И мы солдаты...

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Когда выезжали из города, ярко светило солнце. Потом погода испортилась: поднялся ветер, небо заволокло черными тучами, пошел крупный дождь.

Человек, дремавший рядом с шофером, поднял голову, протянул из окна кабины руку, собрал в ладонь дождевые капли и отер лицо.

Шофер видел это краем глаза, хотя внимательно глядел на дорогу. Торопился выбраться на асфальт, пока не развезло.

Когда проезжали мимо старого раскидистого вяза, пассажир сказал:

— Оставьте, пожалуйста, меня здесь.

Он вылез из машины и сунул шоферу мятый рубль, улыбнулся:

— Спасибо, добрый человек, — и, перехватив поудобнее чемодан, зашагал по обочине дороги.

Шофер хмыкнул вслед странному пассажиру, сунул в карман рубль и, развернув машину, покатил обратно.

А человек с чемоданом поднял воротник плаща и неторопливо повернул на дорогу, которая вела в деревню Анаткасы.

В дверь постучали. Старушка у печки прислушалась. Стук повторился. Покашливая, она зашаркала к двери.

— Кто там?

— Незнакомый я вам, но вы, пожалуйста, не пугайтесь, — ответил мужской голос. — Впустите меня. Я насквозь мокрый…

Помедлив, старушка открыла дверь, недоверчиво оглядела незваного гостя.

— В командировку? Из правления прислали? Я же сказала, что не буду нынче пускать на квартиру. Подумать только — опять ко мне. Стара я стала, трудно мне ухаживать за другими, самой школьники помогают. Ну, да ладно уж, проходите, куда ж вам в ночь-то. Жалею я приезжих. Только обессилела вот. Там, на стене, вешалка, раздевайтесь. У меня как раз суп варится. Поужинаем вместе, коль не побрезгуете…

Приезжий поставил чемодан и, пристально посмотрев на старушку, улыбнулся:

— Так вот вы какая… Марфа Игнатьевна.

— Ой!.. Откуда ж вы меня знаете? — удивилась старушка и начала вглядываться в незнакомца. — Что-то не признаю… Кто ты? Откуда? Муж с сыном на войне сложили головы. Кому я нужна, старая, одинокая? Ох-хо-хой, хорошо, хоть пионеры навещают…

Но приезжий улыбался и молчал. Потом подошел к фотокарточке на стене.

— Наверно, Алексей Петрович в детстве? А?

— Он, — изумленно охнула старуха.

— Экий здоровенький был!

— Откуда вы знаете моего Лексея?

— Вместе воевали. Он был нашим командиром.

У старушки и руки опустились.

— Вы были вместе с Лексеем?! — едва слышно проговорила она. — Проходите, проходите. Раздевайтесь! Снимайте все мокрое, повесьте вот сюда, поближе к печке… Из какой же вы деревни? Чей будете? Я сейчас быстренько соберу на стол…

— Не беспокойтесь, Марфа Игнатьевна. Сыт я.

— Нет, нет. Что вы! Говорят, поле перешел — к еде потянуло. Такой вы для меня гость, такой гость!.. С тех пор как получила похоронную, ничего не слышала о сыне. Разыскивала, да без толку все… — Старушка суетилась, хватая то миску, то черпак.

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна. Посидите, отдохните. Я все по порядку расскажу. А за стол еще успеем…

— Ладно, ладно, сынок. Слушаю тебя… Все-таки приготовлю, что бог послал. Не запасливая я. И магазин, поди, закрыли…

— Не беспокойтесь, Марфа Игнатьевна. Я непьющий, врачи не велят… А про Алексея Петровича сейчас расскажу. Все по порядку расскажу… Воевали мы тогда на Украине. В одном из боев погиб наш командир. Назначили нам нового — вашего сына, Алексея Петровича. Я сам издалека, из Куйбышевской области. С Алексеем подружились, будто с малых лет вместе росли. Потому как оба чуваши были. Однажды Алексей вынул из кармана маленький крестик. Подал мне, а сам смеется: «Мать дала на дорогу. Храни, сказала, он от смерти спасет. Не ради креста, а как талисман матери храню. А тебя мать с чем проводила?» — «Крест», — ответил я, тоже показывая ему свой золотой крестик. «И тебя с крестом! — засмеялся Алексей. — Если не жаль, давай поменяемся». Я согласился, отдал свой Алексею. А он отдал мне свой. Вот он…

Марфа Игнатьевна, увидев крест в руке приезжего, заплакала, запричитала:

— Ох, сыночек мой! Лексей! Лексеюшка! Где же ты? Поди, уж и прах твой превратился в землю… Почему ты не сохранил крест? Зачем расстался с ним? Не поверил, значит, матери…

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна, успокойтесь. Не убивайтесь. Будь я тогда рядом, может, уберег бы его. Но в том же бою меня ранили. Когда выписался из госпиталя, получил назначение в другую часть. Больше не удалось встретиться с Алексеем. Демобилизовался, женился, да неудачно. Как-то вспомнил Алексея, порылся в бумажках и нашел его адрес. Думал, что он вернулся с фронта. Приехал, чтобы посоветоваться со своим командиром. А его, оказывается, нет… Эх, сколько жизней отняла эта проклятая война!

Незнакомец замолчал, уронив голову на грудь. А мать командира беззвучно плакала, упав узкой грудью на край стола.

— Ох, как жаль Алексея! Поговорить бы, посидеть вместе… — вздохнул приезжий. Потом поднялся, собираясь уходить.

Старушка схватила его за рукав.

— Ты что, сынок, уходишь? Подожди… Как увидела тебя, будто сын домой пришел, Лексеюшка мой…

— Я вот… Да нет, я не спешу, — пробормотал гость. — Вот вам крест сына. Мой крест не сберег его. Эх, будь мы тогда рядом!..

Старуха несколько раз поцеловала крестик и вернула его незнакомцу.

— Раз мой сын подарил его тебе, пускай у тебя он и будет. Я долго не проживу. Храни его, коль уважал Алексея…

— Спасибо вам, — низко поклонился гость, пряча крест в нагрудный карман. — До самой смерти носить буду. Детям оставлю. Пускай помнят моего боевого друга — Алексея Петрова.

НАХОДКА

— Марфа Игнатьевна, что же это такое: калитка в палисаднике сломана и оградка еле держится. Никто не помогает?

— Что тут сказать, сынок? Школьники-то не осилили. Сама уж стара — не сладить с таким делом. И родня у меня такая — нет мужчин. Зять инвалидом вернулся с войны. Мучился, мучился, потом слег. Десять годочков уже прошло, как похоронили. Дочка осталась с мальчиком…

— М-мда, — сказал незнакомец многозначительно.

— Так вот, сынок, и живу, смерти жду. Скоро в моем Доме совсем потухнет очаг.

— Нет, Марфа Игнатьевна, не надо смерти ждать. Жить надо. Десять лет, двадцать лет, тридцать… Вон как греет солнце! Всем хватит тепла.

— Оно, конечно, сынок. Солнца на всех хватит. Но долго хворать не хочется: людям обуза.

— Что вы, Марфа Игнатьевна!

— Какой толк от старухи, сынок? Сил нет, памяти нет… Опять вот забыла: как звать-то тебя?

— Лаврентий.

— Да, Лаврентий… Ладно, не в старое время живем. Тогда бы я давно с голода померла. Сейчас пенсию дают, дрова бесплатно привозят. Для старых и электричество бесплатное.

— Это хорошо, но за домом тоже надо присматривать.

— Про то я уж ни с кем не говорила. Из правления не вижу никого… Да и к чему? Все одно недолго жить…

— Опять о том же. Ничего, не волнуйтесь. Сегодня же отремонтируем, да что сегодня — сейчас же, только помощника найдите.

— Вот спасибо-то! Пойду Петруся позову. Внука моего. Сегодня воскресенье. Не учатся. Я скоро. — Старушка торопливо заковыляла к калитке.

Лаврентий остался на дворе один. Лицо его сразу изменилось. Глаза обежали двор цепким, все запоминающим взглядом. На губах появилась кривая усмешка. Через минуту лицо его опять приняло прежнее — задумчивое, озабоченное выражение.

Он подошел к забору и взял лопату. Начал поспешно копать ямы под столбы. Вот и калитка стукнула, Марфа Игнатьевна вернулась с мальчиком. Она подвела его к Лаврентию, а сама отправилась в огород.

— Здрасьте, — сказал мальчик робко.

— Салам, салам, — тепло улыбнулся гость и воткнул лопату в землю. — Давай знакомиться: меня зовут Лаврентий Васильевич. Для тебя — дядя Лаврентий.

— А я Петрусь, — отчего-то смутился мальчик и уставился в землю.

— Не стесняйся, Петрусь. Ты, наверное, пионер?

— Ага.

— Хорошо, хорошо… Ну что ж, пионер, поможем матери моего командира? Бери молоток и выбивай гвозди из тех вон досок. Я пока столбами займусь, — сказал Лаврентий Васильевич и снова взялся за лопату.

Копал он здорово, не отдыхая. Волосы с сильной проседью, но еще густые спадали на лоб мокрыми прядями. Кожа на затылке собиралась жирными складками.

Подкопав столб, Лаврентий крепко обхватил его руками, расшатал и рывком вытащил. Второй столб оказался внизу гнилым, от мощного толчка он тут же рухнул.

Петрусь сказал восхищенно:

— Сильный вы!

Лаврентий Васильевич довольно ухмыльнулся.

— Я что — так себе… А вот Алексей — тот действительно силач был. А как он бил фашистов! Про дядю твоего говорю. На фронте вместе воевали. Командиром он моим был.

Петрусь с интересом слушал: дядю он видел только на фотокарточке.

Послышался бабушкин голос:

— Петрусь, Петрусь, иди-ка сюда! Коза всю капусту потравила. Пошла вон! Кому говорят!

— Беги в огород, — сказал Лаврентий Васильевич. — Беги.

Петрусь помчался к бабушке. Лаврентий Васильевич смотрел ему вслед, опершись на ручку лопаты, а когда Петрусь вернулся, спросил спокойно:

— Прогнал?

— В заборе застряла, — засмеялся Петрусь. — За хвост хотел покрутить, да бабушка не дала. Грешно, говорит.

— Так и сказала? — подмигнул ему Лаврентий.

— Так и сказала. Решетку пришлось выдернуть. Когда коза была голодная, то легко пролезла, а набила живот — никак не вылезет!

Подошла бабушка, все еще ворча на козу.

— Успокойтесь, Марфа Игнатьевна, успокойтесь, — повернулся к ней Лаврентий. — Не коза, мы с Петрусем виноваты. Нам бы с забора начинать ремонтировать. Ладно, и туда дойдем. Да, Петрусь?

— Ага, — согласился Петрусь.

Но это ничуть не успокоило Марфу Игнатьевну. Ворча и кряхтя, она ушла в избу. Петрусь, глядя на нее, не выдержал — прыснул в кулак.

Лаврентий начал очищать яму от земли, Петрусь — выдергивать гвозди гвоздодером. Постукает сначала по острию гвоздя, чтобы вышла шляпка, а потом гвоздодером раз! — и готово.

Лаврентий искоса взглянул на мальчика. Тот старается — головы не поднимает. Тогда Лаврентий что-то быстро вытащил из левого кармана и бросил в яму. Засыпал землей. Потом воткнул лопату в землю, устало зевая, потянулся и не спеша подошел к Петрусю.

— Скоро закончим. Вычисти-ка яму от земли, а я пока порог пристрою.

— Ладно, — кивнул Петрусь.

Лаврентий начал обтесывать бревно на столб. Топор звенел в его руках.

— Посмотри-ка, что я нашел! — закричал Петрусь.

Лаврентий подошел к мальчику.

— Дай-ка погляжу. Где нашел? — спросил он.

— Вот здесь, в яме!

На маленькой чумазой ладони Петруся лежал старинный, искусно вырезанный крест. На самой середине под крошечной стеклянной каплей просматривалась иконка.

— Откуда же он здесь взялся? — почесал затылок Лаврентий.

В ШКОЛЕ

В классе тишина. Ребята склонились над партами — контрольная по арифметике. Учитель Василий Петрович за столом проверяет тетради, домашнее задание.

Жж-ж — жужжат монотонно надоедливые мухи — это они влетели в открытое окно. Утихнут на мгновение и снова начинают — ж-ж-ж. Петрусь не выдержал, вскочил, хотел поймать муху. Но куда там!..

Мальчик снова уткнулся в тетрадь — трудная попалась задачка! И ластик куда-то запропастился. Порылся в карманах. Вытащил перочинный ножик. Вместе с носовым платком выгреб еще что-то, уронил на пол. Послышался стук. Сосед Палля увидел, и глаза его стали круглыми:

— Кре… — только и успел сказать он. Петрусь закрыл ему рот рукой. Потом наклонился и быстро поднял с пола вчерашнюю находку. Дрожащими руками он положил ее обратно в карман.

— Покажу тебе на перемене. Молчи! — прошептал Петрусь. Он испуганно огляделся, но никто из ребят не поднял головы.

— Кто там разговаривает? — спросил учитель. Петрусь и Палля сидели тихо, старательно решали задачу.

Прозвенел звонок. Петрусь сдал свой листок и первым выскочил из класса. Палля за ним: мимо школьного двора — к оврагу.

С трудом отдышались.

— Покажи! — потребовал Палля.

— Никому не скажешь?

— Нет.

— Клянешься?

— Честное пионерское! Хочешь, землю пожую?

— Жуй.

— И подержать дашь?

— Ладно, там посмотрим.

Палля взял комок земли и с отвращением засунул в рот.

— Не надо, выплюнь, — пожалел его Петрусь и вытащил из кармана крест.

Он был небольшой, желтоватого цвета, резной.

— Видишь, стеклышко? Погляди-ка, — прошептал Петрусь.

— Ничего не видно.

— Поворачивай. Внимательнее смотри.

— Икона! — закричал Палля. — Как ее там поместили? Она же очень маленькая!

— Не шуми, — зажал ему рот рукой Петрусь.

— Вот так штука! Где нашел?

— В яме из-под столба.

— Какого столба?

Петрусь рассказал все как было.

— Удивительно! Кто же его закопал туда? — не верил Палля.

— Не знаю. Может, дедушка?..

— Дедушка же твой умер!

— Так-то так…

— А этот — как новенький…

— Он, наверное, из нержавеющего металла.

— Давай покажем Василию Петровичу.

— Тогда мы пропали!

— Почему?

— Он же ничего обратно не возвращает. Рогатку не отдал, бумажную гармошку отнял, деревянный наган не вернул…

— Тогда дай мне его, — неожиданно попросил Палля.

— Не отдам.

— Давай меняться?

Петрусь замотал головой.

— Ни за что!

Ребята побежали в школу. После уроков Палля опять за свое, прилип как банный лист.

— Отстань от меня! — рассердился Петрусь, оттолкнул Паллю и, не оглядываясь, помчался домой. Палля за ним.

У дома бабушки Петрусь с ходу махнул через забор и кубарем покатился в кусты. Палля влетел в калитку и бросился к Петрусю.

— Что у вас случилось? Что? — подошел к ним Лаврентий. — Чего не поделили?

— Все равно не отдам! — закричал Петрусь, он чуть не плакал от боли и обиды.

— У него крест с иконой!

— Вон из-за чего… — улыбнулся Лаврентий. — Зря спорите. Зря. Разве друзья так поступают? Эх, Петрусь, мы с Алексеем Петровичем, твоим дядей, никогда так не делали. Пойдемте-ка посидим на бревнах. Может, поможет: расскажу я вам…

Рассказ Лаврентия взволновал ребят.

— Да, для друга мы ничего не жалели, какая бы хорошая вещь ни была. Менялись. А то и просто так отдавали, дарили… — вздохнул Лаврентий.

Петрусь вскочил на ноги:

— Все равно не поменяюсь! Я собираю старинные монеты, значки… Пусть этот талисман тоже будет у меня.

— И со мной? — пошутил Лаврентий.

— И с вами! — сказал Петрусь, закрывая рукой карман.

— С тобой трудно бы пришлось на фронте, — сказал Лаврентий.

— На фронте, на фронте!.. — недовольно пробормотал Петрусь.

Лаврентий не обиделся. Он только улыбнулся и добавил:

— И на эту вещь не обменяешь?

Он вынул из кармана новенький ножик. Складной. Открыл один конец. Как выстрел щелкнул. Потом другой… И ножницы есть. Вилка. Открывашка для консервных банок…

Петрусь замер от восторга — такого он еще никогда не видал.

— Бери, — предложил Лаврентий.

Петрусь быстро протянул руку, схватил ножик и засунул глубоко в карман. Вынул из кармана крест, посмотрел на него и отдал Лаврентию.

— А это тебе, — Лаврентий протянул крест Палле. — Ну, договорились?

ВОЛШЕБНИК

Палля потерял в лесу корову Красульку. Знал же, что нельзя с нее глаз спускать. И мать об этом наказывала.

— Смотри, не лазь там по деревьям, не отвлекайся. Упаси бог, потеряешь Красульку.

Красулька была кормилицей семьи — давала молоко, масло, творог. Бывало, мать доит ее, а Палля с кружкой уже тут как тут. Попьет парного молока — и сразу силы прибавляются. Идет на лужайку к мальчишкам: а ну, кто хочет со мной побороться? Охотников мало. Знали, что Палля сильный — любого положит на лопатки. А все Красулькино молоко!

И вот пропала корова. Палля испугался не на шутку: задаст мать трепку, скажет: «Что я тебе говорила? А ты? Ох и пастух!»

В ушах Палли уже звучали ее причитания:

— Как теперь жить будем без Красульки!.. Ох, беда, беда!

Весь взмок Палля, бегая по лесу, и в деревне побывал: может, домой удрала, окаянная? Заглянул в сарай, в конюшню — нет. И, не показываясь матери, снова примчался в лес.

И здесь, в осиннике, нашел свою Красульку. Кончик хвоста, которым она отмахивалась от слепней, обвился вокруг осины и не отпускал ее. Увидела Красулька Паллю, жалобно замычала, а у Палли разом прошла на нее злость.

— Так тебе и надо, глупенькая! — Мальчик взял корову за рога и начал подталкивать ее назад. Но Красулька не понимала, чего хочет хозяин. Она изо всех сил тянулась вперед. Пришлось пойти на хитрость: Палля повел ее вокруг дерева, и кончик хвоста постепенно раскрутился.

Потом Палля долго смеялся. Представит жалобный, напуганный вид Красульки и знай заливается!

— Хорошо смеешься, мальчик, — неожиданно раздался позади голос.

Палля резко обернулся: перед ним, добродушно улыбаясь, стоял Лаврентий Васильевич.

— Пасешь? — кивнул он на Красульку, которая рядом как ни в чем не бывало пощипывала траву. — В детстве я тоже пас… — Лаврентий Васильевич присел на пенек и продолжал: — Люблю я природу. Летом все время пропадал в лесу. А лес у нас начинался сразу за деревней. Дом наш с краю второй был…

Палля сам любил лес и слушал Лаврентия Васильевича, открыв рот.

— Бывало, с дерева на дерево по веткам переходил, как обезьяна, — вот каким ловким был, — продолжал Лаврентий Васильевич. — Да-а… Чего только не вытворял я тогда! Научился птицам подражать. Подманивал их и — хлоп! — фуражкой! Хочешь, каркну вороной? А может, соловьиную трель вывести?

Лаврентий Васильевич сначала каркнул вороной, затем, прикрыв ладонью рот, стал выводить соловьиные трели. Действительно, здорово у него получалось. «Мне бы так…» — с завистью подумал Палля.

— Научить? — вдруг спросил Лаврентий Васильевич.

У Палли засияли глаза: конечно, еще спрашивает!

Но как ни старался Палля, ничего не получалось.

— Смастерю-ка я тебе лучше рожок, — сказал Лаврентий Васильевич.

Он срезал ветку липы, раз-два тесанул лезвием ножа — вот и рожок. На нем Палля и сам умел вывести любую трель — учить не надо было.

Лаврентий Васильевич слушал и похваливал. Вдруг спросил:

— Говорят, председатель колхоза твой дядя. Верно, что ли?

— Верно, — ответил Палля. — А что?

— Слышал, вот и уточняю. Хорошо иметь такого дядю. Случайно не говорил ему про крест?

— Нет, про крест даже мальчишки не знают.

Лаврентий Васильевич усмехнулся:

— А говорили, будто он заинтересовался тем крестом, ну, что Петрусь нашел. Значит, зря болтают. Вот и верь после этого людям. Чего только не наговорят, э-хе-хе!

Он поморгал, нахмурился. И Палле стало обидно: вот люди! Расстраивают пустыми разговорами хорошего человека.

— А дядя твой как… ничего? Ну, с тобой хотя бы. Не допытывается про отметки, мальчишеские разговоры, шалости? Вы ведь, мальчишки, шалуны… — Лаврентий Васильевич шутливо потрепал мальчика по плечу.

— Дядя совсем не такой, — весело ответил Палля.

— А примет он меня на работу? Я ведь шоферить могу, опять же трактористом… дело знакомое.

Палля слушал Лаврентия Васильевича, но глаз не спускал с Красульки. А она беспокойно кружила по полянке, отмахиваясь от слепней. Потом вдруг направилась домой.

— Я сейчас… — сказал Палля, вскочил и исчез за деревьями.

Лаврентий Васильевич крепко задумался: конечно, теперь Палля расскажет председателю колхоза о нем, Лаврентии Васильевиче. Может, тот еще и в гости пригласит. Трактористы ему нужны. А лучше, пожалуй, самому пойти. И если разговор возникнет о кресте, то ведь его нашел Петрусь, а потом обменял Палля за ножик. Мальчишки! Какой с них спрос!

Палля не возвращался. Подождав еще немного, Лаврентий Васильевич поднялся и быстро зашагал в сторону деревни.

ДОВЕРИЕ

— Проходите, пожалуйста. Как же, слыхал о вас. Сами знаете, в деревне новости мигом разносятся, — говорил председатель, выходя из-за стола и протягивая руку Лаврентию. — Да-а, с Алексеем Петровичем вместе воевали, значит. Чистой души был человек… Да садитесь ближе к столу.

— Мне и здесь удобно. — Лаврентий скромно присел на стул у самой двери.

— Проходите, проходите ближе. Откуда вы? На каком фронте воевали?

Лаврентий откашлялся.

— С чего начать… — и уставился глазами в пол.

— Да все по порядку и рассказывайте. — Председатель улыбался добродушно, видно было — рад гостю. Он встал со своего места, подошел к окну. — Рассказывайте, рассказывайте, слушаю вас, — сказал, зажигая папироску.

— Простите, Иван Петрович, вы сами на каком фронте воевали? — спросил Лаврентий.

— Меня перед самым концом войны, в 1945 году призвали в армию. Парням двадцать седьмого не пришлось участвовать в горячих боях, — сказал председатель, дымя папиросой. — А вы с какого года?

— С двадцать пятого…

— Да мы почти ровесники! — оживился председатель. И глаза его совсем потеплели.

— Да, почти…

Разговор прервал телефонный звонок.

— Беспокойная у нас работа, — сказал председатель. — Ну, остальное потом. Значит, работать хочешь? Специальность есть?

— Шофер я. — Лаврентий вынул из кармана удостоверение.

Иван Петрович посмотрел удостоверение и вернул обратно.

— Надо будет посоветоваться с членами правления. Но сразу посадить на машину не сможем. Для начала, может быть, стажером. Или на какую другую работу…

Опять зазвонил телефон. Председатель поднял трубку.

— Через десять минут буду! Завтра приходи, — кивнул он Лаврентию и заторопился из кабинета. Лаврентий вышел за ним.

…На следующий день Лаврентий пришел в правление рано утром. Кабинет председателя был полон. Обсуждались колхозные дела.

— Как же быть? Один трактор опять без работы. С каких пор? Сколько расхода из-за этого!

— Трактор не деньги печатает, — пытался доказать что-то свое растерянный бригадир.

— Вот именно печатает. В том-то и дело, — отрезал Иван Петрович. — И так и эдак печатает. Когда простаивает — с нас дерет, а когда работает, — в наш карман кладет. Надо бы понять это, товарищ бригадир.

— Я понимаю, — согласился тот. — Но Микиш уехал. Никого не спросил…

— Надо другого поставить! — резко оборвал его председатель.

— Кого найдешь!.. — сокрушенно махнул рукой бригадир тракторной бригады.

Председатель повернулся к Лаврентию и вопросительно взглянул на него:

— Может, Лаврентий Васильевич выручит?

Все повернулись к приезжему. Притихли. За неделю о нем уже знали все. Но еще никто не допытывался, зачем он сюда приехал и почему задержался здесь. В деревне так заведено: не лезут человеку в душу, довольствуются тем, что слышали от соседа. Поэтому, наверное, никто раньше не расспрашивал Лаврентия о его делах и планах. Относились к нему доброжелательно — ведь он был другом их односельчанина, с которым вместе воевал.

— Давай! А? — подошел к Лаврентию бригадир.

— Работал я трактористом, но у меня только удостоверение шофера… — неуверенно сказал Лаврентий. И не узнал своего голоса. Ему показалось, что говорит кто-то другой, где-то далеко-далеко.

— Если работал, то давай начинай сегодня же, — обрадовался бригадир.

Лаврентий улыбнулся.

— Если доверяете… — сказал он совсем тихо.

…В мастерской ему подобрали спецодежду. Показали трактор, на котором он должен работать.

Он сразу заметил, что старый хозяин трактора не ухаживал за машиной. Многие части пришлось починить, прочистить. Лаврентий даже на обед не пришел к Марфе Игнатьевне, а наскоро перекусил в столовой. И та долго искала Лаврентия по деревне. В правлении, в клубе, в магазине была. Потом пришла в мастерскую.

— Вон ты где! — удивилась старуха. — А я уж было забеспокоилась. Где же, думаю, пропал?..

— Нет, не пропал, Марфа Игнатьевна. Видите, почетную работу доверили, — не скрывал свою радость Лаврентий.

— Суп сварила, шыртан[1] приготовила. Все на столе. Пришел бы на обед.

— Я с товарищами в столовую ходил.

— Смотри-ка! Эх-хе-хей, не уважают теперь старых, нет, не уважают… — обиженно проговорила старушка.

— Марфа Игнатьевна, первый и последний раз. В дальнейшем буду ходить домой.

— Вот это другое дело. Что за жизнь, если будешь раскидываться деньгами. Говорят, лежачий камень мхом обрастает. И не напрасно! Нет, не напрасно. Старые люди даже рта не раскрывают понапрасну…

— Вы обо мне не беспокойтесь. Знаю я это, — еще шире заулыбался Лаврентий.

— Не только ты, все должны это знать.

— Ладно, ладно, Марфа Игнатьевна… Вот заведу стального коня, тогда и дом приведем в порядок, и денег, и хлеба будет вдоволь.

— Надо бы, надо бы, — согласилась старушка. Строго наказала, как маленькому: — Вечером приходи вовремя, не работай допоздна.

КНИГА, НАЙДЕННАЯ В ВАГОНЕ

Ни у кого из мальчишек не было такого чудесного складного ножика, как у Петруся. Целыми днями он возился с ним: чистил мелом и мягкой тряпочкой, рассматривал его, любовался игрой света на остром лезвии, протирал шерстью перламутровую ручку. Он теперь частенько навещал бабушку, в надежде встретить Лаврентия.

Однажды пришел Петрусь к бабушке, ждал, ждал, а дяди Лаврентия все нет и нет.

— Не пришел еще, — говорила бабушка. Ее радовала эта привязанность мальчика. И сам-то внучек чаще стал бывать у нее — все веселее в доме! — да и Лаврентий, глядишь, тоже привяжется к нему и так и приживется здесь…

Петрусь заходил по избе взад-вперед, заложив руки за спину, как взрослый, присел у окна, посмотрел на улицу. И снова вскочил на ноги, заходил по избе.

— Ты что, непоседа, места не находишь? — улыбнулась бабушка.

— Так просто. Когда же придет дядя Лаврентий?

— Работы у него, поди, много, милый.

Петрусь помолчал, потом не выдержал:

— Поздно уже. Пора ему домой.

— Эк пристал! Что он — ровня тебе? Надоело ждать — беги на улицу. Играй. Я бы на твоем месте играла бы себе. Ни горя у вас, ни забот…

— Не хочется мне играть.

— Ну, почитай что-нибудь.

— Уроки я уже сделал…

— Тогда садись-ка за стол. Погляди, Лаврентий Васильевич в поезде нашел какую-то книжку. Вчера вечерком почитал он мне немножко. Очень хорошая книга!

Петрусь взял книгу в темно-коричневом переплете. Открыл ее и долго шевелил губами, стараясь понять написанное. По-русски плохо понимал. К тому же в книге говорилось о какой-то хорошей жизни «на том свете».

— Это что, сказки? — удивился Петрусь.

— Читай ты, читай… — ответила бабушка, вслушиваясь в каждое слово.

Хлопнула дверь в сенях.

— Дай сюда! — Бабушка выхватила книгу из рук Петруся и сунула ее под фартук.

В избу вошел Лаврентий. И одежда, и лицо у него в мазуте, только зубы белые, как у негра.

— Салам, салам! — приветливо улыбнулся он и стал раздеваться. — Вот сегодня устал по-настоящему! Пруд прудили. Столько земли передвинули с места на место! Знаешь, Петрусь, в пруду хотят разводить карпов. На рыбалку будем ходить.

— А у меня удочки есть! — обрадовался мальчик.

— Не только удочками, сетью будем ловить.

— Вот это здорово! — Петрусь не смог усидеть на месте, спрыгнул со скамейки и подбежал было к Лаврентию, но, застеснявшись, тут же остановился. Взглянул на бабушку, которая сидела неподвижно, и умолк. Лаврентий внимательно посмотрел на обоих. Марфа Игнатьевна изо всех сил старалась удержать книгу под фартуком, но не смогла. Книга выскользнула и упала на пол.

— A-а, вы читали! — Лаврентий улыбнулся. — Кто-то забыл книгу в поезде. Поискал я хозяина, но не нашел. В дороге было нечего делать, я и занялся. Пожилым ее читать можно, но детям не надо давать…

— Почему? — спросил Петрусь.

— Дети в бога не верят. Там написано о божьих законах.

— Знание не помешает, дети мои. И советские законы, и божьи — все для людей, — сказала Марфа Игнатьевна наставительно. — А нас простите уж, Лаврентий Васильевич. Без спросу мы ее взяли…

— Мне она и не нужна. Что с ней делать? Жалко было выбрасывать, только поэтому привез. Читайте на здоровье, если она такая уж интересная.

— Вот спасибо-то вам! Почитает мне Петрусь по вечерам. Правда ведь, сынок? Раньше я и сама могла читать, а теперь куда уж мне. Совсем ослабли глаза…

Старуха обрадовалась подарку: прижала книгу к груди и низко поклонилась Лаврентию. Тот ласково погладил ее по плечу и подмигнул Петрусю. Потом умылся не спеша и сел ужинать. А Петрусь, чтобы угодить бабушке, начал читать книгу дальше. Но читал он плохо, спотыкался почти на каждом слове.

— Дай-ка я почитаю, — взял книгу из его рук Лаврентий.

И читать, оказывается, надо уметь. Лаврентий читал выразительно, то повышал голос, то переходил на шепот.

Петрусь и сам не заметил, как заслушался не хуже бабушки.

Кукушка на часах прокуковала одиннадцать раз.

— Спать пора, — закрыл книгу Лаврентий.

— Прочитайте еще немножко! Ну хоть одну страничку! — начал упрашивать Петрусь.

— Хватит. Если хочешь — завтра… Иди спать. Мать, поди, заждалась, — вмешалась бабушка.

— Ну, завтра удивлю Паллю. Он еще не знает эту сказку! — запрыгал Петрусь.

— Нет, постой!.. — остановил его Лаврентий. И строго добавил: — Учти: про эту книгу никому не говори. Отнимут, расспрашивать начнут. Не очень приятно попасть в милицию! А то и в тюрьму…

— А вот дед Ехрем, верующий, он тоже какие-то книги читает. Но его же в тюрьму не сажают? — не понял Петрусь.

— Он старый, ему уже семьдесят лет, — ответила бабушка. — Какой с него спрос?

— Кто же он, дед Ехрем? — равнодушно спросил Лаврентий.

— Сосед наш, — быстро сообщил Петрусь. — Вы его не знаете?

— A-а! Это тот, который у оврага живет, да? — Лаврентий потрепал мальчика по голове. — А ты умеешь держать свое слово?

— Конечно.

— Знай: слово не воробей, вылетит — не пойма ешь. Если не сможешь держать язык за зубами, признайся. И я эту книгу сейчас же брошу в печку. Она не для болтливых.

— Не верите? Да я сам недавно проверил, как товарищ умеет держать слово!

— Где?

— Когда показал Палле крест.

— И как ты его проверил?

— Землю заставил есть.

— Вот ты какой!..

Лаврентий проводил мальчика до калитки. Прислушался. Тихий, очень тихий вечер стоял над деревней.

ТЕЛЕВИЗОР ЕХРЕМА-УЛЫПА[2]

Глубокий овраг разделял деревню пополам. Говорят, в старину обе части деревни соединял только ветхий мост. Не любили люди овраг. В нем, рассказывают, немало народу погибло и скот тонул. Недаром называли овраг «Киреметь» — злой дух. И дома не строили на краю оврага — боялись. Так проходило время.

Но вот однажды — было это шестьдесят лет тому назад — у Киреметя запела пила и застучали топоры. Сбежался весь народ к оврагу. Зашептались люди, закрестились от увиденного. Сам Ехрем-Улып с женой пилил бревна, Егор-Буян обтесывал их. Виданое ли это дело — ставить у оврага дом! Люди боялись даже близко подойти к Ехрему. Целых полдня стояли поодаль и смотрели, как работают их бесстрашные односельчане. Когда же показался отец Ехрема, Иван-Мироед, отошли еще подальше. Знали: сейчас начнется ругань, а то и крепкая потасовка.

— Копайся, работай! Никогда не вылезай из Киреметя!.. Сам превращайся в Киреметя! — стуча палкой об землю, кричал Иван-Мироед.

Услышав проклятие отца, Ехрем-Улып поднял голову и громко засмеялся, но смех получился невеселый. Потом он крикнул, размахивая топором:

— Если хочешь жить — убирайся!

В деревне Ехрем-Улып считался самым рослым и самым сильным из всех мужиков, запросто мог зубами поднять шестипудовый мешок зерна. И характер у него был крутой, вспыльчивый. Поэтому его все боялись.

— Отца грабишь! Где же совесть твоя?! — кричал Иван-Мироед.

Ехрем прицелился, прищурившись, и бросил топор в сторону толпы. Совсем недалеко от людей упал топор. А Ехрем лишь захохотал во все горло. Гулким эхом прокатился его смех по оврагу.

Такой уж он был человек. Злой, решительный, как и отец. Полдеревни батрачило у Ивана-Мироеда, а Ехрем ездил по разным базарам, занимался темными делами, говорят, даже грабил соседние деревни. И без конца пьянствовал. Не выдержал Иван-Мироед — выгнал сына из дома. Егор-Буян, деревенский вор и пьяница, приютил Ехрема, а потом Ехрем-Улып женился на дочери попа из соседней деревни.

Так и свил себе гнездо Ехрем-Улып в овраге Киреметь. Дом поставил, забором отгородил. Берег засадил деревьями.

С тех пор прошло много лет. В деревне рассказывают, что во время войны Ехрем-Улып за что-то попал в тюрьму. Теперь он очень старый, горбатый. В свое время обучался грамоте, умел читать и ставить подписи. Но от этого, как говорится, ума у него не прибавилось.

Два года тому назад дед Ехрем похоронил жену и теперь живет совсем один. Среди людей бывает редко. А к нему ходят, и не только из своей деревни… Особенно часто навещают его два старика и три старухи.

Лаврентий задумался, облокотившись на железные перила моста. Он-то хорошо знает Ехрема-Улыпа.

Лаврентий улыбнулся своим мыслям, зорко осмотрел окрестности. Где же был старый мост? И следа не осталось. Колхозники построили новый, с железными узорными перилами. Внизу серебрится пруд. Если он вдруг переполнится, то воду можно спустить в бетонный вешник. По берегам оврага растут ивы, тянутся ветвями к воде. Птицы облюбовали это место: перелетают с ветки на ветку, весело распевают свои песни. В самом илистом месте, там, где огород Ехрема, квакают лягушки.

Лаврентий внимательно всматривался в темные окна дома. Среди раскидистых яблонь мелькнула фигура человека.

«Дома. Один. Надо зайти», — решил он.

Лаврентий отошел от моста, зорко огляделся: никого, и решительно зашагал к огороду.

— Здравствуйте, дед Ехрем, — сказал он приветливо, отворяя калитку.

— Здоровы пока. Не сдаемся, — ответил старик.

— Сегодня я не работаю. Отдыхаю. Решил заглянуть, — улыбнулся Лаврентий.

— Я и сам хотел зайти к тебе по тому делу. Но, знаешь, Марфа Игнатьевна…

— Слышал, слышал… Что поделаешь, так выходит… — пробормотал Лаврентий.

— Здесь… неудобно. Пойдем в избу.

Лаврентий будто только и ждал этого: молча кивнул головой и торопливо пошел за Ехремом. Видно, было о чем говорить и гостю и хозяину…

…— Мне пора, — сказал Лаврентий, поднимаясь наконец с места. Положил на стол объемистую пачку. — Хватит пока?

— Ой! Не много ли будет! — воскликнул старик, увидев столько денег, а сам торопливо схватил пачку.

— Нужно, нужно… — похлопал старика по спине Лаврентий.

— Ребята, айда к деду Ехрему? — крикнул Петрусь.

Ребята удивились.

— Зачем? — спросил Палля.

— Ты разве не знаешь? Дед Ехрем купил телевизор. Из райцентра на машине привезли. Вот такой большой! — широко разведя руками, возбужденно проговорил Петрусь.

— Врешь! — не поверил Палля. Есть у него такая привычка: никогда никому не поверит сразу.

— Я вру? Давай поспорим!

— На что?

— На щелчки. Если я вру, то ты мне дашь пять щелчков, а если нет — я тебе.

— Давай! — согласился сгоряча Палля.

— Вот не верит, — обиделся Петрусь. — Может, человек на старости лет ума набрался…

Все засмеялись. Но все-таки новость, принесенная Петрусем, была такой удивительной, что мальчики не выдержали — побежали к дому деда Ехрема.

Дед Ехрем с дядей Трахвином обтесывали во дворе жердь. Ребята сразу поняли: для антенны.

— Давай, Палля, подставляй лоб! — крикнул Петрусь. Но Палля все еще не сдавался.

— Из-за жерди, что ли, лоб подставлять? Может, это под хмель? — буркнул в ответ, а сам на всякий случай отошел от Петруся подальше.

— Дед Ехрем, ведь правда, что вы купили телевизор, а он не верит.

— Купил. Не видите — антенну ставим, — буркнул дед, внимательно посмотрел на мальчишек из-под колючих бровей.

— Давай, Палля, получай щелчки! Получай! — загалдели ребята.

Палля расставил ноги пошире и снял с головы кепку. Часто моргая, уставился на Петруся. Петрусь прицелился и щелкнул изо всех сил. После пяти щелчков лоб Палли заметно покраснел. Но он нисколько не обиделся — только мотнул головой и засмеялся.

— Кто залезет на сарай? — спросил дед Ехрем.

— Я!

— Я!!

— Кончай спор, — закричал кто-то. — Давайте померимся на палке! Кому выйдет, тот и залезет.

Ребята взяли палку и начали перебирать руками. Вот и конец близок, сердца мальчишек тревожно забились.

— Ура! — закричал Палля. — Мне вышло! — И полез на сарай, даже позабыв бросить палку.

Антенну подняли, закрепили. Просверлили в стене дыру для кабеля и протянули его в избу.

И вот телевизор заработал. Ребята затаили дыхание.

Дед Ехрем в сторонке довольно поглаживал бороду.

— Дорого, поди, стоит, дедушка? — спросил Палля.

— Больше двухсот рублей.

— Столько денег!.. — ахнули ребята.

— Долго копил, — хитро подмигнул дед. — Трахвин помог. Взаймы дал.

Дядя Трахвин старательно закивал головой.

В дверь постучали.

— Заходите, заходите, — сказал дед, не двигаясь с места.

На пороге появилась тетя Праски. Не раздеваясь, прошла вперед и уселась перед самым телевизором.

— Может, кашу сварить? — спросила она, посидев с минуту молча.

— Можно, — согласился дед.

Тетя Праски прошла к печке, налила в котел воды и разожгла огонь.

Когда совсем стемнело, пришли еще двое мужчин и молодая женщина в завязанном по самый нос платке и тихо зашептались с дедом.

— Пускай сидят, не мешают. Может, понравится им. И нам хорошо, если привяжутся, — сквозь зубы процедил Ехрем.

Потом на столе появилась большая миска каши. Белое облачко пара поднималось, клубясь, над миской. Вкусно запахло топленым маслом. Ребята почувствовали, что проголодались.

— Айдате, пошли, — сказал Петрусь, и все сразу поднялись.

— Куда спешите? Садитесь с нами. Каши много, всем хватит, — улыбнулся дед Ехрем, раскладывая по столу деревянные ложки.

Ребята остановились в нерешительности.

— Садитесь, садитесь, — ласково говорил дед и легко похлопал Петруся по спине.

Петрусь первым уселся за стол, за ним — остальные.

Смущение прошло быстро — ложки проворно потянулись к чашке.

После ужина дед Ехрем выключил телевизор и включил радиоприемник — избу заполнила тягучая, совсем незнакомая песня.

Лица у взрослых сразу посуровели. И вдруг они тоже запели. Мужчины басовито, женщины тоненько, жалостливо.

Петрусь посмотрел на деда Ехрема и испугался. Глаза у него стали как у сумасшедшего. Голова безвольно свесилась набок. Уж не припадок ли какой?

— Дедушка, что с вами? — закричал он.

Дед Ехрем будто не слышал.

— Молятся, — шепнул Палля.

Ребятишки испуганно попятились к двери.

Дед Ехрем выпрямился.

— Как хорошо! Будто заново родился. Великое дело — молитва! От нее на душе становится легче. Счастлив, кто молится… Вы не спешите, детки, скоро телевизор включим, — с удовольствием потянулся он и улыбнулся.

Ребята подавленно молчали. Потом, кое-как распрощавшись, гурьбой высыпали на улицу.

— Неужели дед Ехрем говорит правду? — сказал Петрусь.

— Это ты о чем?

— Ну, про молитву-то…

— Не знаю, — пожал плечами Палля. — Но я больше не пойду к нему. Что-то не нравится он мне.

КНУТОМ И ПРЯНИКОМ

— Бабушка, я пришел. Зачем звала? — еле-еле отдышался Петрусь. Во весь дух мчался он от своего дома к бабушке.

Марфа Игнатьевна возилась у печки. Не оглянулась, ничего не сказала. «Обиделась. На что это она?» — думал Петрусь, переминаясь с ноги на ногу.

— Мама сказала: бабушка зовет, — напомнил он.

— Зачем вы туда ходили? Кто велел: мать или я? — вдруг строго спросила бабушка.

— Куда?

— Прикидывается еще, будто не знает! Разве так разговаривают со старшими?.. Никто из нашего рода не ходил к нему, а ты разве не нашего рода?! Какая нужда повела тебя в дом Ехрема?

— Я же не один.

— Я тебя спрашиваю — за себя отвечай. Зачем ходил?

— Антенну поставили.

— Дам вот тебе антенну! Сейчас же встань в угол и попроси прощения у бога. Скажи ему, что больше не пойдешь туда, не будешь род наш позорить! Дед Ехрем плохой человек, хоть и носит крест!

— Чем я провинился? Дед Ехрем такой же, как все, — не понял Петрусь.

Морщинистое доброе лицо бабушки скривилось, как от зубной боли, стало злым. Неожиданно она схватила внука за ухо. В избу вошел Лаврентий Васильевич.

Петрусь вырвался из рук бабушки, отбежал к печке и чуть не разревелся. Обидно — ни за что обругали. Мало того, за уши оттаскали…

— Скажи: пойдешь еще к Ехрему?! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь молчал, насупившись.

— Скажи: будешь еще позорить наш род? Встань перед богом. Перед богом дай слово!

— Лаврентий Васильевич, что я сделал плохого? — захныкал Петрусь.

Но тот даже не обернулся.

А Марфа Игнатьевна совсем разошлась:

— Смотри-ка, значит, ты не виноват?! С душегубом дружбу водит! Бог все видит!

— Никакого бога нет! — рассердился Петрусь.

— Грех! Грех тебе! Сейчас же молись! Иначе скажу матери: пусть выгонит из дома! — разъярилась бабушка вконец.

— Не буду молиться!

— Ах, ты так! Против взрослых?!

— Марфа Игнатьевна, может, не стоит его так ругать? — вмешался наконец Лаврентий.

— С двенадцати лет против бабушки идет! Пускай встанет, у бога попросит прощения! — никак не могла успокоиться старуха.

— Я, конечно, не из вашего рода. Может, мне и не стоило вмешиваться. Но… — почему-то не договорил Лаврентий Васильевич.

— Слышать ничего не хочу! — не унималась Марфа Игнатьевна.

Петрусь с мольбой посмотрел на Лаврентия Васильевича. Может, все-таки успокоит бабушку, скажет, что он, Петрусь, пионер, разве пионеры верят в бога? Но Лаврентий пробормотал что-то непонятное и вышел на улицу.

И тогда Петрусь заплакал от обиды. Такой здоровый, умный, фронтовик, а не понимает, что Петрусь ни в чем не виноват.

«Не хочет с хозяйкой ссориться…» — мелькнуло у мальчика, наконец, оправдание дяде Лаврентию.

— Что встал, как столб? — заворчала опять бабушка. — Кому говорят, встань в угол!

Петрусь резко повернулся и бросился вон из избы.

Вернулся Лаврентий.

— Видели, шалопаев растим?! — все еще горячилась старуха. — Бога забыли. Как они думают жизнь прожить?

— Да, нагловат немного, — согласился Лаврентий. — А ведь в школе учится… Там, как в прошлом, не учат закон божий. Поэтому забывают об уважении к старшим.

— Нет, не поэтому. Сами виноваты! В руках надо их держать! Подожди, научу я его уму-разуму!

— Насильно ничего не сделаете, — улыбнулся Лаврентий. — Правда, и кнут тоже нужен. Но, как говорили в старину, и про пряник нельзя забывать. Ласка нужна. Может, в церковь его свести? Пускай посмотрит.

— Вот это правильно, — согласилась старуха. — Надо сводить. Я и сама начала забывать церковь. Далековато, в город надо ехать. В соседней деревне закрыли, в трех верстах была. Закрыли антихристы. Ай-яй-яй!

— Машину можно попросить. При желании… А с Петрусем ласковее надо быть, деньгами или сладким чем-нибудь, — посоветовал Лаврентий.

— И то — твоя правда. Нынешних детей словами не проймешь, — вздохнула старуха.

— Не мое дело, конечно… Извините, если что не так сказал.

— Правильно все, что уж там. Согласна я — погорячилась. Сладу ведь никакого нет с ними.

— Ах, совсем забыл. Сегодня зарплату получил. Не в кармане же таскать. Может, припрячете? — Лаврентий вытащил деньги из кармана.

— Почему бы нет. Припрячу. В сундуке места хватит. К нам воры не придут. Надо будет — возьмете, — сказала Марфа Игнатьевна, принимая деньги.

— Можете и сами тратить в случае чего. Захотите купить что — купите.

— Нет, нет, ваших не трону. Своих хватает.

— Зачем так, Марфа Игнатьевна! Деньгам меры нет. Они всегда нужны. И за квартиру не платил, и за питание. Немалые расходы. Берите, берите, не возражайте…

У дома Палли ребятня со всей улицы играла в лапту. Шлеп палкой по мячу, и летит он далеко-далеко, так и кажется, что вот-вот упадет прямо на облако.

Запыхавшись, подбежал Петрусь и что-то горячо зашептал Палле на ухо.

Тот мотнул головой.

— Мать не пускает. Денег не дала.

— У меня есть, дам взаймы, — пообещал Петрусь. — Мне бабушка три рубля дала. Хочешь семечек? Вот смотри — целый карман.

— Давай! — обрадовался Палля.

— А мне!

— И мне!

— Мне тоже!

Ребята бросили мяч и окружили Петруся. Делать нечего — пришлось всех угостить семечками.

— Ну, как, пойдешь? — не отставал он от Палли.

— Я же сказал — мать не пускает.

— Скажи ей, что поедем на мои деньги.

— Все равно не пустит. Говорит: «Во время каникул гусей паси. Хоть какая от тебя польза будет…»

— Значит, не поедешь? Не хочешь в город? Мы там в цирк пойдем! Понимаешь?!

— Мать же не пускает! Вот тоже — прилип! Мы вечером с ребятами пойдем к деду Ехрему. Он вчера нас конфетами угостил. Вот ты перестал к нему ходить — ничего и не знаешь!

— Значит, не поедешь? — в голосе Петруся послышалась угроза. — Тогда верни ту вещь!

— Но…

— А кто нашел в яме, забыл?

— Нет…

— Вот и отдай тогда. Кто нашел — тот и берет.

Палля, чуть не плача, стал объяснять:

— Мать отняла. Сказала, что это не игрушка. Говорит, когда вырастешь — верну, счастье принесет.

— Врешь ты все! — крикнул Петрусь, он уже был готов подраться, но тут послышался знакомый голос:

— Пошли, Петрусь! Машина ждет.

Петрусь с бабушкой и Лаврентий Васильевич уселись в «газик» и поехали в город.

…У вокзала остановились. Лаврентий Васильевич сказал шоферу:

— Вечером в семь часов встретимся здесь. До этого погуляйте, где вам захочется.

— Где гулять-то? Я могу быть все время с вами, — возразил шофер.

— Не надо. Пешком интереснее. Так ведь, Петрусь? Ну, конечно же! Разве Петрусь не понимает, что ходить по городу пешком куда интереснее, чем ездить на машине?

Счастливый и благодарный, он вцепился в руку дяди Лаврентия и весело зашагал рядом, навстречу пестрой шумной толпе.

Лаврентий Васильевич, Марфа Игнатьевна и Петрусь не спеша двинулись в общем потоке.

— Цирк хочешь посмотреть? Пойдем, билет купим, — сказал Лаврентий Васильевич.

— Мне бы до церкви добраться, — разохалась Марфа Игнатьевна, явно оробевшая при виде такой шумной и многолюдной улицы.

— Нет, сперва цирк! — испугался Петрусь.

— Спорить не будем. Успеем и туда, и сюда, — успокоил Лаврентий Васильевич. — Старикам уважение и почет, поэтому сначала пойдем, куда бабушка хочет.

Вскоре показалась церковь с двумя высоченными башнями. На самой острой башне — блестящий крест.

— Петрусь, на вот тебе мелочь. В церкви пригодится, — сказал Лаврентий, шаря рукой в кармане.

— У меня бумажные есть. Бабушка дала, — возразил Петрусь.

— Там мелочь нужна будет. — Лаврентий Васильевич положил в карман Петруся деньги, оглянулся по сторонам и потянул его за руку: — Ну, пошли…

Как только вошли в церковь, Лаврентий остановился около человека, который торговал свечками, и что-то тихо сказал ему. Петрусь расслышал последние слова: «Я сейчас подойду».

«Откуда же они знают друг друга?» — удивился мальчик. Он огляделся по сторонам. Кругом старики и старухи. Смотрят на иконы и крестятся. Петрусь заметил двух мальчишек и девочку. Они тоже, как и взрослые, шевелили губами и часто крестились. В церкви холодно. Пахло растопленным воском. Петрусю почему-то стало жутко. Да так, что по спине побежали мурашки.

Бабушка подошла к маленькому ящику и бросила мелкие деньги.

— И ты брось! — приказала она ему. — Мелочь…

Петрусь вытащил пять копеек и тоже опустил в щель. Потом они прошли вперед. Старухи подходили к большой иконе и по очереди целовали ее. Марфа Игнатьевна тоже притронулась губами к иконе и дернула Петруся за руку:

— Святой бог это. Поцелуй, грехи отпустит.

Петрусь было уперся, но бабушка пригнула его голову, и он больно ткнулся губами в икону. Мальчик вытер губы рукавом и отступил. Он поискал глазами Лаврентия Васильевича, хотел пожаловаться на бабушку, но тот словно сквозь землю провалился. Потом мальчик вспомнил, как странно вел себя Лаврентий тот раз, в избе. Подумал: «Дома не заступился, а уж здесь и подавно!» Ему очень захотелось убежать к вокзалу, и он уже было направился к выходу, как вдруг услышал знакомый голос.

Лаврентий Васильевич стоял совсем рядом, за колонной. Рядом с ним — чернобородый человек. Петрусь хотел окликнуть дядю Лаврентия, но, услышав разговор, испуганно замер.

— Надо привлекать детей всеми силами. Сейчас летние каникулы. Шатаются без дела, — говорил человек с черной бородой.

«Это он у входа торговал свечами», — вспомнил Петрусь.

— Сегодня привел одного. А через него привлечем еще, — вполголоса ответил Лаврентий Васильевич. — Но деньги все вышли. Пришлось раскошелиться. Рублей триста бы еще.

— Двести пятьдесят рублей, — отрезал бородатый. — Остальные от продажи икон.

— Сразу нельзя. Колхозники могут заподозрить. Через детей будем иконы распространять, — угодливо говорил Лаврентий Васильевич. — Доход поровну.

Бородатый промолчал, только губами причмокнул и неожиданно обернулся. Петрусь попятился. Сердце застучало так, что показалось — вся церковь услышит.

Он подбежал к бабушке, вцепился в ее рукав, зашептал:

— Лаврентий Васильевич обманщик. Айда отсюда быстрей! Уедем.

Бабушка строго глянула на внука и продолжала креститься.

Петрусь потихоньку выскользнул из церкви и затоптался на месте, не зная, куда идти и что делать.

— Что, не понравилось? — спросил Лаврентий, неожиданно оказавшись рядом.

Мальчик готов был броситься на него с кулаками, но тут же опомнился и прикусил губы — в дверях показалась бабушка.

— Ты что из церкви, как вор, убежал, тишком? Так ведь и заблудиться недолго. Озорник, озорник и есть, — ворчала бабушка.

Лаврентий Васильевич ласково погладил съежившегося мальчика по голове.

— Ну, дай руку, будь взрослым. Хочешь, куплю тебе транзисторный приемник? Хочешь?

Петрусь молчал, а у самого в ушах уже звучала музыка. Из настоящего маленького радиоприемника, какого сроду не было ни у кого из деревенских мальчишек!

ВСТРЕЧА С ЧЕРТОМ

Всю неделю Петрусь не ходил к бабушке. Не хотелось встречаться с Лаврентием Васильевичем. Начнет говорить про одно, а понимать, выходит, надо по-другому. Какой-то он оказался не такой, как все. Хитрый, неискренний и разговор вел в церкви непонятный. Доходы какие-то хочет делить поровну!

Но однажды вечером Лаврентий Васильевич заявился сам, спросил с порога:

— Куда ты пропал, Петрусь? Уж не захворал ли?

Голос его звучал, как всегда, спокойно, доброжелательно, но Петрусь уже не верил ему.

Поглядывая на мальчика, Лаврентий Васильевич прошел вперед, сел на лавку.

— Думаю, чего это Петрусь не идет, дай-ка наведаю.

— Дядя Лаврентий… — начал было Петрусь, но замолчал, покраснел, застеснялся.

— Ну, ну, спрашивай, — подбодрил его Лаврентий Васильевич. — О чем хотел узнать?

— С тем дядькой, который свечи продавал, о чем вы говорили? Иконами торговать собирались?

Теперь Петрусь смотрел на него смело, даже с вызовом. Лаврентий Васильевич наморщил лоб, словно силился вспомнить.

— Ну, в тот раз, в церкви, вы еще за колонной стояли, — напомнил Петрусь.

Лаврентий Васильевич пожал плечами:

— О чем? Ничего не понимаю. А ты, Петрусь, может, в самом деле заболел? Температуришь…

— Неужели забыли? У него еще борода такая, черная.

— А, вон ты о ком! — вдруг заулыбался Лаврентий Васильевич. — Ну и память у тебя. Все упомнил. Молодец. Только как же ты не узнал того человека? Он же наш, деревенский. Вот я по-свойски зашел к нему. Но о чем говорили… — Лаврентий Васильевич недоуменно вскинул брови, развел руками. — Что-то ты путаешь, Петрусь. Никакого разговора не было. Может, кто-то и говорил рядом, а тебе показалось… Ты где стоял?

— Тоже за колонной, только с другой стороны, и вы меня не видели.

Лаврентий Васильевич вдруг просиял, как красное солнышко, стукнул себя по лбу:

— Постой, постой… Подходил еще дьякон. Вот память — прямо как решето. Они вроде о своих делах вели разговор. Правда, я не прислушивался, но разговор такой был… вспомнил. И ты из-за этого перестал к нам ходить?

Петрусь кивнул и неуверенно прибавил:

— Мне показалось тогда, что это был ваш голос…

— Бывает, бывает… — согласно закивал головой Лаврентий Васильевич. — А икон тех бояться не надо. Ничего в них вредного для людей нет, душу смягчают они — вот и все. Ну, да не будем об этом, — проговорил он, заметив, как у Петруся нахмурилось лицо. — Я пришел узнать, в лес пойдем?

Еще минуту назад Петрусь отказался бы, но сейчас он уже ничего не имел против Лаврентия Васильевича и с радостью согласился:

— Пойдемте!

…— Эге-ге-ге-е-ей!..

Голос пролетел на ту сторону оврага и пропал в лесу. Недаром старые люди говорят, что лес все слышит. А он, оказывается, не только слышит, но и возвращает голос! Далекое эхо не понравилось Петрусю. Показалось, будто кто-то передразнивает его густым басом.

Мальчик покрутил ручку радиоприемника. Зазвучала веселая музыка. Петрусь огляделся и увидел возле дуба большой белый гриб. Он засмеялся: «Еще один гриб нашел, а Лаврентий Васильевич прошел рядом и не заметил!»

Лаврентий пожал плечами:

— Грибы, они такие. Иногда ходишь около них и не видишь. Так и норовят остаться под листьями…

— Этот совсем на голом месте сидел. Сразу видно. Неужели не заметили?

— Мои глаза слабее твоих, — вздохнул Лаврентий Васильевич.

Петрусь радовался, заглядывая в корзины: его корзина скоро уже наполнится, а у Лаврентия Васильевича и половины нет.

— Почему в лесу эхо? В поле же его нет? — спросил он.

— Я тоже удивлялся, когда был маленьким, а мать мне говорила: «Это не твой голос отзывается, а черт кричит».

Петрусь засмеялся:

— Какие черти! Говорят же, чертей нет! Это только наша бабка чертом пугает.

— Сказать легко, — неожиданно возразил Лаврентий Васильевич. — И бога вот, говорят, нет. А кто доказал, что его нет? Если бы бога не было, люди бы в церковь не ходили, детей бы не крестили, перед иконами бы не молились.

— В нашей деревне таких людей мало, — не сдержался Петрусь.

— Как мало? Марфа Игнатьевна, Марфа Павловна, Федор Иванович…

— Они же старые.

— Молодых, думаешь, нет? Нина и Маюк школьники, а в церковь ходят. Сам же видел: и в городской церкви дети были… — сказал Лаврентий Васильевич, посмотрев ему прямо в глаза. И добавил: — Думаешь, что сам не веришь?

— Я… Я… Не знаю, — вдруг начал заикаться Петрусь.

— Не знаю, говоришь? Ведь неправду сказал. Надо быть всегда честным. Перед богом нельзя врать. Веришь же. По глазам вижу. И черту веришь. Посмотри-ка во-он туда, на ту сторону оврага. Всмотрись в корни упавшего дерева… Между корнями — два рога. Заметил: глаза!.. Что это — думаешь? Вон к нам приближается. Внимательно следи! Видишь — шевелится! Идет… Боишься?..

Петрусю и правда стало страшновато. По спине пробежали холодные мурашки. Он попятился. Шаг, два… И помчался прочь от оврага, только приемник болтался из стороны в сторону на длинном ремешке. Корзина выскочила из рук, рассыпались грибы.

— Куда побежал? А я как же? — крикнул Лаврентий, собирая грибы. — Разве друзья так поступают?

Петрусь остановился, пристыженный. Бросился помогать дяде Лаврентию.

«И чего испугался? Как маленький. Никаких чертей не было и нет», — успокаивал он себя.

А Лаврентий Васильевич продолжал нашептывать:

— И рога, и глаза заметил… Когда он пошел на нас, аж в глазах потемнело. Ну, да ладно. Давай собирать грибы. Держи свою корзину. Вон у той березки листья поднялись. Видишь? Там должны быть белые грузди.

Петрусь подбежал к березе. Под листьями действительно были белые грузди. Мальчик сразу забыл о пережитом, радостно заулыбался. По дороге домой сказал:

— В деревне расскажу мальчишкам. Пускай посмотрят. Палля, конечно, испугается… Вася, сорвиголова, и черта может оседлать. Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — ответило эхо.

Петрусь вздрогнул, подошел ближе к Лаврентию Васильевичу.

— Вот так оно! Нечистый дух пугает, — подмигнул тот. — Когда завтра придете?

— Не знаю. Как мальчишки захотят.

— Приходите в это же время.

— Почему? — не понял Петрусь.

— Всему свое время. И солнце в свое время всходит и заходит…

— Так это же черт!

— Черт? Он тоже показывается только в одно время, потом прячется. Так мне дед рассказывал…

— А-а-а, — удивился мальчик и замолчал. Потом вдруг спросил: — А вы придете?

— Не сумею, наверное. Пахать иду.

…В деревне ребята слушали Петруся, разинув рты.

— Врешь ты все, никаких чертей нет и не было! — засмеялся Вася. — Это только бабки старые в чертей верят и нас пугают!

— А может, все-таки, — говорил нерешительно Палля. — А вдруг и правда? А?

Спорили до самого вечера и сошлись в одном — надо посмотреть самим.

На следующий день отправились в лес. На опушке, у старого дуба, остановились, как по команде. И сразу же притихли.

— Все за мной! — махнул рукой Вася.

Но ребята топтались на месте. Вася еще раз крикнул:

— За мной!

Гурьбой двинулись дальше.

В лесу тихо, ни одна ветка не шелохнется на деревьях. Спокоен лес в эту предосеннюю пору.

Под ногами зашуршали сухие листья. Ребята приостановились, затаили дыхание. Отчего-то даже у Васи забилось сердце. Он протянул руку, чтобы освободить дорогу от низко нависших веток. На минуту показалось, что вот-вот высунется из кустов лохматая когтистая лапа и схватит…

И Вася, стараясь отогнать страх, крикнул:

— Быстрее! Что плететесь еле-еле.

Ель-ель — отозвалось эхо. Дребезжащий, жуткий. И голос не Васин.

Неожиданно Вася споткнулся о пенек и покатился в кусты. Петрусь на него, потом Юрок… Целая куча-мала!

— Вставайте! — хрипит Вася, стараясь выбраться из кучи. — Совсем придавили! Настоящие зайчишки!

Ребята поднимаются, отряхивают с одежды прилипшие листья, переглядываются молча.

— Что застыли? Пошли вперед. Ну, показывай, Петрусь, где твой черт?

Петрусь неопределенно машет рукой в сторону оврага.

— Иди вперед, показывай, — настаивает Вася. — Хватит болтаться за чужой спиной!

Петруся опять, как вчера, забила дрожь. Он уж хотел было податься назад, но Вася схватил его за руку.

— Не-е-т, не отпустим. Иди вперед!

— Вот… Здесь, — шепотом сказал Петрусь.

Мальчишки сгрудились на одном месте.

— Ха-ха-ха! Ничего и нет! — громко засмеялся Вася. Ребята за ним.

— Слышите, вас черт дразнит. И смеется… — сказал Петрусь, прислушиваясь к эху.

— Эх, Петрусь, Петрусь, — вздохнул Вася, — ты даже этого не знаешь. Не черт смеется, а мы слышим свой же голос. Это — эхо!

— Нет, не эхо, — заупрямился Петрусь и полез в драку. Так уж принято у мальчишек: не переспорил на словах — докажи кулаками. Вдруг кто-то выдохнул:

— Смотрите, корни зашевелились.

Все смолкли. Вася с Петрусем тоже повернулись к оврагу и застыли.

Из переплетенных корней сваленного бурей дерева поднялась черная тень.

Ребята бросились врассыпную.

— Ребята! Не бойтесь! Это же человек, — крикнул Вася и схватил подвернувшийся под руки камень.

Он размахнулся изо всех сил и далеко забросил камень. Камень шлепнулся рядом с деревом.

И в это время… откуда-то снизу донесся голос:

— Рядом — белая береза. Святая. Креститесь на нее. Бог отгонит черта! Не то вам будет плохо!

На минуту даже храбрый Вася оцепенел, застыл как вкопанный. Оглянулся назад. Ребят и след простыл — только сучья вдали трещат да листья шуршат под их ногами. Что делать? И Вася побежал за товарищами.

Только на опушке ребята остановились. Собрались, дышат тяжело, молчат, слово сказать боятся.

— Постойте, — сказал Вася. — А голос-то ведь как будто знакомый!

— Чей голос? — вскинулся Петрусь.

— Твоего друга — Лаврентия!

— Откуда ему там взяться? Он сегодня пашет. Сам говорил.

— Пойдем посмотрим, так ли это, — предложил Вася. — Может, вы раньше договорились, чтобы нас напугать.

— Врешь!

Ребята закричали, заволновались. Всей гурьбой двинулись к полю. Издали еще увидели одинокий трактор и тракториста. Лаврентий Васильевич заводил мотор. Ребят он будто и не заметил.

— Я же сказал, что он пашет, — начал Петрусь.

— Мне показалось, что… его голос, — засомневался уже и Вася.

— Врешь ты все! Не знаешь, так и не болтай, — закричал Палля.

Вася ничего не ответил. В ушах у него все еще слышался таинственный голос, а душу грызли сомнения.

ВСТРЕЧА

Вася медленно шел вдоль забора машинного парка. Полное ведро оттягивало руку. Неожиданно услышал:

— Будь здоров, пионер! Какие новости?

Мальчик вздрогнул и выронил ведро. Тоненькие ручейки разбежались во все стороны. Лаврентий Васильевич подошел, покачал головой:

— Из-за меня так получилось, извини. Пойдем к колонке, вымоем, а то попадет от матери.

— Нет, нет, спасибо, я сам, — сказал Вася сдержанно и наклонился за ведром.

— Слышал, что ты любишь технику, — не отставал Лаврентий Васильевич. — Приходи, рад буду. Я тебя трактор научу водить.

Вася молчал, почему-то не смел даже глаза поднять на тракториста.

— Серьезно, почему ты меня чуждаешься? — продолжал Лаврентий Васильевич, и глаза его светились добротой и лаской. — Ты же вроде не из робких… А-а, во-он что! Догадываюсь. Слышал, слышал, что ты рассказываешь по деревне всякие небылицы обо мне. Ну, бывает. Я не сержусь. Мы же мужчины. А в лесу все голоса кажутся похожими, запросто можно перепутать. Да я и не из обидчивых… К тому же, ради чего мне по лесу бродить и детей пугать? Ну, хватит об этом… Дай руку, мир! Приходи ко мне, слышишь? Насквозь вижу — из тебя выйдет толко-овый тракторист!..

Вася улыбнулся. А может, и правда ошибся он тогда, в лесу?

— Спасибо. Зайду как-нибудь, — кивнул он и направился к колонке.

Лаврентий Васильевич проводил его долгим взглядом. Потом сжал ручку молотка до белизны в суставах и пошел в мастерскую.

…Дзинь! Дзинь! Дзинь! Звенит, поет наковальня, сыплются из-под молотка искры. Лаврентий, как будто отгоняя какую-то мысль, вздрогнул, положил молоток и взволнованно зашагал по кузнице.

— Что-то не сидится вам сегодня на месте? — сказал Петр, напарник по работе.

— Да… Подумай-ка сам, как тут усидишь, когда о тебе такие нехорошие слухи по деревне ходят? — повернулся к нему Лаврентий. Досадливо поморщился: — Ребенку верят. А ребенок ведь что угодно может намолоть. Но не зря же чуваши говорят: ребенку поверишь — слепым станешь. А Васе поверили. Я, передовой тракторист колхоза, во время пашни, выходит, хожу по лесу и пугаю детей! Скажи вот ты, есть у меня на это время? И спрашивается, зачем я это делаю? Глупость какая-то!

— И я так думаю, — согласился Петр.

— Как?

— Не верю в то, что о тебе болтают.

— А как же иначе? Сам-то ведь я в бога не верю? Зачем же тогда стал бы заставлять детей креститься?

— Верно.

— Слушай-ка, Петя, как насчет красненького? Может, сообразим?

— Да я бы не прочь, Лаврентий Васильевич, только вот на работе как-то не совсем…

— Вот и хорошо. Ты молодой, может, сбегаешь? — Лаврентий протянул деньги.

— Момент. — Петр выскочил из кузницы. Оставшись один, Лаврентий Васильевич присел к трактору и глубоко задумался. В памяти воскресли годы войны. Лаврентий вскочил на ноги, заходил взад-вперед.

— А вот и я! — еще издали крикнул Петр.

Лаврентий Васильевич, как будто проснувшись ото сна, удивленно посмотрел на молодого тракториста. Потом, стараясь отогнать тяжелые мысли, улыбнулся:

— Хорошо, хорошо. Куда теперь пойдем?

— К нам можно. У нас пиво есть. В честь новорожденного сварили. Крестить хочет жена.

— Когда?

— Дня через три. И вас хотим пригласить. Бурлит пиво в бочке!..

— Бочку раньше времени не открывают. Пошли в лес. Там нас никто не увидит.

Лаврентий и Петр вышли из мастерской и скрылись среди деревьев. Зашли в густой малинник, устроились на сухой траве под старой березой.

Лаврентий вынул из кармана куски шыртана и хлеб.

— Сын у меня родился! Еще один тракторист пришел на божий свет. Лаврентием назвали. Знаешь — люблю я тебя, Лаврентий Васильевич! — Петр был польщен тем, что вот старший товарищ сидит с ним, угощает.

— Ладно, ладно. Я тоже. Взаимно. — Лаврентий похлопал Петра по спине.

— Я не хочу крестить ребенка в церкви. Хочу в клубе записать, торжественно. Но мать с женой ни в какую. Не дадим, говорят, бочку распечатывать, и все тут.

— Может быть… Но стоит ли перечить женщинам? Тем более — родная мать да жена.

— Как? По-вашему, нести ребенка в церковь? Не пойду.

— Твоя воля. Теперь машины ходят. Зачем носить?

— И на машине не поеду!

— Тогда дома можно крестить. Пригласите домой.

— Кого?

— Попа.

— Где его найдешь?

— Теперь попам нельзя ходить по домам. Можно это дело провернуть ночью, когда никто не видит.

— Где?

— В церкви. В городе. Но из-за одного ребенка он может и не приехать. Будет больше детей — обязательно приедет. И обойдется дешевле… А поп найдется.

Петр удивленно посмотрел на собеседника.

— Как?

— Друзья помогут. На друзей всегда надейся! — улыбнулся Лаврентий.

КРЕСТИНЫ

В открытое окно дует свежий осенний ветер, треплет ветви деревьев, срывает пожелтевшие листья и рядком укладывает их на землю. И летят, падают золотистые листочки, мелькают, как ночные бабочки, в электрическом свете, щедро льющемся из окна на улицу.

Громко залаяла во дворе собака.

Хозяин высунулся из окна.

— Тише, Шарик, успокойся. Свои!

Куда там! Шарик и не подумал успокаиваться — совсем зашелся в злобном лае, рвется с цепи, уж очень он не любит чужих.

Молодой поп, лохматый угрюмый парень, недоволен:

— И здесь, кажется, не повезло. Если эта тварь все время так будет лаять, могут и люди прийти, а там из сельсовета прибегут! Может, ее спустить с цепи?

Хозяин вынес во двор чашку супа, отцепил собаку, на случай увел в баню. И журит, и ласкает:

— Тише ты… Ну, тише, кому говорят?!. Гости собираются, свои люди — слышишь?

Шарик притих было, но потом опять залаял.

Открылась калитка. Во двор вошла женщина с ребенком в руках.

— Проходите, проходите. В избу идите. Собака в бане, не бойтесь, — встретил их хозяин.

Немного погодя во двор зашли еще две женщины. У обеих на руках младенцы.

В избе малышей распеленали, те было расплакались, да так, что и матери растерялись.

Поп поставил на середину избы ведро воды. Подал женщинам по зажженной свече. Детишки успокоились только тогда, когда увидели горящие свечи. Во все глаза уставились на них.

— А что я вам говорила? — всплеснула руками Марфа Игнатьевна, она тоже забежала к Ехрему. — Божья сила это. Ишь как уставились враз! Крещеные дети всегда здоровыми растут, крепкими. А бог только верующим отпускает счастье, только к ним милостив…

Марфа Игнатьевна умолкла — поп начал читать молитву. Тут она истово закрестилась, но все еще что-то бормотала себе под нос.

Потом поп побрызгал каждого ребенка водой. Детишки опять разревелись. Но тут уж было не до них: родители спешили рассчитаться, а поп — незамеченным скрыться из деревни.

У молодого отца не хватило денег, он растерянно шарил по карманам, хотел поторговаться.

— Совести у тебя нет! — набросилась на него Марфа Игнатьевна. — Для вас специально попа из города пригласили. Как, по-вашему, зря такой человек должен ездить?

— Да мы… думали, хватит, — оправдывался тот, не находя других слов.

Поп посмотрел на него ледяным взглядом.

— Ну ладно, давай шапку — и делу конец, — сказал он.

Парень безмолвно отдал кроличью шапку.

Наступило неловкое молчание.

Поп как ни в чем не бывало зачастил:

— Дай бог здоровья и вам, и вашим чадам, не забывайте всевышнего. Помните: никому не говорите, что детей ваших я крестил здесь. Я уеду, за мной следа не останется. А узнают в сельсовете — вам самим же будет неудобно…

Когда люди разошлись, поп поблагодарил хозяина и вместе с Марфой Игнатьевной вышел во двор.

— До околицы на машине подвезу, — сказал ей тихо.

Перед тем как сесть в машину, поп протянул леснику — хозяину избы — пять рублей.

— Если удастся собрать женщин из соседних деревень, то могу еще раз приехать, — сказал он, благосклонно протягивая руку. — Только будьте осторожнее…

— Ладно, ладно, — согласился лесник, засовывая в карман деньги.

Заревел мотор. Машина тронулась по лесной дороге и скрылась за деревьями.

В бане снова протяжно завыла собака. В ответ ей во дворе недовольно загоготали гуси.

А лесник доволен. Насвистывая какую-то веселую песенку, зашел во двор, вывел собаку из бани и посадил на цепь. Сказал себе: «Деньги не листья, с неба не падают».

К тому времени, когда на кордоне потух свет, поп с Марфой Игнатьевной подъехали к околице деревни.

— Зашли бы к нам, — предложила Марфа Игнатьевна, выходя из машины. — Чайком бы побаловались. Али еще чем…

— Вы что? Зачем тогда было ехать к леснику!.. — злобно зашептал поп и хлопнул дверцей перед самым носом оторопевшей Марфы Игнатьевны.

Машина с потушенными фарами покатила в сторону шоссе.

Марфа Игнатьевна через огород зашла в избу. Время близилось к полуночи, но Лаврентий Васильевич еще не спал, читал книгу. Поднял голову и сразу же сообщил Старухе:

— Петр Егорыч к себе вас приглашал.

— Пойду, пойду. А ты разве не идешь?

— Мне неудобно. И так по деревне какие-то слухи ходят. Вася, шпингалет этот…

— В деревне тебя все уважают. Так уж и поверили словам какого то мальчишки! Идем вместе.

— Нельзя, Марфа Игнатьевна. В колхозе мне собираются дать чин повыше. А начну ходить по гостям, по-другому посмотрят. Нельзя.

…Марфу Игнатьевну встретили радушно. Петр усадил старуху за стол. Народу — полная изба. И стар и млад собрались — вся родня. Хозяин по очереди обнес гостей домашним пивом.

Гудит дом, как улей. Детишки залезли на печь, глазеют на пиршество. Среди них и шестилетний сын Петра.

— Палюк, иди-ка сюда. Тебе мать купила братишку, Лаврентием зовут! Дай-ка тебя поцелую за это…

Счастливый отец подхватил старшего сына с печки, подкинул до самого потолка, поцеловал и опустил на пол.

— Держи-ка, Палюк, — потянулся к нему старик Трахвин, кладя в стакан с пивом двадцать копеек. — Выпьешь до дна — деньги будут твои.

Мальчик застеснялся и спрятался за папу.

— Выпей! Ты же тракторист. Пей! — подбодрил его отец.

Палюк взял стакан и начал пить. Захлебнулся, но все-таки выпил до дна и, достав монету, протянул ее отцу.

— И мой стакан выпей! Я тоже положила двадцать копеек, — нетвердыми шагами подошла к нему одна из старух.

Вдруг осмелевший Палюк выпил и этот стакан. Гости подбадривают, хвалят: «Молодец, молодец!» Кто-то протянул ему маленький крестик. А он уже совсем осмелел, берет все, что подают, пробует все подряд. А потом его начало рвать, и он упал, забился головой о пол. Мать быстро, чтобы никто не заметил, вынесла сына на улицу.

А изба по-прежнему гудит, как улей: справляют крестины…

Тягостная тишина повисла в доме Петра.

Сокрушенно вздыхает жена:

— Что наделали? Что наделали?.. Дальше-то как будет?

— Говорил тебе, что нечего связываться с этими… церковниками, — вскипел Петр.

— Старые же настояли… И мать вон…

— Нечего было слушать старых!

— Теперь я виновата стала? — Старуха вышла из избы, обиженно хлопнув дверью.

…С улицы донесся гул машины. Жена быстро завернула ребенка в одеяло, оделась сама. Петр набросил на плечи пальто, надел шапку.

К воротам подрулил «газик». Откуда ни возьмись у дома появился Лаврентий Васильевич. Поздоровался с Петром.

— Ай-яй-яй, как же так получилось? — На лице его была такая скорбь, а в глазах таился страх и беспокойство, но Петр едва взглянул на него, нехотя поздоровался, с силой стукнул дверцей машины.

«Газик» помчался к околице. Лаврентий Васильевич застыл на месте. Весь его вид говорил: крепко обижен старый человек. Ссутулившись, с опущенной головой он зашагал к машинному парку. По дороге думал: «Я к нему в гости не ходил, на крестинах не участвовал — никто ко мне не придерется».

А «газик» между тем быстро домчался до райцентра. Петр проводил жену с ребенком в кабинет врача, а сам отправился к рентгенологу.

— Здравствуйте… — сказал, несмело остановившись в дверях. — Скажите, пожалуйста, что с Палюком?..

Рентгенолог поглядел строго на вошедшего, вытащил из ящика стола блестящую черную бумагу:

— Вот, смотрите сами.

Петр сразу догадался, что ему показывают рентгеновский снимок. В центре снимка — небольшая черная точка.

У Петра перехватило дыхание: он все понял, закрыл лицо руками.

— Теперь уже нечего расстраиваться, — проговорил врач. — Это самый первый снимок. Теперь эту штуку вынули. Вот она, возьмите на память. — Врач достал из стола крест, опять посмотрел строго: — Не понимаю только, как он попал к ребенку?

— Неужели он его проглотил?! — схватился за голову отец. Он-то все сообразил сразу же. Вот тебе и погуляли на крестинах! Сам во всем виноват!

На глазах Петра блеснули слезы.

— Нельзя так, — покачал головой врач. — Скоро ребенка выпишем из больницы. Ну, пошли к нему. Только недолго — мальчик еще очень слаб.

Палюк увидел отца и очень обрадовался. А отец чувствовал себя виноватым, не смел смотреть в глаза сыну. Он опять вытащил из кармана платок… Палюк успокаивал его:

— Папа, не плачь. У меня уже ничего не болит!

— Нет, нет, Палюк, я не потому… — забормотал отец. — Прости меня.

Петр пожал руку сына, как взрослому, и, непривычно ссутулившись, вышел из палаты.

Мальчик проводил отца удивленным взглядом: «У меня же ничего не болит, а папа почему-то плачет…»

Петр направился туда, где оставил жену: к терапевту. Робко постучал в дверь.

В кабинете не было ни жены, ни ребенка. Пожилой врач что-то писал, низко наклонившись над столом.

— Направили в стационар, — сказал он, мельком взглянув на вошедшего. — Воспаление легких у вашего малыша. Странно, в теплой избе ребенок подхватил тяжелое заболевание. Ваша жена говорит, что семейный праздник справляли.

Петр виновато забормотал:

— Да мы его положили на кровать в маленькой комнатке. Окна не открывали, и дверь вроде плотно закрывается.

— Может, купали в холодной воде? — задумался терапевт. — Ума не приложу, в чем тогда дело…

Услышав с холодной воде, Петр вздрогнул.

«Соседка Марья вместе с Лаврентием крестила своего ребенка у лесника. Ее ребенок тоже заболел воспалением легких. Ясно: там, в избе лесника, они и простудились…»

— Вы что, сами нездоровы? — спросил терапевт.

— Нет, нет. Простите. — Петр вышел из кабинета.

Уже завечерело, когда он подъехал к деревне. Около дома на перекрестке стояли Лаврентий Васильевич с дедом Трахвином и о чем-то оживленно разговаривали. Заметив Петра, быстро разошлись в разные стороны.

Дед Трахвин издали крикнул ему:

— Твоя мать ушла в соседнюю деревню. К дочери.

Петр ничего не ответил, молча открыл замок и вошел в пустой дом. В избе холодно. Топить некому — вся семья в больнице. Комната показалась темной, неуютной. Хозяин, не раздеваясь, остановился у окна. Во дворе замычала голодная корова, захрюкала свинья, загоготали гуси. Петр вдруг почувствовал, что и сам с утра не ел. Что же случилось? С чего все это началось?

Хозяин тяжело опустился на скамейку.

В голову лезли разные мысли. И шум во дворе раздражал его. Он закрыл руками лицо, прислонился к печке. В ушах шумело. Не только рев скота слышал он — не давал покоя плач ребенка. Плачет Палюк, плачет и маленький Лаврентий.

…Долго сидел так Петр, не шевелясь, думая свою горькую думу, потом встал, взял таз с вареной картошкой и вышел во двор. Голодные гуси и свинья мигом успокоились. Корова, получив добрую охапку сена, тоже замолчала. Петр набрал в сарае дров и внес в избу.

— Ничего, выздоровеют… Только бы дальше ничего не случилось, — сам с собой разговаривал он.

— Верно говоришь, Петр, — сказал кто-то громко. Человек зашел в избу не постучавшись, и хозяин вздрогнул от неожиданности.

— Кто там?

— Не узнал? Это я.

— А-а-а! Дед Трахвин…

— Я это, я. Верно, говорю, толкуешь ты насчет детей. Мы что — рваные росли, голодные. Врача не знали. Теперь другое, — взахлеб заговорил старик. — Поправятся дети, поправятся. Но, Петр, сразу двое… Что-то… Не обидели ли мы бога? Мало кто крестился на икону. Когда ты ставил новый дом, я тебе не раз говорил, что нельзя без икон. А ты не послушался. Видишь — угол пустой. До сих пор не можешь икону поставить. Оттого и несчастье…

Петр молча подкладывал дрова в печку, на старика не смотрел. Не хотелось ему сейчас с ним разговаривать.

Дед Трахвин подсел к печке.

— Так-то вот, браток Петр. Есть бог. Нельзя его забывать. На-ка вот, специально купил, — он вытащил из-за пазухи икону и протянул хозяину. — Сделай полочку и поставь на место. И придет в семью счастье, придет, вот увидишь. Обязательно придет. Разве можно без иконы?..

Петр зажег лучину: сухая, она загорелась быстро и ярко. Пламя осветило комнату и икону в руке Трахвина.

Петр посмотрел на икону, перевел взгляд на старика и вдруг выпрямился, глаза его налились яростью: вспомнил, как Трахвин положил монету в стакан с пивом и напоил ребенка.

— Хватит! Вон из моего дома! Никакой иконы мне не надо.

— Петр, браток, ты что, больной? Бог не простит, — отступил назад Трахвин.

Петр понизил голос:

— Простите, дядя Трахвин. Я не хотел вас обидеть. Но в дальнейшем в моем доме о боге не говорите. Я уже испытал божью помощь.

— Так бы сразу и сказал… — забормотал старик, продолжая пятиться к двери.

— Не поняли вы меня, — сказал хозяин. — Мы — разные люди. У нас разная вера. От вашей веры в моем доме случилась беда. Вы принесли весь этот угар. Конечно, я и сам виноват… Но в дальнейшем этого не будет. Поняли меня?

Трахвин молчал. Спиной толкнул дверь — она открылась. Он споткнулся на пороге и растянулся в сенях на полу. Икона вылетела из его рук и покатилась по ступенькам крыльца.

Петр подошел к старику, помог подняться на ноги.

— Не ушиблись, дядя Трахвин?

Трахвин ничего не ответил, охая, вышел во двор, взял испачканную икону и засеменил по улице. Бормотал со злостью:

— Бог не простит тебе этого, Петр. Не простит.

РАСПРАВА С ЧЕРТОМ

После уроков все остались в классе, на собрание.

— Сегодня мы не будем выбирать президиум, не будем вести протокол. Просто поговорим о том, что нас всех волнует, — сказала вожатая Нина Ивановна. — Сами знаете, у нас в деревне еще имеются верующие в бога. Но последнее время, ребята, появились у нас верующие не только старики да старухи… Все уже, наверное, знаете историю с крещением детей. Знаете, что детей едва спасли — один крест проглотил, другой воспалением легких заболел. У многих из вас дедушки и бабушки — темные неграмотные люди. Родились они до революции, жизнь прожили трудную: бесправие, нищета — вот их удел.

Царскому правительству выгодно было держать чувашскую, да и не только чувашскую, а вообще деревню в полном подчинении царю и богу. Бог, мол, справедлив, все на земле правильно: бедняку положена работа до изнеможения, да нищета, да поклоны в церкви.

Ваш долг, ребята, не только в том, чтобы уберечься от вредного влияния самим, но и других уберечь. Нам помогут наши учителя и те старые люди, которые перестали верить в бога. Литература есть, достанем фильмоскопы. Только тогда мы сможем убедительно разговаривать с верующими.

— Нина Ивановна, знаете, летом мы видели в лесу черта, — неожиданно сказал Палля. — И теперь боимся туда ходить.

— Не знаю, кто вас напугал в лесу. Никакого черта там, конечно, не было, — засмеялась вожатая.

Класс загудел.

— Я сам слышал, как он нас к светлой березе посылал! — возразил кто-то.

— Черт, а молиться заставляет!

— Может, это не черт, а… — тихо сказал Петрусь, но ребята перебили его, закричали, заспорили.

Вожатая подняла руку:

— Давайте сходим вместе!

На том и порешили. После собрания Вася легонько ткнул Петруся кулаком в плечо:

— Молодец, Петрусь. Я видел, как ты веревку на шее разорвал. Попрощался с крестом? Давно надо было его выбросить.

— Я только спрятал, чтобы… вожатая не заметила. А бог… Я не знаю, есть ли он или… — неожиданно приглушенным шепотом сказал Петрусь.

ОТЧИМ

Вася шел домой радостный, весело посвистывая. Настроение было хорошее. А то как же: ведь вожатая сразу сказала, что никакого черта там, в лесу, не было и быть не могло! Значит, он прав. Огорчало только одно — последние слова Петруся…

Во дворе мальчика встретил верный Камбур, радостно тявкнул и запрыгал вокруг, заглядывая в глаза. Так он делает, когда хочет что-то сказать. Это Вася точно знает.

— Ну что, что, Камбур? Проголодался? Подожди. Сейчас принесу тебе что-нибудь вкусненькое.

Но Камбур не замолчал, как обычно, и не уставился на него выжидательно своими умными глазами, а продолжал прыгать и даже подскуливать. На этот раз Вася так и не понял друга.

— Мама! Камбур… — Он распахнул дверь избы и замер на пороге.

За столом рядом с матерью сидел Лаврентий Васильевич.

— Ты что застыл? Раздевайся. Садись обедать, — сказала мать.

— Здравствуй, Васек, — ласково поздоровался с ним Лаврентий Васильевич. — Давно мы с тобой не видались.

Вася стоял в дверях, удивленно оглядывая обоих. Почему он здесь, этот странный человек, и при чем здесь мать с виноватой улыбкой на губах?

— Вася, знаешь что… ты не обижайся… — начала мать, стараясь скрыть свое волнение. — Мы с Лаврентием Васильевичем решили пожениться. Я же не старая еще. Он будет тебе хорошим отцом…

Вася повернулся и бросился прочь. Из подворотни выскочил Камбур и с визгом помчался за ним. Только у околицы Вася остановился. Камбур бегал вокруг, ластился к ногам, заглядывал в глаза, всем своим видом говоря, что уж он-то его не оставит в беде, защитит, разорвет в клочья каждого, кто обидит хозяина. Вася пытался улыбнуться верному другу, вытирал слезы рукавом пальто, но они все текли и текли…

— Сынок! Сынок! Куда же ты?!. — услышал он сзади голос матери и, упрямо стиснув зубы, быстро зашагал дальше.

Вот и лес. Вася споткнулся и плашмя грохнулся на мокрые листья. Камбур обежал вокруг него, обнюхал и тоненько взвизгнул, просил подняться.

— Ну что ты вытворяешь, сынок? Пойдем, пойдем домой, — подбежала мать, забормотала ласково и бессвязно: — Птенчик ты мой, сынок… Отец так рано умер! До старости в одиночестве… Ты вырастешь и уйдешь из дома…

— Мама, я тебя никогда не оставлю! — выдохнул Вася сквозь слезы.

— Эх, сынок!.. Это ты сейчас только так говоришь. Вырастешь, появится у тебя своя семья и… У всех так…

…Долго убеждала мать сына вернуться домой, помириться с отчимом. Ведь им же и жить легче будет — отчим не пьет, не курит, хороший работник и Васю обучит водить трактор. Наконец втроем: мать, Вася и Камбур вернулись домой. Мать дрожала от холода — побежала за сыном, не накинув даже платка.

…Лаврентий Васильевич стоял у шкафа, просматривал книги.

— Не трогайте мои книги! — закричал с порога Вася.

— Прости. Не знал, что ты такой. Всегда считал тебя хорошим мальчиком, настоящим пионером. На тракториста хотел выучить. Ладно, я могу и уйти.

— Зачем же так! — сказала мать, взглянув на Лаврентия Васильевича заплаканными глазами. — Сгоряча все это. Перемелется — мука будет…

Сначала Вася не хотел садиться за один стол с отчимом, но жаркое так вкусно пахло, что рука сама собой потянулась за тарелкой.

В окошко громко постучали.

— Вася, пошли в лес!

В оградке стоял Юрок и махал топорикам. На улице — весь класс. У вожатой в руках пила.

— Я сейчас! — крикнул Вася.

— Айда быстрее. Скоро стемнеет! — крикнул Юрок.

Вася оделся и выбежал на улицу.

— Зачем в лес-то собрались? — услышал сзади голос Лаврентия Васильевича, но мальчик не повернул головы.

Веселой гурьбой заспешили к лесу. И Камбур, конечно, рядом.

Вот и то самое упавшее дерево.

— Ну, давайте покончим с вашим чертом. Отпилим ему бороду, а руки-ноги завтра увезем в школу, — пошутила Нина Ивановна и поставила пилу поперек дерева. — Кто первый? — И, видя, что никто не осмеливается взяться за пилу, начала пилить одна.

— Не пилите! Это дерево Киреметя! Убьет же оно! — испуганно крикнул Петрусь.

— Вот суеверный! — засмеялся Вася, молчавший всю дорогу. — Отойдите, я буду пилить.

Весело запела пила. На Васю и вожатую полетели рыжие опилки. Потом Васю сменил Юрок. Вася отошел чуть в сторону и присел на корень. Начал вытирать вспотевший лоб и вдруг вскрикнул:

— Расческа! Кто потерял?

Ребята стали рассматривать находку.

— Видите, к расческе прилипла грязь? Она здесь долго лежала! — удивилась вожатая.

— Интересно, кто выронил?

— Не «черт» ли тот самый?

— Вот так загвоздка!

— По-моему, все-таки это был Лаврентий Васильевич, — сказал Вася задумчиво.

— Трудно этому поверить, Вася. Ведь Лаврентий Васильевич такой добросовестный тракторист. Он неверующий. Зачем бы он стал пугать ребят и заставлять креститься?.. — говорила вожатая. — Но одно ясно: чертом тут и не пахло…

Петрусь хотел что-то сказать, даже открыл было рот, но тут же испуганно сжал губы и отступил назад. Вожатая завернула расческу в бумагу и положила в карман куртки.

…По дороге домой Вася зашел в магазин. Народу в нем было мало. Да и те, кто был, ничего не покупали, а стояли, обсуждая последнюю деревенскую новость: женитьбу Лаврентия Васильевича. Все жалели, что Марфа Игнатьевна осталась одна. Заметив Васю, замолчали.

— Аверкий Ефимыч, скажите, пожалуйста, — Вася подошел к продавцу, — в последнее время у вас кто-нибудь покупал расческу? Ну, с середины лета примерно?

Продавец удивленно посмотрел на него и засмеялся. В это время в магазине появился Лаврентий Васильевич. Вася выбежал на улицу.

— Разве я упомню всех, кто что покупал? — смеялся продавец. — Расческа! Ха-ха! Зачем этому пацану понадобились покупатели расчесок?

— О чем вы это? — вмешался в разговор Лаврентий Васильевич.

— Вася вот насмешил. Хочет узнать, кто расческу покупал.

Лаврентий Васильевич напряженно наморщил лоб.

— А вы что сказали?

— Разве я помню? Однажды и вы покупали. И другие мужики.

Лаврентий Васильевич улыбнулся, но тут же как бы смахнул улыбку с лица и деловито заговорил о том, что вот-вот ожидается прибытие в колхоз новой техники.

ДВЕ ТАЙНЫ

Марфа Игнатьевна каждый день ходила к больной дочери. Петрусь в школе, а Наталья совсем одна. Кто, как не мать, и обед приготовит, и в избе приберется. Заболела Наталья глубокой осенью. Сначала только кашляла, а потом совсем ослабела и слегла. Сколько раз хотели ее отправить в районную больницу, но она ни в какую: «На кого оставлю хозяйство? Пройдет все, пройдет…» И весь сказ.

— Почаще проветривайте комнату, Наталья Ивановна. Вам нужен свежий воздух, — каждый раз говорил ей врач, недовольно оглядывая маленькую душную комнатушку.

Но Марфа Игнатьевна не согласна с врачом.

— Застудит он тебя совсем, этот балабон. Окно надо одеялом закрыть. Да и вреден хворому человеку свет, не годится ему видеть мирские дела.

И, как только доктор за дверь, брала одеяло с постели Петруся и занавешивала им окно.

Потом подсаживалась ближе к дочери, заводила разговор:

— Может, сглазили тебя, Наталья? До женитьбы Лаврентий Васильевич все поглядывал на тебя. Сам-то он человек хороший, да глаз у него опасный.

У Натальи на щеках появлялись ямочки, глаза оживали. Но ненадолго. Она снова отворачивалась к стене и молчала. Не хотелось разговаривать. На душе тяжело, душно в избе. Рассказ матери не заинтересовал ее, хотя когда-то нет-нет да и краснела при встрече с Лаврентием. А теперь даже думать не хотелось ни о ком.

Марфа Игнатьевна неторопливо прохаживалась по комнате и опять шелестела над ухом:

— Устала я молиться за тебя, Наталья. Самой не надо бога забывать. До церкви, поди, не дойдешь — дома молись, в душе. Старики вон в лес, к святой березе, ходят. Кто-то полотенца на нее повесил. Красивые полотенца. Наш сосед Степан часто ходит туда. Он тоже болел. Теперь выздоровел, Может, Наталья, и ты туда сходишь?

Дочь молчала, вздыхала. Тогда мать выходила во двор. Из ямы для мусора брала старый веник, наливала в кружку воды.

В избе — тишина такая, что в ушах ломит. Чтобы не мешать больной, Марфа Игнатьевна выключила репродуктор, часы остановила — пусть не тикают.

— Повернись-ка ко мне, — сказала дочери, поднимая веник. — Сгиньте глаза карие, черные, завистливые! Уйди, хворь, к сатане!

Старуха набрала в рот воды и брызнула через веник на больную. Мелкие капельки усеяли одеяло. Лицо Натальи совсем мокрое.

— Не надо, мама. Я спокойно хочу полежать, — прошептала она, с головой укрываясь одеялом.

— Ладно, ладно. Не буду мешать. Знаю — не пройдет уж, пока не отнесем к березе монеты. Снег еще неглубокий, сама схожу.

Когда мать уходила, становилось спокойнее. Только за печкой трещал сверчок. Наталья, собрав последние силы, встала с постели и сняла с окна одеяло. Заглянула во двор. Но опять потемнело в глазах, закружилась голова. Скорее в постель.

…Как-то после обеда к Петрусю зашел Вася. Он теперь домой не спешит, из-за отчима, конечно, это всем ясно. Невзлюбили они друг друга — Вася и Лаврентий Васильевич. А тут еще история с расческой. Узнав, что ребята в лесу нашли расческу, Лаврентий Васильевич привязался к Васе: «Почему отдал вожатой? Найденное другим не отдают, от этого счастье уходит. Принеси обратно!» Вася отмалчивался, не дерзил — жалел мать.

Неожиданно мелькнула мысль — а что, если… «Да, так и сделаю», — решил мальчик. На душе стало спокойно и легко. В тот же вечер, когда все уснули, он вырвал из тетради чистый лист бумаги и, тщательно обдумывая каждое слово, написал письмо.

Прошла неделя.

— Вась, а что это за письмо отдал тебе почтальон, когда мы шли сюда? — вдруг спросил Петрусь.

— Что-о?

— Письмо, говорю. От кого?

— Какое письмо? — покраснел Вася и потянулся к книге. — Давай задачи решать.

— От товарища скрываешь? — обиделся Петрусь. — Ладно. Я тоже не расскажу о березе.

— О какой березе?

— A-а, тоже хочется узнать? Не скажу. Пока не покажешь письмо — не узнаешь.

Письмо это и самому Васе не давало покоя. Рука то и дело сама тянулась к карману. Теперь еще — береза. Что делать? Может, в письме ничего такого и нет. Если прочитать прямо при Петрусе?

Вася посмотрел на товарища, рука в кармане. Вот он, гладкий конверт. Не выдержал — вытащил. Осторожно открыл. Увидел лист бумаги, исписанный фиолетовыми чернилами.

— Нет, сначала ты скажи про свою березу!

— Знаешь, — начал Петрусь, — та береза, оказывается, действительно святая. Она помогла дяде Степану вылечиться от болезни.

— Как это?

— Сам знаешь, как мучился дед Степан. И вот он стал ходить к березе. В щель за березу кладут деньги. Я сам видел, там их мно-ого накопилось!

— А чего не взял?

— Ты что, Вася, у бога хочешь отнять? Грешно. Их может взять только один человек…

— Не божьи они деньги, а людские, — пожал плечами Вася. И тут же спохватился: — Что-о? Только один человек? Интересно, кто же он?

Петрусь, сообразив, что сказал лишнего, испуганно закрыл рот рукой и выскочил из-за стола. Мать тяжело дышала за перегородкой. Петрусь подошел к ней, а Вася быстро распечатал письмо. Сначала он ничего не понял. Прочитал раз, потом еще, еще… лихорадочно соображал — что же делать? Потом оделся, схватил сумку и выбежал на улицу. Добежал до дома, не переводя дыхания.

Калитка была открыта. К ногам бросился Камбур, запрыгал, завизжал, но Вася даже не оглянулся.

Он удивился, что дверь в избу на замке. Значит, мать еще не пришла с работы. Вспомнил: Лаврентий Васильевич собирался в гости в соседнюю деревню. Зимой у трактористов работы мало, и отчим редко бывал дома: то в городе, то в соседних деревнях. Целыми днями пропадает.

Вася кинулся обратно на улицу. Теперь он знал, куда идти. Вася взбежал по ступенькам крыльца углового дома и забарабанил в дверь кулаком.

— Нина Ивановна!.. — крикнул Вася. — Нина Ивановна!.. Письмо получил…

— Откуда? Что за письмо? — Вожатая открыла дверь, пропустила Васю.

— Вот смотрите!

Вожатая внимательно прочитала письмо. И, видимо, не поверила своим глазам: проверила штемпель на конверте, перечитала еще раз.

Сказала взволнованно:

— Пойдем к Марине Петровне. Подожди, я только пальто накину.

Учительницы дома не оказалось: пошла в сельсовет. Вожатая с Васей побежали в сельсовет.

— Вот так та-ак!.. Просто не верится даже. Удивительно! — проговорил председатель сельсовета, прочитав письмо. — Вот что, по-моему, с выводами надо подождать. Написано все-таки почти ребенком. И только по рассказам отца. Жизнь — сложная штука. Бывает — ошибаются люди, но многие потом исправляются. Давайте сделаем так: письмо отдадим участковому милиционеру. Он должен быть в курсе дела. А как ты додумался написать письмо на родину Лаврентия Васильевича, Вася?

— Что письмо, я хочу туда сам съездить, — буркнул Вася. — Я его выведу на чистую воду!

Председатель улыбнулся:

— Не надо никуда ездить, все сами выясним, а рассказывать об этом пока не стоит. Как ты сам-то думаешь?

— Все равно узнаю всю правду и выясню, кто деньги берет, про которые Петрусь рассказывал.

ТАЙНА РАСКРЫВАЕТСЯ

Петрусь с матерью медленно шагали по узенькой тропинке. Тропинка змеей извивалась вдоль поля, покрытого рыхлым снегом. Было тепло, уже пахло весной.

Петрусь подбросил вверх шапку. И тут же кинулся ловить ее. Поймал и громко засмеялся.

— Простудишься. Не снимай шапку, — ласково сказала мать.

Вот смешная! Разве можно простудиться в такой теплый солнечный день? Но шапку все же надел. Правда, на самую макушку.

— Куда это вы? — послышалось со стороны большой дороги.

Мать и сын испуганно остановились. Кто бы это мог быть?

Да это Вася на лыжах. Еле ползет по сырому снегу. Вот он остановился и воткнул палки в снег.

— В лес! За хворостом! — закричал Петрусь, махнув рукой в сторону леса. — А ты куда ходил? В соседнюю деревню, да?

— Да! Сказали, что там в магазине тетради есть! — крикнул Вася, подмигнув товарищу.

Оба, не сговариваясь, не хотели посвящать друг друга в свои дела. Вася сразу понял, что Петрусь с матерью идут в лес вовсе не за хворостом. А Петрусь хорошо знает, что тетрадей у Васи достаточно, только непонятно: зачем тот по воскресеньям ходит в соседнюю деревню?

Вася помахал варежкой и скатился в овраг, а Петрусь с матерью пошли своей дорогой.

В лесу — благодать. Ветер шелестит верхушками деревьев, а внизу покой и тишина. Только снежные шапки то и дело падают с елок на тропинку. Петрусь старательно растаптывал их своими чесанками, прокладывая матери дорожку.

Вот и заветная береза. Настроение почему-то сразу испортилось. Нехотя сложил мальчик вслед за матерью пальцы щепоткой и начал креститься. Это-то он умел делать хорошо — бабушка научила.

Мать молилась долго. Потом бросила в щель металлический рубль и повернулась к сыну:

— Ну, пошли. По дороге соберем хворост…

— Ты иди. Я догоню, — тихо ответил Петрусь, не отрывая глаз от березы.

Мать пошла по тропинке и скрылась в ельнике. Тогда Петрусь подошел к дереву, встал на пенек и подтянулся. Забрал деньги из дупла и положил в карман. Сбор на этот раз оказался богатый: среди бумажных денег мелькнули даже зеленые трешницы.

— Ну, где ты там?!

Петрусь испуганно шарахнулся от березки. Да это же мама! Он облегченно вздохнул и побежал к ельнику.

Из оврага, тяжело дыша, вылез Вася.

На спуске он подвернул ногу и кубарем покатился вниз, в кусты — тонкая корочка льда и промерзшие ветки больно ободрали лицо и руки. Вася не помнил, сколько времени просидел он на дне оврага. Наконец, с трудом опираясь на палки, он стал медленно подниматься по пологому склону. Вот и «святая» береза показалась, а рядом с ней… Петрусь!

— Так вот, оказывается, кто достает деньги из дупла! — не поверил своим глазам Вася. Вот тебе и лучший друг! А он-то хотел перевоспитать его, и даже казалось ему, что Петрусь начинает о многом задумываться, уходит из-под влияния бабушки.

Когда Петрусь убежал, Вася подошел к березе. Прислушался, огляделся и сунул руку в дупло. На дне щели кто-то аккуратно прикрепил жестянку. Конечно, для того, чтобы деньги не упали в дупло.

«Чья это работа? — ломал голову Вася. — Петрусь — трус. Он не мог решиться на такое. Хотя… постой! Если он трус, то не брал бы деньги. Не хитрит ли? Не собирает ли, прикидываясь трусом, деньги верующих? «Их может брать только один человек…» Так сказал Петрусь. Неужели он вор?»

Васе захотелось догнать Петруся и крепко отколотить. Он взял в руки лыжи и, хромая, побежал по тропинке догонять обманщика.

…Петрусь с матерью входили в деревню. Для вида они тащили по маленькой вязанке хвороста. Увидев их, Вася остановился. Его осенила новая мысль: «А если Петрусь забирает деньги из дупла по поручению какого-то верующего? Торопиться не надо. Поспешишь, говорят, людей насмешишь. Со старшими надо посоветоваться…»

Вася зашел к вожатой. Но Нины Ивановны не оказалось дома, и он пошел к себе. Мать о чем-то горячо спорила с Лаврентием Васильевичем.

— Детей надо держать в руках. Когда вожжи ослабишь, и лошадь начинает лениться, — говорил Лаврентий.

— Что мне делать? Единственный сын…

Вася разделся и повесил мокрую одежду поближе к печке. Шапку сунул на задвижку.

— Вернулся наконец-то! Где же ты пропадал? У всех дети как дети, — запричитала мать.

Раньше она никогда так не кричала на сына. А в последнее время… Сразу припомнились все обиды. Вася не выдержал:

— Какое вам до меня дело? Вас двое, я один!

— Я дам тебе — один! — Мать толкнула его в спину.

Не от боли — от обиды заплакал Вася, выскочил в сени, крикнул:

— Слушаешь обманщика! Сама вот увидишь!

Выбежал на улицу, завернул за угол дома. Постоял там немного и, вернувшись во двор, забрался под крыльцо к Камбуру.

Там он уселся рядом с другом и долго плакал, уткнувшись в пушистый собачий бок. Камбур, успокаивая хозяина, тихонько повизгивал, старался лизнуть в лицо. На соломе было мягко, тепло… «Как все хорошо было, когда не было в доме этого страшного человека», — думал Вася.

Но вот Камбур насторожился, тявкнул. Вася притянул его к себе и ласково шепнул: «Тихо, Камбур, тихо…»

Стукнула калитка. Кто-то быстро пробежал по ступенькам и зашел в сени.

— Вася дома? — раздался голос Петруся.

— Нет, — послышался голос Лаврентия Васильевича. — Разве он не во дворе?

— Когда я шел сюда, кто-то пробежал мимо ваших ворот. В клуб, наверное. Чего же он меня не подождал? Я тоже в клуб собирался. Артисты приехали…

— В избу не пойдем. Давай! — вдруг быстро и требовательно сказал Лаврентий.

Вася затаил дыхание.

Зашуршала бумага, послышался звон медяков.

— Хороший ты мальчик. Бог тебя не забудет. Завтра же отнесу эти деньги в церковь. — Голос Лаврентия Васильевича подобрел. — Ну, как приемник работает?

Скрипнула дверь. Вышла мать.

— Заходите в избу. Куда же пропал Вася? Петрусь, сходи-ка к соседям. Может, он там? Раздетый убежал. Пускай только вернется — покажу я ему…

— Ладно, — Петрусь мотнул головой и выбежал на улицу.

Мать с Лаврентием Васильевичем вошли в избу.

Вася обнял Камбура, зарылся лицом в теплой шерсти и глубоко задумался, потом вылез из-под крыльца и через щель в заборе выбрался на улицу. Он знал, что дома его ничего хорошего не ждет, и пошел к соседям, к Коле Петрову.

СТРАШНЫЕ СНЫ

— Петрусь, иди-ка сюда!

Петрусь медленно подошел к Васе. Они стояли под старой ивой, под ногами хлюпала грязь.

— Ты… чего? — спросил Петрусь дрожащим голосом.

— Ничего, — ответил Вася. — Подойди ближе.

— Ага, — сказал Петрусь и судорожно вцепился в рукав товарища.

— Ты что, замерз? Разве холодно? Может, ты темноты боишься?

В это время среди тысячи звезд на небе промелькнул яркий след.

— Господи… Чья-то жизнь оборвалась… — вздрогнув, прошептал Петрусь.

Вася усмехнулся.

— Это же метеорит. Неужели и этого не знаешь? Эх, ты! Совсем одичал со своей бабушкой!

— Это мне не бабушка сказала, — буркнул Петрусь и замолчал.

— Знаю, знаю кто. Ну, ладно. Хватит о метеоритах. — Вася положил руку на плечо товарища. — Скажи, друг ты мне или нет?

— Друг, — прошептал Петрусь и низко опустил голову: чувствовал себя виноватым и перед Васей и перед всеми ребятами.

— Я от тебя ничего не скрываю. Что знаю, все говорю открыто. А ты в последнее время избегаешь меня. Догадываюсь почему. Но не в этом дело, я не обижаюсь, — вздохнул Вася. — Давай дружить по-прежнему. Я тебе дам карманный фонарик. Вот, смотри, как светит. Прожектор!

Вася вытащил из кармана круглый фонарь и протянул другу.

— Включи попробуй. Вот кнопка. Нажми только! Ну, пошли домой. Ты освещай дорогу, а я за тобой.

Петрусь дрожащими руками взял фонарик. Сразу видно — рад подарку. Любит он получать подарки, ох любит!..

— Ну, как, хороший? Настоящий прожектор!

Петрусь попытался улыбнуться, но что-то не получается у него… Вася вдруг сказал:

— Знаешь, Петрусь, ты принес Лаврентию Васильевичу деньги, а он ведь не отдал их в церковь!

Петрусь вздрогнул всем телом, рванулся из рук товарища, фонарь упал в грязь.

— Не бойся, — сжал его руку Вася. Потом нагнулся, поднял фонарь и продолжал: — Жалко мне тебя. Зачем связался с ним? Он очень хитрый. И такой обманщик, каких свет не видывал.

— Я никаких денег не видел, — всхлипнул Петрусь. — Кто тебе сказал?

— А какие деньги ты отдал Лаврентию Васильевичу в наших сенях? А из дупла березы ты что забрал, если не деньги?

— Кто это тебе сказал?

— Сам знаю.

— Лаврентий Васильевич… Только он все это знает!

— Придет время — и его заставят сказать, что вы тут творите…

Петрусь резко рванулся и дал стрекача, не разбирая ни луж, ни грязи. Вася громко крикнул вдогонку:

— От стыда еще никто не спасся бегством!

…Дома он осторожно открыл дверь в избу, быстро разделся, на цыпочках прокрался к постели. Свет не включил — боялся разбудить отчима. Нет от него покоя. То расспрашивает, где был, что делал, то начинает ни за что расхваливать, обещает купить разные вещи. Противно все это…

Вася тихонько укрылся одеялом, закрыл глаза, стараясь заснуть, но в голову полезли разные мысли.

А Лаврентию Васильевичу снился страшный сон. Будто идет на него Алексей Петрович с обезображенным лицом и закрытыми глазами, протягивает руки, тянется к нему. Знает Лаврентий, что надо убежать, что пощады ему не будет, и не может двинуться с места.

— Ох! Ох! Ох! Прости, Алексей Петрович! Не хотел я тебя бросать!.. — кричит во сне Лаврентий Васильевич. И… просыпается. Господи… Думал, что наяву.

…А было так. Ротой, в которой служил он, командовал Алексей Петрович, сын Марфы Игнатьевны. Однажды после жаркого боя пришлось в беспорядке отступить в лес. Фашисты наседали прямо на пятки. Рота рассеялась по лесу, и получилось так, что командир и его земляк Лаврентий оказались вдвоем. Алексея Петровича ранили в ногу. Присел командир на снег, вытащил из кармана крест и протянул Лаврентию: «Если не доберусь до своих, вышли маме. Напиши ей: не спас он меня от смерти…» Только успел Лаврентий взять крест в руки, рядом послышалась немецкая речь.

— Помоги-ка в овраг спуститься, — прошептал Алексей. Лаврентий сделал вид, что не расслышал слов командира. Молча попятился, а потом рванулся в чащу. На бегу услышал пальбу. Притаился в кустах, а потом долго плутал по лесу. К утру опять забрел на то место, где бросил товарища. Алексей лежал под кустом. Мертвый. Его трудно было узнать. Видимо, фашисты стреляли в него и в мертвого: лоб и грудь его были иссечены пулями. Лаврентий, закрыв лицо шапкой, бросился в овраг…

С тех пор как приехал в деревню Алексея Петровича, он все время видит один и тот же сон: будто командир его вернулся домой и хочет рассчитаться с ним…

…Лаврентий Васильевич попытался успокоить себя.

И чего, собственно, он так волнуется? Кто знает об этом? Никто. Не попади он в плен, может быть, и стали допытываться.

В концлагере он прикинулся верующим, и это его спасло — фашисты поверили, что он бывший священник, жертва большевиков. С тех пор все и началось… Обман, ложь… Только церковь не раз выручала его… А если кто-нибудь догадался? Лаврентий с ненавистью вспомнил Васю. Неужели подозревает?

А Вася изо всех сил старался прикинуться спящим. Глаза закрыл, дышит ровно, а сам думает: «Ясно же слышал: «Алексей Петрович». Сейчас в деревне нет человека с таким именем и отчеством. Это, конечно, сын Марфы Игнатьевны… Где же он бросил его?..» Но ответа нет. И Вася вспоминает письмо. Помнит его от слова до слова.

«Дорогой Вася!

Получили твое письмо. Класс поручил ответить мне. Наш отец хорошо знает Лаврентия Васильевича. Когда он вернулся с войны, прикидывался раненым, работал шофером в церкви. Попа возил. Позже сам стал попом. Однажды он пришел на службу пьяным и начал купать детей в холодной воде. Двое из них после такого крещения погибли. Позже его посадили в тюрьму. После освобождения его в церковь не принимали. Служители церкви снабдили его деньгами, и он ходил по деревням и агитировал народ, чтобы те шли в церковь. Где только не побывал он! Потом скрылся.

Теперь он, значит, в ваших краях? Будьте с ним осторожнее.

С приветом Коля КИРИЛЛОВ».

…Неладное творилось в доме у Васи. Давно уже не слышно смеха матери, теперь нередко глаза у нее были красные от слез. Она никогда не жаловалась сыну, но Вася и сам не маленький — видел, что жизнь ее с новым мужем не задалась.

Лаврентий в последнее время почти не бывал дома, а когда приходил, сидел сычом: Вася порой ловил его тяжелый, ненавидящий взгляд. Когда глаза их встречались, на лице отчима появлялась вымученная улыбка, он изо всех сил старался держаться с пасынком по-доброму, и Вася знал почему — боялся его Лаврентий, очень боялся. Конечно, он догадывался, что Вася рассказал председателю и про березу, и про деньги, которые приносил ему Петрусь. А совсем недавно, поздно вечером, Васю разбудил лай Камбура. Он приподнялся на локте и выглянул в окно.

— Цыц, Камбур, цыц, свои! — уговаривал Лаврентий собаку.

Камбур, ворча, полез под крыльцо.

«С чего это Камбур его не признал?» — удивился Вася, но тут же понял — отчим был не один.

— Напортил ты все, Лаврентий, — говорил кто-то незнакомый. — Зачем было приносить детей на кордон? Обещал — ни одна душа не узнает, а вышло — вся деревня языки чешет, мол, чуть детей не уморили, душегубы.

Лаврентий бормотал что-то невнятное, кажется, пытался оправдаться, но тот же голос продолжал:

— Что деревня! Весь район об этом болтает. Никто ко мне идти не хочет. А что мне прикажешь делать? Специальности нет, образование четыре класса. Где я такие заработки найду? Да и тебе не поздоровится. Догадываются небось, что ты меня сюда привел, глядишь, и до твоих дел доберутся!..

«Да это поп, — догадался Вася, — который у деда Ехрема детей крестил!»

— Тише ты, чего там расшумелся! — не выдержал Лаврентий. — Скажи лучше, куда чемодан спрятать?

— На старом месте у оврага. Дед Ехрем и привезет. Прощай пока, не провожай, сам дорогу найду.

Вася слышал, как Лаврентий прокрался в избу, кряхтя, улегся на лавку. Долго вздыхал, ворочался: не спалось, видно, и ему.

А Вася не мог дождаться утра — хотелось скорее бежать к председателю.

С ПОЛИЧНЫМ

— Притормози-ка, друг. Что-то, видать, случилось, — поежился пассажир, сидевший на заднем сиденье.

— Пожалуйста.

Пассажир вылез из машины и скрылся в кустах.

В машине остались двое: шофер и второй пассажир — дед с черной бородой. Сидели молча.

«Тик! Тик! Тик!» — тикает счетчик. Что ему — он знает свое дело: раз мотор работает — надо считать. Через некоторое время цифры на счетчике меняются: раз! — следующая, раз! — и следующая.

«Тик! Тик! Тик!» — считает счетчик. Пассажир не возвращался. Шофер недовольно завозился:

— Деревня уже рядом. Доехали бы.

— Ишь ты какой! Как разговаривает…» Вот ограбят если тебя на обратном пути, тогда что скажешь? — неожиданно заругался дед, глаза его недобро блеснули.

— Вы не обижайтесь. Я же просто так сказал. Счетчик на это не смотрит, деньги считает, — улыбнулся шофер.

— Сколько с нас? Некогда ждать — так поворачивай и валяй. А нам не впервой шагать по земле — сами дойдем. На, держи червонец — и на пиво тебе останется… — Дед вылез из кабины: — Открой багажник!..

— Простите, дедушка, если обидел, — смутился шофер, никак не ожидавший такого оборота дела.

— Знаем. Не до человека вам, лишь бы деньги были. На, держи! — сунул ему мятые бумажки дед. Сам вытащил из багажника чемодан и небольшой ящик и поставил их на землю.

Шофер хотел было помочь, дед только рукой махнул:

— Обойдусь как-нибудь!

— Ну что вы, как же я брошу вас в лесу? И товарищ ваш пропал, — попытался успокоить расходившегося старика таксист. — Садитесь, садитесь. Довезу до деревни.

— Я с вами рассчитался. Езжайте, езжайте!

Дед взял в руки чемодан и ящик. Тяжелые, видимо: шагнул дед два-три раза и пошатнулся, но тут же выпрямился и упрямо двинулся вперед.

Таксист, так и не поняв, чем он так уж обидел странного пассажира, удивленно смотрел ему вслед. Не выдержал — крикнул:

— Брось чудить, дед! Слышишь? Садись, довезу!

Но тот даже не обернулся. Шофер махнул рукой — шут, мол, с тобой, тащись, коли так… — сел в машину, развернулся и покатил назад, в город.

Из-за кустов выскочил Лаврентий, взял из рук старика ящик, и оба скрылись в лесу.

Мокрые прошлогодние листья шуршали под ногами. Весело щебетали — радовались весеннему теплу птицы.

— Тихо!.. — Старик вдруг остановился и поднял руку.

Лаврентий вздрогнул.

— Померещилось! — улыбнулся старик. — Детишки там. Им не до нас… Цветы собирают.

— А-а, это там, на полянке… — облегченно вздохнул Лаврентий.

Спустились в овраг. Прошли немного — шагов двадцать, и старик стал карабкаться наверх, но вдруг поскользнулся и упал к ногам спутника.

— Эх, старость! В молодости бегом поднимался.

— Где яма?

— Справа. Вот около того дуба.

— Понятно. Стой здесь. — Лаврентий с тяжелым ящиком в руках легко поднялся по круче и скрылся из виду.

Потемнело. В овраге запахло сыростью, прелыми листьями. Старик терпеливо ждал Лаврентия, переминаясь с ноги на ногу…

— Подождите, Лаврентий Васильевич! — послышался из-за деревьев знакомый голос. Лаврентий бросил ящик на землю и рванулся было в сторону.

— Ай-яй-яй, нехорошо так, — председатель сельсовета, как тисками, сжал руку Лаврентия.

— Да я… Я что… Шутя только… — попытался улыбнуться Лаврентий, испуганно шаря по сторонам. Но пути к бегству не было: из-за деревьев вышли Петр Егорович и школьная вожатая Нина Ивановна.

— Так что же вы сюда принесли? Откройте, покажите, — сказал председатель, нагнувшись к ящику.

— Ничего нет. Книги Ехрема-Улыпа. Попросил помочь. Ему принесли. Правда, дядя Ехрем? — повернулся Лаврентий к старику.

Тот молча кивнул головой.

— Откройте-ка ящик, товарищи, — попросил председатель. — Посмотрим, что там.

Петр Егорович и вожатая палками открыли ящик, потом чемодан. Чего там только не было! Иконы, металлические кресты, на дне чемодана аккуратно перевязанные бечевкой пачки денег.

— На словах, значит, показалось мало? Книгами и иконами решили агитировать народ?! — сказал председатель. — Знаем, для кого вы их принесли! Ехрем Петрович, скажите прямо, не для вас ведь эти книги?.. А знаете, что вам будет за распространение такого?!

Губы старика Ехрема затряслись, он молчал. Да и что тут можно ответить?

— Какой же вы лживый человек, Лаврентий Васильевич! — с гневом продолжал председатель. — Вот расскажу народу о вашей жизни… Ну, ладно, об остальном поговорим в деревне. Берите свое добро, пошли в сельсовет.

РАСПЛАТА

На дальнем конце улицы зазвенели колокольчики.

— Едут! Едут! — закричал Вася, подбрасывая вверх кепку.

— Молодые едут!

Показалась пара лошадей. Ленты на дуге трепещут, вьются на ветру. Петр, стоя на облучке, натянул вожжи и знай посвистывает! На тарантасе молодые — нарядные, счастливые. Еще один тарантас, еще… Битком набиты парнями и девчатами. Чуть сзади — «газик». Звенит, льется над деревней свадебная песня.

Остановились у клуба. Молодые по ковру поднялись на крыльцо. Председатель сельсовета и секретарь комсомольской организации встретили их в дверях.

Клуб сегодня украсили первыми весенними цветами и еловыми ветками. Как хочется побывать там, в зале, попеть, сплясать, послушать тосты, но сегодня ребят в клуб не пускают, однако они не унывают: тесно облепили окна.

Вася повернулся от окна, и его глаза в упор встретились с глазами Лаврентия Васильевича: он медленно шел мимо, но сразу ускорил шаги, искоса посматривая в сторону клуба. Может, и заглянул бы в клуб, да понимает, что там ему делать нечего. Вчера его обсудили всем народом на общем собрании и вынесли решение: выселить из деревни.

«Чего ему тут надо? — подумал Вася. — Ах, да он ведь еще чемодан у нас не забрал. За ним, наверное…»

Вася тут же забыл о Лаврентии, протиснулся поближе к окну, осмотрелся: почти все ребята здесь. Не было только Петруся, Палли и двух-трех девочек. Петрусь не ходит в клуб, греха боится. Ох, уж этот Петрусь!.. Вася не выдержал, выбежал на улицу. Навстречу ему — Палля.

— Вася! Идем быстрей. К вашему дому подъехала милицейская машина. Что-то случилось. Велели позвать председателя сельсовета. Я прибежал за тобой!

…В избе у Васи уже полно народу. Тут же за столом сидел участковый милиционер Сергей Павлович. На табуретке расстроенная Марфа Игнатьевна вытирала платком глаза.

На стуле — открытый чемодан. Поверх одежды Лаврентия Васильевича красовался коровий рог, большой и кривой.

— Знаете, вот у этой гражданки Лаврентий Васильевич украл деньги, — сказал Сергей Павлович председателю.

— Сама отдала, — буркнул Лаврентий Васильевич. — Не тебе, говорит, отдаю, а богу…

— Врет! — взвилась Марфа Игнатьевна. — Я всю жизнь берегла деньги в этом роге. Я ведь не могу ходить в сберкассу — глаза совсем ослабели. А в нашей деревне воров нет! Весь век так жили… Ох, горе на мою голову! Не думала, что божий служитель может говорить такое! — заплакала старуха и вдруг кинулась на Лаврентия Васильевича с кулаками: — Греха не знаешь! Совесть потерял!.. И про Лексея моего ты все врешь! Не мог мой Лексеюшка водить дружбу с таким человеком, не мог!

И тут вперед выступил Вася.

— Марфа Игнатьевна, — сказал он дрожащим голосом, — не хотел вам говорить, расстраивать вас — он у нас все время во сне кричал: «Алексей Петрович! Прости, не хотел я тебя бросать!»

В избе стало очень тихо.

Лаврентий Васильевич сразу сник. Потом покорно поплелся за Сергеем Павловичем в машину.

Открыв дверцу, он с жалкой улыбкой посмотрел на ребят и робко помахал им рукой. Но никто не ответил ему. Только рука Петруся невольно дернулась было вверх, но Вася так взглянул на него, что рука друга решительно опустилась.