Хроники Известного космоса (сборник)

Мир птаввов

Это всегда был миг – настолько краткий, что его не удавалось измерить, и притом тянувшийся слишком долго. В этот миг казалось, что каждый разум во Вселенной, когда-то существовавший или еще не возникший, обрушивает на тебя свои сильнейшие эмоции.

Потом все закончилось. Звезды снова сменились.

Даже для Кзанола, который был неплохим астрогатором, не имело смысла гадать, где сейчас находится корабль. На скорости 0,93 от световой, скорости, при которой усредненная масса Вселенной становится достаточно большой, чтобы позволить вход в гиперпространство, звезды неузнаваемы. Впереди они сверкают жгучей голубоватой белизной. Позади они тускло-красны, точно россыпь угольков. По сторонам расплющены в крошечные линзы. И поэтому Кзанол посасывал гнал, пока панель корабельного мозга не издала глухой стук, и лишь тогда пошел посмотреть.

Экран бортового мозга показывал: «Новая оценка времени полета до Тринтуна – 1,72 дня».

«Не очень-то удачно», – решил Кзанол.

Он должен был выйти намного ближе к Тринтуну. Но для гиперпространственного корабля время достижения гавани определяется более везением, чем умением. Принцип неопределенности – закон для гиперпространства. Беспокоиться не стоило. Фузор перезарядит батарею только через несколько часов.

Кзанол развернул кресло кругом, чтобы рассмотреть звездную карту на стене. Мерцающая сапфировая булавка, казалось, озаряла всю кабину. Какой-то миг он купался в ее лучах – лучах безграничного богатства. Потом вскочил и начал печатать на панели мозга.

Разумеется, причина для беспокойства была. Возможно, прямо сейчас обладатель такой же карты с булавкой в той же ее точке, где Кзанол водрузил свой сапфировый маркер, спешит подать заявку. Власть над целым миром рабов, причем пожизненная, – законное право Кзанола; но только при условии, что он первым достигнет Тринтуна.

Он напечатал: «Сколько времени будет заряжаться батарея?»

Панель почти сразу стукнула. Но Кзанол не успел получить ответ.

Внезапно сквозь заднее окно хлынул ослепительный свет. Кресло превратилось в кушетку, громко зазвенела музыкальная нота, и навалилась тяжесть. Ужасная тяжесть. Корабль не был рассчитан на столь большое ускорение. Это длилось около пяти секунд. Потом…

Грохот – как будто по кораблю шарахнули створки гигантской свинцовой двери.

Давление ослабло. Кзанол поднялся на ноги и уставился через заднее окно на светящееся облако – раньше оно было фузором. У машины нет сознания, которое можно было бы прочесть. И если машина решила предать тебя, ты нипочем не узнаешь этого заранее.

Панель мозга снова ухнула. Он прочел: «Время для перезарядки батареи…» Далее шел спиральный иероглиф, знак бесконечности.

Прижав лицо к пластине из плавленого алмаза, Кзанол наблюдал, как горящая энергостанция скрывается среди звезд. Мозг, должно быть, сбросил ее в тот момент, когда она стала опасной. Вот почему она летит в полумиле за кораблем: потому что фузоры иногда взрываются. На миг, перед тем как Кзанол окончательно потерял ее из виду, свет снова вспыхнул ярче солнца.

«Бум!» – сказал мозг.

Кзанол прочел: «Новая оценка времени полета до Тринтуна» – и знак спирали.

Ударная волна от удаленного взрыва достигла корабля. Звук напоминал хлопок двери.

Теперь можно не спешить. Кзанол долго стоял перед настенной картой, глазея на сапфировую булавку.

Крошечная звездочка в крошечном самоцвете подмигивала, суля ему два миллиарда рабочих в полностью индустриализованном мире; суля богатство и власть, превосходящие даже то, что было доступно его деду, великому Ракарливу; суля сотни жен и десятки тысяч слуг, которые будут исполнять все его капризы на протяжении долгой праздной жизни. Он ритмично жевал, и пищевые усики по углам рта непроизвольно извивались, точно потревоженные земляные черви. Его сознание было заполнено запоздалыми сожалениями.

Когда тнуктипские рабы Плорна создали антигравитацию, его деду следовало продать плантацию. Плорна можно и нужно было вовремя убить. Кзанолу следовало оставаться на Тринтуне, даже если бы пришлось добывать средства существования, трудясь до изнеможения. Ему следовало приобрести запасной фузор, а не второй скафандр, роскошную противоперегрузочную кушетку, набор ароматизаторов для системы, вырабатывающей воздух, и сапфировую булавку, купленную на последний коммерциал.

Был день, когда он сидел, вцепившись в сине-зеленый шнур, который мог сделать его либо владельцем космического корабля, либо безработным и нищим. Вокруг все мчался и мчался сгорбленный белый скелетоподобный образ: скаковой виприн-мутант, самое быстрое животное в Галактике. Но ради Силы! Его скакун оказался быстрее всех. Если б он только выбросил тогда эту нить…

Еще какое-то время Кзанол вспоминал свою жизнь на обширной плантации, где стал взрослым: «Ракетные бревна Кзатита», с фактической монополией на твердотопливные деревья. Ах, вот бы вернуться туда… Но территория «Ракетных бревен Кзатита» уже десять лет назад превратилась в посадочную площадку космопорта.

Он подошел к шкафу и надел скафандр. Там их было два, включая запасной, купленный на случай отказа первого. Глупо. Если скафандр подведет, все равно умрешь.

Кзанол провел толстым пальцем вокруг аварийной кнопки на груди. Скоро она понадобится; но пока не время. Есть еще другие дела. Нужно обеспечить себе лучшие шансы на выживание.

На панели бортового мозга он напечатал: «Рассчитай курс на любую цивилизованную планету с минимальным временем полета. Сообщи срок прибытия».

Мозг довольно замурлыкал. Иногда Кзанол думал, что тот бывает счастлив, только когда трудится изо всех сил. Он часто старался отгадать мысли машины, лишенные эмоций. Раздражало, что нельзя прочесть ее сознание. Подчас его даже беспокоила неспособность отдавать мозгу команды иначе как через панель управления. Возможно, мозг был слишком чужим; тринты никогда не вступали в контакт с чем-либо, кроме протоплазменной жизни. Дожидаясь ответа, Кзанол в порядке эксперимента попытался дотянуться до спасательного выключателя на спине.

Не получилось; но это и менее всего беспокоило. При нажатии на аварийную кнопку включится стазисное поле скафандра и время внутри его перестанет течь. Только аварийный выключатель будет немного выдаваться из поля. Он специально размещен таким образом, чтобы его мог нажать спаситель Кзанола, а не сам Кзанол.

Бум! «Ответ не найден» – показал экран.

Вздор! Потенциал батареи огромен. Даже после гиперпространственного прыжка она должна содержать достаточно энергии, чтобы направить корабль к какой-либо цивилизованной планете. Почему же мозг?..

И тут Кзанол понял. Корабль, вероятно, имел запас энергии, чтобы достичь нескольких миров, но не так много, чтобы потом замедлиться до скорости любой конкретной планеты. Что ж, все правильно. В стазисном поле Кзанолу будет все равно, с какой скоростью он врежется.

Он напечатал: «Не учитывать торможение по прибытии. Покажи курс на любую цивилизованную планету. Минимизируй время полета».

На ответ потребовалось лишь несколько секунд.

«Время полета до Автпруна – 72 тринтунских года, 100,48 суток».

Автпрун. Что ж, не так важно, куда Кзанол попадет; как только выключат его генератор поля, он запрыгнет в корабль до Тринтуна. Найдет ли Ракарливун какой-либо другой разведчик за семьдесят два года? Вероятно.

О дух Силы! Кзанол поспешно напечатал: «Курс на Автпрун отменить» – и обмяк в кресле, потрясенный ошибкой, от которой его спасло лишь чудо.

Если он врежется в Автпрун на скорости свыше девяти десятых световой, то убьет больше миллиона жителей. И это при условии, что он попадет в океан! Ударная волна обрушит все летающие объекты в радиусе тысячи миль, потопит острова, снесет здания на половине планеты.

За такой просчет его подвергнут смерти после года пыток. Пытки в телепатическом обществе с развитой наукой – нечто ужасное. Студенты-биологи будут наблюдать и лихорадочно записывать, в то время как члены Коллегии наказаний будут тщательно обрабатывать его нервную систему стимуляторами…

Постепенно ему стала ясна общая ситуация. Он не может попасть на цивилизованную планету. Хорошо. Но он не может попасть и на планету рабов, поскольку наверняка обрушит несколько дворцов надсмотрщиков и убьет невольников, сто́ящих миллиарды коммерциалов.

А если лететь сквозь систему в надежде, что увеличенная масса его корабля будет замечена? Нет, он не осмелится. О том, чтобы оставаться в космосе, не может быть и речи, ведь запросто выскочишь из Галактики. Он представил себя навсегда затерянным между островными вселенными: корабль постепенно рассыпается, спасательная кнопка истаивает в блестящее пятнышко под воздействием межзвездной пыли…

Нет!

Он осторожно потер закрытые глаза пищевым усиком. Можно ли совершить посадку на луне? Если удар будет довольно мощным, вспышку могут заметить. Но мозг недостаточно точен, чтобы на таком расстоянии нацелить этот удар. Орбиты лун меняются, а надо будет удариться о луну цивилизованной планеты. Автпрун был из них ближайшей, но тоже слишком далеко.

И в довершение всего Кзанол понял, что дожевывает последний гнал. Он сидел, ощущая жалость к себе, пока гнал не закончился. Но потом встал и начал мерить шагами пол.

Ну конечно!

Он застыл в центре кабины, обдумывая свое озарение, отыскивая в нем недостатки. Найти их не смог. Поспешно напечатал на панели мозга: «Рассчитай курс на пищевую планету, минимизируя время полета. По прибытии кораблю не нужно замедляться. Сообщи все подробности».

Его усики обвисли, расслабившись. Все будет хорошо, подумал он, нисколько в этом не сомневаясь.

В Галактике не так много планет, пригодных для протоплазменных форм жизни. Природа ставит необоснованно много условий. Чтобы гарантированно иметь нужный состав атмосферы, планета должна находиться на определенном расстоянии от солнца типа G[7], соответствовать определенному размеру и иметь огромную до уродливости луну в своем небе. Назначение луны заключается в том, чтобы смести прочь бо́льшую часть планетной атмосферы, обычно около девяноста девяти процентов. Без луны подходящий для обитания мир становится совершенно необитаемым: у его воздуха сокрушающая плотность, а температура – как в раскаленной печи.

Из двухсот девятнадцати подходящих для обитания миров, найденных тринтами, жизнь присутствовала на шестидесяти четырех. Семнадцать имели разумную жизнь; при широком взгляде на проблему, что считать разумом, – восемнадцать. Сто пятьдесят пять пустынных планет оказались бы пригодными для жизни тринтов только после длительного периода засевания. Но они уже приносили пользу.

Их засеивали пищевыми дрожжами, созданными тнуктипами. Спустя несколько веков дрожжи обычно мутировали, но до того мир оставался кормовой планетой, все его океаны были забиты самой дешевой пищей в Галактике. Конечно, есть такое могли только рабы; но рабов было очень много.

Пищевые планеты для прокорма рабских миров были разбросаны по всей Галактике. Дворец надсмотрщика всегда находился на луне. Кто же согласится жить на планете с пустынной сушей и вспененными морями? Не говоря уже о постоянной опасности бактериологического заражения дрожжей. Вот поэтому тщательное наблюдение за пищевыми планетами велось с их естественных спутников.

После того как дрожжи мутировали настолько, что становились несъедобными даже для рабов, мир населяли стадами беломясов. Беломясы пожирали и дрожжи, и все остальное и сами были источником хорошего мяса. Присмотр за планетой продолжался.

При его теперешней скорости Кзанол врежется в планету с такой силой, что образуется ослепительный газовый выброс. Пылая, каменное крошево поднимется в космос – яркое, необычное и недвусмысленно трактуемое событие даже для наблюдателя на спутнике. Оранжевое сияние над кратером не померкнет несколько дней.

Не исключено, что Кзанол застрянет под землей, но не очень глубоко. Воздух и камни, летящие впереди метеорита, обычно вспыхивают и отбрасывают его назад, и его осколки рассеиваются на большой площади. Кзанол, окутанный своим стазисным полем, вынырнет из созданной им ямы и при повторном падении слишком глубоко не зароется. Надсмотрщик сразу же его найдет с помощью любого просвечивающего прибора. Стазисное поле является единственным идеальным отражателем.

Мозг прервал его раздумья: «Ближайшая доступная пищевая планета – F124. Оценочное время полета – 202 года и 91,4 дня».

Кзанол напечатал: «Покажи мне F124 и ее систему».

На экране появились огоньки. Одна за другой увеличивались большие планеты со своими спутниками. F124, быстро крутящийся шар, была окутана паром: типичная пищевая планета, даже ее луна почти не вращалась. Луна выглядела чрезмерно большой, но и находилась довольно далеко.

Одна из внешних планет заставила Кзанола ахнуть от восхищения. Она была окружена кольцом! Роскошным кольцом! Кзанол подождал, когда мозг покажет все крупные миры. Как только, в порядке увеличения размеров, начали появляться астероиды, он напечатал: «Достаточно. Курс на F124».

Он еще не надел шлем, в остальном же был полностью облачен для долгого сна. Корабль уже разгонялся; Кзанол ощутил пульсацию металла в моторах. Но поле кабины подавляло ускорение. Он установил шлем на шейное кольцо, но передумал и снял. Подойдя к стене, сорвал звездную карту, скатал ее и затолкал за пазуху скафандра. Он уже был готов надеть шлем, но опять спохватился.

Его освободитель может затребовать немалую сумму за альтруистический акт спасения. А вдруг награда его не удовлетворит? Если он окажется тринтом, то наверняка постарается присвоить карту. В конце концов, это не запрещено законом. Кзанолу следовало бы накрепко запечатлеть ее в памяти.

Но есть вариант и получше!

Кзанол поспешил к шкафу и вытащил второй скафандр. Карту просунул в рукав – и пришел в восторг от своей затеи. В пустом скафандре полно места. Он метался по кабине, собирая свои сокровища. Шлем-усилитель – повсеместно признанный символ власти и богатства, некогда принадлежавший его деду. Это был легкий, хотя немалого размера инструмент, который мог увеличить природную Силу тринта, позволявшую контролировать двадцать-тридцать не-тринтов, вплоть до возможности управлять целой планетой. Прощальный подарок брата – дезинтегратор с резной рукоятью. (Однако новая мысль заставила Кзанола отложить дезинтегратор в сторону.) Статуэтки его самок Птул и Миксиломат. Вряд ли суждено с ними встретиться, к возвращению Кзанола обе уже будут мертвы, если только кто-нибудь из друзей не поместит их в стазис. А часы с алмазным механизмом, со сверхпрочным корпусом, с криогенными шестеренками, всегда отстающие, сколько бы их ни чинили! На F124 он не мог бы их носить, они предназначались только для официальных церемоний.

Прежде чем разместить все ценности, Кзанол завернул их в свои запасные костюмы.

Оставалось еще место.

По какой-то странной прихоти он вызвал маленького раба-ракарлива из кладовки и велел ему забраться в скафандр. Потом привинтил шлем и нажал аварийную кнопку.

Скафандр теперь выглядел как кривое зеркало. Все складки были на месте, но он стал тверже алмаза или материала для корабельной обшивки. Кзанол перенес его в угол, нежно погладил по голове и оставил там.

«Отменить текущий курс на F124, – напечатал он. – Рассчитай и следуй самым быстрым курсом на F124, используя только половину имеющейся энергии, завершив все необходимые маневры к завтрашнему дню».

День спустя Кзанол заметил первые признаки абстинентного синдрома. Он занимался всякой всячиной, чтобы отвлечься и не думать о том, как сильно ему хочется гнала.

Эксперимент был почти закончен. Кзанол выключил поле второго скафандра, поместил дезинтегратор в его перчатку и включил поле снова. Оно окутало все металлические поверхности. Копательный инструмент попал в стазис вместе со скафандром.

Двигатели отключились. Порядком успокоившись, Кзанол подошел к панели и напечатал: «Рассчитай кратчайший курс на восьмую планету в системе F124. Подожди полсуток, затем следуй этим курсом».

Он надел скафандр и, взяв дезинтегратор и катушку троса, выбрался через воздушный шлюз. Используя трос, тормозил свой дрейф, пока не пришел в неподвижность относительно корабля.

Какие-либо мысли напоследок?

Он сделал для себя все, что мог. Он падает на F124. За несколько лет до того, как Кзанол врежется в третью планету, его корабль достигнет необитаемой и никого не интересующей восьмой планеты. Там появится большой красивый кратер, который легко будет найти. Не то чтобы Кзанола это слишком интересовало.

Существовал риск, что спасательный выключатель сработает от жара при входе в атмосферу. Если такое произойдет, Кзанол пробудится под землей, потому что поле затухает не сразу. Но он сможет пробить себе путь наружу дезинтегратором.

Кзанол приблизил толстый неуклюжий палец к аварийной кнопке.

Последняя мысль?

Увы, она не появилась.

Что ж, аварийная кнопка.

Ларри Гринберг выбрался из контактного поля и выпрямился. Его шаги гулко отдавались в большом зале дельфинария. На этот раз эффекта дезориентации не было, как и затруднений с дыханием или желания помахать несуществующими плавниками или хвостом. Что вполне естественно, поскольку «сообщение» было направлено в другую сторону.

Дельфин по имени Чарли лежал на дне резервуара, выплыв из-под своего контактного шлема специальной конструкции. Ларри встал так, чтобы Чарли мог видеть его через стекло, но глаза дельфина смотрели в никуда, и весь он подергивался. Ларри с беспокойством заметил, что два морских биолога подошли к нему и тоже озабоченно наблюдают. Наконец Чарли перестал вздрагивать и вынырнул на поверхность.

– Этто былло дикко, – проговорил Чарли с акцентом Дональда Дака.

– Ты в порядке? – спросил один из докторов.

– Конешшно, Биллл, я в ппоррядке. Но этто было дико. Я чувсствовал, ссловно у меня должжны былли бытть рруки и ноги и дллинный носс, виссящий над ззубами, вмессто дыррочки в голове. – С каким бы акцентом Чарли ни разговаривал, словарь у него был в порядке. – И у мення былло этто ужжассное жжелание заниматься ллюбовью с жженой Ларрри.

– У меня тоже, – пробормотал доктор Билл Слейтер под нос.

– Ах ты, распутная рыба! – засмеялся Ларри. – Только посмей! Я уведу всех твоих дельфинок!

– Поменяемся жженами?

Чарли зажужжал, как спорткар на старте, и скачками пронесся по резервуару. Дельфиний смех. Закончил представление тем, что выскочил из воды и упал на брюхо.

– Мое произношение улучшилось?

Ларри решил, что воду стряхивать нет смысла, одежда промокла насквозь.

– Если подумать, то да. Намного лучше.

Чарли перешел на дельфиний язык – точнее, на пиджин-дельфиний, то есть урезанный до слышимости человеческого уха. Завершение разговора походило на какофонию писков, похрюкиваний, раздирающих уши свистов и других исключительно резких звуков.

– Когда следующее занятие, приятель по разуму?

Ларри выжимал волосы.

– Я не знаю точно, Чарли. Вероятно, через несколько недель. Меня попросили заняться другим делом. У тебя будет время поговорить с коллегами, сообщить то, что ты узнал о нас, ходячих, читая мои мысли.

– Ты точно хочешь, чтобы я это сделал? Но серьезно, Ларри, мне бы с тобой обсудить кое-что.

– Ну пропищи.

Чарли специально ускорил свою речь. Никто, кроме Ларри Гринберга, не смог уследить за потоком звуков, словно доносящихся со скотного двора.

– Есть ли шансы у дельфина попасть на борт «Ленивой восьмерки-три»?

– Что? На Джинкс? Океан Джинкса покрыт пеной глубиной в фут!

– Да, верно. Ну, тогда на какую-нибудь другую планету.

– Почему дельфина должны интересовать космические путешествия?

– А почему они интересуют ходячих? Нет, Ларри, это нечестный вопрос. Думаю, правда в том, что ты заразил меня космической болезнью.

По мальчишескому лицу Ларри медленно расплылась улыбка. Он удивился тому, что затрудняется с ответом.

– Это очень заразная болезнь, от нее трудно избавиться.

– Похоже на то.

– Я подумаю об этом. Тебе, Чарли, в конце концов надо будет обратиться в ООН, но дай мне время. Как тебе известно, нам придется взять с собой много воды, а она куда тяжелее воздуха.

– Мне об этом говорили.

– Дай срок. А сейчас я должен идти.

– Но…

– Извини, Чарли. Долг зовет. Как выразился доктор Янски, это шанс, выпадающий раз в десять лет. Теперь перевернись.

– Тирран, – прошипел Чарли, что было непросто.

Но он перевернулся на спину, и три человека несколько минут почесывали ему живот. Потом Ларри ушел. В последний миг он подумал, не возникнут ли у Чарли трудности с восприятием его воспоминаний. Но опасности не было: при малой контактной мощности, которую они использовали, Чарли сможет забыть весь эксперимент, если пожелает. Включая освоение космоса.

Что было бы позорным провалом.

Этим вечером Ларри и Джуди ужинали с супружеской четой Янски. Доктор Доркас Янски был огромным западноберлинцем с русой бородой. Его яркая экстравертная индивидуальность всегда несколько смущала Ларри, который вряд ли подозревал, что обладает очень схожим душевным складом. Этому складу досталось куда менее объемистое тело, из-за чего все воспринималось иначе. Миссис Янски была ростом с Джуди и почти такая же хорошенькая. Выглядела тихоней, по крайней мере пока беседа велась на английском.

Разговор по ходу ужина получился весьма бурным. Как Ларри сказал позже: «Приятно встретить собеседника, любящего обсуждать то же, что и ты». Они сравнивали растущий вширь Лос-Анджелес с устремленными ввысь небоскребами Западного Берлина.

– Мечта достичь звезд, – сказал Янски.

– Вы окружены Восточной Германией, – утверждал Ларри. – Вам некуда расти, кроме как вверх.

Они потратили немало времени на обсуждение, какая из одиннадцати форм коммунизма наиболее близка к марксизму, и наконец решили подождать и посмотреть, чье правительство быстрее развалится. Поговорили о смоге: откуда он берется теперь, когда на равнине Большого Лос-Анджелеса нет ни промышленных концернов, ни работающих на углеводородах машин? В основном от приготовления пищи, подумала Джуди. От сигарет, сказал Янски, а Ларри предположил, что к росту загрязнения окружающего воздуха может приводить электростатическое кондиционирование помещений. Они обменялись мнениями о дельфинах. Янски имел смелость усомниться в разумности дельфинов – просто потому, что они ничего не построили за всю историю своего существования. Задетый за живое Ларри вскочил и прочитал экспромтом самую волнующую лекцию в своей жизни. О деле заговорили только за кофе.

– Мистер Гринберг, вы не были первым человеком, научившимся читать мысли дельфинов, – сказал Янски, держа огромную сигару, как профессорскую указку. – Правильно ли я думаю, что контакты с дельфинами послужили лишь своего рода тренировкой?

– Правильно, – с энтузиазмом кивнул Ларри. – Мы с Джуди пытались получить место на «Ленивой восьмерке-три», которая направится к Джинксу. Уже из стандартных тестов я знал, что обладаю некоторой склонностью к телепатии, и, когда услышал первые сообщения о брандашмыгах, стало ясно, что мы полетим. До сих пор никому не удалось понять язык брандашмыгов, и на Джинксе нет ни одного контактера. Я поэтому вызвался работать с дельфинами, а Джуди начала изучать лингвистику, и мы записались в полет как команда супругов. Я еще подумал, что наш маленький рост будет решающим доводом. Работа с дельфинами была лишь практикой для общения с брандашмыгами, – он вздохнул, – но эта дурацкая экономическая война с Поясом рушит все космические исследования. Негодяи!

Джуди взяла его за руку.

– Мы все равно туда попадем, – пообещала она.

– Ну разумеется, – произнес Ларри.

– А может, вам это и не понадобится, – заметил доктор, подчеркивая свои слова жестикуляцией с сигарой. – Если гора не идет к Магомету… – Он сделал выжидательную паузу.

– Не хотите же вы сказать, что у вас здесь есть брандашмыг? – поддразнила его Джуди, у которой было основание для иронии: брандашмыги весили тонн по тридцать.

– Я что, волшебник? Не брандашмыги, но кое-что другое. Я упоминал, что занимаюсь физикой?

– Нет. – Ларри был удивлен: что физику могло понадобиться от контактера?

– Да, я физик. Мы с коллегами уже лет двенадцать работаем над полем, замедляющим время. Мы знали, что такое возможно, математика этого дела хорошо известна, но инженерные методы оказались крайне сложными. Потрачены годы.

– Но вы его получили.

– Да. Мы разработали поле, которое превращает шесть часов наружного времени в одну секунду времени внутри поля. Отношение наружного и внутреннего времени меняется большими… э-э… квантовыми скачками. Отношение двадцать одна тысяча к одному – это все, чего нам удалось добиться, и мы не знаем, каким окажется следующий квант.

Джуди вдруг предложила:

– Так постройте две машины и поместите одну в поле другой.

Физик громогласно расхохотался, так что комната, казалось, сотряслась.

– Простите меня, – сказал он, успокоившись, – но очень забавно, что вы столь быстро пришли к такой идее. Разумеется, это одна из первых вещей, нами испробованных.

Джуди явно подумала что-то нехорошее, и Ларри предостерегающе сжал ее руку. Янски ничего не заметил.

– Дело в том, что поле, замедляющее время, не может существовать внутри другого подобного поля. Я даже доказал это математически.

– Очень жаль, – сказал Ларри.

– А может, и нет. Мистер Гринберг, вы что-нибудь слышали о Морской статуе?

Пока Ларри копался в памяти, ответила Джуди:

– Я слышала! В «Лайфтаймсе» были ее снимки. Эту штуку нашли за пределами бразильского континентального шельфа.

– Да, правильно, – вспомнил Ларри, – ее обнаружили дельфины и продали ООН за разное подводное оборудование. Некоторые антропологи решили, что удалось отыскать Атлантиду.

Он вспомнил фотографии бесформенной фигуры четырех футов в высоту, со странно вытесанными руками и ногами, горбатой спиной и шарообразной головой, отполированной до зеркального блеска.

– Эта статуя похожа на раннее изображение гоблина.

– Да, действительно похоже. Она у меня здесь.

– Здесь?

– Здесь. Выставка сравнительных культур Объединенных Наций одолжила ее нам после объяснения наших целей. – Янски раздавил свою истончившуюся сигару в клочки. – Как вы знаете, ни один социолог не смог связать статую с какой-либо известной культурой. Но я, доктор физических наук, решил загадку. Надеюсь, что решил. Завтра покажу вам, почему я считаю, что статуя является инопланетным существом в поле, замедляющем время. Вы, наверное, догадались, чего я от вас хочу? Я хочу поместить вас вместе со статуей в замедляющее поле, чтобы подавить собственное поле нашего… э-э… гостя и позволить вам прочитать его мысли.

На следующий день к десяти утра они вместе дошли до угла, и Джуди подождала, пока Ларри нажатием кнопки вызвал такси. Через две минуты авиамобиль с черно-желтыми шашечками опустился рядом.

Ларри уже забирался внутрь, когда Джуди задержала его, ухватив за плечо.

– Что случилось? – спросил он, полуобернувшись.

– Я боюсь, – сказала она, да и выглядела испуганной. – Ты уверен, что все будет в порядке? Ты же ничего о нем не знаешь!

– О ком, о Янски? Послушай…

– Об экспонате.

– Уф! – Ларри что-то прикинул в уме. – Давай я сейчас быстро объясню пару моментов. Хорошо?

Джуди кивнула.

– Первое. Контактное устройство не опасно. Я использую его годами. Получаю лишь воспоминания другого человека, небольшое представление о его образе мыслей. И даже они несколько смягчены, так что мне потом приходится усиленно думать, чтобы вспомнить нечто, не происходившее лично со мной. И второе. Моя работа с дельфинами дала мне опыт общения с нечеловеческим сознанием. Так?

– Так. И после сеансов с Чарли ты вечно устраиваешь розыгрыши. Помнишь, как загипнотизировал миссис Графтон и заставил ее…

– Чушь. Я всегда любил розыгрыши. А третий момент заключается в том, что временно́е поле не играет никакой роли. Оно лишь уничтожит поле вокруг статуи. Об этом вообще можешь забыть. Четвертое. Янски ни за что не станет рисковать моей жизнью. Ты же это понимаешь?

– А все эти погружения с аквалангом прошлым летом…

– Так это была твоя идея.

– Да? Может быть. – Джуди заставила себя улыбнуться. – Ну хорошо. Я думала, что дальше ты будешь практиковаться на брандашмыгах, но это, видимо, решающее испытание. И я по-прежнему беспокоюсь. Ты же знаешь, у меня есть дар предвидения.

– Гм… Ну ладно. Я перезвоню тебе, как только смогу.

Он сел в такси и набрал адрес уровня физфака Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе[8].

– Марк вернется через минуту и принесет кофе, – сказал Доркас Янски. – Давайте я покажу вам, как работает замедляющее поле.

Они находились в огромном зале, на потолке которого были установлены два гигантских разрядника из тех, что создают оглушительно трещащие искусственные молнии, изумляя группы студентов. Но генератор молний не интересовал Янски.

– Мы заняли эту часть здания, потому что здесь хороший источник электропитания, да и по размерам она подходит. Видите проволочную конструкцию?

– Конечно.

Это был куб из очень тонкой проволочной сетки, с откидной створкой на одной стороне. Сетка закрывала не только боковые грани, но и верх, и дно. Рабочие деловито проверяли и размещали громоздкое и сложное на вид оборудование, которое, однако, еще не было подключено к проволочной клетке.

– Поле распространяется вдоль поверхности куба. Сетка служит границей между замедленным временем внутри и быстрым снаружи. Скажу вам, сооружать эту штуковину было очень занятно. – Янски огладил бороду, как будто задумавшись о непростой работе, в которую был погружен. – Мы считаем, что поле вокруг инопланетянина должно быть на несколько квантовых чисел выше нашего. Как долго он там пробыл – определить невозможно, разве что с помощью метода, который мы намерены использовать.

– Но он тоже может не знать.

– Да, вполне. Ларри, вы пробудете в поле шесть часов по наружному времени. Для вас это составит секунду. Как я понимаю, передача мыслей мгновенна?

– Не мгновенна, но займет меньше секунды. Подготовьте все и включите контактное приспособление перед тем, как запустите поле, и я получу его мысли, едва он начнет оживать. До этого я ничего не смогу воспринять.

«Словно вступаешь в контакт с турсиопс трункатус»[9], – подумал Ларри.

– Хорошо. Я не был уверен. – Янски отошел показать Марку, куда поставить кофе.

Ларри был рад передышке – он вдруг занервничал. Это было вовсе не так плохо, как в ночь перед первым сеансом с дельфином, но все же неприятно. Он вспомнил, что его жена иногда действительно проявляла пугающую способность к предвидению. Кофе взял с благодарностью.

– Итак, – сказал Янски, осушив свою чашку в несколько глотков и отдышавшись, – Ларри, когда вы в первый раз заподозрили у себя телепатию?

– Когда учился в Уошбернском университете[10], – ответил Гринберг. – Это в Канзасе. Однажды гость высокого ранга устроил всем тест на пси-возможности. Мы занимались этим целый день. Телепатия, экстрасенсорика, телекинез, предвидение, даже малопонятный тест на телепортацию, который все завалили. Джуди показала хорошие, хотя и случайно проявляющиеся способности к предвидению, а я обошел всех по телепатии. Там мы с ней и познакомились. А когда выяснилось, что обоих тянет к звездам…

– Но ведь вы не поэтому поженились?

– Пожалуй. И уж абсолютно точно не из-за этого до сих пор не развелись. – Ларри скорчил хищную усмешку, потом взял себя в руки. – Знаете, телепатия способствует крепким бракам.

– Да откуда мне знать? – улыбнулся Янски.

– Я бы мог стать хорошим психологом, – сказал Ларри, не выказывая сожаления. – Но начинать уже поздно. Надеюсь, что «Ленивую восьмерку-три» все-таки отправят, – проворчал он. – В любом случае нельзя бросить колонии. Так они не поступят.

Янски опять наполнил чашки. Рабочие вкатили через широкий проем нечто покрытое тканью. Ларри, вполне успокоившись, следил за ними и прихлебывал кофе. Янски осушил вторую чашку так же быстро, как первую. Либо обожает кофе, решил Ларри, либо ненавидит его.

Неожиданно Янски спросил:

– Любите дельфинов?

– Конечно. И еще как.

– Почему?

– Они такие веселые, – ответил Ларри невпопад.

– Вы довольны своей профессией?

– О, весьма. Хотя это удивило бы моего отца. Он считал, что я собираюсь стать биржевиком. Понимаете, я родился с… – Ларри вдруг замолк. – Ого! Это она?

– Гм? – Янски повернул голову вслед за ним. – Да, это Морская статуя. Пойдем посмотрим?

– Давайте.

Трое мужчин, несших статую, не обратили на них внимания. Ее втащили внутрь кубической конструкции и установили под одним из колпаков контактной машины, сделанным из кристаллического железа. Пришлось подпереть ее снизу колобашками. Колпак на другом конце контактной цепи, предназначенный для Ларри, был закреплен в изголовье старомодной кушетки психоаналитика. Рабочие гуськом вышли из клетки, и Ларри, стоя у откидной двери, вгляделся в статую.

Ее поверхность была безупречно зеркальной. Кривое зеркало. Это затрудняло рассматривание статуи, поскольку в глаз попадали только искаженные отражения других частей помещения.

Статуя была менее четырех футов в высоту и очень смахивала на безликого гоблина. Треугольный горб на спине выглядел скорее стилизованным, чем натуральным, а шаровидная гладкая голова была совершенно жуткой. Диковинные ноги были полусогнуты, пятки далеко выдавались за щиколотки. Статуя наводила бы на мысль о попытке изобразить гнома, если бы не чужеродного вида ноги, непонятное строение туловища и короткие толстые руки с массивными кистями, как у Микки-Мауса.

– Я заметил, что он вооружен, – сказал наконец Ларри с неуверенностью. – И как будто приседает.

– Приседает? Приглядитесь хорошенько, – предложил Янски добродушно. – И обратите внимание на ноги.

Ларри так и сделал и получил еще менее приятное впечатление. Пригнувшаяся поза была хищной, угрожающей, словно предполагаемый инопланетянин хотел броситься на врага или на добычу. Оружие, похожее на просунутую в массивное кольцо двустволку, было готово убивать. Но…

– Я все еще не понял, к чему вы клоните, но вижу: ноги не прямые и не опираются на пол всей подошвой.

– Вот именно! – Янски излучал энтузиазм, его акцент стал намного заметнее. – Как только я увидел изображение статуи в обсерватории Гриффит-парка[11], сразу подумал: эта штука сделана не для того, чтобы стоять прямо. Но почему? И тут я понял: он в свободном полете!

– О да!

Удивительно, насколько все стало теперь очевидным. Статуя пребывала в позе астронавта в невесомости, полусогнувшегося на манер утробного плода. Разумеется, так оно и было!

– Тогда археологи все еще спорили, как художник добился этого зеркального блеска. Некоторые из них уже было решили, что статую оставили визитеры из космоса. Но я к тому времени закончил работу над замедляющим полем и подумал: допустим, он находился в космосе и что-то пошло не так. В ожидании спасения он мог поместить себя в замедленное время. А помощь не пришла. Я поехал в Бразилиа и убедил Выставку сравнительных культур разрешить проверку моей теории. Направил тонкий луч лазера на палец… Лазер даже не оставил следа на поверхности. Это их убедило. Я привез ее с собой. – Янски сиял от счастья.

Прежде статуя казалась грозной, хищной, вооруженной. Теперь она сделалась просто жалкой.

– И вы не смогли его оттуда вытащить? – спросил Ларри.

– Нет, – затряс головой Янски. – Видите матовый бугорок на спине?

Ларри разглядел что-то ниже вершины треугольного горба. Бугорок был более тусклым, чем окружающая зеркальная поверхность, и слегка красноватым.

– Чуть-чуть выдается из поля. Всего на несколько молекул. Я думаю, это был выключатель поля. Возможно, он сгорел, когда наш друг летел через атмосферу, или же коррозировал на океанском дне. Так что сейчас заставить его сработать невозможно. Плохая конструкция, – добавил Янски с пренебрежением и заметил: – Так, по-моему, мы готовы.

Но Ларри опять испытывал неуверенность. Это они готовы, не он. Вокруг клетки гудела и мигала огнями аппаратура. Стрелки циферблатов на контактной машине застыли неподвижно. От нее к колпакам тянулись два многожильных разноцветных кабеля. Четверо сотрудников в лабораторных халатах стояли рядом, они не работали, но и не бездельничали. Ждали.

Ларри быстро отошел к столу, налил и залпом выпил полчашки кофе, потом вернулся в клетку.

– Я тоже готов, – объявил он.

– Отлично, – улыбнулся Янски и шагнул наружу.

Двое сотрудников немедленно закрыли за ним откидной полог с застежкой-молнией двадцати футов в длину.

– Дайте мне минуты две расслабиться, – крикнул Ларри из клетки.

– Хорошо, – сказал Янски.

Ларри вытянулся на кушетке, погрузив голову и плечи в металлический кокон, который был его контактным колпаком, и закрыл глаза. Попытался ли Янски понять, зачем понадобилось дополнительное время? Пусть гадает. Контакт работал лучше, когда Ларри отдыхал.

Какие чудеса вспомнит он через две минуты без одной секунды?

Джуди Гринберг закончила программировать квартиру и вышла. Ларри вернется только поздним вечером; куча людей будет расспрашивать, как прошел контакт. А пока она может заняться другими делами.

Уличное движение изумляло. Как и в любом большом городе, каждому такси назначалась своя высота полета. Они взмывали и опускались вертикально; если два авто получали один и тот же пункт назначения, за ними следил координатор. Но здесь уровни для такси были разнесены не более чем на десять футов.

За три года, проведенных в Лос-Анджелесе, Джуди так и не привыкла к машинам, пролетающим над самой головой. В Канзасе движение шло быстрее, но и дистанции были побольше.

Такси высадило ее на самой верхней полосе, на прозрачной пешеходной дорожке тридцатью этажами выше транспортного потока, в районе торговых центров.

Она двинулась пешком и по ходу заметила следы широко разрекламированного проекта по расчистке зданий. У многих домов почерневшие бока; там, где грязь, копившаяся десятилетиями, а то и веками, была смыта, камень сиял белизной. Ее удивило, что обработке подвергались только угловые здания.

«Я должна была сказать: что ты имеешь в виду, говоря об опыте чтения чужих разумов? Дельфины еще до твоего рождения были приравнены законом к людям! Вот что я должна была сказать». Такими были мысли Джуди.

Она тихо засмеялась. Это произвело бы на него впечатление! Уж точно.

У входа в магазин женской кожгалантереи с ней кое-что случилось. Где-то в глубине ее сознания что-то зашевелилось, потом исчезло. Джуди невольно остановилась. Движение вокруг нее, казалось, достигло головокружительной скорости. Одни пешеходы мчались, стремительно перебирая ногами, другие – самоубийственно быстро проносились на движущихся тротуарах.

Она осознала: приближается неизбежное. Но даже представить себе не могла, что это будет ощущаться так, словно из нее что-то выдернули.

Джуди вошла в магазин и начала выбирать подарки, твердо решив не поддаваться предчувствию. Через несколько часов они встретятся.

– Zwei minuten[12], – пробормотал доктор Янски и нажал переключатель.

Аппаратура недовольно взвыла. Звук все повышался по частоте и амплитуде, пока не стал таким громким и пронзительным, что даже Янски недовольно поморщился. Внезапно вой оборвался. Каждая грань клетки превратилась в безупречное зеркало.

Таймер находился внутри клетки. Через «одну секунду» он выключит питание.

– Сейчас тринадцать двадцать, – сказал Янски. – Думаю, к девятнадцати часам Гринберг вернется. – И покинул помещение, даже не обернувшись.

Кзанол отпустил трос и нажал кнопку на груди. Поле, должно быть, образовалось почти сразу, потому что Вселенная внезапно ощетинилась летящими полосами света.

Его схватила гравитация. Других изменений в своей личной вселенной Кзанол не заметил. Он ощутил под собой пол, какие-то куски твердого вещества под пятко-шпорами и валящий с ног вес. Времени напрячь ноги или восстановить равновесие не осталось. Он замычал и выбросил вперед руки, чтобы прекратить падение.

Янски пришел последним, точно в девятнадцать часов, толкая тележку с кегом пива. Кто-то забрал у него тележку и покатил к столу. Когда Доркас проходил мимо куба, его отражение подрагивало: проволочные стенки не были абсолютно плоскими.

В здании появился новый посетитель – коренастый человек лет сорока, со светлыми волосами, стриженными на индейский манер.

После того как Янски разобрался с кегом, мужчина подошел и представился:

– Доктор Дэйл Снайдер – психолог-экспериментатор мистера Гринберга. Хочу поговорить с ним, когда он выберется оттуда, убедиться, что все в порядке.

Янски пожал ему руку и предложил пива. По настоянию Снайдера он некоторое время затратил на объяснения, чего именно предполагал добиться.

В девятнадцать часов двадцать минут клетка все еще оставалась зеркальной.

– Может иметь место небольшая задержка, – сказал Янски. – Поле исчезает за несколько минут. Иногда и дольше.

В девятнадцать тридцать он заметил:

– Надеюсь, временно́е поле инопланетянина не усилило мое.

Это он произнес тихо, по-немецки.

В девятнадцать пятьдесят пиво кончилось. Дэйл Снайдер издавал угрожающие звуки; один из техников его успокаивал. Янски, не будучи дипломатом, просто сидел, уставившись на серебряный куб. Через довольно большие промежутки времени он вспоминал о пиве в своем бумажном стакане и делал изрядный глоток. Выражение его лица не внушало особых надежд.

В двадцать часов куб замерцал и сделался прозрачным. Янски и Снайдер с радостными воплями устремились к нему. Вблизи Янски увидел, что статуя лежит лицом вниз, выпав из-под контактного колпака.

Снайдер нахмурился. Янски постарался описать ему эксперимент в деталях. Теперь психолог вдруг засомневался: действительно ли мозг пришельца находился в этой сфере? Если нет, то эксперимент провалился. Даже с дельфинами все было непросто. Их мозг помещался не под выпирающим лбом, а за дыхалом; лоб же представлял собой оружие, прочный таран.

Ларри Гринберг сидел. Даже отсюда он выглядел плохо. Его остекленевшие глаза ни на что не смотрели; он даже не попытался встать.

«Как помешанный», – подумал доктор Янски, надеясь, что Снайдеру не пришла та же мысль.

В любом случае Снайдер был обеспокоен.

Каким-то странным, перекатывающимся движением Ларри наконец поднялся на ноги. Он споткнулся, потом выпрямился и мелкими шажками направился к проволочному занавесу. Он словно шагал по уложенным яйцам, стараясь не раздавить их. Ссутулившись, как штангист, сгибая колени, но не спину, он подобрал что-то с пола около лежащей статуи. В тот миг, когда Янски подбежал к проволочной сетке, Ларри повернулся к нему с этой штукой в руках.

Янски закричал. Он ослеп! И кожа на лице расползалась! Он приложил руки к лицу, ощутил в них ту же боль и побежал обратно. Боль хлестнула в спину. Он бежал, пока не ударился о стену.

За секунду до того она спала глубоким сном. Теперь же, полностью проснувшись, сидела в кровати, глаза искали в темноте – искали что? Она пошарила вокруг, нащупывая выключатель, но его не оказалось; ее метавшаяся рука даже не могла найти пульт кровати. Наконец Джуди поняла, что находится на месте Ларри, обнаружила его пульт справа от себя и включила лампу.

Где он? Она заснула около семнадцати часов, совершенно измочаленная. Должно быть, он все еще в университете. Что-то пошло неправильно, она чувствовала это.

Или просто привиделся кошмар?

Если это и был страшный сон, она не могла вспомнить ни единой подробности. Но давящее ощущение не уходило, преследовало ее. Она попыталась снова заснуть, но безуспешно. Комната казалась чужой, пугающей. В тенях прятались невидимые ползучие чудовища.

Кзанол замычал и выбросил вперед руки, чтобы остановить падение.

И сошел с ума. Впечатления буйным потоком хлынули через все органы чувств. С отчаянием утопающего, на вдохе глотающего воду, он старался разобраться в них до того, как они его прикончат.

Главным и самым зловещим были воспоминания раба незнакомой породы, называвшего себя Ларри Гринберг. Они были куда мощнее, чем все, дотоле поступавшие к нему через чувство Силы. Не имей Кзанол многолетнего опыта по контролю иных форм жизни, привычки ощущать чужие мысли, вся его личность оказалась бы сметена.

Невероятным усилием он смог выбросить бо́льшую часть мыслей Гринберга из своего сознания. Но головокружение не прошло. Его тело ощущалось непривычно: горячее, бесформенное. Он попытался открыть глаз, но мускулы не действовали. Наконец Кзанол наткнулся на правильную комбинацию, и глаз открылся. Два глаза! Он застонал и зажмурился, потом попробовал снова. Глаз открылся дважды – двумя четкими отдельными движениями, – и Кзанол вытаращился на свое тело.

На тело, принадлежавшее Ларри Гринбергу.

Он уже был к этому подготовлен. Шок его не убил.

Кзанол начал осторожно зондировать сознание Гринберга. Чтобы не утонуть в нем, надо было брать информацию небольшими порциями. Это резко отличалось от обычного применения Силы, но немного походило на тренировку со шлемом-усилителем. Кзанол понял достаточно, чтобы не сомневаться: он в самом деле был телепортирован, или телепатирован, или птавв-знает-как перемещен в тело инопланетного раба.

Он сел медленно и осторожно, используя, как мог, рефлексы Гринберга, поскольку не привык к незнакомой мускулатуре. Бинокулярное зрение запутывало его, но он все же смог увидеть, что находится внутри помещения из металлической сетки. Снаружи… Кзанола ждало чудовищной мощи потрясение, и он снова помутился разумом.

Снаружи ограждения находились рабы той же незнакомой породы, что и его нынешнее тело. Двое подходили к нему. Он их вовсе не ощущал – как ни старался.

Бессилен!

Тринт не рождается с Силой. Обычно для развития чувства Силы требуются два тринтских года, и еще год пройдет, прежде чем юный тринт сможет отдавать внятные приказы рабу. Но иногда Сила так и не приходит. Если тринт становится взрослым, не обладая Силой, он называется птаввом. Ему нанесут постоянную розовую татуировку и продадут, как раба, если только собственное семейство не убьет его раньше. Убивают в полной тайне – нет лучшего повода для шантажа, чем факт рождения птавва в богатом семействе.

Судьба взрослого тринта, потерявшего Силу, менее предсказуема. Если он не впадет в кататонию, то может совершить самоубийство; или же им овладеет жажда убийств, и он начнет уничтожать каждого раба и каждого тринта, оказавшегося на пути; или же он заставит себя вообще забыть о существовании Силы. Потеря Силы – это увечье большее, чем слепота или глухота, унижение большее, чем кастрация. Если бы человек утратил разум, но сохранил воспоминания о своей потере, он мог бы понять ощущения Кзанола, ибо Сила есть то, что отличает тринта от животного.

Все еще смея надеяться, Кзанол посмотрел прямо на приближающихся чужаков и приказал им СТОЯТЬ! Чувство не работает, но вдруг?.. Рабы продолжали идти.

Они смотрели на Кзанола! Он беспомощно искал какой-нибудь способ заставить их не смотреть. Они наблюдают позор тринта, эти малорослые мохнатые беломясы, считающие его равным себе! И он увидел дезинтегратор, лежащий около вытянутой руки покинутого тела Кзанола.

Наконец он встал, но, попытавшись прыгнуть, едва не растянулся пластом. Он мог делать шаги подобно перепуганному новичку при пониженной гравитации. Ближайший из рабов подошел к клетке. Кзанол сгибал свои смешные колени, пока не смог поднять дезинтегратор, используя обе руки, поскольку его новые пальцы выглядели хрупкими, вялыми, бессильными. С рычанием, вырвавшимся из глотки, он обратил копательный инструмент против чужаков. Когда они все повалились на пол или прижались к стенам, он развернулся и побежал, налетел на проволочную сеть, подался назад, прорезал дезинтегратором дыру, выскочил и помчался к двери. Ему пришлось использовать Гринберга, чтобы тот открыл для него дверь.

Долгое время он думал только о бегстве.

Внизу горели зеленые огоньки, редко раскиданные по пространству между городами. Чтобы увидеть хотя бы два сразу, надо было подняться высоко. Между городами машины обычно летают как раз высоко, особенно если водитель осторожен. Огоньки были станциями обслуживания. Машина нуждается в обслуживании не более двух раз в год, но, находясь далеко за городом, приятно знать, что ты и здесь можешь получить экстренную помощь. Вынужденное одиночество – очень суровое испытание для горожанина, а большинство людей жили в городах.

Также приятно знать, что можно приземлиться около зеленого огонька, не оказавшись на верхушке дерева или на краю обрыва.

Кзанол обходил города стороной, избегал и зеленых огоньков. Улизнув с физического факультета, он помчался сразу к парковке на крыше, к убежищу своего «фольксвагена»[13], и поднял его прямо вверх. Но тут возникла проблема направления. В сущности, ему было все равно, куда лететь. Достигнув нужной высоты, он устремил машину в Нью-Йорк, зная, что в любой момент сможет развернуться и двинуть обратно в Калифорнию. И он предоставил автомобилю передвигаться самостоятельно, за исключением тех случаев, когда надо было облетать города.

А это приходилось делать часто. Зеленые равнины были скорее островами в море городов, чем наоборот. То и дело он натыкался на узкие перешейки между городами – ряды зданий в полмили каждый, вытянувшиеся вдоль старых автомагистралей, – пересекал их на максимальной скорости и продолжал полет.

К часу ночи пришлось опустить машину. Управление утомило его. Им двигало вперед только безумное желание бегства; и он уже понимал, что бежать некуда. Он ощущал мучительную ломоту, хотя Гринберг и не обращал на нее внимания. Судороги и спазмы сводили его пальцы, которые казались еще более нежными, чем раньше. Впрочем, так оно и было! Из воспоминаний Гринберга он узнал, что мизинец на левой руке постоянно болит: травма при игре в бейсбол. И Гринбергу было все равно! Кзанолу страшно было пользоваться руками. Имелись и другие причины для физических страданий. Его мышцы болели после пяти часов пребывания в неизменном положении. Правая нога затекла от постоянного давления на акселератор. Он испытывал зуд везде, где одежда слишком плотно прилегала к телу.

Кзанол посадил машину посреди низкорослого леса в Аризоне, поспешно вышел и стащил с себя одежду. Намного лучше! Он швырнул ее на правое сиденье – может еще понадобиться, – залез обратно и включил подогрев. Теперь зудело там, где он касался сиденья, но это можно перетерпеть.

Он позволил рефлексам Гринберга вести машину и по ходу привык к присутствию Гринберга в своем сознании. Он мог черпать из его памяти без страха и дискомфорта. Но он не привык к чужому телу, которое носил сейчас, и не имел ни малейшего намерения приспособиться к потере Силы. Кзанол хотел получить свое тело обратно.

Он знал, где оно находится: увидел его, поднимая дезинтегратор. Память Гринберга добавила ему подробностей. Видимо, он уронил дезинтегратор, когда пытался защититься обеими руками. Тело так и будет лежать, пока Кзанол не найдет способ вернуться в него.

Для этого потребуется взять под контроль людей, которые управляли машиной для контакта. Ему понадобится немалая техническая помощь, чтобы вывести тело Кзанола из стазиса; глазами Гринберга он увидел ржавое пятно на своей спине. Для получения всей этой помощи нужна Сила. Но как ее добыть? Его человеческий мозг не содержал в себе Силы.

Оставался один шанс. Людям знакомы космические полеты, вспомнил Кзанол-Гринберг. Весьма жалкие полеты: кораблям требуются десятилетия для перелетов между населенными планетами и многие сутки даже для посещения планет Солнечной системы. Но все же это космические полеты. Вот бы найти систему F124, и вот бы она оказалась достаточно близко, тогда бы он раздобыл шлем-усилитель. А Гринберг обладает зачатками телепатии.

Шлем усилит его небольшой дар до подобия тринтской Силы.

Но где сейчас находится Кзанол? Должно быть, промахнулся мимо F124, решил он, и случайно столкнулся с этой планетой по имени Земля. Сможет ли он добраться до потерянной планеты за время жизни Гринберга?

Тело Гринберга хотело есть (было двадцать минут второго), пить и курить. Кзанол без труда мог игнорировать голод и жажду, потому что тринт убьет себя, если наестся досыта, и разорвет мешок-резервуар, если напьется до утоления жажды. Слабые умом предки тринтов вели жестокие битвы за пищу. Но сигареты у него были. Он закурил и решил, что ему это нравится, хотя и пришлось побороть желание сжевать фильтр.

Где он?

Он позволил воспоминаниям Ларри Гринберга всплыть на поверхность. Средняя школа. Уроки истории, оценки так себе. Космическая гонка; базы на Луне; базы на Марсе. Пояс астероидов. Колонизация Пояса. Экономика Пояса. Родильный астероид. Перенаселение на Земле. Законы о рождаемости; Комиссия по рождаемости; восстание сверхчеловеков. Санкции против Пояса по ходу дискуссии об использовании юпитерианских лун. Просачивалось много лишнего материала, но Кзанол получил хорошее представление о Солнечной системе. Он на третьей планете, и она двойная. Ему чрезвычайно повезло врезаться в нее.

Передатчик энергии ООН на Меркурии. Провал экономических санкций. Пределы автономности Пояса. Промышленная война. Почему Пояс считают врагом? Забыть. Пояс разрабатывает Кольца Сатурна, добывает там воду. Кольца!

– Уй! – Кзанол отшвырнул окурок и засунул в рот обожженные пальцы.

«F124. Это все же F124», – подумал он.

Но эта планета не походила на F124. Его обуяла дрожь, и он включил подогрев.

В час тридцать Джуди встала и вышла наружу. Одной в темноте переносить этот кошмар становилось невозможно. Ларри не позвонил.

На ее вызов прибыло такси, опустилось на углу. Она не знала адрес физфака университета, но в машине был телефон, и, связавшись с информаторием, Джуди напечатала адрес на панели. Такси зажужжало и поднялось.

Джуди откинулась в мягком кресле. Несмотря на усталость, она никак не могла заснуть.

Громадной колонной высилось здание университета, сверкавшее огнями; это было ночное освещение для защиты от летательных аппаратов. Но все же… уровень примерно на половинной высоте здания был втрое ярче. Еще до того, как такси начало снижение, Джуди догадалась, какой это уровень. Когда они проносились над посадочным балконом, она заметила и другие подробности.

Крупный квадратный аппарат был машиной «скорой помощи» большой вместимости, а те маленькие машины с вытянутыми капотами – полицейскими. Вокруг мельтешили крошечные фигурки.

Кзанол машинально зажег последнюю сигарету. Ротовая полость и гортань горели; это нормально? Он вспомнил, что нет, разве что когда он курил слишком много.

…И вот приходит Время созревания. Все вдруг начинают суетиться; отец и дед возвращаются домой очень поздно, совершенно измученные, а рабы вообще никогда не отдыхают. Днем и ночью доносится шум падающих деревьев и басовитое гудение лесопилки.

Будучи слишком юным, чтобы помогать, он обычно сидел под охранными подсолнечниками и наблюдал, как деревья загружают в лесопилку. На входе они выглядели как самые обычные деревья мпул: идеально прямые, с огромным зеленым цветком на вершине и темно-синим стволом, который сужался, переходя в стержневой корень. В лесопилке цветок, мягкая кора и корень удалялись. Бревна выходили наружу, сверкая на солнце; от дерева оставались только твердотопливное ракетное ядро и тонкая оболочка из кристаллического металла, скрытая под корой. Затем стволы отправляли на все ближние цивилизованные миры на кораблях, которые взлетали с помощью других бревен.

Но сначала проводились испытания. Случайным образом выбранное бревно помещалось на стенд. Дед и отец стояли неподалеку с такими лицами, словно насосались кислого гнала. Они напряженно следили, как горит бревно, при малейших признаках сбоя готовые забраковать весь урожай. Кзанол привык копировать их выражения. Маленькие техники-тнуктипы бегали вокруг, устанавливая инструменты. Они выглядели изнуренными и важными, при этом казались слишком маленькими для разумных животных, какими были в действительности. Их изощренная биологическая наука при помощи мутаций сделала из бесполезных деревьев мпул ракетные стволы. Они создали подсолнечники, охранявшие дом: изгородь из двенадцатифутовых столбов, на каждом гибкое серебристое зеркало, чтобы фокусировать свет на фотосинтезирующем наросте – или же сместить этот фокус на атакующего врага. Тнуктипы вывели огромных, безмозглых, питающихся дрожжами беломясов, которые служили кормом как семейству Кзанола, так и самим плотоядным тнуктипам. Доказав ценность своих независимо мыслящих умов, тнуктипы получили больше свободы по сравнению с прочими расами рабов.

И вот тнуктип запускал ствол. Пламя проносилось над долиной – бело-голубое и очень прямое, к концу переходящее в красный дым, а приборы между тем точно измеряли тягу бревна, и дед удовлетворенно улыбался. Пламя сотрясало мир своим ревом, а маленький Кзанол боялся, что тяга деревьев увеличивает скорость вращения планеты…

Кзанол-Гринберг стряхнул пепел с последней сигареты и обнаружил, что предыдущая догорает в пепельнице, выкуренная только на две трети. С ним такого не случалось после окончания школы! Он выругался по-тринтски и чуть не подавился; его гортань явно не была приспособлена для сверхречи.

Сидя тут со своими воспоминаниями, он тоже ничего не выиграет.

Где бы во Вселенной он ни находился, надо добраться до космопорта. Ему нужен шлем-усилитель. Потом он разберется, откуда на F124 взялись чужие и почему они считают, что находятся тут дольше, чем это возможно.

Он завел двигатель и набрал адрес: «Топика[14], Канзас».

Ему так или иначе придется захватить корабль. Лучше всего вооруженный (в этой части космоса по определению царит беззаконие, раз тут нет тринтов), а около Топики есть военный космопорт.

«Погоди-ка, – подумал он. – Это не может быть F124. Слишком много планет! У F124 было восемь планет, а здесь их девять».

Эта мысль навела его и на другие различия. Пояс астероидов у F124 куда более плотный, а луна слегка вращается, вспомнил он. Он не в той системе!

Просто совпадение. Кзанол ухмыльнулся. И какое совпадение! Обитаемая планета, планета с кольцами, миры в похожем порядке… Подумать только, он – единственный тринт, обнаруживший две планеты рабов. Он будет самым богатым существом в Галактике! Его даже перестал беспокоить вопрос, удастся ли найти карту. Но шлем-усилитель нужен ему в любом случае.

Джуди была на грани истерики.

– Они что, вообще не могут ничего сказать? – повторяла она, зная, что ведет себя неразумно.

Терпение шефа полиции Лос-Анджелеса Ллойда Мэсни явно истощалось.

– Миссис Гринберг, – произнес он веско, – вы знаете, что прямо сейчас доктору Янски проводят замену глаз и лица. И широкого куска кожи на спине, ободранной почти до позвоночника. Состояние других немногим лучше. У доктора Снайдера глаза не пострадали, но пришлось заменять ту часть лица, которую он не прикрыл руками, и на ладонях, и на спине. Кнудсен получил открытые раны, доходящие до спинного мозга и нескольких ребер. За исключением мистера Тримонти, автоврач не позволит нам пробудить никого из них, даже по требованию полиции. Его допросили, пока шла замена участков черепа и скальпа на затылке. Он был в глубоком шоке, а сейчас лежит под местным наркозом, его беспокоить нельзя. Вы послушаете запись допроса, когда мы ее получим. Могу я пока предложить кофе?

– Да, спасибо, – сказала Джуди.

Она подумала, что Мэсни предоставляет ей шанс собраться с мыслями, и была за это благодарна. Вскоре он вернулся и протянул чашку. Она несколько секунд прихлебывала напиток, незаметно изучая шефа полиции.

Это был коренастый человек с короткими руками и ногами, прямыми седыми волосами и смуглым лицом; пушистые усы тоже были седыми. Казалось, его снедало такое же нетерпение, как и саму Джуди. В данный момент его ноги были перекинуты через одну ручку вращающегося кресла, а плечи покоились на другой.

– Есть ли у вас представление, где он может сейчас находиться? – не выдержала Джуди.

– Разумеется, – неожиданно ответил Мэсни. – Он только что пересек границу Канзаса и Колорадо на высоте девять тысяч футов. Подозреваю, он не знает, как закоротить опознаватель водительских прав. Может, это его и не беспокоит.

– А может, он просто не любит города, – сказал старик в углу.

Джуди думала, что тот спит. Его представили как Лукаса Гарнера, сотрудника АРМ[15] при ООН. Джуди ждала продолжения, но Гарнер, видимо, решил, что сказал все.

Пояснения за него дал Мэсни:

– Мы не афишируем тот факт, что все наши системы аварийного управления находятся в больших городах. Знай он достаточно, чтобы избегать городов – а он это и делает, – то должен был бы знать и способ закоротить опознаватель, чтобы мы не могли его засечь. Люк, у вас есть основания думать, что ему просто не нравятся города?

Лукас кивнул. По мнению Джуди, он выглядел старейшим человеком в мире. Его лицо – невероятно морщинистым. Он перемещался на кресле с воздушной подушкой, мощном, словно танк.

– Чего-то такого я ждал много лет, – изрек он. – Помнишь ли, Ллойд, когда Законы о рождаемости вступили в силу, я сказал тебе: теперь психи-социопаты начнут убивать холостяков, получивших права на детей? Это и произошло. Сейчас тут нечто схожее. Я думал, подобное может стрястись на Джинксе, но нет, это случилось здесь. Ларри Гринберг думает, что он – инопланетянин.

Джуди оцепенела.

– Но он проводил такие эксперименты раньше, – запротестовала она.

– Нет. – Гарнер вытащил зажженную сигарету из подлокотника своего кресла. – Не проводил. Он работал с людьми и дельфинами. Теперь же нарвался на нечто такое, чего не смог выдержать. У меня есть догадки, что произошло, и я отдал бы свою коляску, – (Джуди не заметила у кресла никаких колес), – чтобы узнать, прав ли я. Миссис Гринберг, вашего мужа когда-нибудь просили прочитать мысли телепата?

Джуди безмолвно замотала головой.

– Вот, – сказал Гарнер.

Было похоже, что он опять собирается заснуть, на этот раз с зажженной сигаретой между пальцами. Его руки были огромны, с мускулами, выпирающими под дряблой пятнистой кожей, с плечами, как у кузнеца. Контраст между массивным торсом Гарнера и его беспомощными, почти лишенными плоти ногами делал его несколько похожим на лысую обезьяну.

Он оживился, как следует затянулся и продолжил разговор:

– Люди Ллойда явились сюда через пятнадцать минут после бегства Ларри Гринберга. Полицию вызвал, конечно, Тримонти; никто другой не мог двигаться. Через десять минут появился и сам Ллойд. Когда увидел раны у людей, в которых выстрелил Гринберг, он позвонил мне в Брюссель. Я состою в АРМ, Технологической полиции ООН. Был повод думать, что раны нанесены каким-то новым оружием, существование которого следует скрыть. В любом случае оно нуждается в изучении. Именно оружие заинтересовало меня в первую очередь. Подозреваю, никто из вас не слышал о Баке Роджерсе?[16] Нет? Очень жаль. Тогда я просто скажу, что никакая из нынешних технологий не могла привести к созданию подобного оружия. Оно не уничтожает материю, что немного успокаивает. Переписать хоть один закон физики – это вам не земляной орех съесть. Оружие это материю рассеивает. Люди Ллойда обнаружили, что следы крови, плоти и костей образовали один жирный слой, повсюду покрывший комнату. Не просто микроскопические следы, а комочки, слишком малые, чтобы различить их взглядом. Свидетельство Тримонти было просто божественным даром. Очевидно, Морская статуя выронила оружие, и Гринберг его использовал. Почему?

– Ближе к делу, Люк, – проворчал Мэсни.

– К делу так к делу. Контактный шлем – сложное псионное устройство. Один из вопросов, которым задавались психологи, таков. Почему контактеры не оказываются полностью сбитыми с толку, когда в их мозг проникают лишние мысли? Обычно после нескольких минут растерянности все выправляется. Говорят, это происходит потому, что поступающие воспоминания слабы и размыты, но это лишь половина ответа. Это даже может быть результатом, а не причиной. Вот представьте себе. Два человека сидят под колпаками из кристаллического железа, и когда один из них встанет, он окажется с двумя полными наборами памяти. Который из них принадлежит ему? Так вот, один из наборов помнит иное тело, чем то, в котором он оказался. Еще важнее, что один из наборов помнит, что он телепат. А другой – нет! Один из них, таким образом, помнит, что садился под контактный колпак, зная заранее, что после сеанса у него будут два набора воспоминаний. Естественно, контактер будет вести себя так, словно именно этот набор – его собственный. Даже с восемью или десятью разными наборами памяти контактер автоматически будет использовать свой собственный. Что ж, а теперь допустим, что Морская статуя – телепат. Не подверженное телепатии существо, как Ларри Гринберг, а полный телепат, способный прочесть любое сознание по своему выбору. Внезапно все запутывается. Гринберг просыпается с двумя наборами памяти, и один из них хранит память о чтении сотен или тысяч других сознаний! Поняли?

– О да, – сказала Джуди. – Я предупреждала его, что могут быть сюрпризы. Но что нам делать?

– Если он в ближайшее время не пролетит над городом, придется выслать перехватчиков. Однако лучше дождемся, когда Снайдер выйдет из автоврача.

Полчаса спустя Кзанол снова посадил машину. Смущала необычная резь в глазах, а когда показалось, что теряет сознание, он испугался. Потом память Гринберга объяснила, в чем проблема. Его клонило в сон.

Он не стал терять время на раздумья. Кзанол уже привык к унижениям, доставляемым телом Гринберга. Приземлившись на вспаханном поле, он заснул.

Проснувшись с первыми лучами солнца, снова поднял машину. И как это ни было невероятно, начал получать удовольствие. Перед мчащимся авиамобилем то и дело возникали городки и мегаполисы, и он осторожно огибал их; но теперь его заинтересовала сельская местность. Поля пшеницы и люцерны выглядели необычно из-за своих небольших размеров и шахматного расположения. Имелась и другая растительность, и он опустился пониже, чтобы рассмотреть деревья. Вместо цветков у них были бесформенные пушистые зеленые кроны. Иногда деревья приникали к земле, словно опасаясь неба. Возможно, на этой планете случались сильные ветры. Деревья почти никогда не вырастали совершенно прямо – причудливые, асимметричные и прекрасные. Но память Гринберга мало что могла подсказать: Ларри был горожанином. Кзанол даже отклонился от своего пути, чтобы разглядеть их. Он низко нырял над старинными домиками с островерхими крышами, восхищенный необычной архитектурой, и снова размышлял о земной погоде. Получив толчок, Гринберг припомнил канзасские торнадо. Эти ураганы произвели на него сильное впечатление.

Он был счастлив, словно турист. Правда, ему все сильнее хотелось есть, пить, курить или жевать гнал. Но он мог не обращать внимания на эти мелкие неудобства. Будучи тринтом, он знал, что гнал окажется смертельным ядом; Гринберг же был твердо уверен, что бросит курить, как только пожелает. Кзанол верил этому и игнорировал позывы. Собственно, он доверял всему, что находил в памяти Гринберга.

И глазел на пейзажи, как любой турист, встретивший нечто новое и необычное.

Часа через два это ему приелось. Снова стала беспокоить проблема собственного местонахождения. Но он уже придумал решение. Надо отправиться в Публичную библиотеку Топики. Если неподалеку была обнаружена солнечная система, почти идентичная этой, он найдет нужную информацию. Телескопы Пояса, не ограничиваемые атмосферными искажениями, могли различать планеты, обращающиеся вокруг иных солнц; межзвездные роботы с прямоточными двигателями почти целый век разыскивали Вселенные, пригодные для обитания. Если система F124 еще не найдена, значит она лежит за пределами досягаемости земных кораблей и он может с чистой совестью покончить с собой.

Но удивительно, насколько схожи системы F124 и Солнечная. Две обитаемые, притом двойные, третьи планеты, гигантские пятые планеты, пояса астероидов, сходные по расположению, если не по плотности; и там и там первые восемь планет имели близкие размеры и компоновку, а у шестых планет были кольца… Почти невероятно!

О потеря Силы! Кзанол-Гринберг вздохнул и хрустнул пальцами, изрядно напугав себя. Слишком трудно поверить! Он и не поверил.

Внезапно навалилась страшная усталость. Тринтун очень далеко, неизвестно где. Шлем-усилитель и вся остальная собственность Кзанола, вероятно, тоже недосягаемы. Его Сила исчезла, и даже его тело похищено с помощью какого-то ужасного рабского колдовства. Но что хуже всего, он не представляет, как действовать дальше!

Вдали показался город. Машина мчалась прямо туда. Кзанол хотел было пролететь мимо, как вдруг сообразил, что это и есть Топика. Он опустил голову на руки, мечтая вновь потерять сознание. Все силы словно вытекли из него.

Это должна быть F124.

Должна – но не может. Эта система имеет лишнюю планету и недостаточное количество астероидов.

Но, вспомнил Кзанол, считалось, что Плутон случайно попал в Солнечную систему – из-за его необычной орбиты и расхождений в математических оценках размеров. Возможно, он был захвачен Солнцем до пробуждения Кзанола.

Всего за триста лет? Совершенно неправдоподобно.

Кзанол поднял лицо, на котором был написан страх. Он ведь отлично знал, что триста лет – нижний предел; бортовой мозг корабля указал, что триста лет будет длиться путь на половинной мощности. Кзанол мог пролежать захороненным намного дольше.

Примем Плутон за данность. А как насчет расы рабов, процветающей там, где могут жить только дрожжи, на фут покрывающие океаны, или в лучшем случае беломясы, большие, как бронтозавры, и ненамного более привлекательные? Те, что бродят по береговой линии, питаясь мутировавшей накипью.

Он не мог найти объяснений и потому оставил эту тему.

Но Пояс астероидов был определенно более разрежен, чем раньше. Правда, со временем он бы действительно истончился, поскольку под давлением света и солнечного ветра пыль и мелкие частицы выбросило бы в далекий космос, а столкновения с большими планетами убрали бы некоторое количество скал, и даже астероиды с наиболее вытянутыми орбитами были бы заторможены и уничтожены трением внутри солнечной атмосферы – которая должна простираться куда дальше орбиты Земли. Только это дело не нескольких сотен лет. Или даже тысяч. Или даже сотен тысяч.

И он понял.

Не сотни лет. Не сотни тысяч. Он был на дне моря, когда Солнечная система захватила новую планету и потеряла почти треть астероидного пояса, пока океаны пищевых дрожжей мутировали, и портились, и мутировали снова и снова… Лежа на дне моря, он ждал, пока дрожжи не превратились в траву и рыбу, пока не стали ходить на двух ногах подобно тринтам.

И миллиарда лет не хватило бы. За два миллиарда – может быть.

Он обвил колени руками, словно хотел спрятать между ними голову. Тринт бы так сделать не смог. Кзанола напугал не просто промежуток времени, а потеря всего, что он знал и любил, даже своей собственной расы. Не только планета Тринтун, но и весь род тринтов должны были исчезнуть в прошлом. Живи сейчас тринты в Галактике, они много веков назад колонизировали бы Землю.

Он последний тринт.

Кзанол медленно поднял голову и без всякого выражения уставился вниз, на обширный город.

Все равно он может вести себя как заправский тринт.

Автомобиль остановился. Должно быть, над центром Топики. Но в какой стороне космопорт? И как туда попасть? Гринберг, увы, не имел опыта в угоне космолетов. Хорошо, для начала найдем, где находится космопорт, а затем…

Машина завибрировала. Он ощутил это смехотворно нежными пальцами. Пришел и звук, слишком высокий, чтобы его услышать, но отдающийся в нервах. Что происходит?

Кзанол заснул. Машина повисела еще секунду, потом стала опускаться.

– Меня вечно запихивают в конец самолета, – проворчал Гарнер.

Ллойд Мэсни не проявил сочувствия:

– Тебе еще везет, что не заставляют кататься в багажном отсеке из-за отказа оставить там твой суперкар.

– А что такого? Я же инвалид!

– Угу. А процедуры Чьена не помогают?

– Ну, в некотором смысле помогают. Мой позвоночник снова восприимчив для кое-каких сигналов. Но десять шагов по комнате дважды в день – это для меня почти убийственно. Еще только через год я смогу выйти в город и вернуться. А пока мое кресло путешествует со мной, а не в багаже. Я к нему привык.

– Этот год ты не забудешь, – пообещал Мэсни. – Сколько тебе сейчас лет, Люк?

– В следующем апреле будет сто семьдесят. Но годы не становятся короче, Ллойд, что бы там ни говорили. Почему меня засовывают в хвост? Я нервничаю, когда вижу раскаленные докрасна крылья, – поежился Гарнер.

Джуди Гринберг вернулась из туалета и села рядом с Ллойдом. Люк находился рядом через проход; два кресла перед вылетом убрали, чтобы создать для него место. Джуди, казалось, вполне пришла в себя; она выглядела и разговаривала так, словно только что явилась из салона красоты. С расстояния ее лицо казалось спокойным. Гарнер отметил некоторое напряжение мышц вокруг глаз, в щеках, вдоль шеи. Но Гарнер был очень стар. Он мог читать мысли своим собственным методом, не связанным с психическими способностями.

– Мы приземлимся через полчаса, – сказал он в пустоту. – Пока не доберемся туда, Гринберг будет спокойно спать.

– Хорошо, – ответила Джуди.

Она наклонилась вперед и включила трехмерный экран на спинке переднего кресла.

Сквозь сон Кзанол почуял нечто совершенно новое и крайне неприятное – и очнулся, отплевываясь. В ноздри бил запах аммиака. Он проснулся, брызгая слюной, задыхаясь, готовый к массовому убийству. Первому же увиденному рабу приказал покончить с собой страшным образом.

Раб неуверенно улыбнулся ему:

– Дорогой, ты в порядке?

Голос был крайне напряженным, а улыбка – лживой.

Все тотчас вернулось. Это Джуди…

– Конечно, любимая, я в полном порядке. Не побудешь ли за дверью, пока эти добрые люди зададут мне несколько вопросов?

– Да, Ларри.

Она встала и поспешно вышла. Кзанол подождал, пока дверь за ней затворится, и обернулся к остальным.

– Ты, – обратился он к человеку в инвалидном кресле.

Увечный раб явно был самым старшим, значит он тут и командует.

– Зачем ты впутал Джуди в это дело?

– Я надеялся, что это подстегнет твою память. Сработало?

– Моя память идеальна. Я даже помню, что Джуди – разумная самка, и новость, что я не Ларри Гринберг, будет для нее серьезным ударом. Вот почему я ее отослал.

– Хороший поступок. Ваши самки не разумны?

– Нет. Иметь разумного партнера – что за нелепость? – Кзанол зарылся на миг в воспоминания Гринберга, мерзко ухмыльнулся и вернулся к насущным делам. – Как вам удалось спустить меня на землю?

– Ничего сложного, – пожал плечами старик. – Мы усыпили тебя звукоизлучателем, потом перехватили управление автопилотом. Единственный риск заключался в том, что машина могла быть на ручном управлении. Кстати, я Гарнер. А он – Мэсни.

Кзанол на это ничего не сказал. Он отметил, что Мэсни – человек коренастый и очень широкий, поэтому кажется куда ниже своих шести футов и двух дюймов, а его волосы и пищевые усики, или что там у него росло, снежно-белые. Мэсни смотрел на Кзанола задумчиво. Так свежеиспеченный студент-биолог разглядывает овечье сердце, перед тем как взяться за скальпель.

– Гринберг, – спросил он, – почему ты это сделал?

Кзанол не ответил.

– Янски потерял оба глаза и бо́льшую часть лица. Кнудсен почти год будет калекой: ты рассек ему позвоночник. Вот этим. – Он вытащил дезинтегратор из ящика стола. – Почему? Ты думал, это поможет тебе стать властителем мира? Глупо. Это всего лишь ручное оружие.

– Это даже не оружие, – сказал Кзанол, обнаружив, что ему несложно говорить по-английски, нужно только расслабиться, – это копательно-режущий или формопридающий инструмент. Всего-навсего.

Мэсни уставился на него.

– Гринберг, – прошептал он, словно боясь ответа, – кем ты себя считаешь?

Кзанол попытался заговорить и едва не подавился. Сверхречь не подходила для человеческих голосовых связок.

– Не Гринбергом, – выдавил он. – Не… э-э-э… рабом. Не человеком.

– Тогда кем?

Он затряс головой, потирая шею.

– Хорошо. Как работает этот безобидный инструмент? – спросил Мэсни.

– Нажимаешь кнопку, и луч срезает вещество с поверхности.

– Я не это имел в виду.

– Ну… он подавляет заряд электронов. Наверное, можно так сказать. Тогда то, что попадает под луч, самораспадается. Большие устройства мы используем для резки гор. – Голос упал до шепота. – Использовали.

Кзанол справился с удушьем. Мэсни нахмурился.

– Как долго ты пробыл под водой? – спросил Гарнер.

– Думаю, от одного до двух миллиардов лет. Ваших или наших, они не слишком различаются.

– Тогда твоя раса, вероятно, вымерла.

– Да. – Кзанол смотрел на свои руки, словно не веря глазам. – Как… – В горле у него булькнуло. – Как, ради Силы, я попал в это тело? Гринберг считал, что это просто машина для телепатии!

– Правильно, – кивнул Гарнер. – И ты все время, если так можно выразиться, пребывал в этом теле. Гринберг, память инопланетянина наложилась на твой мозг. Ты делал годами то же самое с дельфинами, но это никогда на тебя так не влияло. В чем же дело, Гринберг? Выскочи наружу!

Раб в инвалидном кресле не предпринял никаких попыток убить себя.

– Ты… – Кзанол-Гринберг сделал паузу, чтобы перевести слово, – беломяс. Ты презренный, гниющий, искалеченный беломяс с дефектными гениталиями. Перестань говорить мне, кто я! Я знаю, кто я!

Он поглядел на свои руки. Слезинки, появившиеся в уголках глаз, сбежали, раздражая кожу щек, но лицо оставалось невыразительным, как у дебила.

Гарнер смотрел на него с прищуром.

– Ты считаешь себя этим, как его там, инопланетным чудовищем из открытого космоса? Чушь. Инопланетное чудовище валяется на первом этаже этого здания, и оно совершенно безобидно. Если сможем вытащить его обратно в нормальное время, оно назовет тебя самозванцем. Попозже я свожу тебя поглядеть на него. Часть сказанного тобою – правда. Я в самом деле старик. Но что такое… э-э… беломяс? – Он подчеркнул последнее слово.

Кзанол успокоился.

– Это я для вас перевел. Беломяс – искусственно созданное тнуктипами животное, служащее источником мяса. Беломяс огромный, как динозавр, гладкий и белый, как шму. Он весьма похож на шму. Мы используем все части тела, кроме скелета, а беломяс ест легкодоступную пищу, дешевую, почти как воздух. Формой напоминает гусеницу, тянущуюся к листку. Рот находится перед лапой на животе.

– Легкодоступную пищу?

Кзанол-Гринберг его не услышал.

– Это забавно, – сказал он. – Гарнер, помнишь ли ты изображения брандашмыгов, присланные второй экспедицией с Джинкса? Гринберг надеялся когда-нибудь прочитать их мысли.

– Надо же, и в самом деле!

– Брандашмыги – это беломясы, – сказал Кзанол-Гринберг. – У них нет разума.

– Я это подозревал. Однако, сынок, тебе стоит вспомнить, что у них было два миллиарда лет на развитие ума.

– Это им не помогло. Они не могут мутировать. Такими созданы. Беломяс – это одна большая клетка, с хромосомой длиной в твою руку и толщиной в твой мизинец. Радиация никак не может повлиять на них, а при любом вредном воздействии прежде всего страдает аппарат для почкования.

Кзанол-Гринберг растерялся. Что означает это очередное совпадение?

– С чего вообще решили, что они разумны? – спросил он.

– Ну, например, с того, – сказал Гарнер мягко, – что, согласно отчету экспедиции, их мозг огромен. Весом с трехлетнего ребенка.

Кзанол-Гринберг расхохотался:

– Это тоже было задумано! У мозга беломяса чудесный вкус, поэтому тнуктипские инженеры увеличили его размер. И что?

– А то, что он имеет извилины, как человеческий мозг.

Ну да. Как человеческий, и тнуктипский, и тринтский, кстати. Но почему…

Кзанол-Гринберг похрустел суставами пальцев и поспешил раздвинуть руки, чтобы не повторить этого снова. Загадка разумных брандашмыгов беспокоила его, но другие вещи волновали больше. Почему, например, его не спасли через триста лет после нажатия аварийной кнопки? Он должен был врезаться в Землю подобно всеуничтожающему гневу Подателя Силы. Кто-нибудь на Луне непременно увидел бы это.

Неужели наблюдательный пост на луне брошен?

Почему?

– Возможно, – вломился в его мысли Гарнер, – мутации были вызваны чем-то покрупнее космических лучей. Чем-то вроде пулеметной очереди или метеорного потока.

Кзанол-Гринберг покачал головой и уточнил:

– Есть другие свидетельства?

– Да чертова куча. Гринберг, что ты знаешь о Джинксе?

– Немало, – сказал Кзанол-Гринберг.

Познания Ларри о Джинксе были столь же глубоки, как и у любого колониста. Едва прозвучало это слово, явились непрошеные воспоминания. Джинкс…

Естественный спутник Байнари, третьей планеты Сириуса А. Байнари – гигант с оранжевыми полосами, крупнее и намного горячее Юпитера. Джинкс же в шесть раз больше Земли, сила тяжести там превосходит земную в 1,78 раза, период обращения вокруг оси – свыше четырех суток. Из всех факторов, сформировавших Джинкс, важнейший – отсутствие радиоактивных элементов. Джинкс тверд на всей глубине литосферы, доходящей до половины расстояния от железоникелевого ядра.

Очень давно – еще до рождения Кзанола – Джинкс был намного ближе к Байнари. Настолько близко, что приливы остановили вращение спутника и придали ему яйцеобразную форму. Позднее эти же приливы оттолкнули его от Байнари. Вполне обычное дело. Но атмосфера и океаны приобрели более или менее сферическую форму, а сам Джинкс – нет. Он так и остался вытянутым.

Джинкс превратился в пасхальное яйцо, раскрашенное в разные цвета в зависимости от давления на поверхности.

Океан представлял собой широкое кольцо из чрезвычайно соленой воды, проходящее через полюса вращения. Области, названные колонистами Концами, были на шестьсот миль «выше» океана, то есть на шестьсот миль дальше от центра масс луны, завершаясь самой близкой и самой далекой от Байнари точками. Они буквально выпирали из атмосферы. На снимках, переданных первой экспедицией, Концы выглядели белыми, как кости, с пятнами резких черных теней. Дальше от Концов тени скрывались под атмосферой и появлялись облака. Эти облака все уплотнялись, коричнево-серая земля показывалась из-под них все реже, пока не исчезала целиком. Океан был вечно скрыт полосой перистых облаков в тысячи миль шириной. На уровне моря воздух был чрезвычайно плотным, с неизменной температурой в двести семь градусов по Фаренгейту[17].

Колония Сириус Матер находилась на Восточном континенте, в трех тысячах миль к востоку от океана, и представляла собой треугольник обрабатываемой земли с надувными домами у слияния двух рек. Первые колонисты выбрали для посадки место с высоким атмосферным давлением, зная, что плотная атмосфера защитит их и от температурных колебаний в долгие дни и ночи, и от ультрафиолетового жара бело-голубого Сириуса А. Сириус Матер теперь мог похвастаться изрядным населением: почти двести шутников всех возрастов…

– Хорошо, – произнес Гарнер. – Тогда я не буду ничего объяснять. Ллойд, можно воспользоваться телефоном?

– Само собой. – Ллойд ткнул пальцем в стену.

Экран телефона был велик, занимал полстены. Люк набрал номер тринадцатью быстрыми движениями указательного пальца. Экран сразу же осветился; появилась изящная молодая брюнетка с вьющимися волосами.

– Технологическая полиция, архивный отдел.

– Говорит Лукас Гарнер, выездной оперативник. Вот мой код. – Он показал камере пластиковую карту. – Я хочу получить раздел о брандашмыгах из сообщений с Джинкса за две тысячи сто шестой год.

– Да, сэр. – Девушка встала и вышла из поля зрения.

Кзанол-Гринберг наклонился к экрану. Последнее сообщение с Джинкса прибыло только два месяца назад, бо́льшая часть его еще не была обнародована. Он помнил, что видел отдельные кадры с брандашмыгами, но и только. Теперь, обладая новым взглядом на мир, он узнает, действительно ли брандашмыги – это беломясы.

Вообще-то, какая разница? По сути, он должен чувствовать себя как в тот момент, когда прекратилось действие звукового снотворного Мэсни. Лишенным друзей, дома, тела, потерявшим всякую надежду. Но первый долг пленника – бежать. С помощью обмана, измены, воровства или убийства, любым способом. Если удастся убедить этих наглых рабов в том, что он будет сотрудничать, что готов предоставить информацию…

Но сначала надо получить ответ. Позже он решит, почему этот вопрос кажется таким важным. Предположение о том, что беломясы могут быть разумными, поразило его, как смертельное оскорбление. Почему? Не важно почему.

Девушка вернулась, улыбаясь.

– Мистер Гарнер, передаю вас мэру Херкимеру, – сообщила она и коснулась чего-то под краем стола.

Изображение рассеялось и собралось снова, но теперь оно было рваным, усыпанным цветными точками. Луч мазера, перенесший картинку за девять световых лет, на пути пострадал от воздействия пыли, гравитационных полей и накладывающихся световых волн.

У мэра Херкимера было широкое лицо, каштановые волосы и густая борода. Голос прорывался сквозь помехи, но произношение было ясным и аккуратным, хотя и с акцентом.

– …Поскольку все, что не было приварено, давно уже вытащили из «Ленивой восьмерки-два», и поскольку термоядерный реактор «Ленивой восьмерки-один» при посадке не пострадал и будет снабжать нас энергией весь чертов век, и поскольку до весны работы в любом случае мало, начальство проголосовало за то, чтобы рискнуть и послать «Ленивую восьмерку-два» для изучения океанических областей Джинкса. В силу этого решения шестеро наших пылких исследователей, а именно… – Херкимер перечислил фамилии, – взяли корабль и отправились на запад. Кольцевидное летающее крыло – это вам не чертов аэроплан, но корабль был легче, чем при первой посадке, и у нас было достаточно энергии, чтобы летать вечно или сесть вертикально на любую равнину. Проблема заключалась в том, что чертова видимость все снижалась…

– Их жаргон, похоже, несколько изменился с тех пор, как они отправились на Джинкс, – шепнул Гарнер.

– Так ты это заметил?

Кзанол-Гринберг поморщился. Посторонние разговоры его злят, и эта злость легко выдаст в нем инопланетянина, где бы он ни оказался. В 2106 году научись не слышать лишние шумы, иначе спятишь.

– …Вообще ничего не было видно. Даже в свете термоядерного двигателя мы различили землю только на высоте двухсот футов. Мы опустились на твердотопливных двигателях около береговой линии и включили камеры. И немедленно были окружены… вот этими.

Мэр Херкимер умел нагнетать драматизм. После того как он замолк, на экране появился покатый песчаный пляж. На ближнем плане почерневший песок был сметен в дугообразный вал. Далее тянулся океан – без единой волны. Вода выглядела… густой. Густой, серой и живой.

В поле зрения появилось нечто. Нечто белое, похожее на гигантского слизня, но с гладкой поблескивающей кожей. Спереди из туловища выдавалась шея, как у бронтозавра, но без признаков головы. У основания шея была такой же широкой, как и туловище, потом поднималась конусом. Конец был толстым и закругленным, гладким, не считая двух пучков черной щетины.

Камера наблюдала за приближением твари, показав, как та остановилась у обожженного песка. Из тумана появились другие, похожие. Камера описала полный круг: повсюду – огромные белые туши, словно кашалоты-альбиносы, плывущие по песку.

Их круглые верхушки покачивались туда-сюда; щетинистые пучки шевелились без ветра. Разумеется, щетинки – органы чувств; разумеется, рты не видны, потому что закрыты. Необычно для беломясов. Но это самые настоящие беломясы.

Заговорил мэр Херкимер:

– Эта запись сделана в видимом свете, но с большой экспозицией, отчего изображение чертовски размыто. Для наших глаз была почти ночь. Биолог Уинстон Дохени при первом же взгляде на этих чудовищ окрестил их злопастными брандашмыгами[18]. Это видовое название теперь занесено в чертов журнал. Харлоу вышел наружу в бронированном скафандре и застрелил одного брандашмыга для изучения, остальные сбежали. К счастью, скафандр выдержал температуру и давление.

На экране трассирующие пули прочертили шесть линий откуда-то с края до массивной передней части брандашмыга. Беззвучная смерть, о которой свидетельствовала только упавшая шея. Белые фигуры, подобно призракам исчезающие в тумане.

Херкимер продолжал:

– Они двигаются при помощи волнообразных колебаний брюха, и, как вы сами можете видеть, двигаются чертовски быстро. Согласно Дохени, это животное представляет собой одну большую клетку. Нервы по структуре напоминают человеческие, однако нет ни клеточного тела, ни ядер, ничего, что выделило бы их среди прочей специализированной протоплазмы. Мозг – длинный и узкий, упакован в костяную оболочку внутри приподнятой конусообразной верхушки. Этот череп является одним концом цельной, гибкой и очень прочной внутренней костяной клетки. Видимо, в намерения Господа не входила эволюция этой твари. – Гарнер поморщился, поймав себя на богохульстве. – Рот, которого в этом фильме не видно, находится у основания живота и годится только для того, чтобы вычерпывать планктон из океана.

Запись демонстрировала подробности вскрытия брандашмыга. Два копа у двери явно решили не смотреть; но Мэсни и Гарнер, для которых вскрытие было делом привычным, наблюдали с большим интересом. Животное положили на бок, чтобы показать ножки на брюхе; челюсти открыли лебедкой. На слайдах были представлены разрезы тканей. Имелась система кровообращения с шестью сердцами, каждое по одиннадцать фунтов весом; с левой стороны были диковинного вида органы, в которых лишь Кзанол-Гринберг узнал аппарат для почкования. С болезненным вниманием он наблюдал, как вскрывали черепную коробку, чтобы продемонстрировать узкий и длинный мозг, серый и весь в глубоких извилинах, покоящийся в черепной лодочке. Форма была хорошо знакома, хотя он ни разу и не видел сырой мозг. Потом все закончилось, и на экране снова появился мэр Херкимер.

– Океан футовой глубины равномерно покрыт какой-то неизвестной разновидностью дрожжей. Стада брандашмыгов движутся по береговой линии, непрерывно питаясь. Берег чертовски непривлекателен для туризма. Всегда темно, волны сглажены гравитацией и дрожжами, по краю бродят брандашмыги, словно потерянные души разрушенных гор. Мы хотели сразу же улететь, но Дохени не нашел органов размножения и решил провести новое вскрытие. И мы выслали вертолеты на поиски другого экземпляра. Но ни один брандашмыг не приблизился на выстрел. Поначалу они были любопытны и не боялись, зато теперь брандашмыги разбегались при виде вертолета, все без исключения. Они не могли всем скопом узнать о нашем появлении, разве что обладают телепатией или языком. Но по крайней мере один чертов брандашмыг всегда оставался в зоне видимости каждого вертолета. Вероятно, они знали, насколько далеко достает наше оружие. На третий день охоты у Дохени кончилось терпение. Он решил, что брандашмыги боятся техники, и, посадив свой чертов вертолет, пошел охотиться пешком. Как только он оказался за пределами выстрела, брандашмыг набросился и раздавил вертолет, как чертов грузовик давит пешехода. Дохени пришлось тащиться обратно на своих двоих. В нескольких сотнях миль к востоку от берега мы нашли другие формы местной…

Речь мэра Херкимера оборвалась на полуслове.

С пустого экрана донесся голос изящной брюнетки:

– Мистер Гарнер, имеется другая часть сообщения с меткой «Брандашмыги». Хотите посмотреть?

– Да, но подождите минутку. – Гарнер повернулся к Кзанолу-Гринбергу. – Гринберг, это были беломясы?

– Да.

– Они телепаты?

– Нет. И я никогда не слышал, чтобы они убегали от кораблей мясозаготовителей. Они продолжали спокойно есть, пока не умирали.

– Хорошо, мисс, мы готовы.

Снова появилось квадратное бородатое лицо мэра.

– Через пять джинксовских дней после отлета мы вернулись на Сириус Матер и обнаружили, что злопастный брандашмыг опередил нас. Единственная особь. Ему пришлось пройти три тысячи миль без дрожжей и других источников пищи только для того, чтобы навестить наш поселок. Чтобы накопить достаточно жира для такого путешествия, он должен был отъедаться месяцами, если не годами. Колонисты его не тронули, что было чертовски разумно с их стороны, а брандашмыг не подходил слишком близко. К этому времени его кожа или клеточная оболочка приобрела светло-голубой цвет, возможно для защиты от солнечного излучения. Он направился в северо-западную сельскохозяйственную зону, провел там два часа, выписывая по ней борозды движениями, которые вице-мэр Тэйс назвал самым диким танцем на свете, и пополз обратно к океану. Поскольку вертолеты были у нас, мы первыми посмотрели на борозды сверху. Вот их изображения. Я убежден, что это некая форма письма. Дохени утверждает, что такое невозможно. Он считает, разум брандашмыгам не нужен, значит он и не мог развиться. Должен признать, аргументы сукина сына весомы. По сравнению с брандашмыгом дельфин, выброшенный на берег, демонстрирует чудеса проворства. Пожалуйста, проанализируйте все это и сообщите нам, действительно ли мы делим этот мир с разумной расой.

– Машины из этого ничего не выжали, – вставил Гарнер. – Возможно, понятийная база слишком чужда.

На экране появился калейдоскоп помех, затем размытое изображение: кривые линии, словно следы улитки, на коричневой земле. Земля была прежде изрезана математически правильными бороздами, но эти линии были глубже и шире. Их искажали бугры и пни деревьев. Среди волнистых линий приземлился вертолет; он напоминал муху на печатной странице.

Кзанол-Гринберг подавился, откашлялся и произнес:

– «Покиньте нашу планету немедленно, или же будете уничтожены в соответствии с договором…» Остальное я прочесть не могу. Но это научный язык тнуктипов. Можно мне воды?

– Разумеется, – вежливо ответил Мэсни и ткнул пальцем в сторону кулера.

Помедлив, Кзанол-Гринберг поднялся и налил себе воды.

Ллойд подошел к креслу Гарнера и тихо произнес:

– Люк, как все это понимать? Что ты делаешь?

– Удовлетворяю свое любопытство. Расслабься, Ллойд. Через час здесь будет доктор Снайдер, дальнейшее он возьмет на себя. А пока Гринберг расскажет нам еще много интересного. Это, Ллойд, не просто человек с галлюцинациями. Почему инопланетяне считали брандашмыга всего лишь тупым животным? С чего бы такая бурная реакция на наше допущение, что твари эти могут быть разумны? Гринберг думает, что находится в плену у чужих, он считает, что его раса мертва уже миллиарды лет, родина потеряна навсегда, и все же, что его волнует в первую очередь? Злопастный брандашмыг! Ты обратил внимание, как он смотрел, пока шло вскрытие?

– Нет. Мне и самому было интересно.

– Меня пугает мысль о том, что творится в голове Гринберга, какую информацию он хранит. Ты соображаешь, что доктору Снайдеру, возможно, придется навсегда подавить эти воспоминания, чтобы излечить его? Почему столь изощренная раса, как тнуктипы, – он плохо выговорил это слово, как и Кзанол-Гринберг, – трудилась на ту расу, к которой отнес себя Гринберг? Из-за телепатии? Я просто…

– Я могу вам это пояснить, – с горечью сказал Кзанол-Гринберг.

Он единым духом выпил пять чашек воды и теперь старался отдышаться.

– У тебя хороший слух, – заметил Мэсни.

– Нет. У меня есть небольшой дар телепатии; так, едва-едва. Собственно, этот дар принадлежит Гринбергу, но Гринберг в него не верил всерьез, потому и не мог использовать. Я же могу, хотя мне от него мало пользы.

– Так почему тнуктипы работали на вас? – Мэсни исказил слово еще сильнее, чем Гарнер.

Вопрос сам породил ответ.

Все в помещении дернулись, словно рыбы, угодившие на крючок.

Падения не было. Едва выставив руки перед собой, Кзанол оказался опершимся на шесть пальцев, словно ему предстояло отжаться от пола. Секунду он находился в этом положении, потом встал на ноги. Сила тяготения была великовата.

Где все? Где тринт или раб, освободивший его?

Он был в пустом, отвратительно чужом здании, какие встречаются только в свободных рабских мирах до прибытия надсмотрщиков. Но… как же он попал сюда, направляясь на пустынную пищевую планету? Он ожидал увидеть себя где-нибудь во дворце надсмотрщика. И где все? Ему очень нужен кто-нибудь, способный прояснить ситуацию.

Он прислушался.

По какой-то причине ни у людей, ни у тринтов нет заслонок на ушах, подобных тем, что имеются на глазах. Но орган Силы тринтов защищен лучше. Кзанола ничто не заставляло сразу снять свою ментальную защиту. Однако он решил это сделать – и поплатился. Это как смотреть на электросварку с близкого расстояния. Нигде в тринтской вселенной уровень телепатического шума не достигал такой интенсивности. Рабские миры никогда не бывали так перенаселены, а толпы на тринтских мирах теперь принародно держали свои щиты поднятыми.

Кзанол закачался от боли. Его автоматическая реакция была мгновенной.

– ХВАТИТ ДУМАТЬ ВОЗЛЕ МЕНЯ! – проревел он в оголтелых умах города Топика, штат Канзас.

В комплексе психиатрических больниц, все еще именуемом институтом Меннинджера, команду услышали тысячи врачей, медсестер и пациентов. Сотни пациентов охотно восприняли ее буквально, как руководство к действию. Одни отупели и исцелились, другие впали в ступор. Несколько тихих сумасшедших стали буйными. Кое-кто из медперсонала превратился в пациентов – совсем немногие, но эта убыль усугубила ситуацию, когда из центра города потоком хлынули пострадавшие. А институт Меннинджера был в нескольких милях от полицейского управления Топики.

В небольшом помещении все дернулись, словно рыбы, подцепленные рыбаком. Затем они, кроме Кзанола-Гринберга, перестали двигаться. Их лица были пусты. Они превратились в идиотов.

В первое же мгновение ментальной атаки умственный щит Кзанола-Гринберга включился с почти слышимым щелчком. Ревущий шум еще несколько минут отдавался в сознании Кзанола. Даже начав думать снова, он не осмелился сбросить ментальный щит.

На Земле появился тринт.

Охранники у двери опустились на корточки или повалились, как тряпичные куклы. Кзанол-Гринберг вытащил сигареты из кармана темно-голубой рубашки и зажег одну от окурка, тлевшего в губах Мэсни, которого таким образом заодно спас от серьезного ожога. Он сел и, закурив, стал размышлять о другом тринте.

Пункт первый: этот тринт посчитает его рабом.

Пункт второй: он, Кзанол, обладает работающим ментальным щитом. Это может убедить тринта, кем бы он ни был, что Кзанол является тринтом в человеческом теле. Но может и не убедить. А если и так, придет ли другой тринт ему на выручку? Или он посчитает Кзанола-Гринберга просто птаввом, тринтом без Силы?

Ужасный факт заключался в том, что Кзанол-Гринберг и был птаввом. Он должен получить свое тело обратно до того, как второй тринт обнаружит его.

Придя к этой мысли, он, как ни странно, перестал размышлять о втором тринте. Хотя было полно причин как следует поразмыслить. Что делает тринт на Земле? Объявит ли ее своей собственностью? Поможет ли Кзанолу-Гринбергу добраться до Тринтуна (или до какой-то новой планеты, которую теперь считают Тринтуном)? Выглядит ли он все еще по-тринтски, или два миллиарда лет эволюции превратили тринтов в чудовищ?

Кзанол-Гринберг оставил эту тему и начал соображать, как бы добраться до Нептуна. Возможно, он уже догадался, кто этот второй тринт, но не был готов принять сей факт.

Осторожно прислушавшись, он понял, что тринт покинул здание. Больше ничего не удалось обнаружить, поскольку ментальный щит второго тринта был поднят. Кзанол перенес внимание на людей в комнате.

Они приходили в себя, хотя и очень медленно. Из-за ограничений, свойственных мозгу Гринберга, ему пришлось слушать с мучительной концентрацией, но он чувствовал, что их личности восстанавливаются. Лучше всех дела шли у Гарнера, следующим был Мэсни.

Вот-вот должна была пригодиться еще одна часть памяти Гринберга. Ларри не солгал о том, что знает толк в розыгрышах – почти как дельфин. Для их реализации он неделями изучал метод, который великодушно именуют веселой шалостью.

Кзанол-Гринберг склонился над Ллойдом Мэсни.

– Ллойд, – заговорил он четко, спокойно, властно, – сосредоточься на моем голосе. Ты будешь слышать только мой голос. Твои веки тяжелеют. Они очень тяжелые. Твои пальцы устали. Сильно устали. Не напрягай их. Твои глаза хотят закрыться; ты еле удерживаешь их открытыми…

Он чувствовал, что личность Мэсни прекрасно реагирует и не оказывает никакого сопротивления.

Повышенная сила тяготения раздражала. Вначале она едва ощущалась, однако через несколько минут стала изнуряющей. Пройдя менее квартала, Кзанол отказался от мысли идти пешком, хотя идея ехать в рабской телеге ему тоже не нравилась.

Я не гордый, сказал он себе. После чего уселся в припаркованный «кадиллак» и приказал вислогубому водителю везти его в ближайший космопорт. Пошла вибрация, от которой застучали зубы, и машина совершенно ненужным рывком поднялась в воздух.

Эти рабы были куда крупнее, чем типичные разумные обитатели суши. Для Кзанола места хватало с избытком. Спустя секунду он осторожно снял шлем. Воздух был немного разрежен, что казалось странным, учитывая большую гравитацию. В остальном же вполне годился. Кзанол бросил шлем на сиденье и вытянул ноги; кресло было слишком широким и неудобным.

Город изумлял. Огромный, причудливый! Взгляду представали лишь прямоугольные призмы, местами перемежавшиеся желтым прямоугольным полем или низким зданием со странно искривленной крышей. Улицы никак не могли решить, быть ли им прямыми или кривыми. Мимо пролетали машины, жужжа точно гнус. Гудение лопастей его собственной машины пилило нервы, пока он не научился его не замечать.

Но где он? Должно быть, каким-то образом промахнулся мимо F124 и врезался сюда. Водителю известно, что эта планета – Земля? – обладает технологиями космических полетов, и, следовательно, тут могут знать, как найти F124. И восьмую планету в этой системе.

Ибо уже очевидно, что Кзанолу понадобится второй скафандр. Эти рабы превосходят его в соотношении семнадцать миллиардов к одному. Они могут уничтожить его в любой момент. Так и поступят, когда узнают, кем он является. Чтобы обеспечить себе безопасность, нужно раздобыть управляющий шлем. Затем придется найти планету тринтов; и может понадобиться звездолет эффективнее тех, что создали люди. Их надо заставить делать корабли получше.

Здания становились ниже, между ними даже появлялись просветы. Не из-за плохой ли транспортной системы эти рабы собираются в такие кучи? Однажды он не пожалеет времени и разузнает о них побольше. В конце концов, они теперь принадлежат ему.

Какое получится повествование! Как будут слушать и восхищаться внуки! Когда придет время, надо будет приобрести балладопевцев. Прунтакилунских балладопевцев, потому что лишь у них есть настоящий дар красноречия…

Космопорт приближался.

Не было никакой необходимости придумывать что-то сложное. Получив полный контроль над Мэсни, Кзанол-Гринберг приказал тому отвезти его в космопорт. Через пятнадцать минут они уже были у ворот.

Сначала он не мог сообразить, почему Мэсни идет на посадку. Почему просто не перелететь через ограду? Но Мэсни информацией не делился. К этому времени его разум должен был стать почти нормальным, а для загипнотизированного человека – вполне нормальным. Мэсни «знал», что он не загипнотизирован на самом деле, что он ведет себя так шутки ради. В любое время он мог выйти из этого состояния, захватив Гринберга врасплох. Пока что он был спокоен, счастлив и свободен от необходимости принимать решения. Ему сказали отправиться в космопорт. Вот он в космопорту. Его пассажир позволил ему взять инициативу на себя.

Только когда они опустились, Кзанол-Гринберг сообразил: Мэсни ожидает, что их пропустит охрана.

– А нам позволят пройти? – спросил он.

– Нет, – сказал Мэсни.

Кусф! Еще одно препятствие.

– А пропустили бы они меня с… – Кзанол подумал, – с Гарнером?

– Да. Гарнер – из АРМ.

– Так поворачивай, возвращайся за ним.

Машина заурчала.

– Погоди-ка, – сказал Кзанол-Гринберг. – Засни.

Где же охранники?

На громадном плоском бетонном пространстве, разделенном большими красными метками на шестиугольники, он увидел космолеты. Там было двадцать-тридцать прямоточно-ракетных[19] орбитальных кораблей, некоторые с приспособлениями для подъема на орбиту других космических аппаратов. По всей южной стороне поля тянулся линейный ускоритель: четверть мили поставленных в ряд широких металлических обручей. Военные корабли с термоядерными двигателями лежали на боку в ангарах, готовые для установки на плоские треугольные прямоточные ракеты. Но по сравнению с двумя поистине гигантскими кораблями все это смотрелось не круче мотороллеров.

Один из них, смахивающий на чудовищную банку рыбных консервов, представлял собой кольцевидное летающее крыло, покоящееся на нижнем, тупом конце, и был посадочной ступенью, грузовым блоком и системой жизнеобеспечения «Ленивой восьмерки-3». Его бы узнал любой, даже без голубого человеческого знака бесконечности на боку. Он был триста двадцать футов в диаметре и триста шестьдесят в высоту. Другой, далеко справа, являлся пассажирским кораблем, таким же большим, как старинная «Куин Мэри», одним из двух одинаковых роскошных перевозчиков, обслуживающих отель на Титане. Даже на таком расстоянии было очевидно, что все, буквально все сгрудились у его посадочного люка.

Старательно прислушиваясь, Кзанол-Гринберг так и не мог выяснить, что они там делают; но он узнал оттенок слишком спокойных мыслей. Это были укрощенные рабы – рабы, выполняющие приказы.

Второй тринт был недалеко. Но почему он не летит на собственном корабле? А приземлялся ли он здесь? А не проводит ли этот птаввский негодяй неторопливую инспекцию своих новых владений?

Кзанол приказал Мэсни:

– Охрана велела нам двигаться вперед. Едем к этому кораблю для новобрачных.

И они заскользили над бетоном.

Гарнер потряс головой и дал ей снова упасть. Сознание у него было как у спящего ребенка. Сквозь него пролетали мысли, эфемерные, словно сновидения. Они не смели задерживаться. Гарнеру приказали не думать.

«Я выгляжу ужасно дряхлым», – вдруг заключил он.

Мысль ускользнула… и вернулась.

«Дряхлым? Я стар, но не дряхл. Нет? У меня на подбородке слюна».

Он еще раз тряхнул головой, со всей силой. Потом шлепнул по лицу ладонью. Гарнер уже снова думал, но не так быстро, как хотелось. Он повозился с управлением кресла и подкатился к кофейному автомату. Когда он наполнял чашку, рука затряслась, и горячий кофе пролился на кисть и запястье. В ярости Гарнер швырнул чашку в стену.

Его разум снова ушел в белую пустоту.

Несколько минут спустя через дверь, пошатываясь, вошла Джуди Гринберг. Она казалась потрясенной, но ее сознание снова функционировало. Она увидела Гарнера, поникшего в своем кресле, с лицом слабоумного старика, и стала лить ему на голову холодную воду.

– Где он? – ожив, поинтересовался Гарнер.

– Не знаю, – ответила Джуди. – Видела, как он выходил, но тогда меня это не заинтересовало. Шеф Мэсни был с ним. Что с нами произошло?

– Что-то, чего мне следовало ожидать. – Гарнер выглядел теперь не как дряхлый старец, а как разъяренный Саваоф. – Это означает, что дела даже не плохи, а ужасны. Эта инопланетная статуя… Едва увидев ее, я понял, с ней что-то не так, но не сообразил, что именно. К чертям! У пришельца обе руки были вытянуты, словно он собирался прыгнуть ласточкой в воду и в последний момент струсил. И еще я заметил небольшой выступ у него на груди. Смотри. Пришелец поместил себя в замораживающее поле, чтобы избежать какой-то катастрофы. После этого кнопка, включающая поле, оказалась внутри его, и палец, нажавший ее, – тоже. Кнопка не нуждается в фиксаторе для удержания ее в нажатом состоянии; наверное, фиксатора и не было. Но обе руки вытянуты. Когда Янски поместил пришельца в свое собственное поле, тот уронил копательный инструмент Гринберга и отпустил кнопку. Она, должно быть, отжалась. Почему он тогда же не пробудился к жизни, я не знаю; разве что замораживающее поле имеет инерцию наподобие гистерезиса в электрическом токе. Но сейчас он жив, и это его мы услышали.

– Значит, он – сущее чудовище, – сказала Джуди. – И Ларри мнит себя им?

– Именно.

Кресло Гарнера поднялось и описало дугу по комнате, затем выскользнуло за дверь, набирая скорость. Джуди проводила его взглядом.

– И если Ларри поймет, что он не тот, кем себя считает… – начала она с надеждой и осеклась.

Один из полицейских, двигаясь как лунатик, встал на ноги.

Осматривая космопорт, Кзанол взял с собой охранников. Он также забрал всех ремонтников, диспетчеров, астронавтов и даже пассажиров, которые повстречались ему на пути. Владельцу «кадиллака» даже вояж на Марс казался опасным путешествием! Если состояние земных космических технологий таково, лучше иметь под рукой как можно больше специалистов.

Пару диспетчеров он отослал обратно на рабочие места, чтобы поискать на звездных картах F124. Прочая обслуга пошла с Кзанолом, все увеличиваясь в числе. Только у двоих хватило здравого смысла спрятаться при виде приближающейся толпы. К тому моменту, когда Кзанол добрался до пассажирского лайнера, он увлек за собой всех, находившихся в космопорту, кроме Мэсни, Кзанола-Гринберга и этих двоих, проявивших осторожность.

Он уже выбрал «Ленивую восьмерку-3», единственный межзвездный корабль на поле. Пока спасательный выключатель на его спине будут чинить, рабы смогут закончить монтаж двигателя и топливных баков и вывести их на орбиту. По крайней мере через год он будет готов покинуть Землю. Тогда он возьмет с собой большой экипаж и проведет путешествие в стазисе, поручив рабам будить его каждый раз, когда новый ребенок достигнет возраста, при котором можно воспринимать приказы. Их потомки и разбудят его в конце путешествия.

Стоя перед обтекаемым кольцом, представлявшим собой хвостовую часть корабля, Кзанол смотрел в зияющую пасть твердотопливного посадочного двигателя. Сознание одного из инженеров пояснило ему, как вращение корабля заменит искусственную гравитацию. Он прошелся вдоль задней стены центрального коридора и через двери над головой и под ногами рассмотрел Сад, где вместо системы воздухообмена вроде той, что вырастили тнуктипы на его корабле, тянулись рады гидропонных баков. Посетил и огромный пост управления – там три стены были покрыты кошмарной мозаикой из циферблатов, экранов и пультов. Его собственный корабль нуждался только в экране и панели управления бортовым мозгом. Повсюду он видел изобретательность, заменявшую подлинное знание, и сложные импровизации вместо компактных и простых машин, известных ему. Осмелится ли Кзанол доверить свою жизнь этому наспех собранному монстру?

У него не было выбора. Примечательно, что и люди поступили бы так же; они интриговали и боролись, чтобы попасть сюда. Зов космоса был их манией – психической болезнью, требующей быстрого исцеления, пока они не истощили ресурсы этого мира.

«Этот разведывательный полет, – подумал Кзанол, – длится куда дольше, чем я рассчитывал». А потом, вовсе не походя: «Увижу ли я Тринтун снова?»

Что ж, по крайней мере, ему надо убить время. Пока он здесь, можно узнать, что люди считают роскошным лайнером.

Несмотря на свой скепсис, Кзанол был поражен.

Тринтские лайнеры бывали и покрупнее, чем «Золотое кольцо», а некоторые – и гораздо крупнее; но очень немногие несли в себе подобную роскошь; преимущественно те, что перевозили владельцев планет. Прямоточные двигатели под треугольным крылом были почти таких же габаритов, как у нескольких военных кораблей, стоявших на летном поле. Углы «Золотого кольца» конструкторы сделали только там, где их не было заметно. Отделанный золотыми и темно-синими панелями салон казался огромным, намного просторнее, чем был в реальности. Противоперегрузочные кушетки убирались в стену, освобождая место для бара, уютного танцзала, компактного казино. Обеденные столы сами изящно поднимались из покрытого ковром пола и, переворачиваясь, демонстрировали столешницы из темно-зернистого пласто-дуба. Передняя стена представляла собой гигантский трехмерный экран. Когда уровень воды в топливном баке достаточно понизится, бак превратится в плавательный бассейн и туда можно будет войти из салона.

Кзанол не мог понять общей системы, пока не сообразил, что термоядерный двигатель расположен внизу. Прямоточные моторы поднимут корабль на безопасную высоту, а там уже термоядерная тяга будет направлена вверх, а не вперед. Вода вместо жидкого водорода использовалась не потому, что пассажиры нуждались в бассейне, а потому, что вода была безопаснее в транспортировке и давала дополнительный запас кислорода. Каюты представляли собой чудеса миниатюризации.

Здесь воплощены идеи, подумалось Кзанолу, которые он сможет применить, вернувшись к цивилизации. Он присел в противоперегрузочное кресло и достал из кармана на спинке соседнего брошюру. Первым делом наткнулся на изумительное красочное изображение Сатурна, наблюдаемого через купол танцзала отеля «Титан».

Разумеется, он узнал планету. И начал поспешно расспрашивать людей вокруг.

Правда обрушилась на него мгновенно.

Кзанол-Гринберг ахнул – и его ментальный щит с лязгом поднялся. Мэсни не так повезло. Он закричал, обхватил голову и снова закричал. В Топике, в тридцати милях отсюда, все люди с повышенной чувствительностью услышали вопль гнева и отчаяния.

В институте Меннинджера девушка, уже четыре года парализованная, заставила размякшие мышцы ног держать ее вертикально, пока она оглядывалась вокруг. Чей-то голос звал на помощь, кому-то она была необходима.

У Лукаса Гарнера перехватило дыхание, и он рывком остановил свое кресло. Единственный среди окружавших его пешеходов, словно пораженных сильнейшей головной болью, Гарнер прислушивался. В этих эмоциях должна была крыться информация! Но он ничего не смог услышать. Чувство потери стало его собственным, оно высасывало волю к жизни, и казалось, он тонет в черном приливе.

– Это не повредит, – сказал Кзанол-Гринберг спокойным, убедительным и очень громким голосом. Сила голоса, надеялся он, пробьется через вопли Мэсни. – Ты способен это ощущать, но оно не повредит. В любом случае ты храбр, как никогда прежде.

Мэсни перестал кричать, но страдание было написано на его лице.

– Все в порядке, – сказал Кзанол-Гринберг. – Спи.

Он провел пальцами по лицу Мэсни. Тот обмяк. Машина продолжала скользить по бетону на воздушной подушке, нацелившись на цилиндрический корпус «Ленивой восьмерки-3». Кзанол-Гринберг не вмешивался. Он не мог достать до пульта с заднего сиденья, а Мэсни был не в том состоянии, чтобы помочь. Вытянувшись, Кзанол-Гринберг мог бы выключить воздушную подушку. Но это в том случае, если бы он хотел разбиться.

Ментальный крик прервался. Кзанол-Гринберг положил руку на плечо Мэсни и сказал:

– Ллойд, останови машину.

Мэсни принял управление. Его паника исчезла без следа. Машина плавно опустилась на землю в двух метрах от внешнего корпуса огромного транспортного корабля.

– Спи, – сказал Кзанол-Гринберг, и Мэсни заснул.

Вероятно, это пойдет ему на пользу. Он все еще под гипнозом; проснувшись, окажется под еще более глубоким. Сам же Кзанол-Гринберг не знал, чего хочет. Возможно, отдохнуть и подумать. Поесть тоже не помешает, решил он. Он узнал разум, оглушивший своей болью половину Канзаса, и ему нужно было время, чтобы осознать, что сам он – не Кзанол, тринт, повелитель всего сущего.

Раздался нарастающий рев, вдали взорвался фузор. Кзанол-Гринберг увидел, как по бетону расплескалась и постепенно исчезла волна огненного дыма. Он не мог понять, что произошло. Осторожно опустил ментальный экран – и сообразил.

Это ракетные ускорители. Кзанол отправился за вторым скафандром.

Корабли, телескопы и Родильный астероид – вот отличительные черты Пояса.

Столетие назад, когда Пояс начал заселяться, корабли имели ионный двигатель, атомные батареи и вспомогательные химические двигатели ориентации. Теперь же применялись термоядерные трубки, основанные на методе специальной закалки внутренней поверхности кристаллическо-цинковых трубок; они отражали большинство форм энергии и вещества. Компактные конверторы воздуха заменили баллоны и гидропонику, по крайней мере для перелетов месячной длительности, хотя в межзвездных колонизационных кораблях все еще приходилось выращивать съедобные растения. Корабли стали меньше, надежнее, разнообразнее, дешевле, гораздо быстроходнее. Они неудержимо размножались. В Поясе летали десятки тысяч кораблей.

Телескопов же там были миллионы. На каждом корабле имелся хотя бы один. Телескопы на троянских астероидах следили за звездами, а Земля приобретала эти данные в обмен на семена, воду и промышленные изделия, потому что земные телескопы расположены слишком близко к Солнцу, они не защищены от искажений, обусловленных гравитационным искривлением света и солнечным ветром. Телескопы следят за Землей и Луной, но эти записи засекречены. Телескопы наблюдают друг за другом, пересчитывая элементы орбит всех важных астероидов, по мере того как планеты сбивают их с курса.

А Родильный астероид уникален.

Первые исследователи наткнулись на почти цилиндрический кусок твердого железоникеля в две мили длиной и милю толщиной, обращающийся неподалеку от Цереры[20]. Они рассчитали его орбиту и назвали S-2376.

Шестьдесят лет спустя прилетели рабочие с планом действий. Они пробурили отверстие вдоль оси астероида, заполнили его пластиковыми мешками с водой и закрыли оба конца. Твердотопливные ракеты раскрутили S-2376 вокруг оси. Пока он вращался, солнечные зеркала заливали его светом, постепенно расплавляя от поверхности к центру. Когда вода перестала взрываться, а камень остыл, рабочие получили цилиндрический железоникелевый пузырь двенадцати миль в длину и шести в диаметре.

Даже этот простой этап обошелся недешево. А потом пошли еще более дорогие работы. Пузырь раскрутили, чтобы обеспечить половину земной гравитации, заполнили его воздухом и тоннами драгоценной воды, покрыли внутреннюю поверхность смесью размельченных каменных метеоритов и мусора, засеянного специально отобранными бактериями. Вдоль оси была протянута термоядерная трубка, отстоявшая повсюду на три мили от поверхности; эта штуковина обеспечивала пропускание определенного светового диапазона. Плавный выступ в середине астероида создал озеро в форме обручального кольца, которое теперь опоясывает вывернутый наизнанку маленький мир. Были установлены шторы размером в милю для защиты полюсов от света, чтобы снег мог там конденсироваться, падать под воздействием собственной тяжести, таять и речками бежать к озеру.

На этот проект была потрачена четверть века.

Тридцать пять лет назад Родильный астероид избавил Пояс от его наиболее важной связи с Землей. Женщины не могут вынашивать и рожать детей в невесомости. Родильный астероид, со своими двумястами квадратными милями пригодной земли, мог с комфортом приютить сто тысяч человек; однажды его население достигнет этой цифры. Но все население Пояса – восемьсот тысяч. Число жителей Родильного колеблется вокруг двадцати тысяч. В основном это женщины, в основном временно проживающие, в основном беременные.

Ларс держал в одной руке сырую морковку, а в другой – пульт фильмосканера. Он прогонял через машину шестичасовой фильм с такой скоростью, что просмотр мог уложиться в пятнадцать минут. Фильм был снят одной из камер Эроса[21], а все тамошние камеры сейчас были направлены на Землю.

Бо́льшую часть следующей недели Эрос будет самым близким к Земле астероидом. Фильмы пойдут сплошным потоком.

Внезапно Ларс перестал жевать. Его рука дернулась. Фильм вернулся немного назад. Остановился.

Вот оно! Один кадр засвечен почти до краев.

Ларс переместил пленку в более мощный сканер и начал медленно прокручивать ее, отступив еще на несколько кадров. Дважды использовал увеличение.

– Идиоты, – наконец пробормотал он, после чего перешел на другую сторону комнаты и навел мазер на Цереру.

Там дежурный надел наушники, сохраняя обычное устало-терпеливое выражение лица. Он слушал молча, помня, что источник находится в нескольких световых минутах.

Когда пошел повтор сообщения, дежурный нажал кнопку и сказал:

– Джерри, наведись на Эрос и передай следующее. Запись начать. Спасибо, Эрос, ваше сообщение получено полностью, мы с этим разберемся. Теперь, Ларс, я должен передать новости для тебя. – Голос приобрел чуточку эмоций. – От Тани. Док обещает, что через семь месяцев ты станешь отцом здоровых девочек-близняшек. Повторяю, девочек-близняшек…

Осторожно, не снимая пальцев с кнопок управления двигателями ориентации, Лит Шеффер подвел свой корабль к причалу у полюса Родильного астероида. Он видел в тридцати милях под собой Цереру – испещренную кратерами скалу с поблескивающими куполами из гибкого прозрачного пластика. Лит немного отдохнул – стыковка дело непростое, а вращение Родильного даже у оси заставляет нервничать, – потом выбрался из люка и прыгнул. Он оказался на сетке, натянутой над ближайшим из десяти воздушных шлюзов для персонала. Словно паук на паутине, спустился к стальной двери и пробрался внутрь. Через десять минут, пройдя еще через двенадцать дверей, оказался в раздевалке.

За монетку в одну марку он абонировал шкафчик и сложил туда свой скафандр и реактивный ранец, превратившись в сухопарого гиганта с темными вьющимися волосами и коричневым загаром на лице и руках. В автомате купил бумажный комбинезон. Лит и Марда были среди тех нескольких сот поясников, которые в домашней обстановке не обращались к нудизму. Это делало их чудаками, что, однако, в Поясе не осуждалось.

Последняя дверь пропустила Лита за тепловой экран, все еще в зоне невесомости. Пружинный лифт отвез его вниз на четыре мили, где он взял трехколесный мотороллер. Из-за кренящей силы Кориолиса на Родильном даже поясники не могут удерживать прямо двухколесный экипаж. Мотороллер понес Шеффера дальше вниз по крутому склону, постепенно перешедшему в леса, ручьи, вспаханные поля и теплицы, где работали сельскохозяйственные машины и были разбросаны коттеджи. Через десять минут он оказался дома.

Ну, не совсем дома. Коттедж был арендован, скажем так, у правительства Пояса. Дом поясника – внутри его скафандра. Но в доме ожидала Марда, смуглая, крупная и с только что проявившимися признаками беременности, – и это ощущалось как возвращение домой.

Тут Лит вспомнил о предстоящем серьезном разговоре. Немного помедлив и заставив себя расслабиться, он позвонил.

Вжик – и дверь исчезла. Они стояли лицом к лицу.

– Лит, – произнесла Марда невыразительно, – тебя вызывали.

– Тогда я вначале разберусь с этим.

В Поясе, как и на Земле, приватность – вещь редкая и ценная. Телефонная кабина представляла собой прозрачную звукоизолированную призму. Перед тем как ответить на вызов, Лит украдкой взглянул на Марду еще раз. Она казалась обеспокоенной и решительной.

– Привет, Каттер. Что нового?

– Привет, Лит. Я звоню вот почему, – сказал дежурный на Церере.

Голос Каттера, как всегда, звучал тускло. И вид у него был под стать. С таким видом выдают билеты или талоны через зарешеченное окошко.

– Только что пришло сообщение от Ларса Стиллера. Один из тех лайнеров для новобрачных, что летают на Титан, стартовал, не предупредив нас. Какие будут комментарии?

– Комментарии? Эти тупые, пустоголовые…

Проблема управления движением в космосе была куда серьезнее, чем просто недопущение столкновений космолетов. Таких столкновений и не происходило, но смертельные случаи, когда один корабль попадал в выхлоп термоядерного двигателя другого, бывали. Телескопическое слежение за полетами, радиопередачи, спасательные миссии, наблюдение за звездами и астероидами – все могло пойти насмарку из-за какого-нибудь неосторожного гуляки.

– Вот и я так говорю, Лит. Но что будем делать, повернем их назад?

– Ох, Каттер, почему бы тебе не отправиться на Землю и не создать там собственное правительство? – Лит с силой потер виски, чтобы снять напряжение. – Извини. Мне не стоило этого говорить. У Марды проблемы, и я нервничаю. Как мы можем развернуть обратно тридцать плоскоземельцев-мультимиллионеров[22]