Хуан Дьявол (ЛП)

– Вышла луна и море успокоилось. Сядем в лодку как можно раньше. Мы поставили на карту все.

– Да, Хуан, все. Но прежде чем отправиться в приключение, которое может стать последним, спустимся на пляж, откуда, возможно, увидим небо в последний раз.

– Капитан… Капитан! Капитан… Сеньора Моника! Где они?

– Здесь, Колибри! Беги быстрее! – позвал Хуан. И тихо предупредил: – Что-то случилось, Моника.

– Ай, капитан! Ай, хозяйка! – пожаловался Колибри, приближаясь, запыхавшись от поисков. – Уже час я вас ищу, и никак не найду.

– Почему? Зачем?

– Все люди столпились на пляже, у лодок, готовых выйти в море.

– Ладно и что? – удивился Хуан. – Там, где я велел им быть.

– Да, знаю, хозяин. Но они стоят не потому, что вы приказали; наоборот…

– Наоборот? Что ты хочешь сказать? – спросила Моника.

– Они спорят, ругаются. Они хотят разделить все лодки, которые приказал капитан собрать, и скрыться на них.

– Они что, сошли с ума? – изумилась Моника.

– Как спятившие, моя хозяйка. Много напуганных, плачущих женщин и…

– Там нет Сегундо? – перебил Хуан.

– Да, конечно, есть. Даже хуже, хозяйка. Сегундо среди тех, кто хочет разделить лодки и не хочет ехать на Люцифере. Они говорят, что вместо того, чтобы ехать так далеко, они могут высадиться вон там, чуть ниже, и попытаться взобраться в гору.

– Но там солдаты! Их арестуют! – предупредила изумленная Моника, не в силах понять.

– Естественно! И говоришь, что Сегундо…? – спросил Хуан.

– Сегундо сказал, что Люцифер утонет, когда вместит всех людей.

Хуан вскочил, его глаза сверкали. Он колебался лишь секунду. Затем взял Монику за руку:

– Пойдем. Посмотри, волны опустились. Благоприятная возможность и нужно ей воспользоваться. Мы не можем терять ни минуты.

– Но если они откажутся последовать за тобой, Хуан?

– Последуют те, кто достойны быть спасенными.

Втроем они быстро пришли на пляж, где кружились люди; сильный и властный голос решительно приказал:

– Всем в лодки! Настал час! Женщины и дети первыми! Мужчины, которые толкают лодки, запрыгивают потом! Чего ждете? Вы не слышали? Ты, Мартин, двигай людей к лодке! Ты, Угорь, со своими людьми в воду! Хулиан, готовы!

Как будто голос рассеял сомнение, как будто его присутствие имело дар воодушевлять мужество, его голос подталкивал к воле одного за другим, и первые три лодки вошли в воду. Только Сегундо стоял неподвижно, скрестив руки, словно его мучало жестокое сомнение, а рядом с ним стояло несколько рыбаков, которые должны были сесть в последнюю лодку, и они избегали взгляда Хуана.

– Простите, капитан, но эту лодку мы предпочитаем оставить.

– Оставить себе? Что?

– Вы знаете, капитан. Думаете, я не видел, как Колибри побежал предупредить вас?

– В таком случае, это правда, и именно ты, Сегундо… Ты…

– Сожалею, капитан, но у меня семья, для которой моя смерть имеет значение.

– Ты боишься, ты… ты…? – сомневался Хуан с нарастающим гневом.

– Я не боюсь умереть, сражаясь, но вы хотите, чтобы мы упали в яму с головой. Я предпочитаю сдаться солдатам! За это нас не убьют.

– Тебя прижали хуже животного.

– Из тюрьмы выходят, а из моря никто не выйдет. Если бы мы поехали одни…

– Замолчи! Замолчи и сядь в лодку!

– Мы не поедем, капитан! А если бы вы подумали. Я вам говорю, сеньора Моника. Если бы подумали, остались бы с нами, в конце концов, с вами ничего не случилось бы, вам незачем прятаться, и если примете надежность Сегундо Дуэлоса…

– Я предпочитаю ненадежность, которую мне предлагает Хуан Дьявол, – с легкой усмешкой ответила Моника. – Идем, Хуан!

– Отчаливаем по одному, – приказал Хуан, повышая голос. – Гребем веслами сотню метров от берега, а там ждите, в первую очередь, мою лодку. Колибри, отдать концы! Сможешь?

– Ясно. Теперь я второй на Люцифере, капитан, правда?

Три лодки, соединенные длинными досками, защищенные плывущими бочками, вошли на гребень волны. Хуан поднял на руках Монику и посадил в маленькую лодку, которую уже отвязывал Колибри. Он испытывал мучение в левом плече. Только теперь он вспомнил о ране, но мгновение – он вошел в воду и взял весла.

Как черная махина, Мыс Дьявола оставался позади. Моника сидела перед ним. Сначала слабый свет луны неясно освещал белую фигуру, затем темнота стала полной. Черный занавес заслонил звезды, погасил линию серебряного пролива. А волны, минуту назад спокойные, запрыгали, как конь, вставший на дыбы. Вскоре темная ночь осветилась пучком пламени, гигантским факелом сверкнув на вершине Мон Пеле, и разорвавшись в воздухе, как фонтан жидкого огня, ручей лавы начал скатываться с горы.

14.

– Янина, что это было? Я видела из окна, как горел дом.

– Это гора, вулкан. Сеньора видела вспышки пламени. Он еще сверкает во дворе! Черное небо стало красным.

– Но земля не дрожит. Не дрожит. Как будто был взрыв.

– Нет, сеньора, это гора. Я не говорила, что это гора?

София Д`Отремон встала с кровати, подбежала к ставням спальни, выходящим во двор, и в просторной комнате, в густом полумраке, все смотрела на раскаленную реку лавы, которая скатывалась с крутого холма, прыгая через камни, обходя любое препятствие. Затем с беспокойством обернулась:

– Где мой сын? Где Ренато? Он вышел, правда? Я слышала, как он позвал Сирило; потом экипаж уехал, и могу лишь предположить, куда. Его жизнь крутится только вокруг этого проклятого Утеса Дьявола.

– Теперь нет, сеньора. Сеньор Ренато получил бумаги из Епархии. Кажется, он получил желаемый ответ.

– Аннулирование брака Моники? – удивилась София. – Не может быть! Прошло недостаточно времени!

– Думаю, Его Преосвященство очень помог, сеньор Ренато очень признателен ему, сказал, что поблагодарит его прежде чем отправиться в Фор-де-Франс, к губернатору.

– Мой сын поехал в Фор-де-Франс? – спросила София, все более недовольная и изумленная. – И ты так долго ждала, чтобы сказать мне об этом, глупая? Ай, Боже мой, Боже мой!

– Я, сеньора… Дело в том, что он не зашел к вам, чтобы сеньора не подумала…

– Какое значение имеет, что я думаю! Ты что, не знаешь дорогу на Фор-де-Франс? Конечно же, на юг; но сначала нужно обогнуть эту гору.

– Эта новая дорога, она пересекает вершины Карбе.

– А как еще мог поехать мой сын, он выехал туда, где не навредит коням? Разве не так?

– Да… Да, он приказал запрячь молодых жеребцов в повозку. Он сказал, что ему нужно не бежать, а лететь.

Обе подошли к боковым ставням. Оттуда беспокойные глаза следили за огненным маршрутом переливавшейся через край лавы. Она раздувалась, а затем обрушивалась и скатывалась в глубину долины.

– Огонь бежит как будто бы к заводу Клерка, – объяснила Янина.

– Там наверняка есть путь на Карбе! Если бы он был благоразумен!

– Он вышел, как безумный, он был вне себя и столько пил, столько!

– Христос! Что кричат эти люди? – пожелала узнать София, услышав неподалеку обеспокоенные голоса. – Беги за этим человеком, Янина, позови его, догони!

– Говорят, огненная река унесла завод Фернандо Клерка, очистительный завод, дома, снесла плантации сахарного тростника и бежит к Карбе, – объяснила Янина, возвращаясь к хозяйке.

София Д`Отремон остановилась, вцепившись в дверной проем судорожными руками, задыхаясь от густого раскаленного воздуха, который окутал город и опускался красноватым облаком со зловещего вулкана. С высоты в тысяча триста пятьдесят метров, Мон Пеле испускал раскаленную реку, которая, остывая, бледнела. Шум тысячи кричащих голосов, торопливых ног, сотен кружащих повозок, резко взбудоражил город, охваченный новостью катастрофы.

– Более двадцати смертей, крестная. И раненые с ужасными ожогами.

– Нужно ехать, искать Ренато, найти его.

– Остались три лошади в конюшне и большая карета. Эстебан может взять меня.

– Мы поедем вдвоем, Янина! Беги и дай необходимые распоряжения!

Цепляясь за стены, София Д`Отремон вошла в просторный двор дома; уставшее тело сползло на колени, и сложив руки, она шептала плачущим голосом:

– Я унизила сына, отвергла его, и Бог причиняет мне огромную боль, ужасный страх, что Он может отнять его.

С вершины Мон Пеле разливались потоки огненной раскаленной лавы в бассейн реки Бланко, и дальше раскаленный саван накрывал склоны, дороги и поля. Надежному кучеру семьи Д`Отремон, удалось увести в сторону от склона маленькую легкую повозку. Сирило, стоя на кóзлах, изо всех сил сжимал поводья вздыбленных коней. Ренато привстал и с ужасом посмотрел на ужасную картину: новая дорога на Карбе исчезла, процветающая сахарная фабрика Фернандо Клерка превратилась в дымящиеся развалины. Не было больше очистительного завода, домов поселенцев. Но словно беспощадная шпора вонзалась в его волю, подхлестывая желание ехать дальше.

– Быстро! Сирило, поверни направо. Гони коней, мы перейдем долину раньше, чем нас настигнет лава!

– Перейти долину? Кони перепуганы, чувствуют опасность и не слушаются. Посмотрите, мой хозяин!

– Держи поводья, болван! Поворачивай направо, говорю!

– Нельзя, сеньор! Нужно повернуть назад, назад!

– Нужно ехать в Фор-де-Франс любой ценой! Давай сюда их! Отпусти! Ты только бесполезный груз! Возвращайся в Сен-Пьер, если хочешь!

Ренато прыгнул на кóзлы и взял поводья, резко столкнув кучера на землю, и галопом погнал сильных животных под дождем раскаленного пепла, выбрасываемого вулканом. Вдруг вспышка пламени короны Мон Пеле погасла. Лава остывала и бледнела, резкое дуновение морского воздуха смело черные облака, освободив новую луну, блестевшую серебряным обручем.

– Там город!

Стоя в маленькой крепкой лодке, служившей проводником путешествия, Хуан Дьявол указывал на огни Сен-Пьера, блиставшие у темного подножья высоких гор. Они были очень далеко от берега, отклонившись от курса из-за ужасного морского волнения. Но ничего серьезного не случилось. Водяной вал разорвал доски и канаты, протянутые между лодками, но никого не унесло на глубину. На расстоянии пятидесяти метров можно было увидеть три лодки. В море, вновь ставшим спокойным, глаза Хуана определяли место.

– Хуан, ты знаешь, где мы находимся? – спросила Моника.

– Рядом с дельтой реки Карбе, южнее рейда Сен-Пьер. Видишь огоньки, булавочные головки, которые блестят в темноте?

– Да. Видела на секунду, когда волны стихли.

– Туда мы и направим курс, – объяснил Хуан. И крикнув, приказал: – Зажги фонарь, Колибри. Опасности нет. Зажги и поверни зеленым стеклом. Это условный знак, по которому будут грести за нами. – Негритенок проворно исполнил.

Какая темная ночь и какие далекие точки света! Внезапно погасло красноватое пламя, освещавшее небосвод. Следы огня, постепенно бледнея, исчезали, будто старый ужасный вулкан опять погрузился в спячку; ночное одиночество казалось более глубоким и величественным над этим небом и морем. Придерживая весла, Хуан опять прислушался. Он едва смотрел на Монику, но как же сильно чувствовал ее пьянящее присутствие; какое ужасное и внезапное желание охватило его, как же ему захотелось сблизиться с ней и признаться!

Он протянул руку и дотронулся до ее влажной и холодной руки, и не смог отпустить. Он держал ее с беспокойной нежностью, которая медленно разжигала страсть, и мягко спросил:

– Моника, ты боишься?

– Почему я должна бояться?

– Ты волнуешься, и можешь бояться. Возможно, я не должен был говорить тебе, что мы в опасности.

– Я знаю, даже если ты и не скажешь, Хуан. Но я не волнуюсь. Меня знобит от холодного воздуха, это уже прошло.

– Да. Ушло черное облако. Оно почти окутало нас, и возможно это было бы концом.

– Да, конечно. Что-то случилось в Сен-Пьере, не так ли?

– Уверен, что случилось. Все еще сверкают эти огни города, которые видно с разных сторон горы. Что-то все-таки случилось с рекой Бланко. Возможно, туда влилась лава и дошла до моря. Поэтому город спасся, мы едва не погибли. Чудо, что большая волна унесла нас, убрала с дороги. Возможно, это та самая лава, спускавшаяся с горы. Может, это то, что вы зовете чудом, Моника?

– Да, Хуан, это чудо. Этой ночью все чудо.

Тень смерти, казалось, исчезла. Разве она не чувствовала в больших и горячих руках Хуана поток жизни, мощную опору, залог надежды? Разве она не рядом с тем, кого отчаянно любит, не находя слов это выразить? Разве ей не показалось, что он замолчал, потому что комок чувств сжался в его груди? Разве не блестели в темноте его большие глаза, как два раскаленных от страсти угля, которые не признавались в этом? Разве она не чувствовала, как подрагивает мужская рука, ощущая биение ее сердца?

– Теперь ты дрожишь, Хуан.

– Возможно, но не от холода. Ты заставляешь меня дрожать, Моника. Твое присутствие в эту ночь, которая может быть последней в нашей жизни.

– Не говори так, Хуан. Я… я… – бормотала взволнованная Моника. И вдруг изменившись, воскликнула: – Что это? Твоя рубашка пропитана кровью! Твоя рана опять открылась. Это нелепо. Ты не можешь грести этой рукой.

– Эта рука, хотя и в крови, сможет защитить и помочь тебе.

– Дай мне минуту, чтобы сменить повязку.

– Когда мы будем на Люцифере, ты сделаешь это. Опасно останавливаться. Может прийти другая волна. И не беспокойся. Крови, которую я проливаю, мне хватит.

Не осознавая, она очутилась рядом с ним, и две белые руки поддержали весло.

– Хуан, Хуан! Я помогу тебе.

– Колибри может, если потребуется; но нет нужды. Мы идем очень медленно. Это более, чем благоразумно. Но не уходи. Нам так хорошо.

– Да, нам хорошо. Жизнь такая удивительная.

Она была готова повторить фразу, которую он никогда не говорил, но сильное смущение заставило ее смолчать. Да, жизнь очень странная и удивительная, что она чувствовала себя безумно счастливой, глубоко и обжигающе счастливой, как будто ее сердце переливалось через край, как река лавы, словно эта минута стоила всей жизни, словно этот темный час, раскачивающийся маятником от жизни к смерти, имел силу вечности.

– Хуан, твоя рана не болит? – спросила Моника с волнением. – О чем ты думаешь?

– О людях, оставшихся там.

– Невероятно, что Сегундо сделал подобное. Но не переживай из-за этого, они были предателями.

– Они страдают, Моника, а иногда, страдая много, они грешат тупостью и неверностью. Посмотри, огни виднеются уже ярче, но мы еще далеко. Пройдет около получаса, прежде чем мы пройдем около твоего дома.

Как сильное морское волнение, поднялись воспоминания к горлу Моники; как морской вал, резко и горестно она внезапно отстранилась от Хуана, который удивленно спросил:

– Что с тобой? О чем ты подумала? Скажи, о чем думаешь.

– О Ренато.

– Я должен был предположить. Тебя беспокоит, что он может сказать и подумать. Неужели ты должна…

– Замолчи! Не разрушай очарование.

– Что? Что ты говоришь?

– Ничего. Хотелось бы как можно раньше подъехать к Люциферу… с любой стороны.

Хуан не ответил. Лишь с силой погрузил весла в воду; маленькая лодка, казалось, парила по мрачным волнам, пока кровь капала из открытой раны.

– Что происходит? Почему не едем?

– Думаю, не сможем, крестная. Путь перекрыт. Много людей. Им не дают пройти. – ответила Янина. И повысив голос, спросила в свою очередь: – Эстебан, Эстебан, что произошло?

Не ожидая ответа Эстебана, Янина выскочила из закрытого экипажа, на котором с большим трудом София Д`Отремон доехала до перекрестка на Карбе. Солдаты в униформе остановили ее, сдерживая лавину любопытных, пытавшихся подойти к месту катастрофы. Издали едва различались дымящиеся руины завода; пепел, еще горячий, стер пути и придавил деревья, но по всем тропинкам, идущим в Сен-Пьер, катились к городу повозки и кареты, люди шли пешком и верхом на лошадях, внезапно и неожиданно убегая от всего этого. Нетерпеливо София Д`Отремон тоже открыла дверцу экипажа и спросила:

– Что же в конце концов произошло? Что случилось? Эстебан, Янина!

– Мы не можем ехать, крестная. Здесь никому не разрешают, – объяснила Янина.

– Но мой сын…

– Возможно, он прошел раньше. Возможно, вернулся. Это вероятнее всего, крестная. Он не мог проехать ни раньше, ни позже.

– А если он ехал в минуту катастрофы? – беспокоилась София.

– О, нет, нет, крестная! Эти люди говорят, что только работники завода, администратор и его родственники стали жертвами. Подсчеты расходились, но здесь все сошлись. Говорят, раскаленная лава падала, как водопад, и унесла завод и дома. Затем упала в реку и поэтому больше никого не сожгла. Говорят, здесь она изменила направление, и поэтому на дороге никто не обжегся. Сеньор Ренато должен был ехать. Он был в таком отчаянии.

– В отчаянии?

– Да, крестная. Ему было очень нехорошо. Я говорила, что он много выпил. Он был как обезумевший, говорил сам с собой, когда я вошла в библиотеку. Говорил один… или с призраком, крестная. Он произносил имя сеньоры Айме. Я слышала, как он называл ее.

Янина очень медленно зашла в экипаж, присаживаясь рядом с доньей Софией, и на миг опустошенные женщины посмотрели друг на друга. Затем в ее ясных глазах искра зажглась, поддерживая волю Софии Д`Отремон, и она сказала:

– Мы будем искать его повсюду. Я не вернусь домой, пока не найду его!

Как струя фейерверка, как искры, переходили из уст в уста в Сен-Пьере неясные или преувеличенные рассказы о первой катастрофе. По мере того, как экипаж Д`Отремон ехал по улицам, толпа все густела, заполняя ее. Земледельцы, работники и коммерсанты всей округи приехали в столицу, одни – в поисках новостей, другие – снова увидеть лаву, о которой сообщали. Кафе, рестораны и площади были битком забиты. Люди заставили открыть офисы пароходного агентства, быстро распродавались билеты на суда, которые должны были отправиться на следующий день.

– Что происходит? – хотела знать донья София.

– Они читают указ мэра. Да, крестная. Это глашатаи Муниципалитета, – объяснила Янина. И обращаясь к кучеру, крикнула: – Подойди ближе, Эстебан, ближе.

Шум толпы мягко стих, теперь слышался только голос выступавшего, который произносил указ, как старую песню:

– Соседи Сен-Пьера. Гоните от себя страх и тревогу. Все уже случилось, и никакая опасность не угрожает городу. Рекомендовано уехать с полей и поселков, расположенных на склонах Мон Пеле, это единственные, кто могут пострадать, и нужно сделать это побыстрее. В настоящее время, согласно нашим подсчетам, в город прибыло более тысячи человек из окрестностей, и продолжают прибывать. Только люди ближайшего поселка Рыбаков остались отрезанными, но им оказали своевременную помощь. Спите спокойно, соседи Сен-Пьера, и начинайте утро со своих обычных дел. Если лава снова будет выходить, идите, к морю, как и раньше. Нет опасности для города. Подписано, Фуше, Мэр города Сен-Пьер острова Мартиника, от шестого мая, тысяча девятьсот второго года.

Экипаж Д`Отремон возобновил ход, а вскоре, с огромным удивлением София воскликнула, указывая на кафе, которое они проходили:

– Сирило! Разве это не Сирило?

– О, да! – подтвердила Янина весело. – Остановись, Эстебан, стой!

Не дожидаясь остановки экипажа, Янина спрыгнула и подбежала к уличному кафе, кишащим людьми средь бела дня, взяла за руку мужчину цвета эбонита, одетого в непогрешимую ливрею из белого льна, типичную для слуг феодалов Д`Отремон.

– Сирило, Сирило, где хозяин? Где ты оставил его? Мы уже несколько часов с сеньорой отчаянно его ищем! Понимаешь, часов? Где хозяин?

– Его нет со мной. Он продолжил поездку.

София Д`Отремон не могла больше ждать. Она тоже вышла, оставив экипаж посреди узкой улицы, перегородив дорогу, и подошла к смущенному слуге, спрашивая:

– Поехал дальше куда? Что случилось с моим сыном?

– С сеньором Ренато, насколько мне известно, ничего не случилось.

– Но где же он? – настаивала Янина.

– Уже должен добраться. Он разве не говорил, куда едет?

– В Фор-де-Франс? – спросила София.

– Да, да, сеньора, – подтвердил Сирило. – Я ехал с ним, но он забрал поводья, потому что я не хотел гнать коней над горящей свечой. Он спихнул меня, и во весь дух помчался по старой дороге, которая поворачивает за Карбе.

– Но с ним ничего не случилось? – пытливо допрашивала Янина. – Не пострадал?

– Отвечай же, идиот! – крикнула София, не в силах сдерживать возмущение.

– Как это ничего не случилось, хозяйка. Я видел, как он проезжал через эти горящие тростники и как снова появился на дороге. И мне ничего не оставалось, как пойти пешком.

– А почему ты не вернулся в дом? Почему не рассказал мне? – упрекала гневная София. – Ты развлекался, гулял по улицам, да?

– Нет, нет, хозяйка. Дело в том, что я испугался. Нужно было видеть, как ехал хозяин, но ничего не произошло. Он ехал в Фор-де-Франс, к губернатору, который уже возвращается. Говорят, он приказал позвать мэра и тот сказал, что он уже едет сюда со своей сеньорой и со всеми этими докторами, что они все знают и заверяют всех, что ничего не случится. Люди словно помешались. Они скупают билеты, чтобы завтра уехать на судах, но говорят, что губернатор никому не позволит уехать и прикажет всем солдатам не позволять пассажирам садиться на корабль. Там в другом квартале, в офисе Судоходной Компании Квебека, люди сломали все двери и стекла. Даже скупили билеты на палубу корабля, который называется Рораима.

– Кто рассказал тебе все это? – спросила заинтересованная София.

– Я видел своими глазами, хозяйка. И к тому же, сеньор Ноэль, нотариус…

– Где этот человек?

– Стоял вон там, но вышел. Он сказал, что будет ждать губернатора в его доме, потому что в первую очередь, должен поговорить с ним.

– В первую очередь? – удивилась София, не понимая серьезности слов.

– Он пошел с бумагами, подписанными большим количеством людей, и всем говорит их подписать, потому что хочет, чтобы сеньор губернатор увидел, как много желающих простить Хуана Дьявола и рыбаков, оставшихся на той стороне, и чтобы кинули мост, чтобы те выбрались оттуда, где опаснее всего.

– О чем ты говоришь, Сирило? Ты хорошо понял?

– Конечно, хозяйка. Это большая стопка подписанных бумаг. По-моему, губернатор должен их принять.

– Замолчи и поднимайся! – приказала властно София. – Устраивайся с Эстебаном. Немедленно едем во дворец. Посмотрим, кто первым будет говорить с губернатором!

– Зажегся красный свет, Колибри.

– Красный свет, капитан? Почему они остановились? Мы остановимся?

– Они остановятся, чтобы дождаться меня. Торопись, Колибри! – Хуан погрузил весло в воду и поднял другое, чтобы повернуть лодку, послушную его рукам, направляя курс на ближайший берег. Они были у пригорода Сен-Пьера, в предгорьях горы, известной, как Парнас, которая возвышалась на юге города. У ее подножья простирался маленький пляж среди камней. Веселые дома отдыха окружали гору, а в самой высокой части, наподобие смотровой площадки над городом и морем, возвышался старый монастырь, построенный много веков назад благочестивым богатым колонистом.

– Почему мы изменили направление? Куда мы едем? – спросила удивленная Моника.

Хуан не ответил. Он греб изо всех сил, сжав губы, пока лодка не дрогнула, занося киль в песок, и приказал:

– Крепко держи весла, Колибри. Держи курс и внимательно следи за волнением моря.

– Что происходит? – снова спросила обеспокоенная Моника.

– Идем со мной.

Хуан взял ее на руки, затем спрыгнул, и погрузившись в воду, прошел твердым шагом, не намочив легкий груз, пока не опустил на землю.

– Хуан, ты сошел с ума? Что ты делаешь?

– Я не могу влечь тебя на верную смерть, Моника. Прав был Сегундо, боясь, что Люцифер не выдержит груз. Из-за эгоизма я потащил тебя с собой. Мне не хватило мужества оторваться от тебя, отпустить. Я страдаю, борюсь всеми силами, чтобы остаться тем, кем являюсь. Безумно я мечтал быть другим, изменить свою жизнь, чудом преодолеть расстояние, разделяющее нас.

– Какое расстояние, Хуан?

– Ты прекрасно знаешь. Пусть твое милосердие не лжет в этот решающий миг.

– Я ничего не понимаю, – отчаялась смущенная Моника. – Ты хочешь оставить меня здесь? Бросить?

– Рядом монастырь. Там ты можешь провести ночь, а потом, любым способом поехать в Сен-Пьер.

– О чем ты говоришь? Что ты говоришь? Я не хочу оставлять тебя, Хуан!

– А я не хочу тащить тебя на смерть. Зачем ты заставляешь меня говорить ужасную правду? Я пропал, Моника!

– Не может быть! – не соглашалась с Хуаном Моника.

– Уверен, в эти часы Сегундо и оставшиеся с ним уже арестованы. Их заставят говорить, они расскажут, где мы, наше убежище обнаружат. А я не сдамся, Моника. Я выйду в море, хотя и не смогу отъехать слишком далеко.

– Но в таком случае ты лгал мне. Ты лгал!

– Я молчал, борясь со своей совестью, но рассудок победил. Это не было ложью.

– Это была ложь! И не только мне, и этим несчастным солгал.

– Для них не было обмана. Они прекрасно знают свою участь. Они последуют за мной: несчастье или немного надежды. Надежды жалкой жизни, которая не для тебя, Моника да Мольнар.

– А если я принимаю ее?

– Не заставляй меня верить в несуществующий рай. Замолчи, Моника, замолчи, потому что если будешь дальше говорить, то у меня не будет сил сделать то, что нужно, потому что я так сильно люблю тебя… так сильно…!

Он прижал ее, коснувшись ее губ огненным поцелуем; затем резко оторвал от себя, разрывая нежные узы и убежал к лодке, боровшейся с волнами, а Моника душераздирающим криком взывала и умоляла:

– Хуан! Нет! Нет! Не бросай меня! Забери меня! Какое значение имеет умереть?

Крик Моники потерялся в ночи, утонул в темных, беспокойных водах, которые гребнем поднялись и обрызгивали каплями пены протянутые руки и глаза, которые смотрели не видя, губы, горевшие огнем от следа этого неизгладимого поцелуя, который Хуан оставил им двоим. Горький поцелуй теперь, словно бездна, разделял их, одновременно наполненный бесконечной нежностью. Первый, единственный поцелуй любви, который Моника больше никогда не получит.

Огромная волна залила ее, но она не сдвинулась, пригвожденная на пляже. Сердце, разбитое и ослепленное, будто на миг увидело блеск звезд в руках, оставляя на них обжигающий жар. Было лишь безумное желание сжать то, что только что было в ее пальцах. Высший дар, о котором она так мечтала, вырванный второй раз из ее жизни. И не было на свете печальнее слов, которые поднялись рвущимися рыданиями:

– Хуан, почему ты бросил меня?

Стоя на пляже, глядя на горизонт, еще страстно сопротивляясь, она ждала света рождавшегося дня, чтобы увидеть полные паруса дерзкой морской шхуны, которая ушла со своим тяжелым грузом, что означало крах и крушение, с отвагой капитана, чьи последние пленительные и мучительные фразы еще звучали в ушах Моники. Хуан Бога. Хуан Дьявол. Тот, кто безумно появился в ее жизни, как луч света и огня, благоухавший и терзавший ее… кто наконец дал сбежать тайне в жестоком прощании… тот, кому еще возражают с мягкой укоризной нежные губы бывшей послушницы:

– Если бы я могла поехать с тобой. Если бы могла…

Она беспокойно посмотрела по сторонам, но никто и ничто не могли ей помочь. За черными скалами, немыми свидетелями многочисленных давних катастроф, начинались зеленые склоны горы Парнас. Цветущие усадьбы возвышались между разнообразных улочек, а выше стоял монастырь, который Хуан посчитал для нее убежищем. Желая увидеть больше, Моника взобралась по горной тропе, но оттуда тоже ничего не увидела, кроме бескрайнего моря.

– Как найти тебя? Как добраться до тебя, Хуан?

Оттуда был виден весь город. Она была почти в двух километрах от него. На миг, воображение Моники, казалось, вспыхнуло. В Сен-Пьере есть лодки, шлюпки, корабли. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто ее отвезет, но куда? Она находилась спиной к дороге и не видела полосу экипажей, приближавшихся к ней, транспортных средств, которые выезжали из города, направляясь к домам горы Парнас. Одна из них сбавила ход и остановилась рядом. Дверца открылась, порывисто ее кто-то изумленно позвал:

– Моника! Это же вы, действительно вы? Я не сплю? Вы одна? Что вы здесь делаете? Я была уверена, что глаза меня обманывают, а теперь я могу дотронуться до вас… Разве вы не…?

– Понимаю ваше удивление, Матушка.

– Кто с вами?

– Никого. Успокойтесь. К моему несчастью, я совершенно одна, потому что на мне лежит обязанность спастись.

Мать-Настоятельница Рабынь Воплощенного Слова ощупывала дрожащими руками мокрую одежду Моники, смотрела расширившимися от удивления глазами на ближайший пляж и неспокойное море, и с усилием сдержала вопросы, срывавшиеся с губ; три экипажа, следуемые за ней, остановились, раздвинулись занавески, показались черные головные уборы и удивленные лица. В их лицах было сочувствие и жалость. Очень бледное лицо, мокрые одежды, распахнутые глаза, скорбный взгляд сбившейся с пути бывшей послушницы – все это имело достаточную силу, чтобы Настоятельница сказала:

– Я вижу, вы больны, Моника, и только что сказали, что одна. Поднимайтесь в мой экипаж. Мы едем в Монастырь Доминики. Они пригласили нашу общину скрыться ввиду большой тревоги.

– Тревоги?

– Кажется, наступает конец мира, дочь моя, и сеньор Епископ сказал уезжать из старого монастыря на Площади Виктора Гюго, – проговорила Мать-Настоятельница почти жизнерадостно. – Многие говорят, что ничего не случится. Мэр ничего не сделал, лишь издал указ и призвал к спокойствию жителей Сен-Пьера. Сказал, что едет губернатор, чтобы запретить выезд. Поэтому вместе с духовными дочерями я поспешила выполнить пожелание Его Высокопреосвященства. Возблагодарю Небо, что я встретила вас. Едем, поднимайтесь в экипаж!

– Нет, Матушка, я не могу поехать с вами. Я должна сесть на корабль, должна отыскать Хуана.

– Отыскать Хуана? – изумилась Настоятельница. И с искренним удовлетворением спросила: – Вы хотите сказать, что Хуан Дьявол смог сбежать? О, простите! Вы зовете его Хуан Бога, и на самом деле…

– Он, говорит, что пропал. Он уверен в неизбежной смерти. Люцифер не может поехать со своим грузом. Боже мой, Боже мой!

– Дорогая дочь, боюсь, вы бредите.

– Нет, Матушка, нет. Хуан привез меня на этот пляж, оставил и приказал спасаться, чтобы я была именно в этом монастыре, и что…

– В таком случае, чего вы ждете? Разве ваш первый долг перед мужем не послушание?

– Если он умрет, я не хочу жить, Матушка!

– Говорите тише, пожалуйста. Послушницы рядом, в том экипаже, где они не подняли занавески. Идемте со мной, вы больны, и пока что ничего не можете сделать.

– Если умрет Хуан, я сойду с ума, Матушка.

– Не отчаивайтесь. Не только Хуан, но и все в большой опасности. Наши доминиканские сестры стоят на молитве со вчерашнего дня, мы сделаем то же самое, как только приедем. Никто не молится напрасно. Милосердие Божие не имеет границ. Я думаю, было чудом обнаружить вас здесь. Мы будем молиться в честь этого безумно великодушного человека, за которым вы замужем. В эти последние дни почти ни о чем не говорят, а только о великой борьбе в защиту рыбаков. Многие нападают на них, но есть те, кто на их стороне, наш духовник среди них.

Мягко она заставила подняться Монику в экипаж, и сделала предупредительный знак повозкам следовать за ней.

15.

– Пусть опустят главную… бизань-мачту! Поворачивайте направо, очень мягко. Угорь… Так… Теперь поднять кливер, чтобы ждать погоды!

Первые лучи дневного света ворвались на голую мачту Люцифера, набитого до отказа, тяжело качавшегося на морских волнах. Рядом с ним, закрепленные канатами, делавшие ход корабля медленным и трудным, были три рыбных лихтера, теперь пустых, похожих на ореховые скорлупки на бушующих водах. Мрачный, сурово нахмуривший брови, молчаливый Хуан Дьявол руководил тонким маневром, а затем обернулся и жадно посмотрел на землю, что осталась вдали. Это Мартиника, которая возникла словно из тумана. Постепенно гасли точки света, признаки далекого города. По левую сторону высились роковые очертания Мон Пеле, с широкими склонами, крутыми голыми откосами, а на высоте густого дыма, черного, как сажа, разлилась этим утром в небе гигантская чернильница. Секунду глаза Хуана смотрели туда. Жадный взгляд повернулся к горе Парнас. Она едва различалась среди зелени, осыпанная точками многочисленных садов и домов. Едва видимая, но с какой отчаянной силой забилось сердце Хуана!

– Мы останемся здесь, хозяин? – спросил Колибри. – Не бросать якорь?

– Здесь слишком глубоко, чтобы кинуть якорь. Ты должен знать.

– Знаю, капитан. Вы не можете его кинуть, и поэтому будем ждать погоды. Сколько будем ждать, капитан?

– Пока не увидим, что произойдет с этим проклятым вулканом.

Почти наступил день. Над цветущей Антилией, отмеченной рукой трагической судьбы, появились первые вспышки дня 6 мая 1902 года. Город суетился в полдень большого праздника. Девять поселений, расположенных у склона Мон Пеле, были полностью опустошены. Оттуда с работниками и близкими ушли богатые арендаторы, хозяева плантаций и заводов. Это было беспокойное массовое бегство со всего северо-запада острова. Территория диаметром более тридцати километров была закрыта. Предгорье ужасной горы вытеснило последних обитателей, оправданно встревоженных странными знаками. Адский жар носился по земле, многочисленные реки впадали в море, но вместо воды туда шла зловонная грязь с невыносимым запахом серы. Морские птицы покинули негостеприимный район; у высоких скал узкие пляжи были нагромождены миллионами мертвых и издыхающих рыб, выброшенных морем. Город в двадцать пять тысяч жителей сегодня был переполнен более сорока тысячами людей, но паники не было, наоборот. Души людей успокоились, обитателей Сен-Пьера словно заразило беззаботное веселье. Болтовня, пьянство и смех в разгар праздника, нелепая уверенность все больше подтверждалась передаваемой из уст в уста последней новостью.

– Губернатор только что прибыл. Так сказали эти люди, сеньора, – объяснила Янина хозяйке. – Кажется, он вошел через заднюю дверь, потому что на площади много народу, и он с балкона дворца обращается к народу.

– Скажи, чтобы этот идиот Эстебан поторопил лошадей! – нажимала София Д`Отремон.

– Дело в том, что он не может проехать, сеньора. На улице много людей.

– Пусть даст звонок, пусть пройдет как угодно! Скажи, чтобы ехал по другой улице, пусть следует к дворцу, через черный вход. Мне откроют! Едем!

Наконец София Д`Отремон приехала через боковую улицу в просторную и роскошную резиденцию Генерала-Губернатора Мартиники, и опираясь на Янину, вышла из массивной кареты, которая с таким трудом добралась сюда. Было полно прохожих, толпа заполонила площадь перед балконом, где вещал лидер:

– Дети мои, мое присутствие в Сен-Пьере – лучшее доказательство, что все тревоги напрасны. Я приехал со своей семьей. Также меня сопровождали два человека науки, чьи показания только что обнародовали, и согласно их авторитетному мнению Сен-Пьер не должен бояться Мон Пеле, как Неаполь не должен бояться Везувия. Наш старый вулкан рычит понемногу, но не кусается. Фейерверки и ручьи лавы, в конце концов, затухнут в море. Есть ли причина оставить самую цветущую французскую колонию на Антилиях? Рожденные у подножья Мон Пеле должны смеяться над этими тревожными глупостями, и советую всем не переживать и смеяться, потому что я готов действовать, чтобы решительно усмирить распространение паники и тех, кто их распространяет, любую деятельность, создающую беспорядки. Еще раз говорю соседям Сен-Пьера: пусть каждый возобновит обычную деятельность и не упорствует в злых пророчествах, дабы не сесть в тюрьму.

Двухместная карета остановилась на той же улице, и Ренато Д`Отремон, который ей управлял, откинул поводья, подошел быстрым шагом к желанному черному входу, когда его мать появилась перед ним:

– Ренато!

– Мама! Что ты тут делаешь?

– Не думаешь, что ищу тебя? Провела ночь, умирая от беспокойства, искала в каждом уголке города твои следы? А ты даже не думаешь, не так ли? Думаешь лишь об этом звере в своей злобной страсти.

– Пожалуйста, хватит!

– Оставив меня больную, ты уехал и не сказал ни слова.

– Я хотел избежать подобных сцен, мама. Со мной и так случилось много неприятного. Это нужно закончить, отрезать.

– Уже вижу. Ты избегаешь последствий безумия, но не отказываешься от собственного.

– Моя любовь к Монике не безумие, пусть для тебя это так, потому что Моника свободна, и я знаю, что она любит меня.

– Свободна?

– Да, свободна. Вот бумаги из Епархии, с ними я буду требовать у губернатора необходимую поддержку, средства, которых мне не хватает, чтобы вырвать ее из рук этого человека.

– А Кампо Реаль? Твой Кампо Реаль?

– Я займусь Кампо Реаль в свое время. Эти же самые люди, которых губернатор предоставит в мое распоряжение, покончат с этой толпой так скоро, как только Моника будет освобождена. Я сделаю это лично, мама, потому что ты назвала меня трусом, но увидишь, как ты была несправедлива. И увидишь очень скоро!

– Минутку, Ренато. Губернатор дал тебе солдат?

– Еще нет, но мне не откажут. К несчастью, я еще не смог поговорить с ним. Мы разошлись. На пути по дороге к Карбе, я узнал, что губернатор возвращается в Сен-Пьер, а мои кони слишком устали, чтобы догнать его. Но вот я здесь, и возвращаюсь к нему с тем, что он просил: с законными правами. Идем со мной, мама.

– Конечно же я пойду. Но подожди, подожди. Ты же не прикажешь людям схватить Хуана Дьявола, правда? Только не это, сынок, не это.

– А почему нет? Ты всегда хотела, чтобы его раздавили. Знаешь кто там, рядом с губернатором? Кто собрал столько подписей, чтобы освободить его?

– Я знаю, что Ноэль обеспокоен этим делом. Конечно, он должно быть, пытается добиться приема.

– Я хорошо осведомлен. Мне сказали, что губернатор ждет Ноэля в кабинете. Но то, что он сделал, не слишком ему поможет.

– Вся твоя жизнь вокруг этого проклятого Хуана!

– Да, вся жизнь. Не представляешь, как далеко все зашло! Но это последнее сражение, и я его выиграю, уже выиграл. Это моя победа, то, что погасит все мои ошибки, и то, что никто не сможет отобрать у меня! Идем, мама!

– Вы превратились в мою тень, Ноэль?

– Я превратился в вашу совесть, сеньор губернатор, и простите, что беру на себя смелость говорить открыто и ясно, как мы привыкли. Вошло в поговорку, что вы ненавидите жестокость и бесчеловечность. Вы правите на этом горячем острове спокойно и по-отечески. Ваше Превосходительство не совершает произвола по личной выгоде, но произвол могущественных лиц не имеет границ, учитывая, что Ваше Превосходительство ничего не делает, чтобы предотвратить его.

– Хватит! Если вы думаете, что буду слушать вас…

– Вы выслушаете, потому что Ваше Превосходительство имеет золотое сердце. И это тоже вошло в поговорку. Поскольку вы знаете, что я прав, то мне следует сказать вам нечто важное. Недовольство – это лучшее, чему вы можете поверить, народная совесть пробудилась. Акт простой справедливости может исправить прошлые ошибки. У меня три тысячи подписей за жизнь Хуана Дьявола и рыбаков, что его сопровождают.

– Три тысячи подписей? Жизнь? Какая глупость, Ноэль? Они не приговорены к смерти.

– Но дело серьезное. Там, где Ваше Превосходительство загнало их в угол, с каждым разливом лавы им угрожает ужасная смерть, и как Ваше Превосходительство констатировало – да, она продолжает бежать с той безнадежной стороны.

– Никто не знает, в какую сторону она бежит!

– Ваше Превосходительство только что подтвердило с этого балкона, что знает.

– Ладно, нужно успокоить встревоженный народ.

– Народ верит слову Вашего Превосходительства, и судит обоснованно, что эти несчастные приговорены быть сожженными живьем только за одно преступление, что не позволили угнетать себя безжалостными ростовщиками.

– В любом случае, они подняли оружие против моей власти.

– А вы не злоупотребили властью, превращая Мыс Дьявола в остров?

– Хватит, Ноэль. Что вы предлагаете?

– Ваше Превосходительство, настал час. Если вы дадите Хуану возможность честно сдаться, никто не сможет осудить его. Речь идет о жизни более пятидесяти граждан Франции, и общественное мнение на вашей стороне. Эти подписи лишь подтверждение. Их можно продолжать, тысячи превращать в миллионы. Можно… – Ноэль вдруг прервался и с видимым неудовольствием многозначительно выразился: – О… О!

Губернатор живо повернул голову, проследив за взглядом нотариуса. В распахнутых дверях кабинета, переходящего в приемную, стоял Ренато Д`Отремон с матерью; затем, приблизившись, Ренато извинился, увидев выражение удивления и неудовольствия главы острова:

– Простите, Ваше Превосходительство. Двери были открыты и свободны для прохода.

– Я вижу… все позабыли о своем долге, когда более всего должны его соблюдать, – напомнил губернатор, не скрывая неприязни.

– Не обвиняйте нас в злоупотреблении доверием, друг мой, – защищалась София Д`Отремон.

– Вас никогда, София. Но прошу вас пройти в другую залу. Я внимательно выслушаю вас через минуту, я едва решил это дело.

– Вы не можете решить это дело, не выслушав меня, сеньор губернатор, – поправил Ренато. – Уже пятнадцать часов я гоняюсь за вами, и каждая минута может быть последней.

Внезапно дрогнула земля, все затряслось, картины на стенах скривились, лампы раскачивались. Глава острова, все более недовольный, воскликнул с раздражением:

– Этого только нам не хватало!

– Сеньор губернатор, я еще не закончил, – напомнил старый нотариус.

– Сеньор губернатор, два слова, – настаивал Ренато. – Несколько дней назад я попросил у Вашего Превосходительство поддержку, чтобы вырвать из рук Хуана сеньору де Мольнар, взять на себя обязательство призвать этих людей выполнять законы, и вы ответили, что нужно не только моральное, но и законное право.

– Действительно, Ренато, я сказал и поддерживаю это. Пока сеньора замужем за Хуаном Дьяволом…

– Этот брак расторгнут. На самом деле его никогда не существовало, потому что он так и не состоялся. С этими документами я докажу это.

– Как… это возможно? – поразился губернатор. – Так быстро?

– Быстро или нет, но вот они, – подтвердил Ренато очень высокомерно. – Согласно вашим словам, это единственное, что нужно, чтобы уступить моему требованию. Посмотрите сами, прочтите спокойно, проверьте подлинность бумаг, и ради Боги, не слишком запаздывайте, чтобы отдать все необходимые распоряжения.

– Минутку, Ренато. Эти бумаги… – вмешался старый нотариус.

– Вы тоже можете проверить их, Ноэль, – разрешил Ренато. – И поскольку это лучшее доказательство, у вас есть средства, чтобы связаться с Хуаном, предупредить, что все сопротивление будет бессмысленным, что он несправедливо держит Монику, что я советую ему…

– Не думаю, что Хуан будет слушать чьи-либо советы! – пришел в ярость Ноэль. – Если сеньор губернатор ответит должным образом на мое предложение, то Моника де Мольнар будет вольна делать, что хочет.

– В любом случае, Хуану будет стоить жизни пытаться удерживать ее силой, – зловеще пригрозил Ренато.

– Я уверен, он не удерживает ее силой! – упорствовал нотариус, со вспыхнувшим от негодования лицом.

– Я уверен в обратном, но с вами я не буду это обсуждать, Ноэль. Ни это, ни остальное. Вы лишь неверный слуга в моем доме.

– Именно на это я и хочу обратить твое внимание, Ренато, – вмешалась надменно София. – И об этом прошу сеньора губернатора. Мы не должны разговаривать с этим человеком, и не думаю, что нужно выносить его присутствие.

– Поэтому не входите и не прерывайте мою аудиенцию, сеньора Д`Отремон! – вскинулся Ноэль, не сдерживая гнев. – Если вам не о чем говорить со мной, то мне тоже. Следовательно, не будете ли вы добры пройти в другую залу, как намекнул Его Превосходительство, и подождать там.

– Вы самый наглый идиот, Ноэль! – оскорбила София.

– Если вы не поймете… – бешено угрожал Ренато.

– Прошу всех обуздать себя, или мы не сможем понять друг друга! – посоветовал губернатор. – Думаю, все правы, и если бы мы могли все согласовать…

– Выполните свое слово, губернатор, и я выдам вам мятежников побежденными и со связанными руками! – зазнавался молодой Д`Отремон.

– Не ты будешь связывать Хуана Дьявола, Ренато! – взорвался Ноэль, не в силах сдерживаться.

– Его и тех, кто его поддерживает, а вас еще накажу за дерзость!

– Пожалуйста, хватит! – все сильнее горячась напомнил глава острова. И вдруг, чем-то взволнованный, встревожился: – А? Что? Секунду…

Он подбежал навстречу к запыхавшемуся посланнику, который тяжело дыша прошел в приемную. Выжидательная тишина повисла в воздухе, а губернатор приблизился, советуя:

– Наше обсуждение совершенно бессмысленно, сеньоры. Мятежники сбежали из Мыса Дьявола.

– Как? – удивился Ренато, исказившись в лице. – Сбежали? Но как? Каким способом?

– Конечно же через море, используя лодки и шлюпки, – объяснил губернатор. – Капитан подкрепления, которого послали из Фор-де-Франс, схватил нескольких беглецов, среди которых не было Хуана Дьявола.

– А она? А Моника? Что он сделал с ней? Где он оставил ее? – хотел знать одержимый Ренато.

– К несчастью, не могу ответить вам. Это будет стоить нескольких нашивок начальнику постоянной охраны, который должен был поддерживать осаду, и я опять в смешном положении. Паника продолжает распространяться повсюду, люди не слушаются. Мне сообщили, что на дороге в Фор-де-Франс столпотворение, на ожидающих отправления шестнадцати судах нет мест.

– Если бы вы подписали этот документ, Ваше Превосходительство… – со скрытым упреком отозвался Ноэль.

– Если делать так, как говорите вы, то происходит то, что происходит! – гневно заметил губернатор. – Но я немедленно исправлю это и провозглашу военное положение. Закончилось наблюдение. Будет больше солдат и офицеров!

– Я лейтенант резерва, сеньор губернатор, предлагаю вам свои услуги и поддержку, – предложил Ренато.

– Я уже знаю, знаю, но… – губернатор предвидел его хищное неистовство.

– На юге острова, большая часть земледельцев такие же, как я, – объяснил Ренато. – Они придут, чтобы выполнить ваши приказы. Всем хватит оружия и обученных охранников. Все, и в первую очередь я, образуем дополнительную охрану, чтобы навести закон и порядок.

– Вы ко всему этому готовы, Ренато?

– Я прошу действовать скорее. Менее, чем через час я подготовлю двадцать человек среди слуг и наемников.

– Я принимаю ваше предложение, мой молодой друг. Это серьезный неотложный национальный случай. Я посчитал своим долгом выбрать вас на первое задание.

– Я уже выбран, вы знаете.

– Понимаю, понимаю, это совершенно естественно. Я поговорю прямо сейчас с должностным майором. Что вам понадобится?

– Сорок солдат, береговая охрана и способности командования, пока не решу дело Мыса Дьявола.

– Вы просите достаточно и вам будет предоставлено.

– Но сеньор губернатор… – пытался упрекнуть Ноэль.

– Простите и заберите это, сеньор нотариус, – попросил губернатор. Вскоре послышался сильный грохот вулкана, и он заметил: – Вы слышали? Вулкан указывает нам действовать. Мы не можем колебаться.

– Я начну с допроса задержанных. Где они? – спросил Ренато.

– Они в вашем распоряжении во дворе комендатуры, лейтенант Д`Отремон, – предложил губернатор.

– А теперь возвращайся домой, мама, и спокойно дожидайся меня там. Моей второй задачей будет отвоевать Кампо Реаль, ты не будешь тосковать по мужеству моего отца, которое есть внутри меня.

– Моника, дочь моя, вы не слышали звук колокола? Это знак пойти в трапезную.

– Прошу вас позволить мне остаться здесь, Матушка.

В широкой галерее арок, которыми заканчивалось ветхое здание, служившее монастырем для старых доминиканцев, а временно – убежищем Рабынь Воплощенного Слова, Моника несколько часов с беспокойством смотрела на неспокойный саван моря; внизу вился дым от огня удушающего вечера. Прошли часы; даже солнце странно блестело сквозь красноватые клубы дыма, черные облака сажи, которые конус вулкана выбрасывал в воздух. На горе Парнас все было спокойно, но в ближайшей долине, где затаился город, чувствовались легкие содрогания и подземные шумы, которые тревожили беспокойные души. Тем не менее, с ободряющей улыбкой на губах Сестра Мария Консепсьон объяснила:

– Наши сестры приостановили многочасовую молитву. Кажется, стало лучше. Постоянно власти уверяют, что нет опасности для города. Запрещено выезжать без пропуска, подписанного губернатором, экипажи, которые двигались на юг, разворачивают назад. Губернатор заявил, что не допустит, чтобы остров покидали без уважительной причины, подписан приказ о задержке выходящих судов. Мы сбежали вовремя, не так ли? В Сен-Пьере удушливая жара. Ты слышишь? О чем ты думаешь?

– Простите меня, Матушка. Я ни о чем не думаю.

Снова он смотрел на море. Если бы глаза имели странную способность преодолевать пространство и расстояние, то увидели бы, как Люцифер качается на неспокойных волнах. Тесная каюта была наводнена беглецами, а еще глаза увидели бы человека, влезшего на деревянную бизань-мачту, взор которого остановился на вершине вулкана, в тревожном ожидании и с невыносимой тоской по любви.

– Капитан… Капитан! Вы не спуститесь?

– Поднимайся, если хочешь, Колибри.

По кошачьи ловко негритенок взобрался, и вместе, откинувшись на поперечную балку паруса, они продолжали смотреть на величественную далекую гору.

– Столько дыма, да, капитан?

– Да, даже до нас долетает пепел, когда дует с той стороны. В море плавает мертвая рыба, улетают стаи морских птиц в открытое море, как будто сбегают.

– Но мы не едем, не так ли, капитан?

– Нет, Колибри, наоборот. Когда придет ночь, мы подойдем так близко, чтобы спустить лодку на воду. Я хочу подойти к берегу, увидеть ближе происходящее. Сен-Пьер погибнет, я уверен. Стаи птиц словно кричат, что они улетают, будто пишут огненными буквами выбросов вулкана. Земля, на которой я родился, ждет чего-то ужасного, что-то ужасное угрожает женщине, которую я люблю.

– Ты заговоришь, идиот, заговоришь! Скажешь все, что знаешь, или заплатишь за него! Понимаешь? Я не стану никого жалеть!

– Сеньор Д`Отремон, не знаю, где он!

В одном из первых дворов Замка Сан-Педро, древней резиденции военной комендатуры Сен-Пьера, Ренато наседал на молодого моряка, бывшего второго помощника Люцифера, по его загорелым щекам лился обильный пот. Из-за окутавших город огненных испарений пот лился с высокого лба и пропитывал белую рубашку последнего Д`Отремон.

– Тебе понравится, если я тебя выпорю? Понравится провести шесть месяцев в подземной тюрьме? Ты хочешь взять всю вину хозяина на себя, чтобы тебя приговорили к десяти годам принудительных работ?

– Меня? Меня? – от страха пробормотал мертвенно-бледный Сегундо.

– Тогда говори, говори наконец! Где Хуан?

– Если я скажу, вы выпустите меня? Отпустите тех, кто со мной, если…?

– Я убью тебя прямо сейчас, если продолжишь молчать! Будешь говорить?

– Ну ладно. Да, сеньор. В конце концов, я ни в чем не виноват.

– Где они? Куда сбежали?

– Они на Люцифере, бросили якорь в южной бухте. Учитывая происходящее, там не более двух впередсмотрящих, а возможно, никого.

– На Люцифере! Как же я раньше не подумал! Проклятого корабля нет в порту! Из-за твоего молчания ты дал им время сбежать. Уверен, прошлой ночью они подняли якорь. Клянусь, ты сгниешь в тюрьме!

– Они не могут быть далеко. Люцифер не может плыть с таким количеством груза. Там рыбаки, женщины, дети, капитан, Колибри, три члена экипажа, и к тому же, сеньора Моника.

– Моника? Но как возможно, что этот негодяй…?

– Она поехала с ним, сеньор. Я просил ее остаться со мной, но она хотела уехать с ним.

Ренато настолько свирепо затряс заключенного, что пальцы порвали грубый жакет моряка Дуэлоса; он жадно вглядывался в перепуганные глаза припертого к стенке человека, ответ которого боялся услышать:

– Он хотел забрать ее. А она? Не плакала? Не умоляла? Не просила спасти ее?

– Нет, нет, сеньор, – бормотал Сегундо. – Сеньора Моника как будто любит капитана.

– Ты лжешь, простолюдин! Лжешь, собака! – бесился Ренато, дав пощечину беззащитному Сегундо.

– Хватит, хватит! Невообразимо, что вы бьете связанного человека! – вступился нотариус Ноэль, приблизившись к Ренато. – Я едва могу поверить, что вы, вы…

– Оставьте меня в покое! – яростно взвился Ренато.

– Нет закона, который разрешает допрашивать задержанного таким образом!

– Не уберетесь ли вы в преисподнюю, Ноэль? – пропустил мимо ушей молодой Д`Отремон. И удаляясь, крикнул, указывая на Сегундо: – Этого человека в подземелье!

– Ренато, Ренато… – умолял Ноэль, идя за ним. – Ренато, сжалься…

– Пусть немедленно наберут береговую охрану, чтобы сразу отчалить! Удвоят провиант и немедленно погрузят на судно сорок солдат! – приказал Ренато, не обращая внимания на старого нотариуса. – Сирило, дай мне эти пистолеты!

– Ренато, сынок. Прошу пригвожденным Христом, – взмолился старик Ноэль. – Уже не знаю, как говорить с тобой. Невероятно, когда уже природа дает знамения, и все равно в нас не появляется ни капли жалости. Ты хотя бы помнишь волю отца?

– Никакую волю не помню! Не видите, что меня душит ревность, боль и ярость?

– Ренато! Это твой брат!

– Думаете, меня будет волновать его пролитая кровь? Оставьте меня!

Он резко отодвинул его, и добравшись до дверей, по длинным коридорам спустился по ветхим каменным лестницам. Напрасно старый нотариус побежал остановить его, сказать еще раз. Задыхаясь, он добрался до дверей Крепости, услышал очень долгий грохот и взмолился:

– Помоги нам Боже! Но как он поможет, когда происходит такое?

Земля снова содрогнулась, подкосились усталые ноги нотариуса, и он без сил прислонился к древней стене.

На горячем коне Ренато Д`Отремон удалялся галопом вдоль длинной улицы, окружавшей рейд, огибая пристани с береговой охраной.

– Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Бессмертный… Освободи нас от зла!

– Ана! Это ты? – удивился Ноэль.

– Благословенный и Всехвальный! – с огромным изумлением провозгласила служанка. – Я уже валюсь с ног, потому что больше не могу идти; я весь день ищу вас, сеньор дон Ноэль. Уже полдня, не отдыхая, молясь и молясь, шагая и шагая, потея и потея, счищая и счищая пепел, который падает мне на голову. И никак не могла вас найти. Но Слава Богу, Слава Богу…

– Слава Богу почему, почему? Чего ты хочешь? Зачем ищешь меня?

– Мне незачем. Но сеньора Каталина упорно хочет с вами встретиться, надо же, как жарко шагать. Вы не задыхаетесь, дон Ноэль?

– Ты задохнешься, если не скажешь, чего хочет сеньора Мольнар, – Педро Ноэль терял терпение.

– Бедняжка приехала в дом и плачет. Она получила письмо от Матери-Настоятельницы. Я сказала Настоятельница, сеньор нотариус?

– Полагаю, что да. Письмо от Настоятельницы из монастыря. О чем письмо? Что там написано?

– Благословенный и Всехвальный… Посмотрите, какие дела… Говорят, сеньора Моника там, с монахинями монастыря.

– Невозможно! Не говори глупостей. Там даже нет монахинь. Не знаю, куда они ушли.

– Туда наверх, сеньор. Я не сказала вам? В старый-престарый монастырь на горе Парнас.

– Монастырь на горе Парнас? Старый доминиканский монастырь? О, Боже, это правда! – воскликнул Ноэль, понимая. И с надеждой спросил: – А Моника там? Моника с ними? Ты уверена?

– Я не уверена, но так говорится в письме, сеньора Каталина пошла туда за ней, но ей не дают проехать. На всех дорогах солдаты возвращают назад экипажи и коней. Так сказала сеньора Каталина.

– Моника в монастыре! Моника жива и здорова! Тогда, Ренато…?

– Куда вы? Сеньора Каталина в вашем доме!

– Ренато, Ренато… Эта новость поможет избежать столкновения с братом, – обрадовался старый нотариус. И не обращая внимания на возражения служанки, заторопил: – Экипаж, коня. Нужно догнать его! Беги, помоги мне, беги за ним! Помоги мне, Ана!

Запыхавшись, старый нотариус спустился с первой же взятой напрокат повозки, которая остановилась как раз у северного берега. Там была вооруженная береговая охрана, которую губернатор передал в распоряжение Ренато, и он осуществлял последние маневры, чтобы поднять якорь. Опустился вечер бурного 7 мая, когда глухо и незаметно взращивал в себе таинственную злобу вулкан. Улицы взволнованного города переполняло необычайное движение, лихорадочное оживление. Никого не удивила приехавшая повозка, отчаянно бегущий старик, который громко звал, пока солдаты и члены экипажа занимали места на небольшом, но крепком военном корабле.

– Ренато, пожалуйста, пусть мне дадут пройти!

Он подошел к лестнице, собираясь взобраться туда. Два стража охраняли со штыками. Позади нотариуса прозвучал знакомый голос, и он мгновенно оглянулся.

– Хватит глупых криков! Сколько еще будет продолжаться этот балаган?

– Ренато! Я так и думал, что ты на борту, сын мой! Как безумный я кричал.

– Можете и дальше кричать, а я иду на борт.

– Нет, ради Бога, выслушай меня. Я лишь хочу, чтобы ты не совершал ошибку. Моники нет на Люцифере, она в монастыре.

– Не говорите ерунды. Этот человек, негодяй, которого я велел запереть, видел, как она поднялась на борт с Хуаном.

– Но это неправда, она не поехала! Даю тебе слово, могу даже поклясться. Сеньора Мольнар только что прислала мне сообщение. Она получила письмо от Настоятельницы, где говорится, что Моника с ними.

– Монастырь эвакуировался со вчерашнего дня.

– Знаю, знаю, но монахини там наверху, на горе Парнас, в другом монастыре, и Настоятельница написала Каталине де Мольнар, что ее дочь жива и здорова. Ты слышишь? Жива и здорова…

– Это правда? Вы уверены? – живо заинтересовался Ренато. – Где это письмо? Я хочу его видеть сейчас же, немедленно!

– Оно у Каталины. Она сказала девушке найти меня, и бедняжка бежала, как сумасшедшая, чтобы сообщить новости. Весь вечер она искала меня, и наконец, наконец…

– Хватит, этот сюжет слишком смешной! – взорвался недовольный Ренато, заметив Ану: – Вы считаете меня ребенком? Думаете, остановите меня новостью, основанную на словах этой обманщицы, идиотки, которая даже не знает, где находится?

– Но Ренато, ты можешь сам поехать на гору Парнас.

– Вы смеетесь надо мной?

– А разве мне хочется, чтобы надо мной смеялись? Я сам найду ее и привезу прямо сюда. Ты увидишь письмо и Монику. Только прошу подождать некоторое время. Подожди меня, Ренато, подожди здесь! Менее, чем через час я вернусь.

Он побежал к повозке, где ждала Ана, и приказал отправиться кучеру. Тот ударил кнутом лошадей, и старая повозка толчками тронулась с места. Ренато Д`Отремон пренебрежительно повернулся спиной и перебрался через лестницу, напоминая:

– Я дал приказ отчаливать, капитан! Ищем Люцифер, пока не найдем!

Свирепо Ренато Д`Отремон направился в каюту. Нет, он не верил и никогда не поверит словам старого нотариуса. Его нелепое рвение остановить Ренато, постоянное и отчаянное вмешательство вызывало в нем лишь ощущение грубой уловки, тупой лжи, словно его хотели поймать в ловушку, остановить хотя бы на несколько часов, минут в поимке Хуана, брата, которым он восхищался и ненавидел, жадно гоняясь за ним и одновременно яростно отталкивая.

Вулкан выпустил еще один огромный чернейший клуб дыма, который затмил дневной свет, и так уже мутный. Волны неравномерно и необычно раскачивали железную скорлупу, словно море бурлило. Ренато яростно приказал:

– Капитан, выделите шесть человек для наблюдения! Подготовьте прожекторы, потому что скоро наступит ночь. Несите вооруженный караул, будьте готовы в любую минуту. Пусть никто не отвлекается. Сражение – это жизнь или смерть, а Люцифер не может быть слишком далеко!

16.

Пройдены многочисленные трудности, которые мешали нотариусу Ноэлю выполнить обещание, данное Ренато. С трудом двигалась старая нанятая повозка, чтобы завершить остаток пути. Всю ночь вулкан выбрасывал в воздух огненные механизмы, напоминая спектакль Данте: стрелы света, звезды, клубы красноватого дыма, раскаленный пепельный дождь. Время от времени, сотрясали короткие толчки, прерывая на секунду ритм жизни, в воздухе плавали густые испарения, заставляя подниматься термометры, пока барометры все падали и падали. А впереди высилась гора Парнас.

– Боже мой! Когда же мы приедем, Ноэль?

– Уже едем, донья Каталина. Пока мы еще едем и не достигли цели. Но нет путешествия, где нет конца.

– Не говорите так. Узнать, что моя Моника жива, подойти к ней…

– Очень хорошо и это свято. Но в добрый час, Боже, в добрый час! Этот безумец скорее всего уже настиг этих несчастных, и Бог знает…

– Кто знает, дон Ноэль! – вставила Ана. – Скорее всего хозяин Ренато вернется, не солоно хлебавши.

– Это единственная надежда, которая у меня осталась. В конце концов, мы уже приехали.

С быстротой, несвойственной годам, Ноэль выскочил из повозки, помогая слезть грустной матери. С обычным спокойствием, в своем счастливом бессознательном мире села Ана, глядя по сторонам любопытными глазами, и проговорила:

– Ай, как красиво! Отсюда видно все море, а Сен-Пьер там внизу. Это как сценка Рождения Младенца Христа, которую несут в кафедральный собор на Рождество. Ай, дон Ноэль, посмотрите на бухту! Сколько кораблей!

– Но единственный, кто должен там быть, нет. Иди… Иди… Сделай одолжение, пройди вперед и постучи в дверь. Мы не можем терять время.

Люцифер был совсем рядом у берега. Он приблизился к парусникам, к подножью горы Парнас. Всю ночь сомневался Хуан, можно ли спустить лодку на воду и добраться до пляжа. Всю ночь он терзался страстным необдуманным желанием найти Монику вопреки всему. Стояло странное застывшее спокойствие. Тишина на земле и море. Город казался погруженным в усталый сон, а мрачное небо медленно прояснялось.

– Уже почти рассвело, капитан.

– Да, Колибри. Быстро настал день и нужно уходить. Опасно находиться здесь. Возможно, ничего не случится. Скорее всего я спятил, воображая катастрофу, которая никогда не произойдет. Но почему погибло столько рыб, почему улетели птицы?

Он обернулся и словно очнулся. Беспокойно ждали немые, неподвижные, не осмеливающиеся подойти мужчины, за чьи жизни он нес ответственность. Никто не говорил, никто не спал. На ногах были все, послушные его голосу, который Хуан заставил прозвучать твердо и сурово:

– Что вы делаете на палубе? Каждый на свое место, которое я выделил всем! Мартин, Хулиан, у паруса! Угорь, к штурвалу! Отплываем на Санта-Лусия. Это неполная сотня миль.

– Там, капитан, с той стороны! – прервал Колибри. – Корабль с пушками приближается!

– Галион! Скорее всего ищут нас, но мы уберемся, прежде чем нас настигнут. Все в трюм, кроме экипажа! Руби канаты, Хулиан! Поднять паруса! Время на нашей стороне! Дай штурвал, Угорь!

По его голосу люди двигались, как автоматы, руки Хуана схватили штурвал судна, которое, подобно коню, управляемому всадником, резко сменило курс, чтобы ветер дул в паруса. Заскрипел, вздрагивая, Люцифер, обремененный грузом своих недр. Его белый силуэт возник светлым пятном над темным морем, позолоченным первыми лучами солнца 8 мая 1902 года.

– Вон там Люцифер! Мы искали его на море, а он вернулся и спрятался на берегу! Капитан, усильте работу двигателей, чтобы выстрелить из пушки! – Ренато подбежал к артиллерии на носу судна. Незащищенный Люцифер был совсем рядом, в пределах досягаемости. Дикая радость затопила душу, и он приказал: – Артиллерия, навести прицел! Короткий прицел, если мы немедленно не задержим его, то второй раз выстрелим в мачту!

Благосклонный ветер внезапно дал неожиданные силы и надул паруса, тонкий нос резал воду, и тот поспешно убегал. На всех парах шел Галион и неумолимо приближался к беззащитному паруснику.

– Капитан, капитан, они за нами! – кричал взволнованный Колибри. – Нас обстреливают пушками.

– Не важно. Они не попадут в цель.

Хуан развернул скрипевший корабль, пытаясь укротить волну.

– Теперь они приближаются, капитан. Снова приближаются!

– Не важно. Мы снова оставим их позади!

– Моника, дочь моя…

На голос Сестры Марии Консепсьон Моника очнулась, пробуждаясь от короткого и болезненного сна. Она еще находилась у окна, где прошли вечные часы долгой ночи, слушала шум ревущего вулкана, напрасно наблюдая за черными водами, светом, который бы обозначил корабль. Она каждый раз поднимала ослепленные глаза на небо, которое Мон Пеле забрасывал огненными стрелами адских выбросов. В первых лучах наступившего утра утомленные глаза смотрели с удивлением на благородное лицо в монашеском уборе.

– Куда вы смотрите? Вы провели ночь, так и не заснув? Это настоящая глупость. У вас нет права злоупотреблять жизнью и здоровьем, когда вами так обеспокоены друзья и семья. Не хотелось бы расстраивать вас неожиданностью. К вам пришли.

– Ко мне? – обеспокоилась Моника. И с неудовольствием спросила: – Кто? Случайно не Д`Отремон?

– Моника! Дорогая доченька! – позвала Каталина, врываясь в простую комнату. – Наконец, наконец! Невероятно, я начала бояться, что и тебя больше не увижу. Ты забыла меня, дочка, забыла.

– Нет, мама. Как могла я забыть тебя? Я оставила тебя с друзьями, которые могли ухаживать за тобой лучше меня. Так сложились обстоятельства.

– Знаю, дочка, знаю. Ноэль все рассказал. Он привез меня, несмотря на трудности.

– Ноэль, мой дорогой Ноэль. Не знаю, как и благодарить вас.

– Мне стыдно принимать вашу благодарность, Моника, как стыдно прерывать этот момент проявления чувств и нежности, – извинился старый нотариус, приближаясь почти на цыпочках. – Я пришел, потому что вы нужны мне. Или скажу яснее: вы нужны кому-то, кто ждет, что вы поможете ему, хотя с этим человеком вас теперь ничего не связывает. С вечера я вышел, чтобы найти вас, поклявшись вас привезти в назначенный час. Я не считался с препятствиями. Чтобы выйти из города, нужно было получить разрешение губернатора, пропуск, гарантии коменданта, изложить причины десяти различным персонам, но пока я все это делал, корабль уже отплыл.

– Какой корабль?

– Конечно же, вы не знаете. Как и то, что Ренато не имеет ни малейшего представления, что вы в безопасности. Бесполезно было ему говорить; он не хотел верить. Нужно, чтобы вы сказали, поговорили с ним, чтобы немного сжалились и помогли Хуану.

– Помочь ему, чем? Что с ним случилось? Где он?

– Сбежал на перегруженном корабле, который далеко не уплывет. Его преследует вооруженная береговая охрана наших властей. Я всеми силами старался избежать этого, но Ренато Д`Отремон вышел в море.

– В таком случае, Ренато…

– Губернатор, как всегда, передал власть в другие руки, а Ренато получил желаемое. Бешеный от ревности, постоянно подстегиваемый матерью, которая только подливала масла в огонь, он вышел преследовать Люцифер с наихудшими намерениями. Я сказал ему, что вы не с Хуаном, но он не хотел верить. Я просил его подождать, что приеду и докажу ему, а он решил, что я смеюсь над ним. Как безумный, я пытался попасть сюда, но добрался только сейчас.

– Нужно остановить Ренато, заставить вернуться, пусть отправят другой корабль, чтобы найти его! Я знаю, что Хуан не сдастся живым, будет сражаться за жизнь до самого конца. Ноэль, друг мой, сделайте что-нибудь!

– Только вы можете сделать что-то, Моника! Если готовы ехать со мной. Пусть Бог поможет нам вернуться вовремя, ведь если Галион и Люцифер столкнутся…

– А? Что это? Снова вулкан… – проговорила Моника, услышав глухой и долгий шум.

– Нет, не вулкан. Как будто ударили пушки в открытом море! – уверил Ноэль. И услышав еще выстрел, пожаловался: – Это пушки Галиона! Чего я боялся и ждал!

Они бежали по галереям. Почти рядом с горой Парнас шла жестокая расправа вооруженного Галиона с Люцифером.

– Ренато не отступит, пока не потопит или не захватит его! – предрекал Ноэль. – Если только Хуан не сдастся!

– Хуан никогда не сдастся! – твердо уверила Моника.

– Эта прошла совсем рядом, капитан! Нас почти схватили! – воскликнул Колибри.

Пушечное ядро слегка задело мачту, и резкий разворот штурвала в руках Хуана сбил с ног весь экипаж на палубе. Корабли сближались. Один, вооруженный до зубов. Беззащитная шхуна Люцифер прыгала и виляла, как дельфин, преследуемый акулой. Люцифер развернулся, теряя равновесие, и жестокий удар моря омыл палубу правого борта, который почти погрузился в воды.

– Нам снесли кливер! – кричал испуганный Колибри. – Мы тонем, капитан!

– Еще нет! Если удастся убрать с дороги эту проклятую артиллерию! – храбрился Хуан. И крикнул: – Все винтовки на палубу! Все винтовки сюда! Дай свою, Хенаро!

Совсем близко от мачты разорвался снаряд, в воздухе лопнули веревки, как ужасные хлысты смерти, сбив с ног двух или трех, следовавших голосу Хуана. Внезапно его рана на боку открылась. Он передал штурвал в руки Угря, и с невероятным хладнокровием ждал приближающегося врага.

– Сдавайся! Сдавайся или я разорву тебя на части! – пугал Ренато.

– Огонь! Огонь! – это был ответ Хуана. Он раньше всех выстрелил, и его сбила с ног носовая артиллерия. Галион, в нескольких метрах от шхуны выстрелил в самую середину, вырвав с корнем вторую мачту. Смертельно раненый, дрогнул Люцифер. Без мачты, парусов, с уничтоженной волнами палубой, теперь неподвижный – беззащитная добыча охраны, которая уже была готова прыгнуть на борт.

– Все наверх! Всем к оружию! – приказал Хуан. – Мы дорого продадим жизнь! Умирая, будем убивать!

– Сдавайся, Хуан Дьявол! – угрожал Ренато.

– Так поймайте меня! – бросил вызов Хуан. И крик потонул в чудовищном грохоте, за которым последовала серия сильнейших взрывов.

Взорвался вулкан. Разрывая сверху донизу махину, высотой в тысячу метров, над Мон Пеле взметнулась гигантская вспышка пламени, лучом пронесся поток огня и дыма, уничтожая землю, стирая город и море, разрушая все одним ударом, будто придавив огромным кулаком.

Сбитые с ног грубым взмахом, опаленные раскаленным воздухом, задыхаясь и с расширенными от ужаса глазами, желая видеть ужасающий спектакль, люди бежали друг за другом, из галерей монастыря на вершину Парнаса, которая была словно балкон над Сен-Пьером.

Моника встала, ее не останавливали дымные испарения, раскаленные так, что обжигали кожу, слепили зрачки. Затем побежала, пока не добралась до стены. Руки вцепились в край террасы, а взгляд жадно искал, желал пройти через окутавшее облако, но так ничего и не увидел. Никого не было. Густой слой дымящегося пепла накрыл бывший город горящим саваном. Залив опустел. Пристани, причалы, сотни кораблей и парусников исчезли, поглощенные кипящими и дымящимися водами.

– Где они? Где шхуна, охрана? – спрашивала Моника. – Где корабль Хуана?

Густой воздух медленно прояснялся. Волочимый водоворотом, разрушенный и дымящийся, деревянный корпус шхуны вертелся, движимый яростными волнами. Вокруг него всплывали из вод бесформенные предметы, чернеющие доски, разрушенные брусья, разорванные трупы, части которых появлялись как мрачное возвращение долга моря. Моника отступила, чувствуя, как бьется сердце, и хриплый крик горя вырвался из горла:

– Хуан! Хуан! Почему ты не дал мне умереть с тобой?

17.

Голова Хуана показалась из неспокойных вод и снова в них погрузилась. Морские воды были горячими, но еще более жгучим было дуновение огненного воздуха, который спускался с горы. Рядом с ним шевелилось несколько человек, сражаясь, как и он, с двумя ужасными стихиями. Почерневшие и обожженные лица, протянутые руки в поиске помощи, неподвижные и размахивающие руки, живые и мертвые, раненые и невредимые – многочисленная масса, которая в безумном испуге боролась, не понимая, что произошло. Двумя взмахами рук Хуан доплыл до места, где увидел тонущую голову негритенка, схватив наконец за худую шею, встряхивая до тех пор, пока не заставил его очнуться.

– Капитан, я умираю… – пожаловался Колибри, задыхаясь. – Вода обжигает, воздух горячий…

– Ты не умрешь, цепляйся за доску… – изо всех сил Хуан плыл, волоча мальчика. Рядом была маленькая непотопляемая лодка. Он плыл на боку, это было не трудно. – Держись, Колибри!

Другая рука судорожно высунулась из воды и вцепилась в борт лодки. Искаженное лицо, обожженная и раненая голова поднялась из воды, жадно ища воздух, другой человек, соревнуясь, достиг зубчатой скорлупы, которая представляла собой последнюю надежду спастись.

– Отпусти, Ренато!

– Нет, Хуан!

Снова лицом к лицу. Снова, в самую трудную минуту последнего сражения, роковая случайность столкнула и связала две пары рук, соединенных вместе в отчаянной судороге, два рта, одинаково жаждущих вдохнуть желанный воздух. Вспышка ненависти горела в глазах Ренато, который ругал Хуана:

– Ты потопил мой корабль, разорвал его на куски!

– Ты спятил? Как я мог это сделать? Это был вулкан!

– Вулкан… вулкан? О! А Моника? Она была на Люцифере!

– Нет, ее не было! Она в безопасности!

– Тогда это правда. О, я не могу больше!

Ярость погасла в голубых глазах. Рядом вода окрасилась кровью, пока рука Хуана поддерживала безжизненное тело Колибри, как будто в обмороке.

– Ренато, поднимайся! Садись в лодку, держись за меня! Я не дам тебе утонуть!

– Это бесполезно, Хуан! Я ранен! Спаси мальчика! Спасись сам!

– Наверх, Колибри, внутрь! Я помогу тебе, наверх! – приказал Хуан, подталкивая мальчика. – Теперь ты, быстро, Ренато, я не отпущу тебя! Поднимайся!

С трудом он забрался в маленькую лодку и перевернулся, чтобы проверить дно. Из последних сил он поднялся на ноги, охватывая пространство взглядом ужаса и страха. Десять ран кровоточили, опаленная одежда висела клочьями, из-под которой виднелась покрасневшая и обожженная кожа, но на все это он не обратил внимания. У его ног, как раненое животное, шевелился Колибри:

– Что случилось, капитан? Нас взорвали снарядами, потопили, правда? Потопили Люцифер!

– Люцифер? О, нет! Люцифер непотопляем. Вот он, обожженный, разрушенный, но плавающий. Потоплены остальные, Галион как будто море засосало, потоплены другие лодки, все, Колибри, почти все. Смотри!

Он заставил мальчика подняться, чтобы посмотреть на странное пустое море, трагично окутавшее свою добычу. Рядом, на разрушенном плоту, сотрясаемом яростными волнами, боролась маленькая группа людей. Словно в кошмарном видении, Хуан посмотрел на них и узнал:

– Угорь, Мартин, Хулиан, Хенаро! Хватайтесь за доски, корабельные веревки, держитесь за них, пока я не приду на помощь!

Он наклонился, подбирая с моря широкую доску, и погрузил ее в воду, чтобы грести, затем поднял голову, посмотрел на ближайший берег и крик ужаса вырвался из горла:

– Колибри! Я спятил, ослеп? Колибри, посмотри на Сен-Пьер! Что это? Что там впереди?

– Ничего, капитан! Там ничего нет!

Как безумный, Хуан греб к берегу, усиленно двигая лодку по направлению туда, где были пристани, причалы, пляжи. Глаза искали дома, которых не было, знакомую картину, которая стерлась. Не было крыш, деревьев, стен. Зеленая долина, где возвышался самый богатый и многочисленный город малых Антильских островов, теперь был огромной голой пустыней, покрытой пеплом и лавой, которая медленно каменела.

– Моника, Моника!

Любимое имя было единственным, что произнесли губы Хуана. Оно сверкнуло светом и огнем. С сумасшедшей жаждой он схватился за доску и продолжал грести. Нужно приблизиться, добраться. Он не верил покрасневшим глазам. Разум, обезумевший от неожиданности и ужаса, не мог еще понять ужасную правду, пока лодка не стукнулась о берег. Он бежал, не чувствуя жаркую и раскаленную землю. Руки трогали горячую поверхность, тело и душа стали нечувствительны от боли и ужаса.

– Здесь был Сен-Пьер, вот здесь! Нет, нет, невозможно, неправда, что я вижу! Это не может быть правдой! – и крича, как безумный, он отрицал: – Это неправда!

Рычание чудовища, казалось, ответило ему. Вон там Мон Пеле. Он тоже изменился. Могущественная верхушка разлетелась вдребезги, и во всю длину высоченной махины голого конуса широкая и громадная трещина давала сбежать смертоносным испарениям, пока в огромной трещине закипала лава фонтаном огненной кузницы. Хуан подошел к лодке, в глубине которой лежал Ренато Д`Отремон, а рядом темная голова Колибри, и тот с волнением спросил:

– Что случилось, капитан, что же случилось?

– Здесь был Сен-Пьер! Был, а теперь уже нет. Город, где я родился, не существует. А она, она… Моника… – И с бесконечным отчаянием позвал: – Моника! Где же ты?

У балконных перил, откуда виднелась последняя и ужасная решающая битва Хуана и Ренато за жизнь, Моника пребывала в полуобморочном состоянии, почти без чувств. Порывы воздуха ошпаривали кожу и волосы, но глаза, на миг ослепшие, теперь уже видели, и она воскликнула, указав рукой:

– Там! Там!

– Моника, дочка! Ты потеряла рассудок? – опечалилась Каталина де Мольнар.

– Там, в воде, рядом с лодкой, рядом с Люцифером, есть люди! Они шевелятся! Есть живые, они плавают!

– О, да, это правда! Кто-то остался жив! – подтвердил Педро Ноэль.

– Бежим, бежим! – торопила возбужденная Моника.

Жители горы Парнас пришли на помощь немногим оставшимся в живых после крушения в заливе: кто-то из экипажа Рораима, четверо или пятеро из всех рыбаков, которые намеревались бросить сети на рассвете, большая часть пассажиров Люцифера. Безоружные женщины и дети, которые были внутри корабля, спаслись. Еще кое-кто из экипажа Люцифера: Мартин, Угорь, Хулиан, Хенаро. Раненые, истощенные, обожженные воздухом и водой жалкие тела образовали длинный ряд носилок у пляжа. К ним добавились многочисленные жертвы, которые тоже были на Парнасе, там, где жар огня более всего смог достать. Как белая тень, Моника ходила от раненого к раненому и впервые ее благочестивые руки не исцеляли и не утешали.

– Его нет, нет! Хуана нет среди них! Хуана нет среди тех, кто спасся! Он оторвал меня от себя, не дал умереть рядом с собой! Почему? Почему?

– Дочка, успокойся, – умоляла Каталина. – Ты теряешь рассудок…

– И не будет единственной, – заверил Ноэль. – Чудо, что мы живы, видели, можем говорить об этом, уже заставляет сходить с ума. Жить после такого. Возможно ненадолго! Чудовище еще рычит! И нужно послушать этих несчастных, особенно двух кочегаров Галиона.

– Вы говорили с ними? – с надеждой спросила Моника. – Можете спросить их?

– Они говорят, что море поглотило Галион, как будто засосало.

– Но Хуан… люди с Люцифера, сказали что-нибудь? Вы можете спросить их?

– Двое из них уверили меня, что он нашел лодку и греб к берегу. Я не верю. Эти люди помешались, обезумели. От ужаса они видели видения. Как может Хуан, не взяв никого в лодку, грести на ней? Галион утонул, и от Люцифера не осталось ни одной целой доски, как будто Бог хотел наказать за преступное смертоносное сражение двух братьев. Потому что они были братьями. Братьями! Та же кровь, несмотря на их ошибки, жестокость и ожесточенность, то же сердце и доблесть. Не могу отрицать этого.

– Но эти люди видели Хуана! – упорствовала Моника с отчаянной надеждой.

– Они не могли видеть его, Моника. Они обманулись. Хуана уже нет на этом свете.

– О! – Моника зарыдала от отчаяния. – Хуан, Хуан!

– Вы плачете по нему, Моника? По нему?

– Разве вы не знаете? Хуан был всей моей жизнью! И если он умер, зачем мне жить и дышать? Но нет, нет, я не умру! Не могу умереть! Море было его другом, и не могло причинить ему вреда. Он вернется!

Она бежала, как безумная, к узкому пляжу, который открывался золотой раковиной в черных скалах, теперь покрытых пеплом и разоренных, бежала к морю, где видела Хуана удаляющимся, запрыгивавшим в лодку. Как тогда, она протянула руки, и в ее глазах, ослепших от слез, было минутное помешательство, воображаемая лодка, которая уносила Хуана:

– Хуан! Не оставляй меня, не уходи. Забери меня с собой… Я умру с тобой! Найди меня! Вернись ко мне, Хуан!

– Капитан! Он не умер! Он шевелится! Из раны течет кровь, много крови.

Взгляд Хуана упал с выжженной вершины Мон Пеле на маленькую лодку с телом Ренато. Посреди жуткого смертельного зрелища, перед пеплом, служившим саваном более сорока тысячи трупам, это сердце еще слабо билось. Хуан наклонился к нему, разорвал изящную одежду, нашел источник крови, откуда каплей за каплей вытекала жизнь последнего из Д`Отремон. Обломок доски с острыми краями, вонзился в ребра, рядом с сердцем, но рука Хуана не дрогнула, когда резко вытащила его.

– Сколько крови! – проговорил испуганный Колибри.

– Быстро! Нужно остановить ее! – последним куском рубашки Хуан заткнул ужасную рану, сдерживая обильное кровотечение. – Раздень его, Колибри, помоги мне! Принеси что-нибудь, чем можно перебинтовать его!

Резкими движениями, с привычностью моряка, Хуан перебинтовал обнаженный торс Ренато.

– Капитан, посмотрите, он открыл рот.

– У него жажда. Он потерял много крови. Но ни глотка воды не может дать уже эта земля для Ренато Д`Отремон.

Он снова посмотрел на окружавший его ужас и на человека, умиравшего у его ног. По всей лодке были разбросаны бумаги, которые Ренато получил прошлой ночью из Епархии, а одну плотную бумагу с печатью и сургучом в странном порыве схватили руки Хуана.

– Что это, капитан? – спросил Колибри с любопытством.

– Полагаю, право убить меня, как пса, когда разыщут. Это печати губернатора, его подпись. Еще вчера он выносил приговор кому жить, а кому умереть.

Он скомкал мокрую бумагу – бесполезный символ земной силы, печати губернатора и подпись Папы. Теперь это имело ту же цену, как то, что перед глазами: обожженная равнина, превратившийся в пепел город. Бумаги выпали из его рук. Сквозь воздух, теперь прояснявшийся, различался холм Морн Руж, серый, покрытый золой, но дома деревни были нетронутыми. Орлиный взгляд мог различить крыши и обломанные деревья, и как караван насекомых, черные точки спускались по склону к месту, где был город.

– Там, в деревне Морн Руж, есть живые. Они движутся, идут, просят помощи, идем!

Колибри взял его за руку, увлекая отчаянным порывом. Хуан вздрогнул, и снова посмотрел на Ренато. Затем без единого слова поднял его руками Геркулеса.

– Вы понесете его, капитан?

– Не стоило вытаскивать его из моря, чтобы оставить на дороге, Колибри. Начатую работу нужно завершать. Подбери эти бумаги и иди за мной.

– Бумаги? – бормотал ошеломленный Колибри. – Бумаги с разрешением убить нас?

– И другие тоже, Колибри. Они могут стоить больше, чем жизнь Ренато. В путь!

Тем же вечером прибыла бригада помощи из Фор-де-Франс, которая не обнаружила тех, кому нужно помогать. Новые извержения и разлив лавы заставили выживших переместиться из горы Парнас ко второму городу острова, а новости о катаклизме разлетелись до самых отдаленных краев. Чудовище Карибов продолжало рычать, выбрасывая смертоносные испарения. Сотрясалась и двигалась земля, стекали реки и потоки лавы. Население планеты алчно читало рассказы о катастрофе и следило с беспокойной тревогой за ужасным явлением, разразившемся катастрофой. Фор-де-Франс пережил недели общего ужаса, и испуганные жители лишь страстно желали сбежать с земли, которая раньше была счастливой.

– Что происходит, Ана? – спросила Моника метиску.

– Сеньор Ноэль приказал сообщить вам. Есть три места на корабле, что отплывает этим вечером на Ямайку. Он говорит, что мы должны втроем ехать, нужно уехать, потому что на Мартинике никого не останется в живых.

– Едем, дочка, едем! Чего уже ждать? Хуан мертв. Почему ты не веришь? Почему не принимаешь этого?

– Я не могу ехать, мама! Не могу, потому что сердце кричит, поддерживает, не знаю, как и почему, но есть надежда!

Со сложенными руками в выражении боли и мольбы, на которой недели горя сохранили следы, Моника отошла на несколько шагов от развалин, образующих двор полуразрушенного, грустного убежища одной группы, чудесным образом избежавшей катастрофы на Морн Руж и Парнас. От старого дома едва остались три или четыре помещения среди обломков и мусора. Ана, бывшая служанка Айме, испуганно сложив руки, стояла на коленях в выражении уже теперь привычного ужаса:

– Мы все умрем! Прав сеньор нотариус! И сеньора Моника не хочет, чтобы мы уехали. Ай, Боже мой, Боже мой!

– Пожалуйста, Ана, замолчи уже, – мягко упрекнула унылая Каталина. – Ты мешаешь Монике, она совсем устала. Почему бы тебе не отдохнуть ненадолго, дочка?

– Не стоит, мама. Я должна выйти. Чудовище еще не насытилось. Вулкан не погас. Сегодня прибыли люди из Лоррэна, Мариго, Сент-Мари, Грос Морн, Тринидад.

– Как? Новые катастрофы? – обеспокоилась Каталина.

– Да, да, сеньора. Все больше и больше катастроф, как вы сказали, – подтвердила беспокойная и назойливая Ана. – В городе наверху открылась большая, большая трещина, которая проглотила всех: людей, дома и животных, а потом закрылась. Остался только негр, который прибежал, чтобы рассказать. Я слышала, как он говорил на площади. А еще сеньору Ноэлю рассказали в моем присутствии, что там опускается большое облако, точно такое же, какое показалось на Морн Руж, с каменным дождем и горячей водой и покончило со всем, вплоть до собак и кошек.

– Иисус! Ты не преувеличиваешь, Ана? – засомневалась Каталина.

– К несчастью, это правда, мама, – подтвердила Моника. – Мы организовали в Муниципалитете что-то вроде госпиталя, туда прибывают люди со всех деревень, раненые и обожженные. Я говорила со всеми, осмотрела все лица.

– А в итоге – ничего, конечно же, – закончил Ноэль, приближаясь. – Я сам слышал о плохом. Полагаю, Ана сообщила мое послание.

– Конечно же да, сеньор нотариус, но как будто и не рассказала. Сеньора Моника упорно хочет, чтобы мы поджарились.

– Замолчи, Ана, замолчи! – прервала Каталина. – Тебе нечего больше делать в доме?

– Я бы сделала поесть, если бы было из чего. Но варить эту маниоку в серной вонючей воде, все равно как, долго или быстро.

– В любом случае, делай, – велела Каталина. – Я пойду, приготовлю еще бинтов, Моника. Пошли, Ана, идем со мной.

– Я понимаю вас, Ноэль, – объяснила Моника, когда ушла мать с Аной. – Что вы просили воспользоваться тремя билетами. Они правы. Здесь мы все умрем. Спасайтесь, Ноэль, и спасите их обоих.

– Они не хотят ехать без вас, и правильно делают. Себя я рассматриваю, как человека, прожившего много лет. Меня грызет совесть двигаться, дышать, когда молодые и полные жизни люди теряют жизнь. Нужно принять действительность, Моника.

– Я не могу принять! Я отказываюсь от мысли, внутреннее чутье отрицает, что все закончилось. Думаю, что потеряла рассудок с тех дней. Почему Хуан сказал о любви в последнюю минуту? Почему сразил мое сердце этой отравленной стрелой?

– Он так вас любил! Все, что он сделал было из-за любви к вам, с тех пор, как вернулся с той поездки.

– Почему же вы не рассказали мне?

– А кто мог предположить, что вам интересна его бедная любовь? Вы оба согрешили гордыней, Моника. А теперь уже…

– Я буду искать его!

– Это будет бесполезно. Если бы Хуан был жив, он был бы с вами, Моника. В том море утонули два брата. Умерли вместе. Иначе и быть не могло.

– А если правда, что он смог добраться на лодке до пляжа?

– Он бы искал вас, Моника, не сомневайтесь.

– А если не мог? И если его застала врасплох другая катастрофа? Разве у нас было время на отдых, на сон больше трех ночей на одном месте? Сколько раз мы сбегали из Фор-де-Франс и снова возвращались? Сколько деревень опустело и снова наполнилось другими беглецами, еще более несчастными? Сколько их лежит изуродованных, с лицами, обернутыми в бинты, не пришедших в сознание, в любой из возможных больниц? Сколько, Ноэль? Каждый день, по пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать часов я помогаю раненым. О скольких людях эти руки позаботились и перевязали раны! И все ради него, него!

– Не отнимайте достоинства своих усилий, своего исключительного труда. Ваше милосердие и самоотверженность – это не только ваш поиск, Моника.

– Нет, конечно. Не только поиск его тела, но и поиск его души. Потому что каждый раз, когда я беру на руки больное дитя, когда подношу стакан воды к горящим лихорадкой губам, когда разделяю с беженкой свой жалкий рацион, я думаю: так бы сделал Хуан. Он всегда это делал. Самый великодушный к несчастным, самый бескорыстный, благородный, это тот, кого зовут Хуан Дьявол.

Резкий толчок прокатился по земле. Густая пыль поднялась из строительного мусора, пока одиноко звонили в покинутых башнях старые колокола. Пыльный воздух наполнился вспышками.

– Моника, примите эти билеты, – мягко посоветовал Ноэль. – Через день-другой вы должны уехать, если мы не умрем. Об этом говорили серьезно, приказали уезжать с острова. Я видел готовящиеся указы. Почему бы не воспользоваться этим сейчас? Положение будет менее суровым, если вы уедете первой.

– Я уеду последней! – утверждала Моника решительно.

18.

С первое по двадцатое августа продолжали сменяться тревожные явления. Мон Пеле безжалостно испускал на разрушенный остров смертоносные испарения, потоки лавы, ужасные подземные шумы, которые переходили в сильные землетрясения. Еле уцелели дома даже в самых отдаленных местах, которые затронуло злобное чудовище: города Ламантен, Анс д`Арле, Сент-Анн превратились в груду мусора, развеянный обжигающий пепел проходил тысячи расстояний над морем. Два миллиона тонн смертоносного пепла собрали на островах Барбадос. Весь изгиб малых Антильских островов, с Шарлотта-Амалия до Порт-Испания, от Виргинских островов до Сан-Хорхе и Тобаго – все сотрясалось от слабых до сильных землетрясений, в судорогах вулкана Мартиники. А рядом с Фор-де-Франс, среди беженцев в пещерах и хижинах из пальм, у края небольшой бухты Крепости Сан-Луи, последний Д`Отремон боролся со смертью, пронзенный насквозь ужасной раной.

– Я хочу пить, пить. Воды… Воды!

– Ты не слышал, Колибри? Подай ему чашку.

– Нет ни глотка чистой воды, капитан.

– Ну дай ему. Не видишь, что он хочет пить?

Хуан приблизил к губам, горящим от лихорадки, грубый глиняный сосуд, где остался последний глоток свежей воды. Светлая голова спутанных волос снова упала на тряпки, служившие подушкой, благородное и бледное лицо оставалось неподвижным, и что-то наподобие улыбки стерло глубокую печаль с губ Хуана:

– Теперь он будет еще спать. Ему лучше, лихорадка спала, пульс лучше, восстанавливаются силы. Если бы мы могли накормить его…

– Это было бы хорошо, капитан?

– Надеюсь, что он в любом случае поправится. Это виноградная лоза. На первый взгляд он кажется слабым и хрупким, но нет, Колибри. У Д`Отремон и Валуа еще много сил.

– Вы хотите, чтобы он выздоровел? Чтобы выздоровел и пошел в свой дворец, усадьбу, где плохо обращались с работниками, как будто они рабы?

– На Мартинике уже нет больших усадьб. Только руины и смерть, а глухо рычащее вулканическое чудовище – наш единственный хозяин.

– Мне страшно, капитан, – пожаловался мальчик, почти плача.

– Очень скоро ты сможешь сбежать из этого ада, мальчик. Когда Ренато очнется. Ему будет легко получить место в одной из лодок, что отплывают. Я попрошу его взять тебя с собой. Уверен, он не откажется спасти тебя.

– А вы, капитан?

– Я нет, Колибри. Я еще должен сделать кое-что здесь. Мне сообщили, что какие-то верующие из Монастыря Рабынь Воплощенного Слова нашли убежище в Ривьер-Сале, а другие разъехались по разным местам. На рассвете я пойду туда.

– Ай, капитан, вы убьете себя так, если будете ходить туда-сюда! Везде вам говорят, что есть одна монахиня, там… И все говорят одно: что бедная сеньора Моника…

– Замолчи! Что ты знаешь? Что знает кто-либо?

– Если сеньор Ренато был бы добр и нашел место на корабле, чтобы вы тоже уехали, капитан…

– Для меня он не будет его искать, а я не соглашусь, Колибри. Я не уеду из Мартиники, пока не откажусь от надежды. Я уеду последним!

Резко он встал, сделав ударение на последних словах, прошел несколько шагов и выбрался из странной дыры, служившей им жилищем. Стены были покрыты циновкой, пальмовая и тростниковая крыша прислонилась к входу в вулканический грот. Застывшая много веков назад лава, остывшая под солнцем, кто знает в какие далекие дни, образовала нечто вроде естественной стены в округе Крепости Сан-Луи, в заливе Фор-де-Франс. Как же близко был он к той, которую так жадно искал! Какая необъяснимая игра, какая невообразимая насмешка судьбы заставляла бежать так далеко, когда достаточно было преодолеть один километр, чтобы найти ее!

– Капитан, в доме ничего нет.

– Ладно, позаботься о том, что ему нужно. Я поищу нужное, чего нет в доме.

Стройная фигура удалилась, затерявшись на пепельном пляже, и прошла через стены столетней Крепости. Только каменная потрескавшаяся махина держалась, только она казалась целой и неизменной на голом пляже. Робко, с бесконечным смешанным ощущением неизбежного уважения и суеверного страха, Колибри приблизился к грубому ложу, где шевелился и шептал Ренато:

– Воды!

– Уже нет воды, сеньор. Вы выпили последний глоток. Негде набрать воды. Из реки течет серная вода, а из моря соленая. Так как капитан не принес раздаваемые в Фор-де-Франс пол-литра или молоко, то мы будем мучиться от жажды, как злые собаки.

В первый раз за эти долгие дни, Ренато Д`Отремон открыл глаза, пристальные, разумные, ясные. Уже не было в них вспышки безумия, лихорадочного бреда. Как будто он начал понимать и пытался вспомнить. Прежде чем послышался слабый стон, Колибри поинтересовался:

– Вам больно? Капитан сказал позаботиться о вас. Меня зовут Колибри, а мой капитан дон Хуан Дьявол.

Медленно Ренато сел, осматривая голые каменные стены, крышу, покрытую пальмовыми листьями, развевавшиеся на ветру циновки, и негритенка, одетого в лохмотья, который был его санитаром. На красивых аристократических губах появилась короткая и горькая улыбка, он проговорил:

– Ты Колибри. Да, я вспоминаю тебя… И на какой земле мы находимся, что Хуан Дьявол имеет титул «дон»? На какой остров нас унесли волны? На какой дикий остров нас отнесла та лодка? Где мы?

– А где же, как не на Мартинике? В Фор-де-Франс. Вы не помните, что произошло? Вы шли за Люцифером, стреляя из пушек.

– Да, вспоминаю. Береговая охрана, шхуна тонула, мои люди были готовы взять на абордаж, а вскоре…

– Взорвался вулкан, мы свалились в воду, и хозяин нас спас. Он вытащил нас из воды, затащил на лодку вас и меня. Меня, который был его псом; и вас… который шел за ним, чтобы убить. Теперь вы помните?

– Да… Помню лодку, ужасную боль от раны, а потом, потом…

– Он нес вас на плечах до Морн Руж. Там вас осмотрел медик и вылечили, лечили и нас. Я весь обжегся. Хозяин стер кожу, и из его раны от пули текла кровь. Но он не согнулся, не пожаловался. Капитан настоящий мужчина, сеньор Ренато.

Ренато прикрыл веки, чувствуя, как снова погружается в красноватый туман прошедших дней. Он почти жаждал эту милосердную бессознательность; но что-то его разбудило, тряхнуло.

– Что это?

– Вулкан, землетрясение, – пробормотал Колибри, сдерживая овладевший им страх. – Иногда это происходит. Но капитан говорит, что ему не нравятся трусливые, и хотя я умираю от страха, но должен выдерживать и не убегать, потому что в любом месте может убить другое землетрясение, может проглотить земля.

С трудом Ренато удалось сесть, и он попытался встать на ноги, но ему мешала боль и слабость. Голова была перебинтована, не хватало воздуха, вспышка гордости засверкала в ясных глазах:

– Я ничего не понимаю, мне нужно понять все немедленно. Почему я здесь в таком виде? Что значит эта пещера и эти лохмотья? Неужели я один из заключенных людей Хуана? А моя одежда? Бумаги? Что он со всем сделал? Где он?

– Кто? – удивился негритенок.

– Ты не понимаешь? – разъярился Ренато.

– Нет, Ренато. Есть вещи, которые Колибри не понимает, – объяснил Хуан спокойно, вторгаясь в помещение. – Успокойся. Я все тебе расскажу. Не думаю, что ты будешь насиловать себя в первый же день, когда очнулся. К тому же, тебя ждут очень плохие новости. Выпей немного воды.

На миг Ренато остановился, охваченный изумлением, прежде чем взять глиняный кувшин, который предложил Хуан. Тот тоже изменился. Изменился почти также, как вид, что его окружал. Похудевший, тот казался выше, отросшая борода, длинные взлохмаченные кудрявые волосы, и он опустил взгляд на старую рубашку моряка, которую тот снова одел, выставляя крепкую и широкую грудь атлета. У него была внешность потерпевшего кораблекрушение, без высокомерного выражения главы пиратов, смуглое лицо отражало достоинство и волю.

– Он выпил всю воду! – воскликнул Колибри, смущенный, видя, как Ренато алчно поглощал предложенный кувшин.

– Нет, осталось немного. Возьми и оставь нас. Пока Ренато отдыхает, мы поговорим.

Более двух часов назад Ренато открыл глаза, и теперь они жадно уставились на Хуана: вопрошающие и растерянные, в которых горело желание и страх узнать правду. Снова, как раньше, Ренато, казалось, оценивал жалкую обстановку, на губах дрожали слова, которые он выплеснул наконец, словно прорвался поток плотины:

– Не нужно говорить, что я в твоей власти. Я вижу, понимаю это. Я ранен и беззащитен перед твоей волей, и если верить этому мальчику, то обязан тебе жизнью.

– Жизнь всех нас зависит от чуда, которое продлится недолго, – объяснил Хуан с удивительным спокойствием.

– Что ты хочешь сказать? Я кое-что припоминаю. Но нет, невероятно, это кошмарный сон, картины ада, картины ужасов Данте.

– Очнись, Ренато. Очень мало осталось от земли, на которой мы родились. Уже три месяца днем и ночью вулкан испускает над землей раскаленный пепел и реки лавы. Города в развалинах, реки заражены, поля сожжены дотла. Но дорогам бежит потерявшая надежду толпа, в напрасных поисках крыши или убежища. Каждый день из нашего единственного порта отплывают корабли, набитые сбегающими людьми.

– Наш единственный порт? – удивился Ренато, не понимая.

– Да, Фор-де-Франс. Мы рядом с ним, в небольшой бухте Крепости Сан-Луи.

– … Сен-Пьер…? Столица…?

– Уже не существует.

– Не может быть! – отверг Ренато мятежным криком ужаса. – Моя мать… Умерла? Моя мать мертва! О!

– Успокойся, успокойся, Ренато. Не ты один должен плакать от боли. Сорок тысяч трупов погребены под пеплом Сен-Пьера. Затем появились еще сотни, тысячи жертв.

– То, что я видел – было правдой, что помнил, было правдой! О!

– Возможно остров вскоре весь эвакуируется. Хотя почти не осталось властей, возможно, имя Д`Отремон поможет тебе взобраться на один из отплывающих кораблей.

– О чем ты говоришь? – взбунтовался Ренато почти в гневе.

– Все считают, что побег – это единственная надежда спасения, а для тебя это будет нетрудным. К тому же тебе не на кого смотреть, кроме себя самого.

– У меня нет никого, никого! Мой дом, земли, состояние в банках этого города, который… А моя мать, Хуан, моя мать!

Отчаянно он схватился за руку Хуана, который сжал ее своей, почти впервые, братским жестом. Долгое время тихо бежали слезы. Затем они внезапно высохли, словно огненная стрела прошлась по отчаявшейся душе, потрясая его, и он снова будто обезумел:

– А Моника? Что ты сделал с ней? Где она? Ты взял ее на Люцифер. Но нет, нет, ты сказал, что оставил ее. Куда ты увез ее? Куда послал? На Доминику? Гваделупе?

– На пути в Сен-Пьер! – признался Хуан с бесконечным отчаянием. – Я оставил ее на пляже, перед горой Парнас. Больше я ничего не знаю. Ничего совершенно!

– Она тоже умерла? Хочешь сказать, что она умерла?

– Разумно думать так! – предвещал Хуан мрачно. – Я искал ее, как безумный, как помешанный. Искал, пока ты умирал, бредил целые недели, пока ты лежал как труп, я рыскал по всем деревням, развалины за развалинами, пока ты умирал сотни раз и сотни раз воскресал.

– Три месяца, три месяца! Ты сказал три месяца? – отчаянно спросил Ренато.

– Я искал ее по всем углам, где убежище верующих, в бесконечных списках исчезнувших, которые каждый день отплывают на кораблях. Искал ее тело среди руин монастыря, искал ее имя на деревянных крестах и кладбищах. Но все напрасно!

– Моника умерла! Умерла! – повторял Ренато, как одержимый.

– Но я не приму этого! Не знаю, вдохновение ли это небес, сумасшедший луч надежды, или моя больная воля ухватилась за эту ложь, или чутье ясновидящего меня поддерживает, чтобы я не свалился в немыслимую правду. Но пока во мне есть дыхание жизни, я буду искать ее!

Хуан сделал несколько шагов к дверям, но руки Ренато протянулись, схватили его, а голубые глаза, минутами раньше плакавшие по Софии Д`Отремон, теперь зажглись дьявольским светом ревности, досады, отчаянным желанием, распаляя душу и плоть одним именем Моники.

– Почему ты искал ее? Ты любишь ее? Любишь?

– Естественно я люблю ее! А ты что подумал?

– Я… я… не знаю… Любишь? Ты сказал любишь ее?

– В тысячу раз больше, чем свою жизнь! Не понимаешь? Какое значение для меня имеет жизнь, если я не найду ее? Моя жизнь – есть и была она, даже если я верил, что она не любила меня, даже если она выглядела такой отдаленной, как звезды, когда смотрела на меня, на небо, охватив руками штурвал. Безумно, отчаянно я полюбил ее с тех пор, как что-то сильнее моей гордости заставило уважать ее; когда увидел ее беззащитной в своих руках, беспомощную и больную, чувствуя, что желания погасли, высокомерие опустило свой флаг, потому что сила ее чистоты превратила меня в другого человека, потому что ее жизнь и счастье начали быть для меня важнее всего, всех. Что с того, что я любил ее? Что люблю? В сотни раз сильнее, чем ты мог любить ее!

– Ложь! – гневно взорвался Ренато. – Сильнее меня никто! Никто! А она…

– Она тоже любила меня! – резко отрезал Хуан. – Вопреки всем, кто думал, полагал, вопреки всему, на что надеешься, Моника любила меня, хотела умереть со мной. Я должен был оторвать ее силой от себя, чтобы она не последовала моей грустной участи.

– Это неправда! Неправда!

– Правда, Ренато! Мне все еще кажется, что я вижу ее на том пляже; слышу ее последний крик, зовущий меня.

– Не может быть! Женщина, как она…

– Не могла полюбить меня, да? – отверг Хуан вспыльчиво. – Так ты ошибаешься! Она любила меня! Любила! Какая разница в ее положении или имени? Она любила меня, моряка, пирата, незаконнорожденного! Удобствам твоего дворца она предпочитала опасность, и даже умереть со мной! Эта единственная правда. Она была моей, моя, и я буду искать ее, пока не найду!

– Нет, она уже не твоя!

Ренато трясло, он хотел встать с постели. Оттуда его глаза глядели с волнением. Он вспомнил портфель, бумаги. Теперь он был полуголый, под пальмовыми листьями, предоставлен человеку, который был одновременно его спасителем и соперником, врагом и братом. Неожиданно его воля истощилась, мужество погасло, но свирепые глаза Хуана казалось проникли в него, угадывая мысли:

– Твои бумаги в этом ящике. Я не ошибся, думая, что они для тебя важнее жизни. Можешь забрать их, хотя думаю, что они уже ничем не послужат. Мощь гораздо сильнее, чем все человеческое самодовольство, теперь управляет нами… и это… вулкан. Послушай его. Единственный голос, который распоряжается и приказывает на всей земле Мартиники. Эти слепые удары устанавливают жизнь и смерть, боль и голод. Это новая сила, которая нами руководит. Посмотри на них, на эти бумаги, может они послужат тебе чем-нибудь!

Ренато снова приподнялся, желая пойти за Хуаном, удалявшимся поспешными шагами, но снова упал. Сотни горьких воспоминаний вонзались в него, как кинжалы. Он думал о мертвой матери; Монике, которая возможно, уже покоится под трагическим саваном случившегося в Сен-Пьере, и почувствовал новую боль, странную, которая жгла нестерпимым стыдом. Это было смущение, муки совести и горькая благодарность.

– И я обязан жизнью Хуану Дьяволу.

Еще неделю ревел ужасающий вулкан Мон Пеле. Наконец, 26 августа 1902 года последний и ужасный грохот потряс остров, а затем все стихло. Рассеялись черные облака из конуса вулкана, замолчали подземные шумы, выглянуло голубое небо, морские воды успокоились. Благотворные дожди упали потоком, сметая слои пепла, которые сорвали деревья и придавили поля. Вновь побежали чистые реки и ручьи, вернулись стаи улетевших птиц. Лихорадочная радость, верх отчаянии и боли прошедших дней, встряхнули теперь беспорядочные улицы Фор-де-Франс. Понемногу начали двигаться лошади и редкие повозки, ставшие доступными. Бригады добровольцев собирали мусор и налаживали как могли пристани и причалы на выходе из прекраснейшего залива, перед которым возвышался маленький город. И когда корабли, ожидаемые столько времени, показались на горизонте, их приветствовали пушки Крепости Сан-Луи и трезвонили колокола, подвешенные на балках над мусором. В почти разрушенной усадьбе, убежище Мольнар, колокола и артиллерийский обстрел слышались отдаленно.

– Вот и сеньор дон Ноэль, хозяйка! – сообщила Ана во весь голос.

– Подарок, моя дорогая Каталина. А где Моника? – поздоровался старый нотариус.

– Где ей быть, как не в госпитале? – объяснила Каталина. – Для нее просто рассвело, как и каждое утро.

– Сегодня другой день, черт побери!

– Для нее нет. Каждый проходящий день кажется, усиливает ее боль, потому что у нее остается все меньше надежды.

– Вы правы. Но во всяком случае, она не должна падать духом. Она продолжит искать его, потому что новый губернатор только что прибыл. Командующий войсками чувствует признательность и благодарность Монике, и хотел бы, чтобы она была в числе первых персон поприветствовать Его Превосходительство. Говорите, она в госпитале?

– Который разместили во Дворце. Там ее он и найдет.

– Ладно, тогда я пойду. До встречи, Каталина.

– Колибри, Колибри! Что происходит? Колибри! Ты слышишь? – позвал Ренато, встревоженный грохотом канонад.

– Да, сеньор Ренато. Я видел, как выпустили свечу из Крепости. Вы подумали, что это вулкан? Говорят, он погас, и навсегда. Что больше не вздрогнет.

– Тогда эти выстрелы…?

– Новый губернатор только что причалил. Сверху холма видно, как причалил корабль… огромный корабль, и два других позади. На одном из них везли солдат, на другом, Бог знает кого. Подарки из Франции, чтобы мы остались на Мартинике, чтобы не боялись больше вулкана.

Медленно, с видимым усилием, Ренато поднялся с постели и, держась за хрупкую стену, сделал несколько дрожащих шагов по неровному полу.

– Хуан не вернулся?

– Нет, сеньор. Но уверен, он придет поздно. Он знает, что нужно принести поесть, что почти все закончилось. И как вы знаете… Откуда угодно, но принесет…

Ренато Д`Отремон снова ощутил, как щеки вспыхнули румянцем, но не только из-за того, что тот героически спас его от смерти, нес на руках, превозмогая боль и усталость. Этот странный человек, брат и враг, спаситель и соперник, приносил ему каждый день необходимое, перевязывал рану, давал лекарство, когда он бредил, укрывал от непогоды, по-человечески милосердный к его беспомощности. Три долгих месяца, он, богатый Ренато Д`Отремон, получал хлеб из рук Хуана Дьявола!

– Вы выйдете, сеньор Ренато? Не дождетесь капитана?

– Думаю, лучше не буду его дожидаться.

– Но у вас не хватит сил идти. Капитан сказал, что вы еще слабы.

– Я сделаю усилие. Это нужно.

Он ощупал разорванную рубашку, едва прикрывавшую обнаженное тело; босые ноги выглядывали из порванных и истрепанных штанов из грубого полотна. Понимающий Колибри улыбнулся и объяснил:

– В той коробке ваши ботинки и жакет. Капитан сказал всегда носить эту коробку, что если вы встанете, то не можете ходить босым. Еще есть ваш портфель, кольцо и часы.

Ренато взял ящик, который был сундуком его бедных сокровищ. Там был его жакет из тонкой пряжи, порванный и сожженный, часы, кольца, сапоги, которые он надел, когда взял на себя командование Галионом, а внизу – портфель, нетронутые деньги, смятые и обесцвеченные, расторжение брака Моники и назначение действующим офицером, уполномоченному преследовать Хуана Дьявола.

– Хозяин сказал, что они ваши, и нужно вам отдать их, когда понадобятся. Вы оденетесь? Выйдете?

– Это нужно. Я должен это сделать. Должен сделать поскорее. Я должен найти человека, который только что прибыл, увидеть нового губернатора, которого прислала Франция!

Кое-как Ренато оделся. Неуверенным шагом, поддерживаемый только натянутой струной воли, он пересек широкий кусок пляжа. Едва скрылась его фигура за выступающими стенами старой Крепости Сан-Луи, как другая знакомая поступь, медленная и усталая, вошла с другой стороны заброшенной хижины, и Колибри указал возбужденно:

– Вон туда, вон туда. Вы можете его схватить, если захотите. Я могу сбегать туда, сообщить ему, что вы хотите. Слышите, капитан?

– Слышу, о ком ты говоришь?

– О ком же еще, как не о сеньоре Ренато? Он поднялся, оделся и забрал все, капитан… и бумаги…

– Все это его, Колибри, – подтвердил Хуан уныло и устало.

– Он долго смотрел. Я думал, он оставит, но он положил их в карманы. Еще то большое, с печатями, разрешение для… Вы не помните, капитан?

– Да, Колибри. Отлично помню. Преследовать, схватить нас, убить меня, если буду сопротивляться мирной сдачи. Естественно, он унес эту бумагу с собой.

– И сказал, что ему нужно увидеть губернатора, который только что приехал. Это тоже естественно, капитан?

– Тоже, Колибри. Человек, который приехал, представляет собой возврат к порядку, уважение к преимущественному праву, выдающимся фамилиям, большим состояниям, могуществу имеющих право на зарегистрированной и проштампованной земле. Как может Ренато не поприветствовать его первым, если он один из самых выдающихся людей?

– Но вы вытащили его из воды, когда он тонул! Лечили и ухаживали за ним три месяца! Вы… Вы…

– Забудь об этой подробности, Колибри, как скорее всего уже забыл Ренато. Забудь об этом и дай мне немного воды.

Он сел на кровати с выражением глубокого уныния, совершенной усталости. Он прикрыл веки, а затем снова открыл, чтобы лениво посмотреть на странный и суровый пейзаж.

– Вот вода, капитан. Я вижу, вы очень устали. Вы не встретили сеньору Монику, да?

– Нет. В Дюко, в Сент-Эпри, в Ривьер-Сале есть монашки-беженки, но никто не мог рассказать о ней. Все повторяли ужасную фразу, напоминали более-менее вежливыми словами, что больше мертвых, чем живых, больше исчезнувших, чем здоровых на этой несчастной земле. Возможно, они правы, возможно, остальные тоже правы. А теперь, оставь меня, Колибри. Я хочу побыть один.

Он погрузил лицо в ладони, а когда мальчик очень тихо удалился, вечный и больной вопрос неудержимо сорвался с дрожащих губ:

– Моника, где же ты?

– Моника, я все утро ищу вас.

– О, друг Ноэль! Вот и я…

– Где меньше всего мог подумать. Кажется, вы нарочно скрываетесь от меня. Я ищу вас по всему госпиталю, по залам, кровать за кроватью.

– Я ушла, оставив место для настоящих медсестер. Мне сказали, новый губернатор привез людей и необходимые материалы, чтобы обо всех позаботиться.

– Конечно же он привез то, чего нам больше всего не хватало. Милосердие всего мира было потрясено нашим несчастием. Но это не причина, чтобы вам прятаться. Не представляете, с каким интересом, упорством просит губернатор Воклен вашего присутствия. Вы первая в списке, который ему вручили по прибытию. Первая среди тех, кто самоотверженно и героически поддерживал общественный дух в несчастном Фор-де-Франс.