Хотели принца? Нате - получите, распишитесь!

16

Очнулась я от того что затекло все мое тело. Его жутко ломило. И эта боль привела меня в чувство. Я пытаюсь поднять голову. Перед глазами все плывет, в ушах словно пробки. Со стоном я все ж села. Голова сразу отреагировала болью в висках и я сжимаю голову руками. Боль пульсирует и понемногу уходит. Мокрый нос тыкается мне в лицо. Я моргаю и фокусирую взгляд на морде пепельного окраса, что уставилась на меня зелено голубыми глазами. Слышится мурлыканье.

— О, Лимиус, малыш, прости меня, я не хотела, — и Я обнимаю пепельно-мерцающего котенка.

Он забирается ко мне на колени, вернее он пытался выбраться из рюкзака, что висит одной лямкой у меня на руке. А Лимиус задней лапой запутался в нем. Я освобождаю его лапку и сажу его на колени. Встать не пытаюсь, потому что еще немного кружиться голова. И поэтому просто пытаюсь оглядеться,

где же мы оказались. Птеродактиля рядом нет и вдали не видно. Везде, куда не кинешь взгляд — все однообразное какое-то — багровое…

"Проклятые земли"! — с ужасом вспоминаю я слова наставника.

"Как же нас сюда занесло? Такая даль! Дядя! Это дядя нас сюда занес", — запоздало мелькает догадка. "Боже, что теперь будет с Эвеном?! И как нам к нему добраться? Но и оставаться в этих проклятых землях думаю не стоит".

Я не знаю почему, но я была уверена в этом. Может виной жуткая тишина кругом. Ни шорохов, ни свиста ветра — ничего.

— Нам надо к людям! Надо к людям!

— Надо, так надо, — раздается скрипучий голос почти над моим ухом.

Я прям подпрыгиваю. Прижимаю Лимиуса к груди и поворачиваю голову.

— Ты? — удивляюсь.

— Я! — довольно отвечает уже знакомый мне троль-гном, который на самом деле оказывается — был гоблином.

— Надо — плати! — и он тянет лапу ко мне.

— Да нету у ме… — я недоговорила, так как вспоминаю что в кармане рюкзачка есть пара трилистников.

Достаю, почти что гербарий, и протягиваю на ладошке гоблину один сушеный трилистник.

— Че? Сушеный?

— Ну извини! Не хочешь, как хочешь. У меня другого нет, — и я собираюсь убрать обратно.

— Ладно давай. Только к людям не доставлю тогда, просто дорогу укажу — сама дотопаешь, — выдал он.

"Ну хоть что-то, думаю".

А он тем временем берет листочек и… И ничего не происходит. Прошлый раз его так знатненько перетряхнуло помниться. А теперь видать лист свойство потерял засохнув. Гоблин сует его в рот пробуя на зуб.

— Не, не годится, — выдает в итоге он.

— Возвращай, — говорю.

— Не! — и этот троль-гоблин вообще его сожрал.

— Да чтоб ты подавился им, ирод! — вскрикнула я от обиды, что и лист сожрал и дорогу теперь явно, не покажет.

И Этот гоблин смотрю так глазки закатывает, краснеет, сереет, свистит, хрипит…

— Э-э… Э, ты чего? — я поднимаюсь, и откуда силы взялись только.

— Погоди. Сейчас по спине постучу, а то и правда подавишься, — и я хлопаю его по спине.

От прикосновения моего его словно током долбануло!. Причем не слабо так. Ибо он отлетел на метр вперед и попал меж толстой веткой и стволом багрового дерева. Листья и ствол которого были словно покрыты бордовым воском. И вот гоблин меж веткой и стволом и застрял. И в таком положении дергает лапами и хрипит. Я перехватываю Лимиуса одной рукой поудобнее и подхожу к гоблину.

— Ты че, так и копыта откинуть не долго. Выплюнь давай. — И стучу по его спине.

А по нему словно опять разряд тока проходит. Он вываливается из развилины и плюхается на пятую точку, зажав рот лапами. И замирает.

— Ты живой? Эй? Ты…

— Ик, — говорит гоблин и отнимет от своего рта лапы. А в лапах трилистник…

— Живой значит, — делаю я вывод.

— И где ты у меня копыта увидела? — спрашивает.

— Какие копыта? А — это! Это просто поговорка такая. Смысл в том что умереть можно. Животные протягивают копыта, когда умирают. А люди ноги.

Поэтому иногда говорят, что или ноги протянуть можно или копыта отбросить. Смысл тот же.

— А, то есть ты меня сейчас с животным сравнила?!

— Ну ты же не человек! — нашлась я.

— Э… Ну да… Гоблин я, — и он уставился на лист в своей лапе. — О, а сила у тебя знатная все ж.

— Да я по тебе тихонько и стукнула то! — возмущаюсь я.

— Да я не про это, — и он демонстрирует мне трилистник… свежий, как будто только что сорванный.

— Э-это как? — хлопаю глазами.

Лимиус на моих руках издав: "Мяв", замурлыкал.

— Твои проделки? — мысленно обращаюсь к Лимиусу.

И слышу ответ: "Мур-мяв".

— Эт не я! — сразу выпалила в голос.

— А кто? Я что ли? Или твой блохастик?

— Сам ты блохастик! — обиделась я. Это мой… — Я задумалась на секунду.

— Это быстрее мой братик, — и сама улыбаюсь сказанному.

— Ага! Родной! — хмыкает гоблин.

— Слушай, ты мне дорогу покажешь или нет. Не уютно мне здесь. Мне бы к людям лучше, — говорю жалобно.

— Даришь?

— Дарю.

— Нате вам. Получите. Распишитесь, — и пропал.

А на багровом мху лист появился.

— Ну, и чего? Я расписываться не умею как у них тут. А, была не была, — и я прижимаю палец к листу. И сразу от моего пальца по листу побежали светлые светящиеся полосочки, закорючки!

— О, сработало!

И не успела я только сказать, как все померкло перед глазами. Я сильнее прижала к себе Лимиуса. И вот уже я сижу на обычной лесной дороге.

— Э-э… Так просто?

Я поднимаюсь, оглядываюсь. Вдалеке видна деревенька.

"Надеюсь гоблин не обманул и там действительно живут люди".

Перевожу взгляд на Лимиуса.

— А вот тебя… одеть бы или завернуть наверное надо.

И я стаскиваю с себя одну из юбок, благо их на мне много.

"Ладно, хоть корсет не напялила", — с улыбкой думаю я, заворачивая мелкого в юбку.

Одела свой рюкзачок за плечи и пошла по дороге к деревеньке. А мелкий, смотрю, и уснул. Так с Лимиусо на руках, завернутым как маленький ребенок, я и подошла к деревне. Но входить сразу не вошла. Видно памятуя о прошлой, когда с Эвеном в рюкзаке вышла к заброшенной деревне. А тут смотрю деревня явно жилая. Вот люди ходят, дети бегают. Вхожу в деревню и иду вдоль домов. Домики низенькие, все одноэтажные. А в центре деревеньки родник из-под земли бьет. Вокруг выложен обычными серыми камнями. Кто-то с ведром стоит, воду набирает. Подхожу ближе. Это женщина. В длинном платье, жилете каком то мохнатом и что-то типа шали или платка накинуто на голову.

— Здравствуйте, — поздоровалась я.

Она на меня уставилась, глаза округлили и ведро выронила.

"Не понимает что ли? И что мне делать? Как тогда с ней объясняться-то"?

Я стою, губу закусила, не знаю что и делать дальше. А женщина пришла в себя: " О, великие!"

— Кто? — машинально переспросила я.

— Ведьма! — выкрикнула она мне.

— Кто? — оторопела я. — Я что ли?

— Ну не я же! — удивляется она.

— Нет, — говорю.

— Как нет? — снова удивляется она.

— Э-э… А должна быть? — спрашиваю я осторожно.

— Да! Нам ведьму обещали!

— Кто? — удивляюсь уже я.

— Кто, кто? Гоблин, — отвечает мне она. — И хватит уже постоянно спрашивать "кто".

— Вот гад! — бросаю я.

— Кто? — теперь уже женщина смотрит на меня удивленно.

— Да гоблин ваш, — отвечаю. — Кто ж еще.

— Он не наш. Он сам по себе. Если его подарками задабривать он даже и ничего, помочь может.

— Ну и как? — интересуюсь. — Помог? Можешь не отвечать. Судя по тому, что он вам меня вместо ведьмы прислал, так очень сильно помог, — съязвила я.

Она видимо не поняла моего тона.

— Так что же мы стоим то! — вдруг радостно вскрикнула она. — Меня Жива кличут. А как тебя величать?

— Эля… Живова. Можно просто Эля.

— А ты от куда?

— Лимкины владения…

— Никогда не слышала о таких.

— А об империи Аррилусов? — спрашиваю. — Слышали?

— Нее… А это где?

— Далеко от сюда.

— Ладно пойдем. И мне тебя надо потом людям представить.

И она забыв про ведро засеменила по дорожке. Я пошла за ней.

— Так значит, жить пока будешь у меня. А там как дом новый построим — тебя, переселим. Хотя, — она коситься на завернутого в моих руках мелкого. — С дитем-то тебе трудновато одной будет. Но ты не переживай, найдем кто с твоим ребёночком нянькаться будет.

— Да он не мой. Вернее мой, но не ребенок он мне. Брат он мне.

— Ага-ага я так и поверила. Брат он твой.

— Вы мне не верите? — возмущаюсь я.

— С проклятого места вышла и с ребенком который весь волосатый! Но это дело твое. Хочешь ты такого ребенка воспитывать — воспитывай, мы поможем завсегда. Ты только нам помогай.

— Как? — удивляюсь. — Я колдовать не умею.

— Еще чего выдумала, колдовать! И слово-то какое нашла? — женщина аж остановилась. — Ты это, брось. Ты это, лечить нас должна!

— Чего? — не поверила я своим ушам.

— Лечить! — сказала и пошла дальше к небольшому низенькому заборчику из палок, что окружал небольшой домик.

— Арыся! — заголосила. — Поди сюда!

Из дома выбежала девочка лет пятнадцати наверное, в длинном платье и ребенком на руках.

— Вот Арыся и будет тебе с малым помогать.

— Так у нее ж свой есть, — тяну я.

— И не один! — подтверждает Арыся. — Я старшая вот и нянчусь с младшими. Одним больше — одним меньше.

— А…

— Да что вы встали-то, проходите, — и она унеслась в дом.

Мы прошли за ней. В доме все было, как и должно быть в деревенском доме… прошлого века.

"Да, Эля, из крайности в крайность"! — думаю я. — "Хотя выбора-то у тебя нет".

Дом вроде выглядел маленьким, но комнат в нем оказывается много. Дверей нет. Просто завешены шкурами проемы. Окна закрываются ставнями изнутри. Как и входная дверь. Из небольших сеней ведут сразу несколько проемов завешенными шкурами. Мы входим в один из них.

В большой комнате стоит… камин в углу у стены, а в центре большой круглый стол и по стенам куча лавочек. Четверо детишек бегают вокруг стола. Меня же проводят в маленькую комнату где стоит простая деревянная кровать и рядом стоит деревянная люлька. Какой-то кособокий табурет и… И все.

— Сейчас я вещи свои заберу, — Арыся отрыла сундук в углу комнаты, который я сразу-то и не заметила. Выудила из него какое-то тряпье и ушла, оставив меня одну.

— Ну вот, Лимиус — это теперь будет наш с тобою дом. И так же шкура на входе вместо двери. Ничего не напоминает? — спросила я у сонного малыша.

Тот только заворочался на моих руках, но не проснулся. А я стою и думаю: "А чем же мне его вообще кормить-то? Я ведь и не знаю что они едят. Лимкины-то".

— Да вы садитесь, — вбегает снова Арыся. — Че стоять-то. Небось устали с дороги. А малыша перезаворачивать надо?

— Перезаворачивать? — удивляюсь.

— Ну да, или он еще сухой?

"А, вот теперь понимаю что это ее перезаворачивать как наше перепеленать".

— Да вроде сухой еще.

— Ну все равно вот оставлю. А то у них это самое быстро бывает мокро-то, — и уходит оставив на краю кровати пеленки.

Возвращается с миской молока и краюхой хлеба. Принюхиваюсь к молоку — точно ванилью пахнет. Помню мне тогда Жозефф приносил кринку с молоком, тоже ванилью пахло, а вкус молочный с ноткой я тогда не поняла чего. Делаю глоток — точно вкус молочный с ноткой какой-то — блин, так топленого

молока! А вкус у хлеба как у гречневых булочек, что я раньше очень любила. Так, ладно, сама поела надо бы и Лимиуса покормить. Высовываюсь из-за шкуры.

— А… — забыла как девочку-то звать!

"Вот блин".

Вхожу в большую комнату.

— Арыся я, — подбегает та, уже с другим ребенком.

— Арыся, — начала я. — А ты можешь…

— Покормить вашего, — весело смеется она. — Конечно. Вы только моего подержите.

И пихает мне малыша. Годика два с небольшим наверное. Тот тянет ко мне руки и накручивает на кулачек мои волосы.

— Э-э… Не надо так, — говорю. — Тете будет больно. Да и тебе пальчики порежет.

Малыш замер, уставился на меня зелеными глазами и выдал: "Ма."

— О! — Арыся удивляется. — Надо же, заговорил. А мы уж думали немым вырастет.

— Почему это? — спрашиваю.

— Так… — она повертела у носа Лимиуса деревянной ложкой с молоком. — Не говорил же совсем. Все уж давно в его возрасте говорят вовсю, а он молчит.

— То что все говорят — это не показатель. Каждый ребенок развивается индивидуально. Для кого-то норма говорить начать в год. А для кого-то — и в три.

— Че? — она перестала вертеть ложкой и уставилась на меня.

А Лимиус тем временем открыв глаза ухватился за ложку и сунул ее в рот. Арыся ложку отымать — а он не дает, вцепился и пыхтит.

— Лимиус, малыш, ну ты чего, — я подхожу и сажусь рядом на лавку.

Малыша сажаю на коленки.

— Отдай ложку. Арыся тебе еще даст.

Лимиус смотрит на меня, на малыша, на Арысю. Потом бросает ложку и шипит.

— Ой! — Арыся отодвигается от него. — Это он чегой-то?

— Меняемся, — говорю я ей, протягивая малыша.

— А… Ага.

И мы меняемся. Теперь Лимиус сидит у меня. И все — глазки прикрыл, мурлыкает.

— А кто его папа? — вдруг спрашивает Арыся.

— А фиг его знает, — Ляпнуля я.

— Ну, в том смысле, что я не знаю его отца, — исправилась.

— Как так? Не знаешь? — удивилась девочка.

— Ну так. Если б это был мой ребенок, я бы конечно знала. А так, извините, не знакома ни с ним, ни с его мамой.

— Так это не твой?! — еще больше удивилась она.

— А что, разве не заметно? Мы совсем разные. Он мой, скажем так, названный братик. Но, люблю я его как родного. И вообще, он такой милый.

— Мяв! — выдал Лимиус.

— А он че? Понимает? — дивится девчушка.

— А то! Конечно! Вот подрастет немного и тоже говорить будет. Правда малыш?

— Мяв, — опять отвечает Лимиус.

— Ну то что он серый, а ты красная — не есть что вы разные, — выдала Арыся.

— В смысле? — теперь уже я удивляюсь.

— Ну… Мне не объяснить… Просто вы как одно целое что ли…

— Так мы с ним — одна семья! — улыбаюсь я.

Арыся встает, подхватив под мышку малыша. Миску с молоком двигает мне.

— Нате, — протягивает деревянную ложку.

— Покормите сами, — и уходит.

— Ну давай малыш, открывай ротик, — говорю я зачерпывая в ложку молока.

И Лимиус послушно открывает рот.

— Вот умничка.

Не успели мы опустошить миску, как Жива вошла в комнату. И не одна.

— Вот, — говорит указывая на меня — Ведьма!

Я чуть с лавки не кувыркнулась от ее заявления.

Три бабы и два мужика заулыбались, смотрю.

— И правда ведьма! — выдала одна из них. — Вон волосы красные.

— Да, — подтверждает другая. — Точно. Таких у людей не бывает.

У меня челюсть медленно падает в низ.

"Да у меня волосы-то давно уж смылись, когда красилась-то последний раз. Да и отросло уж все давно. Хотя"…

Я перевожу взгляд на ту прядку своих волос, что малыш накручивал себе на кулачек.

"Блин, а она и правда до сих пор ведь яркая, странно. Вот что значит отсутствие нормального зеркала. Когда я себя вообще видела в обычном зеркале последний-то раз? В их темных зеркалах, когда я себя видела, я на свой цвет волос почему-то внимания никогда не обращала. Поэтому и была удивлена столь ярким оттенком своих волос. И оттенок-то какой-то, как мой кулон — рубиновый. Вдвойне странно. По идее он должен быть розового оттенка и бледненького совсем. Краска хоть и яркая, но быстро смывается. А тут"!

Пока я разглядывала свои волосы народ уже ушел. А Жива подсела ко мне.

— Ну как? Значит оживешь у нас!

— Т-так у меня выбора-то нет, — тяну я.

— Как так нет. Вона сколько пришло желающих чтоб ты у них жила. А ты ни кому не ответила. Стало быть у меня остаешься!

— А… — а я и не слушала ничего.

"Ушла, называется в свои мысли. Да, Эля, внимательнее надо быть. У тебя теперь малыш! Ты и за него теперь в ответе", — одернула я себя.

— Вы ведь не против? — спрашиваю.

— Что ты! Конечно нет! А малышу спать надо, — указывает она на свернувшегося в клубочек у меня на коленях Лимиуса.

— Да. Наверное.

Мы проходим в комнатку, что мне отвели. Я укладываю Лимиуса в люльку и прикрываю теплым покрывальцем.

— Странный он у тебя, — говорит вдруг Жива.

— Почему?

— И на человека не похож и на зверя тоже.

— Так такой уж он уродился. Видно разновидность такая. Разумного существа.

— Кого? — удивляется Жива.

— Не заморачивайся, — короче он просто такой, какой есть. Коточеловек одним словом.

— Э-э. Мы таких ни когда не встречали.

— И не встретите, — говорю, вспоминая его слова. — Он один остался из своего вида.

Утром я проснулась от того, что кто-то тыкался влажным носом мне в щеку. Открываю глаза — Лимиус сидит у моей подушки.

— Малыш, то чего? Ты вообще как тут оказался? Ты сам выбрался из люльки и ко мне залез?

— Мяв, — был мне ответ.

— Так малыш. Я понимаю, что в тебе и от кота что, то есть, но и от человека тоже. Поэтому нам надо учится говорить, а не мяукать.

— Так он еще маленький же! — раздалось от входа.

Лимиус ухватил меня за шею лапками-ручками и прижался ко мне.

— Арыся! Ты чего его пугаешь-то? Нельзя же так людей пугать.

А сама думаю: "Как хорошо, что не сказала в слух, что помню — ты же говорил".

— Ой. Не думала, что напугаю. Думала раз разговариваете — значит встали уже.

— Ну, мелкий меня разбудил, — призналась я.

— Ну вот и ладненько. Я своих уже накормила. Вы сами кормить будете или может я?

— Да у тебя и так забот хватает.

— Так мне же в радость!

— Ну давай, попробуй, покорми.

— Че тут пробовать! Вон уши уже навострил. Точно есть хочет, — она подхватила его с кровати.

— Пошли, малыш.

Я встала, прибрала кровать и вышла в большую комнату. Арыся кормила Лимиуса, а вокруг уже бегали, ползали накормленные детки.

— И как ты с ними управляешься одна-то? — удивляюсь.

— А че? Я привычная. К тому же они мне и помогают иногда. Вот им в радость яйца поискать в сарае. А я тем временем всех напою, накормлю.

— Так может я чем помогу? — спрашиваю.

— Так вам то вроде как не положено, по хозяйству-то. Если только помощь какая нужна в лечении…

— Должна же я как то и в другом быть полезной. К тому же, я же не местная. Мне нужно с вашей жизнью познакомиться поближе. Что и как тут у вас, — говорю.

— Ну, вроде вы правы, — она отпускает Лимиуса на пол и он смешно ковыляет ко мне на задних лапках

— Ой, он как мы ходить может? — удивляется Арыся.

— А как же! Он же почти человек, — отвечаю я ей.

— Тогда идемте все вместе, — встает Арыся.

И мы выходим из дома и идем в сарай, что примостился у задней стены дома. На встречу нам выбегает… Детеныш дракона!

— Ой! Летун! — вырвалось у меня.

— Кто? — вскидывает брови Арыся.

— Ну, у нас их так называли, — показываю на смешно бегающего дракончика.

"Надо же, у нас! Уже мир Эвена своим считаю", — мысленно улыбаюсь таким своим мыслям.

— А, этот, — Арыся машет на него рукой. — Вот бестолковая скотина! Яиц совсем не несет, только жрет.

— Э… А вы их яйца… кушаете? — осторожно спрашиваю я.

— Так, а чьи еще? — удивляется Арыся. — Больше никто яйца и не несет. Только эти птицы и несут.

— Птицы? А это птицы? — спрашиваю и удивляюсь уже я.

— А кто еще? Они ж с крыльями! Больше ни у кого крыльев нет.

— И они что, летают?

— Кто?

— Ну ты же Арыся говоришь они с крыльями! А раз с крыльями — значит летать должны, — отвечаю я.

— Да? А не яйца нести? — удивленно вскидывает брови Арыся.

— ??

Мы тем временем зашли в сарай. В небольших гнездах сидели штук десять подросших драконят. На яйцах, мелькает догадка. Детишки привычно стали их стаскивать с гнезд и искать там яйца. А так как эти куры-драконы свои гнезда покидать отказывались, то детишки стало быть будут заняты некоторое время. Лимиус с интересом наблюдал, но сам участия в детских забавах не принимал. А мы тем временем принесли чистой воды и насыпали какой-то каши что ли, этим драконам. Мне так их птицами язык не поворачивается назвать. Надо ж додуматься, драконов как кур использовать! А вот они ж по идее вырастаю огромные. И хищники они.

— Арыся, — спрашиваю. — А они до какого размера у вас вырастают?

— А, так это, чуть побольше станут и сварим их уже…

— Э-э… А это не детеныши разве?

— Не, раз яйца несут — уже нет.

"Да странные у них драконы. Видно все наоборот здесь. Люди едят драконов. И какие-то они мелкие, драконы — в смысле".

— А если не несут — детеныши. Стало быть тот, что во дворе бегает — детеныш, — размышляю в слух я.

— Да нет. Взрослая уже должна быть. Только все ее сородичи, что с ней вылупились уже второе яйцо откладывают. А она — ни одного еще. Наверное сварим ее завтра.

— А может это мальчик. Мальчики ведь яйца не откладывают. Только девочки, — выдала я версию.

— Разве? Я думала это только у людей так. А у птиц — они все одинаковые.

— Нет. У любого вида всегда есть женская и мужская особь, — говорю я.

— А?

— Иначе бы они плодиться перестали. Так понятнее?

— Да не, из яиц новые вылупляются! Старые яйца высидят — новые вылупятся. Старых мы едим, пока молодые яйца несут. Потом они стали старыми и высидели новых. Так и есть всегда.

— А может того, что во дворе, оставить. Пусть растет. Детям вместо домашней зверушки, — мне стало жалко драконенка.

— Не, в дом точно не разрешат.

— Да в дом-то и не надо. Пусть в сарае растет. Просто не надо его в суп. Пожалуйста, — попросила я.

— Надо мамы спросить.

— О чем меня спросить? — появилась словно неоткуда Жива.

— Да вот ту птицу, что во дворе бегает, просят оставить как есть, — тут же отозвалась Арыся.

— Да… Эляживова, просто Эля, — улыбается Жива. — Вот не зря тебя Живова кличут! В живых оставила! А ведь сварили б ее.

— Его, — машинально поправила я.

— А?

— Ну, это мальчик! Потому он и яйца не откладывает, — поясняю я.

— А че у птиц так может быть? — в свою очередь удивляется Жива.

— Может! — подтверждаю.

— Ладно девы, я че пришла-т, пошли по домам.

— В смысле по домам? — я оторопела.

— Ну-у, в прямом. Эля тебя хотят все видеть. И может ты кому уже и помощь окажешь, — и уже обращаясь к Арысе. — А ты за мелкими присмотри. За всеми.

Но Лимиус видно сразу смекнул, что его хотят оставить тут и ухватился за мой подол платья, благо они их тут длинными носят.

— Похоже кто-то не хочет чтоб его оставляли, — я смотрю на Живу. — А можно он с нами?

— Ну… да, пусть идет, — махнула та рукой. — Ты ж его выходила. Вот будет живым доказательством, что ты ведьма!

Я подхватила Лимиуса на руки и мы пошли со двора. Дракончик провожал нас взглядом пока мы пересекали двор, а как вышли за забор — припустился за нами.

— О, смотрите и он туда же! За вами побежал, — Арыся поймала его.

Дети сразу окружили ее и стали тянуть ручки к драконенку.

— Пусть поразвлекутся раз оставили жить ее. Его, — исправилась Арыся и присела, что б ребятишкам было удобнее гладить.

Ребятишки разом загалдели. А мы пошли по дороге к близ стоящему дому. Хозяева нас встретили во дворе, будто только и ждали. Провели в дом. Усадили за стол.

— Нет, спасибо, мы уже завтракали, — вежливо отказалась я.

— Да, не стоит, а то мы так и не обойдем-то за день всех, — подхватила Жива.

— Мы это… — хозяева явно не знали как начать разговор.

— Что у вас случилось? — спрашиваю я.

А сама думаю: "Только б ничего серьезного, а то я не врач все ж".

— Так вот, — женщина подводит ко мне девочку лет так восемь. — Голос у нее…

Девчушка косится на Лимиуса. Тот с интересом ее разглядывает.

— Мав, — и Лимиус обхватил меня за шею, спрятав влажны нос у меня под ухом.

— Так, малыш, не хватал бы ты меня за шею… — я погладила Лимиуса. — Шея, горло…

— Что? — спрашивает мама девочки.

— Так, иди поближе сюда, открой рот. Пошире, малышка, я только твое горлышко посмотрю.

— Да, горло-то красное. Так, ну-ка лимфоузлы, — я трогаю и чувствую, что явно увеличены.

— Холодное пить ничего не давать. Полоскать теплым три, четыре раза в день. Хорошо бы ромашкой… Говорить как можно меньше, больше молчать.

— А ромашка это че?

— Э… Ну цветочки такие маленькие беленькие, серединка желтая, — я растерянно смотрю на людей.

"Блин. Может у них она и не растет вообще. А то вон у Эвена так точно не растет".

Я и вздыхаю вспомнив про него. Женщины тем временем выходят из дома. Не проходит и нескольких минут как они возвращаются неся куст… ромашки! Вырванный с корнем. Я беру в руки. Точно, ромашка.

— Ее надо высушить на солнце и заваривать ложка на стакан, — я возвращаю куст обратно. — Корни только оторвите. Пока сушеной нет можно и свежую. Залейте, цветочки в основном, кипятком и пусть постоит, настоится. И потом теплым полоскайте горло.

— И че, поможет? — спрашивают недоверчиво.

— По крайней мере отек точно должен пройти со временем. И холодного ничего не есть и не пить.

— Спасибо, — и мне протягивают кринку с чем-то.

— Да не… — в нос ударяет запах меда.

Я опускаю взгляд в кринку. Там что-то коричневого цвета очень похожего, кстати, на мед. И запах точно медовый!

— А можно ложку, — прошу я.

Мне протягивают ложку и я зачерпнув коричневое, тягучее — пробую. Точно вкус меда, правда с горчинкой какой-то. Но все ж.

— Так. Иди сюда ближе малышка, — я зову девочку обратно. — Мне нужен платок и… И лист лопух… Или с дерева…

— Жива, — обращаюсь к ней. — Подержи Лимиуса.

Тот нехотя перелезает к Живе на руки. А мне подают платок, в который девчушку целиком завернуть можно.

— Нет, поменьше б надо, — говорю. — На шею, что б повязать можно было.

Мне приносят маленький платок и большой зелено голубой лист не то капусты, не то лопуха. Я разрываю его пополам, намазываю медом и прикладываю к шее девочки. Оборачиваю платком и завязываю.

— Вот. Пусть с компрессом походит пока. И желательно чтоб дома больше находилась и чтоб с детьми шибко не общалась сегодня. А на ночь ложку, — указываю на кринку, — дадите и не запивать. Так чтоб рассасывала.

— Спасибо, — мать девочки растерянно смотрит на меня. — А почему с детьми не общаться-то?

— Что б не заразить и их тоже, — отвечаю.

— Спасибо, — и она снова тянет мне кринку.

— А вот это, — я отодвигаю от себя кринку. — Это лучше вам самим пригодиться, пока не поправитесь.

— Спасибо.

— Да все уже. Пошли мы, — Жива возвращает мне Лимиуса. — Нам еще к Проше надо успеть.

Когда мы выходим из дома я спрашиваю у Живы: " А Проша это кто? Вернее, что у него?"

— А, так у него это, сын ногу отрезал! — обрадовала она.

— Что? — я чуть Лимиуса не уронила. — А я-то как тут помогу? Пришью что ли?! И вообще к нему первому тогда идти надо было!

— Так только вот сообщили, — и она кивает на паренька, что за нами шагает.

"Да, спасибо добрый гоблин! Удавила б гада"! — думаю про себя.

"Только б правда ногу не отрезали".

— Ну… вон ты как из сорной травы отвар велела делать и смаковину вон на шею… А-то не ведьма я! Как раз ведьма и есть! Люди так и не додумаются. Лечиться таким. Значит и тут поможешь.

— Мне бы вашу уверенность, — бормочу я.

— Чего?

— Да так, ничего.

У Проши, слава богу, сын ногу не отрезал. Порез конечно глубокий очень, но кость цела, а мясо срастётся. Сухожилия не повреждены. Так что ничего страшного. Проблема лишь в том, как зашить рану. Анастазия явно тут отсутствует. Шить тоже явно нечем. Хотя можно скобы поставить… Или можно еще, как мне помниться, челюстями муравьев скрепить края раны. Дай бог памяти, как в экстремальных условиях края раны скрепляются… И я объясняю что мне требуется. И мне приносят… И правда типа муравьев каких то, просто тело в два раза длиннее и ног больше.

— О какие большие! — говорю и поворачиваюсь к мальчику. — Потерпи родной.

— Продезинфицировать бы…

— Че? — спрашивают меня.

— Ни че. Челюсти им бы помыть.

— Этим вредителям? Че у нас все жрут?! — удивляется Проша. — Челюсть мыть!

— Им самым говорю, — промывая рану.

— Ложку принесите, — прошу.

— Нате. — Протягивают. — А зачем она тебе?

— Не мне. Малыш рот открой.

Мальчик послушно открыл рот. Я вставила черенок ложки меж зубов.

— Закрывай. И держи зубками крепко-накрепко.

Мальчик кивнул. А у самого глаза от страха округлились.

— Все будет хорошо, — говорю.

— А сейчас слушаем меня. Буду считать — раз, два, три.

— Раз — я соединяю края раны. Два — вы поднесете этого вредителя к разрезу, чтоб он укусил за разрез. Три — отсекаете туловище ножом.

Кладу одну руку ему на колено, соединяя один край разреза и второй соединяю посередине.

— РАЗ, — говорю.

— ДВА.

И никто не двинулся.

— Подносите к разрезу и пусть укусит, — говорю матери ребенка, но она стоит не шевелится.

— Жива, направь челюсть насекомого чтоб он захватил оба края разреза.

Жива тут же отпускает Лимиуса и живо подхватывает этого муравья переростка и приставляет его к краям раны и тот делает кусь. Малец вздрагивает, но не плачет. Я быстро отпускаю его ногу и придерживая голову муравья отрываю тело.

— Ох, — проносится синхронно.

— Следующего! Живо!

Жива берет следующего и мы повторяем проделанное еще раз.

— Ну вот, потерпи малыш, еще третий раз и все.

Третий раз завершен. Малыш смотрит на меня полными глазами слез.

— Ничего, — глажу его по голове. — До свадьбы заживет.

— Э… До чего заживет? — удивленно спрашивает, отец видимо его, Проша.

— До свадьбы!

— Главное теперь не повредить головы этих, — указываю на обезглавленные тельца на полу, — пусть подсохнут. Сами потом отвалятся. А пока ноге полный покой.

— И правда ведьма! — услышала выходя из дома.

Ну что ж, ведьма, так ведьма. Главное, чтоб помогло все то, что я пыталась делать.