Холодный ветер в августе

4

В начале одиннадцатого утра у локтя Алессандро Пеллегрино зазвонил телефон. Он без энтузиазма посмотрел на телефон и позволил ему прозвонить еще трижды, прежде чем поднял трубку. Звонок мог разбудить сына, спящего, симулирующего сына. Пора бы уже. Алессандро скучал и чувствовал себя одиноким. Звонок также означал — а что он еще мог означать в воскресное утро? — какие-то тревоги, может быть, неприятность. Алессандро боролся с искушением плюнуть на звонок и выскользнуть за дверь. Он бы так и сделал, если бы в конце концов не пришлось отвечать Вито, а значит, иметь дело с любым несчастьем, какое бы не случилось. Это, подумал Алессандро, было бы низко. Несправедливо. Он осторожно снял трубку.

Несколько мгновений он слушал. Когда он заговорил, его голос звучал очень мягко:

— Снова? Он снова сломался?

— Нет, не сломался, точнее говоря… — это была Айрис.

— А, не сломался, а что?

— Ну, кажется, он издает странный звук, и я подумала…

— А, странный звук, да?

— Совершенно верно. Вроде бы ничего серьезного нет и он, возможно, нормально работает, но я подумала, что если я позвоню пораньше, пока Вито — пока ваш сын — не ушел куда-нибудь, он, может быть, поднимется ко мне, если это не слишком затруднительно…

Алессандро больше не прислушивался к ее словам. Он смотрел на закрытую дверь спальни Вито, представляя своего спящего сына — нежного, изящного, как статуэтка. Настойчивость женского голоса, нота мольбы в нем изумили его. Казалось, он просит: пожалуйста, поверьте мне, не задавайте слишком много вопросов. Пожалуйста, не смотрите слишком пристально, не давите слишком сильно. Когда Алессандро заговорил, в его голосе звучало преувеличенное ободрение:

— Ну, конечно, дорогая леди. Даже не думайте об этом. Пусть вас это не волнует. Он будет счастлив прийти к вам вновь. Если вы хотите… — он замолчал и улыбнулся закрытой двери, — я приду сам, и мы…

— О, нет, я покажусь вам смешной, но я вовсе не хочу беспокоить вас обоих. Я уверена…

Алессандро улыбнулся. Точнее говоря, он быстро прикрыл рот ладонью, чтобы подавить зарождающийся смех.

— Хорошо. В любом случае, ни о чем не волнуйтесь. Вито придет, починит ваш кондиционер, а если он не сможет это сделать, то я сам вызову мастера, и он будет здесь завтра утром. Это вас устраивает?

Он отрыл дверь и подошел к кровати Вито. Мальчик уже проснулся. Он лежал, положив руки под голову и глядя на отца. Алессандро сел на край постели.

— А, — улыбнулся он, — ты не спишь.

— Я проснулся уже час назад.

— Скажи-ка мне, какой фильм ты смотрел? Может быть, я схожу вечером.

— Я не ходил в кино. Я просто бродил по улицам.

— А-а. Я понимаю. Твои губы все еще в помаде.

Вито быстро поднес руку ко рту. Отец перехватил его узкое запястье и отвел руку, задержав ее в своей.

— Вито, сделай мне одолжение, а? Лишь одно. Я бы не хотел, чтобы какая-нибудь девчушка забеременела. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Конечно. Я понимаю, па.

— А если ты отравляешься с какой-нибудь девушкой на крышу — или еще куда-то, меня не заботит, куда, — и если ты знаешь, что… Даже если ты только думаешь, что это возможно, и если у тебя нет денег пойти и купить, приходи ко мне. Ты меня понимаешь? Ну, а если ты слишком застенчив, если ты стесняешься пойти к Кантору и спросить это в его магазине — ну, может быть, миссис Кантор там будет или еще что-то, то скажи мне, я пойду сам и куплю для тебя все, что нужно. Понимаешь, о чем я говорю?

— Конечно, па. Конечно, понимаю.

— Потому что это дьявольская вещь, понимаешь? Допустим, у тебя есть девушка и ты хочешь жениться… Но это совсем другое дело. Ты думаешь об этом, находишь работу и жилье. Но это другой случай, ты понимаешь меня? Пойми, я не собираюсь устраивать тебе выволочку… Я не говорю тебе… — он замолчал и засмеялся, завершив на итальянском: — Я не говорю тебе, чтобы ты не пользовался своим… ты понимаешь, он показал жестом. — Но пользуйся также и своей головой, ладно?

Вито засмеялся и оттолкнул руку отца, ущипнувшего его за грудь:

— Ой! Перестань. Что это был за звонок?

— Какой звонок?

— Ну говори же. Я слышал телефонный звонок. Кто это был?

— Ах, figlio mio, figlio mio.

— Ради Бога! Это мне звонили или нет? Это был кто-то из парней?

— Это была твоя мадонна.

— Кто?

— Блондинка сверху, из 4-Б.

Вито быстро сел в постели. Нахмурился.

— Что она хотела? Я что-то сделал не так?

Отец помолчал. В голове у него возникло множество вариантов ответа. Он отверг все.

— Она сказала, что кондиционер как-то подозрительно шумит. Если ты никуда не собираешься, может быть, поднимешься наверх и снова его посмотришь?

— Я никуда не собираюсь. Только вечером, может быть.

— Я так ей и сказал.

— Значит… — Значит, когда ты оденешься и выпьешь чашку кофе, ты поднимешься и посмотришь, что там. — Его голос был очень мягким, совершенно нейтральным.

— Хорошо, — сказал Вито таким же успокаивающим тоном. Он задумчиво посмотрел на отца и удивился, увидев, что на его лице появилось выражение боли. Отец продолжал смотреть на него, нахмурив брови и печально поджав губы.

— Что случилось, па? Что-то не так?

Отец покачал головой.

— Твоя нога? — спросил Вито, касаясь отцовского колена.

— Все нормально, — ответил отец. — Вставай. Я сварю кофе.

Вито быстро оделся и молча позавтракал. Отец налил ему большую чашку кофе с молоком и стал смотреть, как сын отламывает кусочки мягкой булки и макает их в кофе. Когда Вито закончил завтрак и взглянул на отца, Алессандро сидел в своем кресле и безучастно смотрел в окно.

— Что ты сегодня собираешься делать? — спросил Вито.

Отец не ответил. Он барабанил пальцами по ручке кресла и что-то напевал про себя. Наконец он заговорил.

— Наверно, я схожу на Малберн-стрит. Может быть, отыщу Дона Геппаро. Если он еще жив. Кто знает? Я не видел его пару лет. Кто знает, жив ли он еще, этот старый солдат. И vecchio generale. Ты хочешь пойти со мной? — он посмотрел на сына с надеждой.

Вито покраснел и пожал плечами.

— Я не знаю, это зависит от… Но ты иди. Ты ведь уже давно не виделся с этими парнями… Я… я не знаю, может быть, я поиграю в мяч или еще чем-нибудь займусь.

— Va bene, — мягко сказал отец. — Как хочешь. Тебе нужны деньги?

— Нет, все нормально, у меня еще есть…

— Oofa! — нетерпеливо оборвал его Алессандро. — Вот. — Он вытащил из кармана пару сложенных банкнотов и бросил их на стол. — Бери. Может быть, я приду домой поздно. Ты же должен что-то есть, правда?

— Конечно…

— Ну, так что?

— Ладно. Спасибо. Думаю, я лучше схожу наверх. Папа… — он замолк. Ему в голову пришла еще одна мысль, такая счастливая, такая многообещающая, что его лицо засияло от радости. Но попытавшись перевести ее в слова, он страшно смутился.

— Папа, — начал он и снова запнулся. — Я подумал, что… то есть, я думал об этом и раньше. Ну, почему бы и нет, я имею в виду — может быть, ты сможешь найти кого-нибудь… Ты ведь мог бы жениться еще раз, а?

Отец опустил глаза к столу и бесцельно пошевелил пальцами. Потрогал свои книги, пододвинул их, а затем сжал трость. Поднял трость со стола и легко ударил ею по своей усохшей ноге.

— Конечно, — сказал он спокойно, — конечно, кто знает?

— Ну…

— До встречи.

— Хорошо. Ты не сердишься? Просто я подумал об этом.

— Иди. Она тебя ждет, — он показал палкой на потолок.

— Иду.

Когда дверь за сыном закрылась, Алессандро сел в кресло и долго сидел неподвижно, уставившись в окно и ведя воображаемую беседу с собой. По сути, сказал он наконец, говоря с собой на итальянском, по сути — хотя это не моя вина, и не его вина, и не вина Бога или правительства, но просто бессознательная работа природы, — я только что, с этой самой минуты и навсегда, потерял то, что должен был потерять — я потерял сына.

Айрис ждала прихода Вито с очень ясной головой. Но все ее движения, казалось, были как-то странно замедленны. Она чувствовала какую-то слабость, тяжесть, томность. Ее пальцы медленно гладили ручку расчески. Казалось, что она едва удерживает расческу в руках. Она долго стояла перед шкафом, бесцельно открывая и закрывая дверцу и прислушиваясь к слабому комариному писку скрипевшей петли. Долго не могла решить, что надеть, Вытаскивая одну вещь за другой, повертев юбку и отбросив ее, поднося к свету то одно, то другое, она неожиданно вспомнила, что еще не принимала ванну.

Она легко побежала в ванную комнату, открыла на полную мощность краны, а потом снова застыла и погрузилась в созерцание льющейся воды. Какая она голубая! Как восхитительно она выглядит! Как заманчиво! Она погрузилась в ванну и лежала там очень спокойно, откинув голову назад и сфокусировав взгляд на световом блике, отражающемся на потолке от воды. Она пошевелила ногой и была вознаграждена волной тепла вдоль внутренней поверхности бедра и ответным трепетанием света на потолке. Подождала, пока пятно перестанет дрожать, а затем проделала это еще раз. Зевнула. Игра света усыпляла ее.

Медленно, как будто была связана правилами какой-то игры, она потянулась за мылом и мочалкой, не отрывая глаз от потолка. Намылила овальным мылом грудь, наслаждаясь его прохладой, затем провела им вниз, вдоль живота, и прочно сжала его между бедрами.

Она улыбнулась. Там все было нормально. Сексуальное возбуждение все еще сохранялось. Все еще сохранялось. Моясь, она почувствовала, как волна желания ослабевает. Она заспешила, потому что ей не хотелось открывать дверь, капая на ковер, и не хотелось, чтобы он ушел, не дождавшись, пока она откроет.

Неожиданно она уронила полотенце. А что… Это ведь должно случиться здесь! В моей постели, подумала она. Или на диване, но где-то здесь. Она пожала плечами.

Я даже не знаю, сказал она себе. Это не очень-то хорошо. Совершенно обнаженная, она прошла в спальню и села на край постели. Не знаю, нравится ли мне это, сказал она себе с сомнением. Я здесь живу. Из чужой квартиры я могу уйти, бросив мужчину навсегда.

Но…

Но сейчас все по-другому. Это не волосатый мужчина, от которого воняет спиртным или сигарами, который с жестким хрустом расстегивает крахмальную рубашку, который со вздохом роняет туфли. Это мальчик, стройный и милый. Боже, какой милый! Гладкий, гибкий, как угорь. Мальчик, кожа которого так пахнет свежестью, что трудно удержаться от желания потереться о него носом. Этого мальчика можно взять в свою постель и уложить к себе на колени. Его можно спеленать и прижать, почти как ребенка. Его можно покормить. Можно подоткнуть простыню вокруг него так, что он не сможет пошевелить ни рукой, ни ногой, и покормить его, а затем положить руку на его курчавые волосы, поцеловать его и ласкать его, пока он не уснет.

В дверь позвонили.

О Боже, подумала она.

— Минутку, — крикнула она, высунув голову из спальни. Затем крикнула погромче: — Минутку!

— Хорошо, — прозвучало в ответ. Это был голос Вито.

Бросившись к шкафу, она вытащила пеньюар, натянула его, напудрила лицо и поспешно провела карандашом по бледным, белесым бровям. Открывая дверь, она встала за ней, пока Вито входил.

— Не смотри на меня, — скомандовала она. Она стояла позади него, закрыв лицо руками.

— Что?

— Не смотри на меня, потому что я еще не накрасилась. — Она засмеялась.

— О… Ладно. — Вито растерянно остановился в коридоре.

Она подтолкнула его в спину.

— Входи и садись, — сказала она. — Я приду к тебе через пару минут.

Вито сел в мягкое кресло, а она на цыпочках прокралась мимо него.

— Если вы хотите, я могу прийти позже… — начал он.

— Нет, оставайся здесь. Ты не спешишь?

— Нет. Но только…

— Тогда все в порядке. Оставайся здесь. Я сейчас.

— Хорошо, — сказал Вито. Он был сбит с толку. Ему льстило, что его попросили подождать, но ее тон показался ему слишком строгим. Он вздохнул. Увидев, что отвертка лежит там, где он ее оставил, он подошел к кондиционеру.

— Эй, Вито, не трогай его, пока я не выйду, хорошо? Я имею в виду, что я должна показать тебе, в чем дело. Хорошо?

— Хорошо, конечно. Я только… Я оставил здесь отвертку. Я ее забыл.

— Ты же не думал, что я ее украла, правда? — прокричала она из-за закрытой двери.

— Украли? Отвертку? Зачем?

— Я не знаю, — сказал она, и ее голос насторожил его. Теперь он казался более теплым и глубоким. Она вышла из спальни и улыбнулась ему. Ее лицо было свежим и сияющим.

— Вы очень хорошо… — он замолк. — Вы очень хорошо выглядите.

Она быстро взглянула на него и отметила его смущение. Потом снова улыбнулась. — Ну, спасибо, дорогой, это очень любезно с твоей стороны.

Вито потупился. Он не мог смотреть на нее.

— Почему ты краснеешь, глупыш? — Она подошла к нему и взяла его за руку.

— О, — он попытался отнять руку, но она крепко держала ее.

— Хорошо, что ты не знаешь, как ты привлекателен. Если бы ты знал, ты был бы невозможным. — Она засмеялась.

Вито добился успеха в освобождении своей руки, но утратил способность ею пользоваться. Начал энергично растирать шею. Почувствовал, что потеет.

— Слушай, перед тем, как ты снова все разберешь на части, ты не хочешь позавтракать?

— О, спасибо, но я уже завтракал с отцом. Перед тем, как прийти к вам.

— Ну, ладно. Но может быть, ты хочешь выпить?

— Выпить?

— Ну да. Виски. Шотландское, бурбон, бренди, водка. Что ты любишь?

— Ну, я… Я не знаю… Понимаете, я мало пью, и я…

— Ну и что? Немножко. Ты же не позволишь, чтобы я пила в одиночестве, не так ли?

— Нет… э-э… Ну, что вы будете, то и я.

— Да, так? Виски со льдом?

— Ну да. В смысле, если вы хотите…

— Вот, — сказала она, вручая ему бокал. — Давай выпьем.

Она сделала большой глоток, Вито тоже пригубил из своего бокала. Вкус крепкого вики шокировал его, его почти затошнило. Лицо Вито передернулось.

— Вкусно, — сказал он.

— Ой, Вито. Ты забавный мальчик. — Она сделала еще один большой глоток. — Ну, пей, вот так. Давай, это тебе не повредит. Сделай большой глоток. Вот так. Так ты должен пить виски. Так ты к нему привыкнешь.

Вито сделал большой глоток, подавился, но проглотил. — Весьма хорошая штука, — сказал он, притворяясь бывалым мужчиной. Она взяла его за руку и отвела на диван.

— Присядь, расслабься, — сказала она. — Чего ты боишься?

— Я? Ничего.

— Подожди-ка. Перед тем, как сесть, пойди к тому столику и принеси нам сигареты, хорошо, миленький?

Вито принес сигареты.

— Прикури мне одну.

— Ага. Ой, — его голос сломался. Он зажег сигарету и протянул ее ей.

— Сюда-а. — Она показала жестом на свой рот, с улыбкой глядя на него. Поскольку он растерянно остановился, она взяла его руку и поднесла сигарету к своим губам.

— Спасибо, — сказал она. — Хорошо. Сейчас ты можешь сесть. Ты не хочешь сигарету?

— А? О, да.

— Осторожней! Ради Бога, мальчик. Ты так скован. Ты чуть не опрокинул мой бокал.

— О, простите. Я понимаю, что я… Я немного нервничаю.

— Почему? — спросила она. Она сидела, положив ноги на диван так, что ее колени слегка касались его брюк, и улыбалась ему.

— Ну, понимаете, я имею в виду… Ну, я мало пью. То есть, я, конечно, не первый раз пью, но обычно это происходит на вечеринках или с парнями, ну, когда кто-то достает бутылку. Это не так, как… ну…

— Вито, — сказала она, откинь голову назад. Нет. Дальше. Положи голову на диван и расслабься.

— Ладно.

— Дальше. Вот так, только расслабься. А сейчас, — сказала она, наклоняясь к нему, — лежи спокойно. Глотни. Давай, не бойся. Пей. Так лучше. Хорошо?

— Хорошо, — сказал он и рассмеялся. Он повернул голову, чтобы видеть ее. Она улыбнулась и сложила губы, как для поцелуя. Его глаза изумленно расширились, и он быстро отвел взгляд.

— Ты раньше целовался с девочками? — мягко спросила она, а затем быстро добавила: — Да что я, конечно, целовался. Я забыла, что ты не так молод, как выглядишь.

Вито почувствовал головокружение и инстинктивно наклонился вперед, плоско поставив ноги на ковер.

— С тобой все в порядке?

— О, конечно. — Он засмеялся. — Я просто — вы понимаете. — Он вновь откинул голову назад, тяжело дыша.

— Бедный малыш, — сказал она, пододвинувшись к нему вплотную и просунув руку под его голову. — Бедный малыш.

Он чувствовал тепло ее плеча и груди под холодной благоухающей тканью пеньюара, и ему хотелось прижаться к ней щекой. Его пальцы окоченели.

Она вытащила бокал из его руки и поставила его не кофейный столик, затем откинулась назад и прижалась к его виску.

— О, — сказал он тихо.

— Бедный малыш. Закрой глаза.

Он закрыл глаза, и она погладила его шею пальцами. Затем повернула голову и поцеловала его в лоб и в глаза; легко и мягко она скользила губами по его гладкой коже.

— У, какой мальчик, — бормотала она, — какой красивый, красивый мальчик. Такие длинные ресницы. — Она снова поцеловала его глаза, касаясь губами ресниц. С радостью она ощутила, что его рука обнимает ее талию.

— Ах вот как, малыш, — промурлыкала она. — Ну, вот ты и обнял меня. — И она нежно поцеловала его, зажав его подбородок в своей ладони, и погрузила язык в его рот.

Он застонал. Она наклонилась вперед, все еще не отрываясь от него и постепенно прижимая его, так что он почти лежал на диване во весь рост. Она держала его голову в своих ладонях, тесно прижавшись к нему, почти лежа на нем, приникнув к нему губами. Его глаза были крепко зажмурены. Потянувшись, она просунула руку под его ремень и вытащила футболку из брюк. Ее рука скользила по его гладкой коже, лаская соски, а потом передвинулась вниз, к плоскому, напряженному животу. Он начал дрожать. — М-м-м, — застонал он, — м-м-м.

— Тс-с, малыш, — прошептала она. — Только расслабься, слушайся меня, слушайся маму расслабься.

— Хорошо, — прошептал он. Слова застревали у него в горле.

— Ах, любовь моя, мой маленький мальчик, теперь только лежи тихо, — предупредила она, — не двигайся, лежи тихо.

Она расстегнула его пояс и молнию на брюках, добравшись до его робкой плоти, которая, отключенная от водоворота его мыслей и принадлежавшая теперь скорее прохладной руке, чем самому Вито, поднялась, набухла, выпрямилась. Наконец он почувствовал обволакивающее тепло, отрешенное и внезапное, как вспышка яркой звезды, и провалился во что-то дурманящее, как будто потеряв сознание среди темноты, молчания, холода.

Холод, думал Вито, холод в горле, в груди, холод в висках, холод в глазах.

— Мама, — прошептал он, — мама, мама.

— Успокойся, малыш, успокойся. Я здесь. Все хорошо. Успокойся.

— Мама, ма… — Он открыл глаза. Лицо Айрис было рядом, и она улыбалась. — Мама, — повторил он почти беззвучно.

— Мой мальчик, — сказала Айрис, — мой малыш.

Она нежно поцеловала его в губы и он вздрогнул. Отвернулся и закрыл глаза ладонью.

— Пожалуйста, — сказал он, — пожалуйста, не смотри на меня. — Она сняла с него брюки, трусы и ботинки, но не смогла стянуть футболку. — Пожалуйста, — повторил он и попытался отвернуться от нее.

Ее халат был распахнут, и он чувствовал тепло ее тела. Он съежился и попытался повернуться. А потом начал плакать. Лежа на боку, свернувшись, как эмбрион, подтянув и прижав подбородок к груди, он начал всхлипывать, его плечи затряслись, и всхлипывания перешли в рыдания.

— Вито, — шептала она. — Вито, дорогой, малыш, не надо, — продолжала она, слегка тряся его за плечи, — не надо, Вито, все в порядке. И с тобой все в порядке. Не плачь, милый, пожалуйста, не плачь, не плачь. — Она приложила холодную ткань к его шее и погладила его, прижавшись к нему так, что каждое его движение она ощущала, как свое собственное.

— Я думал… — попытался сказать он. — Я думал, — он снова всхлипнул.

— Тс-с. Все хорошо.

— Нет. — Он потряс головой. — Я думал… какое-то время… Я думал, что это была… — Он снова замолчал.

Она долго ласкала его, пока он не успокоился.

Наконец, когда он успокоился, она спросила:

— С тобой теперь все в порядке?

— Да, — ответил он, — извини.

— Не извиняйся. Все прошло. Забудем об этом. — Она погладила его по голове. — Хочешь кока-колы?

— Да, если у тебя есть.

— Хорошо, я сейчас тебе принесу. Но пока я буду ходить, ты встанешь и умоешься холодной водой, ладно?

— Ладно.

— А потом пойдешь и ляжешь в мою постель. Хорошо?

— Хорошо, — ответил он менее уверенно. Потом добавил: — Не смотри на меня. Я стесняюсь.

Она подавила смех.

— Хорошо, я не буду смотреть на тебя. Ну, иди.

Он колебался.

— Иди, — повторила она, смеясь. — Смотри, я закрыла глаза.

— Хорошо, — сказал он, засмеялся и побежал в ванную.

Принеся поднос с кока-колой для Вито и бутылкой виски для себя, Айрис остановилась в дверях и посмотрела на него. Вито лежал в постели, всей своей позой выражая смущение. Простыня была натянута до подбородка, и видно было только его смуглое лицо, Слегка порозовевшее и улыбающееся. Ощущая его смущение и смущаясь сама — удивительная вещь, потому что она любила демонстрировать себя своим любовникам и иногда получала извращенное наслаждение, часами болтая с ними совсем голой или полуобнаженной — она скользнула к нему в постель, не сняв пеньюара.

— Ну, разве это не смешно? — сказала она.

Он улыбнулся.

— По-видимому, я не очень-то хорошо переношу алкоголь. Я просто мертвецки пьян.

— Нет, вовсе нет, малыш. Ты просто… ну, волнение и все такое… Это естественно. Пей свою колу. Тебе станет лучше. — Она поднесла бокал к его губам, но он забрал бокал у нее.

— Все в порядке, — сказал он мягко. — Я не ребенок.

— Ну конечно нет. Ты мой малыш, но это другое. — Она замолчала и лукаво посмотрела на него. — Это было у тебя впервые, правда? Я имею в виду, по-настоящему.

— Угу.

— Ну, и ты рад?

— Я… м-м… Хочу кое-что сказать тебе, но я не знаю…

— Продолжай.

— Я…

— Давай, говори.

— Ты подумаешь, что я глуп, потому что… ну, потому что мы едва знакомы и, кроме того, я ребенок, а ты так… так… Ну, я имею в виду, что я… — Он повернулся на живот и спрятал лицо в ладонях. Подушка приглушала его голос. — Я влюблен в тебя.

Айрис почувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Она спрыгнула с постели, схватила горсть косметических салфеток и тщательно осушила глаза перед зеркалом.

Вито сидел в постели со встревоженным лицом.

— Что я сказал? Прости. Я ничего такого не имел в виду. Пожалуйста. — Он был поражен.

Она подошла к постели и села на край, вытирая глаза. Улыбнулась и уже почти легла, но затем поднялась снова и стянула пеньюар. Потом обняла его и сжала так крепко, как только могла.

— О, Вито, — сказал она. — Вито, дорогой мой, дорогой. Тебе не стоит так говорить. Не думай, что ты должен так говорить.

— Но… — он попытался освободиться, но она его не отпускала.

— Ты еще ничего не знаешь о любви. Ты не знаешь, любишь ли ты меня. Ты не можешь так говорить.

— Но знаю, что я чувствую, — сказал он, высвобождаясь из ее объятий. — Я люблю тебя. Что в этом плохого? — Сейчас он выглядел разгневанным, его юное лицо пылало. Затем он опустил глаза. — Это вовсе не значит, что ты должна любить меня. Вовсе нет. Просто я тебя люблю.

— Хорошо, — сказала она. — Хорошо, посмотрим. Но я хочу, чтобы ты кое-что знал — если ты даже не это имел в виду, это замечательно, что ты так сказал. Понимаешь, это заставило меня заплакать.

— Но я…

— Ладно, ладно. — Она вновь притянула его голову к своей груди. Погладила его по щеке и по голове, а затем провела рукой по его худой спине, ощущая выпиравшие под гладкой кожей кости и мускулы.

— О, ты такой восхитительный, — шептала она, — такой нежный и очаровательный. Ты такой красивый. — Она замолчала. — Я тебе нравлюсь?

— О да. — Он неловко поцеловал ее, не уверенный, стоит ли ему пользовать языком. Она наклонилась над ним и поцеловала его — опытно, агрессивно. Почувствовала, как его тело быстро оживает, прижимается к ней.

Она просунула ладонь между их телами и ощутила его молодую силу, жар, пульсацию, шелковистость. Ее переполняло желание овладеть им, взять его, вобрать эту принадлежащую ему драгоценную живую красоту в свое существо. Она отбросила простыню в сторону и подтолкнула его, так что он упал на спину.

— О, Вито, — шептала она. — Дорогой, ты такой красивый, — повторяла она вновь и вновь, — такой красивый, — и прижималась губами к его груди. Потом провела кончиком языка вдоль его живота. Он застонал, когда его плоть, ищущая, жаждущая, почувствовала тепло ее губ.

— О, я люблю тебя, — шептала она. — Я люблю тебя, я хочу тебя. Ты такой красивый, милый мой, такой красивый. Мой. Я хочу тебя.

Он окаменел от страха и так напрягся, что каждый мускул рельефно обозначился под кожей. Ужас от того, что она делала, парализовал его. Он был беспомощным, одиноким, неспособным говорить. Он страшно напрягся, желая сжаться от ужаса, которым она наполнила каждый уголок его сознания. И в то же время он ощущал отрешенную, острую целеустремленность своей плоти, упрямой, дерзкой, увлекающей за собой все его сопротивляющееся существо.

— А-а-а, — закричал он. — А-а-а. — Звук умирал, грохоча в его пустой голове. Он потерян, одинок, уничтожен. В этот момент он бы не смог даже отозваться на свое имя.

Вито долго лежал молча, крепко зажмурив глаза. Его рот превратился в узкую полоску боли. Айрис хлопотала над ним, воркуя и приговаривая, взбивая подушку под его головой, растирая ему виски и брови. Она тревожно смотрела на него, гладила его лицо и прижимала голову с черными кудрями, сейчас влажными и спутанными, к своей груди. Постепенно его лицо смягчилось, веки с длинными ресницами затрепетали, открылись и медленно сомкнулись. Он уснул у нее на руке.

Глядя на него, пока он все глубже и глубже погружался в бессознательность, Айрис чувствовала, как остывает ее голова.

Она с ужасающей ясностью воспринимала все вокруг, вдруг став почти болезненно осторожной. Каждый звук в комнате — тиканье часов, дыханье, шуршанье простыни, казалось, ударял ей по нервам. Свет был слишком ярким и резал глаза, полированные поверхности нестерпимо блестели. Во всем ощущалось страшное напряжение. Ее рука сжалась, как бы стремясь освободить ее от источника страданий.

Еще хуже было то, что она ощущала себя отрезанной от всего мира. Ее охватило удушающее чувство одиночества.

С трудом она вытащила руку из-под головы Вито. Положила ладони себе на горло, как бы стремясь задушить себя. Затем в отчаянии потянулась за бутылкой виски и наполнила стакан на четверть. Она упорно глотала виски, проталкивая его через горло до последней капли. Затем села, сжав руками ноющий живот и ощущая, как потихоньку тепло проникает в кровь. Осторожно скользнула пол простыню и натянула ее до подбородка. Действие алкоголя усиливалось, тепло распространялось все дальше, и наконец она ощутила, как оно подбирается к окраинам сознания.

— А-а, — прошептала она, эхом повторяя крик Вито. — А-а, — повторила она. — Спасибо. Господи. Спасибо за угощенье. — Забросила свою ногу на ногу Вито и успокоенно зажала ее между бедрами.

Потом она уснула.

Было уже начало шестого, когда Айрис проснулась, сразу же включившись, в полной готовности. Она повернула голову и обнаружила, что Вито разглядывает ее. Его черные, быстрые, как у зверька, глаза были спокойны, лицо было серьезным, но когда она повернулась, чтобы посмотреть на него, он скромно улыбнулся.

— Дорогой, — прошептала она.

— Я смотрел на тебя, — прошептал он.

— Долго?

— Час.

— Почему же ты не разбудил меня, милый? — лениво протянула она и пододвинулась к нему поближе, повторяя его позу.

Он пожал плечами. Она взяла его руку и положила к себе на низ живота, но рука оставалась неподвижной.

— Кажется, я должен идти, — прошептал он. — Мой отец…

Она немного отодвинулась и холодно посмотрела на него.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего. — Она покачала головой и отвела глаза. Несколько мгновений она молчала и не спеша, педантично протирала глаза, не обращая на него внимания.

— Ну… Айрис… Не сердись. Понимаешь, он может волноваться. Я должен хотя бы отметиться.

— Что ж? — Она уронила руки и уставилась в потолок. — Иди.

— Я не хочу, чтобы ты сердилась на меня.

— Я не сержусь. — Она зевнула и рассеянно похлопала его, протянув руку, но не глядя ему в лицо. — Иди домой, — сказала она. — Иди домой и расскажи все своему отцу. И не забудь рассказать также своим друзьям — всем мальчикам в этом квартале, каждому, кого ты только вспомнишь. — В ее голосе звучала горечь.

Он был шокирован. Его голос напрягся и почти треснул.

— Бога ради! Я не собираюсь этого делать. Я никому не скажу. Честно, Айрис.

Она жестоко смотрела на него. Потом улыбнулась.

— Хорошо. Прости меня. Я знаю, что не скажешь. Просто — ну, это не так уж и интересно. Не то, что в этом есть что-то плохое, — она подчеркнула это слово энергичным взглядом, — но просто я не хочу, чтобы за мной укрепилась репутация похитительницы младенцев.

Вито покраснел.

— Я вовсе так не думал. Я даже… я даже не думал об этом, — закончил он, запинаясь.

— Похоже на это.

Вито молчал. Его глаза изучали ее лицо, а затем он отвел взгляд.

— Послушай, — сказал он наконец. — Я хочу у тебя кое-что спросить. Я имею в виду… ну, мы здесь, я имею в виду, мы… ну, ты понимаешь…

— Что?

— Ну, мы ведь вместе, правда?

— Да.

— И это означает — или, по крайней мере, я думаю, что это означает, — последние слова дались ему с трудом, — что ты моя девушка. — Он замолчал, а потом прошептал: — Не так ли?

Сначала она улыбнулась, потом стала смеяться. Села в постели и смеялась, а затем наклонилась к нему, все еще смеясь, и уткнулась носом в его плечо.

— Ох, Вито, ты смешной мальчик. Ты ужасно, ужасно смешной, — сказала она. — Я не собираюсь быть твоей девушкой. Я вообще ничья девушка.

— Но я хочу, чтобы ты была…

— О, ты в действительности еще не знаешь, что…

— Ну да, — сказал он зло, — ты это уже говорила.

Он сел, заставив ее откинуться на подушку. Уперся кулаками в постель. Его худые руки выпрямились и напряглись.

— Я не говорю, что мы можем быть вместе, потому что… ну, у меня мало денег. Но я хочу, чтобы ты была моей девушкой. Ну, если ты хочешь ею быть, то все нормально, а если не хочешь…

— Эй! Послушай, ну и кто же из нас сердится?

Он не обратил внимания на ее слова.

— Ну, — сказал он твердо, — что ты скажешь?

Она долго смотрела на него, не отвечая. Он выглядел до смешного по-детски, взъерошенные кудри упали на брови, нежные, изогнутые губы сейчас были напряжены, а тонкие руки выдавались из плечей, как крылья. Однако его глаза были полны решимости, лицо было серьезным. Отвечая ему, она не была уверена — играет ли она с ним или действительно уступает.

— Означает ли это, что ты… Что я не должна больше ни с кем встречаться?

Он поколебался.

— Нет. Не совсем так. То есть, я не могу тебе приказать — просто, ну как ты чувствуешь.

— Хорошо, малыш. — Она улыбнулась и подняла руки, чтобы обнять его голову. — Хорошо, я буду твоей девушкой. По крайней мере, мы попробуем. Ладно?

— Ладно, — сказал он. Из-за того, что он уткнулся в ее плечо, его голос звучал приглушенно.

— А ты будешь держать язык за зубами, ладно?

— Конечно! — ответил он свирепо, борясь с ее объятиями.

— И всякий раз, когда я захочу, это — мое, хорошо? — спросила она, положив руку себе между ног. И засмеялась.

Он не ответил.

— Ой, что случилось? — спросила она. — Малыш на меня сердится?

— Нет, — пробормотал он.

— Хорошо, — сказала она со смехом. — Кроме того, если я буду твоей девушкой, ты должен сказать мне, что делать и чего не делать. Так?

— Ты просто смеешься надо мной. Дразнишь меня.

Она засмеялась.

— Боже, да ты серьезно! Я забыла, какими серьезными могут быть мужчины.

— Я еще не мужчина, — голос Вито все еще приглушенно звучал из-за ее плеча, но он казался довольным.

— Милый, если я говорю, что ты мужчина, значит, ты мужчина. Ну, и когда же я увижу тебя снова, никогда?

— А? — Вито приподнял голову, удивленно глядя на нее. — Я просто спущусь, чтобы вроде как отметиться у отца, понимаешь?

— Вот что я тебе скажу. Почему бы тебе не спуститься вниз, а потом снова подняться, скажем, через пару часов. В семь часов. А я приготовлю тебе ужин. Тебе это нравится?

— Конечно! — закричал он.

— То есть, ты не утомился и не устал от меня?

Он издал вопль протеста:

— Ты с ума сошла?

— Ладно, ладно. Не вопи. Я просто подумала, может быть, ты хочешь отдохнуть или еще что-нибудь.

Он не мог вымолвить слова.

— Хорошо, хорошо. — Она засмеялась. — Ну, иди оденься. И перед тем, как спуститься, проверь, стер ли ты помаду с лица.

После того, как Вито ушел, Айрис долго лежала в постели, куря и глядя в потолок. Она ощущала пустоту и легкую досаду — результат того, что ее возбуждение не получило разрешения, но она привыкла к этому. Смирилась с этим. Временами, если она достаточно хорошо знала мужчину, если он нравился ей и если она была в меру пьяна — не слишком пьяна, но в меру — она испытывала своего рода безумное освобождение, которое оставляло ее в полном физическом изнеможении и, фактически, в состоянии безнадежной подавленности.

В большинстве случаев удовольствие не стоило таких мук. Как она давно решила, ни один мужчина не имеет силы — или желания, или терпения — дать ей то, что она хочет.

И ни одна женщина. Девки, подумала она, зевая, еще хуже, чем мужчины. И так ревнивы! Господи, как они ревнивы! Помимо всего прочего, нет никакого удовольствия от того, что спишь с другой женщиной. Она однажды попробовала и нашла это безрадостным, пустым. Она ощущала себя парией в постели другой женщины, еще более одинокой, чем всегда.

Даже если мужчина совершенно не удовлетворителен, подумала она, по крайней мере, с ним не чувствуешь себя отрезанной от остального мира. С мужчинами только одна печаль — их ненадолго хватает. Правда. Ну, честно сказать, было несколько и других… Ее второй муж умел быть медленным и даже нежным, подумала она с любовью, но когда она начинала что-то ощущать, действительно ощущать напряжение внутри себя, он всегда начинал спешить, а она отчаянно пыталась замедлить его движения, и никогда ничего особенно хорошего из этого не получалось. А с течением времени, конечно, он становился все хуже — все поспешней и поспешней. Бесполезно.

Очень плохо, подумала она, потому что она все еще любит его. Но он ушел и нашел другую женщину. Она пожала плечами.

Может быть, подумала она с неожиданным приливом энтузиазма, ей удастся натренировать Вито, действительно выучить его. В голове у нее складывались осторожные фразы:

— Ну, послушай, милый, дай мне твою руку, вот так, и…

Он так мил, подумала она. Такой милый малыш. Она ощутила переполняющий ее прилив нежности. Как было бы здорово, если бы он сейчас оказался здесь! Она бы целовала его и сжимала в объятиях, обнимала его и качала его, просто качала бы туда-сюда.

Она быстро встала с постели. Она приготовит ему ужин, приготовит прекрасный ужин. Она улыбнулась себе, лениво потягиваясь перед зеркалом. Затем застыла с высоко поднятыми над головой руками.

Что бы сказал Джули Франц, если бы он узнал? Она прикрыла рот рукой и хихикнула.

— О, дружище, — громко сказала она. — Др-ружи-ище!

Просто смеха ради она позвонит Джули в Коннектикут. Не для того, чтобы рассказать ему. Боже упаси! Но только для того, чтобы поддразнить его, заставить его ревновать. Она усмехнулась.

— Телефонистка, — сказала она преувеличенно высокомерно. — Телефонистка, я хочу позвонить в Коннектикут. Я хочу… В Уэст-порт. Я хочу поговорить с мистером Фра-анцем, мистером Джулисом Фра-нцем…

Вито в одиночестве сидел в отцовском кресле у окна. Комната была наполнена особенным покоем позднего воскресного дня, так что он слышал жужжание электрических часов на полке. Он был рад тому, что отца не было дома. Он чувствовал потребность говорить и знал, что он бы рассказал отцу обо всем, что произошло. А именно этого, как он помнил, Айрис и просила его не делать. И все-таки его отец был другим. Вито решил, что он не будет рассказывать отцу все. Но кое-что он ему расскажет, похвастается немного. Отец посмеется над ним, многозначительно толкнет его в бок, взъерошит волосы. Он улыбнулся. Да, лучше бы старик был дома. Улыбаясь, он обхватил колени и в этот момент заметил, что маленький ярко-голубой прямоугольник в верхней части окна перестал быть прямоугольником. Пропал один угол.

— Привет, кот, привет, потаскун, — сказал Вито и вдруг остановился. Это то, чем я занимался, подумал он. — Эй, кот, — прошептал он. — Знаешь что…

Но кот скрылся за стеной. Боже святый! — подумал он, я действительно это сделал. Я наконец сделал это! Он попытался вспомнить, как это было, но не смог. Даже не смог вспомнить, как выглядела Айрис, Он попробовал собраться и вспомнить хотя бы некоторые черты Айрис — ее запах, свои ощущения, но воображение молчало. Он видел только свою комнату, окно, заплатку неба. Вдруг он громко застонал. Его тело содрогнулось от воспоминаний. Вызванный в памяти образ Айрис, лежащей с ним в постели, целующей его тело, берущей его, ошеломил его своей непосредственностью.

Огромным усилием воли он прогнал это видение. Это была ужасная мысль, пугающая. Она опустошила его, заставила его ощутить себя беспомощным, истощенным, убитым. Однако как только страх утих, как только его руки отпустили ручки кресла, он почувствовал, как едва уловимо, очень слабо в нем шевельнулась гордость. И любопытство. Сейчас он попытался поспокойнее покопаться в памяти — не дерзко, а осторожно, тайно, лишь слегка приоткрывая эту поспешно захлопнувшуюся дверь.

Он понял, что это будет его величайшей тайной. Как бы ему ни хотелось, он никогда не будет это обсуждать. Это было слишком, слишком…

«Девчонка». Именно это слово вертелось у него в голове. Смешное слово, детское слово. Оно ему не нравилось. И все-таки… «Девчонка». И хватит — он не хотел думать об этом. Но он не мог перестать думать об этом. Воспоминания вновь возвращались. Вдруг он обнаружил, что снова поглощен ими. И снова застонал, стиснув зубы.

Он хотел быть… сделать… Он едва мог произнести это даже в мыслях. Он хотел… Хотел быть хорошим для нее! Он хотел… хотел дать ей.

Что?

Дать ей, заставить ее почувствовать…

— У, сукин сын! — прорычал он в пустоту сумерек. — Сукин сын, ублюдок! — и сильно ударил кулаком по ручке кресла.

Неожиданно ему захотелось закричать. Он чувствовал, как в горле и во всех его членах накапливается напряжение. Осторожно, боясь звука, который раздастся в маленькой цокольной комнате, он издал низкий, сдавленный вопль:

— А-а-ахрр!

Затем громче:

— А-а-ахрр! — Это было лучше. Он засмеялся. Боже, какой он голодный! Он оставит старику записку. Как ему хотелось, чтобы уже было семь часов! Часы на полке сказали — шесть. Как ему хотелось быть наверху. Боже, как ему хотелось этого. Он просто заболел этим желанием. Все вокруг было таким уродливым, таким ничтожным, таким никуда не годным. Но она сказала — в семь. Он примет душ, наденет свои лучшие брюки, чистую рубашку и пиджак. Мысль о переодевании была дельной. Но сначала он напишет записку старику.

«Дорогой папа», — начал он писать и скомкал бумагу. «Дорогая борода», — написал он, ухмыляясь. «Борода» — это прозвище отцовских усов, его baffi. «Дорогая борода, я наверху, в 4-Б, ужинаю с мадонной». Зачеркнул последнее слово. «Ужинаю с той леди с кондиционером. Весьма спешная работа. Ха! Не звони мне. Я тебе позвоню». Подписался: «Пинно».

Отца это рассмешит. Он подпрыгнул и ухватился за притолоку, быстро подтянулся двенадцать раз и потопал, напевая, в душ.