Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента

ГЛАВА 7 — МИТИНГОВЫЙ ПУТЧ БОРИСА ГИДАСПОВА

Фрондерский период нашей перестройки закончился. Если до II Съезда аппарат не воспринимал демократов всерьез, то теперь все переменилось.

На I Съезде один из тогдашних членов Политбюро мог позволить себе, стоя в проходе, громогласно объявить: "Собралась тут всякая шантрапа!"

И долгое время почти так и было: Бог весть какие люди несли с трибуны и у расставленных в зале микрофонов и впрямь Бог весть что. Они явно не хотели подчиняться мудрости и авторитету вождей, они выходили из повиновения и почти силой захватывали эти микрофоны. Но какое-то время самой системе власти ничем серьезным не угрожали.

А потом дело пошло всерьез. Первый звонок прозвучал для аппарата, когда "шантрапа" полностью взяла под свой контроль законодательную власть и подготовка законопроектов стала определяться не в тиши бюрократических кабинетов, а на шумных заседаниях парламентских комитетов и комиссий.

На I Съезде нам это не удалось, но на сессии Верховного Совета после создания комитета по законодательству, может быть, самого демократического изо всех прочих, власть реально начала переходить к "шантрапе". Почему именно в этом комитете? Да потому, что здесь собрались профессионалы, люди, которые друг друга знают десятилетия и с уважением друг к другу относятся.

На первой сессии Верховного Совета СССР аппарат попытался дать нам бой. Когда проект закона о печати, который и без того всячески затягивался аппаратом, наконец был подготовлен, произошло из ряда вон выходящее: проект попытались подменить.

Как картежник, лишившийся козырей, достает из рукава крапленую карту, так и аппарат был уверен, что этот номер у него пройдет. Скандал и проигрыш были в этой ситуации аппарату обеспечены. И это, пожалуй, самое главное из того, что произошло на сессии.

Теперь нас уже воспринимали всерьез. И всерьез с нами боролись.

Глубокой осенью 1989-го в одном из престижных столичных залов состоялся бенефис моей любимой газеты "Московские новости", оставивший у меня горький осадок. Все было мило: собрался цвет интеллигенции — известнейшие актеры, режиссеры, журналисты и писатели. А мне было неловко и больно смотреть и слушать то, что неслось со сцены. Мишенью для праздного остроумия стал политический лидер страны, только-только повернувшийся к демократическим преобразованиям. Поводы были разные, подчас и заслуженные. Но форма выходила за грань пристойности, точно люди забыли, как еще вчера они слушали по ночам вой глушилок, каким беспросветным и безжизненным был сам воздух, которым нам приходилось дышать.

Да, мы готовились к худшему, но все же до конца не могли осознать, в какой стране мы жили и какими она нас сделала. Советскому человеку перестройка, объявленная Горбачевым, открыла глаза прежде всего на самого себя. И по тому, что с нами теперь происходит, видно, как мы несвободны, нецивилизованны. У нас есть возможность гражданского действия, но к нему-то мы и не готовы.

В этих условиях консервативные силы консолидируются быстрее нас. "Назад к диктатуре пролетариата!", "Не дадим ударить перестройкой по коммунизму!". Это не просто очередной виток бюрократической демагогии. Это ползучий путч аппаратной контрреволюции, решившей, что самое время кончать с призраком демократии и парламентаризма.

Гидасповский "коммунистический" митинг в Ленинграде и объединенный пленум Ленинградского областного и городского комитетов КПСС в последнюю декаду ноября 1989 года потрясли и город, и страну. Ленинградские партийные функционеры, все без исключения проигравшие на выборах в народные депутаты СССР, просто раньше других поняли: приходит конец их всевластию, и надежды на спасение нет.

Я уже упоминал о той встрече в Смольном, которую проводил Юрий Соловьев весной 1989-го. Соловьев тогда стал учить уму-разуму только что избранных народных депутатов СССР, и мне после этого инструктажа (другого слова не подберу) пришлось разъяснить Юрию Филипповичу, что депутаты избираются народом, а не обком КПСС.

Единственным депутатом, поддержавшим тогда своего первого секретаря, был директор Государственного института прикладной химии, генеральный директор "Технохима" Борис Гидаспов.

Говорил он неглупо. Во всяком случае, некая логика в его рассуждениях была: мол, статус депутата предполагает независимость, каждый должен иметь свое мнение, а потому какой-либо клуб народных депутатов создавать не надо.

Меня это удивило, но не станешь же объяснять взрослому человеку, что независимость депутатов во многом и определяется умением согласовать свои действия друг с другом.

До I Съезда фамилия Гидаспова возникла еще только раз, когда группе ленинградских депутатов надо было назвать того, кто войдет в мандатную комиссию Съезда от Ленинграда, Случайно или нет было названо это имя, но никаких возражений не было: Гидаспов так Гидаспов. Никому и в голову не приходило, что мы, по сути, уже проголосовали за будущего председателя мандатной комиссии Съезда, а заодно и определили кандидатуру будущего первого секретаря Ленинградского обкома КПСС.

В "Московских новостях" академик Жорес Алферов рассказал, что партийный взлет Гидаспова на вершину Ленинградского обкома был неожидан для всех, в том числе и для самого Бориса Вениаминовича. Может быть, это и так, но слухи о возможном его высоком назначении ходили и раньше. В разговорах между собой мы, ленинградцы, кандидатуру Гидаспова поддерживали; объективно все говорило в его пользу — ученый, член-корреспондент АН СССР и к тому же крупный хозяйственник (значит, сумеет организовать работу). И то, что Гидаспов не из партийных функционеров, тоже было в наших глазах несомненным его достоинством.

Впрочем, и тогда не все были в восторге. Скептики утверждали, что замена эта вполне по русской поговорке: шильце на мыльце. Говорилось о каких-то нарушениях при выборах Гидаспова по Петроградскому территориальному округу: он избирался безальтернативно, а об эксцессах на предвыборных собраниях в Петроградском районе писала городская пресса.

Громкую известность далеко за пределами Ленинграда позднее приобретут два уголовных дела — двадцатилетней Татьяны Рамм и ее отца, экономиста Владимира Рамма, который был одним из соперников Гидаспова на выборах, но в конечном счете так и не был зарегистрирован в качестве кандидата. Петроградский районный суд сначала приговорил к году исправительных работ Татьяну Владимировну. За то, что на окружном собрании по выдвижению ее отца она — хрупкая и весьма религиозная девушка — якобы избила пятерых дружинников, не пропускавших ее в зал. А когда Владимир Рамм вступился за честь дочери, по инициативе заведующего идеологическим отделом Петроградского райкома обвинение было сфабриковано и против отца.

Однако все это — позже. А тогда, летом 1989-го, мы еще жили иллюзиями: может быть, Гидаспову удастся освежить застойный воздух в коридорах Смольного, изгнать из "штаба революции" романовские кадры и перестроить саму жизнь Ленинградской партийной организации, уже прослывшей в стране оплотом консерватизма.

Я мало знал Юрия Соловьева. Но он не производил впечатления законченного сталиниста. В нем не было романовской жесткости и надменности. Его скорее можно было назвать просто чиновником — осторожным, а иногда даже добродушным. После ленинградских событий ноября 1989 года мы еще пожалеем о временах Юрия Филипповича. И не потому ли, что это будет высказано вслух, причем многими? А в феврале 1990 года ведущий телепрограммы "600 секунд" расскажет о том, как пенсионер Соловьев приобрел в комиссионном магазине подержанный "мерседес". И бывшие товарищи по обкому исключат своего бывшего лидера и благодетеля из партии. За что? За покупку машины, которая была предложена Соловьеву по звонку из магазина (если не из того же обкома). Правда, потом в рядах КПСС Соловьева восстановят. Разумеется, без всякого извинения. А Гидаспов станет вполне серьезно утверждать, что не было и самого исключения.

Плох был не Соловьев. Плоха была Система.

Когда разразился скандал с "мерседесом", журналист Георгий Урушадзе взял телеинтервью у Юрия Филипповича и во время передачи попросил его прочитать стихи уже покойного Юлия Даниэля. Соловьев читал по бумажке, голос его дрожал:

Это интервью, взятое семнадцатилетним журналистом у добровольно ушедшего в отставку первого секретаря (случай редчайший!), у человека, которого растоптали его же товарищи, произведет на город неизгладимое впечатление. Равно как и стихи политического узника, прочитанные с телеэкрана одним из тех, кем была персонифицирована власть Системы.

Повторю: у Соловьева не было ни стальной холодности в глазах, ни надменной силы Григория Романова. Он и не старался изобразить эти, не присущие ему качества всесильного временщика, генерал-губернатора и хозяина Ленинграда. Гидаспову не удалось приобрести повадку партийного босса, но вскоре после назначения он попытался играть роль "сильной руки". Играть не слишком умело: то, что у Романова было в крови, не дается одним только обладанием партийным креслом.

Беда Соловьева, что он стал опираться на сформированный еще Романовым партийный аппарат: ничего своего Юрий Филиппович в Смольный не принес, ничего и не пытался перестроить. Сказали ему "придворные" социологи, что на выборах народных депутатов СССР он наберет около 70 процентов, он и пошел к собственному, столь поразившему его самого поражению. И после поражения Соловьев даже не пытался бороться за власть: сразу же написал на имя Горбачева заявление об отставке, а на свое место предложил единственного из хорошо известных ему народных депутатов — Бориса Гидаспова. В таком предложении тоже была логика: если все ленинградские аппаратчики на выборах провалились, надо менять тактику и призывать ближайшего из неаппаратчиков.

Случай почти классический. Так действуют политические партии и режимы, оказывающиеся на грани физического банкротства. Вспомним кризис Веймарской республики и приход к власти Гитлера. Это урок истории, урок, нами постоянно забываемый: если режим на грани краха, он попытается спасти себя при помощи "сильной личности", а эта личность, как правило, и оказывается его окончательным могильщиком.

Итак, практически, ко всеобщей радости, Гидаспов стал первым секретарем обкома. Радость понятна: волей-неволей Соловьев олицетворял собой всю застойную пирамиду власти, весь комплекс партийного монополизма в городе. С ним народ ассоциировал и поддержку Нины Андреевой, и создание реакционного Объединенного фронта трудящихся, и предложение о выборах народных депутатов по производственным округам (к счастью, вовремя похороненное демократической общественностью).

Черный список "ленинградских инициатив" Борис Гидаспов продолжать не спешил. Впрочем, на выступлениях — особенно в рабочей среде! — он мог заявить, например, что достаточно создать "подходящую" атмосферу, и "Пятое колесо", наиболее смелая и радикальная телепрограмма в Ленинграде, "само отвалится". Но набирал силу Ленинградский народный фронт, люди были воодушевлены предстоящими переменами, и на подобные "мелочи" мало кто обращал внимание.

Начиналась первая парламентская осень. Я проводил почти все время в Москве — работал в комитете по законодательству и участвовал в работе сессии Верховного Совета СССР, а в Ленинград приезжал лишь на выходные, И чем дальше, тем громче звучало в разговорах: позиция обкома не изменилась ни на йоту, травля неформальных организаций продолжается. Ничего не изменилось ни в работе исполкома, ни в крупных промышленных и управленческих структурах.

Мне это говорило лишь об одном: сам того не предполагая, аппарат власти готовит новое свое поражение на весенних выборах народных депутатов России и Ленсовета. И победа демократических сил обещает быть еще более внушительной, чем весной 1989-го.

Что-то, впрочем, понимала и городская власть. По своим депутатским заботам общаясь с районными и городскими руководителями, я видел растерянность и страх и в их лицах. Из-за этого страха общение каждый раз оказывалось непредсказуемым. Моему избирателю председатель исполкома мог заявить: "Ваш вопрос пусть решает ваш Собчак!", а через неделю от него же раздавался звонок с нижайшей просьбой: не нужно ли решить какой-либо вопрос, нет ли у Вас, Анатолий Александрович, вопросов к нам?..

И хамство, и угодливость свидетельствовали: власть в растерянности, чиновники в панике.

Что-то должно было случиться, но что — никто не мог угадать.

Тут-то и грянул гидасповский митинг 22 ноября.

Что ему предшествовало?

7 ноября 1989 года Ленинградский народный фронт вышел на демонстрацию отдельной колонной, и вся Гороховая (пока улица Дзержинского) была занята 30-тысячной демонстрацией демократических сил. Кроме ЛНФ в колонне шел "Мемориал" и Ассоциация избирателей. А начинали шествие народные депутаты СССР.

Может быть, поэтому власти и решили ударить с тыла: когда передние уже прошли мимо трибуны с улыбающимся на ней Борисом Гидасповым, милиция отсекла хвост колонны; человек 100–150, теряя лозунги и плакаты, были вытеснены на Невский, но повели себя весьма достойно: в драку никто не кинулся. Их продержали минут двадцать, затем оцепление расступилось. Кто отдавал приказ, так и осталось тайной, но смысл провокации весьма понятен.

В интервью "Вечернему Ленинграду" заведующий идеологическим отделом обкома. Воронцов заявил: "Если вас интересует, были ли какие-либо инциденты во время шествия, то их не было". А о том, что было, вскоре, наверное, позабыли и сами участники шествия. Замечу — официально разрешенного властями.

10 ноября на телеэкранах страны впервые появилась легендарная Нина Андреева: она согласилась дать интервью программе " Взгляд". Интервью тут же превратилось в монолог: Андреева говорила о вышедших на политическую сцену дельцах "теневой" экономики, только и жаждущих, что погибели социализма.

В тот же день та же ленинградская "Вечерка" рассказала о пленуме Василеостровского райкома партии, потребовавшего созыва "чрезвычайного партийного съезда". Резолюция первым секретарем райкома Н.Кораблевым, видимо, была заготовлена заранее, она, как по мановению, возникла в его руках, когда секретарь парткома Всесоюзного научно-исследовательского геологического института имени А.П.Карпинского, человек весьма демократических убеждений, предложил идею "чрезвычайки". Это говорит только о том, что консерваторы для достижения своих целей умело могут использовать и неуемную энергию некоторых "демократов".

13 ноября под проливным дождем Василеостровский райком провел репетицию "митингового путча" — малый, районный, "коммунистический" митинг. Названо это было "собранием партийного актива". Ораторы вещали с балкона Дворца культуры имени Кирова, и речи их мало чем отличались от монолога Нины Андреевой.

Видимо, организаторам показалось, что эксперимент удался.

15 ноября "Ленинградская правда" под рубрикой "Позиция" печатает программную статью секретаря обкома КПСС Ю.Денисова. Называется она "Кому выгоден кризис?".

Денисов просто и без затей перепевает Нину Андрееву:

"…Речь идет о легализации и выходе на открытую политическую арену дельцов "теневой" экономики, в руках которых уже сегодня сосредоточено около 500 миллиардов рублей". И еще: "Уже сегодня они имеют немало защитников среди публицистов, ученых, законодателей. Но это лишь начальная стадия".

Были в той статье и более глобальные обобщения:

"Материальная и психологическая неустроенность усугубляется во многом бездумной и поспешной переоценкой исторических фактов и ценностей, путей развития страны, разрушением образа Родины, отказом от доставшихся с таким трудом духовных идеалов".

По Денисову, следовало, что кризис в обществе выгоден деструктивным силам — народным фронтам, представляющим интересы "теневой" экономики. Мимоходом говорилось и о выходе из кризиса, даже называлось лекарство: "…введение военного положения". Мол, это не панацея, но "средство, облегчающее проведение реформ, позволяющих преодолеть кризис".

Денисов на этом, впрочем, не останавливался. Поскольку военное положение еще не гарантирует политической победы, он предлагал "для утверждения подлинного плюрализма мнений и гласности" дать первичной парторганизации право отзывать любого депутата-коммуниста, который состоит в ней на учете.

Другими словами, Денисов размышлял о механизме разгрома депутатского корпуса, ибо более 80 процентов его составляли коммунисты.

Самое печальное, что мало кто в городе, а тем более в стране, обратил внимание на эту статью, по сути намечавшую контуры плана государственного переворота.

21 ноября начался совместный пленум Ленинградского обкома и горкома КПСС. На нем был освобожден первый секретарь горкома А.Герасимов, и Б.Гидаспов занял оба кресла партийных руководителей Ленинграда — и области, и города.

Вот произнесенные им на том пленуме слова. Причем это не выступление в прениях, не ответы на записки. Это строки доклада, в самом названии которого уже звучал вызов: "За социалистические идеалы перестройки".

"…Часть коммунистов (в том числе и в высшем эшелоне партийного руководства) отстранение наблюдают, как идет процесс массированного целенаправленного размывания социалистических идеалов…

Мы перестанем быть сами собой, если поступимся нашими социалистическими ценностями, позволим яростным псевдодемократам дурачить людей сладенькими сказками о "народном капитализме", безграничной демократии и беспартийной гласности…

Псевдодемократической дубиной громят всех, кто осмелится высказать инакомыслие, нагнетаются представления о неизлечимости нашего общества…

Сознание людей одурманено образами вездесущих бюрократов, аппаратчиков, шовинистов, сталинистов, антисемитов…"

Ленинградский народный фронт был обвинен в тайном плане демонтажа социализма и капитализации общества. Вновь прозвучали цифры, выдуманные на московском профсоюзном митинге в Лужниках 5 октября 1989 года: якобы в стране пять процентов вкладчиков сбербанков владеют 80 процентами сумм всех вкладов. Намекнул докладчик и на то, что он и есть та самая "жесткая рука", появления которой ждет определенная часть общества. Словом, после письма Нины Андреевой в "Советской России" ленинградцы ничего подобного не слышали. Даже лексика та же: Андреева не могла "поступаться принципами". Гидаспов не собирался "поступаться нашими социалистическими ценностями". И это, пожалуй, не было оговоркой: партаппарат уже стал понимать, что завтра общество потребует ревизии партийного имущества, тех самых "социалистических ценностей", расставшись с которыми номенклатура и впрямь перестала бы быть собой, да и просто — быть.

На том пленуме руководителю Ленинградского научного центра академику Алферову просто не дали говорить, согнали с трибуны. Зато с успехом выступали (разумеется, в поддержку докладчика) те, кто по замыслу обкома и начинал эту политическую кампанию — василеостровский секретарь Кораблев и секретарь обкома Денисов.

Поразительно, но страна все еще не знала, что происходит.

22 ноября состоялся общегородской "коммунистический" митинг. То, что в тиши смольнинских кабинетов готовилось в последние недели, то, что прошло репетицию в Василеостровском районе, теперь хлынуло на площади.

Вел митинг сам первый секретарь обкома и горкома.

Ленинградские функционеры раньше других поняли, что завтра они могут оказаться — если пользоваться любимым выражением советских пропагандистов — на свалке истории. Они и начали первыми борьбу против политики Горбачева. И хотя и пока у них хватило осторожности не идти "на вы" и не призывать к реставрации сталинизма, только ребенок мог не понять, за что ратуют штатные защитники Системы.

Слава Богу, что в те дни существовало объективное телевидение: трансляции "митингового путча" было достаточно, чтобы страна очнулась у роковой черты.

Я был в те дни в Москве и увидел по телевизору лишь фрагмент митинга 22 ноября. Ожесточенность и атмосфера коллективной ненависти меня ужаснула.

Это вновь было похоже на кинохронику 30-х годов, когда фанатические толпы требовали смерти "троцкистско-зиновьевским выкормышам". Признаюсь, это испугало. Насколько же мы еще в прошлом!.. Насколько крепко сидит в нас сталинизм!.. Выступали писатели, инженеры… Большинство выступающих, конечно, аппаратчики. Но ведь у каждого высшее образование, и, казалось бы, можно ожидать от этих людей хотя бы логики… Нет, только политические заклинания, только угар сталинщины, вопль по "железному кулаку", который наведет порядок и обеспечит этим людям безбедное существование. И это тем страшней, что ораторы вовсе не из высших эшелонов номенклатуры. Напротив, секретарь парткома завода живет среди людей, видит их проблемы, а открывает рот и говорит такое, что нормальный человек просто не в силах выговорить.

Через день я должен был выступать в "Пятом колесе". Конечно, гидасповский митинг стал главной темой; ради него пришлось пожертвовать практически уже подготовленной передачей.

Прилетев в Ленинград, я обнаружил, что город стал чуть другим: словно и не было победы демократических сил на весенних выборах… Все говорили только о митинге и напряженно ожидали новых неприятных известий. Город обмер, как когда-то обмерла страна после "письма" Нины Андреевой. Ничего не оставалось, как напрямую обратиться к Гидаспову с телеэкрана. Я сказал: если он считает, что может управлять городом, как военным заводом, то он глубоко заблуждается. Потому что при всем том, что выделывали с Ленинградом последние 70 лет, этот город все же остается одним из центров мировой культуры и науки. И, может быть, до сих пор продолжает оставаться духовным центром нашей страны. И нами так управлять нельзя. Решая вопросы жизни города, надо идти от его жителей, и без учета их мнения экспериментировать непозволительно. Сказал и достаточно резкие слова о самом митинге 22 ноября.

Я говорил почти полтора часа, а для телевидения это немало.

С редактором "Пятого колеса" Бэллой Курковой мы за полночь выходили из телецентра. Казенной машины ни у меня, ни у нее не было, предстояло проститься и разъехаться по домам. Мы шли уже к троллейбусной остановке, но неожиданно к нам приблизился очень спортивного и внушительного вида парень. Появление его было столь стремительным, что в первый момент я даже попытался сгруппироваться и, видимо, не слишком приветливо посмотрел ему в глаза.

Молодой человек не заметил моей напряженности:

Я десантник, отслужил срочную службу, живу тут рядом, мой отец — офицер, и он послал меня к вам. Мы смотрели передачу, и отец приказал вас охранять, потому что теперь эти мерзавцы могут сделать с вами все, что угодно. У меня машина, и я вас отвезу.

Спасибо этому юноше, спасибо его отцу. Пока мы разговаривали, выяснилось, что сотрудники телевидения организовали "пикап". Нашлось место и для меня, и через три минуты я уже входил в метро.

Я не знал еще, что ту передачу смотрел весь город и она сработает, как запал, вставленный в гранату. Но иного не могло и быть, потому что в городе, который на три дня обмер, уже готовились акции протеста против наступления ортодоксальных коммунистов. 25 ноября в молодежной газете была напечатана отважная заметка Натальи Курапцевой с заголовком из Александра Галича: "Можешь выйти на площадь?". Подал заявку на ответный митинг у Спортивно-концертного комплекса Ленинградский народный фронт.

"Антигидасповский" митинг состоялся 6 декабря. Я был вновь в Москве, но трансляцию смотрел от начала до конца. С первых минут было ясно: план ленинградских аппаратчиков провалился окончательно и окончательно похоронен. А когда выяснилось, что и на этот митинг прибыл Борис Гидаспов, и не только прибыл, но и пытался что-то говорить в микрофон, впечатление от его речи было самое жалкое.

Первый секретарь держался уверенно, жестикулировал по-рот-фронтовски сжатым кулаком, и все же это была капитуляция. Я видел эту площадь, скандирующую: "В отставку! В отставку!" — видел, как ведущий митинг Петр Филиппов за спиной у первого секретаря взмахом руки останавливает скандирование, и ничего другого, кроме жалости и стыда за неуместность этого появления Гидаспова, испытать не мог.

Ни по натуре, ни по складу характера я не принадлежу к авантюристам или смельчакам. Просто однажды я решил, что для сохранения самоуважения должен вести себя определенным образом и одинаково обращаться с любым человеком, какой бы пост он ни занимал и чем бы он ни занимался.

И говорить только то, что я думаю.

Пожалуй, впервые я сформулировал это для себя на предсъездовской встрече депутатов-коммунистов с членами Политбюро: говорить только правду и только на равных. Сначала эту простейшую и естественную линию поведения приходилось выстраивать. Потом это стало получаться само собой. Я уже после понял, что, идя на компромиссы, человек создает себе дополнительные сложности. Даже если твое поведение противоречит общепринятому, оно все равно более выигрышно, чем попытка лавировать с оглядкой на обстоятельства и лица. Через некоторое время окружающие к тебе привыкают, и твоя позиция воспринимается уже как нечто само собой разумеющееся.

Я знаю, что мне ничего не удалось бы сделать как народному депутату, если бы я не прошел этой науки: разговаривать с власть имущими, как с коллегами по университету или с соседями. А с "простыми людьми" — как с власть имущими, но тоже без заискивания.

Уже на Съезде в глазах некоторых из моих высоких по должности собеседников я нередко читал недоумение: а почему этот человек, невесть откуда возникший, так с нами разговаривает? Кто за ним стоит? И я не раз слышал что-нибудь вроде: Собчаку хорошо, он свои выступления согласовывает с Горбачевым. (Примерно такой упрек прозвучит на III Съезде народных депутатов уже и в мой, и в горбачевский адрес из уст Николая Ивановича Рыжкова.)

Что ж, я и сам долго считал, что Ельцин — один из ближайших друзей Горбачева, а все, что с ним происходит, в известной мере инспирировано. Или, по крайней мере, определено политической игрой: Горбачев просто на время пожертвовал Ельциным из тактических соображений. И пока я не познакомился с тем и другим, не увидел реального соотношения сил, пристрастий и страстей, я был уверен, что понимаю "игру".

Легенда о покровительстве Горбачева родилась и по моему поводу. Действительно, я еще не успел ничего сказать на самом I Съезде, а Горбачев уже знает меня по фамилии, да еще и в Китай мы ездили в одно время (неважно, что в разные концы этой немаленькой страны!). А то, что просто фамилия необычная, да к тому же я трижды выступал на предсъездовских встречах с Горбачевым, об этом "проницательные" зрители просто не знают. Так и рождаются слухи, легенды, домыслы.

Но что же произошло с Борисом Гидасповым после назначения его первым секретарем Ленинградского обкома? Назначения, которое решалось, разумеется, на самом верху партийной иерархии. Проще сказать — окружением Горбачева и им самим. Недаром же "снимать Соловьева" Горбачев сам прилетел в Ленинград. И хотя внешне это было обставлено столь демократично", что даже присутствовавший при встрече партийного лидера на взлетном поле Пулковского аэродрома академик Алферов не заподозрил подготовленности экспромта, надо быть политически очень наивным человеком, чтобы со святой верой в отсутствие предварительной "проработки вопроса" повторять фразу, сказанную тогда Горбачевым: мол, я никого не привез, решайте сами. Нет, эта фраза не говорит о коварстве Генерального секретаря. Просто аппарат готовит каждое назначение весьма тщательно. Так было и на этот раз, и здесь одна из причин, почему отставку Соловьева сам Горбачев так долго не принимал.

Журналисты уже поставили, как мне представляется, довольно точный диагноз происшедшего с Гидасповым: кессонная болезнь. Стремительный взлет рядового члена бюро обкома в первые секретари для любого человека — серьезнейшее испытание на прочность. Директор института, оборонщик, избалованный в недрах военно-промышленного комплекса фондами и вовремя выделяемыми лимитами, а главное — почти абсолютной властью над подчиненными, он и "на гражданку" принес замашки своей прежней должности. Ученый не смог победить в нем представителя Системы. Столкнувшись с плюралистической вольницей политической жизни города, Гидаспов не смог найти новые средства управления городом, овладеть новыми методами политической деятельности в условиях демократизации политической жизни и избрал знакомые, привычные ему методы, чтобы избежать собственного политического банкротства.

Как новый политический деятель, он мог выжить на этом посту, только освободившись от романовского по своему составу аппарата Смольного. Реформировать этот аппарат было необычайно трудно, но он даже не предпринял этой попытки.

Поэтому Гидаспов оказался игрушкой в руках Смольного, заложником неосталинизма в Ленинграде. Аппарат требовал решительных мер против распоясавшихся демократов. Аппарат предвидел свое второе (и окончательное) поражение на выборах в местные и республиканские органы власти. Остановить это могла только отставка Горбачева и роспуск всесоюзного парламента.

Это была опасная игра против того, кто фактически и назначил Гидаспова на место первого секретаря. Но иного выхода у вчерашнего химика не было. "Митинговый путч" Бориса Гидаспова, тщательно и не без выдумки подготовленный, как раз и был направлен прежде всего против линии Горбачева. То, что не удавалось сделать Лигачеву несколько лет, Гидаспов (и те, кто за ним стоял) хотел осуществить одним ударом.

Он переоценил собственные силы и силы провинциального аппарата. Не поддержала его и Москва: как раз в те дни был смещен с поста первого секретаря Московского горкома бывший ленинградец Лев Зайков. Любопытно, что и после этого он оставался курировать в ЦК оборонную промышленность. Это говорит лишь о том, что митинговая вылазка правых, даже провалившись, лишь ослабила позиции консерваторов, но не сломила их сопротивления. Напомним: "первый консерватор" страны Егор Лигачев все еще был в силе. Да и Гидаспов не ушел в отставку, напротив, попал в члены Российского бюро. Правда, там он был под присмотром и началом того же Горбачева.

"Назад к диктатуре пролетариата!"

"Не дадим ударить перестройкой по коммунизму!"

"Политбюро к ответу!"

Это лозунги гидасповского митинга 22 ноября. И что бы потом сам Борис Вениаминович ни говорил о "крайности" лозунгов, все знали, что писались они не на частных квартирах, а в городском театральном комбинате и по заказу обкома.

Представление, впрочем, оказалось никуда не годным, и требование отставки режиссера этого спектакля было весьма уместным.

Гидаспов остался. Но вынужден был снять свою кандидатуру на выборах в народные депутаты РСФСР. Хотя он шел по тому же Петроградскому району и выборы должна была обеспечивать уже проверенная команда (состоящая, кстати, во многом из сотрудников того института, где Гидаспов был директором). Впрочем, ничего не хочу сказать дурного о сотрудниках ГИПХа: когда один из отделов выдвинул мою кандидатуру на XXVIII съезд партии, Гидаспов свою и тут срочно снял. На партийный съезд он прошел от территориальной парторганизации, где ядро составляли пенсионеры, а я был избран на съезд делегатом от Петроградской парторганизации, в которую входит ипарторганизация ГИПХа.

На XXVIII съезде Гидаспов даже станет секретарем ЦК. Другими словами, после поражения осенью 1989 года он как будто все еще делает партийную карьеру. Формально это так. А если по сути — отставка Бориса Гидаспова от власти была принята жителями всего города, проголосовавшими на весенних выборах 1990 года за демократический состав Ленсовета.

Смирился ли с этим Гидаспов — последний из первых всемогущих секретарей Ленинградского обкома КПСС?

Не думаю. Но это уже его личное дело.