Идет охота на "волков"

21

Теплоход «Андрей Красин» завывал дизелями и дрожал железным туловищем, рассекая воды Финского залива. Штормовой норд-ост поднимал полутораметровую волну: залив две недели как освободился ото льда. Верхнюю палубу от бака до юта окатывало холодным соленым раствором — жемчужным балтийским бисером. Справа по борту плыли Красная Горка, Ломоносов, слева остался Кронштадт. На траверзе «Андрея Красина» прыгала на волнах рыбацкая шхуна, тоже, видимо, возвращавшаяся в порт.

В кают-компании было жарко, присутствующие только что приняли банные процедуры и теперь, распаренные, в халатах, с полотенцами на шеях, сидели за длинным, богато сервированным столом. Хозяин теплохода Иван Иваныч, пожилой мужчина за шестьдесят, с обвислой кожей на лице и шее, разливал водку по рюмочкам и крякал от удовольствия, подсовывая яства гостям.

— Это вот кальмары, рекомендую. Не те кальмары, что в магазине тухнут, нет. У меня прямые поставки морепродуктов. Это — сёмга. А это вот — икорка, между прочим тузлук сам делал. — не без гордости сообщил он. Иван Иваныч поднял рюмку. — Однако, за встречу, друзья мои! И пусть нам будет пруха!

Выпили не чокаясь, и взялись за закуску. Один из гостей заметил:

— Ну и болтает твой пароход, Иван Иваныч. Сил нет.

Тот посочувствовал, удерживая съезжающую тарелку:

— А ты Гастрит, полежи. Полежишь, оно и полегчает. И кушать не советую.

— И правда. Мутит, полежать бы надо.

Гастрит, высокий и тощий, держась за живот, со страдальческим выражением лица, отошел и прилег на кожаном диване, ноги оставил на ковре. Иван Иваныч разлил по второй. Опять выпили. Перемалывая зубами кальмара, спросил:

— Что решать будем, господа-товарищи? Как поступим?

— Ты, Иван Иваныч, сам, что думаешь?

— Я-то? Мочить их надо! Мочить сук невоспитанных! Всех поганцев, до одного! И бабу эту в первую очередь! У тебя, Цунами, есть мысли?

Цунами, в стрижке седого ёжика, с набитым ртом кивнул на соседа.

— Голова пусть скажет, я ем.

Тот дожевал и вытер рот салфеткой, затем вытер руки и плеснул в стакан минеральной воды. Головой его назвали за несоответствующие пропорции головы с туловищем и большое мясистое лицо. В детстве прозвали его Сперматозоидом, а на зоне перекрестили в Голову.

— Далеко это. Перебрасывать людей надо больше. Сколько наших повалили?

— Четырнадцать человек.

— Во-от. Придется казахстанских воров привлекать.

— Надо в Алма-Ату заслать весточку Булату-Сифону. Он в Новосибирске коронованный.

— Авторитетный вор. Я слышал, по зонам бучу затеял?

— Да это так, права качает. Проверяет силу.

— А кто поручился, говоришь? Я в Волгограде на неделе отметился.

— Седой.

— А-а! Так замочили его, Филя теперь там! Поганый слушок ходит — Филя и мочил. Но доказательств нету. След, между прочим, тянется туда же, в Чимкент, к «Серым волкам».

Гастрит со стоном, держась за лоб, посоветовал Ивану Иванычу, указывая на прыгающую посуду:

— Убери ты лишнее со стола! Ведь попадает!

Иван Иваныч согласно кивнул, вытирая пот полотенцем, и нажал кнопку для вызова прислуги.

— Э-э-э! Сапог ты, Гастрит, сапог! — безнадежно уведомил он. — На море не стол называется, а бак. Не пол — а палуба, не стена — а переборка, не потолок — а подволок.

Вошел гарсунщик.

— Вызывали, Иван Иваныч?

— Ты, мил-человек, убери с бака лишнее. Того и гляди, перевернется все. Оставь водочки и икорки.

— Хорошо, Иван Иваныч.

Гарсунщик, качаясь и маневрируя, ловко подхватив разнос, быстро орудовал с посудой. Голова отпил большой глоток минералки.

— А какой резон Булату-Сифону встревать? Дело не простое, мокрухи много. Зачем ему рисковать людьми?

— Да-а… Мокрухи много. Помню, в прежние времена за мокрое сходняк не жаловал. Интеллигентные воры были, держатели традиций. Власть была в руках законников. А теперь? Беспредел! Банд больше — чем страна может выдержать. — Иван Иваныч почесал волосатую грудь. — Тесновато на одном пространстве ворам с беспредельщиками. — он вздохнул. — Менты дураки. Им бы воров поддерживать, как прежде, тогда в стране можно и порядок навести.

Цунами скривился.

— Ну-у, Иван Иваныч, загогулину сделал. Может, предложишь сотрудничать с ними?

— Сотрудничать, не сотрудничать, а задуматься стоит. Они воюют на два фронта: и против воров, и против мокрушников-беспредельщиков. Как ни крути, а тактические интересы у нас схожие: лишняя кровь ни к чему. В отличие от бандитов.

Голова снова спросил:

— Булату-Сифону пообещать что-то? Или как?

Цунами в который раз протер голову полотенцем, сверкая золотым перстнем.

— Они нам сколько, тринадцать должны? «Волки»?

— Тринадцать, плюс счетчик.

— Ну вот. Пятьдесят процентов — Булату-Сифону. На меньшее не согласится.

— И то верно.

Гастрита на диване начинало выворачивать, он мычал, прикладывая ладони ко рту, сверкал белками и сползал на ковер. Иван Иваныч отчаянно вскрикнул, расплескивая недопитую рюмку, швыряя её на стол:

— В гальюн! В гальюн давай! Вестовой! Гарсунщик!

Вбежал вестовой и потащил Гастрита из кают-кампании. Через десять минут вернулся он бледный, виноватый, шатаясь от слабости, от бортовой и одновременно килевой качки.

— Ох, Иван Иваныч, штормец… Ну, погода… На воздух бы, дышать нечем!

Иван Иваныч прикрикнул на вестового:

— Раздрай иллюминатор, пускай дышит!

Тот быстро отвинтил барашки, в помещение со стоном ворвался ветер вперемешку с ледяными брызгами, Гастрит подставил лицо и задышал облегченно, хватаясь руками за буртики иллюминатора.

— Смотри, после бани-то! — предупредил Иван Иваныч. — Не моряк ты, Гастрит!

Надышавшись, он снова добрался до дивана и опять лег. В иллюминатор хлестнуло ошалелой волной, обильно смочило ковер. Вестовой проворно его задраил, протер палубу и удалился.

Через час шторм внезапно успокоился, ветер ещё рвал снасти теплохода, еще завывал в стоячем такелаже, трепал капроновые концы на кнехтах, посвистывал в клюзах и шпигатах — но баламутить море сил уже не хватало.

Иван Иванович после долгого разговора подвел, наконец, итог.

— Будем считать — поставленные вопросы решили. Ты, Цунами, свяжись с Булатом-Сифоном, закинь нашу предложуху. С волчарами пора кончать. И без того мы пятый месяц передых им дали! Не по понятиям это!

«Андрей Красин» подходил к причалу. Из рубки дежурного летели команды по ретрансляционной сети.

— Баковым — на бак! Ютовым — на ют!

Скрипел и визжал кабестан — разматывая швартовы, по трапу, неумело придерживаясь за поручни, поднимались воры-законники.

— Отдать линь! Трави помалу! Завести концы!

Гастрит спотыкался и путался в собственных ногах.

— Я эту прогулочку, Иван Иваныч, надолго запомню! Чуть не уморил!

— Не моряк ты Гастрит, не моряк! Я третий год здесь живу, и земля мне не нужна!

Вдоль берега сновали ялики, шлюпки и баркасы. В Петербурге дело близилось к вечеру.