Хорошие девочки плачут молча

Глава 11

Марго

Карловы Вары встретили нас тёплом и прекрасным южным веерком, который касался щёк, и в этом нежном прикосновении скрывалось обещание благодати.

Счастья. Тихого, семейного.

Я почувствовала себя значительно лучше уже на второй день. Даже если время от времени потягивал живот, старалась не обращать на это внимания.

Времени было слишком мало, ещё настанет пора уныния и тяжёлых решений, но сейчас мне не хотелось об этом думать.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивал Михаил почти каждое утро, и я улыбалась.

Хорошо. Даже слишком. Я была просто счастлива.

— Я выгляжу так плохо? — парирование вопросом на вопрос спасало от прямого ответа. Я целовала его в губы и была беззастенчиво беспечна.

— Нет, ты будто светишься изнутри. Надо тебя побольше кормить, а то однажды, боюсь, тебя подхватит ветром и унесёт прочь.

Мы прекрасно проводили время. На пеших экскурсиях я очень уставала, но не отказывалась от них.

Курортный городок был тихим, даже несмотря на наплыв туристов, здесь можно было остаться наедине друг с другом, постоять на пешеходном мосту через маленькую речку, пройтись по узким улочкам и задержаться в тени высоких зданий, прижимаясь друг к другу и шепча милые глупости.

Мы остановились в гостинице, Михаил хотел, чтобы я прошла восстановительные процедуры в одном из санаториев, взялся даже уладить дела с липовой санаторно-курортной картой, но я отказалась.

— Здесь целебный воздух и воду можно попить. Не хочу ничего больше! — категорично заявила я, и спустя пару дней он успокоился.

Всё, что было связано, хоть в малейшей степени, с врачами и больницами, вызывало во мне дикий ужас. Я ещё успею с лихвой хлебнуть всего этого, отец, несмотря на мои просьбы повременить с лечением, был настроен решительно.

Мне еле удалось уговорить его подождать ту неделю, которую я выпросила у судьбы на эту поездку. Я обещала ему, что потом сяду в самолёт и ближайшим рейсом вылечу в Москву.

И больше никогда не вернусь к мужу. Даже если удастся добиться ремиссии.

Я легко дала это обещание, потому что не верила, что удастся. И не хотела верить.

Зачем мне такая жизнь: встречать каждый день со страхом, проходить унизительные и болезненные процедуры, если итог всё равно один?

Ещё когда была жива мама, один из лечащих врачей предупредил меня, чтобы я тщательно обследовалась каждый год. Мол, наследственное заболевание, если есть хоть малейшая склонность к нему, лечатся гораздо хуже, чем одиночные случаи.

Это была моя лебединая песня. Моё последнее лето вместе с ним. С тем, ради кого я с радостью забыла о своих проблемах и позволила себе быть счастливой без оглядки на завтра.

Но завтра наступило быстрее, чем я ожидала.

У меня был расписан каждый день нашего отпуска, я хотела объять необъятное, не упустить ни единого часа, быть настолько близкой с Михаилом, насколько это было возможным.

Мне хотелось, чтобы он запомнил меня здоровой, любящей, страстной. Живой.

Но однажды, на исходе четвёртого дня он куда-то вышел, сказав, что зайдёт в лавку при гостинице за каким-то сюрпризом для меня, а когда через два часа вернулся, по одному его взгляду я поняла, что всё кончено.

Время, отпущенное на беззаботную жизнь, истекло.

— Почему ты мне ничего не сказала? — начал он таким тоном, что я вжала голову в плечи.

Мне хотелось плакать, но глаза были сухими, а руки дрожали всё сильнее, в висках заколотились молоточки, выстукивающие лишь одно слово: «Поздно».

— Почему ты мне ничего не сказала?

Он повторял это снова и снова. Наверное, скакал пару раз, но у меня кружилась голова, а перед глазами мелькало его рассерженное лицо.

Тонкая линия рта, вертикальная морщинка на переносице, которую я так любила разглаживать указательным пальцем, говоря при этом милые глупости. Тогда он улыбался, но сейчас это не подействует.

— О чём?

Я почувствовала, что задыхаюсь и села на постель. Всё закончилось вот так, пошло и некрасиво.

Наверное, отец позвонил ему и обвинил в моей болезни. Он любил искать виноватых, так становилось легче.

— Ты знаешь, о чём! Собирайся, завтра с утра мы уезжаем в Прагу. Я уже позвонил и договорился о твоей госпитализации в госпиталь.

Он ходил по комнате, открыл сейф, пересчитал деньги, проверил паспорта. В его движениях я заметила несвойственную Михаилу нервозность. Они были резкими, отточенными, но какими-то избыточными.

— Я не хочу ложиться в больницу, — тихо сказала я. Кажется, на моих глазах выступили слёзы.

— Не хочешь, но ляжешь.

Он сердился, негодовал, чувствовал себя обманутым. Я прекрасно понимала, как выглядит моё молчание со стороны.

— Ты думаешь только о себе, Марго. Принимаешь решения за нас обоих. Моё мнение вообще не берётся тобой в расчёт? Привычка повелевать, смотреть на всех, как на холопов?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Наконец, он взглянул мне в лицо. Подошёл близко, заставил встать и подвёл к окну.

— Посмотри, мы здесь, вместе. А ты решила всё порушить? Это из-за твоей мамы?

— Нет, — я шмыгала носом и почти ничего не видела из-за слёз. — Я не хочу, чтобы ты видел, чтобы ты запомнил меня больной. Вечно усталой, с вымученной улыбкой, как заведённая кукла повторяющую, что всё будет хорошо. Она сама в это не верила. Я видела! Все видели, что она умирает.

— Мы справимся, — только и говорил он, то гладя меня по волосам, лицу, шее, то прижимая к себе и громко возмущаясь моим поведением.

Я выслушала, что я жестокая, глупая, самовлюблённая принцесска, которая только и думает, как лучше будет для неё. И для её драгоценного отца. Что я так и не приняла Мишу, как мужа, а всё время считала его безропотным рыцарем.

Я тоже многое наговорила в тот вечер. Например, что не могу видеть любимого таким, усталым, потерянным, словно у него выбили почву из-под ног, и теперь он вынужден цепляться за клочок травы, растущий на краю пропасти.

Я говорила о том, что всё равно ничего не выиграть. Мы проиграем, так стоит ли играть?!

О том, что со временем он увидит во мне только больную, мучащую себя и других женщину.

— Мой отец был стойким, но в конце и он сдался. Устал. Мы все устали и ждали её конца, как бы ужасно это ни звучало. А она ждала его больше всех, потому что мучилась вдвойне!

И я не хотела повторения такой судьбы для себя.

— Я не твой отец, Марго.

— Дело не в моём отце, а в том, что он запомнил мою мать вечно страдалицей, а не цветущей красивой женщиной, какой она когда-то была. Я хочу остаться для тебя сегодняшней. Понимаешь?

Мы стояли так близко друг к другу, что видели отражение в глазах партнёра. Я верила Михаилу, он был для меня всем.

И понимала, что болезнь навсегда разделит нас. Неважно, сейчас или через год.

— Решено, — наконец, сказал он, почти отталкивая меня. — Ты ляжешь в клинику. Здесь, в Чехии, не в России. Если надо, проконсультируемся в Германии. Но я тебя никуда не отпущу.

Марго.

— Ты не понимаешь, нам надо уехать! Я всё устрою, в Израиле нас уже ждут и готовы немедленно приступить к лечению, — отец твердил всё одно и то же уже на протяжении недели.

Я же всё время говорила, что поступлю так, как сказал Михаил.

— Ты цепляешься за него, Марго. Пойми, лучше расстаться так, чем когда он будет тебя только жалеть! — сказал в сердцах отец, схватил вещи и документы и направился к выходу.

Этот разговор происходил между нами в моём доме. Назавтра была назначена госпитализация в Пражский госпиталь, с чем категорически был не согласен мой отец.

—Мама лечилась в Германии, — мягко напомнила ему я. — И в Израиле. Ничего не помогло

— А здесь, значит, поможет? — спросила он, обернувшись на пороге.

Я не могла не заметить, что у отца прибавилось морщин, что он выглядит усталым и опустошённым, будто вся его кипучая энергия вдруг ушла в землю, а то, что осталось, бурлило и искало выход, выливающийся в раздражение. И в первую очередь оно было направлено на меня.

— Думай до завтра. Я улетаю в два часа по местному времени. Жду звонка.

Больше он не сказал ни слова. А я после ухода отца опустилась на диван и долго сидела, уставившись в одну точку. В чём-то отец был прав.

Я уже не восстановлюсь, плохое самочувствие было со мной всё время, я заставляла себя вставать с постели по утрам. Меня тошнило, иногда рвало, а внизу живота поселилась тяжесть, будто кто-то сидел внутри и давил вниз.

Она сидела. Болезнь.

С работы я ушла, не объясняя причины ухода. Поговорила с Михаилом о том, что не надо ждать и надеяться на чудо. Он напирал на тот факт, что причина моих недомоганий может оказаться вполне пустяковой.

— Ага, конечно! Просто так меня пару месяцев морозит и периодически течёт кровь!

Меня раздражал этот псевдооптимизм. Возможно, кому-то так легче жить, но не мне.

Когда-то я рассуждала точно так же, каждый светлый день принимала за предвестник улучшения, ремиссии, но болезнь мамы только наступала. А потом убила её, так и не расставшуюся с надеждой.

Вечером Михаил заказал из ресторана шикарный ужин и бутылку дорогого вина. Еда, один её вид, вызывала у меня только тошноту. Совсем как у мамы в пору прохождения ею химиотерапии.

Запахи стали острее, от недомогания помогало только вино. Я потягивала его из тонконогого бокала, улыбалась шуткам Михаила и его планам.

По обоюдному согласию мы решили не говорить сегодня о больнице. Завтра он отвезёт меня, и как станет что-то известно, я дам весточку. Позвоню.

Про себя я давно решила, что стоит мне услышать диагноз, я соглашусь на операцию, но и только. Не на лучи, не на химию не подпишусь. Мучений свыше крыши, пользы — с гулькин нос.

Я не хотела умирать медленно. И мучить всех вокруг.

Себя мучить.

С этой мыслью я и проснулась поутру. После того как я приняла душ, мне стало легче. Как человеку, заранее смирившемуся с любым исходом сегодняшнего дня.

Конец лета выдался тёплым и солнечным. И мне хотелось верить, смотря в окно авто, что сегодня я не услышу плохих новостей.

— Не надо меня ждать. Пожалуйста! — попросила я Михаила, когда он заикнулся, что проводит меня до палаты. — Я здесь сама. Иди, тебе надо на работу.

— Только сразу звони.

— Позвоню, — кивнула я и даже улыбнулась, позволила себя поцеловать в губы.

Ответила на поцелуй, вложила в него всю любовь и нежность. Всю непокорность судьбе и надежду.

— Не сдавайся, обещаешь? — прошептал он, гладя меня по щеке.

— Ничего обещать не хочу, — ответила я, закусив нижнюю губу, и с горечью подметила вертикальную морщинку возле угла его губ.

Дальнейшие часы заставили меня нервничать сильнее, чем все события последних недель.

Я ходила по палате, оборачивалась на каждый шорох за дверью. Ничего не происходило. Все анализы взяли с утра, после их получения меня должен был осмотреть врач, но время тянулось ужасающе медленно.

Наконец в палату вкатили аппарат УЗИ. Настал момент истины. Тот самый, который я всеми силами отдаляла. Сейчас мне скажут вердикт, и я больше не смогу тешить себя иллюзией, что ошибаюсь.

— Почему меня не осмотрел гинеколог? — спросила я у персонала, на что седовласый врач, поправив очки на носу, ответил:

— Сначала мы хотели посмотреть результаты анализов, чтобы соотнести их с тем диагнозом, который был поставлен вам при выписке. Той, что вы нам предоставили.

Я кивнула и сглотнула вязкую слюну. Ком в горле причинял ощутимый дискомфорт, но я старалась держаться. Ради себя.

Потом ради близких.

Я обещала себе быть сильной, но сейчас грозила безутешно разрыдаться.

— Как давно у вас наблюдаются нерегулярные кровомазания? В анкете написано, что пару месяцев. А точнее можете вспомнить?

Тем временем медицинская сестра намазала мне живот гелем, и я вздрогнула от прикосновения головки аппарата к голому животу.

Сосредоточиться в последнее время стало сложнее, я трактовала этот симптом как подтверждение страшного диагноза. Отупела настолько, что почти не могла сконцентрироваться на работе.

— Недель пять, может, шесть. Не помню точно.

Аппарат всё возил по животу, доктор смотрел на монитор, вглядывался, морщил лоб, поправлял очки и молчал.

— А когда была последняя менструация?

Мне захотелось закричать, чтобы они перестали спрашивать одни и те же вопросы по кругу. Я уже говорила сестре в приёмном покое, что девять недель назад всё было как обычно. А потом я начала кровить нерегулярно.

— Раз в две недели у меня были кровомазания. То алые, то коричневые. Могли продолжаться три дня или неделю. Потом снова всё становилось хорошо, на какое-то время. Последние недели я чувствовала себя особенно неважно.

Врач кивнул и снова принялся разглядывать что-то на мониторе. Мне начинало казаться, что он просто не знает, как трактовать то, что там видит!

— Так, анализы ваши почти в норме, если не считать анемии средней степени тяжести, но это мы скорректируем, — сказал он наконец и убрал датчик. — Скоро я осмотрю вас на кресле.

— Вы так ничего и не скажете? Хотя бы свои подозрения? — я приподнялась на локтях и посмотрела мужчине в глаза.

Мне надоели эти недомолвки. Если бы я их хотела, то предпочла бы и вовсе не обследоваться!

— Это опухоль, да? Я кровлю из-за рака? Вы предложите выскабливание?

Вопросы сыпались один за одним. Я была достаточно осведомлена о том, как это бывает. Сейчас мне скажут, что надо подтвердить диагноз, а лишь потом говорить о нём с полной уверенностью.

Врач молча посмотрел на меня, потом вернулся на место, включил монитор снова и поставил датчик на мой ещё влажный от геля живот.

— Если это и опухоль, то она явно живая, — произнёс он наконец и включил какую-то кнопку. Я запомнила, что она была ярко-красного цвета. — У неё есть сердцебиение.