Идрис Шах - вестник суфизма (Сборник)

После долгого путешествия родные сразу заметили в Идрисе резкую перемену. Его увлечение философией осталось в далеком прошлом, он сам говорил о том, что в философской отвлеченной мысли нет живой жизни, пульса реальности, действительного мира — он есть только в божественной истине, в глубоких тайнах суфийского учения.

Он перестал метаться в духовном поиске, он познал истинный путь и свое предназначение. И с этого пути ему уже не свернуть: «Я нашел путь и истину», — признался Идрис Шах отцу, с ним же он впервые поделился рассказами о своем обращении, о Традиции и ее хранителях.

Но впоследствии в интервью, в беседах с учениками Идрис Шах почти ничего не рассказывал об этом десятилетии безмолвия — с 1945 по 1955 год. Он лишь намекал, что эти годы были проведены им в суровых испытаниях, мучительных исканиях и далеких путешествиях в самые глухие уголки Средней и Центральной Азии и Южной Америки. Людям, занимающимся оккультизмом, подобная загадочность сразу напоминает подобные же «провалы» в биографии Елены Блаватской и Георгия Гурджиева. Что ж, вероятно, таков путь всех мистиков (ведь никто не будет отрицать, что суфизм — мистическое учение?). Истоки их мудрости и знания навсегда останутся покрытыми мраком тайны. Но в случае с Идрисом Шахом у нас все же есть некоторые зацепки, помогающие хотя бы отчасти предположить, где был и что повидал за эти годы Великий шейх суфиев.

Исчезновение

Идрис Шах, как и его отец, был человеком двух культур, впитав в себя духовные и культурные традиции как Востока, так и Запада. Изучение им суфизма в отдаленных уголках мира, постижение им самой сердцевины суфийской мудрости облегчало то обстоятельство, что его семья, по его же собственному утверждению, являлась носительницей наиболее почтенной суфийской традиции. А его европейское образование и стиль мышления помогали ему адаптировать это учение для западного читателя, облегчив восприятие новой философской и религиозной доктрины.

Но из-за тайны, укрывающей от любопытных взглядов десятилетний период его жизни, многие его критики, в частности Мир Харвен, начавший очень яркую дискуссию в англоязычной Википедии, писали, что Идрис Шах не получал никакого тайного обучения суфийской традиции ни у одного шейха либо какого-либо суфийского ордена. И что его «экстравагантные утверждения» о получении тайного знания из рук носителей традиции не подтверждены никакими доказательствами.

С другой стороны, один из авторов высказал не менее невероятное предположение, что все эти годы Шах занимался не суфийской практикой, а был занят. поисками Некрономикона.

«Некрономикон» (Аль Азиф), или «Книга мертвых имен», — это семь томов, то есть более девятисот страниц, самых могущественных заклинаний. Говорят, что книгу, дающую непостижимую власть над людьми и над всем миром, жаждали получить самые могущественные владыки и ученые, маги и воины. Но книга выбирала себе хозяев, только следуя своей загадочной воле. Существуют предания, что с ее помощью можно вызвать мертвых и открыть двери ада. Написал этот устрашающий текст поэт Абдул Альхазред из Йемена.

В поисках силы он жил в развалинах Вавилона и пещерах Мемфиса и десять лет скитался по аравийской пустыне Руб аль Кхалии, про которую в народе ходили легенды, что это обиталище злых духов. Сам Альхазред писал в предисловии к своей книге, что отыскал в пустыне мертвый город Ирем, в котором жила раса существ еще до появления людей, и нашел в руинах их книги. В этом городе есть двери, ведущие в Пустоту (или другую реальность), которую населяют невиданные существа — джины. Опытный маг, войдя в Пустоту, может «взять» с собой в нашу реальность несколько джинов и заставить их служить себе, если достаточно силен.

Если герой обладал нечеловеческими способностями, значит, он выходил на контакт с джинами и подчинил их себе; такого человека называли маджнун (одержимый, безумный). Автора книги, Альхазреда, тоже считали безумным.

В X веке книгу перевели на греческий, в XIII веке — на латинский, в XVI веке на английский ее перевел доктор Джон Ди — алхимик, маг и фаворит английской королевы Елизаветы.

Считается, что начиная с XVII века, несмотря на попытки представителей всех основных традиционных религий уничтожить книгу, в мире всегда остается одно и то же количество ее переписанных от руки копий — 96. Правда, открывают магические тайны всего семь из них — остальные копии намеренно переписаны с ошибками.

По версии одного автора, Идрис Шах пытался отыскать «Некрономикон» в библиотеке Деобунда в Индии, Аль-Азхара в Египте, совершил путешествие в священный город Мекку, чтобы отыскать рукопись в ее библиотеке, но его попытки не увенчались успехом.

Вторая версия больше похожа на волшебную сказку или, скорее, триллер, так что нам остается придерживаться очевидных фактов.

Эти десять лет покрыты пеленой непроницаемой тайны, которую нам поможет приоткрыть лишь некоторое допущение.

Тайна псевдонима

Ни для кого не секрет, и сам Идрис Шах неоднократно говорил об этом в «Размышлениях», не уточняя деталей, что он использовал несколько псевдонимов для своих работ, исключительно в целях обучения, чтобы не подавлять своим несомненным авторитетом читателей и своих учеников. Ведь к высказываниям людей, которые для нас не являются неоспоримым авторитетом, мы относимся гораздо более критично.

Относительно таких авторов, как Омар Майкл Берк, Аркон Дарол, Рафаэль Лефорт, Башир Хадрат Дервиш, часто высказывались сомнения в их реальном физическом существовании. Этих авторов относили к так называемой «школе Шаха», потому что стилистически и структурно они очень напоминали книги самого Идриса.

Перу Шаха, с различной долей достоверности, приписывают следующие труды:

Джек Брейкелин. Джеральд Гарднер: колдун (1960);

Эдуард Шателеро. Вы и ваши звезды (1960);

Аркон Дарол. Тайные общества: история (1961);

Аркон Дарол. Ведьмы и волшебники (1962);

Питер Майкл Кинг. Афганистан: арена борьбы в древней Азии (1966);

Рафаэль Лефорт. Учителя Гурджиева (1966) (другое предположение об авторстве этой книги касается брата Идриса, Омара Али Шаха);

Майкл Берк. Дервиши, Суфии и Факиры, живя среди них (1973);

Башир Хадрат Дервиш. Среди дервишей: несколько путешествий в Азии и Африке и четыре года обучения с суфийским мастером (1982);

Луи Палмер. Приключения в Афганистане (1990).

Однозначно утверждать, что авторство этих книг принадлежит Идрису Шаху, мы, разумеется, не можем, хотя он и сам признавал себя мастером мистификации. Но эта версия имеет достаточно широкое распространение, так что просто игнорировать ее было бы нелепо.

Две книги проливают свет на то, как прошли годы исканий нашего героя: это книга Омара Майкла Берка «Дервиши, Суфии и Факиры, живя среди них», в русском переводе — «Среди дервишей», и книга Рафаэля Лефорта «Учителя Гурджиева». Очень живые по стилю, наполненные невероятными приключениями и суфийской мудростью, эти книги открывают перед нашим взором все этапы непростого пути от ученика к учителю, от незнания и сомнений — к мудрости, к постижению реальности. Как точно сказано в книге «Учителя Гурджиева»: «Моей целью было найти истинный источник эволюционной, гармонической, естественной деятельности».

Здесь следует немного рассказать о такой колоритной и загадочной фигуре, как Георгий Гурджиев (1877-1949). Его называли мистиком и пророком, носителем древнего знания. В сорок лет он вдруг возник «ниоткуда» в Москве и почти сразу обрел преданных учеников, в числе которых оказался и Петр Успенский, знаменитый русский писатель и мистик.

В биографии Гурджиева было множество пробелов, и он сам старался еще больше запутать любопытных журналистов, перемешивая легенды и анекдоты с реальными фактами.

Известно, что его отец был греком, собирателем и исполнителем древнего эпоса, а мать армянкой. Повзрослев, Георгий много путешествовал в поисках тайного знания — был на Афоне, в Тибете, Монголии, в суфийских школах Туркистана и Персии и впоследствии назвал свое учение — сплав буддизма, йоги, суфизма и других, более тайных традиций — «эзотерическим христианством». Путешествовал он с друзьями, которых называл «искателями истины»; по словам Гурджиева, собравшись после всех испытаний и многолетних поисков, они «сложили вместе все, что. нашли».

Гурджиев, по словам современников, быстро угадывал то, что действительно интересовало собеседника, отметая внешнюю позу, и, главное, всегда знал эту тему лучше своего визави и имел больший опыт в этой области.

Гурджиев считал, что люди проводят жизнь во сне, сотканном из внешних внушений, и предлагал своим ученикам метод самовоспоминания, ведущий к «пробуждению ото сна», назвав его Четвертый Путь (первые три пути были: путь монаха, путь факира, путь йога). Глобальное изменение мировоззрения его ученика (не методом заучивания, а методом переживания, постижения) должно было приводить к полному обновлению жизни.

Гурджиев был очень популярен в двух российских столицах, но после революции был вынужден уехать на Кавказ, куда за ним приехали самые преданные ученики. Оттуда, преследуемый пожаром революции, он направился в Турцию, затем в Германию, Англию и остановился во Франции, купив на деньги, полученные от учеников Успенского, обосновавшегося в Англии, замок Приэре в Авоне близ Фонтенбло, открыв свой «Институт гармонического развития человека». Часть учеников Успенского переехала за ним. Занятия учеников длилось весь день, и они редко когда спали больше четырех часов в сутки, — по мнению Георгия Ивановича, только глубокий сон, в который человек проваливается после физической работы, полезен. Были случаи, когда люди сходили с ума или уезжали, бросив обучение.

Гурджиев старался популяризировать свое учение, показывая на Елисейских полях выступления учеников со священными танцами и движениями и приглашая на эти сеансы для привлечения публики фокусников. Эта тактика оттолкнула от него Успенского, который объявил о разрыве с Гурджиевым своим ученикам: «Мистер Гурджиев — человек экстраординарный, и его возможности превышают таковые каждого из нас. Но и он может ошибаться. Он сейчас переживает кризис, последствия которого невозможно предвидеть... Он может сойти с ума или навлечет на себя несчастье, в котором пострадают все окружающие».

Вскоре Гурджиев попал в аварию; оправившись, он распустил учеников, продал замок и переселился в Париж, занявшись писательской деятельностью.

Говорят, что его предсмертными словами, обращенными к ученикам, были: «В хорошенькой же неразберихе я вас оставляю.»

. Идрис отлично знал персидский и турецкий языки и вспомнил, что в книгах Гурджиева ему часто встречалось словосочетание «ас шарк», которое его ученики воспринимали как название мистического континента. Он также знал о том, что Гурджиев, рассказывая о своих путешествиях, часто говорил о Ближнем Востоке, а ведь «ас шарк» на арабском и значит «восток». Только куда следует ехать — в Афганистан, Индию или Тибет?

Так как Шах представлял себя как суфийский учитель, муршид, давайте немного коснемся того, что подразумевается в суфийской традиции под этим понятием.

Как писал еще один великий суфийский мастер Хаздрат Инайят Хан: «Муршид — это тот, кто внутренне покорен слову Бога, кто достиг просветления и поддерживает единение с Богом».

В суфийской традиции говорится о двух видах учителей-муршидов.

Один черпает мистическое вдохновение в одиночестве, в чаще джунглей или безлюдье пустыни, и после того, как ему откроется вся полнота осознания, этот отшельник выходит к людям, чтобы нести им свет полученного им послания. Этот муршид будет ждать, когда судьба пошлет ему мюрида или талиба, того, кто уже готов к восприятию его учения. И для этого не обязательно получать образование в университете или другом учебном заведении, ведь многие великие учителя владели только чтением и письмом, в остальном же были безграмотны и занимались самым простым ремеслом — чеканкой, ткачеством, каллиграфией.

Один из самых великих поэтов-суфиев, писавший стихи на грубом народном наречии и зарабатывавший на жизнь ткачеством, до сих пор является образцом великого суфийского учителя, зовут его Кабир.

Муршиды такого типа постепенно, ученика за учеником, собирают вокруг себя тех, кто может пассивно воспринять учение и мудрость, кто способен на это. Ведь некоторые люди, ищущие истины, не могут, просто не способны доверить или тем более отдать свою индивидуальность кому-то другому, даже если это их духовный учитель.

С другой стороны, настоящий суфий должен понимать, что нет никого «другого» — ведь в истинном бытии все и все едино, слито и неразрывно, вытекает одно из другого и порождается одно другим. Когда человек переступает первую ступень невежества, он понимает, точнее, начинает осознавать, что нет понятий «я», или «ты», или «они», а есть неразрывное, нерасчленяемое единство реальности. Об этом говорится в священных книгах всех религий.

Вероучение любви

К дверям возлюбленного подошел человек и постучал.

Его спросили:

— Кто там?

Он ответил:

— Это я.

Ему сказали:

— Здесь нет места для Меня и Тебя.

Дверь осталась запертой.

После года уединения и лишений этот человек вернулся и постучал снова.

Его спросили:

— Кто там?

Человек сказал:

— Это Ты.

Дверь открылась перед ним.

Джалалуддин Руми

Кто понимает это, начинает осознавать, что учитель и ученик составляют одно целое, поэтому, доверяя ему свое «я», ученик доверяет его и самому себе.

Второй тип учителей составляют те, кто принадлежат к определенным школам с древними и прочными традициями и шейхами-основателями: Накшибанди, Чишти и другие — эти тарикаты всем известны. Эти учителя, халифы (направленное на достижение той же самой цели, той же самой истины, что и у первого типа учителей), наблюдают за своими учениками, внимательно изучая их привычки, склонности, слабости, характер, манеры, и применяют для обучения этих людей адаптированные к их личности методы и особые упражнения. Если этих учителей посылают в другую страну, то они должны адаптировать свое учение к верованиям и национальным привычкам людей той или иной национальности, которая поступает под их опеку.

Традиция — основа, но методы, которые применяются для достижения истины, лишь внешняя оболочка, как плащ или куртка, которые подбирают в зависимости от погоды.

То, что написано в старых книгах, не душа традиции, а лишь ее внешняя оболочка.

Для того чтобы стать муршидом, надо было пройти стадию ученичества, а сколько она продолжится (месяцы, годы или десятилетия), зависело от самого ученика. Церемония посвящения учеников, мюридов, в члены какого-либо тариката называется адх. Естественно, церемония в различных общинах проходила по-разному, но, например, в египетских тарикатах она включала в себя декламирование Корана, обязательное покаяние в своих грехах и принятие обета перед лицом главы братства или не менее высокопоставленного лица.

Иногда для вступления в братство было достаточно лишь произнести байа (присягу верности) шейху и взять на себя обязанность читать аурад (ежедневные молитвы).

А вот как описывает процесс инициации (речь идет о подаче руки инициирующим инициируемому, обозначающей момент передачи духовного наследия) другой суфийский мастер, хвадж Ахар. Его посвящал суфийский мастер Йакуб, который перед началом церемонии поведал всем о том, что его посвящал в тарикат сам Бахгаутдин Накшибанди.

Затем он вытянул вперед свою левую руку, что должно было означать начало инициации и присяги Ахара. Но тот испугался, точнее, почувствовал обыкновенную человеческую брезгливость, потому что на лбу учителя белело неприятное шелушащееся пятно, как будто какое-то кожное заболевание. Разумеется, такой знаток психологии, как Йакуб, уловил взгляд ученика и сразу понял причину его промедления. Отдернув руку, он лишь слегка повел бровью, но Ахар уже готов был пасть ниц и распластаться в пыли у ног великого учителя. Но Йакуб тут же принял обычный вид, снова протянул руку и сказал посвящаемому, что, когда его посвящал Бахгаутдин, он, взяв его руку, сказал: «Моя рука — это твоя рука, и будет так вовеки» и «Кто возьмет твою руку, возьмет и мою». «Так что если берешь мою руку — Йакуб протянул ее, — берешь ты руку Бахгаутдина». Ахар схватил руку и прижал ее к губам. После этого ему был объяснен зикр пути.

Разумеется, каждый ученик, идущий по пути, вбирает в себя и разрабатывает в методах все то общее и частное, что способно приблизить его к достижению божественного избрания. В классическом суфизме это неукоснительное исполнение законов мусульманской религии (шариат); послушничество в роли мюрида при истинном суфийском шейхе; познание Бога не умом, а сердцем (марифат); постижение истины (хакикат).

Путь любого суфийского ученика, как мы уже говорили, разделяется на стоянки или ступени, которые надо проходить последовательно и которые завоевываются личными усилиями по преодолению мирских пут души. Во время стоянок ученик соблюдает определенные требования, правила поведения и образ жизни, отказываясь от чего-то. Например, если мюрид был богачом, то на стоянке нищеты (факир или факр) он должен будет отказаться от всего имущества и довольствоваться в жизни минимумом, вплоть до того, что будет просить подаяние, надеясь на милость Бога. Стоянка нищеты, о которой мы упомянули, приписывалась Пророку; он как-то сказал: «Моя нищета — моя гордость».

Есть предание и о том, что, когда Накшибанди решил принять Ала ад-Дина в семью как своего приемного сына и увел его из медресе, Великий шейх дал ему наказ разуться и ходить босиком по рынкам и улицам Бухары, подняв на голову корзину яблок для продажи, и во весь голос предлагать их народу. Ала ад-Дин с радостью последовал совету учителя. Но братьям Ала ад-Дина было очень стыдно за такое поведение брата, и, прослышав об этом, шейх Накшибанди велел Ала ад-Дину торговать яблоками, громко выкрикивая цену, прямо напротив магазина его братьев. Его приемный сын не колеблясь выполнил это указание, после чего, как гласит традиция, Накшибанди «сообщил ему путь и занялся его духовным воспитанием».

В духовной работе суфиев полярно окрашенные эмоции должны воздействовать на личность одновременно: например, страх перед Богом (хавф) должен сочетаться с безусловной надеждой на Него (раджа); внутреннее сжатие (кабд) противопоставляется расширению (баст). Противоположные, но на самом деле взаимодополняющие друг друга эмоции расшатывают духовное равновесие суфия и, пережитые и прочувствованные до конца, отбрасываются им. После переработки всех чувственных переживаний суфий отбрасывает их и обретает фана (исчезновение, растворение индивидуального бытия в Боге), наполняясь божественной любовью и божественным пониманием реальности.

Но вернемся к таинственным приключениям, которые, как мы предполагаем, довелось пережить Идрису, на ощупь и в темноте неизвестности повторим путь, пройденный Шахом.

...Отправившись в свое путешествие налегке, взяв только самое необходимое, Идрис даже не предполагал, сколько открытий его ждет за гранью обычного западного восприятия мира.

Первое, что его поразило в пути, — это то, что муршид, суфийский учитель, не обязательно должен был сидеть в монастыре в глуши или пустыне или быть глубоко законспирированной фигурой, преподающей суфизм так, как читают в западных университетах лекции. Нет, большинство суфийских учителей жили в миру и занимались самыми тяжелыми и простыми ремеслами. Один был рыбаком, второй — плотником, третий — ткачом, четвертый — механиком. Они работали год за годом и ждали, когда к ним направят ученика, и все они в той или иной степени как будто добавляли недостающие кусочки мозаики в общую картину, постепенно открывая перед ним подлинную картину суфийской работы.

В Сомали Идрису не могло повезти — там сложное отношение к суфизму, поэтому учителя работают очень скрытно. Он провел несколько недель без малейшего результата, расспрашивая всех вокруг об учителях, пока один торговец рыбой не шепнул тихо, что ему следует поискать удачи не здесь, а в Турции, вблизи мавзолея поэта Руми.

Идрис опять бродил по незнакомому городу день за днем, расспрашивая в Кенье всех и каждого, пока однажды к нему в гостиницу не принесли записочку, в которой его спрашивали, не заинтересуется ли он красивыми коврами в караван-сарае у мастера Али.

Идрис решил, что это знак судьбы, и не спеша отправился туда по пыльным горячим улицам. Подойдя к одному из ткачей, он спросил, где ему найти учителя, и тот послал его к мастеру Али, предупредив, что он редко берет к себе учеников, так как стал стар и хочет учить только тех, кто достоин этого.

Идрис подошел к невысокому пожилому человеку, вежливо поприветствовал его и спросил, может ли угостить его чашкой кофе. Ему приветливо кивнули и предложили сесть.

— Я не буду вашим учителем, — сказал Али. — Я беру учеников, которых посылает ко мне община, и я разочарую вас — я не учу их тайному знанию, я учу их ткать ковры. Да, всего лишь ткать ковры. Подбирать цвета, составлять узоры кропотливо, день за днем, помногу часов в день согнувшись над станком. Зачем это надо тем ученикам, которых посылают ко мне, меня не касается. Я учу своему ремеслу, не больше. Это глава общины, шейх, решает, что нужно ученику, и какой учитель ему требуется на данном этапе, и чему ему следует научиться. Я даже не знаю, на каком макам он находится (макам — стадия мистического пути. — Прим. ред.). Это не мое дело. Мое дело — учить ткать ковры. Они научатся ремеслу, а потом пойдут дальше, по неизвестному мне пути.

А направить, как вы просите, вас к главе ордена я не могу, я не знаю, где они находятся сейчас, ведь орден живет в одном месте, потом, выполнив работу, перебирается в другое. Живут на юге, потом перебираются на север, потом вообще переезжают в другую страну. Часть учеников берут с собой, а часть отправляют учиться у таких мастеров, как я, или в другие ордена. Последний раз они связывались со мной из Кении, но там ли они сейчас, ведает лишь Аллах.

На прощание Али подарил Идрису красивый цветной пояс в национальном стиле и сказал, что этот подарок нельзя снимать месяц, иначе сила вещи пропадет впустую.

«Что за сказки, — думал Идрис, — вот уже волшебными поясами меня одаривают, скоро туфли-скороходы куплю.» Но снимать пояс не стал и правильно сделал, ведь тот оказался своеобразным паролем для людей, которых Шах встретил в Кении, но там лишь дали направление его дальнейшим поискам, направив к гробнице одного великого суфия.

Посетив гробницу, Идрис день за днем ходил вокруг нее, иногда подсмеиваясь над собой и бесплодностью своих поисков, но чаще исполняясь решимости добиться истины, чего бы это ему ни стоило.

Волшебные минареты, массивные ворота, яркость красок мозаики и прохлада маленьких двориков — и опять Идрис отсчитывает шаги вокруг гробницы учителя учителей.

Глаз его уже несколько раз останавливался на лавочке чеканщика, привлекавшей взгляд яркими бликами меди от посуды, выставленной в витрине, и приходила мысль, что надо зайти и посмотреть работы ремесленника, и на этот раз он наконец решился.

Хозяин лавки Казим кинул быстрый взгляд на расписной пояс Идриса и поприветствовал его.

— Не ты ли ищешь учителей-суфиев? Твоя настойчивость достойна похвалы, но твоей подготовки еще недостаточно, чтобы воспринимать знание. А сам я учу мюридов только своему ремеслу, которое приносит мне копейки, мы вместе слушаем уличных певцов и обсуждаем стихи учителя Хайяма — это все. Сейчас у меня нет учеников, но и ты не будешь моим учеником, твой путь — дальше.

В недоумении, где же находятся учителя, преподающие сокровенное знание, Идрис отправился дальше, получив от чеканщика Казима только одну фразу из Пророка, которую тут же при нем заучил наизусть.

Эту фразу нужно было сказать тому наставнику, которого он встретит на своем пути дальше. А так как угадать, где его встретишь и чем он будет заниматься, было почти невозможно, Идрис говорил эту фразу практически всем, кого встречал на своем пути. Хорошо, что это была фраза из Пророка, а не какая-нибудь абракадабра, от которой шарахаются нормальные люди.

На этот раз ему встретился не учитель, а ученик Абдулькадир, уже посвященный и намного дальше, чем Идрис, продвинувшийся на пути к истине. Он рассказывал путешественнику о том, как проходило его собственное обучение. Да, он, как и большинство других, учился ремеслу.

— Если ты не можешь себя прокормить, то как ты будешь жить в этом мире, как ты будешь доносить учение и заботиться о мире, не умея позаботиться о себе? Да, я учился гончарному делу, — рассказывал Абдулькадир. — Вставал в шесть, умывался, завтракал и вместе с другими учениками принимался за работу — я делал только грубые большие кувшины, но почти не переделывал заготовки. Потом, после обжига, я учился расписывать их яркими красками — чтобы сделать свой первый уверенный мазок, требуется очень много времени. Потом следил за повторным обжигом.

А учитель делал тонкие изящные вещи и одновременно работал над нами.

Но учеба начиналась только вечером, после работы и ужина. Мы слушали притчи учителя о суфиях и суфизме, он рассказывал нам о том, откуда произошло наше учение, чем тарикаты отличаются друг от друга, о непрерывной цепи, через которую передается учение от учителя к ученику. Он многое пояснял, всегда отвечая на наши вопросы, но он также учил нас задавать вопросы — ведь от того, насколько правильно ты сформулируешь вопрос, зависит то, насколько полный и точный ты получишь ответ. Наш учитель был терпелив, но требователен и всегда поправлял нас в наших ошибках, не допуская ни малейшей поблажки, не прощая даже самого маленького пренебрежения, допущенного нами в работе или учебе. Мы очень боялись его критики и неодобрения, так как он всегда подбирал такие слова, что хотелось провалиться сквозь землю. Но он был справедлив.

По тонкой ниточке намеков и недомолвок, переходя от одного маячка к другому, наш искатель шел очень медленно. Лишь много позже он понял, что в простых беседах с учениками его прощупывали, строя разговор таким образом, чтобы уяснить, посвященный он или нет. Паролем могла быть условная фраза или цитата суфийского мастера — все те знания, которыми Идрис пока не обладал. Он искал шейха, но чтобы заслужить эту встречу, ему нужно было быть суфием или хотя бы понимать, о чем идет речь, ведь в беседу незаметно вплетали цитаты, которых посвященный не мог не знать. А Идрис в ответ на один и тот же вопрос нового спутника — «Что же Абдулькадир передал мне?» —пересказывал все, что он успел запомнить из их беседы. Но там недоставало самого главного.

Но он был настойчив, как крот, роющий нору, и, казалось бы, такая настойчивость должна быть рано или поздно вознаграждена, но иногда наш искатель натыкался на отповеди, подобные той, что прозвучала из уст шейха Давида, с которым он встретился благодаря цепи почти невероятных случайностей. Красивый старец с белоснежной бородой, спускавшейся почти до колен, сурово нахмурился:

— Вы учились в университете, но вас так и не научили главному — умению задавать вопросы. О, мой, юный друг, это целая наука, о которой можно было бы написать тома ваших западных книг. Не на всякий вопрос может быть найден ответ; если вы думаете, что кто-то из смертных может знать ответы на все вопросы, то вы просто дурак. Иногда в вопросе уже содержится ответ или часть ответа, но тогда какой смысл в том, что ответ будет получен? И какой ценностью он будет обладать?

Вы считаете, что можете понять ответы, которые вам даст суфий-мастер? Всего лишь потому, что вы учились в университете и думаете, что у вас есть право задать мне вопрос? Ваш интеллект — ноль. Вы не можете его использовать ни для чего, что действительно нужно человеку. Вы можете его использовать, чтобы сделать кувшин или сделать чеканку? Вы можете подобрать траву и сварить отвар, который вылечит вас от болезни? Вы можете сочинить стихотворение, которое понравилось бы простым людям на этой площади? Нет? Тогда зачем вам те знания, которые вы получили? Знание полезно лишь тогда, когда вы можете применить его в своей жизни, иначе оно не просто бессмысленно, но и вредно, так как забивает ваш ум мусором, под которым вы хороните истинную реальность.

Шейх Давид открыл ему и более глубокое знание, рассказав о науке правильного дыхания.

Оказывается, эта техника применяется во многих тарикатах. И научиться дышать правильно совсем не глупая прихоть и не легкое упражнение. Совершенствованию этой техники некоторые ученики посвящают годы и десятилетия. Ведь глубокое ритмичное дыхание приносит не только кислород в самые отдаленные участки легких, но и бараку в самые потаенные уголки организма. А повседневное дыхание, которым инстинктивно пользуется большинство людей, — это лишь некачественное снабжение клеток кислородом.

Постановка дыхания похожа на постановку умения правильно мыслить. Обычные люди стараются с помощью случайных и беспорядочных мыслей управлять сознанием или использовать гимнастику, чтобы насытить ткани организма кислородом, но им недоступно знание о том, с какой интенсивностью, в какой дозировке и в каком ритме это следует делать, чтобы по-настоящему дышать и по-настоящему контролировать сознание.

В тайной сфере суфизма применяется дыхание, передаваемое от учителя к ученику; дыханием в ухо, в глаза или в рот можно вылечить заболевшего человека и уберечь новорожденного ребенка от родового проклятия. И дело тут не столько в магии или мистике, хотя суфизм и называют магической ветвью ислама, сколько в знании и умении применять определенные техники, передаваемые по цепи из поколения в поколение.

Шейх Давид также сказал, что просветление не достается, как выигрыш в лотерею, а зарабатывается тяжелым и многолетним духовным трудом и жесткой дисциплиной.

Идрис ушел опечаленный, но от своего намерения не отступил: он решил стать суфием и хотел добиться этого, невзирая на трудности и годы безвестности... Он отправился в Иерусалим, на Святую землю, впитавшую в себя соль нескольких мировых религий.

Так и представляешь, как Идрис Шах бродил узкими улочками старого Иерусалима, вдоль старых каменных стен и сторожевых башен, где жили и учили величайшие духовные лидеры мировой истории. Как медитировал под пение чтецов Корана в публичном саду возле башни, построенной в форме восьмиугольника, башни Скалы, на которую, говорят, приземлился Мухаммед, перед тем как отправиться в рай.

Может быть, именно там ему пришла идея организации своего издательства, которое он назовет «Октагон», что в переводе означает «восьмиугольник».

Он не сдавался, он по-прежнему был уверен в избранной цели: ему нужна была суфийская мудрость, он хотел приникнуть к мистическому источнику знаний, за сколько бы километров от него тот ни находился. Пусть даже на другой планете.

Учение у великих

«Самих себя они обычно называют „друзьями" или людьми, „подобными нам“, и узнают друг друга по некоторым природным способностям, привычкам и категориям мышления», — писал Роберт Грейвс во вступительной статье к книге Шаха «Суфизм».

Афганистан, Хайберское ущелье, пустыня Сахара и святой город Мекка; Турция, Индия, Непал, Тибет, Кувейт — путь за знанием никогда не бывает коротким и легким. На этой стезе Идрису пришлось столкнуться с контрабандистами и фанатиками, с разбойниками и шейхами. Одного из них, шейха Тахира, он встретил в обыкновенной придорожной таверне, следуя за сокровенным знанием к горным вершинам Непала.

Исподволь наблюдая за молчаливым незнакомцем в свободном белом халате, который спокойно поправлял угольки в кальяне, Шах вдруг почувствовал, что засыпает, а когда очнулся, тот уже сидел за его столиком и потягивал свой зеленый чай, спокойно отщипывая кусочки от сладостей, которые заказал себе Идрис. Он повторял, словно про себя, строчки из Руми, которые Шаху были хорошо знакомы, и поэтому он смог закончить строфу, начатую таинственным незнакомцем.

Кроме них в таверне сидело несколько древних старцев, казалось, замерших на века, и несколько индийцев.

— Я знаю твой путь, — прервал неловкое молчание Тахир. — Но тебе нужно не в Непал, ты ошибся, твой путь лежит в Афганистан, я уверен в этом. А твое желание попасть в святую Мекку пока не будет осуществлено. Да, у тебя черные волосы и карие глаза, ты мусульманин по воспитанию и отец твой был мусульманином, но ты еще слишком западный человек, чтобы тебе сейчас была польза от посещения Святого города. Некоторые паломники мечтают об этом всю жизнь, откладывая монету за монетой из своих скудных доходов. Это путешествие нужно выстрадать. Суфизм — это ислам, но больше, чем ислам, потому что суфизм — это сущность всех религий. Чтобы постичь его, нужно найти правильных людей, которые помогут тебе. Так что отправляйся пока в Афганистан.

Несмотря на невероятность этого знакомства, Идрис поверил в то, что встреча была предначертана свыше, и, на время отложив попытку попасть в Мекку, действительно стал готовиться к путешествию через почти не исследованные западными путешественниками, а для него такие родные области Центральной Азии, через горный хребет его рода Хабер, в страну, где он не был с детства.

А его новый знакомый, шейх Тахир, предложил себя в спутники, на что Идрис с радостью согласился.

Его поразило то, сколько суфиев живет в миру, не выделяясь из пестрой восточной толпы ничем, а может быть, только тем, что, как у членов одного ордена, у них есть свои опознавательные знаки, по которым они отличают друг друга. Это, например, символ восьмиугольника, который он заметил на пряжке ремня своего нового попутчика, или слово, которым отвечали на его приветствие другие суфии, — «барака».

На разбитом грузовике, ломавшемся чаще, чем ехал, принадлежавшем разбойнику-контрабандисту, они вместе с тюками товаров ехали по выжженной горной земле, сменяемой плодородными долинами. Поменяв водителя, они отправились через афганские ущелья к обители суфиев.

Это была тропинка в горном ущелье, ничем не примечательная, кроме того что она пропадала в темном туннеле, который освещали несколько ламп. Но потом она снова вырвалась на поверхность земли, и путники брели уже в лунном свете, почти ощупью находя дорогу.

Затем им пришлось протискиваться через узкий проход, в котором человек более крупный наверняка бы застрял; перебираться через неглубокое озеро по еле видным камням, которые видел только Тахир; ответить на раздавшийся из темноты крик правильным паролем; перебираться через шаткий мостик над пропастью, глубины которой Идрис не видел. И вот они попали в ярко освещенный зал, который предварял вход в обитель.

Идрис не мог сказать это точно, но ему казалось, что вся община жила внутри скалы, так что совершить на них нападение было просто невозможно. В жилище было несколько дополнительных выходов, но найти их несведущему человеку было очень сложно, да и кто ради прихоти будет забираться так высоко в горы? Человек здесь был виден издалека, как ярко-красный мак среди поля ромашек.

Помещения освещались яркими лампами с вязью незнакомых Идрису символов, которыми были украшены и двери обители. На больших каменных столах лежали священные книги, а вдоль стен в медитации сидели жители обители. Все это напоминало ожившую сказку из «Тысячи и одной ночи», и Идрис почувствовал, что очень близок к тому, что искал.

Во время первой же вечерней трапезы, более изысканной, так как встречали гостей, искатель истины, выбрав удобный момент, спросил о том, как организован орден суфиев. Вытерев рот, шейх этой обители сказал, что все суфии связаны баракой, как пуповиной, которая идет от одного ко всем. Службы, которые проводят в общине в одно и то же время, как бы заряжают всех остальных суфиев благотворной энергией.

Миру открывается только муршид, а все, кто выше в тайной духовной иерархии, скрыты от глаз мира. Прямые потомки Мухаммада могут получить высокую ступень посвящения по наследству.

Тех, кто занимается развлечением публики (дервиши, которые просят милостыню и творят чудеса; факиры, поражающие публику прогулкой по раскаленным углям или тем, что они делают со своим телом; те, кто исполняет публичные кружения дервишей), гораздо меньше, чем суфиев, выполняющих свою работу в миру незаметно для других. Хотя и суфий в свое время должен выполнять подобные практики или особые ритуалы.

Идрис наблюдал за упражнениями дервишей и выполнял их сам. Например, одно из них было таким: в любое время дня, когда все суфии заняты своими обычными делами, появлялся Учитель и неожиданно кричал: «Стоп!» — и все замирали, как в детской игре «Море волнуется раз.», и стояли так любое время, пока муршид не произносил: «Конец!» Во время покоя суфии успешно медитировали, объясняя такое упражнение тем, что, пока суфий пребывает в переходном состоянии от одного действия к другому, он способен освободиться от стандартов обычного мыслительного процесса.

Каждый день в течение часа и всю ночь одного из дней недели, по выбору шейха, проводился зикр — серия повторяющихся движений и молитв, медитаций и слушания. По пятницам вся община концентрировалась, стараясь общими усилиями улучшить телепатические способности каждого из ее членов.

Учитель объяснял искателю истины, что, прежде чем стать суфием, человек начинает испытывать непреодолимую тягу к суфиям, их литературе, ко всему, что с ними связано: это как внутренний призыв, который невозможно игнорировать, это то, что заложено в природе определенных людей. Человек ищет свой путь, и когда приходит время, у каждого, кто готов воспринять знание, появляется шанс его получить. Воспользуется ли он им или нет, это другой вопрос.

Обо всех духовных практиках, которые изучал Идрис, мы не можем знать, но ему неоднократно доводилось наблюдать зикр, танец дервишей, кружение, путем которого достигается мистическое состояние хал.

Дервиши собрались в большом зале, одетые в особые одежды и высокие шапки, в которых ходят персидские суфии.

Идрис не мог проследить закономерности, в соответствии с которой они встали, но шейх несколько раз приказывал то одному, то другому сместиться чуть в сторону.

Сам шейх стал около стены, рядом с музыкантами, барабанщиком и тем, кто отбивал ритм.

Сначала шейх прочитал молитву, призывая на всех, кто там находился, бараку всех учителей прошлого и будущего, затем направил бараку, которую получат от этого танца, в помощь учителям, которые сейчас передают свою мудрость, а потом дал разрешение начинать зикр.

Сначала один суфий начал отсчитывать ритм, затем вступил барабан, и двое суфиев очень тонкими голосами запели слова незнакомой Шаху молитвы. Дервиши начали вращаться, сначала очень медленно, словно нехотя, грациозно. Одна рука у них при этом была приподнята к небу, а вторую они чуть опускали к земле. Постепенно кружение ускорялось, почти незаметно для глаза, а сами танцующие начали передвигаться, словно следуя в кружении друг за другом.

Шейх крикнул одно из имен Аллаха, и дервиши стали выкрикивать его тоже, одновременно, ритмично, соизмеряя выкрик с ритмом своего танца.

Постепенно лица танцующих приобретали все более и более отрешенное выражение, скорость их движения казалась почти невозможной. Но вот к одному из них подбежал помощник и повел его вон из круга танцующих, чтобы аккуратно уложить на пол. Постепенно суфии, один за другим, теряли способность двигаться и вообще осознавать происходящее, их всех старались вовремя подхватить и помочь лечь на землю.

Они лежали так долго, застыв в неподвижности, похожей на действие гипноза, и предавались откровению и пророчествам, которые небо посылало в их души.

Даже те, кто только наблюдали за танцем, испытали на себе его магическое воздействие. Их души словно освободились от груза всех мрачных мыслей и нерешенных вопросов и соединились с чем-то вечным — вселенной, подлинной реальностью, Богом.

.С помощью ученика покинув место зикра, Идрис вдруг понял, что краски ночи стали ярче в сотни раз, а он сам мыслит какими-то цепочками ассоциаций, внезапно вспыхивающих в его мозгу (которые впоследствии оказались пророческими видениями).

Впоследствии в разговоре с шейхом он услышал, как тот говорил о магии и магическом опыте, вспоминая слова Пророка, признававшие их существование. Но шейх отрицал, что то, что видел Шах, есть магия; он считал, что танец — это всего лишь непривычное для большинства непосвященных «упражнение», помогающее связи с божественным разумом и необходимое на определенной ступени духовного развития.

Все переживания, которые человек испытывает, в первый раз кажутся ему странными — влюбленность, разочарование, горечь расставания, но когда человек переживает это еще раз, и еще раз, и еще, переживание становится если не привычным, то не таким пугающим.

На своем пути Шах столкнулся с тайным знанием об упражнениях, направленных на пробуждение «тайного органа человечества», силы, которая находится в шести областях тела, воспринимаемых только с помощью духовного видения.

Чтобы активизировать и поддерживать энергетику этих точек на должном уровне, дервиш выполняет определенные упражнения и по-особенному настраивает поток своих мыслей.

Когда он научится этим управлять, эти точки словно сливаются в одну точку, в один орган, который очень сильно воздействует на дальнейшее совершенствование человека.

Следует заметить, что без внутреннего мистического опыта нельзя достичь главной цели суфизма, а именно, постижения Истины, или Реальности, и слияния с Богом. С позиции формального знания новый опыт выглядит «иррациональным» и даже просто бессмысленным для большинства людей, как словесное описание мира для человека, слепого от рождения. Суфии, переживающие высшее восприятие, говорят, что реальность их переживания выше реальности обычной жизни, как реальность жизни выше реальности сна.

Открыть в себе подобные способности можно, только установив связь между нашими низшими и высшими центрами (которые уже находятся в единении с Творцом), именно поэтому на подготовительных стадиях, ступенях суфизма такое внимание уделяется очистке низших центров. Более высокие практики работы (взаимодействия и корректировки высших центров) суфий, не посвященный на высокие ступени практики, а тем более непрактикующий человек понять просто не в состоянии.

Словами невозможно передать постижение иной реальности с бесконечно большим числом измерений, даже посвященному в высшее учение сложно передать на языке «плоского» мира явившееся ему откровение, но как бы то ни было, это приблизительно похоже на безбрежный океан света и ощущение всем существом единства всего на свете, ощущения, что все вокруг живое и обладает сознанием.

Зачастую такие откровения посылаются человеку, чтобы он не сбился с пути.

Учителя же пребывают в подобном состоянии практически постоянно или очень часто — только такие авторитеты могут учить других.

.Всего несколько недель, и чувство причастности к великой тайне сменилось ощущением того, что ничего сверхъестественного в этих упражнениях нет. Все методики были результатом долгой успешной духовной практики и уже казались абсолютно естественными. Как и сами суфии, большинство из которых отправлялось в мир, чтобы занять там место, незаметное всем остальным, заниматься различными ремеслами и поражать всех, кто видит чуть больше, чем внешняя форма, глубокой духовностью и одновременно естественностью в общении, как будто это и есть самые обычные люди, а не «формальные» представители некоей тайной доктрины. Такими могут быть только суфии.

Нет никакой неловкости при общении с этими людьми, которую чувствуешь время от времени со священником любой другой веры. Однако нет даже малейшего сомнения, что это действительно духовные люди в самом глубоком смысле. Это можно

назвать почти ошеломляющей чертой суфиев, но она же — одна из самых притягательных. Духовность есть часть их природы, как будто она пропитала самую ткань их существа. У них нет особого образа жизни: они живут своей частной жизнью, а то, что они суфии, вполне совместимо с ней.

Идрис, скорее всего, принял обет посвящения, ведь без этого он не мог двигаться дальше, не мог отправиться на поиски теперь уже своего личного учителя, который повел бы его. Ему нужно было повторять раз за разом в течение многих дней отрывок из священного магического текста: таков был его ученический обет. Он выбросил свое европейское платье и впервые надел одежду посвященного — мешковатые шаровары, безразмерную рубаху, накидку и тюрбан — все застиранное до такой степени, что невозможно было выявить первоначальный цвет вещей. Он отпустил бороду, пока жил в монастыре, и поэтому почти перестал напоминать европейца. Особенно изменились глаза, выражение которых стало более спокойным — как гладь большого озера в тихую погоду.

Теперь надо было отыскать своего учителя.

Их было множество, но как выбрать того, кто действительно ему необходим?

Как он проверит, кто перед ним — подлинный учитель, или неуклюжий неуч, или даже шарлатан (и такие встречаются среди тех, кто объявляет себя суфи-учителями)?

А все просто: ученик, нашедший истинного учителя, меняется во всем. Его личность изменяется так сильно, что это заметно всем окружающим, даже посторонним людям. Близкие не могут сдержать удивления и постоянно говорят ученику, нашедшему реального учителя, что он изменился в лучшую сторону (стал прагматичнее или спокойнее, рассудительнее или внимательнее, или они даже не могут сказать точно, что в человеке изменилось к лучшему).

Повышается материальное благополучие и удовлетворение профессиональной деятельностью. В семье ученика, если он имеет свою семью, налаживаются гармоничные отношения. Ученик ощущает в себе неведомые ему ранее запасы духовных сил, и окружающие говорят, что он стал сильнее, независимее, влиятельнее, чем прежде.

Все это показатели того, что ученик наконец-то нашел своего истинного учителя, кем бы он ни был в миру — сельским учителем или мусульманским священником, профессором или художником.

При этом жизнь в миру, а не в закрытой общине или в пустыне как раз и помогает трезво оценить результаты совместной работы учителя и ученика, хотя никто не отрицает пользы временного уединения или аскезы с четко поставленной целью.

Идрис выбрал свой путь, путь суфия, и с полным правом мог сказать о том, что в соответствии с его местом в мире и той страной, где он живет, он выбрал свой путь.

И он вернулся в мир после десятилетнего отсутствия.