Холодный Лунный Смайлик (Сказка-нуар)

О'САНЧЕС

ХОЛОДНЫЙ ЛУННЫЙ СМАЙЛИК (Сказка-нуар)

ГЛАВА 1

Лондонский туман? По-питерски — это "ясно".

Общеизвестно, что российский город Санкт-Петербург расположен точнехонько в эпицентре выхода из недр земных Древней Силы, питающей все сакральные, потусторонние, сверхъестественные, призрачные, волшебные, магические, трансцендентальные источники, выплескивающиеся из таинственных и непостижимых для современной цивилизации глубин, словно языки огнедышащей лавы из жерла могучего вулкана, в наземный простор, в подлунный и солнечный мир; сие — незримые потоки непостижимой и необъятной мощи, неслышимые и неосязаемые, но, тем не менее, столь же неотвратимо влияющие на ткань всеобщего человеческого бытия, как животворный солнечный свет или морозное дыхание космоса. Впервые данный факт был обнародован на рубеже прошлого и позапрошлого веков, в знаменитом энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, и долго еще воспринимался как сенсация мирового значения, предмет для яростных дискуссий атеистов и теологов всех мастей, а ныне об этом феномене можно прочесть во всех европейских и отечественных учебниках, в любом справочном файле, в каждой из сетевых энциклопедий. Не так давно, уже в начале нового тысячелетия, вездесущим и всеведущим британским ученым удалось доказать наличие на поверхности Земли, на бывших землях британской короны, еще одного мощного источника Силы Земной, хлещущей из глубин, источника, почти не уступающего по интенсивности и размаху знаменитому питерскому, однако, водные и земные пустыни Южной Атлантики, равноудаленные на тысячи километров от Африки, Антарктиды и Южной Америки, от цивилизаций Старого и Нового света, они, все-таки, не переполненная людьми Европа, и тамошняя бабилонская цивилизация на краю мира — особь статья, со своими обычаями. Стало быть, главный ареал выхода на поверхность Древней Силы (жерло, устье, ворота, портал — где как его называют, однозначный термин так и не устоялся за сто прошедших лет) — все-таки один, и полное имя ему: Санкт-Петербург — Петроград — Ленинград — Санкт-Петербург, по прозвищу Питер, пятимиллионный мегаполис, в котором люди — основной объект воздействия древних эманаций — рождаются, живут и умирают, слой за слоем, поколение за поколением, вот уже четвертое столетие подряд…

Радоваться лету и солнышку у нас, в Петербурге, все равно, что пить воду китайскими палочками. Кажется, что вот только-только подкрались белые ночи — а уже июль три недели как закончился, впереди осенняя слякоть, потом зимняя слякоть, потом весенняя… Впрочем, на природе, на своем садово-огородном участке, в любую пору хорошо, были бы свет, вода и отопление. И удовлетворительное покрытие для интернета, для мобильной связи. И надежный транспорт до города.

Пассажиров в пятничной августовской электричке битком, при этом все окна закупорены по-зимнему, наглухо, для того, наверное, чтобы людям в переполненных вагонах проще страдалось. А электричка опаздывает против расписания, больше стоит, чем идет… Спрашивается, чего она стоит??? Ну, шевельните языком, должностные лица, объясните людям по громкоговорителю причину! В каждый вагон ведь проведена селекторная связь!.. Нет, молчат загадочно проводники с машинистами. И вот, некий отставной пассионарий — сразу видно, что из убежденных дачников, — не выдержал, забыв про свой солидный, близкий к пенсионному, возраст, выругался длинно, по-флотски, да как хрястнет черенком лопаты в окно! — Двойные окна и раскрылись двойною неровною дырой, почти всеми осколками наружу. А, все же, некоторые внутрь отскочили. Народ, конечно, загалдел, завозмущался, особенно те, кого остро-колючие куски стекла, упавшие внутрь вагона, могли задеть и едва не задели, но, по счастливой случайности, все остались невредимы, никто не пострадал ни телом, ни духом, зато через пробоину щедро пахнуло свежим воздухом, летним, трепетным, ароматным, аж сквозь весь вагон живительный ветерок прошел. Да еще и поезд набрал, наконец, скорость, нагоняя отставание, так никем и не объясненное, подбавил вентиляции кислородной.

Если бы это случилось зимой, или в дождь, того мужика-освободителя вполне могли выкинуть на рельсы, вслед за выбитым стеклом, однако стоял август, не просто теплый, но дивный, жаркий, на удивление мягкий, с неутомительными, почти всегда ночными, дождями, с высоким чистым дневным небом. Грибов завались, ягоды уродились все — лесные, луговые, садовые, июльские, августовские… В огородах под грядками корнеплодов столько скопилось-затаилось, что складывать будет некуда… А тут еще и яблоки зрели, грозя пришельцам из города невиданным урожаем варенья, джемов и сидровой самогонки… Какой день, ах, какой день! — даже обидно такой в дороге-то проводить! Поезд два с лишним часа идет — и все ни единого облачка до самого горизонта. Короче говоря, пассажиры хватили кислороду вдоволь, задышали ровно и постепенно угомонились, утихли: кого в сон потянуло, кто в чтение погрузился, кто в плеер, кто в планшет, кто в телефонные игры. Покопаться в рюкзаках да в сумках — и 'ноуты' бы нашлись, но тесно в вагоне для них, даже без мышек — не пристроить толком. Те, кому выпало сидеть у разбитого окна, некоторое время развлекали себя тем, что расшатывали и удаляли из прорезиненных оконных десен оставшиеся куски стекла, немедленно выбрасывая их наружу, прямо на бегущую ленту железнодорожного полотна; действовать приходилось аккуратно, ибо кривые и острые стеклянные осколки, подрагивая вместе с рельсами и вагоном, только того и ждали, чтобы воткнуться в неосторожные пальцы и ладони, порезать, располосовать… Но сего развлечения хватило хирургам-любителям едва ли на два недлинных перегона между станциями, а потом, когда опасный оконный мусор иссяк, успокоились и они.

Мишке радостно возвращаться домой, как бы на вторые каникулы, типа, короткие дополнительные, тем более, что родные пенаты пленят его ненадолго — через десять дней лето заканчивается… А там снова лицей-интернат для юных одаренных физматов, собранных на учебу со всей России. Выпускники прежних лет именуют сие высокоучёное заведение альма-матер, в знак уважения и любви, учащиеся питомцы в общем и целом тоже его любят, но зовут несколько иначе: 'Тюрьма народов', впрочем, для них нет в этом 'зловещем' прозвище ничего трагического и страдательного, ибо еще с советских времен повелось его так величать. Почему именно тюрьма народов? — а никто уже и не помнит. Аббревиатура официального названия лицея: РМФЛ (Российский межрегиональный физико-математический лицей им. Магницкого, а раньше был Российский центральный — РЦФЛ), учиться в нем почетно и довольно интересно. Предки гордятся на весь поселок таким гениальным сыном, еще бы!

Мишка специально не писал им и не звонил последние три недели, а они, кстати, тоже с конца июля примолкли, что странно и зело удивительно для родителей. Неужели обиделись на Мишку за его невнимательность? Ничего, не беда, у него превосходных отговорок полно, убедительных, как закон всемирного тяготения, плюс подарки всем понапокупал, на летние заработанные: и отцу, и матери, и матери отца — бабке Люсе, что с ними живет, и сестренке Надьке, и даже кошке Дашке пакетик сухого корма. От нечего делать, Мишка начал было вникать в содержание купленного в уценке покетбука — редкостная скукотень… Но выбросить пожадничал… Где-то в рюкзаке анекдоты были…

Дни все еще длинные, сумерки по-летнему тягучие, только, вот, нынешним вечером и думать нечего к друзьям-приятелям нагрянуть… дабы оттянуться с ребятами по-взрослому… — нет и еще раз нет: сегодня тихий вечер в трезвом семейном кругу, сегодня предстоят подробные, однако, тщательно процеженные через сито разума, рассказы об интернатовском житье-бытье, а его, Мишки, главная почетная обязанность — поедать, не прерывая болтовни, домашние деликатесы, жевать и чавкать, на радость умиляющимся родичам. И опять рассказывать с набитым ртом об успехах в учебе, о граде Питере, о друзьях — ну, в общем, обо всем том и именно так, как предки хотят услышать. В принципе, на один раз — тоже неплохое времяпрепровождение, а ребята никуда не денутся, подождут до следующего вечера. Даже и не подождут, а просто услышат его и увидят, и обрадуются де-факто, потому как заранее о точной дате его приезда никто не осведомлен. Просто знают, что нагрянет на несколько дней перед учебным годом.

Мишка расслабился и задремал, по примеру молчаливого пассажирского большинства, а когда открыл глаза — выяснилось, что уже приехали, и это он не сам проснулся, а контролерша за плечо сон вытрясла.

— Все, сынок, приехали! Или обратно собрался?

— Нет, спасибо. — Мишка зевнул раз, другой, выныривая из сладкой дремы — косточки затрещали от потягушек…

— Дома будешь потягиваться, давай-давай отсюда, рюкзак не забудь.

— Даю-даю. До свидания. Спасибо что разбудили.

— На здоровье, миленький.

Когда-то Мишка очень переживал, что дома разношерстной немецко-сталинско-хрущевской постройки — непосредственно тот, где жила его, Мишкина, семья и несколько соседских, — стоят как бы на отшибе от остального поселка. Из-за своей отдаленности, довольно относительной, едва заметной даже в масштабах сельской местности, они все напрочь лишены капитального ремонта и косметической ласки со стороны поселковых властей, и поэтому беспрепятственно ветшают. До клуба как бы далеко, до школы тоже путь не близок кажется… казался, особенно в младших классах, фонарей-то почти нет, по вечерам одному страшно было возвращаться… Ну, это еще когда он совсем уж маленький был.

Ой, что-то и сейчас жуть прокралась неожиданно, со спины, аж мурашки по позвоночнику, и теплый августовский вечер не стал помехой этому внезапному страху с ознобом. А ведь еще не темно, только-только сумерки сгущаться начали. Дорога от станции к поселку совсем даже не асфальтированная, простая 'убитая' гравийка, вся в глубоких колдобинах, — наверное, поэтому автомобили здесь перестали ездить, путь спрямлять, в обход через федеральную трассу идут. По крайней мере, за все время недлинного путешествия ни одной машины не проехало, ни в ту, ни в другую сторону, ни грузовых, ни каких иных… И прохожих почему-то нет, но зато увязались за Мишкой бездомные беспородные псы, целая стая, морд в шесть… Не столь уж и большие собаки, да все равно как-то неприятно. Мишка никаких собак не боится, ни бродячих, ни питбулей, ни овчарок, но эти какие-то… жутковатые!.. Следуют за ним молча, даже не перегавкиваясь, к Мишке близко не подбегают, но и не отстают, держатся метрах в десяти. Не рычат, не воют, не визжат… лучше бы лаяли, честно говоря. Мишка идет, стараясь не ускорять шаг, а сам с трудом удерживается, чтобы поминутно не озираться, не оглядываться за спину, покрытую гусиным ознобом — посмотрел разок и попал взглядом на взгляд вожака собачьей стаи: рослый черный пес, без пятен, глаза тусклые, но красноватым светятся, точь-в-точь, как бывает на дешевых фотографиях, когда отблеск от фотовспышки… Мишка нашел в себе мужество развернуться.

— Ну, чего надо? Еды у меня никакой нет, из дома сегодня тоже не вынесу, не надейтесь… разве что завтра придете… А ну!.. — Мишка сделал шаг, другой, рассчитывая, что собаки, услышав громкий человеческий голос и решительные жесты, разбегутся, пусть даже с раздраженным лаем, на худой конец просто отбегут, отступят… Но нет: молча стоят на месте, молча смотрят на него.

Мишка добавочно струхнул от этого тихого спокойствия собачьей стаи — и тут же устыдился собственной трусости. И тут же понял: хоть ты на части его режь — ни одного шага дальше, туда, к этой стае, он сделать не в состоянии. Сейчас он спокойно развернется и дальше пойдет. Нет, надо покурить, пока время есть, пока до дому далеко. Теперь до самого возвращения в Питер о сигаретах придется забыть: предки, если пронюхают, такой плющильный расколбас устроят, такой скандал ему закатят, что Минздраву мало не покажется! Вот такие уж у него дома строгости, даром что папаня сам с детства курящий. А с другой стороны — если подымить сейчас — запах изо рта уже выветриться не успеет… Но в пачке болталась последняя сигарета, и Мишке показалось жалко ее выбрасывать. Вдобавок, собаки… увидят, что он при огне, животные инстинктивно избегают огня. Да чего там бояться каких-то жучек-дворняжек — не накидываются ведь, за штаны не прихватывают? Значит, курим.

Пришлось прикурить и высмолить одинокую сигарету. Невкусную, зря здоровье тратил. Пачку смять — и в кусты, спички… тоже лучше выбросить, окурок все равно куда, в лужу на дороге, жвачку в зубы, сразу две мятные подушечки — авось успеет прочистить дыхание… Надо же: никто из сопровождающей собачьей стаи не отвлекся, чтобы хотя бы обнюхать, ни на сигаретную пачку, напоказ отброшенную, ни на окурок со спичками, — Мишка специально пронаблюдал! Нет, не страшно все это… не очень страшно… однако неприятно и… странно. Мишка сорвал на ходу граненый стебелек какого-то полузнакомого растения — полынь, что ли? — растер в пальцах обеих рук, чтобы совсем уже избавиться от табачного духа… Вроде бы малость отлегло от сердца. И дворняги приотстали, ой, наконец-то!

Долго ли, коротко ли — вот он, дом родной, прощай свободная стая, доброй охоты в других краях. Теперь жвачку выплюнуть и дополнительно продышаться! Ах, хороший аромат у полыни, освежающий!

— Уже легче! — сказал вслух Мишка и тут же поймал себя на вранье: ничего не легче, потому что ощущение тревоги, ослабнув на миг после исчезновения собачьей стаи, не только не исчезло, но даже словно бы сгустилось… Ладно, ерунда, если и догадаются, что курил — все равно долго бранить не будут, простят ради долгожданной встречи! Почему-то вспомнилось дурацкое фольклорное, из древних, еще советских, небось, школьных приколов, подражание поэзии Маяковского: 'Выбрал юный пионер Пиво вместо шприца. Все берут с него пример, Школа им гордится!..' Три ха-ха, ладно, чему быть, того не миновать, здравствуй, дом родной…

Не, ну, надо же, какое диво дивное: бабка Люся, такая чутьистая на вино и табак (невестке, Мишкиной маме, постоянно закладывает насчет запаха Мишкиного папу, собственного сыночка, любименького, но — склонного к загулам и бытовому пьянству), а на этот раз ничего не заметила! Только засмеялась хрипло, как закашлялась, да прижала больно, когда обнимала. Старая, а ведь сильная, даром что вся будто плесенью пропиталась! Мишка наморщил нос от запаха странной какой-то гнили, кухонной, что ли?.. — аж голова кругом пошла, словно от морской болезни, однако ничего такого не сказал, потерпеть нетрудно, да и дело секундное — бабушку обнять. Старая стала, жалко ее.

Что за чума!? — Вроде бы не пил ничего 'градусного', и недосыпа в нем нет, и уставать вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, тусклое, словно сквозь туман… Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон мечталось навернуть домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали — не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень — ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать — о чем можно говорить, а о чем нет — и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чем-то, весь вечер слушали его — все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но оно только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано из дурерасширяющего… — но нет, ничего 'такого' там не было, он знает по чужому, правда, опыту: он бы тогда после 'шмали' наоборот чавкал в три горла, и наесться бы не мог. Может, все-таки, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: 'старость — не радость', шестнадцать лет — не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли — почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной эсэмэс-ки… И в ВК она давненько не обновлялась… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в 'гостиной', на коротком 'гостевом' диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Предки у себя в родительской-спальной комнате давно дрыхнут, небось, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка — бабка всегда в суете бытовой: до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся.

А Мишке не спалось, и холодок под сердцем, что возник на пути от станции к дому, все не таял, не хотел таять, напротив: то и дело переходил в мелкий противный озноб. Самое главное — не думать о смерти, о том, что все люди смертны… Мишка знал: стоит лишь поддаться и начать размышления на эту тему — такая жуть прохватит, до самого утра не отпустит, хоть кричи…

Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы отвлечься от грустного, кроме того и в туалет захотелось Мишке по малому делу; он взял со стула недочитанный сборник анекдотов 'Петька и Василий Иванович', специально захваченный на дорогу для нейтрализации ненужных мыслей и еще чего-нибудь нудного, типа ожидания в очередях, пошел, стараясь не шуметь, сквозь проходную бабкину комнату в туалет. Совмещенный с ванной санузел налево, а направо — крохотная отдельная 'светелка', иначе говоря — чуланчик без окон, бывшая Мишкина резиденция. Теперь ее Надька захватила по праву наследования, совершенно законным образом.

Свет в туалете включается изнутри, Мишка 'на автомате' нашарил и включил, с детства каждое движение отработано, прежние навыки так просто не сдаются… Ух, на свету, все-таки, немного легче, нежели во тьме. Да, мрачняк, а не санузел, у них в интернате и то как-то веселее… И раковина, и ванна с унитазом там не такие зловещие, как здесь, в гнезде родимом…

Лампочка тусклая, ватт на сорок, но у Мишки хорошее зрение, сойдет и так. Он заперся на щеколду, справил малую нужду, спустил воду — почему-то очень ржавую, аж коричневую, словно она сгнила там, в бачке, — уселся на пластмассовую унитазную крышку поверх деревянного 'хомута' и стал читать. Точнее сказать, Мишка попытался погрузиться в чтение, но анекдоты сплошь попадались тупые, абсолютно неинтересные и какие-то такие… не родные, не живые, тревожные… зловещие. Одна муть. Издалека, из комнаты послышался медленный бой электронных часов. Двенадцать раз, всего только полночь наступила. А он-то думал, что до утра уже рукой подать… Ой, как неохота возвращаться в темноту, в постель, да и сна ни в одном глазу. Мишка поймал себя на мысли, что — да: жутковато ему выходить во тьму, пусть даже из-под тусклого света… Здесь он, по крайней мере, один… хотя, по идее, от иррациональных страхов наоборот бы поближе к родным держаться… Дрянь сборничек, неумный и отстойный, какой-то утомительный. Надо же, а когда в вагоне листал — нормально катило, даже смешные попадались… Листаем дальше. А это что за…

'…выводок молочных поросят суетится в идеально чистом вольере, возле вымытой и благоухающей мамы-свинки, а служитель красивым сачком из тонкого прозрачного шелка отлавливает выбранного посетителями поросенка и несет к повару, под нож… Но не волнуйтесь, господа, ничего худого не случится с этим нежным бело-розовым малышом, взгляните: "за кулисами", на кухне, его уже подменили на худопородного, из фермерского хозяйства Ленобласти, а якобы жертву незаметно выпускают обратно к маме, к братьям и сестрам, к белому дню — есть, играть, верещать, радоваться жизни! И зарежут его только поздним вечером для дорогих гостей, настоящих ВИПов!..'

— Уй, блин!.. Что за бред! На фига я взялся эту гадость читать!..

От двери пахнуло вдруг сыростью, холодной-прехолодной, чуть ли ни морозной… Мишка прислушался и вздрогнул. Нет, наружная дверь в дом закрыта, неоткуда сквозняку взяться. Книжица мелко затрепетала в Мишкиных руках — это пустяки, это всего лишь от нервов, потому что ничего такого не случилось, просто в дверь поскреблись…

— Мишаня, открой-ка на секунду гальюн, мне взять кое-что надо.

Отец всегда говорил гальюн, вместо уборная или туалет, потому что когда-то учился в кораблестроительном институте. Голос у папаши странный, хриплый, как с перепою, медленный и глухой. Но был без кашля весь вечер, что не часто… Вообще ни разу не кашлянул — вот это действительно странно!..

— Сейчас, пап, я скоро.

— Открой задвижку, мне сию секунду надо.

— Но я же занят, пап, не просто так сижу!

— Просто так сидишь, книжку читаешь, а мне надо. Ладно, тогда открой дверь и передай полотенце. Белое, висит.

Да, на крючке висело полотенце, не то чтобы совсем уж белое, но если постирать… Зачем батяне туалетное полотенце посреди ночи?.. На кухне в умывальне ведь своих тряпок полно?..

Мишка придумал так: он оттянет щеколду, но дверь лишь приоткроет и высунет руку с полотенцем, ух, неохота ему, чтобы папаня заходил. Другое дело, если бы ему в туалет было нужно, тогда бы деваться некуда… Мишка одной рукой шарил по двери, ища пальцами щеколду, а другой потянулся снимать полотенце с крючка… Взгляд его зацепился за квадратное оконце между санузлом и кухней а в нем… Жиденькая челка — а это все, что после позавчерашнего 'сострига' сохранилось у Мишки на голове — вздыбилась и стала торчком, Мишке и зеркала не понадобилось, чтобы почуять это, конечности враз стали ватными, он так и рухнул обратно на стульчак — пластмассовая крышка хрустнула, а руки бессильно повисли… Ой-йё-о-о!.. В стене под потолком, между кухней и санузлом, неведомо для какой прихоти древние строители предусмотрели оконце, так вот именно в этом туалетном оконце виднелась бабкина голова… и смотрела прямо на Мишку. И это бы ничего, бабка стара и вполне могла впасть в маразм, полезла, типа, проверять — не курит ли он. Но голова ее торчала не снизу оконного проема, как это и положено всем земным ногоходам, а сбоку, словно бы бабка лежала на стене параллельно полу, на высоте свыше двух метров. А глаза у нее… неправильные… а зубы… А-а-а-а!.. М-м-маа…

— Что же ты, уродец. Открывай скорее.

— Я… я… — Никогда в жизни отец не называл Мишку так грубо, ни пьяный, ни тем более трезвый. 'Я не уродец' — пытался вымолвить Мишка, но слова примерзли к зубам.

— Скорее открывай, сынок, мне в туалет надо. — Это уже мать подошла, ее голос. Но и у матери он странный… голос… Неживой.

Мишка все понял. И вспомнил! Память словно оправилась от наваждения, ожила, проснулась, отмоталась обратно, к моменту встречи… И раньше. Главное — от Надьки не было ни звука, ни эсэмэс, ни на 'мыло', ни в скайп… И сегодня… Очень, очень, очень уж… странным получился сегодняшний вечер в кругу семьи, где все было мертво и тускло, без света, без телевизора, без смеха и шуток… И без еды, без ужина. НЕ БЫЛО УЖИНА! Даже воду в самоваре не кипятили!.. И сам он был как зомби среди них, среди… И кошки Дашки нигде не было, а он даже забыл про нее узнать… И сестренка Надька ни о чем ни разу его не спросила, только сидела на диване как истукан, руки на коленях, да на часы глядела не отрываясь. Мишка читал кое-что в своей жизни… Сейчас в каждом втором покетбуке вампиры… а фильмов — без счета видел он в кино оживших мертвецов и ночных пожирателей человеческой плоти… Теперь вот — сам в сказку попал. Только не такую как в 'Сумерках'. Открывать нельзя, они войдут и нападут на него и сожрут. Или выпьют кровь, и он станет как они все. Червивым, холодным и вонючим.

— Я… Не открою вам. Вы нежить. Прочь. Чур вас!.. Меня, то есть, чур… меня… от вас…

За дверью взвыли, уже не сдерживаясь, дверная ручка задергалась вверх-вниз… Щеколда слабенькая — были бы людьми, сорвали бы в одну секунду, даже Надька бы сумела… с нею не раз такое бывало… А сейчас не могут, ни дверь сорвать, ни стекло в оконце выбить. Нет, в принципе могут, просто им почему-то гораздо труднее стало это делать… Вот если бы он сам их позвал — чугунную стену бы разнесли, он читал, он знает… Чем, интересно, они скрежещут по двери — ножами, ножницами? А бабка? Бабка царапала стекло страшенными когтистыми пальцами… А рядом с бабкиной головой — поменьше, Надькина, тоже темная, аж синяя!.. Мишка затрясся и беззвучно, одной гортанью, загудел, словно мобильная трубка по твердой поверхности, с включенным вибровызовом, он хотел верить, что все происходящее — лишь сон, однако почему-то побоялся немедленно поверить в него и расслабиться, чтобы уже с интересом и сладкой киношной жутью досматривать этот сон-ужастик, понимая, что на самом-то деле он лежит в теплой постели, укрытый одеялом, в полной безопасности… Нет! Это точно не сон, щипай не щипай, прикусывай губу не прикусывай! Мишка проверил, на всякий случай: все буквы на книге видны, никаких несообразностей… абсурда, с точки зрения формальной логики, нестыковок — нет. Запахи, цвета — все натуральное. Перемычки, где явь могла перелиться в сновидение — нет! Разве что в электричке заснул… Точно!.. Нет, ни фига: они раньше замолчали, за две недели до этой электрички дурацкой! Нет, он не сумасшедший, это сон с явью можно перепутать, а явь со сном — ни за что! Здесь — явь! Так страшно Мишке не было никогда в жизни, даже перед парашютным прыжком. Но усиливающийся ужас, как ни странно, помог перебороть немоту:

— Вы не войдете, ведь я вас не приглашал! Я знаю порядки. Прочь!

Родственники за дверью и не подумали подчиниться отчаянным Мишкиным заклинаниям, либо растаять вместе со сновидением: бабка упорно царапала и царапала стекло и бороздки прямо на глазах становились все более заметными. Дверь они тоже прогрызут или проскребут, даже если не в силах сломать ее или сорвать, или иным каким способом преодолеть запреты, мешающие нечисти безнаказанно проникать к людям и нападать на них.

Сколько помнил себя Мишка, на стене, на белой кафельной плитке, напротив унитаза, приклеена была переводная картинка: козлоногий сатир — густая светло-серая шерсть вместо штанов — с кифарой в косматых руках. Вон она, до каждой мушиной точки знакомая, какой уж тут сон, все четко: звуки, запахи, цвет, ужас… И вдруг пошевелился сатир, смотрит на Мишку, подмигивает, но ухмылку спрятал: вытянул пухлые коричневые губы и шепчет:

— Мишка, плохо дело твое, выпьют они тебя, поедом съедят, а косточки в подполе спрячут. Да, Мишка, пропадешь, будешь меж ними и вместе с ними нежитью бродить, от собственных останков далеко не отходя. Не полынь бы на пальцах твоих — уже бы съели, а так им пришлось дожидаться подкрепления нечистых сил от злой полуночи.

А Мишка уже и удивлениям неподвластен, подумаешь — ожившая анимация, он уже и похлеще насмотрелся чудес за последние пять минут, только, вот, зубы стучат и стучат:

— И… и что… делать что… мне? — Мишка сквозь ужас все-таки родил вопрос и успел подумать, что поступил правильно: даже если он оказался в таком сверхсупернатуральном, но сновидении — лучше перестраховаться и как-то там действовать, защищаться, пусть даже просто спрашивая совета!..

— Обереги надень, если есть.

— К-ка-акие обереги? — Мишка цапнул рукой, по груди у горла… Крестик в рюкзаке оставил, вот балда…

— А лучше — сюда сматывайся, к нам, здесь жить можно. А эти — сожрут, точно говорю.

— К-куда сматываться?

— В наш мир, Кудыкины горы. Здесь тоже все неспроста, и здесь жути навалом, но я-то жив, а я вон сколько дышу, землю топчу! Ого-го сколько! Лет двадцать, по вашему счету! Лезь, давай!..

И руку протягивает!

А рука у сатира — оно, конечно, и рука, не лапа, но волосатая! Красноватые пальцы, ладонь — все в черной шерсти. И когти будьте нате! Толстенные, грязные. Но живые, телесные. Тоже — если вдуматься в увиденное — страшенный чувак, однако, смотреть на него можно без озноба. И глаза не людоедские. Что же делать-то?.. На вешалке, над стиральной машиной, висели Мишкины джинсы, и Мишка проворно их надел, на тот случай, чтобы не оказаться в этом Кудыкленде в одних трусах и футболке.

Вдруг сквозь дверь в ванной, в щель, осыпав замазку, палец пролез, а на пальце коготь, да не чета, не ровня тому, что у сатира: длинный, острый, жуткий, мертвый… О… о… отцовский, что ли?.. А по другую сторону обзора ладонь у сатира вихляется, сама в себя шлепает красными, теплыми на вид кургузыми пальцами: 'торопись, же, человечек Мишка, спасайся, дурень…'

И Мишка чуть было не поддался на глумливое участие, чуть было не скрепил рукопожатием с якобы дружелюбной нечистью согласие на переход. Что удержало его от гибельного прикосновения — счастливая случайность, или сторожевой звоночек из Мишкиного подсознания?.. Теперь это уже не важно, а тот миг решающий миг Мишка затряс головой и промычал:

— И ты прочь! Не знаю тебя! Изыди, падла!

Сатир вроде бы и подчинился Мишкиному отрицанию, упятился обратно, в двухмерный кафельный рисунок, но вместо толстогубой улыбки на харе у сатира проступил оскал! — да такой лютый, да такой слюнявый, что впору прятаться от него в мертвых объятиях бывших родичей!

Оружие! Было бы в руках оружие, хоть какое-нибудь!.. Даже ножниц нет, даже отвертки — все ножи, топоры, стамески, ножницы — все это на кухне, а там… ой, вон они царапают стекло, бабка с Надькой! В рюкзаке, что Мишка выволок из-за диванчика, перед тем как пойти с ним в туалет, почти ничего режущего-колющего не было: книжка — уже вынута, подарки тоже, кошелек с деньгами, две тысячи семьсот рублей с горсткой металлической мелочи, паспорт и ученический билет, старенькая мобильная трубка… зажигалка должна была быть — но нету, оставил где-то… ключи… есть ключи, но толку от них…

С давних пор лежала в тесном ущелье, между кафельной стеной и унитазным боком, старая 'детская' полукилограммовая гантель, пыльная, вся в ржавых лишаях, а когда-то ярко-синяя… Мишка вспомнил о ней, пробежался безумным взглядом по стенам, по окнам, по двери, схватил покрепче в кулак да и звезданул что было мочи, сверху вниз, как молотком, по когтистому пальцу, насквозь уже процарапавшему дверь в санузел. Палец мертво хрустнул, как сухая кость или карандаш, и осыпался на пол неровными серыми кусками, но Мишка не сразу это увидел, потому что вторым таким же замахом, не выпуская из ладони случайного оружия, впечатал круглую гантельную головку прямо в кафельное рыло искусителю-сатиру. Плитка от этого удара мгновенно покрылась неестественно густой и узорной, словно бы мультяшной, вуалью трещин, полностью похоронив под ними оживший было рисунок… Как-то так она неправильно отреагировала, плитка-то, — отметил про себя Мишка, но удивляться было некогда: остаток… точнее, ошметок батиного пальца на полу, верхняя фаланга с когтем, продолжала шевелиться и Мишка, присев на корточки, в два лихих удара гантелью разбил в общие мелкие дребезги палец и квадратик напольной плитки.

Все эти совершённые подвиги отнюдь не сделали Мишку бесстрашным героем, хотя и подбавили в его до смерти напуганное сердце крохотную мимолетную радость: 'Вот! Вот вам всем от меня!' Он даже выкрикнул в сторону исцарапанного оконца фразу, с детских лет сохранившуюся, по странной прихоти сознания, в глубинах памяти, гордый военно-опереточный слоган из какого-то черно-белого отечественного фильма древних советских времен: 'Врешь, не возьмешь!' В коридоре за дверью и на кухне за окошком выли и рычали, но теперь без притворства, без внятных слов и фраз в Мишкин адрес, вполне даже возможно, что, в мерзком пылу охоты на человеческую плоть, уже и не слыша отчаянных криков того, кто еще несколько дней или недель тому назад был их горячо любимым сыном, внуком, братом…

Тем временем, в процарапанную дыру на двери просунулся еще один когтистый палец, столь же гнусный и мертвый, и от него исходил явственный запах гари… И словно бы дымок сочится от пальца и откуда-то из щелей… В ванной вроде бы стало светлее, потому что сорокаваттная лампочка замигала красными всполохами… Нет, это не от лампочки… Это из кухни! Огонь! Пожар!

Мишка вдруг вспомнил, где он оставил зажигалку: вечером, почти перед тем, как лечь спать, он решил прогнать озноб, согреться чаем, но, не найдя ни шнура от электрического самовара, ни спичек, зажег газ с помощью зажигалки… почему-то забыл при этом остеречься пытливых бабкиных вопросов насчет ее наличия… а вопросов никаких и не было… поставил чайник на плиту, на маленький огонь… и забыл о нем! То-то чудились ему с кухни странные звуки: то ли шип, то ли свист… это остатки воды из чайника выпаривались… Но почему-то никто не заметил, не выключил… Ясно почему! Нежить потому что. Им-то по фигу, — едва ли не с завистью подумал Мишка, — они мертвые, им беспокойство по поводу расплавленного чайника неведомо, еще бы, поскольку для них уже неактуальны человеческие стимулы, опаски, желания и предвидения, а он, Мишка, заживо сгорит!.. К черту стимулы! Пожар в доме! Где ноль… ноль один, б-блина, где МЧС!? Реальный ведь пожар!

Мишкины мысли беспорядочно теснились в усталом мозгу, ему все еще очень хотелось жить, но голова уже отказывалась соображать, придумывать способы спасения или, хотя бы, сделать выбор: лютая смерть от огня, или кошмарная смерть от этих… Что из этих двух сортов нежити вперед его съест!?

Тем временем запах гари стал гуще, удушливее… и эти… упыри завыли, заметались по крохотному коридору… Им тоже, видать, огонь совсем не в радость! Хотя, с чего, казалось бы — мертвее-то не станут?.. Или станут?..

Мишка схватил полотенце, открутил до отказа кран в умывальнике… и который в ванну смотрит кран — тоже пусть водичка хлещет, чего тут экономить!.. Намочить полотенце и прижать к лицу — дело двух-трех секунд: грязное оно там, или нет, а брезговать некогда, главное, что дым фильтровать будет, да и вряд ли им покойники вытирались! Что… что… ну, что еще можно вспомнить из уроков по ОБЖ?.. Про вурдалаков там ни слова… Колотятся, рычат!.. Мишка всегда, еще с детского сада, считался хитроумным мальчиком, даже в пределах своей родной физматшколы выделялся неистощимой изобретательностью на лабораторных занятиях, а также в отмазах перед преподами, воспитателями за проступки и дерзкие шалости, вот и здесь он лихорадочно соображал: как быть, как одновременно спастись от нечисти и огня? Зубы клацают, грудь разрывает кашель, ужас заливает мозги по самую ватерлинию… Идея пришла внезапно и была настолько безумной, что еще минуту-другую назад цивилизованный человек Мишка не посмел бы ее испытать даже под страхом смерти, но удушливый дым выкурил из Мишкиного сознания всё, кроме животной жажды еще разок глотнуть свежего воздуха. Мишка перехватил гантель в левую руку, а правой сдернул с унитаза лопнувшую крышку, схватил 'хомут' и, что было сил, запустил им в оконце между санузлом и кухней. Стекло в оконце лопнуло с веселым звоном, а деревянный снаряд, более похожий на подкову, чем на бумеранг, улетел дальше в недра кухни и, судя по громыхающим звукам, сшиб там что-то еще из посуды. Теперь преграда, защищающая территорию совмещенного санузла, была разрушена изнутри, и не кем-нибудь, а именно временным обитателем ее, Мишкой, и, стало быть, уже ничто, кроме разгорающегося пожара, не удерживало вампирскую нежить от проникновения. Между прочим, в тот момент, когда прозрачная преграда лопнула, ни бывшей бабки Мишкиной, ни бывшей сестренки, видно возле оконца не было: на огонь, похоже, отвлеклись. Да, да, да, да, все верно, он читал: нечисть всех разновидностей избегает огня, она дружно боится пламени — что оборотни, что ведьмы, что вурдалаки, что домовые… Тем не менее, бывшее Мишкино семейство никуда не исчезло из пределов квартиры — тут оно, рядышком — и отказываться от добычи не собиралось: весь вурдалачий вой, все хрипы и всхлипы жадными волнами переместились из прихожей на кухню, и вот уже снова мертвая бабкина голова в тлеющем платке сунулась в оконце. Но ее оттолкнул кто-то более крупный и сильный… папаня, кто же еще… толстые плечи в обгорелой кальсонной рубахе и вислое пузо пропихивает, когтистые руки тянет…

На этом и строился отчаянный Мишкин расчет: пользуясь тем, что ошалевшая от огня и подлого глада нежить ломанулась в кухню, к разбитому оконцу, дабы оттуда подобраться к Мишкиной плоти, а коридор-прихожую оставила свободным от своего присутствия, он решил прорываться здесь, через две двери, туалетную и коридорную… Мишка с торопливой натугой швырнул гантель в рыло 'папане', и даже попал в лоб… а тому хоть бы что… непослушными трепещущими пальцами правой руки перекрестил оконце, справа налево и слева направо — и тоже без видимого эффекта, левой рукой отодвинул щеколду — из прихожей навстречу плотными повалил сизый дым — цапнул рюкзак и, заслонив им лицо от копоти и горячего дыма, ринулся туда, к входной двери! Обычно, а вернее — всегда перед наступлением ночи, дверь в их квартире изнутри закрывалась на все замки и засовы, вплоть до дверной цепочки, но в этот раз Мишка понадеялся, что нежити-нечисти нет никакого смысла сохранять для себя эти сугубо человеческие обычаи — и оказался прав: наружная дверь была защелкнута всего лишь на один язычок английского замка! Голова шла кругом, кашель от густого дыма и самый дым в темном коридоре мешали видеть, где что расположено, однако Мишка и здесь все помнил наизусть: щелк — открыл, рывок вперед — дверь с размаху назад, клац, заперта! И бегом на улицу! И третью, входную, дверь в парадняк — ба-бам! — назад ее со всей мочи! Захлопнулась, никого вслед за Мишкой не выпустив! Пожар стремительно разрастался по всем этажам и окнам старого дома, но в горящем доме не оказалось никого, способного к живой суете и попыткам спастись, чего-то там каркали в оконных проемах зловещие силуэты, беспорядочно шевелили когтистыми конечностями, но и только. Ни попыток разбить окна и выскочить наружу, ни криков о помощи — вообще ничего, даже лая и мяуканья домашних животных… И даже крысы, вечные и неизбывные обитатели старого дома, наружу не побежали. Видимо, последним живым теплокровным существом в загоревшемся доме оказался сам Мишка.

Мишке вдруг вспомнились страшные бродячие псы, что 'провожали' его от станции к дому, но — нет, вроде бы ни одного в пределах прямой видимости, можно бегом… и надо бегом!

И Мишка побежал… Куда, зачем, к кому?.. Ответов на эти вопросы у Мишки не было, не созрели за то краткое время, которое понадобилось ему, чтобы, не останавливаясь, отвалить от своего бывшего семейного гнезда примерно километра на полтора… Наконец, Мишка перешел на шаг и заставил себя оглянуться по сторонам. Особенно страшно было оборачиваться назад, в сторону поселка… Глушь какая-то! Да, точно, он ведь помчался прочь от обжитых мест, на совхозные, а может, частные картофельные, турнепсовые поля… И не на поля он хотел, а к шоссейной дороге, где машины ходят!.. Все правильно он сделал, все абсолютно правильно и логично: хрен его знает, что в поселке творится, остались ли там живые люди вообще, или постепенно перекусали друг дружку, в нечисть поголовно превратив?.. По крайней мере, если все по порядку вспомнить, за весь вечер ни одного телефонного звонка не было, ни на Мишкину трубку, ни на домашний телефон. И голосов на улице Мишка не слыхал, пока дома сидел… гостил… Впрочем, он не особенно и вслушивался, оглушенный или одурманенный соседством с нечистью… Один фиг: в чистом поле тоже страшно, да только несравнимо полегче того, что ему в собственной квартире испытать довелось!.. Что дальше?

Мишка спохватился и переместил рюкзак за спину, подставив плечи под лямки (так и бежал ведь с ним всю дорогу, словно с мешком, в одной руке зажатым), тут же спохватился еще раз и рюкзак снял, чтобы инвентаризацию произвести: паспорт, ученический билет, ученический проездной, деньги… две семьсот… ручка гелиевая, молескин новенький, почти не черканый, трубка… разрядилась… Зарядка здесь. Наушники здесь. Да и кому звонить-то?.. Что там еще?.. Ключи. От дома… сгоревшего. Мишка взвесил на руке связочку из трех ключей и домофонной таблетки… и сунул обратно в рюкзак, все равно жалко выбрасывать, память. А, носки-трусы… пригодится. Кеды — надеть, прямо на босые грязные ноги, не до носков сейчас! И 'йо-йо' на веревочке — это он сестренке Надьке подарочек привез… а она его, Мишку, съесть хотела… Подарки для бабки и родителей в отдельном пакете были, куда он этот пакет…

Мишка напряг память и опять она его подвела: ну не сообразить, хоть убей — вручал он им подарки, или нет… Морок навели, нежити чертовы… родные, называется… Почему они сразу его не съели-то?.. Мишка вспомнил, как его сатир улещивал-уговаривал руку протянуть, ладонями соприкоснуться: что-то он такое важное сказал… правдивое… Полынь-трава! Нечисть не любит полынь, это правда! Мишка оглянулся окрест: ого, быстро время летит! Ночь заканчивается, уже закончилась, и в рассветных сумерках вполне можно отличить лопух от ромашки… Вот она, родимая! Мишка обеими горстями принялся рвать полынь, спасающую от нечисти, но ладоням почти сразу же стало противно, липко… Лучше взять пучок посвежее — и в рюкзак. И в джинсы пару щипочков, и во внутренний карм… Ах, гадство! Куртку забыл! Мишка порадовался, что хотя бы футболку на ночь напялил, от 'домашнего' озноба спасаясь, а то бы так и ходил топлесс по ночным полям и дорогам!..

— Что дальше-то делать? А, Мишук, что скажешь? — Мишка спросил вслух сам себя — иногда это помогало думать в трудной ситуации, а сам тем временем выбрался на пустынное шоссе — будничное, реальное, асфальтовое, с выбоинами — и побрел вперед, прочь от дома, в сторону Петербурга: когда утро станет чуть поярче, он уже выберется на основную магистраль и 'проголосует', застопит попутку, либо рейсовый автобус, или там, маршрутное такси… бесплатно, за деньги… это уже не важно… и в интернат. Да, да, да, именно так он и сделает, только так и никак иначе, потому что… потому что… потому что это будет единственно правильно. Жить-то где-то надо!

Одно время в обиходной речи у россиян широко распространилось выражение: я в шоке!

- 'Представляешь: открываю крышку, а оттуда таракан! Я в шоке!'

- 'Ты знаешь, за кого Ленка замуж вышла? За Меркоева! Я в шоке!'

- 'Мне, говорю, два билета, куда-нибудь в серединку. А она мне: тысяча двести! Я в шоке!'

Миллион ситуаций запросто сводится к одной и той же итоговой сентенции, абсолютно всем известной, ибо это глуповатое выражение, войдя в долгую моду (лет десять у толпы на слуху и на языке), употребляется всуе, при том, что само шоковое состояние довелось пережить далеко не каждому человеку, хотя бы даже раз в жизни. Мишке в этом смысле 'повезло': шок, им испытанный — был всем шокам шок! Но он пока об этом не знал, просто не успел осознать факта сего.

Мишка, еще вчера днем благополучный и успешный ученик престижной школы, не слишком самостоятельный юноша, почти мальчик, вдруг лишился всей своей родни, остался без крова и семьи, взамен этого попав в очень страшную сказку, где отец и мать, сестра и бабушка сами умерли и, пребывая в мертвом состоянии, захотели его с собою забрать на тот свет, умертвить… и даже съесть, кровь из него выпить…

Мишка идет по шоссе, попутного транспорта пока не видать, смотрит прямо перед собою, но мало что видит из плывущего навстречу пейзажа, потому что перед внутренним взором его то и дело всплывают лица… рожи, хари упырей-вурдалаков, бывших родичей… Не проморгаться Мишке от этих видений, не отвлечься от флешбеков… Видит он синюшное… мурло с недобрым острозубым оскалом, похожим на плотоядную улыбку… и нет в нем жалости к той, которая превратилась в маленькую кровожадную упыриху, а ведь это его родная сестра Надька! Они с Надькой хоть и ссорились по двадцать раз на дню, но все свое общее детство любили друг друга, как это и положено единокровным брату и сестре… Батя много в своей жизни почудил, и за воротник закладывал больше, чем это нужно для счастливой семейной жизни, но ведь — отец, он любил отца, а отец любил его, Мишку! А сейчас нет в сердце ни жалости, ни любви, потому что… потому что невозможно любить эти когти на скрюченных пальцах, эту гнойную пену из черного клыкастого рта… И бабушка родная… И даже мать, мама, мамочка! Мишка откашлялся и попытался вслух сказать: мама! Плохо получается, губы и язык словно поморожены… О, нет, мама — это где-то там, в ласковом и счастливом прошлом, а теперь в памяти всплывает вой и неумолимая голодная жадность в мертвых вурдалачьих глазах!

Вся предыдущая Мишкина жизнь словно бы обгорела и съежилась горсточкой темного праха в его душе, оставив после себя только озноб, запах гари, голосовые и зрительные глюки наяву… из кошмара ненавистной последней ночи! Это временно, Мишка, это не навсегда! Никакое горе надолго не способно лишить человека сна, потребности есть и пить, плакать, улыбаться, потому что неумолимое, но справедливое Время, в привычном сговоре с Жизнью, свое возьмет, а взамен даст утешение…

Однако же настоящий, черный, долгий — на годы и годы — ужас, с которым даже и Времени справиться не так-то просто, вместе с осознанием потери, жалостью и неутолимой душевной болью — все они еще вернутся к Мишке, но покамест он милосердно заслонен от будущих терзаний только что пережитым шоком, идет, вытаращив глаза, по утреннему шоссе и даже не плачет.

— Алё, братан! Далёко ли путь держишь?

— А!? — Мишка даже не вздрогнул от вопроса, прозвучавшего под самым ухом, просто как бы очнулся от спутанных своих дум. Тем более, что он загодя отметил краешком все еще настороженного сознания приближающийся из-за спины звук мотора и шорох шин от притормозившего автомобиля. Мерс, не из самых новых, но солидный. Мишка взглянул на водителя, молодого парня, почти сверстника и замешкался с ответом.

— Курить, говорю, не найдется? Из дома выбежал, ёшкин кот, сигареты забыл.

— Курево кончилось, направляюсь в Питер.

— Вот и у меня то же самое: думал, в бардачке пачка лежит, а я, оказывается, еще намедни ее скурил, только потом об этом вспомнил. Ну, садись, короче, подброшу до метро, я тоже в город. До Купчино устроит? А курево на заправке возьмем, все равно заправляться надо. Садись, вдвоем веселее, я не из-за бабок, не думай, а просто… Мне еще целый день баранку вертеть, и час с лишним до работы: моя 'трудовая' смена только в городе начнется.

Незнакомый человек предлагает сесть к нему в машину — с чего бы? Но Мишка ведь не барышня слабосильная, а парень один едет и абсолютно точно, что не упырь, нормальный чувак, тут все в порядке, надо соглашаться.

— До Купчино? Еще как! — Мишка без колебаний открыл дверцу. — Респект тебе преогромный… братан, выручил. Ремень пристегивать?

— Можешь и так, но штраф сам будешь платить.

— Нет уж! Пристегнусь лучше!

— Правильное решение… Со свиданки топаешь?

— Вроде того.

— Хорошее дело. А я уже полтора года как окольцован. — Парень показал правую руку с оттопыренным безымянным пальцем. — Как Машуня и Варюня родились, так нам со Светкой уже полгода не до гулянок и не до клубов… Двойня у меня, — похвастался парень, и Мишка уважительно кивнул.

— Двойня, ух ты!? Классно!

— А ты думал! Фирма веников не вяжет! Всё сами колотимся, днем и ночью, почти без подмены, потому что моим предкам всегда некогда, а её мамаша далеко… У вас чё, типа, за городом, в походе была гулянка? Пати с барбекю на свежем воздухе?

Мишка сразу сообразил, чем вызван вопрос, но вдаваться в откровенные подробности не пожелал, убоялся возможного эффекта от своего рассказа.

— Да, угу, у костра тусили. А как догадался?

— Дымом пахнет от тебя, от всего, костром. Мяском жареным. (Мишку едва не стошнило, но удержался.) И пили, видать, мало, потому что выхлопами не давит… О, вот здесь и заправимся, посиди пока… А, да, себе сигареты будешь брать? Могу я взять, тебе какие? Я лично 'петра' обычного курю. Ну… эти… 'Петр Первый' которые.

— Йес! И я тоже, — соврал Мишка. — Возьми и на меня, сейчас… денежку достану…

— Потом отдашь, когда заправимся, тогда же и перекурим, я быстро…

Мир не без добрых людей: Витька Малюгин (так звали парня-шофера) не соврал, довез до метро, денег не взял, грабить не пытался, в вампира не превратился… Простой парень и душевный.

— Ну, чё, Миха!? Короче, пока, спасибо за компанию, а мне пора, шеф всегда за опоздания бесится. Вот мой телефон, если что…

Мишка спрятал визитку в рюкзак, еще раз ответно поблагодарил Витьку — и они расстались.

Полчаса ехать от метро Купчино до общаги, Мишка преодолел эту дистанцию, так ничего и не придумав. Кроме одного: никому ничего пока не скажет, ни за что на свете! Завтра, быть может, или послезавтра расколется, в ментовку пойдет, или сразу на Литейный 4, в спецслужбы, типа: страх страхом вышибают… В общем, придумает, как это сделать, и по какому адресу жалобы стучать, а пока — ни звука! Иначе 'они' его найдут, наверняка найдут! В первую же ночь! В общаге, в полиции, а скорее всего — в дурдоме, куда его наверняка определят в шесть секунд, непосредственно сразу же после рассказа! Мертвых-то не напугаешь полицией!.. А вот конкретно сегодня — что делать?..

— Пропуска нынче меняют, менять надо! — голос у вахтерши бабы Вали резкий, неприятный, под стать характеру, но Мишка и такому рад, все-таки знакомое лицо… полное жизни, типа… Она всегда ворчливая, когда на суточное дежурство заступает. А к концу дежурства — так вааще одноглавый Змей Горыныч! Такую бабу Валю в ночи любые вампиры испугаются!

— Чего?

- 'Чево'! Ты глухой, что ли, Мишка? Объявления надо читать! Под носом у себя! До октября не поменяешь пропуск — в общежитие не пущу, тогда узнаешь — 'чево'! И фотография чтобы новая была! Читай, что написано — тогда все поймешь. Держи ключ, в вашей двести двадцать второй пока никого нет, не понаехали еще. Не курить!

— Мерси, баб Валя! Я и так не курю! — Мишка взвесил в ладони ключ с деревянной табличкой на цепочке, но подбрасывать под потолок не стал, настроение не то…

— Никто не курит, а только все коптят, аж дышать нечем на калидоре! И в общего пользования не безобразничать!.. А то как свиньи!.. Дети! Какие они дети!? Не дети, а… — Но Мишка мчался по лестнице вверх, на родной второй этаж, чихать он хотел на все ее напутствия, дежурства старшеклассников-выпускников по этажу только с сентября, а пока пусть взрослые сами следят и сами все убирают!..

В пятнадцатиметровых чертогах 'двести двадцать второй' — если не считать сереньких клочьев невесомой пыли на полу, потревоженной комнатными вихрями от человеческого вторжения — все осталось как было тогда, в начале июня, при всеобщем разъезде, даже пара стираных носков на батарее лежит… это Пашкины, а он наверняка забыл о них, так что чистые носочки без зазрения совести можно задействовать по назначению… попользуется и вернет, готовые к новой стирке… Хоть бы кто пыль вытер… нет, самому придется… Ключ на гвоздик, там ему законное место. Кто последний из комнаты уходит — тот и ключ на вахту сдает. Мишка сейчас один на всю 'жилплощадь' — однако же порядок есть порядок, при несоблюдении которого ключ потерять гораздо легче: бывали уже прецеденты, не по Мишкиной вине, но… Мишка хотел было задвинуть рюкзак в настенный шкаф, типа, лучшее место забить на средней 'козырной' полке, но вместо этого сбросил на матрас на Борькину кровать, туда же носки с ног, два черных комочка. Хотел застелить белье на своей… а, нет, лениво, до вечера еще далеко. Развернул поверх матраса покрывало — и до вечера так сойдет. Это очень хорошо, что Борька с Пашкой еще не подъехали, что он сутки-двое один в трехместке поживет!.. Мало ли — с девчонками с третьего этажа удастся по-взрослому замутить… (На третьем этаже угнездилась небольшая стопроцентно девчачья общага от 'лечебно-макияжного' колледжа по кличке 'НИИкосметики', и руководство РМФЛ вот уже седьмой год безуспешно пыталось выдавить ее оттуда…) Мишка слегка обрадовался этой мысли, но тут же вздрогнул — даже ойкнул вслух от испуга! — из-за несвоевременности проявленного легкомыслия, от стыда за самого себя, в 'предвкушении' близкого будущего, которое, между прочим, начнется сегодня же, с наступлением темноты, в пустой комнате… Пусть, предположим, нечисть не станет его искать, донимать, пытаться убить… потеряла след, типа… Хотя это уже было бы неплохо, очень даже в тему, если бы вдруг все паранормальные досады мира оставили его в покое… Да вообще все — сказочные, бытовые, учебные — и обгорелые трупаки, и баба Валя, и унизительное 'лицейское' безденежье, и занудные преподы, и соседи по комнате… Вот, как это можно осознать неподготовленным головным мозгом: был мальчик Миша… была семья, пусть не самая счастливая и благополучная в мире, но родная семья, состоящая из родных любимых людей, а теперь, типа… сирота… круглый сирота!? Один во всем мире!.. Один! Всяких там двоюродных и троюродных, большинство из которых он попросту не знает, кроме как на фото, или почти не помнит… короче говоря, этих всех можно и не считать… Один навсегда! Все умерли! Обгорелые 'ожившие' трупаки-людоеды — это его бывшие родственники, родные!.. Которые уже того… и навсегда… Куда бежать, кому пожалуешься!? Мишка потрясенно замер посреди комнаты, не то чтобы дополнительно испугался — он обмяк от внезапно воскресшего ужаса и горя, от шока, запоздало прихлынувшего в голову и сердце… У Мишки больно клацнули зубы, он широко разинул беззвучный рот, затрясся всем телом — как был в обуви, так и повалился к себе на кровать… ничком, сопаткой в казенные прачечные ароматы… заплакал бессильными слезами, в голос. А через несколько минут безутешных, безудержных, до икоты, рыданий провалился в тяжелый липкий сон, без сновидений.

И через час проснулся от вкрадчивого пошкребывания в дверь.

ГЛАВА 2

— Ну, чего!? Кто там?.. — Мишка выскочил из сна мгновенно, одним рывком. Сел, босые ноги спустил на грязноватый пол, спина прямая, вдоль нее холодок… Весь еще спросонок, во рту сухо, на сердце тоска, но голос у Мишки дрогнул совсем по другой причине… Жуть накатила. Вспомнилось, типа, ночное вчерашнее… Так ведь день же на улице! День еще! Солнечный… небо синее… ну, или уже пасмурное, без разницы… Все равно не открывать! Ни под каким видом не поддаваться! Но к двери надо подойти, хотя бы довернуть засов на всю катушку, а то на одном язычке дверь закрыта. Довернуть — и ни на какие слова не реагировать, в диалог не вступать, ни на что не соглашаться! Ни на какие хитрости не поддаваться, это самое главное!

— Ой! Извините! А можно у вас заварочки попросить!? — И хихиканье за дверью. Девчачье.

Мишка клацнул рычажком замка, потянул дверь на себя. Две девицы, Мишке ровесницы, одна в джинсиках и в маечке, другая в ситцевом платьице-мини, переглянулись, и та, что сзади, в джинсах, прыснула в ладошку, а та, что впереди, протараторила с улыбкой:

— Извинитемыстретьегоэтажаизниикосметикинебудетуваспакетикачаюалучшедва!

Обе симпатичные, однако в этот момент Мишке были глубоко безразличны и смазливые мордашки, и стройные ножки, и заигрывания… Главное — не оставаться одному, когда уже совсем проснулся, потому что нет сил думать и бодрствовать наедине с собой…

— Заходите, сейчас гляну. Ну чего стоите, проходите, не съем!

Девицы, похоже, так и ждали, что он их пригласит… То ли он их видел уже, то ли новенькие… Впрочем, какая разница… С десяток пакетиков чайных в картонной упаковке у него в сумке должны были быть, в наружном кармашке…

— Щас поищу… но у меня только черный.

— Нам сойдет!

— А зеленого нет? А вы один?

Мишка выпрямился и развернулся лицом к девицам, с помятой коробкой в руке, и вновь ужаснулся по себя: как же он к ним спиной… могли бы наброситься, в шею впиться…

— А зеленого нет. Вот этот вот черный, без бергамота… сахара тоже нет. Я пока один.

— А нам сахара и не надо, мы с Иришкой без сахара пьем!

— Да, без сахара, зато с конфетками! А можно четыре пакетика?

Мишка сосчитал и согласился:

— Можно. Один я себе оставлю, на всякий провсякий.

Девицы опять захихикали, зашушукались… Одну из них звали Ирка, но та, симпатичненькая, с черными глазами, которая в платье, так и не представилась… и вообще…

— Меня зовут Света, это Ира, Ирэн, а вас… тебя как звать?

— Миша… Михаил… Миша, короче…

— Мишель, мы с Иринкой торжественно приглашаем тебя к нам на чаепитие! Добром за добро, вот наш с Иркой девиз! Конфет у нас полно, заварка уже есть, а за остальным в магазин сбегаем, но это далеко и попозже. Четвертый пакетик для Вики, но она опаздывает, она из Парголово все едет и едет, все никак не доедет… Мы в 332 живем, в трехместке. Ну, что, пойдем к нам?

Мишка поразмыслил и опять кивнул.

— Ок, можно. Какая комната у вас — три-три-два? Щас поднимусь, только разберусь тут… Короче, минут через пять я у вас.

— Хорошо, ждем, не опаздывай, кипяток остынет!

Дверь закрылась. А ключи где? Ключи на месте, на гвоздике, можно взять с собой, а бабе Вале не сдавать, пока он будет у девчонок в гостях… Мишка переобулся в 'домашние' тапки на босу ногу, чтобы в гостях не разуваться, поправил покрывало на своей кровати, потом дернулся, было, разворачивать простыни и наволочки… А на фига, спрашивается!?.. Даже если вдруг что-то наклевываться начнет… Можно сказать, всю школярскую жизнь надеялся и ждал, но теперь ему не до приключений… то есть, абсолютно… Другое дело, что одному нет сил оставаться, страшно, тоскливо…

Мишка поднял левую руку и понюхал подмышку. Душ. Срочно. Шею, руки, ноги, все остальное. Одна минута на душ!

Происходящее действительно было похоже на воплощенную горячечную мечту недавних времен: симпатичные девчонки с третьего этажа, каникулы, в перспективе быстрые и медленные танцы… свободная комната на всю ночь… Да только не вовремя, вот в чем беда, потому что на сердце пепел и слезы. Будет суперкруто, в кавычках, если он придет к ним и разрыдается, весь в соплях… Мишка зачем-то поднял кверху ладони обеих рук и поболтал в воздухе двумя парами пальцев, обозначая кавычки… По логике вещей, надо бы не на третий этаж, а все-таки в ментовку бежать, как утром планировал, или прямиком в спецслужбы пожаловаться, типа настучать эфэсбэшникам на родаков-вурдалаков заранее, пока ночь не пришла… Но стремновато — повезут ведь на места, типа, как свидетеля, а то и подозреваемого… Вряд ли даже вооруженные спецназовцы справятся с вурдалаками… А пока сами не вляпаются — на слово не поверят. А когда вляпаются — жаловаться уже некому… Дилемма. Надо будет четко обмозговать, да, надо… но это он попозже.

Вместо одной минуты под душем он уложился в три, но зато грязь почти всю с себя смыл. А глаза-то на мокром месте… блестят… предательски…

Мишка протер носовым платком оба глаза, нос трогать не стал — пошмыгал всухую… Ладно, коли так, на третий — так на третий, есть еще время до вечера подумать. Зарядку с собой, к девицам, пусть пока трубка там заряжается…

В девчачьих комнатах всегда уютнее — тут к гадалке не ходи! Три-три-два — это прямехонько над Мишкиной 'три двойки', точно такое же расположение, справа от маленького холла, точно такая же планировка, один в один, зато у девчонок и коврики, и кружева на занавесках, и пушистики на полках, и постеры по стенам… фу, и тут этот Джастин Бибер!.. И Билли… как там ее… с синдромом чего-то там… В общем, гламурненько… и парфюмом давит отовсюду.

Как они втроем пили чай — Мишка особенно и не запомнил, а немного погодя встревожился от осознания этого эффекта… почему-то знакомого… словно уже где-то испытанного… где-то, где-то, где-то, где-то…

Ирка после первой чашки легла, не раздеваясь подремать к себе в койку… она вообще была молчалива… А Светик задушевно щебечет о чем-то таком, одна за троих…

— Ты, Миша, просто должен расслабиться, без упрямства, и сам, добровольно поделиться чуточкою своей силы… ты ведь очень сильный и добрый, правда ведь?.. Во-о-от, поделиться самой-самой крохотной толикой, во всем мире никто никогда и не заметит… Все равно ведь, Миша, человечки тратят свое время без пользы, почти все… сам же говорил, что горазд в игры играть…

Какой вкрадчивый голос у Светика… липкий такой… Платье короткое, да еще нога на ногу, а все равно как-то так мимо темы эти завлеканцы… Глаза светлые, ближе к синим, взгляд прямой, затягивающий… почему светлые?.. были же… Мишка попытался вспомнить фамилию девушки, с какого она отделения, на каком курсе колледжа… И не вспомнил. Старшекурсница, наверное. Нет, не будет он никого никуда впускать, тем более добровольно… Но он же впустил девиц к себе в гости, и все нормально… А теперь она просит, чтобы он… что-то такое разрешил… что-то такое… очень важное… стремное… это гораздо интимнее, чем приглашение в гости или даже секс…

— Стоп. Светик, а можно, я вклинюсь в наш диалог? Плесни-ка еще чайку, разморило конкретно. Прямо на старый пакетик лей, вторячка хватит. А Ирка чего спит посреди дня?

— Да пусть себе спит, устала, вот и спит. И ты отдохни, сил наберись. Расслабься, Миша, отдохни, приляг…

Мишка ненавидел слово 'расслабься', почему-то оно для него всегда ассоциировалось с анекдотами, с невозможностью контролировать поведение сфинктера и мочевого пузыря. Обычно он отвечал на предложение расслабиться мемом: 'а я и не напрягаюсь', но сейчас…

Мишка хотел было добавить что-то насчет остывшей воды в чайнике, но вместо этого брякнул вдруг:

— И вообще, Светик, ты мне вампира напоминаешь. Вся, такая, знаешь, такая вкрадчивая, и лексикон какой-то такой… Типа, нечисть. У тебя же черные были глаза, когда вы ко мне пришли?

— Какой такой лексикон?

— Ну, типа, как у Достоевского или Тургенева в старых книжках… Кто написал эту… как ее… Ы-ы-ой!..

Только что перед Мишкой стояла обыкновенная девчонка с чайником в руках… стройная, в меру симпатичная брюнеточка — и х-хоба!.. Куда что девалось!.. Глаза были светлые — опять стали темные, рот смешливый такой, губы мягкие — а вдруг оскал вместо улыбки!.. Пальцы протянула в Мишкину сторону — а оттуда искры, словно брызги… Мишка вскочил, понимая в панике, что эта самая преображенная Светик отчего-то взбесилась, и сейчас со всей злобы вот-вот ошпарит его несвежим кипятком! — Сонную одурь словно ветер в клочья разнес, а вместо нее в сердце намело целый сугроб ужаса!.. Вскочил — и хорошо бы в руку что потяжелее… но нет ничего, кроме пустой пластмассовой кружки!.. Мишка увидел увесистую деревянную швабру в углу, рванулся к ней, а Светка в этот же миг отбросила за спину, даже не глядя куда, чайник с кипятком, выставила перед собою растопыренные ладошки с пальцами, ставшими вдруг длинными и когтистыми, и прыгнула на Мишку, целясь когтями в лицо, в глаза!..

Мишка по молодости лет увлекался у-шу, кунфу, тайским боксом, карате, но годам к пятнадцати остыл, убедившись на практике, что в драках главное, помимо проворства — смелость и нахрап, и умение бить кулаком в морду противника, и ногами тоже можно… лишь бы точно и со всей силы… Но девчонка… ну как ее кулаками, да еще в фэйс!? Мишка увернулся с поклоном и дал Светику пендаля совсем в другую часть тела, противоположную лицу — тапок в одну сторону кувыркнулся, девчонка в другую!

Может быть, Мишке и не почудилось насчет искр из пальцев, может, Светка действительно девочка-экстрасенс или колдунья, но законы физики пока еще никто не отменял: Мишка вложился в свой пинок всю душу, а главное — массу тела, Светик же не только худенькая, но и ростом невеличка, где-то сто пятьдесят пять, сантиметров на двадцать ниже Мишки… Загромыхала вместе со стулом в проход между кроватями — а перед Мишкиным вычислительным центром в башке вспыхнула проблема немедленного выбора: добивать!? — или ноги в руки!?

Мишка бросился прочь от судьбы, вместо того чтобы лететь к ней навстречу: он в три прыжка добежал до оглушенной противницы-врагини и упал на нее, вцепившись своими руками в тонкие запястья, правою за правое, левою за левою. Светка распласталась по гладкому полу ничком от рухнувшей на нее тяжести, но — такая сильная оказалась! — уже начала, было, привставать на четвереньки, в партер… Мишка раздернул руки в стороны и впечатал ее обратно в паркет… надо же, ламинат! — а у них на втором этаже линолеум… да какая разница…

— А ну отпусти! — Это Светка взвизгнула тонким девичьим голосом и тут же зарычала чуть ли не басом, пытаясь повернуть к Мишке оскаленное лицо… Ощур такой… типа, конкретный, страшный… Тем не менее, Мишка не мог не отметить своим воспаленным, но все еще действующим сознанием, того факта, что человеческое лицо так и осталось человеческим лицом, юным девчачьим и все еще симпатичным… и губы накрашены помадой, а не вымазаны этой… ну… и зубы как зубы, не клыки! Мишка руки отпускать не захотел, это само собой… Побоялся, да и вообще… Наоборот: стукнул лбом в ее затылок, и Светка ойкнула совсем уже по-человечески, без рыка… Э, да она хнычет!

— Тихо лежи! Тихо, я сказал, если не хочешь, чтобы я тебе всю моську по паркету размазал!.. Кто тебя послал!? Ты кто!?

— Шпионы из 'Спектра', придурок! Пусти, перестань, ой, сейчас ведь руки сломаешь! Мишенька, ну отпусти, больно мне! Ну, пожалуйста!

Голос у Светки жалобный, испуганный… убедительный такой… мягкий и теплый… конечно страдальческий, больно же человеку… Ага, человеку! Именно вот таким текучим голосочком она его причаровывала, одурь наводила… как тогда… эти… дома вчера вечером…

— Засохла! Ни звука, я сказал, а то всю башку измолочу об пол! — Мишка для убедительности еще раз боднул Светкин затылок и та, осознав, что заморочная хитрость не удалась, рванулась всем телом, в попытке освободиться, взбрыкнула голыми ногами, но Мишка оказался сильнее и вдобавок был настороже. Еще разок ее по затылку, а руки на излом! Лопнула на полу стеклянная конфетница, сбитая со стола попавшим в нее 'снарядом' — босоножкой от Светкиной ноги, но вот ведь странность: Ирка, подельница Светкина, как лежала в мертвом сне, так и продолжала лежать на своей кровати с закрытыми глазами, в межгендерную драку не вмешиваясь… А он-то про нее забыл! Спиной к ней валялся! Может она тоже… типа жертвы, а вовсе не сообщница… Что делать-то?

— Еще раз повторяю, сучка вампирская, вот, в последний раз говорю! Лежи смирно, а то вообще мозги на фиг вышибу! Гадина! Ты у меня щас не то, что кровь сосать будешь…

Светка замерла, перестала биться под ним, и Мишка вдруг почувствовал ее, проникся потаенным до поры, а ныне пробудившимся чутьем, понял если не мысли, то эмоциональное Светкино состояние: она удивлена, и в то же время испугана! Только напугалась она раньше, еще когда Мишка, сам до смерти перетрусивший, напал на нее, а удивилась только что…

— Погоди! Мишка, или как там тебя… Погоди, ты меня спутал с какой-то другой! Ты не так меня понял, дурила!.. Пусти! Ну, отпусти же, я все объясню! Идиот, ты мне чуть руки не сломал!

— Ага, разбежался! Уже отпускаю и шею подставляю! Наивный в пим! Лоховик-профессионал! В Одессе мне его жевали! Это я, почтальон Печкин! Давай, объясняй лежа, пока не урыл на фиг!

Мишка кричал на Светку страшным голосом, нес какую-то пургу, сам весь по уши очумевший, с одной стороны понимая, что ситуация переменилась, и что какое-то непонятное преимущество (не считая физического превосходства) на его стороне, а с другой — не представляя, что теперь делать с этим преимуществом… вааще… как дальше поступать?.. Делать-то что? Не вечно же он так будет на ней валяться, руки выкручивать…

— Ну, чё непонятного, бейба? Начала — так выкладывай! Разводчица — так и скажи, не убью же!

Света еще разок дернулась, но уже слабее, и как бы не вырываясь из-под Мишки, а словно бы примериваясь, чтобы поудобнее, чтобы не так ей больно… Вроде бы даже успокоилась… это опасно… кошмар… чудеса продолжаются… будь они все прокляты и неладны, волшебнутости эти…

— В каком-то смысле да, не буду отрицать очевидное! Ой! Тяжеленный-то какой, нагулял телеса под харчи казенные! А ты сам, что ли, никого не разводишь!? Сидит, такой, за дверью, ауру гонит во все стороны, бедных девушек на растрепанность в чувствах приманивает!..

— Я приманиваю??? Это я тебя, что ли, приманивал? Да что ты гонишь, родная!?.. Во мне, значит, вся жесть! Ну, ладно, ок, не перебиваю, дальше давай! — Мишка обалдел от такого поворота в разговоре, но выдавать свои недоумения не стал, в надежде, что остальное прояснится в процессе допроса. Покруче бы поставить на излом оба ее локтя, но жалко… девушка все-таки… и руки-ноги у нее теплые… и все остальное… Мишка сидел верхом на упругой Светкиной заднице, сосредоточенно смотрел сверху вниз на темную щетинку ее коротко стриженых волос между затылком и шеей, на сиреневые искорки сережек в аккуратных ушках, на лопнувшую петельку застежки зеленого ситцевого платья… и тупил, чувствуя, что он вот-вот расплачется, либо забьет ее насмерть, либо… крыша у него оторвется и отлетит навсегда за тридевять земель в тридесятое царство…

— В тебе, конечно, а в ком еще!? Только не ори так громко! Я тебе не Ирка-людишок и не лохиня, я сразу всё просекла! Ну, отпусти же! Ты что, с этих пример берешь, с людей, садюга, что ли? Ну, всё, всё, Мишель, ты сильнее, я слабее, исполню все, что скажешь… и пожелаешь… мой тебе оммаж… Но это потом, а пока оставь, пожалуйста, мои слабые девичьи руки в покое и сам слезай, давай объяснимся по-нормальному.

Трудно объяснить — что нашло на Мишку: новый морок ли, а может быть, наоборот, глубинный эмоциональный звоночек-сигнал, сродни озарению, что сейчас он слышит не вранье в якобы искренних ее мольбах, но именно искренность, желание понять и быть понятым… понятой…

Доверчивость и простодушие… Ох… Как их искоренить из сердец людских? Да и стоит ли это делать? Во всяком случае, силы Добра и Зла дружно бы этому воспротивились.

Не говоря ни слова, Мишка разжал пальцы и слез со Светкиной спины, как бы накренился телом в правую сторону, а она уже шустрой змейкой выскользнула из-под него, перекатилась и села на полу, торопливо одернув задравшееся платье. Мишка освободил девушку-колдунью — а сердце екнуло: ну, капец тебе, Мишка! Сейчас сожрут кретина среди бела дня! Мишка запоздало вздрогнул и опять оглянулся на вторую девицу, на Ирку… Нет же, спит! Как она лежала посреди внезапной войны с битьем посуды, так и лежит с закрытыми глазами… дышит…

— Ну, отпустил, и что дальше? Ты грозилась мне что-то там объяснить?

Освобожденная Светка легко подскочила к столику в 'кухонном' углу, подняла из лужицы чайник, вновь наполнила его водой, ткнула пальцем в красную кнопку на 'ушке' — чайник тотчас же загудел, нагреваясь, а Светка также стремительно и легко вернулась на прежнее место, сидит, ноги калачиком, запястья потирает, морщится. А сама уже опять тщательно платьице одернула-примяла, чтобы все, типа, прилично… Странный народ девицы: не хочешь, чтобы заглядывали куда не надо — зачем носишь мини?

— Ну, вот. Вроде, я поняла. Но не совсем! Одним словом, я тебя совершенно не помню раньше, ни тебя, ни ауры твоей. Ты здесь недавно пристроился, что ли? Я и сама недавно, с позапрошлой осени. Ой-й… осколки. Ты говори, а я пока замету…

— А я так вообще ни хрена из сказанного не понял. Вот, ни словечка из того, что ты лопочешь! Тебе хоть что-то понятно, а мне вообще ничего! Я здесь с девятого класса учусь, сейчас третий год пойдет, как я в этой общаге. На каникулах — дома живу, а в учебное время здесь. Какая аура, ты о чем вообще?

От обмена этими двумя репликами опешили оба, но Светка первая взяла себя в руки. Она выпрямилась, метелка в руке, вытаращила глаза на Мишку, словно бы вглядываясь куда-то под черепную коробку… удивление в ее взгляде переменилось в недоверие… Потом она вроде бы как прислушалась к чему-то звучащему… то ли в ней самой, то ли в Мишке, то ли в узеньком пространстве между ними обоими…

— Погоди, погоди, Мишель, погоди… Какая-то недоуменная фигня у нас с тобою происходит… щас я подберу мусор на совок, раскину мозгами и продолжим… Порядок. Один пакетик остался… Нам одного пакетика на двоих хватит?.. Ага, я тоже крепкий не люблю… Погоди, погоди… пребываю в легкой, так сказать, растерянности… На Ирку не смотри, она будет спать сколько понадобится, она хорошая девчонка, но вообще не при делах, а про третью нашу девицу мы наврали… я наврала для убедительности… Сласти бери смело: что конфеты, что печенье — все без морока, все честное, без отравы, даже без приворота. Может, разве что, с биодобавками какими, но я не смотрела, это Ирка у нас на биодобавках помешалась, думает, что они вроде молодильных яблочек…

А Мишка, тем временем, уже слегка пришел в себя, и даже невпопад высказал свое мнение об услышанном:

— Биодобавка — это миниразводка.

— Ну, может быть, я не в теме. Короче говоря, вот мое предложение: сначала я расскажу про себя и свой статус кво на данной территории, введу тебя в курс происходящего, сделаю, так сказать, доклад на тему. А когда ты убедишься, что я не эта… ну, там, не развожу… тебя не морочу… тогда и ты объяснишься. Ну… грубо говоря, выложишь то, что сам сочтешь нужным. Да?

— Угу.

И Светка рассказала, стараясь излагать как можно более коротко и 'простыми' понятиями, простыми — для Мишки, поскольку в процессе рассказа, прерываемого с его стороны частыми вопросами, девушка убедилась окончательно: Мишка — новик, полный невежда в том сокрытом для обычного человечества мире, в котором Светка прожила уже более полста лет своей жизни, если точнее — шестьдесят семь.

Сама Светка — обычная колдунья, из 'высокой', но слабосильной нечисти, предпочитает жить в крупных городах, последние двадцать лет — в Питере. Занимается — чем придется, лишь бы хватало на спокойную жизнь, власть ей не нужна, деньги тоже, да и личное могущество ей по большому счету…

— Высокая нечисть, Мишель — это как бы люди со свойствами, вроде нас с тобой, или, там, духи, призраки человеческого происхождения, но не сожранные ранее… Низкая нечисть — звери, гады, зомби, нежить… но это условно, для простоты… Скажем, отличить оборотня от волколака не всегда просто, опыт нужен… а зомби почти всегда из людей, но сугубо низкая нечисть…

Мишка смотрел на нее во все глаза, ошалело тряс головой и спрашивал, спрашивал, спрашивал… Она уверяет, что шестьдесят с гаком, но на вид — пацанка, семнадцать лет, не более…

— Потому что оно мне на фиг не нужно, Мишель, потому что за могущество приходится дорого платить! Ты, предположим, его в себе взрастил… ну, не ты конкретно, а кто-то другой, такой же как мы с тобой… сто лет не пил, не спал, толком и не жил, а оно, могущество, тебя хвать капканом волчьим — и ку-ку! И вот уже не ты им правишь, а оно тобой крутит, по бытию мотает! Нет уж, я уж лучше сорной травиночкой, чтобы с ленцою, да под солнышком… С бору по сосенке — мне на очередной милениум!

— Так получается, что ты тоже вампир, если по сути?

— Сам ты осёл, Мишель, ты уж извини! Говори да не заговаривайся! Обзываться-то зачем!? Я же тебе все внятно растолковала, не слушаешь ни хрена! Повторяю, специально для неграмотных: вампиры — они вообще нежить, мразь тупая, ночное мелкое сволочишко! Они кровь пьют и жизни человека лишают. А твои родные — они сами жертвы, их просто убили и обзомбили, высосали дотла. О том, о вашем поселке, давно уже дурная молва идет, что там адовая нечисть гниль по сторонам разводит…

Мишка спорил, спрашивал, припирал Свету вопросами, сам отвечал, как умел, уже полностью веря во все ее рассказы, и проникнуться не мог только одним — разницей в возрасте: ведь она годами старше матери с отцом, а в общении этого ни фига не чувствуется… и ножки такие… На равных они с нею болтают, типа, оба взрослые, но не очень…

— Ок, ладно, пусть я осёл и тормоз, и все дела, но — ты-то ведь тоже… высас… э-э… вытягиваешь жизненную энергию из людей… Что, не так что ли?

— Ну, ты сравнил! Ирка при мне уже второй год, скоро на третий, так я из нее выпила знаешь сколько?.. я тебе точно скажу… где-то между получасом и часом. И то ближе к получасу, и то сей получас пришелся на первый день знакомства, так сказать… И с той поры я ее ни-ни, подружки все-таки. Да я бы ей и вернула до минутки, чин чинарем, мне не жалко… но — как, если она по нашим делам неуч!? А в принципе — я почти не парюсь на этот счет. Вот, смотри: сколько времени люди тратят на выпивку, на телевизор, на карты или, там, на компьютерные игры (Мишка шмыгнул носом), или на иную какую никчёму? Как ты сам-то считаешь — много или мало? Не то слово, что много! Да у них год… да хоть пять лет отними — даже не заметят!.. Точно тебе говорю — не заметят! А сами потом: ой-ой-ой! Ай-яй-яй! Ах, жизнь промелькнула — будто и не было!.. Я же — как пчелка: там часик, там минутку…

— Там недельку-другую…

— Ну, и это случается, но редко… Главное в нашем образе жизни — умеренность и аккуратность, чтобы без жадности. Иные не выдерживают искуса: пьют-захлебываются в три горла, ну, и чернеют постепенно в наглости своей, а там и до адовых недалеко… это как у людей с пьянкой или наркотой… и до гнуси, до вампиров даже докатываются, и такое бывает… Просто нужно выработать в себе режим, как бы расписание: за день должен добыть ауры, набрать себе на сутки… Но так было бы тяжело, каждый-то день без продыху промышлять, но нам оно и не надобно: главное — от луны и до луны, за четыре недели, свое набрать, те же четыре недели, месяц. И тогда ты не стареешь. Нет, то есть, конечно, стареешь, но, во-первых, раз в тысячу медленнее, а во-вторых, можешь себе внешность по возрасту сама выбирать. Свои-то сокровенное увидят, если возжелают, а людишки — нет.

— А ты из меня лично сколько успела… ну…

— Да не успела, в том-то и дело! Оказалось, что в тебе аура могучая сидит! Тупая, дикая, неотесанная, но… А успела бы — возвратила бы, ошибку признав, свою бы отдала, даже и с небольшой лихвой. Ну, может, и не такая она у тебя громадная, как у этих, у наших… супер крутых… но преизрядная, а сам ты жадюга на сей счет оказался, зубами не отгрызть! Шучу, не обижайся… Я ведь поначалу поверила с перепугу, что ты скрытнем сидел, на живца меня подловил, а когда поняла, вдобавок, что ты ни сном, не духом не наш и не адовый, и при этом со мной справился!.. Просто диво дивное!.. Я, конечно же, не велика сила, я свой шесток знаю, но все-таки опять же не людишок лопоухий… Ты, часом, не из Псковской области родом?

— Н-нет, питерские мы… Ленинградской области… а что?

— Да, рассказывают… есть там одно место насквозь крутышиное… как бы простая деревня… но там, опять же по слухам, такие мальчики-девочки гнездо себе свили, еще чуть ли не со времен Ивана Грозного, что… Гнездо силы, называется! Деревня Чёрная — не слыхал? Ну, ладно, вопросы-то задавай, не ленись, но помни: тебе нужно срочно решать, что дальше делать — вечер не за горами! За ним ночь.

Мишка, до самых печенок заинтригованный беседой со Светкой-колдуньей, словно бы очнулся-спохватился, возвращаясь в насущный мир, в белый день с черными проблемами…

— А, да, точно. А чего? Ты думаешь, что все продолжится, как стемнеет? Но я ведь, типа, не фраер оказался, сама говоришь, что у меня аура сильная?.. Родные мои точно мертвы? Никак их не оживить? Правильно понимаю? Или… все-таки… хоть какой-нибудь шанс… пусть небольшой…

Девушка фыркнула, кивком подтвердив ответ, и сочла нужным пояснить, но как бы с легким оттенком нетерпения и снисходительности по отношению к Мишке:

— Всё так, увы: и силы в тебе есть, и ничего теперь вспять не развернуть. В принципе невозможно. Однако, несмотря на силу, ты — своею сутью внутренней — еще совсем даже необструганное полено, всего лишь будущий Буратино без папы Карло. Иными словами — ты пока никто, бутон цветка нераспустившийся, но, тем не менее, в конфликт с черной нечистью уже вступил по-взрослому, кого-то из них сокрушил… Помнишь, ты рассказывал, как в момент заманного предложения приголубил гантелею этого… рогатого нечистого, не к ночи будь помянут?.. Сам того не ведая, ты им как бы войну объявил, по типу мафиозной вендетты за невинно убиенных родственников — и они ту вендетту приняли, поскольку ты стал рогатого и остальных бить и огнем крушить! Предков теперь не оживишь, повторяю, сие бесповоротно. Все они более чем мертвы, они черные зомби и к твоим родным больше никакого отношения не имеют, ни аурой, ни мыслями, ни единой какой молекулой. Капец! Это элементарно, законы здесь общие для всех нас. И поскольку нечисть сия по данному воплощению — так себе… невысокая чернота, пусть и адовая, но без особой крутизны, то и действовать они могут в основном после захода солнца, в идеале — с полуночи, в остальное время они слабы, чаще совсем бессильны. Благо, дни сейчас летние, долгие, ночь без мрака… Если бы не тот рогатый в шерстяных подштанниках, то от зомбарей горелых я бы и своими силами тебя оградила… сумела бы отмазать, наверное… а так — нет. Он как бы с ними, он им силы придаст. Я и сама их всех, честно говоря, побаиваюсь и воевать не готова, ты уж извини. Но помочь — помогу, чем смогу.

— Угу, понял. Спасибо за сочувствие.

Мишка помрачнел и украдкой взглянул за окно: день как день, и солнце все еще высоко… расплакаться, что ли?.. Нет, лучше разреветься в голос. По-детски, по-женски!.. Заламывая бессильные руки!.. Нет, ну а все-таки — что делать-то? Сматываться — но это надо знать куда!?

— Жесть! Может, пора ноги в руки, а? Куда-нибудь подальше, на поезде?

— Не паникуй, Мишель, я как раз думаю!

— Рад за тебя, что думаешь, просто время идет.

— А ты не мешай! Ни самолетом, ни поездом, ни даже космическим кораблем тут не решишь, и паутину, что тебя с ними сцепила, расстоянием не порвешь, потому что ты сам ее… вызвал-соткал. Надо бы еще уразуметь — откуда в тебе аура такая взялась, у юноши сиволапого… ты уж прости за откровенность… Но это успеется… Вот что! Я придумала: надо срочно звонить дяде Вяче и тете Дусе! У меня есть дядя по матери, мамин старший брат, он из наших, но в отличие от нас с тобой — в большой силе. Тетя Дуся — его жена, почти не при делах, простая, но очень хорошая женщина. Во всяком случае, личной мощи у дяди Вячи вполне достаточно, дабы от кого угодно тебя защитить… на ближайшее время. А там видно будет. Короче говоря, я звоню?.. Ты — не против?

— Угу! Еще бы я был против!..

— Звоню. — Светка полезла в сумочку и стала возиться со смартфоном. — Вот ешкин кот… вне доступа сети… Еще разок…

Примерно, в течение получаса она безуспешно пыталась дозвониться до неведомых дядя Вячи и тети Дуси, Мишка терпеливо вздыхал и по миллиграмму выцеживал остывшие остатки 'белой ночи', воды, в третий уже раз налитой в кружку с одним и тем же пакетиком черного чая…

Вдруг Светка оглянулась на спящую подружку, кивнула ей, невнятно, словно про себя, пробормотав-протараторив какие-то странные слова, наверное, колдовские заклятия — Ирка тотчас села на кровати и зевнула.

— Ой, что-то я…

— Спи, спи, Ириша. Сбегай на коридор и опять спи, все в порядке.

Ирка, не говоря больше ни слова, послушно вышла за дверь и через несколько минут вернулась. Еще полминуты — и она уже снова на кровати: укрылась легкой накидкой и заснула.

— Вот ведь незадача! Мишель, я реально в шоке: ни до кого не дозвониться, ни до тетки, ни до дяди Вячи. Камлают они там, или просто уехали куда?.. Что делать-то?.. И ауру не потрогать, не потеребить, оба скрыли.

На Мишку в который уже раз за последние сутки накатила волна холодного отчаяния: никому-то он не нужен! Всем он в тягость — и отныне один на свете! А родичи убиты! Да, убиты! Пусть не сегодня это случилось, а, наверное, с месяц назад, и не Мишка тому виной… Какая… жесть! Жить не хочется! Да и зачем… кому нужна такая… И эта, Светка — не динамит ли она его, не опутала ли вновь заморочными чарами? Как-то странно — вдруг и не дозвониться ни до кого, когда позарез нужно…

— Э… э!.. Мишель! Ты чего в самом деле! Не надо подозревать и психовать, просто временные трудности. А вот депрессия на тебе — как раз морочная… отчасти! Ну, наполовину реальная, сам понимаешь отчего, не хочу озвучивать, раны твои бередить, а частью наведенная, с прошлой ночи еще, дабы снизить твою волю к сопротивлению!.. Ну-ка, не кисни, найдутся они… я про дядю с тетей… А пока — ну, я не знаю, ну, давай телек посмотрим?

— Телек!?? Света, уж ты сказала так сказала!.. Пойдем лучше на улицу? Что-то мне в четырех стенах душновато… Не дышать, а в другом смысле, сама понимаешь…

— Я очень хорошо тебя понимаю. Но мне сейчас лучше бы из дому не выходить… Я пока с тобою билась-мирилась — подустала слегка, а на мне еще Ирка висит, и небольшая разборка с нашим колледжским начальством предстоит где-то через час, на все нужны силы… ментальные… Знаешь такое слово?

— Знаю. И даже менталитет знаю. Тогда сиди себе, на доброе здоровье, отдыхай, а я пошел, спасибо за участие.

— Куда пошел?

— Не знаю. На кудыкину гору. Тебе какое дело? Светик, ты ведь… ты честно хотела помочь, и я тебе благодарен. Просто нет сил — сидеть и ждать хрен знает чего. Теперь сам помыкаюсь… Ну, все, ладно, тогда я пошел…

Мишка нерешительно двинулся к выходу, но Светка заступила ему путь и отогнала от двери: это ей легко удалось, Мишка почти не сопротивлялся. Да, ему, конечно же, и на улицу, на солнце, под открытое небо хочется, но ведь и Светка — тоже вроде как уже не совсем чужая… сочувствие проявила… вместе не так страшно… И все равно: раз уж решил — надо идти.

— Ну, хорошо, Миш, ладно, молчу, ты парень, ты сам себе голова. Хочешь — сходи пока погуляй, но… Позвони-ка мне живенько на трубку, чтобы твой номер у меня отпечатался, будем держать связь, а когда я отдохну, освобожусь от дел и выйду на дядю с тетей — сразу же тебя наберу, до вечера управимся, еще только четвертый час дня.

'Как четвертый??? — мысленно поразился Мишка, — и впрямь всего-то четвертый: пятнадцать ноль девять.'

— Ох, ни фига себе! Точно четвертый! А я думал уже, что дело к ночи. И вообще такое ощущение, что неделя прошла, не меньше! Давай, диктуй номер, или сама на мой позвонишь?

— Какая разница… Ок, звоню я, а ты диктуй номер и префикс… не, я лучше через восьмерку, я плюс не люблю набирать… Ты дышишь, Мишель, словно отдуваешься! Это у тебя реакция на прошлую ночь, устал ты крепко, Мишель, вымотался. О, глянь! У нас с тобою трубки одной модели, только у тебя черная, а у меня розовая! Это всего лишь совпадение, но хороший знак, добрый! Короче говоря, силы экономь, береги, а в драки и споры не ввязывайся, больше молчи, больше сидя передвигайся, то есть, на общественном транспорте, чтобы не на своих двоих, поменьше думай о прошлом, почаще глазей по сторонам, отвлекайся. Обязательно поешь. Ты где будешь гулять, в какую сторону идешь?

— Не знаю еще. Сяду в метро, доеду до центра, или на Звенигородской выйду, или на Владимирской… поброжу… Наоборот, я пешком хочу, в транспорте я не отдыхаю, только езжу из пункта 'а' в пункт 'б'.

— Тебе виднее, ок, тогда чао! — Девушка обвила Мишкину шею невесомыми руками, поцеловала в щечку, поправила ему воротник рубашки… — У тебя на кармане пятнышко. Деньги-то есть? Может, дать немножко?

— Вроде бы есть, не надо… — Мишка на всякий случай проверил, обстучал бедро. — На сегодня хватит, короче. Зайду только к себе, карточку возьму, переобуюсь — и поехал!

И они расстались, оба испытывая по этому поводу явственное сожаление. Светка подумала даже догнать Мишку, рядом с ним пойти, наплевав на все дела, но оглянулась на спящую Ирку и только вздохнула…

Выйти на станции Звенигородской и двинуться по Загородному проспекту — а почему бы и нет? А еще лучше свернуть куда-нибудь… что это за улица?.. — по Джамбула, там до Фонтанки и уже по набережной, к самой Неве. Мишка очень любил бродить вдоль Невы, особенно там, где она шире всего разлита между гранитными набережными… Там просторнее, там даже вечерами светло… Мишка вздрогнул, вспомнив, что рано или поздно придут вечер и ночь… И приведут с собою… лучше об этом не думать, прочь, на фиг! Мишка достал трубку — мало ли, пропустил звонок от Светы… пусто. Час — пятый.

Есть не хотелось, как ни странно, спать тоже — выспался слегка, одного часа вполне хватило. Кто такой этот Джамбул, чьим именем переулок назван? Мишка не знал, да знать сейчас не хотел, потом как-нибудь выяснит при удобном случае. Он вообще ничего в эти минуты не хотел, ни есть, ни пить, ни спать, ни плакать, ни в сети болтаться… Была бы Светик рядом — все как-то полегче, пообщались бы… Тем более, она крутая оказалась, колдунья… стройная такая… симпатичная. Мишка густо покраснел, пытаясь мысленно уверить себя, что это он просто смутился от стыда за свое нестойкое физико-математическое образование, которое, оказывается, не помешало ему поверить в чертей и в зомби с колдунами. И вообще, как бы она ему в бабушки годится! Но выглядит — конкретно, что называется. Хоть бы позвонила…

— Алё, Светик? Это я… ну, Миша из общаги… просто решил связь прове… что?.. А, ок, перезванивай… жду. Алё!? Да я и не скучаю, так, по улице иду… Что? Да ничего я не боюсь!.. Ну, конечно, времени еще полно! А… я тебя тоже, в обе щечки… угу, жду звонка твоего, короче.

На душе чуть полегчало на какие-то секунды, а потом опять маята сгустилась, сердце придавила. Мишка решился на мотовство, купил эскимо за пятьдесят рублей, вкусное оказалось, но съел — и тоже почти не помогло против отчаяния. Светка уверяет, что это чувство-грызунок — насланное отчасти, наколдованное, так сказать, подарочек, аванс от сил зла… Но от осознания этого не легче, все, что прошлой ночью случилось — реальность, голимая реальность. Куда теперь?.. Ах, вот кто такой Джамбул!..

К переулку Джамбула с четной стороны, с правого боку, если идти к Фонтанке, притусовался крохотный скверик на десяток деревьев, где весь центр скверика, и без того отнюдь не просторного, заняла выложенная камнем площадка; на той площадке, прямо из камня вверх, вырос четырехметровый бронзовый тюрк, в халате, бородатый, с круглой меховой шапкой на голове, со странною бас-гитарой в руках: всего лишь две струны вместо четырех. Да, точно: два колка, две струны… Прикольно!.. Мишка сообразил, что памятник этот — культурное наследие незапамятных советских времен, когда еще жил-процветал Советский Союз, очень и очень странное государство, если верить рассказам родителей… лучше не думать о них сейчас, лучше отвлечься… рыдания на потом!..

Мишка остановился и заморгал часто-часто, в который раз уже за сегодняшний день, протер кулаками глаза, наведя таким образом сбившуюся резкость зрения, шмыгнул носом раз и второй… отступило. Он ведь мужик, елы-палы, бывалый, крутой и резкий!.. и вообще…

Нет, памятник не такой уж старый, всего лишь десять лет ему… Нормальный, а что, пусть стоит, удалой такой, вписывается в наши скромные просторы. Угу, а куда он идет? К Фонтанке для начала, просто к реке Фонтанке, а там видно будет, по набережной куда-нибудь к Невскому… Вперед.

И Мишка пошел вперед. Но, похоже, Светик оказалась права, когда в беседе с ним, после сотни дотошных вопросов, высказала предположение, что Мишка уже не тот, которым был всего неделю назад, что в нем, после пережитого стресса… или непосредственно во время… проклюнулось нечто особое, то, что до поры дремало в нем, никак себя не проявляя… А Светку слушать приятно… То, что ныне эта особость в Мишке присутствует — она ручается головой, здесь перепутать невозможно, а вот что раньше было — фиг его знает, она не прорицательница и не экстрасенс. Может, Света и права, а он, Михаил Лесков, теперь человек 'со свойствами'… Да, а вовсе не шизак… не шизофреник! И словно бы в доказательство нынешней Мишкиной необычности в груди у него затрепетал предупреждающий огонек тревоги… нет, пока не совсем уж и тревоги, а как бы… Там впереди что-то странное. Какая-то дурацкая надпись…

Звоночек зазудел чуть громче, и Мишка тупо остановился посреди тротуара, чтобы рассмотреть… Тупо-то — может быть и тупо, но Мишка не зря учился в крутом интернат-лицее для одаренных детей, он физмат, а не какой-нибудь там чучундрик из гуманитариев, он умеет концептуально мыслить, оперативно переключая свой персональный головной суперкомп между синтезом и анализом, чтобы с наибольшей эффективностью… типа… вырулить на истину!..

Он стоит и смотрит на зарешеченное окно первого этажа дома номер два, что по переулку Джамбула. Это раз. Сигнал из подсознания поступил долю секунды назад, стало быть, взгляд нужно вернуть, нацелить несколько правее. Это два. Звоночек нудит, но не усиливается и не ослабевает, это три, и это важно. Стало быть, непосредственная опасность как минимум не нарастает, и некое пространство улицы, вызвавшее защитные реакции новой Мишкиной ментальности, можно попытаться локализовать… если же он вдруг почует нарастание риска — немедленно сматываться… э-э… вперед, а не назад, вперед, к набережной и направо, и без всякой оглядки на окружающих мчаться что есть духу… а там по обстановке. Это четвертое. Теперь смотреть и мыслить! Эх, ему бы сейчас эсгэ пятьсот пятьдесят с боезапасом!.. И брони побольше!..

Подбодрив себя таким странным образом, Мишка, стоя спиной к проезжей части, принялся осторожно озираться, ощупывать взглядом узкий тротуар и фасад здания.

Окно и надпись, оттуда исходит….

Дом был четырехэтажный, старого образца, покрытый бугристой, в мелких кавернах и волнах, штукатуркой, словно бы равномерно облитый грязно-желтой пеной, которая, в свою очередь, щедро припорошена уличной пылью. Окно первого этажа почти упирается подбородком в асфальт, а само зарешечено: вертикально — пять металлических прутов, как бы завитых спиралью, каждый толщиной в Мишкин мизинец, горизонтально — металлические же ленты, типа скрепы, две штуки. Окна за решетками закрыты, изнутри занавешены чем-то желтым, типа упаковочной бумаги… тоже запылены… Оттуда никто не может на Мишку внезапно выскочить-выпрыгнуть, оттуда никто на него не смотрит… звоночек же не утихает и не усиливается… там внизу что-то странное… но… строго по системе дальше смотрим, сверху вниз, не перепрыгивая нетерпеливым взглядом… Примерно тридцать процентов верхней части окна закрывает горизонтальная вывеска зеленого цвета, по которой жирными желтыми буквами идет надпись. Дурацкая надпись 'СКОТЧ' — то ли виски они рекламируют в своем дурацком окне, то ли клейкую ленту?.. В деревянной оконной раме стекло, оно всюду цело, не побито, окно изнутри закрытое наглухо чем-то желтым, это он уже видел, еще ниже… вот оно. Вот он. Тьфу ты, блин! Всего-навсего!

Между оконным стеклом и решеткой, примерно пополам разделяющей пространство неширокого покатого подоконника, лежал будничный предмет, а именно мобильный телефон. Пыльный, когда-то оранжевый, типа дифчонковый, а теперь весь тусклый, потертый, как мгновенно определил Мишка — старинный, наверняка еще начала тысячелетия!.. Не то, что даже кнопочный, а вообще, небось, одноцветный, не экран у него — амбразура из пластмассы!.. От девайса, что ли, эти… непонятные флюиды исходят?.. Или аурой будет их правильнее величать? Светик всю эту экстрасенсорную лабуду аурой зовет…

Мишка наклонился… — да, от него! — …и вздрогнул! К ментальному звону-трепету добавился реальный звонок, конкретно оттуда, от старого морщинистого мобильника, лежащего за решеткой подоконника… А ну-ка, на авось!..

— Да, я слушаю вас внимательно!? (угу… номер не определен…)

— Не бросай меня, возьми к себе. Я тебе пригожусь.

— Простите… э… кого это — вас? Я с кем говорю?

— Я с тобой говорю, а ты со мной. Я тебе отслужу, только возьми меня к себе.

— А-а… Простите… Дело тут в том… Я не знаю, с кем разговариваю… — Мишка понял про себя, что от трубки следует срочно избавиться, бросить ее на место, а лучше в Фонтанку… — Вы ошиблись… дело в том, что телефон не мой, он ко мне случ… — трубка раздраженно взвизгнула и голос громко перебил Мишку:

— Я знаю, господин хороший! Но я и чую! Ты не прост, от тебя веет, так что не притворяйся! Я в телефоне сижу, я телефону служу! Возьми меня с собой, чего непонятно!? Тебе буду служить, как хозяину телефона! Пожалуйста, господин, возьми меня к себе, я пригожусь!

Ошалевший до самых подколенок, Мишка только и сумел вспомнить-вылущить своим концептуальным мозгом-суперкомпьютером аналогию, сказку про золотую рыбку… Разогнулся — оказывается, он в позе прачки разговаривал с неведомым обитателем древней мобильной трубки — и кивнул: ок.

И вышел, как и собирался, на набережную Фонтанки, прижимая чудесное приобретение к левому уху.

— Ок. Взял. Теперь что? Ты кто, вообще?

— Дух. Дух телефона.

— А разве такие бывают?

— Как видишь. Ты… вот что!.. Меня зовут Увалай, а тебя?

— Меня?.. — Мишка заколебался на секунду, вспомнив Светкины советы и свой недавний опыт, но ведь не он же первый имя называет… — Меня… Если тебя Увалай, то меня Мишель.

— Тогда, Мишель, коли ты меня взял, а я тебе служу, тогда так: отныне ты мой господин Мишель, а я твой верный Увалай! Сунь предмет в карман, мы уже и без него беседовать способны друг с дружкой, не вслух, как бы мысленно. Ты пока можешь словами проговаривать даже шепотом, а попривыкнешь — и этого не надобно будет.

Мишка нажал на кнопку главного меню, дождался, пока мутный экранчик погаснет, сунул трубку в карман и немедленно проверил, проговорил вполголоса.

— Алё, слышишь меня, Увалай?

— Слышу, — отозвался голос в мозгу… Это было странное, и в то же время привычное ощущение, словно бы на уши легли невесомые наушники. — Повелевай.

— Что? Повелевать? Хэ-хэ… Это надо сообразить… Можешь мне еще порцию эскимо сделать?

— Нет. Еду творить не умею.

— Жаль. — Мишка поразмыслил. — А баблеца добавить? Ну… денег — дать, или найти?

— Тоже не могу. То есть — вот так просто извлечь из ничего деньги — не могу, ни металлические, ни бумажные.

Дух мобилы ощутил, видимо, разочарование в Мишкином разуме и поторопился добавить:

— Клады могу искать. Но для этого нужно подходящее время, мой господин Мишель, и жертвоприношения на требухе, на внутренностях.

— Требухе? К-какие еще жертвы?

— А какие угодно, — с готовностью отозвался дух, — рыбьи, звериные, да хоть клопов и тараканов, но лучше всего, понятное дело, человеческие жертвы. Людишковая смертная аура самая приманчивая для денег, а людишков-то здесь много. У-ух, много! Еще больше, чем кладов, мой господин Мишель, то-то порадуемся!

Мишку прошил холодный пот от нехорошего предчувствия, но он обуздал свои страхи, постарался не проявлять словами свои страхи, ни вслух, ни мысленно.

— Жертвоприношения подождут. Погоди! А… зомбаков там, вообще нечистую силу можно того… в жертвы? Подстеречь и… Можно даже бескорыстно, без кладов.

— Отчего же нет, можно, коли мне по силам?

— А если они сильнее?

— И такое бывает, мой господин Мишель. Тогда нас в жертву.

Мишель покивал понимающе и вздохнул. Как ни слаб он в этом… в сверхъестествознании, но логично предположить, что дух затрапезного мобильника, брошенный на улице в грязь, готовый служит первому встречному-поперечному, вряд ли обладает особым могуществом… Даже эскимо подогнать не может… Тем не менее, было бы разумным очертить примерные возможности этого Увалая, чтобы воспользоваться ими в полном объеме… до наступления ночи.

— А нал в безнал можешь переводить? И обратно? Какой тариф на твоей трубке?

Увалай помедлил с объяснениями, словно бы размышлял над ним, прежде чем ответить.

— Я понимаю глубинный смысл твоих вопросов, мой господин Мишель, но я не способен воспроизводить смысл ответа в привычных для тебя словах. Для предмета, в котором я заключен, понятия денег и работоспособности совсем иные, нежели для остальных похожих. Так, например, тебе служит другой предмет, который кажется тебе похожим на мое обиталище, но твоему необходима совсем иная подпитка, нежели другому отныне твоему, в котором заключен я. Моему не надобны ни деньги, ни дополнительная сила, идущая по металлическим нитям-шнуркам. Поэтому, предугадывая твое, пока еще не сгустившееся до уровня слов и мыслей, пожелание насчет предметов, я не могу покинуть старое свое обиталище и вселиться в новое. Касаемо же превращения денег из одной сущности в иную — того не умею.

Мишка выругался грубыми словами вслух, как бы сплюнул в сторону театральную реплику-ремарку и продолжил полумысленный шепот-разговор.

— Ок. Хорош гусь! Ты, Увалай, прямо-таки сочишься необходимым для моих нужд могуществом! Тогда… Зови меня шеф, а не господин Мишель — это нам с тобой для экономии времени. И вопрос: можешь хотя бы сбросить… э-э-э… с моей ауры, сбить со следа нечисть, которая вцепилась в нее прошлой ночью?

— Не могу, — немедленно ответил дух мобилы Увалай. — Ни того, ни другого не могу. Обращение к тебе, мой господин Мишель, часть нерушимого заклятия, соединившего отныне ауры наши, твою и мою. Ты мною повелеваешь, а потому волен называть меня как угодно, лишь бы ты желанием своим обращался ко мне, я же горазд только на установленное обращение и никак иначе. Прости за это своего слугу, сиречь меня! Со следа сбить не могу по иной причине: если тебя убить — след испарится, и они с него сойдут, во всех остальных случаях он существует и будет существовать, пока ты жив. Убить же тебя я не в силах даже по твоему прямому приказу! Это невозможно. Для меня — невозможно.

— Ок, едреный корень! Я буду терпелив, я буду очень терпелив! Тогда скажи мне, верный дух мобильного телефона друг Увалай: перечисли четко и внятно основные свои возможности — что ты можешь?

— Ты рассердился на меня, мой господин Мишель, я ощущаю твой гнев и заранее трепещу, ибо понимаю, что своим ответом разожгу его еще более, вместо того, чтобы унять его или вовсе погасить… Отвечаю правду: я могу, я должен исполнять все твои приказы. Любые твои повеления и приказы, если они под силу мне и находятся в пределах связавшего нас с тобою заклятья. Но само перечисление сил и возможностей моих — вне этой связи. Могу убить зомби, преследующих тебя, это несложно.

Мишка облегченно заругался вслух и покраснел, смолк на середине слова: оказывается, он уже стоит и ждет, пока загорится зеленый сигнал светофора на перекрестке, там, где набережная Фонтанки пересекает Невский проспект… Стайка случайных прохожих вокруг внимания на него не обратила, никто замечаний ему не сделал по поводу… ну, а что… в принципе, он уже взрослый человек… Уже что-то, уже легче с предстоящей ночью.

— Оружие мне можешь достать?

— Да, мой господин Мишель. Какое бы ты хотел — холодное, огнестрельное? Магическое, или обычное человеческое?

— Огне… Магическое огнестрельное.

— В таком сочетании не могу, мой господин Мишель.

— Угу. А можешь ли ты, в пределах одного диалога, в пределах обмена репликами по одной темы, не доставать меня постоянным добавлением к информационному потоку моего титула, этого мойгосподинмишель?

— Могу.

— Ок. Магическое холодное можешь сотворить?.. Обычное холодное? Обычное огнестрельное?

— Сотворить не могу, но способен указать места хранения, или захоронения. К примеру, вон в той черной повозке… в автомобиле… в тачке… Ты опять сердишься, но я не виноват, это ты сам так думаешь про повозку, а я лишь учусь понимать своего новоявленного господина…

— Я не сержусь, продолжай! — Подумал-перебил Мишка, и дух мобилы осекся, словно бы покорно кивнул… во всяком случае, так почудилось Мишке внутренним зрением.

— В том черном авто, с изображением бело-сине-бело-синего круга на морде… в том бээмвэ сидит людишок за рулем, а справа от него ящичек, неглубоко уходящий в морду автомобиля бээмвэ, а в том ящичке огнестрельное оружие, пистоль… э-э-э… пистолет. Людишка могу убить, пистолет отнять.

— Нет!!! Дурак, что ли!? Этого не надо! Пусть едет, мне плевать кто он такой, мент, или браток, или… Короче, я не хочу ничего отнимать, и не хочу никого убивать, понял!?

— Можно выкрасть, мой господин Мишель.

Услышав свой титул духовладельца, Мишка тотчас сообразил: дух считает, что тема разговора сменилась, и отчасти дух прав.

— Хорошо, Увалай. Я врубился в фишку: ты разумом весьма даже прост, и в силу этого, в управлении очень даже сложен. По поводу таких эвристических тугодумов, как ты, и насчет соответствующих парадоксов нам на информатике много чего порассказали… Ок. Значит, так. Если вдруг подвернется возможность заиметь холодное, огнестрельное, обычное или магическое оружие — без того, чтобы воровать, убивать, наносить какой-то непосредственный вред владельцу данного оружия… если при этом он мне сам ничем хоть сколько-нибудь серьезным не угрожает… он, она, или они, это без разницы — ты мне тотчас доложишь, и я приму решение по теме. Понял меня?

— Да.

Столь короткое согласие в эвристике весьма широко можно трактовать, но здесь Мишка словно бы опять 'услышал', что понят правильно.

— Молодец, адекватно оттрактовал. А опасность в мою сторону можешь чувствовать? Которая растет, или висит надо мною? Приближается, типа?

— Могу, мой господин Мишель. Она постоянна и с разных сторон. Привести примеры?

Мишка вздрогнул и стал озираться… Невский он только что пересек. По левую руку вход в 'Лавку писателя', справа тротуар уходит вдоль Фонтанки… Откуда опасность? Что такое? Сейчас же белый день? Или не только от потусторонних опасность исходит?..

— Постоянна? Где? Ну, приведи пример…

— Водительница в дальней повозке… в форд-фокусе… не знаю, что это такое… движется сюда, везя к тебе опасность, она отвлечена разговором по… трубке… трубка — это устройство для дальних разговоров…

— Я знаю, что такое трубка, можешь не переводить!.. — Мишка отступил на край тротуара, поближе к стене. Проехал мимо синий фордец, действительно тетка треплется.

— Уменьшилась опасность, исчезла. Но то и дело возникают иные, подобные приведенному примеру.

— Всё, Увалай?

— Нет. Кровля дома, к которому ты приник, ненадежно закреплена, ее части могут свалиться на тебя и повредить до смерти. Сразу две повозки с противоположных сторон плохо управляемы в сравнении с остальными соседними, они могут сбить тебя до смерти… Два человека в повозке… менты, не знаю, что это такое… смотрят на тебя и раздумывают по поводу твоего поведения, отличающегося от остальных прохожих… один уверяет другого, что ты… нарик в неадеквате, не знаю, что это такое… а другой возражает, что с тебя взять нечего…

У Мишки душа похолодела и в пятки юркнула, а он поспешил войти в дверь, что была рядом с ним… Книжный магазин. Сквозь витрины видно было, как полицейский джип еще помедлил на светофоре и в общем автомобильном потоке поехал дальше. Ф-ух, пронесло. А может, наоборот, может, следовало закосить под додика и сдаться властям? А уж в нашу ментовку, в наш обезьянник — так и зомби, небось, побоятся сунуться! Мишку бог миловал, в отделение ни разу не попадал, но ребята рассказывали про свои впечатления там, чужие истории пересказывали…

— Нет, мой господин Мишель, ментовка от зомби не спасет, со следа не собьет. Потолочное перекрытие над тобой лежит на прогнивших стропилах и камни когда-нибудь рухнут. Вероятность… Э-э-э… наличествует малая, но отличная от нуля, вероятность, что сие произойдет э-э-э… в режиме реального времени, сиречь в эти минуты… Вероятность не растет.

— Достаточно, Увалай! Харэ, замолк!

Жизнь полна опасностей, она ими напичкана под завязку, однако вероятность каждой из них по отдельности невелика… Дух мобилы чует их все, уже хорошо, уже прибыток. Сам он, этот Увалай, также как бы настроился на Мишку, на его мысли, и подстраивается дальше, закашивает под Мишкины представления о думающем кибермозге… Этот сервис удобен, однако же и опасен… с точки зрения хакерских моталок… Стоп.

— Увалай, слышишь меня, мысли мои?

— Да, мой господин Мишель.

— Можешь слышать только те, которые я нарочно к тебе обращаю, а не просто думаю по разным поводам?..

— Э-э-э… могу.

— Очень хорошо. Вот так и делай. Ну, а если мне, сущности моей, серьезно будет угрожать какая-либо хрень… каверза, типа… тогда по обстоятельствам, тогда и вмешаться можешь. Понял, что я сказал?

— Да.

— Куда я сейчас собираюсь идти?

— Теперь не знаю, мой господин Мишель. Минуту назад ты направлял свои стопы вдоль реки Фонтанки.

— И продолжу. Двинулись.

ГЛАВА 3

Вроде бы, в первом приближении, Мишка управился с духом Увалаем, и ему стало спокойнее. Теперь можно будет не спеша выяснять, на что тот способен, кроме убийства зомбаков, а досконально выяснив — попользоваться этим вволю… Но — только соблюдая предельную осторожность, как он и обещал своей новой знакомой… представительнице, так сказать, паранормальных и потусторонних сил!.. Где же ты, Светик, почему не звонишь, обещала ведь?.. А Светка ведь в теме, она должна знать-понимать, что тут к чему, и следует ее дождаться, потому как духи мобилы, джинны и прочие рабы лампы из колец, кувшинов да бутылок — очень опасные ребята, мировая сказочная общественность постоянно предупреждает лошков на сей счет через игры, фильмы и книги… Вон, и Увалай попытался буквально команды выполнять, с перекосом в абсурд… Спроста он так, или с умыслом, или по заложенной в него программе?

Долго ли, коротко — шел Мишка по набережной, и свернул на Инженерную улицу, сам не зная зачем, просто для разнообразия, и через несколько минут пересек какую-то другую улицу-аллею, а в створе той улицы виднелся дворец, бока и грудь которого были похожи цветом на слегка полинявший кирпич…

— Увалай!

— Да, мой господин Мишель?

— Нет, нет, это я так… А что там справа? Ну, оранжевые стены такие?..

— Это… здание, замок. Поблизости от нас всякий прохожий думает разное по данному поводу, но большинство называет про себя: Инженерный… Михайловский…

— А, точно! Инженерный замок, я вспомнил! Туда пойдем. Что же Светик-то не звонит?

— Светик — некоторая опасность, мой господин Мишель. Некий дядя Вяча — недюжинная опасность.

Мишка остановился — как споткнулся. Бемс! Блин! А ведь об этом он как-то и не подумал, точнее, раздумал-передумал, потому что перестал Светку стрематься. И что теперь, а вдруг она позвонит, и вдруг она совсем не такая, не та, что он себе вообразил?.. Но он ей поверил… Но он зря ей поверил, выходит!?.. А почему зря? Потому что Увалай сказал. А он что — Увалаю верит как самому себе? Ни фига подобного!

— Увалай, а ты представляешь для меня опасность?

— Э-э-э… Да.

— Больше, чем Светка, меньше, чем Светка, или примерно такую же?

— Э-э-э… Больше.

— А в сравнении с дядей Вячей, которого я не знаю? А ты его знаешь?

— Не знаю. Не знаю.

— А с опасностью по имени Увалай я могу справиться?

— Да.

— С твоей помощью?

— Не понимаю вопрос, мой господин Мишель.

— Ок… Елки… не люблю думать на ходу… Короче, как только опасность в мою сторону от тебя начнет возрастать — предупредишь меня. Понял? Недвусмысленно предупредишь.

— Да, мой господин Мишель.

Мишка открыл было рот (мысленно, разумеется), чтобы поинтересоваться, почему Увалай перескочил с мойгосподинмишель на короткие 'да' и 'нет', а потом вдруг обратно вырулил, но сам сообразил правильный ответ: как только тема диалога меняется, первый ответ по теме звучит с 'титулом', а дальше — просто ответы по типу да и нет, в точности как и приказано духу мобилы его нынешним хозяином, то есть — им самим, Мишкой. К вечеру надо будет детально разобраться с возможностями Увалая, практически наверняка они будут покруче зомбариных… Они со Светкой вместе разберутся… Светик — опасность меньшая, чем Увалай, он сам признался, а ведь Увалай — рядом, при нем, рукой подать, и все равно Мишка не трусит перед Увалаем, справляется. Мишка поочередно похлопал по обоим карманам с трубками: волшебная в левом, смартфон в правом. Светик, Светик, Светик, ну, где же ты?.. Может, самому о себе напомнить? Мишка вынул трубку, осмотрел — заряд почти полон, до завтра хватит, так что надо просто ждать и ее не донимать, она же пообещала немедленно позвонить… Хорошая девчонка, хоть и утверждает, что старая… По фигу, пусть утверждает, главное, что нравится…