё — что не в этом дело.

Назовёт ли кто-нибудь моё хладнокровие бессердечием? Кто-нибудь?

Я скорбел по умершей.

Скорбел, но скорбь меня не ломала. Что говорить, печальная потеря. Но многих она опечалила сильнее, чем меня. Родителей, с которыми мне предстоит встреча, госпожу лучшую подругу, возможно, старосту. Думая о них, я не позволял себе всецело отдаваться скорби.

И потом, сколько ни огорчайся, Сакура не вернётся. Это очевидное заключение держало мою нервную систему в крепкой узде.

Я шёл под дождём. Миновал то место, где меня ударили.

Когда я приблизился к дому Сакуры, я почти что не нервничал. Самое большее — прикидывал, что делать, если там никого.

Подойдя во второй раз к дверям её дома, я без колебаний нажал кнопку домофона. Спустя короткое время мне ответили. Уже хорошо.

— Кто там? — послышался приглушённый женский голос.

Я назвал свою фамилию и сообщил, что я одноклассник Сакуры.

— А-а… — ответили мне и после короткого молчания продолжили: — Одну минуточку.

И повесили трубку.

Я ждал, стоя под дождём, и наконец ко мне вышла худая женщина. Судя по всему, мать Сакуры. За вычетом болезненного вида, она была очень на неё похожа. Поздоровавшись и весьма неловко улыбнувшись, она позволила мне войти. Я сложил зонт и вслед за ней прошёл в дом.

Когда за мной закрылась входная дверь, я низко поклонился:

— Простите, что явился без приглашения. В силу обстоятельств я не смог присутствовать на заупокойной службе и на похоронах. Позвольте мне хотя бы зажечь свечу в память о Сакуре.

Услышав мои слова, в которых ложь смешалась с правдой, мать Сакуры снова неловко улыбнулась:

— Ничего страшного. Я сегодня дома одна. И Сакура обрадуется!

Я хоть и подумал, где же это она будет мне радоваться, но, разумеется, ничего не сказал.

Наверное, мои чувства меня обманывали, но, когда я, разувшись, прошёл внутрь, дом показался мне более просторным и более холодным, чем в прошлый раз.

Меня провели в гостиную, где я прежде не был.

— Давай сперва помолимся.

Я кивнул, и мать Сакуры отвела меня в соседнюю комнату с застланным татами полом. Увидев обстановку комнаты, я почувствовал короткий, сильный толчок сердца, меня пошатнуло, но я удержался и, полагаю, вполне естественной походкой подошёл к уставленному всякой всячиной деревянному шкафчику.

Мать Сакуры первая опустилась на колени, достала с нижней полки спички и зажгла свечу.

— Сакура, к тебе пришёл твой друг! — обращаясь к стоявшему на полке портрету, тихо сказала она, но её голос канул в небытие, а до моих ушей долетел лишь его бесплотный отзвук.

По её знаку я сел на колени на лежащую на полу подушку.

Хотел я того или нет, прямо напротив фотографии Сакуры.

Запечатлевшей, как она улыбалась при жизни, — казалось, вот-вот раздастся её смех.

Мне этого не вынести…

Я отвёл глаза, извлёк высокую ноту из музыкального инструмента, названия которого не знал, и сложил ладони вместе.

Почему я не могу придумать ничего, о чём бы мне хотелось помолиться?

Когда ритуал закончился, я повернулся к сидевшей рядом со мной матери Сакуры. Сполз с подушки на пол. Мать посмотрела на меня с усталым видом и улыбнулась.

— Я кое-что одолжил у Сакуры. Вы не против, если я отдам это вам?

— Одолжил?.. Что же?

Я достал из сумки карманное издание «Маленького принца» и протянул ей. Похоже, предмет был ей знаком: взяв книгу, она на секунду прижала её к груди, а затем, словно подношение, положила рядом с портретом дочери.

— Я так тебе благодарна, что ты с ней дружил, — сказала она, почтительно кланяясь, и я смутился:

— Что вы, это я многим обязан Сакуре. Она всегда была полна сил, и рядом с ней мне и самому становилось легче.

— Да, сил у неё хватало…

Она запнулась, и я сообразил — ведь я для их семьи чужой, а значит, она считает, что мне неизвестно о заболевании Сакуры.

Я бы и не стал признаваться, но понял, что тогда не смогу объявить о главной цели своего визита.

Откровенно говоря, совестливая часть меня подсказывала, что сейчас не лучшее время для подобных разговоров, но я сразу же отправил её в нокдаун.

— Позвольте кое о чём вас попросить…

— Да?

Мать Сакуры смотрела на меня с нежной печалью. Я снова вырубил свою совесть метким ударом.

— Дело в том… Я знал о болезни вашей дочери.

— Что?..

Вполне ожидаемо, на её лице отразилось удивление.

— Она мне сказала. Понимаю, вы о таком и подумать не могли.

Потрясённая известием, мать Сакуры молча приложила руку ко рту. Так и есть, Сакура не сообщила родным, что рассказала о болезни кому-то ещё. Как я и предполагал. Она ведь несколько раз сталкивала меня со своей лучшей подругой, но делала всё, чтобы я не пересекался с её семьёй. Хотя неловко от этого было бы мне.

— Мы случайно встретились в больнице. Тогда она мне всё и рассказала. Правда, не понимаю зачем. — Пользуясь тем, что меня молча слушают, я продолжил: — Кроме меня, она не посвятила в свою тайну никого из одноклассников. Простите, что так внезапно вывалил это на вас. — И тут я обратился к сути своего сегодняшнего появления: — Честно признаться, я пришёл не только затем, чтобы почтить память Сакуры. Я надеялся, что вы покажете мне её дневник, который она вела с тех пор, как заболела.

Молчание.

— Её «Книгу жизни с болезнью»…

Эти слова стали последней каплей.

У матери Сакуры Ямаути, не отнимавшей руки ото рта, из глаз потекли слёзы. Она плакала очень тихо, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в голос.

Я не понимал, почему она плачет. Очевидно, ей было грустно, но неужели тот факт, что я знал о болезни её дочери, мог огорчить ещё больше? Слов сочувствия у меня не нашлось, и потому я ждал молча.

Слёзы ещё не успели высохнуть, когда мать Сакуры посмотрела мне прямо в глаза и объяснила, почему заплакала:

— Это ты…

В смысле?

— Наконец-то… Наконец-то… Как хорошо, что ты пришёл!..

Всё загадочней и загадочней. Я растерянно наблюдал за слезами, катящимися по её щекам.

— Подожди немного…

Она встала и куда-то отошла, исчезнув из виду. Оставшись один, я размышлял над значением её слёз и её слов. Но не надумал ничего путного.

Прежде чем у меня появилась дельная мысль, мать Сакуры вернулась в комнату. Со знакомым мне томиком в руке.

— Эту книгу?..

Всё ещё плача, она бережно положила книгу на татами и повернула ко мне. Именно её Сакура постоянно таскала с собой. Никому не показывая, что внутри, — за исключением одного случая.

— Да, это «Книга жизни с болезнью». Сакура сказала, это что-то вроде дневника, который она начала вести, когда заболела. Пока она была жива, я в него не заглядывал, но, по её же словам, после смерти о нём станет известно всем. Вам она что-нибудь говорила?

Мать Сакуры несколько раз молча кивнула. И каждый раз на её светлую юбку или на татами капали слёзы.

Я низко склонил голову и попросил:

— Могу я её прочитать?

— Да… Да, конечно!..

— Большое спасибо.

— Ведь Сакура оставила её тебе.

Моя рука, протянутая за книгой, замерла. Неосознанно, рефлекторно, я остановился и посмотрел на мать Сакуры.

— Что?..

Слёзы закапали чаще, и она начала объяснять:

— Она… так сказала. Попросила, чтобы… когда она умрёт… дневник передали одному человеку… И только ему… Тому, кто знает о её болезни… и знает название «Книга жизни с болезнью»…

Частые слёзы таяли в воздухе. Я мог только слушать. А Сакура с улыбкой наблюдала за нами обоими.

— Она сказала, он… Он трус… и, наверное, пропустит похороны… но обязательно придёт за книгой… А до тех пор… её нельзя показывать никому, кроме родных… Я точно запомнила её слова… Мне казалось, это произойдёт нескоро…

Чувства захлестнули женщину, она закрыла лицо руками и громко зарыдала. Я ошеломлённо молчал. Я помнил другое. Как это — Сакура оставила книгу мне?

В памяти промелькнули наши с ней разговоры.

Сквозь плач до меня донёсся голос:

— Спасибо… Спасибо тебе… Если бы не ты… Без тебя она бы… Она тебя…

Не в силах больше терпеть, я взял лежавшую передо мной книгу. Меня никто не остановил.

Записи первых нескольких дней содержали монологи Сакуры, тогда ещё ученицы средних классов.

«29 ноября 20хх

Не хочу писать о мрачном, но вот об этом должна. Когда я узнала о болезни, у меня в голове всё помутилось. Я не понимала, что делать, плакала от страха, злилась, срывалась на родных и всё такое. Перво-наперво я хочу перед ними извиниться. Простите меня. Спасибо, что приглядывали за мной, пока я не взяла себя в руки…»

«04 декабря 20хх

Начались холода. Я о многом размышляла после того, как узнала, что больна. Среди прочего я решила не проклинать судьбу за свою болезнь. Поэтому книга будет не о борьбе с болезнью, а о жизни с ней, и я назвала её “Книга жизни с болезнью”…»

Каждые несколько дней она записывала, что происходит в её жизни. И так несколько лет. Но все записи в тот период были короткими. Я решил, они не имеют отношения к тому, что я хочу узнать, и читал по диагонали. Иногда попадалось кое-что любопытное.

«12 октября 20хх

У меня новый парень. Странное ощущение. Если мы вдруг останемся вместе надолго, придётся рассказать о болезни. А мне не хочется».

«03 января 20хх

Мы расстались. Должно быть, плохая примета — расставаться в первые три дня нового года. Меня утешила Кёко».

«20 января 20хх

Кёко тоже когда-нибудь придётся рассказать о болезни. Но лучше уж под занавес. Я хочу, чтобы нам с ней всегда было весело. Кёко, если ты это читаешь, пишу для тебя: прости, что я молчала. Прости, что не сказала, что умираю».

Она закончила средние классы, перешла в старшие и вместе с лучшей подругой от души наслаждалась дарами юности. Прошёл год, она перешла в одиннадцатый класс и по-прежнему веселилась вовсю, хотя смерть, казалось, подобралась ближе. Я впитывал каждое слово, описывающее её будни.

«15 июня 20хх

Вот я постепенно и становлюсь похожей на старшеклассницу. Долго не могла решить, стоит ли записываться в какую-нибудь спортивную секцию, но в итоге не стала. Меня привлекали и гуманитарные кружки, но, чтобы уделять больше времени семье и друзьям, я выбрала клуб “Поскорее домой”. Кёко по-прежнему каждый день до изнеможения тренируется в секции волейбола. Так держать, подруга!»

«12 марта 20хх

Люди часто говорят, что им больно смотреть на опадающую сакуру, но мне больно смотреть, как она расцветает. Потому что я подсчитываю, сколько ещё раз смогу на неё полюбоваться. Хотя есть и приятная сторона. Я вижу в сакуре такую красоту, какую не разглядит никто из моих сверстников…»

«05 апреля 20хх

Я в одиннадцатом классе! Кёко в одном классе со мной! Отлично! К тому же со мной Хина и Рика, а из парней — Такахиро. Как по заказу! Видимо, оборотная сторона всего моего невезения с поджелудочной. Кстати…»

И однажды, в пору расцвета юности, она повстречалась со мной.

Мы знали друг о друге задолго до того, но встретились в тот день.

«22 апреля 20хх

Сегодня я впервые сказала о своей болезни кому-то не из нашей семьи. Моему однокласснику ^{● ● ● ●}. Он случайно подобрал в больнице “Книгу жизни с болезнью” и прочёл об этом. “Да и ладно!” — решила я и всё ему рассказала. Захотела, наверное, чтобы меня выслушали. Ещё у ^{● ● ● ●} мало друзей, и мне показалось, что он не проболтается. На самом деле, меня он давно заинтересовал. Помнит ли он, что и в прошлом году мы учились в одном классе? Он всё время читает книги, и такое ощущение, будто он сражается сам с собой. У нас получился очень занятный разговор, и он мне сразу понравился. Так всё просто. Мне кажется, ^{● ● ● ●} не такой, как другие. Хочу с ним подружиться. И он знает мой секрет».

Иероглифы в моём имени были обведены кружками и закрашены шариковой ручкой. Вероятно, она их нарисовала и закрасила, когда я попросил его не упоминать.

С этого момента наши с ней временные ряды начали накладываться один на другой. Как правило, она писала в дневнике раз в три дня. И по большей части всякую чепуху.

«23 апреля 20хх

Теперь я ответственная за библиотеку. Вроде незачем здесь об этом писать, но что это за система, где число дежурных выбирается произвольно? Когда я заговорила с ^{● ● ● ●}, вид у него был озадаченный. Но, похоже, мои обязанности он мне разъяснит. У меня к нему масса вопросов».

«07 июня 20хх

Стопроцентный результат на контрольной. Ай да я! Смахивает на название цветка — “Айдая”. Игривое у меня настроение в последнее время. Когда я как бы случайно шучу насчёт смерти, ^{● ● ● ●} морщится и говорит всякие забавности. Он понемногу раскрывается как личность. Он точно сражается сам с собой».

«30 июня 20хх

Жара. Но я не против. Когда выступает пот, я чувствую, что живу. На физкультуре мы играли в баскетбол. Но главное, ^{● ● ● ●} потребовал, чтобы его имя не упоминалось в “Книге жизни с болезнью”. Я отказала — подражая ему, с ядом в голосе, но, в отличие от некоторых, я по натуре сговорчивая, и мне бы стоило выполнять иногда его заявки. Больше его имя здесь не появится».

Она сдержала слово. В дальнейшем моё имя действительно не всплывало. И я понял ещё кое-что. Вот причина, почему мать Сакуры не смогла установить, кому именно дочь рассказала о своей болезни. Если задуматься о страданиях её родных, пожалуй, зря я об этом попросил. Чем дальше я читал, тем больше в этом убеждался.

«08 июля 20хх

Сегодня мне посоветовали, что время лучше тратить на то, что действительно хочется сделать. Я призадумалась, и мне захотелось взять этого советчика с собой погулять, а заодно поесть жареного мяса. И мы договорились на воскресенье…»

«11 июля 20хх

Мясо — объедение! И вообще, весёлый был денёк. Жаль, нельзя написать подробней. Могу сказать одно: я до самой смерти не устану напоминать всем и каждому о том, какие потроха вкусные. И ещё…»

«12 июля 20хх

На скорую руку изобрела, чем заняться, и до отвала наелась сладостей. Идея пришла по дороге в школу, я продумала, как мне затащить кое-кого с собой, сверстала план и его осуществила. Голова была занята только этим, и экзамен я, наверное, не сдала».

Перестав упоминать моё имя, она полностью прекратила писать о том, что обо мне думает. Вот я осёл.

К этому времени она стала вести записи практически ежедневно.

«13 июля20хх

С этого дня буду записывать сюда всё, что мне хочется сделать.

· Хочу поехать в поездку (с мальчиком).

· Хочу поесть вкусных потрохов.

· Хочу поесть вкусного рамэна.

Здорово я придумала!»

«15 июля 20хх

· Хочу сделать что-нибудь неправильное с парнем, но не с тем, которого люблю (ха-ха).

О поездке напишу, когда вернусь».

«19 июля 20хх

Результаты экзамена оказались выше ожидаемого. Поездка тоже удалась, и Кёко меня простила. Сказала бы я, что летние каникулы начались очень даже хорошо, но нет — впереди ещё дополнительные занятия. Вот же блин!»

«21 июля 20хх

Это был совершенно ужасный, прекрасный день. Я немного всплакнула, когда осталась одна. А сегодня только и делаю, что реву».

Наверное, она о том дне. Когда мы все ошиблись.

Когда я прочёл, что она плакала одна, где-то в лёгких меня пронзила неожиданная боль.

«22 июля 20хх

Я в больнице. Проведу здесь пару недель. Какие-то показатели выбились из нормы. Мне немного… Нет, здесь врать не надо. Мне очень тревожно. Но на людях я храбрюсь. Не вру! Просто храбрюсь».

«24 июля 20хх

Попыталась отогнать тревоги танцами — и попалась. От стыда и от облегчения, что он меня навестил, на глаза навернулись слёзы, и мне стоило отчаянных усилий их скрыть. Но потом мы хорошо посидели. Прямо от сердца отлегло…»

«27 июля 20хх

Было одно забавное происшествие, но по правилам я о нём написать не могу. Напишу-ка лучше про фокусы…»

«28 июля 20хх

Остаток моей жизни сократился вдвое».

Я хоть и читал молча, но от этой строчки лишился дара речи.

«31 июля 20хх

Я соврала. Пожалуй, впервые — так откровенно. Он спросил меня, что случилось, и я снова чуть не расплакалась. Чуть всё не выложила. Но решила, что так нельзя, и ничего не сказала. Не хочу отпускать ту обыденность, что он приносит. Я слабая. Когда-нибудь я скажу правду».

«03 августа 20хх

Он волновался за меня. Я снова соврала. Увидев, как просветлело его лицо, я не смогла сказать правды. Но я рада. Даже не верится, что чему-то в жизни можно так радоваться. Я не знала, насколько сильно ему нужна. Позже, оставшись одна, от избытка чувств я проплакала уже и сама не помню сколько. Пишу здесь для того, чтобы о моих истинных чувствах люди узнали уже после моей смерти. Какая я всё-таки тряпка. Надеюсь, я себя не выдам. Я на редкость хорошо играю в покер».

«04 августа 20хх

Что-то в последнее время я совсем раскисла! Хватит писать всякий депресняк! Как я забыла о том, что решила уже давно! Наверное, записи за эти несколько дней я потом сотру».

«07 августа 20хх

На самом деле, с тех самых пор, как я попала в больницу, я по возможности пытаюсь свести этих двоих вместе. Я хочу, чтобы они поладили, но будет очень трудно (ха-ха). Вот бы они сошлись ещё до того, как я умру! Сейчас я разучиваю сложный фокус. Жду не дождусь, когда смогу его показать…»

«10 августа 20хх

Мы решили, что сделаем после выписки. Поедем на море. По-моему, для начала — самое то. Если мы с ним немножко не притормозим, то, чего доброго, пойдём до конца (ха-ха). Я не против, но лучше не спешить. Фокус дико сложный…»

«13 августа 20хх

Сегодня я съела первый за лето арбуз. Арбузы мне нравятся больше, чем дыни. Мои предпочтения не меняются с самого детства… Хотя потроха мне нравились не всегда. Люто ненавижу детей, чавкающих рубцом (ха-ха). Я разъяснила маме правила обращения с этой книгой. Напишу ещё раз. Пока некий человек за ней не придёт, её нельзя показывать никому, кроме родных. И я запрещаю спрашивать подсказки у Кёко…»

«16 августа 20хх

Скоро выписываюсь! Они приходили навестить меня в последний раз. Оба уже требовали от меня перестать им пакостить, и я развела время посещения (ха-ха).

· Хочу, чтобы мы хотя бы раз дружно пообедали втроём!»

«18 августа 20хх

Завтра меня вы-пи-сы-ва-ю-ю-ю-ют!!!

Ух, как я оторвусь в оставшееся время!!!

Йе-е-е-е-е-е-е-е-ей!!!»

На этом месте её дневник оборвался.

Что тут скажешь?

Я тревожился не напрасно.

У неё что-то случилось, а она от меня это скрывала.

Как и прежде, нечто поднялось изнутри к самому горлу. «Тише», — успокаивал я сам себя. «Я ничего не мог поделать, а теперь уже поздно», — оправдывался я, сдерживаясь из последних сил.

Глубоко дыша, я задумался о том, что нужно сейчас.

Того, что я хотел найти, в «Книге жизни с болезнью» не оказалось. Текст не содержал чёткого ответа на вопрос, как она относилась ко мне. Видно было, что она меня ценила, но это я и без того знал. Я хотел узнать, как она меня называла.

Какое жестокое разочарование.

Я закрыл глаза и выровнял дыхание. Внезапно я словно бы погрузился в безмолвную молитву.

Когда я закрыл книгу, мать Сакуры сидела передо мной и терпеливо ждала. Я тихо положил книгу на татами и передвинул к ней.

— Большое спасибо…

— Это ещё не всё.

— А?..

Она не взяла «Книгу жизни с болезнью». Её глаза один в один как у Сакуры, только заплаканные, — неотрывно следили за мной.

— Посмотри дальше. Она хотела, чтобы ты обязательно это прочёл.

Я поспешно бросился листать пустые страницы.

Записи вновь появились ближе к концу книги.

Энергично выведенные строчки, в которых словно бы запечатлелся её характер.

Мне показалось, что в комнате стало нечем дышать.

«Завещание (черновик) (переделаю ещё не раз).

Моё почтение всем.

Это моё завещание.

Если оно попалось кому-то на глаза, значит, я покинула этот мир (не слишком ли банально)?

Позвольте сперва извиниться за то, что скрывала свою болезнь от большинства своих знакомых. Я искренне сожалею об этом.

Пусть это и эгоистично, но я хотела вести вместе с вами обычную жизнь, полную развлечений и смеха. Поэтому я умерла, ничего вам не сказав.

Возможно, кто-то из вас хотел бы в чём-нибудь мне признаться. В таком случае, пожалуйста, во всём признайтесь кому-нибудь другому. Хотите — в любви, хотите — в ненависти, но, прошу, выложите всё как есть. Иначе однажды вы умрёте, не успев этого сделать, — как я. У вас пока есть время. Пожалуйста, не молчите.

Всем в моей школе (может, некоторых упомянуть отдельно?) — я очень рада, что мы учились вместе. Мне нравились фестивали искусств и спортивные праздники, но ещё больше мне нравилась наша повседневная школьная жизнь. Хотела бы я посмотреть, чем каждый из вас сейчас у себя занимается, но, к сожалению, не могу. Сохраните побольше воспоминаний, а, когда окажетесь на небесах, всё расскажете мне. Ради этого призываю — не грешите (ха-ха). Спасибо тем, кто любил меня, и тем, кто ненавидел.

Папе, маме и старшему брату (а здесь по отдельности?) — спасибо вам за всё. Я очень любила свою семью. Папа, мама, брат — честно-честно, я очень-очень вас любила. Когда я была маленькой, мы часто ездили в поездки вчетвером. Я и сейчас хорошо их помню. Тогда я была ужасно непослушная и причиняла массу хлопот, но теперь-то вы можете гордиться своей дочерью? Я и на небесах хотела бы остаться вашим ребёнком. А родившись вновь — быть вашей дочкой. Так что, пожалуйста, никогда не расставайтесь. Когда я опять появлюсь на свет — вырастите меня вместе. Я хочу снова провести жизнь в семье Ямаути вместе с братом. Ох, слишком много всего хочется написать, а получается бессвязица.

(Тем, кто мне дорог, надо всё же написать лично. Обращение к семье я переделаю.)

Кёко.

Позволь сперва сказать вот что: я тебя обожаю.

Я обожаю тебя, Кёко. Я знаю это абсолютно точно. И поэтому мне правда жаль.

Я сожалею, что сообщила тебе в самый последний момент (это тоже надо тщательно обдумать).

Я не могу попросить прощения.

Но поверь хотя бы в одно. Я тебя обожала.

И потому не смогла ничего сказать.

Я обожала быть с тобой рядом. Обожала смеяться, сердиться, дурачиться и плакать.

Прости, не так выразилась.

Я и сейчас тебя обожаю!

И всегда буду. В настоящем длительном времени. Окажись я на небесах, родись я вновь — я всегда буду тебя обожать.

Я обожала проводить время с тобой, моя обожаемая Кёко, и мне не хватило смелости разрушить эту часть моего мира.

Не в обиду остальным моим друзьям, но ты моя лучшая подруга навеки. Я, можно сказать, в тебя влюбилась. Что ж, когда мы переродимся, стань парнем! (ха-ха)

Будь счастлива, Кёко.

Что бы ни случилось, ты справишься. Тебя ничто не берёт, моя обожаемая Кёко.

Ты найдёшь замечательного мужа и родишь чудесных детишек. Создашь самую счастливую семью на свете.

Честно признаться, я хотела это увидеть. Увидеть твою с… (не плакать, когда буду переписывать начисто).

Я всегда буду присматривать за тобой с небес.

У меня к тебе единственная просьба. Считай, что последняя, и я надеюсь, ты к ней прислушаешься.

Просьба такая: подружись с ним.

Да, с ним. С тем, на кого ты всегда так злобно смотрела (ха-ха).

Он хороший. Правда. Хотя иногда надо мной издевается (ха-ха).

И всё-таки он…

(Лучше объясню попозже, ха-ха.)

(Для Кёко надо сформулировать поточнее.)

Наконец, обращаюсь к тебе.

Имя писать не стану! (ха-ха)

Сам же просил. Так что ты будешь “ты”.

Привет. Как дела? (ха-ха)

Столько всего хочется сказать, особенно в последнее время (лето одиннадцатого класса).

Но сперва уладим формальности.

Распоряжайся “Книгой жизни с болезнью” по собственному усмотрению.

Родных я уже предупредила. Попросила отдать книгу, когда ты за ней придёшь.

“По собственному усмотрению” — значит, забирай и делай что хочешь.

Хочешь — уничтожь, хочешь — спрячь, хочешь — отдай кому-нибудь.

Там, конечно, записаны мои послания для множества разных людей, но показывать ли им — решать тебе.

С того самого момента, как ты её прочитал, “Книга жизни с болезнью” стала твоей. Не нравится — можешь выбросить (грр).

Это моя запоздалая благодарность за всё, что ты для меня сделал.

Кстати, сладкий был арбуз (ха-ха). (Вкусовщина какая-то пошла. Надо переделать.)

Ну, а теперь о том, что я хочу до тебя донести. По-моему, я пишу вполне искренне. Если мои чувства изменятся, текст я поменяю. Но если я тебя возненавижу — ничего писать не стану (ха-ха). Пусть лучше Кёко тебя убьёт (ха-ха).

С того дня, как мы встретились в больнице, прошло каких-то четыре месяца. Так странно. Мне кажется, я общаюсь с тобой гораздо, гораздо дольше. Наверняка это потому, что ты многому меня учишь. Такая содержательная жизнь!

Как я уже писала в дневнике, на самом деле ты уже давно меня заинтересовал. Знаешь почему? Ну же, ты сам часто об этом говорил!

Правильный ответ: потому что я считала так же.

Мы с тобой — полные противоположности.

Я с тобой согласна.

Но интерес интересом, а случая познакомиться поближе мне не выпадало. И вот тогда, в больнице, я решила: “Какое совпадение! Остаётся только подружиться” И в результате мы подружились, чем я очень довольна.

Хотя в последнее время я иногда слышу голос, и он мне говорит: “А не слишком ли вы сблизились?” (ха-ха)

“Любовники понарошку”? Название — произвол с моей стороны, но такое волнующее! Ладно, мы пока только обнимаемся. Но как подумаю, что перейдём к поцелуям, сердечко так и колотится (ха-ха).

Впрочем, и пусть. Скажи, как бомбу взорвала? Но это правда так. Что угодно, только бы не становиться любовниками по-настоящему.

Я не сразу решилась на откровенность, но, когда ты это прочтёшь, я буду мертва (ха-ха). Терять нечего.

Честно говоря, я много раз, ну просто очень много раз считала, что люблю тебя. Например, когда ты рассказал о своей первой любви. У меня всё сжалось в груди. Или в номере гостиницы, когда мы пили вместе. И когда я впервые тебя обняла. Но я не хотела, чтобы мы становились любовниками, и впредь не захочу. Так мне кажется. Вроде бы (ха-ха).

Возможно, из нас бы получилась отличная пара. Но проверять нам некогда, правда?

К тому же мне противно называть наши отношения такими заурядными словами.

Любовь, дружба… У нас ни то и ни другое. Немножко любопытно, что бы было, если бы ты любил меня. Но спрашивать я не могу и не хочу.

Да, и в связи с этим я расскажу, какой хотела задать вопрос, когда в больнице предложила сыграть в “Правду или действие”. Мне не узнать ответа, поэтому правила я не нарушу.

Я хотела спросить вот что.

“Почему ты не называешь меня по имени?”

Я же помню. Когда я заснула в синкансэне, ты разбудил меня щелчком резинки. Нет бы просто позвать. С тех пор это не давало мне покоя. И ведь ты правда ни разу не произнёс моё имя. Всегда “ты”. Ты, ты, ты.

Я не решалась об этом спрашивать: вдруг ты не произносишь моё имя, потому что меня ненавидишь? Я правда так подумала. И не могла отмахнуться — а, ерунда. Я очень неуверенный в себе человек. В отличие от тебя, я не могу создать своё “я”, не полагаясь на окружающих.

Потому-то мне казалось, что без “Правды или действия” такой вопрос не задашь, но недавно я осознала, что заблуждалась.

Дальше идут мои фантазии. Если ошиблась — прости.

Ты боялся отводить для меня место в своей душе.

Помнишь, ты рассказывал про своё хобби: представлять, что о тебе думают окружающие, когда произносят твоё имя. А правильно ты себе это представляешь или нет — тебе всё равно.

Я, конечно, объясняю, как мне приятней и удобней, но всё же — может, в моём случае тебе не было всё равно?

И потому ты боялся, что я, повторяя за тобой, буду гадать, что ты думаешь обо мне.

Боялся, что моё имя, произнесённое вслух, обретёт смысл.

Боялся представлять меня “близким другом” или “любимой”, зная, что вскоре потеряешь.

Ну как? Если угадала, оставь у моей могилы умэсю (ха-ха).

Бояться незачем. Люди умеют поддерживать отношения, что бы ни случилось. Так же, как сумели мы с тобой.

Я всё пишу, что тебе страшно, вроде как ругаю тебя за трусость, но это не так.

Я считаю тебя выдающимся человеком.

Моим замечательным антиподом.

И, раз на то пошло, я отвечу на один из твоих прошлых вопросов. Сделаю тебе гигантское одолжение!

Вопрос о том, как я к тебе отношусь. Не особо хочешь знать? (ха-ха) Можешь пропустить!

Я…

Я тобой восхищалась.

С некоторых пор я всё время размышляла вот о чём.

Будь я — как ты, я бы никому не доставляла столько хлопот, не огорчала бы тебя и родных, жила бы, отвечая сама за себя, только для себя, за счёт своего собственного обаяния.

Разумеется, я безмерно довольна своей нынешней жизнью. Но я восхищалась тобой: ты можешь жить сам по себе, без единой души вокруг.

Условием моего существования является то, что рядом постоянно кто-то есть.

И однажды я заметила.

Если этого кого-то рядом нет, моё обаяние исчезает.

Я не вижу в этом ничего плохого. Мы все такие, разве нет? Человека формируют его отношения с другими людьми. Никто из наших одноклассников не продержится без друзей или любимых.

Человек впервые находит себя в сравнении с другими.

Вот то, “что для меня значит жить”.

Но ты, и только ты всегда был сам по себе.

Сила, что тянет к тебе, возникла не из общения с людьми — ты нашёл её внутри себя.

И я хотела обладать такой же, собственной силой.

Поэтому в тот день я заплакала после твоего ухода.

В тот день ты всерьёз обо мне забеспокоился. В тот день ты сказал, что хочешь, чтобы я жила.

Ты, не нуждаясь в отношениях “дружеских” или “любовных”, сделал выбор.

Ты выбрал не кого-то, а меня.

Я впервые поняла, что нужна кому-то, — именно я.

Я впервые смогла увидеть, что существую сама по себе.

Спасибо.

Возможно, я ждала эти семнадцать лет, чтобы оказаться нужной тебе.

Так же, как сакура ждёт весны.

Наверное, поэтому я оформила свои записи как книгу, хотя книг никогда не читала.

Я сама выбрала познакомиться с тобой.

Нет, правда, ты выдающийся человек, раз сумел настолько кого-то осчастливить! Всем бы заметить твоё очарование.

Ведь я обнаружила его давным-давно.

Я, пока жива, готова твои ноги мыть и воду пить!

Написав это, я осознала.

Подобные банальности тут не подойдут. Наши с тобой отношения не выразить заурядными словами, которые звучат сплошь и рядом.

Тебе это, может, и не понравится.

Но я — говорю как есть — хочу съесть твою поджелудочную.

(Обращение к тебе получилось самым длинным. Кёко обидится, надо поправить.)

Черновик, первая редакция»

Закончив читать, я обнаружил, что в мире, куда я вернулся, Сакуры нет.

И понял, что в душе у меня что-то надломилось. Осознал, что сдержаться уже не смогу. Никак.

Но прежде я должен был кое-что проверить.

— Где… Где телефон Сакуры?..

— Телефон?

Мать Сакуры встала и тут же принесла мобильный телефон.

— После её… после её смерти я отвечала на звонки, но в последнее время держу его выключенным.

— Прошу… Разрешите посмотреть…

Она без лишних слов отдала его мне.

Я откинул крышку и нажал кнопку включения. Немного помедлив, открыл папку с письмами и заглянул во входящие.

И среди множества непрочитанных писем нашёл то, что искал.

Последние слова, посланные мной.

Моё последнее сообщение для неё.

Она его прочитала.

Оно… дошло…

Я положил мобильный телефон и «Книгу жизни с болезнью» на татами. Дрожащие губы не слушались, но я кое-как выдавил последние слова, перед тем как развалиться на части:

— Простите…

— Что?..

— Простите… Я знаю, это совершенно… неуместно, но… Но я… Простите…

Молчание.

— Вы позволите… мне заплакать?

И мать Сакуры, сама пустив слезу, дала мне разрешение, один раз кивнув.

Я сломался. Хотя на самом деле это случилось намного раньше.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Я плакал. Без стеснения захлёбывался слезами, как младенец. Срывая голос, то возил лбом по татами, то запрокидывал голову к потолку. Впервые в жизни. Никогда прежде я не плакал так громко или в чьём-то присутствии. Потому что не хотел этого делать. Потому что не хотел топить в своём горе других. До сих пор обходилось. Но сейчас нахлынувший на меня вал чувств не позволял мне замкнуться в себе.

Я радовался.

Тому, что письмо дошло. Тому, что она его прочла.

Тому, что я был ей нужен.

Тому, что я оказался ей полезен.

Я радовался.

И в то же время невообразимо страдал.

Я слышал её несмолкающий голос.

Перед глазами раз за разом возникало её лицо.

Плачущее, сердитое — и смеющееся, смеющееся, смеющееся.

Наши с ней прикосновения.

Запахи.

Тот самый её приторный аромат.

Я вспоминал — и всё происходило будто наяву, будто Сакура сейчас была здесь.

Но нет. Её больше нет.

Нигде. Той, от кого я не мог оторвать взгляда, нигде нет.

Она часто повторяла, что мы с ней не сходимся.

Ну разумеется.

Мы никогда не смотрели в одном направлении.

Мы всегда смотрели друг на друга.

Находясь по разные стороны, мы всегда смотрели на противоположный берег.

По-настоящему, я не должен был знать и не должен был заметить. Что мы смотрели друг на друга. Мы должны были жить порознь, безо всякой связи между собой, каждый сам по себе.

Тем не менее мы встретились, потому что она перепрыгнула через пропасть.

И всё же я считал, что это я в ней нуждаюсь. Что это я мечтаю стать таким, как она.

Ведь не может быть, чтобы такой, как я…

Чтобы я был ей…

Так что это я.

Именно я сейчас убедился.

Я жил ради того, чтобы встретить её.

Я это выбрал. Я всю жизнь выбирал только то, что вело меня к встрече с ней.

Никаких сомнений.

Ведь я никогда не испытывал такого счастья и такой боли, как сейчас.

Я жил.

Я жил эти четыре месяца, благодаря ей.

Впервые — как человек.

Потому что наши сердца откликнулись друг на друга.

Спасибо, спасибо, спасибо.

Мне не хватит слов, чтобы выразить благодарность, да и некому: её больше нет.

Сколько ни плачь — она не узнает.

Сколько ни кричи — она не услышит.

Я так хотел ей признаться. Что мне радостно и что мне тяжело.

Что не было веселее дней, чем те, что мы провели вместе.

Что я хотел, чтобы мы дольше не расставались.

Что я хотел, чтобы мы не расставались никогда.

Это невозможно, но вот бы ей рассказать.

Хотя бы из самодовольства, но пусть бы она меня выслушала.

Какая жалость.

Я больше ни в чём не смогу ей признаться.

Я больше ничего не смогу для неё сделать.

Она стольким со мной поделилась.