И нет конца паломничеству

Глава 15. Лебединый плач

Риз нашел Грача в ангулемской часовне вблизи постоялого двора: тот молился. Обычно он не делал этого напоказ, и Ризу внезапное благочестие показалось нехорошим знаком, может быть, знаком растерянности или душевного смятения. Вероятно, ночные видения выводили его из равновесия даже сильнее, чем Риз думал.

Его патрон на удивление спокойно отнесся к известию о том, что Юдифь отошла от плана.

— Возможно, она предотвратила худшее развитие событий. Тому, что письмо продал мальчишка-оруженосец, поверят быстрее, чем тому, что такой воин, как ты, сдался, не пролив крови, — сказал он Джону. — Хотя, думаю, причина была иной.

— Какой же?

— Она хочет вновь оказаться рядом с сестрой Шоу. Несомненно, мы говорим о сильных чувствах: Юдифь выслеживала ее по всем островам несколько лет!

Риз сперва не поверил, ему показалось даже, что он ослышался.

— Милорд, ты намекаешь на предосудительную связь между ними?

Грач посмотрел на Джона без улыбки.

— Я намекаю на то, что мисс Саманта, безусловно, хотела бы добиться у мисс Шоу взаимности. А насколько далеко они зайдут и сочтет ли сестра Шоу это нарушением своих обетов, я сказать не могу.

— Но они же женщины! Разве у женщин бывают… такие страсти?

Грач вздохнул — чувствовалось, что ему неловко.

— Пожалуй, зря я завел этот разговор… Помните, мы как-то беседовали с вами о том, что любое искушение полуденным бесом не считается церковью слишком серьезным проступком, в отличие от ереси? Главная опасность для церкви — лишь покушение на ее богатство и власть.

Да, как-то между ними зашла об этом речь: Грач довольно сурово проезжался по нравам современной церкви и заметил, в частности, что большинство грехов нужно только за тем, чтобы манипулировать паствой и держать ее в постоянном чувстве вины и страхе перед наказанием. «Многие слова Господа исказились за столько веков переписки, — добавил Грач уже откровенно еретическую мысль, — и почему-то первой в устах наших прелатов пропала мысль о том, что людям велено любить друг друга».

Вспомнив это, Риз замолчал и не стал расспрашивать далее о Юдифи и о ее наклонностях, хотя в душе у него все восставало при одной мысли, что Шоу может пойти против обета безбрачия, да еще с Юдифью. Вроде бы, какое ему дело до Шоу?.. Но Ризу казалось, что ее проступок замарал бы и Картер. А Ризу не хотелось, чтобы какая-нибудь грязь коснулась хотя бы края ее простого черного сюрко.

А может быть, как раз чистота и твердость Картер позволят обуздать Юдифь: Грач при всех своих достоинствах слишком уж ей потакал.

Риз опустился на колени рядом с Грачом, уставился на темное распятие, четкое на фоне беленой стены, и погрузился в свои мысли: молитва ему не давалась.

Довольно скоро Грач вздохнул и начал медленно, неуклюже подниматься с колен. Риз поддержал его под локоть.

— Ты думаешь, наш план не сработает? — спросил Риз.

Если план сработает, то им удастся предостеречь короля о ловушке, и нового смертоубийства не будет.

— Может, и сработает, — сказал Грач, подслеповато моргая и щурясь, словно пытаясь рассмотреть что-то вдалеке. — Не могу знать. Но впереди всегда еще какая-то кровь…

Уже на подъезде к Лиможу стало ясно, что на самом деле в долине живописной речки Вьены стоят целых два города, некрепко сметанных между собой тремя ниточками дорог. В центре того, что южнее, возвышался массивный приземистый замок — Риз решил, что он побольше Уорика. Другой городок собрался под стенами огромного монастыря из серо-белого песчаного камня.

Риз знал, что монастырь этот очень старый, по преданию, существовал тут еще в римские времена (а может, там было языческое капище). Грач ему уже успел рассказать, что на это аббатство весь музыкальный мир Европы чуть ли не молился: и хоралы-то они пели там как-то по-особому, и в скриптории у них содержалось неимоверное количество книг…

— Ну что ж, — сказал Риз, — может, у тебя и будет шанс еще раз посетить это волшебное место.

— Возвращаться туда, где уже побывал, не всегда хорошо, — вздохнул Грач. — Но если ты составишь мне компанию — почему бы и нет? Хотя вряд ли обстоятельства позволят…

Можно было заехать в город, расположиться на постоялом дворе, но они добрались до Лиможа утром, и их как магнитом потянуло в промежуток между Городом-замком и Городом-собором: тут уже собралось что-то вроде ярмарки. Риз не знал, стихийно ли образовалось это сборище, или кто-то его организовал, но он увидел крестьянские телеги, увидел навесы, под которыми жарилось мясо свежезабитых свиней — неслыханная расточительность весной! Увидел, наконец, и роскошные палатки, разбитые дальше по лугу. Над одной из них колыхался на легком ветру штандарт Плантагенетов.

— Надо же, — сказал Риз. — Король не остановился в замке.

— Возможно, король не доверяет Раймонду, — заметил Грач. — Что неудивительно, этому интригану мало кто доверяет… Хотя сейчас Раймонду невыгодно враждовать с Генрихом: только на него он и может опереться, учитывая его размолвку с королем Франции… Конечно, Генрих может подозревать, что Раймонд заключает с ним союз только для вида, а сам за его спиной стремится ухватить себе Аквитанию…

— Ладно, ладно, — перебил его Риз. — Я уже на середине запутался.

— Чем больше мы перебираем мотивы действий этих господ, тем больше запутываемся, — согласно кивнул Грач. — Впрочем, мое знакомство с миром королевских интриг показывает, что их участники редко сами себя понимают.

— В общем, неудивительно что Генрих в замок не хочет, — подвел итог Фаско. — Не хочет окружать себя воинами Раймонда. Ох, бедная его челядь.

— Двору короля привычно спать на земле и где придется, — сухо заметил Грач, — он свое окружение еще до коронации вот так мотал по всей Европе.

— Ладно, — сказал Фаско, — я разузнаю, где хотят провести оммаж[49]: здесь, на лугу, или в аббатстве. И попытаюсь поискать весточку от наших госпитальерш, а то что-то пропали они совсем…

Фаско тут же след простыл, но ответ на первый вопрос они получили и без него. Граф Раймонд должен был принести клятву на лугу, так, чтобы видело как можно больше народу; после этого короля и графа ждали в соборе святого Этьена, что в аббатстве, для благодарственного молебна и торжественной службы. Предполагалось, что по дороге Генрих и Раймонд будут неспешно беседовать.

Это Риза более или менее устраивало — полным-полно возможностей для Раймонда изложить Генриху сведения о заговоре. Еще бы, конечно, самому послушать, о чем они там будут говорить, но Риз не сомневался: обоих венценосных особ наверняка окружат несколько рыцарей и их оруженосцев. Тут уж не подслушаешь.

Риз решил разыскать Картер и Шоу и после оммажа. Они-то будут знать о последствиях разговора. Генрих, должно быть, посадит свою жену под замок куда-нибудь, а сыновей отлучит от кошелька и земель (впрочем, по слухам, они и так не получают доходов с земель, которые Генрих им передал). Но это уже будут его проблемы. Главное — Риз и Грач предотвратят всеевропейскую смуту.

Но госпитальерши нашли их сами — как раз в тот момент, когда Риз уплатил целую серебряную монету, чтобы их с Грачом пустили под навес, расположенный ближе всего к предполагаемому месту оммажа. Посреди луга уже установили для Генриха резное деревянное кресло, похожее на трон.

Цена Джона возмутила: он постарался угрожающе нависнуть над всадником, но того выражение лица Риза не впечатлило.

— Не нравится, так и езжайте, благородные господа, — сказал он на едва разборчивой латыни. — Тут полно желающих…

Судя по его интонации, Риза и Грача он явно особенно благородными не считал: и просторное сюрко Риза, и Грачов плащ запылились с дороги. Видно, что не простолюдины, и только.

Грач коротко кивнул, Риз вздохнул и кинул стражнику серебряный пенни[50].

— Я с ними! — сказал нахальный голос сестры Шоу. Ее великолепный черный конь протиснулся рядом с Гнедко Риза и Звездочкой Грача в деревянные воротца. Стражник сморщился, будто сожрал лимон без сахара, но промолчал: его явно не тянуло связываться с орденскими.

— Сестра Шоу! — проговорил Грач. — Чрезвычайно рад вас видеть. Как поживает наша общая знакомая?

— Вы про эту чокнутую Юдифь? — на лице Шоу появилось что-то вроде терпеливого раздражения, хотя сестра-госпитальер и не производила впечатление человека терпеливого. — Она — замысел Врага рода человеческого против нашего ордена. Все с ней хорошо. А вот с Раймондом… Я не знаю, что с ним такое, но Джосс еле-еле его уговорила рассказать Генриху о заговоре! Он отказывался даже верить письму: если бы в отряде не было его людей и если бы вела его не Картер, известная своей честностью, не знаю даже, решился бы он пустить его в ход…

— Не похоже на то, что я знаю о Раймонде, — пробормотал Грач.

— Вот и Джосс то же говорит, — мрачно кивнула Шоу. — С нас семь потов сошло, пока мы его уломали поговорить с Генрихом. Только бы теперь не передумал.

К ним присоединился Фаско (то ли как-то просочился мимо стражника, то ли тоже заплатил непомерную цену), очень обрадовался присутствию Шоу и предложил ей орехов в меду. Та поглядела на тосканца как на слизняка, но орехи взяла.

— Вы не подумайте, я от чистого сердца! — Фаско прижал обе руки к груди. — Исключительно в знак восхищения!

— Да мне плевать, — ответила Шоу равнодушно. — Еда есть еда, я от нее не отказываюсь.

Наконец на лужайке собралось достаточно благородных господ. Многие из них оказались под тем же навесом, что Риз с Грачом. Риз ловил любопытные взгляды: видно, гости пытались угадать, откуда они такие взялись. Риз на этот счет не беспокоился. Ничто в их с Грачом одежде не указывало на определенную местность: англо-норманны подумают, что они из тулузцев, а тулузцы решат, что перед ними норманны.

А вообще-то Риз слышал в толпе много говоров и замечал орнаменты и покрои со всего континента: примирение графа Тулузского и короля Английского было горячей сплетней, многие явились сюда специально, полюбоваться на это зрелище.

Риз даже себя поймал на легком волнении: как-то выглядит английский король, самый могущественный феодал Европы после, может быть, императора Фридриха[51]?

Оказалось, ничего особенного. Высокий, не молодой, но и не старый — лет на десять старше Риза. В светлых, рыжеватых волосах седина, окладистая борода тщательно расчесана и завита. Тяжелый взгляд синих глаз исподлобья.

Риз решил, что Ричард очень походил на отца, и если бы Ризу случалось видеть Генриха прежде, он бы его сына в Уорике, конечно, узнал. По слухам, все законные сыновья короля были похожи на него, и только поэтому он вроде бы до сих пор не развелся с королевой.

И в самом деле: вслед за Генрихом к трону шел юноша, почти точная копия короля, только с более тонкими чертами лица. Вероятно, то был Генрих Молодой король, старший сын Генриха и второй коронованный король Англии. Даже борода у него была завита точно так же, и наряд походил на отцовский.

Позади обоих Генрихов, держась под руки, шагали две женщины: одна в ярко-голубом (почти такого же цвета была котта с цветочным орнаментом на пареньке в ипсвичской церкви), другая в глубоком темно-зеленом. Та, что в темно-зеленом, казалась очень юной, и все же головной убор говорил о ее замужнем положении. Риз решил, что это Маргарита, жена Генриха Молодого.

Что касается второй… Сперва он подумал, что, может быть, она одна из придворных леди Маргариты — но почему держится даже чуть впереди? А потом понял: нет, это и есть королева Алиенора. В ослепительно-голубом блио, с белым платком на голове она казалась совсем свежей и молодой. Когда процессия подошла ближе, правда, стали видны морщины, что окружили глаза и протянулись от крыльев носа к губам. Но, несмотря на них, королева Алиенора все же была сказочно хороша. Некогда, слышал Риз, ее называли первой красавицей Европы.

— Рискнула! — пробормотал Грач с нескрываемым восхищением.

— Ты о чем? — спросил Риз.

— Платье, сэр Джон! Женщине в ее возрасте почти неприлично носить такие яркие тона… Но она надела — в пику мужу, надо полагать, который завел молодую любовницу, принцессу Элис… Глядите, как на нее все смотрят!

Ризу невыносимо захотелось спросить, не знал ли Грач королеву лично: он говорил о ней с той особенной интимностью, которую обычно применяют к знакомым, но никак не к первым лицам государства.

Между тем церемония начиналась. Генрих уселся на трон с таким видом, как будто ему противно было даже находиться на этом лугу в ясный солнечный день. С другого конца площадки, огороженной, будто на турнире, жердинами, к нему двинулся Раймонд Тулузский, окруженный свитой.

Риз узнал Раймонда только по количеству золотого шитья на его одежде: молва не врала, Раймонд и впрямь одевался удивительно пышно. Но, в отличие от Генриха, он не мог похвастаться ни размахом плеч, ни высоким ростом. Граф Тулузы приблизился к Генриху, учтиво поклонился — не слишком близко.

Генрих встал, приветствуя его.

Раймонд хлопнул в ладоши, и несколько человек отделились от его свиты, приближаясь к Генриху с подарками. Что там было разложено на подушках, Ризу было не очень четко видно, но, решил он по очертаниям, это оружие. Может быть, дамасская сталь.

Губы Раймонда шевелились.

«Сущая безделица, в знак нашей дружбы…» — разобрал Риз.

«Моя казна будет вам благодарна, граф», — отвечал на это Генрих.

Про него говорили, что он почти равнодушен к каким бы то ни было роскошествам, и даже дорогую одежду надевает только по праздникам.

Дальше они развернулись в другую сторону, и читать по губам стало уже нельзя.

Но когда Раймонд Тулузский опустился на одно колено и произнес слова клятвы, вложив свои руки в руки Генриха, его речь услышали все. Он, как водится, обещал служить интересам своего господина, подчиняться ему во всем, ставить его волю вперед своей, и так далее и тому подобное. В общем, все те слова, которые Риз не смог заставить себя произнести вслух, обращаясь к Грачу.

Риз почти не сомневался, что Раймонд не намеревается держать обещание — самый изворотливый монарх Европы, как-никак!

Между тем Генрих поднял Раймонда с колен, поцеловал в губы и протянул ему перстень в знак того, что дарует ему права владения. После этого затрубили рога, оповещая, что владения Тулузского графа перешли под руку английской короны.

— Чем-то это мне напоминает свадьбу, — пробормотал Фаско, грызя орешки (не все, значит, отдал Шоу). — Если бы, конечно, можно было сочетаться браком с мужиками, да еще несколькими сразу! Вассалов у Генриха множество…

— И тут им не приходится по окончании церемонии отдавать супружеский долг у всех на виду, — добавила Шоу. — Одного поцелуя хватает.

Тут даже Грач не выдержал и закашлялся, пытаясь, очевидно, скрыть смех, Риз тоже улыбнулся. Шоу хихикала, абсолютно не скрываясь и не обращая внимания на недовольство прочих зрителей.

Давясь смешками, они доглядели остаток церемонии и последовали за конной процессией к аббатству Святого Марциала.

Граф и король следовали бок о бок, их обрамляла свита, не давая никому приблизиться. Будь Риз одет чуточку вычурнее, он бы рискнул смешаться с придворной толпой и подобраться к монархам ближе: пусть бы дворня Раймонда подумала, что он один из людей Генриха, и наоборот. Но увы, сейчас он претендовать на это не мог. И о чем они говорили, он не слышал и по губам не разбирал.

У собора, конечно, пришлось спешиться — лошадей остался стеречь Фаско, и его моментально оттерло толпой. Желающих попасть в сам неф оказалось множество. Монахам не удалось сдержать толпу у ворот аббатства, и та хлынула на подворье монастыря и к дверям собора пестрой многоголовой змеей, оставив хвост на ступеньках перед входом.

В самом соборе нечем было дышать. Наверное, обычно толстые каменные стены давали защиту от раскаленного полуденного воздуха, но не тогда, когда внутрь набилось столько народу.

Вооруженные рыцари из охраны короля и графа выпихивали прочь тех, кто выглядел попроще. Шоу толпой куда-то оттеснили, Риза и Грача тоже чуть не вытолкали, но Риз был упорнее. К тому же на этих мальчишек, в отличие от стражника на лугу, его взгляд подействовал.

В результате Риз и Грач не просто остались внутри, они протолкнулись чуть ли не к самому алтарю, где слушали службу самые знатные гости, включая обоих Генрихов, Раймонда и королев. Толпа бурлила, перешептывались и говорила откровенно в голос. Слов священника за всем этим было откровенно не разобрать.

Грач, когда бывал в хорошем настроении (или если мучился от боли в шее и в ноге, особенно ночами), любил отвлечься, рассказывая о чем-нибудь постороннем. Во время одной такой ночной беседы он сообщил Джону, что «уже очень скоро, может, каких-нибудь пару веков спустя, соборы станут строить высокими, в десять человеческих ростов, а то и больше, со стрельчатыми арками, с потолками, уходящими к небу…»

Риз не мог с ним согласиться, что пара веков — это так уж скоро. Сейчас ему хотелось, чтобы это благословенное время началось поскорее. Может, под этими гигантскими сводами было бы не так душно.

А священник все голосил за гомоном, и тянулась бесконечная служба. Риз чуть не варился в кольчуге, но больше его волновал Грач: он побледнел, но щеки у него покраснели, на лбу выступил пот, взгляд стал слегка стеклянным.

— Ты как? — шепотом спросил у него Риз.

— Со мной все в порядке, сэр Джон, — довольно раздраженно отозвался Грач.

У Риза на языке вертелось предложение уйти: в конце концов, что они тут забыли, ведь послание передано, и теперь не от них зависит, какие меры принять, а от Генриха. Может быть, Грач ожидал, что короля попытаются убить прямо здесь?

И тут внезапно Риз забыл и о духоте, и о графах с королями, и даже о Граче. Потому что раздалась музыка.

Он и раньше слышал орган — в паре Лондонских соборов имелась эта жутковатая машина. Но здешний, марциальский органист владел им не в пример искуснее: из огромных труб, укрепленных на стене, вылетали низкие, сладкие и устрашающие звуки. Против воли Риз почувствовал дрожь, как перед боем. И еще словно бы даже сделалось прохладнее.

— Это аббатство — всеевропейский центр церковной музыки, — проговорил Грач, когда звуки на миг стихли. Он оживился, у него даже глаза заблестели. — Я не простил бы себе, если бы уехал отсюда, не послушав…

«А нельзя было сказать?» — почти спросил Риз, но забыл, потому что орган затрубил вновь, и это было лучше охотничьего рога рано поутру, лучше призыва на битву, лучше всего. Может быть, так Господь будет собирать свои войска перед Страшным судом…

Против воли Риз потянулся к мечу, подобрался, и Грачу даже пришлось невесомо коснуться его руки, чтобы Риз не вытащил оружие.

Когда органная композиция закончилась, Риз чувствовал себя так, словно его выбросило на берег, помотав по океану; или, может, как будто он пережил только что схватку с самим королем Артуром. Он промок до нитки, но это не имело никакого значения. Риз не чувствовал ни жары, ни удушья, он чувствовал только странное оживление, благодарность Грачу, что тот привел его сюда, и готовность иди дальше — куда угодно, спасать — кого угодно, хоть свечников, хоть скотников, хоть беременных крестьянок, ибо так повелел ему божий глас…

А потом он услышал глас человеческий — и пропал окончательно.

Голос певца, нежный и сильный, отражался от низких каменных стен, пробирал до дрожи. Он пел на простенькой латыни в смеси с окситанским наречием, но Риз понимал достаточно: то была история лебеди, застигнутой в море штормом, вдали от родных берегов. Птица молила Господа о том, чтобы он показал ей дорогу. Голос певца дрожал, вздымался к самому потолку, опускался вниз, словно в разрыв между волн. Голос трепетал, молил, отчаивался — пока Господь не показал ему луч света.

Тогда лебедь и прочие птицы начали славить Его в песне.[52]

Риз бывал в штормящем море. Он знал, что на деле никакой Бог не услышит за шумом волн и воды, что там вопят. Но все-таки от щемящей, тоскующей мольбы певца замирало сердце. Голос, чистый и прекрасный, не принадлежал этому свету; если кто и мог докричаться до Бога, то именно он.

И вот, пока взмывал, плыл, отчаивался и надеялся этот чарующий плач, Ризу вдруг показалось, что он готов понять — вот-вот поймет — что-то необыкновенно важное, что-то несомненное: и про себя, и про Грача, и про все лоскутное королевство Плантагенетов, а может быть, и про всех людей на грешной земле.

Он почувствовал мертвую, почти болезненную хватку на своем запястье, и это было правильно, это было хорошо — Грач напоминал ему, что он здесь, что он удержал его на краю падения в бездну и будет держать, наверное, до тех пор, пока Джон жив…

Пальцы разжались, а Грач тяжело обмяк, навалился на Риза и начал медленно оседать на пол. Глаза у него были закрыты.

— Милорд! — Риз еле сообразил говорить шепотом. — Грач! Гарольд!

На них оборачивались.

— Ничего не кончено, — внятно проговорил Грач, не открывая глаз. — Все в крови.

И потерял сознание окончательно.