Хранитель времени

29 СЕКРЕТ ЖИЗНИ

Мы подъехали к Хранителю с юга ранним-ранним утром. Его хижина стояла в пятидесяти футах от недавно открывшейся трещины, а в пятидесяти милях на рассветном небе стал виден Квейткель, священная гора, подпирающая, словно голубовато-белый столп, западный край небосклона. Увидев на юге наши нарты, Хранитель, должно быть, принял нас за охотников-деваки, едущих домой. Мы рассчитывали именно на это, потому и свернули к югу. Но даже если бы он догадался, кто мы такие, у него уже не оставалось времени наморозить полозья, уложить шкуры и припасы (как бы мало их ни осталось), запрячь собак и бежать. Мы въехали в его лагерь с первым светом, и он учтиво ожидал нас на пороге, держа по девакийскому обычаю кружки с горячим кровяным чаем.

– Ни лурия ля! – воскликнул он. – Ни лурия ля! – В белой шубе, капюшон которой скрывал почти все лицо, кроме черных глаз, вид у него был сторожкий, как у волка.

– Ни лурия ля! – ответил я.

Его голодные собаки выскочили из туннеля хижины и с лаем бросились к нашим, обнюхивая их и облизывая их черные носы. Хранитель, должно быть, сразу узнал мой голос и понял, что упряжка у нас городская: уж очень радушно наши собаки виляли хвостами и высовывали красные языки, отвечая на приветствие чужих. Он поставил кружки с чаем в снег, не обращая внимания на самого крупного своего пса, который тут же принялся лакать приготовленный для нашей встречи напиток. Капюшон он откинул назад. На гладком, коричневом, блестящем от жира лице виднелась печать мрачного юмора и покорности судьбе.

– Итак, бастард Рингесс выследил меня. Или мне следует называть тебя «лорд Рингесс»? Ха!

Не успели мы остановиться, как Соли соскочил с нарт, занеся копье и целя им в живот Хранителю.

– Леопольд, так ты помирился со своим сыном? – сказал тот. – И Город еще стоит? Как это вам удалось спастись от моей старой бомбочки?

Соли скрипнул зубами так, что кровь хлынула из носа. Я видел, что он не решается пронзить Хранителя копьем, и поэтому сказал:

– Погоди!

– Вот это верно сказано: погоди, – отозвался Хранитель.

Я вкратце рассказал ему, что часть Города разрушена, что моя мать и еще шесть тысяч погибших заморожены в братской могиле. Рассказал, как мать заслонила меня от ножа в руке его клона.

– Так я и знал, что эта бомба старая, – сказал он. – Слишком старая.

– Ты убийца, – сказал Соли и уперся отставленной назад ногой в снег.

– Хорошо, вот он я – убийца, настигнутый и окруженный убийцами.

Соли покрепче стиснул копье. Я был уверен, что он вот-вот убьет Хранителя. Программы убийства уже работали в нем. Но он удивил меня. Он смерил Хранителя взглядом и спросил просто:

– При чем тут Город? Город, который ты основал три тысячи лет назад – это правда?

Хранитель, выдохнув облачко пара, повернулся ко мне.

– Значит, ты побывал в богине, и она говорила с тобой. Что она тебе сказала про меня, а, Мэллори?

– Что ты самый старый из людей и прожил много тысяч лет.

– Так сколько же мне лет? Что она сказала?

– Сказала, что в Век Холокоста ты по крайней мере уже жил.

– Я стар, это правда.

Я слез с нарт и встал рядом с Соли. Он шагнул поближе к Хранителю, и тот отступил назад, к трещине.

– Сколько же тебе лет? – спросил я.

– Много. Очень много. Я старше, чем этот снег, старше, чем лед на море.

– Придется тебе, однако, расплатиться за твои злодеяния, – сказал Соли.

Хранитель без видимой причины бросил взгляд на небо. Былой ад кипел в его черных глазах, и я понял, что он уже расплатился за свои злодеяния кровоточащими кусками своей души, продолжает платить и никогда не перестанет.

– Все так быстро, – сказал он. – Человеческая жизнь – это несколько тяжких мгновений, ничего более, разве это зло – милосердно прекратить чью-то жизнь за несколько секунд до того, как тиканье остановится само по себе и человек умрет естественной смертью? Скажите честно!

Но мы с Соли, на себе испытавшие, что значит убивать, промолчали.

– Город прожил свой срок, – продолжал Хранитель. – И Орден тоже. Вы хорошо знаете, почему я сделал то, что сделал.

– А мать мою обязательно было убивать?

– Ее убил мой двойник, не я.

– Ее убил ты.

Он поднял кулак и прорычал:

– Твоя мать и ты, бастард Рингесс, со своим навороченными мозгом и сумасбродными новыми идеями – вот кто погубит род человеческий.

Я смахнул иней с ресниц и сказал:

– Ты и меня бы убил.

– Однажды я сделал все, чтобы тебя спасти – помнишь? – и спас, потому что любил тебя как сына. – Он быстро взглянул на Соли. – Та книга стихов еще у тебя? Я хотел спасти тебя от богини и перестарался, будь я проклят!

Я подошел поближе к нему. Он чесал Тусу за ухом, демонстративно не обращая внимания на поднятое копье Соли. Пар вырывался из его ноздрей медленными ровными струйками. Пахло кислым потом, дыханием хищного существа. Он чего-то боялся. Его лицо было тверже любого известного мне человеческого лица, но на нем был страх. Я стал между ним и Соли. Соли выругался и отошел, ища новую позицию для удара.

Я растер лицо, чтобы четче выговаривать слова, и сказал:

– Главный Генетик исследовал ДНК твоего клона, но ничего там не нашел.

– Ну да – а что там было искать-то?

– Старшую Эдду. Секрет Эльдрии.

– Чушь собачья!

– Твердь сказала мне, что ее секрет заключен в твоих хромосомах.

– Чушь собачья.

– Что тебе известно об Эльдрии?

– Наклал я на них!

– Почему Эльдрия предостерегает человека против богини?

– Почему это? – рявкнул он, передразнивая меня. – Почему это? Почему, почему, почему?

– Сколько тебе лет?

– Я стар, как камень.

– Что тебе сделала Эльдрия? Мне нужно знать.

– Да пошел ты!

Я подошел еще ближе. Он отступил.

– Скажи, Келькемеш. Не даром же я проделал весь этот путь.

Он закрыл глаза, запрокинул голову и разинул рот в беззвучном крике. Я впервые видел его с закрытыми глазами.

– Ты знаешь мое имя – стало быть, знаешь все. Что я еще могу тебе рассказать?

– Секрет.

– Сколько же ему? – спросил Соли.

– Я родился тридцать тысяч лет назад, – открыв глаза, сказал Хранитель, – по летосчислению Старой Земли. Хотите знать в точности, сколько мне лет? Тридцать тысяч сто сорок два плюс восемнадцать дней и пять часов. – Он достал из-под шубы плоские золотые часы, раскрыл их и добавил: – Плюс пятнадцать минуть и двенадцать секунд, тринадцать, четырнадцать… сколько еще секунд мне осталось? Если бы все шло так, как хотела Эльдрия, я жил бы вечно. Они создали меня для вечной жизни, провалиться бы им! Таковая моя цель, говорили они. Их цель.

– Это невозможно, – сказал Соли. Он зашел с другой стороны, и Хранитель снова оказался между ним и трещиной. – Никто не может прожить так долго.

– Ошибаешься, Леопольд! В давние времена, когда зеленые леса Старой Земли не имели ни единого шва, как одежда механика, они спустились с небес и сказали, что выбрали меня своим посланцем. Проклятые боги! Я никогда их в глаза не видал и не знаю, есть ли у них тела. Может, они, боги, вообще бестелесные? Мне они явились как огненные шары, ярко-голубые – таким бывает очень жаркое пламя костра. Они сказали, что на Земле – даже на той Земле, тридцать тысяч лет назад – расплодилось слишком много людей. Еще они сказали, что огни на небе – это звезды. Скоро люди покинут Землю и будут странствовать среди звезд. Я подумал, что схожу с ума, но они сказали – нет, просто я вошел в число ста двадцати пяти бессмертных, избранных, чтобы нести послание Эльдрии сквозь время. Чтобы доставить это их треклятое послание людям, когда мы научимся пользоваться звездным огнем и внимать голосу мудрости, не сходя при этом с ума и не изничтожая друг друга этим самым звездным огнем и огнями иного рода. Эльдрия – пропади они пропадом, эти бестелесные твари! – сказали, что их души готовы удалиться в область небес, столь черную, что даже звездный свет туда не проникает. В черную дыру. Я, конечно, не понял ни слова из этой тарабарщины. Они сказали, что им грустно оставлять человеческий род во всей наготе его невежества. «Нагота! – повторил я. – Невежество!» Я, как-никак, был одет в шкуру волка, которого убил своими руками, и мог назвать каждое растение и каждое животное в лесу! Эльдрия не рассмеялись только потому, что им было нечем, но я слышал, как они шушукаются и смеются внутри меня. Потом они вскрыли меня, паскудные боги, и вышили каждую мою клетку до последней нитки ДНК. Даже в семя мое пролезли, даже душу – и ту исковеркали! Я не понимал, что они делают, и так струхнул, что сам себе выбил зубы. Меня жгло изнутри, точно я наглотался горячего свечного сала, точно наелся волшебных грибов и теперь сгорал от лихорадки. А потом они бросили меня на произвол судьбы. Сами залезли в ядро черной дыры, а я по их милости чуть ли не все тридцать тысяч лет болтался по Старой Земле. Зубы у меня, само собой, отросли снова и отрастали каждый раз, как стирались. Они наделили меня этими красивыми белыми зубами, чтобы я мог вкусить горький корень бессмертия, и я жевал его, пока он не опротивел мне до смерти. Но умереть-то я как раз и не мог – вот в чем загвоздка. Теперь вы все знаете.

Я опустил глаза, размышляя о богах и бессмертии. Снег доходил мне до колен, такой сухой, что я видел каждый кристаллик, скатывающийся в ямы от моих следов.

– А ты, – спросил я Хранителя, – разве ты не хочешь узнать, что за послание заключено внутри тебя?

– Нет.

– Что вшито в твоей ДНК?

Он снова скорчил гримасу, оскалив длинные белые зубы.

– Ничего там нет, кроме дезинформации и шума.

– Они ведь боги! Почему ты сомневаешься в них?

– Потому что они лгут, как все боги.

Соли отклонялся то вправо, то влево, сжимая кожаный захват копья одной рукой и вытирая другой кровь, сочащуюся из носа. Он теснил Хранителя к трещине.

Я поднес голую руку к растрескавшимся губам и спросил:

– А что же сталось с другими бессмертными? Где они теперь?

– Мертвы. Эльдрия сделала нас бессмертными, но убить нас все-таки можно. Камнем по лбу, ножом… – он покосился на Соли, – копьем в сердце – да мало ли как.

– И все они умерли вот так, от несчастного случая?

– Старая Земля была очень опасным местом.

Я видел, что он лжет или, во всяком случае, говорит не всю правду. Он смотрел на кружащего около него Соли, на острие копья, позолотевшее в лучах восходящего солнца.

– Это ты их убил, верно? – спросил я.

Он вздернул подбородок и впился в меня глазами.

– Шустрый ты, Мэллори. Всегда быстро соображал. Ну да, я выследил их и перебил как овец, одного за другим, даже тех пятерых – назвать тебе их имена – даже тех пятерых бессмертных, которые спаслись от Холокоста и бежали в мультиплекс.

– Худо, – сказал я.

– Они и так долго прожили, а секрет надо было сохранить.

– Значит, его хранитель – ты?

– Я Хранитель Времени – все время его и храню.

– Ты расшифровал Эдду – я прав? Скажи мне, что там сказано?

– Сам разбирайся.

– Ты не имеешь права хранить это в тайне.

– Право? – вскричал он с горящими, как угли, глазами. – И ты еще толкуешь о правах? Проклятая Эльдрия загубила мою душу! Даже у богов нет такого права.

Я показал ему мое пилотское кольцо.

– В день, когда я получил вот это, ты объявил поиск Старшей Эдды. Теперь он окончен.

– Нет, Мэллори, не окончен.

– Генетики расшифруют Эдду по твоим клеткам, если…

– Там нечего расшифровывать.

– …если мы привезем тебя обратно в Город.

– Мертвым, ты хочешь сказать. Неужели благородный Рингесс и его благородный отец зарежут меня, как овцу? Ха!

Соли мог бы убить его, подумал я; ведь мы пересекли море как раз для того, чтобы его убить. Я знал, что Соли винит Хранителя в смерти Катарины, и мне показалось, что сейчас Хранителю настанет конец. Соли очень хотелось убить его, но он сдерживался. Слизнув кровь с усов, Соли сказал мне:

– Если ты хочешь, чтобы этот старый убийца остался жив, то все его тело нам не требуется. Просто отрежь у него несколько пальцев и заморозь их. Генетики и по ним раскодируют Эдду.

Затем раскрылась Книга Молчания, и я прочел из нее целую главу. Он, гордый Соли, был очень доволен тем, что гуманность в нем возобладала и он не убил Хранителя. Его ласкала мысль, что в последний миг он сумел сохранить милосердие.

Хранитель ощерился в подобии улыбки.

– И это все, что вам надо? – Он выбросил вперед руку, и в ладонь из рукава скользнул длинный стальной нож. Стряхнув рукавицу с другой руки, он с той же легкостью, с которой я мог бы обрезать фитиль горючего камня, отрубил себе мизинец. Палец упал в пушистый снег, проделав в нем ямку, окаймленную кровью, которая тут же застыла рубиновыми кристалликами. Хранитель ткнул четырехпалой рукой в сторону Соли. В красной ране белела кость, но крови, как ни странно, пролилось мало. – Забирайте. – Он нагнулся и достал свой палец из снега, а после швырнул его Соли в лицо. Соли отклонил голову, и палец, пролетев мимо него и меня, снова хлопнулся в снег.

Казалось бы, мелочь – но Хранитель тоже умел читать Книгу Молчания и должен был знать, как подействует на Соли столь пренебрежительный жест. Соли обезумел, и все его милосердие и гуманность как рукой сняло. Он скрежетнул зубами, зарычал, и кровь хлынула у него из носа. Рука с копьем снова отлетела назад – ее указательный палец, вытянутый вдоль древка, указывал назад, на меня.

– Прочти книгу, Мэллори, – крикнул вдруг Хранитель. Я не понял, какую книгу он имеет в виду – мне хотелось вмешаться, остановить эту волну насилия, но я уже начал вспоминать и не в силах был двинуться с места. – Она предназначена для тебя.

Я думаю, он сам очень хотел умереть, но жизнь уже вошла у него в привычку, и так просто расстаться с ней он не мог. Поэтому он кинулся на Соли и попытался всадить в него свой нож. Соли метнул копье. Этим копьем он однажды убил большого белого медведя, а теперь ему суждено было убить старого-престарого волка. Хранитель хотел увернуться, но копье пробило ему грудь.

– Вот как! – выдохнул Хранитель и упал на снег, в десяти футах от края трещины.

Соли обрушился на него, пиная его в лицо и дергая копье туда-сюда, стремясь нанести как можно больший урон и вогнать острие прямо в сердце.

Я двинулся вперед, но Соли крикнул:

– Прочь!

Я сделал еще шаг, последний, роковой шаг, тот, который видел на тысячу разных ладов, когда скраировал недавно в нашей хижине. Я знал одно: если я подойду чуть ближе к Соли, секрет, который я так долго искал, наконец откроется мне. Моя нога точно завязла в снегу, мускулы оцепенели, холодный воздух резал глаза. Мое видение будущего – будущего, которое есть сейчас, всегда было и всегда будет – простиралось до этого предела, не дальше. За ним не было ничего. Я был столь же слеп к дальнейшему, как младенец, выходящий из чрева матери на свет.

– Ты, ублюдок! – крикнул Соли. – Прочь!

Он вырвал копье из груди Хранителя. В парке старика зияла дыра с мой кулак величиной, и из нее хлестала кровь. С силой алалоя – или сумасшедшего – Соли нагнулся, вскинул тело Хранителя высоко над головой и побрел с ним к трещине.

– Соли, нет! – Я метнулся к нему по снегу быстро, как мог, но воспоминания мешали мне перейти в замедленное время, и я бежал слишком медленно. – Не надо, Соли!

Я вцепился в него в тот самый миг, когда он бросил Хранителя в трещину. Мы оба упали и чуть не последовали за Хранителем вниз. Раздался хруст и плеск – тело проломило тонкий ледок в двенадцати футах под нами. Хранитель камнем ушел в черную воду, а с ним и секрет жизни.

– Будь ты проклят, Соли!

Теперь Хранителя сожрут тюлени и рыбы; секрет жизни перейдет в них и навеки затеряется в ледяной пучине моря. Вцепившись в парку Соли, я ждал, что тело всплывет, но этого так и не случилось.

– Ублюдок! – снова выдохнул Соли, схватив меня за волосы и пытаясь заломить мою голову назад.

Тут уж и я обезумел. Как тонкая линия между любовью и ненавистью, рассудком и слепой яростью! Мы с Соли, катаясь по снегу, рвали друг друга, как бешеные псы. Я нашарил его горло и двинул его в нос. Он своей двухпалой рукой, должно быть, нащупал копье, потому что кровавый обледенелый наконечник ткнулся мне в лицо. Я уверен, что он метил мне в горло, вот только не мог взяться за древко как следует. Я прижал подбородок к груди, чтобы прикрыть глотку, и сильно дернулся. Наконечник с противным скребущим звуком проехал по лбу, и выступила кровь. Кровь Хранителя, застывшая на острие, смешалась с моей. У меня возникло странное ощущение, будто моя кровь признает родство с кровью Хранителя, и его кровь во мне шепчет что-то, оживляя самые глубокие мои воспоминания. А возможно, это шок от пореза или блеск солнца, отраженный восточными льдами, побудили меня начать мнемонировать. Я стиснул двупалую руку Соли своей, и холодный прилив памяти (и ярости) похоронил меня под собой.

Я вспомнил один простой генетический факт: предки у всех людей общие. Между ними кровное родство. Соли, навалившись на меня, вдавливал меня грудью в снег. Я открыл рот для крика, и в него тут же попала кровь, текущая у Соли из носа. Я глотал его кровь, мою Кровь, кровь его отца и деда, и Хранителя Времени, кровь пращура Бардо, Ли Тоша, а может быть, даже и Шанидара, пращура всего человеческого рода. Тридцать тысяч лет Хранитель бродил по континентам Старой Земли, начиняя женщин своим семенем. Божественным семенем. Я не мог даже представить себе, сколько детей он зачал за этот период. Десятки тысяч, должно быть. И в каждом из них, в мальчиках и девочках, таился секрет Эльдрии, переходя потом к их детям и детям их детей, от отца к сыну, от матери к дочери, год за годом, пока на всех континентах и во всех океанах населенных человеком планет (а также искусственных миров) не осталось мужчины или женщины, в ком не дремал бы до времени великий секрет Эльдрии. Включая и меня.

Мы продолжали кататься по снегу, и Соли норовил воткнуть мне в шею копье. Но я захватил его руку – этому захвату научил меня в детстве Хранитель, – и он зарычал от боли и гнева. Однако он тоже когда-то брал уроки борьбы и сломал мой замок, подняв колено и крутнувшись. В рот и за шиворот мне набился снег – я прямо плавал в снегу. Острые льдинки жалили мне плечи и леденили шею, ручейки талой воды стекали на грудь. Мы обменивались тычками и боролись на чистом снегу, стараясь убить друг друга.

– Убить мне его или нет? – вскричал вдруг Соли. Но нет – он кричал это мысленно, а не вслух. Я читал его лицо, а может, и мысли. Крик звучал внутри меня.

«Мозг – всего лишь орудие…»

Во мне звучало еще что-то. Я закрыл глаза, отгородившись от крючковатых пальцев Соли, повернул голову в сторону и стал слушать голос памяти. Это была своего рода песня. В ней была гармония, микроскопические переходы и ритм. Я смотрел в свою кровь, в темные закорючки хромосом, где скрывалась Старшая Эдда. Я смотрел туда, куда так часто заглядывали генетики, в это собрание «мусорных генов», занимающих больше половины генетического материала каждой клетки. Моя кровь говорила мне, что мусорные гены имеют определенную цель. Они кодируют и производят белки химической памяти. Они и есть память – ничего более. Эльдрия не стала бы пользоваться для шифровки своего послания чем-то столь грубым, как человеческий язык. Их секрет, секрет жизни, нужно было просто запомнить.

«Мозг – это инструмент для прогонки и чтения программ вселенной».

Каждый из нас носит в себе ключ к памяти. Моя кровь отбивала ритм танца, который вели аденин, гуанин, тимин и цитозин, и нити памяти, закодированной в моих хромосомах, расплетались. Где-то глубоко внутри меня ДНК кодировала аланин, триптофан и другие аминокислоты, из которых строились белки химической памяти, доступной мозгу для прочтения. А возможно, память ДНК была уже закодирована в нейросхемах моего нового мозга, и я мнемонировал под действием потока электронов, а не вследствие синтеза белков. Белки, электроны – какое, в конце концов, значение имеет способ хранения информации? Главным был голос Эльдрии, шепчущий мне ту немногую часть Старшей Эдды, которую я мог понять. Память богов. Секрет жизни, говорили они, прост: это…

– Убить мне его или нет? Решай же!

«Человек – это мост», – говорили они.

Самые простые вещи понять бывает труднее всего. Я сгреб Соли за бороду и стал дергать его голову туда-сюда. Мое сознание распространялось кругами от наших сцепившихся тел, по скованному льдом миру. Я воспринимал одновременно множество вещей: свист и шорох утреннего ветра, белую вершину Квейткеля, воткнутую в синее брюхо неба, горячее дыхание Соли над самым ухом. И помнил я многое. Я помнил себя таким, каким был в действительности. Обычно наше сознание шмыгает изнутри наружу и обратно, как талло, вертящая головой из стороны в сторону. В течение своей жизни мы осознаем объекты и события, а иногда и самих себя, но одновременное осознание того и другого – очень редкое явление. Я помнил, что я – человек, ненавидящий Соли; я помнил эту ненависть так, точно наблюдал со стороны, как его ненавижу. Я поступал глупо, ненавидя его. Программы ярости и ненависти разрушали меня, порабощали, отнимали у меня свободу думать, чувствовать и быть. Мне было ненавистно видеть, как моя ненависть губит меня, и все-таки я не мог перестать ненавидеть.

«Человек должен освободиться, – шептала Эдда в мое внутреннее ухо. – Он должен быть свободен».

– Решай же!

Соли воткнул ноготь мне в щеку, и кожа лопалась слой за слоем. Я зашипел от боли и вспомнил, что выход есть: это путь, открывшийся мне однажды на льду Зимнего катка, путь созидания. Многие до меня уже перешли этот мост. Мне вспомнилась первая воин-поэтесса, Калинда, которая так любила цветы и жизнь, что бежала от поклонников смерти к целительному океану Агатанге. Там человекобоги переделали ей мозг так же, как и мне, и она ушла от человеческих миров в глубину мультиплекса. Она обнажила свой мозг, раскрыв его гроб из костей и кожи. Поглощая природные элементы астероидов и планет, она создала для него новые нейросхемы. Она созидала свой мозг и наблюдала за собственным ростом много веков, не переставая творить, пока ее мозг не стал большим, как луна, а потом как много-много лун. Так называемая Твердь, вспомнил я, ерзая в изрытом снегу, была некогда таким же человеком, как и я – девочкой, любившей вплетать цветы себе в волосы.

«Боги хитры, – сказал мне как-то старый умирающий человек, – и когда они переделывают человека, то всегда оставляют что-то недоделанным».

Соли шарил рукой, ища копье, зарывшееся в снег. Это была его ошибка. Его программы, пульсируя под заснеженной паркой, бежали вдоль напрягшихся мускулов рук. Я прокашлялся и заломил ему руку за шею. «Первым делом я научу тебя полунельсону, – шепнул мне на ухо Хранитель Времени, и я снова стал послушником, пыхтящим на белом ковре его башни, нет – мальчиком Келькемешем, борющимся со своим отцом Шамешем на горной поляне Старой Земли. – Это хороший прием, а полный нельсон – и вовсе смерть». Я просунул другую руку под мышку Соли.

– Ублюдок! – завопил он, и я вспомнил, чего не доделали агатангиты: они не предначертали мне судьбу заранее. Я мог выбирать. Я мог редактировать и переписывать свои программы, мог творить себя здесь, в этот самый миг ярости и холода, катаясь по снегу.

«Но цена рождения – это смерть», – шепнула Эльдрия. Да, я мог творить себя – но созиданию должно предшествовать разрушение. Умереть – значит жить; чтобы жить, я умираю. Способен ли я стать убийцей? Способен ли уничтожить свою жизнь, себя самого? Ведь возврата к прежнему не будет – будет только великое путешествие, все дальше и дальше, в бесконечность, путь без конца и предела. Я вспомнил свое обещание Тверди. Где же мне взять силы, чтобы принести в жертву свой страх? «Возможности безграничны. И опасности тоже».

– Убить его или нет? Решай быстрее!

Обе мои руки соединились в густых мокрых волосах у Соли на затылке. Чувствуя, как стынет на морозе его пот, я сомкнул пальцы и стал пригибать его голову к груди. В моих пальцах была великая сила – ее вложили туда Соли и мать, а после них Мехгар Ваятель. Я должен сломать ему шею, шептал я себе, переломить, как кусок осколочника, потому что он убил Бардо и убивает меня, потому что вселенная холодна и несправедлива, потому, в конце концов, что человеком быть мне милее всего. Я должен выбрать смерть. Не имеет значения, что к этой схватке в снегу меня привела цепочка глупых случайностей. Разве случай и судьба – не две стороны одного лика? Я смотрел в лик судьбы и видел собственное лицо. Есть ли у человека воля? Способен ли он читать программы вселенной, чьи возможности безграничны? В это холодное ветреное утро глубокой зимы я вспомнил себя, и грустное, обветренное, сострадающее в конечном счете лицо улыбнулось мне в ответ. Да, я могу, прошептал я, и сделаю – сделаю свой выбор свободно под глубоким вольным небом.

И тут, в миг разжатия рук, раскрепощения и свободы, я услышал звук, которого ждал всю жизнь. Соли, скрючившись в нескольких футах от меня, переломил копье о колено и швырнул обе половинки далеко в снег. Он потер себе затылок и сказал:

– А ведь мы чуть не убили друг друга! Что это с нами, пилот?

Я зажал рукой порез на лбу и сказал, отдуваясь:

– Слушай, Соли, – это тавтология, но тем не менее: секрет жизни – это жизнь.

Соли встал и заглянул в трещину.

– Хранитель пошел на дно, – буркнул он, словно не расслышав, что я ему сказал, – а с ним и твой секрет. Зачем ты связался со мной? Почему этот цикл повторяется снова и снова? Но нет, теперь все – больше он не повторится, клянусь.

Я смотрел на запад, где высился Квейткель, и память гремела во мне. Я слушал и следил, как переливаются краски на сверкающем снегу. Все это – розовый гранит на северном склоне горы, белая пороша, голубоватый воздух – казалось только что созданным. Я стоял, опьяненный, как виски, красотой мира. Не было больше ни ярости, ни страха. Я повернулся на восток, где бескрайние льды горели на утреннем солнце. Где-то там, за красным шаром, висящим низко над горизонтом, был Город. «Возможности безграничны», – шептал он мне.

Соли внезапно хлопнулся на четвереньки и принялся ощупывать снег вокруг себя. Я вспомнил, что туда упал палец Хранителя.

– Не утруждай себя, Соли. Теперь это уже ни к чему.

– Что ты говоришь, пилот?

Не успел еще растаять снег, набившийся мне под парку, как я уже рассказал ему обо всем, что вспомнил.

– Но ведь это бессмысленно, ты не находишь? Почему Эдда закодирована у нас в памяти? Если Эльдрия хотела, чтобы ее послание дошло до нас, почему она не выбрала способ попроще?

Один из тощих псов Хранителя подошел ко мне, и я его погладил. Он понюхал воздух над трещиной и заскулил.

– Куда уж проще, Соли? Эльдрия поделилась своей мудростью с каждым из нас. Вся ирония в том, что они положились на наш разум. Они, должно быть, думали, что мнемоникой-то человек овладеет в первую очередь. И нам действительно следовало это сделать еще несколько тысячелетий назад. Им и в голову не пришло, что мы окажемся такими глупыми.

Опасности безграничны. Я смотрел на север, на густосинее небо, нависшее над вершинами айсбергов, и слушал шепот Эдды.

Соли подозвал свистом остальных собак Хранителя. Осмотрев и оглядев их всех, он сказал:

– Выходит, вот и конец нашему поиску? – И тоже посмотрел вдаль, щурясь против крепкого ветра.

Я повернул голову. На юге лед был бел и гладок, как кожа алалойского младенца. Им не было конца, южным льдам Штарнбергерзее.

– Поиск продолжается, – сказал я.

Мы зашли в хижину Хранителя, и Соли вскипятил воду для кофе, промыл рану у меня на лбу и зашил ее тюленьими жилами. Выпив кофе, мы покормили и обиходили больных собак, а потом я обследовал хижину. Я рылся в вещах Хранителя, пока не нашел книгу. Она вместе с несколькими стальными перьями и флаконом, полным чернил, была завернута в клеенку и спрятана в мехах у изголовья лежанки. Толстый, переплетенный в кожу том очень походил на книгу стихов, которую подарил мне Хранитель. Я открыл его, вдохнув запах старой кожи. Ледяной сквознячок, проникнув в щель стены, шевельнул белые страницы. Это были не стихи. Хранитель старательно, скрупулезно, страница за страницей и строка за строкой, заполнял книгу чернильными рукописными буквами. Это был уникальный каллиграфический труд, труд человека, не жалевшего времени на выведение каждого слова. Труд всей жизни. Я раскрыл титульный лист – там, черными буквами толщиной с собачий коготь, значилось:

ХРАНИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ

Я перевернул страницу – книга начиналась следующими словами: «Это моя Эдда». Я стал листать дальше. Последняя страница осталась незаконченной – фраза обрывалась на середине, и за ней следовало не меньше ста чистых страниц.

Соли, который так и не научился читать, спросил:

– Зачем Хранителю было нужно, чтобы эту книгу взял ты?

Я закрыл ее, постучал по обложке своим пилотским кольцом и сказал:

– Это его Эдда.

– Расскажи мне об Эдде. Не об Эдде Хранителя – это слишком грустно. О своей Эдде, о послании богов.

Я рассказал ему все, что знал сам. Эдда, сказал я, – это инструкция Эльдрии, помогающая человеку стать богом. Человек – это мост между обезьяной и богом, а Эдда – чертеж этого моста, не дающий ему рассыпаться в снежную пыль. Люди должны стать богами, потому что мы так устроены. Божественная программа заложена в нас глубоко, так же глубоко, как первобытная ДНК, из которой мы произошли миллиарды лет назад. Мы должны научиться управлять этой программой, потому что это наша судьба. Вот какую простую вещь рассказал я Соли, сжимая в руках кружку с горячим кофе. Но опасности безграничны, добавил я. Если человек обращает к богу безумный взор, даже звезды начинают взрываться и падать с небес. Безумные богочеловеки, безумные боги – во вселенной полно безумия; оно караулит повсюду, словно свихнувшаяся таллоканнибал, чтобы склевать любое божественное начало, приобретающее слишком большой разум и власть. Чем сложнее программы существа, тем сильнее для него опасность безумия. Быть богом очень, очень трудно. Я вдохнул густой аромат кофе и объяснил, что дар Эльдрии в том и состоит, чтобы помочь человеку перейти мост. Они помогают нам из сострадания, но еще и потому, что это входит в их программу спасения вселенной от безумия.

– Отчасти человек и так уже бог, но и безумие в нас тоже присутствует – вот почему у нас хватает наглости вмешиваться в естественный жизненный цикл звезд. Отсюда Экстр. Это плод нашего невежества, Соли, нашего незнания. Мы ничего не видим. Эдда – это свод правил, позволяющих нам найти свое место в экологии.

«Вселенная на самом глубоком уровне – это чистое сознание».

Соли, кивнув, глотнул кофе. Пока я говорил, день успел перейти в ночь.

– Прежде всего, – продолжал я, – нам нужно перепрограммировать наш мозг. Даже стародавний человеческий мозг можно перепрограммировать. Мы способны составлять свои мастер-программы – такая техника есть, и она описана в Эдде. В конце концов мы можем добиться переустройства своего мозга – мы просто обязаны сделать это, если хотим выйти на более высокий уровень сознания; ибо что такое мозг, если не комок материи, концентрирующий сознание? Материя-энергия, пространство-время, информация-сознание – вот основные понятия, которыми оперирует простая и прекрасная математика Эльдрии. В определенном смысле материя – это всего лишь энергия, замороженная в ледяном поле пространства-времени. А сознание – это способ самоорганизации материи; оно присутствует в каждой снежинке, в атоме, в капле крови, в фотоне и песчинке, во всем пространстве-времени от Облака Девы до Пердидо Люс. Сознание неотъемлемо; сознание распоряжается всем. Есть правила для исчисления вовлечения-работы-опознавания для всех живых организмов и всей неорганической материи во вселенной. Тат Твам Аси, Ты Есть То, и чем я тогда обязан существу иного вида? Моему отцу? Червяку-паразиту? Далекой звезде? Каково место человека в схеме вселенной? Величайшая опасность, сказал я, – это неправильное понимание чуждости всего окружающего. Из-за него мы обрываем крылья мухам, убиваем тюленей и других людей, из-за него уничтожаем звезды.

– Экстру можно помочь, Соли. Существует единство… сознания. Материя по-своему не что иное, как стоячая волна сознания, а энергия, каждая гамма-частица и каждый фотон излучения Экстра – это движущаяся волна, которая создана человеком и потому может быть рассоздана. Вернее, пересоздана. Переведена в другую форму, понимаешь? Это тоже часть экологии.

– Вот ты все говоришь – экология, – хлебнув кофе, сказал он. – Какую экологию ты имеешь в виду?

«Существует экология информации. Умрут звезды, люди и боги, но информация сохранится. Макроскопическая информация распадается на микроскопическую, а та постепенно сконцентрируется. Ничто не пропадает. Смысл существования богов – поглощение информации. Интеллекты низшего порядка сортируют, фильтруют, концентрируют и организуют ее – боги ею питаются».

– Пилот?

– Извини, я… вспоминаю. – Я провел языком по губам. – Существуют естественные законы, определяющие наше место в экологии. Если мы раскодируем эту вселенскую программу, поймем намерение вселенной, то…

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я пытаюсь. Экстр, к примеру, не входит в намерения вселенной. Что может человек знать об ананке? Всегда есть какие-то несовершенства, моменты безумия. Касатки…

– Что-что?

– Касатки на Агатанге, безумны они или нет, играют ключевую роль в экологии планеты. Подумай теперь об Экстре: это же океан энергии, ждущей своего применения.

Твердь создала десятки тысяч черных тел для сохранения энергии Геенны Люс, а мы используем энергию Экстра. Информацию при наличии нужной энергии можно передавать куда угодно. Мы сможем связаться с мыслящими туманностями нашей галактики, сможем расширить галактическую информационную экологию. Мы – каждый человек, фраваши, устрица, бактерия, вирус или тюлень – сможем послать свое коллективное сознание через два миллиона световых лет межгалактической пустоты информационным экологиям других галактик – из Андромеды, Волос Вероники и Льва; все галактики местного скопления наделены разумом и трепещут от мыслей организмов, таких же, как наша. Настанет время, и мы вступим в контакт с экологиями других галактических скоплений – их много в пределах десяти миллионов световых лет от сверхгалакгической плоскости местного сверхскопления. Гончие Псы, Павлин, обе Медведицы и другие – эти сверкающие облака разума охватывают нашу маленькую галактику сферой диаметром четыреста миллионов световых лет. Чтобы разговаривать со столь дальними галактиками, потребуется энергия сверхновой, если не многих десятков тысяч сверхновых.

– Ля илляха иль Алла, – сказал я. – Все мы – часть целого.

– Послушай, пилот, я тебя не понимаю.

Я слушал шепот ночного ветра за стеной и еще более тихий шепот внутри меня. По правде сказать, я сам не понимал больше половины Эдды. Эта ее часть казалась мне настоящей тарабарщиной. Мой мозг еще просто не дозрел до ее восприятия. На миг все сложнейшее здание грядущей информационной экологии раскрылось передо мной. Прослойки идей, биологических систем и информационных структур разворачивались, как страницы книги. Это было чудесно и ошеломительно, а я, как червь, все еще полз по первой странице, ощупывая брюхом букву за буквой и пытаясь таким образом прочесть текст. Из миллиона страниц Эдды я понимал разве что одну. А сама Эдда, коллективная мудрость богов, была лишь крохотной частицей секретов вселенной, снежинкой в метели.

Я попытался объяснить это Соли, но не думаю, что ему действительно хотелось понять.

– Ты говоришь, эта память заложена в каждом из нас? Вся Эдда? – Он стоял на коленях и поджаривал над горючим камнем орех, глядя прямо перед собой.

– Да, она передается от отца к сыну. Вот почему Хранитель убил других бессмертных. Он не хотел, чтобы кто-то сказал людям о том, что в них заключено. Ибо он знал.

– Что знал?

– Что по мосту можно перейти только в одну сторону. И что если память станет нам доступна, мы все захотим перейти.

– До этой памяти не так-то легко добраться.

– Ты мог бы вспомнить Эдду, если б захотел.

– Правда?

Пламя отражалось в его глазах. Ему, наверное, трудно было смотреть вот так, не мигая.

– Я бы показал тебе, как вспомнить.

Он долго жевал свой орех и наконец ответил:

– Нет. Довольно с меня воспоминаний. Да и поздно уже.

– Поздно никогда не бывает.

– Бывает.

Я допил кофе и вытер рот.

– И что же ты собираешься делать дальше?

Подержав во рту пальцы, чтобы согреть их, он сказал:

– Всю свою жизнь – а жизнь у меня была длинная, согласен? – каждый ее миг я пытался понять, зачем я живу. Мой персональный поиск, пилот. Теперь ты говоришь, что Эдда находится во мне: стоит только вспомнить, и… и что? Ты говоришь, что тогда я научусь жить на более высоком уровне. Но жизнь есть жизнь, не так ли? Страдание всегда присуще ей – чем выше уровень, тем сильнее страдаешь. С меня довольно – понимаешь? Я, Леопольд Соли, – как и Хранитель Времени – не хочу больше. Разве ответ возможен? – Он почесал нос, глядя на меня. – Всю жизнь я думал, что учусь жить, но так ничего и не понял. А вот Жюстина знала все. Я поеду на Квейткель и буду жить у деваки, если они меня примут. Мы с Жюстиной были счастливы там – помнишь?

Позже мы услышали, как где-то далеко ревет медведь. Соли полагал, что это тот самый, который завлек его собак в трещину. Он пошел поискать свое сломанное копье и принес ту половину, что с наконечником.

– Я поступил неразумно, сломав его. Хорошо хоть наконечник уцелел – добрый кремень.

Я потрогал пальцем порез на лбу и согласился:

– Кремень что надо. Чуть было меня не прикончил.

– Да. – Он заехал кулаком в потолок и прошиб крышу. Постояв немного и посмотрев, как в дыру заметает поземка, он заделал пробоину. – С самой первой нашей встречи я спрашиваю себя: почему так?

Он сел напротив меня на лежанку Хранителя, стараясь заглянуть мне в глаза, но я отводил их. Его лицо отражало работу двух противоречивых программ. Он хотел сказать мне, как я ему ненавистен, как бесит его самый факт моего существования. Эти слова плясали у него на языке, придавая голубым глазам яркость моря. Он открыл рот, желая сказать: «Да, я хотел убить тебя; был готов убить тебя». Потом по прошествии долгого мгновения его лицо смягчилось, он потер глаза и сказал совсем другое, то, что, как ему казалось, не хотел говорить:

– Нет, я не смог бы убить тебя. Разве может человек убить родного сына?

Я смотрел на огонь. Тишина наполняла хижину. Он прикрыл глаза рукой и потер виски.

– Почему ты, пилот? – спросил он наконец. – Что теперь с тобой будет?

Жуя орехи бальдо, я открыл ему последний секрет. Я слышал биение своего сердца, его сердца, биение молекул воздуха по замерзшему снегу. Звезды Экстра тоже отбивали ритм, призывая меня, когда я со всем доступным мне состраданием сказал Соли, что сыну его суждено стать богом.