Хождение во власть

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

У московского поэта Валентина Берестова есть стихи о предвоенном мальчишке:

Государственные сны в детстве меня не посещали, а вот после сорока в тяжелую для меня пору однажды ночью привиделось: с трибуны Кремлевского Дворца съездов я, беспартийный, говорю все, что думаю и о нашей политической системе, и о ее вождях, а Брежнев и Суслов с каменными лицами все это внимательно выслушивают. Проснулся я в холодном поту.

Говорят „забыть, как дурной сон“, но говорят и „сон в руку“. Через десять лет, когда не было уже ни Брежнева, ни Суслова, я оказался на той самой трибуне, чтобы сказать те, десятилетие назад застрявшие на языке слова. Да и кабинет мой находится в том здании Верховного Совета напротив Ленинской библиотеки, где с фасада мемориальная доска сообщает, что здесь когда-то была приемная М.И. Калинина.

В цивилизованных странах люди, как правило, мало интересуются политикой. Если парламент существует уже несколько столетий и парламентская машина отлажена, разве станет обыватель сутками просиживать перед телевизором, когда идет прямая трансляция депутатских дебатов? Есть более интересные вещи: бизнес, культура, спорт, наконец.

В странах с тоталитарным режимом иное: там от политического курса зависит жизнь, но, как ни парадоксально, самой политики как таковой не существует. Грызня временщиков у трона и аппаратные игры функционеров — все, что угодно, но не политика.

Другое дело — ситуация, подобная нашей, ситуация времен распада последней из мировых империй, крушения тоталитаризма и рождения национальных парламентов. Вынеся в подзаголовок книги слова „рассказ о рождении парламента“, я совсем не уверен, что через год или даже полгода и Съезд народных депутатов СССР, и избранный им Верховный Совет будут существовать в том же качестве, что и сегодня. Может быть, обретя суверенитет, независимые республики найдут иную форму регулирования своих отношений друг с другом, и Верховный Совет СССР будет преобразован в какой-либо другой государственный или даже межгосударственный орган. Но, как бы ни было, рождение парламентской системы в нашей стране началось весной 1989 года в Москве на I Съезде народных депутатов СССР.

Кого из пассажиров благополучного океанского лайнера интересует, как работает машина и кто заступил на вахту на капитанском мостике? А теперь представим, что барометр показывает бурю и новый капитан дает команду ускорить ход, чтобы миновать опасную зону или прийти в порт до шторма. И сразу же выясняется: машина выработала весь моторесурс, винт поврежден, а команда корабля подобрана из людей, впервые видящих море. Начинается паника, кто-то пытается спешно запастись спасательным кругом, кто-то — овладеть катером и уйти на нем, доказывая, что катер по закону принадлежал его дедушке. Корабельный кок — тот вообще предпочитает потонуть, но не попасть на сушу, где его станут судить за растрату.

Тут-то капитан и обращается к пассажирам с просьбой сформировать альтернативную команду и отремонтировать корабельную машину.

Итак, вместо рядового рейса — драма, достойная зрительских страстей. Но ее хорошо наблюдать со стороны или, в крайнем случае, быть оппонентом капитана, еще не подозревая об истинном положении дел!

Избранные полтора года назад народными депутатами СССР, ни я, ни мои коллеги даже не подозревали, что уже стали участниками великой социальной драмы. Логика событий и логика совести потребовала, чтобы через год некоторые из последовательных критиков капитана сами стали у рычагов корабельной машины, да еще на ходу попытались переделать ее конструкцию. Весной 1990-го я был избран председателем Ленсовета и теперь ответствен не только за состояние дел в стране, но прежде всего за судьбу своего города. Разумеется, я сам вижу это противоречие в целом ряде ситуаций я вынужден зависеть от той самой Системы, которую вместе с другими демократическими депутатами пытаюсь перестраивать. Столь же трудно сегодня и Гавриилу Попову, ставшему мэром Москвы, и Борису Ельцину, избранному главой российского парламента. Изнутри — даже на муниципальном уровне! — государственная власть представляется иной, чем снаружи. Чем? Об этом я и хочу рассказать по свежим следам, ибо истинный ход событий все больше искажается ретроспективными оценками происшедшего.

В древнерусской, да и в русской литературе существует особый жанр „хождений“. Более того, жанр этот существует и в русской истории: от апокрифа „Хождения Богородицы по мукам“ и „Хождения за три моря Афанасия Никитина“ до хождения в народ российских революционеров XIX века. Англичанин, вероятно, сказал бы „the expediton“, но в слове „экспедиция“ куда более разума и расчета, чем в слове „хождения“.

Словно как в русской сказке: пойти-то можно, а вернуться — только если очень повезет.

Когда на XXVII партийном съезде Михаил Горбачев сказал о необходимости равенства перед законом каждого человека, независимо от занимаемой им должности и положения, многие просто не обратили на это внимания. Мало ли какие правильные и справедливые слова произносились в отчетных докладах нашими генсеками! И только профессионалы — политологи и юристы — отметили: впервые за семь десятилетий тезис о равенстве перед законом был распространен на работников партии. Никогда еще в советской истории не звучала в официальном выступлении партийного лидера тема „закон и партия“, не было ни одной работы, ни одной статьи, где бы рассматривалось правовое положение КПСС.

Идея отделения государственной власти от партийной и была первым ударом Горбачева по всесильному монополизму административной системы. Статьи о „телефонном праве“, о санкционированном беззаконии партаппаратчиков, о некомпетентном или корыстном вмешательстве партии в неполитическую сферу общественной жизни стали все чаще мелькать и на газетных страницах, и в специальных академических изданиях. Пройдет немного времени и на XIX партконференции будет сделан еще один, очень важный шаг: Генеральный секретарь скажет о необходимости разделения властей. И сразу возникнет вопрос какое же это государство, ежели власть в нем разделена на законодательную, исполнительную и судебную, а партии отныне остается лишь сфера идеологии?

Ответ был заключен в самом вопросе: так была сформулирована идея правового государства, государства, где властвует не произвол, не идеологическая установка, оформленная в конкретные параграфы политических инструкций и постановлений ЦК, а Закон. И когда мы впервые по-настоящему задумались о том, что же такое правовое государство, вдруг выяснилась очень простая и известная всему цивилизованному миру истина: идея права — одна из общечеловеческих ценностей, выработанных тысячелетиями. Если утверждается примат права перед государством, значит, мы должны по-новому подойти и к самому пониманию права. И оставить в прошлом пресловутый „классовый подход к праву“, позволявший оправдывать любые преступления партии, любое насилие, экспроприацию и геноцид спецификой „классовой борьбы“ или утопией мировой пролетарской революции.

Семь десятилетий у нас каждое дело начиналось с постановления партии и правительства. И каждое оборачивалось кровью и слезами сограждан, преступлениями против человечества, против собственного народа и собственной земли. И дело не в злокозненности отдельных чиновников, не в дурном характере сталиных, берий или рашидовых. Дело в античеловеческой по своей внутренней сути системе власти, построенной на крови народа партией „победившего пролетариата“.

Любое дело должно начинаться не с постановления, а с человека, любое дело должно и заканчиваться человеком. А право — это только необходимое средство поддержания порядка в обществе, инструмент обращения государства не с человеком (как с винтиком в государственной машине), а к человеку, к его земным нуждам и печалям. С осознания этих простых истин и начинается правовое государство. И конечно, создание в нашей стране новой политической системы, в которой человек не винтик и даже не абстрактный „человеческий фактор“, а непреходящая и вечная ценность, потребует труда многих поколений.

Утверждение приоритета общечеловеческих ценностей над всеми иными (включая и классовые) заставило меня отказаться от спокойной и, в общем, благополучной академической жизни вполне преуспевающего ленинградского профессора, специалиста по гражданскому и хозяйственному праву. То, что прозвучало с трибуны XIX партконференции, я воспринял как адресованный каждому, а значит, и мне лично призыв к гражданской мобилизации. И когда слова стали подтверждаться делами и Горбачев объявил о выводе советских войск из Афганистана, я, беспартийный, подал заявление с просьбой принять меня в члены коммунистической партии.

Я ни от кого (и прежде всего от себя) не скрывал, решившись на такой малопопулярный уже в то время шаг, что КПСС для меня прежде всего не политическая партия, а государственная структура, пронизавшая все клетки общественного организма страны. Зная это, я не мог не понимать, что реформы в нашем обществе можно начинать лишь через реформу самой КПСС, через превращение ее в подлинно парламентскую партию.

Перед IV Съездом народных депутатов СССР в середине декабря 1990 года, когда я заканчивал диктовать эту книгу обозревателю „Московских новостей“ Андрею Чернову, согласившемуся записать ее, мне, народному депутату Ленсовета и СССР, разумеется, неизвестно, что готовит нам день завтрашний. Но что бы нас ни ждало за ближайшим поворотом — катастрофа „румынского варианта“ или обреченность военного путча, радикальное полевение Центра или болото консерватизма, революция, тление или диктатура — эти заметки, если суждено им увидеть свет, для будущего читателя станут свидетельством очевидца того великого поворота к Человеку, который сегодня происходит и, несмотря ни на что, произойдет в нашем обществе.

Я не претендую ни на всеохватность политических рассуждений, ни на сугубую объективность повествования. Это рассказ не историка и не беспристрастного наблюдателя, а участника событии, волею судеб оказавшегося у колыбели рождающегося парламента и ставшего одним из действующих лиц драмы советского парламентаризма.