И.З. Суриков и поэты-суриковцы

Глядела Кошка на Щегла, —

Не то чтобы она его хотела слушать,

А ей хотелося его бы скушать,

Да высоко висел, достать всё не могла.

Вдруг клетка сорвалась, на низ слетела,

А Кошка тут как и была:

Схватила бедного Щегла

И съела.

Как высоко ни стой,

А помни, милый мой:

Что можно вдруг упасть

И Кошке в рот попасть.

Раз встретилась с ослом лисица,

Ему поклон пренизкий отдала.

«Откуда ты бредешь, сестрица?»

— «Да вот у льва была».

— «Ну, что, о чем там толковали?»

— «Да всё о том мы рассуждали,

Кого б начальником поставить над скотами...

Была там речь и о тебе,

Да, говорит, нельзя: не нравишься ушами,

Тут я подумала в себе

(Уж это пусть останется меж нами):

Нельзя ль урезать их тебе вершка хоть два,

А я уж, так и быть, замолвила б у льва

За друга милого словечко,

Подумай-ка: почет и теплое местечко».

— «Да что ж, пожалуй, я готов».

А сколько есть не только что скотов, —

Людей,

Которые для выгоды своей,

Когда в виду ее имеют,

Не только что ушей —

Души не пожалеют.

Лука Фому, соседа своего, спросил:

«Корову продал?» — «Да».

— «На что?» — «Нужда».

— «Ты у меня бы попросил,

Я дал бы на нужду».

— «Да ты же видел всю голду,

Как старшина и староста меня <бранили>,

Чуть-чуть не засадили;

Ты подле ведь стоял,

Что ж ты тогда мне не сказал?»

— «Чай, ребятишки выли?»

— «Все выли, выл и я

И вся семья».

— «Жаль, жаль... А я бы дал...»

Жалетелей на свете много,

А помощь только жди от бога.

Ах, люби меня, да не сказывай,

Про тоску мою не расспрашивай.

Не разведывай моей думушки,

Не ходи гадать к сватье-кумушке.

Откажися знать мое прошлое,

Детство горькое, детство пошлое!

Только будь ко мне ты внимательна

И на жизнь гляди обстоятельно.

Будь хозяйкою работящею,

Понимай нужду настоящую,

С делом справишься — рук не складывай,

Делать что тебе — предугадывай.

Помогай в нужде — не рассказывай,

Своих дум другим не навязывай.

И легко тогда наша жизнь пойдет,

И тоску мою, как крылом, смахнет.

Ах, взаимно жить нам охотнее,

Да и труд вдвоем повольготнее.

Жаркое солнце над нивой гуляет,

Вольная пташка в лесу распевает,

Лоснится нива волной золотою,

Колос целуется с пыльной землею.

Песня за пашней вдали раздается —

По сердцу ядом страдание льется:

То завывает, то дико застонет,

Грубый напев оборвется, потонет...

Русская песня! зачем ты уныла?

Иль тебе жизнь одну грусть подарила?..

Звук цепей и скрип шагов

По степи морозной,

Гул суровых голосов,

Крик команды грозной.

Коней ржанье, волков вой,

Пустыри, проселки,

Вдоль дороги столбовой

Сосенки да елки.

По сугробам зайца след,

Песни вьюги, стоны,

Серебристый снега цвет,

Карканье вороны.

Небо звездное, луна

В радужном сиянье;

Впереди лишь даль видна,

А за ней — страданье...

Друг, проснись! давно зарею

Ночка темная сменилась,

И, умывшися росою,

Зелень снова оживилась.

Встало солнце. С солнцем этим

Пахарь ниву удобряет,

Хлеб насущный малым детям

Потом, кровью добывает.

За межою пашни дальней

Даже женщина боронит,

Горе песнею печальной

От себя бедняжка гонит!

Сердцу близки песни звуки.

День к труду нас призывает,

У нас разум есть и руки,

Труд нам счастье обещает.

Ночь давно, и кругом

Мирный сон, тишина,

Серебристым серпом

Смотрит с неба луна.

Воздух влажен, душист,

Даль прозрачна, ясна,

Не шелохнется лист,

Полный неги и сна.

Дремлют нивы в тиши,

Колос тучный склоня;

В этот час у души

Много дум и огня...

Ночь и тишь над землей...

Лунным светом облит,

Храма крест золотой

В небе блещет, горит.

Спит село. Горе, труд —

Всё забыто пока,

В мир счастливый несут

Грезы сна бедняка.

Видит он,новый дом,

В нем простор, чистота,

Крытый двор, много в нем~

Птиц домашних, скота.

Полон хлеба амбар,

Сторожит его пес

(Если везть на базар,

Будет целый обоз).

Пахнет щами в избе,

На шестке ветчина.

Паном-пан сам себе,

Он сидит у окна.

Односельцы к нему

Занять денег идут,

Даже власти ему

Все почет отдают.

Но ребенка вдруг крик

Сон отрадный прервал,

И, проснувшись, мужик

В голове почесал.

Весь день думал бедняк,

Вея рожь на гумне:

Хорошо бы жить так,

Как он видел во сне.

Но, знать, доли такой

Бедняку не видать

И весь век свой с нуждой

Суждено коротать.

Ветер воет за горой,

Вихри степью вьются,

Тучи черною грядой

По небу несутся.

Молнья брызнула, и гром

Глухо прокатился,

И мгновенно мрак кругом

Светом озарился.

Застонал дремучий лес,

Дико зашатался,

Как вторично гром с небес

С молнией прорвался.

Раздробите ж до корней,

Громовые тучи,

По лесам остатки пней

Пламенем летучим!

Пусть развеется, что прах,

Рухлядь вековая

И взрастет на тех местах

Сила молодая.

Сильный холод, туман над землей,

Дым по крышам из труб расстилается;

Точно огненный шар без лучей,

Сквозь туман солнца свет пробивается.

И стоит в сжатом воздухе гул,

Звуки кованых санок визгливые,

Едет плотный купец, завернул

В воротник свои щеки красивые.

Нарумяненный нищий бежит

И свой нос прикрывает лохмотьями,

И лицо его ветер знобит;

Сыплет снег, обрывая с крыш хлопьями.

Дров два воза везет мужичок,

На базар не спешит, не торопится;

На пути встретил он кабачок,

Привернул обогреться, как водится

Обморозивши руки, в кабак

Обогреться спешит горький пьяница;

Угостившись з.а медный пятак,

Пьян и весел и жизнию хвалится.

А уж жизнь его — слезы глядеть:

Холод, голод, позор и ничтожество;

Но теперь он готов всем бы петь

Богачам про их бедность-убожество.

И идет он панелью — нейдет,

Громким смехом в слезах заливается,

То прохожий его подтолкнет,

То он сам, как былинка, шатается.

А панель так чиста и гладка,

Совершенно катку подобляется, —

Поскользнулась бедняги нога,

И он носом в панель ударяется.

Кровь и брань... Полицейский на грех

Подоспел, подхватил он сердечного

И повел... а вослед ему смех

Раздавался народа беспечного.

В лавку девочка, ежась, спешит,

В куцавейке, с ручонками голыми;

А мороз всё крепчает, трещит,

Стеклы окон рисуя узорами.

Осенью в сумерки улицей

Тихо старушка идет.

Дождик стучит, гололедицей

Грязную землю кует.

Палкой старушка заступалась

С краю, у кельи худой;

С шумом окошко откуталось —

Дедушка смотрит седой.

«Что тебе надо? Не стукайся,

Стекла не выбей — смотри!»

— «Полно, Матвеич, не гневайся,

Встань, подымись, отопри!..»

Круто окошко закрылося,

Скрипнула дверь под крыльцом,

В улице грязь осветилася

Вмиг, и стемнело потом.

«Савишна, эк как промокнула,

Ну-ка, разденься скорей!

Дрожмя дрожишь, ты прозябнула,

Дождик пробил до костей.

Где пропадала, где бегала?

С год не видались с тобой!..»

— «В городе, сына проведала,

Умер ведь Саша-то мой!

В Лавру ходила, молилася,

Шла взад, к селу подошла,

Весть мне от Саши прислалася:

Болен; к ему побрела.

Ныли усталые ноженьки;

Надо на Сашу взглянуть,

В город пришла я, с дороженьки

Некогда было вздохнуть.

Слышу, в больнице преставился

Саша, и ноги не шли,

Капали слезы, катилися, —

Шла, не видала земли.

Шла, из больницы встречается

Гроб одинокий, везут...

«Саша!» — кричу, обрывается

Голос, возница грозит.

Шла до кладбища, сердечушко

Билось, шептало: «Иди,

Сын твой в гробу, Александрушко,

Ног не жалей, проводи».

Вот и кладбище, пыль носится...

«Душу раба упокой!

Раб Александр поминается...»

Кинулась на гроб шальной,

Крикнула: «Саша! Родимая

Мать я твоя, погляди!»

Кто-то вскричал: «Сумасшедшая,

Далее, прочь отведи!»

Памяти тут я лишилася,

Долго лежала больной.

Хворость прошла — захотелося

Знать мне, как умер сын мой.

Саша учитель был, детушки

Слушали, что он читал.

Старший на Сашу за книжечки

Что-то озлился, серчал.

Саша был горд, с старшим-набольшим

Смело о всем говорил,

В три дуги гнуть пред начальником

Спину свою не любил.

Злился начальник — озлобился,

Отнял и должность потом,

Детушки с Сашей прощалися,

Плакали горько о нем.

Как не заплакать — он маленьких

Детушек страстно любил.

«Вырасту, буду учителем», —

Бредил во сне, говорил.

Речи лились непонятные...

Плачет, на деток глядит,

Скажет: «В них силы могучие

Гибнут». И сам задрожит.

Саше нет должности — маялся,

Деток кой-где обучал;

С нужды ль, с натуги ль измучился,

Да и в больницу попал.

Боль доконала детинушку,

Всё он меня вспоминал:

«Эх, увидать бы хоть матушку!»

Умер, родной, не пождал.

Горько, Матвеич, я плакала,

Сердце щемило тоской;

Радость была — и та сгинула.

Как доживу я век свой?

Дряхлая старость подкралася,

Некому очи закрыть».

На печь старушка взбиралася

Слезы свои осушить.

Каплет дождичек, брызжет кругом,

Облака потемнели, сбегаются,

Из них грянул раскатами гром,

Небеса полосой растворяются.

В поле пахарь на лошадь кричит,

Она встала в бороздке, усталая;

Пахарь поднял косулю, стучит,

На лице грусть-забота немалая.

«Ну, родная», — лошадку махнул,

Пошла лошадь вперед, закачалася,

Пахарь молвил, глубоко вздохнул:

«Что за горе, за жизнь навязалася.

Сколько силы работай, положь —

Прибыль к осени выйдет бросовая,

И сбивайся с копейки на грош.

Не поймешь, что за жизнь бестолковая!

Отчего же такое житье

Мужик терпит и с ним не справляется,

Неисходное горе свое

Разрешить, извести не старается?

Иль незнанье всему голова,

Или люди?» Гроза разразилася,

Принагнулась с цветами трава,

Под дождем полегла, наклонилася.

Ветер сердито в трубе

Свищет, поет, завывает;

Стужа хозяйкой в избе

Из угла в угол гуляет.

Сор и разбросанный хлам,

Видны лохмотья худые,

Стскол нет целых у рам,

Дыры повсюду сквозные,

Иней блестит из трубы,

Тает и капли роняет.

Люлька висит средь избы,

В ней паренек засыпает.

Старшие дети кричат,

По полу скачут, играют,

В рваных рубахах дрожат, —

Холодно, на печь влезают.

А горемычная мать

Горем убита, бедою,

Крика не слышит ребят,

Очи сверкают слезою.

Как неживая, она

Голову держит руками,

Щеки белей полотна,

Косы повисли прядями.

Смолоду вольной взросла,

Замуж пошла самоходкой,

С мужем согласно жила.

Стешу в селе звали «ловкой».

Первой жать, прясть и косить

В волости Стеша считалась,

Деток погодно родить

С бабой любою равнялась.

Сыто жилось от труда,

Стали им люди дивиться,

Да вот случилась беда,

С нуждою пришлось поводиться.

Рядом случился пожар:

Искру в сенях заронили,

Дом охватил сильный жар...

Сына в избе позабыли.

Бросился муж доставать

Стешин ребенка соседа, —

И не вернулся назад,

Не отыскали и следа.

Стеша осталась вдовой

С кучей детей — малолеток;

Сердце съедает тоской:

Как ей поднять своих деток?

«Мама! — ребятки кричат, —

Ты бы нам есть положила...»

И горемыки дрожат:

Стужа и печь остудила.

Стеша на деток глядит,

Горе ей грудь разрывает;

Ветер поет и свистит,

Вьюга в щелях завывает.

Разбушуйтесь, ветры буйные,

Унесите, чтобы не было

Зла, неправды, дальше за море,

Жизнь о них чтобы не ведала.

На полях, лугах, дороженьках,

На селе, в семье согласная,

Жизнь иная придет — явится,

Будто зорька в небе ясная.

Разбушуйтесь, ветры буйные,

Унесите дальше за море

Зло, неправду с света белого...

Без них жить бы — горе не горе.

Свищет за окошком,

Вьюга ходит, вьется;

Где-то на селеньи

Песенка поется.

Песенки мотивы

За сердце хватают.

Радость иль страданье

Звуки выливают?

Все, кажись, невзгоды

Все прошли, забыты,

Луч блестит свободы,

К знанью путь открытый.

Людям жизнь иная,

Новая настала;

Правда ль? Но в ответ лишь

Вьюга завывала.

Песня, та же песня,

Грустная, былая,

Над селеньем та же

Ночь висит глухая.

Ярко в небе месяц

Над селом сияет,

Черные избушки

Светом обливает.

Снежные сугробы

Выше изб и тына,

Нет нигде прохода, —

То ли не картина?

Кое-где мелькает

Свет из окон бледно,

А заглянешь в избу —

Холодно и бедно.

Люди, как больные,

Ходят, точно тени,

Говорят, что это

Будто всё от лени...

Лень тут или горе,

Жизнь — тьма без рассвета?

Думаешь, гадаешь, —

Нет тебе ответа.

Жизнь ты, жизнь лихая,

Больно гнешь и давишь;

Силы, труд наш, слезы

В медный грош не ставишь.

Четыре года пролетело

С тех пор, как, преданный мечте,

Живу без средств, живу без дела

И в совершенной нищете.

При свете бледном вечерами

Из струн трепещущих перстами

Я извлекаю бедный звук.

Душа полна тяжелых мук.

В квартире тихо, лишь порою

Больные, старые часы

(Предмет уж ветхий для красы)

Плачевно вдруг над головою

Ударят, смолкнут, и потом

Всё тихо; только за окном,

Среди природы мертвой, сонной,

Бушует град неугомонный.

Ой вы, жители кабацкие,

Люди темные, безвестные,

Бросьте помыслы дурацкие,

За труды примитесь честные.

Вы не пашете, не косите,

Только водкой угощаетесь —

В кабаки копейки носите

И до смерти упиваетесь.

Эх, пора вам, люди бедные,

Прекратить беседы шумные,

Все попойки ваши вредные,

Песни дикие, безумные.

Для себя и для отечества

За труды примитесь с рвением,

Чтоб про Русь всё человечество

Говорило с уважением.

Холм могильный травою зарос,

Возвышается ель над могилой;

На траве тень лежит от берез,

И вокруг вид печальный, унылый.

Ветра гулкий, порывистый шум,

Пташек звонкое, нежное пенье

Поселили во мне много дум,

И невольно я впал в размышленье.

Я из прошлого стал вспоминать

Погребенного вес и значенье

И не мог совершенно понять,

Почему стал он жертвой забвенья.

Он приличный имел капитал,

Все знакомством его дорожили,

Из тщеславья он денег давал,

Но ему их назад не платили.

Каждый друг к нему в дом приезжал

Аккуратно к началу обеда,

Он равно всех к себе принимал:

Опивалу, глупца, дармоеда.

Все друзья нагло льстили ему,

Доброту до небес возносили,

А меж тем ему шили суму

И злословить его не щадили.

И недолго большой его дом

Был приютом гуляк и нахалов:

Вдруг богач стал бедняк-бедняком —

Отшатнулась толпа опивалов.

Им на смену явилась нужда

С непосильной борьбой и мученьем;

Ему стоило много труда

Сжиться с ней и привыкнуть к лишеньям.

Как окончил суровый он путь,

Не доживши до полного века,

Добрым словом его помянуть

Не нашлося нигде человека.

Ломовой на кладбище отвез

Бедняка, и его хоронили

Два могильщика только, без слез

Гроб убогий в могилу спустили.

И немало промчалось годов,

Как в могилу его схоронили,

А к могиле же нет и следов,

Хлеб и соль его все позабыли.

Все пиры, что друзьям он давал, —

Слава их навсегда потемнела;

Вот что значит убить капитал

Для пустого и глупого дела!

— «Ты куда это сына ведешь?»

— «Да хочу, сват, пристроить в ученье.

Был мальчишка мой прежде хорош,

А теперь с ним, поверишь, мученье,

Всё бы только ему баловать.

Хоть в селе есть учитель-то, к счастью».

— «Знать, к тому его хочешь отдать,

Что морочит здесь лекарской частью?

Не подумавши делаешь, сват,

Ты об нем расспросил бы вначале.

И отдашь, да воротишь назад,

Его все хорошо разузнали.

Мой Гришутка, сынок, у него

Год три месяца ровно учился —

И не знает сейчас ничего,

И не то чтобы очень ленился.

Этот фельдшер — дурной человек.

И откуда он к нам появился?

Нынче сына я крепко посек,

Ну да кой-чего я и добился.

Он мне всё дочиста рассказал:

Сын мой только всё время проказил,

Для учителя рожь воровал

Да в карман мой за деньгами лазил.

Вот чему он мальчишку учил,

Он всё наше село обесславил.

Кто не нес ему денег — тех бил,

На колена на целый день ставил.

Если школу построят у нас,

Будет можно и сына пристроить.

Деньги собраны, только тот час,

Знать, далек — и не думали строить!»

— «Ну, спасибо, родимый, тебе,

Лучше брошу я эти затеи, —

Неугодно, должно быть, судьбе,

Чтобы сын мой попал в грамотеи.

Может, люди и дело твердят,

Что не в пользу нам эти науки,

Только жалко, любезный мой сват,

Если будут безграмотны внуки!»

По зиме жил в столице Панфил, —

Он в деревню свою возвратился

Изнуренный, с потерею сил,

Хорошо, что хоть дома свалился.

Это было в начале весны,

День лежал, два лежал, а на третий

Он не мог узнавать и жены.

Марья плакала, плакали дети...

Пашню некому стало пахать,

Приготовить для топки дровишек,

Заморенную лошадь прибрать,

Приласкать и одеть ребятишек.

Чтоб в трудах за другими поспеть,

Шли крестьяне в поля спозаранок.

Как отрадно, приятно смотреть

На работу крестьян и крестьянок!

Лишь один был не в силах Панфил

Для работы подняться с постели;

Он был плох и вполне походил

На скелет, к концу третьей недели.

А когда же с постели он встал,

Скучно дома сидеть ему стало,

Через силу он пашню пахал,

Не хотел, чтоб семья голодала.

Тихо двигалось дело вперед:

Не хотели служить ему ноги,

Борозды две, не больше, пройдет,

Да и ляжет у самой дороги...

Раз над ним, как он пашню пахал,

Туча крупным дождем разразилась;

Он работу свою не прервал,

Хотя дело и плохо спорилось.

От дождя он дрожал, леденел,

Побледнел весь, сознанья лишился,

И, когда же совсем ослабел,

В борозду, словно сноп, повалился.

До двора сам дойти он не мог,

Под ним ноги, как трости, сгибались,

И опять бедный труженик слег,

И за жизнь его все опасались...

Очень мало Панфил пролежал

И на горе семейству скончался,

Для которого всем рисковал,

Даже смерти самой не боялся.

И когда Марья стала вдовой,

Не о пашне ей думать уж было,

На могиле под липой густой

Она целые дни проводила.

А домой по приходе вдова

Всё-то мужа к себе призывала

По деревне ходила молва,

Что рассудок она потеряла.

И недаром, как на поле все

Поселяне рожь спелую жали,

То с серпом на пустой полосе

Ее с ранней зарею встречали.

Летней жаркою порою

Солнце жгучее печет,

По селу с большой сумою

Старичок седой идет.

От окна к окну подходит

С обнаженной головой,

И во имя бога просит

Он с протянутой рукой.

И, крестяся, принимает

Подаянье из окна

Да печально вспоминает.

Жизнь былую старина.

Было время, что когда-то

Сам он нищим помогал;

Жил исправно он, богато,

Злой нужды в глаза не знал.

Что ж такое разорило,

Кто обидел старика? —

Чарка хмельного сгубила,

Разорила бедняка.

И пришлось ему с сумою

Хлеб насущный собирать

Да в тяжелый час порою

Свою долю проклинать.

Точно море, рожь высокая

Стоит тихо, не колышется,

За межой, чу... песня звонкая

Чья-то стройно льется, слышится.

Полосою ржи широкою

Идут жницы загорелые

И серпами рожь высокую

Жнут, снопами вяжут спелую.

И кладут копнами, кучами

Рожь-надежду, свое золото,

Что их силами могучими

Да кровавым потом добыто.

Бог на помочь, люди добрые,

Дай вам силу да терпение,

Чтобы в пору вам, во времечко

Убрать золото — имение.

Темнота весенней ночи

В поле разределась;

Смеркли звезды, ночи очи,

Зорька загорелась.

Осветился лес дремучий,

Зеленью одетый;

Щелкнул, чу! певец могучий

Соловейко где-то.

И далеко лесом трели

Звонко покатились,

А верхушки стройных елей

Зорькой золотились.

В небе, следом за зарею,

Солнце появилось,

И, омытая росою,

Травка оживилась.

Сторона моя родная,

Ты, как утро это,

Рассветай, преград не зная,

Просвещеньем света!

Что не вольный ветер в поле

Тополем качает,

То девица свою долю,

Плача, проклинает:

«Пусть бы долю мою злую

Море потопило,

Что девицу молодую

Счастьем обделила.

Наделила красотою,

Как она хотела;

Да, бедняжке, мне с любовью

Разойтись велела.

Век девичий доживаю

С горем да тоскою,

Горемычная, не знаю,

Что зовут любовью».

Бедность, бедность, нищета,

Ты всему виною,

Честь, рассудок, красота

Губятся тобою.

Чрез тебя бедняк идет

И в огонь и в воду

И невольно продает

Совесть и свободу.

Не мила с тобою воля

И легко в тюрьму попасть;

Чрез тебя, лихая доля,

Мать и дочь свою продаст.

И по улицам с сумою

Заставляешь ты ходить,

Чтоб с протянутой рукою

Подаяния просить.

В суровой, холстинной рубахе,

Оборванный, бледный, босой,

Стоит перед сытой толпой

С понуренным видом и в страхе

Недавно сгоревший крестьянин

(Известны пожары крестьянских жилищ).

Вчера еще был он хозяин,

Сегодня без крова и нищ.

Трудно просить подаянья тому,

Ктр сам подавал и трудился;

Неволя надела суму,

Голод в семье поселился.

Кто-то из добрых прохожих

Подал копейку иль грош.

Два господина пригожих

Что-то шепнули под нос

И пошли стороною; мужик

Только и мог разобрать,

Что, мол, крестьянин привык

На судьбу свою вечно роптать.

«Притворяется, кажет заплаты,

Не оглянешься — тут же и пьян».

Осудили несчастного хваты

И сами пошли в ресторан.

Кто же, несчастный, пособит тебе?

В ком ты отыщешь участье?

В том, кто в житейской тяжелой работе

Изведал превратности счастья.

Кто сердцем о брате болеет

И знает, что значит «нужда»,

Тот камня поднять не посмеет,

С презреньем бежит он суда.

Не брани меня, родная,

Что я так люблю его, —

Скучно, скучно, дорогая,

Жить одной мне без него.

Я не знаю, что такое

Вдруг случилося со мной,

Что так бьется ретивое

И терзается тоской.

Всё оно во мне изныло,

Вся горю я как огнем,

Всё не мило мне, постыло,

Всё страдаю я по нем.

Мне не надобны наряды

И богатства всей земли...

Кудри молодца и взгляды

Сердце бедное зажгли...

Сжалься, сжалься же, родная,

Перестань меня бранить.

Знать, судьба моя такая, —

Я должна его любить!..

Что не тученька,

Туча черная,

Через темный лес

Поднимается.

Нет, то грозный муж,

Горький пьяница,

Бить меня, злодей,

Собирается.

Бить за то, что я,

Ходя по воду,

С Ваней, молодцем,

Застоялася.

Говоривши с ним,

Позабылася, —

Поздно к мужу в дом

Воротилася.

Бей же, бей меня,

Нелюбимый муж,

Коротай мою

Жизнь постылую!

Как ненастный день,

День без солнышка,

Тяжела она

Мне без радости.

Бог прости моей

Родной матушке,

Что не по сердцу

Замуж выдала.

Заря, чуть теплясь, догорает;

Темнеет жаркий летний день,

И ночь неслышно опускает

Свою на всю окрестность тень.

Какая тишь, уединенье

Везде на кладбище царит!

Как всё полно успокоенья;

Кругом ни звука — всё молчит.

Полны какой-то грустной думы,

Деревья старые молчат,

Невозмутимы и угрюмы,-

Свои могилы сторожат.

Молчат спокойные могилы,

Молчат заснувшие кусты,

И месяц бледный и унылый

Безмолвно смотрит с высоты.

Но не молчит в груди страданье,

И, как палач, передо мной

Стоит о прошлом вспоминанье

И сердце рвет мое тоской!..

Здесь в тишине, уединеньи

Как я желал бы отдохнуть!

Забыть сердечные мученья

И тихим вечным сном заснуть!.

Вот уж потухает

За горою день;

Стелет ночь повсюду

Сумрачную тень.

Тихо до ночлега

Я бреду один...

Нет живого звука

Средь немых долин.

Всё мертво и пусто

В этой тишине,

Только голос друга

Слышен будто мне.

«Помнишь ли меня ты,

Друг сердечный мой?

Где ты, что с тобою

В стороне чужой?»

Помню, друг мой, помню

Я тот горький час,

Как нужда и горе

Разлучили нас.

С той поры в чужбине

Я один брожу,

Всё ищу я счастья —

Да не нахожу.

Но, быть может, скоро

Дни мои пройдут,

И нужду и горе —

Всё с собой возьмут.

Так порой промчатся

В небе журавли,

Вскрикнут — и затихнут

В облачной дали!..

Смотрит месяц с неба

На столичный город,

Смотрит, где довольство

У людей, где голод.

Заглянул он в окна

Здания большого,

Залитые светом,

Этажа второго.

Видит: бал в разгаре,

Музыка играет,

У людей на лицах

Счастие сияет.

Все довольны жизнью

Иль хоть настоящим.

И спустился месяц

Вниз лучом блестящим,

И проник сквозь стекла

Он в этаж подвальный;

Грязны, малы окна

Свет дают печальный.

Видит месяц сцену

Жизни горемычной:

Муж жену, беднягу,

Бьет рукой привычной.

Всё дотла он пропил,

Не за что схватиться,

В голове ж бушует, —

Надо похмелиться.

А жена причиной,

Зло на ней срывает,

Отчего нет денег,

Что́ не добывает.

И напрасно мужу

Бедная клянется,

Что в дому нет гроша,

Ничего неймется.

Затвердил, что душу

Вышибет из тела,

Чтоб в другой раз денег

Прятать не посмела.

Вкруг толпятся дети,

Матку отымают,

Под кулак отцовский

Тоже попадают.

Грустно прочь отходит

Месяц от подвала,

Больно ему видеть

Сцену эту стало.

Наделила судьба

Добра молодца

Красотою лица,

Силой, удалью.

И чего для него

Больше надо бы —

Работай да прельщай

Сердца девичьи.

Убирай свой домок,

Приготавливай,

Да подругу себе

Приноравливай.

Да далеко зашла

Удаль молодца,

Захотелось ему

С ней помыкаться.

Захотел испытать

Жизнь он вольную,

Погулять, поглядеть

Русь раздольную.

И пошел он, не внял

Мольбам матери,

Не кидать чтоб ее

В горькой старости.

Год проходит, другой, —

Нету весточки,

Где живет, как живет

Добрый молодец.

Уж на третий дошел

Слух до матери,

Что идет ее сын

По Владимирке.

Что идет он, в цепях

Крепко скованный,

Что сгубила его

Удаль с волюшкой.

Полно, полно, старуха, реветь,

Ты тоску своим ревом наводишь;

Сна лишилась совсем и не ешь,

Только дела, что по дому бродишь

Иль сидишь, где Петруха сидел,

Причитаешь по нем, как шальная;

Не один наш Петруха пошел —

Видно, воля уж божья такая.

Вот соседку так жалко подчас:

В два набора по сыну лишилась,

С малолетком осталась; нужда,

Муж пьянчуга, изба развалилась.

Нет помоги, работника нет,

Всё одна по хозяйству справляет,

Муженек же сидит в кабаке

Да добришко из дому таскает.

Ей простительно плакать, а мы

Ведь слезами гневим только бога,

Не одни, есть сынишка у нас,

Есть надежда, в работе помога.

Так грешно нам с тобою роптать,

А помолимся лучше, старуха,

Чтоб привел бог с тобою дожить

До тех пор, как вернется Петруха.

Поднялася туча черная,

Пронеслась гроза долинами,

Подошла к селу богатому,

Разразилась над овинами.

То-то стон поднялся, оханье,

Как пошел огонь попрыгивать,

Истреблять добришко жителей,

Жарить скот, скирды раскидывать.

Ошалели православные

От беды такой негаданной, —

Только крестятся да молятся,

На костер взирая пламенный.

Говорят всё речи умные:

Что пожар такой не тушится,

Что то́ божье попущение...

Эх, речей бы тех не слушаться!

В ту же ночь на месте двориков

Только остовы чернелися

Да кой-где ребятки малые

На пожарище виднелися.

Сорока дворов как не было,

Пяти душ не досчиталися,

Остальные ж без пристанища

И без хлебушка осталися.

Ходят по миру семействами,

Ходят, просят подаяния,

Говорят, что воля божия

Всё взяла их состояние.

Счастливец тот, кто жизнь проводит

Без тайной внутренней борьбы,

Кому раздумье не находит

О коловратностях судьбы;

Кто не болит душой за братьев,

Убитых горем и нуждой,

Не шлет укоров и проклятьев

Тому, кто тем бедам виной;

Не прет рожна и не страдает

В сознаньи слабости своей,

А только, хвастаясь, блистает

Богатством пошленьких страстей;

Кому одна печаль-тревога,

Одно докучное дитя,

Чтобы гладка была дорога

Лишь только собственному «я»;

И это «я» по ней со славой

До дня расчета довести,

До остального ж — боже правый,

Трава хоть в поле не расти!

По селу в рубахе длинной

Бродит день-деньской

Молодой парнина видный,

Дармоед мирской.

Бродит он, народ морочит

Дурью напускной;

Точно моль, труды их точит,

Пройда записной.

Тут, глядишь, переночует,

Там поест, попьет;

В благодарность уворует,

Где что попадет.

А народ, как в святость, верит

В этого плута,

Дармоедство его терпит,

Хоть своя нужда.

У детей кусок отнимут,

А ему дадут.

Чуть завидят — шапку снимут,

В избу зазовут.

Верят, будто посещает

Дом тот благодать,

Где блаженный побывает,

Удостоит взять

Хлеб и соль с придачей гривны,

У кого и двух;

Надают кусков холстины,

Пирогов, ватрух.

Так живет себе пройдоха,

Благо слеп народ,

И живет куда неплохо

Без нужды, забот.

Укажи кто-нибудь нам на зло —

И мы зло то согласно признаем;

Без указанья же, право, подчас

Мы и зло за добро повстречаем.

Да и как их, по чем отличить?

То и это в потемках творится;

Зло, как известно, боится кары,

А добро вечно света стыдится.

Ну и ходят по тайным путям,

А сойдутся — себя ж не узнают;

И войдут рука об руку в мир,

Рука об руку в нем и блуждают.

Над Еремой три невзгоды

Разразились сразу,

И твердит Ерема бедный:

Неспроста то — с глазу.

Уж как первая невзгода —

Хлеб не зародился,

А запаса нет в помине,

Весь давно подбился.

А вторая-то невзгода —

Холода настали,

Хату ветхую Еремы

Ветры разметали.

А как третья-то невзгода

В корень доконала:

С плеч последняя рубаха,

Износившись, спала.

И задумал наш Ерема

Порешить всё сразу.

Порешил .. Пошли допросы...

Неспроста то — с глазу!..

Не корите меня, не браните, —

Не любить я его не могла,

Полюбивши же — всё, что имела,

Всё ему я тогда отдала.

Поглядите, что сталось со мною:

Где девалась моя красота?

Где румянец, что спорил с зарею?

Где волнистых волос густота?

Где девичий мой смех серебристый,

Где беспечная резвость моя,

Где улыбка и взгляд мой открытый,

Чем пленила коварного я...

Где та кровь, что бежала по жилам

Огневою, горячей струей,

Где та страсть, что сжигала, томила,

Клокотала в груди молодой,

Где тот голос, игривость в движеньях?

Где та юность, та юность моя,

Что ему лишь, ему безраздельно

Отдала, безрассудная, я?..

Отдала!.. Ничего не воротишь —

Ничего из былого назад,

Даже слабой надежды на счастье,

На его снисходительный взгляд...

Не корите меня, не браните, —

Я любила, люблю и сейчас

Той любовью горячей, безумной,

Что чужда, непонятна для вас.

Я готова забыть мое горе

И простить ему всё его зло...

Не корите меня, не браните,

Мне и так тяжело, тяжело!

«Полно, полно мне шататься,

Людям докучать,

Пойду в сторону чужую

Долюшку искать.

Выйдет доля — буду жить я,

Нет — так утоплюсь,

Но продаться — не продамся,

В наймы не наймусь».

И пошел — прошел немало,

Доли не сыскал,

Свою волю добрым людям

Без торга отдал.

Умер старый батюшка,

Умерла и мать;

Некому сироточку

Дочку приласкать.

Что же, что же делать мне,

Сироте, одной,

В люди ли отправиться,

Дома ль жить с тоской?

Выйду в сад зеленый я,

Цветик посажу

И на этом цветике

Так заворожу:

Будет рость — останусь я,

Друга стану ждать,

Если ж нет — судьба моя

В людях пропадать.

С каждым тодрм в садике

Цветик тот растет,

К сироте ж работнице

Жданный друг нейдет.

Ну-ка, зимка-зима,

Наступай поскорей:

Мы убрались с полей —

Ожидаем тебя,

И соломой избу

Уютили кругом,

И дровец-хворосту

Навозили на двор,

И телега давно

Убрана под навес,

И лошадушки корм

Поедают в клетях,

И лишь только бы путь

Позакрылся снежком,

Мы по снегу в санях

Встретим тройкой тебя.

А по тройке ямщик

Только свистнет кнутом, —

У красавиц девиц

Щеки вспыхнут огнем,

Алым вешним цветком:

Знать, румян да белил

Дед-мороз надарил.

У стола пустого

Праздничной порою

Думает крестьянин

Думу сам с собою.

Думает он думу

Про лихую долю,

Что нужды и горя

Натерпелся вволю.

Поедом заела

Мужика невзгода,

И бедняк не видит

Из нее исхода.

Первое — с женою

Доля не клеится;

Делает, что хочет,

Мужа не боится.

Не рачит о доме,

Бросила трудиться;

На уме лишь только

Как бы нарядиться.

Как бы в хороводе

Павою пройтися,

А изба, хозяйство —

Всё хоть провалися.

А второе — в лето

Хлеб не уродился,

Хоть не хуже прочих

В поле он трудился...

Третье ж — срок подушным,

Староста тревожит;

Просто отовсюду

Злое горе гложет.

Занял у соседа

Хлеб в зерне к посевам,

А отдать не в силах;

Тот стращает гневом.

Уведет, вишь, лошадь,

Сам хоть в воз впрягайся;

За неверность слову

На себя и кайся...

У стола пустого

Долго сам с собою

Думал горемыка,

Как тут быть с бедою.