Идиллии, эпиграммы

«Ах, об Адонисе плачьте! Погублен прекрасный Адонис![448]

Гибнет прекрасный Адонис!» — в слезах восклицают Эроты.

Ты не дремли, о Киприда, покрывшись пурпурной фатою;

Бедная, встань, пробудись и, одетая мантией темной,

Бей себя в грудь, говоря, что погублен прекрасный Адонис.

«Ах, об Адонисе плачьте!» — в слезах восклицают Эроты.

Раненный вепрем, лежит меж нагорий Адонис прекрасный,

В белое ранен бедро он клыком; и на горе Киприде

Дух испускает последний; и кровь заливает, чернея,

10 Белое тело его, и застыли глаза под бровями.

С губ его краска бежит, и с ней умирает навеки

Тот поцелуй, что Киприда уже от него не получит.

Даже и с уст мертвеца поцелуй его дорог Киприде,

Он же не чует уже, умерший, ее поцелуя.

«Ах, об Адонисе плачьте!» — в слезах восклицают Эроты.

Тяжкая, тяжкая рана зияет у юноши в теле.

Много страшнее та рана, что в сердце горит Кифереи.

Как над умершим ужасно любимые псы завывают!

Плачут и девы над ним Ореады[449]. Сама ж Афродита,

20 Косы свои распустив, по дремучим лесам выкликает

Горе свое, необута, неубрана. Дикий терновник

Волосы рвет ей, бегущей, священную кровь проливая.

С острым пронзительным воплем несется она по ущельям,

Кличет супруга она, ассирийца[450], крича неумолчно.

То у него с живота она черную кровь собирает,[451]

Груди свои обагряет, к ним руки свои прижимая, —

В память Адониса грудь, белоснежная прежде, алеет.

«Горе тебе, Киферея, — в слезах восклицают Эроты,—

Муж твой красавец погиб, погибает и лик твой священный,

30 Гибнет Киприды краса, что цвела, пока жив был Адонис.

Сгибла с Адонисом вместе краса твоя!»—«Горе Киприде!» —

Все восклицают холмы, «Об Адонисе плачьте!» — деревья.

Реки оплакать хотят Афродиты смертельное горе,

И об Адонисе слезы ручьи в горах проливают.

Даже цветы закраснелись — горюют они с Кифереей.

Грустный поет соловей по нагорным откосам и долам,

Плача о смерти недавней: «Скончался прекрасный Адонис!»

Эхо в ответ восклицает: «Скончался прекрасный Адонис!»

Кто ее скорбную страсть не оплакивал вместе с Кипридой?

40 Только успела увидеть Адониса страшную рану,

Только лишь алую кровь увидала, залившую бедра,

Руки ломая, она застонала: «Побудь здесь, Адонис,

Не уходи же, Адонис, тебя чтоб могла удержать я,

Чтобы тебя обняла я, устами к устам приникая!

О, пробудись лишь на миг, поцелуй подари мне последний!

Длится пускай поцелуй, сколько может продлиться лобзанье,

Так чтоб дыханье твое и в уста мне и в душу проникло,

В самую печень; хотела б я высосать сладкие чары,[452]

Выпить любовь твою всю. Я хранить это буду лобзанье,

50 Словно тебя самого, раз меня покидаешь, злосчастный.

Ах. покидаешь, Адонис, идешь ты на брег Ахеронта,

К мрачному злому владыке[453], а я, злополучная, ныне

Жить остаюсь: я, богиня, идти за тобой «е могу я.

Мужа бери моего, Персефона! Ведь ты обладаешь

Силою большей, чем я, все уходит к тебе, что прекрасно.

Я ж бесконечно несчастна, несу ненасытное горе.

Я об Адонисе плачу, о мертвом, повергнута в ужас.

Умер ты, трижды желанный, и страсть улетела, как греза;

Сохнет одна Киферея, в дому ее чахнут Эроты.

60 Пояс красы[454] мой погиб. Зачем ты охотился, дерзкий?

Мальчик прекрасный, зачем ты со зверем жаждал сразиться?»

Так восклицала Киприда, рыдая, и с нею Эроты:

«Горе, тебе, Киферея! Скончался прекрасный Адонис!»

Столько же слез проливает она, сколько крови Адонис,

Но достигая земли, расцветает и то и другое:

Розы родятся из крови, из слез анемон вырастает.

Ах, об Адонисе плачьте! Скончался прекрасный Адонис!

Но не оплакивай больше ты в дебрах супруга, Киприда!

В диких трущобах, на листьях Адонису ложе плохое;

70 Ляжет на ложе твоем, Киферея, и мертвый Адонис.

Мертвый, он всё же прекрасен, прекрасен, как будто бы спящий.

Мягким его покрывалом покрой, под которым с тобою

Ночи священные раньше на ложе златом проводил он.

Дремлется сладко под ним. Пусть и мертвый он будет желанным!

Множество брось на него ты венков и цветов: пусть увянут.

Если он умер, то пусть и цветы эти с ним умирают.

Мажь его мазью сирийской и лей драгоценное миро[455] —

Гибнет пусть ценное миро, погиб драгоценный Адонис.

«Ах, об Адонисе плачьте!» — в слезах восклицают Эроты.

80 Вот уже нежный Адонис положен на тканях пурпурных.

Возле него, заливаясь слезами, стенают Эроты,

Срезавши кудри свои; вот один наступает на стрелы,

Этот на лук наступил, у другого — колчан под ногою.

Тот распускает ремни у сандалий Адониса; эти

Воду в кувшинах несут, а вот этот бедро омывает.

«Горе тебе, Киферея»!» — в слезах восклицают Эроты.

Здесь, возле самых дверей, угасил Гименей[456] свой светильник,

Брачный венок растерзал, и «Гимен, Гименей» не поется

Песня его; нет, он сам запевает уныло: «О горе!»

90 «Ах, об Адонисе плачьте!» — все громче ему отвечают

Воплем Хариты[457], тоскуя о мертвом Кинировом сыне;

Молвят друг другу они: «Ах, умер прекрасный Адонис!»

Плачет Диона[458], но громче пронзительным криком взывают

Мойры[459]; его возвратить хотели б они из Аида,

Шлют ему вслед заклинанья. Но их не услышит умерший;

Он и хотел бы внимать им, но Кора[460] его не отпустит.

Нынче окончи свой плач, Киферея, смири свое горе!

Вновь через год тебе плакать и вновь разливаться в рыданьях.

Ты бы не спел мне, Ликид, сицилийскую сладкую песню,

Нежную сердцу усладу, любовную, так, как однажды

Пел у морского прибоя киклоп Полифем Галатее?

Сладко играть мне, Мирсон, на свирели; но что же сыграю?

Спой мне, Ликид, свой напев ты завидный о страсти скирийской[462],

Тайну лобзаний Пелида[463] и тайное ложе поведай.

Как он в фату был одет, как ходил он во лживом обличье,

Жил между девушек он Ликомедовых, тайны не знавших

Той, что Ахилл засыпает в чертоге, где спит Дейдамёя.

10 Некогда выкрал Елену пастух[464] и вернулся на Иду[465]

С нею, Ойноне на горе, и Лакедемон[466], разъярившись,

В помощь призвал всех ахеян. И эллин, откуда б он ни был, —

Был ли он житель Микен[467], иль лаконец, или житель Элиды[468],

В доме своем не остался, скрываясь от гнева Ареса.

Только Ахилл лишь один укрывался меж дев Ликомеда,

Пряже учился он вместо владенья оружьем, рукою

Белой он нитку тянул; имел он весь девичий облик:

Все было женственно в нем, и на белых щеках расцветали

Алые так же цветы, как у дев, и походкою женской

20 Так же ходил, как они, и фатой покрывал свои кудри.

Сердце ж мужское имел он, и знал он любовь, как мужчина.

С самой зари и до ночи сидел он вблизи Дейдамеи:

То целовал он ей руку, а то помогал ей нередко,

Цепь на станке поднимал, хвалил ее тонкую пряжу.

Есть не хотел он ни с кем из подруг; он все время старался,

Как бы с ней сон разделить. И промолвил ей слово такое:

«Глянь-ка ты, девушки все сообща засыпают друг с другом,

Я ж в одиночестве сплю, и, красавица, ты одинока.

Мы же ровесницы обе, и обе с тобой мы прекрасны.

30 Обе на ложах своих мы одни. Ненавистные ночи

Тянутся долго и злобно меня от тебя отлучают.[469]

Я от тебя далеко…

Частое капли паденье, как молвит пословица, может

Впадину даже и в камне выдалбливать. . .

Право, не стоит, дружище, со всякой пустячной работой

Тотчас бежать к столяру и к чужой обращаться подмоге.

Сам себе сладишь свирель: для тебя это легкое дело.

Ты без награды меня не оставь; ведь и Феб лишь за плату[471]

Песни поет: от почета работа становится лучше.

Трудно, и вовсе не надо нам делать, чего не умеем.

Коль хороши мои песни, то славу уже мне доставят

Даже и те лишь одни, что доселе мне Муза внушила.

Если ж не сладки они, то зачем же мне дальше стараться?

Если б нам жизненный срок был двоякий дарован Кронидом

Или изменчивой Мойрой — и так, чтоб одни проводили

В счастии мы и в утехах, другой был бы полон трудами,—

То потрудившийся мог бы позднейшего ждать награжденья.

Если же боги решили назначить нам, людям, для жизни

Срок лишь один, и притом столь короткий, короче, чем прочим.

10 Что же, несчастные, мы совершаем такие работы?

Что же, для цели какой мы в наживу и в разные знанья

Душу влагаем свою и все к большему счастью стремимся?

Видно, мы все позабыли, что мы родились не бессмертны

И что короткий лишь срок нам от Мойры на долю достался.

Эроса, страшного бога, ничуть не пугаются Музы,

Любят всем сердцем его, за ним они следуют всюду.

Если задумает петь тот, кто хладную душу имеет.

Он им чужой; не хотят с ним искусством своим поделиться.

Если ж кто Эросу сердце подарит и сладкие песни

Станет слагать, то поспешно к нему они все соберутся

Сам я свидетель тому, что поверие это правдиво:

Если кого из бессмертных воспеть захочу иль из смертных,

Только бормочет язык мой, и петь не хочет, как прежде;

10 Стоит же только запеть мне для Эроса иль для Ликида,

Тотчас из уст у меня моя песня, ликуя, польется.

Раз предо мною во сне появилась царица Киприда,

Эроса-крошку держала своею рукою прекрасной,

В землю вперившего очи. И вот что она мне сказала:

«Милый пастух, обучи мне, пожалуйста, Эроса пенью!»

Это сказав, удалилась. А я своим песням пастушьим

Стал обучать его, глупый, — как будто хотел он учиться!

«Пан свирель изобрел, а флейту открыла Афина,

.Лирой известен Гермес, Аполлон же кифарой прославлен».

Все рассказал я, но он моих слов закреплять не старался,

10 Песенки сам про любовь мне запел, рассказал мне о страсти

Он меж людьми и богами, о матери тоже поведал.

Все позабыл я, чем мною был Эрос обучен в ту пору;

Те же любовные песни, что он мне преподал, я помню."

Геспер[472], ты светоч златой Афродиты, любезной для сердца!

Геспер, святой и любимый, лазурных ночей украшенье!

Меньше настолько луны ты, насколько всех звезд ты светлее.

Друг мой, привет! И когда к пастуху погоню мое стадо.

Вместо луны ты сиянье пошли, потому что сегодня

Чуть появилась она и сейчас же зашла. Отправляюсь

Я не на кражу, не с тем, чтобы путника ночью ограбить.

Нет, я люблю. И тебе провожать подобает влюбленных.

Счастливы все те, кто любит, коль равною мерой любимы.

Счастлив Тесей[474] был всегда, если вместе он был с Пейрйфоем,

Даже когда он сошел к угрюмым Аида пределам.

Счастлив был даже Орест[475], хоть и был на суровой чужбине,

Так как с ним вместе, как спутник, Пилад по дорогам скитался.

Счастлив Ахилл Эакид[476] был при жизни любимого друга,

Счастлив он был, умирая, отмстивши за страшное горе.

Мальчик один, птицелов, меж деревьев по роще блуждая,

Ловлею птичек занялся и видит, что Эрос крылатый

Сел на ветвистом суку. Когда его мальчик завидел,

Очень был рад, принявши его за огромную птицу.

Мигом раскинув силки, его караулить он начал

С этого бока, с другого; но стал перепархивать Эрос.

Горько обиделся мальчик на то, что не встретил удачи.

Бросив те«ета свои, побежал к старику-землепашцу,

Кто его ловли искусству учил; про свою неудачу

10 Все рассказал, показавши, где Эрос сидит. Улыбнулся

Старец тогда, головой покачал и ответил ребенку:

«Эту охоту ты брось, не гоняйся за птицею этой,

Лучше ее избегай. Это страшная птица. Ты будешь.

Счастлив, пока не поймал ты ее. Но как станешь мужчиной.

Он, кто, тебя избегая, порхает, тогда своей волей

Сам же к тебе прилетит и на голову сядет внезапно».

Кипра прелестная дочь, ты, рожденная Зевсом иль Морем,

Молви, за что ты на смертных, за что на богов рассердилась?

Больше того: вероятно, сама ты себя прогневила

И родила в наказанье ты Эроса всем на мученье:

Дик, необуздан, жесток, и душа его с телом не схожа.

И для чего ты дала ему быть стрелоносцем крылатым,

Так что ударов жестоких его мы не в силах избегнуть?

Женщины слава — в наружной красе, а мужчины — в отваге.

Путь мой хочу я направить туда вон, на эти откосы,

К морю, к прибрежной песка полосе. Там я топотом нежным

Буду молить Галатею жестокую. С сладкой надеждой

Даже до старости я не хотел бы глубокой расстаться.

Феб даже речь потерял, пораженный страданьем жестоким

Стал он лекарство искать, изучая искусство; леченья;

Мазать амброзией стал и нектаром смачивать рану —

Нет исцеления ранам, которые Мойра наносит.

Что тебе мило, Мирсон, весна, иль зима, или осень?

Может быть, лето? Какую пору возвратить ты хотел бы?

Лето, когда созревает все то, над чем мы трудились?

Может быть, сладкую осень, когда уменьшается голод?

Или ленивую зиму? Ведь люди зимою обычно

Греются в доме своем, наслаждаясь в покое бездельем.

Или красотка-весна тебе нравится больше? Скажи мне.

Что тебе по сердцу? Дай поболтаем, покуда свободны.

То, что устроили боги, нам, смертным, судить не пристало.

10 Все это свято и мило. Но все же тебе, как ты хочешь,

Дам я ответ, Клеодам, что всего я прекрасней считаю.

Лета совсем не хочу, потому что палит меня солнце;

Осени я не желал бы: она нам приносит болезни;

Гибельной стужи боюсь, приносящей снега и морозы.

Трижды желанная мне пусть весна бы весь год продолжалась.

Нас в это время не мучит ни холод, ни жаркое солнце.

Это зачатья пора и всеобщего время цветенья,

Ночи равняется день и уравнены ясные зори.

Эрос пусть Муз призовет, и ведут с собой Эроса Музы.

Мне же, влюбленному, Музы всегда пусть напевы даруют.

Сладкие дарят напевы, сладчайшее в мире лекарство.

Все, если бог пожелает, слагается к благу; для смертных

Только с подмогой блаженных дела все легки и успешны