...И гневается океан

ГЛАВА 28

Они возвращались с охоты без единого трофея, но это ничуть их не огорчало. Их лошади шли рядом, отдыхая после бешеной скачки.

— А вы прекрасный наездник, граф, — сдувая со щеки прядь волос, сказала Мария Кончита. — До сих пор меня мог догнать лишь дон де ла Гарра.

— Я ведь был кавалеристом, — рассеянно ответил Николай Петрович. — А кто этот де ла Гарра?

— Комендант Монтерея и мой главный поклонник. Он очень красив и столь же глуп.

— Рекомендация очень короткая и столь же убийственная, — в тон девушке заметил Резанов.

В последнее время они часто и подолгу разговаривали друг с другом. Правда, им почти никогда не удавалось остаться наедине. Это объяснялось тем, что все десять братьев Кончиты были влюблены в conde Resanov и ходили за ним по пятам, требуя все новых и новых историй. Поэтому французский язык стал для Николая Петровича и Марии своего рода шифром, и одна-единственная фраза придавала сказанному совсем особый смысл, понятный только им двоим.

С каждым днем Николай Петрович все больше привязывался к девушке. У нее была совершенно ненаигранная манера держаться — черта, свойственная людям умным и знающим себе цену. Поступки Марии отличались решительностью, но в них не было сумасбродства и своенравия юности: скорее они говорили о сильной воле. Ее суждения об окружающих могли бы иногда показаться чересчур резкими, если бы не сопровождались мягкой и даже виноватой улыбкой. (Чуть позже Николай Петрович понял, откуда у Марии эта прямота характера).

Они уже подъехали к крепости, когда услышали пушечную пальбу.

— Приехали губернатор и отец, — изменившись в лице, быстро сказала девушка.

— Вы боитесь, что нас увидят вдвоем? — спросил Николай Петрович.

Мария посмотрела на него непонимающим взглядом:

— Почему я должна этого бояться?

— Но вы так побледнели.

— Если я и боюсь, то лишь за вас, за успех вашего дела, — она помолчала и тихо добавила: — Я сделаю все, чтобы помочь вам.

Николай Петрович наклонился в седле, взял ее руку и прижал к губам.

Перед самыми воротами в крепость их догнал дон Луис, скакавший во весь опор.

— Где же ваша добыча? — осаживая лошадь, спросил он. — Конча, я тебя не узнаю. Ты, верно, до того заговорила сеньора Резанова, что ему некогда было поднять ружье. А я свалил оленя. Потом услыхал выстрел и помчался сюда. Сеньор Резанов, я должен немедленно познакомить вас с моим отцом! И даю голову на отсечение, вы понравитесь друг другу.

— Не рискуйте головой, Луис, она у вас одна, — смеясь, сказал Николай Петрович. — И потом мне не мешало бы сперва переодеться.

Он посмотрел на свой синий редингот[83] и запыленные сапоги.

Юноша покраснел:

— Да-да, разумеется, я об этом не подумал.

Попрощавшись с донной Марией, Николай Петрович отправился на «Юнону» Он еще не успел надеть мундира, как приехал падре Уриа. Его лицо было озабоченным.

— Сеньор губернатор просит вас оказать ему честь пожаловать к нему на обед, — сказал монах. — Он приносит извинения вашему превосходительству, что не может приехать к вам, так как очень утомлен долгой дорогой. Кроме того, у него разболелась нога. Подагра[84].

— Но почему он прислал вас, а не офицера?

— Я напросился сам, чтобы поговорить с вами и кое о чем предупредить.

Николай Петрович насторожился.

— Губернатор уже знает о ваших нуждах, — продолжал падре Уриа, — и он решительно запретил нам вступать в какие бы то ни было торговые дела с русскими. Вы должны убедить его, что Испании нечего бояться России и что опасность подстерегает наши колонии совсем с другой стороны. Надеюсь, вы поняли меня?

— Благодарю за совет.

— Да поможет вам святая мадонна!

Для встречи Резанова во дворе крепости был выстроен почетный караул. Губернатор ждал Николая Петровича в той же комнате, где он был принят впервые семьей коменданта. Сейчас дон Хозе Аргуэлло стоял рядом с креслом губернатора и испытующе смотрел на Резанова. У отца Марии было худое аскетическое лицо с умными и ясными глазами. Седые усы, подстриженные по-солдатски, придавали ему несколько суровый вид.

При появлении Резанова губернатор встал с заметным усилием.

— Рад приветствовать столь высокого гостя на нашей земле, — заговорил он по-французски.

— Мне сообщили о вашей болезни, поэтому, прежде чем начать беседу, я прошу ваше превосходительство сесть, — сказал Резанов.

— Да, конечно, оставим эти церемонии, — согласился губернатор и обратился к стоявшему за его спиной адъютанту:

— Подайте, пожалуйста, кресла для его превосходительства и для господина коменданта. Остальные могут быть свободны.

Они остались втроем.

— Теперь давайте потолкуем обо всем откровенно, — сказал губернатор, — ибо от дона Аргуэлло, моего старого друга и однополчанина, у меня секретов нет. Жаль только, что он не говорит по-французски.

— Это легко исправить, — переходя на испанский, ответил Николай Петрович. — Боюсь, однако, как бы мое дурное произношение не помешало вам понять меня правильно.

— Помешать нам может другое, — губернатор улыбнулся. — А именно сложившиеся политические обстоятельства. Вы давно получали сведения из России?

— Очень давно, — признался Резанов. — Мы с вами живем на краю света, и случается так, что известия о войне доходят до нас тогда, когда уже заключен мир. А посему не лучше ли нам, находясь в таком отдалении от метрополий, руководствоваться постоянными интересами, но не временными колебаниями политической погоды в Европе? Я знаю, что испанский двор обеспокоен нашим усилением на Ситхе. Но смею вас уверить, что он не видит истинной опасности.

— Что вы имеете в виду?

— Англию, которая в последней войне с бостонцами утратила огромные земли.

— Англии до нас далеко, — перебил губернатор, теребя узкую эспаньолку. — И у нее хватает забот в других географических широтах.

— Предположим, это так. А что вы скажете о ближайшем своем соседе — Соединенных Областях? Три года назад они купили Луизиану и вышли к вашей Мексике. Вы можете поручиться, что они не двинутся далее? В то же время владения России на американских берегах столь обширны, что дай нам бог управиться с ними. Мы самые близкие ваши соседи в этом краю, и за двадцать с лишним лет вы могли убедиться в нашем доброжелательстве.

— Что верно, то верно, — впервые за все время подал голос дон Аргуэлло. — Не мое дело судить о высокой политике, но я предпочел бы иметь соседями русских, а не янки. Не так давно, сеньор, — комендант повернулся к Резанову, — я задержал четырех бостонцев. Они сошли на берег под предлогом поисков воды. На самом деле они грабили индейцев, а их корабль был… под русским флагом. Эти молодчики посиживают сейчас в тюрьме Сан-Диего[85].

Обрадованный неожиданной поддержкой коменданта, Николай Петрович намекнул, что в случае установления дружеских деловых связей Россия могла бы оградить испанские колонии от любых посягательств со стороны. Губернатор на это ничего не ответил. Помолчав, он спросил:

— И много хлеба вам нужно?

— Фанег[86] восемьсот-девятьсот.

— Пресвятая мадонна! Куда вам столько?!

— Я развезу хлеб по нашим фортам и таким образом определю все потребное нам ежегодное количество.

— Но ведь это будет означать, что мы открыли с вами внешнюю торговлю. Я знаю о тех широких полномочиях, которые дал вам российский император, но сам, к сожалению, таковых не имею. А нарушать приказы короля я не привык. От всей души хотел бы помочь вам, тем более что за вас просит святая церковь, но…

— Насколько я могу судить, интересы его католического величества не противоречат интересам церкви, — вставил Резанов. — Напротив того, именно ради ее благоденствия и содержатся здешние гарнизоны.

— Ладно, я подумаю, — сказал губернатор, поднимаясь.

За обеденным столом Николая Петровича усадили между доньей Игнасией и Марией. Донья Игнасия смущалась и поминутно вспыхивала от комплиментов, которыми осыпал ее сосед. Мария сидела, опустив глаза в тарелку, и почти ничего не ела.

— Говорят, петербургский двор стал своего рода Меккой для самых блистательных людей Европы, это правда? — спрашивала донья Игнасия. — И правда ли, что все русские дворяне говорят по-французски?

— О нет, — отвечал Николай Петрович с грустной усмешкой. — Мы заговорили по-французски недавно. При царице Екатерине нам приходилось чаще изъясняться по-немецки[87].

— А вы видели Екатерину?

— Я командовал почетным конвоем ее величества, когда она совершала поездку в Крым, на юг нашей страны. Мне было тогда двадцать три года, и я имел чин капитана.

— О, как интересно! Вы непременно должны рассказать нам о своем путешествии!

«Рассказать? — подумал Николай Петрович. — Рассказать о том, как сотни глубинных украинских сел насильно сгонялись к берегам Днепра, чтобы французский, английский и австрийский послы могли воочию убедиться в „многолюдстве и процветании“ края; как короткими ночами, когда императрица и ее свита почивали, по дорогам, ведущим к морю, пылили измученные стада и отары; как светлейший князь Потемкин щедрой рукой расшвыривал на ветер семь миллионов рублей, добытых каторжным трудом крепостных крестьян; как, подобно миражам, возникали в степи деревни и хутора, возведенные за какой-то час из переносных размалеванных щитов…»

И Николай Петрович заговорил …о бескрайних степях Украины, о цветущих вишневых садах, о синем крымском небе, похожем на небо Калифорнии. Он описал великолепную, на мягких двойных рессорах, дорожную карету царицы. Карета была так просторна, что в ней свободно могли передвигаться восемь человек, он вспоминал, как выглядела государыня, и какие туалеты она носила, и кто ее сопровождал.

Все это пустословие, пересыпанное шутками и меткими характеристиками, как видно, очень забавляло слушателей. Но самому рассказчику было отнюдь не весело, и Мария Кончита заметила это.

— Не нужно отчаиваться, — шепнула она. — Все будет хорошо, вот увидите.

Николай Петрович незаметно пожал ей руку…

Провожать гостей вышел дон Аргуэлло.

— Какая чудесная у вас семья, — сказал ему на прощанье Резанов.

— Я солдат, ваше превосходительство, — просто отвечал хозяин, — и смог научить своих детей только трем вещам: ездить верхом, стрелять и говорить чистую правду. На этом и кончаются мои заслуги в их воспитании.