И грянул гром, услышь крик мой…

7

– Стейси, принеси-ка твое новое пальто, – попросила мама несколько дней спустя; мы все сидели в это время после ужина вокруг горящего очага. – У меня как раз есть сейчас минутка, чтобы подкоротить рукава.

– Ух ты! – вскрикнул Кристофер-Джон, но тут же раскрыл свою хрестоматию, потому что мама внимательно посмотрела на него.

Малыш сложил трубочкой ладонь и шепнул мне:

– Ну, фунтики-шпунтики, теперь он получит!

– Да ладно… все в п-порядке, ма, – пробормотал Стейси. – Пальто и так сойдет.

Мама открыла коробку с шитьем.

– Так не сойдет. Ступай, принеси его мне.

Стейси встал и медленно направился в свою комнату. Малыш, Кристофер-Джон и я с вниманием следили за ним, не представляя себе, как он выкрутится. Он и в самом деле вошел в свою комнату, но находился там одно мгновение, тут же вышел назад и, явно нервничая, ухватился за спинку стула.

– Мама, у меня пальто нет, – сказал он.

– Нет пальто? – воскликнула бабушка.

Дядя Хэммер сразу оторвался от газеты, но не произнес ни слова.

– Стейси, – сказала мама, начиная терять терпение, – принеси мне, пожалуйста, пальто.

– Мама, но у меня правда его нет! Я дал его Ти-Джею.

– Ти-Джею? – ахнула мама.

– Да, мама, – ответил Стейси и поспешил объяснить, так как в глазах у мамы уже загорался сердитый огонек. – Пальто мне было слишком велико, и… и Ти-Джей сказал, что ему оно как раз, а потому он… он возьмет его себе, пока я не дорасту до него, и тогда все мальчишки перестанут надо мной смеяться и дразнить его преподобием.

Он сделал передышку, надеясь, что кто-нибудь заговорит, но в ответ слышалось лишь чье-то тяжелое дыхание да потрескивание горящего орешника гикори. Это молчание показалось ему более пугающим, легче было бы, если бы разгорелся сыр-бор, поэтому он добавил:

– Но я ему не отдал его навсегда, понимаешь, ма, просто одолжил, пока сам не подрасту, и тогда…

Мама медленно переложила коробку с шитьем на стол позади себя, и голос Стейси перешел постепенно в чуть слышный шепот. Я подумала, сейчас мама пойдет за кожаной плеткой, которая висела в кухне, но мама с места не поднялась. Она сердито, но спокойно посмотрела на Стейси и произнесла:

– В нашей семье не отдают вещей, которые нам подарили любящие люди. Пойди и принеси это пальто.

Отступив перед гневом мамы, Стейси повернулся, чтобы уйти, но дядя Хэммер остановил его.

– Нет, – сказал он, – пусть пальто останется там, где оно сейчас.

Мама в недоумении обернулась на дядю Хэммера:

– Хэммер, что ты такое говоришь? Это же лучшее пальто, какое у Стейси когда-либо было или будет, пока он живет в нашем доме. Мы с Дэвидом не можем себе позволить купить такое пальто.

Дядя Хэммер откинулся на спинку стула и с грустью посмотрел на Стейси.

– По-моему, так: коли Стейси не сообразил, что, получив хорошее пальто, надо было беречь его, значит, он его не заслужил. Я думаю, пусть пальто навсегда останется у Ти-Джея. Уж он-то сразу ухватил, что хорошо.

– Хэммер, – вступилась Ба, – пусть мальчик сходит и заберет пальто. Наверно, этот Ти-Джей такое наговорил ему, что…

– А разве у Стейси нет своей головы на плечах? Какого дьявола он должен беспокоиться, что подумает Ти-Джей или что скажет Ти-Джей? Кто он такой, этот Ти-Джей? Это он, что ли, одевает и кормит Стейси? – Дядя Хэммер встал и подошел к Стейси, а мы – Малыш, Кристофер-Джон и я – со страхом следили за ним глазами. – Неужто, если Ти-Джей скажет, что сейчас на дворе лето и ты должен бежать по улице голым, потому что все бегут голыми, ты послушаешь его, а?

– Н-нет, сэр, – ответил Стейси, глядя в пол.

– Смотри на меня, когда я с тобой говорю, дружок, и постарайся все запомнить.

Стейси тут же поднял глаза на дядю Хэммера.

– Если у тебя не хватает ума раскусить этого Ти-Джея и понять, что он из тебя дурака сделал, как же ты будешь жить в этой жизни?

Знаешь, парень, жизнь штука жестокая, ты живешь среди людей, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет отнять у тебя, что ты добыл, да еще подставить ножку, чтоб ты… носом в землю. И все зависит от тебя самого, позволишь ты ему проделать это или нет. Да-а, а мне-то показалось, ты обрадовался, когда получил от меня это пальто, разве нет?

Стейси с трудом выдавил из себя еле слышное:

– Да, сэр.

– И всякий, кто мало-мальски соображает, тут же смекнул бы, что это хорошая вещь, ведь верно?

На этот раз Стейси только кивнул головой.

– Стало быть, так, если тебе чего-то захотелось получить и ты это получил честным путем, уж умнее всего не выпускать это из рук и не позволять кому-то там морочить тебе голову. А будешь слушать, что болтают о тебе всякие никчемные людишки, ничего в жизни не добьешься.

Потому как ох как много людей, которые рады другим помешать.

Понимаешь, о чем я?

– Да-а, дядя Хэммер, – запинаясь, ответил Стейси.

И дядя Хэммер вернулся к своим газетам. Никакого наказания не последовало, он пальцем Стейси не тронул. Но все равно Стейси била дрожь после такой выволочки.

Кристофер-Джон, Малыш и я обменялись понимающими взглядами. Не знаю, о чем подумали они, но я тогда же решила про себя, что не стану делать ничего, что бы сильно рассердило дядю Хэммера. Не нужна мне такая взбучка, пусть не розгой, а языком. Хватит с меня папиных горяченьких, нет уж, спасибо.

Последние дни в школе перед рождеством, казалось, тянулись целую вечность. Каждую ночь я засыпала с надеждой, что утром приедет папа, и каждое утро, если его не оказывалось, я с неохотой тащилась в школу, утешая себя, что вот вернусь из школы, и он будет дома. Но дни проходили, холодные, с колючим ветром, а он все не возвращался.

Ко всем несчастьям – пустому ожиданию и нагрянувшему холоду – прибавилась еще Лилиан Джин, которая за последнюю неделю имела наглость дважды с гордым видом пройти мимо меня, задрав нос. Про себя я отметила, что дважды в неделю – это уже слишком, но так как я не придумала, как ее поставить на место, я решила ничего не предпринимать, пока не посоветуюсь с папой насчет всей этой строберийской истории. Я прекрасно знала, уж он-то не бросится, как дядя Хэммер, вон из дома, чтоб добраться до мистера Симмза, потому что он всегда хорошо обдумывал свои поступки, и как проучить Лилиан Джин, он наверняка мне посоветует.

Еще оставался Т. Дж. Хотя он был и не совсем моей заботой, но он так противно щеголял в эти холодные дни в шерстяном пальто Стейси, что я готова была поквитаться одновременно и с ним, и с Лилиан Джин.

С того вечера, как мистер Эйвери привел его к нам и велел ему отдать пальто, на что дядя Хэммер и запинающийся Стейси сказали, чтоб он оставил пальто себе, Т. Дж. стал несноснее, чем когда-либо. Теперь-то он нахваливал это пальто и так, и эдак, от вешалки до подкладки. Ни у кого не было такого роскошного пальто! С такими модными широкими бортами! Никто не выглядел более модно, чем он в этом пальто! Никто и мечтать не мог о таком пальто!

Запечатать бы рот этому Ти-Джею! Но Стейси сдерживался, он вел себя по науке дяди Хэммера: не ругай других за свою собственную глупость. Ошибка кой-чему научила его и сделала сильней. Но уж я сдержанностью никак не отличалась и со своей стороны твердо решила, если Т. Дж. будет продолжать свой цирк с этим пальто, он у меня точно схлопочет, как и мисс Лилиан Джин.

В канун рождества я проснулась под тихое журчание приглушенных голосов, доносившихся из ночной черноты зимнего утра. Бабушки со мной рядом не было, и я мигом сообразила, почему она ушла. Я выскочила из постели и, едва касаясь босыми ногами коврика из оленьей шкуры, ринулась в мамину комнату.

– Ой, папа! – закричала я. – Я знала, что это ты!

– Ага, а вот и моя девочка, моя Кэсси! – засмеялся папа и встал, чтобы принять меня в свои объятья.

С рассветом воскресные запахи воцарились в доме, запахло жареными цыплятами, шипящим салом, колбасой горячего копчения. А к вечеру повеяло рождеством. В кухне были готовы горячие пироги со сладким картофелем, пироги с яичным кремом, охлажденный сдобный сливочный кекс, огромный енот, которого поймали на ночной охоте мистер Моррисон, дядя Хэммер и Стейси, запеченный с целой горой лука, чеснока и толстых желто-оранжевых бататов. Ждал своей очереди отборный окорок, вымоченный в сахаре, который только что принесли из коптильни и собирались запечь. В главной комнате, где мы собрались все после ужина, над очагом, на его колпаке, лежали свежесрезанные сосновые ветки с длинной хвоей, украшенные вьющейся лозой вечнозеленого падуба и ярко-красными рождественскими ягодами. А на огне из сухого гикори, на железной решетке с высокими ножками в черной сковороде поджаривался арахис. Свет уходящего дня быстро перешел в мягкий бархат ночи, окрапленный редкими белыми снежинками – предвестницами будущих снегопадов. В наших разговорах о радостях и печалях, о днях, давно минувших, но не забытых, гул разгоряченных хриплых голосов то и дело прерывался взрывами веселого смеха.

– …эти арбузы старого Эллиса, ох, до чего ж были вкусны, – рассказывал папа. – Не знаю уж почему, но у него они казались нам вкуснее всех. Так вот, стало быть, мы с Хаммером пробирались туда…

А жарища стояла – пальцем не пошевелить! Мы, стало быть, срежем два арбуза и прямехонько на пруд. Чтоб остудить хорошенько. А потом толкуем меж собой, до чего ж вкусно было! Да, любили мы хорошо поесть.

– Ой, папа, ты, стало быть, воровал? – спрашивал изумленный Малыш. Обычно он терпеть не мог, чтобы его держали на руках, а тут он со всеми удобствами расселся у папы на коленях.

– Ну… не совсем так, – отвечал папа. – Секрет был в том, чтобы подменить его арбузы нашими, с нашего участка. Конечно, это все равно было не очень-то хорошо, но тогда нам казалось, так здорово.

– А вся трудность была в том, – смеялся дядя Хэммер, – что старому Эллису удавалось вырастить большие, зеленые, пузатые арбузы, а наши были вытянутые и полосатые…

– …и мистер Эллис знал свои арбузы наперечет, – вставил свое слово папа. – И вот, набравшись терпения, он докопался до наших затей, и уж тогда… О господи, тогда давай нам бог ноги!

– Вы бы видели, как мы от него бежали, – вспомнил дядя Хэммер.

Он поднялся с места и, точно стрелой, рассек рукой воздух. – Братцы, как мы бежали! А этот старик за нами, прямо на пятки наступал, и с хворостиной из орешника. Раз, раз нас по голове, по плечам…

– Уух, и здорово бегал этот старик! – воскликнул папа. – Быстрее ног ни у кого в жизни не встречал.

Ба весело хмыкнула:

– А я помню, как ваш папа пристыдил вас, когда мистер Эллис пожаловался, чем вы занимаетесь. Да что там эти Эллисы, кто не знает… им на роду было написано бегать. Вы ж помните брата мистера Эллиса, Тома Ли? Так вот, однажды он…

И так весь вечер папа, дядя Хэммер, Ба, мистер Моррисон и мама угощали нас своими воспоминаниями, изображая в лицах свои рассказы, как заправские актеры, подражая и чужому голосу, и манерам, и походке. Мы слушали и за бока держались от смеха. Было хорошо и уютно. А когда надвинулась ночь и арахиса на сковороде уже не осталось, все голоса утихли, и заговорил один мистер Моррисон.

– В то рождество семьдесят шестого они налетели, словно призраки. Времена были тяжелые, примерно как сейчас. Моя семья жила в пригороде Шривпорта, как и все, в лачуге. Реконструкция к тому году примерно закончилась, и солдаты-северяне уже устали от нашего Юга, им было уже все равно, есть черные или нет в этом лачужном городе. А белые южане… они устали от солдат-северян и от свободных негров, им бы хотелось повернуть все вспять, чтоб все было, как раньше. А мы, цветные… что ж, мы просто устали. От всего. Работы ну никакой.

Да-а, в те тяжелые годы, я думаю, быть свободным оказалось так же тяжело, как быть рабом…

И вот в ту ночь явились они… Помнится, будто сейчас все было.

Стоял холод, такой холодина, что мы прижимались друг к дружке, лишь бы сохранить хоть чуток тепла. И вот два юнца, лет по восемнадцать-девятнадцать, постучались в дверь отцовского дома. Они дрожали от страха, прямо голову потеряли. Прибежали из самого Шривпорта. Одна белая там обвинила их, что они, мол, к ней приставали, а куда бежать, они не знали, вот и пришли к нашему отцу, потому что он был голова, все знали, и ростом большой, выше меня. И сильный. Такой сильный, что мог сломать человеку ногу, как тростинку, – я сам видел это в ту ночь. Белые боялись его. Да-а, не успел мой отец выслушать историю двух парней, как эти дьяволы, ночные гости, и налетели…

– Ночные гости! – как эхо повторила я, с трудом сдерживая свой пронзительный шепот.

Стейси, сидевший рядом со мной на полу, вздрогнув, выпрямился;

Кристофер-Джон понимающе толкнул меня локтем; Малыш, продолжая сидеть у папы на коленях, резко наклонился вперед.

– Дэвид… – начала было мама.

Но папа взял ее тонкую руку в свои и сказал мягко:

– Они должны знать про такие дела, детка. Это их история.

Мама опять села, рука ее оставалась в папиной руке, но глаза выдавали тревогу. Однако мистер Моррисон, казалось, ничего не заметил.

– …и налетели, как саранча, – продолжал он словно чужим голосом. – Накинулись на нас со своими саблями и давай рубить, убивать, жечь, не разбирая, кого они убивают. Что мы были для них?

Хуже собак. И детей убивали, и старых женщин. Без разбору…

Он не отрываясь смотрел на огонь.

– Сестры мои погибли в огне, а меня мама вытащила… – Голос его ослабел, он провел рукой по шрамам на шее. – Она пыталась снова войти в дом, чтобы спасти девочек, но не смогла. Эти ночные гости накинулись на нее, а она меня как швырнет – да, швырнула, будто мяч, изо всех сил, чтоб я им не попал в руки. Она отбивалась. Она сражалась с ними, словно обезумев, наравне с нашим отцом. Ведь они оба значились «племенной породы», а силы у них было, как у быка…

– «Племенной породы»? – спросила я. – А что это такое?

– Кэсси, не прерывай мистера Моррисона, – сказала мама.

Но мистер Моррисон отвернулся от огня и объяснил мне.

– Понимаешь, Кэсси, во времена рабства на некоторых фермах людей женили насильно, словно скот, чтобы они еще нарожали рабов.

«Племенные» рабы приносили кучу денег своим владельцам, особенно после того, как правительство запретило привозить новых рабов из Африки. Эти рабовладельцы разводили самых разных рабов на продажу, разных профессий. У кого хватало денег, у белых или даже у свободных черных, те могли купить кого угодно. Мои родители были породы силачей, как и их родители, и их прародители. Никому дела не было, хотели они сами этого или не хотели. Никто с ними не считался.

Но мои папа и мама любили друг друга, и нас, детей своих, они тоже любили, и в ту рождественскую ночь они сражались с этими демонами ада, как ангелы-мстители. – Он снова отвернулся к огню и замолк; потом поднял голову и посмотрел на нас: – Они погибли в эту ночь. Ночные гости убили их. Некоторые люди говорят, я не мог помнить, что случилось в то рождество, – мне тогда и шести не было, – но я помню все. И не позволяю себе забывать.

Он опять замолчал, и никто не нарушал тишины. Ба машинально мешала кочергой раскаленные угли, но остальные не двигались. Наконец мистер Моррисон поднялся, пожелал нам доброй ночи и ушел.

Дядя Хэммер тоже поднялся.

– Пожалуй, и мне пора на боковую. Уже скоро час.

– Обожди минутку, Хэммер, – сказала Ба. – Уж коли вы оба с Дэвидом дома, мне надо поговорить с вами… о нашей земле…

Ночные гости, пожар – все смешалось у меня во сне, и от страха я проснулась еще задолго до рассвета. Я невольно перекатилась на бабушкину сторону кровати, чтобы успокоиться, но Ба на месте не оказалось.

Из-под двери маминой и папиной комнаты все еще тянулась полоска тусклого света, и я тут же кинулась туда. Когда я открыла дверь и шагнула в полутемную комнату, освещенную почти потухшим очагом, отсвечивающим желтым мерцанием, я услышала, как Ба сказала:

– …а теперь еще хотите связаться с этими людьми, не думая о том, что случится.

– А разве лучше сидеть сложа руки и жаловаться друг другу, как они с нами обращаются? – перебила ее мама, и голос ее зазвучал громче: – Все, от Смеллингс Крика до Стробери, знают, что это были они, а мы так ничего и не предпримем? Будем наполнять их карманы нашими жалкими грошами и посылать наших детей в их магазины, чтобы они учились там всяким пакостям? Очень нужно, чтобы они этому учились! Старшие дети там выпивают теперь регулярно, хотя денег, чтоб расплачиваться, у них нет, и Уоллесы берут и просто-напросто присчитывают стоимость их выпивки к семейному счету… Выходит, им двойная прибыль: портят наших детей и получают за это денежки. По моему мнению, меньшее, что мы можем сделать, это перестать пользоваться их магазином. Конечно, это не значит, что мы тем самым свершим правосудие, но какой-то ущерб мы им нанесем. Что-то же надо делать! И Тёрнер, и Эйвери, и Лэньер, и еще двадцать – тридцать семейств, а то и больше, согласны подумать о том, чтобы не покупать больше у Уоллесов, если им удастся раздобыть кредит в другом месте. И обязаны мы этим Бэррисам…

– Сказать откровенно, – прервал ее дядя Хэммер, – я бы лучше своими руками сжег этих Уоллесов.

– Ну да, ты бы сжег, и мы бы остались ни с чем, ты этого хочешь, Хэммер?

– Этого я не хочу, – ответил дядя Хэммер. – Но неужели ты думаешь, что, сменив лавку на виксбергскую, вы этим выживете отсюда Уоллесов? Коли так, значит, ты представления не имеешь, как обстоят тут у вас дела. И ты забываешь, что за магазином Уоллесов стоит еще Харлан Грэйнджер.

– Мэри, детка, Хэммер прав, – сказала Ба. – Я сделаю, что сказала насчет нашей земли, потому как совсем не хочу, чтобы после моей смерти вмешались юристы и, чего доброго, пособили бы этому Харлану Грэйнджеру отобрать нашу землю. А если залогом для кредита всем нашим соседям будет наша земля, мы ее потеряем. Как бы я посмотрела в глаза моему Полю Эдварду, если бы позволила отдать нашу землю…

– Я не сказала, что мы нашу землю дадим в залог, – сказала мама. – Но, с другой стороны, мы, можно сказать, единственная семья, у которой есть заработок на стороне.

Папа оторвал взгляд от огня.

– Все так, моя дорогая, но отдать нашу землю в залог этого кредита – все равно что подарить ее. В наши трудные времена вряд ли какой семье удастся оплатить свои счета, даже если бы она этого хотела. А коли они не сумеют оплатить, что нам тогда делать? Где у нас деньги, чтобы платить по счетам других? – Он покачал головой. – Нет… думаю, надо искать другой выход… Что ж, поедем в Виксберг, посмотрим, что еще можно придумать… – Его взгляд тут упал на меня, укрытую полумраком, и он наклонился вперед. – Кэсси? Ты что, голубка?

– Ничего, папа, – промямлила я. – Просто проснулась, вот и все.

Мама хотела было подняться, но папа рукой остановил ее и встал сам. Проводив меня назад до постели, он сказал ласково:

– Никаких причин для дурных снов у тебя нет, Кэсси, девочка моя.

Во всяком случае, сегодня нет.

– Папа, – спросила я, уютно устраиваясь под лоскутным одеялом, которое он подоткнул вокруг меня со всех сторон, – у нас что, могут отобрать нашу землю?

Папа протянул руку и мягко прикоснулся в темноте к моему лицу.

– Самое главное, что ты должна запомнить в этой жизни: мы никогда никому не отдадим эту землю. Ты веришь в это?

– Да, папа.

– Тогда спи. Скоро наступит рождество.

– Ура, книжка! – закричал в рождественское утро Малыш.

Стейси получил «Графа Монте-Кристо», я – «Три мушкетера», а Кристофер-Джон и Малыш – два разных тома «Басен» Эзопа. На обороте обложки маминым чудесным почерком было выведено имя того, кому принадлежит книжка. На моей было написано: «Эта книга принадлежит мисс Кэсси Деборе Логан. Рождество 1933 года».

– Продавец, у которого я купил эти книги, сказал мне, что две из них были написаны черным писателем, – сообщил папа и, открыв мою книгу, показал портрет человека в долгополом причудливом камзоле и в парике с локонами до плечей. – Его имя Александр Дюма, он француз. А его отец был мулатом, а дед – черным рабом на острове Мартиника, так написано в книге. Продавец еще сказал мне, что детям трудно будет читать такие большие книги, а я ему ответил, что он плохо знает моих детей. Они сейчас и не будут их читать, сказал я, но они подрастут и тогда прочтут.

Вдобавок к книгам мы получили носок, наполненный сладкой лакрицей, по этому единственному случаю купленной в магазине, апельсины, бананы для каждого из нас, а от дяди Хэммера платье и свитер мне, по свитеру и брюкам Кристоферу-Джону и Малышу. А все-таки с книгами ничто не шло в сравнение. Чистюля Малыш, который ценил одежду выше всего на свете, осторожненько отложил в сторонку новые брюки и свитер и кинулся доставать чистый лист коричневой бумаги, чтобы обернуть свою книгу. И весь день он провел, лежа на коврике из оленьей шкуры и рассматривая яркие, красочные картинки, на которых были изображены далекие чужие страны; переворачивая каждую страницу так, словно она была из золота, он вдруг искоса поглядывал на свои руки, потом на страницу, которую только что перелистнул, и бегом в кухню снова мыть руки – так, на всякий случай.

После церковной службы семейство Эйвери явилось к нам домой на рождественский обед. Все восемь отпрысков, включая четырех малышей дошкольного возраста, толкались в кухне вместе со мной и мальчиками, вдыхали волшебные запахи и ждали, когда позовут к столу. В комнате разрешили остаться только старшим девочкам, которые помогали маме, бабушке и миссис Эйвери в последних приготовлениях. На остальных Ба то и дело шикала, чтоб не мешали. Наконец прозвучало долгожданное приглашение, и нас допустили до рождественского пира.

Застолье продолжалось больше двух часов, которые ушли на первое, второе, третье, на разговоры и смех, а под конец на десерт. Когда с едой покончили, мальчики и я вместе с Клодом и Т. Дж. вышли на улицу, но от тонкого, в полдюйма, слоя снега было очень скользко, и мы довольно скоро вернулись в дом, присоединившись к взрослым, которые грелись у огня. Немного спустя вдруг раздался робкий стук во входную дверь. Стейси отворил ее и увидел на пороге Джереми Симмза, выглядевшего замерзшим и очень испуганным. Он заглянул в ярко освещенную комнату, и все обернулись на него. Стейси бросил взгляд на папу, потом на Джереми.

– Если х-хочешь, входи, – сказал он, чувствуя себя неловко.

Джереми кивнул и нерешительно переступил порог. Стейси жестом пригласил его к огню, но тут у дяди Хэммера глаза сделались как щелки, и он сказал папе:

– А он вроде похож на Симмзов.

– Да, думаю, он из них.

– Тогда какого дьявола…

– Постой, позволь я сам разберусь, – сказал папа.

Джереми все слышал и, густо покраснев, поспешно передал маме маленький сверток в лоскутке материи. Когда мама развернула сверток, я заглянула через ее плечо и увидела, что это мешочек с орехами.

– Орехи? – спросила я. – Орехи! Подумаешь, у нас самих полно орехов, мы даже не знаем, куда их…

– Кэсси! – мама нахмурилась. – Разве я тебе не говорила?

Попридержи-ка свой язык. – Потом мама повернулась к Джереми: – С твоей стороны это очень внимательно, Джереми, мы все их любим.

Спасибо!

Джереми незаметно наклонил голову, словно не зная, как расценивать мамино «спасибо», и неловко протянул Стейси завернутый в бумагу узкий предмет.

– Я это для тебя сделал, – сказал он.

Стейси взглянул на папу, словно спрашивая, брать или не брать.

Папа долго изучал Джереми, потом кивнул.

– Тут ничего особенного, – заикаясь, обратился к Стейси Джереми.

Стейси снял оберточную бумагу.

– Я… я с-сделал это сам.

Стейси провел пальцами по гладкой, отшлифованной поверхности деревянной флейты.

– Попробуй, поиграй на ней, – сказал довольный Джереми. – Увидишь, она хорошо звучит.

Стейси снова поглядел на папу, но на этот раз папа не дал ему никакого знака, как поступать.

– Спасибо, Джереми, она в самом деле очень хорошая, – произнес он наконец.

С флейтой в руках Стейси так и остался стоять в дверях, чувствуя себя очень неловко и словно ожидая, когда Джереми уйдет. Но Джереми не двигался с места, и папа сказал:

– Ты ведь сын Чарли Симмза?

Джереми кивнул.

– Да, с-сэр.

– А твой отец знает, что ты здесь?

Джереми прикусил нижнюю губу и посмотрел себе под ноги.

– Н-нет, сэр, я думаю, нет.

– Тогда, мне кажется, тебе лучше поспешить домой, пока папа не пошел тебя искать.

– Да, сэр, – согласился Джереми и повернулся, чтобы уйти.

Когда он уже был в дверях, я крикнула ему вдогонку:

– Счастливого рождества, Джереми!

Джереми оглянулся и застенчиво улыбнулся.

– И вам всем счастливого рождества!

Пока папа и дядя Хэммер оставались в комнате, Т. Дж. ничего не сказал по поводу прихода Джереми. Папы он побаивался, а перед дядей Хэммером просто дрожал, поэтому в их присутствии боялся лишнее слово произнести. Но когда они вместе с мистером Эйвери вышли, он сказал:

– Неужто ты собираешься сохранить эту дрянь?

Стейси со злобой посмотрел на Т. Дж. – уж я-то поняла, что он вспомнил тут про пальто.

– Да, я собираюсь сохранить это. А что?

Т. Дж. пожал плечами.

– Да ничего. Но я бы ни за что не стал дудеть на дудке, на которой дудел белый мальчишка.

Я внимательно следила за Стейси и ждала, даст он Т. Дж. завести себя или не даст? Не дал!

– Да заткнись ты, Ти-Джей, – приказал он.

– Нет, нет, парень, пойми меня правильно, – поспешил сказать Т. Дж. – Хочешь сохранить вещицу, дело твое. А вот по мне, так если кто что дает, так пусть это будет что-то прекрасное… например, прекрасное ружье с жемчужиной…

Когда Эйвери ушли, Стейси спросил отца:

– Папа, почему Джереми подарил мне вдруг флейту? Понимаешь, ведь я-то ничего ему не дарил.

– А может, все-таки подарил? – сказал папа, разжигая свою трубку.

– Нет, папа. Я никогда ничего ему не дарил!

– А свою дружбу?

– Ну… в общем, нет. Я хочу сказать… он какой-то чудной.

Любит с нами вместе ходить в школу, тогда как…

– А тебе он нравится?

Стейси задумался, нахмурившись.

– Я ему говорил, что не надо ему ходить вместе с нами, а он все равно ходит, и белые ребята над ним смеются поэтому. А он и виду не показывает, будто ему это все равно… Да, пожалуй, он мне нравится.

А это плохо?

– Нет, – сказал папа, обдумав свой ответ. – В этом ничего плохого нет.

– И в самом деле, с ним куда легче ладить, чем с Ти-Джеем, – признался Стейси. – И я думаю, если я захочу, он мне будет лучшим другом, чем Ти-Джей.

Папа вынул изо рта трубку, пригладил усы и спокойно объяснил:

– На моем опыте, дружба между черным и белым недорого стоит, потому равенства между ними нет. Сейчас еще вы с Джереми могли бы поладить, но через несколько лет он будет уже считать себя человеком, а ты для него все еще будешь мальчишкой. А коли он так будет смотреть на тебя, он в любую минуту пойдет против тебя.

– Нет, папа, не представляю, чтобы Джереми мог так поступить.

Папа прищурил глаза и стал еще больше похож на дядю Хэммера.

– Нам, Логанам, особенно не приходилось иметь дело с белыми. А знаешь почему? Потому что где белые, там беда. Если видишь, как черный увивается вокруг белых, жди беды. Возможно, придет день, когда белые и черные станут настоящими друзьями, но пока все в нашей стране не так устроено. Сегодня, может, ты и прав насчет того, что Ти-Джею никогда не стать таким хорошим другом, каким может быть Джереми. Да беда в том, что здесь у нас, в штате Миссисипи, проверить это можно только слишком дорогой ценой… Поэтому-то я и думаю, что тебе лучше не пробовать.

Стейси заглянул папе прямо в глаза и прочел его мысли.

По дороге к себе я остановилась перед комнатой мальчиков, потому что хотела отобрать апельсин, который Кристофер-Джон стянул из моего чулка, и нечаянно подглядела, как Стейси перебирает клапаны флейты.

Стоя в дверях, я наблюдала, как он подержал-подержал ее, потом осторожно снова завернул и спрятал в ящик для своих сокровищ. Больше я этой флейты не видела.

На следующий день после рождества папа велел нам – Стейси, Кристоферу-Джону, Малышу и мне – отправиться на конюшню. Да, напрасно мы надеялись, что мама не расскажет ему о нашем походе в магазин Уоллесов, а если и расскажет, он позабудет о своем обещании. Могли бы зря не надеяться! Мама всегда все рассказывала папе, а папа никогда ничего не забывал.

Получив обещанное наказание, мы вышли из конюшни обиженные, с заплаканными глазами и наблюдали, как папа, дядя Хэммер и мистер Моррисон сели в «пакард» и укатили. Мама сказала, они поехали в Виксберг.

– А зачем в Виксберг, ма? – спросил Стейси.

– Им надо там уладить кое-что, – коротко ответила мама. – Пошли, пора заняться делом. У нас столько всего, не переделаешь до вечера.

Поздно вечером, вскоре после того как вернулись мужчины, приехал мистер Джемисон. Он привез с собой пирог с фруктовой начинкой, который прислала нам миссис Джемисон, и по фунтику лимонных леденцов для меня и для каждого из мальчиков. Мама позволила нам сказать свои «спасибо» и выставила нас на улицу. Мы немного поиграли в снежки из остатков вчерашнего снега, а когда надоело, я заглянула в дом посмотреть, что там происходит, но мама отправила меня назад.

– Что они там делают? – спросил Малыш.

– Рассматривают кучу каких-то бумаг, – сказала я. – А дядя Хэммер что-то еще подписывал.

– Каких бумаг? – спросил Стейси.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Правда, мистер Джемисон говорил что-то насчет продажи земли.

– Продажи земли? – переспросил Стейси. – Ты уверена?

Я кивнула.

– Он сказал: «Вы вдвоем подпишите эти бумаги, и тогда у миссис Кэролай больше не будет юридических прав на эту землю. Ни продать ее, ни завещать кому-либо она уже не сможет. Вся земля будет на ваше имя, и что-либо сделать с нею сможете только вы вдвоем».

– Кто вдвоем?

Я снова пожала плечами.

– Папа и дядя Хэммер, наверное.

Вскоре похолодало, и мы вернулись в дом. Мистер Джемисон сидел рядом с Ба и как раз засовывал какие-то бумаги в портфель.

– Надеюсь, теперь вы успокоились, когда дело сделано, миссис Кэролайн, – сказал он, и в голосе его смешались южный аристократизм и северная ученость.

– И Хэммер, и Дэвид, они уж так заботились обо всем, сколько уж времени все на них только и держится, – сказала Ба. – И они, и Мэри уж как тяжело работают, чтоб выплачивать и налоги, и по закладной на эту землю-то, потому мне и хотелось увериться, пока еще жива, что они получат безо всякой волокиты все, как положено по закону, – право владеть этой землей. Я ж вовсе не хочу, чтоб были лишние заботы и вопросы, у кого какие права на эту землю, когда меня не станет. – Она передохнула немного, потом добавила: – Сами знаете, такое ж случается иногда.

Мистер Джемисон кивнул. Это был высокий худощавый господин в расцвете своих пятидесяти пяти лет, с идеальным лицом законника, таким безмятежным, что трудно было угадать, какие мысли за ним кроются.

Мальчики и я молча сели у стола для занятий, и ответное молчание подсказало нам, что можно остаться. Я полагала, что мистер Джемисон сейчас уйдет. Все дела он, судя по всему, закончил и, хотя было известно, что наша семья относится к нему хорошо, он не числился в наших друзьях, в обычном понимании, поэтому видимой причины, почему бы ему остаться, не было. Однако мистер Джемисон поставил на пол свой портфель – значит, уезжать он пока не собирался – и посмотрел сперва на Ба и маму, потом через всю комнату на папу и дядю Хэммера.

– Поговаривают, будто кое-кто из здешних ищет связей с магазином в Виксберге, – начал он.

Ба бросила взгляд на папу и дядю Хэммера, но они не заметили ее взгляда, потому что их глаза были прикованы к мистеру Джемисону.

– Также поговаривают, почему именно здешние люди собираются делать свои покупки там. – Он замолчал, встретился глазами с папой, потом с дядей Хэммером и продолжал: – Как вы знаете, моя семья родом из Виксберга, и у нас там много друзей. Один из них наведывался ко мне нынешним утром. Сказал, вы искали, кто бы дал кредит примерно тридцати семействам.

Ни папа, ни дядя Хэммер не подтвердили и не отрицали этих слов.

– Но уж коли вы надеетесь что-то получить, то должны дать какие-то гарантии.

– Мы, разумеется, принимаем это во внимание.

Мистер Джемисон внимательно посмотрел на дядю Хэммера и кивнул.

– Я так и предполагал. И насколько я понимаю, единственная гарантия под этот кредит, какую вы все можете предложить, – ваша земля… и мне бы очень не хотелось, чтобы вы рискнули ею.

– Но почему? – спросил дядя Хэммер, насторожившись: отчего это мистер Джемисон выказывает такую заинтересованность.

– Потому что вы ее потеряете.

Огонь в очаге вдруг погас, и в комнате воцарилось молчание. Чуть погодя папа спросил:

– К чему вы клоните?

– Кредит дам я.

Снова молчание. Мистер Джемисон дал папе и дяде Хэммеру несколько минут, чтобы они попытались отгадать истинные намерения, какие прятались за маской бесстрастности на его лице.

– Я южанин, по рождению и воспитанию. Но это не значит, что я одобряю все, что творится здесь. И кроме меня, здесь есть другие белые, кто думает так же.

– Но если вы и другие белые думают так, – сказал дядя Хэммер с презрительной усмешкой, – почему же тогда Уоллесы еще не в тюрьме?

– Хэммер… – начала было Ба.

– Потому, – отвечал мистер Джемисон терпеливо, – что не так много белых, которые позволят дать волю своим чувствам, а если и дадут, то не настолько, чтобы повесить белого за убийство черного.

Все очень просто.

Дядя Хэммер чуть заметно усмехнулся и покачал головой, но в глазах его против воли зажглось уважение к мистеру Джемисону.

– Субсидировать заем – процедура чисто деловая. Осенью, когда урожай будет собран, все, кто покупал продукты в Виксберге, сами выплатят за них полностью. Конечно, как человек деловой, я надеюсь, что мне не придется платить ни пенни – моя касса ведь не переполнена, – так что кредит будет ограниченный. А вдобавок ко всему я получу великое удовольствие от сознания, что есть и моя доля участия в этом деле. – Он оглядел всех. – Что вы на это скажете?

– Вы же сами знаете, – сказал папа, – вряд ли после окончательных расчетов у них останутся деньги, чтобы выплачивать еще какие-нибудь долги, кроме долга магазину Уоллесов.

Мистер Джемисон понимающе кивнул:

– И все же предложение мое остается в силе.

Папа сделал глубокую затяжку.

– Ну что ж, тогда, я думаю, все будет зависеть от людей, которые станут делать покупки на ваше имя. Если они выразят согласие, больше не о чем говорить. Наличными мы всегда готовы расплатиться.

– Но вы, конечно, понимаете, если вы подпишете этот кредит, – сказал дядя Хэммер, – то не будете среди самых популярных людей здесь. Об этом вы подумали?

– Как же, – мистер Джемисон был очень серьезен, – мы с женой обсуждали это со всех сторон. И представляем, как все может обернуться… А вот представляете ли вы себе это, вот что мне интересно. И так многие из здешних белых возмущены, что вы владеете этой землей, да и вашим независимым поведением тоже, но есть еще Харлан Грэйнджер. Уж я-то знаю Харлана всю мою жизнь, ему это сильно не понравится.

Я хотела было спросить, какое ко всему этому имеет отношение мистер Грэйнджер, но здравый смысл подсказал мне, что если спрошу, то буду изгнана, и все. К счастью, мистер Джемисон продолжал и объяснил все без моего вмешательства.

– Еще когда мы были мальчишками, Харлан всегда витал где-то в прошлом. Его прабабка забила ему голову всякими сказками о процветании Юга до Гражданской войны. Вы же знаете, в те времена Грэйнджеры владели самыми большими плантациями в этом штате, практически весь округ Спокан принадлежал им, и они полагали, так оно и должно быть. Все, что происходило на этой земле, не обходилось без их ведома, они считали, это их забота следить, чтобы все решалось правильно, по закону – по закону для белых, конечно. Так вот, Харлан и сейчас так считает, как внушила ему когда-то его прабабка. Он очень горячо печется о своей земле, и потому его бесит, что вы не собираетесь продавать ее назад ему. И если вы возьмете под нее кредит, он непременно воспользуется случаем и оттягает ее у вас. Уж будьте уверены.

Мистер Джемисон помолчал немного, потом снова заговорил, но так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать следующие его слова:

– И если вы будете и дальше подбивать людей не покупать ничего в магазине Уоллесов, вы тоже ее потеряете. Не забывайте, это Харлан сдает в аренду землю, на которой стоит магазин Уоллесов, и он получает большие проценты с их годового дохода. До того как он позволил Уоллесам завести эту торговлю, он получал деньги только от своих испольщиков. А теперь он получает денежки еще и с испольщиков Монтьера и Гаррисона, потому как обе эти плантации не столь велики, чтобы заводить свой магазин. Так что он достаточно твердо стоит на ногах, чтобы не позволить вам вмешиваться в его дела.

Но есть еще более важное обстоятельство: своим бойкотом вы указываете пальцем на Уоллесов. Этим самым вы не только обвиняете их в убийстве, что в данном случае не считалось бы великим преступлением, потому что убитый был черным, но говорите, что они должны понести наказание. Понести наказание, как если бы они убили белого, а наказать белого за зло, причиненное черному, – это же означает равенство. Вот чего Харлан Грэйнджер ни за что не допустит.

Мистер Джемисон молча ждал, но никто не произнес ни слова, и он продолжал.

– То, в чем обвиняют Джона Генри – что он заигрывал с белой женщиной, – противно натуре Харлана Грэйнджера, да и для большинства белых в этой части страны это обвинение хуже, чем любое другое, сами знаете. Харлан может не одобрять действия Уоллесов, но он всегда встанет на их защиту. Поверьте мне.

Мистер Джемисон взял с пола свой портфель, провел рукой по седеющим вискам и тут встретился взглядом с папой.

– Самое грустное заключается в том, что, вы сами знаете, в конечном итоге вам не побить ни его, ни Уоллесов.

Папа посмотрел на мальчиков, на меня, ожидавших его ответа, кивнул слегка головой, словно соглашаясь, и сказал:

– А все-таки я хочу, чтобы мои дети знали, что мы пытались это сделать, и, что не удалось нам сейчас, может быть, однажды удастся им.

– Я тоже надеюсь, что так будет, Дэвид, – прошептал мистер Джемисон, направляясь к двери. – Искренне надеюсь, что это сбудется.

День за днем после посещения мистера Джемисона папа, мама и дядя Хэммер обошли те дома, хозяева которых собирались отныне делать свои покупки в Виксберге. На четвертый день папа и дядя Хэммер снова поехали в Виксберг, но на этот раз в фургоне и вместе с мистером Моррисоном. Путешествие заняло два дня, и вернулись они с полным фургоном покупок из магазина.

– Кому все это? – спросила я папу, когда он соскочил с фургона. – Нам?

– Нет, Кэсси, что ты, девочка. Все эти покупки для тех, кто заказал их в Виксберге.

Я хотела задать еще кучу вопросов про их путешествие, но папа спешил снова уехать, и мои вопросы остались бы без ответа. Мы с Кристофером-Джоном как раз доставали воду из колодца, когда по подъездной дорожке плавно подкатил серебристый «пакард» и из него вышел мистер Грэйнджер. Он сердито уставился на «пакард» дяди Хэммера, стоявший в конюшне, потом распахнул калитку в палисадник и быстро зашагал через лужайку к дому.

Мы с Кристофером-Джоном приналегли на колодезную веревку, вытащили поскорей бадью с водой и перелили ее в ведро. Потом, взявшись за ручку тяжелого ведра с двух сторон, поспешили к заднему крыльцу, где наконец поставили его на пол, а сами на цыпочках молча прошли через пустую кухню к двери, ведущей в мамину и папину комнату.

Малыш и Стейси как раз вышли из этой комнаты по указанию мамы, неплотно прикрыв за собой дверь, так что осталась узкая щель, и мы все четверо прильнули к этой щели, изобразив из себя что-то вроде живой лестницы.

– С этой своей машиной, Хэммер, вы ж даете людям повод болтать всякое, – ворчливо сказал Грэйнджер, усаживаясь напротив папы. – Чем это они заставляют вас заниматься там, у себя на Севере? Контрабандой виски? – Он коротко рассмеялся, давая понять, что не всерьез задал вопрос, однако глаза его так и впились в дядю Хэммера, и было ясно, что он ждет ответа.

Дядя Хэммер прислонился к каминной доске, но не рассмеялся в ответ.

– Нам незачем незаконно продавать спиртное, – сказал он угрюмо. – Там у меня мужская работа, и получаю я за нее мужскую зарплату.

Мистер Грэйнджер внимательно изучал дядю Хэммера. На дяде Хэммере, как в первый день его приезда и как во все другие дни, были брюки с хорошо отглаженной складкой, жилет поверх белоснежной рубашки и начищенные ботинки чернее ночи:

– Поди ж ты, стал вовсе горожанином, а? Да чего там, ты и всегда-то считал, что работа на поле не для таких, как ты. Пусть другие гнут спину, а?

– Нет, не в этом дело, – отвечал дядя Хэммер. – Просто я всегда считал, что пятьдесят центов за день – это детская зарплата, а никак уж не для мужчины.

Больше дядя Хэммер не прибавил ни слова. И не надо было. Все знали, что пятьдесят центов – самая высокая цена, какую платили за день работы на полях Грэйнджера мужчине, женщине или ребенку без разбору.

Мистер Грэйнджер обвел языком зубы, отчего губы его сложились в смешные полукружья, потом повернулся от дяди Хэммера к папе.

– Некоторые люди говорили мне, вы частенько ездите в дальний магазин. Слышь, будто любой может достать что хочет в магазине Тэйта в Виксберге, стоит им дать знать вам об этом.

Папа встретился глазами с мистером Грэйнджером, но ничего не сказал. Мистер Грэйнджер покачал головой.

– Сдается мне, вы тут мутите воду. Ну и народ! Ведь вы всеми корнями в этой общине. Вон даже заем получили, то бишь Поль Эдвард, выходит, для вас его получил в Первом Национальном банке, что в Стробери, чтоб купить двести акров с восточной стороны. А по теперешним временам в любую минуту может статься – плати сполна по закладной, и все тут… Да-а, вот придет срок платить, а у вас хоть шаром покати – нету денег, чтоб заплатить. Так недолго и потерять свою землицу-то, а?

– Я не собираюсь ее терять, – в лоб отрезал дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер глянул на дядю Хэммера, потом снова обратился к папе. Вынул из кармана сигару и нож, чтобы срезать у нее кончик.

Бросив кончик в огонь, он вернулся на свое место и раскурил сигару, а папа, мама, дядя Хэммер и Ба ждали, пока он продолжит разговор.

Наконец он сказал:

– Наша община – прекрасная община. И люди в ней прекрасные, что белые, что черные. Если вас что беспокоит, только скажите мне. Мы живо все уладим, самим не надо предпринимать разных серьезных дел.

Дядя Хэммер открыто рассмеялся. Мистер Грэйнджер тут же вскинулся на него, но встретил вызывающий взгляд дяди Хэммера и улыбку, которую он больше не прятал. Не сводя с него глаз, мистер Грэйнджер строго предупредил:

– Непорядков здесь я не допущу. Это тихое, мирное место… Уж я позабочусь, чтоб оно таким и оставалось. – И, снова повернувшись к папе, продолжал: – Какие б ни возникли проблемы, мы сами можем разрешить их. И я вам прямо говорю, прятаться мне нечего, вы оказываете дурную услугу и общине и себе, что ездите в Виксберг за покупками. Это выглядит не по-добрососедски…

– Зато поджог выглядит по-добрососедски, – сказал дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер глубоко затянулся сигарой и на дядю Хэммера даже не посмотрел. Следующие слова он уже сказал для Ба. Голос его теперь звучал жестко, но на замечание дяди Хэммера он так и не ответил.

– Не думаю, чтобы ваш Поль Эдвард сквозь пальцы посмотрел на такие затеи, вы же рискуете потерять такую прекрасную землю! Как это вы разрешаете своим сыновьям подобные поступки?

Ба разгладила ладонями платье на коленях.

– Они взрослые, и земля ихняя. Я им больше не указ.

Взгляд мистера Грэйнджера не выдал удивления, однако он снова поджал губы.

– Цена на хлопок сильно упала, сами знаете, – пустил он в ход последнее средство. – Очень может статься, на следующее лето я потребую с моих испольщиков большую долю урожая, чтоб свести концы с концами… Видит бог, мне этого не хочется, потому что, сделай я это, мои люди еле наскребут денег на зимние запасы, куда им еще долги выплачивать.

Наступило напряженное молчание, полное ожидания, потом взгляд мистера Грэйнджера снова обратился к папе.

– Мистер Джо Хиггинс из Первого Национального банка говорил мне, что не может выплачивать заем людям, которые мутят воду в своей общине и возбуждают у других те же чувства…

– Ну да, особенно у цветных – чувство привязанности к своей земле, с которой они не хотят, чтобы их согнали, – спокойно вставил дядя Хэммер.

Мистер Грэйнджер побледнел, но не обернулся к дяде Хэммеру.

– Денег часто не хватает, – продолжал он, словно ничего не слышал, – и эти люди сильно рискуют. Неужели, Дэвид, ты согласен потерять свою землю из-за всего этого?

Папа стал разжигать трубку. Он не поднимал глаз, пока огонь не охватил табак и трубка не разгорелась. Только тогда он повернулся к мистеру Грэйнджеру.

– Двести акров этой земли принадлежат Логанам вот уже почти пятьдесят лет, и еще двести – пятнадцать. На нашу долю выпадали и тяжелые времена, и удачные, но ни клочка этой земли мы не потеряли.

Не собираемся и впредь.

Мистер Грэйнджер тихо заметил:

– Это была земля Грэйнджеров, прежде чем стать землей Логанов.

– Земля рабов, – сказал папа.

Мистер Грэйнджер кивнул.

– Никогда мы не потеряли бы этот участок земли, если бы после войны ее не украли у нас эти янки-«саквояжники»[10]. Но если вы и дальше будете изображать из себя доброго Санта Клауса[11], я ее у вас отберу, и даже очень просто. И запомните, я намерен сделать все, что будет необходимо, ради того чтобы здесь сохранился мир.

Папа вынул изо рта трубку и долго смотрел на огонь. Когда он снова заговорил с Грэйнджером, голос его звучал очень спокойно, очень ясно и очень уверенно:

– Вы белый и можете делать, что захотите. Но я вам вот что скажу: если вы намерены оттягать у нас эту землю – это пустые намерения.

Мамина рука незаметно встретилась с папиной.

Мистер Грэйнджер посмотрел на них не без затаенного коварства.

– Есть много способов остановить вас, Дэвид, – сказал он.

Папа обдал мистера Грэйнджера ледяным взглядом.

– Ну так, значит, остается только испробовать их, – сказал он.

Мистер Грэйнджер встал, чтобы уйти, самонадеянная улыбка искривила его губы, словно он знал что-то, но не хотел говорить. Он бросил взгляд на дядю Хэммера, повернулся и вышел, оставив за собой общее молчание.