Хвак

Г Л А В А 2

Верти не верти - а непонятно!

Хвак хватил себя по лбу шуйцей, стиснутой в потный кулачище, и аж застонал, но не от боли - от обиды горькой, от негодования на собственную глупость: он денежку себе нашел, крупную, белого железа, то есть - серебряную но, вот, сколько в ней силы - не знает!

На серебряной монете четкими рунами выбито: кругель!.. Да только неграмотен Хвак, и до сего дня столь внушительных денег руками не щупывал.

"Вернее всего - кругель", - подумал Хвак и аж задохнулся от столь дерзкого предположения! Он знал про злато и серебро, даже видел... Злато собственными глазами наблюдал, когда Хавроша в кошель кругляши укладывала. При свете факелов трудно было различить, чем злато от серебра и меди отличается, вроде - потемнее того и другого, но он слышал, как они там ругались на пристани, подозревая друг друга в фальши и подменах... Золото обсуждали. Этот кругляш - явно серебряный, серебро Хвак встречал, и не раз: та же и Кыска в приданом сережки серебряные имела, когда замуж за него пошла... Вот бы это был кругель! У них в деревне на кругель что хочешь можно купить. Сам-то Хвак не участвовал в столь высокой торговле, но любил слушать байки да сказки, в которых постоянно речь шла о злате, о серебре, о каменьях волшебных и каменьях самоцветных... А в сплетнях - Кыска большая была охотница до деревенских сплетен - о злате и серебре... Чаще о серебре.

Видимо кто-то, во время лихих событий на пристани, сию монету обронил, а Хвак, вот, ее нашел...

-- Эх, - в который уже раз подумал Хвак, - надо было сперва обыскать все пояса и карманы, не только сапоги с шапками смотреть, а потом уже в воду сбрасывать! Деньги - это такая штука, что лучше любых шапок, за деньги все что угодно купить можно - все люди так говорят, и Кыска, и соседка Туфа, и тиун, и этот... - Хваку вспомнился кузнец Клещ и он с досады так притопнул пяткой в землю, что ушибся - по камню попал... Ну не хочет он его помнить, а мысли сами... Хватит ли кругеля в этих краях, чтобы купить сапоги? Наверное хватит, в деревне бы точно хватило, да и не на одну пару... и еще осталось бы... А поесть? Парочку бы сушеных ящериц... хлеба побольше... похлебку... овсяную... с жирком чтобы...

Хвак улыбнулся своим мыслям, сглотнул... Кошель, Хаврошин подарок, она же и отняла, а своего у него отродясь не было, в карманах порток ненадежно ценности держать, протерлись карманы... Придется в кулаке. А остатки - за пазуху, в карманец, но это потом. А еще потом - собственный кошель заимеет.

- Сапоги тебе? Гм... - сапожник Шмель острым взглядом обстучал с головы до ног толстяка, вошедшего к нему в лавку... Здоровенный малый, а вроде как чего-то боится, ишь как пыхтит, глазками мургает, смирный... Может, кругель фальшивый?

- Позволь на денежку взглянуть?

Монета правильная, без фальши, без изъянов. Ну, так оно и главное для успешной торговли, а откуда взядена - это большого чужого ума дела, пусть стражи ищут и думают, если им надобно, это им по службе положено.

- Тебе одну пару?

- Угу.

- Или две, все-таки?

- Одну. - Лоб и затылок Хвака покрылись счастливым потом, он стал озираться, небрежно шарить взглядом по стенам и полкам, забитым всяческой рухлядью, только чтобы ненароком не выдать охватившей его радости. Выяснилось важное: именно кругель ему достался, и он теперь при деньгах. Одну пару он купит и ее же наденет, а на остальное поест как следует. Опять брюхо заурчало - нечего потерпит, уже недолго.

Тем временем, сапожник отпихнул ногою насиженную за утро табуретку, чтобы не мешала бегать по крохотному пространству избы, очистил верстак от одних предметов и уставил другими. Все это под воркотню, с помощью которой он привык за долгие годы сводить знакомство с новыми заказчиками... Не молча же им сидеть! А так, глядишь - он язык почесал, ему что-то новое поведали... И прибыток, и не скучно.

- Тебе попроще, или как у сударей?

- Чего?

- Ну... выходная обувка, или так, грязь месить?

- Да чтобы по дороге не босиком. Не надо мне никаких этаких, давай, чтобы прочные были и дешевые.

- Понятно. Ладно, твою ногу я видел, и одну, и другую, заготовки у меня есть, шило вот оно, дратва - вот она... и гвоздики на подметки... Голенища помягче, аль поплотнее?

Хвак затруднился с ответом и просто кивнул, в надежде, что сапожник сам поймет кивок лучшим образом.

Тесна была конурка ремесленника, толком и не повернуться. А живет, судя по его словам, почему-то в другом месте, не здесь. Ну так ведь и Хвак не в горнице у себя урожай выращивал...

Пахло мертвыми кожами, почему-то дегтем... Все пространство лавки - она же и мастерская - было сплошь завалено предметами, большинству из которых он, Хвак, и названий-то не ведал. Темновато здесь... и дыханию вроде как тесно. То ли дело у него на пашне: воздух, простор... Нет. Никогда больше не вернется он к пахоте, коли обещал. А кому он этакое обещал? - Да самому себе! И разве есть клятва прочнее!?

- Хорошо. Ты... это... чего столбом стоять? Свет мне застишь. Вон, сядь вон туда, отдохни. Тулка! Воды принеси господину прохожему! И мне заодно... Во-от... На, попей покуда, а я мигом...

Сапожник вздрогнул - аж вода из кувшина выскочила - настолько лютым вдруг стал взгляд у толстяка! А такой простяга с виду! Неужели на татя нарвался? Ох, никогда нельзя бдительности-то терять!

- А-а, пресветлый господин, прощеньица просим! Тулка! Сдачу принеси! Быстрее!..

Хромая припадочная сестра сапожника ни на что не годилась, кроме как на посылках служить, да деньги стеречь... Зато в главном, в денежном сбережении, Тулке можно верить как себе самому - цепкая, памятливая, считает лучше иного жреца! Принесла сдачу и, повинуясь тревожному знаку старшего брата убралась прочь, да не просто так, а с толком...

- ...Вот, господин... Как прикажешь тебя величать?

- Ну... Хвак. А чего?

- Пресветлый господин Хвак! Полукругель, два больших медяка, медяк... и полумедяк, и еще один - вся сдача до пылинки! А уж сапоги выйдут - не сомневайся: год камни топчи - не сносишь!

Странно и тревожно Хваку видеть переменчивость этого сапожного скорняка: то он так обращается, то этак. Совсем, как подлая Хавроша! Небось, затеял что-то против него! Точно! Вон - и кувшин с водой предложил. Ясен день! Но пить и впрямь хочется, а сапожник - хлипких статей и один сидит, без сообщников. Хвак крепко решил про себя: быть начеку, попить необходимую малость, ни в коем случае не спать, а на этого самого Шмеля поглядывать бдительно, чтобы не тово... Как только он почует, что сей Шмель по Хаврошиной тропинке пошел, то сразу его... И бежать со всех ног. Эх, в деревне жизнь была куда как мягче и спокойнее!

Семь потов предсмертного ужаса сошло с бедного сапожника, прежде чем стачал он этому страшенному бродяге обещанные сапоги. И терпит ведь земля этаких разбойников: им - что убить, что воды попить. Неспроста он взбесился, когда с него плату вперед взяли... Ну а теперь-то уж что лютовать: Тулка с кругелем убежала, а если лавку с верстаком грабить - да тут и взять нечего, на малый медяк не наберется. И все равно - томительно! Вот же - прислали боги заказчика! Что там Тулка - уснула, что ли?

Тем временем, на радость сапожнику Шмелю и по навету обеспокоенной Тулки, сунул свой нос в мастерскую местный страж, по прозвищу Орех, поздоровался со Шмелем, бдительно обозрел незнакомого посетителя... Шапка есть, без ошейника, без следов ошейника, голодранец, ноги в пыли, розыскных примет на нем не видно... Зряшная тревога, все здесь по-доброму - эвон какой тюфтяй!.

- А чегой-то ты цепью-то подпоясан, мил-человек? Али кушак да пояс бокам жестковаты кажутся?

Хвака сей вопрос врасплох застал, он стражу кивнул, а как ответить, чтобы правильно было, не знает... Одно хорошо: коли страж здесь - не обманут его, не окрутят порошками да заклятьями.

- Или ты странствующий подвижник, грехи замаливаешь?

И опять Хвак молча кивнул, нужных слов не найдя в ответ. Ох, невежливо со старшими эдак-то...

- Ну-ну. И за нас грешных помолись, не забудь. Это... слышь, Шмелище, зайду завтра, подметка одна в пух и в прах растрепалась, подновишь?

- Да обе подновлю, хоть сегодня, сударь ты мой высокий, светлость ты моя Ореховая! - возликовал сапожник, уразумев, что миновала гроза и теперь он под надежной защитой! И подметки он подновит, и винца Ореху поднесет, и сам приложится, и вместе песни попоют... Ох, хороша жизнь. А этот - тоже - ишь, как в глазенках огонь-то поугас, теперь, небось, не ограбит... - То есть, подкую так, что обпляшешься!

- Я те дам - светлость! Светлости на конях да в каретах, да по замкам, на бархатных скатерках сахаром хрустят, а мы люди простые... Ладно, пойду... Крикнешь, если что.

- Ну, вот и готово, господин Хвак. Меряй, да и того... пора мне лавку закрывать, да по делу кое-куда сходить. А притопни, не стесняйся, пол каменный - что ему сделается?

Притопнул Хвак, сперва осторожно, потом смелее... правым сапогом, левым...

- Ну, что?

- Угу, хорошо. Навроде как мизинцам тесновато, поджимает их...

- Так обомнутся, первую надевку всегда так! И это... Ты бы ноги прополоснул, не то грязь... пыль кожу разъест, волдыри появятся. А разбогатеешь - на портянки раскошелься. Ты думаешь - что, дворяне да купцы с жиру бесятся, коли портянки носят? Нет, господин мой Хвак, это они от ума и с расчету: ногам в портянках удобнее, радостнее. А то - купишь? У меня как раз есть запасец, четыре погонных локтя, ткань - чистый лен, для весны и лета - самое что надо. Сейчас пополам раздерну - ровно две портянки выйдет? А? Я мигом...

- Погоди. - Нахмурился Хвак, глядя в ладонь, на медь с серебром, что от покупки сапог осталась... С одной стороны жалко ему на такую дурь с деньгами расставаться, а с другой стороны... праздник - так праздник!.. - Дороги ли портянки твои?

- Дак... это... полумедяк. Во что обошлось, за то и отдаю, от сердца ведь, не для наживы!

- За обе портянки полумедяк? Или за каждую?..

Уж как хотелось осмелевшему сапожнику сказать сему увальню: "за каждую"! Лихие да бродяжные люди ведь цены деньгам и добру не знают, все одно спускают без толку... Заплатил бы. Но вспомнил Шмель бешенство во взгляде Хваковом и опять обмер, уже по памяти... Пусть подавится, ибо и за сию сегодняшнюю прибыль хвала всем богам. А главное счастье - что жив и невредим остался.

- За обе, мил-друг Хвак, за обе, мы ведь люди хотя и бедные, а до последнего гвоздика честные! Берешь?

- Гм... ну... тогда... - Хвак выковырнул из кучки полумедяк - его-то он знал - и со вздохом протянул сапожнику. - Тогда я в корыте, что во дворе, ноги сначала сполосну, да тогда и надену портянки. Утром в ручье омывался, аж замерз, да пыль дорожная - она ведь от тела не отвяжется, заново пристала. Подождешь малость?

- Подожду, конечно подожду, господин мой Хвак! Обтирку даже дам, а сам полотно пока на ровные половинки разрежу...

Взаимная выгода умиротворила сердца участников сделки, оба уже и не вспоминали о своих подозрениях и страхах, вдобавок и день стоял неплох - теплый, приветливый, с мягким ветерочком... Разойтись быстро не получилось: Хвак, забыв даже про голод, третьи сутки терзавший внутренности, пыхтел и потел - запутался в коротких портянках, ну никак ему, опыта ведь нет! Пришлось сапожнику его учить, показывать на себе, да еще каждую ногу по отдельности: эту справа налево окукливать, а эту наоборот! Наконец, Хвак поймал правильные движения, опять разулся, еще раз лихо навернул обе портянки, притопнул сапогами в землю...

- Ну, я пойду?

- Боги тебе в помощь, пресветлый мой господин Хвак! Истреплешь эти - приходи, вьюнош, сапожник Шмель новые стачает! Да, эх, не скоро ведь придешь: себе в убыток сварганил, износу им не будет! Год проносишь - все будут как новые! Знай только подметки да портянки меняй!

Уж сколько раз за свои жизнь говорил такие слова сапожник Шмель, эти и похожие на них! Сапоги как сапоги, сделаны честно, из доброй кожи ящерной, ну, а если разобьет он их за весну - так Шмель ни при чем: смотри, куда ступаешь, ухаживай как надо - будут как новые! По крайней мере, на год хватит, а то и на два. Шмель в таких случаях любил приводить заказчикам свой заветный пример: де, мол, ящерная корова такую же шкуру всю жизнь не снимая носит, потому что боится ее потерять!.. Да только лень сегодня языком колотить, и так сойдет...

- Ну, я пошел? А, Шмель?

- Доброго пути, милости богов! И помни: там, где вывеска с тургуньей мордой - пропусти, это дурное место, и дерутся часто, и лихих людей полно, а продвинься еще чуток, идешь, все идешь, одесную глядя - там две охотничьих стрелы, одна поперек другой, вот туда смело заходи, у них и уют, и люди смирные. Рубец требуй, похлебку, маринованных ящерок... Вино в той таверне всегда холодное, уж я-то знаю!.. За те же два медяка - обожрешься, вдобавок - вкуснотища!

И Хвак заспешил, напутствуемый соблазнительными советами сапожника Шмеля, есть хотелось - аж искры в глазах. Два больших медяка - это дорого за одну еду! Или Шмель имел в виду два простых медяка?

Хвак с тревогой размышлял о покупательной силе имеющихся у него денег, переходя от надежды к сомнениям: до трех он хорошо умел считать, а вот дальше... Да пусть хоть все заберут - только накормите досыта, демоны!

Харчевня "Усталый охотник" встретила Хвака вывеской, изображавшей две скрещенные стрелы, теплыми и мягкими запахами варева, мясного, с травами... Хлебом пахнет, а во дворе - ящерным навозом. Стало быть, скотину держат в хлеву, мяско домашнее, а не дичь... Народу в харчевне собралось, по местным меркам, не так уж и много, но у Хвака с непривычки и от растерянности аж голова кругом пошла - и как ему тут теперь... Где устроиться, чего спросить?.. В своем-то деревенском трактире он знал, как и что, бывал несколько раз - Кыска соль поручала купить, уксус, а вот тут...

- Господин попить желает, покушать? - Сквозь чад и полумрак пробрался к нему служка, отмахнул привычный поклон, приготовился внимать. В возрасте служка, но быстрый, жилистый.

- Да... Ну... Поесть, одним словом.

- Господин горячее будет? Какое вино подавать?

Вся решимость у Хвака мгновенно испарилась от сложных этих вопросов, но... На самый крайний случай - более чем полкругеля при нем, а у них в деревне за полтора пятака люди в дым напивались.

- Угу. И вина, и ящерок.

- Все в лучшем виде, любое! - Служка опытен: по лицу, по одежке, по оружию - все сразу постигнет, что от кого ждать, а тут... То ли бродяга, то ли паломник, то ли...

- Что за деньги у господина, вот что хочу спросить? Дабы сдачу побыстрее подготовить, если что? Или дабы предложить чего получше?

- Вот! - Хвак ждал этого страшного вопроса и тут же вытянул вперед руку, разжал ладонь, чтобы монеты были видны, чтобы и медь, и серебро... Ишь, как сразу заулыбался и закланялся... Не соврал сапожник, хватит у Хвака денег, чтобы вдоволь насытиться!

- Так какого вина желает господин - господского, кремового, имперского? Есть розовое домашнее, есть хвощевое. "Большой тургун" - и то имеется у нас! Разрешение на него в самом Марубо выправлено - не бывает крепче на свете!

- Это... ну... как у всех. Вон того вон!.. Как эти пьют! И рубца.

- Все сделаем. Кувшинчик имперского, вяленых ящерок, похлебочку... А основным блюдом можно коровкин бочок с кашей вместо рубца, а стоит столько же - коровка лапу сломала, вот и пришлось... Телочка мягонькая, еще не гнездовалась ни разу, пальчики оближешь.

Хвак взглотнул со стоном и яростно кивнул. Потом спохватился:

- Стой. А... куда мне...

- Да где хочешь садись, пресветлый господин! Здесь все нынче ровные собрались меж собой, ни сударей, ни рабов, ни жрецов, ни купцов... Да вон хоть - у окна освободилось! Тотчас и винца с ящерками поднесу, хлебушка. А уж после похлёбочки и телятинку...

Хвак помнил, что и у них в деревне трактирщик Меченый любил называть еду всяко ласково, как ее матери малым балованным детишкам расхваливают, но только Меченый отнюдь не при всех гостях так делал, для Хвака, например, ни разу хлеб хлебушком не называл...

А краюха-то мягкая какая! И ящерки неплохи... Маловаты, но маринованные - на вкус ничуть не хуже тех вяленых, что Кыска готовила. Лучше, гораздо лучше! В былое время обед для Хвак тем бы и закончился: хлеба краюха и две-три ящерки, под ковш с холодной водой, а сейчас пир только начинался! Кувшинчик с вином выглядел таким объемистым - ан уже высох! Ну ничего, зато похлебку принесли! А похлебка-то славная, наваристая! Ух, прямо огненная! Хорошо-о-о!

- Еще винца?

- Угу. И хлеба побольше!

- Бегу!

Вино мягонько ударило в голову, а огненная перчёная похлебка согрела желудок по самое сердце! Ах, как приятно быть счастливым: сидишь себе в тепле, еды перед тобой вволю, если надо - еще принесут, мясо ящерной коровы и впрямь нежное и мягкое, и сочное, по краям жирок... И люди кругом такие... хорошие... Смеются, песни поют!

Хвак послушал, да и тоже взялся подпевать вполголоса:

- ...а она простого полюбила, а она от сударя ушла!..

Тем временем, опустел и второй кувшин. Хвак ел мясо и запивал вином, да только мяса и впрямь вдоволь подали - не то, конечно, чтобы уж совсем досыта Хвака укормить, но гораздо больше, чем ему доводилось в прежней жизни зубами перемалывать! Внезапно дунуло ужасом из мыслей и весь хмель соскочил с него: а ну как денег не хватит??? Говорят, тех, кто без денег проестся и пропьется - в рабство обращают за долги! Нет, только не это!

Хвак даже есть перестал, высмотрел знакомого служку и рукой ему машет.

- Еще винца?

- Д... то есть, нет! Расплатиться хочу, а там посмотрим.

Служка покрутил перед собой дощечку, посмотрел на кривые бороздки-руны, которые сам же и нацарапывал шильцем...

- Значит, так. Хлебушек, винца два кувшина, телятинка, перец, зелень, ящерки - три штучки... Два больших медяка... и полумедяк.

- Ох, большие деньги! - подумал Хвак, но встревоженный разум его тотчас подсказал недавно услышанное от сапожника: на сдачу ему был принесен полукругель, да с ним в придачу два больших медяка, медяк и полумедяк... Два полумедяка, но один он отдал за портянки. Стало быть, хватит расплатиться, и еще ему останется... останется...

- Э, э, э... Ты куда эту поволок? Тут две монеты должно остаться, а не одна. Полукругель - и вон та!

- Что? А-а-а... прощения просим! Да-да-да, в полутьме я обдернулся, хе-хе... Не изволь гневаться, пресветлый господин! Вот он, полумедяк! - Служка успел два раза поклониться, пока возвращал монету на протянутую Хвакову ладонь.

Хвак кивнул, деньги опять зажал в кулаке, потом переместил их за пазуху, в потайной кармашек, что еще Кыска когда-то пришила - на всякий случай, от лихих людей... Вот теперь обе руки свободны и можно доедать. Нет! Как-то не так все получилось: вместе с кругелем должна была остаться монета побольше, медяк, а не полумедяк!

- Стой!

- Что изволит светлый господин?

Хвак немедленно оробел от подобострастного взгляда этого служки, но набрался духу:

- Ты... это... Не тот медяк мне вернул! Надобно цельный - а ты полумедяк!

Хвак примолк, и служка стоит, молчит, глаза на него вытаращив. Сейчас позовет хозяина, и они его вышвырнут прочь из харчевни! Зря он, неуч, заподозрил образованного и опытного!..

- Какой полумедяк??? А-а!.. Так ведь!.. Господин же сам кувшин пустой мне подвинул! Я смотрю - мясо не поедено, а вина уж нет, вот я и понял так, что еще кувшинчик заказан, вот я его и посчитал. Вон он, кувшинчик-то, вот он, ставлю!

Хваку совестно стало, что обидел подозрением хорошего человека, но он только вздохнул, не зная, как извиниться повежливее... Пока придумал - служка ускакал уже к другим посетителям. Вот оно как бывает: не поспешил бы с обидою - не совестился бы сейчас, а спокойно бы ел и пил. В другой раз надо быть умнее.

- Не возразишь против соседства?

Поднял Хвак взор от дощечки с мясом - а напротив него уже добрый молодец пристроился: глаза быстрые, на носу рубец багровый, да над бровью другой, борода рыжая. Улыбается мягко, вежливо - чего ж тут возражать? Зубов нехватка, но обликом не старый.

- Да усаживайся, не стеснишь, места полно.

Столы в таверне и впрямь были просторны, хоть ватагами рассаживай.

- Приятно кушаешь, с толком. А я так сыт, но винца попью. Какое у тебя? Ага... Эй, Зубчик, мне тоже имперского! С церапками!

Рыжий плеснул себе вина в роговой кубок, попил глоточками и вроде как призадумался, по сторонам чего-то выцеливает. Вдруг его, рыжего, по плечу кто-то хлопнул.

- Огонек, здорово! Давно не виделись!

- А, это ты? Здорово. Что делаешь тут?

- Ничего, поесть зашел. Вот ведь как славно - встретиться нежданно! Столько лет прошло!

- Ох, и не говори!

Не успел Хвак двух раз моргнуть - как еще один человек за их столом оказался, давешний друг первому, с которым он столько лет не виделся. Юркий, маленький, помладше первого. Но странно Хваку: ведь... вроде бы... он их вдвоем видел, когда в таверну заходил... Или померещилось ему - тут все друг на друга похожи, одеваются сходно и не так, как у них в деревне...

- Ну, что, Огонек? Помнишь, как в прошлый раз ты меня обыграл? На целых полтора медяка, на простой и полумедяк мошну мою облегчил?

Тот, который первый с Хваком познакомился, рыжий, по прозвищу Огонек, даже рассмеялся от приятных воспоминаний, повернул к Хваку лицо и Хваку же говорит:

- Еще как помню! Удача - она ведь такая: отважных любит и веселых! Это мой знакомец давний, Петлёю кличут. А тебя, кстати, как звать-величать?

- Хвак.

- Очень приятно свести знакомство, Хвак. Меня, стало быть, Огонёк зовут, а его - Петля. Петля, хочешь, винцом угощу?

- Ну, плесни кружечку, раз не жалко. А ты вот что лучше - не боишься еще раз со мною сразиться? А? Или вышла из тебя удача? Так скажи прямо, я тут же отступлюсь без обиды?

- Это кто боится, я боюсь? Нет, ты слышал. Хвак? Он думает - я чего-то боюсь!? - Огонек закрутил кудлатой бородищей и вновь расхохотался, и Хвак вслед за ним, потому что Огонек ведь к Хваку слова сии обратил, неудобно перед собеседником бессловесно сидеть, словно булыжник А Огонёк опять уже знакомцу своему отвечает. - Это ты, друг Петля, моей удачи бояться должен, а не я твоей. А ну - доставай зернь! Есть у тебя?

- Ой! - У Петли сделалось испуганное лицо и он стал шарить по карманом, в поясе... - Неужто потерял... нет! Ага! Е-е-есть, вот они, чуть было про них и не забыл, а они - вот они где!.. В-о-от они... Представляешь, Огонек - с тех давних пор ни разу кости сии не пригождались, все как-то недосуг было играть. А ты, небось, даром время не терял, все умения до тонкости превзошел?

Огонек даже опешил в ответ на слова своего приятеля!

- Кто - я? Веришь или нет, а только с тех пор, как мы расстались, я не то что не играл, а костяшек в глаза не видел! Но уж с тобой разберусь по-свойски, уж не оплошаю - Хвак свидетель! О... как раз эта кружечка и подойдет: небольшая, узенькая, чика в чику для ладони! Ставлю вот этот вот полумедяк! Мечи, Петля!

Кости, что случайно завалялись у Петли за поясом, были самые простейшие, так называемые "мужицкие", и представляли собою два обычных шестисторонних кубика, выточенных действительно из костей неведомого зверя. На каждой грани каждого кубика были выщерблены черные круглые точки, от одной до шести. Водящий из играющих гремел кубиками в чашке, прикрывая отверстие ладонью, чтобы не выпали, а потом высыпал кубики на стол, поочередно за себя и за противника. Вместе считали - у кого больше выпадало, тот и ставку выигрывал. Хвак наблюдал за ними во все глаза, настолько любопытной показалась ему эта игра: ведь надо же как, ведь пахать не надо, сеять не надо, лес рубить, сапоги тачать, кувшины лепить - ничего этого не надо! Подбросил костяшки на стол - и денежка твоя! Сначала Огонек выиграл, потом Петля, потом опять Петля, потом удача перешла на сторону Огонька... Медяк то в одну сторону уплывает, то в другую - ох, весело, ох, зажигательно!

- Хвак, дружище, а ты чего? Не хочешь ли удачу испытать? - Это его Петля по плечу хлопает. Мелкокостный Петля рядом с Хваком - что гхор возле цуцыря, но говорит задорно, без страха... Так, пробуешь? А?

Что оставалось Хваку, кроме как кивнуть? Прельстительно же! Тем более, что мясо с хлебом он прикончил дочиста, вино под рукой стоит, играть не мешает...

- Ну, так вынимай медяк, на кон ставь!

- А полумедяк - можно?

- Можно, - легко согласился Петля, погремел костями в кружке, выплеснул их на столешницу... - У-у... два у меня! Ох, и счастливый наш Хвак! Богиня Тигут явно тебя любит! Мечу! Видишь - четыре да пять - девять у тебя, возьми честно выигранный полумедяк! Еще? Погоди, лучше я напротив сяду. Готов?

- Угу!

Во второй раз Хвак упустил выигранное, и в третий раз ему сказали, посчитав точки, что он опять проиграл... Хваку очень хотелось отыграться, но он не знал как это сделать, ибо из денег у него остался только серебряный полукругель. Надо бы разменять, но он не умеет... И сколько он должен медяков получить взамен - не знает, а самому посчитать - тоже не учен! Можно было бы попросить помочь в подсчетах новых друзей, Огонька и Петлю, но оба по самую макушку заняты, ничего не слышат вокруг и не видят, кроме зерни да медяков! Вот только что они втроем за столом сидели, играли, как уже со всех сторон зрители с игроками налипли: орут, воняют, пихаются, на кон ставят! Удача - посланница богини Тигут, от игрока к игроку перебегает, но - видится Хваку - от Петли далеко не отходит: он раз проиграет - да два выиграет, проиграет полумедяк - а выиграет медяк! И Огонек от Петли не шибко отстает, тако же выигрывает чаще, нежели проигрывает! Смотрит Хвак во все глаза, сердце - ух как бьется в нетерпеливой груди! Надо будет выждать передышку и попросить, чтобы помогли в размене, а пока можно так пользы набраться среди умных людей, новые знания перенять: швырок за швырком, ставка за ставкой, кон за коном - и каждый раз игроки точки пересчитывают, вслух называют... Худо-бедно, а стал и Хвак разбираться, угадывать: на одной костяшке две точки сверху, да на другой две - всего четыре! А если на одной три точки, да на другой одна... Тоже четыре! А четыре и одна - это пять! И пальцев на руке... И пальцев пять! Оттого, небось, и зовется пятерня, а ведь Хвак этого не знал, никогда не задумывался - откуда названия-то берутся! И понял Хвак, что прибился к хорошим людям, к надежным, знающим! Опору и наставников обрел! И возликовала душа у Хвака и он еще больше глазки свои растопырил, чтобы никакой науки ни крошечки, ни былинки не упустить, всю мудрость ему доступную, в себя впитать!.. И дождался-таки передышки... У кого деньги кончились, а кто еще в игру не вошел, а Петля пока вина себе крикнул... Самое время друзей о помощи попросить. Но невежливо так-то в лоб людей обременять, и Хвак начал издалека.

- Слушай, Петля, а, Петля?

- Аюшки? - В выигрыше Петля, глазенки добрые, не должен бы отказать...

- А вот... это... Почему ты - то одни кости в стаканчик суешь, а другие в карман, то наоборот?

- Че... Чего??? Когда это??? Т-ты чего... Т-ты дурак, что ли! Когда это я! У-урод! Ты... В к-какой еще карман???

Хвак даже поледенел от смущения и страха, увидев, как Петля визжит, все краски с лица растеряв, в него, именно в Хвака злобой пышет... Ведь он только спросить хотел... поучиться...

- Вон - в тот... - хочет Хвак оправдать недоразумение и вернуть веселую дружбу, показывает толстым пальцем на боковой карман, куда Петля запасные кости только что сунул... Хвак про себя смекнул некоторое время назад, что те кости - запасные... Ну, а какие еще?

И тишина повисла над столом, один только Петля ее не замечает, беснуется. Тут один мужик, лесоруб Медвежа из проигравших, Петлю цоп ручищей за запястье, цоп за другое:

- Сухой, ну-ка глянь, куда парнишка указал!

Тот, кого назвали Сухим, немедля сунул корявые пальцы Петле в карман... И две костяшки вынимает! Точно такие же, как и те, что лежат на столе...

- Вона как! Морочник средь нас! Лживой зернью кровя из нас сосет!

- Нет!!! - Выкрикнул Петля отрицание, а дальше и замолчал, из прижмуренных глазок слеза покатилась - ведь морочников пойманных нигде не жалуют, к стражам на суд редко отводят, чаще на месте затаптывают. Бежать бы Петлее подалее отсюда, но лапы у Медвежи - с иную ногу толщиной, не вырваться из них, спасительный кинжал не ухватить, даже и не трепыхайся.

- Где уж тут нет - если да! Вона - гляди, братцы, посильнее волшебства зрелишше!

И точно: для себя метал в тот последний раз Петля, а на кубиках - люди обглядели со всех сторон - очень уж часты черные точки!

- Эвона, братцы: здесь шесть, а с той стороны тоже шесть! Здесь пять - а с той стороны такоже, тоже пять!

- Так он морочник! - Это задохнулся от запоздалой догадки Огонек, что рядом с Хваком играть устроился. Огонек схватил пустую круглую дощечку, с которой Хвак хлеб и мясо подбирал, да как треснет ею Петлю, прямо по лбу! А дощечка и разломись, даром что дубовая! Из разбитого носа и рассеченных бровей морочника кровь аж хлынула, да только Огоньку этого мало показалось - уж так он вскипел на своего недавнего приятеля! И командует Огонек другому дружку своему, который тоже здесь случайно оказался:

- Хрустень, а ну!..

И тот, другой приятель его, по прозвищу Хрустень, как схватит Петлю за шиворот, как встряхнет, а сам другою рукою пояс ему рванул! Сразу же из Петли медные брызги во все стороны зазвенели - это из порванного кошеля медяки с полумедяками по столу да по полу скачут-хохочут!

Ох, тут началось! - Хвак даже во время горулиных свадеб, у них в деревне, этакого воя и свистопляски ни разу не слыхивал. Все орут, всяк свою правду объявляя, медяки хватают, друг у друга из пальцев выламывают, у кого уже и нож в руках!.. И только Огонек с Хрустнем устояли, не прельстились рассыпанным, видимо, очень уж на Петлю взъярились! Огонек пробился через толпу к Петле, которого Хрустень за шиворот тряс, ударил кулаком в окровавленное лицо, потом за волосья ухватил...

- Держи его крепче, Хрустень, потащили наружу, стражам отдадим! Где стража?

Тут, из таверновых глубин, выкатился на шум хозяин. Постоял, поприщуривался в разгоряченных посетителей, бороду и пузо к двери повернул, за Огоньком повторяя нараспев:

- Стража! Где стража? Стра-жа! - Но негромко хозяин кричит, не настойчиво. Потом - видит, что ничего такого особенного не происходит, ни против закона государева, ни против трактирного имущества - махнул обоим служкам рукой и опять скрылся, успокоенный. Служкам его знак понятен: осторожно бегают вокруг суеты, дерущихся не разнимают, под кистени и ножи не подставляются, но выдергивают наружу то, что можно еще спасти: кувшины, доски, кружки... Если вдруг в этой кутерьме случится что-то этакое возмутительное, нарушение трактирных правил какое-нибудь - ну, там, зарубят насмерть больше, чем двоих-троих, то на любом розыске выяснится, что хозяин все видел, все меры принял, стражу звал. Все слышали - звал стражу и не один раз! Так что виноватых пусть в иной запазухе добывают.

В итоге насмерть зарезали одного лишь, никому не известного бедолагу. И сразу успокоились, всем сразу совестно стало за свою несдержанность.

Кто таков? Никто этого не знает - прохожий и прохожий, по одежке - вроде из селян.

- ...так он первый топор достал! Что мне было - поленом притворяться?

- Топор? А - точно: топор, не секира! Значит, из лесовиков. Медвежа, может ты с ним в родстве - тоже ведь лесоруб?

- Нет. В наших краях с каждым лесорубом знаться - спать будет некогда!

- Семейный - ай нет? Ну хоть звать-то его как?.. - Никто и этого не знал. - Ну... принимай его боги тогда! Небось, признают!

Служки, Зубчик и Малой, ухватили покойника за ноги и поволокли из таверны прочь, на задний двор, в сараюшку. А уж к вечеру, либо, на крайний случай, завтра на рассвете, придет местный жрец из храма Тарр, богини Луны и плодородия, разведет костерок пожарче под молитовку и проводит безымянного лесоруба за окоем земного бытия, во владения бессмертных богов... Все туда уходят, рано или поздно, да вот только назад никто не возвращается. Два близнеца, богатыри Чулапи и Оддо, однажды сбежали из вечности в мир людей - так, по крайней мере, гласят легенды, но даже и в легендах не сказано - что именно они там увидели. Имелось кое-какое имущество на убиенном лесорубе: кошель позвякивал на поясе, сам пояс, шапка, сапоги, опять же топор - все денег стоит. Но сей скарб по праву принадлежит хозяину таверны, с этим даже и спорить бы никто не стал, ибо ему - полученный ущерб возмещать, дознатчиков умасливать, жреческую заупокойную оплачивать - все ему, за кабацкий счет... Вероятно, и служкам, Зубчику и Малому, чего-то перепасть должно... за переживания...

- Эй, Малой! И здесь насухо подотри, а то свернулось и подошвы липнут! Братцы, а этот где!? Зерневой?

Хватились люди, но морочника Петли уже и след простыл! Наверное, двое проигравших, что в него вцепились, поволокли наружу да первым же стражникам отдали. И сами сгинули. Оно конечно - за зерневой, за морок и на колу сидеть несладко, но лучше бы энтого Петлю на месте кончить, общим судом, - оно и в развлечение.

- Ну, что, братцы, есть у кого зернь? Душа горит - продолжить бы?

Нет, ни у кого более игровых костяшек не сыскалось, ни мужицких, ни каких иных, тем и закончилось веселье. Вот и всегда так!..

Мясо съедено, вино выпито, дружба не удалась... Но зато все неприятности обошли Хвака стороной, он сыт и здоров. И с деньгами!

Хвак собрал пальцы в кулаки - на левой руке, потом на правой руке... Левую неловко сжимать - приопухла чуток, кожица на суставах свезена, пощипывает - в холодную бы водичку сунуть, остудить... А десница в полном порядке! Хвак смотрит на кулак правой руки, аж ликует, а открыть его все-таки тревожится: кроме полукругеля, который за пазухой, в надежном месте спрятан, есть у него и другие деньги, уместилось в ладони целых три монеты: большой медяк, медяк и полумедяк - подобраны в кабацком бою! Левой он как наподдаст одному, а правой хвать, хвать, хвать - вот они! Но, все-таки - не заработаны ведь, а ну - отнимут!?

- Кто отнимет?

- Да хотя бы стража!

- Стражи нет.

- Ну тогда хозяин таверны - с его земли подобрано!

- Хозяина тоже поблизости нет, а служкам и без того работы выше головы - вон как забегали!

Попугал себя Хвак разными страхами, сам же и успокоил молчаливыми рассуждениями, но уже решил: пора уходить. Вот только знать бы - куда? Ай, да какая разница! По имперской дороге, вон туда. Главное теперь - не забыть важное: три и один - это четыре. Два и два - тоже четыре. Три и два - это пять, больше, чем три и один. Раз! - и полумедяк твой! Или, наоборот, проиграл: у Хвака в третий кидок было четыре и четыре, это... много. А Петля себе выкинул эти... на одной кости два рядка по три, да на другой столько же - "забор" называется. Два забора сразу - высшая удача. Люди называют ее - полная дюжина. А дюжина - это двенадцать! А двенадцать - это пальцы с обеих рук да еще два пальца!

Шагает Хвак по имперской дороге - и весь мир ему улыбается! Сыт он - как следует сыт, хотя и еще можно было бы навернуть чего-нибудь такого... Вино - в голове уже не бултыхается, весь хмель давно выветрился, но сердце все еще помнит эту беззаботную радость, которая расцвела в нем после второго кувшина. Деньги - была одна монета, да добавилось три... Три и одна - четыре. Вот бы еще разузнать, на сколько медяков можно обменять полукругель? И все-таки мир очень уж чудно устроен...

Хвак поозирался во все стороны - один он по дороге идет, никто за ним не подсматривает - хоть нужду прямо на дороге справляй! Но только так делать - негоже, даже с деревенской дороги сойди на обочину, уважь тех, кто тем же путем должен ходить, ты ведь не лошадь и не горуль! Но только в Хваке совсем иная потребность зудит: убедился он, что нет никого поблизости, добыл тряпицу из-за пазухи (в трактире лоскут подобрал), развернул ее и опять на четыре монеты любуется. И все-таки очень уж чудно устроено все на белом свете! Вот, например, денежки лежат на руке, одна серебряная, да три медных. Из медных самая крупная - большой медяк. За нее - Хвак крепче крепкого усвоил - дают две монеты поменьше, два простых медяка. А за простой медяк дают два полумедяка. Два по два - это... четыре. Выходит, что за большой медяк ему могут дать четыре полумедяка... и это будет то же самое! Четыре, да два, да еще один - это будет... много. Ладно, потом постарается поточнее посчитать. А вот с серебром как быть? Если в одном медяке - два полумедяка, то в кругеле - два полукругеля! Ловко! Но знать бы - сколько волшебной силы в этом самом полукругеле? Уж, наверное, поболее, чем в двух... или даже трех... больших медяках!.. А, может, и еще больше!.. Но - почему?

Хвак сначала замедлил ход, а теперь и остановился, позабыв обо всем окружающем мире, расставил сапоги, уперся ими попрочнее в дорожную твердь и принялся размышлять. Он не слышал ни воркования луговых птеров в траве, ни рева ящерных коров из пастбища за лесом, ни громыхания далекой грозы... Хвак думал. Наверное, в медяке потому силы вдвое больше, что он сам больше, чем полумедяк. На весы если положить с разных сторон - так, небось, то на то и выйдет... А вот полукругель... Он же в ширину почти такой же, как и большой медяк, а в толщину - заметно меньше. Так - почему?

- Что, детинушка, столбом стоишь? Молишься, али мошну потерял? Много ли утеряно?

Обернулся Хвак на дребезжание - прохожий со спины подоспел, старенький дедок. На голове шапка, белая с черным, которые паломники носят, в знак уважения к своим богам - Хвак не раз таких видел, через их деревню паломники часто проходили... Паломники - люди праведные, чистые... И путешествуют много, с богами разговоры ведут, стало быть - умные... Обрадовался Хвак: вот кто ему поможет, туман в голове рассеет!

- Доброй тебе дороги, отче! - Хвак поклонился вежливо, со всем уважением к старости святой.

- И тебе того же, внучек. Денюжки считаешь?

- Ды... не без того. Слушай, дедушка, а у тебя есть деньги при себе?

- Че... чего?.

- Ну... монеты! Кругели там, полукругели? Давай посмотрим, какие у тебя?

Так и затряслись у деда коленки, стоит, ртом пустоту подглатывая...

- По... пощади, сынок... нет у меня...

- Как - нет? - Изумился Хвак и на деда взирает вытаращенными глазами, поверить ему не в силах. Как это у него нет, когда кошель к поясной веревке подвязан?.. Был подвязан, а теперь его старик под жреческий балахон засунул? Хвак поозирался - нет никого вокруг! Ни людей, ни зверей, ни демонов - чего он так испугался, паломник этот?

- Кого ты боишься дедушка, чего ты прячешь? Тут ведь нет никого, ни одной живой души поблизости?

Понял дедок, что - да, чистую правду святотатец речет: нет никого в округе, нечего и надеяться на защиту, на спасение... Бряк на колени и дальше бороденкой в пыль валится, слезы туда роняет. Да только пыль зело густа и высока: туда кувшин вылей - тотчас впитается и даже грязи не образует, а немного погодя и до прежнего состояния высохнет...

- Не губи, сынок, возьми все, что есть, только не губи! Не мое это добро, храмовое!

Видит Хвак - дело как-то не в лад поворачивается, умом тронулся старец, не иначе...

- Вставай, дед, ты чего? Может, воды тебе? Я поищу, где-то тут ручей неподалеку, водицею потягивает...

Нет, завывает старик, в пыли перед ним валяется... И осенило вдруг Хвака: старый пень за лихоимца его принял, за татя дорожного, за разбойника!

- Дурак ты, дедушка! Я как лучше хотел - а ты вон что! Ну и жри свою пыль, коли так, а я дальше пойду! Эй, дед! Слышишь? Уйду ведь, ежели не опомнишься?

Была у Хвака надежда, что незнакомец сей попутчиком ему станет, добрым собеседником, что пойдут они себе по дороге и будет он старцевым словам внимать, почтительно и с благодарностью, мудрость человеческую впитывать в себя... Опять же, денежному счету учиться... А он - вон как! Ну, и лежи себе, на доброе здоровье!

Пошел Хвак дальше. Идет, куда прежде шел, а сам нет-нет, да и оглянется: дорога-то прямая, ровная уложена, далеко по ней видно и вперед, и назад! Одним словом, немного времени спустя - дождался Хвак сего мига - богомолец поднялся на ноги и порысил в обратную сторону, пыли с себя не отряхнув.

Эх, досадно Хваку, что такая несуразность вышла с попутчиком, но тут уж ничего не поделаешь, старые мозги не омолодишь!

Был осадочек на душе, да смахнуло его напрочь теплым ветерком и птеровым щебетаньем из окрестных трав. Давно ли снег с полей стаял - а они уж по колено и выше стоят, травы-то! Скоро ведь косить! Ишь, как птеры луговые раскричались! Это уж не щебет... Видит Хвак - мизгач прямо через дорогу шмыгнул, но не на птеровый грай, а наоборот! И без добычи в зубах! Стало быть, кто-то нарушил покой звериный да птеровый, стало быть, обретается кто-то в кустарнике в придорожном... или прячется... Хвак идет, а сам головой крутит: ну чего прятаться, от кого прятаться? До вечера далече, места обжитые, а он, Хвак, мирно идет, никому никаких угроз не выкрикивая! Никогда не думал он и не предполагал, что за пределами его родной деревни столь странные и непонятные люди живут! Нипочем не угадать - что они будут делать и говорить, когда с ними столкнешься! Взять, хотя бы, старика-паломника... чего он там себе удумал?

Хвак все правильно приметил: стоило лишь ему с кустами поравняться, как вышли оттуда трое, вышли и дорогу Хваку заступили. Боги милосердные! Так он их всех знает: посередке рыжий Огонёк, ошую от него - Петля, одесную - этот... Хрустень. А у Петли-то - ох, как рожу разнесло: и синяя она, и красная, и с кровоподтеками. При этом все трое веселы, довольны чем-то...

- Ну, что корова деревенская, - встретились мы с тобой! Небось, не чаял и увидеть? Петля, поздоровайся с благодетелем!

Маленький Петля расхохотался зловеще, одним горлом, стараясь не шевелить разбитым ртом - все одно побежала с губ кровь мелкими капельками, а сам подступает к Хваку, - аж трясется весь от сладкой злобы - медленно приближается, и в руке у Петли небольшая секира, какие в городах носят: в настоящем бою такая почти бесполезна, однако на ночных улицах, противу случайных грабителей - очень даже хороша! И уж искромсать в куски безоружного увальня - вполне пригодна.

Петля надвигается на Хвака, но и двое сообщников его, Огонек с Хрустнем, не отстают: чуть раздвинулись по сторонам, чтобы друг друга случайно не зацепить, не ранить, и - к Хваку! Хрустень с кинжалом, а у Огонька одноручный меч, но он его рукоять в две ладони ухватил, чтобы, в ущерб увертливости, ударить сильнее. И действительно - сражаться-то не с кем, для того, чтобы сего жирнобокого юнца на ломти нарезать - ловкости особой не требуется!

И тут дошло до Хвака, что никакие они ему не друзья, что они все трое с самого начала были заодно, и что... Так вот они какие, морочники!.. Значит, правду в таверне про них угадали!.. На деревенских завалинках односельчане Хвака часто рассказывали былины и небылицы о городской да дорожной жизни, о том как демоны неосторожных путников подстерегают, о том как морочники облапошивают доверчивых... Теперь вот эти - убить его хотят... за то, что он ненароком помешал им обман творить... Но он же не знал... А знал бы - сразу побежал бы прочь во весь дух... благо, что теперь он при сапогах...

И страшно Хваку, что трое убивцев к нему с оружием подходят, и обидно, что душой и сердцем поддался на обман, а они - вон какие оказались... Как же теперь быть? Руками отталкивать - так руки посекут, а потом и его самого... Прощения попросить - но у Хвака даже и язык от волнения отнялся... и высох весь...

И через предсмертный страх такая внезапная чистота и ясность в голову Хвакову вошла, что все вокруг легко постижимым стало, любую мелочь он запросто различает: ранняя стрекозка над травой трепещет, у Огонька из под левого сапога белый камешек выпрыгнул и в лужицу булькнул, на небе мелкие тугие облачка бегут, а высоко над ними - иные, бледные, словно разлохмаченные, на месте стоят... А сердце стучит в грудь и почему-то в виски... Стрекозка вдруг метнулась к Хваку, чуть об пузо не ударилась и исчезла куда-то... И показалось Хваку, что глазки у той стрекозки знакомого ярко-синего цвета... Где же она?.. Хвак ерзнул глазами по животу и груди - нет стрекозки, только цепь на нем вместо кушака...

- А-а-а! Обманывать! Тигут, да!? А сам - морочник!? Морочник, да?

Хвак и сам не понял, как это ему так удалось - одним рывком цепной узел растребушить, чтобы цепь с себя снять и вместо оружия на руку приладить! Но все словно бы само собой вышло: как махнет Хвак цепью - так сразу Петля от него и отлетел на пять локтей, а только вместо лица у него каша кровавая, а сам Петля недвижим лежит.

Среди троих морочников кабацких умнее и опытнее всех был Огонек, их вожак: уж кто-кто а Огонек сразу понял, что после этакого удара Петли больше нет среди живых, помер Петля и помучаться не успел... Это с одного удара! - осторожнее бы надо... Огонек сразу же прыг на полшага назад, Хрустня с кинжалом вперед себя выпустив, а сам меч в левую руку перехватил: левая у него главная рука, с нею будет проще открытую шею подстеречь, а Хрустень пока этого верзилу на себя отвлечет - все одно его кинжалишка тут бесполезен... Верзила с Хрустнем расправится, а он, Огонек, с этим... как его... с Хваком!

Но не суждено было исполниться Огоньковым хитростям, ибо цепь намотана была в один виток на Хвакову ладонь, и свободная ее часть была в два локтя длиною... Да еще и у самого Хвак ручищи едва ли не до колен, а росту Хвак огромного... Свистнула цепь - и полбашки у Огонька словно и не было! Хоть и умен был Огонек - но и его долгожданная смерть добыла, хоть и глуп был Хрустень, соратник и подельник Огонька, но и до Хрустня дошло, что его очередь следующая!

- Выронил Хрустень кинжал, упал коленями в кровь, что из под мертвого Петли выбежать успела, и взмолился, вытянув в сторону Хвака пустые растопыренные ладони!

- Пощади, брат! Прости и пощади... повелитель!

И - диво: услышал его Хвак сквозь кровавую ярость в ушах, задержал руку - а ведь уже взмахнуть ею успел!

- Чего ты? А? Убить меня хотел?

- Нет!!! Нет, я никого в своей жизни не убивал! Это эти... обманом меня вовлекли! Я их отговаривал!

Смотрит Хвак на рыдающего Хрустня, видит, как тот трясется от смертного ужаса... и... ну, что теперь... Не будет же врать человек на пороге жизни! Они ведь и Хвака едва не прельстили обманными речами... И он, Хвак, тоже был готов с этими дружить... разума и опыта у них набираться... Вот и этот бедолага запутался...

- Ну... Ты это... Больше так не делай. А ты не врешь?

- Нет!!! Ни за что, никогда!.. Землю целовать буду... сапоги твои... Пощади!

Хвак отошел на шаг, убрал сапоги от морочника, а сам растерялся. Когда враг - это понятно. А когда вот эдак... Обобрать бы тех двоих... да перед этим стыдновато... Пусть уж...

- Ты... ну... Как тебя - Хрустень?

- Да, Хрустень меня зовут! - и снова ползет Хваковы сапоги целовать.

- Стой!

- Да, повелитель!

- Ты... вот что... похорони их, что ли... а я пошел. Понятно?

- Все сделаю! - Повалился Хрустень лбом в землю, весь без памяти счастлив, что опять жив остался! А лоб-то... ударился во что-то твердое и острое - об рукоять кинжала, который он давеча выронил... Видит Хрустень - не врет этот Хвак, уходит... А спина жирная, широченная... слепой не промахнется... И даже бежать за ним не понадобится, голову подставлять... Хрустень почему кинжалы вместо секир да мечей любил - потому что у Хрустеня способности были превеликие по этой части: фырк с двадцати локтей - а прохожий уже и лежит, не шевелится, подходи спокойно, снимай добычу. Но тут у Хрустня оплошность вышла: пока он кинжал в спину Хваку целил, тот цепь на бока устраивал - дабы подпоясаться ею, руки от ненужной ноши освободить. Вот кинжал провернулся в полете, да и с цепью встретился, в звенышко цепное клюнул, и Хвакова спина лишь слабый удар почуяла - вместо смерти. Обернулся Хвак на ушиб - а Хрустень уж улепетывает вскачь, да не по дороге бежит, а поперек, по ухабам, петляя... Вздохнул Хвак поглубже, не в силах понять этого Хрустеня... И опять гневом в груди полыхнуло, да чего уж тут... не гоняться же...

Хвак подпоясался привычным образом, подобрал кинжал, посопел, подумал, посреди дороги... Нет, негоже добычу лихоимцам и посторонним оставлять... Одежду и прочую сбрую он трогать не станет, а кошели обтрясет, у Огонька точно денежки звенели, он видел...