И обретешь крылья...

Бали

Симон отвез меня в аэропорт. Прощание было бурным, с многочисленными обещаниями. В десять часов утра — мой рейс на Амстердам. И только в два часа дня продолжение его — на Бали. Я бы охотно приняла участие в какой-нибудь автобусной экскурсии по городу, но не нашла ничего подходящего. Мне оставалось лишь пойти пообедать в ресторане аэровокзала. Не очень-то приятно путешествовать в одиночку! Я сидела и ела, так как просто не знала, чем заняться до отлета. Все аэровокзалы на одно лицо. Соседний со мной столик занимала компания каких-то баварских бюргеров. До моих ушей время от времени долетали обрывки их нудного разговора, и я решила про себя, что, по меньшей мере, пятьдесят процентов всех людей совершенно неинтересны.

Когда я наконец прибыла на место, то не испытывала ничего, кроме страха. Двадцать шесть часов дороги, из которых двадцать два — в воздухе. При высадке из самолета меня чуть не убила температура за бортом. Там было, по меньшей мере, тридцать градусов, с почти невыносимо высокой для европейца влажностью воздуха.

Я смертельно устала, находила все ужасным и очень одиноко себя чувствовала. Сам клуб, нас принимавший, показался мне чем-то вроде мотеля в Грисбахе, только с элементами балийской экзотики.

При нашем прибытии балийцы две минуты играли американскую музыку. Стоило нам войти внутрь, как музыка сразу прекратилась. Для новоприбывших гостей была показана программа, длящаяся те же две минуты, затем выпивка, затем вкратце были объяснены правила клуба, затем, через тридцать минут, ознакомительная экскурсия по территории, после чего мы были предоставлены самим себе. Здесь были ресторан, театр и дискотека. Можно записаться на различные экскурсии; тотальный сервис, но все очень безлично; отовсюду профессиональное дружелюбие.

Усталость от перелета отняла мою обычную уверенность. Я боязливо, чувствуя себя чужой, бродила среди толп австралийцев и каких-то узкоглазых. Когда настало время ужина, мне указали на огромный стол на восемь персон, за которым я сидела в полном одиночестве. Какая-то старая, увешанная драгоценностями перечница направилась в мою сторону. Выяснилось, что это промышленница-миллионерша по имени Энн. Она только сегодня приехала и вот, причитая (по-английски), усаживалась за мой стол. Я существенно улучшила свои знания в области английского языка — в пассивной форме. Леди Энн не была рождена для того, чтобы выслушивать собеседника. Я подумала: хорошенькое начало — вот сиди теперь две недели за одним столом со старой хрычовкой. К столу подошла девушка от клуба, дабы создать нам хорошее настроение. Леди Энн и я оказали дружное и успешное сопротивление. В течение следующего часа оставшиеся места за нашим столом были заняты японцами. Учитывая то, что мои познания в японском весьма ограничены, а познания японцев в английском столь же велики, как мои в японском, поддерживать диалог оказалось несколько затруднительно.

Я обратила внимание на соседний стол. Там сидело пятеро австралийцев, одинокие, все в пределах тридцати лет, подвыпившие, с бутылкой шампанского на столе. Они тоже взглянули в нашу сторону. После еды табунок японцев укатил куда-то на своих велосипедах и австралийцы перебрались за наш стол.

Леди Энн тоже пришлось принять участие во всем последующем. Столовое вино, которое я от волнения начала вливать в себя, к несчастью, оказалось полностью в нашем распоряжении и было абсолютно бесплатным. И через четверть часа я уже была изрядно под мухой, вовсю курила и рассказывала такие непристойности, о которых дома и подумать бы побоялась, и всерьез уже нацелилась на одного типа. Типа звали Кон, тридцать восемь лет, психолог.

Наверное, всему виной шампанское, с помощью которого Кон меня соблазнил; во всяком случае я все-таки улеглась в постель с этим типом, который меня ни капли не интересовал и даже, более того, казался довольно бесцеремонным.

Я распила с ним эту злосчастную бутылку шампанского, и Кон заказал комнату на ночь, объяснив мне, что я вся «очень немецкая», и весь следующий день вел себя со мной, как со своей девкой. Это самый грязный гостиничный номер в моей жизни, подумала я и рано утром выскользнула из его комнаты, скорее, впрочем, склоняясь к тому, чтобы рассматривать происшедшее с юмором. За ужином Кон назвал меня «курочкой», а после того, как я отказалась снова переспать с ним, громогласно объявил всем сидящим за столом, что мне чрезвычайно понравилось сосать его член.

Несмотря на это, на следующий день я вновь искала общества этих кенгуру с их плоскими приколами. Они были для меня чем-то вроде родины на чужбине, давали какую-то защиту и псевдотепло. Видимо, такого рода отношения у проститутки с сутенером. Они охраняли меня от падения в одиночество. Старая леди Энн тоже все еще была при них. Они таскали ее с собой на дискотеку и называли «мамулей», что мне казалось тоже своего рода заботой. Все они оставили дома жен и хотели в свой отпуск всего лишь на время поменять женщину — не более того.

Номером вторым был Рик, экономист, австралиец. Познакомились на дискотеке. Этот был довольно сдержан. Он мне наврал, что в результате какого-то неудачного обмена остался без комнаты и теперь совершенно не знает, где ему спать эту ночь. Свой трогательный рассказ он сопроводил умелыми пассами рук в определенных частях моего тела. Я взяла его в свою комнату и что-то там сыграла на гитаре. Он оказался согласен спать во второй комнате моих аппартаментов, но сначала предложил мне массаж. Бесплатный массаж всегда хорош, сказала я себе.

Массаж был настолько хорош, что привел к сексу. Тут он, к счастью, был очень любезен и, выполнив свою программу, заснул в соседней комнате, за что я возблагодарила Бога. Рано утром он выветрился.

Номер третий — Освальдо. Имя как музыка…

Главный организатор досуга, важный как индюк, образцовый «Мачо», как говорят испанцы, имея в виду мужчину, не обремененного интеллектуальным багажом с доминирующим половым инстинктом. Он выдал мне кассету с музыкой для ночного шоу, в котором я буду принимать участие в числе других гостей. Я договорилась с ним, что занесу кассету к нему в комнату в половине седьмого, еще не зная, что в этом клубе это означает согласие на предобеденный секс.

Он открыл мне мокрый после душа; белое полотенце вокруг бедер, волосатая грудь, золотая цепочка, темные, спутанные волосы — классический образчик Мачо.

— Я как раз иду на тренировку… — сказала я.

— Хочешь принять душ? — спросил он и сделал приглашающий жест.

— О… так быстро… я хочу сказать, не могу так сразу.

Он взглянул на меня без всякого выражения и пожал плечами. Сегодня вечером? Хорошо, сегодня вечером, договорились, после полуночного шоу на дискотеке. Освальдо был мил, холоден, независим, профессионален, и ему еще нужно было успеть на репетицию с другими гостями в театре. Я подождала его час и задала вопрос: «Что мы тут делаем?» Еще четверть часа, — сказал он, — и я заберу тебя. Через час дискотека закончилась, я собиралась идти в свою комнату. В этот момент он вышел из-за угла и остановился на танцевальной площадке.

— Мы репетировали до этих самых пор.

— И что теперь, ты хочешь спать?

— Нет, идем ко мне!

Довольно холодно. Молча идем к нему. В комнате заиграла музыка, руководитель отдела развлечений отправился в ванную и вернулся назад с профессионально возбужденным членом — сразу видно мастера. Брюки вниз, мокрый поцелуй, рукой за грудь — по укороченной программе. Он сразу же просунул в меня палец. Потом улегся на кровать, а я должна была сосать у него. Это он мне позволил. Потом непродолжительные фрикции спереди и, без предупреждения, безжалостно, сзади; я закричала, мое возбуждение почти достигло пика, его глаза блестели, он снова вошел в меня спереди примерно на две минуты, потом кончил. А потом сказал мне:

— Теперь твоя очередь получить удовольствие! — и предоставил мне самой все это с собой проделать. Когда я громко стонала, он предупреждающе говорил: Чшшшш! — Его друзья, которые живут рядом, не должны ничего знать о его личной жизни. Кто такой Мачо? А это тот, кто дает отсосать у себя, а потом спрашивает: «Тебе было со мной хорошо?»

На мой вопрос, все ли это, он спросил:

— Ты хочешь быть моей подружкой или как? И сообщил, что для меня потребуется очень много сделать, прежде чем он тоже предоставит мне небольшую часть своих чувств. Я попыталась пробиться через толстую шкуру этого Мачо, сделав пару приступов. Ноль! Он так и остался садистской статуей, зевавшей глядя сквозь меня. С него на сегодня довольно, и мне нужно идти.

В самые жуткие времена, когда я с каждой вечеринки утаскивала какого-нибудь мужика, со мной не бывало ничего подобного. Он голый остался лежать в постели, даже не проводив меня до двери.

Я привыкла к заботливой нежности Симона, но сейчас его со мною не было. Раньше я таких Освальдо знала только по рассказам. Вывод: когда с мужчинами сразу ложишься в постель, они ведут себя по-свински. Когда мужчина занимается быстрым сексом, то все нормально, а если это делает женщина — то она проститутка. Никакого равноправия. Я забыла, что я не в Германии. Немецкие мужчины гораздо большему научились в этой области за последние двадцать лет.

Следующий день был еще неприятнее. «Фу-ты-ну-ты-Освальдо» даже не смотрел на меня, я для него больше не существовала. Он даже со мной не поздоровался, чудовище. Как, впрочем, и в последующие дни. Видимо, кто-то когда-то ему сказал, что презрение к женщинам выглядит мужественно. На Бали я научилась ценить своих соотечественников.

Тот, кто позволяет какие-то действия по отношению к себе, остается в проигрыше; выигрывает тот, кто сам действует.

Снова на очереди Кон. Послеобеденная экскурсия к храму Таналоты. Разъяснения для туристов и поездка в «Парк обезьян», которые набросились на нас как собаки; посещение клубного театра и, после всего, дискотека. Примерно около двух часов ночи помещение опустело, банда австралийцев скрылась из виду, и Кон снова подошел ко мне.

— Пойдем ко мне?

Почему бы и нет? Пойдем. Он рассказал мне историю о женщине, которая сосала его член прямо на дискотеке, в каком-то углу; после чего поведал, какое узкое у нее было влагалище. Очевидно, это следовало рассматривать, как словесную прелюдию.

Мы пошли. Я поняла, что, кажется, не могу или не хочу. А скорее, и то, и другое. Попытки с поцелуями потерпели крах. У него это шло не от сердца и не было ни капли чувства. И первое и второе у него молчало. Вошел Рик. Направлявшийся к своей находившейся по соседству комнате, которая у него все-таки была, увидел нас вместе и сказал:

— Будьте проще, вы же на отдыхе!

Кон снова хотел трахаться по-немецки. «Скажи мне, ты делала это со своими сестрами? Тебе нравится, когда тебе ласкают клитор? Тебе нравится заниматься сексом со своей матерью (или отцом)?» И тому подобный бред. Я послушно и находчиво отвечала и, думая про себя: так вот как трахаются психологи, с трудом сдерживала смех. Затем я сделала ему массаж головы, как учил Симон; сразу подействовало. Он, слава Богу, заснул и был счастлив. Ему еще никогда не доводилось переживать такое. Он сказал:

— Такого секса, как сегодня, у меня еще никогда не было! — и я смогла со спокойной совестью уйти. Итак, пока все идет по-прежнему, ничего нового.

Хочу научиться быть свободной и знать, чего хочу. Четвертый мужчина за четвертую ночь. Все быстро, похотливо, бездушно. А когда делаешь им массаж, они смягчаются, становятся податливы как женщина.

Я взяла свое, и мне стало хорошо. Бали начал мне нравиться. Никаких тебе немцев, никто тебя не знает. Дискотеки, экскурсии, бар, разговоры, свободная любовь, быстрый секс, разговорная практика в английском, чувство оторванности от земли. Я теперь знаю, кто такие Мачо: это закомплексованные девицы. Они не могут делиться собой с другими, а не могут, потому что не хотят. Они просто не знают, что это такое. Они никогда ни от кого этого не видели.

«Всегда, когда я выхожу из границ, я бываю сама собой», — написала я Янни.

«Когда разрываются границы, рамки, это всегда хорошо. Пятьдесят процентов людей живут в рамках и никогда не выглядывают наружу. Если я в один прекрасный момент буду умирать, значит, я захотела окончательно нарушить все свои границы. Если это действительно будет моя смерть».

Мне бы не хотелось в самом конце сказать: «Моя жизнь нравилась всем, кроме меня самой».

На пятый день я встретила в дискобаре Эрика, совершенно очаровательного француза с черными глазами, смуглой кожей и иссиня-черными волосами, который на мой вопрос о его профессии, ответил:

— Любовь…

В любви есть различные градации и звания, поучал он. А сам он — Мастер Любви. Он ненавидит любовь на скорую руку и занимается сексом по меньшей мере три часа. Он был потрясающе красив и очень хорошо сложен. Эрик заявил, что будет ждать до четверти третьего, затем отправится спать. Мне только нужно закрыть глаза и решиться. А если я захочу, он с удовольствием встретит меня в белом полотенце, как Освальдо.

Довольно долгое время у меня заняли поиски его комнаты. Он лежал на кровати и, видимо, слегка задремал. В конечном счете все снова свелось к тому, что мне опять пришлось кого-то обслужить: на этот раз, правда, «Мастера Любви». Эти Мачо — просто ленивые бабы. Пожалуй, отчасти, штатные мальчики, развлекающие отдыхающих, которые сами хотят развлечься и отвлечься от этих своих постоянных шоу. Шоу — это главное, а женщины — так, от случая к случаю. С Мастером Любви был только оральный секс, спереди и сзади, никакого собственно полового акта. А когда он взял свое, то буквально в течение тридцати секунд уснул.

На следующий день он сидел за столом и, полуприкрыв глаза, небрежно бросил мне: «Привет». Когда позже я попыталась заговорить с ним, он был холоден как лед.

— Я принципиально никогда так не поступаю, — сказал Антони, знойный танцор, — потому что знаю, к чему это приведет. А я этого не признаю.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась я.

— Я такой человек, который продолжает испытывать чувства к партнеру и после секса, ненавижу, когда люди друг с другом обходятся по-иному.

Все так, Антони, но на сегодня это не моя тема.

— Как ты хочешь? Нет проблем. Нет проблем! — он чувствовал себя стесненно и казался отсутствующим. Его глаза были мертвы, весь шарм исчез. Все попытки пробиться сквозь стену примитивности и доминирования, а также, пожалуй, и страха, как в случае с Освальдо, оказались пустой тратой времени.

Здесь я была не на сцене, как привыкла. Здесь был клуб, где действовали его законы.

Ты спокойно можешь отправляться в постель с кем хочешь, заниматься с ним любовью, но после этого ты так же спокойно можешь больше не узнавать его при встрече. Ты не должна иметь никаких претензий на продолжение отношений. Он находится в твоем распоряжении только в течение этого времени — от тридцати до ста двадцати минут, — после этого он снова сам по себе и для тебя недосягаем. Как разговор в баре, ни к чему не обязывающий, ничего не значащий, после которого каждый идет своей дорогой. Быть может, совместные пара-тройка ночей, но и все! Я была шокирована и дезориентирована. Меня привлекал такой стиль жизни, но я уже очень давно его не вела. Я привыкла к теплой и любящей эротичности Симона.

Бесплатное столовое вино здесь, на Бали, было моим злым роком. Я все время прикладывалась к нему в течение дня. А по утрам выглядела бледной и опухшей, была не в состоянии делать то, что запланировала, и уже плохо понимала, кто я есть. Я искала телесной близости каждую ночь, каждый день, так же, как искала диалога, теплоты и не хотела больше выносить поверхностности. А этим скотам Мачо следует просто разбить о голову пивную бутылку и сказать: «Ты свинья и больше ничего! На, вот, быстренько обслужи меня и убирайся к черту!»

Не мужчинам нужно держать гарем, а женщинам! Пока эти типы ведут себя как приматы, они хороши только для работы и для секса. Надо использовать их и ставить на свое место!

Заниматься любовью — это значит еще то, что на следующий день нужно узнать партнера, взять его за руку, сказав: «Я скучал по тебе, мне было хорошо с тобой и ночь была чудесной». И после ни к чему не обязывающей связи нужно придерживаться хорошего стиля. Противоположные действия — вовсе не победа, а всего лишь дурной тон.

Презрение к женщинам выглядит не мужественно, а бесчеловечно. Что это за секс, если он абсолютно бездушен, как курение, и служит лишь для разрядки физиологического возбуждения?

Без отдыха, без покоя, суетясь между комнатой, театром, рестораном, я не находила ни точки отсчета, ни глубины, ни покоя. Ничто меня не умиротворяло. Совместные трапезы, в которых принимали участие более пятисот человек сразу, были для меня мучением. Ни один из тех, с кем я заговаривала, не мог понять этого ощущения пустоты.

Где это — то, что глубоко, правильно, что направляет к самым глубинам души? Неужели мне нет места в этой жизни? Автоматическое дружелюбие отдыхающих раздражает, профессиональный сервис второсортен. Любовь на скорую руку оставляет после себя ощущение пустоты. Если кто-то приходит, я разыгрываю перед ним псевдосчастье на пару часов. Я повсюду чувствую себя лишней, я аутсайдер и не нравлюсь сама себе.

Балийский театр танца демонстративен, помпезен; грациозные, артистические движения рук, утонченные, изысканные жесты, выразительная мимика. Затем медленная любовная песня, после каждого номера короткая дископесня. Все среднего пошиба. Каждый чувствует себя звездой и вследствие этого отчуждается. Мое терпение по отношению к плохому представлению истощается. По отношению к плохому сексу тоже.

Я больше не чувствую себя, разменивая жизнь на всякую ерунду. Неужели действительно большая часть людей столь поверхностна? Или это со мной что-то не так? Нет, Лена, ты просто не в той компании, вот и все.

Потом, уже на седьмой день, у меня был действительно хороший секс с негром; первый цветной в моей жизни, чернокожий парень с Маврикия, ответственный за свет и технику на шоу. Михаель был как раз то, в чем я нуждалась. Сначала мы немножко поболтали в баре, это была очень приятная беседа, затем пошли в его комнату, забрались в постель, затем еще полчаса поболтали, потом секс. Потом снова говорили, курили, потом снова занялись сексом, потом, как и полагается, он был нежен, ласков, проводил меня до моей комнаты; там мы еще чуть-чуть поболтали, и у меня было такое чувство, что назавтра он вспомнит обо мне. Похоже, надежда, что хоть этот узнает меня на людях на следующий день, подумала я про себя. По крайней мере, у него есть стиль и качество.

Каждую ночь до двух часов я проводила на дискотеке. Все, что помогает убить время, было мне на руку. Мигающий свет и горячая музыка приводили меня в состояние транса, к тому же я курила как ненормальная и пила слишком много, хотя могла бы и еще. От танцев каждый мускул на моих ногах болел, однако я чувствовала себя необычайно хорошо.

Ритм медленно просачивался в мою кровь, овладевая телом, и с каждым вечером я двигалась все лучше и лучше. Индонезийцы танцевали как черти, были для всех примером, доводя дискотеку до кипения, а настроение отдыхающих поднимали до самой верхней планки. Это было не так-то легко, учитывая, что отдыхающие — пресыщенные нувориши. Как-то раз, уже в половине второго ночи, один танцор ламбады схватил меня за руку, прижал к себе и так терся своими бедрами о мои, что во мне стало нарастать возбуждение. Мы двигались в одном ритме; со мной такое впервые. Танцевальный зал кружился перед глазами, и я не чувствовала ничего, кроме созвучия движений наших тел. Я очень интересовалась Жоро, темнокожим танцором в стиле Майкла Джексона. Он был гораздо крупнее, чем все остальные мужчины, и очень мускулист. Сам он не особенно обращал на меня внимание, так что пришлось остаться при своих желаниях.

Он выдернул на танцевальную площадку маленькую японочку и явно получал удовольствие, смущая и ужасая ее своей силой. Она визжала, хихикала и тоже, видимо, была довольна. Может быть, мне нужно быть активнее? Я обратилась к Рикардо, маленькой суперзвезде труппы. Каждый вечер он блистал великолепными пародийными номерами, а в течение дня поддерживал отдыхающих своими шутками.

— Рикардо, — сказала я, — сходи к Жоро и скажи, что я очень им интересуюсь!

Он сделал вид, что сейчас выполнит мою просьбу, и ответил:

— Ладно, а ты скажи этой леди позади тебя, что я тоже ею очень интересуюсь. Спроси, с ней ли ее муж, и передай, что я хочу с ней переспать!

Я выполнила свое задание, но австралийская леди только улыбалась, не проявив никакого интереса. Пожалуй, он был для нее слишком черен, слишком мал, слишком похож на ребенка.

— Рикардо, — сказала я, — ну что? Хочет Жоро со мной или нет? Говори!

Я не получила ответа. Вместо этого он прижался губами к моей шее и начал целовать, посасывая кожу на ней. Он поглаживал мой зад, хватал за грудь, не оставляя в покое ни на минуту. Выглядел он сильным, был очень изящен — темная кожа и мускулы, ничего лишнего. Кроме того, он был так дерзок и настойчив, что мне не оставалось ничего, как отправиться с ним в комнату. У меня было такое чувство, что он мог быть моим ребенком, моим сыном. Тонкое быстрое тело с полным грузом комедиантского самосознания и настойчивости.

Между тем я стала гораздо смелее, мне нужно было только немного освоиться. Любопытство и удивление, восхищение и воодушевление зажгли огонь в моей душе.

По правде говоря, я собиралась в эту ночь спокойно поспать, чтобы посвежее выглядеть на следующий день, но в два часа Рикардо постучал в дверь, потом еще раз и еще… Я затаилась. Пятиминутная пауза, затем снова стук; причем на этот раз он стучал настойчиво и не переставая. Чтобы не разбудить всех вокруг, у меня не оставалось другого выхода, кроме как открыть ему дверь. Он хотел, чтобы я ему открыла, я должна была ему открыть — и, конечно же, я ему открыла. В конце концов, это не затянется надолго, — подумала я про себя, — не больше, чем на сорок минут.

— Пойдем в мою комнату, у меня там виски и немножко музыки!

Мы стояли в темной комнате. Я была раздета. Он просунул руку между моих ног и сквозь зубы втянул в себя воздух, с полузакрытыми глазами повторяя:

— Пойдем, пойдем!

В его комнате я не успела взять сигарету, как он, уже раздетый, стоял передо мной с тугим, возбужденным членом. Когда я села на кровать, он поднес его к моему лицу.

— Возьми! Возьми его!

Я взяла его в рот и сделала все, как было велено.

— Я небольшой, но с характером! — сказал он, пристально глядя мне в глаза. Мы легли на кровать, он просунул свой палец мне между ног и стал там орудовать, делая иногда почти больно. Кроме того, он кусал меня за соски, дергал за волосы, снова наклонял мою голову к своему члену и приказывал:

— Соси! Соси его!

Похоже, что мужчины понятия не имеют, как удовлетворять женщину, они умеют только приказывать. Затем он перевернул меня на живот и поставил за четвереньки. Подполз сзади, смочил слюной мой анус и ввел в него свой член. Сначала один небольшой толчок, затем полное, глубокое вхождение на всю длину, — так что я начала хватать ртом воздух. Он и не подумал ослабить напор, не представляя, что это нужно делать мягко, с остановками, аккуратно, только тогда можно доставить удовольствие.

— Я трахаю твой зад! Я трахаю твой зад! — все время бормотал он.

Потом приподнял меня.

— Пойдем! Пойдем! В ванную, перед зеркалом. Смотри на отражение, — сказал он.

Я увидела нас — я, как пчелиная матка, большая, светлая, мускулистая, и он, черный и крепкий на мне.

— Смотри! — сказал он. — Люблю скорпионов!

Великолепное зрелище. Он как скорпион висел на мне и впивался в мою измученную плоть своим жалом.

Он пригнул меня книзу так, что пришлось упереться в пол ладонями, ступни вместе, ноги прямые в коленях. Слава Богу, у меня очень гибкое тело. Того момента, когда он кончил, я не уловила. Все эти мужчины на Бали, как, впрочем, и многие немцы, в момент кульминации никогда и звука не издадут. Они не стонут, не говорят ничего — ничего. Он вытащил свой пенис, старательно вымылся, надушился. Мне в очередной раз пришла в голову мысль о СПИДе, но я знала, что останусь здорова, потому все что я делаю, я делаю правильно.

Потом мы вернулись в комнату и я заставила его вылизывать меня, заставила повертеть немного своим маленьким розовым языком, а потом удовлетворять меня рукой. Я ему сказала, что не нужно быть таким грубым, и сама водила его пальцем. Он учился быть нежным, а я — приказывать.

Раньше мне было незнакомо ощущение того, что мой друг, мой любовник может удовлетворять меня настолько, что все другие рядом с ним меркнут и сникают, бывают либо слишком грубы, либо слишком быстры, слишком незначительны или просто очень тупы; что тот мужчина, оставшийся дома, просто и есть самое лучшее. Я впервые в своей жизни сталкиваюсь с такой ситуацией. Все мои прежние партнеры не были хорошими любовниками, только в первые полгода наших отношений что-то было интересно и приятно, а потом секс с этим человеком переставал меня интересовать. Но это совершенно другой случай. Я делаю здесь все, что хочу, и полностью свободна. И несмотря на все это, я тоскую по Симону, по его рукам, телу, его терпению, мягкости, непредсказуемости, нежности. Он просто и в самом деле хорош.

Со мной произошло что-то редкостное.

Чем свободнее я жила и чем безграничнее была в сексуальном плане, тем лучше себя чувствовала. Я чувствовала себя независимой, свободной, сильной и, хотя, зачастую была вынуждена делать то, чего не хотела, все-таки чувствовала себя гораздо лучше, чем когда была зациклена на одном мужчине. Хуже всего я чувствую себя, когда храню верность. Тогда я становлюсь зависима, настраиваюсь на настроение и образ жизни своего мужчины. А это не приносит мне ничего хорошего. Свобода и верность — обе должны иметь место.

Все здешние мужчины: бразильцы, французы, австралийцы и прочие, часто бывали грубы. Они дергали за волосы, чего-то требовали, они часто бывали несправедливы, но одно только это еще было терпимо. Эти ощущения мне знакомы по Янни, но не в сексуальной сфере, а в коммуникативной. Когда человек тебя провоцирует — несколько жестоко и немного грубо, — ты и сама становишься такой. И агрессивной. Это идет женщинам на пользу — когда их провоцируют. Для меня это провокация, на которую я реагирую, как мужчина. Я по натуре склонна к тому, чтобы в жизни и в любви быть слишком мягкой и уступчивой, быть ласковой, привязчивой и пассивной — но теперь начинаю избавляться от этих качеств, и становлюсь все активнее. Мягкость требует твердости. Я больше уже не пускаю дело на самотек, а беру его в свои руки. Мачо — это еще не самое плохое, пока ты не подчиняешься им, а осознаешь силу их и им подобных и учишься быть агрессивной и требовательной и брать от жизни то, что сама хочешь. В этой жизни побеждает тот, кто берет от нее, что хочет, и делает то, что хочет, и понимает, что он хочет делать. Это относится и к женщинам. Я была не в состоянии действовать без катализатора. Я нуждаюсь в ком-нибудь, кто грубее, сильнее, жизнеспособнее; кто увлек бы меня — а у меня есть способность увлекаться! Тогда все мои способности просыпаются и я начинаю приходить в форму.

Через некоторое время стало уже неважно, есть кто-то в комнате или нет. Все они были одинаково плохи, холодны, за редкими исключениями. Началось пресыщение. Я была полна по самые края, с меня было довольно. Пила я или не пила, тоже уже стало неважно. Однако засыпать на Бали я могла только в пьяном виде.

Куда ушли те времена, когда я достигала оргазма за две минуты? Они вернутся, когда взбодрюсь и приду в форму, я знала это.

Один-единственный раз я отправилась спать, не пойдя на дискотеку. Мои силы были на исходе, настоятельно требовался отдых. Симон каждый день посылал мне факсы, где подробно описывал свою тоску по мне. Я тоже тосковала по нему, но иначе. В целом, я больше уже не доверяла ему, зная, что отнюдь не всегда он подкрепляет свои слова делами.

В моем распоряжении были еще два дня, после которых предстоял чудовищный перелет назад, в Германию, и это приводило меня в ужас. Мне уже не доставляли никакой радости ни экскурсии, ни мужчины, ни занятия спортом. Я занималась йогой, водной аэробикой, ходила на массаж, но уже отчетливо хотела домой. Кульминационная точка последних двух лет пройдена, я переполнена, сыта по горло.

Я так думала. Однако последние дни, включая перелет, составили блестящий финал всей этой авантюры.

В последний день я была уже так измотана, что уснула прямо на дискотеке — просто улеглась на подлокотник кресла и отключилась. Никто этому не помешал. Перед этим я заняла третье место в конкурсе на лучшее исполнение рок-н-ролла с партнером, удачно выбранным за две минуты до начала. Час я проспала, потом поднялась и собралась пойти домой. Мой ключ от номера сломался еще днем, и я попросила администратора найти провожатого, чтобы открыть дверь. Проводить меня поручили охраннику в белой рубашке и черной форменной фуражке. По дороге он спросил у меня — сонной, разбитой, с тяжелой головой, какой я тогда была:

— Ты не хочешь заняться со мной любовью?

Одним больше, одним меньше, — подумала я, — почему бы и не воспользоваться?

— Ладно, идем ко мне.

И бесстыдное чувство полной свободы захватило меня. Он открыл дверь, разделся: черное тело, мокрый поцелуй. Через некоторое время, чуть задыхаясь, он предложил:

— Я позвоню своему другу. Ты подожди. Мой друг готов прийти сюда и помочь нам закончить это дело.

Я не знала ни имен их обоих, даже вспомнить их лица не могу, помню только возбуждающее ощущение бесстыдства и смуглые, тонкие тела. Я даже не помню, были ли они на высоте в ту ночь. Мне тридцать девять лет, — сказала я себе, — я могу использовать мужчин исключительно как источник наслаждения и сама каждую ночь решать, хочу я секса или нет. Недалекий человек может предположить, что он меня использует, однако это относится к нам обоим. Я не нуждаюсь в том, чтобы изображать желание, в то время как его у меня нет. И когда его нет, то ни одна свинья не смеет подойти ко мне, даже собственный муж. С отсутствием желания ничего нельзя поделать. Чего-то еще можно достичь инстинктивностью. Но гораздо больше — независимостью женщин от моральных воззрений мужчин. Воспитание и условности повсюду пролагают свои границы.

Мужество! Мужество! Мужество! Все, что ты делаешь или хочешь делать, все блокирует страх перед мнением других, перед их смехотворными суждениями, которые не стоят и ломаного гроша! Как может судить обо мне ожиревшее и скучное высшее общество или какие-нибудь служащие, ничего за свою жизнь не пережившие? Никак.

Я могу всех их, восклицающих, всплескивающих руками, визгливых, потерявших самообладание оставить за своей спиной. И ничего мне за это не будет! Я могу жить так развратно, как захочу — я в руках Божьих.

Очарование Бали…

Есть оно еще или уже исчезло?

Не сбылась моя тоска по отдалению, трансу, новому измерению, погружению в чужую религию. Конечно, нет. Я чужая здесь. У него еще есть своя религия, у народа Бали, но она — в семьях, в местных обычаях, а остаток ее за деньги продается туристам. Бали продает свою душу. И я сама здесь лишь потеряла свою. Все неразвитые страны начинают продавать душу из нужды в деньгах. За пару рупий ты получаешь их искусство, их танцы, их секс. Вандализм туристов наводнил этот мир.

По вечерам священный танец-кехак, демонстрируемый за двадцать три марки перед орущими детьми и вспыхивающими фотоаппаратами вездесущих японцев. Вспышки ярче факелов танцоров. Возможно, танцоры и правда были в трансе, как это описывалось в книгах, а может, только изображали — за деньги.

В предпоследний день я собралась с силами для поездки в Куту. Такси — восемнадцать марок туда и обратно, включая час ожидания. Один магазин на другом, из машины можно выйти с большим трудом, все хотят тебе что-то продать: часы, кожаные сумки, серебряные браслеты, кольца, резные фигурки из дерева. Я спаслась бегством в какой-то магазин и от растерянности купила там себе кожаный костюм за двести марок, который в Германии стоит от силы восемьдесят. Потом вышла на улицу, где сразу была окружена пятью, шестью, семью уличными торговцами. Они, как москиты, появились из ниоткуда. Я пыталась торговаться что есть силы, купила три кольца за двадцать марок, кучу кожаных браслетов за восемь и пятнадцать серебряных за восемнадцать. Торговцы были черны как черти и орали как черти же.

Хитрые многоопытные туристы проходили мимо, не удостаивая их взглядом. Если бы здесь был Симон, подумалось мне, он и душу выторговал бы у них за двадцать марок. Одной маленькой черной девчушке, которую тоже звали Леной, я подарила десять марок. За это она не отходила от меня ни на шаг и все хотела то заплести мне косы, то продать свои серьги, то показать Куту. Я снова спаслась бегством. На сей раз в ресторан, где выпила чашку кофе и ананасовый сок за две марки. Затем снова назад, в клуб — солнце, жара, микстура из водки, сока и экзотических эссенций. Мой предпоследний день. Моя депрессия медленно испарялась. Недисциплинированность и хаос в голове тоже.

Дорога назад была еще большей мукой, чем туда. Дома меня уже не ждало ничего, кроме холодной ноябрьской погоды, слякоти, необщительных сограждан и работы, работы, работы. Однако судьба порадовала меня весьма насыщенным времяпровождением в первой половине перелета. В Сингапуре, куда мы долетели через два с половиной часа, сел Сандро, как выяснилось позже, тридцатилетний итальянец из Генуи — метр восемьдесят пять росту; темные, длинные волосы, черные, сонные глаза, смуглый, худощавый; механик в автомобильной мастерской. У него были солнечные очки, сверкающие во все стороны, которые все пассажиры с интересом рассматривали. Еще три недели назад я бы только с тайным желанием посматривала на него и думала, что что-то такое в нем есть.

Но практика — великое дело. Я начала под него мощный подкоп, заведя для начала разговор об Италии, о семье и о Мачо (глядя на него, можно было предположить, что со временем он вольется в их ряды), о его профессии. До Карачи многие места в задней части салона были свободны. Это всегда было моей мечтой — заняться сексом во время перелета. Я не загадывала далеко, но, как мне думалось, с наступлением темноты вполне можно было слегка пообжиматься. Он сразу пересел на соседнее со мной кресло, и через два часа мы уже лежали на четырех сиденьях, тесно обнявшись, и играли в свою игру под покрывалом, которое стюардесса выдала на ночь. Сандро вдохновенно врал:

— Я хочу поехать к тебе в Германию, Лена! В апреле! Мы с тобой целые дни будем проводить дома, мне нужно видеть тебя! Мне нужно видеть тебя подолгу!.. Я хочу… Мне нужно… Ты великолепна, ты такая красивая! Каждый мужчина должен любить тебя с твоими светлыми волосами и голубыми глазами! — и т. д. и т. п.

Своими темными, огромными зрачками он смотрел в самую глубь моих, как удав из «Маугли», и полностью околдовал меня. Собственно говоря, я бы прекрасно обошлась и без всех этих комплиментов, он и так мне нравился, сам по себе. Но таковы уж эти итальянцы — их всегда притягивает некоторая цветистость и мелодраматичность в общении.

Через некоторое время произошло то, что и должно было произойти:

— Я хочу заняться с тобой любовью — я хочу любить тебя!..

— ?..

Единственное более или менее подходящее место в самолете — запирающийся туалет.

Просто поразительно, насколько все меняется, когда веришь в себя. Мужество — это все. Мужество, леди, мужество. Я могу делать самые сумасшедшие вещи, только одного мне нельзя думать или говорить: НЕВОЗМОЖНО. Это слово безжалостно должно быть вычеркнуто из лексикона с сегодняшнего дня и навсегда. Никакого страха перед будущим!

Мы проскользнули в кабинку, через четверть часа выскользнули оттуда — никто ничего даже не заметил. Быстро и сладострастно. Неповторимые переживания.

В Карачи машина наполнилась. Сандро пересел на свое место. А я на своем не могла ни двинуться, ни вытянуться, ни поспать. Я улеглась на пол перед туалетом и проспала там три часа, хотя стюардесса два раза пыталась меня согнать. Наконец она отчаялась это сделать и мне удалось-таки подремать.

Когда в Амстердаме я вышла из самолета, Сандро, со своими усталыми глазами, уже высадился незадолго до меня и удалился без прощания. А когда я в большом зале оглядывалась по сторонам, он уже исчез, видимо, спеша к самолету на Геную — ни тебе привета, ни адреса. Я огорчилась. Пожалуй, и правда, было в нем что-то такое.

Пошатываясь, я побрела к окошку пункта обмена валюты, обменяла свои последние деньги на тридцать пять гульденов и, дрожа всем телом, на подгибающихся ногах принялась искать бар. В общей сложности я провела в самолете двадцать два часа. Я заказала себе шампанское за тридцать (!) гульденов и не без усилия обменялась парой слов с двумя немецкими бизнесменами. Следующий, последний уже, перелет через час. Меня все еще продолжала колотить дрожь, даже после шампанского.

Наконец я подтащила себя к объявленному выходу, рейс на Мюнхен.

Вдруг — баварские голоса, родные люди, люди, которые меня знают, жаждущие автографа.

— Боже мой, неужели это вы?! А мы так сразу и подумали!

Кто-то сказал:

— У одной вашей родственницы я два года назад принимал роды. Ее фамилия тоже была Лустиг.

Две пожилые дамы, около шестидесяти пяти, возвращающиеся из Таиланда, великолепно выглядят после перелета.

— Представляете, — сказала одна из них, — нас там подобралась целая банда, все одного возраста, и мы изъездили весь Таиланд. Каждый день экскурсии и под конец шесть дней отдыха на воде. Это было божественно! Перелет? Да я его как-то даже не заметила! Я села в кресло и проспала десять часов!

Счастливая, — подумала я и с завистью посмотрела на нее красными уставшими глазами. Может быть, это выпивка и курение так подкосили меня, кто-то ведь говорил, что перед и во время перелета нельзя ни пить, ни курить — это оказывает разрушительное воздействие на организм.

Однако я не могла выносить такие испытания без анестезии!

Как я переживу предстоящие шестьдесят минут до Мюнхена — вот единственное, что занимало меня. Однако беседа с баварцами поддерживала меня вплоть до самой посадки. Я сразу начала шутить, развлекала пассажиров. Кто встретит меня в Мюнхене? Отчим? Янни? Или все-таки Симон?

На выходе меня ждала Нонни, надежнейшая из всех надежных, с небольшим букетиком в руке. На мне все еще были пестрые брючки и маленькая желтая, не закрывающая ни рук, ни живота рубашечка. Я пронесла в себе тепло солнца Бали через все двадцать шесть часов дороги до самой Баварии, не замерзнув без одежды.

По дороге домой мы говорили о Янни. Я призналась, что все еще скучаю по нему, часто думаю о том, что в один прекрасный день мы могли бы снова съехаться и жить вместе. Но все же есть слишком много такого, чего я не могу ему простить.

— Если ты не можешь чего-то простить, то твои мечты не имеют будущего.

— Но Нонни, — сказала я, — есть такие вещи, которые нельзя себе позволять говорить или делать. Партнер должен стараться загладить свою вину, как минимум, у него должно быть чувство раскаяния в том, что причинил боль близкому человеку.

Она промолчала.

— Мой период ученичества закончился, мне нужно все пережить самой, я и ему это тоже говорила! От него никогда не было ни извинений, ни понимания, только одна суровость. Наверное, он и по сей день еще полон ярости, что я ушла от него. Он ни в чем не признается, ничего не поймет, и поэтому ничто не может измениться к лучшему! Ты все время защищаешь его, потому что он твой сын!

— Нет, — сказала она, — это не так. Я точно так же осуждаю его поведение, но суть при этом остается та же — если ты не можешь простить и, прежде всего, забыть, — то ни о какой любви речи быть не может.

А я подумала про себя: при всей любви я не позволю эксцентричному всезнайке ежедневно учить меня жить. Возможно, я где-то несправедлива, но именно так я это вижу. Один меня никогда не обманывает, другой никогда не поучает. От распахнутого сквернослова к замкнутому немому. Суров и длинен путь к главенству в стаде. Вокруг ежедневно идет борьба за это место. Капитаны всегда одиноки. Успех тоже обрекает на одиночество. Высоко наверху воздух разреженный, его не хватает на всех.

Вернувшись, я потерянно бродила по дому, слишком большому для меня одной. Я обещала Нонни по вечерам выбираться к ней, хотя знала, что не буду этого делать, и ждала Симона. Вытащила бутылку виски, купленного за пятьдесят долларов еще на Бали, и начала пить. Я была смертельно уставшая и пила виски как вино. Через час бутылка опустела. Я выпила ее вчистую, без колы. Только сейчас на меня начало действовать очарование Бали. Мне вдруг стало ясно, какое восхитительное безумие я пережила там и что нужно как следует все это переварить, все, что случилось за то время. Я была в ноябре, в нижней Баварии, где только холод, одиночество, отупение.

Потом пришел Симон. Объятия, приветствия, снова, несмотря на расставание, чувство близости. Я знала, что все расскажу ему. Я отомщу и буду наслаждаться своей местью. Слишком много боли он мне причинил — даже если и не мог не причинить ее.

— Я изменила тебе, — сказала я ему после короткого обмена приветствиями.

— Я догадался.

— Это и вся твоя реакция??

Он смотрел в пол и курил, как обычно. Я не выдержала, встала и начала расхаживать по комнате, из угла в угол, как тигрица.

— Это и все чувство, которое ты можешь выразить по этому поводу? — выкрикнула я возмущенно.

— Ты что, каменный, или у тебя кусок льда вместо сердца? Ты думаешь, я просто из чувства мести переспала с кем-то? Да ты знаешь вообще, со сколькими я это делала? С девятью!

Я не была полностью уверена в точности этой цифры.

— А последний раз я занималась этим в туалете самолета!

Это подействовало. Я поняла, что выбила у него почву из-под ног.

Я была пьяна и жестока. Мы говорили и говорили. Он вышел из себя. Речь у нас шла о мести, чувстве полноценности, о том, что ему не нужно горячиться, потому что я имела право «оторваться» после этих двух лет. Я уже заметила, что у него сдали нервы и что это только начало грандиозного краха. А я становилась все пьянее и пьянее. Он потянул меня в кровать, где я агрессивно заставила его отдаваться, как женщину. А он, как женщина, был мягок.

— Что с тобой? — бормотал он. — Ты — это уже не ты!

— Ничего особенного, — сказала я. — Я сейчас уже действительно не я, а теперь я хочу ласкать тебя!

Мы делали это жестко и похотливо. Он — отчаянно и сладострастно, я — агрессивно и холодно. Оба — вися друг на друге, сплетаясь друг с другом, любя друг друга.

Когда он меня оставил, я знала, что отыграла все проигранное. Мы снова были на равных.

Еще через два часа я позвонила Джеку. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто бы понимал, о чем я говорю.

Я уже говорила по телефону с Янни, которого не интересовали ни мои впечатления от Бали, ни мое возвращение. У него были какие-то неприятности на студии и трудности с выходом новой пластинки.

— Джек, — сказала я, — ты должен приехать, сейчас же. Возьми такси. Сорок километров ерунда. Ты должен это сделать!

— Где я достану такси вечером в таком захолустье? Я даже не знаю номер телефона диспетчерской.

— Не ломайся и приезжай сейчас же. Мне нужно поговорить, нужно, чтобы рядом со мной был кто-то, кому я могу рассказать о своих безумствах, а не то я и правда сойду с ума!

— Я вижу, мне ничего не остается, как подчиниться. Я еще перезвоню тебе позже.

Через три четверти часа он стоял перед моими дверями. Такой же пьяный, как и я. А я уже совсем забыла, что звала его, и была совершенно ошарашена, увидев на пороге, но очень обрадовалась, что он приехал. Я допила остаток виски, и мы принялись за пиво. Я по-эксгибиционистски откровенно рассказывала ему о своих переживаниях. В какой-то момент упала на свою любимую картину — ту, где ангел ведет по мостику двоих детей. Разбилось стекло.

А ночью начался ужас.

Ежечасно я вскакивала, не понимая в темноте, где нахожусь — то ли на Бали, то ли в самолете, то ли дома, то ли в аду. Я наткнулась на цветочный горшок, побрела, шатаясь, к туалету, наконец нашла свет и увидела спящего Джека.

— Ты?.. здесь?..

Я уже окончательно ничего не понимала. У меня начиналось алкогольное отравление, плюс окончательное истощение, отягощенное психической капитуляцией. На следующий день в обед я с трудом отправила Джека домой. Задание выполнено. Бени был в гостях у друзей. Я оказалась предоставлена самой себе. Следующие два дня я провела в постели, вся дрожа.

Симон приходил каждый день на час-другой. На второй день я собралась с силами и отправилась в ближайший бар за выпивкой. Я осталась там с пятью баварцами и двумя стаканами вина, которые оттянули на пару часов предстоящий ужас. Симона я оставила ждать дома. Он был мне безразличен. Когда я вернулась домой, то дневник, который я вела на Бали, валялся раскрытым в прихожей, а рядом с ним записка: «Если захочешь меня видеть — я у водопада».

Ого, — подумала я, — если он прочитал эти записки, то, возможно, пришел конец нашим отношениям. Я огляделась вокруг. Его туфли стояли в углу — значит, он должен быть где-то поблизости. Я направилась в спальню. Он лежал на кровати. Чувство любви и теплоты охватило меня. Я разбудила его.

— Ты еще здесь?

— Где ты была? — он удивленно глядел на меня.

— В баре.

— Ради Бога, не пей больше. Ради Бога, не пей больше!

— Да, — сказала я, — я знаю. Но мне нужно как-то прийти в себя.

Мы снова разговаривали. Мы снова разговаривали хорошо. Мы разговаривали тепло, мудро, глубоко. Мы любили друг друга — тоже хорошо. Потом он плакал. Полчаса он проплакал на моей груди. Наконец-то, наконец-то долгожданная реакция! Я держала его, прижимала, гладила и была счастлива.

— Так, как ты, ко мне еще никто не относился, никто, никто! Я был не прав. Мне очень стыдно.

— Нет, — сказала я, — это хорошо. Это очень хорошо. Наконец-то ты вышел из своей скорлупы!

За следующие два дня он на глазах стал меняться. Он сказал, что еще ни разу не получал такого урока, что это был для него самый тяжелый экзамен. Как раз в тот момент, когда он решил, что я ему безоговорочно верна, случился этот удар судьбы. Он уже хотел уйти, — сказал он, — сразу после этого открытия. Его удержала только одна моя фраза: «Да, да, теперь ты, пожалуй, уйдешь! Всегда, когда это случается с вами, с мужчинами, вы бываете оскорблены и уходите!»

По крайней мере, теперь он хотя бы представляет, какую боль причинял мне. Ему и самому приходилось бывать в крайне неприятных ситуациях, но все, вместе взятые, они не могут сравниться с тем, что он переживает сейчас. У него всегда были представления о том, что секс у женщин должен предполагать какие-то чувства, и никогда не представлял, что женщина может это делать так холодно.

Хорошо, думала я все снова и снова. Иногда бывает полезно и грубое обращение.

На четвертый день кошмар кончился. По вечерам я забирала своего сына, совершала небольшие прогулки с Симоном и снова могла спать без таблеток. Потом мне позвонил Янни, хотел обсудить какие-то деловые вопросы. В понедельник, — сказала я, — сегодня я не в состоянии. Затем последовало открытие.

— Позавчера ты говорила по телефону, что мы снова могли бы съехаться и жить вместе. Это не получится — Реза ждет ребенка.

Мне показалось, что я услышала удовлетворение в его голосе. Его слова подействовали, как удар молотка по голове. Собственно, ничего хуже случиться уже не могло. И несмотря ни на что я чувствовала облегчение. Совместная биография подошла к концу. Решено. Мне больше уже не нужно тосковать, не нужно ничего решать — судьба сама все решила. Или Реза со своим умыслом. Кто знает?

— В субботу я хочу быть с тобой долго-долго. И мы все обсудим, выясним все вопросы нашей совместной жизни.

В половине первого позвонил Симон. Он хотел прийти сразу же, как можно скорее. Я, как лань, носилась вверх-вниз по лестнице, приготовила гору салата и суп из овсянки, на входе положила для Симона записку: «Я тебя люблю». Затем бегло просмотрела свои записи и набросала план новой пластинки.

Когда он пришел, мы прижались друг к другу, свернувшись клубочком в кресле, и были счастливы. Потом он пошел читать книгу, а я — писать заготовки для записи. Остаток дня мы провели в постели. Первый раз все было так, как до моей поездки. Чувственно, нежно, взволнованно и долго. Моя громадная комната, которую я только перед обедом всю вычистила, после установки новой обогревательной системы, впервые за все то время, что я здесь живу, была по-настоящему теплой. Мы приготовили себе целый поднос еды и крепкий кофе, сидели в теплой, большой комнате и говорили, говорили, говорили. Нас все больше связывала гармония колебаний, и вера в нашу любовь и совместную жизнь все усиливалась. Как часто в последние дни было у меня чувство, что это случится, произойдет наконец, — что из нашей любви родится что-то настоящее, значимое. Окупилось мое мучительное ожидание, окупились все страдания, крушения и почти смертельные кризисы предыдущих лет.

Любовь побеждает все. Но она заставляет перетерпеть все испытания и, прежде чем щедро наградить, устраивает нам суровые экзамены. Я два года ждала человека, которого люблю, я проклинала его, хотела уничтожить, мой разум говорил, что его нужно оставить, но сердце и интуиция оказались сильнее.

Неожиданно добрые посевы взошли, и вот — Симон говорит, Симон понимает, Симон становится мудрее, чем я. Симон созревает и все наверстывает. Как семя прорастает из земли, так вырос этот мужчина. А Бали было тем дождем, после которого росток выходит из-под земли. Моя эскапада привела к тому, что мы наконец-то нашли друг друга.

Делай то, что хочешь, и станешь свободным.

Ключевые слова в жизни — мужество — мужество и уверенность в себе. Жизнь всегда идет дальше и показывает тебе дорогу, даже если ты сам этого не понимаешь. Я безумно люблю Симона. Я хочу любить его и старого, с морщинами, любить и с накачанными мускулами и без них, я буду любить его, как своего мужа, свою вторую половинку, до самой смерти. Ведь он привел меня к самой себе, к любви.

— Ныне, и присно, и во веки веков, аминь! И тогда, если вы еще не умерли, то любите и сегодня!..

Торак скрестил свои маленькие ручки и насмешливо посмотрел на меня.

— Я так понимаю, сударыня, что на сей день вы все же не находитесь в этом блаженном состоянии?

— Нет, конечно, нет, — ответила я коротко и несколько холодновато.

— Этого и следовало ожидать…

Он откинулся на спинку кресла и кивнул, улыбаясь своим мыслям.

— Там, на Бали, вы отхватили себе хорошенький кусок свободы!..

Он испытующе посмотрел на меня.

— Но ведь на самом деле это не так — то, что вы по-прежнему чувствовали себя заточенной в собственном теле? И то, что оно, даже когда получило эту так называемую свободу, все же оставалось слишком тесным, слишком ограниченным, так как в конечном счете это была не та свобода, которую вы искали?

С этим мне пришлось согласиться.

— В самом деле. И прежде я соединялась со своими многочисленными партнерами, чаще всего телесно, и при этом каждый оставался сам по себе и был одинок. Нельзя убегать при одном только виде сложной задачи.

— Так же не решить ее с помощью алкоголя. А довод в пользу этого — ваше самочувствие. Попробуйте обрести свободу на трезвую голову, тогда будет все хорошо.

Торак медленно поднял чашку с чаем и осторожно отхлебнул. Затем снова расслабленно откинулся в кресле и посмотрел на меня.

— У всех этих мужчин был просто никакой уровень, — сказала я. — И в Германии тоже. С того момента, как они попадали в мою постель, у них крепла уверенность, что я — никто, а они — нечто особенное. Они уже не чувствовали своей ограниченности, и у них развивалась настоящая мания величия.

Торак задумчиво наклонил голову.

— Да, сударыня, вам нужно тщательно выбирать… На Бали удалось получить разрядку на некоторое время; и все же, едва ли эта авантюра помогла вам надолго, похоже, вскоре снова началась старая добрая песня…

— Но, Торак, что же я могла поделать?

— Учитесь доверять своим ощущениям и опираться на них. Вы долго топтались на месте, уважаемая. Очевидно, оно вам нравилось, это место, или вы не могли найти в себе мужества оставить его и подыскать более достойную новую ниву. Учитесь получать удовольствие на трезвую голову! Овладевайте жизнью…

— Как, простите??

— Овладевайте своей жизнью, как мужчина овладевает женщиной. Признайте за собой трезвую силу. Имейте доверие к себе, уважаемая, доверие к себе!..

Я мрачно смотрела перед собой и вспомнила события того года, когда я уходила от всех трудностей, встречавших меня, при помощи алкоголя. Как-то раз я подбросила на своей машине одного парня, с которым и не думала вступать в какие-то отношения, тем более интимные. Но, учитывая то, что я была пьяна, это все-таки произошло. Мальчик мнил себя великим любовником и обладал невероятной потливостью ног. Я рассказала это Тораку. Он рассмеялся.

— Вы так близки к этой вежливой искренности, что не знаете, где границы, ограничивающие вас саму. Но это уже касается особенностей личности… Дистанцию трудно соблюсти в состоянии опьянения. Постоянные поиски тепла, уважаемая, это абсолютный тупик.

Это показалось мне несправедливым.

— Но почему мужчины теряют к тебе уважение, когда переспят с тобой? Они что, не выносят, когда им отдаются?

Он покачал головой.

— Это не есть специфически мужское свойство. Каждый человек реагирует подобным образом, когда ему демонстрируют покорность с некоторыми отклонениями в ту или иную сторону, разумеется. Как вы сами ведете себя, когда кто-то поступает так по отношению к вам? В подобной ситуации вы сразу решаете, что вы сильнее, и пытаетесь сами управлять отношениями. И это идет по возрастающей.

Торак сделал небольшую паузу. Затем сказал:

— Но с алкоголем вы никогда не сможете стать сильнее.

Люди теряют уважение к вам, и вы становитесь слабой; вы уже не находитесь на высоте собственного интеллекта и телесных возможностей. Вы теряете субстанцию своей души, которую придется долго и с большим трудом восстанавливать.

Некоторое время мы сидели молча.

— Но без выпивки я никогда бы не решилась на эту авантюру на Бали! Я в душе слишком мягка и послушна.

— В этом нет ничего страшного, но все же мягкость должна быть активна и сознательна, а не пассивна. В противном заключается большая опасность.

— С Симоном я была пассивна, абсолютно трезва до тех пор, пока не сдалась и…

Торак перебил меня:

— Да, но всякий раз, когда вы склоняетесь к тому, чтобы сдаться, вам приходится проходить через игольное ушко дальнейшего развития, совершенствоваться! Вы не можете убежать от этого в пьянство или — как сами это часто замечали — в сексуальный угар.

— Ну почему же! — возразила я. — Это протекает так:

Первый стакан: мышление становится усталым, расплывчатым.

Второй стакан: все вокруг становится уже не таким значимым.

Третий стакан: вино берет меня в свои большие, мягкие руки, успокаивает, укутывает теплом. Я словно новорожденная.

Торак высоко поднял брови.

— На несколько часов — да. А потом вы будете расплачиваться за это весь следующий день, а может быть, и не один, до тех пор пока полностью не придете в себя.

Четвертый стакан: я вижу все окружающее нечетко, расплывчато, оно отходит далеко назад и больше уже меня не волнует.

— И вы позволяете себе не волноваться до следующего утра, когда все то, от чего вы убежали, возвращается с удвоенной, утроенной силой. Боги требуют свою дань.

— Я знаю это — и несмотря ни на что снова делаю!..

— Человек обладает фатальной способностью быть практически необучаемым. Поэтому он учится через страдания. Вы можете выбирать.

— У меня нет выбора. Я неустойчива, и это движет мною.

Тогда продолжайте дальше. Страдания становятся все больше и больше, пока не заставляют вас кое-что понимать, а понимание обращать в действие. Либо вы тренируете себя добровольно, либо бываете к этому принуждаемы. Судьба всегда хочет для вас лучшего, но по-настоящему прийти к самой себе вы можете только абсолютно трезвым путем!

В начале декабря ребенок Симона появился на свет — сын. Я узнала об этом событии по телефону. Симон попытался приуменьшить значение и серьезность происшедшего.

— Как это было?

— Да как? Как обычно. Ведь у меня уже есть один ребенок. Слава Господу, все обошлось благополучно.

Больше я ничего не узнала.

Все остальное разыгрывалось в моей голове и воображении. В памяти всплыли картины рождения Бени, я видела перед собой Янни, как он рыдал от счастья и зацеловал врача, чего с ним прежде никогда не случалось. Я видела, как он держал мою руку и едва не лопался от гордости, когда держал на руках своего голого отпрыска, я видела его волнение, осознавала весь огромный масштаб этого элементарного события, когда мужчина и женщина навеки выковывают свое продолжение. И я приклеивалась к телефонной трубке, ловя каждое слово Симона, который пытался лишить картины в моем воображении их цвета и силы. Почему, как нарочно, сын? Ну почему, Господи милостивый, еще и это на мою голову? Ведь Симон спроецирует на сына всю свою нерастраченную любовь, компенсирует в его воспитании все то, что ему самому недодал его отец.

Я беспрестанно давила на него, чтобы он осознал, наконец, что у него теперь другая семья. Он сопротивлялся — сейчас ему нужно помочь жене, но в ближайшее время он снова будет со мной. Я же все время настаивала на том, что это нужно сделать как можно скорее.

— Если ты привыкнешь к этому ребенку, если начнешь любить его, все будет потеряно.

— Я знаю, — говорил он.

Мы работали, как отлично функционирующая застежка-молния, обеспечивая продвижение драмы вперед, — как номер иллюзиониста, где он — сам фокусник, я — ассистентка.

Он действительно через три недели после рождения сына пришел ко мне!

И остался.

Он остался на долгие месяцы… До мая.

Но, когда мы все вместе и Бени тоже, хотели полететь в Корфу, чтобы отпраздновать нашу совместную жизнь, он не полетел с нами. Третий отпуск, который не состоялся.

Я садилась в самолет одна со своим сыном.

А когда вернулась домой, он упаковал свои вещи и снова исчез, после того как забрал меня из аэропорта и привез домой.

— Я приеду через час, — сказал он — и не вернулся.

Когда я вошла в его комнату, там, злорадно ухмыляясь открытой дверцей, стоял пустой шкаф.

Торак рассмеялся.

— Уже поздно. И, кажется, на сегодня достаточно. Давайте пойдем спать…

— Вы не хотите выпить вина?

— Большое спасибо, очень любезно с вашей стороны; может быть, завтра вечером. В течение дня я сделаю кое-какую работу, которую взял с собой; думаю, вы тоже захотите заняться своими каждодневными делами. Предлагаю встретиться завтра около пяти часов вечера. Не правда ли, хорошее английское время.

Я показала Тораку его комнату и пожелала спокойной ночи.

— Сегодня ни о чем уже не думайте. Пусть к вам придут приятные сны… Тогда завтра у вас будет свежая голова. Спокойной ночи, любовь моя. Спите хорошо.

Он поцеловал меня в щеку и ушел в свою комнату.

Я унесла посуду в кухню, сполоснула тарелки и отправилась спать. Не могу точно объяснить, что со мной произошло, но чувствовала я себя гораздо веселее.

Следующий день я провела в бюро, ответила на письма, просмотрела с секретаршей почту и сделала несколько телефонных звонков. Однако мне плохо удавалось полностью сконцентрироваться на работе. Торак целый день не показывался на глаза. С утра он оставил на кухне маленькую записку: «Пошел гулять. С добрым утром, сударыня. Хорошо ли вы спали?»

В обед на столе в кухне оказался маленький букетик, тоже с запиской, что он не приедет обедать. После обеда еще одно известие: «Я работаю. Увидимся в семь. Пока…»