И как ей это удается?

7. С Новым годом!

05:57, понедельник

– И-и-и-и-и открылись, и-и-и-и-и закрылись. Ра-аз – открылись, два – закрылись.

Я стою посреди гостиной, ноги врозь, руки над головой. В каждой руке по мягкому мячу – такое ощущение, будто держишь голову гигантского осьминога. Мне велено описывать руками круги в воздухе, ни в коем случае не роняя мячей.

Приказ отдан чудаковатой оптимистичной особой лет пятидесяти, с булыжником горного хрусталя на шее. В свободное время эта оригиналка, должно быть, устраивает шествия в защиту тех тварей, которых нормальные люди с удовольствием передавили бы – крыс, летучих мышей, горностаев. Фэй – мой персональный тренер, призванный помочь в осуществлении новогодней программы физического развития и релаксации. Тренершу мне прислали из Академии здоровья и фитнеса. Удовольствие не из дешевых, но я рассчитываю сэкономить на одежде, вернувшись в свои добеременные формы. В любом случае занятия с Фэй обойдутся дешевле, чем абонемент в фитнес-клуб, на который мне вряд ли удастся выкроить время.

– Единственное упражнение, на которое тебя хватает, Кейт – это поднятие визитницы со стопкой членских карточек всех лондонских центров здоровья, – замечает Ричард.

Нечестно. Нечестно, но справедливо. Заплыв в бассейне последнего из центров, которые я осчастливила своим членством, совершенный в перерыве между деловым ланчем с клиентом и совещанием с начальством, обошелся мне – навскидку – в сорок семь с половиной фунтов за сто метров.

Признаться, я ожидала увидеть Синди Кроуфорд в розовой лайкре, а мне подсунули Айседору Дункан в зеленом балахоне. Потрепанная жизнью эльфийка, мой персональный тренер, облачена в крылатку, в каких щеголял разве что Дуглас Херд на посту министра иностранных дел.

– Зовут Фэй, – лаконично сообщила эльфийка, и из необъятного саквояжа – двойника того, в котором Мэри Поппинс носила вешалку для шляп, – на свет божий явились “мячи Ци”.

Медленное, нудное вращение “мячей Ци” – не совсем то, что я замыслила в качестве физического самосовершенствования. Осторожно интересуюсь, нельзя ли поскорее заняться проблемными зонами.

– Понимаете, после кесарева у меня остался валик на животе. Никак не могу с ним справиться.

Исполненная презрения, точно борзая на бегах овчарок, Фэй вздрагивает от вмешательства в творческий процесс.

– Я работаю с человеком в целом, Катя. Можно называть вас Катей? Только после того, как мы освободим мозг, можно перейти к телу, постепенно приспосабливая разные его части друг к другу, пока не научим их вести мирный диалог.

– Видите ли, – пытаюсь объяснить я по возможности мирно, – у меня туго со временем. Если вы научите мышцы живота хотя бы “здрасьте” мне по утрам говорить, это будет здорово.

– Вам незачем объяснять, что вы крайне занятой человек, Катя. Я это сразу поняла, только увидев вашу голову. У вас невероятно тяжелая голова. Бедная, бедная голова. А мышцы шеи?! Шире круги! Свободнее! Свободнее! Они с трудом держат голову, что, в свою очередь, рождает поистине невыносимое напряжение в поясничной области.

С чего я взяла, что за свои деньги получу удовольствие? После тридцати минут под руководством Фэй следующую встречу, чувствую, придется назначать спецу по бальзамированию. Фэй тем временем, уложив меня ничком на пол, предлагает вообразить, что я отдыхаю в гамаке. Воображению мешают досужие мысли о шпионах и предателях, из которых персональный палач за двадцать пять фунтов в час пытками вытягивает все их секреты. Если верить Фэй, это упражнение поможет “перегруппировать позвоночник”, самый жалкий позвоночник из всех, с которыми ей приходилось работать.

– Отлично, Катя, отлично. Превосходно! – радуется она. – А теперь медленно заводим руки за голову и повторяем за мной. Борьба-а-а не доводит до добра-а-а. Борьба-а не доводит до добра-а.

07:01

Фэй отбывает. Поистине невыносимое напряжение немедленно покидает поясничную и все прочие области. Я угощаюсь глубокой тарелкой хлопьев с медом и орехами: тренировка и диета несовместимы. Приткнувшись за кухонным столом, вдруг настораживаюсь от незнакомого звука, скрежещущего, шипящего, бьющего по нервам. Откуда?.. Господи, да это же… тишина. Полное отсутствие звуков – вот что давит на уши. Еще пять минут, целых пять минут я впитываю в себя тишину, прежде чем кухня наполняется утренними воплями Эмили и Бена.

Всякий раз после праздников детей от меня не оторвать. Вместо того чтобы пресытиться маминым обществом, они льнут ко мне с алчностью новорожденных. Такое впечатление, что чем дольше они со мной, тем больше я им нужна. (Собственно, так оно, наверное, и есть. Ведь чем больше спишь, тем больше хочется, чем больше ешь, тем сильнее голод, чем больше трахаешься, тем ненасытнее страсть.) Принцип “свободного времени” моим детям явно недоступен. С тех пор как мы вернулись от родителей Ричарда, каждый мой уход из дома превращается в сцену из “Детей железной дороги”[19], когда отца семейства сажают в тюрьму. Бен багровеет и заходится в возмущенном оре. А Эмили по ночам кхекает и кхекает, пока ее не начинает рвать. Я рассказала об этом Поле, но вместо утешения услышала победоносное: “Внимания требует”. (Которого нет, понятное дело.)

К тому же Эмили постоянно просит поиграть с ней, и в самое неподходящее время, как будто на прочность проверяет – в надежде, что я провалю экзамен. Вот и сегодня утром, пока я пыталась дозвониться до врача и записаться на прием, она цеплялась за мою юбку:

– Мам! Что я вижу назовешь, если с буквы ты начнешь…

– Мне некогда, Эм.

– Ну ма-ам! Что я вижу, назовешь, если с буквы ты начнешь… “Б”!

– Бутылка?

– Не-а.

– Бегемот? Брат?

– Не-а.

– Не знаю, Эмили. Сдаюсь.

– Бидео!

– Видео, Эмили. Это слово не на букву “б”.

– Нет, на “б”.

– Слово “видео” начинается на букву “в”. Как “вагон”. Или “вулкан”. Или “виолончель”. Называй букву правильно, а то я до второго пришествия не отгадаю.

– Оставь ты ее в покое, Кэти, ребенку всего пять лет, – замечает Ричард. Он только что спустился из спальни, волосы его еще влажны от душа, но он уже старательно вырезает новогоднюю маску с оборотной стороны пачки хлопьев “Фростиз”.

Шлю ему испепеляющий взгляд. Хоть бы раз меня поддержал. Никакой на него надежды в плане совместной обороны.

– Если не я, то кто же ее научит? Святоши школьные? Да им какую букву ни назови – все годится.

– Бога ради, Кейт! Это детская игра, а не “Кто хочет стать миллионером?”.

Рич больше не смотрит на меня как на тихопомешанную. Судя по убегающему вбок взгляду и подрагиванию бровей, он обмозговывает, сколько я еще продержусь, прежде чем вызов скорой помощи станет неизбежен.

– Для тебя вся жизнь – борьба, верно, Кейт?

– Жизнь и есть борьба, Рич. Странно, что ты до сих пор этого не понял. Одни норовят разбить твой каштан[20], другим подавай какую-нибудь особенную Барби, третьи же пытаются увести у тебя клиента, только чтобы доказать, что тебе он не по зубам.

Загружая посудомоечную машину, я вспоминаю Фэй с ее мантрой. Как там бишь? “Борьба не доведет до добра”. В “ЭМФ” ей пришлось бы излагать иначе: “Борьба-а избавляет от дерьма-а”. Или “Без борьбы-ы нам кранты-ы”.

– Мам, можно включить бидео? Ну ма-ам, можно бидео?

Эмили вскарабкалась на кухонный стол и пытается присобачить заколку с волос Барби к моим.

– Сколько можно повторять, за завтраком бидео… господи, видео не смотрят!

– Кейт, притормози. Я серьезно, тебе это позарез нужно!

– Нет, Ричард. Если мне что и нужно в данный момент, так только вертолет. Я на десять минут опаздываю к врачу, а значит, на конференц-связь с Австралией мне точно не успеть. Телефон такси “Пегас” на столике. Будь так добр, закажи машину, только попроси не присылать это чучело на “ниссане”.

И слепому видно, что Ричард лучше, чем я. Но в страданиях и в горьком опыте я дам ему фору, и это свое знание я держу при себе, как нож. Думаете, почему я гораздо строже с Эмили, чем Рич? Потому что боюсь, как бы Ричард не вырастил наших детей для жизни в мифической стране. Там, где говорят “После вас” вместо “Я первый!”. Люди там лучше, добрее, согласна, но я-то всю жизнь живу и работаю совсем в другой стране.

У Ричарда было счастливое детство, а счастливое детство – оптимальный, если не единственный способ стать счастливым взрослым, но никуда не годная подготовка к жизни. Нужда, одиночество, долгие ожидания автобуса под дождем – вот двигатели жизненного успеха. Ричард – яркий тому пример. Достаточно вспомнить его абсолютное неумение хитрить, его сочувствие к клиентам, которым он регулярно сбрасывает цену, или его абсурдный оптимизм, дошедший до покупки эротического белья для жены, которая с рождения первого ребенка укладывается в супружескую постель в футболке шестидесятого растянутого размера с мордой таксы на груди.

С родителями такое происходит сплошь и рядом. Он теперь папуля, я мамуля, и поиски времени на то, чтобы побыть Ричардом и Кейт, как-то выпали из обязательной программы, заняв место среди “прочих дел”, где-нибудь между получением пропуска на парковку и выбором нового ковра для лестницы. Однажды Эмили – ей тогда было не больше трех, – застукав нас целующимися на кухне, отчитала родителей, как королева Виктория лакея, который сунул палец в бокал с ее портвейном.

– Больше так не делайте, – прошипела она. – А то у меня животик заболит.

Мы больше и не делали.

08:17

Несмотря на мое особое распоряжение, из “Пегаса” снова прислали “ниссан санни”. Уровень сырости в этой машине вполне позволяет выращивать на заднем сиденье шампиньоны. Подоткнув серую шерстяную юбку от Николь Фархи и напрягая ягодичные мышцы, я как-то умудряюсь зависнуть в паре дюймов над плесенью.

В ответ на просьбу попробовать найти путь до больницы покороче таксист врубает такую штормовую музыку (не этот ли жанр носит название гангста-рэп?) и на такую мощь, что у меня всю дорогу трясутся щеки.

После провальной предрождественской попытки дружеской беседы я не намерена снова общаться с Уинстоном, но когда я вываливаюсь из салона, он оборачивается и выдает напутствие вместе с облаком желтого дыма:

– Надеюсь, у них найдется для вас средство посильнее, леди.

Наглец. Что он, спрашивается, имел в виду? Встреча с доктором настроения не улучшает. Мне и нужно-то от него всего лишь пополнить запас противозачаточных пилюль, однако доктор Добсон жмет кнопки клавиатуры, монитор начинает мерцать зловещим зеленым светом, и я чувствую себя главарем мафиозной группировки, объявленным ЦРУ в международный розыск.

– Так-так, миссис Шетток, похоже, вы не сдавали мазок уже… очень давно. Сколько времени прошло?

– В девяносто шестом я пыталась сдать, но вы разбили пластинку. То есть не вы лично, конечно. Мне сообщили из больницы, что пластинка разбилась при перевозке, и попросили прийти еще раз. Но я ведь сдавала! И вообще, у меня мало времени, будьте так любезны, выпишите рецепт.

– За четыре года у вас не нашлось времени сделать повторный анализ? – Бассет-хаунд в человеческом обличье, доктор Добсон неизменно обволакивает вас тем влажным, исполненным тоскливой любви взглядом, что отличает собак и эскулапов.

– Как вам сказать… Не нашлось. Видите ли, это целая проблема: пока дозвонишься – вечность пройдет, висишь на телефоне, ждешь, когда кто-нибудь трубку возьмет…

Палец доктора Добсона скользит вниз по экрану и замирает в центре.

– А двадцать третьего марта прошлого года вы дозвонились, но не пришли и не предупредили.

– Тайвань.

– Прошу прощения?

– Я была на Тайване. Трудно, знаете ли, предупредить, что не придешь на прием, если ты находишься в другом полушарии и у тебя нет возможности выкроить посреди ночи час на звонок. К тому же безнадежный, если только дежурная в регистратуре не снимет трубку из чистого любопытства.

Доктор нервно терзает узел галстука – мутно-песочного цвета и определенно произведенного из отходов.

– Понятно, понятно, – кивает он. Ни черта ему не понятно. – Полагаю, было бы неразумно с моей стороны выписать вам рецепт без результатов анализа, миссис Шетток. Правительство, как вам, должно быть, известно, занимает весьма активную позицию в профилактике заболеваний шейки матки.

– По-вашему, правительству выгоднее, чтобы у меня появился третий ребенок?

Доктор печально качает головой:

– Не совсем так. Правительство считает необходимым помогать женщинам избегать смертельных заболеваний, которые можно предотвратить с помощью простейшего анализа.

– А мне нужно предотвратить появление третьего ребенка – оно для меня смертельно. – Боже, не верю собственным ушам. Что ты хотела этим сказать, Кейт?

– Не надо так расстраиваться, миссис Шетток.

– Я не расстраиваюсь. (Неужели? Что ж ты так верещишь, Кейт?) Я всего лишь пытаюсь вам объяснить, что я деловая женщина, у которой уже есть двое малышей и которая хотела бы, если не возражаете, на этом пока остановиться. Очень прошу, выпишите рецепт.

Доктор что-то медленно выводит в своем журнале видавшей виды авторучкой с засохшей чернильной соплей на кончике пера, от которой под каждым словом тянется жирная черта. Затем интересуется другими симптомами.

– Симптомы?.. Но я не больна.

– Спите хорошо? Как у вас со сном?

В первый раз с шести утра, когда появилась Фэй, я нахожу в себе силы изобразить улыбку.

– Как со сном, говорите? Моему сыну одиннадцать месяцев, и у него режутся зубки. Сцена сна не из этого спектакля, вы согласны?

Доктор реагирует на шутку утомленной улыбкой, со скобками морщинок по обе стороны рта. До меня вдруг доходит, что многострадальная маска давно заменила ему лицо. А кто страдает больше, чем врачи? Кто видит столько боли?

– Как бы там ни было, миссис Шетток, я рад вас видеть в любое время, когда вы сочтете необходимым. Повторяю, в любое удобное для вас время. Я позвоню сестре и узнаю, нет ли у нее возможности принять вас прямо сейчас. Вы ведь можете задержаться на десять минут?

Не могу, но задерживаюсь.

09:06. Офис “Эдвин Морган Форстер”

Влетаю с опозданием. Умираю – так хочу в туалет. Обождет. К среде надо утвердить семь фондовых отчетов, предварительно обговорив их с дюжиной менеджеров. В эту же среду от меня ждут детального анализа японского фиаско. Кроме того, Род Таск пыхтит мне на ухо, что я обязана спасти свою карьеру, отсосав у Джека Абельхаммера. Вы догадались – все в ту же среду. Не стану утверждать, что прозвучал именно этот глагол, но Род определенно сказал “на коленках, моя прелесть”.

От кого: Кейт Редди

Кому: Кэнди Страттон

Восхитительное начало дня. Сдавала мазок. Все равно что заниматься сексом с Железным Дровосеком. Неужели трудно изобрести что-нибудь резиновое для этого чертового анализа? Думаешь, отбою не будет от бедолаг, жаждущих анализа дважды в неделю?

Опоздала на шестнадцать минут, а Гай уже тут как тут, торчит за моим столом и сообщает всем подряд, что “Кейт непременно будет, он в этом уверен, только неизвестно – когда именно”. Готова была зарычать на манер мамы-медведицы: “Кто сидел на моем стуле?” Прикусила язык. Много чести для этого змееныша.

Мало того, меня шлют в Н-Й “удовлетворять” клиента. Абельхаммера еще не видела, но уже ненавижу.

От кого: Кэнди Страттон

Кому: Кейт Редди

Моя дорогая Дездемона, берегись интриг Гая-Яго. Не урони платочек, красавица. Он спит и видит себя на твоем месте.

PS: Трахалась со Страшилой и Трусливым Львом (в эту субб.), а с Железным Дровосеком не доводилось. Абель – Молоток звучит многообещающе.

От кого: Кейт Редди

Кому: Дебра Ричардсон

Рада слышать, что ты пережила Рождество. Насчет себя не уверена. Жалко колено Феликса и ухо Руби. Не в курсе, не изобрели еще новый термин для праздников с детьми без:

А) праздников

Б) отдыха

В) удовольствия?

ХХХ

К

14:35

Звонок Полы застает меня на полпути в зал заседаний, на встречу Европейской группы. Поле кажется, что она перед Рождеством подхватила от Эмили заразу. Можно ей уйти пораньше? Нет, нельзя. Исключается. Елки-палки, ты работаешь первый день после двухнедельного перерыва!

– Ну конечно, Пола. Бедняжка, у тебя совершенно больной голос. Иди, лечись.

Набираю рабочий номер мужа. Рич на совещании по разработке какой-то там Башни Мира для “Британского ядерного топлива”. Оставляю сообщение – чтоб летел домой на всех парах и занимал оборону.

20:12

Со скрипом вползаю в дом как раз ко сну Эмили. В прихожей натыкаюсь на Ричарда. Нет, он еще не утряс вопрос с разрешением на парковку. Да, головы у обоих вымыты. Лечу наверх – надо исправляться после утреннего скандала с буквами. Моя девочка, вся такая тепло-молочная, накручивает прядь моих волос на палец:

– Мам, ты кого из телепузиков больше всего любишь?

– Даже не знаю, солнышко.

– А я – самого толстого!

– Правда?! А что ты сегодня делала в садике?

– Ничего.

– Ну-у, неужели? Что-то все-таки делала, верно? Расскажи маме, Эм.

– Что я вижу – назовешь, если с буквы ты начнешь… “В”!

– Вилка?

– Не-а.

– Вода?

– Не-а.

– Что же это такое… Дай-ка подумать… Вампа?

– Да-а-а-! Какая ты умная, мам!

– Стараюсь, радость моя. Стараюсь.

✓ Не забыть!!!

Ответить на рождественские открытки. Разобрать елку, разломать и спрятать по частям в мусорных мешках, чтоб не видели мусорщики (“елки – не наша забота, куколка”). Чек на счет группы “Веселый малыш” (94 фунта в квартал – дешевле записаться в группу подготовки астронавтов). Новое балетное трико для Эмили (голубое, а не розовое!). Найти мануальщика, проверить “тяжелую голову”. Позвонить маме. Ответный звонок сестре – срочно, пока она не утвердилась во мнении, что Кейт задрала нос и наплевала на свои корни. Корни… МЕЛИРОВАНИЕ!!! Паспорт?! Боже, не допусти окончания срока паспорта. Узнать у продвинутых друзей, что такое гангста-рэп. У меня нет продвинутых друзей. Надо завести. Няня на суб. и среды. Оплатить счет за газеты, прочитать номера за прошлую неделю, если Пола разболеется, позвонить в агентство, пусть пришлют замену. Посмотреть шикарный новый фильм с кунг-фу. “Сидящий тигр”? “Спящий дракон”? Подрезать Бену ногти. Именные бирки, дантист. Позвонить в “Академию фитнеса”, найти персонального тренера, который займется истреблением живота, а не совершенствованием души. День рождения Бена – где взять торт “Телепузики”? Мышцы тазового дна кача-а-ать. Вернуть кассету с “Белоснежкой” в видеотеку! Устройство Эмили в школу – ГОРИТ. Быть с Эмили добрее и терпеливее, иначе выращу психопатку. ВЫБРАТЬ НОВУЮ ДОРОЖКУ ДЛЯ ЛЕСТНИЦЫ. Позвонить Джилл Купер-Кларк. Общественная жизнь: пригласить гостей на субботний обед. Саймона и Кирсти? Элисон и Джона? Планы на каникулы после первой четверти. Как, уже? Уже, дорогая, уже. В воскресенье детская вечеринка на воде, в честь “Джедды” – узнать, кто такой. Или такая? Чаще опорожнять мочевой пузырь. Подготовиться к встрече с Джеком Абельхаммером.

8. Зубки режутся

04:48, вторник

Из комнаты Бена несется вопль. Убойный, смертоносный для перепонок визг. В третий раз за ночь? В четвертый? Опять зубки. А мы уже исчерпали законный лимит калпола. Меня запросто могут пропесочить в “Новостях мира” в статье под заголовком “За лишний час сна мамаша отравила своего малыша”. Верно говорят – разорванный сон. Разбитый. Непоправимо раздолбанный. Ты заползаешь обратно в постель и замираешь, силясь сложить головоломку сна из половины оставшихся кусочков. А может, сам заснет? Господи, пожалуйста, пусть он сам заснет. Время как раз подходящее: на стыке ночи и утра, когда первые проблески света серебрят темноту, чаще всего и заключаются самые отчаянные сделки со Всевышним. Боже, если ты сделаешь так, чтобы он сейчас заснул, я…

И что я тогда сделаю? Стану хорошей мамой, прекращу жаловаться, буду смаковать каждую крупицу сна, которая выпадет на мою долю отныне и до смертного часа.

Нет, сам он не заснет. Пробные крики Бенджамина (Где ты? Ты здесь?) уступили место полногласной арии в манере Паваротти. (“Nessun Dorma” означает “Никто не уснет”, разве нет?) В книжке советуют не обращать на ребенка внимания – пусть себе плачет. Но Бен книжек не читает. Ему невдомек, что минут через сорок непрерывного крика малыш должен успокоиться. Если верить книге, Бен капризничает, потому что у него нарушение привязанности; я же думаю, он себе уяснил, что мамочка, вечно отсутствующая днем, по ночам полностью в его распоряжении.

Мозг уже готов подняться, но тело приклеилось к кровати, как нерадивый школьник будним утром. Ричард вытянулся рядом на спине и умиротворенно вздыхает, скрестив на груди руки. Спит как младенец. (Что за идиот придумал это выражение?)

Спотыкаясь на каждой ступеньке, преодолеваю лестницу. С площадки виден ряд домов с жутковатыми незрячими бельмами окон. Ранняя пташка включает свет, и кухня вспыхивает шафраново-спичечным пламенем. Окна не скрывают достатка домовладельцев: район на северо-востоке от Сити наводнен моими расторопными коллегами, которые переехали поближе к работе и рьяно проматывают немалые заработки, расчищая викторианские руины. У нас не принято занавешивать окна, мы предпочитаем втридорога отреставрированные ставни, в то время как соседи победнее расслабляются себе за плотными шторами или прикрывают личную жизнь вуалями гардин. Наши предшественники в семидесятых годах извели во имя современности все финтифлюшки викторианской эпохи – камины, карнизы, ванны на львиных лапах. Мы же теперь, во имя современности новейшей, выкладываем состояния за то, чтобы вернуть все на место. (Забавно, не правда ли, что мы тратим значительно больше родителей на переделку и украшение своих домов, в которых бываем все реже, потому что пропадаем на работе, добывая средства на французские хромированные смесители и узорный дубовый паркет? Кажется, родной кров стал для нас сценой, где мы рассчитываем когда-нибудь блеснуть.)

Наверху Бен с азартом сотрясает прутья кроватки. При виде меня расползается в улыбке и пускает слюну, блестящей струйкой планирующую с подбородка на застежку спального комбинезончика. Я беру его на руки.

– Привет, парень. Ты в курсе, который час, а-а-а?

В полном восторге от встречи после долгой разлуки, Бен испытывает новехонький резец на моей шее. Ой-ей-ей!

О мальчике я и не мечтала. Решила после рождения Эмили, что способна производить только себе подобных, да и вообще мне хотелось еще одну девочку – такую же хорошенькую, своенравную, затейливую, как часовой механизм. “Мальчишки уже не в моде”, – заявила Кэнди ровно год назад в кафе, за ланчем для подруг по работе. Со своим грандиозным животом в кабинку я не влезла, так что официанту пришлось устраивать сильно беременную мадам в дверном проеме, в специально принесенном по такому случаю кресле. Все смеялись. Слегка нервно, правда, но с очевидно победоносным оттенком: так веселились кельты, зная, что власть римлян подходит к концу. А три дня спустя акушерка протянула мне его. Его! Такого крохотного, но уже столкнувшегося с глобальной задачей – стать мужчиной. И я его полюбила. С первого взгляда и навсегда. А он не мог на меня насмотреться, надышаться, насытиться. До сих пор не может. Мама годовалого малыша – это кинозвезда в мире, где критике нет места.

Он вдруг кажется таким тяжелым, мой сын; теплое тельце наливается мальчишеской силой. Ножки пухлы и упруги, как боксерские перчатки. Я устраиваюсь в синем кресле, прячу его ладошку в своей и начинаю мурлыкать наше любимое:

Век за веком мамы напевают эту песенку своим малышам, не имея ни малейшего представления, о чем речь. Колыбельные сродни материнским заботам: ты что-то делаешь, часто в темноте, ведомая лишь инстинктом, хотя цель твоих действий поразительно ясна.

Чувствую, как Бен тяжелеет, растекается по мне восковым человечком. Самое главное – точно определить момент, когда дрема переходит в сон. Поднимаюсь. Крадучись семеню к кроватке и опускаю убаюканного малыша, до последней секунды не вынимая из-под него ладони. Есть! Аллилуйя! Надежда, что дело сделано, уже греет душу, когда голубые глаза распахиваются. Нижняя губа дрожит, как у Рика в “Касабланке”, когда он увидел свою потерянную Ильзу, ротик возмущенно круглится, грудь вздымается для очередного вопля.

Не ждите от младенцев продления кредита. Справедливостью маленькие тираны пренебрегают. Вы не получите от них лишний выходной за прошлые объятия, за проведенные с ними в темноте долгие часы. Можете сто раз прибежать на их зов, а на сто первый вас все равно ждет их немилосердный суд за дезертирство.

– Ладно, ладно. Мама здесь. Все в порядке, я рядом.

Мы возвращаемся в синее кресло, и я снова держу ладошку Бена в своей, и ритуал убаюкивания повторяется.