Холодный Лунный Смайлик (Сказка-нуар)

Они — должны — быть!

Мишка, по-прежнему на четвереньках, потряс кулаком, примеряясь, куда бы выбросить ненужный и холодный рубль… А зачем выбрасывать, не лучше ли использовать его покупательную способность? Пусть она пренебрежимо слаба в современном человеческом мире, но здесь, который не вполне человеческий… Мишка ухмыльнулся собственному остроумию и на рысях, прямоходом уже, помчался в замок, где в южной части подвала можно поближе подобраться к бронзовому солдату Спиридону, бессменно стоящему на своем кукольном посту.

Почему получилось дотянуться до солдата Спиридона сквозь толстую стену, Мишка не знал, но для себя выстроил гипотезу, что его 'дикая', 'неграмотная' колдовская сила, не умея делать это самостоятельно, все-таки способна повторять уже протоптанный путь: ведь они с Жорой сюда приходили, со Спирькой общались…

— Спиридон, а Спиридон? Слышишь меня? Я поговорить с тобой хочу, искренне поговорить, мне это очень важно!..

Шапка на голове маленькой статуи чуть качнулась…

— Пошел, пошел, негодяишше! Тока попробуй толкнуть, я выстрелю, ей-ей выстрелю!

Мишка не очень-то понимал смысла угрозы выстрелить, скорее всего — пустой угрозы бессильного существа, но… мало ли… Да и не дразниться он пришел…

— Спиридон! Выслушай меня! Я — не Жора, я не хочу тебя дразнить или обижать, не хочу с тобою ругаться! Я клянусь тебе в этом! Наоборот, я денежку принес, если тебе это нужно. Вот, держи рубль!

И опять Мишка не сумел проследить в себе и сообразить, каким образом ему удалось переместить монетку сквозь стены, так, чтобы она мягко легла в крохотную нишу, не упав в воду, к ногам солдата Спиридона. Если у мелкой тупой нежити, заключенной в бронзовую фигурку, есть эмоции, чувства, то Мишка их ощутил в полной мере: по ушам, по груди, по внутреннему зрению словно бы полыхнуло шипящей темно-синей ледяной волной: удивление, алчность, восторг…

— Моё!

— Твое, да, друг солдат Спиридон, это твое, это подарок, тебе от меня.

— Ты не друг мне и не соратник, а не пойми кто! Моё теперь — дак назад и не отдам! Отойди!.. Чего надоть?

— От тебя — ничего не надо, кроме совета, уважаемый Спиридон! Помоги советом?

— Советом? Каким советом? Мое дело охранять да стрелять. Это умею.

Поддается Спиридон, готов к контакту, поехали дальше.

— Ну, все равно, мало ли… Как мне избавиться от наложенного на меня заклятья, как мне свалить из этого заколдованного замка?

Мишка спросил, но сам уже настроился терпеть: пока он сумеет внятно втолковать свою проблему этому долбону, семь потов с него сойдет! И еще не факт, что будет хоть какой-нибудь прок от этих расспросов!.. И опять уже, в сотый раз, наверное, за последние минуты-часы-дни Мишка ошибся в своих предположениях: солдат Спиридон вполне его понял и даже взялся отвечать, развернуто объяснять, без особой дремучести:

— Всякое случалось, за столько лет разное видел, и в этом обличье и ранее. Но чтобы кто просто ушел — ни разу, слышь? Кого анператор скушал дочиста, а кто сам весь на дым вышел, растратился… А кто похитрее, слышь, тот замену себе находил! Сам вывернулся, а другого — толк вместо себя! Вот, как этот… тебя. Вот и ты так: подстереги кого, да вместо себя и подпихни! Ты хоть сам изрядный простец и невежа — так паче себя глупого найди, оно и выгорит.

У Мишки язык зачесался — съязвить насчет простеца и невежи, но… Мишка еще и в школе славился умением уворачиваться от неминуемых двоек, стоя у доски полным неучем, вот и здесь он укротил в себе спорщика… Он кивал и слушал. Спиридон высказал основное новое в двух или трех фразах, дальше стал повторяться, однако Мишка был осторожен и дождался, пока Спирька сам умолкнет.

— И рад бы что-то сделать сам, да не умею, потому и к мудрости твоей взываю, научи.

— Чего учить? Тут нечего учить! Как кто принял на себя твое заклятье, скрадом, али явно, так ты и беги прочь отсель. Хоть и особо лежит оно у тебя, на тебе, не как у иных-прочих, да все одно в конце получится. Или не получится.

— Да, да, ты по-настоящему прав, друг Спиридон: или то, или другое, альтернатива называется! После твоих мудрых советов я тебя считаю другом! Если когда найду монеты, я непременно еще…

Мишка осекся и указательным пальцем правой руки ткнул в часовой кармашек джинсов…

Вот же осел!.. Как же он раньше не обратил внимание, что у него в районе аппендикса дискомфорт, словно кусок льда в кармане… Мишка, даже не заглядывая в карман, постиг новой ментальной сущностью своей, а может и просто вспомнил, что там у него куча мелочи: пятерик, две двушки, рублевич и четыре десятикопеечных…

— Вот монеты! Держи, они все для тебя, в дар, от чистого сердца!

Восемь раз полыхнуло от солдата Спиридона синей обжигающей волной того, что Мишка назвал про себя эмоциями алчного счастья… Не затухающие от монеты к монете, равные по силе, вне зависимости от того — мелкий диканчик пополнял монетную горку, или солидный блестящий пятерик…

— Вот, ну ладно. Все, Спиридон, счастливо оставаться, счастливо тебе службу нести, а я пошел. Спасибо за совет!

— Ты это… Слышь… От Авралки-то я постараюсь уберечь, если что, а вот другое… Наш дворец уцелился на тебя, знай сие. Когда поможет, поддержит, а когда и тово… Ухи держи торчком, всегда будь начеку, вот что я тебе…

Спиридон умолк, словно подавился, явно, не договорив, но Мишка вполне услышал сказанное, хотя и не врубился — что именно значит она в его, Мишкиной, личной жизненной перспективе? Мишка и сам уже начал догадываться, что между ним и замком есть какая-то странная связь… Есть, он ее ощущает. Может, все дело в тождестве имен, его и замка?.. Как глупо. Даже если и неумная догадка, но факт есть факт: он Михаил, а замок — тоже Михаил… или, если быть точнее — Михайлович. Наплевать! Глупо, там, или не глупо, но держаться настороже он должен без продыха, постоянно, ежесекундно, до тех пор, пока… если получится… если сумеет, если успеет… Если!..

Внезапно Мишка почувствовал усталость. Да такую тяжелую и липкую, что захотелось Мишке лечь, где стоит, и уснуть, чтобы никогда больше не просыпаться! Вот-вот, именно так. Вроде бы и умирать ему не хочется, но и жить, бодрствовать, думать — элементарно сил никаких не осталось, энергии, типа. Мысли в голове тоже стали вялыми, путаными, утратили быстроту и упругость… Лечь, что ли?.. назло всем… Надо лечь. Мишка послушался своей слабости… слабости, которая, между прочим, пересилила в Мишке все остальное, что в нем трепыхалось, светилось… стремилось… боялось… лег на правый бок, на асфальт, лицом к оранжевой стене…

Закрыть глаза поплотнее Мишка не успел: вокруг и повсюду, со всех сторон, возник то ли гул, то ли звон — Мишка узнал этот сигнал: некоторое время назад с ним пришло спасительное утро. Замок чем-то недоволен, это замок его тормошит… ну зачем, спрашивается… И асфальтовое покрытие под Мишкиной правой щекой стало вдруг резким, колючим… Ой!.. Больно, тяжко!..

Сил на здравые размышления по-прежнему не было, только брести куда-то, вытаращив глаза под слипающимися веками… Подобно тому, как овцы и коровы на пастбище идут все равно куда, лишь бы прочь от лая сторожевых собак и посвиста пастушьего бича, так и Мишка брел и брел, подгоняемый звоном и тычками окружающего пространства, покуда не очутился в вестибюле, возле билетных касс. Народу там было — почти никого, женщина и двое мужчин.

Какой-то мужик за пятьдесят, округлой комплекции и венчиком седины вокруг неяркой плеши, качал права у кассирши-билетерши, переругивался с ней и стариком охранником, доказывая, что он художник-профессионал и поэтому волен бесплатно входить и выходить из Инженерного замка в Русского музей, из Мраморного дворца в Эрмитаж, и так далее. А кассирша раздраженно обличала предъявленный документ в том, что подобных общин-объединений в Петербурге больше, чем жителей и гостей вместе взятых, и пускать бесплатно каждого на основании этой филькиной грамоты с самодельными печатями она не будет…

Все трое излучали из себя видимую для Мишкиного внутреннего ока субстанцию… неясного такого цвета, типа, всполохами: то определенно синеватая, то словно бы красноватая, и Мишка почему-то потянулся к этому сиянию, подошел поближе к мужику-художнику — от него оно особенно густо валило — тронул свечение рукой… Бы-бымс! Как током тряхнуло! Но — не больно, даже как-то так и бодряще… А ну еще! Бы-бымс, бы-бымс!..

И задышалось. Ноги были по-прежнему как ватные, в ладонях слабость, но веки уже не слипаются, мысли зашевелились… Мишка уже осознанно цапнул растопыренными пальцами синеватое нечто перед собою — хвать! Он еще хочет, это… это… это не то чтобы вкусно, или еще как… нет, оно вроде еды, питья и воздуха одновременно…

Мужик умолк и перестал суетиться, рука с 'неправильным' удостоверением опустилась вниз, он и сам словно сгорбился, в то время как охранник и тетка-билетерша продолжали возмущаться наглыми претензиями 'художника' на халявный проход. Мишку никто из них в упор не видел, чем он и воспользовался: подошел к каждому и дочиста обобрал с них это странное голубоватое сияние. Сил прибавилось, да так заметно, что и сон с него соскочил начисто!

— А-тлична! Здесь он грамотно подкрепился! Вот что ему не хватало! Этой… ну… ауры этой! Аура — это жизнь… для нежити… Но он не нежить! Пока еще он человек! И далее намерен им оставаться!

В вестибюле разлилась тишина, которую почти сразу же взболтала входная дверь: папа с двумя детьми — и все такие шумные, веселые! Художник молча побрел к выходу, охранник вернулся к своей двери — все словно погасшие, одна лишь тетка-билетерша металлическим голосом озвучила для папы-туриста расценки и не преминула пальцем показать на стенд с прейскурантом… И еще раз ткнула всей ладонью из оконца, с возражающей поправкой, ибо взрослый посетитель что-то переспросил, вроде бы недоуменно, вроде бы недопонял… Вновь от билетерши полыхнуло коротким венчиком голубоватого свечения, и Мишка тотчас вытянул ауру в себя. Даже эта несгибаемая тетка притихла, побывав донором дважды подряд, без слов отсчитала сдачу, молча дала билеты…

Папа и дети ничего такого из себя не излучали, стало быть, делать здесь просто нечего…

Зато вдруг стало понятно — чего, собственно говоря, искать и что он должен делать: добычу искать! Эх, блин горелый, надо было раньше этим заняться, сколько упущено! На охоту!

Голод! Вот он какой бывает, оказывается!.. Ни сладкого, ни мучного, ни воды, ни мяса… Этого синего свеченьица ему надобно! С ним он жив, а без него… Да, он эту синеву поглощает, им питается, с его помощью накапливает в себе силы, которые потом растрачивает. По науке, любой организм — динамически устойчивая открытая система. Так это называется в физике. Вот идиот! А что он силы тратил, на эксперименты с камнями да голубями… на болтовню с другими идиотами, в панамках кокошниках! Вместо того, чтобы… Стоп, не злиться. Восполнять надо высосанное — и срочно! И без нервов. Любые злобствования делают его уязвимее, слабее, недолговечнее. На поиски 'синьки' тоже силы тратятся, но здесь жадничать не приходится, это необходимые производственные затраты, накладные расходы, он в школе это изучал на 'основах экономики'. Не то чтобы изучал… просто завуч на своем уроке рассказывала… в одно ухо влетело, да там и завязло…

И Мишка уже целенаправленно двинулся обходить свои скромные охотничьи угодья. Почти сразу же у ворот он напоролся на матерно спорящих между собою мужиков из местных работников — бымс-бымс, готово дело! Стало еще чуть полегче, руки-ноги не дрожат…

Мишка вспомнил, как 'после вчерашнего' обычно тряслись по утрам руки у бати, и как он 'унимал тремор' с помощью опохмелки… О бате, о родных лучше пока не думать!.. Вот и он, Мишка, словно бы опохмеляется… В зависимость попал от синьки-ауры, которая теперь для него и еда, и водка, и кислород… Алкаш, колдовской наркоман!.. Не злиться, дальше идти, двигаться и искать, а на ходу извилинами шевелить… извилинками пошевеливать, улыбаясь и напевая, беспечно радуясь солнечному утру, ясному дню, теплому вечеру, доброй ноч… ой, нет!.. До ночи далеко, о ней тоже лучше не вспоминать.

Поначалу было довольно интересно выслеживать и поглощать новую пищу при помощи новых возможностей, но часа через три Мишка устал от этого развлечения, разумом устал, не мышцами и колдовством, ибо вновь ощутил неладное: на каком-то этапе уровень накопленных внутренних сил перестал повышаться, потому что затраты на поиски добычи, на ее усваивание сравнялись с добытым. Типа того, что как только он оклемался, поднакопил ауры, так и тратить ее стал больше, причем на те же самые операции… Сколько вливается в бассейн — столько же и выливается.

— Мала добыча, — прошелестел в Мишке внутренний голос, — скудна порода…

Гадский голосок, противный, угрюмый, словно бы и не Мишкин, а чужой, но Мишка уже притерпелся к тому, что радости вокруг него и в нем самом произрастает очень уж мало, все сплошь угрозы, а не угрозы — так досады и засады…

Неутихающая тревога и неутолимый колдовской голод гнали и гнали его куда-то вперед, кругами и спиралями наматывая в огромный призрачный клубок все пройденное внутри западни Михайловского замка, пока, наконец, он не очутился на звоннице внутридворцовой церкви, прямо под шпилем, который, как вспомнил Мишка, первый оповещает территорию замка о наступившем утре. Но сейчас был день, исход дня в самом его начале… Колоколов не было, тем не менее, Мишка явственно видел, где они должны быть-висеть, их законное место ни с чем спутать невозможно. Обычная площадка, достаточно высоко расположенная, чтобы с нее обозревать обширный кусок исторического центра города, в другое время и при других обстоятельствах Мишка с удовольствием бы поглазел… Да только иные впечатления ударили под сердце — и уже было не до питерских красот: лютым, яростным, зловещим, дочерна синим слоем застывшего пламени окутано было все окружающее пространство… тем самым, которое можно усваивать, утолять голод и жажду, есть, жрать, обжираться!.. В жилу! Ох, как это вау! Мишке бы броситься поглощать, но он конкретно примерз на месте, и волею, и разумом, ибо все это богатейшее месторождение ауры, столь желанной и затягивающей, содержало в себе примесь чего-то такого… чему и названия-то вербального нет… мягко говоря — ужасом пропитано! О-очень мягко говоря!.. Мишка неловко повернулся на месте, осторожно, дабы заранее не вляпаться в то, что так приманивает его и пугает, но не уберег левую руку и локтем саданул в угол стены, как раз туда, где налипшие призрачные комья были особенно вздутыми. Рука и отнялась тут же, утратила чувствительность и подвижность. Мороз, коснувшись локтя, пополз дальше и дальше, вглубь тела, к сердцу… Мишка не представлял, как нужно реагировать на случившееся и уже не сопротивлялся, тупо дожидаясь неизбежного… даже прижмурился… Но холод, проникший в Мишкино сердце, не остановил его, не заморозил и не сожрал, он просто… насытил его новыми ощущениями, новой силой… и новыми знаниями… Первое и главное — он по-прежнему жив! И тело оттаяло почти все, кроме холодного комочка в груди.

Теперь вдруг Мишке стало ясно-очевидно — почему эта синька, густо скопившаяся в пространстве звонницы, оказалась такая мощная и стойкая, ведь ей много лет… пять, а то и десять… или нечто среднее… Нет, побольше десяти, но это не важно… А важно то, что осталась она от существа зловещего и могущественного, способного внушить страх и послушание не только демону Авралке-мочалке, или императору Павлику, но даже и самому дворцу, Михайловскому замку. И все местные уроды-нежити боятся тронуть ее, боятся всасывать… И Мишка бы не стал…

Это существо какое-то время пребывало здесь на звоннице, грозное и мрачное в своем запредельном одиночестве, и смотрело куда-то вдаль… может быть на Заячий остров Петроградской стороны… или еще куда-нибудь… Безопаснее об этом не думать, и лучше всего свалить отсюда как можно скорее… Он ведь случайно задел, у него ведь не было помысла — втянуть в себя черную синеву, вернее, был, но сразу же испарились все желания на сей счет, как только он понял, что к чему… Дёру отсюда!

Ужас Мишку захлестнул, с головой и сердцем, но, все-таки, в гораздо меньшей степени, чем если бы ауру хлебнул тот же император Павлик… Почему?.. А потому что он все еще человек, а не призрак и не демон, в нем есть свободная воля выбора. Вот попозже, когда он станет нежитью, присягнет и обретет верность…

— Не-ет! — отчаянно закричал Мишка тихим и дрожащим, одному ему слышным криком! — Я не хочу быть нежитью! Я не буду присягать!

Он съежился, обнял себя за плечи обеими руками, чтобы еще раз невзначай не коснуться этих угрюмых залежей силы и мрака, осторожно, шажок за шажком, на трясущихся ногах двинулся прочь, к лестнице, уводящей туда, вниз, в безопасные недра замка… Нет, конечно же они совсем даже не безопасные, но по сравнению со звонницей…

Мишка был по уши, до макушки, доверху полон отчаянной решимости прорываться прочь от звонницы, не жалея разума и сил, но никто ему не мешал, и ничто ему в этом не препятствовало… кроме ледяного комочка в сердце, хранящего сожаление по утраченной возможности прильнуть, обрести, обратиться…

В топку искусы! Немедленно отвлечься на любую хрень, а ноги пусть по ступенькам топ да топ, да подальше!..

— Ну-ка, повторю-ка я вслух: 'шажок за шажком'… Плохо. Еще раз, почетче: 'жа… шажок… за шажком!'… Нет, надо слитно и внятно: 'шажок за шажком'. Молодец, ученик Лесков, с третьей попытки… на четверочку выскребся, давай дневник… Поторопись, а то скоро вечер. Вечер, мама дорогая!

Сколько он по замку бродил? Сколько на звоннице простоял, а до этого — сколько он спал и спину грел о трансформаторную будку? Хм… без понятия! Обозначения на двери помнит: ПГ-1, 23 м… Помнит даже пятизначный чего-то там набор цифр 5137 и семизначный номер телефона под ним, а чувство времени… все улетело в дым, просто уже летний, почти осенний вечер на дворе, уже сумерки помаленечку сгущаются… Силы в нем есть, холодок в груди ждет-молчит… Скоро антракт закончится, и Павлик станет на след, второй акт комедии: 'Заяц и охотник', где Мишка — заяц. Плевать, пусть так, только на звонницу он не вернется, даже за дополнительными силами! Очень уж там беспросветно!

Заяц в Мишкином мозгу умолял, советовал, требовал — ноги в руки, скорее, затыриться в самый тихий дальний уголок замковых покоев, сжаться в комок, прижмуриться, и сидеть-дрожать, пока не придет за ним утро или Павлик!.. Но разум, преодолевая панику, нашептывал иное: ждать здесь, на дворе, на ступеньках, у самой двери, чтобы не упустить момент 'побудки' людоеда-императора Павлика и держать его в поле внимания… И тогда уже — по обстоятельствам, ибо Павлик не очень подвижен, по крайней мере в начале ночи… Может быть, опять к Феликсу попроситься, только плата за помощь от него чересчур высока: пять там было процентов, или все пятьдесят, но Мишка едва не окочурился в итоге.

Время еще было, и Мишка не поленился сгонять на второй этаж, туда, где под стеклами витрин проживало воинство дореволюционного князя Феликса… Шевелиться тот еще не мог, но уже разговаривал, и цену заломил очень даже конкретную: двадцать пять процентов, четверть всей жизненной силы, что в Мишке оставалась, дескать, второй раз все намного труднее будет Мишку отстоять перед Его большеротым величеством… Мишка про себя уже принял решение, но, на всякий-провсякий, вежливо обещал подумать…

Самый неприемлемый вариант — категорически неприемлемый — это звонница, с последующей присягой Мраку, следующий за ней — отдать четверть себя кровососу Феликсу…

Нет, все-таки самый неприемлемый — это быть попросту сожрану 'анпиратором' Павликом…

А пока — во двор, выжидать и бояться…

Мишка уж так и эдак следил за собой и зрением своим: и к небу голову запрокидывал, в надежде узреть в реденьких облаках что-нибудь обнадеживающее, типа знака, лазейки, да хотя бы сгущения до уровня дождевых туч, следил за полетом птиц, сравнивал оттенки оранжевого по стенам замка в тени и на солнце, прислушивался к трепу охранников на опустевшем дворе…

Да Мишка и на этого медного железного чугунного истукана не побоялся бы посмотреть, пусть даже глаза в глаза… просто не хочется… Тварь он, гад, сволочь!.. В пыль тебя растолочь! Ну, Павлик, погоди!.. Ой, это у него эмоции опять с резьбы соскакивают, нельзя! Стоп! Отвлечься и думать креативно!

Узорчатые ворота заскрипели и захлопнулись, не сами, разумеется, человеческими руками, но Мишке, если честно, до этих людей и до этих рук… Сначала закрылись ворота наружные, ведущие от стен замка во внешний мир, потом тихо зашумели, смыкаясь, створки внутренней ограды… А Мишка смотрел и смотрел, не обращая внимания на решеточные прутья-копья туда, где вольные люди идут, куда им вздумается, смеются, пьют лимонад, слушают музыку… Отсюда самих людей не видно, только 'тыл' конной статуи Петра Великого на высоком постаменте, но они там есть, даже слышны голоса… И здесь человеки наличествуют, ведь кто-то закрывает вручную прозрачные чугунные ворота… Закрывают, да, но Мишка их в упор не… Кто там крадется! Кто это!? Почему сюда???

Невысокий темный силуэт… человеческий… женский… проскользнул — Мишке показалось, что прямо сквозь чугунную ограду… Крадучись идет, тихая такая, явно что от неуверенности…

— Света! Светка, ты!? Ййолки зеленые, наконец-то! Это я!

Девушка вздрогнула и остановилась, прислушиваясь. Рука ее нырнула в маленькую наплечную сумочку… трубку вынула… Неистовая Мишкина радость мгновенно сменилась ужасом: она ведь тоже его теперь не увидит и не услышит! Как же так!.. Не может такого…

— Миша, ты?.. Мишель, ау… — Света тихо засуетилась, стала стучать пальцем по экранчику смартфона, вертеть головой во все стороны… Замерла… Мишке показалось, что в наступающих сумерках глаза ее словно бы стали ярче, зеленее…

— Мишка!.. Я тебя вижу! Мама дорогая!.. Как ты здесь… А я тебя уже сутки ищу!.. Мишка, ёкэлэмэнэ!.. Да ты живой ли!? Нет, нет, нет, всё, всё, сама вижу, что живой!. Иди скорее сюда, руку дай!.. Дай мне руку!.. Как же ты так!? Просто коллапс какой-то!

Мишка подал Свете правую руку, а свободной левой попытался ее обнять — и это ему удалось. Он даже чувствует ее тепло, а она, небось…

— Бр-р! Мишель, ты весь из себя мерзлый объект из… холодильника! Будем лечить! Давно здесь?.. А то я звоню — нет тебя! Я по следу — и след потерялся…

— Да я…

— Ты чем питался все это время!? Не ранен? Горе луковое! Вроде бы изможден, а вроде бы и силы пока есть?.. Мишель?

— Да, этой питался… Ну, синяя такая субстанция, когда люди сердятся или что-то в этом роде… аурой светятся, вот. А так не ел, не пил. И не хочется.

— Надо говорить — маной. Когда эти штуки-пуки, ауры, излучения, становятся добычей, они называются маной. Кто же тебя в такую беду подставил?

— Некий Жора, с-с… скотина! Обманом заставил меня с ним поменяться местами. И вот он смылся, сволочь, а я здесь.

Светка внимает Мишкиным речам, слушает рассказ о его приключениях, кивает каждой фразе, а сама все гладит и гладит ему руку, словно втирает туда что-то… И Мишка понимает, чует всем своим существом: это ему полезно, это жизнь…

— Ой, фуух, и сама устала тепло вырабатывать. Выйти отсюда не пробовал?

— Пробовал, и еще как! Там, почти по линии внутренних ворот, преграда, разве ты не заметила?

Светка потрясла кистями рук, даже сощурилась, слегка вздернув при этом побледневшие щеки, словно от сильной боли — явно, что не пожалела для Мишки восстанавливающих заклинаний.

— Что ты! Я же не всматривалась, да и как я ее замечу, когда я не страж дому сему? — Она обернулась в сторону ворот, вытянула шею, вглядываясь… — Вот, теперь я ее вижу, когда ты сказал, д-да, заградочка мощная. Ладно, выдюжим, перезимуем. Раз уж я здесь, раз уж мы с тобой нашлись — что-нибудь обязательно придумаем! Сейчас ночь наступит, мы с тобою погуляем по замку, ты мне все покажешь, расскажешь, потом совьем себе гнездышко на двоих, поспим до рассвета… А утром я уже дядю Вячу конкретно возьму за хобот, мне пообещали выяснить насчет него, или сама разыщу где бы он ни был, упрошу — и он все сделает, починит тебе ауру, из плена-западни вызволит. У него у одного сил — как у дивизии таких, как мы с тобой. Э, э, а это еще кто, с краснотинкой? Взор у него просто преподлейший! Мишель, кто он? Я его боюсь. Он что, вроде как пробуждается?

— Угу. Только-только начинает пробуждаться. Я тут опять в очень даже неслабую сказку попал. Из ночи в ночь, что называется. Не знаю доподлинно, что он из себя представляет в качестве нечистой силы, но я его зову про себя Император Павлик. Это, типа, демон, обитающий внутри вот этой статуи, и он главный по всему Инженерному замку, самый сильный. Основное его занятие — пожирать все полуживое и недоодухотворенное, до чего дотянется, колдунов, призраков, леших, водяных, домовых, сетевых, гаражных, еще хрен знает каких. 'Погуляем'… Меня едва-едва не схрумкал этой ночью… Светик, слушай! Он точно просыпается, и чем дальше — тем шустрее будет становиться, силы в нем прибывают с каждой секундой… Смотри, смотри… Сейчас с постамента вниз сольется… Светик, пожалуйста!.. Если ты его прямо сейчас не укоротишь — тогда… Я тогда просто не знаю… Он — просто кошмар! Можешь что-нибудь сделать с ним?

Света с сомнением вгляделась в статую, а та прямо на глазах словно бы раздваивалась на два куска тьмы, природной и колдовской, неподвижной и медленно текучей, обретающей форму.

— Сомневаюсь, если честно. Хотя… почему бы и не попробовать… Она приставила ко рту ладошки, собранные в рупор и то ли, дунула, то ли плюнула в сторону ползучего мрака. Синяя стрелка-полоска в одно мгновение пролетела два десятка метров и вошла в глыбу колдовского мрака. И исчезла в нем. Несколько мгновений Светка выжидала, не отнимая ладоней ото рта — и вот уже резко отдернула руки.

— Ого! Мишель! Ого! Здесь никого зааминить не удастся, особенно этого! С хреновым чуваком ты повздорил! Он мне разве что спасибо за подарок не сказал! Я-то его хотела забить как мамонта — не развоплотить, так приморозить, а он просто схомячил мой снарядик за обе щеки, с легкостью усвоил. Это получается, что я его не то, что убила, а даже малость подкормила!.. Ну, ни фига себе коллапс! С кем это мы связались… Мишель, Мишель… Ого!.. Он притворяется сейчас, что якобы такой медленный… Бежим!

Светка ухватила своей ладошкой Мишкину холодную ладонь, и они побежали по ступенькам восточной лестницы наверх и далее в недра замка. Мишка сходу, колдовским уже чутьем, пусть и новичка, ощутил и дрожь в теплой Светкиной руке, и тревогу в ее сознании! Влетели, что называется, в ночь номер два! А ведь Светка могла бы отцепиться от Мишкиной руки и вприпрыжку, весело насвистывая, сдернуть отсюда куда подальше… Хоть в кино, хоть в клуб, ограда же на нее не действует! Он ведь для Светки никто, всего лишь минутное знакомство.

Ярость в сторону Павлика и бессильное бешенство смешались в Мишкином сердце с чувством… с горячим чувством… глубокой благодарности к той, которая… Светка же его искала все это время, а найдя — не бросила в беде! А вдруг вот именно сейчас она поймет-осознает, что лучше выжить в одиночку, нежели помирать вдвоем!? Имеет право, он ведь ей, по сути, чужак, посторонний, даже не одноразовый бой-френд.

Но Светка, похоже, не заморачивалась сомнениями и нравственными проблемами выбора, она мчалась по коридорам первого этажа, там, где для посетителей начиналась экскурсионная тропа, и нетерпеливо подергивала своей ладонью Мишкину.

— Не отставай, Мишель, не тормози нас!

— Светик, без паники! Я не торможу, я просто пытаюсь думать. Я заметил, что он… что его… переходы с этажа на этаж как бы затрудняют, запутывают. Нам надо почаще вверх и вниз по переходам, по лестницам…

— Угу, ты прав! Да, точно ведь, я понимаю, почему так. Помчались на второй! Следы наши я стараюсь заметать. Оторвемся подальше и отдохнем, и вот тогда подумаем… Миш, но я тут по пути еще всякой разной пакости, нежити, недоживности нанюхалась… Ты в курсе — кто тут еще здесь?

— Думаю, да, в курсе, если не углубляться в детали. Как остановимся на передышку — я расскажу все, что знаю.

Случилось так, что Мишка и Света, в поисках безопасного места, почти сразу взбежали на самый верх, на колокольню, откуда Мишка недавно смотался, хлебнув ненароком сил и мрака вместе с синей субстанцией, которую, оказывается, надо называть маной.

Как взбежали — так и скатились вниз, под Светкины причитания.

— Ой, мамочка дорогая! Вот ужас-то! Ох, и веселое тут у вас заведеньице! Мишель, ты почему… ты ведь знал про этот кошмар!?

— Ну, знал. Даже локтем по касательной вляпался, холоду хлебнул. А чё это за фигня?

— Это такая фигня, что… от нее лучше подальше, как можно дальше!

— Я и сам понял, что лучше подальше, и за последние часы уже дважды оттуда сдергивал с ускорением свободного падения, второй раз только что, но — в чем ее суть?

— Дай мне твой этот локоть, я пощупаю… Да нет, вроде бы нормально, все обошлось. Коротко я тебе сейчас объясню, а все подробности потом, хорошо? Мы называем такую ману адской, считается, что ее оставляют посланцы преисподней. Адовой нечисти она легко в тук идет, мы тоже можем усваивать, здесь нет вопросов с поглощением, но на нас она хуже влияет, стремится под себя подмять: поглощает тех, кто поглощает ее. Тут ведь как: мы… ну, колдуны там и прочие, вроде меня, теоретически можем переметнуться к адовой нечисти, редко такое случается — но можем, а вот обратного хода нет. Вернуться от них к нашим — нет, исключено, так не бывает. Но в данном случае сие не важно, это я потом тебе весь ликбез проведу, а важно — что вот эта вот… гм… мана, что мы на звоннице видели, она такого жуткого свойства, такой густоты и концентрации, что… Я даже боюсь предположить и даже мысленно произнести — КТО ее оставил!.. Сам догадывайся — о ком я. Уж и не знаю — когда и зачем. Может, просто по рассеянности мегаспесивой, типа, как слон в муравейник помочился, может, с умыслом, нам с тобою непонятным… Обрати внимание: ни император Павлик, ни этот твой Жора на такую ману не польстились, стороной обошли, нетронутой оставили! И вся остальная местная нечистая бражка — абсолютно то же самое! И не потому, что они белые и пушистые, а потому, что боятся, не знают — можно ли ее трогать без прямого позволения хозяина, или нельзя. Адовые они там, или отмороженные, но… с тем… с ним… с тою силой все боятся непосредственно связываться, даже те, кто мечтает ей служить или служит уже. Ему… ну, этому… тысячу таких 'павликов' прихлопнуть легче комара. Мимоходом, просто из развлечения. И нас с тобою тоже… Я, наверное, сбивчиво объясняю, да, Миш? Давай остановимся на минутку, передохнем.

— Все нормально, Света, наоборот, когда на бегу — оно самое то, мне кажется, что я в стрессовых ситуациях даже лучше начинаю думать и придумывать. Отдышись. По-моему, здесь мы с тобой уже были. А до этого и я один был, прошлой ночью, взгляни, сплошняком на картинах наши русские цари и царицы. Зачем опять нам этот зал?

— Были, Мишель, были десять минут назад, все правильно. Это мы след запутываем, а я его еще и затираю выборочно, дабы Павлику поиски медом не казались… Ой, что-то я проголодалась от переживаний, к тому же я сегодня еще ничего не ела!

Светка снизу вверх посмотрела Мишке в глаза, улыбнулась смущенно — и тот ужаснулся, оледенел до самых пяток! В горле у него застрял крик, колени подкосились. Зрачки у нее очень уж нехорошо светятся, оскал весь в клыках, когти на грудь положила… Это не Светка!!!

— Мишель, не дури! Морок на тебе, ты заумь подцепил! Опомнись, Мишенька, ну же! Миша!

Мишка затряс непослушной головой, поморгал… Зал тот же, с царями, по-прежнему она его за плечи держит, крепко вцепилась… пальцами, никаких когтей нет. Глаза светятся, в глазах испуг… И руки у нее теплые… Отступила на шаг, обмякла, поняла, что блазь у Мишки закончилась.

— Фу-у-ух… екарный бабай… Отпустило… Понимаешь, так резко на меня нахлынуло: типа, раз ты есть захотела и на меня смотришь — то я в ловушке, и сейчас начнется! Прости, пожалуйста, Светик!

Светка невысоко всплеснула руками и вздохнула.

— Да фигня, дело колдовское, со всеми бывает, это я виновата, не додумалась тебя заранее предупредить обо всех местных фишках, они ведь примерно всюду аналогичны, где нечисть с нежитью кучкуются. Насчет поесть и даже попить — тоже не главное, это я потерплю запросто, а вот с туалетом… Я же по эту сторону бытия, и мне сию надобность игнорировать не удастся.

— Понимаю. А у меня такой надобности нет, значит, я уже по ту сторо…

— Значит, Миш, слушай сюда. С тобой все обратимо, я же обещала, и хватит об этом. От Павлика мы худо-бедно оторвались минут на пятнадцать-двадцать. Сейчас мы пройдем вон в тот коридор, я зайду в туалет, а ты в коридоре тихо стой и води локаторами туда-сюда, на всякий случай. И будь готов к беготне, потому что Павлик сразу нас засечет, когда я… Короче говоря, через минуту он сразу поймет, учует — где мы, в то время как я очень плохо себе представляю на данный момент, где он. Неожиданности возможны… Стой здесь, а я пошла, я быстро…

Мишка на подрагивающих ногах стоял и ждал возле двери туалета, считая про себя секунды: со Светкой не так страшно, Светка опытная колдунья, главное, чтобы это она из дверей вышла живая и теплая, а не голодный демон-истукан тварь сукин сын Павлик, сволочь!

За стеной коротко загремела вода из бачка.

— Ух, Светка! Я уже забоялся, что он тебя…

— К счастью, пока еще нет. Но я его засекла, где он, поскольку он меня засек. Поэтому помчались! Дорогу достоверно знаешь хоть какую-нибудь?

— Ну, так… Не знаю. Увижу — вспомню, и все. В башке все путается.

— Ха, еще бы! Ладно, фигня, один маршрут я уже освоила, вижу его: вниз, прямо, вверх, по коридору направо — и во двор. Во дворе я затру наш след, и по другой лестнице опять в замок. Эх, был бы дождь, было бы куда проще.

— Прошлой ночью был.

— Поэтому ты и жив остался, что дождь стоял долог и тебя укрыл, как зайчика в норке. Был еще такой фильм: 'И дождь смывает все следы'.

— Н-не помню.

— Он старый, давно шел. Ах, если бы действительно дождь начался, такой, знаешь, настоящий, наш питерский, сутки напролет, или хотя бы как вчера, мы бы преотлично дождались рассвета прямо во дворе, а от холода и сырости нас с тобой я бы худо-бедно уберегла. Но — сам видишь: звезды, луна.

— Вижу. Только зайчики себе норок не вьют и не копают, в отличие от барсуков и кроликов.

— Разве?.. Ну и пусть!.. Мне что одни, что другие, главное, ты мысль мою понял.

— Слушай, Свет, а ты разве не можешь дождь наслать? Ты же у нас при делах, колдунья? Кстати говоря, в порядке ответного ликбеза… Ты давеча странный термин употребила… Что такое 'зааминить'? Если я правильно запомнил это слово?

— Зааминить?.. А!.. Фигня, по типу шутки о бесполезности иных заклинаний, это у нас такой шуточный жаргон: трижды произнести 'аминь', чтобы нейтрализовать вражескую нечистую силу. Бредятина, полная неправда, колдовской прикол. Понял да? Теперь насчет дождя: нет, не могу. Теоретически да, мне по силам, но для этого нужно готовиться, подбирать точные заклинания и вещественные ингредиенты к ним… Плюс учитывать чужие интересы, чтобы ненароком на чужую колдовскую мозоль не наступить, в городе без этого никуда… А вот так, без подготовки, одним мановением руки, даже в сельской местности не сумею. Для такого дела нужно быть весьма крутым колдуном, вот — как дядя Вяча! Завтра я его отыщу, кровь из носу! Но до завтра нам еще нужно дожить. Вон он! Бежим!

Павлик вышел из коридорной стены сзади, чуть ли не в шаге от них — по крайней мере, Мишке так почудилось с перепугу, но, видимо, хождение сквозь стены Михайловского замка несколько затруднительно даже для демонов, если самому замку не угодно им в этом помогать… Пока они со Светкой с дробным топотом сыпались вниз, по каменным ступеням лестничных пролетов, Мишка успел осознать сию истину и удивиться — откуда это знание в нем взялось, насчет замковых стен? Даже не уверенность, а именно знание! Стена стене рознь: иные для замка ничего не значат, а чтобы сквозь некоторые — лучше бы согласием заручиться…

— Светик, у меня такой глюк, ну, как бы понимание, что замок нам слегка помогает…

— Да? Именно нам, именно он? Чушь, по-моему! Я слышала про артефакты, которые ведут себя как… ну… как бы являются самостоятельными существами, типа того, но чтобы у нас в Питере, и чтобы таких размеров… Хотя… про метрополитен давно уже ходят такие слухи… И про сам град Питер тоже, во что я лично верю стопудово, но про Инженерный замок ни разу ничего подобного не слыхивала. Тебе наверняка просто показалось от неопытности.

— Про Михайловский.

— Что? Что говоришь?..

— Он хочет, как мне кажется, и мне очень сильно кажется, чтобы его называли Михайловским замком, а не Инженерным.

— Ладно, пусть Михайловский, мне бара-бир. Есть, оторвались, вроде бы. Итак, сейчас опять выходим во двор, на новый круг нашего марафона. Теперь у обоих ушки на макушке: ночь в разгаре, Павлик в полной своей вонючей силе! Он оказался очень, очень силен. Хорошо хоть, глуповат и не слишком поворотлив. Но этими его качествами обольщаться нам с тобой не стоит, ибо сила и упорство в поисках пищи неминуемо превозможет эти его мелкие недостатки, как это уже происходит много лет подряд. Помни, Миш: стоим, отдыхаем, смотрим во все стороны, потихонечку общаемся. Как чуть что, как зашевелилась аура его — моя лекция прерывается, и мы с тобой, ни одной секунды не медля, врываемся в противоположную дверь и вновь начинаем наматывать клубок…

— Да, да, Света, я все понял, зайчик из норки, ты рули, как тебе чутье подсказывает. Но с замком я останусь при своем мнении. Тем более, что и Спиридон, солдат Спиридон мне намекнул насчет этого.

— Я уже зайчик? Приятно слышать… от тебя, мой мальчик!.. — Светка нажала голосом на последние два слова, чтобы звучало как можно более жеманно, и звонко засмеялась своей шутке. И Мишка вслед за нею, сам не зная почему, просто ощутив некое внутреннее сближение с этой невысокой худенькой брюнеткой… язык не поворачивался назвать ее ни теткой, ни герлой, ни…

— Светик… А тебе не кажется, что мы довольно долго стоим и отдыхаем?

— А ты что, приглашаешь прилечь отдохнуть, прямо на асфальт?

Тихо, очень тихо было вокруг, и Мишка понимал, что тишина эта не вполне естественна, потому что в центре Санкт-Петербурга всегда есть жизнь, свет и звуки: плещет вода, речная и небесная, шуршат автомобильные шины, гудят суда на Неве, потрескивают неоновые всполохи рекламных картинок, светятся окна, мигают светофоры и проблесковые маячки служб экстренного вызова… Весь этот хюманистический бульон неустанно заполняет питерскую ночь, доверху, и только с рассветом выплескивается через край, превращается в наводнение… Однако сегодня ночью… прошлую Мишка помнил не то чтобы плоховато, но и не во всех подробностях… во всяком случае, в предыдущую ночь шел дождь и был шум от дождя… и смех от людей снаружи слышался, но это было в самом начале ночи… а сегодня очень уж тихо. Если прислушаться изо всех сил — можно уловить некие звуки, если поднять глаза к небу — легко увидеть звезды, месяц, движение облаков…

— Нет, Светик, я не приглашаю и не собираюсь прилечь. Как ты считаешь — замок гасит посторонние звуки, или мне это чудится?

— Что ты имеешь в виду? Я тебя не совсем… А! Поняла. Да, обычное дело. Артефакт он или нет, но мы сейчас находимся в некоем кусочке пространства, спелёнатым заклинаниями и аурой от всяких-разных посторонних простецов. Как правило, воздействие получается обоюдным: нас не видно — и нам не слышны посторонние звуки. На тебя магия сия действует побольше, как на основного фигуранта, на меня поменьше. Если бы можно было сравнить то, что слышу я и ты, наверняка была бы разница в мою пользу. Но не потому, что я сильнее или ушастее, а… А почему ты этот разговор завел? Почему ты дергаешься, головой вертишь? Мишель, ты чего?

Мишка и сам не понимал причины внезапно возросшей своей тревоги, но только… Они стоят почти в самом центре пустого двора, все, что можно видеть и чуять, они со Светкой воспринимают, ни с одной стороны Павлик незамеченным не подкрадется… не должен подобраться… Наверняка прошло больше двадцати минут, и тот, кто встал на их след не может потерять чутье так надолго…

Ночное небо приглушенно каркнуло и стряхнуло на черный асфальт двора не менее черную птицу. Ворона с подозрением взглянула на Мишку, потом на Свету — взмах крылами — и перелетала метра на два подальше от них… Что ей здесь надо? Не спит, не колдует, мошек не клюет, зернышки не сбирает… Суетится на месте и всё, а глаза-бусинки вроде как отсвечивают красным…

Светка первая открыла рот и ответила на невысказанные Мишкины мысли.

— Ночью, знаешь ли, кареглазых демонов или нечисть-синеглазку ты не встретишь. А ворОны и вОроны еще с бронзового века, или даже раньше, с нечистью на ты. Я… я тоже не знаю, что ей здесь надо. Миш, а Миш? А ведь ты прав. Меня твои слова и этот ворона-мальчик чуть поддернули, и я взялась с дополнительными силами сканировать… ну, прощупывать окружающее… И вот что получается… Ты не на меня смотри, а на ворону смотри, и паче того по сторонам поглядывай… Представляешь, я как бы ощутила два слоя укутывающих заклинаний на нас с тобой… Заклинаний или аур, не важно, как это называть, главное, чтобы ты понимал…

— Света, я понимаю, но и ты не тяни резину, излагай резвее, мне уже и так страшно!

— А я о чем? Один слой — не знаю, может и замок его наслал, но именно он и погашает для нас посторонние звуки, которые могут помешать нам учуять главное… Потому и тишина, и даже местная малозначащая нечисть, вроде кувшинных философов, пахнуть почти перестала…

— Угу. Отфильтрованы фоновые шумы. А второй? И что ворона?

— А второй вроде легкого яда, убаюкивающий… Бежим.

Мишка и Света привычно сцепились ладонями и побежали к трансформаторной будке, вмурованной в восточную стену дворца. Бежали неуверенно, как бы стесняясь, как бы впрок, не видя и толком не ощущая повода к беготне, но асфальт вдруг пошел трещинами и распахнулся во все стороны, словно бы лопнула огромная пятилучевая снежинка, начертанная в том месте, где они оба только что стояли.

Император Павлик выпрыгнул из асфальтовых пределов непривычно резво, когти наружу, Мишка его таким шустрым еще не видел. Ворона закаркала, вроде бы клюнула, Павлик взвыл — второпях не понять, реально он звуки генерирует, или Мишке колдовским слухам это воспринимает — чпок! И хруст… съел ворону, сожрал в один миг! Но этот миг, все-таки, задержал Павлика на месте, позволил увеличить дистанцию. Лучше отвернуться и не отвлекаться, и Светку собой прикрыть… Холод наплывает… Сердце ухнуло куда-то вниз, спина и затылок окаменели, в предчувствии павликовых когтей… Светка взмахнула руками, хлопнула ладонью об ладонь, щеколды на обеих дверях будки вскрикнули ржаво, шевельнулись… Левая дверь застряла, не захотела открываться, но та, что ближе к Мишке, в правом узком проеме, распахнулась мгновенно и так же стремительно захлопнулась за беглецами.

Темнота им не мешала видеть, Мишка сразу же различил нужную дверцу, уже полуоткрытую, которая — внутренний вход из замка в будку и обратно…

— Светик, скорее же!

— Не бойся, Мишель, обломается он! — Света обернулась на ходу и даже успела чмокнуть Мишку в подбородок. — Мы-то с тобой как бы в бесхозное помещение ворвались, нам, кроме дурацких запоров ничего не понадобилось преодолевать, а вот гражданин Император попотеет, прежде чем сумеет войти без спросу… ну… в комнату, в дом, в жилое помещение, грубо говоря. Как только мы с тобой сюда вошли — оно, никому не принадлежащее, мгновенно приобретает права и свойства жилища. Понял? Мы такого разрешения не дадим, это однозначно, пусть преодолевает с помощью грубой демонической силы. Уж и не знаю — с кем он будет сражаться за возможность войти, с самим собой или с домом, но уж точно, что не с нами, ждать мы его не будем. Но мы все равно — вперед-вперед-вперед! Не уповая на колдовскую святость очага.

— Угу, понятно. А если бы в той будке кроме нас кто-то был? Типа того, что пьяный монтер остался ночевать? Нам труднее было бы входить?

— Если дверь заперта, а мы в колдовском виде? Безусловно! В этом бы случае нас с тобой уже ели перед входом в будку. Но эта ворона, Мишель!..

— Что ворона?

— Не случайность, вот что. Может, и впрямь кто-то нам… вернее, тебе покровительствует. Ты ведь Миша — и замок Михайловский. Тезки почти.

— Я как раз только что тебе хотел об этом сказать… А почему опять сюда? Запутываем?

— Запутываем. Дальше побежали!

Мишка за эти сутки с лишним такой намотал километраж в пределах Михайловского замка, что уже во тьме и среди стен начал понимать топографию местности: вот сейчас они где-то на уровне подвалов, очень близко к воде, омывающей южную часть стены… ближе к юго-западной… Даже Мишка чувствует промозглую сырость этого места, что уж там о Светке говорить. Наверняка продрогла.

— Светик, тебе не холодно?

— Есть немного. Только на самом деле это фигня: побегала — согрелась. Плохо, что я начинаю уставать, физически и ментально. Я ведь все эти сутки не спала толком и не ела, потому что встревожилась: у нас с тобой вроде бы как ниточка натянулась… такая, индивидуальная, нечто вроде персонального радиомаячка, а потом бац! — прервалась. Я уж всякое нехорошее думала, вплоть до… А сама все равно верю: он жив! И взялась искать, как та ищейка Мухтар, по остывшему следу. Ну, и устала. Хорошо бы грабануть людишек, персонал замка, на свитерок да носочки… А то у меня зуб на зуб…

Мишка ощупал свою тоненькую рубашку… тепла в ней негусто, не поможет…

— Ну, давай грабанем. Мы же мимо этих точек пробегали — там живые люди сидят-лежат, там теплые вещи… А утром отдадим, все честно будет? А, Светик? Пусть я буду виноват в содеянном?

— Ты что, дур… гм… Я пошутила, так делать-поступать нельзя, очень опасно!

— Почему нельзя и почему опасно?

— Дай сюда руку, левую, она к сердцу ближе. Пока отдыхаем, я буду ее растирать и рассказывать. Минут пятнадцать у нас есть.

ГЛАВА 6

Оказывается — да, все весьма непросто в колдовском мире, сложно по обе стороны бытия, совсем не так, как это представляют себе простецы и сочинители сказок! Сравнительно недавно, если считать по геологическим меркам, но устойчиво существует на Земле феномен, под названием ноосфера, и всегда устойчивость ее поддерживается в состоянии динамического равновесия, которое обеспечивают разнонаправленные — порою взаимоисключающие — усилия всего живущего на земле: москитов, зебр, людей, призраков, кальмаров, барсуков, планктона, демонов, голубей, собак, домовых, бактерий, оборотней… Иной раз даже ученым непросто ответить на тот или иной конкретный вопрос бытия: почему, например, голуби ведут себя так, а не иначе? Почему они такие глупые, слабосильные, относительно неуклюжие, почти всегда несамостоятельные в деле добычи пищи, особенно в мегаполисах? Пинай их ногами, трави отравами, науськивай собак, отстреливай из рогатки, изведи их напрочь из городской жизни в погоне за чистотой — они ведь не отомстят и сопротивления не окажут!?

Но живут голуби, во всех городах мира живут и вымирать не собираются! Почему!? Потому что они встроены природою в систему равновесия, потому что природа защищает и подкармливает их через других своих детей: через человечество, например, которое, по закону больших чисел ежели считать, чаще голубей защищает, нежели топчет, травит, стреляет и пожирает.

В этом месте Светиного рассказа, насчет всеохватности городской ноосферы голубями, Мишка разинул было рот — возразить примером: дескать в северокорейском городе Пхеньяне голубей нет, но посчитал ненужным перебивать… не принципиальное возражение.

…То же и с людишками в глубоком мире колдовском: Мишка со Светой сто раз пробегали мимо комнатенок-будок с так называемыми дежурными по Инженерному замку: или вяжут при тихом свете настольных и настенных ламп, или по телефону болтают, по казенному, с диском, в последние годы все чаще 'гаджетами' пользуются, а еще чаще дремлют на боевом посту, губы распустив, и никакой Император Павлик им в этом не указ! Голодному демону почти все равно — кого пожрать: тетку-дежурную или Мишку, но так уж сформировано тысячелетиями совместного обитания, настолько тесного, настолько переплетенного, в котором уже не различить и не разобраться, кто у кого синантроп, что любое незамаскированное нападение на соседей по бытию — опасно и для нападающих! Или экзорсистов позовут, или нечистое место сожгут, или подмажут конкурентную нечисть для междоусобной войны до полного истребления… Людишки, в отличие от голубей, хитры и злопамятны. Очень хитры и очень злопамятны! И еще менее практичны, чем голуби: увлеченные, одержимые своими дурацкими идеями людишки не постоят за ценой, утолить свою кровопролитную жажду познания, чтобы потешить свою неугомонную лютость, чтобы развлечься в деле защиты попранной справедливости: ах, вы наших рыб отравили — так мы все ваше селение вырежем, от мала до велика! Заодно и нечисть вашу дотла изведем, чтобы лихоманку не насылали, чтобы колодцы не загаживали, чтобы коням гривы не спутывали!!!

Света объясняет, как умеет, перепрыгивая с пятого на десятое, а Мишке любопытно! Оказывается, даже сказка состоит в основном из будней! Глаза у Светы горят, ладони так и порхают возле Мишки, словно бы Света колдует, морок наводит, а не рассказывает. Не может быть, чтобы она была в таком возрасте, как уверяет, на вид ничуть не старше Мишки, причем безо всякой косметики.

— Светик, а почему ты все время говоришь 'людишки'? Они — людишки, он, она — людишок?..

Девушка осеклась и смутилась на секунду.

— Ну… привыкла. В нашем же кругу — о чем еще говорить? В основном о людях и говорим. Оттуда приходят к нам впечатления, силы, стимулы… жизненные интересы…

— А почему оттуда, а не наоборот? Вы же сильнее, долговечнее, опытнее… Может быть даже умнее?

— Не знаю, как насчет умнее, но в остальном — безусловно. Да, может и умнее, но — видишь ли в чем дело — колдовской ум слишком рано лениться начинает. Он, колдун любого пола — пусть для краткости он, хотя, можно и она — и двухсот лет не прожил, а уже все понял про себя и про других, человеческая карьера ему как правило не нужна, или обрыдла, если он ее попробовал, бытовой достаток худо-бедно ему всегда обеспечен… Миш, долго рассказывать и доказывать по этой теме, пока просто на слово поверь… Я многих долголетиков повидала, послушала их рассказы да сетования… И остается в нашем мире три основных стимула: перво-наперво, продлять свое существование неопределенно долго, как можно дольше, во-вторых, охранять свою повседневную жизнь от поползновения врагов, а их много у колдуна, ибо накапливаются они с течением времени быстрее, нежели убывают… И в третьих — искать развлечения на свою голову и задницу, ибо времени у нас более чем достаточно, в сравнении с людиш… с человеками, и его надобно куда-то девать.

— И что за развлечения у вас?

— Почему это — у нас, Мишель? — ты теперь тоже по нашу сторону. Обычные развлечения, все как у людей: шмотки, цацки, игры, дружба, вражда, любовь, ревность, дети… Все как у простых обычных людей: у кого пасека, а у другого путешествия… Вот, в политику очень редко лезут, ну очень нечасто, по пальцам перечесть!

— А почему редко?

— Чисто мужской вопрос, девчонка просто бы кивнула — и все. Потому редко, что велик шанс наскочить на противоположные интересы огромного множества людей, а также и другой нечисти, аполитичной и, в то же время, не менее сильной. Оно, казалось бы, и пустяк на первый погляд — подумаешь, политика! — да только почему-то долгожителей среди нас, среди тех кто сунулся в политические воды, почти нет: ты, политик, всегда на виду, и неминуемо прорывается против тебя волна слепой и зрячей злобы, совместно людишково-колдовской, и слишком уж волна эта велика, чистое цунами, в то время как сторонников у тебя как у политика нет, во всяком случае — среди людей.

— А почему нет?

— Мишель, ну ёкалэмэнэ! Ты уже достал своими почему! Потому что! Потому что на линии фронта против тебя, против политика, злобная ненависть, а у тебя в тылу злобная зависть! Выживи, попробуй-ка, если на тебя зубы точат противники, да плюс так называемые сторонники, исподтишка!.. Ой… Тебе не кажется, что затишье у нас слишком долгое, а, Миш?

Ловкая особа эта Светка: увидев, что собеседник раздражен и нахмурился от ее сердитых слов, тотчас сбавила тон, переменила тему с отвлеченной на животрепещущую, улыбнулась, сделала большие виноватые глаза, придвинулась к нему поближе, смотрит снизу вверх, чтобы Мишке явственнее ощущалось, насколько он ее выше, мощнее… Он видит ее хитрости, он уже опытный, не раз и не два с девчонками на дискотеках и в походах обнимался почти по-взрослому, а все равно — приятно!.. Она что-то про затишье говорила…

Мишка спохватился и замер, прислушиваясь… а может уже и принюхиваясь… как гонимый зверь… Действительно странно, очень странно. Истукана поблизости нет, может, заблудился, на радость им со Светкой?.. Мишка уже научился отличать от других колдовских впечатлений — тот самый, особый, 'фирменный' микс из депресняка и ужаса, который исходит конкретно от Императора Павлика. И странность в том, что холодок на сердце есть, он сгущается и распространяется, но точняк, что не от Павлика…

— Хрень какая-то! Светик, вроде бы что-то такое есть вокруг нас, что-то угрожающее, но я не врублюсь — что именно?

Светка мелко покивала и вцепилась в Мишкину ладонь.

— Миш, я пока сама не очень… я тоже вроде бы что-то такое чувствую, но ты здесь больше освоился… Ладно, в другой раз побоимся, а сейчас дело надо делать. Стой здесь и не отрывай от меня взгляда. Заметишь что-нибудь этакое — сразу кричи.

Света разжала пальцы — видно было, что с усилием, с неохотой, потом развернулась и медленно, словно крадучись, пошла прочь от Мишки, в сторону закрытого наглухо, замазанного известкой отверстия, похожего на шлем витязя из компьютерной игрушки 'Богатыри'; наверное, когда-то здесь было окно или бойница…

Откуда им обоим было знать, что именно в этом укромном закутке Михайловского замка, поближе к своим водяным владениям, подальше от сгустков ей чуждой околочеловеческой ауры, свила себе гнездо нечисть и нежить по прозвищу Авралка. Демон Император Павлик основательно ее потрепал, почти до развоплощения, но она все-таки уцелела и теперь изнывала от лютых ран, злобы и неутолимого голода.

'Света, стой! Не ходи туда!' — Мишке очень хотелось прокричать это предупреждение вслух, но он не решился, понадеявшись на Светкины умения и опытность.

Что-то косматое и черное, чернее окружающего мрака, выскочило то ли из этого замурованного отверстия, то ли упало с потолка — мгновение! — и черная тварь словно медуза или кракен облепило со всех сторон Светкину голову, грудь… Коридорное пространство прошил очень высокий свист, почти ультразвук, способный свести с ума и парализовать все живое вокруг. Но как раз на Мишку свист произвел действие почти противоположное. Он видел, что оглушенная Светка без памяти оседает на каменные плиты, он мгновенно вспомнил, где уже слышал этот вой-свист…

Авралка! Демон, или сонм демонов, похожий на грязную швабру… Спиридон рассказывал… Стало быть, Авралка оправилась от драки с императором Павликом очень быстро и опять готова жрать и убивать!..

Мишка заорал, что было сил, и не раздумывая бросился вперед, на эти гнусно шевелящиеся веревки-щупальца. Он ткнул кулаком куда-то наугад (лишь бы в Светку не попасть!), пальцы ухватились за мерзкую и скользкую плоть… дернул на себя и дал пинка в этот червяной сгусток!

— Отпусти, сука! Н-на!!!

Хорошо бы колдануть как-то… — пробилась сквозь истерику мысль… — да вот — как!?

— Отпусти, приказываю! Сгинь, сволочь! Замок, помоги! Спиридон! Солдат Спиридон! Выручай!..

Темь в коридоре — хоть глаз выколи, но для Мишки одна тьма уже не похожа на другую тьму: природная для него как жиденькие сумерки, зато тьма, которая Авралка, почти непроглядная чернота, может быть, чуть с багровым… Сквозь стену пролетел еще один сгусток мрака, но этот — как вспышка, только наоборот! Авралка заверещала, и у Мишки в голове даже сомнения не возникло, что слышит он уже не только злобную жажду убивать, но и Авралкину боль… Полыхнул еще один сгусток мрака, и в Мишкиной голове сам собой обозначился голос солдата Спиридона:

— Уж всё! Дважды пальнул, теперь перезаряжаться, чистить фузею, теперь ты уж сам…

Страх одной нечисти, раненой другой нечистью, настолько взбодрил Мишку, что он опять заорал вслух какие-то ругательства, приказы, пнул раз и другой… Оказывается, в правой руке его по-прежнему дергается щупальце — и этому щупальцу больно, так же как от выстрела солдата Спиридона!..

— Порву на хрен, сволочь! Где у тебя п-пасть!?

Мишка бился люто, решительно и почти бесстрашно. Что-то залепило рот — укусил не хуже бультерьера! Щупальца кусок отхватил челюстями и выплюнул!.. Света пребывала без сознания, лежа на пыльном полу, от Павлика никаких следов, Авралка верещит и завывает на всех регистрах…

'А люди наверняка ничего этого не слышат!' — опять мелькнула в голове никчемная, совершенно посторонняя здесь догадка.

— Прокляну, гадина! Убейся ап стену! Отпусти, я сказал! Растопчу, сука!!! Мало тебе, что ли!?

Видимо, и впрямь в Мишке были какие-то природные задатки нечистой силы, а может и сам большой хозяин, Михайловский замок, его поддержал, плеснув свою мощь на Мишкины крики и на выстрелы игрушечного солдата Спиридона, но только Авралка первая не выдержала схватки с подлыми пришельцами, ворвавшимися в ее логово: продолжая верещать на ультразвуковых частотах, она расцепила многочисленные шупальца-веревки и прыгнула сквозь стену в воду, в свои служебные угодья. Там ей не отдохнуть как следует, там надо службу замку нести, но зато подлые колдунишки-людишки с демонами оставят ее в покое…

Руки трясутся, язык и десны словно ошпарены, изо рта воняет какой-то гнилью, но… Отстала, сволочь…

— Светик! Алё!?.. Ты жива!? Светик, очнись! — Мишка подхватил Свету за плечи, полуобнял левой рукой, то шепчет, то завывает, не в силах поверить, что…

Девушка приоткрыла веки… зрачки во всю радужку… но она жива… Жива!.. Наконец-то! Плевать на миллион Павликов, главное, чтобы Света…

— Светик, слышишь меня, ау!? — Девушка, все еще без сознания, жалобно охнула, зрачки ее затрепетали… — Света, Света, алё!.. Очнись, все хорошо!..

Мишка бормочет, а сам поглаживает свободной ладонью — нет, пальцы не ощущают ни крови, ни ран…

— Да… жива… все нормально… Кто-то напал, да? Мишель, это ты? Холодно-то как…

У Мишки пудовая гиря с души свалилась… и тотчас вернулась — тревогой по прежнему поводу… Они ведь со Светой не просто так здесь на каменном полу в обнимку сидят, они в бегах… И тревога-то нарастает лавинообразно, и на сей раз она Мишке очень хорошо знакома, он ее изучил, что называется, на вкус, цвет и запах…

— Я, я, я!.. Это я, Светик, это на тебя Авралка напала, но мы со Спиридоном ее уже отогнали!.. Все, сбежала Авралка, нет ее!.. Просыпайся, Света, очнись скорее, здесь очень опасно…

Света заулыбалась, попыталась высвободиться из Мишкиных рук и сесть, но было ясно, что она еще не пришла в полный рассудок, и жизненных сил у нее — самая капелька на донышке… зрачки дрожат…

— Я так устала…

— Еще бы! Ты не трепыхайся, а просто держись за меня, и мы пойдем… побредем куда глаза глядят, в поисках другого безопасного места… Я же не знаю — надолго ли мы Авралку отметелили… Во-от, так… и пойдем помаленечку.

Они встали, и в первые мгновения пути, Света, повисшая на груди и шее у Мишки, показалась ему почти невесомой, но стоило только сделать несколько шагов…

— Был бы я по эту сторону реальности, — вслух подумал Мишка, — пот бы с меня лил ведрами…

— Что, Мишель… я не совсем поняла… что за ведра…

— Да все в порядке. Я говорю — до рассвета еще чертова куча времени, думаю, куда нам деваться!? Этот хмырь где-то рядом, он все ближе, и я его чувствую.

— Да, я понимаю… У тебя такая рука прохладная… и шея…

— Это потому, что я сейчас нежить. И не уверен, что когда-нибудь сумею вернуться в прежнее… Он!..

Мишка и Света уже доковыляли до лестничного пролета, идущего от подвала и вверх, под самую крышу, когда сквозь серую металлическую дверь в стене, метрах в четырех сзади, протиснулся мрачно-багровый сгусток нагнетаемого ужаса и голодной злобы. В коридоре тускло светила настенная лампа, но силуэт императора Павлика четче от этого не стал, просто движется нечто невнятное и темное, неестественных, для тумана и дыма, геометрических форм.

Откуда в Мишке прыть и сила взялись! Когда они только еще начали идти, левая рука девушки была перекинута через Мишкину шею, и ее ладонь он придерживал своею левою ладонью, правая рука оставалась свободной, теперь же он подхватил Свету под коленки, и с нею на руках побежал вверх, надеясь, что и в этот раз Павлик будет тормозить на лестничных переходах… Так оно и вышло; демон-людоед вообще не отличался стремительностью, но Мишка предметно понимал простую, логически выводимую истину: в своих охотничьих угодьях, при наличии времени и на ограниченном пространстве — демон рано или поздно загонит кого угодно. А сейчас у Мишки у самого лопнет и сердце, и воля, и струна жизненной силы. На бегу, на втором этаже, в очередном полутемном коридоре, мелькнула предательская мыслишка: отпить у Светки децл жизненной силы, подкрепиться малость, а потом он ей каким-нибудь образом отдаст… Все равно она практически без памяти, а была бы в сознании — наверняка бы согласилась… Ведь он бы совсем немножечко… на общее благое дело, так сказать…

Сделать это — очень и очень просто: надо вытянуть губы, притиснуть их к Светкиной шее и вдохнуть… раз… и другой… и… НЕТ.

— Нет, ни за что! Я этого больше, чем Павлика и Авралку, больше, чем родичей погибших боюсь! Вместе взятых!

— Что, Мишенька… что ты кричишь… я слышу тебя…

— Все нормально, это я так… мысли вслух. Минуты на две, на три мы оторвались, но теперь дальше думать надо, а у меня башка не варит и ноги подгибаются…

— Давай… я сама попробую… только надо отдохнуть… положи меня где-нибудь… я посплю…

— Угу, посплю! Сейчас самое время спать, ага!.. Э! Светик, очнись на мгновение! Может, нам на башенку подняться? Там мана. Чисто силы поправить? По паре глоточков, а?

— О, нет. О, нет, Мишель… о, нет, только не это… умоляю…

Тихий шелест этих Светиных мольб пронял Мишку до глубины, до того самого морозного комочка в груди, который так почему-то и не растаял после давешнего вдоха зловещей синей маны со звонницы замка.

— Ок, аргумент принят. Ладно, я врубился в дальнейшее: от одного сукина сына побежим прятаться к другому сукину сыну! — Мишка чуть было не назвал вслух имя Феликса, но вовремя осекся: надежнее будет молча пути-дороги выбирать.

Двери в зал с витринами послушно, как и в прошлую ночь, распахнулись перед Мишкой; все здесь было как вчера: бородатый мужик в санях, похожий на Льва Толстого, дамы в длинных платьях, лысый чувак с глазами на выкате… И этот… руки в брюки.

— Ваша светлость, я опять к вам, и все по тому же вопросу. Поможете?

— Миша? Вот уж нежданная встреча! Нет, я конечно же, чувствовал, что ты где-то там носишься по коридорам, то туда, то оттуда… подобно мальчугану-престолонаследнику, играющему в прятки со своей дворцовой челядью… Но потом все притихло, и я был уверен, что его Величество Павел Петрович наконец приступил к ужину… он любит полуночные трапезы…

— Нет, я жив. У вас отменное чувство юмора, ваша светлость.

— Разве?.. Польщен. Пажеский корпус многое потерял, Миша, лишившись такого славного кадета, как ты… Но, возвращаясь к нашим делам, я вижу, что ты не один, и что худосочная незнакомка у тебя на руках серьезно больна… Аплодирую твоему благородству, но выбор не одобряю.

— Да, Авралка на нее напала. Ваша светлость, блин! Я чую, что Павлик скоро будет здесь! Вы готовы помочь нам, или как?

— Скажем так, готов. С каждого по десяти процентов.

Мишка взвесил мысленно — чем обернется для него потеря десяти процентов ауры, если вчера он с пяти себя весьма хреново ощутил через какое-то время. Хотя… по логике вещей… те пять процентов наложились на полное отсутствие подпитки, ибо сутки назад Мишка было полный лошок в колдовском обмене колдовских веществ… Он и сейчас не академик Павлов, но…

— Ваша светлость, насчет себя — согласен. А с девушкой — ну сами же видите, что Авралка из нее сил немеряно высосала… Проще к Павлику в пасть швырнуть!

— Швырни, толковая мысль. Нам обоим сразу же гораздо проще будет решать свои вопросы. Итак?

— Она будет со мной, и никак иначе. С меня десять, с нее пять. Эти пять — в натуре тоже с меня, а не с нее. С меня — но за нее. Или ухожу. Решай сам.

Феликс переступил ногами на своем бронзовом плоском постаментике, вынул руки из карманов брюк и сцепил их в замок пред собою, закрыв рот.

— Ты наглец и амикошон, дубина, мужлан, плебей. В иные времена ты бы уже был за дверью, выгнанный в тычки!.. Но мне чем-то нужно кормить эту свору бездельников и дармоежек, что меня окружают… в прямом и переносном смысле этого слова… иначе, в одну безлунную голодную ночь… чернь всегда чернь, хоть в бронзе она, хоть в граните, в любой ипостаси чернь и толпа, не только во плоти. Будь по-твоему: пятнадцать с тебя и два часа укрытия. Или уходи, торговля закончена. Решай сам.

Князь Феликс был взбешен Мишкиной твердостью и явно дошел до черты, за которую он уже не перейдет… Да, это очевидно, посему надо брать, что дают.

— Согласен.

Мишке очень хотелось уразуметь, хватит ли этих двух часов, чтобы продержаться до рассвета, а если не хватит — каков зазор по времени? По логике — понятно, что не хватит, иначе бы этот Феликс не назначал два часа, сказал бы, что да, что до рассвета, вот и всё… Эх, жаль, что он филонил на уроках астрономии… Во сколько рассвет в питерских широтах на границе лета и осени? — Он не помнит, даже питерскую широту не помнит… где-то градусов под шестьдесят северной… Спи, спи, Светик, пока все ок, набирайся сил… Долгота — ну, здесь проще: пулковский меридиан, и разница с гринвичем… нет, бесполезно. Эх, был бы настенный календарь под рукой, как у них дома был, на кухне… пока она не сгорела вместе с родичами… Там и рассветы были обозначены, и лунные фазы… Мишка напрягся, в попытке включить внутренние резервы мозга: типа, зажмурил глаза — и перед внутренним взором фотографический отпечаток нужного листочка… Ничего подобного.

Света застонала, глаза ее вновь бездумно открылись. Лежала она просто на каменном полу возле окна, там, где Мишка и в прошлую ночь сидел-прятался. Голову ее Мишка положил себе на колени, а сам сидел — ноги калачиком, чтобы Светке удобнее. Он даже сначала обнял ее за плечи, чтобы согреть, но быстро сообразил, что может получиться наоборот: это Светик теплая, как и полагается живому человеку, а он…

— Миша, холодно мне. Похоже, я умираю… Лицо у Светы бледное, почти белое, на устах нечто вроде виноватой улыбки… И Мишку пробил ужас, да такой яркий, куда там Павлику насылать!.. Она не врет, она так действительно чувствует…

И, как всегда в стрессовых ситуациях, извилины в Мишкиной голове стали вибрировать шустрее обычного… Крови нет, ран нет, смертных заклятий тоже наверняка нет, стало быть — причина в Авралке, та выпила силы из Светы, ауры лишила… Надо восполнять, но как?

— Светик, Светик, Светик, ау! Ку-ку! Алё! Все хорошо, просто тебе нужно подкрепиться! Тонус наберешь — и все будет ок! Можешь подсказать, как… это сделать для тебя?

Света слабо покачала головой из стороны в сторону — нет, она не может подсказать… просто сил у нее нет, чтобы думать и подсказывать… спать…

— Света, очнись! Глаза нельзя закрывать! Нельзя! — Мишка беспомощно оглянулся по сторонам…

Ого! А тут прежнее сонное болотце вон как взбаламутилось: князь Феликс стоит спиной к нему, весь в мертвом напряжении (оборону держит, отвлечься ни на что не может, злой-презлой, по ауре чувствуется!) а его подданные тихо ропщут — на него, на Мишку, что он шумит и ненужные волны гонит, императора Павлика приманивает!.. Да плевать на них на всех, он заплатил! Что же делать-то?..

— Светик! Не спи! Можешь меня за руку укусить, а? Или за палец? И пару глоточков, как в фильмах?

И опять она головой отрицательно, еле-еле уже, лишь коленями почувствовал… От отчаяния Мишка решился сам придумать колдовство, на авось, надеясь только на абстрактную логику: он приблизил к лицу девушки свое лицо, свои губы к ее губам, прижался к ее полуоткрытому рту своим ртом — а на языке и деснах все еще остатки обжигающей гнили от Авралкиных косм — и то ли дунул, то ли крикнул, оставив в мозгу всего лишь один помысел, один приказ: это не поцелуй, Светка, просто живи!

Девушка вздрогнула — и очнулась! Помогло! Вот теперь — явно в разум вошла, даже сесть пытается…

— Мишель, больно!.. Где мы!? Здесь опасно, уходим! — А голосок слаб, все еще еле слышен.

Да только события вокруг не собирались утихать из-за волнений и терзаний в Мишкиной душе: помещение наполнил скрежещущий взвизг князя Феликса, по силе и пронзительности почти не уступающий вою демона Авралки:

— Вон отсюда, уродец!

И еще раз, с тою же подлой пронзительностью, но уже не в Мишкину сторону а куда-то вовне:

— Здесь они, ваше Величество! Оба здесь, вон они!

Мишка и Света на остатках сил одновременно подхватились, держась в обнимку за плечи, и побежали сквозь стену, даже не успев усомниться в том, что она пропустит!.. Раскрылась и пропустила — и тут же схлопнулась вновь, резко приглушив дикий панический ор и рев за спиной, в зале с витринами: похоже, голодный и рассерженный чужими коварствами демон император Павлик решил на ходу, отвлекшись от погони, полакомиться подданными демона князя Феликса… да как бы и не им самим…

Бег по коридору и лестничным пролетам, и вновь по коридору, мимо всех этих трусливых сократов с диогенами, привел опять во двор, и во дворе уже Мишка понял: финиш. Вот теперь приплыли, конец, он же звездец. Колени подогнулись, и он брякнулся ниц, лбом об асфальт. Было не очень больно, и на лбу ни шишки, ни царапины… Просто силы кончились. Видимо, князь Феликс в последний миг успел выдернуть из Мишки положенные по уговору пятнадцать процентов ауры, жизненной силы… И плюс до этого Мишка без счета в Свету выдохнул…

— Мишель… Мишенька, что с тобой!? Вставай, уходить нам надо, он приближается, скоро уже здесь будет…

Мишка зашевелился и медленно встал на четвереньки. Теперь он хорошо понимал, что чувствовала Света, лежа у него на коленях… Брык! — и опять мордой в асфальт. Если ему больно, пусть и не очень, то почему нет крови, царапин?.. А теперь он не боится боли… не боится Павлика…

— Да, да, Светик, сматываться пора, я уже встаю…

— Быстрее, Мишенька! Он уже по лестнице спускается, вот-вот спустится, сейчас во двор выйдет.

— Ок… идем…

Мишка честно сделал еще одну попытку принять вертикальное положение и обезволел, кулем повалился в Светины объятия, но Света — она такая маленькая рядом с ним, и сил у нее тоже негусто…

Брякнулись на асфальт вместе… Светка дернулась раз, другой и вдруг обмякла, сдалась: лежит рядышком и дрожит, и своей теплой ручкой за Мишкину руку держится, а у Мишки ладонь — тово… комнатной температуры, он хоть и не чувствует этого, но знает…

В боковом зрении, на крыльце северного входа-выхода, нарисовалась багровая тьма, это император Павлик за ними пришел… И спасения нет: судя по консистенции тьмы до рассвета еще далеко, заведомо дальше одной-двух минут, которых демону вполне хватит, чтобы доползти до них со Светкой и… Мысли у Мишки ясные, отнюдь не спутанные, башка чистая, просто мозги притормаживают, как движок в компе или в смартфоне… хорошо бы перезагрузиться… опа… есть мысль… надо скорее…

Мишкина рука поползла в карман… тяжела рука, не слушается, далеко трубку искать… не успеть…

— Увалай, ко мне!

И тотчас голову обхватили невидимые наушники:

— Я здесь, мой господин Мишель! Согласно полученному приказу предупреждаю: опасность, смертельная опасность! Защищать? Осталось десять секунд… девять…

— А можешь… защитить?..

— Это мой долг. Шесть… пять…

— Действуй. Убей его, сними угрозу.

— Слушаюсь, мой господин Мишель.

Из правого кармана джинсов невесомо вылетел и беззвучно взорвался сгусток тьмы, с таким же, как у демона Павлика, еле заметным багровым оттенком…

Предсмертный ужас и отчаянная надежда сшиблись в Мишкином сердце и высекли в нем добавочную искру жизни: Мишка рывком сел, сгреб в охапку плачущую навзрыд девушку и перевалил-перекатил через свои ноги направо, как бы загородив ее собой, своим телом от схватки двух темно-багровых демонов. Смысла в этом было немного, но… хоть что-то…

Демон Император Павлик теперь выглядел как абрис высокого и худосочного человека с непомерно длинными пальцами-когтями, а 'демон мобилы' Увалай тоже являл собою силуэт, сгусток мрака, принявшего форму человека, рослого, не ниже Павлика, с толстыми руками и ногами, почему-то в накинутом на голову капюшоне.

Увалай махнул в сторону Павлика удлинившейся правой рукой — видимо, что-то в этой руке было такое… способное причинять урон даже бесплотному демону, ибо яростный рык Павлика тотчас сбился на жалобные взвизги. Но полученный ущерб от трех или четырех ударов подряд не помешал Павлику ударить в ответ — руки у Павлика мелькают словно лопасти у пропеллера… Это уже Увалай заорал, но тоном пониже, чем демон Павлик… но все равно оглушающе противно… Отчего это у всех без исключения демонических сущностей такие мерзкие крики, просто уши в трубочку… Если еще и Авралка прибежит, присоединится к общему хору, то вааще… Мишка попытался рассмеяться собственным мыслям… не получилось.

— Светик, не плачь. Пока они дерутся — можем дернуть куда-нибудь вглубь, время до рассвета потянем?

Светка не ответила, только еще горше завсхлипывала, и Мишка правильно понял ее слезы: у нее у самой сил на донышке, только и осталось 'на поплакать'… а у Мишки и того меньше…

Демоны разошлись не на шутку: то ли Увалай оказался менее грозным, нежели обещал, то ли император Павлик за предыдущие годы сил нагулял в пределах своих охотничьих угодий…

Дерутся отчаянно — что Ахилл с этим… забыл… фильм еще есть такой о Троянской войне…

Мишка преодолел страх и заставил себя глядеть на эти парные пляски двух клубов раскаленной тьмы… Ткнул осторожно пальцем в черно-багровый комок, вырванный из чьей-то демонической плоти — шмякнулся рядом на асфальт и дымится, испаряется прямо на глазах… Словно током продернуло Мишку отвращением! Но это ведь тоже мана! Мишка даже и колебаться не стал: напряг в себе зачаточные колдовские смыслы и попытался усвоить, лежа на боку… Да, это была мана, заряженная потусторонней энергией, мана, которую можно поглотить и усвоить, преобразовав магическую энергию в жизненную силу…

Мишка ухватил в пальцы дымящуюся субстанцию черного цвета и вытянул-высосал ману в себя… Сил заметно прибавилось, Мишка мгновенно почувствовал это восполнение, равно как и осознал: точка! — больше он не способен сделать ни единого глотка, иначе весь вывернется наизнанку, выблюет накопленное и усвоенное вместе с тем, что до этого в нем было… Вот-вот-вот, это примерно, как позавтракать рвотными массами… Нет, ни за что.

Но, по крайней мере, он способен сесть. И ходить, наверное. Ах, если бы Света могла сейчас колдовать, или хотя бы стоять на ногах…

— Светик, ну? Соберись, а? Пока Увалай Павлика мочит, давай все же попробуем смыться…

Но Светка приоткрыла на миг заплаканные глаза и простонала в ответ:

— Не мешай, я… я… чувствую… Мишенька… Я колдую, зову… это всё, что могу…

Светка умолкла и замерла, вся в своем внутреннем напряжении… и пространство двора тоже вдруг стихло! Было два куска мрака — остался один, он перед ними… Широченный, на голове капюшон…

— Увалай, ты?

— Да, я. Сей демон оказался очень могуч! Солдафон, тупица, неуч… Но сил нагулял немеряно, если произносить слова в понятиях свойственных вам, нынешним людишкам.

— Спасибо тебе, Увалай. Если в моих силах чем-нибудь тебя отблагодарить — скажи, и я постараюсь это сделать. Мы со Светой очень тебе благодарны, ну просто очень!

Демон рассмеялся долгим смехом, и делал он это не спеша, словно бы нарочно растягивая удовольствие от процесса, и не было доброты в смехе демона Увалая.

— Ты попросил меня помочь, и второпях не обозначил плату за сие. Будь ты в полной мере людишок, тот самый, что подобрал меня на улице, став моим хозяином, то данной просьбы или приказа вполне хватило бы мне, дабы выполнить его без выгоды и рассуждений, но ты к моменту просьбы уже успел частично перевалить за окоем, отделяющий человеческий мир от нашего… Твоя спутница хорошо это знает, она подтвердит… Впрочем, я не нуждаюсь ни в подтверждениях, ни в одобрении тех, кто отныне для меня, свободного демона Увалая, не более чем…

— Что ты врешь!? Мишель, он врет, просто нагло пытается соврать! Увалай, ты лжец и хочешь стать клятвопреступником! Даже адовым такое не попустят, ни другие адовые, ни тот, кто им хозяин!..

Света вскочила на ноги — ее шатнуло от слабости, но девушка устояла — и хлопнула в ладоши, тотчас же после хлопка развернув их в сторону Увалая. Она быстро и неразборчиво сказала недлинную фразу, видимо, это были заклятия, но Мишка не разобрал ни слова.

Заклинание подействовало: Увалай покачнулся… но и только. И вновь рассмеялся.

— Будучи свободен отныне, я все же не спешу вступать во владение свободою своей, ибо торопиться некуда мне, и вот уже несколько сотен мгновений отнюдь не властны надо мною ни скрепляющие заклятия на предмет, именуемый телефоном, ни воробьиные атаки этого жалкого комочка колдовской плоти, именуемого людишковым прозвищем Светою, ни ты, бывший хозяин, которого я сейчас также съем, заменив за пиршественным столом развоплощенного Павлика, и даже немножко раньше, чем тебя, бедная бранчливая девочка… Ни замок надо мною не властен, ни даже рассвет. Не слушай ее, мой бывший господин Мишель, я не лжец и не клятвопреступник, демонам сие не свойственно по природе вещей. Но внимай мне: ты, уже после договора со мною, первый изменил ткань своего бытия, по доброй ли воле, а может, будучи обманутым… Тем не менее, изменил бытие и себя, свершив уговор с предшественником своим — так я получил возможность освободиться и поквитаться с тобой и другими поработителями, на месяцы, годы или на века ранее, чем предполагал. Мне даже сплетенные со тщанием силки не понадобились, в которые ты непременно бы угодил, завтра или через тысячу лет.

Мишка тупо смотрел на демона Увалая, по-прежнему полулежа на асфальте, а сам лихорадочно думал, мыслил, пытаясь найти хоть какой-то просвет, нащупать хотя бы малейшую вероятность справиться с ситуацией, с демоном… с адовой нечистью…

Демон очень уж говорлив, и если удастся потянуть время… хотя он утверждает, что рассвета не боится… но где-то он слаб и чего-то наверняка боится. Хорошо бы Спиридону мысленно просигналить, хотя силы у игрушечного солдата совсем уж слабенькие…

— Подавишься, любезный. Да, я не искушен в ваших лживых игрищах, но когда я говорю 'подавишься', демон Увалай, я имею в виду именно то, что сказал. Просканируй мою сущность поглубже, обрати внимание на мое холодное сердце с нерастаявшим комочком внутри… Пошарь ментальностями своими по звоннице… она вон там, наверху слева… Не по чину кусаешь, сволочь!..

Светик думает, небось, что Мишка напоследок умом тронулся… но сейчас важнее всего зубы заговорить… любые лишние мгновения — шанс выжить… о, если бы только он умел колдовать по-взрослому… как в фильмах про этих…

— Вижу. Я всегда готов служить тому, кто… я никогда и не отрицал. Но при чем тут ты? Вижу и площадку на башенке, сплошь заполненную свидетельством присутствия там всемогущего и богоравного царя царей… маною, клочок от которой ты посмел урвать… Но при чем тут ты, вопрошу я второй и последний раз, прежде чем…

Демон споткнулся на полуслове в напыщенных разглагольствованиях своих и повернул капюшон чуть в сторону от Мишки… смотрит прямо на остолбеневшую Светку… а та стоит, пошатываясь, руки повисли вдоль тела, голова поникла…

— Хитрая человеческая тварь. Маленькая подлая злонравная человеческая тварь… Вздумала меня перехитрить? Затаилась? Это императору Павлику, от коего остался лишь невесомый прах воспоминаний, не требовалось принимать человеческий облик, чиня суд и расправу над людишками и колдунишками в угодьях своих, это безмоглой помойной Авралке довольно пребывать внешне шваброю или стаей помойных рыбешек, нападая на нежить, нечисть и теплую человечину, а я, свободный демон Увалай, чту уложения древних и следую им: среди людишек, попирая их, изволь быть в образе людишковом, не так ли?..

Демон Увалай расхохотался звонким человеческим басом и превратился в здоровенного мужика лет тридцати пяти. Вместо плаща с капюшоном — черная футболка-безрукавка без рисунка, вместо темно-размытого овала под капюшоном — круглая безусая ряха с глазами навыкате, за толстыми широченными губами угадываются клыки, ручищи — толстые и гладкие как бревна…

Штаны — Мишке очевидно, что демон Увалай не мудрствовал лукаво и сотворил себе джинсы по образцу и подобию Мишкиных. И обувь тоже. Только шире Мишкиных раза два, словно бы через насос надутые.

— Ну, что, красавица, довольна теперь? Пойдешь ко мне закускою? Сама пойдешь — десертом станешь! У-ха-ха-а!..

Мишка прицелился и метким плевком почти попал Увалаю в лицо. Вместо ужаса теперь бушевал в нем гнев, яростный, жаркий, безрассудный!.. Похоже, что благодаря этому гневу спонтанно родилась в Мишкином разуме самопальная магия, потому что плевок, не долетев до демоновой хари, мгновенно выжег в черной майке дыру, диаметром с чайное блюдце, А демон Увалай забормотал обиженно человеческим голосом и в две лапищи принялся сбивать с груди досаду-невидимку!

— Вот как подружка твоя подлая, так и ты ровно такой же! Больно ведь это, брезгливо мне!..

Секунды три бухтел, на мстительную радость молодым людям, но на второй плевок у Мишки не хватило материалу, а Светик… Только что хихикнула и опять уже плачет, обреченно, почти беззвучно… И вдруг всхлипы ее закончились, почти одновременно с воплями Увалая… Вскинула голову, смотрит на демона…

Мишка покосился на девушку, придвинулся поближе, чтобы встать на полшага впереди… и удивился, хотя, казалось бы, удивлений в последние дни он наглотался выше всех пределов, некуда уже… Света вдаль, за демона смотрит, не на него…

Мишка недолго побыл в образе потусторонней сущности, но уже успел привыкнуть, что он и простые люди, лишенные колдовских способностей — нечто вроде параллельных вселенных, почти не взаимодействующих: он людей видит, слышит и чувствует, и даже осязает, а они его иногда могут ощутить, почуять, но не более того… А тут вдруг…

Отворилась дверь на северном крыльце, из которой с десяток минут назад вывалился в погоню демон Павлик, да не сама распахнулась, а послушная человеческой руке… И вот уже по ступенькам спускается мужчина средних лет, одетый весьма нелепо: на плечи накинута форменная тужурка охранника, на ногах длинные кавалерийские сапоги, в них заправлены красные бриджи. Простоволосый, в руках что-то вроде карандаша или сигареты, идет явно к ним!

— Эй, молодежь! Что это вы так расшумелись!? И вообще — как вы сюда попали, когда все закрыто? Заблудились, что ли? А?

Немая сцена в кромешной тьме, которая почему-то не помеха всем участникам видеть друг друга во всех подробностях. Даже демон Увалай развернулся в вполоборота и удивленно смотрит на подошедшего. Тот же, ничуть не смущаясь общей тишиной, воркотню продолжил:

— А я мац, мац, такой, спросонок — нет нигде спичек! Папирос почти полна пачка, на все дежурство хватит, а ни зажигалки, ни спичек… Ну, думаю… А тут шум да брань за окном! Ого, думаю, как они сюда… через ворота, что ли, перелезли… Господин хороший, вьюнош молодой, огоньку не найдется ли?

Демон Увалай, все так же молча, дунул в упор на странного пришельца и того накрыла волна бешено воющего огня, мощного и яркого, словно вспышка из ракетной дюзы. Пламя опало, побушевав пару секунд, а незнакомец затянулся папиросой и выпустил колечко дыма.

— От, теперь другое дело… — Незнакомец заулыбался, весь из себя благостный, всем довольный и донельзя простой. — Благодарствую, мил человек. Свет, а Свет? Мне тут все уши оборвали, что ты меня ищешь по всему Северо-Западу!? Что такое, что случилось?

Света ахнула, узнав, прижала кулаки к щекам и засмеялась сквозь брызнувшие слезы.

— Дядя Вяча, наконец-то!! Мишель, это дядя Вяча в таком виде, в таком облике явился нам! Знаешь, как мы тебя искали по всему городу!? Вау!!!

— Да, знаю, знаю. Просто этот Инженерный замок такой хитрый!.. Чиво?.. Ага. Это… Он, типа, возражает мне, что его Михайловским зовут. Ну, пусть Михайловский, прощения просим за простоту нашу и неграмотность бытовую. Со всем нашим уважением. Замок-то не простой: информацию из него на расстоянии вытянуть — шиш с маслом! Я! — я — и то не сразу догадался, что к чему, когда твой след искать начал… Ни твой не взять, ни этого молодца-простеца… Но к нему, к помещению, как говорится… какие тут могут быть претензии… архитектура у него такая.

Дядя Вяча раскинул руки словно крылья и поклонился неглубоко — на север и на запад.

— Дворец-ларец! Прими нас в гости, ненадолго и не серчая! Мы с почтением к тебе, с кротостью. Закончим и пойдем своей стороной, тихо, без обиды мне и тебе. И всем нам.

Увалай, похоже, уразумел что-то для себя, молча развернулся и тяжело, вперевалку, зашагал к воротам.

— Не возражает Михайловский. А вот этот вот и есть местный демон? Павлик, да? А ну, стой.

Демон наддал ходу, вместо того чтобы послушаться, и в этом, по мнению, Мишки была своя логика: имя-то чужое, оно не крюк, не капкан для демона, хоть кто его произноси!..

— Нет, дядя Вяча, Павлик чуть раньше был, но его только что этот хомяк… схомячил.

Увалай споткнулся, словно бы наскочив на невидимую стену, затрепетал, вдруг утратив неповоротливость и человеческий облик — миг! — он уже возле дядя Вячи в прежнем образе черного-багрового демона, в руках то ли меч, то ли дубинка… Взмах!..

— Э, э, э, мастер!.. По-моему, у тебя руки от разных родителей и растут не откуда надо! Чуть не зашиб своими танцами-шманцами!

Дядя Вяча не испугался ни дубинки, ни яростного рыка, ни даже багровой тьмы под капюшоном: ткнул вперед горящей папиросой — и демон Увалай вновь похож на человека, только демон Увалай уже катается по асфальту, держится правой ручищей за щеку.

— Ну, чего ты кричишь? Я же не хотел, я нечаянно, ты сам напоролся, чудище еловое… набежал как этот… как хулиган какой-то… А глаз новый постепенно вырастет, обязательно. ЕСЛИ Я РАНЬШЕ ТЕБЯ В БЛИН НЕ РАСКАТАЮ!!! И не развоплощу. Имя?

— Увалай. Не убивай меня.

— Дядя Вяча. Повтори.

— Не убивай меня, дядя Вяча!

— Как тебя убить, когда ты и так нежить? Развоплотить могу, сколько хочешь, рассеять ауру по ветру, как говорится. По окрестностям Земли.

— Пощади меня, дядя Вяча.

— Умолк, одноглазый, люди же спят, а ты тут визжишь! Что они о нас подумают!? Стоишь на коленях — стой, но молча и без слез, и без облизывания сапог. Сейчас мы без тебя, сиречь без сопливых, разберемся, кто кому Павлик, а то вы, братцы, меня вконец тут запутали. Рассказывайте. Светлана, ты постарше будешь, с тебя больше спроса, давай объясняй.

Демон Увалай неподвижно и молча стоял на коленях, как ему было велено, весь сплошная покорность, но Мишка все равно боялся — в Увалаевом уцелевшем глазу мерцает прежняя багровая лютость, как у Павлика в обоих, если не хуже — и на всякий случай отодвинулся, встал так, чтобы между ним и Увалаем образовалась хотя бы частичная преграда в виде этого странного дяди Вячи, который, ясен пень, не просто колдун вроде Светки, а по-настоящему крутой чувачище!

Девушка рассказывала, стараясь делать это без лишних отступлений, но это не очень-то ей удавалось, вдобавок эмоции Светкины то и дело прорывались наружу и капали из глаз. Впрочем, дядя Вяча 'помогал' ей, без стеснения пресекая попытки украсить повествование ненужными подробностями. Слушал внимательно, раза три обращался к Мишке за уточнениями, и Мишка пояснял, как умел.

По-прежнему, во дворе замка царила тьма (Мишка сообразил, что в эту ночь ни один дворовый фонарь не горел, ни одно окошко в замке не светилось! И наверняка никого из человеческих обитателей замка это не обеспокоило!), но в темно-серых лоскутах на черном небе чувствовались признаки-оттенки будущего рассвета. Света дрожит, вся съежилась, а Мишке не холодно. Он бы ее обнял, чтобы согреть — но нельзя, наоборот получится… Давай, дядя Вяча, давай, дорогой, выручай, переколдовывай ситуацию в обратную сторону!

— Я тебя слышу Михаил Батькович, слышу, не сомневайся. Но и не понукай, не взнуздывал, как говорится.

Мишка смутился. Ну, да, если князь Феликс его мысли способен улавливать, то уж дядя Вяча и подавно. Вяча — это, вероятно, сокращенное от Вячеслав?..

Наконец, дядя Вяча завершил свои вопросы-допросы и опять закурил, на сей раз без помощи Увалаева пламени, просто дунул в бумажный мундштук, смял его с двух сторон и сунул в рот уже тлеющую папиросу. Окурок от первой сунул без церемоний в пасть Увалаю:

— Скажи 'а'! Жри. Молча, без благодарностей. От так… 'Беломор' нынче не тот, труха одна, вот как закончатся старинные запасы от советских времен, от Клары Цеткин, так и брошу. Или на сигары перейду… не знаю еще. Тут у нас проблема наклюнулась. С одним из вас, молодые люди.

У Мишки опять сердце ухнуло куда-то вниз и затосковало… еще и оттаять не успело, как проблема… и понятно — с кем именно…

— С тобой, Светлана, как мы все догадываемся, трудностей нет никаких, кроме сердечных… — Света вдруг покраснела, захваченная врасплох дядиными догадками, бросила умоляющий взгляд на него, потом, с некоторой запинкой, на Мишку. — А вот с этим человеческим юношей… с добрым молодцем… а через него и с Увалаем этим злополучным… Миш, ну-к, дай сюда трубку?.. Да не эту, не свою… которая вместилище…

Мишка послушался. Пальцы у дяди Вячи теплые, вполне даже человеческие…

— Угу. Кончено дело, тема закрыта, как говорится. Тут все так хитро скроено было, что обратно сего Увалая туда не впихнуть, ни мне самому, ни даже тем, кто заклятия творил. Одноразовая шкатулка-задумка. Так вот, в чем засада-то, объясняю. Миша наш по простоте душевной Увалая из табакерки выпустил… это я так называю табакеркой, по привычке, бо в славном граде Питербурхе-то, времен императоров Петра да Павла, мобильных трубок негусто было, все больше табакерками развлекались… Да, Увалая выпустил — а и сразу же упустил, не по вине, по неопытности, но все же… Увалая куда-то девать надобно, так, нет? Надобно, двух мнений здесь быть не может, соплей на ветру не оставишь. Или просто утилизовать, или к иному делу-уделу, как говорится, пристраивать…

— Не губи меня, дядя Вяча.

Колдун обернулся на Увалаевы слова, пошарил пальцами левой руки за голенищем сапога и вынул оттуда нечто вроде тонкой палки, а сама эта палка вдруг длинная, гораздо длиннее голенища и даже ноги по колено. Дядя Вяча хлестнул ею демона Увалая — раз! И два! Наотмашь по рылу!

— Шпицрутен, называется. Нет, но говорить разрешал тебе кто? Или не разрешал? А, людоед? Отвечай.

— Никто не разрешал мне говорить, дядя Вяча.

— У-у, так бы и выхлестал остатний глаз!.. Иных губить — наш демон большой мастак, что людишек, что демонов похлипче, а как до него до самого талан-карачун добрался, так… Жри, не будем мусорить, архитектуру гневить неопрятностью.

Увалай, все так же стоя на коленях, покорно сожрал свою обидчицу, палку-лозу, но багровая тьма в однооком взоре его по-прежнему была полна лютости, а не слез раскаяния.

— О чем я, молодые люди? Отвлек меня бесок, как говорится.

— О том, что с Мишелем и Увалаем траблы какие-то нарисовались, дядя Вяча. Но, честно говоря, я не вполне…

— Вспомнил. И ты погоди минутку, племяшка дорогая, не сбивай, видишь — думаю. До рассвета совсем недалеко, и если сей факт нашего юного друга почти не касается, то с демоном Увалаем нужно что-то срочно решать. По рассудку и по справедливости, ежели, то ему прямая дорога в цепные кобели по замку, по этому, взамен предыдущего, кого вы Павликом обзывали. Тот убыл — этот прибыл, все на месте, все должности заняты. И людишек обычных губить перестанет, и нечистый мусор выпалывать будет, поскольку должен же он чего-то жрать, так, нет? Миша, что скажешь?

Мишка переглянулся со Светой и кивнул.

— Мы не против, лишь бы на людей не охотился… и на меня тоже.

— От! В самый корень зыришь. К главному подошли. Покамест ты здесь, в нынешней своей ипостаси, он будет охотиться на тебя по ночам, пока не погубит. И наверняка следующая ночь станет итоговой, бо Увалай не Павлик, Увалай попроворнее будет. Отсюда вывод на выбор. Или мы Увалая развоплощаем, а хранителем-сторожем при замке на троне делаем тебя, Миша…

— Нет!

— О, нет, нет, дядюшка, дорогой!

— …или определяем сторожем-императором все-таки Увалая, но тогда Мише предстоит сейчас свою судьбу выбирать, до того, как рассвет обозначится, до того, как дворец утро прокричит. Если бы не сей расклад с Увалаевым трудоустройством, так Миша мог бы думать о дальнейшем хоть неделю, хоть год, а сейчас — шалишь. Луна ждет. Минуты остались. Ну, не вполне минуты, и луна с ущербом, но с полчасика есть, врасплох не застанет. Выбор же таков, один из трех путей. Первый: я тебя оставляю нежитью при новом 'императоре'. Это недолго, это до первой же ночи, как я уже говорил…

— Только не это!

— Зачеркиваем. Второй путь: вызволяю из нежити — и останешься с нами, примешь колдовскую жизнь. Этого Жору, чушку-подлюжку мелкого — я за рога и в стойло, опять сюда определю, в прятки с Увалаем играть.

— Ха! Это уже гораздо лучше! Я за! Да, Свет? И ты не против, если я тоже приобщусь, примкну?.. — Мишка подмигнул Свете, и та улыбнулась в ответ, но только не было в ее улыбке уверенности…

Мишка обомлел, ибо иного ждал от девушки, в которую успел… колодный комочек в его груди налился дополнительной стужей… Неужели опять его обманули… обманывают… предали!.. За что!?

Дядя Вяча усмехнулся и закурил третью папиросу, а второй окурок, все так же борясь за чистоту двора, скормил коленопреклоненному Увалаю.

— Не паникуй. Никто не собирается тебя предавать, продавать, или еще чего-то… Просто — выбирая, ты знать обязан, что выбираешь. Почему на мне эти красные штаны — знаешь?

Мишка помотал головой.

— Я так и думал. Рассказываю. А ты, Света, помогай, если чего упущу. За временем я слежу, должны успеть.

Свою пояснительную лекцию дядя Вяча начал непосредственно с красных штанов. Оказывается, люди колдовского звания, дотянувшись до многих-многих сотен лет жизни — а толковые колдуны долго могут жить, веками, даже тысячелетиями, пока не сгинут или не погибнут насильственной смертью… — устают от этого. Иные, самые завихренные и руки на себя накладывают, в забубенную нежить переходят, но такое бывает исключительно редко ('Голимые мазохисты!' — это Светик встряла), остальные живут-живут и погибают. И в адовые переходят, не без этого. И в новом своем качестве тоже рано или поздно гибнут. Но и без перехода к адовым или в нежить, живя пятьсот лет, колдун или колдунья постепенно утрачивают прежние человеческие свойства души, словно бы черствеют, выцветают… Света еще молода, ей и ста двадцати еще нет…

И опять ушки у Светки заалели, от стыда за скрытый перед Мишкой возраст, как будто для него есть разница — шестьдесят или сто двадцать! Главное, чтобы воспринималась как ровесница, а оно так и есть!

Поэтому колдунья Света еще в полной мере следит за модой, за речью, за обликом, за манерами, за новостями… А дяде Вяче многое, очень многое из общечеловеческих ценностей уже не дороже окурка. Например, вспомнил случайно, как некий военный девятнадцатого века бриджи красные носил, и по мимолетной прихоти себе сотворил подобные, только ярко-алые. А мог бы и эти… бермуды… или эти… слаксы-шмаксы, там, или джинсы… Табак надоело нюхать — он его курит, но тоже надоело… Светка по крови хоть и родственница ему, но не вполне племянница, чуточку дальше, но им так легче друг друга считать-понимать, друг о друге заботиться… Света — не боец, слабая колдунья, за ней пригляд нужен, без покровительства сильных сторонников ей и трехсот лет не протянуть… Колдуны живут долго, и обрастают постепенно врагами, но не всякими, а именно теми, кто не менее силен и долговечен, ибо остальные, быстро тленные, падают во тьму времен и напрочь забываются, неотмщенные… А сильные враги остаются и досаждают… А друзья и родственники, из числа людей, постепенно умирают-вымирают… Особенно холодно бывает переживать увядание рода: сыновей-дочерей людишковых жалко, внуков тоже, до слез, а с правнуками оно как-то так уже и помягче, полуабстрактно жалеешь, а пра-пра-правнуков — и вообще уже от посторонних не отличить…

Пережил вселенских масштабов любовь — раз да другой, а на седьмой уже и пообвыкся, и циником стал… Деньги в мошну, али на расчетный счет в сберкассе, копить особо и незачем, карьеру делать — можно, да только и она в итоге надоест, как и любовь, пусть и не так быстро… Да еще и врагов приманит, старых и новых, поскольку в карьере ты на виду… Вижу, Света кое-что тебе уже успела рассказать на тему сию…

У аглицкого писателя Джонатана Свифта есть струльдбруги, вечные люди, которые дряхлеют, но не умирают, живут и мучаются, мучаются, мучаются… Эту идею писателю в свое время подсказал могущественный колдун-долгожитель, кстати говоря, хороший приятель вашего покорного слуги, дяди Вячи… То-то мы оба смеялись, когда прочли… Да смех, по большому-то счету, не весел вышел. Почему? А потому. Если за скобками смеха, как говорится — колдуны такие же струльдбруги, только дряхлеют не телом, не разумом, а сутью человеческой, мечтами и желаниями… Отсюда и чудачества с придурями, и пренебрежение внешним видом, и жестокосердие, и равнодушие к посторонним, и бесплодность духовная… Что сие? Что такое духовная бесплодность? Это когда ты волен познать в совершенстве десять языков, этикет, виды трав, умеешь играть в нарды, на тромбоне, в крикет, учился у лучших филологов, подавал в лабораториях склянки-зажимы Фарадею, Ломоносову и Павлову, а сам не способен ни статью написать, ни велосипед изобрести, ни стих сочинить, ни парсуну маслом намалевать… Способен, нет, способен, конечно же, но не малюешь ничего и не строишь ничего, ибо лениво. И даже не лениво, а скучно… бесцельно… Не помню, чьи это слова, но смысл, в них заключенный, верен, и он примерно таков: жизненный опыт — он как многолетняя пыль, норовит все краски окружающего мира сделать тусклее. Но с ним иллюзия удобства. Но без него иллюзия свободы.

— Как это, иллюзия удобства, дядя Вяча?

— Сейчас некогда пояснять, племяшка, сие сама потом на досуге образмыслишь. Всяк сущий в силе переживает все эти дела по-своему, но примерно одинаково, если сравнить меж собою с тысчонку тысячелетних колдовских судеб… С одной стороны, конечно, уныло: человечество, словно старый осел, навеки привязанный к мельничному колесу, бредет по кругу, безнадежно мечтая о спирали, по которой он, постепенно разматываясь, уйдет прочь от скотского своего существования среди осточертевшего пейзажа… А с другой стороны — как раз хороша стабильность: не только вы, людишки третьего тысячелетия, способны понять людей из библейских, клинописных и античных времен, но и они вас запросто, ибо все одного корня, с лаптями и лаптопами. И вообще, как в свое время выразился, по-моему, Екклезиаст: мир един — с флорою своею, с фауной и неорганикой, движимой и недвижимой. Вопросы?

— Ну, а просто человеком, дядя Вяча, вы можете меня сделать? Вернуть в прежнее состояние?

— Могу.

— А Свету?

— Могу. Я, вьюнош, хоть и не уроженец деревни Черной соседней волости, как меня Светка тебе понапрасну ославила, но могу многое, и там ко мне с уважением, на равных. И всяких разных прихотей, привязывающих меня к земному бытию, у меня все еще полно в загашнике…

Мишка уже где-то слышал про такую деревню, да, точно, от Светки… но опять не понял про нее, впрочем, не до деревни сейчас… Он взял Светину ладонь в свои, поглядел ей в глаза… попытался поглядеть…

— Светик, что такое, ты не согласна? Если мы вместе?

Оказалось — нет, не согласна Света делить с Мишкой человеческую любовь и судьбу! Да, она очень и очень хорошо к Мишке относится… Она… она… она тоже его любит, конкретно влюбилась!.. Но… не готова расставаться со своей колдовской… со своими колдовскими возможностями. Они вдвоем так быстро состарятся тогда… раз чихнуть, да два мигнуть — и уже закашлялись наперегонки…

И действительно. Мысль элементарная, но как-то так из Мишкиной головы почему-то улетучилась… Он уже за эти сутки-двое привык полагать, что, выпутавшись изо всей катавасии, сохранит в себе вновь приобретенные способности плюс возможность совершенствовать их по советам Светки, с которой оны будут неразлучны отныне… миллион лет подряд, да? Самому смешно. У него в перспективе, как у человека, и тысячи лет не будет. Через год-два он взрослый, через десять — старый, вплотную к тридцатнику.

— И еще, дорогой Миша. Это я на сладкое приготовил. Как твои папа-мама поживают? Сестренка? По здорову ли бабка?

Мишка нахмурился: что за пробросы такие странные? Света ведь только что все рассказала старому колдуну, кратко, но очень даже прямым текстом: все родичи Мишкины стали зомбарями и сгинули в огне. Такое ощущение, что дядя Вяча словно бы ерничает, вопрошая.

— Ах, да, виноват, запамятовал! Давно погибли?

— Ну… третьи сутки пошли. Вернее, с месяц, но я только позавчера… окончательно позавчера.

— Угу. Ты стойко переносишь горе, голосок даже не дрогнул. А вот мы тебе сейчас адовый холодок из сердца выдернем да Увалаю скормим… О, пардон, зарапортовался… хрен ему! Без подарков проживет! Просто вотрем в асфальт, замок простит… От так!.. Вернем в тебя человеческую суть, поскольку в нежить ты категорически не пожелал… Есть. Оставшаяся альтернатива твоя сузилась. Минут немного осталось, вот тебе три — на поразмыслить и похныкать, думай и принимай ту или иную руку, сиречь делай выбор: в колдуны, в человеки?

Глубокая тоска очень похожа на Южный полюс: и здесь колотун, и со всех сторон север! Она — холодная и мрачная, огромная, размером и тяжестью с Медного Всадника на постаменте — обрушилась на Мишкино сердце, мягкое, трепетное и вновь горячее… Мишка под этой тяжестью рухнул на колени, почти как Увалай, только поодаль, метрах в трех от него, — и закричал! Вот теперь-то он был человек в полной мере, до самого донышка! Он хорошо всё помнит, он как наяву Надьку видит, сестренку свою младшую, вместе с самодельными дредами ее и прыщиками на лбу! Она погибла — и больше ее не будет! Отец! Мама, мамочка, мамулик!.. Бабушка!.. Они же все мертвые! Блин, они мертвы, а он… а ему вчера и сегодня — как будто так и надо!.. Он их любит, а их больше нет! И не будет никогда! Мишка рыдал — и слезы бежали в два потока из обыкновенных человеческих глаз, и простое человеческое сердце с необыкновенной быстротой трепетало в его груди, превращая болевые толчки в одну гулкую непрерывную муку!

— Плачь, плачь, Миша! Он — холодок этот — незаметно человека забирает, и колдуна обаивает также не вдруг, а скрадом, вельми постепенно… И обосновался он в тебе, вместе с твоими колдовскими способностями, несколько раньше, еще до звонницы, до того, как ты на нее вскарабкался и в чужую… чуждую… очень уж плохую субстанцию вляпался, даже неохота именовать ее маною… До этого все в тебе началось, я так чую… Но ты стойкий парнишка, упрямый, умный, с отвагою в сердце — оттого и в человеки вернуться захотел и сумел, пусть и с моей подмогой. Теперь ты волен и горяч, но — если станешь колдуном — холодок опять в тебе поселится когда-нибудь, сие неизбежно. И начнет расти, распухать, как и во всех нас, грешных. Говори: остаешься ли с людьми, ихнюю, типа, мимолетную людишковую участь мыкать, или с нами ли уходишь, вечность избывать, да холодок копить? Минуты пошли, уже вторая тиктакает.

Мишка безо всякого стеснения перед Светой, дядей Вячей и Михайловским замком тряс головой, разбрызгивая слезы вокруг себя, выл и кричал взахлеб, содрогаясь от тоски и запоздалого горя, а сам, запрокинув голову, поглядывал, словно в секундомер сквозь мутное стекло, на кривую ухмылку луны, и понимал, что на самом-то деле нет у него никакого иного исхода, что мнимый выбор этот всем окружающим очевиден и прям, и неизбежен, и уже сделан, и обусловлен он простыми и вечными человеческими свойствами: жаждою бесконечной жизни, жадностью к чудесам и соблазнам, верою в первую любовь и — вопреки единственному выбору, вопреки всему! — отчаянной надеждой на человеческое счастье.

КОНЕЦ