И солнце взойдет. Она

Глава 5

Рене медленно вздохнула и ощутила, как по спине мягко скользнули кончики пальцев. Они провели линию вдоль напряжённойmusculus erector spinae, запутались в растрепавшихся косах, вернулись к лопаткам, а потом вокруг живота уверенно обернулась мужская рука. Тони крепко придерживал за талию, пока Рене пыталась выпрямиться на слишком узком столике, и тихо рассмеялся, когда она всё-таки потеряла равновесие. Его дыхание теплом ощущалось на воспалённой коже за ухом, куда Ланг то и дело утыкался своим длинным носом, словно хотел ощутить аромат нарисованных цветов. И этот жест казался уютным.

С трудом, под негромкие шутки кое-как натянув на Рене джинсы, Тони помог усесться на столик, а потом с характерным чпоканьем наконец стащил презерватив и вдруг растерянно огляделся по сторонам, будто не знал, есть ли в его доме мусорное ведро. Но затем пожал плечами и с невозмутимым лицом отправил кусок резины в чудом уцелевшую декоративную вазочку для бумаг. Рене фыркнула. Всё прочее битыми осколками валялось на полу вместе с её ботинками и пальто, лишний раз подтверждая, что в умении создавать хаос доктору Лангу действительно не было равных. Однако от увиденного беспорядка, а потом от осознания собственной полунаготы на Рене внезапно накатило смущение. Она постаралась как можно незаметнее прикрыть рукой грудь, сделав вид, что состояние причёски сейчас самый важный вопрос, но манёвр не удался. Энтони насмешливо вскинул бровь, и щёки окончательно залил румянец стыда.

– Очень своевременно, – пробормотал Ланг, когда привёл себя в порядок. – Пойдём.

Но стоило Рене выпрямиться, как низ живота тут же свело судорогой, отчего дыхание перехватило. Объяснять, в чём именно дело, не пришлось. Они оба знали, что столик – не самое удачное место, и, конечно же, оба легкомысленно это проигнорировали. Так что, резво подхватив на руки согнувшееся пополам тело, Тони перешагнул через обломки недешёвого декора и двинулся вперёд по длинному белому коридору. Такому светлому, что невольно возникли ассоциации с тем самым тоннелем, о каком обычно рассказывают после клинической смерти. Рене содрогнулась и покрепче прижалась к тёплому джемперу.

– Почему не сказала?

В смысле?! Рене моргнула, ожидая подвоха, но Энтони был драматично серьёзен.

– Видишь ли, – недоверчиво протянула она, – в тот момент я была немного занята другим. Активно вырабатывала окситоцин.

Она замолчала, посчитав тему исчерпанной, но требовательный взгляд и вздёрнутая в наигранном непонимании бровь сообщили об обратно.

– Господи, Тони. Я кончала!

Раздалось скептическое хмыканье, но больше Энтони ничего не сказал. И Рене уже было понадеялась, что на этом глупые вопросы закончатся, но тут последовало нечто вовсе нелепое.

– Полагаю, мне следует извиниться.

– У тебя это входит в привычку, – мягко улыбнулась Рене, но лицо державшего её на руках мужчины осталось невозможно серьёзным. Она закатила глаза. – Тони, за что мне тебя извинять? За то, что был самим собой, и мне это понравилось? Или за то, что я получила по заслугам, и мне – какая неожиданность! – тоже понравилось?

Он промолчал в ответ на явную провокацию, чем, видимо, давал время хорошенько обдумать свои слова. Действительно, второй раз совесть в его душе может и не проснуться, так что ловить момент надо прямо сейчас. Но Рене не собиралась. Она всё сказала и не желала ничего добавлять. Так что, когда они очутились в такой же белоснежной, словно сугробы Антарктиды, ванной, Рене повернулась к возившемуся с кранами Энтони.

– Не думаю, что хоть одно твоё действие нуждается в извинениях. Не со мной. – Она покачала головой и чётко добавила: –Non.

Ланг на мгновение замер, услышав категоричный французский выговор, а затем выпрямился и достал с верхней хромированной полки чистое полотенце. Тоже белое. Рене огляделась и нервно переступила с одной босой ступни на другую.

Стоять грязными пятками на белой плитке оказалось как-то неловко, потому Рене инстинктивно поджала на ногах пальцы, боясь испачкать чистый пол. М-да… Всё здесь так разительно отличалось от известной ей стороны Тони, что казалось, будто они у кого-то в гостях. Честно, Рене словно очутилась в объявлении о продаже жилья. Идеально сложенные полотенца, ровные коврики, белоснежный кафель, даже краны блестели, как новые. И всё это так противоречило клубам пыли, объедкам и мусору, что невольно становилось не по себе.

Тем временем Энтони закатал рукава, зачем-то попробовал набиравшуюся в небольшую ванную воду и достал из соседнего шкафчика нераспечатанный бутылёк с содержимым ядерно-жёлтого цвета. И судя по тому, с каким сомнением Ланг уставился на чуть потускневшую этикетку, было впору удивиться, откуда он вообще знал, что это есть в его доме. Вряд ли хмурый хирург в свободное от дежурств время баловал себя душистой пеной да ароматным маслом.

Рене снова замялась, прежде чем потёрла одну озябшую ступню о другую. В этой квартире явно было подключено центральное отопление, но по полу гуляли зябкие сквозняки, и кожу давно покрыло мурашками. Поёжившись, она покрепче обняла себя за плечи, когда Энтони вдруг обернулся. Их взгляды на мгновение встретились, а потом…

Есть нечто невероятно деликатное в том, как мужчина ценит желание женщины оставить себе немного личного. Он может с ней спать, может качать совместных детей, но всегда есть момент, когда следует сделать шаг назад и закрыть глаза. Потому что видеть её обнажённой, когда она готова, – это одно. Но дать немного пространства там, где ей хотелось бы скрыть свои несовершенства, пускай те и были только в лёгкой неловкости движений, – совершенно иное. Увы, такое случалось нечасто. И тем удивительнее, что при всей своей наглости, бескомпромиссности и явном наплевательстве на любого, кроме себя, Энтони прекрасно знал, когда стоило отвернуться. Проявить уважение к смущённо стоявшей перед ним девушке. Было ли это осколком данного воспитания или тем, что он понял сам, Рене не знала, однако едва слышно облегчённо выдохнула, стоило широкой спине замаячить перед глазами.

Она проворно стянула джинсы вместе с нижним бельём, а потом на мгновение растерялась, прежде чем лёгким пинком ноги к ней пододвинули корзину для грязного белья. Тони так и не обернулся. Только когда последовал всплеск, он выждал ещё немного и уселся на широкий бортик ванной.

Рене машинально водила руками под водой, собирая вокруг себя хлопья пены, а та едва прикрывала грудь. Бог знает откуда взялось это стеснение. Возможно, это следствие неклассического этапа в их отношениях, а может, обычная глупость. Однако разыгрывать перед взрослым мужчиной умудрённую опытом жрицу любви показалось дурацкой идеей.

– У тебя странный дом, – сказала Рене, когда молчание стало совсем невыносимым.

– Да, – неожиданно встрепенулся Тони, который, похоже, потерялся в собственных мыслях. Он устало потёр лицо ладонями и договорил: – Квартиры здесь состоят из готовых блоков. Они расположены под разными углами, что позволило создать интересную композицию. Так что я просто купил несколько расположенных рядом и соединил.

Тони замолчал и потянулся к лежавшей на подставке мочалке, а Рене, которая прослушала, безусловно, интересную речь об особенностях местной архитектуры, вдруг поняла – он задолбался. Устал настолько, что, кажется, готов был уснуть прямо на коврике в ванной, привалившись спиной к холодному бортику. И стало так стыдно: за идиотские танцы, за полуночную гонку по городу в компании пьяных девиц, за наверняка испытанные страх, злость и разочарование, за собственную истерику, за дебош и за крики. Боже! Их наверняка слышал весь дом! А ещё за рискованные километры между двумя городами, заметённую трассу и отчёты перед комиссией. И после всего, что случилось за один только день, этот задолбанный неуравновешенной девчонкой мужчина, похоже, совсем сошёл с ума! Рене удивлённо моргнула, когда почувствовала на находившейся под водой лодыжке осторожную хватку. Боги! Да быть не может! Но, кажется, Тони совершенно серьёзно собрался отмывать её стопы. Ну, что за чёртов неправильный рыцарь? От горечи за собственное поведение Рене прикусила язык и поглубже сползла в воду.

Однако утопиться в ванной из собственных слёз ей не позволили. Энтони закатал рукава и принялся оттирать пыльные серые пятки, не обращая внимание на тут же промокшие от воды джинсы. Какой… позор! Рене попробовала взбрыкнуть, но лодыжки уже знакомо предупреждающе сжали, и сопротивление стихло.

– Всё ещё стоишь на пуантах? – спросил Тони, пока ощупывал связки. И Рене чуть не поперхнулась попавшей в рот пеной.

– Нет… Да… Не совсем. Я… Недавно впервые за десять лет встала, – наконец выпалила она. – Обычно занимаюсь без. Помогает держать мышцы в тонусе после дежурств.

Последовало негромкое хмыканье, и мочалка щекотно скользнула в ямку под косточкой на щиколотке.

– И что? – негромко протянул Ланг. – Танцы на столах входят в программу разминки? А обнажение перед незнакомыми людьми?

– Нет, я… – Рене попробовала оправдаться, но задохнулась от ощущений, когда мыльные руки вдруг огладили пальцы на левой стопе. Ласкающим движением они очертили каждую фалангу, чуть задержались на косточке и скользнули дальше по коже к покрытому пеной колену. – Тони, я не…

– Нет? А мои глаза сказали мне – да, – всё так же тихо и почти напевно проговорил он. А обе его ладони уже оглаживали скрытые под водой бёдра, пока неожиданно не упёрлись в дно ванной. Энтони стремительно наклонился вперёд, нависнув над замершей сурикатом Рене, и процедил: – Никогда больше так не делай. Ты меня поняла?

–Oui… – выдохнула она в приоткрытые губы.

Этот поцелуй вышел иным. Глубокий и жадный, он ставил точку в событиях ночи, чтобы тут же перелистнуть и открыть другую страницу. Рене потянулась к обнимавшему её Энтони, прижимаясь всем телом. Она не заметила, что пачкала пеной давно ставший сырым чёрный джемпер, как сжимала в ладонях так знакомо растрепавшиеся волосы и гладила бледные впалые щёки с налётом щетины. Её губы нежно собирали ароматные мыльные брызги, но даже сквозь химический запах цветов Рене ощущала тот единственный аромат мяты. Однако Энтони вдруг отстранился, и ничего не осталось, как хватать ртом влажный, чуть душный воздух ванной комнаты. Хотелось ещё, но…

– Мойся. Я подожду тебя снаружи, – прошептал он, целомудренно коснулся поцелуем влажного лба, а затем резко задвинул матовую стеклянную створку. Рене осталась одна.

Она отмывала себя долго и тщательно, будто хотела стереть из головы воспоминания об этом вечере, который лишь чудом закончился хорошо. Чудом и Энтони Лангом. Гель для душа, шампунь, жидкое мыло, кажется, даже кондиционер для белья, которым пахло пушистое полотенце, – в общем, все эти одновременно чужие, но такие знакомые нотки заставляли сердце отчаянно биться, покуда во рту вновь ощущался солоноватый вкус кожи, а губы саднило под горячими струями воды. И даже в запотевшем зеркале шкафчика Рене видела их алый контур.

Спустя почти две четверти часа она вышла из ванной. В огромной, доходившей до колен футболке чёрного цвета Рене казалась похожа на маленького пингвина. По крайней мере, что-то подобное фыркнул себе под нос Тони, прежде чем зашагал по стеклянному коридору. Казалось, вся квартира состояла из узких воздушных соединений, лестниц и внезапных прозрачных стен между квадратными комнатами. В них Рене успела распознать большую террасу, а на втором этаже под стеклянными крышами был спрятан зал, из которого открывался вид на ночной Монреаль. Это был странный дом. Ни на что не похожий. На первый взгляд совсем небольшой, но внутри будто спряталась целая Нарния.

В спальне оказалось темно. Поставленная на пол рукой чудного дизайнера лампа почти не разгоняла мрак, и уже было привыкшая к кристально-белым комнатам Рене подслеповато моргнула. Здесь опять всё было иначе. Бетонные стены без единого мазка краски, пол из грубого дерева, – она чувствовала босыми ногами его шероховатость! – пара кресел, вмурованный в стену шкаф и огромный матрас, который лежал на полу. Без каркаса или специальной подставки, словно его бросили при переезде, пнули к стене, да так и оставили. Только добавили пару декоративных подушек, а сверху накрыли большим одеялом.

– Ты спишь на полу? – удивилась Рене, а сама присела на корточки и попробовала ладонью упругость пружин.

– Это кровать. – О, в голосе Энтони зазвенели нотки упрямства. Похоже, ему не первый раз задавали подобный вопрос, на который он уже порядком устал приводить аргументы. Что, ваши женщины ожидали взлётное поле размером с Онтарио, доктор Ланг? Хитро улыбнувшись, Рене манерно протянула:

– Это матрас, Тони. И он лежит на полу. А значит, ты тоже будешь лежать на полу, и крошечная прослойка из поролона не изменит данного факта.

– Ты всегда такая зануда? – вздохнул он, а потом откинул одеяло, приглашая устроитьсяна полупоудобнее. – Агент что-то вещал про энергию Земли, связь с природными элементами и прочую чушь. Я не знаю. Господи, я просто купил этот дом и оставил как есть…

Его прервал звонкий смех, с которым Рене вдруг поднялась, повернулась к Энтони, а потом резко раскинула руки в стороны и упала на приятно спружинившуюкровать. Значит, и правда интерьер из буклета.

– Ладно, я принимаю твои объяснения. Будь твоя воля, ты бы наверняка выкрасил здесь всё в чёрный цвет.

Энтони улыбнулся невольной цитате. Он стоял, привалившись плечом к необработанной стене, и разглядывал лежавшую на спине девушку так внимательно, словно выискивал что-то… или запоминал… а может, замечал сходство с кем-то известным только ему. Рене не хотела думать об этом. Зачем? Ведь впервые за долгие месяцы лицо Ланга казалось удивительно спокойным, словно витавшие в голове мысли были приятны для него самого. Исчезла морщинка между бровей, чуть расслабились обычно поджатые губы. А почти чёрные в полумраке глаза неотрывно следили, как Рене перебирала пальцами складки на белой дорогой ткани и машинально рисовала круги да спирали. Энтони смотрел на неё заворожённо, почти гипнотически, как тогда в кабинете после нервного срыва.

Рене никак не могла оторваться от этого взгляда. В его глубину тянуло так сильно, словно там крылась разгадка, почему Тони сейчас хорошо. О, она бы отдала всё на свете, чтобы узнать ответ. Узнать и запомнить, дабы впредь больше не причинять хлопот. Ей хотелось радовать этого мужчину, оберегать, стать всем и зайти так далеко, как он позволит. И Рене уже собралась сказать это вслух, но тут за окном вспыхнул огромный шар фейерверка, и пузырь магии, к сожалению, лопнул. Энтони вздрогнул и отвернулся.

– Ложись спать. Я скоро приду.

С этими словами он излишне резко оторвался от стены, а затем вовсе скрылся за не примеченной в сумраке дверью. А та, похоже, вела в другую ванную комнату. Послышался шум воды, и Рене медленно выдохнула. Ладно, как-нибудь в следующий раз она обязательно скажет. Комнату огласил душераздирающий зевок.

Когда Энтони вернулся, Рене уже ловила первые сновидения. Скорее почувствовав, нежели услышав, как тихо охнули под весом пружины, она повернулась набок и лицом к лицу столкнулась с нависшим над ней Лангом. Даже на фоне белых простыней его кожа казалась болезненно серой, а контраст с волосами, что влажно блестели в отблесках фейерверков, делал эту иллюзию лишь правдоподобнее. Рене подняла руку и коснулась впалой щеки.

– Не спишь? – почему-то шёпотом спросил Тони. И она отрицательно качнула головой. – Иди сюда.

Он распрямил руку, поманив удобно устроиться на плече, чем тут же воспользовалась Рене. Торопливо, словно боялась быть согнанной, она расположилась во впадинке под ключицей и с наслаждением втянула аромат почти белоснежной кожи. Наверное, это забавно, но сейчас от них пахло совсем одинаково – апельсином, мятой и чем-то ещё. Рене поглубже вздохнула и машинально обвила Тони рукой.

Так они и лежали. Где-то на стене тикали незаметные в темноте часы, слышались шорохи дома и звуки далёкой улицы. А потом за окном снова раздался залп фейерверков, и Рене чуть повернула голову, чтобы губами коснуться гладкого подбородка. Ладонь Энтони накрыла сжавшие одеяло пальцы, и перед глазами тёмным пятном шевельнулась татуировка. Даже в тусклом уличном свете, что лился с набережной, были заметны угловатые линии нарисованного лабиринта. Рене высвободила руку и осторожно коснулась рисунка.

– Ты прячешь под ней следы с той аварии, верно? Не любишь вспоминать.

– Было бы странно, получай я удовольствие от подобного, – сонно хмыкнул Энтони. – Думаю, ты тоже порой не рада своим снам.

– Но я не прячу шрам…

– Шрам? – пришёл удивлённый зевок. – Какой шра… ах! Ты об этом.

Рене чуть приподнялась и недоверчиво посмотрела на мирно дремавшего Ланга, но тот молча протянул руку, и вернул её голову на положенное место у себя на груди. Он лениво перебирал влажные пряди длинных волос, когда неожиданно проговорил:

– Это вторая причина, почему ты ушла из балета?

– Да. Я думала подождать, разобраться в себе. Но мне дали понять, что карьеры балерины теперь не видать.

– Из-за него? – Тёплые пальцы безошибочно нашли тонкую полосу и провели по ней до самой груди. Рене блаженно зажмурилась. – Странно, всегда считал, что танцуют ноги, а не лицо.

– Лицо несёт танец. А моё тогда было совсем плохо… – прошептала она и ощутила чуть более крепкое объятие. Потому наиграно бодро улыбнулась куда-то в темноту. – Но в этом нашёлся плюс. Одна мечта моментально сменилась другой. Когда тебя лишают выбора, принимать решение проще простого. Даже если на концах стоят равноценные для тебя вещи.

Рене замолчала и снова уставилась на угловатый рисунок, что скрывал под собой всё предплечье. В темноте комнаты линии постоянно меняли узор. Они то исчезали, то появлялись, изгибались в разные стороны, а потом вовсе сливались в единое целое. Рене попыталась мысленно проследить хоть за одной, как часто делала в детстве, решая задачки на внимательность, но сдалась, когда в очередной раз упёрлась взглядом в тупик.

– Из этого лабиринта есть выход? – наконец спросила она.

– Нет.

Пальцы очертили край татуировки, и Рене нахмурилась.

– Он что-то означает?

– Да.

– Что же? – не отставала она.

– Что все наши поступки носят бесповоротный характер. Чем больше их, тем глубже мы заходим в лабиринт последствий.

– И на каком ты этапе? – почему-то совсем тихо спросила Рене.

Ответ пришёл через две мучительно долгих минуты.

– Я давно в нём потерялся. Спи.

Рене разбудил лёгкий шорох. Один из тех, когда нарочно стараешься вести себя тише, но что-то обязательно загремит, зазвенит или же упадёт. Вот и сейчас сначала послышался шелест ткани, а потом сонное оцепенение прервал неожиданно громкий хлопок дверцы шкафа. Последовала едва слышная ругань, и Рене улыбнулась. Она перевернулась набок и всмотрелась в силуэт Тони, что темнел на фоне окна, где уже занимались синие сумерки. Высокий, худой, весь опять в чёрном, точно пропаганда готической субкультуры. Он пытался что-то рассмотреть в зеркале и одновременно пригладить растрёпанные после сна волосы. Не выдержав, Рене едва слышно фыркнула. Энтони на мгновение замер, а потом повернулся.

– Прости. Не хотел будить.

– У тебя привычка сбегать по утрам? – Она подпёрла кулаком щёку, устроилась поудобнее, а потом заметила в полумраке ехидную ухмылку. – Куда ты?

Если честно, Рене имела наглость надеяться на совместное утро. Ну, когда один готовит завтрак, а другой отчаянно ему мешает, пока всё не закончится весельем либо прямо там же на кухне, либо в очередном коридоре по пути в спальню. Однако жизнь с врачом неизбежно внесёт коррективы в планы на день, год и существование в целом. Пора ли Рене к этому привыкать? В груди что-то сладко сжалось от мысли, как теперь будут выглядеть будни.

– Надо кое-куда съездить, – тем временем ответил Энтони и подошёл к кровати. Уперевшись коленом в отлично пружинивший матрас, он приблизился к перекатившейся на спину Рене и уткнулся кончиком носа туда, где ещё ныла татуировка. Послышался глубокий вздох, а потом шёпот: – Некто вчера так отлично провёл время, что потерял половину одежды и документы, а ещё оставил целую видеозапись улик. Не знаешь, кто это был?

Раздался смешок, а Рене стыдливо спрятала лицо в сгибе мужского локтя. О, Тони! В душе распустились не просто цветы, а целое поле жёлтых гербер. Тем временем Ланг перенёс вес на руки, и теперь с каждой секундой расстояние между двумя телами совершенно точно становилось меньше и меньше. Дыхание прервалось, и Рене встретилась взглядом с глазами цвета тех самых гербер.

– Мне нужно ехать, – тихо сказал Энтони и наклонился чуть ниже.

– Это может подождать… – шепнула она. Ладони скользнули по напряжённым предплечьям.

– Зато отделение нет. – Ещё тише и ниже.

– Тогда поезжай…

– Но я не хочу…

И кажется, замерло даже трудолюбивое сердце, пока Рене пальцами перебирала тёмные пряди.

– Почему?

– Потому что ты здесь…

– Тогда это и правда нелёгкий выбор.

– Не думаю.

Энтони на секунду застыл, а потом резко наклонился и коснулся губами обнажённой шеи, ключицы, плеча под футболкой, груди. Рене запрокинула голову, вцепившись пальцами в жёсткие волосы.

– Как твой живот? – донёсся до неё сумбурный шёпот вместе с шорохом откинутого одеяла.

– Великолепно. Только я даже не чистила зубы…

– К чёрту условности! – рыкнул Энтони, а потом вцепился в бёдра и дёрнул Рене на себя.

Он провёл по обнажённым ногам, нырнул ладонями под скомканный край футболки и задрал ту до самой груди. Прохладный воздух немедленно впился в неготовую к такому кожу, отчего Рене задохнулась, но в рот тут же проник язык Тони. И в этот момент она словно увидела себя в его голове. Сонная. Мягкая. Потрясающе тёплая после проведённой рядом с ним ночи. С рассыпанной по подушкам копной волос и золотом кожи на самой белоснежной из всех простыней. Только чёрная ткань казалась здесь совершенно чужой. Неправильной. И тут же, как будто услышав мысли, Энтони разорвал поцелуй и почти грубо сдёрнул футболку.

– Не твой цвет. Не смей её надевать, – бормотал он, пока покрывал впалый голый живот почти что укусами. – Я куплю тебе десяток других – красных, зеленых, малиновых и обязательно жёлтых. Слышишь?

–Oui…

Конечно же, она слышала. Но найти в себе силы на другой ответ уже не смогла, потому что рот Энтони сначала скользнул по бедру, а потом… Рене выгнулась, ощутив нежное прикосновение у себя между ног, и счастливо заулыбалась, когда где-то в углу комнаты раздался щелчок, а затем в мир ворвалась мелодия из утреннего радиоэфира:

От поцелуев и прикосновений перед глазами засияли жёлтые звезды. То, что происходило сейчас на кровати, было совсем не похоже на вчерашнюю неистовую потребность доказать друг другу прощение. Рене переплетала их пальцы и тут же отпускала вновь, чтобы стянуть мешавшийся свитер и расстегнуть пуговицу на джинсах. Она рисовала языком узоры на теле Тони, а он в ответ обнимал так крепко, что хотелось смеяться. Его руки были везде – в ней, на ней, в его рту, в её… Их запахи давно перемешались, одеяло было сброшено на пол, а где-то, вторя её собственному сердцу, весело напевал будильник.

Когда Энтони успел достать из-под матраса пачку с презервативами, она даже не заметила. Только чуть приподняла бровь и услышала перемежавшуюся поцелуями торопливую просьбу:

– Не ревнуй. Пожалуйста. Не ты и не сейчас!

Но она даже не собиралась. Вместо ответа Рене толкнула Энтони в плечо, вынудив перекатиться на спину, и забрала из рук уже надорванную упаковку. Она никогда этого не делала. Бога ради, с чего бы! Но прямо сейчас Рене совершенно точно знала, что именно хочет и как. А потому она взобралась на мужские бёдра, отчего колени теперь едва касались матраса, и с трудом приспустила джинсы. Всё же Ланг был слишком большим даже в своей неестественной худобе. Пальцы сами потянулись к горячей и такой мягкой коже, обвели подушечкой головку, скользнули вниз… вверх. Энтони не мешал. Он следил за Рене из-под полуприкрытых век, позволяя познать своё тело точно так же, как сам недавно делал с её собственным.

Наигравшись вдоволь, она наклонилась вперёд и прижалась губами к пересохшему рту, пока пальцы неумело, но старательно делали своё дело. А потом опёрлась рукой на грудь замершего, не сводящего с неё взгляда Тони, медленно опустилась до самого конца и остановилась зажмурившись. Рене чувствовала, как гладят бёдра его большие ладони. С каким отчаянным самообладанием он терпел, чтобы не вцепиться в напряжённые мышцы и резко дёрнуться вверх. Энтони ждал, и она наконец-то качнулась. Ещё раз. Затем ещё. Колени едва доставали до опоры, но тут мужские ладони скользнули на спину и чуть надавили, вынудив склониться вперёд.

– Вот так, – прошептал Ланг, когда она вновь устремилась ему навстречу, ловя ритм. И… да. Тони был прав. Так гораздо удобнее…

–Я так люблю тебя…

Рене не знала, кто из них прошептал слова песни. Он или она? Да и была ли в том какая-то разница? Её тело двигалось само, пока руки Тони не давали дёрнуться слишком резко и сильно. Несмотря на то, что Рене была сверху, он всё равно вёл эту партию, когда подавался бёдрами навстречу. Снова и снова. Их кожа давно стала влажной и скользкой. Такой восхитительно липкой, что её хотелось лизнуть. Запомнить запах, вкус и ощущение на языке. И в порыве этого неосознанного желания Рене осторожно прикусила жилку на напряжённой мужской шее, отчего Энтони толкнулся сильнее.

Перед глазами уже плыли жёлтые пятна, когда Рене неожиданно выпрямилась, а потом вовсе упёрлась ладонями в мужские колени. Она прогнулась, и державший теперь за талию Энтони рванулся сильнее. Ему нравилось то, что он видел. Рене чувствовала это всем телом и кожей, в которую отчаянно впивались сильные пальцы. И потому, чтобы внутри взорвались горячие фейерверки, понадобилось слишком мало. Она застонала, когда между их телами уже знакомо скользнула ладонь, и тут же захлебнулась собственным криком. Сведённые мышцы дрожали, а чужое дыхание теперь раздавалось где-то над ухом. И Рене не понимала, как вновь оказалась лежащей на Тони, но ощутила последний толчок и окончательно потерялась в своих ощущениях.

Где-то в углу радостно бормотало о снежной погоде позабытое радио, а витавшая в остатках эйфории Рене не слышала ничего, кроме быстрого стука большого упрямого сердца. Такого живого. Громкого. Чёткого. Она смежила веки и прижалась теснее к груди Тони, стараясь запомнить этот восхитительный звук. И никто из них не знал, сколько прошло времени, прежде чем Ланг осторожно пошевелился.

– Мне надо ехать, – донёсся вздох, и Рене сильнее стиснула в объятиях широкие плечи. Энтони хохотнул. – Давай же, моя девчонка. Больные сами себя не исцелят, как бы нам ни хотелось. Я не Лазарь.

– Составить тебе компанию? – прошептала она, а сама не сдвинулась ни на сантиметр. Последовала пауза, словно Ланг действительно обдумывал такую возможность. А потом последовал категоричный отказ.

– У тебя выходной. Для событий прошлого вечера ты слишком мало спала.

– Подумай…

– Нет. – Макушки коснулся поцелуй, и Рене, как куклу, перекатили на скомканное одеяло. – Я вернусь вечером, и мы съездим за кое-какими вещами.

Ничего не значащая на первый взгляд фраза прозвучала небрежно. Так обыденно и беспечно, что в пору было весело кивнуть и согласиться. Но Рене замерла. Она вскинула на Тони растерянный взгляд, но увидела лишь спину резко поднявшегося с кровати мужчины. Тем самым их обоюдным чутьём Рене ощутила уловку в этой будто бы невзначай брошенной фразе. Ланг что-то задумал и будто уже всё решил. За Рене, за себя, за весь этот мир. Нет, не сказать, что у неё самой были большие планы на вечер, и, быть может, ей померещилось, но что-то внутри вдруг гадко зашевелилось.

Однако в следующий миг Энтони вдруг улыбнулся, и она не нашла в себе сил не улыбнуться в ответ.

– В шесть. Будь готова, – шепнул он, прежде чем в последний раз поцеловал и вышел из спальни.

Через пару минут в глубине дома хлопнула дверь, и стало тихо. Выждав ещё немного непонятно зачем, Рене свернулась в клубок и вдруг почувствовала, что шарик счастья внутри стал немного меньше. Всё будет хорошо. Верно?

Она выбралась из кровати, когда на часах был уже почти полдень. Всё это время Рене лежала, рисовала на подушке узор из маргариток и пыталась понять, что произошло вчера и сегодня. Но мысли упорно возвращались к последнему разговору и не хотели двигаться дальше. Устав, наконец, от попыток разобраться в собственных ощущениях, Рене раздражённо откинула одеяло и натянула футболку.

Жилище, где обитал Энтони, напоминало эдакий лабиринт минотавра, только без монстров и с учётом страсти дизайнера к большим, немного пустым помещениям. Белые стены, светлая мебель, стеклянные переходы и застывшие в невесомости лестницы. В квартире было свободно и создавалась иллюзия солнца даже в такой пасмурный день, как сегодня. Снег наконец-то закончился, а значит, завтра в больнице стоило ждать лавину из пациентов. Рене напряжённо повела плечами в предвкушении не самого простого дежурства.

Чтобы освоиться в чужом доме, разобраться со стиральной машинкой и наконец отыскать кухню, ушло около часа. Кипенно-белая комната выходила окнами на покрытую снегом террасу, за которой чуть дальше шумела большим перекатом река. Замерев на пороге, Рене долго изучала унылый снежный пейзаж, прежде чем подошла к навороченной плоской плите, а затем провела по ней пальцем. Послышалось громкое хмыканье. Надо же! Рене для надёжности потёрла ногтем одну из конфорок и недоумённо нахмурилась. Нет, ошибки быть не могло. Этой техникой и правда не пользовались. Похоже, ни разу с покупки. Да, чья-то рука (уж точно не Тони!) любовно стирала вредную пыль, но никогда на блестящей поверхности не стояло ничего даже отдалённо напоминавшего утварь. Рене вздохнула и повернулась к большому хромированному холодильнику. Приоткрыв дверцу, она заглянула в осветившееся нутро и не сдержалась:

– Святые угодники!

Серьёзно? Початая банка арахисовой пасты, заплесневевший мармелад в пластиковой упаковке и соевый соус? Тони, вовсе не обязательно держать ради этого шкафоподобного монстра, куда легко поместилась бы вся Рене целиком. Сердито нахмурившись, она резко повернулась к столу и только тогда заметила телефон, под которым уже знакомо торчал клочок бумаги вместе с парой банкнот. Вытянув записку, Рене вчиталась в отвратительный почерк и закатила глаза.

«Закажи себе еды», – гласило оставленное Тони послание. А рядом, видимо, лежала сумма компенсации за голодные неудобства. Прекрасно! Только вот она даже адреса толком не знала. Рене в задумчивости постучала ногтями по столешнице, скосила взгляд на закрытые полки кухонного гарнитура и снова отбила неровную дробь. Подцепив ногой одну из створок, она приоткрыла тяжёлую дверцу, а затем чуть прищурилась. Следом была распахнута вторая и третья… На четвёртой Рене ждала удача в виде демонстрационных образцов времён чуть ли не года постройки знаменитого «Хабитата». Именно то, что обычно кладут в корзины для имитации поварского рая в рекламном проспекте: несколько пачек дорогой пасты, упаковка бобов и… жестяная банка тунца. Всё верно. Тунец – это жизнь! Собрав в охапку найденный клад, Рене вывалила его на стол и неуверенно огляделась в поисках посуды. В ответ на неё уставились глянцевые створки десятков шкафов. Ладно. Похоже, это будет непросто.

Энтони вернулся поздно. Уже давно миновало шесть вечера, затем семь, восемь и девять. Погасли сообщения Роузи и Энн, которые хором жаловались на «тёмного рыцаря ночных клубов», стихли телефонные разговоры и шутливые препирательства. Благородно отдав девушкам потерянные в запале веселья вещи, Ланг, конечно же, не удержался от парочки комментариев. Так что Рене пришлось смириться с пропетыми дуэтом эпитетами вроде «ужаса на крыльях ночи», «доктора Зло» и «всадника Апокалипсиса». Она не представляла, какие беседы проводил с двумя беззаботными подругами Энтони, но те наверняка оказались пристыжены. Ну, хотя бы все живы.

В общем, когда в коридоре зазвенели брошенные на столик ключи, Рене дремала в большом кресле и испуганно подскочила, инстинктивно спрятав за спину книгу, что читала до этого.

– Не помню, чтобы покупал порножурналы. – Тони прислонил к стене безликий бумажный пакет и устало усмехнулся. Он был явно удивлён таким поведением. – В любом случае здесь все взрослые люди…

– Нет, это другое, – смутилась Рене и потянулась было обнять, но тут из рук ловко выхватили увесистый том, и повисла недобрая тишина. Энтони долго и тяжело изучал немного выцветшую обложку, прежде чем небрежно отшвырнул книгу в самый тёмный угол белой гостиной.

– В кабинете лежало много других, более полезных вещей, – холодно произнёс он. – Например, экзаменационный справочник по хирургии.

– Вряд ли мне станет худо от одной монографии профессора. Я думала, мы закрыли вопрос.

Энтони неожиданно замер посреди комнаты, а потом резко обернулся.

– Мне тоже так показалось, когда ты согласилась продолжить резидентуру. Забыла?

Рене отрицательно качнула головой. Нет, конечно же, она помнила, но… Не так просто выкинуть из жизни планы и чаяния, когда всё ещё тешишь себя надеждой вернуться. Тем временем Энтони схватил пакет, бросил его на диван и продолжил:

– Всё, что тебе потребуется из нейрохирургии, ты уже знаешь. Если вдруг мне покажется иначе, я первый об этом скажу. Сейчас необходимо сосредоточиться на ином, потому что второго Рэмтони, или как его там, твоя призрачная лицензия не выдержит. Я доступно объяснил? Увы, но на более пространные разжёвывания сил у меня уже нет.

– Да, – сухо ответила Рене. Шпилька вышла справедливой, но жёсткой. – Ты голоден?

– Поем что-нибудь по дороге, – отозвался Тони. Он опустился в кресло, вытянул длинные ноги и устало прикрыл глаза. Как бы ни прошёл день в больнице, он явно оказался не из самых простых. Неожиданно Ланг пробормотал: – Не обижайся, но я не хочу, чтобы ты столкнулась с чем-нибудь неизвестным, если меня не будет рядом. Порой мы действуем быстрее, чем думаем, а для этого нужен опыт и время. Последнего у нас с тобой почти нет.

– Я не обижаюсь, – прошептала Рене и устроилась на подлокотнике кресла, за что немедленно поплатилась, когда большая рука сгребла в охапку и перетащила на колени.

– Смотрю, ты освоилась, – неожиданно хохотнул Энтони, заметив чистые джинсы.

– Более чем. Даже победила плиту.

– Не знал, что она работает. – Длинный нос на секунду уткнулся в шею, и Рене фыркнула от щекотки. – Одевайся. Надо съездить кое-куда.

В руки ткнулся пакет, который оказался набит вещами. Осторожно достав одну из них, Рене посмотрела на белый джемпер и непонимающе пробормотала:

– Это не моё, ты ошибся… – Она нахмурилась и собралась уже убрать мягкую ткань обратно, но тут по рукам вдруг царапнула этикетка. Рене застыла, неестественно выпрямившись, и посмотрела на спокойного Энтони. – Купил? Но зачем? У меня хватает одежды. Не нужно меня содержать! Это неправильно, так не делают…

Под неподвижным золотым взглядом Рене запнулась на полуслове и замолчала, растерянно заморгав. Ну а Ланг поднял руку, медленно провёл подушечкой пальца по линии шрама и спокойно сказал:

– Я так хочу.

И стало ясно, что возражать сейчас будет не просто бессмысленно, но даже опасно. Слишком тихо прозвучал голос, слишком чётко проговорено каждое слово. Потому Рене неловко слезла с колен, помедлила и молча отправилась переодеваться. И с каждым шагом в голове всё громче звучало давно позабытое«Ich will».

Боже, она лишь надеялась, что это безумные отголоски прошлого, а не ненастоящее. Что Тони просто устал… Что не захотел шариться по всему клубу в поисках свитера! Рене нервным движением сорвала с себя футболку и натянула джемпер прямо на голое тело. Было ли в пакете ещё и бельё она знать не хотела. И не потому, что ею вдруг овладела ненужная скромность, просто где-то внутри заворочался страх.

То, что они едут в Монреаль-Нор, Рене поняла, лишь когда позади осталось здание олимпийского стадиона. Мимо проносились кварталы, пустые дороги и яркие перекрёстки, но чем ближе становился дом, тем сильнее стучало сердце. Рене не знала, отчего так волновалась. Возможно, от слишком резких перемен в жизни. А может потому, что столь желанный итог теперь пугал, ибо радости от решения Энтони не было. Только безумное напряжение и полное неизвестности ожидание. Нет, Рене не обижалась, что никто не спросил её мнения. Она, безусловно, сказала бы «да», но… Что именно «но» объяснений не нашлось ни утром, ни вечером. Сомнения просто сидели внутри и давили… давили, пока Рене вынуждала себя улыбаться в ответ на рассказанные Тони истории. И только когда машина остановилась у расшатанной лестницы, она вдруг поняла, – нет, скорее, почувствовала – как напряжён Ланг. Он выбрался на заснеженную дорожку около дома, помог Рене и огляделся.

– Собери всё необходимое. Остальное я увезу через несколько дней, – проговорил Тони так небрежно, словно речь шла о походе в кино, а не совместном проживании после трёх месяцев знакомства и одной ночи в постели. Ладно, может быть, не одной, но всё же… Рене озадаченно потёрла лоб.

– Энтони, ты уверен?

– А ты нет?

Вопрос поставил в тупик. И, видимо, заметив невольные колебания, Ланг вскинул брови, а Рене отвела взгляд.

Если честно, она понятия не имела, как выбираться из таких ситуаций. Её опыт казался теперь настолько нелепым, что искать в нём ответы и правила поведения было бессмысленно. Глупый секс на день рождения в шестнадцать, трое парней за десять лет и полгода попыток романа с коллегой в Квебеке. Что она могла дать Энтони такого, чего нет у других. Как вообще сможет справиться с грузом чужих забот, когда сама…

– Сомневаешься? – вкрадчиво поинтересовался заинтригованный молчанием Энтони, и она сжала зубы.

Бога ради, Рене! Что за жалкая трусость? Не ты ли ещё вчера рвалась оберегать этого человека, вытаскивать из старых ужасов и доказывать день ото дня, что никогда не оставишь? Так, в чём теперь дело? Вот он! Бери, заботься, окружи тем вниманием, что бьёт у тебя через край. Верь ему так, как умеешь, – вся и без остатка! Чего ты боишься? Чего?.. Рене на секунду прикрыла глаза.

– Нет.

Она стремительно повернулась, взбежала по шатким ступеням и скрылась на лестнице. Где-то позади под тяжестью шагов Тони скрипнули половицы, но Рене уже была наверху. Распахнув дверь, она ворвалась в пустую квартиру и на мгновение застыла, когда на неё вдруг обрушился весь накопленный за эти недели уют. Взгляд заметался по стенам и полкам, наткнулся на мебель, посуду, немытую чашку, а потом упёрся в поникший цветок. О, милая! Рене подбежала к чахлой гербере и ласково погладила зелёные лепестки.

– Эй, не унывай! Я о тебе не забыла, – прошептала она и подхватила тяжёлый горшок. В этот момент хлопнула входная дверь.

– Уже решила, что возьмёшь? – небрежно спросил Тони, и, похоже, будь его воля, всё в этой квартире осталось бы на местах. Он словно не хотел тащить в их новую жизнь отголоски проведённого без него времени.

Рене тряхнула головой и пожурила себя за всякие глупости. Повернувшись, она почти столкнулась с замершим за спиной Лангом, в грудь ему упёрся горшок.

– О, ну конечно. – Тони закатил глаза, однако удивительно осторожно забрал из рук цветок. Почти так же, как недавно касался самой Рене. – Куда ты без своего зелёного монстра.

– Она зачахнет без меня, – совершенно обыденно ответила она, но вдруг заметила, с каким вниманием Ланг уставился на герберу.

– Вот как… – произнёс он непонятно к чему и замолчал.

Не дождавшись хоть каких-нибудь пояснений, Рене пожала плечами, а потом направилась складывать вещи.

Сборы вышли хаотичными, и в сумку без разбора летели учебники и одежда. Энтони хотел было помочь, но один взгляд, и он понял – отступил, как тогда в ванной, и уставился на украшенную акварелями стену. Странный контраст с недавней строптивостью. Словно решатьза Рене давалось Лангу намного прощебез Рене. Конечно, глупо думать, что чьё-то присутствие могло сдержать авторитарную натуру главы хирургии, но, кажется, Рене имела крошечное преимущество перед другими.

А Тони никак не мог оторваться от акварелей. Он внимательно разглядывал каждый рисунок, зачем-то отгибал уголок с датой и всё сильнее поджимал губы. Наконец, когда был изучен последний, Ланг повернулся.

– Это символы стран, верно? Я вижу парагвайский жасмин, кантуту инков, протею… Но ни одного канадского клёна или банальной розы. С чего такой выбор?

Рене опустила голову, а потом со всей силы сжала платье в весёлый горошек.

– Места, где работали родители, – наконец, сказала она и почти заставила себя вернуться к сборам. – Они хирурги в миссиях «Красного Креста». Мама – бывший инфекционист, папа – педиатр.

– Интересно. – Энтони снова повернулся к стене, а Рене взмолилась богам, чтобы на этом вопросы закончились. Однако небеса всегда имели на всё свои планы. – Ты неплохо рисуешь для человека совсем иной профессии. Хорошо подбираешь цвета, ракурс…

– Это не я. Я лишь копировала из справочника изображение, так что в том нет большой заслуги. За меня всё сделал фотограф.

– Сомневаюсь, – задумчиво протянул Ланг. – Почему именно цветы? Впрочем, идиотский вопрос.

Он усмехнулся, покосившись на стоявшую рядом герберу, и Рене постаралась изобразить улыбку в ответ. Однако затем Энтони задал новый вопрос, и внутри что-то заныло:

– Вы часто видитесь? Не помню, чтобы кто-то звонил или приезжал к тебе… Разве что мистер Роше в те дни после аварии. – Энтони говорил легко, но было слышно, насколько ему интересно. Однако последовавшее в ответ молчание вынудило его повернуться. – Рене?

– Пять лет назад, – скороговоркой выпалила она. – На вручении университетских дипломов. А до этого в посольстве, когда получала канадскую визу. И на каком-то школьном празднике, уже не вспомню точно год. У них много работы в проблемных странах…

– И потому собственный сытый ребёнок не нуждается во внимании? Тебе не кажется это странным?

Рене открыла рот, потом закрыла и расстроенно заморгала.

– Нет, всё не так! Сам понимаешь, не на всех пальмах есть сотовые вышки! Когда они месяцами торчат в деревнях, где нет даже банальных удобств…

– Однако почтовая служба работает настолько исправно, что умудряется в срок доставлять поздравления? – закончил за неё Тони и вдруг вытянул из кармана две открытки. – Как забавно выходит. Вот на Рождество, а вот и Новый год. Нашёл их под дверью и, судя по штемпелям, в Лондоне нет проблем с электричеством. Боже, храни Королеву!

Рене стояла и чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Нет, дело вовсе не в том, что она вдруг ощутила себя брошенной. С чего бы, после всех этих лет? Просто слова Тони оказались слишком прямыми, отчего горло сжалось, а руки сами упали вдоль тела.

– Зачем ты так? – прошептала она, и Ланг невольно вздрогнул. Он посмотрел в глаза Рене, а потом в один шаг оказался рядом, чтобы стиснуть в объятиях.

– Я не хотел, – пробормотал Энтони, коснувшись поцелуем взлохмаченной макушки.

– Тогда почему? Я… я не прячусь от правды, но признать её окончательно – это поставить точку. Не думаю, что готова.

– Вот поэтому, – раздался над головой вздох. – Я не понимаю, как ты можешь их всех прощать. Я не понимаю тебя, твоей мотивации и порой абсурдной доброты. Ты давно должна была повзрослеть и избавиться от подобной наивности, но почему-то всё ещё веришь в розовых пони, что бегут по радуге справедливости.

– Неправда, – проворчала Рене. И услышала, как в грудной клетке Тони перекатился смешок.

– Разве? – он замолчал, пока вырисовывал на белом свитере круги да спирали, потом на секунду обнял крепче и отпустил. – Ты закончила?

Рене кивнула, бросила взгляд на оставленный старый будильник, зачем-то поправила сидевшего на диване бобра и хотела уже подхватить огромную сумку, но Энтони успел первым. Вручив герберу, он взялся за потёртые ручки.

– Что насчёт аренды? – Ланг кивнул в сторону развороченной комнаты.

– В декабре заплатила на полгода вперёд, – вздохнула Рене. – Так что первое время, боюсь, не смогу возместить тебе траты…

Она резко осеклась, когда с настойчивой просьбой замолчать рта коснулась мужская ладонь. Энтони недовольно нахмурился и покачал головой.

– Бога ради! Избавь меня от этой эмансипированной чуши. Прямо сейчас она неуместна.

– Но так не принято!

Вздёрнутая в картинном недоумении бровь дала понять, что Энтони в целом плевать на социальные правила. Кто бы мог сомневаться, что он уже всё решил. Верно? Однако где-то внутри снова шевельнулось неловкое напряжение. Рене рада была бы его не заметить, но… Но то никак не хотело исчезать.

– Забирай цветок, – коротко бросил Энтони и направился к выходу. – За остальным вернёмся позже.

И закрывая за собой дверь, Рене знала, что он солгал.

За следующий месяц Рене ни разу и не навестила свою квартиру. Любая её просьба или намёк неизменно натыкались на небрежное «потом», которое так никогда и не наступало. И неважно, нужен ли был учебник, тетрадь, а может, что-то ещё, Ланг немедленно находил замену или точную копию. Изо дня в день Рене просыпалась под звук другого будильника в серой комнате Хабитата, спускалась по белым лестницам и садилась в чёрную, точно сажа, машину, чтобы отправиться на работу. У неё были ключи, она знала соседей, улыбалась охране, украшала комнаты сухоцветами, акварелями и милыми мелочами, но ощущения дома не приходило. Лишённые малейшего оттенка стены были бездушны, и между ними Рене блуждала, потерявшись в собственных мыслях. А в тех было гулко и холодно. Даже гербера чувствовала себя неуютно. Она ёжилась на солнечном подоконнике, поджимала листья, стоило Энтони подойти к ней чуть ближе, и сбрасывала бутоны. Рене хмурилась, подолгу разговаривала с упрямым цветком, но всё было без толку.

Рене не понимала, как это произошло. Всё началось незаметно. Утро сменялось вечером, работа шла за работой, операции, семинары, задачки от Тони. Дел в послеснежные дни всегда находилось так много, что, казалось, всё лишнее и непонятное давно должно раствориться в суматохе нового года. Однако затаившееся с первого январского вечера чувство тревоги раковой клеткой врезалось в самое сердце. Рене почти физически ощущала, как его метастазы множились в головном мозге, сжимали предчувствием лёгкие, разносили по венам отравленный след, пока она отчаянно пыталась разобраться. Что-то происходило. Рене улыбалась, смеялась, украдкой ловила поцелуи от Энтони и целовала сама, однако, оставшись наедине, словно гасла. Нечто в ней или где-то поблизости давило так сильно, что не было сил даже вздохнуть. Какое-то время казалось, дело в новизне отношений, или в надсмотрщике из Квебека, что следовал за Рене по пятам. Но с каждым днём она верила в это всё меньше.

Ну а Тони будто не замечал этой совсем не маленькой странности. Он жил в собственном мире, где каждый день рядом с Рене казался распланированным на годы вперёд. Сегодня у них была домашняя пицца, завтра – прогулка, а через неделю он отвезет её куда-нибудь в горы или на озеро, а может, на богом проклятые водопады. Рене не знала. Она плыла по течению и никак не могла пристать к берегу. Да, они вместе боролись с мигренями. Рене могла часами сидеть позади на коленях и массировать уставшую голову, но всё равно знала, что Энтони украдкой глотает таблетки. В тот день, когда она их нашла, то оказалась в полной растерянности. Но два разговора закончились отвратительной ссорой, и Рене вернулась к тому, что умела лучше всего – любить и верить. Она не знала иного лекарства.

К своему стыду, Рене с каждым днём всё больше осознавала, что, кажется, окончательно потерялась в свалившихся на разум эмоциях. Их было неправильно много, словно она каким-то неведомым образом чувствовала за двоих, и это раздирало её на тысячу маленьких Рене Роше. Одна для учёбы, другая для пациентов, немного для Роузи, ещё меньше для доктора Фюрста, капелька для отчётов надсмотрщику, крошки для доктора Энгтан, для Хелен и, конечно же, одна большая Рене для самого Энтони. Лучший кусочек. При том, что он сам был на завтрак, на обед и на ужин, в операционной и ночью в постели. И если раньше Рене всё отдала бы за это, то теперь с каждым днём находиться с ним рядом становилось лишь тяжелей. Она теряла себя, растворялась в его грузной личности, но до дрожи боялась это признать. Проще было закрыть на это глаза и сказать:«Ты сама об этом мечтала!»

В один из таких вечеров размышлений, когда календарь перевернул вторую страницу и провозгласил долгожданный февраль, Рене сидела в пустой ординаторской и заполняла форму на сайте. Тони собирался ехать на конференцию, однако мысли были совсем о другом. А потому, стоило рядом громыхнуть нарочито небрежно поставленному стулу, Рене вздрогнула и едва не сбила локтем картонный стаканчик. Забавно, почти как в первый день: невесёлые мысли о Тони, кофе и… Алан Фюрст.

– Добрый день, доктор Роше, – нарочито весело поздоровался главный анестезиолог.

– Вы меня напугали. Не ожидала, что операция так рано закончится.

– Рано? – Фюрст взглянул на большой циферблат около входа. – Три часа, Рене. Дольше обычного.

– Я… – Она замялась. Да впрочем, что тут сказать. Не изливать же свои подростковые глупости первой встречной доброй душе? Хотя доктор Фюрст мог бы дать ценный совет, не будь всё так запутанно и скандально. Так что она просто вздохнула: – Значит, я заработалась.

– Или задумалась? – Алан подцепил одну из бумаг, что были разбросаны по столу. – Собираетесь в Торонто? Хорошая конференция. Это выступление неплохо зачтётся тебе в итоговых баллах.

– Да, доктор Ланг мне про это сказал…

– Ах, Энтони. Он, кстати, тебя искал. Но я отправил его в кафетерий. Сказал, что ты там.

Рене недоумённо уставилась на анестезиолога, а потом недоверчиво усмехнулась. Вроде, серьёзный человек, а такие дурацкие шутки. Но доктор Фюрст не улыбнулся, и от этого Рене нервно стиснула руки.

– Хочу с тобой поговорить, пока его нет.

– О чём?

– Как давно ты спишь с Лангом?

О боже! Сердце тяжело забилось в груди, отсчитывая секунды до паники. За прошедший месяц они ни разу не обсуждали с Тони правильность их отношений. Несколько раз Рене порывалась начать разговор, но тот увязал на первых же двух предложениях. Так что со временем она перестала спрашивать, а приняла как естественное продолжение. Так хотел Ланг.

– Вы спрашиваете, как друг, или глава резидентуры?

– Во втором случае я бы обратился к твоему наставнику, а потом решал вопрос через больничную комиссию по этике. – Фюрст вздохнул и вернул листок на место. – Я пришёл к тебе как друг, Рене. Причём, больше твой, нежели Энтони.

– Зачем? Вам Роузи рассказала?

– Так скажем, она попросила меня поговорить.

Следовало отдать Фюрсту должное, он смутился. Рене коротко усмехнулась.

– Тогда вам известно, что мы не просто спим. Мы живём вместе.

– В том и проблема. – Алан нервно облизал бледные губы. – Вы не живёте вместе. Вы живёте так, как хочет Энтони…

– Неправда!

– Рене! – повысил голос Фюрст. – Я знаю Ланга уже пять с лишним лет. Видел всех его женщин. И каждый раз ему было плевать! Но сейчас всё иначе. Вы оба меняетесь. Возможно, это не так заметно для вас, но очевидно для тех, кто смотрит со стороны. И я слишком хорошо знаком с Тони, чтобы увидеть, как вас растаскивает по разные стороны. Вы идёте вперёд, но не туда.

– Не знала, что у вас есть диплом семейного психолога.

– Ты же сама это чувствуешь, – вдруг тихо сказал Алан. – Не отрицай. Роузи видит, как ты тускнеешь. Она…

– Хватит! – отрезала Рене. Не думать! Нет-нет-нет! – Я рада, что вы двое наконец-то признали тягу друг к другу, но данный факт не делает вас экспертами по межличностным отношениям…

Рене хотела сказать что-то ещё, но в этот момент экран монитора вспыхнул. И только увидев подсвеченный заголовок нового оповещения, она почувствовала, как задрожали вцепившиеся в твёрдый стол руки.

– Матерь божья… – ошарашенно выдохнул Фюрст, глядя в экран на письмо. Он помолчал, а потом повернулся к замершей Рене и улыбнулся с такой тоской, что захотелось выть. – Он тебя не отпустит…

– Что… что мне делать?

– Я не знаю. Вот теперь я действительно не знаю…

Рене снова уставилась на экран, а потом с силой прикусила указательный палец. До крови. До дикой боли, которая прогнала бы галлюцинацию, но ничего не изменилось. Чёрные буквы на белом фоне по-прежнему радостно информировали, что уважаемую мадмуазель Рене Роше приглашали на собеседование в нейрохирургическое отделение больницы Оттавы.