Хозяйка замка Ёдо

II

Еще три года, проведенные Тятей в замке Киёсу в компании матушки и сестер, прошли тихо и мирно, не ознаменовались событиями.

Первый день 10-го года Тэнсё[41] принес с собой бурю, гулявшую с самого рассвета по землям Овари и Микавы. О-Ити и три ее дочери отпраздновали Новый год традиционным дзони, опасливо прислушиваясь к реву ветра, сотрясавшего крепостные стены. О-Ити было тридцать шесть лет, Тяте шестнадцать, Охацу четырнадцать, а Когоо двенадцать.

О-Ити пребывала во власти смутного беспокойства. Одна дама из ее свиты сообщила, что видела целый табун боевых коней, согнанных к главным воротам замка. «Не иначе, новая война затевается», – покачала головой О-Ити, и все зашумели, наперебой выдвигая предположения и теряясь в догадках. С кем на этот раз предстоит биться? С кланом Такэда из провинции Каи? Или же Нобунага Ода поведет союзные войска в Хариму?

На ущербе первой луны даже четыре узницы женской половины, живущие замкнуто в своих покоях, стали замечать, что брожение в военной среде усилилось. Прошел месяц, и они узнали, что Нобутада, сын и наследник Нобунаги, был назначен главнокомандующим отцовским войском и выступил в поход на княжество Синано в провинции Каи.

С середины второй луны воинские барабаны уже не смолкали в Киёсу, без устали возвещая об отбытии все новых и новых подразделений. Сборы каждый раз занимали не менее пяти дней, и на это время в замке воцарялись превеликое волнение и суматоха, но стоило воинам ступить за ворота, как вновь восстанавливалось спокойствие, будто угасал огонь в очаге.

Вскоре до замка долетели слухи о том, что клан Такэда разбит на голову, а Кацуёри Такэда и его сын казнены. Следом подоспела весть о победе Хидэёси Хасибы – он взял крепость Камуруяма в провинции Киби.

Новости о триумфальном шествии армии Нобунаги Оды по мятежным землям множились, а О-Ити все мрачнела, особенно это было заметно на фоне всеобщего ликования. Вспоминала ли она былые сражения, печалилась ли о падении замка Одани – кто знает, а Тятя с Охацу и внимания-то не обратили, в каком настроении пребывает мать. Они по-прежнему радовались жизни и столь беззаботно резвились, что однажды О-Ити не выдержала:

– Тятя, что за крики? А ты, Охацу, почему позволяешь себе так неприлично хихикать?

Смех у Тяти и правда был звонкий, оглушительный. Даже если она пыталась сдержаться, веселье все равно прорывалось наружу, извергалось шумным водопадом, а Охацу вторила ей, заливаясь серебряным колокольчиком. Самой тихой из трех сестер была, несомненно, Когоо, которая не смеялась никогда. Эта угрюмая, молчаливая девочка, с извечным удивлением взиравшая на забавы сестриц, единственная среди детей Асаи унаследовала заурядные черты отца, отмеченные хмурым недовольством. Ослепительная красота Тяти и Охацу конечно же затмевала неброскую внешность Когоо.

Однажды летним днем, на рассвете, О-Ити в ночном платье, словно обезумевшая, ворвалась в спальню дочерей и разбудила всех троих. Присев подле их футонов, она шепотом проговорила:

– Не удивляйтесь тому, что я сейчас скажу. Наш господин мертв!

Смысл этих слов дошел до Тяти не сразу.

– Он попал в засаду, устроенную Мицухидэ Акэти, и был принужден совершить самоубийство вчера вечером в Киото.

Теперь Тятя уже не сомневалась: ее дяди, Нобунаги Оды, больше нет. И все же она не понимала, почему мать так потрясена смертью старшего брата, который в общем-то никогда не вызывал у нее теплых чувств. Разумеется, Тятя и сама ощутила некоторое беспокойство – ведь неизвестно, что будет с ними со всеми теперь, когда их покровителя не стало, – однако девочка ни на миг не забывала о том, что этот человек был заклятым врагом Асаи, ведь он убил ее отца, уничтожил ее клан!

– Значит, господин Нобунага мертв? – Тятя не решилась добавить, что это воистину кара небесная, но демонстрировать скорбь она тоже не собиралась и не испытывала ни малейшего душевного трепета. Просто настал момент, которого она долго ждала. Ей подумалось, что Нобунагу, убийцу Асаи, только что постигла та самая участь, своего рода месть судьбы, не пощадившая в свое время и ее родного отца, который разорил клан Кёгоку.

Охацу и Когоо, во все глаза глядевшие на мать, тоже, судя по всему, были потрясены неожиданной вестью.

– Бедный господин! – воскликнула О-Ити и, бросившись на футон, разрыдалась.

Тятя пребывала в недоумении: десять лет назад матушка столь же горько оплакивала смерть своего мужа, как может она теперь так убиваться по его палачу? Неужели причиной всему родственные чувства?

– Придет день, и Мицухидэ Акэти, убийцу господина Нобунаги, тоже настигнет предательский удар. История опять повторится.

– Тятя! Какая стойкость перед лицом судьбы! – О-Ити подняла на дочь заплаканные глаза. В них читался страх.

– Но ведь именно так и бывает, матушка! Господин Нобунага – убийца моего отца!

– Смерть от меча – удел всех воинов, ничего тут не поделаешь. Я всегда буду помнить о том, кто повинен в гибели твоего отца, но и ты не забывай, что лишь благодаря милости господина Нобунаги мне и вам сохранена жизнь и что до сего дня мы пребывали в безопасности на его земле.

Прошедшие годы, судя по всему, смягчили сердце О-Ити, но и Тятя изменилась. Не сдержавшись, она выпалила матери в лицо:

– Так вы, стало быть, из чувства благодарности хлопотали перед своим старшим братом за Такацугу Кёгоку? Или устроили моего кузена на службу из чувства вины?

Девушка и сама не понимала, что заставило ее произнести эти слова. С одной стороны, она сгорала от ненависти к родному дяде, с другой – от лица двоюродного брата бросала обвинение собственному клану Асаи, причинившему столько зла Кёгоку.

На заре в замке Киёсу поднялась суматоха – долетели слухи, что не сегодня завтра войско Акэти пойдет на приступ. Тятя в тот день два раза поднималась на сторожевую башню, вглядывалась в даль – там, на тракте, мчались к неведомой цели всадники, шли куда-то пешие отряды, в каждом – от силы по два десятка ратников. Серое низкое небо над равниной набухало дождем.

Не заставила себя ждать еще одна новость: о смуте вокруг замка Адзути. Молва шумела на все лады, но поручиться за достоверность сведений никто не мог. Говорили, будто войско Мицухидэ Акэти захватило цитадель Нобунаги, жестокие сражения идут в Сэтабаси, столица Киото полыхает огнем и тонет в крови…

Но больше всего Тятю поразил слух о том, что Такацугу присоединился к мятежникам, возглавляемым Мицухидэ Акэти, собрал всех старых вассалов клана Кёгоку и осадил замок Нагахама, резиденцию Хидэёси. И это была единственная новость, в достоверности которой не приходилось сомневаться, поскольку принес ее Фудзикакэ Микава-но-ками. Значит, Такацугу с Нагаскэ Абэ и другими верными соратниками действительно взял штурмом Нагахаму, где не было никого, кроме жены и детей Хидэёси да малочисленного гарнизона…

Выслушав Фудзикакэ, Тятя заметно побледнела – это она-то, и глазом не моргнувшая, когда ее известили о смерти дяди! «Такацугу сам себя погубил, – с ужасом подумала девушка, – он сделал роковую ошибку, которая лишит его будущего». В ту пору смуты и сумятицы никто еще не знал, сумеет ли Хидэёси взять власть в свои руки или же его оттеснят в сторону наследники Нобунаги, но Тятя уже тогда могла поклясться, что Такацугу ступил на неверный путь.

В основе ее уверенности лежало внезапное открытие: оказывается, Такацугу совсем не таков, каким она себе его представляла. Это был уже не тот Такацугу, который принял христианскую веру и, сидя в лодке, возвращавшейся с Тикубудзимы, говорил о том, что нельзя питать ненависти к людям. Нет, теперь перед Тятей предстал коварный хищник, воспользовавшийся беспорядками, которые последовали за смертью Нобунаги, чтобы отвоевать потерянные семейные владения.

Вера Такацугу изначально служила одной-единственной цели: спасти его от мыслей о мести. Это было очевидно. Он обратился к иноземной религии для того, чтобы выжить и при этом не нанести урона собственной гордости – гордости потомка благородных Кёгоку. А в суматохе, вызванной гибелью верховного властелина, горячая кровь воина вскипела, и уже ничто не могло ее остудить – Такацугу соблазнился блестящей возможностью возродить свой клан, вернуть ему былое могущество. Будь Тятя мужчиной, ее обуял бы тот же порыв. Понимая все это, она тем не менее считала, что двоюродный брат поторопился. Горячность молодого воина бросала тень на его поступки, такое поведение, говорила себе Тятя, не подобает наследнику славного дома Кёгоку.

Размышляя об этом, девушка гуляла по саду на задворках замка в полном одиночестве – туда редко кто забредал. Ей вспомнилась мужественная красота всадников, гарцевавших у подножия Адзути на празднике огня, и непроницаемое лицо Такацугу на пиру той же ночью. Пытаясь разобраться в себе самой, Тятя одно за другим восстанавливала в памяти все разнообразие чувств, которые вызывал у нее двоюродный брат. Припомнила негодование, охватившее ее, когда он говорил о своей вере на лодке, плывущей от Тикубудзимы, Бамбукового острова… Да, сомневаться не приходилось: она не желала видеть его таким – смирившимся и всепрощающим, и приступ истерического презрительного смеха случился с ней потому, что в тот момент ей показалось, будто брат предал ее надежды и ожидания. Нынешний Такацугу – гордый, жестокий, исполненный решимости – нравился Тяте куда больше. И все же она находила его поступок преждевременным.

В тот день Тятя наконец-то осознала, что с детских лет в ее сердце жила одна мечта: вступить в союз с Такацугу и вместе отвоевать свои наследные земли Оми. На этих землях, издревле принадлежавших Кёгоку и Асаи, они построят замок и будут жить в нем долго и счастливо. И в том нет ничего невозможного, все, что нужно, – дождаться благоприятного момента… Сегодня ее мечта обратилась в прах.

Спустя какое-то время ушей Тяти достигли слухи о другом небезызвестном ей самурае – Удзисато Гамоо, молодом воеводе, который служил проводником двум юным княжнам, впервые посетившим замок Адзути несколько лет назад. На период своего отсутствия Нобунага поручил охрану цитадели отцу этого самурая, Катахидэ Гамоо, и тот, едва лишь распространились вести о заговоре, стоившем жизни его господину, незамедлительно укрылся в собственном замке в Хино, взяв с собой супругу и детей Нобунаги. При этом отец и сын Гамоо отказались заключить военный союз с Хидэёси. Чуть позже Тятя услышала, что войско Акэти уже держит путь к Хино, чтобы уничтожить клан Гамоо. Так-то вот: реакция Удзисато и его отца оказалась прямо противоположной тому, как повел себя Такацугу. Гамоо, похоже, выбрали для себя правое дело. И снова Тятя, как нередко в былые времена, сравнила в уме двух молодых воинов, ныне оказавшихся по разные стороны поля брани.

«Поведение господина Катахидэ и сына его Удзисато заслуживает всяческих похвал. Что и говорить – истинные воины, достойные того, чтобы доверить им охрану замку!» – заявил однажды Фудзикакэ, неустанно превозносивший добродетели представителей клана Гамоо. И Тятя была с ним совершенно согласна. Но с тех пор вести о хозяевах Хино перестали поступать. Не приходилось сомневаться, что Удзисато попал в положение куда более опасное по сравнению с Такацугу, и судьба его вызывала беспокойство. Едва ли маленькая крепость Хино устоит под натиском войска Акэти, если тому придет в голову бросить на нее все силы.

В течение десяти дней на замок Киёсу градом сыпались новости, сколь неясные, столь же и тревожные, о положении дел в Киото. О-Ити с дочерьми спешно предприняли приготовления к тому, чтобы в любой момент можно было покинуть замок. Но вскоре в Киёсу один за другим начали прибывать гонцы, во весь опор проносившиеся через главные ворота, с утешительными сообщениями: сражение при Ямадзаки, оглушительная победа Хидэёси над Мицухидэ Акэти и, наконец, смерть главного врага.

В стенах Киёсу мало-помалу восстанавливалось спокойствие.

Через несколько дней после битвы при Ямадзаки Тятя услышала о том, что Хидэёси отвоевал свой замок Нагахама, однако убит ли Такацугу в сражении или же сумел спастись бегством, было неизвестно. Еще какое-то время спустя Тятя узнала, что цитадель Адзути, захваченная кланом Акэти, сожжена дотла. Воображение тотчас нарисовало мрачную картину: величественная башня о семи ярусах и могучие крепостные стены обращаются в угли… Это видение, символ тщеты всех свершений Нобунаги, слилось в сознании девушки с призрачным праздником огня.

На женской половине замка Киёсу О-Ити и три ее дочери, забытые миром, отданные отныне во власть тревог и страхов, продолжали вести уединенное существование. Пока не сложил голову Мицухидэ Акэти, сообщения извне поступали к ним бесперебойно, теперь же они пребывали в полном неведении о новом правительстве, созданном Хидэёси.

В ночь на одиннадцатое число шестого месяца, то бишь через девять дней после событий в Хоннодзи, стоивших жизни Нобунаге, Вступивший на Путь[42] Гэнъи Маэда, верный вассал Нобутады Оды, доставил из Гифу внука Нобунаги, маленького Самбосимару, в ту пору двух лет от роду. Здесь, в Киёсу, мальчик был в безопасности. Нобутада, старший сын и прямой наследник Нобунаги, тоже нашел смерть в ночь бунта Мицухидэ Акэти, и Самбосимару, несмотря на нежный возраст, суждено было принять титул главы клана Ода. Замок Киёсу и правда мог послужить ему более надежным убежищем, чем крепость Гифу, которая после уничтожения Адзути стала стратегическим центром клана Ода. О-Ити и ее дочерям, впрочем, так и не удалось повидать высокопоставленного малыша, они и узнали-то о его прибытии лишь благодаря дамам из своего окружения – официально известить их об этом никто не озаботился.

Пару дней спустя после того, как привезли юного Самбосимару, в замок Киёсу в сопровождении нескольких воинов торжественно вступил Кацуиэ Сибата, слывший одним из самых влиятельных и верных вассалов клана Ода. Когда распространились слухи о событиях в Хоннодзи, этот военачальник на службе у Нобунаги сражался в западных землях против Кагэкацу Уэсуги. Он не мешкая перепоручил командование своим приближенным и помчался обратно в Киото, но, получив в пути донесение о битве при Ямадзаки, спешно повернул к Киёсу. С появлением Кацуиэ Сибаты замок заходил ходуном. И Тятя, и ее матушка, которые, покидая свои покои, неизменно бросали взгляд на главное крыло замка, находившееся по ту сторону сада, видели, что его обитатели пребывают в постоянном движении, туда-сюда в великой спешке снуют незнакомые самураи и воеводы. Но никто из этих людей не показывался на женской половине. В ту смутную пору ни у кого не было времени беспокоиться о судьбе сестры покойного Нобунаги Оды и его племянниц. Даже Фудзикакэ Микава-но-ками, до того прилежно державший их в курсе событий за стенами Киёсу, положил конец своим визитам, сочтя затруднительным наведываться в женские покои теперь, когда по замку толпами расхаживали вооруженные воины. О-Ити и три княжны, таким образом, оказались отрезанными от внешнего мира. О том, что творится за воротами, им оставалось только гадать.

В конце шестого месяца в Киёсу явился сам Хидэёси Хасиба. Одержав победу при Ямадзаки, он первым делом наведался в Адзути – оценить обстановку после сожжения цитадели, затем поскакал в Гифу, собрал заложников в семьях своих вассалов[43] и отвез их в Нагахаму, доверив охрану крепости Гифу Хидэмасе Хори. Принявши все эти меры особой важности, что давало ему возможность в дальнейшем держать ситуацию под контролем, Хидэёси отправился в Киёсу повидать Самбосимару. Со времен событий в Хоннодзи полководец совершил ряд деяний, заслуживающих восхищения, и притом из каждой передряги выкручивался своими силами, без посторонней помощи, раз за разом выходя победителем.

В том, что Хидэёси Хасиба, как верный вассал, решил нанести визит в Киёсу, дабы засвидетельствовать свое почтение новому главе дома Ода, не было ничего необычного, однако приготовления к его приезду прошли в замке с не подобающим случаю размахом. Не успел запыхавшийся гонец известить обитателей Киёсу о намерениях полководца, все, вплоть до последних челядинцев, изменились в лице и засуетились по углам, садовники бросились приводить в порядок внутренние сады, стражники вытянулись во фрунт у всех въездных ворот – короче, рвения было проявлено ровно столько же, как если бы хозяину Киёсу предстояло принимать у себя самого покойного господина Нобунагу.

От одной дамы из своего окружения Тятя узнала, что в замке ждут Хидэёси Хасибу, но матери о том ни словом не обмолвилась.

Хидэёси прибыл в полдень, в час невыносимого зноя, а с наступлением сумерек без предупреждения вошел во внутренний садик покоев О-Ити, которая в то время находилась в гостиной. Ее дочери сидели на энгаве, наслаждаясь вечерней прохладой.

Тятя первой заметила незнакомого воина – тот наклонился, проходя в сад под ветками фруктовых деревьев. Она сразу поняла, что этот невысокий сухопарый мужчина, сопровождаемый несколькими вассалами, не кто иной, как Хидэёси Хасиба. Все еще слегка сутулясь, полководец приблизился к девушкам и обратился к ним со словами:

– А вы здорово подросли, княжны!

Особой учтивости в тоне не было, но и высокомерие отсутствовало. Тятя в тишине встала на энгаве и вгляделась в смуглое худое лицо воина, чей возраст уже перевалил за сорок пять. Лишь глаза на этом лице сохранили сияние юности.

– Где же ваша матушка? – снова прозвучал бас Хидэёси.

– Матушке нездоровится, она не покидает своих покоев, – ответила Тятя дрожащим голоском.

– Неужели? Весьма прискорбно. Если ей что-то понадобится, непременно сообщите мне об этом. И прошу, передайте госпоже О-Ити, что Хидэёси Хасиба, прибывший сегодня днем, хотел засвидетельствовать ей свое почтение. – Он наконец отвел глаза от Тяти и пробежался взглядом по саду. – Здесь, на западной стороне, вас, должно быть, изводит жара. Деревьям же это, судя по всему, не мешает – вон как разрослись.

Хидэёси был прав: в запущенном саду раскидистые ветки цеплялись друг за друга самым неопрятным образом.

– Завтра же велите их подстричь.

– Но сейчас время неподходящее для работ в саду, – возразила Тятя. – Надо дождаться четвертой луны.

Воин удивленно воззрился на девушку и, помолчав, произнес без тени улыбки:

– А вы, я вижу, неплохо осведомлены в этом деле, княжна.

Тятя действительно знала, когда следует и когда не следует срезать ветки, потому что любила болтать со старым садовником, но на комплимент Хидэёси Хасибы ничего не ответила. А он, еще раз попросив передать госпоже О-Ити наилучшие пожелания, удалился той же дорогой, что и пришел, отмахиваясь по пути от веток.

Тятя долго еще стояла и смотрела ему вслед, прежде чем заметила, что осталась на энгаве одна – сестры давно ускользнули в гостиную. Она чувствовала легкую усталость и с удовольствием присела бы отдохнуть, но что-то не позволяло ей расслабиться – как будто воин с молодым взглядом и стареющим лицом, похожим на маску, которая скрывает истинный мальчишеский облик, все еще стоял перед ней.

Тятя представляла себе Хидэёси Хасибу совсем не таким. Его первое замечание – «вы здорово подросли» – свидетельствовало о том, что он уже видел княжон Асаи раньше, но девушка не припоминала, чтобы они встречались. Во время ее первой поездки в Адзути, вместе с Такацугу, Хидэёси штурмовал храм в Исияме, на земле Осаки, а во второй раз, когда на пиру у Нобунаги и на празднике Бон присутствовали многие именитые вассалы клана Ода, Хидэёси в их числе опять же быть не могло – он шел войной на Тюгоку. Значит, они точно не встречались.

В этом человеке не было ничего от того жестокого врага, который уничтожил ее клан и велел изрубить ее брата в куски. Не походил он и на взявшегося за меч простака крестьянина, каким рисовали его недоброжелатели из высшего сословия. Да и желания смеяться над ним, как в тот момент, когда она впервые услышала о его нежных чувствах к О-Ити, у Тяти больше не возникало. «Уродец», «обезьяна», «бесстрашный полководец», «несравненный тактик» – все эти эпитеты, бытовавшие в народе, тоже с ним не вязались. И Тятя, словно в забытьи, стояла на энгаве, перебирая в памяти свежие воспоминания о спокойной повадке Хидэёси и ощущении своего рода ласковой грусти, исходившей от него. Этот мужчина не был похож на воина – разве что колючий взгляд выдавал в нем человека, не раз ступавшего на поле брани. И если Тятя по-прежнему не испытывала к нему симпатии, то ненавидеть его уже не могла. Теперь ей предстояло переделать в своем сознании портрет Хидэёси Хасибы, который она нарисовала себе еще в раннем детстве.

Известие о визите Хидэёси повергло О-Ити в ужас. Охацу и Когоо расписали ей эту сцену в черных красках: перед ними, видите ли, явился злой дух. Когоо запомнила только его толстые пальцы, отвратительно выдающийся вперед кадык и огромные уши. Охацу заявила, что он по очереди рассматривал их, прожигая взглядом, с жестокой ухмылкой на губах.

– Наверное, он именно так смотрел на замок Одани, объятый пламенем, и на смерть бедного Мандзюмару, – добавила Охацу своим звонким голоском и содрогнулась всем телом.

Тятя помалкивала, удивленная тем, что у нее самой осталось совсем другое впечатление от Хидэёси. Ведь у него и впрямь толстые пальцы, слишком сильно выпирающий кадык и чересчур большие уши… И очень может быть, что на губах его играла жестокая ухмылка… Девушка попробовала представить себе Хидэёси таким, каким описали его сестры, но, странное дело, ничего отталкивающего в облике воина не нашла.

Она не одобряла поведения О-Ити. Мать определенно не разделяла мнения младших дочерей, но при этом и не сделала им ни единого осуждающего замечания – просто сидела и молча слушала. Образ Хидэёси сложился в сознании девочек под влиянием матери – это она хотела, чтобы дочери увидели в нем злого духа. Но так было раньше. А сейчас О-Ити предпочла воздержаться от комментариев по одной важной причине: она еще не знала, насколько высокое положение займет Хидэёси после смерти Нобунаги и в какой степени благополучие женщин из клана Асаи теперь будет зависеть от его милости.

Тятя признавала за матерью право ненавидеть Хидэёси, заклятого врага ее рода. Не вызывало у девушки нареканий и то, что О-Ити презирает наглеца, который, не смыв с себя крови мужчин Асаи, осмелился претендовать на ее руку и сердце. Не нравилось Тяте другое: мать повела себя как трусиха, испугалась новоприобретенного могущества Хидэёси. Раньше она, наверное, с тем же затаенным страхом смотрела на своего старшего брата Нобунагу.

– Но ведь господин Хасиба – единственный человек, навестивший нас в заточении. Никто из воинов и не подумал зайти поприветствовать нас! – воскликнула Тятя.

Встав на защиту военачальника, она тем самым выразила свой протест против всеобщего отрицательного настроя. Разумеется, Хидэёси привело к ним вульгарное желание увидеть О-Ити, девушка это прекрасно понимала, но ей очень уж хотелось сказать что-нибудь наперекор матери.

Тятя не отдавала себе отчета в истинных чувствах, побудивших ее взбунтоваться против родственниц. Она просто-напросто находила поведение О-Ити и сестер неподобающим. Впрочем, Охацу и Когоо были слишком малы, чтобы обижаться на них. К тому же после всех превратностей судьбы, которые им довелось испытать, они и не могли отреагировать на появление Хидэёси Хасибы иначе.

Несколько дней спустя настала очередь Кадзумасу Такикавы, владевшего землями в Канто,[44] нанести визит в замок Киёсу. Весть о смерти Нобунаги застигла его в восточных провинциях, где он сражался с кланом Ходзё, а потому не смог в срок прибыть в столицу. Битву с Ходзё Такикава проиграл и в итоге до замка Киёсу добрался лишь в седьмом месяце. Одновременно с ним явились Нагаёси Мори из провинции Синано и Хидэёри Мори, хозяин замка Иида.

Благодаря прибытию этих полководцев из дальних краев стало наконец известно, что творится в остальных частях страны. Войска Токугавы и Ходзё, восставших против единовластия клана Ода, атаковали, одно с юга, другое с севера, провинции Каи и Синано. Остро стоял вопрос о военных действиях в этих землях, но полководцам и самураям, собравшимся в Киёсу, надлежало в первую очередь решить задачу более важную: кого назначить главнокомандующим союзными войсками сейчас, когда Нобунага мертв, а его наследнику Самбосимару и трех лет не исполнилось. Ратники стояли лагерем у крепостных стен Киёсу, а во внутренних покоях замка полководцы днями напролет держали совет.

Слухи о том, что происходит вокруг, стали просачиваться и на женскую половину. По обрывкам сведений можно было судить, что назревают раздоры в кругу старых союзников. Между полками Кацуиэ Сибаты и Хидэёси Хасибы уже завязывались стычки, в воинской среде наблюдалось брожение.

О-Ити и три княжны по-прежнему вели тихую, незаметную жизнь в своих покоях на отшибе. Мать запретила дочерям выходить в сад, и отныне сестры проводили дни в сумрачной гостиной, смотревшей на закат. Жара в тот год стояла неслыханная, и, даже сидя без движения, девочки мгновенно покрывались потом.

О-Ити, знавшая, что в двух шагах от нее держат совет все видные вассалы клана Ода, места себе не находила от беспокойства. Что за вопросы там решаются, она даже представить себе не могла, зато прекрасно понимала: к какому бы решению воины ни пришли, оно непременно отразится на ее собственной судьбе и судьбе ее девочек. О-Ити понятия не имела, что уготовано им в будущем: останутся ли они в замке Киёсу, перевезут ли их в другое место? И тревоги матери передались княжнам. Теперь уже имена Сибата, Хасиба, Нобукацу и Нобухико Ода не сходили у них с языка.

В замке поговаривали, что пропасть, разделившая Кацуиэ Сибату, одного их самых влиятельных вассалов клана Ода, и Хидэёси Хасибу, который, можно сказать, в одиночку уладил все неприятности, последовавшие за самоубийством Нобунаги, и разгромил мятежное войско, собранное главным предателем Мицухидэ Акэти, растет неуклонно. На совете они каждый день вступали в противостояние. Рознь между Нобукацу и Нобухико, двумя сыновьями Нобунаги от разных женщин, тоже получила шумную огласку. Нобухико при этом поддерживал Кацуиэ, тогда как Нобукацу сблизился с Хидэёси, и теперь две партии оспаривали друг у друга право на верховное главнокомандование войсками клана Ода, а также стремились взять на себя опеку над малолетним Самбосимару, наследником Нобунаги. Весь совет раскололся на фракции: одни стояли за Нобукацу, другие – за Нобухико, третьи пока что не определились.

О-Ити отдавала предпочтение Нобухико и ненавидела Нобукацу. Обоим ее племянникам было по двадцать пять лет. Нобукацу родила официальная супруга Нобунаги, он был единоутробным братом покойного Нобутады, старшего сына и прямого наследника клана Ода, совершившего сэппуку вслед за отцом в Хоннодзи. Нобукацу увидел свет в один год с Нобухико, но был старше сводного брата на несколько месяцев, и по рождению право опекунства над маленьким Самбосимару принадлежало именно ему – законному сыну Нобунаги. Мать же Нобухико была всего лишь наложницей, тем не менее О-Ити ратовала за то, чтобы споры разрешились в его пользу. Во внешности Нобукацу не было ничего примечательного – те же правильные, отмеченные высокомерной холодностью черты, что у Нобунаги и его сестры О-Ити, к которой племянник проявлял леденящее равнодушие. Нобухико, выношенный низкородной матерью, отличался буйным нравом – что и неудивительно, ведь ему с детства приходилось сражаться за свое место в этом изменчивом мире, – зато тетушку О-Ити и ее дочерей он неизменно дарил вниманием и лаской.

Тятя и ее сестренки, впрочем, редко виделись с сыновьями Нобунаги, своими двоюродными братьями, но их симпатии тоже были на стороне Нобухико. Они и помнить-то не помнили, чтобы Нобукацу хоть раз перемолвился с ними словечком, а вот Нобухико при каждой встрече тепло приветствовал своих кузин.

Кацуиэ Сибата, союзник Нобухико, в равной степени внушал всем четырем дамам доверие, поскольку считался самым верным вассалом клана Ода. Тятя даже не знала, как он выглядит, но с детства это имя вызывало у нее ассоциации с отважным старым воином, преисполненным достоинства. Так что из двух кандидатов на пост главнокомандующего войсками клана Ода О-Ити сразу выбрала Кацуиэ Сибату. Хидэёси она считала злодеем и виновником гибели Одани, а Кацуиэ, тоже участвовавший в штурме, в ее глазах почему-то не был отмечен клеймом убийцы. К тому же Кацуиэ поддерживал Нобухико, то есть имел еще одно важное преимущество.

Три княжны всецело разделяли мнение матери. Тятя, хоть и не питала к Хидэёси неприязни, в отличие от своих родственниц, все же предпочитала видеть бразды правления в руках Кацуиэ Сибаты и Нобухико.

В первый день седьмой луны в Киёсу должно было состояться последнее, решающее заседание верховного военного совета по вопросу о наследовании власти, на котором надлежало присутствовать всем без исключения вассалам клана Ода. Несколькими днями раньше в замок прибыли Нобухико, Нобукацу, Кацуири Икэда, Дзюнкэй Цуцуи, Удзисато Гамоо, Ёритака Хатия, Фудзихико Хосокава и прочие важные особы.

О-Ити и ее дочери не имели ни малейшего понятия о том, как протекает совет. Они знали только, что в этот день в том самом крыле, где они живут, идет важное обсуждение, исход которого предугадать невозможно. Летнее солнце нещадно жарило своими ослепительными лучами чисто выметенный двор. На территории замка царила напряженная тишина, нарушаемая лишь назойливым стрекотом цикад, подобным эху дождя. Даже боевые кони притихли, не подавали голоса. Вокруг не было ни единой живой души – вероятно, стражи получили приказ наглухо закрыть ворота внутреннего кольца укреплений.

Поздно вечером О-Ити сообщили, что ее хочет видеть Нобухико. Чело княгини омрачилось, но она не успела обдумать, чего следует ждать от визита племянника, – тот, весело улыбаясь, уже ворвался в женские покои, наступая на пятки гонцу, известившему о его приходе. Молодой воин непринужденно опустился на дзабутон, указанный тетушкой, вежливо поприветствовал родственниц и попросил княжон оставить его наедине с госпожой О-Ити. Тятя тотчас увела сестренок в сад, рассудив, что лучше уж подышать вечерней прохладой, чем томиться взаперти в унылых внутренних помещениях. Их, однако, очень скоро позвали обратно в гостиную. Нобухико уже ушел. Мать сидела там одна, на ее лице застыло мрачное выражение.

– Присаживайтесь, девочки мои, – спокойно произнесла она. – Итак… Только что Нобухико просил меня стать второй женой господина Сибаты, и завтра мне надлежит дать ему ответ. Но прежде я бы хотела посоветоваться с вами.

Тятя онемела от изумления. Брачное предложение было совершенно неожиданным. Ее матушка должна стать женой Кацуиэ Сибаты?! До сих пор мысль о том, что О-Ити может выйти замуж во второй раз, не приходила ей в голову. Что до любовных чаяний Хидэёси, задумываться об их воплощении в жизнь было просто смешно. Конечно, девушка не видела ничего удивительного в том, что ее мать, красивая тридцатишестилетняя вдова, привлекает взоры воинов. Но заключить союз после смерти Нагамасы с другим мужчиной… Эту возможность Тятя даже не рассматривала.

– Теперь, когда господин Нобунага мертв, спокойному существованию, которое мы вели в этом замке, тоже настал конец. И дело не только в нас – сегодня Нобухико, Нобукацу и главные военачальники собрались здесь на совет по поводу наследования.

– Стало быть, прожект вашего замужества был предложен на совете? – спросила Тятя.

– Едва ли. Но нам тоже следует сделать выбор и примкнуть к одному из двух лагерей, потому-то Нобухико и приходил просить моей руки для господина Сибаты.

– А вы сами, матушка, что об этом думаете?

– Я? – О-Ити на мгновение закрыла глаза, погрузившись в свои мысли. – Я скажу вам об этом завтра. И вы, дети мои, тоже хорошенько все обдумайте. Единственное, что я знаю наверняка, – это что мы в любом случае не сможем остаться в Киёсу, поскольку отныне замок станет резиденцией Нобукацу.

– Нам придется уехать потому, что он будет здесь жить?

– Нет. Никто нас отсюда не выгонит, но мы не сможем вечно пребывать на его попечении. Если вы против моего брака, мы останемся здесь, но тогда будьте готовы к тому, что в нашей жизни произойдут значительные перемены.

Охацу и Когоо не способны были вымолвить ни слова и только растерянно переводили взгляд со старшей сестры на мать и обратно.

Решение, принятое на военном совете в тот день, и брачное предложение, переданное через Нобухико О-Ити, стали компромиссом, примирившим до поры до времени Кацуиэ Сибату и Хидэёси Хасибу. Маленький Самбо-симару был признан главой клана Ода, и ему предстояло вскорости переехать в Гифу. Охрана этой крепости на период восстановления Адзути вменялась в обязанность Гэнъи Маэде и Нагатаникаве Тамба-но-ками. Нобукацу и Нобухико оба стали опекунами малолетнего наследника. Кацуиэ, Хидэёси, Нагахидэ Ниве и Кацуири Икэде надлежало вернуться в свои владения – каждый из них пришлет своих официальных представителей в Киото и таким образом будет участвовать в управлении государством.

Это постановление было одобрено всеми членами совета и увековечено в письменном виде. Нобукацу сделался наместником провинции Синано, Нобухико досталась Овари, Хидэёси – Тамба; Кацуиэ был выделен доход в шестьдесят тысяч коку[45] с уезда Нагахама в провинции Оми, Кацуири Икэде – сто двадцать тысяч коку с Осаки, Амагасаки и Хёго; Нагахидэ Ниве отошли два уезда – Такадзима и Сига в провинциях Вакаса и Оми; Кадзумасу Такикава получил прибавку в пятьдесят тысяч коку и северные угодья Исэ.

Тяте было невдомек, что значат все эти решения для полководцев и будущего страны, зато она понимала, что теперь Кацуиэ Сибата отправится на север, в свое княжество.[46] И если мать примет его брачное предложение, им снова придется скитаться, бежать на новое место, в далекие северные земли.

Девушка встала и в одиночестве вышла в сад, где совсем недавно вместе с сестрами ждала, когда закончится приватная беседа О-Ити и Нобухико. Еще вчера она горячо надеялась, что все военное могущество и вся власть клана Ода сосредоточатся в руках Кацуиэ Сибаты, теперь же никак не могла унять в душе тревогу при мысли о том, что надо доверить этому воину жизнь матери, сестер и свою собственную. Конечно, если мать откажется заключить с ним союз, их положение станет еще более шатким, а будущее – туманным, и все же Тяте мерещилась смутная опасность в том, чтобы связать свою судьбу с судьбой Кацуиэ Сибаты. Девушка и сама не сумела бы сказать, чего именно боится, просто на нее накатило дурное предчувствие – в точности как в тот миг, когда она узнала, что Такацугу воспользовался смутой, воспоследовавшей за самоубийством Нобунаги, и бросился отвоевывать свои владения.

Нет, определенно, связываться с Кацуиэ Сибатой – ошибка, неверный путь. У Тяти не было ни одной более или менее весомой причины так думать, ни единой крупицы сведений, на основании которых можно было бы усомниться в воинской доблести этого мужчины. Просто на подсознательном уровне будущее в компании Кацуиэ Сибаты казалось ей сумрачным и холодным. Точно так же несколькими днями раньше, стоя перед Хидэёси Хасибой, она уловила исходившее от него ощущение надежности и света, а Кацуиэ был, как ей почудилось, окружен странным ореолом трагедии. Возможно, увидев внутренним зрением благоприятную ауру Хидэёси, она невольно сгущает краски вокруг его противника? Как бы то ни было, ясно одно: что-то заставляет ее противиться союзу матери с Сибатой. Но ни матери, ни сестрам она не сможет внятно объяснить, что у нее на сердце…

В свое время Тятя невольно сравнила для себя поведение своего двоюродного брата Такацугу и Удзисато Гамоо после смерти Нобунаги Оды. И в первом и во втором случае предчувствия ее не обманули. Поступок Такацугу действительно оказался преждевременным и безрассудным, а Удзисато в выборе пути не ошибся.

Тятя остановилась под старым вязом в самой глубине сада, куда до сих пор не отваживалась забредать в одиночестве ночной порой. В дали пульсировали пятна света – это фонарики горели в гостиной, но силуэты матери и сестер она различить не могла, только слабые огоньки, отважно вступившие в поединок с мраком.

От матери Тятя узнала, что Удзисато Гамоо присутствовал на дневном совете. И сейчас ей в голову пришла мысль встретиться с ним, чтобы попросить о помощи. Молодой воин, заменивший на совещании вассалов дома Ода своего отца, казался ей в тот момент самым могущественным и заслуживающим доверия человеком. Ну конечно же! Кто еще распишет ей все за и против союза матери с господином Сибатой?

Она вернулась в гостиную. Сестры все еще сидели там – заметно взвинченные. Как ни гнала их О-Ити спать, они наотрез отказались ее покинуть, сославшись на то, что просто не в состоянии сомкнуть глаз.

Назавтра Тятя еще до полудня озаботилась отправить посланника к Удзисато. Если у господина Гамоо найдется свободное время, она бы очень хотела повидаться с ним; он может зайти на женскую половину, она, Тятя, сама готова нанести ему визит – остается только известить ее о том, где господину Гамоо будет удобнее встретиться.

Посланник вскоре вернулся с ответом: военный совет закончился еще накануне, у Удзисато нет никаких обязательств, и он сию же минуту заглянет к ней.

Тятя спешно велела прибрать в павильоне, которым они с матерью раньше не пользовались, и уселась там ждать Удзисато.

Молодой воин явился в походном платье и при оружии. Пришел один, без сопровождающих. Тятя встретила его у входа в павильон. Глядя на старого знакомого, она заметила, что в его манере держаться и разговаривать появилось больше солидности и достоинства. Теперь, в свои двадцать семь или двадцать восемь лет, Удзисато уже не был похож на молодого воина – он выглядел опытным полководцем.

– Рад вас видеть в добром здравии. Мне надлежало самому подумать о том, чтобы нанести вам визит, но цель моего пребывания в замке была столь важна, что я уж было собрался в обратный путь, дабы передать отцу постановление совета, когда неожиданно подоспело ваше приглашение, – сказал Удзисато, усевшись на выходящей в сад энгаве в официальной позе – спина прямая, ладони на коленях.

Извинившись за то, что позволила себе дерзость побеспокоить его, Тятя поведала о брачном предложении и спросила, что он об этом думает.

– Мне остается лишь поздравить вас со столь отрадным событием, – проговорил Удзисато.

Тятя ждала продолжения, но он молчал. Тогда девушка осмелилась уточнить:

– Так вы находите этот союз благоприятным?

– Это отрадное событие. Покойный властелин непременно возрадовался бы союзу своей сестры с воином столь отважным, как господин Сибата, который к тому же возьмет на себя заботу о вас и ваших сестрах.

Тяте в этом ответе почудилась некоторая натянутость. Как будто Удзисато о чем-то умалчивал.

– Ходят прискорбные слухи о разногласиях между господином Сибатой и другими вассалами моего покойного дяди, его превосходительства Нобунаги…

– Эти слухи совершенно беспочвенны. Как раз вчера мы поклялись объединить силы и плечом к плечу встать на защиту нашего юного господина Самбосимару.

– Но что нас ждет в будущем?

Если в будущем вспыхнут распри между вассалами, ничего более прискорбного для клана Ода, действительно, и придумать нельзя. Я, впрочем, убежден, что этого не случится.

– Господин Гамоо, вы одобряете союз моей матери с господином Сибатой? – Тятя сделала еще одну попытку выяснить истинное мнение воина.

– Для дома Ода это большое счастье.

Девушка и не думала сдаваться. Вперив взгляд в Удзисато, не шевелясь и не моргая, она принялась осыпать его вопросами, и с каждым словом лицо самурая становилось все суровее. Тятя не ожидала таких формальных, ничего не значащих ответов от человека его склада. Да и опытный полководец едва ли позволил бы себе быть столь оптимистичным. Послушать Удзисато, так дому Ода отныне ничто не угрожает! Но ведь никто на свете, и уж тем более он, не может верить в подобную чушь!

И снова сердце Тяти обожгло странное чувство враждебности по отношению к молодому полководцу, с таким просчитанным спокойствием и благоразумием отвечающему на ее вопросы. Быть может, это необходимость участвовать в военном совете заставила его превратиться в существо, лишенное простых человеческих эмоций; в таком случае подобное поведение – не что иное, как свидетельство незаурядного ума. Однако Тятя, поначалу растерявшаяся и заробевшая в присутствии этого мужчины, который даже не дрогнул под огнем ее вопросов, теперь уже не могла сдержать раздражения. Отринув всякую надежду вызвать Удзисато на откровенность, она сменила тему беседы, заговорив о своем двоюродном брате:

– Я слышала о некоторых досадных обстоятельствах, в возникновении коих повинен господин Кёгоку…

Неужели почудилось или Удзисато действительно вздохнул с облегчением?

– Господин Кёгоку – человек смелый, – кивнул он.

– Будь у него хоть капля вашего благоразумия, он никогда бы не осмелился совершить поступок, оказавшийся большой ошибкой, – не без иронии заметила Тятя. – Любопытно, что с ним теперь? Если, конечно…

Она не успела высказать страшную догадку, которая вот уже много дней терзала ее воображение, – Удзисато так громко расхохотался, что девушка вздрогнула.

– Вы имеете в виду: если, конечно, он не совершил сэппуку?

– Да…

– Полно вам! Дражайший Такацугу не из таких. Он будет жить – ради того чтобы вернуть былое могущество клану Кёгоку, и скорее уж отдаст руку или ногу, нежели откажется от своей цели. Им руководит странного свойства смелость, почти одержимость, которая растворена в крови всех Кёгоку из провинции Оми.

Эти слова Удзисато озадачили девушку. Быть может, вот он, ключ к характеру Такацугу? А она-то думала, что, потерпев поражение, кузен направил свой меч против самого себя – что еще мог сделать отважный двадцатилетний воин, порывистый и преисполненный мрачной решимости, тот, кого она знала? Но, примерив к образу пылкого юноши стремление любой ценой возвеличить свой клан – то, о чем только что говорил Удзисато, – Тятя все поняла. Только одержимость идеей вернуть дому Кёгоку былую славу могла стать причиной его безрассудного решения, принятого сразу после событий в Хоннодзи, – присоединиться к мятежному Мицухидэ Акэти, чтобы пойти войной на замок Нагахама, принадлежащий Хидэёси, ближайшему соратнику Нобунаги!

Значит, есть надежда, что Такацугу жив… При мысли об этом в юном сердце всколыхнулось то странное чувство, которое, как Тяте казалось совсем недавно, исчезло навсегда.

– Вы полагаете, он жив? – спросила она, невольно затаив дыхание.

– Не сегодня завтра его возьмут под стражу. Он дерзнул напасть на замок Нагахама, и господин Хидэёси ему этого не простит. По всем провинциям разослан приказ перевернуть землю и небо в его поисках, гонцы отправлены в Оми и даже в самые дальние северные уезды, – ответил Удзисато ледяным тоном, пристально глядя Тяте в глаза. Девушка недоумевала, откуда в его взгляде столько жестокости.

– Но если господина Такацугу до сих пор не схватили, быть может, ему и теперь удастся уйти от преследователей?

– Только в том случае, если он найдет себе надежное убежище.

– А это невозможно?

– Отныне все центральные провинции пребывают под властью и неусыпным оком клана Ода. Если господин Кёгоку найдет верное укрытие, он, конечно, сумеет выжить – с его-то целеустремленностью и железной волей. Но в настоящий момент нет такого места, где он мог бы затаиться.

«Такое место есть! – мысленно возликовала Тятя. – Если моя матушка выйдет за Кацуиэ Сибату, Такацугу сможет спрятаться в его замке!»

Воинская доблесть и самурайские добродетели Удзисато давно покорили Тятю, но сейчас, размышляя о своем гонимом кузене, на которого была объявлена охота только потому, что он возмечтал вернуть собственному клану могущество, утраченное в эпоху междоусобных войн, девушка пришла к выводу, что Такацугу дороже ее сердцу.

– Прекрасно. Я посоветую матушке принять предложение господина Сибаты, – сказала она и, помедлив, добавила: – Это значит, что мы уедем в дальние земли и теперь уже не скоро свидимся с вами, господин Гамоо.

На чело воина набежала легкая тень. Ничего не изменилось – просто едва заметно дрогнули лицевые мышцы. Тятя невозмутимо смотрела на него.

– Еще раз нижайше прошу прощения за то, что вынудила вас прийти сюда.

Удзисато встал и церемонно распрощался, повторив, что сегодня же отбывает в Хино во главе своего отряда.

В тот вечер Хидэёси Хасиба покинул замок Киёсу и отправился в Нагахаму. Полководца сопровождали самураи Нагахидэ Нивы и Удзисато Гамоо, сплотившиеся вокруг него словно для того, чтобы защитить от внезапного нападения.

В ближайшие несколько дней все вассалы клана Ода, принимавшие участие в совете, вернулись в свои владения. Последним Киёсу покинул Кацуиэ Сибата. Накануне отъезда Тятя и ее сестры были представлены пятидесятитрехлетнему полководцу, которого отныне им предстояло называть «отцом».

– Зимы в северных краях суровые, а потому княжнам лучше отправиться в путь, не дожидаясь осени, – сказал он девушкам хрипловатым басом.

Тятя и ее сестрицы нашли, что жених матери выглядит старше своих лет. Высокий рост и безупречная выправка остались при нем, но усталость человека, растратившего жизнь в бесконечных битвах, не могла не сказаться на облике воина, некогда носившего прозвище Сибата-демон.

С первого взгляда Тятя прониклась к нему симпатией. Ей понравились немногословность этого мужчины и открытый взгляд, в котором, в отличие от взглядов других воинов, сквозила нежность, когда он смотрел на девушек. К тому же старик сохранил стать, гордую поступь и даже в приватной обстановке выглядел как полководец, держащий речь перед своими ратниками. Тятя пришла к выводу, что предчувствие беды, нахлынувшее, стоило ей услышать о союзе матери с Кацуиэ Сибатой, следует считать всего лишь игрой воображения.

Было решено, что свадебная церемония пройдет в крепости Гифу – резиденции Самбосимару и Нобухико, а после бракосочетания О-Ити с дочерьми в сопровождении Кацуиэ отправится в северные земли. Как только эта договоренность была достигнута, Кацуиэ поднял свое войско и пошел на клан Уэсуги.

Лето в тот год выдалось знойное, осень тоже обещала порадовать теплом. О свадьбе О-Ити было объявлено в половине восьмой луны, и в Киёсу со всех сторон стали прибывать поздравительные дары от знатных самураев.

Спустя месяц О-Ити с дочерьми выехала в Гифу. Ровно десять лет минуло с того дня, когда они поселились в Киёсу после падения замка Одани. За эти десять лет Тятя и Охацу два раза вырывались из крепостных стен, чтобы посетить Адзути; О-Ити и Когоо впервые покидали место своего изгнания.

Процессия из семи паланкинов, в которых несли О-Ити, княжон и дам из их свиты, двинулась в путь под охраной нескольких дюжин конных самураев в спешке, которая никак не соотносилась с брачным путешествием. Церемония состоялась в вечер их прибытия в Гифу, куда Кацуиэ приехал двумя днями раньше.

Тятя навоображала себе роскошный пир, но свадьбу сыграли на удивление скромно, в дальних покоях замка, словно это была некая тайная церемония. Кроме Нобухико, на ней присутствовали несколько незнакомых Тяте полководцев; их молчаливая сосредоточенность придавала торжеству атмосферу скорее военного совета, нежели бракосочетания. О-Ити в белом церемониальном кимоно с гербами была прекрасна, и Тяте оставалось только порадоваться этому чудесному преображению, но вскоре любящий взгляд старшей дочери снова различил извечную тень скорби, раз и навсегда объявшую грациозный силуэт женщины, обреченной на изгнание.

Когда настала пора жениху и невесте обменяться чарками сакэ, Тятя невольно посмотрела на Кацуиэ – тот, слегка горбясь из-за высокого роста, протянул чарку О-Ити, и та приняла ее хрупкой, полупрозрачной, почти бесплотной рукой. Что-то в этой сцене – женщина в белом кимоно, легким жестом связавшая свою жизнь навечно, до последнего дня с высоким стареющим воином, – взволновало Тятю. Смутное предчувствие, ощущение того, что выбран неправильный путь, снова обожгло сердце холодом, как в тот раз, когда она впервые услышала о возможности этого союза.

Когда обмен чарками состоялся, О-Ити обратила ясный взор к дочерям. Едва заметная улыбка, осветившая ее черты, словно бы говорила им: к радости ли, к печали, не ведаю, но жребий брошен. Охацу и Когоо тотчас заулыбались матери в ответ, и только Тятя все с той же серьезностью смотрела на нее не моргая.

После церемонии был устроен пир – в официальной обстановке и все в той же спешке. Не успев начаться, он закончился, и княжон препроводили в другие покои.

По изначальной договоренности О-Ити и ее дочери должны были отправиться после бракосочетания в северные земли вместе с Кацуиэ, но на следующий день тот уехал без них, в походном платье, во главе своего войска. Спешка и секретность, в которых прошла свадебная церемония, срочное отбытие Кацуиэ – все свидетельствовало о том, что надвигается угроза новой войны.

Спустя несколько дней дамские паланкины под охраной пяти десятков самураев, в свою очередь, покинули Гифу и взяли путь на север. Было начало десятого месяца. На третий день процессия приблизилась к деревушке Одани. Убаюканная покачиванием паланкина, Тятя проснулась, отодвинула полог и окинула взглядом родной край, где прошли первые семь лет ее жизни. От замка, гордо возвышавшегося на вершине горы, и следа не осталось – лишь пара каменных глыб, некогда лежавших в его основании. Три башни и крепостные стены сгорели в пламени битвы, в которой сложили головы мужчины клана Асаи. Хидэёси потом велел разобрать уцелевшую кладку – ему нужны были камни для постройки замка в Нагахаме. И только холм Торагодзэяма, зеленевший молодыми соснами и бамбуком, остался прежним. Местные крестьяне, чьи домишки теснились в былые времена на подступах к крепостным стенам, а ныне пришли в упадок, тоже переселились в Нагахаму, и лишь ветхие остовы хижин мрачно маячили здесь и там, напоминая о безвозвратно потерянном прошлом.

Все изменилось за десять лет. Клана Асаи больше не существовало, клан Такэда тоже был уничтожен. Нобунага, одержавший над ними верх, покончил с собой, и никто не ведал, какое будущее уготовано победоносному клану Ода. Когда процессия двигалась мимо того места, где раньше стояли внушительные въездные ворота замка Одани, Тятя попросила остановить ненадолго паланкины. Самурай, к которому она обратилась с этой просьбой, умчался вперед, к возглавлявшему процессию начальнику охраны, и вскоре вернулся с ответом:

– У нас мало времени, а путь впереди долгий, мы не можем задерживаться.

Тятя задумалась о причине отказа. Что это – нежелание матушки ступать на землю Асаи или же деликатность воинов, догадавшихся о ее чувствах?

Она представила мать внутри паланкина, который покачивался на дороге впереди. Конечно же с этим местом у госпожи О-Ити связано куда больше болезненных воспоминаний, чем у дочерей, и она боится разбередить свою память. Здесь, на этом холме, полегли все представители клана Асаи, начиная с ее мужа и свекра и заканчивая верными вассалами.

– Я бы хотела немножко пройтись. Велите остановить только мой паланкин. Мне и минутки хватит.

Тот же самурай, к которому снова обратилась Тятя, сделал знак носильщикам отделиться от процессии и опустить паланкин на обочине дороги. Тятя впервые после десяти лет, прожитых вдали, ступила на землю родной провинции. Под ногами поблескивал не растаявший за день иней – заросли бамбука надежно укрывали этот участок почвы от солнечных лучей. Княжна постояла немножко на выстуженной обочине, затем порыв ледяного ветра толкнул ее обратно, внутрь паланкина, счастливую оттого, что пусть всего на несколько мгновений, но она все же прикоснулась к земле, которая когда-то носила ее отца.

Заночевали путники в Киномото. Там их ждал высланный навстречу отряд, и на следующий день – до сумерек предстояло проделать еще шестнадцать ри – на дороге царило шумное оживление. По обеим сторонам крестьяне гнули спины на рисовых полях; кроме них, вокруг не было ни единой живой души. Зато чем дальше процессия продвигалась на север, тем чаще к ним стали присоединяться самураи, отряженные Сибатой. Свита жены и дочерей полководца неуклонно росла.

В день прибытия в Китаносё молочно-голубые просветы в небе то и дело затягивались, тучи одна за другой высыпались на землю тяжелыми крупными градинами, каких на восточном побережье отродясь никто не видал. Даже окрестные горы и долы, казалось, приняли ни с чем не сравнимые суровые очертания, вылепленные студеным северным ветром. Всякий раз, когда Тятя выглядывала наружу, у нее тоскливо щемило сердце при виде мрачных стылых пейзажей.

– Княжна, замок уже видно! – внезапно прозвучал мужской голос, и чья-то рука с вопиющей бесцеремонностью откинула полог ее паланкина.

Тятя смерила ледяным взглядом молодого самурая, гарцевавшего возле нее в самой гуще процессии. Раньше она его не встречала, но, судя по всему, он был отнюдь не выше рангом остальных всадников, которые до сих пор составляли ее эскорт. Решив, что с выяснением личности дерзкого воина можно подождать, девушка посмотрела туда, куда он указывал. Замок действительно был как на ладони, и гораздо ближе, чем она думала. Огромная, девятиярусная тэнсю подпирала небо, и от всей этой мощной цитадели, лишенной каких бы то ни было украшений, веяло суровой аскезой. Голая равнина, посреди которой высился замок, и сизые тучи над изогнутыми крышами лишь усиливали мрачное впечатление. Поля, простиравшиеся вокруг, щетинились скирдами рисовой соломы, а над горизонтом, далеко на севере, вихрились мириад ом пылинок птичьи стаи.

Тятя, не удостоив молодого самурая и словечком, одними глазами сделала ему знак опустить полог. Он тотчас повиновался, с неожиданной покорностью. Тятя еще не знала, что этот юноша с пронзительным взглядом – племянник Кацуиэ Сибаты Моримаса Сакума, воин, снискавший громкую славу в битвах.

Вечером того же дня, когда они прибыли в замок Китаносё, Кацуиэ, О-Ити и трем княжнам удалось наконец побыть наедине, насладиться семейной близостью в тихих покоях центральной башни. Отчим тогда показался Тяте совсем другим человеком, в нем не было ничего от того величественного полководца, с которым она познакомилась в Киёсу. Перед ней сидел добродушный старик, улыбался и благосклонно покачивал головой в ответ на каждое слово О-Ити и ее дочерей.

Тятя смотрела на его упертые ладонями в колени руки – кожу покрывают старческие пятна, кисти чересчур большие, широкие, пальцы толстые – и думала: неужели у всех мужчин, которые провели жизнь в сражениях, командуя войсками, такие огромные кулаки?

Первый вечер был омрачен одним происшествием. Явился гонец с посланием для Кацуиэ, и тот развернул свиток в присутствии супруги и падчериц. По мере того как он читал, его черты искажались гневом.

– Проклятая обезьяна! – Оскорбление сорвалось с губ полководца, словно стон. – Хидэёси самочинно решил провести похороны нашего покойного господина в одиннадцатый день нынешнего месяца!

И снова в нем произошла перемена: добродушный старик исчез как не бывало, кровь бросилась ему в лицо, щеки запылали багровой яростью.

– Речь идет о похоронах моего старшего брата? – тихо спросила О-Ити.

– Да. Погребальная церемония назначена на одиннадцатое в храме Дайтоку и продлится несколько дней. Хидэёси сам все устроил. Меня только что известили, что в столице это вызвало суматоху.

В тот миг живое воображение Тяти принялось рисовать виды Киото, столицы, в которой она никогда не бывала, но знала, что это город несравненной красоты и роскоши. Отсюда, из провинциального прибрежного замка, стынущего под серым северным небом, Киото казался волшебным миражом. Сколько гор и рек надобно преодолеть, чтобы попасть туда! Киото недостижим. И именно там через несколько дней должны состояться похороны ее дяди!

– Гнусная макака намеренно избавилась от всех вассалов господина Нобунаги, вынудив их вернуться в свои владения! Эта чертова обезьяна с самого начала собиралась единолично присутствовать на погребальном обряде! – прорычал Кацуиэ и, кликнув слуг, велел препроводить О-Ити с дочерьми в другую гостиную.

Отныне они вчетвером снова стали вести уединенную жизнь на женской половине замка. День за днем шли дожди. Здесь, в северных землях, в отличие от Киёсу, уже ничто не согревало их сердца, в садах росли одни сосны, горные сосны зеленели вокруг на скалистых склонах, и ветер, каждый вечер прилетавший с моря, уныло звенел изумрудными иголочками.

Болтушка-хохотушка Охацу, самая веселая из трех сестер, сделалась молчаливой, а Когоо, с рождения отличавшаяся сумрачным беспокойным нравом, так и не научилась смеяться. Девушки уже не могли, как в былые времена в Киёсу, проводить дни напролет подле матери. Ее место заняла Тятя, и теперь она заботилась о своих младшеньких.

Зато, если в Киёсу они были отрезаны от внешнего мира, здесь, в Китаносё, новости поступали к ним бесперебойно. Самураи, время от времени наносившие им визиты, и свитские дамы рассказывали о событиях в стране. Таким образом княгиня и ее дочери во всех подробностях узнали о похоронах Нобунаги в Дайтокудзи. Начиная с одиннадцатого дня десятой луны сотни буддийских монахов без устали читали сутры, путь погребальной процессии, выступившей пятнадцатого числа из Дайтокудзи в Рэндайно, к месту упокоения полководца, был украшен ветками бамбука, по обеим сторонам дороги сооружены бамбуковые изгороди, у которых толпились десятки тысяч людей.

Ни единый человек из тех, кто рассказывал об этом княжнам и их матери, не скрывал своей ненависти к Хидэёси. Все были уверены, что Кацуиэ с помощью своих союзников Тосииэ Маэды, Кадзумасу Такикавы, Наримасы Сассы, Канэмори Нагатики и при поддержке Нобухико из Гифу в ближайшем будущем соберет армию и пойдет войной на Хидэёси. Как только слухи о назревающей битве распространились среди обитателей Китаносё, подоспели и доказательства: в замок стали прибывать воины и полководцы из всех провинций северного побережья. В конце десятого месяца состоялся трехдневный военный совет. Сразу после его окончания Тосииэ Маэда, Наримаса Сасса и Канэмори Нагатика отбыли на запад, на переговоры с Хидэёси. Трое даймё были уполномочены устранить возникшее между Кацуиэ и Хидэёси недопонимание и найти мирный выход из ситуации, дабы два лагеря могли снова объединиться и направить свои усилия на защиту и воспитание малолетнего наследника Нобунаги. На десятый день одиннадцатой луны Маэда со товарищи вернулся в Китаносё.

В замке вздохнули с облегчением – вроде бы все уладилось подобру-поздорову, однако и месяца не прошло, как стало известно, что Хидэёси затеял осаду Нагахамы в стремлении отвоевать свою крепость, доверенную военным советом в Киёсу попечительству Кацуиэ Сибаты. Кацумори, усыновленный наследник Кацуиэ, отчаянно защищал Нагахаму, но вынужден был сдать ее Хидэёси. После этого суета в Китаносё лишь усилилась. Каждый день до Тяти доходили слухи об отправке посланников то к Иэясу Токугаве, то к Кагэкацу Уэсуги, давним врагам Кацуиэ, для мирных переговоров.

Однако главным событием того года, 10-го под девизом правления Тэнсё,[47] стало победоносное шествие Хидэёси во главе тридцатитысячного войска по провинции Мино. Он захватил на этих землях множество замков и обустроил свою резиденцию в Гифу. Самбосимару по его приказу забрали у Нобухико и перевезли в Адзути под опеку Нобукацу. Когда эта весть долетела до Этидзэн, замок Китаносё тонул в снегу, сугробы в округе достигали трех с половиной сяку[48] и не было никакой возможности собрать армию и вести ее на юг. Кацуиэ в ту пору сделался мрачным и замкнутым, приобрел привычку в полном одиночестве подниматься на сторожевые башни или на верхний ярус тэнсю и подолгу оставаться там, обозревая окрестности.

Однажды Тятя столкнулась с ним на галерее крепостной стены – отчим направлялся к угловой северо-западной башне.

– Ну как оно там, княжна? Не скучаете в этом замке, заваленном снегом?

Пока девушка обдумывала ответ, Кацуиэ предложил ей вместе подняться на смотровую площадку, и Тятя последовала за ним, в полумраке нащупывая ногами ступеньки.

Вокруг, насколько хватал глаз, простиралась снежная равнина, у подножия небольшого холма к северо-западу от замка текла речушка, бравшая начало из горячих подземных источников, – голубая ниточка, единственное пятнышко, осквернившее безупречно белый фон. На севере дремало Японское море, на юге, западе и востоке громоздились горы, скрывая своими заснеженными вершинами горизонт. Кацуиэ принялся указывать на пики, называя Тяте их имена, но та запомнила лишь Хакусан – до того их было много.

– Осталось потерпеть еще совсем чуть-чуть. С середины второго месяца погода начнет меняться, под третьей луной снегопадов уже не будет, – сказал Кацуиэ, не отрывая взгляда от зимних просторов. Помолчал немного и добавил: – Надобно дождаться второго месяца. Середины второго месяца.

Тятя запрокинула голову, посмотрела на отчима. Эти слова предназначались не ей – он говорил сам с собой.

– С восходом второй луны вы станете собираться в поход, батюшка?

Кацуиэ с удивлением покосился на нее.

– Возможно, – кивнул он с серьезным видом и вдруг заглянул ей в глаза: – Вы ненавидите войны?

– Нет, – покачала головой Тятя. – Я ненавижу поражения.

Впервые за последнее время Кацуиэ расхохотался:

– Кто ж их любит? Вы, должно быть, замерзли. Пойдемте вниз, – и первым зашагал по ступенькам.

Тятя смотрела ему в спину, почти физически ощущая исходившее от всей этой высокой фигуры некое возвышенное одиночество, и вспомнила вдруг своего деда Хисамасу, виновного в гибели горной твердыни Одани.

На второй день Нового года в заснеженном замке устроили пир. Приглашены были хозяева крепостей, рассеянных по побережью Японского моря, и многолюдное шумное празднество несколько часов продолжалось в церемониальном зале на последнем ярусе тэнсю под громогласные выкрики самураев, дружный хохот и бесконечные здравицы. Несмотря на царившую в зале атмосферу грубоватого солдатского веселья, Тятя, ее матушка и сестры получили удовольствие от этого вечера – ведь в их скучной уединенной жизни было так мало развлечений.

Праздничный гул смолкал лишь в те минуты, когда актеры театра Но являли гостям свое искусство. Подвыпившие провинциальные вояки, рассаженные согласно чинам и рангам, на это время замирали, боясь пошевелиться, и таращились на танцоров, разинув рты. Были в этих людях какая-то странная робость и благочестие, столь характерные для самураев из северного прибрежного захолустья.

На протяжении всего пира Тятя пристально следила за Моримасой Сакумой. Поначалу статный молодой воин занимал место подле своего дяди Кацуиэ, затем, в разгар торжества, присоединился к самураям низшего ранга и предался возлияниям, позабыв обо всем на свете. Наконец, уже нетвердо держась на ногах, он направился к Тяте, уселся напротив нее и бесцеремонно протянул пустую чарку в ожидании, что девушка наполнит ее сакэ.

Тятя и не думала потакать его капризам. Одарив юношу ледяным взглядом, она презрительно отвернулась.

– В середине второго месяца мы отправляемся в поход. Дни мои сочтены. Неужто откажетесь наполнить чарку? Пусть это будет последнее приятное воспоминание, которое я унесу с собой из нашего изменчивого мира. Моримаса идет на смерть! Слышите? Не истечет и пары месяцев, как Моримаса сложит голову!

Тятя молчала. Поведение молодого воина, который бахвалится собственной смертью, очень ей не понравилось. Помолчав еще немного, она сердито осведомилась:

– И почему это вы непременно должны сложить голову?

– Потому что я хочу, княжна, чтобы вы и дальше мирно жили в этом замке.

– А умирать-то вам зачем?

Моримаса ответил, и взгляд его при этом был таким ясным, будто он и не пил сакэ:

– Хидэёси победит, только если я погибну. Знаете, какое мое самое заветное желание? Чтобы на свете было два Моримасы!

Так и не дождавшись от Тяти добавки, он забрал свою пустую чарку и вернулся к товарищам по оружию.

Тятя полюбовалась еще одним выступлением актеров театра Но и покинула праздничный пир. У входа в женские покои она увидела Охацу. Младшая сестренка бросилась к ней со всех ног:

– Господин Такацугу!..

– Господин Такацугу? Здесь? – невольно воскликнула Тятя, впиваясь взглядом в лицо сестры.

– Да, он беседует с матушкой.

– Почему же ты стоишь тут, на галерее? Идем.

– Я… – Охацу так и осталась стоять у фусума.

Тятя одна вошла в гостиную. Такацугу сидел напротив ее матери, в официальной позе, ладони на коленях. Одет молодой человек был совсем просто и казался очень усталым, изможденным, но взор, который он устремил на Тятю, был все тем же – гордым взором наследника славного рода Кёгоку. В этом взоре пламенело ожесточение мятежника, а не загнанного зверя, не беглеца.

Тятя села перед ним, слегка опустив голову, чувствуя, как сердце ускоряет биение.

Такацугу тем временем продолжал разговор, обращаясь к своей тетушке:

– В последний раз я приходил к вам в Киёсу испросить совета о том, какой путь мне следует избрать. Сегодня меня привела к вам та же нужда.

О-Ити, прикрыв лицо рукавом кимоно, промолвила:

– Цель вашего прихода сюда понятна, нет смысла разъяснять ее. Я передам вашу просьбу моему супругу.

На некоторое время воцарилась тишина. Наконец Такацугу взглянул на Тятю:

– Вы, должно быть, считали меня погибшим?

– Нет, я ни на миг не усомнилась в том, что вы живы. А господин Гамоо заверил меня, что вы не покинете этот мир, пока былое могущество дома Кёгоку не будет восстановлено.

– Удзисато Гамоо?! – выдохнул Такацугу. – Когда вы с ним виделись?

– Вскоре после событий в Хоннодзи.

– Если я и жив до сих пор, то вовсе не по той причине, каковую открыл вам Удзисато Гамоо.

«А по какой же?» – Тятя вскинула на него глаза, в которых застыл этот немой вопрос. Она встретила взгляд Такацугу, наполненный странным светом ожесточения и одновременно печали.

– Я отказался от смерти вовсе не ради того, чтобы сражаться за честь своего клана.

– Ради чего же тогда?

Такацугу ничего не ответил. «Неужели он хотел сказать, что живет ради меня?» – подумала Тятя и чуть не задохнулась от разочарования. Такацугу тотчас показался ей скучным и никчемным человеком. «Какая прискорбная ошибка! Вы огорчаете меня, братец!» – эти обидные слова горели у нее на языке, и девушка с трудом поборола желание выплюнуть их в лицо Такацугу, а потом вскочить и выбежать вон.

С того дня Такацугу поселился в дальних покоях замка Китаносё на правах гостя. Охацу и Когоо, обрадовавшиеся случаю развеять скуку, частенько наносили ему визиты, сам Такацугу нередко заглядывал на женскую половину, но Тятя не обменялась с ним и словом. Ореол геройской славы и чести, в который она так долго облекала своего двоюродного брата, рассеялся без следа.

С восходом первой луны Хидэёси, в последнее время живший в Химэдзи, наведался в Киото, затем в Адзути и вдруг девятого числа отдал приказ об общем сборе всех союзных войск. Армия нужна была ему для атаки на Кадзумасу Такикаву, и на седьмой день второй луны десятки тысяч ратников под его предводительством выступили в поход. Весть эта достигла Китаносё с десятидневным опозданием.

Во втором месяце снегопады поутихли, но северный замок в Этидзэн все еще был отрезан сугробами от внешнего мира. В покоях тэнсю военачальники день и ночь держали совет, выбирая благоприятный день для начала войны против Хидэёси. Вечерами в пределах крепостной стены загорались костры простых ратников, которые, не снимая доспехов, готовились ко сну под открытым небом; во всех гостевых покоях квартировали знатные самураи. И вот наконец, на рассвете двадцать восьмого дня второй луны, бой барабанов и трубный глас раковин торжественно возвестили сбор. Хидэёси уже захватил Нагахаму, заручился поддержкой Нобухико и теперь атаковал Такикаву, союзника Кацуиэ. Дольше оставаться в стороне Кацуиэ не мог. Со смотровой площадки тэнсю взору открывалась равнина, на которой тысячи людей расчищали снег – им предстояло открыть дорогу на Янагасэ, где должна была состояться битва, освободить от сугробов десятки ри заснеженного пространства.

На второй день третьей луны, едва занялась заря, первые отряды тронулись в путь во главе с Моримасой Сакумой. Если верить его пьяному бахвальству на новогоднем пиру, в тот день он выступил навстречу смерти. Тятя с сестрами поднялись на сторожевую башню. Колонна ратников растянулась на белой равнине тонкой длинной цепью. Силуэт молодого полководца навсегда запечатлелся в Тятиной памяти.

Через два дня настала очередь Кацуиэ покинуть Китаносё. Он повел за собой двадцать тысяч воинов – своих и Тосииэ Маэды. На сей раз Тятя с матушкой и сестрами вышла проводить отчима к воротам, у которых царила величайшая суета. Пятидесятичетырехлетний полководец держался в седле с горделивым достоинством, выпрямив спину, и ни разу не обернулся к О-Ити и ее дочерям. Всей армии понадобилось два часа, чтобы выйти за ворота. Когда последние ряды ратников исчезли из виду, О-Ити, Охацу и Когоо удалились в свои покои, а Тятя немного побродила в полном одиночестве по опустевшему центральному двору замка, припорошенному только что выпавшим снегом. Ступив на галерею, ведущую из внутреннего сада в гостиную, она увидела Такацугу, идущего ей навстречу и, слегка поклонившись, собралась было пройти мимо, но он ее окликнул:

– Княжна!

Девушка остановилась.

– Это сражение будет судьбоносным для вашей семьи.

Гадая, к чему он клонит, Тятя молча смотрела ему в глаза. Поколебавшись немного, Такацугу продолжил:

– Военным кланам не привыкать к победам и поражениям. Такова их участь. Вот и вам настала пора задуматься о том, что вы будете делать, когда битва закончится.

– Вы хотите сказать – когда мой батюшка потерпит поражение? – прямо спросила Тятя и потупилась. – Я уже знаю, что буду делать.

– Могу я полюбопытствовать, что именно?

– Я намерена разделить судьбу этого замка.

– И почему же, с таким-то образом мыслей, вы в свое время не разделили судьбу замка Одани?

– Тогда я была слишком маленькой. – Тятя подняла голову и теперь снова смотрела в лицо Такацугу. Нет сомнений – брачный союз ее матери с Кацуиэ Сибатой увлек их всех на неверный путь. Она знала, что так будет, с самого начала знала и все же подтолкнула мать к этому губительному решению. Она сделала это ради него, ради Такацугу, ради юноши с красивым печальным лицом, ради воина, который предпочел жизнь вечного изгнанника бесчестью смерти, отказался уйти, не исполнив своего предназначения, не подняв из пепла дом Кёгоку. Да, когда-то для нее не было в мире ничего прекраснее этого лица и она охотно согласилась бы снести любые удары судьбы, подвести под них не только себя, но и мать, и сестер, лишь бы это помогло Такацугу в осуществлении цели всей его жизни. Но теперь, глядя на него, Тятя чувствовала, как былая любовь обращается в ненависть. Она чувствовала, что ее предали.

– Ваша матушка вышла замуж всего-то полгода назад. Никто не требует от вас столь беззаветной преданности клану Сибата.

– И что же вы предлагаете? Бежать? Да знаете ли вы, что воины этого замка идут на смерть только ради того, чтобы мы могли спокойно жить?

– На смерть, говорите? Но если вам нужна моя жизнь, я готов отдать ее прямо сейчас!

В глазах Такацугу зажегся прежний огонь, и Тяте показалось, что свет от него окутал ее с головы до ног. Чтобы избавиться от этого наваждения, девушка устремилась в свои покои.

Вбежав в гостиную, она бросила Охацу:

– Приготовьтесь к визиту господина Такацугу, – и со злорадным удовольствием отметила, что при одном упоминании имени кузена личико сестрицы запылало румянцем.

Моримаса Сакума, военачальник первой группы войск, ступил со своими ратниками на землю Оми в пятый день третьей луны и встал лагерем вблизи Янагасэ. Кацуиэ, взявший под командование основные силы, не заставил себя ждать – девятого числа его знамена взметнулись на горе Утинакао. С южной стороны он приказал возвести оборонительные укрепления и принялся ждать Хидэёси. Тот, самолично возглавив многотысячную армию, уже семнадцатого подошел к Янагасэ, но обмена ударами не последовало: его армия заняла позицию в виду объединенных сил Сибаты и Маэды и тоже возвела оборонительные укрепления.

Вести из Оми поступали в Китаносё ежедневно, но в депешах говорилось лишь о нехватке продовольствия, амуниции и прочего, о военных же действиях – ни слова. Мало-помалу нервное напряжение, царившее в замке, спало, весенние деньки продолжили свой безмятежный бег. Снегопады теперь налетали на Этидзэн совсем редко, первые солнечные лучи, еще чуть теплые, но уже возвещающие своим появлением воцарение весны, начали робко согревать стылую землю, а в середине третьего месяца во внутренних садах замка зазвучали птичьи трели. Тятя расспрашивала каждого встречного и поперечного, пытаясь выведать названия птиц, но никто не мог ей ответить.

На двадцатый день третьей луны после полудня в великой спешке примчался гонец на взмыленном коне с первыми боевыми сводками. Воспользовавшись тем, что Хидэёси бросил часть сил на штурм крепости Гифу, в которой заперся Нобухико, войска Маэды и Сибаты пошли в наступление. Гонец покинул место событий накануне вечером, когда на горе Утинакао заканчивались последние приготовления к битве.

На следующий день два вестовых, загнав лошадей, привезли донесения о громких победах Моримасы Сакумы, но к полуночи прибыл третий с неожиданной новостью: войско Сакумы разгромлено, самураи Кацуиэ Сибаты отступают, гарнизону Китаносё приказано готовиться к осаде.

В замке поднялась суматоха, стены заходили ходуном, и лишь в покоях О-Ити и ее дочерей царило спокойствие. У Тяти было такое чувство, будто нечто долгожданное и неотвратимое наконец-то произошло.

Через несколько часов после прибытия третьего гонца, доложившего о поражении союзных войск, в весеннем предрассветном сумраке начали вырисовываться вдали, на северном тракте, расплывчатые силуэты самураев, конных и пеших, бежавших с поля боя. Неверным шагом, едва держась на ногах от усталости, они входили в город у подножия замка группками по трое-четверо. Были среди них и люди Моримасы Сакумы, и воины Кацуиэ Сибаты. Они собирались на площади у главных ворот крепостной стены, где для них уже выставили котлы с едой. Грязные, оборванные самураи бродили вокруг котлов, точно бездомные собаки, а наевшись, растягивались на голой земле и тотчас засыпали от изнеможения.

Кто-то из беглецов рассказал, что враг преследовал их до самого Футю и все смешалось на дорогах – уже невозможно было различить, где свои, где чужие. Еще говорили, что волна скоро докатится и до Китаносё. О судьбе остальных полков армии Сибаты они не знали, не могли сказать и каким образом удалось Хидэёси нанести им столь сокрушительное поражение.

У самураев из охраны замка нашлось лишь одно объяснение: Хидэёси провел молниеносную атаку и тотчас бросил авангард своей армии на север. Значит, он очень скоро будет у стен Китаносё. Никто не ведал, жив ли Кацуиэ Сибата, главнокомандующий союзными войсками, и не сложил ли голову в бою Моримаса Сакума.

О-Ити и княжны начали спешно собираться в дорогу – в любой момент мог прибыть Кацуиэ и дать им распоряжение покинуть замок. Пока они хлопотали, на женскую половину явился самурай и сообщил, что господин Сибата уже вошел в город. О-Ити с дочерьми тотчас направилась по галерее к саду, и дальше, через главный двор к распахнутым въездным воротам первой линии укреплений – единственному освещенному бивачными кострами месту. Повсюду в замке, в покоях и под открытым небом, царила тьма. Вскоре они увидели, как на освещенное пространство ступили восемь боевых коней с всадниками, за ними – десятка четыре пеших воинов, и все остановились у костров. Верховые спешились. При них не было уже ни заплечных флажков, ни полковых штандартов. Но странное дело: ничто в облике и поведении самураев не напоминало о том, что это жалкие остатки разгромленной армии, – напротив, они были собранны и сосредоточенны, будто прибыли на тайный военный совет.

Тятя не сводила глаз со своего отчима, приближавшегося к ней в неверных отблесках пламени, со сломанным копьем в руке. Печальное это было возвращение. Совсем не так он покидал замок пятьдесят дней назад, во главе двадцатитысячного войска, на боевом скакуне, из-под копыт которого разлетались хлопья снега. «Что сталось с отважными воинами, совсем недавно смыкавшими ряды вокруг него?» – думала девушка.

– Обезьяна расставила нам ловушку, – сказал Кацуиэ, ни к кому конкретно не обращаясь – ни к супруге, ни к падчерицам. Лицо стареющего военачальника побежденной армии было бесстрастно.

Четыре женщины молчали. Да и где бы они нашли слова утешения?

Кацуиэ в сопровождении нескольких самураев направился к тэнсю. О-Ити последовала за мужем, Тятя увела сестер на женскую половину.

Вскоре от придворных дам из свиты О-Ити княжны узнали, что замок уже взят в кольцо осады и бежать поздно.

В тот вечер Тятя и Охацу долго не могли заснуть, лежа друг подле друга на футонах,[49] расстеленных, как всегда, в их общей спальне.

А Когоо тотчас погрузилась в сон. Тятя завидовала младшей сестренке, которой достался такой невозмутимый характер, завидовала ее хладнокровию, не сказать – бесчувственности, которая и помогла ей заснуть, несмотря ни на что.

В темноте Тятя не видела лица Охацу, но знала, что она тоже не смыкает глаз. Вдруг девочка села на футоне, затем снова улеглась. Через какое-то время опять зашевелилась, собираясь встать.

– Не спится? – прошептала Тятя.

Охацу что-то пробормотала себе под нос, откинулась на подголовник и вдруг спросила:

– Что станется с господином Такацугу?

И тогда Тятя поняла, что сестре не дают заснуть мысли о двоюродном брате.

– Напрасно ты о нем беспокоишься, – ледяным тоном сказала она. – Я уверена, что именно сейчас он думает о том, как бы отсюда улизнуть.

Тятя и сама переживала за Такацугу, который нашел убежище в замке, обреченном на уничтожение, но не смогла удержаться от презрительного ответа, когда Охацу об этом заговорила. С другой стороны, ее слова были правдивы от начала и до конца: она действительно не сомневалась, что Такацугу готовится бежать из осажденной крепости. Ведь он предвидел такой оборот событий еще в тот день, когда Кацуиэ повел войска в Янагасэ, и даже советовал ей последовать его примеру и позаботиться о собственном спасении. Такацугу, впрочем, был не единственным, кто помышлял о бегстве. В ту самую ночь пусть на мгновение, но об этом задумались все обитатели замка.

После короткого обмена репликами сестры снова погрузились каждая в свои невеселые мысли. Сколько времени они пролежали так в ночном мраке, неизвестно, но внезапно Охацу подняла голову. Тятя тоже услышала тихий звук, как будто кто-то осторожно постучал костяшками пальцев по раме сёдзи со стороны сада. Стук повторился.

Охацу вскочила:

– Кто это может быть?

Тятя уже знала ответ: не кто иной, как Такацугу. Она тоже встала. Сестры легли спать одетыми и теперь не мешкая подбежали к сёдзи.

– Кто там? – громким шепотом спросила Тятя.

– Такацугу. Прошу прощения за то, что явился к вам среди ночи, но время не ждет, – прозвучал приглушенный голос из сада.

Охацу чуть-чуть отодвинула раму, оставив небольшую щелочку. Обычно им и в голову не приходило принимать меры предосторожности в Китаносё, но сегодня в замке царила необычная атмосфера. Перекличка часовых, звон оружия, конское ржание, тяжелые шаги в ночном мраке то ближе, то дальше – кто это, враг или друг?..

Такацугу стоял совсем рядом, на расстоянии кэна от девушек.

– Я пришел попрощаться. Сегодня ночью я убегу из замка, – без тени стыда сообщил юноша. – Вам же, княжны, бояться нечего – даже если Китаносё не выдержит осады, ничего дурного с вами не случится. Едва ли господин Сибата пожелает, чтобы вы последовали за ним прочь из этого мира, а уж Хидэёси… – Он не закончил мысль и, помолчав, снова заговорил: – В общем, хочу вас предостеречь от… неблагоразумных поступков. Замок обречен – не завтра, так послезавтра он будет в руках врагов, вам же нужно только тихо пересидеть штурм в своих покоях. Вот что я хотел вам сказать. Потому и осмелился побеспокоить вас среди ночи.

– Благодарим за ваше доброе отношение. Надеюсь, вы тоже воздержитесь от… неблагоразумных поступков. Куда вы собираетесь бежать? – Тятя не могла себе представить ни единого места в стране, где Такацугу мог бы чувствовать себя в безопасности. Да Хидэёси все острова вверх дном перевернет и не успокоится, пока не найдет его!

– Что ж, выбор у меня невелик. Какое-то время придется скрываться в Вакасе. – (Тасуко, старшая сестра Такацугу, вышла замуж за Гэммэя Такэду, даймё этой провинции.) – Надеюсь, мы еще свидимся. В один прекрасный день, когда вы и ждать-то меня перестанете, я вырасту перед вами, словно из-под земли, и попрошу убежища.

– Я была бы счастлива предоставить вам кров, но боюсь, что к тому времени меня уже…

– Что? – резко перебил Тятю Такацугу. – Не вздумайте сказать мне, что вы намерены покончить с собой! – И усмехнулся: – В наше смутное время человеку и тысячи жизней не хватит, коли он начнет расплачиваться ими за каждое поражение. Моя тетушка вышла за хозяина этого замка каких-то полгода назад. У нее нет обязательств перед кланом мужа. С ней, так же как и с вами, я поговорю откровенно, чтобы вы все немедленно выбросили глупые мысли из головы. Я, Такацугу, буду жить! Слышите? Пусть на земле не останется ни деревца, ни былинки, за которыми можно схорониться, даже тогда я, Такацугу, не отрекусь от своей воли к жизни! – И поскольку этим все было сказано, он с гордо поднятой головой исчез в ночном мраке, не забыв слегка поклониться кузинам и бросить на прощание: – До встречи. Когда-нибудь она непременно произойдет!

Тятя и Охацу какое-то время оторопело смотрели на то место, где он только что стоял. Младшая сестра первая пришла в себя и тоскливо спросила:

– Что же с нами будет?

– Я знаю одно: мы разделим судьбу этого замка, – заявила Тятя.

– Нет, я не хочу! – всхлипнула Охацу и в отчаянии замотала головой.

– Хочешь ты или не хочешь – у тебя нет выбора. Мы – часть семьи Сибата. Долг каждого члена семьи – следовать за своим господином и в жизни, и в смерти. Разве это не справедливо?

– Нет! Не хочу, не хочу!

– Если ты так боишься умереть, чего же стоишь тут? Догоняй Такацугу, удирай вместе с ним! – отрезала Тятя и, оставив сестру у раздвинутых сёдзи, вернулась на свой футон.

Когоо все так же безмятежно посапывала во сне, не ведая о том, что творится вокруг. «Должно быть, она – единственный человек, спокойно спящий этой ночью в замке», – подумала Тятя. Она слышала, как Охацу давится рыданиями, укладываясь рядом с Когоо. О чем бедняжка так горько плачет? О разлуке с Такацугу? О своей жестокой участи? Тятя не знала. Да и сама Охацу не смогла бы ответить на этот вопрос. Все беды навалились так неожиданно, что юное сердечко пятнадцатилетней девочки просто не сумело их вынести.

Тятя твердо решила последовать примеру О-Ити. Если мать отринет смерть, она, ее дочь, тоже будет жить; если мать покончит с собой, она, Тятя, не раздумывая вонзит в горло кинжал. Внезапно осознав, что в ее размышлениях не осталось места для отчима, девушка еще пуще опечалилась. Она вспомнила высокий силуэт Кацуиэ Сибаты в проеме главных ворот замка. Это было несколько часов назад. Он спешился в отблесках пламени… Сломанное копье в руке… Тогда при виде старого полководца у нее защемило сердце – она и сама не знала почему.

Задремавшую было девушку разбудил какой-то шум – оказалось, в спальню явились придворные дамы. Еще не рассвело. Женщины были в походных одеждах и при кинжалах, но все как одна умирали от страха.

– Враг занял холм Асиба! – загомонили они. – А в замке – небольшой гарнизон да горстка раненых самураев! Некому нас защитить! Что же с нами будет? Замок и дня не продержится…

Тятя вышла в сад и направилась к крепостной стене, чтобы подняться на сторожевую башню. По пути ей встретились несколько увечных, обессиленных воинов, накануне чудом добравшихся до замка. Боевые кони бродили по двору без привязи. Уже на подходе к башне девушке пришлось лавировать между вооруженными ратниками из гарнизона, в спешке сновавшими туда-сюда, а уже возле самых ступенек ее повелительным окриком попытался остановить какой-то самурай и, обогнав, заступил дорогу:

– Княжна, здесь опасно, вернитесь в свои покои!

– Я только посмотрю одним глазком сверху и тотчас спущусь. Мне хочется в последний раз полюбоваться горами.

Воин молча посторонился, словно растерявшись от этих слов.

Заглянув в бойницу, Тятя и правда увидела в рассветной дымке на холме Асиба, что возвышался неподалеку от восточной стены замка, боевые стяги. Они полоскались на ветру так близко – казалось, протяни руку – и коснешься полотнищ. Значит, Хидэёси где-то там, на склоне. Тятя отчетливо вспомнила низенького полководца с хитрым худым лицом. Она видела его всего лишь раз, в прошлом году. Ей никак не удавалось себе представить, что именно это странный человечек нанес сокрушительное поражение ее отчиму, одержал победу в битве, гнал самураев Сибаты, Маэды и Сакумы до самой Этидзэн, встал лагерем вон там, совсем рядом, и готовится к нападению.

Тятя мысленно вернулась в тот день, когда она сказала Кацуиэ, что ненавидит не войны, а поражения. «Кто же их любит?» – рассмеялся он тогда, а теперь на его плечи легла неподъемная ноша проигранной битвы. Тяте всегда нравился этот стареющий воин, но сейчас он вдруг показался ей совершенно никчемным человеком. Высокий рост, стать, безупречная выправка, большие крепкие руки, лицо, так легко багровеющее от гнева… Как глупо!

Двадцать второй день четвертой луны прошел без столкновений. Вражеские лучники не выпустили ни единой стрелы, ни один ружейный выстрел не грянул с холма Асиба. Но осажденные знали, что главные воинские силы Хидэёси еще не подтянулись из Футю, что он собирает людей для решительного штурма и что ночью его армия безжалостной волной-цунами накроет замок.

До самого вечера раненые самураи, которым чудом удалось уйти от погони, прибывали из Янагасэ группами по тридцать, пятьдесят, сто человек. На закате в крепостных стенах томились уже около трех тысяч подданных даймё Этидзэн, включая детей, женщин и стариков. Самые преданные и влиятельные вассалы Кацуиэ, чьи имена Тяте уже не раз доводилось слышать, тоже находились в Китаносё, загнанные в ловушку, – здесь были Бункасай Накамура, Яоэмон Сибата, Рокудзаэмон Уэмура, Кангоэй Мацудайра, Кюэй Мацуура, Дзюдзо Сакума, Осима Вакаса-но-ками…

Из покоев в покои перелетали самые разные слухи о других достойных воинах: такому-то удалось бежать, такой-то был схвачен в последний момент врагами и казнен. За достоверность этих известий никто не мог поручиться, но все как один старались поддерживать боевой дух защитников Китаносё.

Рассказывали, что Сингоро, наследный сын Осимы Вакаса-но-ками, не сумевший принять участие в сражении по причине тяжелого недуга, велел отнести себя в паланкине к крепостной стене и размашистыми мазками кисти начертал на главных въездных воротах такие слова: «Мне, Сингоро Осиме Вакаса-но-ками, болезнь помешала ступить на поле битвы при Янагасэ, но ничто не умалит моей решимости защищать этот замок!» А шестидесятилетний Рокудзаэмон Уэмура, которому предстояло оборонять южные ворота, облачился перед боем вместо доспехов в саван.

Той ночью три сестры снова спали в одной опочивальне. Тятя внезапно была разбужена конским ржанием и одиночными ружейными выстрелами. Охацу, измотанную долгим ночным бдением накануне, не потревожил этот шум, зато на сей раз проснулась Когоо, вскочила и какое-то время прислушивалась к перекличке часовых и топоту копыт – эху войны, которое налетами приносил к женским покоям ветер.

– Опять дерутся, вот скукотища, – пробормотала она наконец и, сладко зевнув, улеглась на футон.

– Неужели тебя это ни капельки не беспокоит? – спросила Тятя.

– А чего беспокоиться? Этим горю не поможешь. Я все равно ничего не смогу изменить.

У Тяти хладнокровие Когоо вызвало приступ раздражения, а та, нимало не заботясь о чувствах старшей сестры, уже погрузилась в безмятежный сон.

Рядом на футоне заворочалась Охацу, открыла глаза и бросилась на шею Тяте, всхлипывая и жалуясь, что ей грустно. Уткнувшись носом в плечо старшей сестры, она долго рыдала, оплакивая жестокую судьбу, уготованную отчиму, давясь слезами, бормотала, что нет на свете никого несчастней ее, сестричек и бедной матушки, спрашивала, где Такацугу, и горевала о том, что он подвергается ужасным опасностям.

Тятя во многом разделяла тревоги сестры, но ее снова одолело раздражение. Что за плакса! Захотелось ударить хнычущую Охацу по спине и призвать ее взять себя в руки, проявить хоть немного достоинства.

После возвращения Кацуиэ в крепость О-Ити находилась при нем неотлучно. Непонятно было, кто кого от себя не отпускает, но, так или иначе, княжны не видели мать с тех пор, как они вместе ходили встречать отчима к главным воротам.

В ночь на двадцать второе число она неожиданно заглянула к дочерям. Долго смотрела на личики младших девочек, посапывавших во сне, и ласково сказала Тяте:

– Почему ты не спишь? Не бойся, все будет хорошо.

– Матушка, что вы станете делать, когда замок падет? Жестокие слова. Увы, Тятя не смогла сдержаться – ей нужно было задать вопрос прямо, воспользоваться ситуацией, чтобы узнать решение матери. О-Ити открыла было рот, собираясь ответить, но ни звука не сорвалось с ее губ – на них лишь расцвела улыбка, легкая, едва заметная в сиянии свечей. О-Ити тотчас покинула спальню, так ничего и не ответив, но Тятя уже поняла – по внутреннему свету, озарившему лицо матери, по безмятежной радости ее улыбки, – что она выбрала смерть. Иначе как объяснить эту улыбку, эту безмятежную радость? Матушка отреклась от жизни, заключила Тятя. А стало быть, и дочерям ничего не остается, кроме как умереть. Сделав этот вывод, она сразу почувствовала облегчение, куда-то ушли тревоги, одолевавшие ее в ту пору, когда она еще не знала, что делать – жить или умереть. Ближе к рассвету девушка задремала, но эти мысли преследовали ее даже во сне.

На следующий день ситуация вокруг Китаносё кардинально изменилась. Несметное войско Хидэёси, совершившее бросок из Футю, гигантским муравейником кишело у крепостных стен, перекрыв все пути к отступлению. По утру О-Ити снова пришла к дочерям, и всем четырем дамам строго настрого было запрещено покидать свои покои.

Враги открыли огонь в час Дракона. Дождей не было с самого начала четвертого месяца, солнце волнами изливало горячие лучи на внутренние сады замка. В сухом воздухе непрерывно звучали боевые кличи. Перепуганные княжны поначалу забились в уголок, но мало-помалу привыкли к крикам, свисту стрел и жужжанию пуль. Тятя, раздвинув сёдзи, в щелочку любовалась игрой солнечных зайчиков в листве деревьев. Эхо войны теперь казалось девушке далеким и оставляло ее почти равнодушной, ведь она уже выбрала смерть.

На исходе часа Дракона раздался громовой хор голосов, тотчас за ним – глухой удар. Затишье – и все повторилось. Вскоре княжны узнали, что это вражеские воины били тараном в ворота и внешний круг укреплений уже находится во власти противника. Самураи, заглянувшие на женскую половину проверить, все ли спокойно, рассказали, что войска Хидэёси лавиной хлынули в пролом и теперь заняли позиции в каких-то восьми дзё от внутренней крепостной стены, окружающей тэнсю.

С приближением часа Коня[50] шум сражения стих, уже не слышно было барабанного боя, дающего сигнал к атакам. Во вражеском стане на расчищенное пространство вывели двух пленников – так, чтобы их видно было осажденным из замка. Дозорные узнали шестнадцатилетнего приемного сына Кацуиэ Сибаты и Моримасу Сакуму.

Проведав о том, что Моримаса сдался в руки врага живым, Тятя немало удивилась. В Китаносё на него возлагали вину за поражение при Янагасэ. Опьяненный своими первыми победами, он бросился преследовать врага, не вняв увещеваниям Кацуиэ Сибаты и Тосииэ Маэды, в результате чего оставил неприкрытым тыл, и главной армии пришлось сдать свои позиции.

По рассказам самураев, наблюдавших со сторожевой башни за пленниками, высокий молодой воин со связанными за спиной руками остановился и обратил залитое кровью лицо к замку. Когда стражники хотели увлечь его за собой, он раскидал их ударами ноги и остался стоять на том же месте, широко открытыми глазами глядя на башню. «Да, именно так должен был повести себя Моримаса!» – подумала Тятя. Ей казалось, будто она видит эту сцену воочию.

После полудня продолжилось затишье. Время от времени до женских покоев долетали крики и звон оружия, свидетельствовавшие о единичных схватках, но вскоре все потонуло в реве бури, которая внезапно обрушилась на поле битвы, ломая ветви деревьев, срывая листья, разгоняя воинов.

В час Обезьяны[51] О-Ити и ее дочерей препроводили в покои центральной башни. Спешные меры были приняты перед решающим штурмом, который должен был состояться, как ожидалось, на рассвете. Супругу хозяина замка, трех княжон и придворных дам укрыли в потайном помещении, устроенном под полом четвертого яруса. Тятя приникла к дощатой стене, но в прямоугольной бреши, образованной досками, увидела лишь колышущееся море вражеских знамен.

Когда свечерело, на воинов, то и дело вступавших в схватку с противником, пролился дождь, и настала ночь, принесла с собой зловещий покой. В замке начался прощальный пир. На всех ярусах тэнсю под изогнутыми крышами, в сторожевых башнях, повсюду зазвучали оживленные голоса, провозглашавшие здравицы.

В приемном зале Кацуиэ, О-Ити и три княжны обменивались чарками сакэ в обществе Накамуры, Мацудайры и других знатных самураев высшего ранга.

Тятя, сидевшая напротив матери, смотрела, как Кацуиэ протягивает ей чарку сакэ. О-Ити поднесла чарку к губам, сделала два глотка и вернула ее супругу. Тот, в свою очередь, отпил несколько раз и передал Накамуре. Тятя уже видела этот ритуал на свадьбе матери и отчима, но сегодня, не в пример той сумрачной брачной церемонии, он, казалось, был преисполнен радости. Сторонний наблюдатель и не заподозрил бы, что это защитники и обитатели замка, обреченного на уничтожение, в последний раз пьют веселящее душу сакэ.

Тятя глаз не сводила с матери, но та, словно забыв о существовании трех дочерей, не удостоила их и взглядом с самого начала пира. Охацу, вдоволь нарыдавшаяся, как будто смирилась со своей участью и теперь все больше молчала, а ее просветленное личико хранило бесстрастное выражение. Верная себе Когоо была по-прежнему угрюма и равнодушна. Она, оказывается, верила, что с минуты на минуту прибудет посланник из вражеского лагеря и, как тогда, во время осады замка Одани, увезет с собой матушку, ее и сестриц, чтобы укрыть в безопасном месте. Когда Когоо наклонилась к Тяте и шепнула ей на ухо: «Посланник, должно быть, уже в пути, он едет за нами!» – та не смогла ответить и притворилась, будто ничего не услышала в шуме застольных бесед.

Вскоре воины, пирующие в сторожевых башнях, совсем разбуянились, гомон и крики набрали устрашающую силу. Накамура, отлучившийся ненадолго из зала, вернулся, пошептался с Кацуиэ, затем сказал что-то на ухо О-Ити. Та ответила едва заметным кивком.

Накамура подошел к княжнам, сел перед ними в официальной позе и проговорил:

– Час настал. Вы должны попрощаться с батюшкой и матушкой.

– Попрощаться? – остолбенела Когоо.

Взяв сестер за руки, Тятя заставила их подняться. «Пришло время умереть», – сказала она себе. Охацу и Когоо в молчании покорно последовали за старшей сестрой и, как она, молча уселись перед отчимом и матерью. В зале установилась тишина. Тятя чувствовала, что взгляды всех присутствующих устремлены на них. И впервые в этот вечер ей стало тепло от того, что матушка наконец-то тоже посмотрела на нее и на сестриц.

Три девушки почтительно поклонились О-Ити и Кацуиэ – Тятя первая, за ней Охацу и Когоо. Они хотели было вернуться на свои места, когда незаметно подкравшиеся самураи схватили всех троих за руки.

– Что вы делаете?! – закричала Тятя, а ее сестер уже тащили к лестнице, ведущей наружу; Когоо визжала и отбивалась, Охацу звала мать, захлебываясь слезами.

Когда до Тяти дошло, что их силой уводят в безопасное место, только их, а мать остается здесь, она начала сопротивляться с яростью отчаяния. Но два могучих воина легко, как пушинку, подхватили ее на руки, лишив всякой возможности освободиться, и вынесли из зала вслед за сестрами.

Самураи пересекли покои нижнего яруса, в которых продолжался пир, прошли по галерее, доставили девушек во внутренний сад и втолкнули всех троих в один паланкин, который тотчас обступили со всех сторон носильщики и дюжина свитских дам. Отныне любые попытки сбежать теряли смысл.

Паланкин тотчас подняли в воздух несколько пар сильных рук, и к тому моменту, как княжнам удалось с грехом пополам усесться в шаткой тесноте, он уже миновал ворота внутренней крепостной стены замка. Остановились носильщики только один раз – перед тем как свитские дамы и самураи Сибаты вернулись в пределы внутреннего кольца укреплений и закрыли ворота за собой.

Вот уже и внешний рубеж обороны остался позади, а паланкин продолжал продвигаться вперед, не встречая препятствий. Княжны, содрогаясь в рыданиях, отодвинули полог, и перед их глазами, залитыми слезами отчаяния, предстало удивительное зрелище: в колеблющемся свете факелов вражеские воины молча расступались, освобождая дорогу.

Паланкин наконец остановился в виду лагеря Хидэёси у подножия Асибы, но девушки, обессиленные горем расставания с матерью, уже не смотрели наружу и не знали, где находятся. После часовой передышки носильщики продолжили бег. Княжны, до сих пор не проронившие ни слова, задремали, успокоенные покачиванием паланкина, который теперь уже не останавливался.

Торопливый летний рассвет настиг их в бамбуковых зарослях у подножия холма, и в тот же миг ветер принес эхо боевых кличей. Девушки подскочили на подушках, настороженно вслушиваясь, но крики смолкли так же внезапно, как зазвучали. Обогнув Асибу, паланкин опустился на землю в кругу крепостных стен буддийского монастыря на дальнем склоне.

Княжон впервые выпустили из паланкина. Уже совсем рассвело, утренний холод покалывал щеки. Девушек проводили в уединенные монастырские покои.

В тот день состоялся последний, решающий штурм Китаносё. Боевые кличи, которые три сестры слышали в дороге, был сигналом к атаке авангарда, устремившегося на приступ в час Тигра.[52] В течение утра у всех ворот внутренней крепостной стены кипели жестокие бои, и к полудню нападавшие прорвались наконец на центральный двор замка.

Кацуиэ Сибата и три сотни самураев, укрепившиеся в главной башне, оказали яростное сопротивление, и воинам Хидэёси пришлось не раз штурмовать павильоны тэнсю, прежде чем они заняли нижние ярусы и добрались до самого верха.

Когда Кацуиэ начал приготовления к сэппуку, в живых оставалось не более трех десятков защитников замка – мужчин и женщин. О-Ити первой сложила прощальные строки:

Затем кисть взял Кацуиэ и начертал ответ:

В час Обезьяны он дал приказ поджечь тэнсю. Пламя рьяно взялось за работу, и, когда клубы дыма достигли галереи верхнего яруса, Кацуиэ вспорол себе живот. О-Ити совершила самоубийство вослед. Кацуиэ было пятьдесят четыре года, О-Ити – тридцать семь. Помощь в исполнении обряда сэппуку оказывали Бункасай Накамура и Токуами, верные вассалы клана Сибата, которые остались со своим господином до конца.

В тот самый час Тятя и младшие сестры снова сели в паланкин, чтобы покинуть монастырь. Услышав возгласы и перешептывания среди сопровождавших их людей, Тятя отодвинула полог и увидела багровые сполохи, заполонившие полнеба. Вдали замок Китаносё умирал в тисках пламени. Девятиярусная тэнсю уже обратилась в прах, и теперь огонь трудился над другими строениями.

Паланкин внезапно остановился. Княжнам велено было выйти и встать в окружении свитских дам на тропе, петлявшей меж рисовых полей, в стороне от главной дороги. Вскоре конный отряд из сотни верховых воинов промчался во весь опор на север, оставляя за собой клубы пыли. За ними прошла тысяча пеших ратников, разделенных на несколько полков. Тятя задержала взгляд на военачальнике, величаво выступавшем верхом на боевом коне в окружении пехотинцев. Она тотчас поняла, что это Хидэёси. Сжимая в руке вожжи, выпрямившись в седле, он проехал мимо, даже не взглянув на девушек. Совсем не таким Тятя его запомнила в тот день, когда он приходил с визитом на женскую половину замка Киёсу. Теперь этот прославленный полководец, хмурый и сосредоточенный, только что взявший штурмом крепость Китаносё, не тратя времени попусту, шел воевать замок Моримасы Сакумы.

Длинная колонна воинов исчезла вдали, и княжны снова сели в паланкин. Носильщики не останавливаясь миновали призамковые посады Китаносё, на развалинах которого еще плясали языки пламени, и направились к Футю, время от времени делая передышки в попадавшихся на пути деревеньках. Ночью они нашли приют в большом крестьянском доме. Княжны до утра не смыкали глаз, лежа в полной тишине друг подле друга как мертвые, не обменявшись ни словечком.

Утром на энгаву ступил незнакомый воин. Он принес весть о самоубийстве их матери и отчима. Три сестры разрыдались. Охацу и Когоо плакали долго и безутешно, но Тятя очень быстро успокоилась.

– Утрите слезы, – сказала она. – Отныне мы одни на этом свете. Но коли матушка помогла нам уйти из замка, стало быть, она хотела, чтобы мы жили. Жили счастливо. Мы не вправе нарушить ее последнюю волю. Матушка не могла избежать горькой участи – долг велел ей следовать за супругом в жизни и в смерти, но она пожелала, чтобы мы, ее дочери, остались среди живых и изведали счастье.

Когоо вскинула на сестру заплаканные глаза:

– Счастье? Что это такое?

Тятя не сразу нашлась с ответом, но Когоо и не настаивала, как будто уже сама все поняла. Она лишь с робкой надеждой спросила:

– Матушка будет рада видеть нас счастливыми, да?

До сих пор хранившая молчание Охацу вдруг упрямо выпятила вперед мокрый от слез подбородок:

– Не знаю, дано ли мне обрести когда-нибудь счастье, но я выбираю жизнь. Я буду жить, что бы ни случилось!

Тятя вспомнила: то же самое недавно сказал Такацугу. Она же была настроена совершенно по-другому. Для нее слово «счастье» имело только одно значение – «победа». Ей и семнадцати лет не исполнилось, а поражения уже унесли жизни всех ее близких – отца Нагамасы, деда Хисамасы, дяди Нобунаги, а вот теперь отчима Кацуиэ и матери. Перед мысленным взором девушки встали два замка, снедаемые пламенем. Один сгинул в огне вчера, другой – десять лет назад. Гибель одного окрасила багровыми отблесками небо среди бела дня, падение другого оплакал кроваво-алыми слезами ночной небосвод. При воспоминании о смертоносных пожарах, обративших в прах ее родных людей, крохотный огонек, в котором смешались гнев и скорбь, разгорелся в девичьем сердце.