Идущие

1

Тело было разорвано повдоль. Разорвано в буквальном смысле. Как лист бумаги. Вся правая часть с головой, торсом и животом была оттянута в сторону, так что левая и правая половины мужского тела соприкасались лишь пятками.

Майлсу никогда в жизни не приходилось видеть или слышать такого. С отвращением и ужасом он смотрел на вывалившиеся кишки и обломки костей, валявшиеся на залитом кровью деревянном полу. Постоянно подкатывали приступы тошноты, и лишь немалым усилием воли ему удавалось удержать на месте свой завтрак.

Хуже всего был запах – отвратная вонь блевотины, экскрементов и жидкости из организма. Пришлось зажать рукой нос; он очень сожалел, что судебно-медицинские эксперты и полисмены не предложили ему хирургической маски, в которые облачились сами.

Ему позвонил Грэм Доналдсон, и теперь Грэм стоял рядом, наблюдая за тем, как полиция посыпает все вокруг порошком в надежде обнаружить отпечатки пальцев, собирает вещественные доказательства и фотографирует сцену преступления. Майлс не очень понимал, зачем адвокату потребовалось приглашать его – видимо, как свидетеля, как неофициального наблюдателя, но Грэм был другом, и он согласился автоматически.

Но оказался не готов к тому, что предстало перед глазами.

Криминалист присел на корточки перед левой половиной головы и брал образцы крови из мозговой полости. Майлс отвернулся. В своих самых черных фантазиях он иногда рисовал себе случаи убийств, но его воображение оказалось жалкой мазней по сравнению с лежащим перед ним телом – или, скорее, тем, что от него осталось. Оказывается, ему чертовски повезло, что он попал в офис в центре города – с компьютерами, эргономичной мебелью и чистой бумажной работой.

Никогда в жизни он больше не будет жаловаться на славную должность клерка.

– Так, собственно говоря, зачем я здесь? – обернулся Майлс к Грэму.

– Ну, я подумал, – пожал плечами адвокат, – вдруг ты поможешь мне установить, кто это мог сделать. Решил, что лучше тебе оказаться на месте преступления и своими глазами увидеть то, что делают копы, нежели потом прочитать об этом и посмотреть фотографии.

При этих словах двое ближайших полисменов обернулись и внимательно на них посмотрели.

Грэм проигнорировал враждебные взгляды.

– Мне нужно выяснить, не замешана ли в этом каким-то образом «Томпсон».

Майлс еще раз взглянул на тело. Монтгомери Джоунс должен был встретиться с Грэмом в кондитерской «Джеррис», что в Долине, чтобы выработать стратегию действий, прежде чем отправляться давать показания юристам «Томпсона». Майлсу удалось накопать довольно любопытные статистические материалы насчёт политики компании по отношению к приему на работу представителей национальных меньшинств, а также несколько разоблачительных цитат главного администратора «Томпсона». Грэм уже с удовольствием подсчитывал шансы своего клиента на заключение мирового соглашения, и ему не терпелось обсудить с ним это.

Только Монтгомери не появился.

Его тело было обнаружено два часа спустя здесь, в старом каретном сарае неподалеку от плотины в Уиттеровской теснине.

– Учти, у меня нет легального статуса, – напомнил Майлс. – Если меня попросят выйти за ленточку, придется подчиниться.

– Знаю, – фыркнул Грэм. – И не напоминай мне про «легальный статус».

Майлс удивленно поднял брови.

– Извини, – наклонил голову адвокат. – Сам понимаешь, стрессовая ситуация. Я знаю, что ты не имеешь права проводить собственное расследование. Он тебя не нанимал, практически ты на него не работал. Ты работаешь на меня. Но меня нанял он, и я намерен увидеть, как его убийца предстанет перед судом.

– Копы, похоже, довольно усердно трудятся, – заметил Майлс.

– Ты мне был нужен как свидетель как раз на тот случай, если бы они работали менее усердно. Я еще не представляю, что делать и как мне со всем этим справиться, поэтому хочется, чтобы все позиции были с самого начала прикрыты.

Майлс примерно так и думал, поэтому просто кивнул, удовлетворенный, и принялся оглядывать каретный сарай – старинные конные повозки и эмблемы, огромные, похожие на амбарные, двери. Всегда ли эти двери держат открытыми? Не видно было никаких засовов или замков, а цепная ограда вокруг зоны отдыха в Уиттеровской теснине была порвана в нескольких местах и любой человек мог запросто попасть сюда.

«Томпсон Индастриз» могла применять грубые методы, но почему-то Майлсу в это не верилось. Они могли быть сколько угодно безжалостными в бизнесе, но маловероятно, чтобы решились обречь Себя на кошмарный публичный скандал, связанный с подозрением в преступлении. Тем более в столь гнусном.

Это дело не корпорации, пытающейся избежать судебного разбирательства, это дело... кого?

Монстра, мелькнула первая мысль, но Майлс тут же отмел ее как абсурдную. Монстров не существует. Тем не менее он никак не мог представить себе, как это могло быть сделано, как какой-то человек или даже целая банда могла физически совершить подобное действие, и единственным образом, возникающим в голове при взгляде на разорванное тело Монтгомери, был образ гигантского Франкенштейна – огромного, гротескного создания, злобно хватающего человека и разрывающего его надвое.

Мурашки волной пробежали по всему телу.

– Ты не считаешь, что это имеет отношение к «Томпсону»? – спросил Грэм.

– А ты?

– Даже не представляю, кто такое мог сделать, – покачал головой адвокат.

Майлс не стал заезжать на стоянку, а остановил машину на улице, увидев свободное место в зеленой двадцатиминутной зоне. Ему нужно было только захватить несколько папок и адресов – туда и обратно, – и он не хотел тратить лишнего времени. Обратная дорога из Уиттера заняла половину дня, и нужно было подчистить кое-какие старые дела, прежде чем приступить к поискам того, кто преследует отца Марины Льюис.

Он вышел из машины и направился в здание. Навалилась жестокая усталость. Впервые он понял, каким образом сгорают копы и юристы, врачи и психиатры. Смерть действует иссушающе. Между своим отцом и Монтгомери Джонсом он насмотрелся столько смертей и болезней, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

Майлс нажал кнопку лифта. Двери открылись в ту же секунду, и он поехал в офис агентства. Он стоял, закрыв глаза, и никак не мог избавиться от застрявшего в сознании образа тела Монтгомери. Сегодня он понял про себя то, о чем не подозревал еще даже утром – он не предназначен для работы в сильных стрессовых ситуациях. Он не из тех, кто легко принимает вызов судьбы, кто лишь раскрывается в напряженной обстановке. От этого ему стало грустно, и когда двери лифта открылись на нужном этаже, он окончательно понял, что, несмотря на мелкие жалобы, он вполне удовлетворен выпавшим жребием. Ему не хочется становиться настоящим сыщиком, не хочется раскрывать настоящие преступления. Хочется спокойной работы – умеренно интересной, умеренно возбуждающей.

Проходя по коридору к своему кабинетику, он поздоровался с Наоми, Халом, Трэном и Винсом, потом взял нужные папки и, не задерживаясь, двинулся в обратный путь.

Вчера вечером он позвонил Марине Льюис, извинился за задержку, поинтересовался, не желает ли она передать дело Халу или кому-то еще из расследователей, но она проявила понимание и заверила, что предпочтет иметь дело именно с ним.

Затем он побеседовал по телефону с ее отцом Лиэмом, но понял, что от старика никакого толку не добиться. Действительно, инициатива провести расследование целиком и полностью принадлежала Марине, старик не хотел даже разговаривать на эту тему, и Майлс понимал почему. У него сложилось ощущение, что старик знает гораздо больше, чем говорит. Майлс решил, что стоит пообщаться с кем-нибудь из его приятелей и выяснить, не был ли он с ними более разговорчив.

Сев в машину, он быстро перебрал взятые с собой папки. Верхней лежало дело о разводе супругов Гонсалесов.

День обещал быть очень долгим.

После работы он поехал в больницу.

Состояние отца по сравнению с первым днем изменилось ненамного, и хотя уже было ясно, что смертельная опасность для жизни миновала, не менее ясно было и то, что восстановиться до того состояния, о котором мечтал Майлс, ему тоже не суждено.

Коридор, ведущий в отделение интенсивной терапии, как всегда, был заполонен врачами, медсестрами, прочим обслуживающим персоналом, но Майлс за последнее время здесь так примелькался, что никто его не останавливал, а некоторые даже улыбались и кивали в знак приветствия. Дверь отцовской палаты была открыта. Сделав глубокий вдох, чтобы подбодрить себя, он заглянул внутрь. Если отец спит, он подождет в холле. Беспокоить его не хотелось. Но Боб вполне бодрствовал, глядя на экран телевизора, укрепленного на настенном кронштейне.

Майлс вошел в палату. Шум медицинского оборудования, обеспечивающего и контролирующего жизнедеятельность больного, перекрывал приглушенный звук телевизора. Майлс вгляделся. Шла очередная серия «Опры». Отец терпеть не мог «Опру». Оглядевшись, Майлс нашел пульт дистанционного управления и переключился на канал с местными новостями, которые обычно смотрел отец.

Потом присел на стул рядом с кроватью и заставил себя улыбнуться.

– Здорово, отец. Как дела?

Старческая рука пошевелилась и с неожиданной силой стиснула его запястье. Отец пытался что-то сказать. Говорить он мог только шепотом и не шевеля губами, слова формировались практически одним дыханием. Майлс придвинулся к нему ближе и приложил ухо к губам старика.

– Что ты хочешь сказать?

– А-а-а-а... е-е-с-с-с-ь...

– Есть?

– А-а-а-а... е-е-с-с-с-ь...

Майлс нахмурился, не улавливая смысла.

– А-а-а-а... е-е-с-с-с-ь...

– Все хорошо, отец. – Майлс успокаивающе похлопал его по плечу. Под простыней ощущались обтянутые тонкой кожей кости. Ощущение было тревожным, еще более тревожным на фоне бессвязной речи.

– А-а-а-а... е-е-с-с-с-ь... – снова протянул Боб.

Майлс не понимал, что делать, и продолжал успокаивающе водить ладонью по отцовскому плечу, приговаривая – «все хорошо, все хорошо». Он уже осознал, что если отцу не суждено умереть от этого инсульта, то в какой-то момент он вернется домой. Это пугало Майлса до глубины души; он отчаянно боялся ответственности, которая в этом случае ляжет на его плечи. Единственной причиной, благодаря которой он еще как-то держал себя в руках, было то, что больница в настоящее время полностью обеспечивала все физические и физиологические потребности отца и следила за его состоянием. Он представления не имел, как сумеет справиться со всеми этими обязанностями самостоятельно.

Конечно, все было бы совсем по-другому, если бы рядом была Бонни, но сестра даже не удосужилась до сих пор приехать навестить отца. Этого следовало ожидать, и тем не менее он все равно бесился по этому поводу. Разумеется, она позвонила, но лишь один раз, и ей в голову не пришло подумать, что отец, возможно, хочет ее видеть или что Майлсу, например, не помешает моральная поддержка.

Как всегда, она думала только о себе и о том, что ей удобно.

– А-а-й-с... – выдохнул отец.

Майлс.

– Я здесь, папа, – сжал он отцовскую руку.

Отец кивнул головой. На губах появилось подобие улыбки. В следующее мгновение голова снова бессильно упала на подушку. Глаза закрылись.

Майлс поймал себя на мысли о Клер. У бывшей жены с отцом всегда были прекрасные отношения, и он размышлял, не стоит ли позвонить ей. Возможно, ей следовало бы сказать, что случилось. Но он понимал, что не в состоянии заставить себя это сделать. Даже спустя столько времени душевные раны кровоточили по-прежнему, и единственной причиной, благодаря которой возникла мысль о звонке Клер, была безрассудная идея, теплившаяся в глубине сознания, что это могло бы привести к некоему подобию примирения, что это могло бы вернуть ее и они смогли бы вновь жить счастливо до скончания своих дней. То есть он думал позвонить ей не ради отца, а ради себя самого, и осознание этого не позволяло снять трубку телефона.

Это, а также дикое нежелание обнаружить, что вдруг она невероятно счастлива в своей новой жизни и безумно увлечена другим, которого любит больше всего на свете.

– А-а-й-с...

– Да, папа.

Майлс начал говорить. Он сделал беглый обзор прошедшего дня, утаив, разумеется, мрачные подробности утренних событий. Вести односторонний разговор было странно, неловко, у него это не очень хорошо получалось, но периодическое твердое пожатие отцовской руки говорило, что усилия не пропадают даром, и он напрягал мозги, пытаясь выдумать новые и новые сюжеты для повествования. Затем он просто начал сочинять, но к этому моменту Боб начал задремывать и постепенно заснул.

Майлс осторожно соскользнул со стула и вышел в коридор, к столу дежурных медсестер, где поинтересовался, работает ли в данный момент доктор Йи.

– Скорее всего он на обходе, – сообщила сестра. – Но должен вернуться. Хотите, я отправлю сообщение ему на пейджер?

– Не стоит, – покачал головой Майлс. – Я подожду.

За спиной медсестры возник интерн.

– Может, я могу вам помочь?

– Нет, я просто хотел задать пару вопросов доктору Йи относительно моего отца.

– В какой палате ваш отец?

– В двенадцатой.

– А-а, мистер Хьюрдин. Я в курсе его дел. Что именно вы хотели узнать?

– Я просто хотел выяснить, собираются ли его выписывать домой. Разумеется, не сейчас, со временем.

– Скорее всего его выпишут на следующей неделе. Ему не требуется система жизнеобеспечения и постоянное лечение, и честно сказать, в этом смысле мы уже мало чем ему в состоянии помочь. Ему выпишут антикоагулянты, видимо, мы включим его в нашу восстановительную послеинсультную программу, которая представляет собой информационные занятия для родственников и физиотерапию для пациента. Как вам известно, у вашего отца после инсульта пострадала правая сторона, и реабилитация будет направлена на адаптацию его сознания и тела к постинсультному состоянию. Но, должен заметить, ему необходим круглосуточный уход. Ему нужна находящаяся в доме нянечка, обладающая профессиональными навыками. Я не знаю, какой вид медицинской страховки у вашего отца...

– Это не проблема, – прервал его Майлс.

– Вы уверены? Это хорошо, и все же советовал бы вам пересмотреть все детали договора страхования. Многие договора для пожилых оговаривают, что тип лечения определяют службы здравоохранения, а не личный врач пациента, а это означает, что у них есть стандартные решения для каждой проблемы и определенная сумма, которую они выделяют на каждое заболевание или инвалидность. Я не говорю, что это имеет отношение к вашему отцу, но если так, вам надо готовиться к крупным, очень крупным расходам.

Майлс отправился домой в подавленном состоянии. Он и без того не считал себя самым счастливым человеком на свете и в самых благоприятных обстоятельствах, но сейчас словно весь мир навалился на плечи. Чувствуя гнетущую духоту, он направился не прямо домой, а принялся кружить по узким улочкам в районе Голливудских холмов, сосредоточившись на дороге, стараясь не думать про отца, про работу и все остальное, имеющее хотя бы косвенное отношение к собственной жизни.

К счастью, страховка отца покрывала все. Боб работал в аэрокосмической промышленности в период ее расцвета и ушел в отставку, когда размер пенсий достиг своего пика, поэтому можно было не связываться со службой здравоохранения, а выбирать своего собственного лечащего врача. Перебирая документы и страховые полисы, Майлс выяснил, что страховой компании придется не только полностью оплатить больничные счета, но и покрыть девяносто процентов затрат на восстановительный курс.

Если бы его собственная страховка хотя бы наполовину соответствовала отцовской... Он с грустью подумал о давно прошедших временах, когда работодатели действительно проявляли заботу о своих сотрудниках, вместо того чтобы их накалывать.

Накалывать.

Интересно, пользуется ли сейчас кто-нибудь этим выражением?

Он вздохнул. Очередной знак подступающей старости.

Была суббота, и после визита к отцу Майлс вернулся с полисами на руках поговорить с больничным «представителем пациента». Представительница по имени Тери внешне до боли напоминала Клер и так же, как бывшая жена, была полна сочувствия и энергии. Она быстро разобралась со всеми документами, которые он ей показал, сделала несколько телефонных звонков, и в течение часа все формальности оказались улажены.

– Сегодня часа в два дня они пришлют к вам домой нянечку или, как они предпочитают себя называть, куратора. Как вы слышали из моего телефонного разговора, больница больше не осуществляет непосредственной помощи нашим пациентам на дому. На эту услугу у нас заключен контракт с другой фирмой. Тем не менее мы все координируем, поэтому, если возникнут какие-то проблемы, приходите ко мне, и мы во всем разберемся.

Майлс кивнул.

– Куратор заедет сегодня только познакомиться. Она вам объяснит, какие будет выполнять обязанности, когда начнет приезжать регулярно.

– Разве она не будет жить с нами?

– Об этом можно договориться в случае необходимости, но в настоящий момент доктор Йи не считает, что вашему отцу необходимо круглосуточное профессиональное наблюдение. Поэтому – нет. Вероятно, она будет приезжать утром, оставаться на весь день, а на вас ляжет ответственность следить за отцом ночью. Но это не должно быть обременительно, поскольку в это время он будет спать. Впрочем, она сама вам объяснит все более подробно. В принципе сегодня она должна познакомиться с вашим домом, выяснить, нужно ли как-то изменить кровать вашего отца или мебель. В общем, в таком духе. – Женщина улыбнулась. – Как я уже сказала, при возникновении любых проблем сразу же звоните мне.

Майлс покинул больницу вскоре после того, как пообщался с доктором Йи, завершившим свой дневной обход, и поспешил домой. Симпатичная, моложавая рыжеволосая женщина, внешне напоминающая певицу стиля кантри, уже ждала его, прислонившись к капоту своего «камри». Коричневый портфель стоял у ее ног. Он остановил машину у тротуара и подошел к ней.

– Здравствуйте, я Майлс Хьюрдин.

– Меня зовут Одра? Одра Уильямс? Я медсестра-сиделка и буду ухаживать за вашим отцом?

Женщина говорила с ярко выраженным южным акцентом, благодаря которому каждая фраза звучала как вопрос, и хотя у него всегда было какое-то предубеждение к такой манере речи – ее обладатели казались ему туповатыми, – от Одры исходил такой, дух уверенности и компетентности, что, когда она начала объяснять, что она уже сделала и каким образом она будет ухаживать за отцом, Майлс попросту забыл думать о ее акценте.

Они ходили по дому, при этом Одра быстро делала какие-то заметки в своем органайзере с кожаным переплетом. В комнате Боба она заявила, что закажет для него новую кровать, специальную настраиваемую больничную койку, а потом добавила в свой список специальный матрас и поднос для еды. Майлс не знал, покроет ли страховка такого рода аксессуары, но все равно молча кивал в знак согласия.

Закончили они обход в гостиной. Здесь она выдала ему стопку брошюр и видеокассету на тему домашнего ухода за лежачими больными. Он пошел провожать ее к двери и уже был готов попрощаться, как она остановилась и обернулась к нему.

– Мистер Хьюрдин?

– Да?

– Хочу предупредить вас, что я христианка. Чтобы с самого начала не возникло недоразумений. Я – богобоязненная женщина. Я здесь, чтобы помогать вашей семье в час нужды в этом, но я укрепилась в вере через испытания и полагаю, вам следует знать об этом?

Этогрянуло как гром среди ясного неба.

Она выжидающе посмотрела на него, и Майлс сумел выдавить из себя улыбку.

Богобоязненная женщина.

Почему женщина, определяющая себя как христианка, должна боятьсяБога? Разве не следует ей любить Бога? Он никогда не мог понять причудливую систему взаимосвязанных, перекрещивающихся вознаграждений, обещаний и запретов, которыми руководствуются в своей жизни укрепившиеся в вере христиане.

Он даже подумал о том, чтобы заменить Одру, попросить вместо нее кого-то другого. Именно поэтому она предупредила его, и об этом стоило задуматься. Тем более в такой ситуации. Укрепившиеся в вере, насколько он знал, всегда вызывали у отца сильное раздражение. Разумеется, и отца, и его самого сильно раздражал любой, даже приблизительно религиозный человек, и Майлс подумал, что отцу, может, это и понравится. Это может в некотором смысле время от времени воодушевлять его на бескровные битвы.

– Одра, – произнес он с улыбкой, – я рад, что вы будете с нами.

2

Следующим днем было второе воскресенье месяца. От Марины Льюис Майлс уже выяснил, что ее отец обычно по выходным отправлялся на ежемесячный блошиный рынок «Розовая чаша» торговать «Амберолами», но нынче туда не собирался. Лиэм Коннор сорок лет проработал токарем в механических мастерских, а когда вышел на пенсию, в поисках, чем занять свободное время и как заработать несколько лишних баксов, начал покупать и реставрировать старинные фонографы. Марина сказала, что большинство его нынешних друзей – такие же торговцы.

Конкретных имен она не назвала, отец в очередной раз проявил категорическое нежелание сотрудничать, поэтому Майлс попросту решил поехать туда и расспрашивать всех подряд, пока не наткнется на того, кто знает старика Коннора.

Сначала он заехал в больницу повидать отца, дождался возможности переговорить с доктором Йи, после чего боковыми улочками – поскольку основные трассы были забиты машинами, как при землетрясении, – направился в сторону Пасадены.

Ветер, дувший всю ночь, разогнал смог, и небо над «Розовой чашей» было по-настоящему голубым. Майлс заплатил возмутительные шесть долларов за стоянку рядом с рынком, а когда вылез из машины, оборудованной климат-контролем, обнаружил, что на улице вполне по сезону прохладно.

Он вошел в ворота и окунулся в гигантскую толпу продавцов, завсегдатаев и случайных посетителей, растянувшуюся вокруг всего стадиона. Сегодня он ощущал себя настоящим детективом, якобы ведущим настоящее расследование, и это в сочетании с чистым свежим воздухом даже улучшило настроение, что в последнее время случалось с ним крайне редко.

Протиснувшись сквозь толпу молодых мамаш с колясками, он остановился у первого прилавка.

– Извините, – обратился он к сгорбленному старикану, торгующему стеклянными бутылками для молока, – вы не знаете Лиэма Коннора?

Старик посмотрел на него, сквозь него, а потом отвернулся, ничего не сказав.

Майлс подавил желание расколотить хотя бы одну бутылку и начал оглядываться по сторонам в поисках торговцев старинными фонографами. Он сообразил, что продавцы должны как-то группироваться по категориям своего товара. К сожалению, вокруг располагались в основном торговцы всякого рода безделушками, бутылками, фарфором, поэтому пришлось продираться сквозь толпу дальше – к восточной трибуне «Розовой чаши», постоянно оглядываясь по сторонам.

Почти сразу же он заметил, что расположение продавцов не соответствовало никакой логике. Большая часть тех, кто находился у входа, торговали схожими предметами по чистой случайности, поскольку по мере продвижения в глубь блошиного рынка ему попадалась мебель рядом с ювелирными украшениями, старинная одежда – с сельскохозяйственным инструментом. Территория оказалась огромной. В поисках того, кто знает отца Марины, можно запросто провести весь день.

Тем не менее он не отказывался от идеи найти еще одного торговца фонографами, поэтому упорно бродил между рядами, выглядывая «Виктролы», «Амберолы» или какие-нибудь еще старые проигрыватели.

Ему попадалось множество столов со старинными игрушками – очевидно, весьма популярными среди современных коллекционеров. Среди них он даже узнал несколько тех, что были у него в детстве. Он обнаружил свое старое ведерко для пикника Джеймса Бонда, предлагаемое за пятьдесят долларов, свой гоночный автомобильчик за тридцать пять. Он прошел мимо коробок с журналами «Лайф» и стопками старых битловских альбомов. Рядом с куклой фотомодели Авророй Волфман лежал бородатый фармацевт Фред Флинтстоун. Конфета немного помялась, поэтому голова Фреда завалилась набок, создавая ощущение, что ему перерезали глотку.

Майлс отвел взгляд. Недавняя гибель Монтгомери Джонса подействовала на него больше, чем он ожидал, поэтому даже в бородатых фармацевтах чудилось какое-то недоброе знамение.

Это напомнило о необходимости позвонить Грэму. Он не разговаривал с юристом с того момента, как покинул место преступления, но убийство каким-то образом удалось скрыть от газет и телевидения, Майлс хотел выяснить, кто приложил к этому руку – Грэм или сама компания «Томпсон». Он также хотел узнать, хочет ли Грэм, чтобы он продолжал расследование по делу компании, или всем этим теперь будет заниматься полиция.

Майлс шел дальше. Впереди показалась большая скатерть, расстеленная прямо на земле и уставленная граммофонными трубами от «Виктролы». За скатертью на складном металлическом стуле сидел бородатый, чрезмерно тучный мужчина с длинными жирными волосами, забранными в конский хвост на затылке, и полировал миниатюрную граммофонную трубку.

– Прошу прощения, – обратился к нему Майлс. Человек поднял голову. – Вы знаете Лиэма Коннора?

– Лиэма? А как же. Хотите его визитку?

– Нет, я хотел бы задать вам парочку вопросов о нем.

Выражение лица собеседника потускнело. Желание помочь уступило место полнейшему равнодушию.

– Извините. Я не по этому делу.

– Я не коп, – быстро произнес Майлс. – Я частный сыщик. Меня наняла дочь мистера Коннора. По ее мнению, мистера Коннора с некоторых пор кто-то преследует и пугает. Дочь обеспокоена. Я бы хотел узнать, не говорил ли он вам о чем-то таком и не упоминал ли о возможных врагах.

– Лиэм? – Мужчина громко захохотал; несколько прохожих с удивлением посмотрели в его сторону. – У Лиэма не может быть врагов!

– Похоже, что есть, – сухо улыбнулся Майлс.

Смех оборвался.

– Серьезно? Кто-то его преследует?

– Мы так думаем.

– Зачем? Убить его?

– Это я и пытаюсь выяснить. Если бы вы могли припомнить, не говорил ли он...

– Минутку! А почему вы меня спрашиваете, о чем он мог говорить? Почему его самого не спросить? – Мужчина подозрительно оглядел Майлса. – Вы под него копаете, а?

– Нет, уверяю вас, его дочь наняла меня...

– Значит, его дочке нужны его деньги или еще что, – покачал головой мужчина. – Нет. Если Лиэм молчит, я тоже молчу. – Он взял в руки тряпку, которую держал на коленях, и вернулся к прерванному занятию.

Майлс предпочел не дожимать его. Достав из бумажника визитку, он бросил ее на скатерть.

– Все законно. Можете позвонить мистеру Коннору и сами у него спросить, если угодно. А если что вспомните – позвоните мне.

Мужчина посмотрел на него. Визитку он брать не стал, но и не порвал на мелкие части. Майлс надеялся, что он все-таки сохранит ее и, возможно, передумает.

Позже он нашел еще несколько продавцов, которые знали Лиэма, и двое из них даже изъявили желание побеседовать, но, как оказалось, ни один ничего такого не слышал и не заметил ничего подозрительного в поведении Коннора в последнее время.

Часа в три дня Майлс уныло вернулся к машине. Он не узнал ничего нового по сравнению с тем, когда сюда приехал. Весь день пропал даром, и хотелось побыстрее добраться до дома и покемарить. Но вместо этого он заехал в больницу, сидел с отцом, держал его за руку, слушал его бессвязный шепот и лгал о том, что все обязательно будет хорошо.

3

Дерек Баур проснулся с мыслью о том, что сегодня умрет.

Предыдущей ночью ему приснился Волчий Каньон. Он увидел в воде всю свою семью – родителей, сестру, братьев. Он много лет – десятилетий – не вспоминал о Волчьем Каньоне, и это должно было бы означать некое дурное предзнаменование, но предчувствие было не таким логичным и не было связано с сюжетом или серией каких-то образов, увиденных во сне. Не то чтобы ему кто-то об этом сказал или он сам пришел к этому выводу путем умозаключений или рассуждений.

Он просто знал.

И он был готов.

В прошлом марте ему стукнуло восемьдесят шесть. Его жена, друзья, даже сын уже давно были в могилах. Он остался последним и давным-давно уже даже не делал вид, что жизнь его как-то интересует. Он ничему не радовался, ничего не ждал. Смерть – единственное, что у него осталось.

Какой она будет? Легкой, во сне? Или мучительной? Или чем-то средним, вроде сердечного приступа или удара?

Он много размышлял на эту тему и пришел к выводу, что приятной смерти не бывает. Где-то лет в пятьдесят он едва не задохнулся, подавившись в ресторане куском стейка, но Эмили успела ударить его по спине и избавить от препятствия в горле. Хотя все произошло на протяжении считанных секунд, ему показалось, что конца этому не будет. Время – понятие субъективное, и уже тогда он понял, что смерть, если ее объективно измерять по часам, может быть «быстрой», но человеку это может показаться вечностью.

И поэтому, хотя он был готов к смерти, ему не нравился сам процесс.

Повернувшись на бок, он отодвинул штору. За окном мичиганский ландшафт был покрыт снегом. На стояке перед домом престарелых несколько машин скорее напоминали индейские иглу, чем транспортные средства.

Он все еще смотрел в окно, когда Джимми, новый санитар, принес завтрак. И не изменил положения до тех пор, когда Джимми через полчаса вернулся за подносом, на котором остались нетронутые тарелки.

– Нет аппетита, мистер Баур? Вы знаете, мне придется сообщить об этом.

Дерек не стал утруждать себя ответом.

Зачем есть, если он собрался умирать?

Он бы с радостью положил конец этому существованию. Нет, обращались с ним здесь неплохо, но он терпеть не мог сам дом престарелых, ненавидел ощущение унижения и холодности, получая заботу и внимание от платных кураторов, а не от семьи.

По крайней мере он еще мог передвигаться – хотя бы с помощью палки. Многие другие обитатели дома, гораздо более молодые, чем он, даже не могли вставать с постели и круглосуточно проводили время в четырех стенах своей комнаты.

Он бы в подобной ситуации давно уже покончил с собой.

Разумеется, большинство из этих людей просто не имеют такой возможности.

Все утро он провел, глядя на снег. Где-то в районе полудня зашел один из врачей – видимо, Джимми исполнил свое обещание сообщить кому следует, – и Дерек, не будучи в настроении выслушивать лекции или вести длительные дискуссии, согласился со всеми словами врача и пообещал съесть ленч. Вскоре опять появился Джимми с довольным видом и полным подносом еды, но Дерек его проигнорировал. Ленч он съел. Пришел санитар, забрал поднос, и в комнате снова воцарилась тишина. После краткой и тягостной прогулки в туалет Дерек переместился в кресло и коротал время за перелистыванием журналов. Он ждал.

Он думал о том, как это произойдет.

У него не было и тени сомнения в том, что он сегодня умрет. Он не был религиозным человеком, но верил, что в мире есть явления, которых он не понимает...

Волчий Каньон

...и не поймет никогда, и полагался на то знание, которое ему было доступно. Он ждал, когда придет смерть.

Но первым пришел сон, и по мере того, как журнал начал выскальзывать из ослабевших пальцев, по мере того, как стало отключаться сознание, Дерек еще думал, суждено ему проснуться или это уже конец.

Он проснулся. Проснулся от очередного сна про Волчий Каньон. Ему приснилось, что он застрял в каком-то доме, он видит, как несется гигантская волна, а ноги пристыли к полу, словно залитые бетоном, и никакие усилия не дают возможности спастись. Начав глотать воду и тонуть, он из последних сил дернулся... и проснулся.

Открыв глаза, он увидел перед собой Джо, ночного санитара.

– Простите, что побеспокоил вас, мистер Баур, но пора ужинать. Желаете сегодня ужинать в кресле?

Дерек кивнул, опасаясь заговорить. Он немало удивился, обнаружив себя живым, и впервые усомнился, так ли уж безошибочно его предчувствие. Может, ему еще не пора умирать. Может, это сознание играет с ним такие шутки?

Поковырявшись в тарелке, он отодвинул поднос в сторону и после очередного похода в туалет взгромоздился на кровать, повернулся лицом к окну и начал смотреть на снег, пока не заснул.

Когда он проснулся, в комнате было темно. Это была какая-то угольная чернота, гораздо темнее, чем ему когда-либо приходилось видеть, и в какой-то момент он даже испугался, что ослеп. В этом сплошном мраке не было оттенков черного. Протянув руку к тумбочке, он нащупал лежащие там часы, нажал кнопку подсветки циферблата и только в этот момент с облегчением констатировал, что не потерял зрение.

Потом он нащупал штору и отдернул ее. Стало понятно, что света нет во всем доме, но почему так темно на улице? Он не увидел ни фонарей, ни окон расположенных через дорогу домов. Ни луны, ни звезд. Было такое ощущение, что все источники света – за исключением его часов – просто исчезли.

Может, где-то короткое замыкание?

Короткое замыкание. Вполне допустимо, но он чувствовал,что это не так. Объяснить это он был не в состоянии. Просто так же, как утром он знал, что сегодня должен умереть, сейчас он знал, что этот мрак возник на его благо.

На самом деле это было взаимосвязано.

Впервые он почувствовал страх. Он понял, что боится умирать. Он не хотел умирать. Не хотел умирать таким образом.

Он нажал кнопку вызова санитара, расположенную у кровати. Выждав, кажется, целую вечность, он еще несколько раз подряд нажал звонок, но никто не появился. Не было слышно даже звука шагов по коридору. В доме царила полная тишина, и отсутствие звуков тоже показалось зловещим признаком. Может, смерть настигла уже всех обитателей дома? Может, все уже убиты, и он остался последним? Может, убийца играет с ним, забавляется таким образом перед тем, как войти и перерезать ему глотку?

Дерек с трудом сел. Среди ночи мышцы всегда были в самом слабом состоянии. Свою палку он обычно клал рядом с кроватью. Неловко согнувшись, он опустил руку, пытаясь нащупать холодный металлический набалдашник. На это ушло несколько секунд, и к тому времени, как он нашел его, он уже был весь мокрый – не столько от усилий, сколько от страха. Что-то было определенно не так, произошел какой-то фундаментальный провал. И в комнате, и во всем здании стояла мертвая тишина, не считая его собственного громкого трудного дыхания, и по-прежнему ни точки света ни в доме, ни на улице.

Он передумал. Теперь он твердо знал, что не хочет умирать. И если нет ни одного хорошего способа расстаться с этой жизнью, то среди них, безусловно, некоторые хуже других. Гораздо, гораздо хуже.

Он по-прежнему не видел ни зги, но в темноте чувствовалось какое-то движение. Нельзя было с уверенностью сказать, что он не один в комнате, тем не менее что-то здесь присутствовало.

Что-то нечеловеческое.

В комнате послышался еще один звук – помимо его хриплого дыхания. Журчание мочи. В ужасе он намочил пижамные штаны. С усилием вытолкнув себя из постели и крепко сжимая в руке набалдашник трости, он двинулся туда, где должна была находиться дверь. Он был готов к тому, что в любой момент когтистая лапа ухватит его за плечо, но сосредоточился на движении, на стремлении выбраться отсюда, не позволяя себе отвлекаться на любые иные варианты развития ситуации. Хотелось громко позвать на помощь, но он не был уверен, что может прийти какая-либо помощь, и только надеялся, что этот чернильный мрак также дезориентирует того, кто охотится за ним.

Палка ударилась о преграду. Стена. Дерек протянул руку, ощупывая пространство справа и слева, пока не наткнулся на косяк, петлю и, наконец, на ручку двери.

Он попытался открыть ее.

Не тут-то было.

Дверь оказалась заперта.

Снаружи.

Может, так делают каждую ночь? Он так не думал, но засомневался. Единственное, в чем он не сомневался, – что оказался в западне с чем-то, грозящим ему смертью.

Послышался скользящий звук... словно нечто большое двигалось по комнате, перемещая свою тяжелую массу по полу в его направлении.

Больше всего ему хотелось, чтобы в комнате продолжала сохраняться тишина. Ему не хотелось думать о том, что может являться причиной этого звука. Единственное, чего ему хотелось, – найти путь к спасению, способ выбраться отсюда...

Ванная комната!

Да! Если ему удастся проникнуть в ванную комнату, он сможет закрыться изнутри и просидеть там до рассвета. Может, монстр и в состоянии выломать дверь, но все-таки там есть хоть какой-то шанс на спасение.

Монстр?

Слово выскочило само по себе.

Ванная располагалась справа, и он начал двигаться в том направлении. Ему не надо было смотреть перед собой – палка наткнется на препятствие раньше, поэтому Дерек непрестанно крутил головой, пытаясь разглядеть то один, то другой угол комнаты. Темнота была практически полной, но глаза, кажется, начали привыкать к отсутствию света, потому что он уже различал область, менее темную по сравнению с остальной комнатой – округлая бесформенная масса, которая приближалась к нему и почему-то выглядела так, словно была сделана изо льда.

Сердце стучало так, что заглушало этот кошмарный скользящий звук. Он хотел поспешить, но...

Чертова палка!

...не смог двигаться быстрее, чем обычно. Старые кости и дряблые мышцы не собирались оказать ему такой услуги даже в столь критический момент.

Палка ударилась о стену. Он вгляделся вперед, и в этот момент его быстро схватили сзади.

Вот оно, подумал Дерек.

Рука, накрывшая его рот, была холодной, просто ледяной, и твердой.

Как лед.

Он вспомнил о Волчьем Каньоне.

В следующее мгновение эта ледяная рука втиснулась ему в рот и полезла в глотку.