Идеальный друг

4

«Биотоп» было одним из любимых кафе Фабио, особенно летом. Двадцать столиков стояли на улице в тени двух городских платанов, возраст гостей колебался между двадцатью и сорока годами, а повар был родом из Брешии.

Находилось кафе в десяти минутах ходьбы от кабинета доктора Фогеля. Фабио шел не торопясь, так что десять минут превратились в пятнадцать. Все равно он оказался первым посетителем заведения.

Почти все места на улице были зарезервированы. Но молодая официантка в длинном черном фартуке провела его к маленькому столику у входа. Кажется, она его узнала, несмотря на бейсболку и темные очки. Фабио сделал вид, что тоже ее узнал.

– Ты один, Фабио? – спросила она. Когда он кивнул, она унесла второй прибор.

– Извини, я забыл, как тебя зовут, – сказал он, когда она принесла меню.

– Ивонна Фаниенте.

Фабио проделал то, что рекомендовал ему доктор Фогель. Во-первых, он произнес это имя на свой манер: Ивон-на-фа-ни-енте.

Во-вторых, он повторил пять раз: Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте.

В-третьих, он связал его с чем-то хорошо знакомым: «дольче фарниенте – сладкое безделье».

В-четвертых, он создал ментальный образ: Ивонна лежит в бассейне и ест что-то сладкое. Например, мороженое. Ивонна лежит возле бассейна и лижет клубничное мороженое. Допустим, она в бикини. Или совсем голая, для лучшей запоминаемости. Ивонна, совершенно обнаженная, нежится в бассейне, лижет клубничное мороженое. Ивонна Дольчефарниенте.

Наконец, в-пятых, он мысленно попытался объяснить, как именно он запоминает имя Ивонны.

– Ты что-нибудь выбрал? – спросила Ивонна Дольчефарниенте. Тут только Фабио вспомнил, что он еще не сделал заказа.

Он позавтракал и как раз принялся размышлять, не относится ли выпитый им крепкий кофе к числу запрещенных доктором Фогелем возбуждающих средств, когда знакомый голос вывел его из задумчивости:

– Что ты торчишь здесь, я забронировал тебе место вон там, впереди.

Перед ним стоял Лукас, указывая на большой столик под платанами, накрытый на три персоны.

Фабио понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить свое положение. Значит, он условился встретиться здесь с Лукасом и забыл об этом. Сославшись на необходимость срочно посетить туалет, он перехватил Ивонну Дольчефарниенте, объяснил ей ситуацию, уплатил по счету и воззвал к ее деликатности.

– А кто еще придет? – спросил он Лукаса, садясь за стол.

– Никто, просто я не люблю столики на двоих.

– Тогда заказал бы на четверых.

– И сразу кто-нибудь придет, а то и двое.

Лукас заказал именно то, что только что съел Фабио: моцареллу с помидорами и меч-рыбу с гриля. Фабио взял себе большую порцию салата.

– Слишком жарко для плотного завтрака, – обосновал он свой выбор.

С Лукасом Егером он познакомился десять лет назад на курсах журналистики. Лукасу исполнилось двадцать четыре года, и он уже два года работал учителем. Фабио был моложе на год и к тому времени – к огорчению своего уже тогда хворавшего отца – забросил занятия германистикой. Ему еще до окончания университета предложили место репортера в одной из крупных ежедневных газет. Правда, место было не слишком доходным, но оно позволяло Фабио реализовать свой литературный дар. Лукасу журналистика давалась труднее. Там, где ему не хватало таланта, приходилось брать прилежанием. Он целых четыре года прозябал в одной из местных газет, прежде чем по рекомендации Фабио перешел в «Воскресное утро». С тех пор их рабочие столы стояли бок о бок в огромном редакционном зале. Лукас оказался надежным сотрудником и въедливым детективом, в то время как Фабио специализировался на литературных очерках.

Лукас был не только верным другом, но и большим фанатом Фабио. Восхищение Лукаса вызывало все, в чем было отказано ему самому: легкое перо Фабио, его раскованность, его уверенность в себе, его подруга. Фабио часто использовал преданность Лукаса: поручал ему детективные расследования и черновую работу, но редко упоминал о нем в своих публикациях. Зато в то время, когда Норина и Фабио жили вместе, Лукас бывал у них запросто, на правах друга дома. Он с удовольствием играл эту роль и во время отъездов Фабио охотно предоставлял себя в распоряжение Норины в качестве провожатого, шофера и носильщика, если она отправлялась в кино, в гости или за покупками.

Официантка принесла салат.

– Спасибо, Ивонна, – сказал Фабио.

– Приятного аппетита, – пожелала она, удаляясь.

– Хочешь знать, как я запомнил ее имя? – И Фабио объяснил другу свой метод.

– А как ты вспоминаешь имя Марлен?

Фабио немного подумал.

– Я представляю себе фонарь. А она стоит под фонарем, как когда-то стояла Лили Марлен.[3]

Лукас ел как механик по точным работам. Он расположил кусочек моцареллы строго посредине томатного кружка, центрировал листочек базилика, произвел хирургический разрез ножом и осторожно съел обе совершенно равные половинки.

Тыкая вилкой в салат, Фабио пристально рассматривал своего визави.

– Ты знаешь, где скрывается Норина? – спросил он. – Я нигде не могу ее застать, а на звонки она не отвечает.

Лукас жевал. Что-то уж слишком долго, подумал Фабио.

– Может, она не хочет, чтобы ее донимали звонками, – ответил он наконец.

– Это она так сказала?

Лукас пожал плечами:

– Мое предположение.

– Перестань, Лукас. Выкладывай все начистоту.

Ивонна забрала пустую тарелку Лукаса и принесла рыбу. Салат Фабио остался нетронутым. Лукас начал счищать кожу с куска меч-рыбы.

– Да говори же, – потребовал Фабио.

Лукас сдвинул кожу к краю тарелки и принялся извлекать из филе хребет.

– Норина не хочет с тобой говорить. Она сочувствует твоему несчастью, но видеть тебя не хочет. Пока не хочет. Ей нужно время.

– Она поручила тебе передать это мне?

Лукас насадил на вилку половинку лимона и выжал сок на рыбу. Затем отправил в рот первый кусок и стал жевать, жевать, жевать.

– Круто, – сказал Фабио.

Лукас вроде бы собирался возразить, но отдал предпочтение дальнейшему пережевыванию пищи.

– Допустим, она меня разлюбила, это я еще могу понять. Но, прожив с человеком три года, она могла бы помочь ему преодолеть амнезию. Для этого не требуется любви. Достаточно христианского милосердия.

– Дай ей время.

– А она не уточняла, сколько именно времени ей потребуется? Несколько дней? Недель? Месяцев? Лет?

Лукас пожал плечами и отправил в рот очередной кусок рыбы.

Фабио сдался:

– Как дела в редакции?

Лукас был рад переменить тему:

– Как обычно. Хотя нет. Руфер сбрил усы.

– На фото над колонкой редактора он еще с усами.

– Это на случай, если он их снова отрастит.

– Он сам так сказал?

– Мы так считаем. До конца недели он еще соломенный вдовец – жена куда-то отбыла. Потом поживем – увидим.

– Как же это выглядит?

– Как хорошо соперированная заячья губа.

Они ждали автобуса в тени каштана. В горячем воздухе скапливались выхлопные газы автомобилей, застрявших в пробке у ближайшего светофора.

– Что я написал после репортажа о машинистах? – спросил Фабио.

– Ничего.

– За три недели – ничего?

– Ты проводил расследование.

– Какое?

Лукас пожал плечами.

– Ты не знаешь?

– Ты держал это в секрете.

– Брось, вот уж не поверю.

Мобильник пропищал несколько тактов «Болеро» Равеля. Фабио насмешливо хмыкнул.

– Нет, нет, – сказал Лукас, – кажется, твой.

– Болеро? Неужели это на меня похоже?

Но звонил мобильник Фабио.

– Это я, Марлен, – послышался в трубке женский голос. – Ты где?

– Я был в кафе с Лукасом, а теперь мы на пути в редакцию.

– В редакцию? – В ее голосе звучало недоумение.

Подошел автобус, дверь с шипением отворилась, из нее вылезла какая-то старушонка. Лукас помог ей спустить на землю сумку на колесиках.

– Пришел автобус, увидимся позже, чао.

– Амзельвег, семьдесят четыре, – сказала Марлен. – Карточка с адресом у тебя в бумажнике.

В автобусе Фабио обследовал свой бумажник. И действительно обнаружил в нем белоснежную визитную карточку, на которой была вытеснена элегантная надпись ЛЕМЬЕ. Ниже он прочел: Марлен Бергер, ассистент по связям с прессой и адрес фирмы, телефон, факс и адрес электронной почты. На обороте карточки с тем же полиграфическим изяществом был напечатан домашний адрес Марлен: Амзельвег, 74.

Фабио сунул карточку под нос Лукасу:

– Я должен гордиться, что она не повесила мне на шею табличку с именем и адресом.

Лукас промолчал.

– Амзельвег, – прочел Фабио. – Дроздовый путь. Путь дрозда. Где дрозд? В пути.

– А как ты запомнишь семьдесят четыре?

– Узнаю дом.

Автобус остановился. Никто не вошел, никто не вышел.

– Тебе выходить на следующей, – сказал Лукас.

– Почему?

– Пересадка на девятый. Где дрозд? В пути!

– Зачем?

– Сообщить, что я снова здесь.

Лукас хотел что-то возразить, но передумал. Водитель изо всех сил вцепился в свой огромный руль. Из коротких штанов торчали тонкие бледные ноги с красноватыми коленками.

– Водитель в шортах, – сказал Фабио, – все равно что командир взвода, подающий кофе. Никакого авторитета.

– Водителю авторитет ни к чему.

– Не скажи.

– Ты полагаешь, что в шортах он хуже ведет автобус?

– Я в этом убежден, – заявил Фабио. – Он теряет уважение к самому себе.

Лучше всего тут подошел бы мундир с четырьмя золотыми шевронами на рукавах, как у пилота. Вот был бы вклад в безопасность на дорогах. Об этом стоило бы написать. О влиянии профессиональной одежды на ее носителей. Вот, например, врачи ходят в белых халатах. Кого они хотят убедить в своей значительности? Пациентов? Неверно. Самих себя.

Автобус довольно резко затормозил у светофора.

– Вот видишь. Что и требовалось доказать.

Редакция представляла собой большой зал, разгороженный столами, офисными растениями и несколькими звукопоглощающими ширмами. Двери вели в комнаты для совещаний, в конференц-зал, в кабинеты начальников отделов и главного редактора.

Когда Фабио и Лукас пересекали зал, несколько человек оторвались от экранов, кое-кто замолчал на полуслове.

– Ты пойдешь к Руферу? – спросил Лукас. Но Фабио встал как вкопанный.

– Кто это?

– Кто?

– Кто это сидит на моем месте? – Фабио указал на молодого человека, скрючившегося перед экраном. Тот что-то писал.

– Берлауэр, – ответил Лукас. – Кажется, Руфер свободен, раз дверь открыта.

– Что он делает на моем месте?

– Поговори с Руфером. – И Лукас оставил Фабио одного.

Без усов верхняя губа Руфера выглядела так, словно тоже онемела, как верхняя губа Фабио. А его изумленный возглас «Фабио?» прозвучал как шепелявое «Сабио».

– Как дела? Приятно видеть, что ты снова на ногах. – Руфер встал и как-то уж слишком благожелательно пожал Фабио руку.

– Что делает этот тип на моем месте?

– Берлауэр? Пишет очерк о японских туристических группах. Похоже, там у них железная дисциплина…

– Я спросил, почему на моем месте?

Руфер не знал, что ответить. Наконец-то Фабио сообразил, на что похожа голая верхняя губа шефа: она напоминает губу карпа. Особенно теперь, когда он тщетно пытается найти слова.

– Значит, меня списали.

Руфер поднялся, открыл шкафчик, извлек оттуда какой-то скоросшиватель, перелистал, нашел бумажку и протянул ее Фабио.

Это было короткое письмо, адресованное Штефану Руферу, главному редактору «Воскресного утра». Местное. Датировано шестнадцатым июня.

Чтобы выиграть время, Фабио прочел письмо второй раз.

– Я слышал о твоих проблемах с памятью, – пришел на помощь Руфер.

Ответ Фабио прозвучал раздраженно:

– Нет у меня никаких проблем с памятью, у меня затмение длиной в пятьдесят дней.

– Я знаю, извини.

Фабио спросил как можно более деловым тоном:

– Какие были причины?

– Личные.

– Мне ты можешь сказать.

Руфер ухмыльнулся:

– Это ты так сказал. Сказал, что увольняешься по причинам личного характера. И больше ничего.

– А ты пытался меня переубедить?

– Нет.

– Почему нет?

– Я знаю, что сказать, когда речь идет о повышении гонорара. Но это был не такой разговор.

Зазвонил телефон. Руфер жестом попросил извинения, указал на кресло для посетителей и начал долгую беседу. Заметив, что Фабио смотрит на его верхнюю губу, он отвернулся.

Фабио сел. Причины личного характера? Это касается Норины? Или это те же причины, из-за которых она с ним порвала? Какая муха ее укусила?

Руфер повесил трубку.

– Не припоминаешь о причинах? Ничего?

– Ничего.

– И никаких предположений?

Руфер откашлялся:

– В общем-то я знал о твоих делах на личном фронте. Мы все знали. Я предполагал, что это как-то связано.

– Что ты знал о моих делах на личном фронте?

Руфер колебался.

– Серьезно. Я ничего не помню.

– Ну, у тебя была эта история с Марлен и разрыв с Нориной. В таких ситуациях люди предпринимают решительные шаги.

Фабио недоверчиво покачал головой.

– Знаешь, я не только забыл, что делал все это время, но у меня даже нет ни малейшего воспоминания о том, что я чувствовал и почему так поступил. Все бесследно исчезло.

– И что? Что говорят врачи? Память возвращается?

Фабио пожал плечами:

– Когда как. Иногда вся, иногда частично.

– Ты можешь на это повлиять?

– Напрягать мозг. Работать. – Фабио выжидающе посмотрел на Руфера. Тот смутился.

– Берлауэр искал работу. Ты же сказал, что если я найду тебе преемника раньше срока… А после травмы я все равно рассчитывал на более долгий срок твоего выздоровления.

– Понимаю. – Фабио встал.

Руфер тоже поднялся и протянул ему руку:

– Если у тебя появится желание написать для нас и если материал не выйдет из объема и бюджета…

– Я о вас вспомню, – буркнул Фабио.

Фабио направился прямиком к столу Лукаса. Тот делал вид, что с головой погружен в работу.

– У тебя есть немного времени? – сказал Фабио. Но это прозвучало не как вопрос.

– Собственно говоря, нет, – ответил Лукас, не отрывая глаз от экрана.

– Десять минут, – скомандовал Фабио. – В «Липе».

«Липой» называлось ближайшее кафе. Близость к редакции была его единственным достоинством. Пиво было теплым, еда – скверной, а вонь от прогорклого масла, горячего сыра и дешевых сигар, которыми пробавлялись постоянные посетители-пенсионеры, игравшие в карты за своим столом, немедленно впитывалась в одежду. Даже теперь, при тридцати градусах жары, окна были закрыты из-за боязни сквозняков. Заклеены цветной липкой лентой десятилетней давности.

Фабио и Лукас уселись за один из столов, покрытый груботканой скатертью в желто-горчичную и коричневую клетку.

– Ты почему меня не предупредил? – Фабио был зол.

– Я… я не хотел тебя волновать.

– И это тебе блестяще удалось.

– Извини. Мне очень жаль.

Фабио взорвался:

– Всем всегда очень жаль.

Лукас был рад, что в этот момент, оторвавшись от карточного стола, к ним подковылял хозяин. Они заказали два айс-ти. Хозяин удалился, бормоча себе под нос что-то вроде «айс-ти с дерьмом». С тех пор как они перестали у него питаться, он не жаловал сотрудников «Воскресного утра». Тем более когда они появлялись в перерыв его дочери-подавальщицы.

Лукас с виноватым видом сидел на стуле, ожидая продолжения выволочки. Его жалкий вид смягчил Фабио.

– Ты не можешь себе представить, каково это – потерять пятьдесят дней биографии. Чувствуешь себя таким… – Фабио не сразу нашел точное выражение, – потерянным. Неуверенным. Это все равно что напиться до потери сознания, а потом снова выйти на люди. Все знают о тебе больше, чем ты сам. Тебе дозарезу нужен кто-то, кого можно спросить: «Что произошло? Что я сказал? Что я натворил? Наломал дров? Или вел себя терпимо?» Кто-то должен помочь тебе вспомнить. И чтобы на этого человека можно было безусловно положиться. Для меня такой человек – ты, Лукас.

Хозяин поставил на стол два стакана:

– Позвольте сразу с вас получить.

– Льда нет, – констатировал Лукас.

– Вы про лед ничего не говорили.

– Мы полагали, что это разумеется само собой. Ведь он так и называется «айс-ти».

– Он просто так называется.

– А внутри никакого льда?

– Если скажут заранее, можно положить.

– Великолепно, – сказал Фабио.

Хозяин стоял и ждал.

– Ты идешь, Альби? – позвали картежники.

– Значит, вы желаете, чтобы я принес лед? – с издевкой сказал хозяин.

– Верно. Если это еще возможно.

Хозяин собрался уходить.

– Ах да, – окликнул его Фабио, – и кофе с молоком!

Хозяин, огрызаясь, ушел.

Фабио подхватил прерванную нить разговора:

– Но в моем случае речь не идет об одной пьянке. Речь идет о пятидесяти днях. В течение которых я перевернул вверх дном всю мою жизнь.

Лукас молчал.

– Должен же я знать, что произошло. Должен же я как-то наверстать упущенное.

Лукас забыл, что они дожидались льда, и отхлебнул чая.

– Ты в самом деле так думаешь?

Фабио смотрел на него в полном недоумении.

– Ты изменился отнюдь не к лучшему. А может, лучше оставить все как есть?

Фабио рассмеялся:

– Эти дни испарились из моей памяти, но не из моей жизни. Я потерял свою подругу, свою работу и целую кучу друзей. Не могу же я просто закрыть на это глаза.

Лукас вертел в руках стакан.

– И что собираешься делать?

– Давай с тобой сядем и день за днем сравним наши ежедневники.

– Там будет много пробелов.

– Пробелы заполним сведениями из других источников.

– Лучше поступить наоборот. Дело в том, что мы довольно редко виделись в течение этих недель. Ты контачил с другими людьми.

– С кем?

Лукас пожал плечами:

– Вращался в других кругах.

– Каких?

– Я этих людей не знаю. Спроси Марлен.

Хозяин принес стакан, наполненный кубиками льда, и чашку кофе с молоком. То и другое поставил на стол.

– Но оно же разбавлено молоком, – удивился Фабио.

– Вы заказывали кофе с молоком.

– Но я не знал, что молоко наливают в кофе.

Хозяин пришел в ярость:

– Оно же называется «кофе с молоком»!

Фабио указал на стаканы:

– А это айс-ти!

У хозяина был такой вид, как будто он про себя считал до трех.

– С вас тринадцать сорок, умники дерьмовые!

Фабио извлек из кармана брюк бумажник. В нем было всего несколько монет.

– Чего еще от вас ждать, – проворчал хозяин.

Лукас заплатил за двоих.

Выйдя из кафе, они расстались.

– Восьмой идет до Амзельвег. В путь! – сказал Лукас на прощанье.

– Спасибо. И если вспомнишь что-нибудь, дай мне знать.

На пути к трамвайной остановке Фабио увидел банкомат. Он вставил в щель свою карточку и набрал код.

«Неправильно набран код», – информировала машина. Наверное, он ошибся при наборе. Он мог бы назвать свой код даже во сне и никогда его не менял. Он очень внимательно набрал 110782. В этот день Италия выиграла финальный матч у Германии.

«Неправильно набран код», – снова заявила машина. При третьем неправильном наборе автомат проглотит карту. Он не стал рисковать.

Водитель трамвая склонился над ним и сказал: «Конечная». Фабио пришлось выйти, прокомпостировать свой многоразовый проездной и на том же трамвае проехать шесть остановок назад, до Ребенштрассе. Он чуть было опять не заснул.

Поворот на Амзельвег нашелся легко, но расстояние до дома 74 показалось ему бесконечным. Похоже, он переоценил свои силы. Все-таки его лишь вчера выписали из больницы.

Фабио уже научился узнавать духи, чей аромат разбудил его на этот раз: Шанель № 5. Он лежал на узком кожаном диване рядом со своим письменным столом в чужой квартире. Женщина, которая принадлежала этому запаху, склонялась над ним. Он вспомнил. Фонарь. Под фонарем она. Как когда-то.

– Привет, Лили.

– Марлен, – мягко поправила она. Он ощутил половину ее поцелуя.

– Ну, как прошел день?

– Тяжело.

– А как доктор Фогель?

– Толстый.

– А вообще?

– Вроде ничего, насколько я могу судить. У меня не слишком большой опыт общения с нейропсихологами. Который час?

– Начало восьмого. Ты проголодался? Тебя ждет твое любимое блюдо.

– А какое у меня любимое блюдо?

Этот вопрос, казалось, сбил ее с толку. Потом она встала.

– Сюрприз.

Любимое блюдо оказалось семгой под соусом из хрена, с кольцами лука, каперсами и гренками с маслом. Норина называла семгу морской свиньей. Ее разводили в грязных рыбных затонах, раскармливали химическими добавками, накачивали гормонами и подкрашивали красно-розовым каротином. Ни за что в жизни она даже не прикоснулась бы к семге. И Фабио никогда не пришло бы в голову называть семгу своим любимым блюдом.

Они ужинали за садовым столиком, на балконе. Марлен переоделась в платье с открытыми плечами, которое каким-то чудом держалось чуть выше сосков. Короткие светлые волосы были зализаны назад с помощью геля. На белой скатерти возвышался подсвечник с красной свечой. Джонни Митчел исполнял «You're changed». Фабио не слишком жаловал такую музыку.

Его не оставляло впечатление, что Марлен устраивала инсценировку, которая должна была вызвать у него некое воспоминание. Об их первом вечере? О вечере перед несчастным случаем?

– Впредь не вынуждай меня садиться в лужу. – Это прозвучало более неприязненно, чем ему хотелось.

Марлен оторвала взгляд от своей тарелки и испуганно посмотрела на него.

– Ты же знала, что я уволился. Почему ты мне ничего не сказала?

– Я думала, что время терпит. Я не предполагала, что ты в первый же день ринешься в редакцию.

– А я думал, ты меня знаешь.

– Вот именно. Насколько я тебя знаю, ты бы держался от нее как можно дальше.

Если прежде они с Нориной о чем-то и спорили, то как раз о той роли, какую играла редакция в его жизни.

«Ты или носишься где-то по поручению редакции, или корпишь дома над материалом для редакции, или торчишь в редакции, – упрекала его она. – Если не физически, то мысленно».

– Расскажи мне побольше про меня, – попросил Фабио.

На березе напротив балкона запел дрозд.

– Что ты хочешь знать?

– Как мы познакомились?

Марлен улыбнулась:

– На завтраке для прессы в честь выпуска первой партии Бифиба.

– Бифиба?

– Молочный напиток с бифидобактериями, обогащенный клетчаткой.

Фабио покачал головой:

– Меня никогда не интересовали такие вещи.

– Еще как интересовали. Ты просто засыпал меня вопросами. И в тот же вечер пригласил на ужин.

– И что?

– Я согласилась. Пиар. Мы пошли в «Республику».

– В этот пошлый дорогой кабак? Да меня туда канатами не затащишь.

– Вероятно, ты не хотел, чтобы нас увидели вдвоем.

– Ну, а после этого?

Марлен усмехнулась:

– А потом сюда.

– А Норина?

– Ни о какой Норине ты не упоминал.

– Изображал холостяка?

Марлен пожала острыми плечиками:

– Этот вопрос мы не обсуждали.

Стемнело. Она взяла зажигалку и зажгла свечу. На ее грудь и плечи лег матовый отблеск. И в этом свете его поведение уже не казалось ему совсем непредставимым.

Дрозд умолк. Марлен встала и убрала со стола посуду. Вернулась, держа в руке пачку сигарет. Села и протянула ему пачку. Фабио покачал головой. Она взяла в рот сигарету и поднесла к ней зажигалку. По ее лицу скользнула тень беспокойства.

– Значит, я курил, – констатировал Фабио.

– Дымил, как паровоз.

Огонек вспыхнул и погас. Она выпустила изо рта тонкую струйку дыма, и пламя свечи затрепыхалось.

Фабио протянул руку за сигаретой и сделал осторожную затяжку. Ничего подобного тому противному вкусу никотина и смолы, который он ощущал в тех редких случаях, когда хотел понять, что хорошего находят люди в курении. И ему вовсе не показалось, что он задыхается, хотя обычно вдыхание дыма приводило его именно к такому результату.

Вернув Марлен сигарету, он наблюдал, как выдохнутый им дым желтеет в свете свечи.

– Образы, сказал доктор Фогель, лучшие стимуляторы для мозга. А как насчет чувств? Если вместе с воспоминаниями возвращаются чувства, то, может быть, вместе с чувствами возвратятся воспоминания?

Фабио поднял руку. Марлен протянула ему пачку. Но он проигнорировал сигарету и коснулся кончиком пальца ее декольте над правой грудью. Преодолев легкое сопротивление, он мягко отодвинул тонкую ткань и обнажил сосок.