Иду на Вы

Да и много ли он знал о ней?

Звать – Любава. Красивая. Светлая, стройная. Из Осиновки, что почти на границе Переяславльского княжества с Черниговским.

Вот и все!

Русские люди, внимательно выслушивая его, всем сердцем желали помочь, но ничего не знали о такой…

– Не ведаем…

– Не слыхали… – одинаково отвечали они и сами в свой черед спрашивали, откуда он и из каких земель.

Смоленские, черниговские, киевские, вздыхая, отходили в сторону. Свои же, переяславльские, оживлялись, спрашивали, что там новенького на родной земле, и слезно молили передать поклон своим родным с просьбой поминать их пока в святых церквах как живущих…

Славко же, видя, в каких условиях томятся в рабстве его земляки, которых половцы звали кош-чи – «пленник» и чага – «рабыня», какие они грязные, оборванные, измученные непосильной работой, высохшие, сокрушенно качал головой. Кощеи, и впрямь настоящие кощеи, чуть не плакал он, глядя на них. И… тоже ничем не мог помочь им. Сказал бы по секрету, как тот половецкий торговец, что близок конец их мучениям, да только – тс-сс! – это была не его тайна…

Наконец, когда надежд уже совсем не оставалось, и сопровождавший его половец все чаще недвусмысленно показывал ему свою веревочку с оставшимися узелками, один из стариков вдруг сказал:

– Любава, говоришь? Голубоглазая? Из Осиновки? Не той ли, что в лесах Черниговского княжества, близ большой дороги лежит?

– Да, да! – впился в него умоляющими глазами Славко. – Правда, это – в Переяславльском.

Но на границе! Тоже в лесах и у дороги! Речка там у нас еще есть…

– Правильно, речка… Только глаза у нее не светлые, а темные. Но может, то они просто потемнели от горя? Здесь это у нас быстро бывает…

– Еще бы не потемнеть, вон вы как тут живете! – вздохнул Славко. – Да и тосковала она наверняка обо мне…

– Ну, коли так, то, кажется, знал я такую…

Старик сказал, в какую сторону и куда надо ехать Славке. К счастью, это было недалеко, за день можно обернуться туда и еще успеть в срок возвратиться к старшему хану…

Славко так и сказал охраннику и, даже не спрашивая его согласия, с места помчался так, как еще ни разу не ездил по Степи…

Половец, выслушав Славку, как это и подобает настоящей тени, лишь молча развернул своего коня и скользнул за ним следом.

До места они доскакали, когда уже начался закат.

Наработавшееся за день красное солнце тяжело садилось за плоский, напоминавший Славке половецкий лоб, горизонт.

Вежа, на которую указал старик, была большой. Почти город. Всюду виднелись глинобитные жилища, огороды, бараньи и овечьи стада…

Охранник сказал несколько слов первому встречному половцу, тот указал на самый большой дом, где жил управляющий хана. Им оказался маленький тучный половец, с жадными глазами. Выслушав суть дела сначала от степняка, а затем и от оттолкнувшего его Славки, он сразу сообразил, что на этом можно заработать, утаив часть денег за проданную рабыню.

– Любава? Из-под Переяславля или Чернигова? Семь лет, как уже з-десь? Есть такая! – 109 охотно кивнул он и распорядился немедленно привести полонянку.

Слух о том, что в веже появился одетый в половецкую одежду русский отрок, который приехал выкупить свою мать, мигом облетел округу. Славко, потеряв осторожность, на радостях даже забыл, что ищет якобы кормилицу…

Свободные от работ русские люди потянулись сюда, чтобы собственными глазами взглянуть на это чудо и потом передать другим.

Уж если не дано судьбой развести свой огонь счастья, так хоть погреться у чужого костра!..

В ожидании, Славко лишний раз с грустью убеждался: чем больше и богаче хан, тем хуже жилось русским пленникам. Со всех сторон он видел их измученные глаза, изорванную одежду, избитые в кровь ноги и надорванные чужим рабским трудом, некогда бодрые, охочие до любой свободной работы руки...

– Сейчас, сейчас придет! – видя нетерпение Славки, успокаивали его люди и говорили друг другу:

– Слава Те, Господи!

– Вот радость-то для Любавы!

– Что для нее – всем нам сегодня радость!

Наконец из-за угла появилась бегущая навстречу собравшимся людям высокая светловолосая женщина. Посланный за ней мальчишка даже не успевал следом…

– Сынок, что ж ты стоишь? – заторопили Славку в толпе: – Вон она!

– Беги, встречай свою матушку!

– И увози поскорее ее отсюда!

Славко, веря и не веря своему долгожданному счастью, посмотрел на людей, на женщину и соскочил с коня.

– Матуш… – бросился он к полонянке и вдруг остановился, осекаясь на полуслове, – ка…

Лицо его разочарованно вытянулось, упрямые брови страдальчески потянулись к переносице.

Это была не его мать.

Женщина тоже, не добежав до него, внезапно остановилась. Вгляделась пристально в Славку. А затем бессильно уронила руки и, развернувшись, медленно пошла назад…

– Не она… – в один голос выдохнула толпа.

– Надо же…

– Бедная Любава!

Несколько мгновений Славко смотрел на удалявшуюся женщину и, неожиданно для себя самого, крикнув: «Эй, Любава, стой! Не уходи!», обратился к управляющему:

– Сколько ты хочешь получить за эту полонянку?

Огорченный едва ли не меньше Славки потерей заработка, половец сразу оживился и показал три жирных пальца:

– Три, говоришь? – развязывая пояс, где были спрятаны его деньги, небрежно переспросил Славко.

При виде золота в глазах охранника промелькнул жадный блеск и явное сожаление, что он не знал этого раньше. А то можно было убить Славку и забрать эти златники себе! Привез бы его голову хану, с докладом, мол, хотел тот бежать. Ну, наказал бы его Белдуз, ну, стегнул плетью, но золотые от этого не потускнели бы, при нем бы остались!..

Все это сразу же заметил и понял Славко. Но сейчас ему было не до охранника-тени.

– Значит, три! – согласно повторил он и, вспомнив, что не знает цену рабам, уже деловито уточнил: – Сребреника?

– Да ты что? – тоже увидев золото, возмутился управляющий. – Ты только посмотри, какая это рабыня! Высокая, красивая, работящая! Даже если она и не мать тебе, то будет прекрасной служанкой! Кто-кто, а я, поверь, хорошо знаю в таких делах толк! Разве можно сравнить ее с этими? – он с презрением показал на остальных полонянок и отрезал: – Златника!

– На! Подавись! – Славко отсчитал три монеты быстро схватившему их половцу и крикнул женщине: – Матушка Любава! Ты свободна! Можешь возвращаться домой, к своему настоящему сыну!

– Надо же! – закачалась головами толпа.

– Вот любит Бог Любавушку!

– Чужой сын выкупает!

– А нас уже никто, никогда…

Послышались всхлипывания, плач, люди медленно начали расходиться, и сердце Славки не выдержало.

– Погодите! – остановил он их и окликнул проверявшего монеты на зуб половца. – А сколько стоит вон та? – он показал на первую попавшуюся под его указательный палец женщину.

– Три…

– Что?! – возмущенно переспросил Славко. – Ты же сам только что сказал, что это все ничего не стоящие по сравнению с Любавой рабы!

– Ну, тогда – златник! – показал один палец половец и красноречиво провел себя ребром ладони по шее: – Меньше не смогу! Иначе хан сделает мне вот так!

– Ладно! – согласился Славко и быстро добавил: – Тогда я возьму по златнику еще несколько человек. – Ты, ты, ты! – принялся перечислять он, стараясь выбирать самых слабых и измученных. Потому что остальные должны были, по его мысли, дождаться прихода Мономаха…

Изумленный управляющий только успевал получать золотые монеты.

Славкин охранник, тоже ничего не понимая, смотрел на то, что делает доверенный ему русский отрок. Разве можно так сорить деньгами? Ведь это же – золото!!

А весть о том, что в Степи появился русский юноша в половецкой одежде, который выкупает всех пленников, новой волной пронеслась по всей округе. И теперь уже даже занятые работой люди, не боясь окриков хозяев и их плетей, бросились к Славке.

Но тот встретил их с виновато разведенными руками.

Все монеты у Славки кончились. Он уже отдал освобожденным людям ханский пропуск и собирался уезжать, поторапливаемый своим охранником.

А все подбегавшие пленники с мольбой смотрели на него. Разрывая сердце, они умоляли выкупить и их, показывали свои истерзанные работой руки, искалеченные пальцы, следы жестоких побоев…

Но он ничем не мог помочь им. Разве что только совсем тихо, так, чтобы об этом не услышали половцы, обнадежить?

И тогда…

Тогда Славко, словно не нарочно, вошел в толпу и прошептал:

– Держитесь, родимые! Потерпите еще немного! Совсем чуть-чуть! Со дня на день здесь будет все русское войско с самим Мономахом!

– И он тоже выкупит нас? – с надеждой спросила больше всех радовавшаяся за Любаву женщина.

– Зачем выкупит? – удивился Славко. – Освободит! Но только об этом – тс-сс!..

Он прижал палец к губам и строго добавил:

– Никому! Иначе не придет, а выкупить вас, сами понимаете, больше уже будет некому!

6 Всю дорогу назад теперь уже Славко, хотя сопровождавший его половец несколько раз 111 пытался заговорить с ним, не проронил ни единого слова.

Чем ближе подъезжали они к месту стоянки главного хана, тем явственней ощущалось, что за последние день-два в Степи что-то случилось.

То тут, то там, причем все в одном с ними направлении, скакали малые и большие отряды половецких всадников.

Они были явно встревожены и растерянны.

«Неужели началось?» – случайно услышав из разговора своего охранника с командиром такого отряда, что русские напали на Степь, сразу оживая, ахнул про себя Славко.

К шатру главного хана они подъехали под вечер.

К счастью для Славки, у входа в него стояла та же смена часовых, что и в тот день, когда он уезжал отсюда.

Они сразу узнали обласканного самим главным ханом русского юношу, хотя тот был уже в их, половецкой одежде, и Славке не пришлось долго упрашивать их, чтобы войти.

Но едва он просунул голову в чуть приоткрытый полог, как сразу понял, что здесь так накалено, что пока ему сюда лучше и не соваться.

Молодые ханы яростно спорили со старшим ханом.

Было такое ощущение, что, начав спор двадцать дней назад, они так и продолжали его.

Но нет! Прислушавшись, Славко сразу понял, что речь шла уже не о Корсуни и походе всей Степи на Русь, а о том, что сама Русь идет на Степь. И в шатре решался вопрос, выйти ли со всеми силами навстречу войскам или позорно бежать, оставив противнику свои города и вежи со всеми табунами, людьми и нажитым добром.

– Трус-сы! – гремел голос Белдуза, и молодые ханы дружно поддерживали его:

– Мы пустим свои каленые стрелы и вдребезги разобьем их щиты!

– А потом сомнем пешцев, с их жалкими вилами и старыми копьями, первым же нашим ударом!

– За нашими спинами – будут родные вежи, это придаст нашим воинам особую силу и ярость!

– Вы забыли, что наши кони отощали за зиму! – возражали им старики.

– А русские вышли на нас всеми своими княжествами!

– Вс-семи? – не успокаивался Белдуз. – Это еще надо хорош-шенько проверить!

– Ладно, давайте проверим это прямо сейчас! – согласился главный хан, переводя взгляд на полог шатра.

Заметив Славку, он только отмахнулся от него рукой – не до тебя, мол, сейчас – и крикнул:

– Эй, привести сюда гонца!

– Я сам буду пытать его и уз-знаю, вс-ся ли Рус-сь или один только Мономах идет на нас… – послышался голос Белдуза.

Славко захлопнул полог и, видя, что проскользнувший мимо него посыльный воин уже побежал вызывать охрану для того, чтобы привести гонца, тем не менее строго сказал телохранителям:

– Главный хан велел мне помочь привести гонца! Пойдете со мной?

– Но мы никак не можем оставить свой пост! – растерянно переглянулись те.

– Хорошо, оставайтесь, я найду других! – поморщился Славко. – Вы мне только покажите, где сейчас этот гонец?

– Да вон! – показывая на дальний шатер, принялись объяснять Славке половцы. – У столба его конь, а сам он – в шатре!

– В шатре, говорите? – переспросил Славко и быстрым шагом направился туда, где находился не подозревавший, какая опасность нависла над ним, гонец.

Не зная, охранять ли своего подопечного и здесь, вернувшийся с ним из Степи половец на всякий случай последовал за ним следом.

И это оказалось как нельзя кстати.

Потому что у входа в шатер с пленником находились два воина, держащие в руках перекрещенные копья.

Одного Славку они, понятное дело, ни за что бы не пропустили.

Но вдвоем со своим соплеменником, которого они знали как одного из самых доверенных людей Белдуза…

И Славко решил рискнуть.

– Мы от главного хана к гонцу! – кивая на свою «тень», деловито сказал он. – Надо кое-что уточнить по грамоте!

Воины вопросительно взглянули на половца и, когда тот полуутвердительно полуудивлённо пожал плечами, разомкнули свои копья.

– Смотрите, хоть он и связан, а все же – крепок, как барс! – на всякий случай предупредили они.

«Полдела сделано! – обрадованно подумал Славко. – Теперь надо только воспользоваться жадностью моей “тени”»!

Нырнув в шатер, он огляделся и увидел лежавшего на полу, крепко связанного по рукам и ногам знакомого русского воина.

– Доброгнев? – узнав его, ахнул Славко.

– Отрок? Ты – опять?! – не без труда приподнимая голову, удивился гонец. – Но откуда и как…

– После, после скажу!..

Славко, останавливая его, предостерегающе приложил палец к губам и громко сказал:

– Главный хан велел уточнить у тебя, сколько князей идет на Степь вместе с Мономахом и правда ли среди них находится сам великий князь?

– Главный хан хочет узнать, вся ли Русь пошла на Степь? – поняв Славкину игру, с усмешкой отозвался гонец. – Но это, если он поклянется сохранить мне жизнь, я могу сказать только самому Ороссобе или тебе на ухо, чтобы ты передал ему!

– Хорошо, говори! – согласился Славко и, делая вид, что слушает пленника, незаметно вынув из-за голенища сапога небольшой половецкий кинжал, перерезал на его руках веревки.

Убедившись, что гонец может теперь свободно действовать руками, он быстро вскочил и заторопил половца:

– А теперь скорее развязывай ему ноги!

– Зачем? – не понял тот.

– А затем, что мы не будем дожидаться других и сами поведем его к главному хану! Он сказал мне такое, что обрадует всю Степь! За такую весть Ороссоба даст большую награду!

Золото, очень много золота! Зачем нам с тобой делить его с кем-то другим? Ну, что стоишь?

Или ты хочешь, чтобы я повел его один?

– Но это опасно…

– Чем? Руки-то у него связаны!

Одно или два мгновения Славкин охранник колебался, а затем, склонившись, начал разрезать веревки, которыми были спутаны ноги Доброгнева. Но едва он закончил свою работу, то вместо ожидаемой благодарности получил такой увесистый удар кулаком по голове, что без звука повалился на пол.

– Один есть! – довольно потер ладонями Славко, осторожно выглянул в щель на улицу и тут же нырнул обратно: – Еще двое идут! Приготовься!

Доброгнев взял саблю из ножен убитого им половца и встал, прислонившись к стене, у самого полога.

– Второй! – помогая убитому половцу бесшумно осесть на пол, прошептал Славка.

Доброгнев снова взмахнул саблей.

– Третий!

Славко снова выглянул из шатра и, увидев над собой только скрещенные копья не заметивших ничего подозрительного охранников, подбежал к Доброгневу:

– Теперь и правда надо торопиться! Справа у столба твой конь! Садись на него и беги! Они тебя не догонят!

– А как же ты? – озадаченно посмотрел на него гонец.

Славко пожал плечами и вздохнул:

– Что я? Даст Бог, как-нибудь выкручусь! Ты это…

Он невольно покосился на убитого одним ударом кулака половца, на Доброгнева и просительно улыбнулся:

– Ты теперь ударь и меня. Только тихонько, но чтоб шишка сразу появилась…

– Тихонько и чтобы шишка?.. – удивился Доброгнев, но, поняв по Славкиному лицу, что тот говорит это вполне серьезно и от этого зависит, жить ему дальше или нет, согласился: – Ну, разве что только тихонько… И для дела!..

Он сжал свои пальцы в кулак и, примериваясь, приподнял его над Славкиной головой.

Тот изо всех сил зажмурился и…

Глава третья

– И? – заторопили его в один голос Онфим и Милушин муж. Даже Сувор, давно уже прислушивавшийся к рассказу, не выдержал:

– Что дальше-то было?

– А дальше вот – очнулся! – закончил Славко.

И не понять было, соврал ли он все или говорил взаправду. Во всяком случае, посмотрев на вытянувшиеся в разочаровании лица богатырей, добавил:

– А если серьезно, много потом еще чего было. Сначала убить меня хотели. Но я все свалил на тех, кто пришел за Доброгневом. Говорю, предупреждал ведь их, такого нельзя сразу развязывать. А они на меня – больно знаешь много! Ну, тут их главный хан, Ороссоба, пощупал мою голову. И не дал Белдузу отрубить ее. Доброгнев сделал все, как надо. Только в последний момент передумал меня кулаком бить, побоялся, что убьет, и легонько, как он сказал, стукнул кувшином, в котором там держали воду для пленников. Да потом Ороссоба хотел меня еще про Белдуза выпытать. Но тут прискакал гонец с вестью о гибели отряда Алтунопы, и ему стало совсем не до меня. Он понял, что поздно отступать или предлагать выкуп, и начал срочно собирать войско. Сам сел на боевого коня. Белдуз снова посадил меня на цепь. И – за собой. Куда он, туда и я. Как нитка за иголкой. Когда же все началось, и коня под ним убили, и он на другого пересел, хотел он меня было зарубить. Да передумал. «Пуссть, – говорит, – с-свои же тебя з-затопчут! Одно только жаль, – сказал он мне на прощанье, – что я так и не вспомнил, к-де же я все-таки видел тебя!» И ускакал. Я нашим дружинникам при вас показал куда! – уже окончательно закончил свой рассказ Славко. – Он ускакал, а я лежал и только молился. Никогда еще так не молился! Ведь вокруг – одни только копыта, копыта, втыкающиеся в землю стрелы, а потом вы – пешцы! Вот Бог и спас!

Богатыри, дослушав его, переглянулись.

Так они и не поняли, в каком месте Славко сказал правду, а что приукрасил.

Одно было точно ясно – то, что он остался живым, пусть даже не у главного хана и Белдуза, а сейчас, здесь – где все изрыто, избито, искорежено конскими копытами, было 114 настоящим чудом.

– А куда ты засапожный нож дел? – желая уличить его в выдумке, неожиданно спросил Онфим.

– Да не нож то был, а обычный половецкий кинжал! – честно сказал Славко. – Я так его назвал, потому что по нашему обычаю за голенищем держал. В Степи достал. Чтоб Белдуза потом убить. А показать его вам не могу. Потому что оставил его там. В том же шатре. Ведь если бы тогда его у меня нашли, то не разговаривать бы мне сейчас с вами! А коли не верите, то шишку могу показать! Вот, смотрите!

Славко стянул с головы колпак и дал каждому из троих пошупать действительно огромную твердую шишку.

– Может, ударился обо что? – предположил Онфим.

– Ага! О твою наковальню! – усмехнулся Славко.

– А может, тебя все же копытом, а? – не унимался и Милушин муж.

– Да разве бы от копыта такая большая была? – даже обиделся Славко. Он хотел, было, добавить к рассказу, что до Степи еще спас сына кузнеца, но, решив, что это будет нескромно, да и все равно Милуша сама ему скажет, буркнул: – Доброгнев, дай Бог ему здоровья, руку приложил. Если он по добру так бьет, то что же бывает, когда во гневе?!

Он зябко поежился, а Милушин муж только недовольно покачал головой:

– Вечно с тобой всякие небывальщины, Славко, случаются! Но засапожный нож я тебе, так уж и быть, подарю!

С этими словами он прямо на ходу нагнулся, вытащил из-за голенища прекрасно выкованный нож и протянул отроку:

– На!

– Что? – принимая подарок, покраснел тот от удовольствия. – Поумнел?

– Да нет, и после такой шишки не скоро, видать, еще поумнеешь, – усмехнулся богатырь. – Но то, что повзрослел за тот месяц, что я тебя не видел, – это точно! – Он покосился на сияющего, с интересом озирающегося по сторонам Славку и проворчал: – Жаль только, цепочку я разрубил! Поздно ты мне про то, что Белдуз тебя на ней держал, рассказал!

– Это еще почему? – нахмурился Славко.

– А потому что сам посадил бы тебя сейчас на нее, чтоб не сбежал! И вы, ребята, поглядывайте за ним, ведь это же – Славко!

Но как ни приглядывали могучие пешцы за Славкой, он все же вскоре сбежал от них.

Надоело ему идти пешком вслед за бежавшим врагом. Хотелось видеть, как можно больше.

И забравшись на одного из половецких коней, которые, в великом множестве оставшись без всадников, носились по полю под гневные окрики богатырей, он бросился нагонять далеко ушедшую вперед битву.

Где он только не побывал в этот великий день!

Накинув простой русский плащ, был и возле дружинников, и неподалеку от отбивавшихся половцев, и даже на пригорке, где поставили походный шатер для самого Мономаха!

Только здесь он пришел в себя, и то от знакомого голоса, точнее – от двух радостных криков, которые слились в один:

– Славко!

– Златослав!!

Славко оглянулся и ахнул, увидев призывно махавших ему руками Звенислава со своим отцом.

– Купец! Звенислав! – бросился он к ним. – А вы тут откуда?

– Да мы тут уж давно! – сияя, отозвался Звенислав. – Считай, с самого начала! А я и того раньше!

– Сумел-таки передать Мономаху нашу весть? Не забоялся по дороге?

– Да всяко было… Но – передал! А ты – из Степи скачешь? Отец мне все рассказал!

– Да нет, – спешиваясь с коня, устало вытер со лба пот Славко. – Я уже и тут успел везде побывать!

И действительно, где только не был Славко в тот великий для всей Руси день, когда, по слову летописца, вселил Бог великий страх в диких половцев. И помчались они прочь. А русские уже только добивали бегущего врага и брали его в плен… Погибло множество ханов, в том числе и Ороссоба.

Победа была полной.

Во все концы земли помчались гонцы с неслыханным известием, что Русь одолела Степь.

Один из таких гонцов, только что получивший грамоту от Мономаха, уже садясь на коня, вдруг увидел Славку, идущего в обнимку со Звениславом, который, в свою очередь, не выпускал из своей руки крепкие пальцы вернувшегося из Степи отца.

– Отрок? Ты?! – оторопело позвал он.

– Доброгнев! Живой! – обрадованно воскликнул Славко, который вновь было пригорюнился от дум о так и ненайденной матери. – Добрался-таки? И тогда, в Чернигов? И сюда, от половцев?

– Добрался, добрался! Я же – гонец! День-то сегодня какой, а? А ты почему такой невеселый?

– Да матушку повсюду искал! Нигде не нашел… видать, не судьба нам встретиться больше…

– Не горюй, Славко, поищем еще! – подал голос Звенислав. – Отца попрошу, и он поспрашивает! Найдем, а там, глядишь, и… снова уверуешь? – подмигивая, шепнул он. – В Бога-то!

– Да я и так уж… без матушки… – смущенно пробормотал Славко. – Уверовал…

Тем временем гонец, всмотревшись в разодетого опять в нарядные одежды Звенислава, наконец узнал и его:

– Как! Не может быть! И ты здесь?

Увидев вышедшего из шатра Мономаха, он не спеша слез с коня – тревожили, видать, его недавние раны – и, подойдя к нему, сказал:

– Князь! Вот те самые отроки, про которых я тебе говорил!

– Эти? – с удивлением посмотрел на совсем еще юных ребят переяславльский князь.

– Ну да! Эй, Звенислав, и ты, так и не знаю, как там тебя по имени, идите скорей сюда! Вас сам князь зовет!

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим! – улыбнулся Мономах.

– Вот – Звенислав, – показал на купеческого сына Доброгнев. – Это он меня от половца спас и к коню привязал, чтоб я твой приказ до конца выполнить смог. Хорошо привязал, умело!

– Не может быть, княже, гонец что-то путает! – услышав, что сказал Доброгнев, подходя, возразил купец. – Стыдно признаться, но тебе я не могу солгать… мой сын – наипервейший трус!

Гонец с укором посмотрел на него и покачал головой:

– Эх ты! Отец еще называется… Сына своего не знаешь! Наипервейший храбрец – вот кто твой сын!

– Да я тут при чем? То все молитва да одолень-трава! И… еще вот – Славко! – засмущавшись, кивнул на своего друга Звенислав. – Это ведь он тебе раны тогда перевязал, он коня раздобыл и ханскую плетку дал!

– Ах да! – вспомнил Доброгнев, доставая плеть. – Держи, отрок, ее назад! Хороша плетка, да обещания выполнять надо!

В этот самый момент к Мономаху подвели хана Белдуза. Увидев свою плетку в руках Славки, затем одетого в дорогую одежду Звенислава, тот разом все понял и, изменившись в лице, дернулся вперед… Если бы не двое крепких дружинников, вовремя ухвативших его за плечи, он так бы и бросился на Славку да вцепился ему в горло…

– Так вот к-де я видел тебя, з-змееныш-ш! – прошипел он. – Вот кто перехитрил меня и погубил вс-сю С-степь. Ну, ничего, мы с-с-с тобой еще вс-стретимся и ты заплатиш-ш-шь мне за вс-с-се! И ты, купечес-ский сын, и ты, купец-ц! А! И ты – гонец-ц! Теперь – берегитес-с-сь!

Перекошенное лицо хана было столь грозным, а слова его такими страшными, что Славко со Звениславом невольно попятились, купец в испуге схватился за бороду, и даже гонец побледнел…

И лишь Мономах оставался, как всегда, невозмутимо спокойным, только голубые глаза его потемнели, словно небо перед непогодой.

– Никто тебе больше ни за что не заплатит, хан! – с тихой уверенностью сказал он. – Довольно ты русской крови пролил! И несчастий принес моей земле!

Мономах обернулся к вышедшим вслед за ним из шатра Ратибору со Ставром Гордятичем и сказал, показывая глазами на хана:

– Вот, брат Святополк прислал мне его на суд. Знает, сколь важная и опасная птица этот Белдуз, как могут мстить за него степняки. Не решился сам с ним расправиться или за выкуп волю дать!

– Нет, – возразил Ратибор. – То он тебе первенство отдает. Понимает, что это – твоя победа!

– А значит, и добыча твоя! – вытаскивая из ножен меч, подхватил Ставр Гордятич. – И сейчас я ее…

– Погоди! – остановил его Мономах. – Много чести будет!

Он жестом подозвал своих младших дружинников и, уже не глядя, кивнул на Белдуза:

– Казнить его!

– Но, к-няз-зь! – не веря собственным ушам, вскричал хан. – Великий к-нязь и ты вс-сегда отпускали меня! Я… з-заплачу за себя любой выкуп! Только назови цену! Я даже торговаться не буду!

– И правильно сделаешь! – кивнул ему Мономах. – Потому как один только выкуп может быть за все то зло, что ты сделал для Руси, – смерть!

И он знаком велел дружинникам, чтобы те поторопились с выполнением отданного им приказа.

Дружинники отвели продолжавшего вопить о выкупе и тут же мешавшего эти слова с угрозами и проклятьями Белдуза на несколько шагов в сторону и прямо тут, на виду у всех, зарубили своими мечами.

После того как со страшным ханом было покончено, Мономах с любопытством посмотрел на Звенислава, на Славку, сел на пригорок и велел им, а также гонцу с купцом расположиться подле него:

– Ну а теперь рассказывайте все по порядку! – уже куда более мягким тоном приказал он.

– Значит, так… – уверенно, словно всю жизнь беседовал с князьями, начал Славко.

– Нет, так значит… – перебил его Звенислав.

Мономах, пряча в бороде улыбку, посмотрел на обоих и с напускной строгостью сказал:

– Я сказал, по порядку!

– Вот я и говорю!.. – в один голос воскликнули друзья и, переглянувшись, испуганно 117 замолчали...

Долго ли нет длилась беседа Владимира Мономаха с отроками, то знали только устало клонившееся к земле солнце да нетерпеливо переминавшиеся с ноги на ногу прискакавшие с докладом тысяцкие пешцев и старшие дружинники, дожидавшиеся своего князя.

Вышедший из шатра с написанными грамотами игумен протянул их на подпись Мономаху, но тот лишь предложил ему посидеть рядом и хоть немного отдохнуть, послушать отроков.

И беседа, точнее, теперь только уже рассказ разгоряченного Славки, все продолжалась… продолжалась…

Но, как кончается все на свете, закончилась и она.

– Да, Славко… – выслушав все до конца, задумчиво покачал головой Мономах. – Задал ты мне задачу. Даже не знаю, что сразу и сказать на все это…

Он посмотрел на донельзя довольного собой, ожидавшего похвалы и наверняка наград от него отрока, и, наклонившись к самому уху игумена, шепнул:

– Что скажешь, отче?

– Молодец! – тоже шепотом отозвался тот. – Но больно уж горд и самонадеян! Как бы это его озорство однажды до больших бед не довело!

– Вот и я тоже так думаю…

Мономах немного помолчал и, прокашлявшись в бороду, неожиданно строгим голосом молвил:

– Ну что ж, выслушал я тебя внимательно. Теперь суд судить буду!

– К-какой еще суд? Над кем? – опешил Славко.

– Как это над кем? – сдвинул брови Мономах. – Столько дел натворил да еще и спрашивает! Коня украл? Украл… А это… Эй, тиун!

Славко посмотрел на Мономаха, на подбежавшего тиуна и не знал, верить ли ему собственным ушам и глазам или нет.

А Мономах тем временем, словно ни в чем не бывало, продолжал:

– Что там у нас по «Русской правде» за кражу коня положено?

– Кража коня? – деловито уточнил тиун и ни секунды не думая ответил: – Кража коня приравнивается к краже оружия и одежды и наказывается штрафом – в три гривны!

– Ну ладно, допустим, оружие ты у половца украл, то не считается, – кивнув тиуну, снова обратился к Славке Мономах. – Но ведь ты же украл еще и одежду! Причем очень дорогую!

– Я? У кого?!

– Да вон же, у Звенислава! Ты сам говорил – на большой дороге!

– Да не крал я! Он сам мне отдал! – заколотил себя кулаками в грудь Славко. – У него самого спросите!

Звенислав попытался вставить слово в защиту друга, но купец сильно дернул его за локоть, что-то шепнул на ухо, и тот, опустив голову, закашлялся и промолчал.

– Видишь, молчит! – заметил Мономах. – Значит, это уже не кража, а грабеж! И куда больший штраф! Но и это не все. Ты же ведь еще и стог сжег!

– Так я ж не для себя… Для Руси старался!

– И мою грамоту хану прочитал. Да… Хорошо хоть про Корсунь вовремя вставить догадался. Так вовремя, что больше и не бывает…

Славко смотрел на Мономаха и никак не мог взять в толк – вправду тот все это говорит или нет? У него ничего нельзя было понять. Прямо совсем как у деда Завида! А может, мелькнула мысль, то дед Завид у Мономаха научился так говорить, когда еще не был дедом? Вот и спасай после этого Русь…

Славко беспомощно огляделся. Но увидел вокруг себя только серьезные лица. Игумен, глядя на него, укоризненно качал головой. Купец кусал губы и прятал их в бороду. Гонец и вовсе отвернулся. Только плечи его почему-то изредка вздрагивали. А по лицу Ратибора вообще ничего доброго нельзя было прочитать.

А по сторонам уже вовсю шептались младшие дружинники:

– Что там?

– Да вон, половецкого отрока судят!

– Да не половецкого, нашего! Одет он просто так!

– А за что?

– Коня, говорят, украл, знатного человека на большой дороге ограбил, поджог учинил, а главное – княжескую грамоту Степи выдал!

– У-у, плохи тогда его дела!

– Казнят!

– Не казнят, а казним, нам-то ему голову рубить прикажут!

– Тихо, смотри, Мономах поднимается!

– Сейчас суд вершить будет!

Все поднялись со своих мест, и Мономах, неожиданно для потерявшего всякую надежду Славки, сказал:

– Ну ладно! Палка, говорят, и та о двух концах. Вот украл ты коня у своих земляков, в голод, накануне весенней работы – за это и голову отсечь мало. Но, если бы не украл, гонец бы не выполнил мой приказ и смоленский князь не успел бы подготовить свое войско.

Звенислава раздел? В другой раз умней будет! И хотя вины это твоей не умаляет, это помогло вам затем провести самого Белдуза и вовремя сообщить мне, что он знает и верит про Корсунь! И все-таки, мнится мне, добро должно быть добром, без всякой примеси зла, как плохая монета! Но на этот раз ладно. Половцы сильны, а значит, мы должны были быть сильнее. Быстры – быстрее. Хитры – хитрее! Поэтому, если на это дело посмотреть с этой стороны, то большое дело сделал ты для Руси!

Славко поднял низко опущенную голову и недоверчиво покосился на Мономаха.

– Да, да, – глядя на него с отеческой улыбой, подтвердил тот. – Смотри, какая слава гремит теперь по всему миру. И в этой славе есть частичка и твоего труда. Посему повелеваю зваться тебе отныне не Славкой, а Гремиславом! А теперь говори, какую награду просишь?

Славко взглянул на князя и тихо сказал:

– Коня бы моим землякам вернуть…

Мономах понимающе кивнул и окликнул:

– Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот отрок, пять… нет, десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то знаю я тебя! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!

– Будет выполнено, князь! – кивнул Мономаху тиун.

– От себя я тебе, Славко, то есть, прости, Гремислав, столько же добавляю! – шепнул Славке купец. – И еще, если захочешь, сын мне все про тебя рассказал, возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!

Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.

– Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! – снова без тени улыбки сказал он. – Это тебе от меня! – надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: – Ну, а теперь проси…

– Что? – не понял Славко.

– Для себя что-нибудь! – подсказал гонец. – Есть у тебя какое-нибудь самое заветное желание?

– Да… – кивнул Славко, опуская глаза. – Матушку бы мою, полонянку, в Степи сыскать…

– А откуда она, кто такая? – поинтересовался Мономах.

– Переяславльская из Осиновки… – боясь дышать, во все глаза уставился на него Славко. – Любавой звать!

– Все слышал? – снова обратился к тиуну Мономах. – Немедля пошли людей, чтобы проверили весь отбитый полон. Да и другим тоже помоги по родным домам возвратиться!

И, поворачиваясь к Славке, тихо сказал:

– Но это, отрок, тоже мой долг как князя… Ты что-нибудь для себя проси! Да не скромничай, мне хорошо ведомо, какой ты «скромник»! Проси все, что ни пожелаешь!

– Все, что ни пожелаю?! – ахнул просиявший Славко и выпалил: – Тогда… назначь меня, князь, гонцом!

– Гонцо-ом?! – изумленно протянул Мономах. – Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, – вслух задумался он, – того, что ты уже сделал, иному для Отечества и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав, – гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!

– И грамоту с собой дашь? – с восторгом уточнил Славко.

Но Мономах остановил его:

– Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… – он кивнул на Доброгнева, – вон, на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или еще какая напасть случится, то тогда сам, лично, мою грамоту вручишь!

Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:

– Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: – Или, может, ты ему какое церковное наказание – епитимью – назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!

– А он уже сам себя этим и наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, – обращаясь к гонцу, спросил он: – Легка ли твоя служба?

– Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: – Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот какая у меня служба!

– Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.

– Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: – И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!

– Что-что? Какую еще одолень-траву? – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! – окликнул он пробегавшего мимо тиуна: – Как дела-то?

– Тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.

– Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во Святом Крещении-то?

– Глеб!

– Поэтому, Глеб-Гремислав, – продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе святые мощи князя-страстотерпца Глеба. Вложишь их в свой крест-мощевик и носи его на себе, всю жизнь служа князю и Руси – во славу Божию!

– Все понял? – уточнил Мономах. – А теперь поезжай!

Он строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась, кольчугу, зато саблю вручили самую настоящую – боевую!

Забравшись в седло, он гордо огляделся вокруг и нашел глазами Звенислава.

– Ну, будь здрав, Звенислав! – крикнул он, и тот отозвался, крича ему вслед:

– И ты, Гремислав! Не забыва-ай!..

А слава звенела, гремела по всей Руси.

Везущий ее в Новгород Славко, стремя в стремя, ехал рядом с гонцом по весенней дороге.

Он словно бы разом повзрослел и стал серьезным после разговора с Владимиром Мономахом, который действительно стал ему уроком на всю жизнь. Как ни хотелось ему скакать быстрее, помня о ранах гонца, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не пустить коня прямо в галоп.

Одно только оставалось Славке – мечтать.

Нет, не забыл Бог Славку, родную весь и всю Русь! – с радостью думал он, представляя, как встретят его земляки. Конечно, сначала враждебно, потом изумленно и, наконец, с радостью, узнав обо всем. Причем не убитого, в подводе, как мечталось ему совсем недавно.

А на боевом коне, с наградной гривной на шее. Он ясно видел оттаивающие лица: деда, старух, женщин, Милуши… Но даже и помыслить себе не мог, что у порога своего домаземлянки его встретит… родная матушка, вернувшаяся из Степи… Не ведал и того, что муж Милуши, узнав от жены, что Славко спас их сына, поклялся изготовить для него такую кольчугу и доспехи, которые самого его будут спасать от неминуемой смерти. И действительно спасут. И не раз. Потому что впереди было еще несколько великих походов на Степь, после которых половцы окончательно откатятся на восток и перестанут тревожить русские пределы, разные другие битвы. И день за днем, год за годом – тяжелая служба княжеского гонца.

Но все это ему еще предстояло испытать.

А пока он ехал рядом с гонцом, то твердя про себя текст грамоты, которую с первого же раза выучил наизусть, то подпевая древнюю песню, и впервые за долгие годы своей короткой жизни был по-настоящему счастлив…