Хвак

Г Л А В А 5

Ветви кустарника, покрытые безобидною листвой, внезапно приподнялись - это притулившийся у самого края дороги куст утратил неподвижность и выпустил в сторону Хвака щупальца-корни, длинные и голые, извивающиеся, словно змеи, такие же чешуйчатые, но полдень замедлил прыткость растительного хищника и Хвак легко разрубил все три "щупальца", что разматывались по воздуху ему навстречу. Вон, лежат, истекая древесным соком в пыль, и еще шевелятся, гадины такие! Напавшее на Хвака растение имело в корнях и ветках неровный темно-зеленый цвет, темнота его отливала в красное, или, как уточнил бы ученый отшельник Снег, будь он здесь, в бордовое... По виду, на разрубе, напоминало ящерное мясо без кости внутри, а пахло какой-то кислятиной... Хвак все же не удержался и лизнул свежий срез поднятого отростка и вдруг узнал этот вкус! Большая его часть сидела в вареве, что Снег нынче утром готовил! Стало быть, эта тварь, которая на него напала, именуется Черная Рогари: Снег сказал мимоходом основу любимого отвара, а Хвак запомнил! Или Черное Рогари... Тьфу! А ведь тут, в Пригорьях, ничего есть нельзя - а он забыл! Тьфу и тьфу еще раз! Всё, всё, это не считается, теперь он будет осторожен.

Хвак поколебался, но все-таки сунул секиру обратно, в петлю на пояс, ибо даже малышей с детства учат: в мирное время несешь оружие наготове - быть беде, не себя, так других покалечишь, ни в чем неповинных. Вот она секира, под рукою - раз и выхватил! Чего тут бояться, кого? - Некого.

Хваку послышался короткий смешок... вроде бы звонкий... вроде бы девичий... А людей не видно. Вокруг ни дерева, ни травы, чтобы выше колена, холмики плоские, камни глубоко в землю вросли... Хвак пробормотал коротенькую молитву, единственную, которую знал наизусть: "Всемилостивые боги, да охраните смертного ото всех напастей!", но не понадеялся на нее одну, а вынул-таки секиру, преодолев стыд, и взял ее в правую руку - правая точнее в ударе...

Дорога перед ним вдруг разлилась в круглую поляну, посреди которой горел костер, но очень странный костер, без дыма и топлива: над пустым каменным очагом, на высоте примерно в половину пяди полыхает огнь разноцветный, косматый и словно бы живой... Хвак насчитал в нем знакомые цвета: зеленый, желтый, красный... синеватый... и еще помеси от них, которые так сходу и не обозвать... А возле костра - стоят, лежат, сидят люди, мужчины и женщины... Очень странные люди, Хвак сразу это понял: глаза у женщин лучистые, а у мужиков... такие... лютые... Теней ни от кого из них нет.

- О, какой он, оказывается, жирный отвратительный мизгач, этот смертный! Положительно, он мне нравится, сей урод! Подойди ко мне, ублюдок! - Женщина, стоявшая к Хваку ближе всех, произнесла эти слова голосом, не терпящим никаких возражений, Казалась она средних лет, очень нехороша собою, низкорослая, лоб и щеки в гноящихся прыщах, желтые клыки торчат во все стороны - вверх и вниз... и даже вбок...

- Демоны, мать честная! - Хвак испугался, но разума не потерял: секира в ослабшей руке свистнула наискось... Промашка. Вроде бы он точно бил... Еще раз, по голове! И опять промахнулся. Не колеблясь более и не помышляя о сече, Хвак развернулся и помчался прочь, поперек дороге, подобно прыгучему цераптору высоко перемахивая через пни и камни. Жирное брюхо тяжело колыхалось, но почему-то совершенно не препятствовало быстро бежать и высоко прыгать. Главное до зарослей добраться, а там... Хвак проломился через жиденький кустарник и прислушался на бегу - вроде бы погони за ним нет!.. Это хорошо, но надо дальше бежать, как можно дальше! Хвак еще наддал, еще раз продрался сквозь кусты, и очутился на той же поляне, только с другой стороны.

- Я же велела тебя подойти! Ко мне, смертный!

Хвак помотал головой, не в силах возразить словами, и пустился наутек, теперь по той самой дороге, откуда пришел. Но итог был прежним: Хвак бежал, бежал, пока не выбежал на то же самое проклятое место, где возле костра стояли, сидели и лежали эти странные существа... Больше, чем полдюжины их, сосчитал Хвак в единое мгновение, но в этот раз почему-то не порадовался своему новому умению.

- Слушай, братец Чимбо! А почему он меня не слушается? Я ему сказала, а он все равно!..

- Успокойся сестричка, значит, ты не так сказала. Сейчас мы его...

- Нет, я всё так сказала! Учить меня он будет, как мне говорить! А смертный меня все равно ослушался! Это, небось, Матушка так ему начудила!..

Один из мужчин, косматый, босой и совершенно голый, если не считать бороды, кузнечного передника и буйной волосяной поросли по всему туловищу, не спеша подошел к оцепеневшему Хваку, лениво ухватился волосатою ручищей за рукав его рубашки и легонько потянул, как бы показывая направление.

- Подойди к госпоже Умане, дурак, тебе же сказано.

Хвак отпрянул в ответ на это предложение и руку отдернул, а рукав его рубашки остался в пальцах того мужика. "У него даже пальцы сплошь волосаты" - остатками до смерти напуганного ума сумел подумать Хвак. В дополнение ко всем невзгодам, мужик этот обликом очень напоминал кузнеца, кузнецов же Хвак невзлюбил прочно и навсегда... Почему именно кузнеца? Да демоны его знают, почему... Может, из-за фартука, может клыкастая морда у него такая... словно бы насквозь прокалена кузнечным пламенем... Может, потому что мышцы у него чудовищной силой налиты - вон как их во все стороны расперло, и толстый живот им не помеха, у деревенского кузнеца Клеща такие же были...

Внезапный приступ ярости смыл с Хвака и страх, и оцепенение: он взмахнул кулаком что было силы, но... Замер кулак, застыл в воздухе, ибо голый мужик успел выпустить из пальцев обрывок рубашки, подставил ладонь и принял в нее Хваково запястье... И сдавил. Как будто стальными клещами прихватило руку - ой, больно! Быстро летел кулак, а мужик в обличье кузнеца еще проворнее оказался... Только Хваку некогда было об этом размышлять, ибо ярость в нем ничуть не угасла от вспыхнувшей боли, а лишь усилилась. Некогда было и выхватывать секиру и несподручно, вдобавок, - не с той стороны она висела... Хвак взмахнул левым кулаком и обрушил его на волосатое предплечье противника. Хороший удар получился: чужая рука выпустила запястье, и голый клыкастый мужик даже охнул. Но не было в этом оханье боли и страха, а только недоумение.

- Ух, ты! А он еще и дерется!

Мужик, похожий на кузнеца, широко шагнул к Хваку и оказался с ним вплотную: росту он был почти такого же, плечами - ничуть не уже, тело посуше, чем у Хвака, не столь гладкое, но все в волосах и в буграх чудовищных мышц, а руки... Руки у этого клыкастого мужика были, пожалуй, еще длиннее, чем у Хвака: опусти он их вдоль туловища - до колен, небось, достанут! Однако, мужик нашел своим рукам иное применение: он обхватил ими Хвака поперек живота, сомкнул ладони на его спине и сдавил. У Хвака аж в глазах почернело от этого нажима - вот-вот сейчас мозги на щеки вывалятся, а в портках - еще немного, и тово... Мужик крякнул, видимо удивленный, что Хвак еще в сознании, сдвинул ладони к Хваковым бокам, поднатужился, вознося противника повыше над собой и швырнул его оземь! Грянься Хвак беспрепятственно всею тушей - быть бы небольшому землетрясению, но неведомым чудом Хвак успел на лету поймать плечо этого мужика в левую ладонь, вцепился крепко и этим слегка ослабил силу своего падения, замедлил его. Тряхнуло обоих, и оба же кубарем полетели в мелкую пыльную траву. Хвак даже успел въехать десницей в клыкастое рыло, прежде чем сам почуял богатырский удар по затылку, от которого глаза едва не выскочили куда-то в кусты. Но удар - что удар - одним больше, одним меньше, а вот режущий холодок у самой шеи и продолговатый отблеск - это гораздо хуже...

- Лежи смирно, ублюдок, не то я своею властью прекращу общее веселье и одним ударом отделю твое вонючее жирное тело от твоей дурацкой головы. Скоси глаза, не шевелясь сам. Все видишь?

- Кх... да...

- Что видишь?

- Меч.

- Братцы с сестрицами! Да, может, он не такой уж и дурак? Давайте, я его просто порублю на куски и все. Большая часть достанется нашему Чимборо, в награду за перенесенные страдания...

- Ты что, а? Ты сам, что ли дурак, а? Какие страдания? Я никогда нигде не страдал, тем более от смертного! Ларро, а Ларро? Ты тут из себя старшего не изображай! Понял меня, да? Но он на меня руку поднял!

- Нынче не время нам всем слышать твои бабьи привизги, дорогой мой брат. Хорошо, будь по-твоему: получишь свой кусок не в утешение перенесенной обиде, а в награду за проявленную доблесть. Большую часть сожрешь ты, но и остальным вволю достанется, эвона мяса сколько. Подходит? Все согласны?

- Я не согласна. Если сестрица Тарр не врет нам и не ошиблась, то Матушка впоследствии может осердиться на ослушника, равно и на ослушницу.

- Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и... Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!

- Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но... Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но...

- На себя лучше посмотри! Моль ночная!

- ... скорее всего, я и Орига будем в меньшинстве, но голос мой за то, чтобы не лишать его жизни ни одним из доступных нам способов. Мне безразличны все смертные - хотя я люблю подарки от них - а этот жирный негодяй очень уж неприятен, однако я поднимаю свой голос против смерти и пусть Матушка видит, что я и Орига ей верны и послушны. В отличие от Уманы!

- Ах ты подлая...

- Тихо всем! Чимбо, ты чего скажешь?

- Я?.. Гм. Я как все. Но руки у меня чешутся башку ему отвернуть. Он поднял на меня свою подлую грязную руку!.. Вы все видели!

- Видели. Что смертный тебя вывалял в пыли да в птичьем дерьме! Позор!

Голый мужик в фартуке взвыл в ответ на насмешку той, кого называли Уманой, растопырил корявые пальцы и попытался подскочить к ней поближе, но воин с мечом заступил ему путь. Для этого ему пришлось снять свою ногу со спины лежащего смертного и убрать меч от его шеи.

- Стой, братец! Как ни горько - она истинное произнесла. Спрячь свою зубочистку, я не собираюсь дуэли с тобою устраивать. Спрячь, как брата прошу.

Хвак, весь в ужасе и оцепенении от невероятных догадок, все-таки воспользовался тем, что шея и спина свободны, и повернул голову - смотреть.

В руках у клыкастого мужика в фартуке сиял - иного слова не скажешь - легкий двуручный меч... Неведомо откуда взялся и точно так же вдруг исчез - и Хвак не понял, как это получилось. А у другого, который выглядел по-военному, в латах, но как-то иначе одет... не так, как ратники... меч по-прежнему обнажен... а сияние в его огромном мече тусклое и темное, как догорающие угли... Лысый, даже под шлемом это видно, безбровый...

- Не-е-ет, биться с тобою даже не собирался, я кузнец, а не забияка, но мои мечи, братец, твоего не хуже, ибо одно дело война, а другое...

Хвака словно подбросило в стоячее положение, и он опять бросился наутек, куда глаза глядят, лишь бы прочь от страшных этих... этих... этих... Богов!.. На пути его стояла одна из богинь и Хвак словно в скалу врезался: брык! - и упал, оглушенный, почти на то же место.

- Ну! Что я говорила! Убей его, Ларро! Он меня, меня - наземь сшиб, словно какую-то смертную... потаскуху!

И действительно: в своей безнадежной попытке убежать, Хвак случайно сбил с ног ту самую, отвратительную... клыкастую... Да они все при клыках, но у этой... у богини Уманы... очень уж они желтые и слюнявые! Гадина!

Хвака опять вскочил на ноги, уже с секирою в руке. Ярость в нем боролась с ужасом, и ярость победила: коли не убежать - надо драться... напоследок...

Секира встретилась с мечом, руку едва заметно тряхнуло и в ней остался обломок деревянной рукояти, в половину локтя длиною... Единым мечевым росчерком Ларро перерубил не только древко секиры, но и само тело ее, поперек лезвию, от жала к обуху, на две почти равные половинки. Хвак остался безоружным, однако, его почему-то добивать никто не стал: невероятной силы удар сзади в ухо и одновременно пинок по ногам повергли его в прежнее лежачее положение.

- Спасибо тебе, любезный братец Чимбо, без тебя бы мне с этим мужланом никак не справиться.

Видимо, клыкастый бог в фартуке услышал насмешку в словах другого бога, он зарычал и лягнул лежащего Хвака босой пяткой в бок.

- Все насмешки строишь? Зазубрин-то на мече не боишься, от дуэлей с навозными крестьянами, от топоров от ихних?

- Не боюсь. Мечи я, все-таки, как бы ты ни пыжился ремеслом, кую не хуже тебя.

- Нет, хуже!

- Не хуже. Зазубрин на мече моем нет, но и секира у этого пентюха была преотличная, просто невероятно - откуда берутся у смертных подобные?

- Так пожелай и узнай, это же просто.

- Я бы и пожелал, дорогая Умана, да мне лень. Итак, что решим со смертным? Кстати, по-моему, он тебя рассмотрел и не считает тебя красавицей. Взгляни на мысли его.

- О, о! Вы слышали, что он про меня подумал???

- Правду подумал. Лежи тихо, людишок. Если ты еще раз выдернешь спину из под моей стопы - да падет на меня одного гнев Матушки, гнев истинный или предполагаемый! На тысячу кусков порежу. Ты понял меня? Скажи словами, а не мыслями.

- Да.

- Он понял. Как бы ни хотелось нам тут развлечься по-настоящему, но от его смерти придется отказаться.

- Почему это???

- Почему, Ларро?

- Потому что он не прост возможностями своими. Он не сошел с ума от ужаса, он дважды приложил наземь бессмертных богов... он...

- Подлый вонючий засаленный кусок человечины! Вот кто он!

- Умана, красавица моя премудрая! Хорошо. Подойди и убей его сама, я отступаю. Да свершится предначертанное: остальные боги не захотели собственноручно лишить жизни это гнусное существо, а Умана осмелилась. Все мы этому свидетели. Ну же?..

- Но я...

- Вперед. Убивай, потроши, кушай... чавкай в одну глотку... мы все не участники.

- Погоди, Ларро! Ничего такого я и не... я... меня... больше всего удивляет даже не то обстоятельство, что он сумел... лишить равновесия меня и нашего Чимборо, а то, как ты хладнокровен, братец, то, насколько ты нынче спокоен и невозмутим. Не мне... и никому другому из нас не учить тебя ярости, бешенству и гневливости, но сегодня ты холоднее самого Варамана, который и тут поленился придти на нашу встречу. В чем тайна твоей выдержки, Ларро? И почему ты в последнее время то гол, то в латах по макушку, то лыс, то космат?

- Попробую ответить, но только на один из твоих вопросов. Выбирай - на какой, о выдержке, или о прическе?

- На тот, что про выдержку.

- Во-первых, я Матушку боюсь, люблю и почитаю, Это - во-первых, и в главных. А во-вторых... Впрочем, достаточно.

- Нет уж, нет уж! Дорогой брат, мы все разделяем любопытство, вслух проявленное Уманой. Что - во-вторых?

- Будь по-вашему. Если он действительно приемный Матушкин сын, подло будет лишать жизни одного из... своих. Мы ведь не люди какие-нибудь.

- Ну, это уж очень тонко. Нет, Ларро, ты бы не был столь невозмутим, если бы не сидело в тебе нечто еще. Назовем его: "в-третьих". Итак, братец?

- Ты моя самая любимая сестрица из всех, дорогая Тигут, от тебя ничего невозможно укрыть! Есть у меня одна мысль, которая позволит нам оставаться всепослушными матушкиными детьми, но в то же самое время...

- Продолжай же скорее! Мы его, все-таки, съедим?

- Нет, Умана. Во всяком случае, я не ем падаль, предпочитая живое и свежее. Сделаем так, чтобы он сам, чтобы он на своих ногах убежал от жизни своей, или разума своего.

- Как это?

- Пусть он сам себя доконает, уничтожит свое телесное или душевное здоровье. В последнее время, признаюсь вам, дорогие мои братья и сестры, мне изрядно прискучил наш "домашний" шут. Подарим его Хваку... вернее... подарим Хвака ему.

- Ух, здорово! А что это значит? Как это?

- Это просто, премудрый ты наш Чимбо, настолько просто, что даже и ты - пусть и не сразу - все поймешь... Джога! Повелеваю тебе слышать, видеть и осязать сущее окрест. Итак, Джога!

- Слушаю, повелитель!

- Ко мне! - Бог Ларро протянул перед собою левую руку, ладонью вверх и разноцветный огнь, до сего мига бесшумно плясавший над пустым очагом, прыгнул на поставленную ладонь. Только теперь он уменьшился до размеров дубового желудя.

- Хвак!

- А?.. Чего?..

- Как ты мне отвечаешь, пыль вонючая? Перевернись, ляг на спину. Так и лежи, не шевелясь. Помни: шелохнешься - зарублю. Понял меня?

- Да.

- Джога!

- Слушаю, повелитель!

- Пред тобою смертный, по имени Хвак. Представься смертному. Без титулов, основным именем.

- Я - демон пустоты и огня! Я шут богов! Мое имя Джога!

- Джога, тебе нравится эта смертная оболочка?

- О, да, повелитель! Мне любая нравится, слишком уж давно я...

- Молчи, дрянь, на один мой вопрос надобно давать один краткий ответ: да.

- Да, повелитель!

- Выражая общее наше мнение, хочу подарить тебе вольную. Не навсегда, разумеется, всего лишь на некоторое, надеюсь, не очень большое время. Ты в вечном рабстве, но теперь у тебя будет свой раб. Можешь наслаждаться. Сумеешь перебраться из этого тела в иное, но не раньше, чем до конца истратишь прежнее - вольная твоя продлится... Все понял?

- О, да, повелитель!

- Доволен ли?

- Да-а-а-а, повелитель!!!

- Хвак... Хвак!

- Чего?

- Нет, этот болван неисправим. Открой рот пошире.

- Зачем это?

- Добровольно... и широко... открой... рот. Если, конечно, хочешь жить!!! Жить хочешь!?

- Да.

- Тогда не болтай лишнего и открывай рот. Проглотишь этот огонек и он поселится в тебе, будете вдвоем век коротать. Не бойся, это ненадолго. Либо ты сделаешь сие добровольно, либо умрешь немедленно, клянусь мечом! Сроку на раздумья - один вдох и один выдох! Принимаешь???

Хвак задержал дыхание, чтобы успеть подумать, но, как назло, ни одна мысль не хотела приходить в измученную ужасом голову... Раз клянется - значит нерушимо.

- Принимаю.

- Добровольно?.. Я тебя спросил: добровольно???

Хваку показалось странным, что бог спрашивает согласия у него, у простого смертного, однако некогда было думать: он зажмурился и кивнул.

- Добровольно.

И словно расплавленной сталью плеснуло ему в губы, обожгло язык, гортань и легкие...

Чужой и лютый смех родился в Хваковой голове, разросся до хохота, перешел в оглушающий рев...

- Раньше я был рабом, а теперь у меня есть ты! Как тебя зовут, раб, повтори?

- Я не раб, - прошептал одними губами ошеломленный Хвак, - я свободный человек...

- Был свободным! А ныне раб! Смейся!

- Зачем это? - опять попытался возразить Хвак, но вместо этого вдруг приподнялся на четвереньки, хлопнул что было мочи кулаками по вытоптанной траве и захохотал. Но - нет - это был не его смех, а какой-то такой...чужой... Плохой!..

Хвак стиснул, было, челюсти, а они разжались, послушные чужой воле, губы вытянулись далеко вперед и округлили рот: Хвак замычал громко, словно бы подражая голодной ящерной скотине и побежал, по-прежнему на четвереньках, куда-то вперед... Боги расступились, пропуская, но никто из них не смеялся.

- Ну, что Джога, вопрошу еще раз: доволен ли подарком?

- О, да, Великий Повелитель Войны! О, да! - Хвак оборотил в сторону бога Ларро голову, затем, в нелепом прыжке развернулся весь, лег на брюхо и пополз к его ногам. Хвак понял, что сейчас его заставят лизать эти странные, собранные из мелких железных колечек, сапоги.

- Верно. Будешь слизывать пыль с поножей повелителя! - прозвучало у него в голове. Однако, полизать божественные ноги Хваку так и не довелось.

- Радуйся же, Джога, развлекайся, а нам пора удалиться.

Ток! - в воздухе прозвучал еле слышный хлопок - и больше нет никого на поляне, кроме Хвака, и даже пыль не поднялась.

- Засмейся же еще, раб, возблагодари меня во всеуслышание! Меня, твоего неизбывного властелина Джогу!

Хвак встал на колени, губы его разлепились сами собою...

- О, великий пове... Не-е-ет! Тьфу! Не буду!

- Будешь.

- Нет!

- Будешь.

- Не бу... - Все эти препирательства Хвак произносил вслух, словно сам с собой разговаривал, а последние слова прервались от удара кулаком в губы - сам же себя и ударил...

Хвак взвыл, затряс головой, разбрызгивая капельки крови по сторонам, и упал ниц.

- Не буду. Прочь! Не буду тебя слушать! Уйди! Прочь, демон!

Но почти сразу же оттолкнулся руками от земли, приподнял голову и туловище, выгнувшись как ящерица, одна рука его поддерживала зыбкое равновесие, а пальцы другой опять свернулись в кулак, чтобы ударить в лицо... Но не долетел кулак до лица, словно бы зашатался и опять расправился в ладонь, уперся в пыльную дорогу.

- А-а, червь! Ты думаешь, что это ты упрямый? Не-е-ет, просто это я, Великий Джога, не захотел до поры причинять ущерб имуществу своему... Да, увлекся, виноват... Забыл, знаешь ли, каково это - владеть движимым имуществом. Движимое имущество - это ты, раб.

- Я не р... Ой!.. У-у... У-у-у-а-ха-хахаха-а-а!!! Не-е-ет! - Хвак внезапно перевернулся на спину, лежа впился пальцами обеих рук себе в бока, возле ребер, стал быстро ими перебирать и поглаживать... И хохотать...

- Ха-хаа... Это называется щекотка. Мучить ею можно сколько угодно, а урона тельцу - ни малейшего. Я тебя... у-ха-ха-хааа!.. одною щекоткой допытаю до полной покорности! Раб.

- Я не... - попытался возразить Хвак и вновь зашелся в истошном хохоте.

Он вдруг прекратил смеяться, встал на ноги, легко, не шатаясь, и побежал по дороге. И даже бессмертные боги не сумели бы определить на первый взгляд - кто именно из двоих существ, насельников огромного жирного тела, управляет им... Видимо, желания обоих совпали в этот миг...

- Хватит бежать, раб. Тело надобно беречь.

- Я не раб.

- Раб, и не перебивай меня.

- Я не... ой!

- Вот! Из-за твоей норовистости я себе язык прикусил! Ты раб. А я хочу есть и пить. И спать, и плясать, и драться... И разговоры вести, и девок хочу... Ты тоже будешь во всем этом участвовать. Видишь вон тот пень?

- Вижу.

- Сейчас сядем, я приму от тебя клятву верности и покорности - и побредем себе, ликуя, навстречу моей новой жизни и радостям моей новой жизни.

- Не буду я тебе ничего приносить! Уйди от меня, гадина!

- Хвакушка, раб ты мой ненаглядный! Видишь, я тебя как Хавроша называю... Помнишь Хаврошу?

- Помню. Гадина была. Такая же, как и ты.

- Обижаешь, раб. Я гораздо хуже ее. Но все твои знания и воспоминания - теперь мои.

- Чего? Как это?

- Болва-а-ан. Повелитель Ларро правильно про тебя сказал. Объясняю как можно проще: я живу в твоем теле, в твоей голове. Тебя подарили мне боги, со всею твоею требухой, с портянками, с мыслями и с воспоминаниями. Ой!.. А это что такое?

- Чего?

- Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать... ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?

- Чего? Это... я не раб!

- Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось - с изъянцем!

- Каким еще... изъ... ну...

- Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!

Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.

- М-м-м... Не буду!

- Будешь.

- Не буду.

- Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной сущностью переспорить мою духовную сущность?

- Чего?

- Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э... да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника...

- Как это?

- О, боги... Ладно. Коли уж нам существовать в одном теле некоторое время, мы с тобою должны больше знать друг о друге, да, знать и даже подружиться, подобно тому, как у хорошего господина все друзья меж собою: строгий господин - а под ним, тучным и добрым стадом, его челядь, рабы, домашние животные и ручные птеры. А ведь ты отныне, пусть и не навсегда, самое дорогое мое домашнее животное. Поэтому я сейчас широко, я сейчас добровольно, я сейчас откровенно приоткрою пред тобою сущность свою и ты в нее заглянешь. Ты ничего не сумеешь там разрушить, напортить или напакостить, но все равно - это великое доверие к рабу со стороны господина, с моей стороны! Загляни, прощупай, вдумайся - и прекрати со мною спорить, перестань сопротивляться. Как только ты покоришься неизбежному, то мы, вернее я, уже спокойно и безмятежно продолжу наслаждаться подарком богов. Зайди же внутрь, взгляни, распахнута сущность моя.

- Как это? - по привычке хотел спросить Хвак о непонятном, да вдруг сам догадался, что такое собственная сущность, и где расположена сущность этого... Джоги... и как туда заглянуть. Постигнутое было похоже на кошмарный сон, из тех, когда утром просыпаешься в холодном поту и не сразу очухиваешься... Только гораздо хуже. Пустота, одиночество, хлад, и посреди хлада огнь, на котором тебя словно поджаривают... и жажда, и отчаяние, и злоба на судьбу, которая определила тебе такую жизнь... такое существование... и... и... желание вырваться оттуда и растерзать все сущее вокруг... И бурлящее, клокочущее, безумное нетерпение, немыслимая сила которого обуздана, стреножена, связана еще большею мощью: терпением, сотканным из самой вечности... Перед ним любое человеческое "хочу-не-хочу" - не более, чем капелька дождя, падающая в безбрежный океан... И постигнутая сущность - грозная правда, не менее осязаемая, нежели вот эта вот травинка, или мазок дорожной пыли поверх нее...

- Что скажешь, смертный?

- Это... ну... Страшно!

- Ха-ха-ха-а... Страшно ему. Ну, хорошо. Буду справедлив, хотя и не представляю, зачем, на какую навозную лепешку сдалось мне это чисто человеческое чувство, насквозь мерзкое и мелкое, как и сами люди... Распахни мне собственную сущность и я загляну в нее... Надеюсь, боги создали меня достаточно крепким и выносливым, чтобы я тут же не развоплотился от превеликого отвращения...

- Чего?

- Чего, чего... Ты в мою сущность заглядывал?

- Да.

- Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?

- Так ты же уже... Вон, и про Хаврошу знаешь!..

- Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым - потерплю еще немного: приму и препирания с тобою, и рассматривание сущности твоей. А тебе прямая выгода: вдруг ты мне совсем уж не понравишься и я решу искать себе иное воплощение?..

- Хорошо бы!

- Чем больше я на тебя смотрю, преглупый Хвак, чем больше я слушаю твои слова, прежирный Хвак, тем более поддаюсь тому же самому настроению: хорошо бы от тебя избавиться навеки! Но... Что время зря терять - заглядываем? Готов?

Хвак нерешительно качнул головой, как бы молча соглашаясь с тем, что сам, своими губами, и произнес вслух мгновение назад. Новый голос его был почти таким же, как и прежний, разве что чуть более визгливым и с хрипотцой.

- Стало быть, ты подтверждаешь, что добровольно... открываешь передо мною, демоном огня и пустоты Джогою, сердце свое и сущность свою... Так?.. Подумай слово "да" и повтори его вслух... Ну, давай же!..

И совсем уже было приготовился Хвак пошевелить губами, окровавленными и неуклюжими, но словно острою колючкой поцарапало его... Он уже слышал это слово: "добровольно", да, он слышал его... Так говорил сам бог Ларро, ему тоже нужно было получить от Хвака это простое слово... Он отдал его богу Ларро - и тут же словно кипятком на сердце плеснули... Это был обман. Как же быть? Все ведь должно быть по-честному, чтобы все поровну: этот... Джога перед ним душу открыл, а теперь его, Хвака, черед открывать перед Джогой... Но ведь у Джоги нет души, он же сам так сказал... Но... эту... эту... ну... сущность открыл, все, что у Джоги было, а теперь пусть он, Хвак...

- Нет.

- Открывай же...

- Нет.

- Не-е-ет???? Да я тебя... Погоди, милый Хвак. Погоди, так нечестно. Получается, что я был честен с тобою и справедлив, проявил понимание и милосердие, а ты в ответ проявляешь черную неблагодарность! Возможно ли сие?

- Нет.

- То есть, сие невозможно и ты не проявляешь неблагодарность?

Хвак опять хотел повторить свое отрицание, но запнулся. Если он скажет просто нет, то тем самым он... как бы это... все равно согласится с Джогой. А он не согласен!

- Ничего я тебе не открою.

- Нннооо поооче-е-е!.. Почему, дружище Хвак? Тебе не знакомо чувство справедливости? Благодарности? Ты против равного обмена?

- Сказано - не хочу! - Хвак набрал побольше воздуху в грудь и в полный голос выкрикнул слова несогласия. И это был его собственный голос, без привизгов и хрипотцы. - И впредь... - Хвак хотел продолжить свою речь, но поперхнулся и грянулся навзничь, словно сраженный невидимым ударом. Изо рта его пошла пена, жирное тело выгнулось совершенно невероятным образом, ноги и руки мотались нелепо... Окажись поблизости сторонние зрители - они бы увидели странное: посреди дороги, в густой летней пыли перекатывается с боку на бок и даже кувыркается через голову огромный толстобрюхий голодранец, на синюшном лице грязь, в которую превратилась пыль, смешанная с кровью, с испариной, с пеной и слезами. Страшные судороги бьют этого человека, он хрипит, глаза его ничего не видят, уши его ничего не слышат...

Любой смертный беспомощен в таком состоянии: подходи к нему смело, грабь, убивай, ешь... Но даже на зловещих Плоских Пригорьях не нашлось поблизости храбрецов среди нечисти, зверья и душегубов, кому по силам и по нраву было бы выдержать гнев одного из самых лютых и могущественных созданий мира сего, гнев Джоги, шута богов, демона огня и пустоты... А ведь это его свирепая аура клубилась вместе с пылью над странным этим толстяком, стало быть, человечек сей - его добыча! Подальше, подальше, подальше, ох, подальше отсюда!..

Человек вскочил и опять упал, хрипя. Каблуки его сапог царапали землю, пальцы рук выдирали из нее куски дерна, из носа и разбитого рта летела кровь, а из вытаращенных ничего не видящих глаз - слезы...

- Мелкая подлая человеческая тварь! Ты пытаешься противоречить мне... Мне!? Тебя мне подарили боги! Боги, понял!

- Нет! Не буду!... Не хочу...

- Будешь, будешь, грязь, будешь! Ты думаешь - это боль? Это ласковая щекотка, а не боль. Сейчас ты почувствуешь настоящую, глубинную муку... Такую, что еще ни один смертный не хлебывал... Уж я расщедрюсь, поделюсь... Я тебя приведу к покорности... Хвакушка...

Эти слова демона Джоги прозвучали у Хвака в голове, и сразу же после них началась пытка, имя которой действительно не было знакомо, до сей поры, ни одному смертному...

Хвак то заходился в отчаянном крике, проваливаясь в бедны пустоты и огня, распахнутые перед ним разъяренным Джогой, то начинал злорадно хохотать над самим собой, но чужд, хрипловат и непослушен был сей надсадный смех...

Сущность Хвака, душа его заблудилась во тьме, напуганная и ослабевшая, она словно оглохла и ослепла, не в силах долее сопротивляться чужой воле, всемогущей и безжалостной. Душа Хвака все еще понимала, что за этой мукой, вослед покорности и согласию, воспоследует другая, еще горшая, окончательная... Да только не за что ухватиться, зацепиться, дабы удержаться на самом краешке человеческого, несовершенного и тщедушного, но, оказывается, такого счастливого человеческого бытия... в котором не все обман, подлость, ненависть и слезы, а есть, есть, есть и что-то другое, ради чего стоит жить и дышать... Перед Хваком промельками пронеслись все радости его прошлой жизни... Вот он с Кыской пляшет... Вот он впервые досыта наелся... Вот деревенские удивляются его силе... нет... это все не то... этим не согреться... И вдруг снизошло в Хвакову душу тепло, всего лишь малая капелька тепла, наверное меньшая, чем слезинка, она... она... такая крохотная... Хвак ничего не видит, а если даже и видит, то не в силах облечь в слова чувства свои, просто ему тепло от этих больших и нежных объятий... от этого нежного голоса... губы его тянутся и приникают к источнику этого тепла, этой нежности... и любви... О, да! Он человек и рожден женщиной, матушкой своей... Пусть он не знает её и не помнит облика, но ведь она была, и она обнимала крохотное чадо свое, и прижимала его к груди... и любила его, сына своего, Хвака... Пусть только один краткий миг любила, но был, он был, он был... Она его любила и Хвак это помнит, и Хвак счастлив этому воспоминанию: оказывается, и он может быть любим просто за то, что он есть, а не из корысти или в насмешку...

- Прочь, Джога... не буду...

- Будешь. Крепенький ты малый оказался, но силы твои на исходе... На исходе, Хвакушка... Смирись.

Хвак упрямо помотал щеками, понимая, что Джога прав, и что еще чуть-чуть и действительно...

- Ба! Что я вижу посреди Пригорий! Никак, битву за обладание телом? Эта разноголосица аур, эта пена изо рта... Да сие - не более и не менее, как подлинная одержимость во всей своей красе, раздери меня боги! Хвак, а, Хвак! Ты меня слышишь?

- Я... слы... Это еще кто? Вот уж воистину давно я не хаживал по грешному миру. Здесь, оказывается, каждый смертный червь смеет вмешиваться... - Хвак прохрипел ответ, обернувшись на слова седовласого незнакомца и оскалился во весь рот. Жуток и хищен был этот неестественный оскал, но еще страшнее оказался взгляд. Тело Хвака изогнулось странным образом, словно у зверька гхора перед прыжком, только очень уж громаден и толст был сей гхор...

Снег - а это был пожилой рыцарь, пожелавший назваться отшельником Снегом, странник, который накануне приютил и накормил Хвака у своего походного очага - единым движением выдернул меч из-за спины, успев при этом расстегнуть и сбросить с себя перевязь с ножнами и пояс, отпрыгнул на открытое пространство... Губы его издали сложный и пронзительный, похожий на заклинание, свист, и лошадь, послушная этому свисту, торопливо зарысила прочь. Между двумя людьми образовалось свободное и ровное пространство, шириной в три полных шага, один из этих людей держал наготове двуручный меч, другой был безоружен, но именно он, на первый взгляд безоружный, представлял собою большую угрозу, именно он готовился нападать...

- Хвак, откликнись.

- Я... слышу. Это не я... это Джога...

- Джога??? - У рыцаря даже отвисла челюсть от этой новости, он попятился и вдруг споткнулся о макушку небольшого камня, торчащего из земли. Потеряв равновесие на единое мгновение, многоопытный рыцарь все же успел справиться с этой природной неожиданностью: меч его описал немыслимую заградную дугу, воздух взвыл, распоротый на дюжину кусков, тут же смолк, а рыцарь уже восстановил равновесие и был опять готов к бою.

- Гм. Правильно ли я понял, что это... тот самый демон Джога?..

- Смертные тупы и трусливы. Да, это я, и мне хочется тебя слегка потерзать, смертный, может быть, даже, съесть.. Не вижу, почему бы мне не исполнить этой невинной прихоти, коли я при зубах и при остальном теле? Ужели ты и впрямь рассчитываешь остановить меня, Джогу, этой полоской прокаленного перекрученного железа?

- И еще как! - подтвердил рыцарь-отшельник. - Милости прошу, нападай! Только... слышишь, Джога?..

- Что? Ну, что? А? Что - Джога? Трусишь предо мною, да?

- Есть немножко. Не каждый день доводится... Стой! Я ведь тебе башку рубить не буду, Джога, не надейся... сердце прокалывать не буду... Руки-ноги обрублю - и ходу отсюда, на галопе. Это здоровый жирняй, покуда он сдохнет, я далеко успею отскакать, в меня не перепрыгнешь...

- Да? О, какие мудрости, оказывается, знакомы и подвластны малым сим... Но ты забыл, простак, что имеешь дело с Джогою... Я перепрыгну, даже и не сомневайся... И в тебе совью себе гнездышко.

- Все же усомнюсь и тебе того желаю. Глянь повнимательнее на мой меч, на мою ауру, на мои обереги... Может, перепрыгнешь, а может и не дотянешься? Хочешь ли проделать такой опыт? Допусти на миг подобный исход - и сразу станешь осторожнее. Ты, Джога, куда должен будешь вернуться в случае неуспеха? Стой, я сказал, стой на месте, больше остерегать не буду! По колено и по локоть обрублю, чтобы на дольше хватило! Ответь, Джога, куда тебе тогда возвращаться? Как раз кхором станешь, а то и насекомым? Великий Джога - жалкий грызун, низвергнутый богами в люди, а людьми в крысы! Долог будет обратный путь... если вообще возможен...

Хвак завизжал и вдруг ударил себя кулаком в лицо. Из уже разбитого носа опять брызнули кровавые сопли.

- Убей меня, Снег! Прошу... меня и этого Джогу... Или избавь меня от него... Прошу!..

Видимо, на короткое время Хвак опять завладел собственным телом, потому что голос его изменился и взгляд утратил нечеловеческую лютость...

Снег по-прежнему держал меч под удар, руки и ноги его покачивались в каком-то странном угрожающем танце, но глаза его словно бы затуманились слегка - Снег напряженно думал.

- Это ты, Хвак, держишься еще? Слышишь меня?

- Д-да... Спаси!..

- Хвак... Понимаешь, какая штука... Не может смертный изгонять из других смертных столь могущественного демона, кроме как переселив его в себя. Даже у государя императора нет под руками подобной мощи... чтобы самого Джогу...

- А-ха-ха-хааа! Истину глаголешь, червь...

- Держись, Хвак, слушай мои слова!

- Я... слышу...

- Так вот... Кроме как переселив в себя, и то, если демон согласится. Сам понимаешь, душа у каждого своя и одна, поэтому я не могу на это пойти... Я убегаю сейчас, оставляю тебя с ним, а его с тобой, ибо трушу и не хочу дольше оставаться рядом, ибо слишком он могуч и слишком хитер, слишком искушен в хитростях демонских и людских... Но и ты силен, Хвак, так что держись и не сдавайся. Очень силен, поверь мне! Я дам тебе совет, Хвак. Пуще всего запомни этот совет, авось поможет. Джога боится воды.

- Я ничего не боюсь! В отличие от тебя, подлая трусливая грязь! Да я!... И что?.. он боится... и что...

- Хвак. Я честно скажу: сам не знаю. Из древних рукописей почерпнул, что у каждого из демонов есть слабое место. Джога, шут богов, демон пустоты и огня, боится воды. Вот все что я знаю. Задержи его, Хвак, мне пора бежать. Прощай, Хвак!

Снег опять присвистнул, но уже на иной лад - словно бы от прежнего свиста звуки задом наперед собрал - и лошадь послушно к нему подбежала... Пояс отшельник подхватил, сунул к седлу, не отводя взора от Хвака, но перевязь с ножнами уже поостерегся подбирать - очень уж рядом стоял разъяренный демон... Пока тело Хвако рычало и сотрясалось в судорогах, Снег отбежал, пятясь, локтей тридцать - повод с лошадью в одной руке, обнаженный меч в другой - примерился, закряхтел по-старчески, задирая левую ногу к стремени, потом передумал и одним прыжком просто сиганул в седло... И помчался прочь, а Хвак остался один... Один на один с Джогой.

Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, словно каменный истукан, затем стал медленно озираться, ощупывать взглядом пустынные окрестности... Мешок заплечный... вот он... в пыли валяется... в шагах ... в нескольких...

- В десяти, болванище! Если хочешь знать - я даже наслаждаюсь последними всплесками твоего упрямства. Приятнее пожирать трепещущую плоть, добытую на охоте только что, нежели..

Судороги опять стали сотрясать огромное тело, но Хвак - а это был он, а не Джога - все-таки устоял на ногах и побрел к мешку... Расставил пошире ноги, чтобы не упасть, наклонился... Баклажка... Главное... не расплескать... воду.

- Вода! Э... э... Ты что задумал??? Урод! Глупец!!! Не смей!!! Хва-а-а-ак!!!

Рука с баклагою вихлялась, не желала стискивать пальцы, но Хвак зарычал из последних сил и заставил ее подчиниться... Вот оно горлышко... откупорить... глоток... Еще один...

- Ой-ой-ой... А что это она? Знаешь, Хвак, наверное она выдохлась... ну-ка, выплесни ее на себя!

Хвак моргнул в недоумении, но послушался: поднял повыше баклагу с остатками воды и вылил себе на голову. И ничего не произошло, ничто не изменилось у него в голове.

- Ай, бедняжка! А-ха-хахахааа!!! Не получилось изгнание демона! Не помогла водица! - Джога фыркнул Хваковыми губами и Хваку даже почудилось искреннее веселье в этом смехе, словно бы что-то человеческое проснулось в демоне Джоге...

- Нет, ну ты сам подумай, своими обеими задницами, уж и не знаю, какая из них глупее и вонючее: вода - она повсюду, внутри тела и вне его, в земле и над землею, в воздухе и в... Стал бы я учитывать тебя в намерениях своих, если бы срок владения тобою ограничивался пределами одной жажды? А дождь, а роса, а плевок, в конце концов? Этот мерзкий человечишка поглумился над тобою, он обманул тебя, обхитрил, обвел вокруг пальца, потешился твоею глупостью и доверчивостью... Убедился теперь? Может, помочиться на себя хочешь для последней проверки?..

Мир налился жёлчью и холодом, почернел... а потом выцвел и утратил даже горечь... И здесь обман, и здесь пустота, и нет ничего, ничего, ничего на этом свете, кроме лжи и пустоты...

- Ну, а я тебе что говорил? Все врут, всё мерзость, везде пустота... Становись под седло, предварительно принеся оммаж, и помчимся вперед, наслаждаясь бытием и вознося слова горячей благодарности всещедрым богам!

- Ом... чего?

- Клятву верности. Ну же? Нет, лучше встань на колени. Во-от... И теперь просто скажи: "Джога, я твой!" Будь ты поумнее и поотесаннее, да еще если зрителей позвать, я бы придумал нечто такое... красивое, длинное, звонкое и ужасно напыщенное... Но здесь пустыня, а я соскучился по телесным удовольствиям. Разевай рот и...

- Погоди... - Хвак поднялся с колен и опять расставил ноги пошире, для устойчивости.

- Э, я не разрешал тебе вставать.

- Джога. Я не согласен и не верю тебе.

- Да ты что? Клятву, червяк, клятву, шутки кончились!..

Хвак шатнулся, его вырвало прямо под ноги, почти на сапоги, но он устоял и вдруг пустился бежать. Ноги плохо слушались его, он спотыкался и падал, и опять бежал... потом шел... потом уже полз на четвереньках...

Это был ручей. Вода в нем была прозрачна и холодна, бережок, на который выполз Хвак, был каменист, но плотен, гладок, рукам и коленям тяжеленного тела совсем не колко, не топко... У них в деревне был такой же, там бабы любили белье стирать...

- Джога. Ты хотел заглянуть ко мне в душу...

- Да она и так моя. Искупаться решил? Что ж, искупайся напоследок. Я бы давно тебя подмял, да сломать боюсь. Да, боюсь. У меня знаешь сколько тысячелетий игрушки не было? Вот и... Ты сильный оказался, спору нет, но... Просто я не хочу омрачать первое свое владение всякими увечьями, изъянами...

- Загляни, Джога. Добровольно открываю.

- Изволь, коли просишь. Это почти то же, что клятва верности. Ладно, пусть будет у нас и то, и другое. Итак, Хвакушка...

- Смотри. Я не верю тебе, я верю Снегу и благодарен ему за последний совет, я понял его. Прощай, Джога.

Хвак разбежался и с превеликим шумом, словно ящерная корова, прыгнул подальше в ручей - в самом глубоком месте он оказался ему по грудь - и нырнул. Он еще с берега узрел в этом месте корягу, подмятую с боков гладкими валунами. Главное - вцепиться понадежнее, чтобы пальцы не скользили... Хвак прижался жирным брюхом к неровному дну, открыл рот как можно шире и вдохнул во всю грудь, словно это был воздух вокруг, а не ледяная тяжелая вода... Попытался вдохнуть, но что-то мешало... То ли страх перед смертью, то ли приказ демона Джоги, то ли всё вместе... Хвак поднапряг собственную волю, хлебнул... ему это удалось... и сделал вдох. Тело опять пробила мощнейшая судорога, в голове кто-то завизжал непереносимо громко, пальцы сами разжались и тело выпрыгнуло из воды туда, наверх, где воздух, где дышится... Хвак закашлялся, замер на мгновение, его опять вырвало, уже в который раз за этот день... Дышать!.. Дышать!..

Хвак вздохнул как можно глубже, оглядел надводный солнечный мир ничего не видящими глазами и вновь нырнул, и выдохнул драгоценный воздух и опять вдохнул воду...

- НННЕ-Е-ЕЕЕТ!!! ХВА-А-АК!!!

- Да. - Хвака опять вытолкнула наверх соединенная сила двух сущностей, демона и человека, и опять он блевал водой, опять вкушал три или четыре раза подряд драгоценнейший из напитков земных: воздух... И снова нырнул, и на этот раз он понял вдруг: победил, себя и Джогу. Он избавится от него, сейчас... одним последним вздохом...

- ХВАК!!! Умоляю! Прошу! Хвак! Я УЙДУ!!!

И этот последний крик, заполнивший всю небольшую оставшуюся вселенную, крик неподдельного ужаса, крик жажды бытия, уже непонятно кому принадлежащий, Хваку или Джоге, остановил Хвака, и он вынырнул. Вода хлынула из легких, и были они словно раскалены и оплавлены водяной водой, и было им больно, да только все это уже не важно...

- Уходи.

- Послушай Хвак... Давай выйдем на берег... СТОЙ!!! Погоди... погоди... Хорошо, давай здесь... Хвак... Дело в том...

- Уходи.

- Хвак... Я не могу уйти... ПОГОДИИИИИ!!! Ну выслушай же меня, я умоляю! Никто не в силах выковырнуть меня из твоего тела, разве что всесильные боги. Даже я сам, могущественный демон пустоты и огня, я шут богов, великий дем... НЕТ!!! Ну дай же, дай же мне закончить слова объяснений! Я... соврал тебе, пообещав уйти... Я не могу тебя покинуть, пока ты жив... Я даже убить себя не могу и в этом одно из важных отличий человеческих от нас и богов... Я бы ушел в другое тело, но их нет поблизости, даже рыбы умчались прочь, напуганные нашею с тобой ссорою...

- Стало быть, разойдемся замертво. Ты все сказал?

- НЕТ!!! Я... клятву тебе принесу. Я клянусь быть тебе верным и послушным. Я буду тебе служить, Хвак, пока ты жив. Но... не лишай меня тела, не губи меня водой.

- Я не хочу такого слугу. И еще чтобы в моем теле... ты мне... не нравишься!

- Но Хвак! Я уже поклялся! Загляни в сущность мою! Теперь проще, ведь я заглянул в твою. Теперь мы почти как братья!..

У Хвака никогда не было ни братьев, ни сестер, ни отца, ни матери, ни иных родственников, если не считать подлой изменщицы Кыски, и последние слова демона Джоги о братстве вдруг показались Хваку такими... такими... такими... от которых хочется плакать горючими сладкими слезами... Хвак заглянул в сущность Джоги, состоящую из вечности, пустоты и огня... Жуть какая... Хуже мертвечины... Но - не врет. Может, пожить еще?

Солнце высоко ступало по синему небу, а навстречу ему, с запада, летели маленькие округлые облака: там, на востоке, они собьются в большую темную тучу и сойдут на землю и станут водою, а когда надоест - опять превратятся в облачка и опять двинутся куда-нибудь... Подальше от суеты... поближе к суете...

Две сахиры прибежали на волнующий запах, наскоро приняв человеческий облик, но что-то их смутило, или озадачило... Толстый человек с голой задницей стоит по колена в воде и чего-то там бултыхает... Самое время кинуться и сожрать, но... Боязно что-то. Вряд ли верно будет приписывать демонам столь человеческие чувства, как смущение или недоумение, тем не менее, они остановились поодаль от предполагаемой добычи, вместо того, чтобы напасть, и наблюдали исподволь, скрытно. Ибо там какая-то такая мощная жуть кроется, очень высокая жуть... А с противоположной стороны небольшого ущелья расположился еще один наблюдатель, седовласый человек, с обнаженным мечом за спиною, весь укутанный в мощнейшие заклятья незримости и дальновидения...

Сахирам сии заклятия были бы, конечно же, не по зубам, а для богов или могущественных демонов, вроде того же Джоги, не плотнее воздуха, но Джоге в этот миг было не до окружающего мира, он притирался к новому повелителю. Для наблюдателей же толстяк теребил в руках и в воде какую-то широченную тряпку, похожую на портки и разговаривал сам с собою, как бы на два голоса.

- Видишь, Джога... вона как... получилось-то... Дескать, мол, я такой, я сякой... А чуть приперло покрепче - так и обделался...

- Это не я! Это ты обделался! Ты же у нас хозяин!