И мне будет тепло

Глава 5

На следующий день появились лемуты. Сидевший на дозоре Браян вскочил, углядев ползущее вдалеке облако. За все время не было ни одного дождя и на дороге было по щиколотку мягкой пушистой пыли. Через полминуты все четверо священников уже были на карнизе. Нели, напевая марш лучников, натягивал тетиву, мрачноватый и невыспавшийся Браян флегматично осмотрел отполированный до зеркального блеска наконечник копья, проверил об колено древко, и так же уверено-медлено отложил оружие. Куда торопиться? Враг еще далеко, а с оружием уже все в порядке. Придет время, и его движения превратятся в скупые, но стремительные и неотразимые удары, а пока можно позволить мышцам отдыхать.

Кивин свое оружие даже не стал осматривать — что может случиться с неприхотливой пикой? Только вытащил копье из пещеры и положил к порогу, так чтобы было удобно подхватить на бегу. Малейн расстегнул завязки на секире, и нехорошо улыбаясь, двинулся к первому валуну. Налег на жердь. Каменная глыба качнулась, заскрипело, крошась, дерево.

Тем временем отряд вдали пересек речку и начал медленно приближаться. Облако пыли заслоняло идущих, не позволяя разглядеть — кто там? Может быть это свой караван, торопившийся поспеть к перевалу раньше врагов? Или все-таки орда обезумевших от солнца и жары людей-крыс.

Прошло полчаса, и сквозь пыль проступили фигуры идущих. Невысокие, взрослому человеку до плеча.

— Крысы… — процедил Нели. — Много крыс. Я отсюда даже хвосты вижу.

Малейн тем временем отошел в пещеру. Здесь царил прохладный полумрак. От кострища пахло холодным пеплом. Эдвард сел на расстеленное на ветках одеяло, расслабился, пытаясь войти в состояние ментального обзора.

Психическая атака скрутила его, словно опытный палач. Невероятная, запредельная сила навалилась на сознание. Заскрипел, продавливаясь внутрь, ментальный щит. На какое-то мгновение давление ослабло — видимо и неведомому противнику было тяжело нападать сквозь каменную толщу, да еще и с такого расстояния.

— Господи, — взмолился Малейн, — дай силы мне не поддаться дьяволу.

В душе словно открылся свежий родник. Малейн поднялся, выпрямился, сбрасывая оцепенение, вышел на карниз. Огляделся.

Товарищи сидели, замерев в неловких позах. Скорчился, положив руку на связку стрел, Нели. Облокотившись о жердь, выглядывал из-за камня Кивин. По лицу его словно гуляла рябь — пожилой воин боролся изо всех сил. Все это напомнило Эдварду совсем недавнюю встречу с тротом. С той только разницей, что сейчас он, Малейн, полностью вырвался из-под ментального влияния.

Священник перегнулся через край, рассматривая дорогу. Лемутский отряд уже был совсем близко. Сверкали на солнце лезвия топоров, длинные голые хвосты елозили по земле, вычерчивая загадочные письмена. А посреди отряда, медленно переступая, двигалась худая, мучительно-прямая фигура. От нее черными волнами текла Нечистая сила. Лица видно не было, но словно сами собой перед лицом вспыхнули черными провалами бездонные зрачки. А в голове огненными строчками зажглась мыслесвязь.

— Наконец-то ты выбрался из-под защиты каменных стен. Мне было слишком тяжело, достать тебя в пещере. Но теперь…

Гнусная волна накатила на душу, сминая заново построенный барьер. Малейн дернулся, пытаясь восстановить утерянную защиту. Темная сила смыла барьер, закрутилась, взвихрилась водоворотами. И тогда, не в силах больше бороться, Эдвард отошел в сторону, пропуская незримую волну вражеской силы. Чужая мощь бешеным потоком разлилась, заполнив собой весь мир. Но только Малейна больше не было в этом мире. Где-то рядом пенилась в немыслимой ярости нечистая ненависть, бурлила, разъедая камни, разламывая вековые горы, а он, нетронутый, стоял на карнизе.

Эдвард удивленно огляделся, пошевелил руками, попрыгал. Тело послушно выполняло приказы. Но что-то все же поменялось. Причем поменялось в нем самом. Мир вокруг стал проще, понятней, словно исчез туман, до этого застилавший глаза.

Но не было времени разбираться. Отряд лемутов добрался до перевала и сейчас подходил к ущелью. До него оставалось не больше двухсот ярдов. Священник подбежал к первому, самому большому камню. Многотонная глыба отслоилась от остальной скалы и теперь лежала почти вертикально. Казалось, хватило бы легкого толчка, чтобы нарушить хрупкое равновесие. Но чтобы сдвинуть такую громаду, пришлось создать целую систему из крепких, в ногу толщиной, жердей.

Наконец отряд внизу поравнялся с ловушкой. Малейн подпрыгнул, повис всем своим двухсотфунтовым телом на дальнем конце жерди. Навалился, пригибая упругое дерево к земле. Каменная глыба заскрипела, стирая в пыль залетевший в трещину песок. Затем качнулась и с утробным гудением полетела вниз. Крысы, побросав оружие, кинулись врассыпную. И только фигура в черном не сдвинулась с места. Адепт Нечистого медленно поднял голову, будто хотел остановить взглядом летящую громаду.

Не было даже крови. Каменная глыба полностью накрыла худую фигуру, глубоко впечаталась в землю. Глухой удар, тряхнул скалы, сбил Малейна с ног. Где-то невдалеке загрохотал, стекая по каменным склонам, обвал. Эдвард подбежал к краю, схватил кусок базальта с голову размером и, не целясь, запустил его вниз. Со дна ущелья донесся жалобный визг. И почти сразу же раздался новый глухой удар — очнувшиеся киллмены сбрасывали в ущелье приготовленные глыбы.

Растерявшиеся лемуты в панике метались по дну ущелья, уже не пытаясь увернуться от летящих сверху стрел и камней. Огромный валун, подпрыгивая, прокатился вниз по дороге, размазал несколько вставших на пути людей-крыс, врезался в край скалы и, разломившись на две половины, остановился. Малейн кинулся к следующему камню, замахнулся, сбрасывая его вниз, и понял, что убивать больше некого.

По всему перевалу лежали изуродованные лемуты. Некоторые, с переломанными руками и ногами, раздробленными грудными клетками и смятыми спинами все еще были живы. Шевелились, раскидывая ошметки кровяной грязи, пытались ползти, приволакивая сплющенные конечности. Угрюмый Браян, с онемевшим от жалости и омерзения лицом, добивал живых короткими ударами бронзового наконечника. Нели небольшим, похожим на уклейку ножиком вырезал стрелы. Цокал раздраженно языком, когда древко оказывалась сломано.

Малейн в первую очередь подошел к глыбе, убившей темного адепта. Земля вокруг камня просела, пошла мелкими трещинами. Черный базальт был испачкан зеленым травяным соком и пылью. Эдвард обошел вокруг камня, присел на корточки, заглянув под нависший каменный край.

Бледная, покрытая сухой шелушащейся кожей, рука все еще шевелилась. Медленно, почти незаметно, сгибалась, раздирая высохшую землю. Затем ладонь дернулась, судорожно выпрямилась, растопырив во все стороны белесые корни пальцев, и замерла, наконец-то умерев. На указательном пальце тускло светился граненым рубином золотой перстень. Эдвард потянул из-за пояса длинный, подаренный отцом кинжал. Прошептал молитву, забрался, скорчившись в три погибели, под нависший край, коротко размахнувшись, резанул остро отточенным лезвием. Поднял перстень, вытряхнув на землю окровавленный обрубок, отер украшение о траву, вылез на свет.

Драгоценность сверкала на солнце, переливаясь всеми оттенками красного. Вспыхивала закатом, горела холодным пожаром осенних листьев, сочилась густым малиновым соком. Казалось, будто ажурная золотая оправа держит кусок замершего огня.

— Красиво, — раздался за спиной чуть хриплый голос Кивина. — Только я не стал бы одевать эту вещь. В ней слишком много от дьявола.

Следующие два дня маленький отряд хоронил погибших. Каменистую землю можно было раскопать от силы на десять дюймов — дальше начиналась сплошная скала. Приходилось выкапывать ямки, складывать в них трупы, а сверху забрасывать камнями и землей. Огромные тучи непонятно откуда взявшихся мух кружили над трупами, лезли в глаза, плотным облаком вились перед лицом. Труднее всего пришлось с медведем. Сброшенное три дня назад со скалы горное чудовище распухло, натянувшаяся шкура трещала и грозилась вот-вот лопнуть, растекшись зловонной лужей тухлых внутренностей. Наконец Браян привел лорсов, привязал к упряжи разлагающуюся тушу и отвез ее вниз, к подножью гор, где скинул в первый попавшийся овраг — не пройдет и пары дней, как птицы и шакалы превратят труп в груду оглоданных костей.

А на третий день вдали снова показалось облако пыли, и через час глазастый Нели разглядел телеги и всадников, покачивающихся на широких спинах лорсов.

— Наши! — раздался над ущельем радостный крик.

К Слаузе отряд вышел на неделю раньше назначенного срока. Небольшой рыбачий поселок забурлил, принимая сразу столько гостей. В пути основной караван охотников догнала пятерка Сагеная и пятерка Свена. Оба этих отряда должны были прочесать широкую полосу, тянувшуюся вдоль тракта, а заодно навестить несколько свободных поселков, из которых давно не было вестей. Путешествие прошло удачно, если не считать того, что на месте одного из хуторов оказалось заросшее малиной и крапивой пепелище.

Увидев Малейна, Сагенай обрадовано заорал, лорс, подстегнутый мысленным приказом, помчался длинными высокими прыжками.

— Малейн! Дружище!

Домчавшись до Эдварда, лорс резко остановился, Сагенай спрыгнул на землю, радостно обнял священника.

— Слава богу, ты жив!

Малейн ошарашено обнял молодого киллмена, затем отодвинул его, и, разглядывая смуглое улыбающееся лицо, спросил:

— А что случилось? Чего это ты бросаешься на меня, словно я тебе отец родной?

Сагенай отступил, и все еще широко улыбаясь, начал взахлеб рассказывать…

Пятерка Сагеная вышла к Роване неделю назад. Больше всего молодой священник боялся увидеть груду еще теплых углей, и разлагающиеся, обглоданные трупы. За несколько дней до этого посланный вперед разведчик наткнулся на следы людей-крыс. Большой отряд лемутов совсем недавно прошел этой же дорогой. Шел быстро, стараясь не оставлять следов. И, что самое неприятное, кроме привычного запаха падали, тянулся за вражеским отрядом еле уловимый запах зла. Кроме Сагеная, его больше не чувствовал никто, даже Мартин, который на спор определял, что за жидкость налита в закупоренную воском бутылку.

И только потом, на привале, Сагенай наконец-то осознал, что это не запах, а след чужой психической деятельности. Вместе с отрядом шел адепт Нечистого, истинный посвященный темного братства.

Вот тогда священник испугался по-настоящему. Не очень сложно справиться с отрядом лемутов. Даже мутировавшие крысы с трудом пользовались оружием, а выросшее тело потеряло свою смертельную скорость и гибкость. Но под властью старшего слуги Нечистого лемуты превращались в бесстрашных и опытных убийц, которым ничего не стоило вырезать спящий поселок.

И потому, увидев посеревшие от дождей бревна частокола, Сагенай искренне обрадовался. Подозрительные стражники долго не хотели их пускать, но наконец-то дубовые ворота со скрипом отворились и пятерка киллменов, сложив оружие перед входом, вошла внутрь. Впереди, сложив руки на груди, стоял высокий худощавый метс со знаком священника-управителя второй степени на щеке.

— Добрый день. — Сагенай склонил голову.

Незнакомый священник ничего не ответил. Взгляд его холодно скользил по щеке Сагеная, пытаясь отыскать неточности в знаке. Юный заклинатель с неприятным холодком в груди вспомнил, что сегодня утром, поправляя знак, он как всегда не дорисовал правый завиток — привычка, оставшаяся после школы. В старших классах считалось особенным шиком нарушить устав, укоротив по-девичьи загнутый завиток. Потом, окончив школу и получив вторую степень, молодой священник мучительно пытался избавиться от вредной и глупой привычки, но рука сама, против воли, останавливалась, заканчивая линию чуть раньше. Перерисовывать знак было плохой приметой, а Сагенай, так удачливо гадавший на фигурках, с изрядным почтением относился к всевозможным поверьям. Но, наверное, именно эта маленькая неточность убедила священника лучше всего. Широко улыбнувшись, он шагнул в сторону, пропуская гостей.

После короткого разговора со священником Сагенай испугался еще больше. Лемуты действительно подходили к поселку. Дозорные вовремя заметили приближающийся отряд и людей-крыс встретили запертые ворота и строй молчаливых лучников, укрывшихся за стенами. Крысы были неважными лучниками, а ломиться на высокую стену без осадных орудий — было истинное безумство.

И тогда впереди показался старшие слуги Нечистого. Адептов черного братства было двое. Худощавые, завернутые в черные плащи, больше похожие на саван, они действительно казались братьями. Даже узкие бесцветные лица были похожи.

— Сдавайтесь! — раздался над головами мысленный приказ.

— Как бы не так! — откликнулся сверху голос пера Рамано, старшего священника. Трое его помощников окружили начальника, готовые вступить в завязавшуюся ментальную битву. Шансы были приблизительно равные. Тем более если учесть расстояние, разделявшее противников. Нападать будет много сложнее, чем защищаться.

Слуги Нечистого ударили одновременно. Но этого удара ждали. Общий, тщательно сплетенный щит, встретил поток вражеской энергии, заглушил, смешал, превратив из беспрекословного приказа в обычный, привычный уху шум. Следующий выпад был уж совсем грубый. Не так просто заставить умереть даже обычного, неспособного к телепатии человека — упрямое сердце продолжает биться, наплевав на приказы обезумившего мозга, разгибаются, почувствовав боль, онемевшие мышцы. И уж тем более, почти невозможно уничтожить тренированного заклинателя.

И потому, прикрываясь от второго, сильного, но, в общем-то, неопасного удара, священники пропустили третий. Рамано свалился на землю, схватившись руками за живот. Долгая судорога вывернула управителя наизнанку, его вырвало, один раз, другой, третий…

Какая малость, легкое раздражение рвотного центра… Это даже не вмешательство, нет. Достаточно немного усилить ощущение от обычного глотка. Но этого хватило, чтобы все четверо защитников поселка катались по траве, безнадежно пытаясь сдержать рвущийся наружу желудок. Хорошо хоть, что ментальный щит, созданный годами упорных тренировок, существовал скорее на уровне подсознания — даже у спящего киллмена, а уж тем более у священника-заклинателя, невозможно прочесть мысли.

Слуга Нечистого шагнул к частоколу, усиливая воздействие. Новая, еще более мучительная судорога скрутила священника. Перед глазами поплыло, словно он перебрал сока гигантского трюфеля, почти невесомое тело непослушно зашевелилось, и тут же скорчилось, выворачиваясь наизнанку.

До дубового частокола оставалась никак не меньше трехсот ярдов, и все-таки длинная, почти не оперенная стрела, в стремительно-бесшумном полете дотянулась до закутанной в плащ фигуры, ударила в грудь, сбивая адепта на землю.

Когда рвота, наконец, прекратилась, Рамано лежал почти без сознания. Время от времени по телу прокатывался запоздалый спазм, и тогда священник жалобно стонал и переворачивался на бок. Подбежавшие женщины помогли управителю подняться, вытерли лицо и одежду мокрым полотенцем.

Когда священник смог забраться на стену, отряд лемутов уже скрылся в тайге. Оставшись в одиночестве, слуга Нечистого не решился продолжить штурм.

Следующие два дня жители провели за крепкими бревнами частокола, ожидая возвращения разведчиков. Наконец воротились посланные за лемутским отрядом киллмены. Люди-крысы быстро, не останавливаясь даже ради еды, уходили на север. А еще через три дня у стен поселка появилась пятерка Сагеная.

Смерть адепта темного братства, конечно, радостная весть, но вот крупный отряд, обгонявший на несколько дней караван… Сагенай восстановил перед глазами образ карты, пригляделся, рассматривая дальнейший путь. Ну конечно, впереди в каких-то полутора неделях пути начинались горы. Священник представил узкое ущелье и поток камней, стремительно стекающий на мечущихся в панике лорсов. Вообразил на миг раздавленных, перемолотых людей и холодное презрительное лицо Нечистого, разглядел, как тот медленно шагает по пыльной дороге, стараясь не запачкать край длинного черного плаща.

Видениям, также как и приметам, Сагенай доверял. Попрощавшись с пером Рамано и выспросив самую короткую дорогу, пятерка киллменов отправилась в путь. На тракт маленький отряд вышел почти одновременно с караваном. Пыльное облако зависло впереди, всего в какой-то миле. Вот только двигался основной отряд куда быстрее пешего человека.

Мыслесвязь Сагенай применять испугался — Нечистый мог почувствовать разговор. И пришлось, скинув на землю котомки с едой, мчаться во весь опор, догоняя длинноногих лорсов. Слава богу, что через полчаса в караване кто-то заметил пятерых бегущих людей — отряд остановился, около десятка всадников галопом двинулись навстречу.

В караване оказались и запасные лорсы, и еда, и даже довольно точная карта. Как-то само собой получилось, что Сагенай оказался старшим в отряде. Остальные священники молчаливо признали его право раздавать приказы — сейчас Сагенай был самый осведомленный из всех, и значит именно он должен решать и командовать.

Весь оставшийся путь отряд промчался практически галопом. И если бы не телеги, изрядно тормозившие караван, к ущелью они добрались бы раньше Нечистого. Но медлительный обоз нельзя было бросить — вряд ли в небольшой Слаузе найдется столько телег, и потому приходилось все время сдерживать нетерпеливых лорсов и поджидать плетущиеся позади колымаги.

К ущелью Сагенай подъезжал в полной боевой готовности. Командиры пятерок — тоже священники-заклинатели второго уровня, сосредоточенно готовились к бою, укрепляли ментальный щит, наученные горьким опытом блокировали все жизненно важные центры. Одному адепту нечистого не справиться с таким воинством. Вот только многотонной каменной глыбе совершенно наплевать на ментальный щит…

Увидев Малейна, Сагенай мгновение стоял в растерянности, а затем радостная волна затопила сердце и разум. Бой, первый бой в его жизни, не состоялся. И молодой священник был искренне рад этому. Ему никогда не нравилось убивать, но еще больше, он боялся, что погибнет кто-то из его подчиненных. Как он сможет разговаривать с их матерьми и вдовами, потом, когда вернется в Мельт? А ведь они спросят, обязательно спросят. Даже если никто из них не проронит ни слова — все равно, натренированный разум услышит несказанное. И никакая радость победы не заглушит терпкую горечь их скорби.

В Слаузе отряд задержался на несколько дней. Надо было дождаться две оставшиеся пятерки, одна из которых шла берегом океана, а вторая пробиралась почти у самого подножья западных гор. Кроме того, усталым людям было необходимо отдохнуть и наконец-то расслабиться от постоянного напряжения, почти незаметного в походе, но все-таки выматывающего силы и душу.

Ну а последним, хотя и не столь важным аргументом, был весенний фестиваль. Почти по всей Канде свадьбы играли осенью, когда собран урожай, и можно наконец-то отдохнуть от тяжелых земляных работ. Но в рыбацких поселках свадьбы играли в начале лета. После того, как на нерест проходили косяки сельди и тунца. Потом, осенью, рыба пойдет обратно, и снова в поселке будет не до свадебных игр. Но сейчас, когда ночами светло, а сердце дурманит густой запах сирени, не было ничего важнее любви.

Приготовления к фестивалю начались рано утром. Задымились очаги, белесый дым от десятков печек струился ввысь, к синему безоблачному небу. Стояло полное безветрие, и казалось, что сам Всевышний протянул к поселку свои полупрозрачные пальцы.

Главное действо должно было начаться после полудня, как только спадет дневная жара. Сразу после сытного обеда группа ребятишек, постукивая в костяные барабанчики, начала обегать дома. Малышня стучала в дверь, радостно тараторила все, что знала о празднике, и, подхватив честно заслуженное угощение, вприпрыжку убегали к следующему дому.

Начался праздник с состязания лучников. Среди рыбаков немногие держали лук и стрелы — стрельба не пользовалась популярностью в северном поселке. И все же в круг вышло около двадцати человек.

Первый тур был совсем простой — с расстояния в двадцать шагов попасть в деревянную дощечку. И все же несколько парней, беззлобно переругиваясь со зрителями, вышли из круга.

Затем дощечки отодвинули, увеличив дальность вдвое — и еще несколько молодых рыбаков перешагнули нарисованную на земле черту. В третий раз мишень унесли больше чем за сотню ярдов. К тому же совершенно неожиданно подул сильный западный ветер. В круге осталось всего пятеро человек: двое священников — Сагенай и Нели, двое рыбаков и один местный, пожилой киллмен, видимо, выслужившийся страж границы.

На этот раз цель снова была всего в двадцати шагах. Вот только попасть в кольцо вдвое меньше ладони, оказалось сложнее, чем всадить стрелу пусть и в дальнюю, но большую мишень.

Один из рыбаков огорченно бросил лук на землю — стрела зацепила кольцо, пролетев всего в четверти дюйма правее. Подошедший младший судья потрепал охотника по плечу, шепнул что-то успокоительное на ухо. Затем отошел к кольцу. Резким движение раскачал его и отбежал в сторону, чтобы не мешать лучникам целиться. Две стрелы прошли сквозь кольцо почти одновременно. Пожилой киллмен и двое оставшихся рыбаков целились дольше, ожидая, пока кольцо немного успокоится. Наконец пожилой воин разжал пальцы.

Последним выстрелил широкоплечий, с вислыми черными усами рыбак. Засвистели расстроенные зрители — стрела пролетела в пяти дюймах от покачивающегося кольца. Неудачный лучник только пожал широкими плечами и спокойно, словно сытый медведь, отошел за круг. Оставшийся рыбак так и не выстрелил. Опустил дрожащие руки и медленно, не произнеся не слова, переступил нарисованную черту.

Пожилой киллмен оглядел своих соперников, хмыкнул в усы и, тяжело переваливаясь, подошел к старшему судье. Что-то сказал ему, отмахнулся в ответ на просьбу, и забрав с судейского стола свои стрелы, вышел из круга.

Следующий, последний тур, назывался «сокол и голубь». Один из лучников становился соколом, а другой голубем. Сокол должен был сбивать стрелы противника, не давая им воткнуться в доску. Затем роли менялись. Чьих стрел окажется больше — тот и победил.

По жребию соколом выпало быть Сагенаю. Священник проверил стрелы в колчане, осмотрел лук, выискивая — нет ли трещины, и, позируя, отошел на свое место — чуть в стороне и на пять ярдов ближе к цели. Мишень на этот раз поставили в пятидесяти ярдах — чтобы и дострелить не сложно было, да и целиться приходилось.

Старший судья ударил в гонг. Нели вскинул лук. Разжал пальцы. И следом, не давая противнику опомниться, полетели вторая, третья, четвертая стрела. Колчан опустел за полминуты, только ахнули пораженные зрители — никто не успевал проследить за полетом, лишь мелькали перед глазами перекрещивающиеся в воздухе черточки.

Сагенай и Нели опустили луки одновременно. Ошарашенный младший судья подошел к мишени. В дереве, сиротливо покачивая поломанным оперением, застряло всего две стрелы. Загомонили удивленные зрители, несколько мальчишек лет шести, перепрыгнув через ограждение, принялись искать в траве стрелы.

Старший судья поднялся из-за стола, поднял руки, успокаивая зрителей.

— Только два голубя лучника Нели добрались до цели! — громко выкрикнул судья. — Остальных сбили своими острыми когтями соколы Сагеная. Но мир справедлив, и поменяются соколы и голуби местами!

Нели подошел к столу, забрал запасной колчан, и стараясь горделиво улыбаться, пошел на свое место. Сагенай, не скрывая довольной усмешки, прошествовал к судейскому столу.

Зычно ударил гонг. Замолкли зрители и даже ветер исчез, чтобы не мешать состязанию. Хлопнула по кожаной рукавице тетива, блеснул фамильный перстень на руке молодого лучника. А затем исчезли руки, пропали стрелы и тетивы — только взгляды пересекались в воздухе, да звенели жильные струны. Нели закусил губу, мучительная судорога исказило лицо. Сухие кленовые стрелы с треском сталкивались в воздухе, разлетались в щепу, теряя оперение и наконечники.

Наконец колчаны опустели. Нели опустил онемевшие от усталости руки. С трудом разжал ладонь, снял с большого пальца вычурный перстень, положил его в нагрудный карман. Стащил с окровавленной кисти перчатку. Около запястья вздулась багровая полоса — след от тетивы.

— Только три голубя лучника Сагеная… — раздался голос младшего судьи и осекся.

— Нет, только два голубя лучника Сагеная и, — судья усмехнулся, — и один сокол достигли цели.

Довольная улыбка медленно сползла с губ Сагеная. Загудели недовольные зрители — кому охота ничья? Старший судья грузно поднялся из-за стола, подошел к лучникам.

— Ни один из вас не может быть назван лучшим, — негромко произнес он. — Но вдвоем вы — лучшие лучники в Метсе!

Судья протянул кулак, разжал. На ладони, посверкивая на солнце, лежал маленький золотой сокол. Нели переглянулся с Сагенаем, а затем оба лучника одновременно протянули руки и осторожно подняли маленькую фигурку за крылья, повернулись, показывая сокола зрителям.

— Ура! — громогласно заорал Малейн. Следом за ним закричал Кивин, а затем возглас подхватили все киллмены и рыбаки. Нели покраснел, заалели пунцово кончики ушей, выглядывающие из-под растрепанных волос. Молодой лучник хотел спрятать лицо в воротник, но уже через мгновение гордо выпрямился. Глупая улыбка застыла поперек лица.

Плавать на скорость Малейн не решился. Когда-то он неплохо плескался в озере, находившемся рядом с его поселком, и даже на спор переплывал его с одного берега на другой. Но посмотрев на широкоплечие, плоские фигуры рыбаков и синий, даже на вид холодный океан, Эдвард покачал головой и заявляться к судейскому столу не пошел.

А потом, когда ударил бронзовый гонг и полтора десятка рыбаков с разбега нырнули в находящую на берег волну и, почти не разбрасывая брызг, понеслись к далекому буйку, Малейн понял, что ему все равно никогда не обогнать прирожденных пловцов.

Первым на берег вышел уже пожилой рыбак. Вода серебристыми струйками стекала по худому жилистому телу. Черные волосы слиплись сосульками. Старший судья подошел к победителю, протянул ладонь, на которой примостился золотой дельфинчик.

— Опять ты, — расслышал Малейн. — Дай хоть раз выиграть молодым.

— Ничего, это наверное последний год. Очень болит нога, — сухо откликнулся рыбак.

Прислушиваясь к чужому разговору, Эдвард не расслышал, как рядом удивленно охнул Сагенай.

— Корабль, — чуть громче повторил лучник. — Там корабль.

И протянул руку, показывая на безбрежный, совершенно пустой океан. И только подошедший Нели негромко подтвердил:

— Точно. Корабль.

Адепт темного братства, посвященный мастер второго круга С'Тонак, терпеть не мог корабли. Даже эти новые, могучие машины без парусов. Вроде бы давно пора привыкнуть, но каждый раз морская качка выворачивала его тело наружу, а мозг сводила с ума. Через полчаса плавной и еле заметной качки С'Тонак зеленел, очертания перед глазами начинали колебаться, и адепт Нечистого прятался в каюту, поближе к центру корабля, туда, где качка была меньше всего.

Хуже всего темному брату приходилось, если на море случался шторм. Как ему казалось, пять часов бури отнимали у него десять лет жизни. И по такой арифметике жить ему осталось никак не больше полугода.

Отлично зная об этой слабости, старший брат, магистр первого круга, казалось, нарочно посылал С'Тонака в морские путешествия. И когда решался вопрос о том, кто должен будет отправиться на север, магистр, недолго думая, послал С'Тонака, насмешливо заметив, что тому не привыкать к дальним путешествиям.

Где-то в глубине души темный брат даже обрадовался такому назначению. Он уже давно мечтал об ответственном и очень важном задании, выполнив которое он станет посвященным первого круга. И уж тогда ничто на свете не заставит его подняться на борт корабля.

Тем более, что задача перед адептом стояла несложная — встретить караван метсов, возвращающийся из заброшенного города, и уничтожить всех людей и вещи. Пустяковая работа для большого отряда глитов и мастера второго круга. О том, что двое его предшественников, пусть и посвященных четвертого, самого низкого уровня, уже умерли, пытаясь остановить настырных людей, адепт Нечистого даже не задумывался — ведь у них не было и сотой доли того могущества, силы и власти, которой обладает он сам…

И только одна мысль не давала темному брату покоя. Даже не мысль, а скорее образ, видение, зыбкой пеленой застывшее перед глазами…

…С'Тонак стоял на берегу моря. Худые, узловатые руки плетьми обвисли вдоль тела, черный балахон, ставший немыслимо тяжелым, давил на плечи. А в горле, мешая вздохнуть, засела длинная, шершавая стрела. С'Тонак поднял руку, ухватился за древко. Ломкое дерево хрустнуло под пальцами, рассыпалось крошевом щепок. Впереди вспыхнул рубиновый свет. Он лучился, переливался, постепенно высветляясь, и наконец, белым туннелем застыл перед глазами. Адепт Нечистого шагнул вперед, покачнулся и упал лицом в кровавый песок побережья. Обломок стрелы, неприятно чавкнув, пробил шею и вышел с другой стороны…

Иногда, особенно под вечер, видение становилось настолько реальным, что С'Тонак начинал часто дышать и скрести ногтями горло, стараясь выдернуть несуществующий обломок.

Стряхнув оцепенение, темный мастер выбрался из своей каюты на палубу. Металлическое чудовище мерно разрезало легкую океанскую зыбь. Посверкивали на солнце такелажные тросы, широкая труба выкидывала в воздух клубы бесцветного, полупрозрачного дыма. Несколько глитов скользили по палубе, отдраивая деревянный пол.

С'Тонак с удовольствием оглядел лемутов. Глиты были последним и, наверное, самым удачным опытом темного братства.

Высокие, почти в рост человека, с длинными, мускулистыми и очень подвижными руками, они оказались превосходными бойцами. А странный, совсем не похожий на человеческий, мозг легко подчинялся адептам черного братства, превращая хозяина в послушного и безропотного раба.

Больше всего глиты напоминали длиннорукого, вставшего на крепкие задние ноги крокодила. Лемуты плавно переваливались по палубе, ловко, но все же с некоторой медлительностью заползали на ванты единственной мачты, флегматично натирали до медного блеска пузатую корабельную трубу. Но стоило начаться утренней тренировке, и сонные рептилии преображалась. Свистели, рассекая воздух, молниеносные удары тонких изогнутых сабель, сплетались в борьбе гибкие чешуйчатые тела. Была у глитов и еще одна, убийственная для человека, особенность — очень развитая способность к гипнозу.

Желтые глаза на узкой чешуйчатой морде смотрели холодным немигающим взглядом, и даже посвященному второго круга, приходилось отворачиваться, чтобы не провалиться в пылающий омут зрачков. Иногда, самым краем глаза, С'Тонак замечал тонкие зеленоватые щупальца, тянувшиеся из глаз. Стоит противнику приблизиться вплотную и взглянуть глиту в глаза, как зеленые нити вцепятся в мозг, оплетут острой, разрезающей сознание, паутиной. И противник, даже не успев ничего понять, превратится в беззащитную жертву.

Сознанием С'Тонак понимал, что никаких нитей не существует, а просто его обостренное годами тренировок сознание различает довольно узкую гипнотическую волну, на которой работает мозг глита. И все же, адепт Нечистого каждый раз гадливо отклонялся, стараясь обойти несуществующие щупальца.

Единственный недостаток новых лемутов заключался в том, что они очень медленно размножались. Раз в два года самки глитов сносили маленькое, покрытое мягкой кожей, яйцо. Осторожно положив яйцо в рот, глитиха уходила на заброшенный и запретный для людей пляж, а потом, через полгода, возвращалась, ведя за руку сморщенного, неловко подпрыгивающего при ходьбе детеныша. Из-за этой досадной, но неизбежной особенности, глиты до сих пор оставались самым малочисленным племенем лемутов, далеко уступая грязным ревунам и плодовитым людям-крысам.

С'Тонак достал из набедренной сумки подзорную трубу, развернул, высматривая дальнейший путь. Впереди, выкидывая в воздух струи пара, плескалось стадо китов. Когда-то мирные и очень умные животные, после Смерти великанские млекопитающие деградировали и озлобились. Кашалоты преследовали рыбацкие суда, топили небольшие лодчонки, разламывали и переворачивали плоскодонные торговые корабли. И даже толстая металлическая броня военного судна раскалывалась под ударом тяжелого хвоста словно орех.

Темный мастер нехорошо выругался и, подозвав капитана, протянул ему трубу. Пожилой, покрытый высохшей, шелушащейся на солнце чешуей капитан негромко зашипел. Сухой раздвоенный язык скользнул на волю, огладил впадины ноздрей и снова спрятался в зубастой пасти.

— Надо обходить, — раздалось в голове. В мозгу возник четкий, очень устойчивый и красочный образ: синяя поверхность океана, извилистая полоса берега и маленькая точка корабля. Красная, пылающая линия прорезала морскую гладь, показывая дальнейший путь. Ha восток, далеко обходя своенравный животных. С'Тонак скривил губы, кивнул головой, соглашаясь, и легким щелчком прервал мыслесвязь.

Людей первым заметил часовой над воротами. Оба оставшихся отряда вышли к Слаузе одновременно. Если конечно можно назвать отрядом двоих израненных и спотыкающихся киллменов. Поддерживая друг друга, воины с трудом перебирали ногами. Время от времени один из них опускался на колени, и тогда второму приходилось подолгу ждать, пока товарищ встанет и пойдет дальше.

Начинало темнеть. В теплом летнем воздухе пахло дымом, рыбой и соленой водой. Малейн сидел рядом с костром, внимательно слушая сморщенного, почти полностью облысевшего старца. Рядом два десятка жилистых мужиков перетягивали на спор канат — победившему доставалась новая сеть из черного волоса.

Хриплый крик рога взбудоражил поселок. Старик-рассказчик замолк, худые, покрытые дряблой кожей руки задрожали. Старый рыбак скривился, левой рукой ухватился за нательный крестик, а правой начал быстро-быстро креститься. Эдвард добежал до дома, сорвал со стены секиру и, придерживая оружие, помчался к воротам. Около закрытых дубовых плашек уже бурлила целая толпа. Малейн протолкался и, отодвинув часового, поднялся на смотровую вышку.

— Да это же наши! — крикнул Эдвард в суетливую толпу. От стойл к воротам уже проталкивался широкоплечий Андрес, ведя за собой пару лорсов. А следом, с трудом сдерживая взбудораженных скакунов, вышагивал Кивин. Малейн спустился с вышки, вскочил в удобное седло и, подстегнув лорса мысленным приказом, помчался вперед.

Утренний туман плотным слоем висел над молодой травой, мелкими каплями оседал на разогретой шкуре лорсов, заползал под одежду, выстуживая запасенное за ночь тепло. Густой влажный воздух не пропускал звуков, ватной пробкой забивал уши. Время от времени Малейн подымался в стременах и оглядывал сверху зыбкий молочный океан.

Караван уже вторую неделю двигался вдоль берега. Даже сейчас, в оглушающей тишине тумана, Эдварду слышался плеск волн. Где-то рядом, разбрызгивая хлопья холодной мягкой пены, вода набегает на пляж, отступает, перекатывая мелкие камушки и раковины, кружит в водоворотах буро-зеленые водоросли.

Шуршит под ногами лорсов мелкий мокрый песок, покачиваются в седлах невыспавшиеся киллмены. В нескольких ярдах позади поскрипывает колесо телеги. Кажется, что звук качается, словно старинный бронзовый маятник — то ближе, совсем рядом, в дюйме от уха, а то совсем далеко, за много миль.

Эдвард обогнал посапывающего Андреса. Приземистый киллмен спал, обняв умного лорса за мощную бородатую шею. Зверь время от времени скашивал овальный коричневый глаз и носом поправлял сползающего всадника. Малейн приподнялся в седле, вынырнув из туманного киселя, и присвистнул от удивления. Впереди, почти невидимый в слабом свете невзошедшего солнца, возвышался заброшенный город. Кенбри, как его назвал пер Струба. Обломанными зубами царапали белесое небо высотные дома, чернели оттянутые наконечники шпилей.

Малейн попридержал лорса, пропуская караван. Фигуры появлялись из тумана, мир на мгновение оживал, принося звуки и цвета. Затем всадник или телега снова скрывались в молочной завесе. В самом конце отряда, облокотившись о широкий затылок лорса, ехал Сагенай. Молодой священник о чем-то крепко задумался. Узкое лицо подрагивало, левый глаз был прикрыт, а правый безучастно рассматривал серебряный перстень на большом пальце.

— Город уже виден, — Малейн подтолкнул лорса, и тот, негромко фыркнув, двинулся вперед.

— Это замечательно, — негромко отозвался Сагенай. Голос его был какой-то серый, безвкусный.

— Что-то не так? — подозрительно спросил Малейн.

— Да, — сухо откликнулся лучник. — Я бросил сорок символов. Но не на себя, а на Нели.

— И что? — обеспокоенно спросил Эдвард.

— Я вытянул только один символ. У него выпал. — Сагенай протянул Малейну кулак. Через силу разжал. На ладони пригрелся крошечный костяной шарик, совершенно белый и поразительно яркий.

Символ смерти.

Кенбри был на удивление чист. Еще за несколько миль Эдвард стал присматриваться, пытаясь углядеть чуть видимое голубое свечение — признак радиации. Но и старая, заросшая травой дорога и хмурые бетонные бункера, даже не думали излучать. Двигался отряд медленно. Хрустело под ногами битое стекло, время от времени приходилось разбирать небольшие завалы. Старый бетон крошился под руками, стены зданий заросли лиловой плесенью и цепкими ползучими лианами.

Ятамо, странный желтолицый, так и не смог вспомнить, где именно находился драгоценный хрусталь. Все здания в его памяти слились, превратившись в единый серый монолит.

Разведчики осматривали дома, обходили выгоревшие комнаты, по веревкам забирались на верхние этажи. Обратно лазутчики возвращались с сияющим блеском в глазах, волоча куски медных труб или серебристое стекло разбитых кинескопов.

Малейн ругался, выбрасывал ненужные вещи, и отряд по черепашьи, но все же двигался к городу. До тех пор, пока дорогу не преградило рухнувшее здание. Проржавевшая арматура, зеленые, покрытые мхом груды кирпича, влажный бетон смешались, превратившись в неприступную баррикаду. Телеги вместе с лорсами и пятеркой сторожей остались перед завалом, а остальной отряд, спешившись, продолжил путь внутрь покинутого города.

Кенбри жил. Оставшись без людей улицы недолго скучали от одиночества. Спустя какую-то сотню лет деревья, мох и трава захватили сдавшиеся без боя здания, победным маршем прошлись по пустым проспектам, заняли широкую центральную площадь. А вслед за растениями вернулись животные. Уже несколько раз отряду приходилось отбиваться от одичавших и неприятно подросших кошек.

Полосатые твари охотились стаей. В полнейшей тишине хищники окружали людей, а потом, словно по команде, бросались вперед. Свистели стрелы, тяжелые рукоятки пик с треском разбивали головы, ломали тонкие ноги, хрупкие позвоночники. Малейн больше не высылал вперед разведчиков — в каждый новый дом отряд заходил целиком.

Так продолжалось довольно долго. Один пустой дом оставался позади, впереди маячил следующий. А потом Малейну послышался шелест. Словно кто-то очень большой идет, пошаркивая, к нему. Эдвард огляделся. Начинало вечереть, и город окрасился в мрачные тона. Темнели груды камня, манили черные провалы. В воздухе появился запах муската. Тонкий, бесплотный, он слегка кружил голову, затягивал.

Кошки, пронзительно мяукая, отступили. Вожак, тощий, облезлый, выгнул спину и оглушительно заорал, словно вызывая кого-то на бой. Малейн перехватил секиру поудобней, огляделся, всматриваясь в темнеющие просеки улиц.

Тварь ползла к отряду — струилось нескончаемое тело, блестела гладкая, зеркально-черная чешуя. Чешуйки шли плотно, внахлест, одна к другой. Полсотни ярдов зверь промчался секунд за пять. Там — и уже здесь. Прямой, быстрый и опасный, он был похож на стрелу.

Кот зашипел, подпрыгнул, норовя вцепиться в горло змее, и упал сбитый ударом головы. Тварь раззявила рот, вывернувшись наружу. С изогнутых клыков капала то ли слюна, то ли яд. Кот тяжело поднялся, отшатнулся в сторону, пропуская удар. Заверещал по-человечески, и через мгновение смолк. Оставшиеся кошки, рассыпавшись, окружили змею. Зеленые глаза сверкали в полутьме. В воздухе дрожал пронзительно-жалобный мяв. Змея, проглотив вожака, неторопливо развернулась. Раскрылась круглая пасть, растянулись бледные, полупрозрачные губы. И тогда стая бросилась. Мохнатый клубок покатился по траве, ударился о стенку дома, и наконец распался. Исполосованная змея валялась на земле. Длинное тело еще вздрагивало, но тварь уже была мертва. Через полминуты животное замерло. Последняя судорога пробежала по телу, округлила открытый рот, вздыбила чешую.

Потрепанная стая, не обращая внимания на людей, принялась объедать змею. К утру остался только вычищенный дочиста хребет. Своих кошки тоже доели.

Всю ночь отряд просидел в небольшой, довольно уютной комнате. Потрескивала, сгорая в костре, старинная, высушенная до музыкального звона мебель, булькал походный котелок. Несколько человек сидели у костра, остальные спали, постелив одеяла и положив под головы котомки.

На небо медленно выползла раскормленная круглая луна. Сагенай подкинул в костер ножку кресла, пошевелил дрова. Настырный свет скакал по лицу, пытаясь высветить потаенные мысли.

— Сагенай, — негромко спросил Малейн. — А откуда у тебя на шее эти шрамы? Ты еще тогда сказал, что они от веревки.

— Да, — лучник поднял голову. Отблеск костра полоснул по глазам. — Меня пытались повесить.

— Слуги Нечистого?

— Нет, рабы божьи. — Сагенай поднялся, прикрыл лицо руками, отошел на несколько шагов от костра.

— Я родился в свободном поселке, намного южнее столицы, — донесся из темноты глухой голос. — Наши миссионеры и священники-настоятели лишь совсем недавно добрались до него. А тогда это был никому неведомый, заброшенный городок, на самых южных границах тайга. Телепатия в той глуши считалась уродством. А уродов везде убивают. Мне было тогда тринадцать лет. Я был молод, ловок, и очень любил охотиться на зверей, подманивая их ментальным зовом. И все было прекрасно, пока однажды, вот таким же летним днем, я не приманил к поселку семью парзов. Животных сумели завалить. Но вместе с ними погибло несколько взрослых и сильных охотников. И тогда, по приказу общины, меня приказали повесить. Сальные веревки нашлись сразу. И уже через полчаса я дергал ногами, безуспешно пытаясь оттолкнуться от воздуха. Я был слишком легким, чтобы сразу умереть от перелома позвоночника, и слишком слаб, чтобы выбраться из петли.

Сагенай замолк. Протер лицо, разминая затекшие щеки.

Малейн молчал, оглаживая ладонью полированное древко секиры.

— Очнулся я в лагере эливенеров. Братство одиннадцатой заповеди всегда помогало нашему поселку. Лечило, рассказывало новости, проповедовало понемногу. Тогда многие наши молодые парни отправлялись к ним в лагерь. И половина возвращалась ни с чем. Меня старик эливенер тоже взять отказался. Нашел провожатого и отправил в столицу, где я поступил в школу священников.

Сагенай подошел к костру, протянул мозолистые ладони.

— Вот только зверей приманивать я разучился навсегда, — шепотом произнес он.