И возродится легенда (СИ)

Глава 8

— Пожертвуйте на праздник святой Тумаллан, лечьцы и покровительницы рожениц.

Босая девушка в белом, с распущенными светлыми волосами чуть ли не упирала в живот Эриль серебряную миску с водой, в которой поблескивали редкие монетки. И умильно пялилась снизу вверх наивными серыми глазами. У нее было личико сердечком, ямочки на щеках, пухлые губы, а голубоватая кожа светилась в полутьме таверны.

— Святая Тумаллан? Это еще кто? — переспросил Янтарь.

— Милосердная Дева, Спасительница Корабельщика, нашедшая его в тумане! Из какой глуши вы приехали, господин?

— Пигалица!

Эриль бросила в чашу медяк.

— Так скоро праздник… Верно…

— Через неделю!

— Мы правда давно здесь не бывали. Тебя как звать?

— Тумаллан. Тумка…

— Ты собираешь здесь милостыню для храма?

— Не только… Еще лампы разжигаю, и подметаю, и…

— Вот что, Тумка, — Эриль положила руку на хрупкое плечико. — Закажи у хозяина для нас комнату. И завтрак на троих. Мы будем рады, если за ним ты поделишься новостями.

Девушка брякнула чашу с пожертвованиями на стол и убежала.

— И она не боится ее оставлять? — пробурчал Янтарь, протискиваясь на скамью между столом и стеной.

— Попробуй, достань хоть монетку, — подначила Эриль.

— Ну нет, я с вашим богом в игры не играю.

Девушка прибежала, шлепая босыми ступнями по полу. Положила на стол большой, позеленевший местами ключ:

— Вот, вам повезло, что остался чердак. Народу будет… море.

— Я не вижу тут толпу.

— Это потому что утро, — девушка улыбнулась и убежала снова. Вернулась она одетая просто и даже мрачно, волосы переплетя «корзинкой», а голову прикрыв кожаным чепцом, сгибаясь под тяжестью подноса с глиняной посудой. Расставив котелки с жарким и тушеным, плошки и кружки, сбегала за огромной сковородой со шкворчащей в сале яичницей и кувшином меда. И, наконец, присела к столу.

— У меня живот прилип к спине за время плаванья, — пожаловался Янтарь, придвигая к себе сковороду. На столешнице остался еще один обугленный круг. Тумка разлила по кружкам мед.

— А я ем, как птичка, — прощебетала она, хватая с деревянного блюда гусиную ногу и подставляя ломоть хлеба под жир. Эриль мрачно отхлебнула мед: в таверне было душно и хотелось пить. Напиток оказался жиденький, чуть кисловатый, с настойчивым запахом корицы. Самое оно.

— Если вы певцы али лицедеи, так время для вас самое благодатное, — подала голос Тумка, утолив первый голод. — Деньжищи будете лопатой грести. Наемники — тоже хорошо, защищать от худого люда.

— А если мы купцы? — ухмыльнулся Янтарь. Девица фыркнула в ладошку:

— Вот еще! Быдто я купцов не отличу! Они все важные да пузатые. А какие худые, так все равно важные, трактирную девушку, как равную, за стол не посодят. Да и где ваш товар?

— На складу в гавани.

— Ой, ладно! — она отмахнулась ладошкой. — У купцов все больше «кошачьи лапы» (тут — род кастета) да кистени. А у моны вашей меч при поясе. Или она на турнир?

Тумка звонко рассмеялась.

— Ой, да вы ж ничего не знаете! В честь святой Тумаллан наш домес Лель, да продлятся его годы, устраивает турнир.

— Как-то не больно турнир… сочетается с милосердием, — хмыкнул Янтарь, прожевав кусок ветчины, подмигивая Эрили.

— Дева Тумаллан еще и отважна, — звенела Тумка. — Ибо бестрепетно вошла за Корабельщиком в туман!

Оборотень сдвинул надоевший капюшон и сделал большие глаза:

— Некоторые случайно туда попадают…

Девушка захихикала, кокетничая.

— Не так страшны вуивр, как их малюют, если вы о них, милсдарь. Одна из этого семени даже помогала Корабельщику и милостивому королю избавить нас от Лидара.

— Ты его помнишь?

Тумка подавилась куском:

— Кого? Лидара? Смутно. Но он был послан нам за грехи слабости и равнодушия. И поскольку вуивр искупила этот грех, с нее снято проклятие рода, и ее поминают в церквах наряду с другими героями.

— Спасибо, — Эриль отставила кубок, — мне это очень помогло.

— Мона?

— Все, что ты говоришь, очень интересно и поучительно.

— А… да… спасибо.

Янтарь искоса взглянул на подругу и покачал головой: мол, нехорошо смеяться над наивной девушкой. Тумка же продолжила, как ни в чем не бывало:

— Кроме того, наш любезный король назвал ее именем флагманский корабль. А злые языки поговаривают, что синий цвет в украшениях и одежде, который он предпочитает — в честь нее же. Но синий — цвет Корабельщика. И думать иначе кощунственно.

Оборотень громко откашлялся.

— Что еще будет на празднике?

Глаза Тумки загорелись.

— О, да! Будет торжественное шествие через весь город от маяка к маяку, и потешное морское сражение, и фейерверк. Всех трактирщиков обязали выставить угощение на площадях, и пустят вино в фонтаны. Но самое главное не это.

Она прижала ладони к груди и сделала торжественную паузу.

— Наш добрый домес на турнире изберет себе жену. Совет короны уговаривал его, уговаривал, и наконец-то уговорил, — Тумка подняла очи к потолку.

— И кто… его избранница?

— Ну-у, — девушка хихикнула. — Последние бароны везут в столицу своих дочерей. Кое-кто даже остановился у нас, — она поскребла голову под чепцом. — На гостиницы Верхней Имельды у них нет денег. Но говорят… — Тумка подалась к гостям, — счастливицей будет мона Ветла, дочь бургомистра и главы совета, девушка во всех смыслах…

— Я ненадолго.

Голова кружилась от меда, ноги подгибались, и Эрили пришлось опереться на стол, чтобы не упасть, поднявшись.

Янтарь кивнул. Вуивр благодарна была, что он не пристает с расспросами. Пошатываясь, она миновала общий зал. Вскарабкалась по ступенькам. Здесь начинались внутренние коридоры, ведущие к жилым комнатам и кладовым. Эриль завернула за угол. Кажется, вот здесь тогда была спальня Батрисс. Когда она постучала в двери, томные, разносящиеся на весь коридор вздохи замерли, что-то зашуршало, и установилась тишина. Возможно, Батрисс с Дымом надеялись, что незваный гость уберется. Вуивр постучала еще раз, и сквозь двери проник раздраженный, с налетом иронии голос новой тогда знакомой:

— Эриль, это ты? Мы думали, ты задержишься…

Кипя досадой, она развернулась и кинулась прочь, но заблудилась и вместо общего зала угодила на задний двор, освещенный резким светом луны в размытых тучах.

Ноги сами собой повторили путь, вынося Эриль на пятачок, провонявший отрубями и кошками. Она потянула на себя обитую войлоком дверь, висящую на ременных петлях. И остановилась, упираясь в косяки разведенными руками. Точно так же, как стоял в тот раз Лель.

На обледенелом крыльце, в одной рубахе.

Двое висели у него на руках, третий, обхватив под мышками, приставил нож к горлу. А директор труппы ожесточенно рвал с плеча парня оловянный знак преданности Лидару. Эриль они не заметили.

— Ты уйдешь… без него! Я за эти знаки отдал… ты столько не стоишь!

Вуивр метнулась вперед, становясь жгучим ветром. Нож отлетел, его владелец умер раньше, чем он упал. Горбун сам стряхнул остальных и от души вмазал хозяину в челюсть.

Они вернулись в таверну, трясясь от холода и переживаний, и от ликующего чувства победы, их соединившего. Эриль ударила кулаком в двери Батрисс, не собираясь больше деликатничать. Но та открыла сразу, держа на отлете свечу, полностью одетая.

Лицедей вытирал с шеи щекотную кровь.

Дым глядел на его пальцы, и желтые глаза не по-хорошему сверкали. Но он лишь перехватил руку Леля и провел указательным пальцем по царапине на шее, отчего та затянулась…

— Хрю, — сообщила худая свинья, трескавшая выставленные в бадье на крыльцо отбросы. Висящее в зените солнце заглядывало во двор, обнажая неприглядность заплесневелых от сырости стен.

Янтарь подошел сзади и за плечи развернул подругу к себе, заглядывая в лицо:

— Эриль! Ты как?

— Все хорошо, — ответила она, стараясь убедить в этом прежде всего саму себя. Оборотень оглядел двор, брезгливо передернулся:

— Пойдем отсюда.

Тут, охая и ахая, набежала Тумка.

— Мона такая бледная… Я помолюсь святой Тумаллан за ее здоровье.

Янтарь отмахнулся от девочки, как от зудящей мухи. А вуивр спросила первое, что пришло в голову:

— Там, под скалой, я видела синюю крышу. Это новая часовня?

— Старая. Ее сожгли во время бунта, но восстановили по приказу короля. Там очень красиво.

— Ну, тогда мы должны на нее посмотреть.

И прежде, чем Тумаллан опомнилась, утянула Янтаря за собой.

Они слегка заплутали по дороге и вышли не к парадному входу в часовню, а к боковой стене из валунов, что поросла шубкой дикого винограда, хмеля и фасоли, ало сверкающей цветками среди зелени. Под стеной виднелся освещенный солнцем скат крыши, а шатровые башенки с корабликами-флюгерами гордо торчали кверху — так близко, что, казалось, их можно тронуть рукой. Вдоль скатов тянулись украшенные статуями желоба водостоков. Часовня, как изящная игрушка, покоилась на протянутой ладони горы, с трех сторон окруженная скалами, а с четвертой — открытая ветрам и морю. С той стороны была лесенка к пляжу. Врезанная в камень, поднимающаяся до чугунных ворот в беленых каменных стенах, что примыкали к скале и карабкались на нее. Одна из ажурных створок распахнута во двор перед часовней. Двор пересекали дорожки, мощеные аквамарином, лазуритом и плитняком. Между дорожками шершавилась густая, еще не припудренная летней пылью трава, а на площадке перед входом лежал грубый серый валун с темным оком ритуальной чаши. В знойном небе кружила чайка. Плети растений, свисающие со стены, чуть колыхались, рябя оттенками зеленого. Эриль и Янтарь, сидя на корточках на гребне, любовались открывшимся видом и никуда особенно не торопились. Вуивр согрелась и перестала дрожать.

Наконец оборотень, объявив, что сейчас испечется, не утруждая себя ходьбой в обход, спустился по винограду до основания стены и, оттолкнувшись, спрыгнул вниз, приземлившись на полусогнутые ноги. Вуивр последовала за ним. Храмовый дворик был пуст. Красивого и опасного прыжка просто некому было заметить.

Было знойно, жужжали насекомые, и ветерок с моря не приносил прохлады.

— Это можно пить? — Янтарь уставился на выемку в валуне, похожую на темный, напоенный водой зрачок. По воде плавали лепестки, она тонкой струйкой сочилась сквозь трещину в камне и исчезала в густом мху у его основания.

Эриль кивнула, и оборотень жадно припал к воде, сердито отводя рукой успевшие намокнуть пепельные волосы. В чаше мелькнула тень, и вуивр резко вскинула голову. И на скалах, и на гребне стены, где они прежде сидели, никого не было. Отчего же вдруг вернулось позабытое с Кэслина ощущение одеяла, сдавившего голову? На севере нет рабства, здесь почти не заметна Охота, здесь магов не приносят в жертву по храмовым праздникам. Или это люди Леля следят за ней? Или может даже его невеста?..

Эриль, криво улыбнувшись, подошла к порталу в храм. Стрельчатая арка была обведена барельефом из веток сирени с пышными синими гроздьями, между которыми вилась мозаичная надпись: «Хранителю Вальдецу и мастеру Граалю, сберегшим в темноте огонь».

…Они стояли на берегу. Прибой плевался пеной, и Вальдец дергал плечом, стирая брызги со щеки. Плащ намок и почернел от воды. Глупо было сердиться на дождь. И на то, что вновь проглядел появление вуивр. И священник досадовал на самого себя, что злится на вещи очевидные и неизбежные.

Он сказал:

— Пойми. Прежде всего ты не вуивр, не разящая молния. Ты человек. А человеку нужны другие люди. Корабли. Дом.

Куда позже Эриль поняла, насколько он прав. Только не могла уже ему об этом сказать.

Тяжелые створки распахнулись легко: точно ждали прикосновения. Внутри было пусто и прохладно. Пахло побелкой и пылью. Беленые стены, темный наборный пол, резной каменный пояс под окнами.

И отражался в каменной чаше с водой свисающий на цепях, огромный хорос-корабль. Изогнутый корпус, квадратный парус, вымпел и мачта были собраны из тысячи граненых шариков. Солнце, падая сквозь узкие окна, играло в хрустале, как в дожде, рождая радугу. Сияло в гранях искристым, точно песня, огнем.

И отвечая этому огню, рванулись из запястий Эрили сквозь руки ветвистые молнии, устремляясь к сердцу.