И/е рус.олим

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 60 sek." С Храмовой Горы два араба швыряют в меня камнями. Орут. Один попал в плечо. Больно.

-- Давид! Спустись!!!

К башне бежит полицейский. Еще один. Ну да, я же осквернил аль-Аксу. Тюрьма. Плевать. Что с весами?

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 30 sek."

Как быстро высыхает кровь на камне. На ладонях кровь уже высохла, стянула кожу. Впиталась... Все стало хуже. В небе ревет мотоцикл... Я поднимаю голову. На меня пикирует низкое темное небо. Хуже! Резкий звук мобильника. Новое:

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 5 sek."

(C)

(C) стояли у подножия смотровой башни, между лестницей и недавно раскопанным византийским домом -- его подземные этажи выглядели, как прорытые переходы на другую сторону времени.

-- Зря мы так близко подошли -- отсюда вообще ничего не видно, что наверху,-- Анат пыталась говорить спокойно, но получалось с таким плохо скрытым надрывом, от которого спокойствие выглядело совсем фальшивым.-- Что он там с ним делает, наверху?

Максу тоже не нравилось стоять в ожидании событий, а похоже, что лучше уж несобытий, и он предложил:

-- Поднимемся?

-- Может, лучше пусть он спустится?

Словно в ответ, с башни заорал Кот.

-- Орет, как будто его режут,-- сказал Макс.

-- Давид! Давид! -- не выдержали (C).

Давид не отвечал, а Кот орал еще сильнее и страшнее. Вдруг он захлебнулся и стал как будто кашлять, а на самом деле пищать и рычать одновременно.

-- Макс! -- закричала Анат.-- Там что-то такое!

-- Я поднимусь!

-- Нет! Наверное, поздно...

Кот перестал пищать. (C) обежали башню, задрав головы. Ничего не видно. Ощущение допущенной гнусности перешло в уверенность.

С башни на аль-Аксу прыгнул рыжий кот. Он летел, вращаясь, поднялся над колючей проволокой и, перевернувшись в последний раз, шлепнулся на территорию мечети.

-- Котика убили...-- прошептала Анат потрясенно и обиженно.-- А мы не верили...

Сверху полетели камни.

-- Давид! Спустись!!! -- заорал Макс, ринулся было к лестнице, но резко повернул и потащил Анат в сторону, подальше от камней.

Через несколько секунд на это место рухнул Давид. Анат успела зацепиться с ним взглядами, пока он падал. Она ни в тот момент, ни потом так и не смогла сформулировать, что было в его глазах.

Давид рухнул на землю и стал телом. Мобильник, который он сжимал в руке, отлетел к ногам Макса.

-- Давид...-- позвала шепотом Анат.

Макс, презирая себя за то, что перед лицом смерти продолжает прогнозировать ситуацию, незаметно прибрал мобильник Давида. Слишком это выходило подозрительным. Рядом с самоубийцей случайно оказываются хорошие знакомые, пославшие на мобильник покойнику в последние минуты его жизни несколько странных сообщений.

Анат, с ужасом вспоминая стершиеся, не подтвержденные израильской лицензией обрывки медицинских знаний, приблизилась к Давиду. Ее тут же оттолкнул энергичный толстяк:

-- Не трогай! Нельзя! Я врач! -- прокричал он на иврите с явственным русским акцентом, потрогал шею Давида, пожал плечами, покачал головой.

Сразу появились двое полицейских. Можно и нужно было уходить.

(C) повернули к выходу, впереди них почему-то оказался Гриша. Непонятно было откуда он взялся. Но ясно, что откуда-то из-за спины. То ли спустился с лестницы, то ли вышел из-за нее. Гриша шел быстро, со скоростью, которая еще не бегство, но уже и не шаг.

(C) обнаружили, что рефлекторно идут с той же скоростью. Быстрее -- было бы уже подозрительно, а медленнее -- не получалось, что-то толкало в спину. Гриша, судя по всему, тоже направлялся к Яффским воротам.

В сутолоке центральной улицы арабского рынка, (C) все-таки заметили, как Гриша украдкой сунул мобильник в мусорный бак.

-- Надо бы взять,-- вздохнул Макс, уже зная, что не возьмет.-- Мне кажется, он тоже слал Давиду сообщения.

-- Что, прямо на глазах арабов полезешь в мусорку?

-- Я что, расист? -- Макс принюхивался к запаху мясной гнили, смотрел на подтеки жижи и не решался идти на принцип.-- А, и так все ясно, раз выкинул.

Наверх, к Яффским воротам, (C) шли молча. Гриша из поля зрения пропал. Даже лавочники по обеим сторонам улицы их не цепляли. А лавочники Старого Города -- это лучшие психологи Иерусалима.

На выходе из городских стен, они снова увидели Гришу. Он был с Алиной. Она стояла под башней Давида, смотрела сквозь прохожих, и на ее бледном лице плясали в арабской эмоциональной речи губы. Она кричала что-то в мобильник. Гриша ждал ее чуть поодаль. (C) поравнялись с ними и остановились, потому что пройти молча было невозможно. Гриша и (C) стояли, ожидая кто первым проткнет пузырь со словами. Алина, с вдруг умершим лицом, захлопнула мобильник и внятно сказала Грише, что ее мужа только что завалило в подвалах аль-Аксы, что она так и знала, что этим кончится, что она бежит туда...

(C) затравленно переглянулись и тихо отступили на задний план, а потом и вовсе исчезли.

Камень перестал вспоминать. Он впитал красную влагу и забылся. Но и забытье не принесло покоя. Забытье принесло наслаивающиеся на друг друга и крошащиеся хрупкие слепки бывшего. Это было нормальное состояние плывущего во времени известняка -- бывших раковин, бывшего моря, бывшего хаоса.

Пока в белой взвеси неорганики не прорастут вены, пока не потечет по ним живое, теплое, организующее, не надо говорить о победе жизни и смысла.

Рисунок вен прокладывает логику существования. И тогда появляется страх хаоса, который испытывают все, порожденные жизнью, ко всему, сношающемуся с небытием. С проросшими венами не так-то просто справиться, они растут, ползут, цепляются за любую возможность существования и наливаются живым, красным, теплым не то что при каждой возможности, а лишь при намеке на нее.

Иерусалим, 2003