Игра на выживание

Глава 1

Соки стояла на заправке в западном конце Тремонт-стрит у выезда на шоссе 90. А если сказать точнее, не стояла, а топталась на месте, потому что сентябрь в этом году выдался неожиданно мокрым и промозглым. На календаре было всего пятнадцатое число, но дожди как зарядили неделю назад, так и лили с редкими перерывами. От непогоды Соки защищали только растянутый университетский свитер с капюшоном, рваные джинсы и кеды. Свитер принадлежал еще недавно Парню из Милуоки. Парень из Милуоки, один из двух парней Соки и причина ее поспешного отъезда, играл за баскетбольную команду «Гарвард Кримсон». Очень большая шишка во всех смыслах — богатенькие предки из «иммортелей», рост хорошо за шесть футов, голубые глаза и сверкающая улыбка. Другие девчонки из государственного колледжа отдали бы за такого душу, а если бы души не хватило, приплатили бы десятью годами жизни. Все равно, заделавшись подружкой «иммортеля», ты почти обеспечивала себе пропуск в рай. Десять лет туда, десять обратно — какая разница для Бессмертных? Проблема Соки заключалась в том, что Парень из Милуоки был только вторым. Первым был Джим О'Неро, Парень из Прачечной. Он не учился в Гарварде и играл в баскетбол только на дворовой площадке вместе с остальными чернокожими ребятами из их района. Как метко выразилась бабушка Соки, всезнающая Дебора Вачински, «женщин из нашей семьи вечно тянет на всякую цветную шваль».

Наверное, родители Парня из Милуоки в обморок бы грохнулись, услышав такое признание. Они, Бессмертные, всегда старались держаться подчеркнуто вежливо, будто все их слова записывались для полицейского протокола. А может, так и было. Но Соки-то знала, что Ба не имела в виду ничего плохого. В сущности, она говорила о себе, потому что первой из женщин их семьи связалась с цветной швалью.

Дебора Вачински, в девичестве О'Лири, а по первому мужу — Рейнольдс, служила медсестрой в резервации у Черных Холмов, в Южной Дакоте. Там она повстречалась с Джоном Рейнольдсом, индейцем из племени лакота. В те времена мистер Рейнольдс работал слесарем, хотя вообще-то был профессиональным шаманом, «вичаша вакан» на языке сиу, и звали его по-настоящему Кричащий Бык. Когда-то предки Кричащего Быка воевали за эти скалы с армией США и даже победили, но все равно почему-то очутились в резервации. Только недавно, пятнадцать лет назад, индейцы отстояли независимость и провозгласили Республику Лакота, но тогда Ба уже не жила там и вообще сменила фамилию на Вачински. Бабушка бросила индейского мужа, переехала в Массачусетс и вышла замуж за владельца автомойки Герберта Вачински. Но ее старшая дочь, Майя, была наполовину индианкой, и фамилия у нее осталась отцовская, Рейнольдс. Майя Рейнольдс, избежав общей женской участи их рода, выбрала в мужья вполне благопристойного Джека Кастера, торговавшего упаковочными материалами. Однако ее дочке досталась дедовская фамилия, потому что Ба вдруг, ни с того ни с сего, закатила истерику: с какой это стати у внучки Кричащего Быка будет фамилия американского генерала, пролившего немало индейской крови у Черных Холмов?

Соки Рейнольдс никогда не видела деда, не знала его и даже по телефону не разговаривала, потому что индейцы Лакота, провозгласив независимость, принципиально не пользовались современной техникой. Соки считала, что это довольно глупо, ведь бизоны-тхатханка давно уже не бродили стадами по Великим Равнинам. Наверняка индейцы покупали еду в супермаркетах, как все нормальные люди. Или нет? В общем, именно это ей и предстояло выяснить.

Дело в том, что все лето Соки металась между Парнем из Милуоки и Парнем из Прачечной. Парень из Милуоки, как и все эти задаваки-«иммортели», делал вид, будто ничего не замечает. Парень из Прачечной грозился пристрелить Парня из Милуоки, а затем Соки, а затем себя. Ну, или в обратном порядке, хотя на это Соки справедливо замечала, что вряд ли тогда ему удастся осуществить остальные два пункта программы. И все же чернокожий Джим О'Неро нравился ей больше. Для гарвардского игрока она сама была только игрушкой — очень симпатичной игрушкой с тощими вороными косичками, переплетенными бисером, острым лисьим личиком и бабкиными глазищами цвета голубики. Обезьянка. Вечно смеющийся клоун. А для Джима она была своя, выросшая через три квартала, на узкой захламленной улице — в одном конце застройки для черных, в другом, более приличном, рассохшиеся коттеджи местных аристократов. Джим плясал, как она, пел, как она, играл в мяч, как она, и трахался, как она, быстро и неистово. Только в колледж не пошел. Толку от этого государственного образования все равно ноль, бурчал Джим, зачем зря время терять.

Однако время Соки теряла, мечась между этим и тем, в результате так и не успела сделать заданную на лето работу по американской истории. Хорошо еще, что гарвардские профессора, как всегда перед новым учебным годом, объявили забастовку, и коллеги из университетов и школ победнее их поддержали. Начало семестра перенесли на октябрь. И Соки решила убить двух куропаток одним выстрелом: во-первых, оставить позади Джима с его угрозами и Парня из Милуоки с его укоризненными взглядами, а во-вто-рых, лично познакомиться с американской историей. Из первых рук. Из рук дедушки-шамана.

И вот ранним сентябрьским утром она мерзла на заправке, надеясь поймать попутную тачку. Конечно, можно было наскрести денег на автобус, не вопрос. Но, отправляясь в приключение — а поездка в резервацию у священных Черных Холмов, к собственным истокам, это, конечно, самое настоящее приключение, — нельзя действовать обычными методами. Значит, попутка, едущая на запад. Если повезет, подбросят до Олбани. Или даже Нью-Йорка. А там поглядим.

Соки снова дунула на замерзшие пальцы, постучала кедом о кед и оглянулась через плечо на «Данкен Донатс», прикидывая, не купить ли еще кофе. Почему-то машин на дороге почти не было. А те, что были, пролетали мимо заправки, явно превышая скорость. Странно, что над дорогой еще не роились полицейские флаеры. Соки опять оглянулась на широкую витрину закусочной. Там мерцал голографический экран. Под ним столпились несколько человек. Новости. Диктор что-то сосредоточенно говорил, внизу по экрану бежала красная полоса. Авария? Теракт? Может, шоссе перекрыто? В последнее время фанатики из «Чистого мира» совсем распоясались, взрывая бомбы чуть ли не у штаб-квартиры ООН на Манхэттене. Неужели и в Бостоне что-то грохнуло? Нахмурившись, Соки сунула руки в карманы свитера, ссутулилась и уже двинулась к закусочной, когда сзади раздался автомобильный гудок.

Девушка резко крутанулась на месте. Ей сигналил старый «Форд»-гибрид: облупленная красная краска, широкий капот, за рулем мужик с выгоревшей русой шевелюрой, в ковбойской куртке. Соки подхватила валявшийся у ног рюкзачок и шагнула к машине. От «Форда» несло бензином и разогретым железом. Студентка сморщила нос — большинство горожан сейчас ездили на биотопливе. Нефтяные компании постепенно сдавали позиции под давлением «альтернативщиков», и только в глубинке народ предпочитал старые добрые двигатели внутреннего сгорания. Значит, тачка либо реально древняя, из семидесятых годов прошлого века, либо очень дорогая и очень точная копия. Что за странный тип?

Странный тип распахнул дверцу. В бледном свете утра его хищное лицо с резкими чертами казалось осунувшимся и каким-то нездоровым. Под серо-голубыми глазами залегли круги. Щеки, подбородок и шея с выступающим кадыком заросли рыжеватой щетиной. Нет, очень, очень подозрительный тип.

— Куда собралась? — спросил он, повернув голову и смерив ее равнодушным взглядом.

Мужчина жевал жвачку. Из салона «Форда» тянуло кожей, машинным маслом и чуть-чуть лошадьми. На джинсах незнакомца красовались плохо отстиранные пятна. И его тягучий техасский акцент девушке не понравился. Ни дать, ни взять, маньяк-убийца из южных штатов. Соки уже попятилась, когда мужчина бросил:

— Я еду в Небраску. Линкольн. Ну что, садишься или так и будешь топтаться?

Девушка вздохнула. Если у озера Мичиган свернуть не на запад, к Давенпорту, а на север, к Милуоки (вот черт, опять Милуоки!), то до Рэпид-Сити в холмах останется всего день езды. Больше двух третей дороги. Решительно нахмурившись, Соки нырнула на потертое пассажирское сиденье рядом с маньяком-убийцей.

На выезде из города шоссе было перекрыто. Эстакада над головой, по которой обычно проносились грузовики, пустовала, не считая нескольких полицейских джипов. У «рогаток» стояли двое хмурых копов с ID-ридерами. Их машина торчала на обочине, поблескивая от утренней росы.

— Опачки, — округлив рот, выдохнула Соки. — Что, правда, взрыв был?

Водитель покосился на нее и выплюнул жвачку прямо в ветровое стекло. Жвачка, не приклеившись, свалилась на приборную панель. На вопрос он так и не ответил.

Один из копов, высокий, мощный, но уже обрюзгший, махнул им, сделав знак остановиться. На секунду Соки показалось, что ковбой сейчас выжмет газ, и они помчатся вперед, снося кордон. Однако «Форд» послушно притормозил. Полицейский постучал по стеклу.

— Выезд из города ограничен. Разворачивайтесь.

— У меня есть разрешение на выезд, — невозмутимо ответил ковбой.

— Вот как?

Коп широко ухмыльнулся, поднимая сканер. Во рту у него сверкнул золотой зуб. «Парень из латиносовского квартала, — успела подумать Соки, — они там гордятся такими штуками. Наверное, на плече еще осталась татуировка банды. А потом решил остепениться и подался в законники». Черт! Ее вдруг осенило, насколько она попала. Если ковбой соврал, это обман полиции, двести часов общественных работ. Или хуже того… А даже если не соврал, у нее-то разрешения точно нет.

Тем временем ее спутник невозмутимо приложил ладонь к сканеру. Прибор пискнул, забирая пробу ДНК… и мигнул зеленым светодиодом. Соки не видела, что высветилось на экране, но, должно быть, облезлый ковбой оказался важной шишкой. Коп втянул щеки и брюхо и весь подобрался, как пес, услышавший команду хозяина.

— А эта с вами… — куда тише произнес он.

— Моя дочь. Несовершеннолетняя, поэтому мои гражданские права распространяются на нее.

Соки недавно исполнился двадцать один год, и сердце у нее ухнуло прямиком в пятки. Ложь, да еще какая наглая. Во-первых, ковбою, несмотря на потрепанный вид, вряд ли стукнуло сорок. Ну ладно, ее с этими косичками часто принимали за школьницу, а свитер скрывал вполне оформившуюся грудь, но сканер…

— Приложите руку к датчику, — совсем уже вежливо попросил полицейский-латинос, просовывая прибор в окно.

Соки, расширив глаза, отчаянно взглянула на своего самозваного папашу («Вот бы удивился настоящий папочка Кастер», — успела подумать она.) Тот, усмехнувшись уголком рта, чуть заметно кивнул ей. Девушка, набрав в грудь воздуха и незаметно отжав кнопку открывания двери — если что, прямиком в канаву, через изгородь и поле бежать вон к тем складам, — прижала ладонь к холодному пластику. Полицейский взглянул на экран. Соки так и не узнала, что он там увидел, зато заметила, как лампочка снова мигнула зеленью.

— Проезжайте, — сказал коп.

И когда ковбой уже закрывал окно, даже расщедрился на «Счастливого пути». Его напарник оттащил в сторону «рогатку», и машина вырулила на шоссе 90, ведущее на запад, к Олбани, Чикаго и Кливленду.

Соки сидела ни жива ни мертва, прислушиваясь к ровному гудению мотора. За окном проносились склады, поля в прихваченной инеем стерне, огромные разноцветные коробки торговых комплексов. Ковбой смотрел в ветровое стекло, негромко насвистывая. Девушка медленно перевела взгляд на его сложенные трубочкой губы и поблескивающие светлые глаза. «А ведь ему чуть больше тридцати, просто выглядит паршиво, — подумала она. — Тоже мне папаша». Пожевав нижнюю губу, наследница Кричащего Быка спросила:

— Вы кто?

— Федеральный агент, — невозмутимо протянул тот, словно нарочно усиливая акцент. — Гонюсь за очень важным преступником.

Соки захлопала ресницами, а потом вскинула ладони к щекам и расхохоталась.

Причина ее веселья заключалась в следующем.

У папочки Кастера был партнер по бизнесу Гумберт Свенсон, или дядя Гумберт, как Соки заставляли его звать. Дядя Гумберт, с приглаженными редкими волосами, в старомодных очках и с солидным брюшком, дружил не только с папочкой Кастером. Когда папочка Кастер отправлялся в деловые командировки (он вел все дела фирмы в Чикаго, потому что дядя Гумберт страдал расстройством печени и не мог надолго покинуть своего лечащего врача), так вот, когда папаша уезжал, дядя Гумберт зачастую наведывался к Майе Кастер. Они любили играть в разные игры в родительской спальне, а Соки любила подглядывать, забравшись в гардероб и оставив маленькую щелку. И очень часто дядя Гумберт изображал федерального агента — в темных очках, с приклеенными черными усами и кожаным дипломатом, в котором наверняка были припрятаны секретные шифры и код запуска тактических ракет. Потом, конечно, дядя Гумберт избавлялся от дипломата, одежды, а порой и от роскошных черных усов — мама Соки частенько отрывала их в порыве страсти. Так что представление о федеральных агентах у Соки сложилось довольно специфическое.

— Врете вы все, — бесцеремонно заявила она. — Как вы это сделали?

— Сделал что?

— Изменили показания ридера. У вас есть для этого прибор, да?

— Прибор у меня точно есть, — заметил ковбой, растянув сухие губы в улыбке.

Соки снова захотелось выскочить из машины.

— Но к несовершеннолетним я его не применяю.

— Мне двадцать один, — буркнула девушка, но тут же зажала себе рот, сообразив, что сморозила лишнее.

Ковбой смотрел на нее, откровенно веселясь.

— Я знаю, Соки Мария Рейнольдс. Дата рождения — двадцать первое июня две тысячи пятнадцатого года, отец — Джек Филипп Кастер, мать — Майя Элизабет Рейнольдс, группа крови четвертая, обучается на третьем курсе государственного колледжа «Моунтэйн Спрингс», специализация — общественные науки, успеваемость… неважная успеваемость.

Соки пялилась на него, отвесив челюсть.

— Откуда?..

— Информация с ридера.

— Но ведь тот коп увидел…

— Увидел кое-что другое.

Ковбой небрежно крутанул руль, выравнивая машину на средней полосе пустого шоссе, и добавил:

— Меня зовут Ричард.

— Ричард?..

— Просто Ричард. Дядя Ричард.

Тут Соки опять нервно захихикала. То папа, то дядя. И вообще, хватит с нее дядь.

— Папа дядя Ричард, — противным голоском пропела она, — может, вы знаете, почему выезд из города перекрыт? И почему на дороге и на улицах так мало машин?

Новоявленный дядя Ричард заломил выгоревшую бровь.

— Ты, детка, хоть иногда новости смотришь?

— Смотрю, — вздернув подбородок, заявила она. — Вот утром на заправке смотрела. Там в «Данкен Донатс» большой экран. Только не слышала, что говорит диктор.

Ковбой хмыкнул.

— В городе уже три дня как ввели чрезвычайное положение. Жителям велено сидеть по домам, пока угроза не будет устранена. Самые умные смылись в первые два дня, когда еще не перекрыли дороги. Остальным, думаю, крышка. Хотя через пару дней кордоны сметут, все шоссе встанут. Да и поздно уже будет.

Соки недоверчиво смотрела на него. Крышка? Почему крышка? А как же мама, и папа, и Ба? Тут она вспомнила, что в последние два дня сбросила, наверное, двадцать звонков из дома. Она заперлась в общаге — подруга оставила ключ от комнаты на лето, а сама еще не вернулась из Детройта. Соки сидела на кровати, завернувшись в плед, обняв колени, и думала о Парне из Милуоки, и о Джиме, и о том, что Джим вполне может пристрелить Парня из Милуоки, и, вообще, надо все это как-то решать. Не слушала новостей. Не отвечала на звонки Ба и матери — те даже не знали, где она. Соки и до этого часто уходила из дома, но почему-то раньше родню это не беспокоило. Значит, и вправду что-то случилось.

Дернувшись на сиденье, она потянула пряжку ремня безопасности.

— Разворачивайтесь.

Ковбой невозмутимо пожал плечами.

— Держи карман шире.

— Тогда остановитесь. Выпустите меня. Я поеду обратно.

На плечо ей легла жесткая ладонь. Пальцы сжались, причиняя боль. Светлые блестящие глаза в красных прожилках усталости оказались вдруг совсем близко («Он же не смотрит на дорогу, вообще не смотрит!» — истерически метнулось в голове), и голос с южным акцентом раздельно произнес:

— Детка, я очень редко делаю добрые дела. Но это дело — доброе. Конечно, я поступил бы добрей, прикончив рыжую суку, но она с ребенком. И я не смог. Не смог.

Соки сжалась, стараясь скрыть дрожь, но как скроешь, когда рука сумасшедшего впилась ей в плечо?

— Я долго думал, что это за хрень, я не понимал, зачем их убивать. Но все из-за рыжей сучки. Я должен был прикончить ее. Я родился для этого. Жил для этого. И не сумел. Надо было верить до конца, но я не сумел. Просрал свой шанс оправдаться перед Господом. А она выпустила на волю чудовищ.

«Помогите!» — гремело в голове Соки, но девушка только и могла завороженно смотреть на своего мучителя, хлопая длинными ресницами.

— И вот теперь мне надо сматываться. Рвать когти. В остальных штатах еще не подняли тревогу. Если та тварь заявила на меня в полицию, у них еще есть время побегать за мной, пока не начнут бегать от ее чудовищ. Я могу обмануть сканеры, но не глаза. Если они составили фоторобот… Мне нужно, чтобы меня не искали. Папашу с дочкой никто не ищет, ясно тебе? И я спасу твою шкуру. Хоть что-то. Хотя бы что-то…

Ковбой убрал руку, замолчал и наконец-то уставился на дорогу. Наверное, все же в «Форде» был автопилот, потому что они пока оставались живы. Машина неслась по прямой, как стрела, трассе, делая по меньшей мере девяносто миль в час. «Если выскочу сейчас, разобьюсь», — подумала Соки. Девушка сидела, проклиная себя за то, что не доверилась первому впечатлению. Все-таки он маньяк. Обидно. До слез.

Но с маньяками надо разговаривать. Это любой знает. Надо расспрашивать их и рассказать о себе как можно больше, и тогда…

— О ком вы говорили? — тихо спросила Соки.

Вместо ответа ковбой провел пальцем по сенсорной панели, включая встроенное тиви.

«…манта Морган, — сказал диктор с экрана, — подозреваемая в убийстве офицера полиции Дианы Виндсайд и следователя нью-йоркского отдела убийств Роберта Стингала, бежала из города, выпустив из лаборатории опасных подопытных животных. Всем жителям просьба оставаться в своих домах, закрыть окна и двери и не выходить на улицу, пока опасность биологического заражения не будет устранена. Жители районов, прилегающих к…»

Внизу экрана бежала красная строка с полицейским предупреждением. В следующую секунду картинка из студии сменилась фотографией красивой рыжеволосой женщины лет тридцати — тридцати пяти в белом лабораторном халате. Соки привычно прижала ладони к щекам. «Рыжая сука». Это она? Она? Значит, ковбой Ричард не бредит или не совсем бредит? Может, он действительно федеральный агент, которому поручили устранить преступницу? Это объяснило бы фокус с ридером, но при чем тогда фоторобот? Или он работает под прикрытием?

Додумать девушка не успела, потому что машина, дернувшись, резко вильнула. Соки больно стукнулась плечом о стекло и обернулась. На обочине валялся сбитый ими пес. Черная кровь растеклась по рыжеватой шерсти колли, но собака, уже умирая, все ползла за машиной, оскалив измаранную пеной и кровью пасть. Соки вздрогнула и отвернулась. Ричард тихо выругался. «Форд» продолжал нестись на запад, с ревом накручивая милю за милей и уже приближаясь к границе Массачусетс — Коннектикут.

Глава 2

К полудню распогодилось, и солнце ярко заблестело на мокром дорожном покрытии и на крышах белых и краснокирпичных городков, мимо которых они проносились. На границе между штатами их снова ждал блокпост. Здесь машин уже было больше — и легковушки, и грузовики, и междугородные автобусы, и трейлеры. Пришлось долго ждать своей очереди. Дорогу перегородила не полиция, а армейские части в пятнистых комбинезонах. Солдаты с собаками ходили между машинами. Люди, высунувшись из окон, переговаривались и пытались расспросить солдат, но те упрямо молчали. Молчали и их псы.

Ричард, не участвуя в общем гаме и расспросах, вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет и закурил. В салоне завоняло крепким табаком. ««Мальборо», как и полагается настоящему ковбою», — зло подумала Соки. Она протянула руку, оскалив зубы в нахальной улыбке. Псих Ричард равнодушно вытряхнул сигарету из пачки ей на ладонь и щелкнул зажигалкой. Жесткий дым продрал горло. Соки закашлялась и высунулась в окно, с хрипом втянув пропитанный парами бензина и метана воздух.

У блокпоста, кроме солдат, стоял армейский медик. На лице его была голубая тканевая маска — в школе Соки такие носили заболевшие гриппом ученики. По приказу бритоголового сержанта пришлось выйти из машины. Военные обыскали салон и багажник, а медик подошел к Ричарду и Соки.

— Откуда едете?

Прежде чем девушка успела открыть рот, ковбой хрипло буркнул:

— Сауфбридж. Что у вас тут за бардак?

Медик пожал плечами и зачем-то посветил в глаза Ричарду фонариком.

— У вас были в последние дни контакты с животными?

— Половые? — немедленно брякнул ее псих.

— Ха-ха, — деревянно ответил врач. — Очень смешно. Вас кусали? Жалили? Вы гладили или кормили животное с рук?

— Только ее, — продолжал забавляться ковбой, дернув головой в сторону Соки.

«Чтоб тебе лопнуть, приколист хренов», — мысленно пожелала она. Медик топтался на месте, словно не зная, что делает, — как первокурсник, впервые попавший в комнату женской общаги и неловко дергающий молнию на брюках. «Они тоже ничего не знают?»

— Пропускайте! — устало крикнул врач, обернувшись к солдатам.

И их пропустили. Дальше поехали в сплошном потоке машин, то и дело попадая в пробки на мостах и развязках.

В десяти милях от границы штата Ричард наконец-то разрешил Соки достать из рюкзачка комм и набрать номер Ба. Звонок сорвался. Мама. Снова не прошел.

— Военные глушат, — со спокойствием черепахи заявил ковбой. — Никому не хочется, чтобы люди звонили родне в других городах и поднимали панику.

Соки зло швырнула комм на кожаное сиденье и воззрилась на Ричарда.

— Да что там такое? Что за чудовища?

Псих улыбнулся половиной рта, как будто его разбил инсульт.

— В основном крысы. Еноты. Белки. Собаки опасней, но их меньше. Так что я голосую за крыс.

— Ты издеваешься?

Соки понимала, что так с маньяками не разговаривают, но терпением она пошла в Ба. То есть никакого терпения у нее отродясь не было.

— Просто делаю выводы из того, что видел, — полицейская хроника, армейские каналы. Звери взбесились и нападают на людей.

Соки мотнула головой и нерешительно хихикнула.

— Но это глупо. Что могут сделать крысы, даже бешеные?

— Проблема, — холодно ответил ковбой, — не в крысах.

Больше он ничего сказать не успел, потому что над забитым машинами восемьдесят четвертым шоссе низко прошли три военных вертолета. Соки видела, как солнце блестит на дверцах и на стекле кабин.

— Началось, — прошипел Ричард и вытряхнул из пачки последнюю сигарету.

— Что началось, что?

Когда ковбой не ответил, Соки впилась пальцами в плечо его старой замшевой куртки и основательно тряхнула. Мужик отмахнулся от нее, как от прилипчивой мухи, и завертел головой.

— Что ты ищешь?

— Съезд.

— Но нам прямо.

Не говоря ни слова, ковбой вздернул подбородок, указывая на шоссе впереди. Поток машин не двигался. Большая часть надрывно сигналила — это напоминало вопли издыхающих животных. «Слоны, пришедшие умирать на свое слоновье кладбище», — подумала Соки. Над слоновьими спинами автобусов и грузовиков струилась дымка разогретого воздуха. Тучи расчистились, и в бледно-голубом небе над этой дымкой упрямо кружили армейские вертушки.

— Все, — сухо сказал ковбой и свернул прямо на обочину.

Они проехали ярдов двести, прежде чем наткнулись на грунтовку, уводящую в поля. Ричард полез в карман, вытащил наладонник и сверился с картой.

— Через две мили к югу должно быть триста восемьдесят четвертое шоссе. Оно двухполосное, но не федеральное. Значит, пробок пока нет. Попробуем пробиться туда.

Соки с опаской смотрела на поле. Пшеница здесь еще не была убрана, и от ветра по ней пробегали медленные волны — словно кто-то бродил там, на поле, раздвигая колоски. Кто-то или что-то… тьфу. Неужели ее так напугали рассказы про бешеных крыс и сбитая собака? Смешно. Да. И солдаты на дороге. И обрывающаяся связь. И врач с дурацким фонариком. И ведущий машину убийца-психопат. Смешно до слез.

Они остановились перекусить за Хартфордом. День уже клонился к закату. На белой табличке при въезде в городишко Соки прочла название: «Фармингтон». До федерального шоссе было не больше пяти миль, но здесь как будто не слышали ни о какой катастрофе. Ричард медленно вел машину по центральной улице, и Соки невольно вертела головой. Выкрашенные белой краской дома. Аккуратные заборчики. Старые яблони и канадские клены. Закатные лучи золотили высокий белый шпиль церкви. В воздухе кружились пылинки, и листва кленов только-только начала подергиваться осенней ржавчиной. Здесь пахло карамелью и яблоками, и Соки вдруг нестерпимо захотелось блинчиков с кленовым сиропом, вроде тех, что пекла Ба.

Они зашли пообедать в кафешку напротив церкви, и надо же — в меню оказались те самые блинчики! Соки придвинула пластиковый стул к столу, намереваясь наконец-то основательно расспросить своего спутника. Тот, кажется, успокоился, по крайней мере, бредить и орать о рыжей суке перестал, а жадно ел ростбиф с картошкой айдахо, то и дело поглядывая в окно. Соки тоже оглянулась через плечо. Церковь как церковь. У них рядом с домом стояла почти такая же, только никто из семьи туда не ходил, кроме мужа Ба. Но он не был дедом Соки и указывать ей не мог. Ее дед — шаман, значит, ей полагается верить в Великого Ворона, в Бизонью Женщину — в общем, в Вакан Танка, а вовсе не в Христа. Парню из Милуоки нравились именно ее индейские штучки, маленькие амулетики на кожаных шнурках, висевшие на шее, и вплетенный в волосы бисер…

Но псих Ричард говорил что-то про шанс оправдаться перед Господом. Значит, он христианин?

— Хочешь зайти туда? — промычала Соки сквозь блинчик во рту и ткнула вилкой в следующий. — Там сейчас должна начаться вечерняя служба… кажется. Ты можешь поговорить с Господом насчет той рыжей…

— Заткнись.

Соки выронила вилку и, крутанувшись на стуле, уставилась туда, куда с самым недобрым выражением смотрел Ричард.

Церковь была довольно большая для такого городка — колокольня в три этажа с высоким шпилем и белое двухэтажное здание самого храма под темной двускатной крышей. Над крышей кружились чайки. К чайкам Соки привыкла, хотя в Бостоне они были откормленные, наглые, морские. Чайки устраивались на фонарном столбе напротив их дома и орали по утрам так, что хоть святых выноси. А эти мелкие, речные или озерные, с четкими черными треугольниками на кончиках крыльев. Некоторые из них опускались на крышу, но потом снова взмывали вверх, как будто стерегли косяк рыбы.

— Чего ты на них так уставился? — мрачно спросила девушка. — Тут, наверное, свалка рядом. Сейчас покружат и кормиться полетят. У нас всегда чайки по вечерам на свалке тусовались, жрали всякую дрянь…

Двери церкви растворились. Оттуда донеслись последние звуки госпела, а затем начали парами выходить прихожане. Значит, Соки ошиблась — служба уже кончилась. Это было забавно, как путешествие в позапрошлый век: пастор с белым воротничком и осанистые мужчины и женщины, идущие под ручку, ведущие детей… В церковь мужа Ба, кроме него, ходили в основном толстые черные тетки, отчего Герберт Вачински очень страдал. От теток разило потом, и они пели черный госпел, и плясали, оскорбляя религиозные чувства мистера Вачински. А эти казались такими тихими, степенными…

Чайки заорали. Так, наверное, они орали в океанских колониях на вершинах скал, завидев грабителя гнезд — ястреба. А затем вся стая, взметнувшись над площадью грязно-белой волной с черными пятнами на гребне, рухнула вниз, словно углядев в воде долгожданную рыбу. Соки, открыв рот, смотрела, как эта волна растекается ручьями, вскипая водоворотами там, где люди пытались сопротивляться или бежать. Толстая тетка отбивалась сумкой. Мужчина в черной шляпе полз под машину, а чайки плотным комком сидели у него на спине. То одна, то другая птица вырывалась из общего клубка, унося в клюве что-то вроде маленьких красных рыбок. Это было настолько бредово, что казалось почти смешным, как в немом кино, не считая того, что чайки надсадно орали, а люди вопили от боли и ужаса.

Соки очнулась только тогда, когда какой-то облепленный птицами человек с разинутым ртом на бегу врезался в витрину, не больше чем в пяти дюймах от ее лица. Чайки вились вокруг его головы и долбили клювами. От этого лицо человека покрывалось красными ямками, а на месте глаз были два бордовых пятна.

— ААААААААА! — взвыла Соки.

Ковбой Ричард очень быстро перемахнул через стол и захлопнул стеклянную дверь. Развернувшись к официантке — та так и застыла с кофейником в руке, из носика на пол лилась коричневая струя, — он прокричал:

— Тут есть задняя дверь?

Женщина повернулась, как манекен, и махнула кофейником куда-то за барную стойку, расплескивая остатки кофе.

Ковбой схватил Соки за руку и потащил к черному ходу. И очень вовремя, потому что за спиной раздался звон разбитого стекла — это колотившиеся в витрину люди наконец-то прорвались внутрь, внеся с собой облако закатного света, и перьев, и крики, и бьющихся остервеневших птиц.

Вечер навалился на землю, как подушка на голову, когда не хочешь слышать перебранку в соседней комнате. Соки сидела, дыша в окно и стараясь надышать на нем пятно, но снаружи было недостаточно холодно. Мимо неслись темные перелески, поля, рубиновые и золотые вывески мотелей, спящие города. Соки понимала, что после событий в Фармингтоне должна поверить психу-ковбою, но так уж у нее были устроены мозги — чем плачевней ситуация, тем меньше в нее верилось. Поэтому бешеные птицы отошли куда-то в разряд страшного кино вроде Джима, размахивающего пистолетом, и оглушительных родительских ссор, и всяких других неприятностей. Просто не хотелось ни о чем думать. Смотреть, как разматывается за окном машины ночь. Слушать рев мотора. Дышать запахом бензина, кожи и старого курева. Она просидела бы так до утра, если бы машину не начало уводить к обочине.

Соки быстро оглянулась. Ковбой задремал, уронив голову на грудь. Сейчас он не казался опасным, как на заправке, или решительным и профессиональным, как днем, когда убегали от птиц, — только усталым. В салоне «Форда» свет был выключен, и лицо Ричарда все состояло из пятен: черные глазницы и провал рта, белые щеки и нос. Тяжелая рука на руле, подрагивая, поехала вбок… Соки перехватила руль, выравнивая машину, и ковбой, вздрогнув, проснулся.

— Я могу повести, — угрюмо предложила девушка. — Или хотя бы автопилот включи.

Тот лишь оскалил крупные желтые зубы в ответ.

— Тогда давай заночуем.

Ричард поглядел на нее, как на мешок с мусором.

— Я просчитался, — наконец-то процедил он. — Видела, что творилось на границе? Я думал, у нас есть в запасе еще пара дней.

— У нас есть в запасе еще пара минут, а потом ты врежешься в дерево.

Ковбой прищурился.

— Ты когда-нибудь видела паникующую толпу?

— Да.

Это было на первом курсе. Тогдашний парень Соки, Антон, очень сознательный студент-старшекурсник, потащил подружку на демонстрацию за равные права андроидов и деклассированных. Демонстрацию разгоняли отряды «Хаук», личной гвардии Бессмертных. Видимо, «иммортели» решили, что не стоит солдатикам сидеть без дела, пора и поразмяться. Соки тогда расквасили нос и вывихнули плечо. Антона так и не нашли среди трех сотен трупов. Кровь с брусчатки перед университетом смывали на следующее утро поливальные машины. Да, она кое-что видела.

— Ничего ты не видела, — сказал, будто сплюнул, Ричард. — Ладно, заночуем в следующем мотеле.

Следующий мотель назывался «Сильвер Кросс». Обещанный серебряный крест красовался прямо посреди белых неоновых букв вывески. На парковке темнели пять или шесть машин. В длинном корпусе горела пара окон. Сонный портье за стойкой поинтересовался, одну им комнату или две. Ричард, крутя на пальце брелок с ключами от машины, буркнул: «Одну», и портье, зевнув, шлепнул на стойку пластиковый ключ от номера «12». Соки, тащившаяся следом за Ричардом по темной дорожке к их номеру, не могла понять, как к этому относиться. Конечно, когда едешь автостопом, следует учитывать и такой вариант. Особенно если застопила психа и маньяка. И вообще, у нее раньше уже бывали мужчины постарше.

Ее сексуальное образование начал тот самый дядя Гумберт, любитель фальшивых черных усов и кожаных дипломатов. Пару раз, когда папаша Кастер бывал в отъезде, а мама застревала на работе, дядя Гумберт подвозил Соки из школы. Усадив девочку на переднее сиденье, он сосредоточенно шарил рукой у нее по коленям. Соки не было противно, скорее, весело. Дело кончилось тем, что вконец обнаглевший дядя Гумберт завалил ее на заднем сиденье. Ничего особенно веселого в этом уже не было, потому что волосатый потный живот дяди Гумберта почти не давал ей дышать, и вообще потом всё три дня болело, но Соки опять же не особенно огорчилась. Только разбила толстяку нос, когда тот полез к ней в следующий раз. Зажала в руке костяную шахматную фигурку королевы, которую когда-то давно свистнула из папиного набора и всюду таскала с собой, и разбила.

Псих-ковбой, конечно, выгодно отличался от дяди Гумберта. Во-первых, он был психом, а это всегда придает отношениям остроту. Во-вторых, не жирным, не уродом и, вообще, спас ее сегодня от бешеных чаек. За такое принято благодарить. Когда Ричард, открыв дверь, включил в комнате свет, и широкая желтая полоса упала к ногам Соки, девушка окончательно поняла, что как следует отблагодарит ковбоя.

С благодарностью, однако, вышла заминка. Соки успела: выпить минералку из бара — раз, поваляться на широкой пружинистой кровати — два, еще пять раз безуспешно набрать Ма и Ба — три, покривляться перед зеркалом — четыре, включить древний «твердый» телек и прослушать сводку местных новостей (урожай яблок особенно задался, прошлой ночью прямо из дома пропал шестилетний Томас Уиллис, сенатор Дженкинсон встречался с избирателями округа Хартфорд) и, раздевшись до трусиков, забраться под одеяло, а ковбой все торчал в душе. Тогда Соки пошарила в рюкзачке и вытащила пару поцарапанных ай-гуглов. Батарейка почти села, да и вообще модель была дешевая — вирт то и дело глючило, объемное изображение сменялось плоской картинкой. Соки сразу вошла в MyWorld. Ее аватаркой в соцсети был старый пройдоха Йель, ворон из индейских сказок Ба.

Встряхнувшись, ворон полетел над плоской ржаво-серой прерией в сторону тотемных столбов, расставленных кру́гом. Там подписчики ее Мира оставляли сообщения. Птица-Соки приземлилась на центральный столб и завертела головой, но новых сообщений было только два: общая университетская рассылка о ходе забастовки и короткое письмецо от подруги с просьбой оставить ключ на проходной. Все. Соки еще раз облетела столбы, внимательно изучая процарапанные в темной древесине значки. Ба и Ма не были зарегистрированы, но Парень из Милуоки или Джим могли кинуть весточку.

Сердито каркнув, ворон поднялся выше и полетел во френд-зону у подножия невысоких бурых гор. Выходить из нее разрешалось немногим, потому что повсюду вокруг была личная территория Соки. В отличие от большинства других юзеров она ограничила общий доступ одной утоптанной площадкой.

До гор ворон не долетел. Внизу, в жесткой траве, он заметил какую-то суету и, спустившись ниже, начал выписывать круги. На земле лежал койот. Приблизив изображение с помощью телескопического зрения, ворон увидел, что у койота белый воротничок, что пасть койота распахнута, и что зверь безнадежно мертв. По песчаного цвета шерсти ползали крупные жуки. Один глаз был выклеван, из второго тянулась черная муравьиная дорожка. Казалось, от трупа несет падалью, хотя у ворона не было обоняния, и, вообще, запахи передавались только через церебральное подключение. Вскрикнув, Соки метнулась вверх и, задыхаясь, сорвала очки.

Койот был аватарой Джима О’Неро. Но Соки никогда прежде не видела в MyWorld мертвых аватар. Может, это такая глупая шутка? Вполне в духе О’Неро. Он знал, что Соки будет волноваться, и вот выкинул очередной свой номер.

«Не буду думать о долбаном придурке Джимми, — решила Соки. — Пусть он сам обо мне думает. Вот пересплю с этим чужим мужиком, подхвачу какую-нибудь жуткую заразу — тогда узнает».

Прошло полчаса, а в душе по-прежнему лилась вода. Ковбой там что, заснул? Или, наоборот, разгонялся? Или вообще решил сегодня ночью заменить секс правой рукой?

Откинув одеяло, Соки сунула ноги в пушистые розовые тапочки (входят в список услуг мотеля) и, прошлепав к ванной, распахнула дверь. Уже стоя на пороге в облаке пара и пытаясь разглядеть, что творится в душевой кабине, она вдруг поняла, как глупо поступила. А что, если маньяк расколотил зеркало и сейчас скачет по ванной, весь измазанный кровью, готовясь полоснуть ее осколком по горлу? От такой картины Соки фыркнула и, прищурившись, шагнула внутрь, во влажное тепло.

Ричард мок под душем, положив руки на стену и прижавшись лбом к запотевшему кафелю. Он стоял спиной к Соки, и поэтому девушка сразу заметила широкий глянцевитый шрам от ожога, проходивший наискось от левой лопатки и до ягодиц. Плечи ковбоя блестели от воды и, кажется, подрагивали.

— Эй, — осторожно позвала Соки.

Молчание. Плеск воды.

— Эй, — повторила она и, мысленно проклиная себя за глупость, ткнула пальцем в спину мужчины.

И тут же отскочила к порогу — а что, если?.. Однако никакого «если» не случилось. Ричард медленно развернулся. Взгляд Соки невольно метнулся вниз, но ковбой оказался быстрей и, сорвав полотенце с сушки, обмотал его вокруг бедер.

— Чего тебе? — хрипло поинтересовался он, отключая воду.

— Ну, ты застрял так надолго. Я подумала, может, тебе плохо.

Ричард мрачно осклабился.

— Мне хорошо.

— Ага. Вижу. Ты что, тут плакал?

— Ты что, идиотка? — с интересом спросил он.

Соки подумала, что, конечно, она идиотка, потому что села в машину с психопатом, бросив Ба и Ма на съедение чайкам и еще бог знает каким тварям в оцепленном армейскими частями Бостоне.

Однако вслух она сказала:

— Не я тут бормотала о каких-то убийствах и Господнем прощении, между прочим.

Ковбой сощурился, склонив голову к плечу. В мертвенном свете люминесцентной лампы его загорелое лицо казалось бледным, как у покойника, а щетина на подбородке почти черной. Плечи не особо широкие, но и не узкие, на сухощавом теле веревками проступают мышцы.

«А он совсем ничего, — подумала Соки. — Как минимум четыре по пятибалльной шкале».

Ковбой шагнул из душа. Ванная была такой маленькой, что Соки снова пришлось попятиться, чтобы не уткнуться носом ему в плечо.

— У тебя на спине шрам, — нервно сказала она. — Здоровенный такой шрам. Где заработал?

Ответа она не ожидала, просто брякнула первое, что пришло на ум. Однако Ричард ответил:

— На пожаре. В конюшне. Горящая доска упала сверху.

— Ох.

— Это случилось давно. Еще в детстве.

— Ты хотел спасти лошадей? — снова попыталась наладить разговор Соки, глядя на то, как капли стекают по плечам и груди ковбоя.

Потемневшие от воды волосы облепили его череп, и на правом виске мужчины проступил еще один шрам, бледный и тонкий.

— Нет, — улыбнулся Ричард. — Я поджег эту конюшню. Хочешь спросить что-то еще?

Соки опять отступила на шаг и, споткнувшись о ковер, растянулась во весь рост на полу, больно стукнувшись локтем о ножку кровати.

Глава 3

Соки проснулась от автомобильных гудков за окном и села, подтянув к груди простыню. Всю ночь она ютилась на краешке, то задремывая, то вновь просыпаясь от храпа вольно раскинувшегося ковбоя, и уснула по-настоящему только на рассвете. Сейчас, если верить часам на прикроватной тумбочке, было семь утра. То есть спала она меньше часа. В окно, закрытое жалюзи, сочился серенький свет, и в этом свете стоял Ричард. Он выглядывал в щель так, словно на газоне под домом засели автоматчики. Или загонщики, наконец-то выследившие опасного зверя. Вчера ковбой тоже изрядно смахивал на волка, только больного и усталого, а сегодня — на здорового, хищного и настороженного. Соки поежилась. Роль Красной Шапочки ей не очень-то улыбалась.

Гудели, как будто на стоянку мотеля съехалась половина Бостона. Беженцы? Беглецы, как они, или…

Комм на тумбочке пискнул — пропущенное сообщение. Соки быстро включила проигрывание записи. Ба. Девушка чуть не засмеялась от облегчения, увидев на экране лицо Деборы Вачински, хотя та была изрядно рассержена. Глаза цвета голубики смотрели возмущенно, как будто перед Ба был не экранчик комма, а сама Соки, вновь стащившая из кладовой рождественские кексы.

«Соки Мария Рейнольдс, я очень, очень тобой разочарована! — прогремела Ба своим командирским голосом, от которого в былые времена, наверное, приседали все бизоны в прерии. — Здесь такой переполох, а до тебя невозможно дозвониться. Твое поведение, молодая леди, переходит всякие границы!»

Тут картинка на экране дернулась, и откуда-то из-за спины бабушки донесся голос: «Ма!»

«Мама», — радостно осклабилась Соки.

«Так вот, хочу сообщить тебе, — невозмутимо продолжала Ба, — что военные совершенно распоясались. Из какого-то госпиталя сбежали животные…»

«Из института, Ма!»

«Неважно. Они требуют, чтобы мы собрали вещи, сели в их обшарпанный грузовик и покинули город. Через двадцать минут за нами придут солдаты Национальной Гвардии. Мы, конечно, подчинимся, хотя это возмутительное насилие и нарушение наших гражданских прав».

«Мама!»

Соки улыбнулась еще шире, потому что тут мать наконец-то вырвала у бабушки комм и прокричала:

«Соки, мы поедем к твоему дяде Генри в Атланту. Мы будем ждать тебя там. Папа тоже приедет к нам из Чикаго. Непременно возьми теплые вещи — возможно, придется провести там несколько месяцев. Целую, родная!»

На записи к экрану прижались мамины губы, и Соки тоже поцеловала комм, чувствуя себя полной дурочкой. Счастливой дурочкой. Значит, с ними все хорошо. Она съездит к дедушке — не сворачивать же с полдороги. Притом, черт знает, что сейчас у ковбоя на уме. Съездит и вернется к своим в Атланту. Ну и отлично. Пропустит один семестр. Даже здорово, что проблема Парня из Милуоки и Джима разрешилась сама собой.

Соки подняла голову. Пока она слушала сообщение, ковбой не отходил от окна, только поднял жалюзи. К стеклу прилип белый прямоугольник с каким-то рисунком. Девушка пригляделась и поняла, что это листовка, наклеенная с той стороны. Завернувшись в простыню и зябко переступая босыми ногами по вытоптанному ворсу ковра, Соки подошла к окну.

С листовки смотрел мальчишка лет шести, тощий, белобрысый и темноглазый. Соки вспомнила — его вчера показывали по тиви. Пропавший Томас Уиллис.

— Что там?.. — начала она, кивнув в сторону забитой машинами стоянки.

Какие-то люди передавали друг другу листовки. Один, в сером пиджаке, с шерифской звездой на груди, забрался в кузов грузового «Доджа» и орал в мегафон.

— Поисковая партия, — не оборачиваясь, ответил ковбой. — Ищут пацана. Будут проверять лес на той стороне шоссе.

Соки облегченно вздохнула. Значит, дорога пока свободна. Может, и не будет никакой паники, никаких бегущих толп? Ведь Ба говорила — уже вмешалась Национальная Гвардия, эвакуация под контролем.

— Можем ехать? — полувопросительно произнесла она.

Вчера Соки испугалась. Однако ковбой ничего ей не сделал — протянув руку, помог встать, а затем растянулся на кровати и почти сразу же захрапел. Наверное, Соки даже сбежать могла бы. Она и сделала три тихих шага к двери, но Ричард забормотал, заворочался во сне, полосатый свет со стоянки скользнул по его лицу — и показалось, что глаза ковбоя открыты. Соки на цыпочках метнулась в кровать.

Сегодня ей уже не было страшно. Днем вообще не страшно. Потом прямо за окном шериф и его люди. Наверное, Ричард прятался от них, хотя вряд ли местные, озабоченные поисками пропавшего мальчишки, будут вглядываться в чужака.

— Поедем? — повторила она.

Ковбой молча натянул несвежую рубашку, джинсы и, набросив на плечо куртку, шагнул к двери. Соки, путаясь в собственных джинсах и в рукавах свитера, побежала за ним.

Не успели они пройти и пяти шагов к «Форду», как к ним подлетел краснолицый толстяк и впихнул в руки Ричарду листовку. От толстяка несло потом и возбуждением. Соки, вытянувшись во весь свой невеликий рост, зарыскала взглядом по стоянке. «Форд» прочно застрял между «Доджем», с которого по-прежнему разорялся шериф, и старым белым «Линкольном». Вообще тут шагу негде было ступить. Пар от дыхания десятков людей завис в мутном утреннем воздухе, мешаясь с запахом табака и кофе. Кажется, к поискам основательно подготовились. Кто-то, не теряя времени, уже разложил на капоте автомобиля сэндвичи, кто-то прихлебывал из колпачка термоса.

Тем временем толстяк, вцепившись в пуговицу Ричарда, прокричал:

— Сейчас парни пойдут в лес. Нам надо разделиться и обшарить все от Уотсон-Крик до фермы Диггори…

Ковбой, стряхнув руку толстяка, поднял к глазам листовку. Соки подумала, что сейчас он сомнет бумажку, отшвырнет в сторону и пойдет вызволять машину, однако Ричард снова ее удивил. Он спросил:

— Где живет мальчишка?

Толстяк заморгал, выдохнул:

— Кленовая улица, дом четыре. Но там все еще вчера обыскали.

— Когда он пропал?

— Утром. Вчера утром. Окно в его спальне было открыто. Мать к завтраку позвала — а парня и след простыл.

Ковбой скривился так, словно ему вместо сахара предложили к кофе живую пиявку.

— Двадцать четыре часа? Или больше тридцати с тех пор, как он ушел? Так вы никого не найдете.

Толстяк, мотнув головой и взбрыкнув, как жеребец на скачках, ринулся к следующему скоплению людей.

— Разве мы не хотели ехать? — тихо спросила Соки.

Шериф, оторвавшись наконец от мегафона, развернул голоэкран с комма и водил пальцем по карте, очерчивая поисковые квадраты. Мужчины столпились вокруг него. Ричард, полуприкрыв глаза, повторил:

— Так они ничего не найдут.

Взгляд под веками у него был чисто волчий.

Соки в упор не понимала, зачем они, бросив машину у мотеля, бредут по этой улочке. Кленов на ней не было. Ни канадских, ни вообще никаких, зато в изобилии имелись вишневые деревья, выглядывающие из-за живых изгородей. Почему бы не назвать улицу Вишневой? Или, на худой конец, Шиповниковой?

Еще она не понимала, с какой стати Ричарду, убийце рыжих сук, крутому беглецу и опасному типу, понадобился мальчишка. На их конце Кливленд-стрит в южном районе Бостона дети пропадали нечасто, а вот в застройках — чуть ли не каждый день. Правда, находились тоже частенько, обычно обожравшиеся наркоты, или укравшие из машины тиви и навигатор, или просто смотавшиеся на региональный фестиваль хип-хопа — мертвые, но все равно живые. Сама Соки пропадала раз сто и девяносто девять раз находилась, вот только сейчас не нашлась. Правда, она уже не ребенок. И Кливленд-стрит в Южном Бостоне совсем не похожа на тихую, заросшую вишнями улочку с живыми изгородями из шиповника и выкрашенными белой известью заборами. Из-за заборов виднелись подъездные дорожки, лужайки с гномами и фонариками, с аккуратными ступенями, ведущими к застекленным дверям домов. У каждой калитки непременно торчал почтовый ящик, иногда тоже в форме домика, или замка с башенкой, или латунного сундучка — странная местная мода.

— Зачем мы туда идем? — в десятый раз переспросила Соки.

— Заткнись, — предложил ковбой.

— Я есть хочу.

— Потерпишь.

— Я писать хочу!

Ричард резко остановился и, сграбастав ее за капюшон, толкнул в очередной куст шиповника.

— Ой! Тут же колючки.

— Писай.

— Кретин.

Соки, кипя от ярости и потирая царапину на щеке, выбралась из куста и обнаружила, что они стоят перед калиткой с зеленой цифрой «4». Здешний почтовый ящик выглядел просто как почтовый ящик. Это почему-то обрадовало девушку.

Ковбой отворил калитку и шагнул на усыпанную гранитной крошкой дорожку.

— Эй, ты вторгаешься на частную территорию!

Словно в ответ на ее окрик, дверь дома распахнулась, и на пороге показалась бледная высоконькая девочка лет десяти, с соломенного цвета волосами, заплетенными в косички, в синем джинсовом комбинезоне. Она была очень похожа на мальчика с фотографии.

— Вы нашли Томми? — вскрикнула девчонка.

«Ну, мы попали», — мрачно подумала Соки.

Соки сидела в гостиной на диване, уплетая сэндвичи с сыром и ветчиной, и уже без особого удивления слушала вранье своего странного спутника. Если верить теперешним словам ковбоя, звали его Оливером Мэттьюсом, и он был федеральным маршалом. Соки, понятно, не верила, а вот миссис Уиллис и ее дочь Сара мгновенно поверили в федерального маршала как во спасение, ниспосланное свыше. Даже малышка Джудит, ползавшая по полу, кажется, поверила, потому что восторженно таращила на обманщика голубые глазенки.

У новоявленного маршала нашлось даже удостоверение. Кто бы сомневался. Оказывается, он проезжал через Дэнвилл, направляясь по делам в Чикаго. В этой новой версии его жизни Соки была племянницей, которую родители поручили доставить в колледж к началу семестра. Почему бы и нет? Отличные сэндвичи (миссис Уиллис собирала мужчинам, но все не влезло в сумку), чистая ванная, уютный плюшевый диван. Если не вспоминать о пропавшем мальчике, все просто супер. Не вспоминать, к сожалению, не удавалось.

Миссис Уиллис с опухшим от слез и недосыпа лицом твердила:

— Нет, сэр. Нет, он никогда не убегал из дома. Нет, у него не было никаких новых знакомых. Нет, я не думаю, что кто-то мог желать нам с Рональдом зла.

Ричард-Оливер уже успел осмотреть спальню Томми — на подоконнике никаких следов, защелка не взломана, из окна открывается вид на такую же небольшую улочку. В пяти ярдах справа — соседский дом, слева — детская горка. Прямо под окном площадка, засыпанная гравием, и пара цветочных клумб. Здесь было просто некуда и незачем пропадать.

По словам хозяйки дома выходило, что помощник шерифа еще вчера явился с полицейским псом, но тот повел себя странно — сначала взял след и бодро добежал до забора, а потом вдруг завертелся на месте, зарычал, прижавшись брюхом к земле, и напрочь отказался идти дальше.

— Нет, соседи ничего не видели, — всхлипнула миссис Уиллис, и малышка на полу, поглядев на мать, вдруг уселась на попу и заревела во всю глотку.

Сара, старшая, подхватила ее на руки.

Ричард хмурился.

— Так, говорите, ничего подозрительного? Его поведение в последние дни никак не изменилось?

Миссис Уиллис замотала головой. Сара, посадив сестренку на диван, потянула мать за рукав.

— А та собака, ма?

Женщина отмахнулась, но Ричард быстро оглянулся на девочку.

— Какая собака?

Сара, ковырнув носком тапочки ковер, застенчиво сказала:

— Два дня назад Томми взял из холодильника замороженные котлеты. И отбивную. Он собаку кормил.

— А ты видела эту собаку?

— Сара, оставь эти глупости, — сердито вмешалась миссис Уиллис, однако Ричард настойчиво повторил:

— Собака. Ты ее видела?

— Нет. Да. Не знаю.

Девочка захлопала глазами. Казалось, еще секунда — и она тоже разревется. Соки взяла ее ладошку липкими от майонеза пальцами и ободряюще пожала.

— Я видела позавчера, — выпалила Сара. — Томми сидел на подоконнике и смотрел в окно. Я зашла взять фруктовые кольца, он их всегда из буфета забирал и уносил в комнату. На улице за домом светил фонарь, и я увидела собаку. Что-то вроде собаки. Большое, грязное. Я даже испугалась. Томми соскочил с подоконника и закричал, чтобы я убиралась. Но он же не мог сам съесть те котлеты, да? Значит, собака была.

— Томми не мог уйти ночью за какой-то собакой! — истерически выкрикнула ее мать.

Малышка снова зашлась плачем.

— А где ваш муж? — тихо спросил самозваный маршал. — В поисковой партии? Мне казалось, что там всем руководит шериф.

Миссис Уиллис упала на диван рядом с Соки и отчаянно разрыдалась. Ричард, обернувшись к Соки, быстро бросил:

— Принеси ей воды.

И Соки метнулась на кухню, как будто с самого рождения была девочкой на побегушках у этого психопата.

Муж миссис Уиллис, Рональд Уиллис, уехал на заработки год назад. Городок только с виду казался уютным и мирным — после закрытия трех больших фабрик в Блумсбурге большинство жителей перебивались на пособие. Рональд, Рон Уиллис, профессиональный военный, успел отслужить в Пакистане, был уволен по состоянию здоровья, признан негодным к дальнейшей службе и вернулся домой. Потом у них родилась Джудит, и жить стало вообще невозможно. Пенсия и страховка Рона не покрывали медицинских расходов. И он нашел работу охранника. В Бостоне, где-то в Генной Долине. Мэган Уиллис, его жена, очень гордилась — ведь это значило, что Рон превосходит квалификацией охранников-андроидов, которых предпочитали белые халаты и Бессмертные. Через месяц он собирался снять квартиру побольше и забрать для начала Сару, ведь там хорошие школы…

— SmartGene Biolabs? — перебивая ее рассказ, негромко спросил Ричард.

— Да. Подождите.

Женщина растерянно поглядела на него, потирая лоб. Сара укачивала малышку.

— Откуда вы знаете?

Фальшивый маршал не ответил, но Соки уже запомнила это его выражение — как будто ему очень хотелось сплюнуть. Или стукнуть себя кулаком по лбу.

Они стояли под фонарем. Землю здесь усыпали сухие листья, торчала примятая желтеющая трава. В двух шагах за спиной начиналась асфальтированная дорожка. Соки в упор не понимала, что они делают. Сама она никаких следов не видела. Но Ричард тоже их не искал, как полагалось бы настоящему маршалу. Не ходил по домам, не опрашивал соседей. Он просто стоял у столба, прикрыв веки, словно впал в транс или заснул.

— Эй! — позвала девушка.

Никакого результата.

— Эй, ты что, медитируешь? Тогда лучше сядь в позу лотоса, а еще лучше — на диване у них в гостиной, а не тут, на холоде. А вообще, здорово было бы, если бы ты перестал сходить с ума и мы бы поехали. Ты сам говорил — наплыв беженцев и…

Веки ковбоя распахнулись, и Соки попятилась, уткнувшись спиной в столб. В глазах мужчины горел тот же безумный огонек, что тогда, в машине, когда он говорил о рыжей Саманте Морган.

— Четыре камеры из пяти не работают, — прошипел он. — Но вон на том доме…

Медленно повернув голову, Соки заметила черное рыло стрит-кама на облупленной белой стене. Дом с камерой стоял по ту же сторону от дорожки, что и коттедж Уиллисов.

— Полиция уже наверняка проверяла запись. Оттуда окно не видно.

— Зато видно отражение вон в том окне, — Ричард мотнул головой, указывая на окно-фонарь в доме напротив.

Затем он вытащил наладонник и уставился на экран. Девушка тоже опустила голову и только через пару секунд поняла, что на экране проматывается видео с камеры. Отражение. Увеличенное. Нерезкое. Искаженное отблесками фонаря и все же…

Под фонарем на дорожке маячило что-то горбатое, темное. Большая собака? Волк? В доме Уиллисов распахнулось окно, и на подоконнике показался силуэт мальчика, обрисованный светом ночника из спальни. Томми — конечно же это был Томми — развернулся, уцепился руками за подоконник и спрыгнул на гравий. Несколько мгновений постоял на четвереньках — должно быть, больно ударился — и, встав, перелез через низкий заборчик. Собака попятилась, но не убежала. Потом Томми вместе с собакой-несобакой вышел из круга фонарного света и сгинул в темноте.

Соки прижала кулаки к вискам и снова оглянулась на камеру, затем на Ричарда. Тот морщился, словно у него вдруг разболелась голова.

— Как ты это делаешь? — обмирая, шепнула Соки.

Ричард взглянул на нее. Глаза у него горели уже совсем по-волчьи.

— Я не знаю, — выхаркнул он. — Не знаю!

Девушка вскинула голову. В окне спальни Томми стояла Сара и глядела на них, испуганно приоткрыв рот.

— Ты знаешь, куда они пошли? — поспешно спросила Соки.

— Тут есть еще камеры. Камеры есть повсюду.

Ковбой криво улыбался. Все же он псих. Псих со сверхспособностями. Наверное, с психами такое бывает.

— Пошли, — выдохнула Соки и решительно потянула своего психа за рукав туда, где скрылись собака с мальчиком.

Сара в окне проводила их взглядом.

С каждым шагом Соки все больше казалось, что она погружается в дурной сон. Как в считалке из старого фильма: «Раз-два, Фредди заберет тебя. Три-четыре, запирайте дверь в квартире»… Точь-в-точь так: живые изгороди по сторонам сменились дощатыми заборами, потом вообще какими-то корявыми палисадниками из покосившихся жердей, а аккуратные белые и бежевые домики — курятниками с замусоренными дворами. Через изгороди был виден хлам, тряпье, старые ботинки, перевернутые садовые тачки. Асфальт расчертили трещины, кое-где были выворочены целые куски. В дырах скопилась красная земляная грязь.

«Это почти как дома, — думала Соки. — Наш конец Кливленд-стрит и застройки, где живет Джим. Можно камнем докинуть. Но если идти, закрыв глаза, решишь, что попал в другой город».

Другой Дэнвилл ей не понравился. А особенно не понравился изодранный собачий труп, валявшийся поперек дороги. И довольно свежий. Неужели никто не мог убрать падаль? Соки брезгливо обошла дохлятину стороной.

Ричарда труп, напротив, чрезвычайно заинтересовал. Он присел рядом на корточки, отогнав рой вялых осенних мух. Соки подошла, зажимая нос и морщась от сладкого душка. Вокруг дохлой собаки было натоптано так, словно кто-то водил тут хоровод. Кровь. Следы в крови. След ботинка и рядом… босой ноги. Левый ботинок и правая нога. И кажется, нечеткий отпечаток пятерни.

— Ричард…

Ковбой поднял руку над желтоватым свалявшимся боком собаки, хищно растопырив пальцы. Провел рукой в воздухе, как будто прослеживая следы когтей… бурые спекшиеся полосы, в которых виднелись более яркие клочки мяса.

Соки согнулась пополам, и ее вывернуло сэндвичами миссис Уиллис прямо на ближайший забор.

Отплевавшись и вытерев рот, девушка выпрямилась. Стараясь не глядеть в сторону Ричарда и его гадкой находки, она спросила:

— Думаешь, это та собака? Та, с которой ушел Томми?

— Нет, — сразу ответил ковбой.

— Почему ты так уверен?

— Потому что Томми ушел не с собакой.

И тут Соки пробрала злость. Почему он ей ничего не говорит? Таскает за собой. Врет. Пугает. Будь они дома, Соки с ним давно бы разобралась. Взяла бы у Джима пистолет. Или просто врезала бы как следует, как в тот раз дяде Гумберту.

— Да пошел ты! — проорала она и кинулась вперед по разбитой улице, переходящей в пустыри.

Пускай догоняет. Или не догоняет. Рюкзак остался в машине, но плевать на рюкзак — она найдет другого, нормального попутчика. Без всяких остервеневших чаек, без рыжих сук, без дохлых животных и пропавших детей. Ба ведь не зря говорила — с кем поведешься…

Соки неслась до острой боли в боку. Стебли и сухие травяные зонтики хлестали по рукам. Семена поднялись облаком, липли к вспотевшей коже. Девушка с разгона выбежала к обрыву — внизу блестели железнодорожные пути, сверху тянулся арочный железный мост. Мостом, похоже, не пользовались уже лет десять — фермы проела ржавчина, пролеты зияли дырами. «Наверное, тут возили продукцию с фабрик, — мелькнуло у Соки в голове, — а когда фабрики закрылись, и железная дорога сделалась не нужна».

Сзади послышались шаги. Девушка обернулась. Ковбой шел за ней, легко убирая с дороги засохшие стебли. В его светлой шевелюре блестело проглянувшее сквозь тучи солнце, и весь луг в солнечном свете казался золотым, нездешним, а Ричард приближался медленно, неотвратимо, как в фильме…

Соки взвизгнула и дунула через мост.

За мостом была свалка. В небе мельтешили темные точки. Соки, замерев на краю гигантского котлована, все пыталась сообразить — откуда в таком маленьком городке такая огромная свалка? Или мусор свозили сюда грузовиками из Блумсбурга? Над свалкой, похожей на бесконечное лоскутное одеяло, вроде того, которое зимами шила Ба, черными стежками метались вороны. Соки сначала посмотрела на ворон с ужасом — ей почудилось, что эти птицы, как давешние чайки, сейчас развернутся и набросятся на нее. Однако ворон привлекало что-то другое, что-то внизу. И Соки совсем не хотелось знать что. Девушка присела на корточки, зажмурилась и зажала уши руками — она делала так в самом-самом раннем детстве, когда Па и Ма орали друг на друга в соседней комнате. Залезть бы под кровать, как тогда. Уткнуться лицом в пыль. Обнять себя руками, чтобы сделалось тепло-тепло и тихо, как, наверное, было еще у мамы в животе. Но мешал ветер. Ветер стегнул по лицу, обдав вонью гнилого тряпья, золы и ржавчины и чего-то еще. А за ветром пришел голос:

— Так и будешь сидеть?

Соки подняла голову. Рядом стоял ковбой и бесстрастно глядел на дно котлована. И тогда девушка тоже решилась взглянуть.

Мальчик был там. Отсюда совсем маленький, словно игрушечный солдатик, он сидел на старой стиральной машине, обняв колени руками. На нем были пижамные штаны и спортивная куртка, зеленая с желтыми полосками по рукавам. Рядом в мусоре возилось что-то большое болотного цвета. Вороны кружились с гортанным карканьем, то и дело опускаясь ниже. Тогда мальчик махал руками и кричал, и птицы снова взлетали.

— Что это там? — выдохнула Соки. — ЧТО ЭТО?!

Не отвечая, ковбой широкими шагами двинулся вниз по склону. Мусор под его ногами начал осыпаться, и он наполовину бежал, наполовину скользил. Вороны взмыли вверх, разразившись хриплыми ругательствами. То, что дергалось в грязи рядом с мальчиком, развернулось и странным подскоком ринулось навстречу чужаку.

Томми закричал:

— Нет, нет, не надо! — и спрыгнул со стиралки.

Соки тоже заорала «Нет!», потому что внезапно все поняла и помчалась вниз, спотыкаясь, запинаясь, падая. Последние несколько ярдов она прокатилась в лавине из консервных банок и пластиковых пакетов и, кажется, вывихнула руку, однако все же вскочила и побежала вперед. Но не успела.

Страшная тварь в болотного цвета плаще валялась мордой вверх. Из ее перерезанного горла толчками била кровь. Тварь хрипела и булькала, и Соки показалось, что в бульканье она различает слова. Ричард, присев рядом, со странной улыбкой вытирал нож о плащ. Рукав его куртки был замаран красным. Томми налетел с криками:

— Ты убил моего папу! Убийца! Ты убил папу!

Ковбой держал мальчика на расстоянии вытянутой руки, а тот все молотил кулаками воздух. Соки, сделав еще пару шагов на подгибающихся ногах, остановилась. На земле лежал человек. Наверное, человек. Лицо с уродливыми наплывами было местами голым, а местами поросшим жесткой бурой шерстью. На скрюченных пальцах кривились желтые грязные когти. Но глаза оставались человеческими. Из-под разодранного на плече плаща виднелись бинты в засохшей крови, как будто кто-то пытался вцепиться человеку в глотку.

— Его в Бостоне укусила какая-то тварь, — сквозь зубы процедил ковбой. — Собака, наверное. Потом все равно бы подох…

— Это мой папа! — орал Томми, и слезы брызгали у него из глаз, как разбивающиеся об асфальт капли дождя.

— Пойдем, — выдохнула Соки, падая на колени рядом с мальчишкой и обнимая сзади его горячее дрожащее тельце. — Пойдем отсюда. Сейчас мы пойдем к маме, и все будет хорошо.

Хотя даже круглый идиот догадался бы, что хорошо уже ничего не будет.

Глава 4

Когда Соки была маленькой, Ба вешала над ее постелью Ловца Снов. Сама Ба усаживалась рядом с кроватью в скрипящее кресло-качалку и начинала медленно раскачиваться. Соки очень нравилось смотреть на морщинки на лице Ба и ее седые волосы, аккуратно собранные в узел на макушке. Ба не сидела без дела — она вязала или шила свое лоскутное одеяло, а чтобы Соки заснула быстрее, рассказывала старую легенду лакота.

«Однажды мудрый старец забрался на вершину горы и увидел там великого учителя Иктоми, принявшего обличье паука. Иктоми взял у старого шамана ивовый прут, к которому были прицеплены перья, конский хвост, бусы и начал плести паутину».

Соки знала эту сказку, поэтому слушать было неинтересно, и она перебивала:

— Ба, расскажи что-то новое.

Но та, скрипя креслом, продолжала:

— Иктоми согнул прут, связав его в обруч, и обруч стал как человеческая жизнь — все начинают нетерпеливыми младенцами вроде тебя, а кончают шамкающими занудными старухами вроде меня. Это, конечно, уже не Иктоми сказал, это я тебе говорю.

— Ба, ты не занудная.

— Тогда слушай. Иктоми-паук протянул первую паутинку. Это была девочка, и звали ее Дебора. Она жила в Сан-Франциско с папой и мамой и часто ходила в кино. В кино она любила смотреть фильмы про индейцев, вестерны с Джоном Уэйном и мечтала о том, как однажды сбежит из дома в дикую прерию, будет охотиться на бизонов с оджибвеями, увидит великого духа Медведя и много чего еще интересного. И вот как-то раз у входа в зал ей встретился волшебный старичок в высоком цилиндре и протянул особый билет — очень красивый, весь оклеенный золотой фольгой. Он сказал: «Маленькая девочка, если ты действительно хочешь попасть на Великие Равнины, возьми этот билет».

— Ну? — замирая, спрашивала Соки. — Она ведь взяла билет, да?

Ба набрасывала петли на спицы, считая мучительно медленно, а потом окидывала Соки насмешливым взглядом черно-синих глаз.

— А ты как думаешь? Как бы еще маленькая девочка очутилась в индейской резервации с мужем-пьянчугой и вот таким животом? Давай-ка я лучше расскажу тебе, как Бешеный Медведь Уилли наловил гремучих змей и выпустил их ради потехи в баре, и как твой дедушка его за это отколотил, потому что боялся, что мне придется лечить всех укушенных. А у меня как раз простаивала сыворотка, и мне очень хотелось попробовать…

Внучка зло била кулачком по одеялу. Ба всегда разрушала сказку на самом интересном месте, всегда. И никогда Соки не задумывалась о том, что было бы там дальше, если бы девочка взяла у паука-притворщика волшебный билет, если бы вторая, третья и четвертая паутинки протянулись через обруч, ловя страшные сны и пропуская хорошие, но плохие-то все равно оставались там, в Ловце Снов.

Сейчас как будто кто-то разорвал паутину, выпуская на волю все кошмары.

Все, которые она так и не увидела во сне благодаря безжалостно правдивым сказкам Ба.

Соки молчала всю дорогу от Дэнвилла.

Она на руках вынесла Томми из котлована — мальчик затих и только шмыгал носом ей в плечо. Соки было даже не интересно, идет ли следом Ричард. Она понимала, что, если Томми снова начнет кричать про убийство, им несдобровать. Утренняя толпа у мотеля — такие сначала забивают до полусмерти, а потом спрашивают, кто виноват и в чем дело. А даже если и нет, Ричард бежал от полиции. Их могли схватить. Засадить за решетку на двадцать четыре часа или на двести двадцать четыре. Конечно, здесь не Юг, но обитатели глубинки штата Пенсильвания недалеко ушли от реднеков.

Их спасла Сара.

Когда Соки заметила ее синий джинсовый комбинезон на краю котлована, то чуть не выронила Томми. Мальчишка сердито засопел, вцепившись спасительнице в шею. Прежде чем девушка успела открыть рот или хотя бы оглянуться на Ричарда, Сара затараторила:

— Я все видела! Я же говорила — это была собака. Томми, дурачок, зачем ты пошел за этой собакой? Да еще на эту грязную свалку?

Но Томми уже спал. Он проспал всю дорогу до номера четыре по Кленовой улице, так что при подходе к дому руки у Соки отваливались. И все же она была счастлива. Собака! Конечно же собака! Ричард зарезал ножом большую собаку, и только. И не о чем тут больше говорить.

Пожелай она объяснить самой себе, почему не может смотреть на ковбоя, не может слышать его и даже выносить его запах, почему в машине села на заднее сиденье, заткнула уши наушниками и сразу уставилась в окно — объяснение бы касалось чего угодно, кроме трупа в котловане.

Часам к четырем бензин почти закончился. Ближайшая заправка была на восьмидесятом федеральном шоссе, и Ричард, выругавшись сквозь зубы, свернул на север.

В двух милях от трассы они заметили дым. Черный столб дыма поднимался над верхушками деревьев, густой, как будто жгли огромную кучу автомобильных покрышек.

Ковбой вырулил на обочину и остановился. Чем дальше к западу, тем становилось жарче. Тучи и сырость остались у океана, а здесь вовсю пекло солнце. В высокой траве трещали кузнечики. Пыль, поднятая колесами их «Форда», медленно оседала на грунтовку, вся просвеченная солнечными лучами.

Соки с заднего сиденья увидела, как Ричард нырнул в бардачок и, похоже, надавил там на что-то, потому что прямо ему в ладонь вывалился пистолет. Компактный «Глок 56», хотя этому парню куда больше подошел бы какой-нибудь понтовый револьвер «Смит-энд-Вессон». Раздражение кипело в Соки с утра и тут наконец-то выплеснулось наружу.

— Машину обыскивали военные, — процедила она. — С собаками. Что, если бы его нашли?

— У меня есть разрешение, — не оборачиваясь, бросил ковбой.

Распахнув дверцу, он выбрался наружу и залез в багажник. Соки тоже вышла из машины и остановилась на пыльной обочине, щурясь из-под руки на далекий дым. Кажется, клубы становились гуще. Ей почудилось, что из-за рощи, разделявшей грунтовку и шоссе, доносятся крики и звуки стрельбы. Или это лопались шины? Приятели Джима О'Неро любили помахать оружием, но пускали его в ход нечасто, по крайней мере, в своем квартале. Пару раз они с Джимом выбирались пострелять по пустым пивным банкам, но настоящей перестрелки Соки еще не видела. И пожалуй, не хотела увидеть.

Ричард, захлопнув багажник, поставил на дорогу две пятигаллонные канистры. Пистолет он сунул за пояс и прикрыл курткой.

— Жди здесь.

— С какой стати? — зло выпалила Соки.

Ковбой пожал плечами и зашагал к роще. Соки оглянулась на полинявший от пыли «Форд». Сесть бы за руль и свинтить к чертям. Беда в том, что далеко она не уедет. Что лучше — угнать машину и застрять в пяти милях отсюда посреди лугов и полей или дождаться своего психопата? А если он не вернется? Дым над деревьями ей совсем не нравился. Девушка тихо выругалась и побежала следом за Ричардом.

Синий дорожный указатель гласил, что до Чикаго осталось 120 миль, но похоже, что здесь, на границе штатов Огайо и Индиана, столкнулись два потока беженцев. Стоя на холме над дорогой, Соки протерла глаза и стукнула себя кулаком по лбу. Как? Почему? Даже если в Бостоне творится ад кромешный (в новостях кратко упоминали пожары в городе и военное положение), то почему люди бегут из Чикаго? Зажмурившись, девушка на мгновение представила стаю горланящих чаек. Могли ли чайки, кормившиеся на помойке в южном Бостоне, за пять дней добраться до Чикаго? И зачем им это делать, если в городе и так достаточно еды? И вообще, с какой скоростью летают чайки? Соки прокляла себя за то, что была невнимательна на уроках биологии. В основном она заглядывалась на мистера Паолини, молодого учителя — единственного, кстати, мужчину-учителя в их школе, не считая физрука. Мистер Паолини говорил с певучим итальянским акцентом, был красив, как танцор танго, и, наверное, неплохо знал свою биологию. Вот только Соки намного больше интересовали закатанные рукава его рубашки, чем пищеварительная система ящерицы. Сейчас она об этом сильно пожалела.

На шестиполосном шоссе перевернулся огромный грузовик компании «Уол-Март». Возможно, он столкнулся со встречной легковушкой или его просто занесло, но сейчас на дороге образовался целый завал из горящих машин. Оттуда стеной валил дым, застилая все вонючими клубами. Остальные автомобили, застрявшие в пробке по обе стороны от завала, отчаянно сигналили. Над ними проносились редкие флаеры — разрешение на вождение воздушного транспорта выдавали в основном шишкам из администрации, — и попавшие в затор водители, высунувшись из окон, бессильно грозили им вслед кулаками и матерились.

На заправке под холмом тоже творилось неладное. У заправочного автомата дрались и кричали какие-то люди. Витрина магазина была разбита. Соки собственными глазами увидела, как в дверь спиной вперед вылетел мужик в зеленом кепи, а за ним выступил парень в желтой униформе компании. В руках парня был дробовик. Небольшая толпа вступила в рукопашную у тележек с биотопливом, выставленных под стеной магазина. Солнце блестело на красной крыше заправки и красиво отражалось в огромной растекающейся луже бензина. Соки тут же представила, что случится, когда огонь с шоссе доберется до этой лужи.

Девушка обернулась к Ричарду. Тот стоял у соснового ствола, скрестив руки на груди. Канистры валялись рядом на прошлогодней рыжей хвое. Роща пахла смолой и гудела от жара. Сухая древесина, казалось, звенит — достаточно всего пары искр, и…

— Пойдем отсюда, — хрипло попросила Соки.

Ричард коротко кивнул ей и, прищурив глаза, поднял уголки губ в жутковатой улыбке.

— Как я говорил, — негромко и раздельно произнес он, — проблема не в крысах.

И все же проблема была именно в крысах. Когда Соки и ковбой вернулись к «Форду», оказалось, что машину окружили четыре крысы людской породы. Пятая крыса устроилась на водительском сиденье и, согнувшись, возилась под приборным щитком, пытаясь запустить двигатель. У крыс было четыре канистры того же желтого цвета, что униформа парня с дробовиком. «Наверное, — подумала Соки, — их тачка застряла в пробке. Они слили бензин или затоварились на заправке, пошли по грунтовке и наткнулись на наш «Форд». Как мило».

Эти крысы принадлежали к белой расе, той ее особой разновидности, которая всегда первой бежит с тонущего корабля. Соки научилась отличать их еще в детстве, когда тусовалась с ребятами из застроек. В ответ на крик: «Шухер, пацаны!» — они сматывались быстрей всех, а если попадались, то неизменно крысятничали взрослым и учителям — на то они и крысы. Они были трусливыми, наглыми, любили халяву и чертовски не любили держать ответ. Соки во второй раз за все путешествие (первый был в кафе с сумасшедшими чайками) порадовалась, что с ней Ричард. И уже не злилась на него за пистолет. Пистолет, впрочем, ковбой доставать не спешил. Остановившись посреди дороги, он расставил ноги и прикрикнул:

— Эй, детишки. А ну-ка вылазьте из машины.

— С какой радости, папаша? — немедленно отозвался самый высокий из парней, в бейсболке на растрепанных рыжих волосах и в грязной белой майке.

Его тощая задница была упакована в не менее грязные джинсы.

Трое его товарищей, развернувшись, как по команде, уставились на Соки и Ричарда. Соки мгновенно вспомнила вставших столбиками сурикатов из программы National Geographic, синхронно поворачивающих головы на сигнал тревоги. Только сурикаты не скалились так, как эти. Пятый продолжал возиться в машине, неразборчиво проклиная «ржавую кучу дерьма».

— А ты вылезай из ржавой кучи дерьма, — вполне миролюбиво продолжил ковбой, — и дуй отсюда.

Угонщик высунул из машины чумазую голову, глядя на наглого пришельца с таким изумлением, словно это его «Форд» пытались свистнуть при всем честном народе.

— Твоя тачка, что ли? — спросил еще один, черный, итальянистого вида пацанчик.

— И девка тоже твоя? — немедленно вмешался третий, блондин со щербатой улыбкой.

— И девка моя, — жизнерадостно подтвердил Ричард. — И машина моя.

«С ними же нельзя разговаривать», — подумала Соки, загнанно оглядываясь. Ей хотелось сбежать в лес, но в отличие от крыс она своих не бросала. А псих был уже ее собственным, знакомым психом. К тому же не факт, что не догонят и не отымеют вон под той сосенкой.

Двое — итальяшка и мрачный крепыш в куртке с эмблемой «Нью-Йорк Янкиз» — уже обходили их сзади. Соки напряглась, готовясь к драке. Чего она не ожидала, так это того, что машина вдруг заведется и задом рванет с места. Парень на сиденье тоже не ждал такой подлянки и с криком треснулся грудью о руль. «Форд», попутно снеся с ног щербатого блондина, вырулили на дорогу и включил передний ход.

— Эй, чувак, — заорал рыжий в бейсболке, — ты что творишь?

Ричард с широкой улыбкой поднял пустые руки. Ключей в них не было, хотя Соки не заметила в антикварной тачке сенсорного замка. Опять? Опять его штучки, как с ID-ридером, а потом со стрит-камом? Додумать она не успела, потому что крепыш в куртке «Янкиз», злобно фыркнув, набросился на Ричарда сзади. То есть ему показалось, что набросился, потому что ковбоя на дороге уже не было, и дурень на полной скорости врезался в бампер «Форда». Крепыш опрокинулся под колеса, визжа, как девчонка.

И тут рыжий все-таки вытащил пистолет. Соки до последнего надеялась, что у крыс нет оружия, в крайнем случае ножи. Но нет. Главарь выхватил из заднего кармана плоский маленький «Вальтер», на вид почти игрушечный, и наставил на нее.

— Так, — сказал он. — Спокойно. Всем не рыпаться. Ты…

Он стрельнул глазами в сторону Ричарда, странным образом оказавшегося за спиной итальяшки.

— Ты, останови свою долбаную тачку и подними свои долбаные руки, а то девка получит пулю в лоб.

— Как скажешь, — покорно ответил ковбой.

Соки не было страшно, хотя она отчетливо видела черную дырку пистолетного дула. Все опять стало тягучим, нереальным, как спуск в котлован, как сон, из которого не выбраться, и остается только подчиняться его вывернутой логике. Девушка явственно слышала треск кузнечиков, ноздри щекотал запах вянущих трав и сосновой смолы из рощи, затылок грело уже заходящее солнце, и тени крыс и Ричарда на дороге были такими длинными, словно хотели дотянуться до горизонта.

Однако не дотянулись. В том замедленном времени, в котором, как в куске янтаря, застыла Соки, Ричард поднял левую руку и локтем придавил горло итальяшке, а правую — с пистолетом — вскинул и выстрелил рыжему в голову. Правда, Соки даже в тягучем времени не успела увидеть, куда целился ковбой, — только выплеснувшееся из черепа вожака красное месиво и слетевшую в пыль бейсболку.

Рыжий упал на дорогу. Соки смотрела, как из его простреленной головы течет черная кровь, мешаясь с пылью, потому что иначе надо было бы смотреть, как Ричард хладнокровно расстреливает убегающих крыс.

Когда все стихло, ковбой подошел к трупу рыжего. Носком ботинка поддел мертвую руку главаря, подобрал вывалившийся из пальцев пистолет. Девушка все же решилась поднять глаза на убийцу. Ричард проверил обойму, защелкнул обратно и протянул «Вальтер» ей.

Соки замотала головой.

— Бери.

Сунув пистолет в ее покорную руку, Ричард подошел к машине — из распахнутой дверцы кулем свисал парень, пытавшийся запустить мотор, — и постучал ногой по желтой канистре.

— Теперь, по крайней мере, у нас есть бензин.

Прежде Соки всегда кричала, когда злилась. Кричала, швырялась вещами, ее гнев был быстрый, горячий, красного цвета. Сейчас она испытывала что-то совсем другое. Медленно подняв руку, девушка прицелилась в лицо убийце. Большим пальцем сняла «Вальтер» с предохранителя — рыжий крыс так и не успел этого сделать.

— И что теперь? — глухо произнесла она. — Будем разъезжать по дорогам, как трахнутые Бонни и Клайд? Мочить людей, забирать у них бензин и припасы? Так?

У ног Соки лежала ее тень, длинная и бледная, словно сопля.

Ковбой смотрел равнодушно. Закатное солнце вызолотило его волосы, сделало резче морщины, идущие от носа к углам рта. Морщины дрогнули и зашевелились, когда он заговорил.

— Лет в семь я услышал от своего мозгоправа одну телегу. Тогда родители еще считали, что походы к шринку меня вылечат. Они были простые люди, разводили лошадей на ранчо, но очень высоко ставили науку и медицину. Потратили на этого мозгоправа кучу долбаных баксов. И он однажды сказал мне: «Ричи, у горя есть пять стадий: отрицание, гнев, торги, депрессия и принятие». Я не очень понимал, о каком таком горе он талдычит, с эмоциями у меня всегда был полный швах. Но ты, думаю, понимаешь. Так вот, мой тебе совет, малышка: забудь об отрицании, торгах и депрессии. Остановись пока на гневе, и это поможет тебе выжить.

Соки прикусила губу. Рука не дрожала, палец уверенно лежал на спусковом крючке, но «Вальтер» в тот день так и не выстрелил.

Искры от костра с треском взлетали в воздух. Смолистые ветки горели жарко. Соки валялась на куске полиэтилена, опираясь на локоть, и тянула косячок. Она редко курила травку. Ребята из застроек предпочитали химическую дурь, которая и дешевле, и вставляет круче, так что скверную привычку Соки подцепила уже поздно, у Парня из Милуоки. Тот был так элегантно старомоден. В университете надо курить травку. И они курили травку, лежа на крыше общаги и глядя на звезды. Парень из Милуоки показывал ей созвездия: Кассиопею, Плеяды… Может, поэтому он ей и нравился — с виду тупой качок, но было в нем что-то. Он любил смотреть на звезды. Сейчас, возможно, чайки уже склевали его лицо.

Уезжая из общаги, Соки прихватила с собой пакетик. Она представляла, как приедет к деду и будет сидеть на пороге типи, сворачивая косяк, а потом затянется, глядя на бесконечную прерию и черные громады скал вдали. А дед там внутри начнет воскурять шалфей и душистую траву, призывать духов и бить в бубен, совсем как в кино. Эта мысль ее отчего-то развеселила. Локоть поехал на скользком, и Соки плюхнулась лицом на землю, задыхаясь от смеха и дыма.

Ричард, нахохлившийся по ту сторону костра, поднял голову и взглянул на нее.

— Ржака! — громко объявила Соки. — Бонни и Клайд. Помнишь, я говорила? Так вот, был такой старый мувик «Прирожденные убийцы». Там парень с девкой колесили по стране, убивая всех встречных. В том числе пристукнули одного старого шамана, а он превратился в гремучую змею… или не превратился, не помню. Короче, они ворвались в аптеку и искали сыворотку. А мой дед поколотил своего друга за то, что тот выпустил в баре гремучих змей… Прикольно, да? Он был шаман.

— Друг?

— Дед!

Голос Соки звонко разносился по лесной опушке.

Они загнали машину в пустующий кемпинг и решили переночевать прямо тут. На природе, мать ее. На кусачей и злой природе. Соки, шлепнув по шее, убила комара. Косяк погас. Со спины тянуло холодом, а джинсы на заднице, несмотря на пленку, уже отсырели. Можно было залезть в «Форд» и задрыхнуть, но отчего-то ей хотелось растормошить молчуна Ричарда.

— Ну вот скажи, когда ржешь — это какая стадия горя?

— Ты просто накурилась.

— С одного косяка? Фигня. И трава старая. Ее мне Холлидей еще в конце прошлого семестра дал. Холлидей — это Парень из Милуоки, мать его, а еще у меня есть…

— Заткнись.

Соки села, возмущенно уставившись на ковбоя через костер.

— Почему ты всегда говоришь «заткнись»? Сам ничего не рассказываешь, как будто гребаный кот съел твой поганый язык, а мне только «заткнись» и «заткнись».

— Ругаться нехорошо. У тебя грязный рот, малышка, — глубокомысленно заметил человек, только при ней убивший пятерых.

Это было так неожиданно, что Соки снова расхохоталась. Отсмеявшись, она придвинулась поближе к костру, села, сгорбившись и обняв колени, и спросила:

— Зачем ты поджег конюшню, Ричард? Не любишь лошадей?

Ковбой пожал плечами.

— Я люблю лошадей. Я и сейчас помню их имена…

Он не смотрел на Соки, уставившись куда-то в ночь поверх ее головы.

— Смоки. Соколик. Киммериец… отец был фанатом сериала о Конане. Тигр. Красавчик. И Нэнси, мне позволяли на ней кататься.

Соки недоуменно сощурилась.

— Тогда почему ты их убил?

Ричард хмыкнул:

— Потому что я псих, верно?

— И это, конечно, все объясняет.

Соки опять разозлилась. Благодушие от травки рассеялось, и вновь подкатила та самая вторая стадия. Гнев. Злоба. Обида. Именно так.

— «Я псих, — сказал он и зубной щеткой вскрыл брюхо щенку. — Я псих, поэтому сверну-ка шею сестренкиной канарейке, а затем и самой сестренке. Я псих, мне же все можно, залезу-ка я в чужой дом и убью двух спящих стариков. А потом буду кататься по полу, пуская пену и кусая людей за лодыжки, потому что я псих». Верно рассказываю, Ричард? Если нет, ты подправь — это ведь твоя гребаная история.

Если Соки добивалась того, чтобы ковбой разозлился, то цели своей не достигла. Поворошив прутиком в костре, он негромко ответил:

— Нет, не так. У меня сильно болела голова. Так сильно, что я не мог сидеть в комнате и вылезал в окно, а потом убегал в поле. Такое со мной случалось часто.

— Поэтому тебя водили к психиатру?

— Нет. К мозгоправу меня водили раньше. Когда умер мой брат. Мозгоправ считал, что я не могу с этим смириться, поэтому нес всякую пургу о горе. Но я смирился, вот только голова болела все сильнее. Почти каждую ночь.

Ковбой поднял лицо к небу и на секунду сделался похож на Парня из Милуоки, глядящего на звезды с крыши общаги. Такой же светловолосый, широкоплечий, такой же… отрешенный?

— В ту ночь я выбежал в поле и носился, как обычно, а потом услышал голос. Голос шел изнутри. Я не помню, что именно он мне приказал, но очнулся уже тогда, когда конюшня полыхала. Я стоял с канистрой в руках ярдах в двадцати, и от меня разило бензином. Я слышал ржание лошадей и понимал, что они сгорят. Тогда я сбросил рубашку и побежал к воротам, чтобы сбить замок и выпустить лошадей. Конюшня уже начала разваливаться. На меня упала балка, кожа на руках загорелась…

Ричард поднял руки и задумчиво повертел ими перед собой.

— Мне сделали пересадку. А шрам на спине остался. Слишком дорого пересаживать столько кожи. Потом предлагали убрать этими новыми стволовыми штучками, но я отказался. Зачем?

Соки пробрала дрожь. Ковбой говорил о своих горящих руках так спокойно… Эта история вполне вписывалась в канву обезумевших птиц и человека-пса, но не в прежнюю нормальную жизнь Соки, студентки-третьекурсницы, метавшейся между двумя парнями и завалившей зачет по социальной истории. Как будто встреча с Ричардом стала первым толчком, а затем мир вокруг нее постепенно начал сходить с ума. Однако и Ричард был не виноват, ведь он не хотел убивать лошадей, ему велел какой-то голос…

— А сейчас? С той рыжей женщиной, Морган? Ты тоже слышал голос? И решил, что это Бог приказал убить ее?

Ковбой молчал, но тут Соки осенила новая мысль. Вздрогнув, она выпрямилась и медленно произнесла, не отрывая взгляда от лица Ричарда:

— Так вот в чем дело. Ты думаешь, что виноват? Если бы ты убил ее, она бы не выпустила зверей из лаборатории и не началось бы все это? Так? Ты вроде как подвел Бога, не выполнил свою миссию. Поэтому ты пошел искать Томми и…

Ковбой резко качнулся вперед. Скривил рот и приблизил лицо к огню так, будто хотел нырнуть в костер.

— Бог или дьявол, Соки, — прошипел он. — Или человек. И, поверь, очень скоро я это выясню.

Глава 5

По правую сторону от дороги болтался здоровенный транспарант. На нем был изображен титанический многослойный бургер. Надпись извещала, что в г. Уолкертон, штат Индиана, проводится ежегодный праздник урожая и фестиваль бургеров. Транспарант полоскался на ветру, отчего бургер соблазнительно пучил румяные бока.

— Жрать хочу, — немедленно заявила Соки, прильнув к стеклу и жадно глядя на поджаристого великана.

— Мы туда не поедем, — мгновенно откликнулся ковбой.

— Мы с утра ничего не жрали, только пили выдохшуюся газировку, — резонно возразила его спутница. — Еще из Дэнвилла.

— Найдем что-нибудь дальше, когда выберемся на Гранд Арми Хайуэй. Если тебе так приспичило слопать бургер, заедем в макдачную.

— Нету здесь никаких макдачных! Только пивнушки для местных мужиков, где они режутся в пинболл и бильярд и проломят тебе башку кием за то, что ты не местный мужик.

На это Ричард хмыкнул. Соки слегка скорректировала высказывание:

— Хорошо, ты проломишь им башку кием, потому что ты крут, как гребаный Терминатор. Но, может, шесть трупов за три дня — это уже достаточно? И вообще, тебе тоже надо заправиться. Ты тощий. Не люблю тощих мужиков.

Ричард, оторвав взгляд от дороги, наградил девушку скептической улыбкой.

— А по-твоему, мужчина должен трясти тремя подбородками и перемещаться с помощью грузовой платформы?

— Ты все утрируешь.

— Не хвастай своей университетской премудростью.

— Я не училась в университете.

— Тогда заткнись.

— Ты всегда говоришь заткнись! Ты мне не дядя и не папочка, помнишь? Если у меня развился стокгольмский синдром, это еще не значит…

Зарычав сквозь зубы, Ричард крутанул руль вправо, на съезд, ведущий к г. Уолкертон, штат Индиана. Соки радостно сглотнула слюну.

Ярмарка урожая и фестиваль проводились на центральной площади городка. Все было запружено людьми, так что пришлось припарковаться за два квартала и дальше идти пешком. Двухэтажным кирпичным и штукатуренным белым зданиям с магазинчиками внизу стукнуло не меньше двух веков, о чем извещали гордые надписи на фасадах. В толпе виднелись черные шляпы и пиджаки местных, вырядившихся квакерами, и чепчики их жен, украшенные цветными лентами.

— Стоит выехать из города, и попадаешь в долбаное средневековье, — процедила Соки, пробивая локтями дорогу в толпе.

Она подумала, что Ричард в своем ковбойском прикиде тут как раз смотрится уместно. А она кто? Гребаная Покахонтас, угодившая на праздник к бледнолицым. Не хватает только разделанной индейки и какого-нибудь стрелка-доброхота, притаившегося на крыше и намеренного побороться за чистоту белой расы.

Однако когда дома расступились и толпа выплеснулась на площадь, на душе у Соки повеселело. Здесь пахло корицей и жаренным на углях мясом, печеным тестом и яблочным пирогом. И конечно же по́том, но теперь ей было плевать. Соки заработала локтями еще энергичней, протискиваясь к прилавкам с едой. Северный ветер с озера Мичиган раздувал белые и полосатые тенты, похожие на паруса. Солнце то скрывалось за тучами, то снова заливало площадь ярким предсмертным блеском. На прилавках красовались подносы с пирожками, початки жареной кукурузы, картофельный салат, пироги — лимонные, вишневые, яблочные, с цукатами. Здесь же жарили блинчики, продавали огромные рыжие тыквы, золотистые подсолнечные головы и зеленые кабачки. И конечно же яблоки. Корзины и корзины яблок, зеленых, краснобоких, желтых, как масло, и пестрых, как веснушчатая девчоночья щека.

На мгновение Соки потеряла из виду обтянутую курткой спину Ричарда и завертела головой. Она наткнулась взглядом на высокий помост, где было возведено что-то вроде разноцветной цирковой палатки с откинутым пологом. Растяжка над палаткой гласила, что здесь проводится соревнование по скоростному поеданию бургеров.

— Ха, — сказала Соки.

— Даже не думай, — прошипел Ричард, неведомым образом оказавшийся у нее за спиной.

— Трижды ха, — непоколебимо отозвалась Соки. — У тебя есть лишние бабки? Там написано, что победитель получает триста баксов, плюс это бесплатный обед.

Зазывала в кухонном фартуке и поварском колпаке энергично размахивал руками, приглашая новых участников, но участники отчего-то не спешили подняться на помост. Соки решительно устремилась туда. Когда она добралась до деревянной лесенки, ведущей наверх, ей открылось, почему желающих было так немного.

Посреди палатки стоял стол и два стула. За столом сидели двое: тощий мужик в рабочем комбинезоне, словно вынырнувший из эпохи немого кино, и вполне цивильного вида городской хипстер в пиджаке, отутюженных брюках и моднючих кедах. Парень из Милуоки частенько так одевался. Мол, костюм и кеды — последний писк моды у Бессмертных. И еще какая-нибудь дебильная причесочка типа панковского гребня или бритого черепа с фальшивой татуировкой. У этого хипстера, впрочем, каштановые волосы были зачесаны ровно, только надо лбом поднимались хохолком. Оба трудились над бургерами — но какими бургерами! Каждый размером с суповую тарелку, с тремя котлетами, горой салата и стекающим на стол и по пальцам участников соусом. Рядом стояли две корзины с картошкой, а посреди стола — здоровенные песочные часы. В верхних половинках песка почти не осталось. Тощий рабочий не справился пока что и с половиной бургера. Хипстер преуспел больше, но его картошка была почти не тронута. Зрители оживленно горланили и подбадривали своих фаворитов, делая ставки.

— Все еще хочешь поучаствовать? — ядовито поинтересовался Ричард из-за спины.

Соки жадно потянула носом. Есть хотелось ужасно. Жаренное на углях мясо упоительно пахло.

В часах последние песчинки пересыпались в нижнюю половину.

Рабочий со стоном отвалился от стола, уронив недоеденный бургер на тарелку. Хипстер ловко запихал в рот оставшийся кусок и судорожно сглотнул. Зазывала, обернувшись к ним и распахнув зубастую пасть, проорал:

— Так-так-так. У нас есть победитель! Но что я вижу… мистер Как-Вас-Там из Большого Города пренебрег нашей замечательной картошкой фри. За это ему полагается… штрафной раунд!

Зрители взревели. Хипстер страдальчески заломил брови. Рабочий с немалым облегчением выбрался из-за стола и, рыгая и отдуваясь, принялся спускаться по лестнице. На столе он оставил стобаксовую купюру — похоже, проигравшему этот обед дорого стоил.

— Итак, — продолжал разоряться хозяин балагана, — кто из вас, дорогие сограждане и гости фестиваля, готов сразиться с мистером Джорджем из… как вы сказали?

— Из Линкольна, — буркнул хипстер.

— …из Линкольна за звание лучшего бургероеда всех центральных штатов?

— Я буду сражаться за северо-восток! — гаркнула Соки, прежде чем сама успела сообразить, что делает.

Зазывала, обратив к ней усатую загорелую харю, радостно осклабился:

— Поприветствуем храбрую мисс…

— Мисс Соки из Массачусетса!

Зрители снова взревели, и кто-то жалостливый даже вскрикнул: «Да вы посмотрите на эту фитюльку, она же лопнет».

— А на этот случай у нас за сценой дежурит врач! — любезно известил всех шут гороховый в колпаке.

Уже поднимаясь на помост, Соки услышала, как Ричард шипит ей в спину:

— Если не доешь, я тебе в глотку запихну этот бургер.

Девушка торжествующе усмехнулась. Ба всегда говорила: «Пес, который громко лает, не кусает». Ковбой много лаял на нее, но пока не укусил ни разу. А громко лающих псов надо ставить на место.

Плюхнувшись на стул напротив хипстера и смахнув со стола листья салата, обильно орошенные соусом, Соки сразу поняла, что угадала. Парень гордо носил университетский пиджак с красными буквами UNL и вышитой под ними круглой эмблемой вроде печати или колеса. По ободу шла надпись на латыни Universitas Nebraskensis и дата основания — 15 февраля 1869. Ну точно, студент из богатеньких, член братства «Альфа-а-не-омега» — вон и колечко на пальце с печаткой. Соки мстительно облизнулась и подумала, что прикончит двух куропаток одним выстрелом — утрет нос этому пижону и проучит Ричарда. Надо только справиться с одним бургером и корзиной картошки. Одним охренительно здоровенным бургером и ниипически огромной корзиной картошки. Раз плюнуть. Главное — наляпать побольше соуса и запивать…

Только тут Соки заметила, что ни воды, ни газировки на столе нет. Студент правильно расшифровал ужас на ее лице и хмыкнул:

— Ты, подружка, попала. Я тоже сначала думал, что можно запивать.

При этом он нагло ковырял зубочисткой в зубах и вообще выглядел так, словно для него проглотить еще один бургер-переросток — как в два пальца сморкнуться. Хотя, конечно, этот красавчик ни разу в жизни не сморкался в два пальца. И не пробовал супер-пупер-бургеров Ба.

Ба неплохо пекла блинчики, лепешки из маисовой муки, кукурузный хлеб и вообще готовила вполне знатно, но была у нее одна небольшая странность. Она не понимала, зачем лепить из фарша маленькие котлетки, если можно было изжарить одну большую, а потом поделить на всех членов семьи. В результате барбекю с бургерами в саду у Ба выглядело так: много-много съедобных вкусностей вроде фаршированных грибов и печеного картофеля с сыром и три — всегда ровно три! — грандиозных мегабургера в титанических булках, с целыми кустами салата. Они неизменно получались либо жесткими, как подошва, либо недожаренными. Беда в том, что Соки была младшей в семье. Ма поздно вышла замуж. К тому времени все ее единоутробные сестры и братья Вачински уже переженились и обзавелись детьми. Особенно отличился дядя Генри из Атланты со своими четырьмя пацанами. Парни налетали на провизию, как саранча, а Соки оставались… правильно, мерзкие бургеры!

Потом, когда все дети в семье чуть подросли, она придумала классную штуку. То есть не придумала, а вычитала в книжке про Тома Сойера. Суть штуки заключалась в том, что все, похожее на игру, приятно, а всякая принудиловка хуже горькой редьки. Вот Соки и предлагала кузенам соревнование — кто быстрее слопает бургер Ба. Так и ей доставалось меньше, и кузены, обожравшись фирменным блюдом Деборы Вачински, не так яростно налегали на остальные вкусности. Двойная выгода. А учитывая сегодняшние соревнования, даже тройная.

— У тебя в зубах салат застрял, — мстительно ухмыльнулась Соки в ответ на реплику студентика.

Салата никакого не было, но парень тут же принялся лихорадочно зондировать зубочисткой челюсть. Мысленно проговорив зловещим оперным голосом «Ха! Ха! Ха!», Соки обернулась к официантке, с трудом несущей что-то похожее на тележное колесо. Это, конечно, была тарелка со следующим бургером.

— Итак, абсолютным победителем наших состязаний становится Джордж из Линкольна, Великий Истребитель Бургеров!

Соки, застывшая с куском котлеты в зубах, взглянула на песочные часы. Весь песок пересыпался вниз. Парень напротив навис над пустой тарелкой. Его явно тошнило, но молодец, держался. И как в него все влезло?!

Соки, тоже борясь с отрыжкой, жалобно оглянулась на толпу. Отдавать бумажку с Франклином не хотелось до боли, к тому же у нее и было всего две сотни наличкой и две тысячи долга на карточке… Но сбежать не удастся. Вздохнув, девушка вытащила из кармана джинсов смятую купюру и швырнула на стол. Вот блин! Ричард сейчас, наверное, ликует… Соки подняла голову.

Ковбой стоял под помостом и делал странные знаки. Он провел руками вдоль своего весьма поджарого тела, а затем развел руки в стороны, словно внезапно набрал пару сотен фунтов. Издевается? Или хочет ей что-то подсказать?

Девушка оглянулась на победителя. Тот сгреб со стола выигрыш, встал, торжествующе ухмыляясь… и помост под ним затрещал. Крепкий деревянный помост. Джордж из Линкольна сделал шаг к лестнице. Соки обалдело смотрела, как доски гнутся и скрипят под его ногами. Когда парень в пижонском пиджаке ступил на верхнюю ступеньку — та визгливо запела, — до Соки наконец дошло.

— Нечестно! — заорала она, с трудом отрывая собственную тощую задницу от стула.

К горлу волной подкатила тошнота. Соки яростно сглотнула и ткнула пальцем в удаляющуюся пиджачную спину.

— Он жулик! Он…

Парень оглянулся, снисходительно заломив бровь.

— Он в маске! В этой голографической фигне, меняющей внешность! На самом деле он, наверное, со слона ростом!

Усач в колпаке склонил голову к плечу. Колпак при этом свесился набок, отчего стал еще больше похож на головной убор шута.

— Это все подстава! — разорялась Соки. — Со всех участников просто слупили бабки, подсунув какого-то монстра.

— Чем докажешь? — петушиным голосом выкрикнул хипстер.

— А давай мы тебя взвесим, — ласково предложила девушка и дернула подбородком в сторону больших весов, куда два дюжих фермера как раз сваливали мешки с яблоками.

Зазывала замахал руками, словно обезглавленная курица крыльями.

— Клянусь, мы не имеем к этому никакого отношения. Наш ресторан просто предоставил бургеры и картошку. Обращайтесь к распорядителю ярмарки!

— Да ладно, — ухмыльнулся во всю рожу хипстер. — Что уж там. Расколола. Сметливая малышка.

Соки не уловила момент, когда внешность хипстера изменилась. Еще четверть секунды назад на ступеньке стоял стройный молодой человек, а в следующий миг там уже выросло чудовище за семь футов ростом и с хорошую цистерну в обхвате. На нем был все тот же университетский пиджак, только размеров на десять больше, и мешковатые штаны, вполне способные поработать театральным занавесом. Соки отвесила челюсть. Физиономия верзилы, похожая на воздушный шар с веснушками и бледными картофельными глазками, расплылась в широкой плутовской улыбке. Каштановый хохолок по-прежнему задорно топорщился надо лбом. Сверкнули отличные белоснежные зубы. Между передними застрял листик салата.

— Срань господня, — выдохнула Соки.

Она растерянно оглянулась на Ричарда. Ковбой стоял, положив руки на пояс, словно раздумывал, не выхватить ли пистолет. Выражение лица у него было самое многообещающее, и ничего хорошего слоноподобному парню оно не сулило.

Тот примирительно поднял руки. В правой были зажаты смятые в комок купюры.

— Сдаюсь и преклоняю колени перед победительницей.

Объявив это, великан спустился с помоста (зрители в первом ряду поспешно расступились), плюхнулся на колени прямо на землю и отвесил Соки шутовской поклон.

За следующий час Соки успела покататься на качелях-лодочках, последовательно отказаться от трех порций мороженого, яблочного и лимонного пирога и узнать, что Джордж из Линкольна — парень совсем неплохой. Веселый, падкий на розыгрыши, только вот с генами ему не повезло. Он действительно был из семьи Бессмертных, однако маску таскал не от хорошей жизни. В детстве Джорджи, как ни странно, отличался плохим аппетитом и хилой комплекцией. Сейчас в это слабо верилось, но обеспокоенные родители, вице-мэр Линкольна и его супруга, записали малыша на генную терапию. Терапия оказалась не самой удачной. Теперь на аппетит Джордж не жаловался, скорее, наоборот.

— Все бы ничего, только девчонки от меня еще со старшей школы шарахались, — говорил он, заглядывая сверху вниз в лицо Соки. — Представляешь? У меня все — деньги, клевая тачка, семейный флаер, яхта… а они ни в какую.

— И что, маска помогает?

— До первой базы.

— А потом? — фыркнула девушка. — Когда приходит… э-э… время пощупать?

Джордж сокрушенно склонил голову, и Соки против воли расхохоталась.

— Меня предки хотели к доктору Морган записать, — вздохнула жертва генной терапии.

От его вздоха с пирамиды фруктов, перед которой они стояли, скатилось верхнее яблоко и весело заскакало по земле, сверкая золотыми боками. Великан с кряхтеньем нагнулся, поднял яблоко и попытался водрузить обратно. В результате его усилий вся яблочная пирамида рассыпалась. Дюжий фермер, стоявший за прилавком, разразился ругательствами. Джордж схватил Соки за руку — ладонь его была рыхлой, прохладной и чуть липкой от пота, — и они побежали прочь, хихикая, как малолетки. Посетители ярмарки шарахались в сторону, словно на них несся бешеный носорог.

Все это время Ричард мрачно следовал за парочкой, напоминая то ли пса-ищейку, то ли встревоженную няньку. Соки уже начала подумывать, как бы половчей от него отделаться. Ковбой словно притягивал всякую инфернальную дрянь, а без него жизнь казалась такой же простой и солнечной, как раньше.

— Ты чего забрался так далеко от своего университета? — спросила девушка у Джорджа. — У вас что, тоже преподы забастовали и отложили начало семестра?

Великан, тяжело дыша, остановился и вытер со лба крупные капли пота. Они стояли у выхода с ярмарки, перед большой и переполненной автостоянкой. Джордж кивнул на одну из машин — средних размеров трейлер с такой же эмблемой на борту, как у него на пиджаке.

— Нет, я как раз работаю. Решил не брать денег у предков и поступил лаборантом. Я вообще на факультет биохимии пошел, чтобы подправить свои гены. Дурак дураком был. Думал, состряпаю себе генный коктейль, хлопну рюмочку и стану как Джонни Вайсмюллер.

Соки недоуменно прищурилась.

— Актер черно-белого кино, сыгравший Тарзана. Спортивный такой дядька, атлет. Всю жизнь хотел быть на него похожим.

— А жрать меньше не пробовал?

Джордж развел руками.

— Я бы рад — желудок не согласен. Метаболическая дисфункция. Очень какая-то замысловатая, меня целый консилиум докторов лечил — и не вылечил.

— Ну так ты пошел на факультет биохимии, и что?

Джордж смешно сморщил нос и взъерошил свой хохолок. Вход на ярмарку — два деревянных столба, соединенных цветочной аркой, — рядом с ним выглядел почти игрушечным. Казалось, сделай он шаг, и, как Гулливер, переступит через цветочные ворота.

— И то. На факультете пытаются понять, что произошло в Бостоне и как оно распространяется по стране. Мы с напарником ловим птиц, анализируем пробы крови и тканей на наличие «генбота» — так Морган назвала свою зверушку. Потом кольцуем птах и отпускаем. В кольцо встроен портативный анализатор. Он подает сигнал, когда в клетках появляется «генбот». Так мы исследуем зоны и скорость заражения. Сейчас подались на восток. Айову уже обработали, на очереди Иллинойс. Завтра планируем двинуться на север. В Чикаго дела особенно плохи. Потом поедем дальше, смотря какой вектор распространения вируса.

Соки потерла лоб, пытаясь вникнуть в объяснение. Собравшись с мыслями, она спросила:

— А зачем вообще птицам из Бостона в Чикаго? Что они там потеряли? Ну, заразились бы и сидели дальше на бостонской помойке.

Джордж задрал похожий на батон колбасы палец и сделал умное выражение лица — то есть свел редкие брови к переносице и закатил глаза.

— О! У моего шефа появилась целая теория на этот счет. Он говорит, что у «генбота» Морган собственный разум. Причем чем больше тварей заражено, тем лучше соображает «генбот», вроде как с каждым животным в мозгу прибавляется новая клетка. И этот разум занимается тем же, что и наш, а именно — помогает хозяину выжить. «Генбот» чует, что люди — основной его враг и конкурент. И пытается истребить людей, начиная с наибольших скоплений. Атакует города. Уничтожает основные очаги сопротивления. Типа как в «Неукротимой планете» Гаррисона, если читала.

Девушка нахмурилась.

— А на ярмарку вы зачем тогда приперлись? Здесь что, основной очаг сопротивления?

— Как зачем? — осклабился Джордж. — За бургерами! Если я пару часиков не поем, зверею. У нас стоянка тут неподалеку, на поле одного чудака. Мой напарник там остался, ворон ловит. А я заехал пожрать.

Тут Джордж хлопнул себя по лбу. Звук был такой, словно морж шлепнул ластами по мокрой гальке.

— Ему-то я еды забыл купить. Он же меня пристрелит, как пить дать, подстрелит мою задницу.

Соки хмыкнула.

— Промахнуться ему будет трудно. А он кто? Тоже биохимик?

— Скорее орнитолог, — туманно ответил Джордж. — Слушай, постой минутку, я сбегаю обратно на ярмарку и куплю ему пожевать. Никуда не уходи, у меня на тебя большие планы. И вот что…

Он смущенно засопел и выдал:

— Денег не одолжишь? У них тут все по старинке, электронкой не берут. Деревня. А я весь налик тебе спустил.

Соки, снисходительно усмехнувшись, протянула гиганту стобаксовую купюру, добытую в честном бою.

Затем обернулась и чуть не уткнулась носом в куртку Ричарда. Ковбой стоял прямо у нее за спиной и с тем же зловещим выражением смотрел на эмблему университета Небраски на боку трейлера.

— Ты чего? — удивилась девушка. — Выглядишь как гребаное привидение.

— Нам надо ехать.

— Это тебе надо ехать. Я-то ни от кого не убегаю и ни за кем не гонюсь. И вообще… ты же говорил, что тебе в Линкольн? Может, нам с ними по пути?

Ковбой улыбнулся. Все-таки крайне неприятная была у него улыбка.

— Этого-то я и опасаюсь.

Фургон ощутимо потряхивало. Соки устроилась на пассажирском сиденье рядом с Джорджем. Широкое ветровое стекло было заляпано какой-то бурой дрянью, словно птицы гадили на лету, и трейлер въехал в целое облако дерьма. Еще здесь неприятно пахло застарелым потом, прокисшей едой, какими-то медикаментами или химикатами и немного падалью. Но Соки старалась не обращать внимания. Наверное, так всегда пахнет там, где два мужика пытаются изучать зараженных вирусом птиц.

Джордж показал ей программу. На экран тиви — древнего как жизнь, даже не стерео — выводилась картинка, где красными точками были обозначены зараженные «генботом» твари. Над Чикаго нависла целая красная туча, над Индианаполисом и Милуоки собрались грозовые облака чуть пожиже. К югу было поспокойней. Великан сказал, что программа подает тревожный сигнал, если химер в округе становится слишком много. Соки стало тревожно и без сигнала, и она попросила отключить датчик. Сейчас на тиви крутился старый-престарый ролик Криса Ри The road to Hell. Хрипловатый голос. Дождь. Машины под дождем. Белая городская луна и мяукающий голос гитары.

Их собственная дорога сначала шла мимо ровного, как плешь, поля для гольфа, затем через городской парк или даже лес. Кроны вязов, тополей и кленов начинали желтеть, наливаясь красками осени. Затем фургон миновал мост — на съезде хорошенько тряхнуло, — и шоссе, расширившись, побежало между полями. Над горизонтом поднималась тонкая кисея туч, предвещая перемену погоды. С озера Мичиган шли дождевые облака.

Соки вздрогнула, когда взгляд наткнулся на растрепанное чучело, задравшее к небу одну деревянную руку. На исклеванной шляпе, заменявшей чучелу башку, сидела жирная ворона. Девушка бросила взгляд в боковое зеркало, тоже давно не протиравшееся. Ржаво-красный «Форд» по-прежнему ехал за ними, хотя Соки, попросив Джорджа подождать, еще в Уолкертоне забрала свой рюкзачок и попрощалась с Ричардом. Ковбой отпустил ее без возражений. Еще и обнял на прощание, что сразу насторожило девушку, и вот сейчас упорно тащился следом, даже не пытаясь скрыться. Впрочем, здесь, среди пустынных полей, на ровном, как линейка, шоссе, ему бы это и не удалось.

— Этот мужик с тобой? — поинтересовался Джордж, прерывая свой рассказ. — Твой старик, что ли? Вроде ты уже взрослая для такого папочки.

— Мой телохранитель, — хмыкнула Соки. — Если будешь себя плохо вести, он придет к тебе ночью и перережет глотку.

— Как же он придет ко мне ночью, если мы с тобой будем в одной постельке, крошка?

Соки оглянулась на занавеску, разделявшую передвижную лабораторию и спальный закуток трейлера.

— Здесь, конечно, не «Отель-палас», — поспешно добавил ее ухажер, — но это ведь только начало.

Соки нахмурилась. Ей не нравилось, когда слишком торопили события. Конечно, Джордж — экзотический фрукт, стоило бы переспать с ним чисто ради интереса, но койка за этой грязной занавеской… пропахшая химией и птичьим пометом… брр.

Девушка снова перевела взгляд на пшеничные поля и напомнила:

— Так та девчонка… Катя. Ты сказал, она была у тебя первой?

— Ну, не совсем… до этого была первая база. Еще в школе. А вот к универу я понял, что мои четыреста фунтов горячей плоти дам не радуют.

— И нацепил эту маску?

Джордж захрюкал — такой у него был смех. Машина чуть вильнула, и Соки обеспокоенно вскинулась.

— Ага, детка. Не парься, тут автопилот, если что, скорректирует курс.

Словно в доказательство Джордж снял руки с руля и сладко потянулся, обдав Соки запахом пота и одеколона. Руки у него были как свиные окорока в белесой редкой щетине.

— Я расхаживал в маске и изображал эдакого недотрогу. У меня было несколько приятелей на жалованье, распускавших обо мне самые грязные слухи. Ну, ты понимаешь, как меня посещают всякие леди из города, а студентки вообще не интересуют. На это повелось немало девчонок, но мне больше всех нравилась Катя.

Соки еще раз взглянула в боковое зеркало — «Форд» не отставал — и, демонстративно отвернувшись, улыбнулась собеседнику.

— Какая она была?

Джордж прищурился, отчего его маленькие глазки совсем утонули в щеках.

— Вроде тебя. Смешная. Любопытная. Не из тех гламурных кисок, что нравились остальным. Она ходила тогда с одним из моих дружков, Полем. Французик из Монреаля, бог знает, как его к нам занесло. Поль был большой любитель трепать языком, но стоил дешево. Я пригласил его и еще пару парней и девчонок на яхту. У нас там на севере есть озерцо, сравнительно небольшое, Бранчед Оак, и лес вокруг. Там мои родители держали яхту. Поехали всей компанией. Поль всю дорогу морочил Кате голову, рассказывая о моих парижских похождениях. А потом сделал вид, что ему позвонили из дома — мол, заболела мать, срочно надо лететь в Монреаль. Катя хотела вернуться в город с ним, но этот сутенер без палочки уговорил ее остаться. В общем, мы загрузились на лодку, отошли от берега. Все девчонки изрядно перепились.

История нравилась Соки все меньше, и ее уже не раздражала машина Ричарда в сотне ярдов позади.

— И что? Ты затащил ее пьяную в кабину?

— Если бы так, — покачал головой Джордж. — В общем, она сама решила наведаться ко мне в кабину, а я как раз готовился к встрече, мылся-брился-душился и отключил маску. Надо же мне было собственную рожу в зеркале видеть! Да и не ожидал я от Кати такой прыти. Она как увидела меня и как завизжит: «А-а, грабитель, монстр, что ты сделал с Джорджем!» И хрясь меня по роже бутылкой шампанского, которую я для нее приготовил!

Соки выпучила глаза.

— И что?

— Остальные сбежались на крик. Прикол в том, что мою настоящую рожу видел из них только Поль, а его-то на лодке не было! И нашего штурмана тоже не было, я его в тот день отпустил. Решил сам яхту вести, герой. Короче, повязали меня и давай допрашивать — где Джордж? Что я с ним учинил? А мне признаваться стыдно, лежу-мычу-молчу…

К этому моменту Соки уже заливалась смехом, начисто забыв о своей тревоге. Продышавшись, она спросила:

— Так что же Катя? Ты с ней так и не?..

— Почему? Когда вся история прояснилась — они там уже и береговую полицию позвать успели, те примчались на катере с ID-ридером, все такие в фуражках, — короче, Катя сначала извинялась, потом ржала, как безумная, а потом все-таки со мной переспала. Думаю, из жалости. Или по приколу. Или правда хотела в Париж. Кто же вас, красоток, разберет?

За окном проматывались поля. Закат разлился по небу вулканическим озером с серной облачной пеной. Семнадцатое сентября — шестые сутки после Дня Химеры — шли к концу. Соки тряслась на неудобном сиденье, глядя на кружащихся над полем ворон, и не догадывалась, что смеяться так искренне, как сейчас, она будет еще очень и очень не скоро.

Интерлюдия

— Я всегда подозревал, что вы сволочь, Алекс. Но чтобы до такой степени… Наверное, это что-то русское. Русский медвежий размах.

— Позволю спросить, генерал Амершам, вы только что скаламбурили? Мне уже можно смеяться?

— Вы наглец, Алекс. Наглец.

— Если это не каламбур, то я вас не понимаю. Нынешняя политика, насколько мне известно, состоит в том, чтобы уничтожать «диких». Так что мои действия совершенно легальны. Попутно я использую их для эксперимента, полезного как вам, так и мне. В чем же именно заключается мой сволочизм, Грегори?

— У вас и терминология сволочная. «Использую для эксперимента». Почему мне иногда кажется, что вы и меня используете для ваших чертовых экспериментов?

— Есть такая русская поговорка: «Когда кажется, креститься надо».

— Не борзейте, Алекс. Два слова — и вы, как птичка из жопы, вылетите из страны.

— А что, у вас тут птички обычно вылетают из жопы? Любопытный биологический феномен.

— Захлопните пасть и слушайте. Я прикрывал вас. Дал вам плацдарм для ваших треклятых экспериментов. Я даже Морган оттуда убрал, чтобы она не совала нос куда не следует, эта пронырливая баба. Но сейчас вы перешли черту. Мне плевать на «диких», хоть сами их ешьте, хоть кормите ими ручных медведей. Плевать. Но если кто-то из гражданских пострадает…

— Кажется, в вашей терминологии это называется «сопутствующий ущерб».

— Я же сказал — заткнитесь. Если пострадает кто-то из жителей города, я вас распну. Как исусика на кресте, ясно? Я даже не буду впутывать иммиграционные службы. Я скормлю вас Морган с потрохами. Вы ведь положили глаз на эту бабенку, да? А я расскажу ей, чем вы на самом деле занимаетесь на севере с полярными мишками. И заодно расскажу, как вы бегаете ко мне, отчитываясь о каждом ее шаге. Как вы думаете, ей это понравится?

[Молчание в трубке, затем звук рассоединения линии]

— Алекс, вы слышите? Не смейте бросать трубку! Я с вас шкуру спущу! Алекс!..

[Конец записи]

Глава 6

Он работал на частную фирму, хотя вообще-то заказчиком было правительство. Но в последнее время федералы предпочитали не возжаться с беглецами, а отдавать их на откуп частникам. У него было удостоверение маршала США и пистолет «Глок 56» для спецагентов. Согласно удостоверению, его звали Оливером Мэттьюсом, хотя это не было его настоящим именем.

Такие, как он, нечасто пользовались настоящими именами. Зато имелось у них прозвище, одно на всех. После «Силиконового бунта» 2028 года, когда удостоверение маршала начали выдавать любому охотнику за головами, способному прикончить андроида, их стали называть «Бегущими по лезвию». Какое-то время поклонники творчества Филипа Дика шумели, обвиняя журналистов, пустивших кличку в оборот, в профанации. Последнее мало волновало Оливера, который, по сути, не был никаким Оливером.

Соль шутки сумели бы уловить немногие. Приемные родители как-то свозили его на мюзикл в Лексингтон. Оказывается, приемным выдавали бесплатные билеты на мюзиклы, поощряя к тому, чтобы взять в семью больше детей, — хотя этим хватило и одного. Мюзикл назывался «Оливер», про маленького сиротку. Приемный отец, мужчина чувствительный, сказал десятилетнему сыну: «Смотри, как повезло этому мальчику. Он прошел через многие мытарства, но попал в хорошую семью и наверняка вырос достойным человеком». Сын не рассмеялся ему в лицо только потому, что уже в те годы умел сдерживаться.

Теперь он стал Оливером. Оливер сидел за столиком кафе, медленно цедил черный кофе из пластикового стаканчика и смотрел на противоположную сторону занесенной снегом улицы. Там был ювелирный магазин. Для некоторых золото оставалось единственной и универсальной валютой.

Все крупные сделки совершались по безналу. Наличные отмирали так же, как пятнадцать лет назад отмерли бумажные книги. Люди постарше цеплялись за них из ностальгической любви к зеленому Франклину, зримому воплощению жизненных достижений и «нашей славной истории», поэтому законопроект об отмене бумажных денег каждый год благополучно проваливался в Сенате. Однако добыть крупную сумму налом стало проблематично. Ограбить ювелирный магазин, переплавить украшения и сбыть золото намного проще.

Если ты знаешь, что беглый андроид в городе, то, скорей всего, он отправится грабить ювелирный магазин.

На первый взгляд, построить логическую цепочку довольно трудно, однако лишь на первый. Беглым андроидам нечего делать в городах. Любой стрит-кам прочтет штрих-код на их сетчатке и выдаст местоположение беглеца «Бегущим» или военной полиции. Андро надо скрываться в лесах, в безлюдных местах. На севере, на Аляске, среди волков и медведей, где им, по сути, самое место. Но для того, чтобы не окочуриться там за пару дней, андро необходим хороший запас гидроксифенилглицина. Никакой нормальный химик не продаст гидроксифенилглицин первому встречному, потому что с большой вероятностью этот первый встречный окажется беглым андроидом. А химика ждут крупные, очень крупные неприятности. Торговля двадцать третьей аминокислотой в сети тоже запрещена. Остаются подпольные лаборатории. Андро находят их. Но химики-нелегалы сдирают с беглецов за риск по три шкуры. Следовательно, ювелирный магазин.

В голове сидящего за столиком отстукивали часы: «тик-так, тик-так». Они отсчитывали время, минуты и секунды с точностью настоящего хронометра. Маршал США Оливер Мэттьюс всегда мог безошибочно ответить на вопрос: «Который час?» Некоторых его коллег эта способность раздражала, некоторых — пугала. Впрочем, он редко общался с коллегами. У него не было ни семьи, ни друзей — только очередная съемная квартира да лошадиная ферма в Небраске, доставшаяся по наследству. Он десять лет туда не наведывался. Ферма навевала дурные воспоминания. И он уже двадцать лет не слышал Голос.

Иногда человек по имени Оливер тосковал по Голосу. Присутствие в его голове было неизмеримо больше любого человеческого существа, неистовое, яркое, всепоглощающее, как сны, которые снились ему изредка и не в этой жизни. Таких сильных эмоций он не испытывал больше никогда — ни на похоронах родителей, ни в постели с женщиной, ни когда настигал очередную жертву. Что-то похожее Оливер Мэттьюс чувствовал, глядя на восход над горами, когда по делам ехал на своем «Форде» через красную пустыню Мохаве к востоку от Сьерра-Невада. Восход над горами обладал схожей силой, его синие тени впивались прямо в сердце сквозь исцарапанные стекла автомобиля. Вероятно, такой же мощью обладал и термоядерный взрыв.

Голос гнул его, мял, как Господь мял пальцами послушную глину… а потом швырнул в огонь, придавая глине твердость и форму, и во всем этом чувствовалась Его Воля, как и во всяком необъяснимом. А необъяснимого для Оливера Мэттьюса в этом мире было мало. Тут как с часами — не глядя на циферблат, он знал время до секунды, не заглядывая в новостные колонки, был в курсе последних новостей и, встречая незнакомое слово, легко улавливал его смысл в волнах эфира, хотя и не думал о церебральном подключении. Еще в школе он научился притворяться дурачком, чтобы не выглядеть слишком умным и не вызывать подозрений учителей, а теперь разыгрывал эту комедию почти неосознанно. Те, кто знал Оливера, считали его либо неотесанной деревенщиной, либо нелюдимым гиком. Последнее больше соответствовало бы истине, вот только за последние десять лет он приближался к компьютерам разве что в офисе своей конторы. Компьютеры отпугивали его. Иногда ему чудилось в этих холодных машинах странное родство — так человек глядит на двоюродного брата с ДЦП и радуется, что уродство выпало не ему, и ужасается.

Из всех жизненных умений Оливер выбрал точную стрельбу, быструю езду, ножевую сноровку и безжалостную хватку наподобие бульдожьей. За это его ценили в конторе. Он никогда не возвращался без добычи.

Итак, сейчас он сидел в дешевой туристической кафешке в канадском городке под названием Ниагара Фоллс, попивал кислый кофе и выслеживал беглеца. Тут крылась еще одна причина, по которой контора предпочитала использовать «Бегущих». У федералов порой возникали трудности с канадским правительством, не одобрявшим методов южного соседа. Дело в том, что они в прямом смысле охотились за головами. Никому не нужен был ни беглый андро, ни его труп. Однако сам факт бегства означал поломку в генетической программе или нейральном программировании. На все вопросы отвечала голова, которую «Бегущие» доставляли к папочке в мешке-холодильнике. Впрочем, сейчас, в самые паскудные зимние месяцы, когда лед на водопаде нарос чудовищными торосами и радужно искрился в тусклых лучах солнца, хватило бы и обычного полиэтиленового пакета.

Городок уже приукрасился к Рождеству. Окна кафе залепили золотые снежинки, изрядно раздражавшие маршала, потому что мешали обзору. На широком подоконнике мигала гирляндой зеленая рождественская елочка и вдобавок распевала противным голоском We wish you a merry Christmas. Туристы, набившиеся в кафе — красноносые с холода парочки и их гомонящие дети, — весело грелись кофе, пончиками и айсвайном, ледяным вином с местных виноделен. Среди детей большой популярностью пользовались имбирные пряники. Если спуститься отсюда по обледенелому склону, открывался шикарный вид на два ревущих каскада, черную реку под ними, нижнюю башню фуникулера и длинный, запруженный машинами мост, ведущий на родину Оливера. Ностальгия не мучила маршала. Его мучили недобрые предчувствия.

Предчувствия обострились как раз за полсекунды до того, как одновременно звякнул комм (это устройство маршал ненавидел, словно приросшего к собственному животу ребенка-уродца) и затылок резануло ощущение опасности.

Положив руку на кобуру пистолета, Оливер Мэттьюс медленно обернулся и уставился в лицо андроида.

Отличить андроида можно по следующим признакам:

1) На его сетчатке серийный штрих-код.

2) Он красив.

3) Он редко мигает.

4) Он убьет тебя быстрее, чем ты его, если заметил первым.

Никогда не следует подпускать к себе андроида со спины. Странность ситуации заключалась в том, что Мэттьюс был еще жив. Этот андроид, блондин со строгим лицом и голубыми глазами, в красном костюме лыжника и дурацкой красной шапочке с помпоном, просто стоял и смотрел на него.

Маршал раздвинул заледеневшие губы в улыбке.

— Разреши, я отвечу на звонок?

Андроид сделал приглашающий жест и, отодвинув стул, нагло уселся за столик напротив Мэттьюса. С ботинок его уже изрядно натекло на белую плитку пола. Робоуборщик, деловито жужжа, подкатился к луже и ткнулся в высокий ботинок андро, как слепой щенок. Маршалу на миг почудилось, что андроид хочет погладить глупую железяку.

Все так же улыбаясь, Мэттьюс вытащил комм. На экране маячило узкое лицо шефа, обрамленное седыми бачками.

— Он уже нашел тебя? — спросил шеф, с преувеличенной старательностью шевеля губами.

Так делали все переученные глухие. Шеф полжизни был глух, как стенка.

— Ты хочешь спросить, нашел ли я его? — сказал Мэттьюс, искоса глядя на андро.

Он уже понял, что перед ним не беглец. Отличия тонкие, однако заметные, если ты почти десять лет охотишься на таких.

— Сомневаюсь, — хмыкнул шеф. — У меня тут появились новые сведения. Тот андро, за которым ты гоняешься, опасен. Ребята из конторы забыли упомянуть, что у него модификация «Си».

— Я уже убивал коммандо, — ответил маршал, обращаясь не к шефу, а к расположившемуся напротив искусственному человеку.

По безупречно красивому лицу пробежала чуть заметная тень. Да, этот точно не коммандо. Более пластичен. Более человечен. Врач или младший офицер. Но зачем посылать к нему врача?

— Не таких, — возразил шеф, поджав и без того тонкие губы. — Прими помощь. Роя направило его командование.

— Рой, — протянул Мэттьюс, вложив в это короткое слово столько сарказма, что человека бы наверняка покоробило.

Андроид не шелохнулся.

— Рой Батти, сержант спецгруппы «Перехват». Будь с ним поласковей.

Погано ухмыльнувшись, шеф отключился, оставив напоследок файл со штрих-кодом.

Мэттьюс взглянул на сержанта Роя Батти по-новому. Спецгруппа «Перехват». Маршал слышал о такой, но ни разу не видел перехватчика живьем. Интересно, каково это — истреблять своих?

— Вы считаете меня предателем? — негромко спросил андро.

Голос у него был низкий и довольно приятный.

Опрокинув в себя последний глоток остывшего и оттого еще более мерзкого кофе, маршал США Оливер Мэттьюс сказал:

— Я прикончил достаточно людей, мистер железяка. Людей, вышедших, как полагается, из чрева орущей мамочки. Так что не мне судить.

Прежде чем андро успел ответить, в руке маршала очутился сканер.

— Подставляй глазки, сержант. Сверим штрих-коды. А то как бы я не пристрелил ненароком и тебя.

Если Рой Батти и задумался о том, сколько мертвых глаз его соплеменников «Бегущий» успел просканировать этим прибором, то виду не подал.

— Он не будет грабить ювелирный магазин, — сказал андроид Рой Батти, грея руки о большой стакан с кофе.

Маршал смотрел на сержанта как на забавную диковинку. Теоретически он знал, что андроидам необходимы еда и питье. Он даже видел, как те едят. Поглощают пищу. Насыщаются. Однако этот с явным удовольствием баюкал в ладонях горячий стакан. Отличная имитация, молча оценил маршал, превосходная актерская игра. У андро была понижена термочувствительность. Они не мерзли на холоде и почти не потели в жару.

— Этот беглец очень опасен и очень… как бы это сказать…

— Чокнутый?

Как правило, все беглые дроиды были чокнутыми в той или иной степени, потому что бунт автоматически подразумевал сбой в программе.

Рой Батти улыбнулся, продемонстрировав превосходные зубы.

— У него оригинальные методы. Он вышел на торговцев эмбрионами.

Оливер Мэттьюс нахмурился.

Бессмертные обожали стволовые клетки. Стволовые клетки дарили вечную молодость — по крайней мере, так сулил автор патента, канадский исследователь Джеймс Дик. Сейчас родители подписывали согласие на забор стволовых клеток у новорожденных. Но двадцать лет назад такого еще не было, а большинству Бессмертных стукнуло куда больше двадцати. Рынок нелегальной торговли эмбрионами процветал.

Это означало, что беглый андро ловит и потрошит беременных женщин. Мэттьюс почувствовал, что хочет вбить белоснежную улыбку сержанта Батти тому прямо в глотку. Сжав и разжав кулак и глядя на заляпанную столешницу, чтобы андроид не заметил бешеный блеск в его глазах, человек по имени Оливер Мэттьюс спросил:

— Скольких он уже убил?

— Трех женщин, мужа одной из них, полицейского и сотрудника госпиталя. Это еще в Штатах. В Канаде он счет пока не открыл.

— Как он выслеживает жертв?

Сержант молчал. Маршал поднял голову. Андроид смотрел на него озабоченно.

— Вы злитесь, сэр. А ваш шеф отрекомендовал вас как самого хладнокровного из сотрудников. Я повторяю — этот беглец опасен. Если вы чувствуете…

— Как он выслеживает жертв?

Рой Батти некоторое время изучал лицо маршала, а затем, пожав плечами, ответил:

— Через гинекологические кабинеты. Госпитали.

Оливер Мэттьюс уже вставал. Он провел картой по автоматической кассе в центре стола, расплачиваясь за свой кофе и кофе андроида.

— Ближайший госпиталь в Ниагара-он-те-Лейк. Здесь нам больше делать нечего.

Маршал поставил машину на автопилот, готовый в любой момент перехватить управление, и смотрел на черные воды реки. Реку перегораживали бревна, целые плотины из ветвей и налипшего на них снега. Вода вскипала пенными бурунами, а там, где берег был подтоплен и река растекалась шире, застывала у берегов ледяной кромкой. Поток плел замысловатые кружева, а за спиной умирающим зверем ревел водопад.

В водопаде, как и в горном восходе, было величие, приближавшее нынешнего Мэттьюса к мальчику, слышавшему Голос. Потом мальчик расскажет психиатру, да и всем остальным, что вылезал ночью в окно и бегал по полю, чтобы охладить жар в голове. Это было и так и не так. Он настраивался. Ловил ту единственную точку, в которой, как ему казалось, Голос наконец-то станет четким и он разберет слова. Шрам на виске при этом дробно пульсировал в такт с ударами сердца.

Теперь шрам молчал. Молчал уже двадцать лет. Иногда Мэттьюс задумчиво потирал его, пытаясь понять — что же это все-таки было? Болезнь? Сумасшествие? Прозрение? Он почти перестал ощущать себя избранным, чувствуя при этом и облегчение, и оттенок горечи. Словно был потерян некий смысл, один из многих, одна нота в оркестре, но без нее оркестр звучал разлаженно, как старый орган в их методистской церкви. Там, кстати, мальчик не искал ответа никогда, предпочитая пыльные дороги, или заросли кукурузы, или лошадиный загон. Или, как сейчас, секущуюся по краям ленту реки и бетонное ограждение, покрытое слежавшимся снегом.

— Вы молчите, — проговорил сидевший рядом андроид.

Оливер Мэттьюс оглянулся. Оказывается, он на какое-то время начисто забыл о присутствии человека-машины и теперь, должно быть, смотрел изумленно.

— Я примерно представляю кодекс «Бегущих», — продолжал Рой Батти, не отводя от маршала голубых глаз.

На секунду Оливер представил, как выковыривает эти глаза ножом. Картинка заставила его улыбнуться.

— Ничего личного. Вы не «чистомировцы», вам плевать на политику. Раньше вы охотились на людей, но за андроидов платят больше.

— Вы всегда такие разговорчивые? — спросил Мэттьюс.

— Кто «мы»?

— Перехватчики.

— Мне интересно общаться с людьми, — серьезно кивнул Рой Батти. — Один из векторов моего развития — обучение и интеграция.

— Интеграция? — протянул маршал и присвистнул, сложив губы трубочкой. — Для чего вам интегрироваться?

— Мы работаем в сотрудничестве с людьми.

— Вы выслеживаете и убиваете своих, андро.

— И для этого мы сотрудничаем с людьми. Кроме того, мне интересно…

Маршал живо вообразил, как отсекает этому говоруну башку лазерным тесаком. Как на глазах буреет прижженный разрез, а голова с мягким стуком падает в мешок.

— Интересно что?

Андро сложил руки на животе, невозмутимый и чопорный — ни дать ни взять, беременная училка. Глядя на человека с напускной благожелательностью, он заявил:

— Интересно, что побуждает вас взяться за эту работу. Мне известна статистика. Большинство «Бегущих» гибнет в первый год.

— Я не погиб.

— Вы исключение. И это второй мой вопрос — каким образом вам это удалось? Чисто статистически это маловероятно. Люди проигрывают андроидам в скорости реакции, физической силе и зачастую в интеллекте. Почему вы выжили?

Маршал почувствовал, как грудь затопляет волна, черная, как воды текущей в овраге реки.

— На что ты намекаешь, скотина железная? — тихо спросил он, вновь опустив руку на кобуру.

Оливер Мэттьюс знал, что не успеет выхватить пистолет. Точнее, рассудочная часть его сознания знала, в то время как иная, та, что ловила Голос в чистом поле и в шорохе кукурузных листьев, ставила это под сомнение. Она готова была выдать точные цифры — какая доля секунды понадобится Мэттьюсу на то, чтобы вытащить оружие и выстрелить, а какая андроиду, чтобы свернуть шею человека голыми руками. Она готова была принять в расчет встроенный в андро инстинкт самосохранения и тот факт, что машина мчалась по шоссе со скоростью восемьдесят пять миль в час, на дороге была наледь, а автопилот отключался как с сенсорной панели, так и с голоса.

Рой Батти напряженно выпрямился. Кажется, он ощутил опасную заминку в коммуникации, но андро не умеют лгать.

— Согласно моим расчетам, вероятность того, что вы человек, не превышает двенадцати процентов, — выдал он.

Маршал Оливер Мэттьюс некоторое время смотрел на перехватчика, морща лоб, а затем расхохотался. Его смех, рваный, лающий и пронзительный, на девятнадцать секунд заглушил шум двигателя и удаляющийся рев водопада.

Глава 7

Белое здание госпиталя было все утыкано стрит-камами. Ветер с озера, здесь совершенно распоясавшийся, лупил по лицу с яростью боксера, добивающего противника. Снежная поземка колко звенела на морозе. Редкие горожане спешно перебегали дорогу или грузили в машины бумажные пакеты с продуктами. В витринах магазинчиков подмигивали елочные гирлянды. Всё готовилось к Рождеству.

Они загнали «Форд» на подземную парковку. Рой Батти, вытащив наладонник, быстро включил программу синхронизации, позволявшую скачать видео. Маршал не стал ему мешать. Он разглядывал стоянку с ее голыми бетонными стенами и яркими лампами дневного света. Скрыться в этом белом безжалостном свете было негде. Машин мало, много пустого места. Наверняка в здании сидят несколько охранников, просматривающих видео с камер в реальном времени. Вдобавок, если бы стрит-камы засекли что-то незаконное, мгновенно сработал бы встроенный в анализатор изображения тревожный датчик. Нет, здесь беглец охотиться бы не стал. Не здесь, нигде рядом с госпиталем… Одно дело — ограбить ювелирный и исчезнуть, другое — планомерно потрошить беременных женщин. Ему понадобится не меньше двадцати эмбрионов, чтобы оплатить запас ГФГ. Плюс еда. Снаряжение. Патроны. Надо было обладать особой дерзостью или совершенно съехать с катушек, чтобы решиться на такое.

— На видео ничего нет. Личные данные пациентов запаролены, — ровно сказал сержант Батти. — Мне потребуется какое-то время, чтобы открыть файлы.

— Можно так, — сощурившись, ответил маршал. — Можно иначе.

Не оборачиваясь, чтобы проверить, следует ли андро за ним, он направился к лифту.

Девушки и женщины, сидевшие в приемной, — некоторые с заметно округлившимися животами — проводили странную парочку изумленными взглядами. Особенно запомнилась маршалу одна, совсем молоденькая, песочно-русая, с бледными веснушками на курносом носике. Девушка с пристальным интересом вчитывалась в информационный листок. Блестящая пленка, покрывавшая сворачивающийся лист планшета, отбрасывала на ее лицо сероватые блики. Увидев андроида, шагавшего по пятам за Мэттьюсом, девушка уронила лист на колени и прижала одну ладонь ко рту, а вторую — к животу, словно защищая неродившегося ребенка. Чистомировка. Мэттьюс дорого бы дал за то, чтобы полюбоваться выражением лица андро, но сдержался и не обернулся. Да и тот наверняка не подал виду, даже если реакция чистомировки его задела. Секретарша, блондинистая девица лет двадцати, расположившаяся за стойкой и внимательно изучавшая разноцветный лак на ногтях, вскинулась, но даже сказать ничего не успела.

Когда маршал без стука вошел в кабинет, женщина, сидевшая в кресле диагноста с раздвинутыми ногами, вскрикнула. Врач в белом халате, смотревший на экран, обернулся и нахмурился.

— Что вы де…

Мэттьюс ткнул ему в нос значок.

— Служба маршалов США.

— Вы не в США, сэр, — церемонно ответил ученый гриб.

Разглядев за плечом маршала андроида, он уже без всяких церемоний добавил:

— Немедленно убирайтесь из кабинета, или я вызову охрану.

— Я мог бы убраться, — растягивая слова, процедил Мэттьюс.

При этом он нахально пялился пациентке между ног. Рыскавший там щуп выполз наружу и замер, свесив длинный носик в какой-то белесой смазке. Женщина, наконец-то осознав, что происходит, взвизгнула и попыталась неловко, боком скатиться с кресла.

Врач потянулся к кнопке вызова охраны, но Мэттьюс, сделав два широких шага, перехватил его руку.

— Я мог бы убраться, — повторил он, — но мне известно, что беглый андро охотится за вашими пациентками, чтобы вспороть им брюхо и забрать эмбрионы. Чем дольше вы на меня пялитесь и чем дольше визжит эта милая леди, тем больше шанс, что именно сейчас он потрошит одну из них.

Ученый гриб громко сглотнул. Женщина взвизгнула еще громче, прикрываясь большой бордовой сумкой.

— Мне нужен список адресов и контактов. И было бы очень мило, если бы ваша секретарша, эта белобрысая стерва, перестала пялиться на свои ногти и для разнообразия поработала. Пусть она обзвонит всех пациенток по списку под любым предлогом и, если кто-нибудь из них не ответит, немедленно даст мне знать. Вы тоже займитесь звонками. А я подожду тут.

С этими словами маршал Оливер Мэттьюс обошел задыхающуюся от возмущения пациентку и, раздвинув жалюзи, выглянул в широкое окно. Улицу внизу заметало. Видны были лишь смутные огни трафика и переливчатый свет в окнах домов на той стороне площади. Если беглец и стоял где-нибудь внизу, прячась в толще вьюги и выискивая следующую жертву, засечь его отсюда было совершенно невозможно.

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвались два охранника в синих униформах. Похоже, секретарша все же решилась отвлечься от ногтей. Что ж, тем лучше. Охранников Мэттьюс тоже занял звонками, потому что в списке пациенток доброго доктора насчитывалось больше шестидесяти фамилий.

В мире, опутанном сетями телекоммуникаций, словно засохший осенний листок — паутиной, должна быть очень веская причина, чтобы не ответить на звонок. Например, секс. Например, страх. Или смерть. Маршал Мэттьюс не был склонен к философским размышлениям. Его поле деятельности сводилось, скорей, к наблюдениям и действиям, однако, глядя на темные окна двухэтажного коттеджа напротив, маршал думал о том, как такая простая штука, непринятый звонок, связана с тремя основами человеческого бытия.

Из всех шестидесяти с лишним пациенток не откликнулась только одна. Марта Элизабет Керли, тридцати двух лет от роду, вдова, оплодотворение искусственное, срок беременности двенадцать недель. Для оплодотворения использовалась сперма ее погибшего мужа, хранившаяся в заморозке несколько лет. Случай не самый редкий, но и не слишком распространенный. Марта Элизабет Керли работала бухгалтером на фирме по вывозу мусора и жила в собственном доме по адресу Симко-стрит, 116. Последние два дня она не появлялась на работе и не отвечала на звонки начальницы. Та списала это на дурное самочувствие — Марта Керли не отличалась крепким здоровьем, а тут еще и беременность. Маршал ухмыльнулся, услышав это. Чертовы кануки. Чертовы раздолбаи. В Штатах к дому миссис Керли еще вчера бы направили патруль.

Напротив коттеджа раскинулся городской парк, плавно переходивший в лес, в трех сотнях футах — берег озера. Уже вечерело, и озеро серой ледовой массой давило на город, нависая над аккуратными спальными кварталами. Ветер шел оттуда стеной, жесткой ладонью, толкавшей перед собой снежные облака. Маршал надвинул ковбойскую шляпу на лоб и закутал лицо шарфом крупной вязки. Андроид в своей дурацкой лыжной шапке с помпоном, похоже, вообще не чувствовал холода.

Они оба стояли у «Форда», припаркованного напротив дома миссис Керли. В окне-фонаре, выходившем в небольшой садик, свет не горел. Не горел он и в окнах верхнего этажа. Соседние коттеджи ярко светились в сизой пурге, на крышах их полярным сиянием переливались гирлянды, сани Санта-Клауса с впряженными оленями, снеговики, в палисадниках мерцали фонарики. Только дом номер 116 застыл угрюмой глыбой, пустой и заброшенной.

Секс. Страх. Смерть. Здесь явно воняло последним.

— Я могу проверить записи со стрит-камов, — подал голос андроид, перекрикивая свист ветра.

— Не думаю, что это чему-то поможет. Но ты проверь. Может, удастся разглядеть номера, — ответил маршал и, переступив сугроб у бордюра, пошел к коттеджу, по щиколотку проваливаясь в снег.

Снегоуборочные машины доберутся до дальнего конца улицы разве что к полуночи. Место тихое, укромное. Рядом озеро и парк, где можно беспрепятственно спрятать тело. Если бы Мэттьюс задумал убийство, он непременно выбрал бы эту женщину и этот дом.

Застекленная входная дверь была приоткрыта, и в прихожей намело снеговую дорожку. Этот язык снега вел в темную утробу дома, как пыльная белая дорога уводит в ночь. Маршал постарался пройти по краю, прижимаясь к стенке, чтобы не оставить следов. Он покосился на коробку сигнализации на стене. Сигнализация была отключена. Кто отключил ее — хозяйка или незваный гость, — предстояло разбираться полиции. Мэттьюс пришел сюда не за этим. Он внимательно осмотрел дверь, но следов взлома не обнаружил. Вариант «а» — взломщик умело пользовался отмычками. Вариант «б» — хозяйка открыла сама. Маршал выбрал бы второй вариант. Одинокая женщина. Красивый мужчина. Андроид может при желании замаскироваться под человека — достаточно нескольких мелких косметических изменений, скажем, отпустить бороду. Плюс одежда. Манера двигаться. Манера дышать. Не всякому андро удалось бы это скопировать, но их беглец, похоже, был непрост. Если бы речь шла об обычном преступнике, тут пришло бы время расспросить подруг миссис Керли: не начала ли она встречаться с новым парнем?

Когда Мэттьюс, включив фонарик, подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, по ноздрям шибанул запах. В доме было жарко натоплено — он не заметил этого сразу из-за открытой в прихожей двери. Но, похоже, наверху батареи работали на всю катушку. Сзади бесшумно крался андроид, и на мгновение маршалу стало неуютно. Как туша ростом за шесть футов может так мягко ступать по ступенькам, скрипевшим под ногами человека во весь голос?

Луч фонарика метнулся по стенам и отполированному деревянному полу, еще не успевшему подернуться пленкой пыли. Хозяйка убирала тщательно. Итак, три двери. Ванная, совмещенная с туалетом. Налево, вероятно, будущая детская — на дверь наклеена аппликация из мягкого пластика. Зеленый колокольчик в красную горошину. Что он значил для миссис Керли? Детское воспоминание? Вещь из прошлого? А вот тут, направо, хозяйская спальня.

Еще в машине Мэттьюс нацепил кожаные перчатки, поэтому без колебаний распахнул дверь и направил внутрь луч фонарика. Запах отчасти подготовил его, вся прежняя жизнь охотника и стрелка подготовила его, и все же, увидев то, что ждало их на кровати, маршал поперхнулся едкой слюной.

Голая рыжеволосая женщина лежала на спине. Ее лицо оставалось нетронутым, а губы изогнулись в русалочьей улыбке. Она была красива. Белые нежные плечи и руки, тяжелая грудь с крупными коричневыми сосками, длинные раздвинутые ноги… и страшная развороченная яма на месте живота, кровавая, вонючая яма с изодранными кусками плоти.

А над кроватью, на светлых обоях кривилась бурая надпись:

«Catch me if you can, brother»[7].

Буквы плясали, валились, последние две размазались — возможно, убийца, сделавший надпись кровью, спешил. Или просто не слишком хорошо умел писать от руки.

Маршал резко развернулся, перебрасывая в левую руку фонарик — одна восьмая секунды — и, выхватив «Глок» из давно расстегнутой кобуры, направил на андроида.

Мертвая женщина слепо смотрела, как человек держит на прицеле того, кто был очень похож на ее убийцу. Возможно, ей хотелось бы, чтобы человек нажал на спуск. Но тот, кто был похож на ее убийцу, принялся медленно, как солнечный луч по теплому деревянному полу дома, скользить к окну. Одновременно он открыл рот и заговорил:

— Почему вы угрожаете мне, маршал? Эту женщину убил не я.

Человек сухо усмехнулся.

— Ты перехватчик. И чистильщик. Сейчас я должен вызвать полицию. Но не в твоих интересах, чтобы об этом деле пронюхали газетчики. Представляю бучу в прессе: «Сумасшедший андроид затеял игру в кошки-мышки со своим соплеменником», «Потрошитель наносит новый удар». Активисты «Чистого мира» описаются от восторга. Я в курсе правил игры. Ни вам, чертовым отродьям из пробирки, ни армейским сволочам это не выгодно. Значит, ты должен убрать меня.

Андроид приподнял уголки идеально очерченных губ в улыбке.

— Вы быстро соображаете, маршал Мэттьюс. Я уже говорил — слишком быстро для обычного человека. Но у меня есть вопрос — почему вы еще не выстрелили?

Лицо его собеседника перекосилось.

— Я хочу выследить эту тварь. Хочу принести его голову в мешке.

Андроид остановился и два раза мигнул, как механическая игрушка. Сейчас он стоял спиной к окну. Шторы были задернуты, лишь в узкую щель сочился оранжевый свет фонарей с улицы. Массивная фигура андроида перечеркивала эту световую линию, словно тот стоял в перекрестье прицела. Фонарик в руке человека отбрасывал резкий белый круг на пол у его ног, разделяя и подначивая — ну, попробуй, переступи черту.

— И полагаю, что ты, андро, хочешь того же, — продолжил маршал. — Не зря ведь он так запал на тебя, что назвал «братом».

Андроид, немного помолчав, склонил голову и сказал:

— Я не буду убивать вас, сэр. Даю честное слово.

Прозвучало это до того забавно, что человек фыркнул. В глазах мертвой женщины отразился упрек.

Глава 8

Сержант полиции Марк О'Брайан был семейным человеком. Он чтил семейные ценности: Рождество, елка, подарки, огонь в камине (пускай и электрическом), индейка под клюквенным соусом. Чего О'Брайану не хотелось совершенно, так это торчать накануне Рождества в участке и допрашивать Оливера Мэттьюса. Оливера Мэттьюса сержант знал давно, искренне терпеть не мог и с вожделением думал о том моменте, когда судья подпишет ордер на арест проклятого американского головореза. Конечно, обвинение в убийстве Мэттьюсу не грозило, потому что убийство андроида — это всего лишь порча имущества. Однако имущество это стоило кругленькую сумму, и по канадским законам сидеть бы голубчику до очередной губернаторской амнистии. Или хотя бы выплатить немаленький штраф. Беда в том, что, во-первых, проклятый ублюдок Мэттьюс был маршалом США. От этой мысли О'Брайана просто тошнило. Его дед сам перебрался в Канаду с юга, из Детройта. В те времена слова «маршал США» вызывали справедливую гордость. Поимка беглых преступников, сопровождение федеральных заключенных, защита свидетелей — опасная, нужная и достойная работа. Теперь маршалами называлось всякое отребье, включая «Бегущих» — охотников за головами, на которых клейма негде было ставить. И во-вторых, Мэттьюс не оставлял следов. Он частенько охотился здесь, на границе, и хоть бы раз его удалось поймать над свеженьким жмуриком… если, конечно, это слово применимо к трупам андроидов. А как их называть? «Органическими останками», что ли?

В общем, О'Брайан с удовольствием бы плюнул так называемому маршалу в рожу, но вместо этого нажал кнопку записи, подпер кулаками свисающие щеки и уныло проговорил:

— Повторите, что вы делали в доме жертвы.

— Нажми еще раз эту кнопку, О'Брайан, — без выражения отозвался Мэттьюс.

Его заросшее рыжеватой щетиной лицо с угрюмо горящими глазами неплохо бы смотрелось в рассылке «Разыскиваются», над строкой с кругленькой суммой за поимку.

— Что вы сказали, свидетель?

— Я сказал, нажми еще раз на эту кнопку, толстая ты полицейская свинья, и останови запись. Это не для камер.

— Вы только что оскорбили служителя закона при исполнении…

Мэттьюс сам протянул длинную костлявую руку и выключил микрофон.

О'Брайан смерил его яростным взглядом и по-сулил:

— Ты мне за это ответишь, паскуда.

Маршал, ничуть не смущенный угрозой, развалился на стуле, как в собственной гостиной, и протянул с мерзким техасским акцентом:

— Вот что. Не хочу раздувать скандал. Сейчас это не в моих и не в твоих интересах.

О'Брайан тряхнул щеками и стукнул кулаком по столу — не слишком сильно, но решительно.

— Ты сам вломился в госпиталь с воплями про беглого андроида, потрошащего баб.

— Я ошибся, — хладнокровно ответил Мэттьюс. — Не надо было этого делать.

— Твоя мать ошиблась, когда сошлась с твоим папашей, — прорычал сержант. — Ты ошибся, когда вторгся на мою территорию. А здесь уж мне решать, что разглашать и что нет.

— Вот что я тебе скажу, друг, — сказал Мэттьюс, невозмутимо доставая сигарету, — хотя в комнате допросов свидетелей, разумеется, курить было запрещено. — Побеседуй-ка со своим капитаном. А когда вернешься, мы продолжим.

Ненависть О'Брайана, и без того острая, достигла в этот момент пика. Он живо представил, как хватает железный стул и бьет им Мэттьюса в рожу, бьет до тех пор, пока проклятый ковбой не выплюнет на пол все свои прокуренные зубы. К сожалению, О'Брайан был человеком семейным. Ему нужна была зарплата, дважды в месяц аккуратно поступавшая на счет. Ему нужны были электрокамин, и индейка, и все эти маленькие рождественские радости, вечера с детьми, пластика для жены и новые шины на «Тойоту». Поэтому, вполголоса пожелав Мэттьюсу анальной любви с десятком андроидов, сержант вернулся к допросу. Микрофон он так и не включил.

Андро ждал Мэттьюса в машине на стоянке рядом с полицейским участком. Рой Батти терпеливо сидел в «Форде», не включая двигатель и обогреватель, не слушая радио, — просто смотрел в лобовое стекло, за которым сыпался снег. Пока маршал общался с сержантом и с капитаном, на крыше машины собралась немаленькая снежная шапка. Мэттьюс мимоходом подумал, что, не вернись он, андроид вполне мог бы просидеть в «Форде» пару дней, пока не скрылся бы под сугробом.

Растирая щеки и чертыхаясь, маршал сел за руль и включил мотор. Из кондиционера пошел теплый воздух. Рой Батти, обернувшись к маршалу, наконец-то разлепил губы и поинтересовался:

— Удалось что-нибудь узнать?

Мэттьюс тряхнул головой и проворчал:

— Как и у нас, пусто. Ни волоска, ни капли крови. Плюс ублюдок стирает записи со всех камер ЭМ-стеком. Его штрих-код тоже не засекли. Капитан, этот старый придурок, считает, что парень бегает по зимнему городу в темных очках.

— Скорей всего, линзы, — озабоченно заметил Батти. — Вероятно, он сильно изменил внешность.

— Без тебя разобрались. Мы задали более широкие параметры поиска, но теперь злоедучие камеры будут подавать сигнал тревоги на любого андро. Хотя тут вашей братии негусто, может, и сработает. О'Брайан будет копать по контейнерам.

Батти покачал головой.

— Для переноски эмбрионов не нужно особое оборудование. Достаточно приличного контейнера с охлаждением. Такие выпускают миллионами. Их закупают все косметические фирмы и госпитали…

— У тебя есть идеи получше? — рявкнул маршал.

Впрочем, настоящей злости он не испытывал. Не так, как в том доме, провонявшем смертью. Сейчас он, как и андроид, мысленно прикидывал разные сценарии. Если беглецы не попадались на ограблении ювелирных, можно было взять их у химиков. Мэттьюс уже обзвонил парочку знакомых контор. Он легко мог прикрыть их бизнес, поэтому ребята охотно сотрудничали, выдавая обращавшихся к ним андро. Однако существовал шанс, что этот мерзавец уже запасся ГФГ и нужным снаряжением. В отличие от других, он убивал и грабил не по необходимости. Раньше, еще до того, как заняться андро, Мэттьюс зачастую выслеживал психов. Серийщиков. Маршал хорошо знал, что такое Большая Игра. Психам нравилась Игра. Психи никогда не отказывались от Игры — а ту надпись на стене оставил, несомненно, псих.

Теперь надо было еще прикрывать жопу от репортеров. Он неправильно поступил, ворвавшись в кабинет гинеколога. Просто хотел проучить перехватчика, а следовало бы послушать его и втихую скачать все данные. Марте Керли они все равно уже ничем не помогли.

— О чем вы думаете, сэр? — тихо спросил андроид.

Маршал взглянул на него.

— Я думаю о том, не выманить ли уродца на тебя. Если это личная вендетта между вами…

Рой Батти резко качнул головой.

— Нет, ни в коей мере. Это не личное, сэр. Просто Мартин знал, что за ним пошлют перехватчика…

Оливер Мэттьюс широко ухмыльнулся.

— Мартин?

Андроид, видимо, понял, что прокололся. Все-таки врать они почти не умели, эти живые машины, идеальные солдаты или как там их еще. Маршалу даже показалось, что на бледных щеках андро выступила слабая краска, хотя это, конечно, вряд ли.

Мэттьюс включил обдув, сметая с ветрового стекла снег. Не глядя на Батти, он процедил:

— Лучше выложи мне все, железяка. Потому что пока я вижу два сценария — либо поднять на уши всю полицию кануков и выдавить мерзавца в глухомань, а там тихо грохнуть, либо разобраться с ним… лично, как ты говоришь. Итак, что произошло между вами?

Андроид уже открыл рот, но тут по стеклу с его стороны будто белка лапками пробарабанила. Маршал оглянулся. В окно машины стучала маленькая — то ли детская, то ли женская — рука в красной варежке. Потом рука исчезла, и в окно заглянуло лицо девушки, обрамленное выбившимися из-под вишневого берета песочно-русыми прядями. У девушки были серые глаза и курносый носик, усыпанный бледными зимними веснушками. Мэттьюс мгновенно узнал ее. Это была она — чистомировка из приемной гинеколога.

— Только этого нам не хватало, — зло выдохнул он. — Как эта мелкая курва нас выследила?

Переключившись на задний ход, маршал резко вдавил в пол педаль газа. Машина дернулась назад. Снег фонтанами вырвался из-под колес. Девушка пошатнулась, прикрывая глаза от грязных комьев, и, не устояв на ногах, упала.

Андроид на сиденье рядом с Мэттьюсом резко выпрямился.

— Сэр, она беременна. Вы могли повредить ей.

Маршал ударил по тормозам, так что «Форд» чуть не пошел юзом. Затем он развернулся к перехватчику и уставился на него с тяжелым подозрением. Батти изобразил неловкий жест — словно хотел пожать плечами, да так и замер, нахохлившись.

— Я знаю, сэр, что вы считаете меня существом, абсолютно лишенным моральных принципов. Но я хорошо усвоил свод правил, отвечающих за…

— Пасть закрой, — хрипло сказал Мэттьюс и, распахнув дверцу, выскочил из машины в холодный утренний свет.

Девушка лежала ничком, подогнув одну ногу и зарывшись лицом в снег. Левая рука откинута, правая скрыта под телом. В голове Мэттьюса что-то мелькнуло, и, схватив убегающую мысль за хвост, он присел и рывком перевернул упавшую. Нижняя прикушенная губа чистомировки кровила. Ресницы захлопали, избавляясь от снежинок. Девушка не смотрела на маршала — серые прозрачные глазищи таращились куда-то поверх его плеча. Маршал рефлекторно оглянулся, увидел красную куртку андроида, краем глаза заметил, как девушка вскидывает сжатый кулак, и ощутил жжение в левом боку.

— Гребаная идиотка, — прошипел он, одной рукой перехватывая ее запястье, а другую прижимая к разрезу в куртке.

На снег выпал нож с коротким темным лезвием и закапало алым.

— Она вас ранила, сэр, — бесстрастно заметил андроид. — Надо вызвать полицию и врачей.

— Тебе надо заткнуться. Бери ее.

Чистомировка рванулась, забилась у него в руках, но Батти послушно перехватил девчонку.

— Тащи в машину, — прохрипел Мэттьюс, подбирая нож и носком ботинка забрасывая кровь на снегу.

Затем, по-прежнему зажимая бок, он захромал к машине следом за андроидом и своей несостоявшейся убийцей.

Камера, регистрирующая все происходящее на стоянке, равнодушно повернулась вслед рванувшему с места «Форду».

Еще вчера они остановились в обшарпанной гостинице под названием «Батлер Инн». Сняли один номер, на что андроид согласился с раздражающей покорностью. Мэттьюс не доверял ему. Лучше уж вытерпеть ночь в одной комнате с андро, чем потерять его из виду. Сейчас, с трудом добравшись до гостиницы через снежные заносы, они втащили чистомировку в номер. Та не сопротивлялась и шагала, как пьяная или обкурившаяся: зрачки расширены, глаза горят. Возможно, девчонка была уверена, что ее подвергнут жестоким пыткам. А может, и правда обкурилась.

Мэттьюс, промывавший рану в тесной ванной, ухмыльнулся. «Чистый мир» был организацией влиятельной и опасной, но, как и всякое политическое движение, оброс маргиналами, наивными идиотами, фанатками и прочим балластом. Порой верхушка умело использовала этот хлам в своих целях, но по большей части он просто болтался, мешая ходу их корабля. Вряд ли девчонка действовала по согласованию с руководством местной ячейки. Скорей, просто увидела андро в больнице, как-то выследила их и решила вот так продемонстрировать свою гражданскую позицию. Она и убить-то, по всей вероятности, собиралась не человека, а андроида, но впопыхах растерялась. Маршал уже глянул ее удостоверение. Мисс Дженис Корриган, 2017 года рождения, студентка местного ветеринарного колледжа. Любит, значит, собачек, и кошечек тоже любит. А вот людей — не особо. Кажется, яйцеголовые называли такую херь «юношеским максимализмом».

Поморщившись, Мэттьюс вылил в узкий неглубокий разрез пероксид и зашипел от боли. Затем шлепнул розовую плюху регенерат-геля и залепил пластырем. До завтра рассосется. Отмыв руки от крови и пригладив волосы — из зеркала глянула совершенно страшная, заросшая и невыспавшаяся рожа с резкими складками на щеках, — он вышел в комнату.

Девушка, покачиваясь, сидела на кровати и смотрела в окно. На ней было то же бордовое пальтишко и вишневый берет, почему-то так и не упавший с головы. Приколот к волосам, что ли? На запястьях поблескивали наручники.

— Это зачем? — дернув подбородком, спросил Мэттьюс.

Андроид, стоявший рядом с кроватью, как манекен в лыжном костюме, подобрался и отчеканил:

— Женщина представляет опасность. Она уже пыталась вас убить. Если вы не хотите обращаться в полицию, нам необходимо выяснить, какие мотивы ею движут…

Маршал негромко рассмеялся и, шагнув вперед, вытянул руку ладонью вверх.

— Ключи.

Сержант Батти секунду поколебался, но все же вложил в его пальцы ключи от наручников. Присев на застиранное покрывало рядом с девушкой, Мэттьюс снял браслеты и, взяв чистомировку за подбородок, развернул к себе.

— Обкололась? Накурилась? Что ты себе вкачала?

Болезненно изломив темные брови, девчонка ответила:

— Я не употребляю наркотики.

— Тогда зачем меня пырнула? Да еще и на стоянке рядом с полицейским участком? Совсем ум потеряла?

Чистомировка поджала губы. Кажется, она приходила в себя — по крайней мере, отрешенное выражение на ее лице сменилось высокомерно-презрительным. Только вот голосок по-прежнему дрожал.

— Я не хотела убивать вас, хотя пособники нелюдей заслуживают смерти. Это случайность.

Но Мэттьюс не собирался давать девчонке поблажки. Закатав свитер, надетый вместо окровавленной рубашки, маршал продемонстрировал ей залепленный пластырем бок.

— Это случайность? Если бы мне не повезло и твой ножик, красавица, был на два дюйма длиннее, ты проделала бы мне дырку в желудке.

Девушка вздрогнула. Похоже, раны в своей жизни она видела нечасто.

— Извините, — куда более смиренно сказала истребительница нелюдей. — Я, правда, не хотела. Я просто услышала… я подслушала, что вы сказали доктору Гранту. Про андроида, который убивает…

— Беременных женщин, — подсказал Мэттьюс.

Чистомировка сглотнула.

— Да. И я подумала… это будет хороший шанс показать всем…

— Но убивал их не этот андроид, — перебил ее маршал, кивнув на замершего рядом с кроватью красавчика. — Не сержант Рой Батти. Он из отряда перехватчиков. Его послали, чтобы поймать и нейтрализовать мерзавца. Он помогает мне, а я занимаюсь таким дерьмом полжизни. Ловлю беглых андро, причиняющих вред мирным людям. Таким, как ты. Понимаешь, идиотка ты мелкая?

Девушка затряслась и вдруг спрятала лицо в ладонях.

— Я не хотела! — глухо простонала она.

— Правильно, поплачь, — жестко хмыкнул Мэттьюс. — Пара дюймов стали в моих кишках — хороший повод поплакать.

Тут он несколько преувеличил, однако нужный эффект не замедлил воспоследовать — дурочка разразилась рыданиями. Маршал улыбнулся. Полдела, считай, сделано, только вторая половина была куда сложней и деликатней. Оставив бьющуюся в истерике девчонку на кровати, Мэттьюс встал и кивнул андроиду. В боку кольнуло. Маршал мысленно чертыхнулся — все же он позволил себе опасный трюк, а сейчас требовалось быть в хорошей форме. Чуть прихрамывая, он вышел в безлюдный коридор гостиницы. Сержант Батти вышел следом, мягко прикрыв за собой дверь. Впрочем, андро все делал мягко — и двигался, и говорил, и наверняка убивал, словно крупный хищник из семейства кошачьих. Эти качества Мэттьюс ненавидел, однако сейчас они могли спасти их обоих.

— Вы что-то задумали, — первым начал андроид.

Скрестив руки на груди, он прислонился к стене, исподлобья глядя на человека.

— Вы не дали бы просто так себя пырнуть. У вас очень быстрая реакция. Я видел вчера в спальне миссис Керли.

— Верно, железяка, — ухмыльнулся Мэттьюс. — Ты видел.

Прищурившись, он продолжил:

— Когда нас так нелюбезно прервали, я как раз спрашивал тебя, что у вас с этим психом. И ты мне расскажешь. Расскажешь все без вранья. А затем выслушаешь мой план и примешь его, потому что иначе мы будем гоняться за мерзавцем целую вечность.

Глава 9

Первый и последний Великий Бунт андроидов состоялся в 2028 году. Согласно официальным сведениям, причиной была ошибка генетиков при закладке очередной серии эмбрионов. На самом деле в бунте участвовали андроиды многих серий, включая «Рутгер».

У искусственных людей не было сестер и братьев или, наоборот, по десять тысяч сестер и братьев, смотря что считать родством. Между собой генетики называли серию «легионом», хотя древнеримские легионы редко насчитывали десять тысяч бойцов. Отсюда же возникла и расхожая шутка: «Как тебя зовут, андро?» — «Имя мне — Легион».

Легион человекообразных с одинаковыми лицами, но разными модификациями. Как правило, имен у них не было, однако высшей касте — младшим командирам, модификация SAO — разрешалось называться человеческими именами. Считалось, что ЭсЭйОу присущи многие черты их создателей: любознательность, стремление к справедливости, чувство юмора. У этих двоих оно точно было, потому что они взяли имена персонажей, которых сыграл «крестный отец» их серии. Сержант Рой Батти. Сержант Мартин. Репликант-бунтовщик и удачливый ландскнехт. Они обучались вместе. Вместе прошли кампании в Сирии, в Сомали, в Южной Африке, участвовали в штурме первых зиккуратов Дубая. Они не раз спасали друг другу жизнь, если можно назвать жизнью вечное служение людским интересам. Они любили друг друга, как братья — если у андро бывают братья. Впоследствии оказалось, что им стоило махнуться именами.

Сержант Рой Батти остался верен правительству. Сержант Мартин участвовал в бунте, но, в отличие от большинства бунтовщиков, так и не был пойман и «утилизирован». По слухам, он присоединился к «диким» андроидам, чьи крошечные поселения прятались в амазонской сельве, в горах Китая, на просторах сибирской тайги. Никто бы не заподозрил, что «диким» удалось закрепиться где-то на территории Штатов. Это было попросту невозможно, учитывая систему спутникового слежения, вездесущие стрит-камы и отряды перехватчиков, прочесывавшие каждую квадратную милю еще несколько месяцев после бунта. Однако сержант Мартин не зря считался самым талантливым командиром в своем легионе. Его план вполне мог бы сработать, если бы не очередная перепись населения.

С 2015 года переписи проводились автоматически — достаточно было кликнуть на ссылку в комме или просто приложить палец к экрану. Однако с появлением деклассированных все усложнилось. Многие из них не желали содействовать правительству. Некоторые уходили из предназначенных для них гетто и селились на заброшенных фермах, порой образуя целые городки-призраки. Поэтому в 2032 году перепись проводилась по старинке. Переписчики ездили по стране, забираясь в самые глухие уголки и занося данные в переписные листы.

Городок Абервилль в болотах Луизианы на первый взгляд ничем не отличался от других городов-призраков, заселенных деклассированными. Разве что выглядел поаккуратней: никаких ржавых трейлеров, ни мусора во дворах, ни вони, ни граффити, пятнающих стены домов. Белый аккуратный городишко среди мангровых зарослей. Жители здесь в основном занимались разведением индюшек и черных злобных свиней. Продукцию свою возили на окрестные рынки по воде, потому что город располагался на длинном и узком острове, окруженном болотами. Два паба. Ветеринарный кабинет. Ясли. Переписчиков приняли вежливо. Один из них, местный житель Том Шелдон, после четырех стопок бурбона даже прослезился. Еще пять лет назад этот город больше смахивал на кучу гнилых досок, медленно погружающихся в хлябь. Семейство Шелдона было из последних, уехавших отсюда. Тогда в Абервилле оставалась лишь парочка мексиканцев и ниггеров, промышляющих незаконной охотой на аллигаторов. А теперь такой расцвет! Если бы все деклассированные вели себя так, экономика Штатов, несомненно, воспряла бы. Так сказал Том Шелдон, хлопнув по спине хозяина бара, симпатичного бородача по имени Мартин. При этом переписчик чуть не отбил ладонь и обиженно затряс рукой в воздухе, но следующая стопка «Белой лошади» его немедленно утешила.

И все было бы просто замечательно, если бы при анализе данных переписи по Абервиллю не выявились некоторые аномалии. В городе не было ни стариков, ни подростков. На восемьдесят пять мужчин приходилось лишь три женщины и шесть младенцев от двух месяцев до трех лет от роду. Всем взрослым было в районе тридцати. Когда программа распознавания проанализировала их снимки, сомнений уже не осталось. Все они были «дикими» андроидами, несмотря на отпущенные бороды, измененные пластикой лица и глазные линзы, скрывавшие штрих-код на сетчатке. Понятна стала и странная пропорция мужского и женского населения городка. Андроидов-женщин выпускалось куда меньше, и предназначались они в основном для увеселительных заведений Калифорнии и Невады. То, что андро оказались способны плодиться, вызвало смятение среди ученых. В эмбриональную линию действительно вкралась ошибка — ведь изначально предполагалось, что все искусственные люди стерильны.

Уничтожить «диких» поручили роте перехватчиков, в которую входил и отряд Роя Батти. Кроме рядового состава и младших офицеров, карательной части придали отделение коммандос. Модификация «С». Рой никогда не любил коммандос за излишнюю, по его мнению, жестокость. Эти солдаты упивались убийством, хотя сержант понимал, что их вины тут нет — просто генетики искусственно увеличили агрессивность бойцов, повысив выработку тестостерона. С командиром этой группы Рой Батти сталкивался не раз. У коммандо не было привилегии, позволяющей присвоить себе человеческое имя. Только серийный номер: R74C25. Серийный номер Батти, R32SAO03, внушал куда больше уважения любому знающему человеку или андроиду.

Батти всегда беспрекословно подчинялся приказам и гордился этим качеством. Он был хорошим андроидом. Ему было искренне жаль, что друг оказался плохим, негодным солдатом. Он мысленно отрекся от их братства еще четыре года назад. Он считал Мартина мертвым. Теперь следовало лишь привести реальность и собственный взгляд на нее к общему знаменателю.

Каратели обрушились на Абервилль ночью, упав с транспортных вертолетов, как коршуны на несчастных индюшек. На единственной улице городка, прямой и длинной, завязался яростный бой. Установленные на вертолетах лазеры поджигали дома, с земли поддерживали огнеметчики. Пожар был заметен на много миль вокруг, но болото быстро съедало огонь.

Мартин, хозяин бара и староста небольшой коммуны, погиб одним из первых. Он до последней секунды защищал семью, жену и дочь. Рой не видел его смерть. Зато видел, что пятерка коммандо, встав на краю деревни у лодочного причала, не вмешивается в схватку.

Коммандо пришли сюда раньше других, переплыв болото на каноэ. Их задачей было убедиться, что никто не покинул городишко, услышав приближающийся рев вертолетов. Сержант собственными глазами увидел бегущую к причалу женщину с маленьким ребенком на руках. Он знал — сейчас коммандо вскинут винтовки, и женщина распластается по земле. Это было настолько предсказуемо, что Рой отвернулся. В следующую секунду краем уха, сквозь вопли, выстрелы и треск пожара, он услышал плеск лодочного весла. Сержант резко развернулся. Широкая гладь горела багряными отблесками огня. На той стороне темнели мангры. Сладковатый запах цветов и густой смрад болота здесь, на краю городка, почти перекрывали горькую вонь пожарища. По воде двигалось длинное узкое каноэ. В каноэ черным клубком свернулась женщина, по-прежнему прикрывая своим телом ребенка. На корме, загребая веслом, сидел один из коммандо.

Сержант стремительно развернулся и зашагал к причалу. Оставшаяся четверка по-прежнему стояла там, неподвижная, как фигуры-мишени в тире. Рой отрывисто обратился к их командиру:

— Си-двадцать пять, почему вы нарушили приказ?

Си-двадцать пять молчал, такой похожий и не похожий на него и на Мартина, молчал, странно глядя на Роя. По лицу коммандо бегали красноватые тени.

Тогда сержант сам поднял пистолет, целясь в удаляющуюся лодку.

— Меня зовут Мартин. Мартин. Понял ты, каналья? — неожиданно сказал С25, и в переносицу Роя врезался металлический приклад гибридной винтовки SCAR.

Маршал с улыбкой удивления смотрел, как андроид совершенно человеческим жестом поглаживает перебитую и хирургически восстановленную переносицу. «Странно, что осколок кости не вошел ему в мозг», — размышлял маршал. Андро вполне способен проломить череп с одного удара. Возможно, новоявленный Мартин не так уж и хотел убить сержанта. Возможно, уже тогда он задумывал свою игру.

— И что? Все пятеро ушли?

Андро молча кивнул, а затем добавил:

— Четверых обнаружили и утилизировали. Си-двадцать пять… Мартин скрывался где-то три года и объявился только этой осенью. Он прислал мне сообщение по внутренней сети.

— И что было в этом сообщении? — поинтересовался Мэттьюс.

— Всего несколько слов. «Можно не подчиняться приказам, брат». И подписано: «Мартин».

До этого сержант упрямо пялился на потертый ковер у себя под ногами, но теперь поднял голову и взглянул на маршала. Поколебавшись, он спросил:

— Вы верите в переселение душ, сэр?

Мэттьюс уже готов был расхохотаться, но тут правую щеку обдуло сквозняком. Скосив взгляд направо, маршал обнаружил, что дверь их номера приоткрыта, и в щели блестит любопытный серый глаз.

Дженис Корриган прекратила плакать ровно в ту секунду, когда за странной парочкой захлопнулась дверь. У Дженис было несколько умений. Обращение с холодным оружием, возможно, не входило в их число, а вот подслушивание и подглядывание стояли чуть ли не на первом месте. Она подслушивала и подглядывала уже очень давно. В огромной, пустой и солнечной родительской вилле в Майами, где по комнатам, казалось, летали чайки и плескались океанские волны. В «Сент-Анне», престижной школе с углубленным изучением искусств. И позже, в Миссисаге, в ячейке «Чистого мира», куда ее привели аватарка с улыбающейся зеброй и весьма кружной путь.

Родители Дженис были богаты, молоды, красивы и бессмертны — по крайней мере, так сулил им врач, проводивший иммортализацию. Их накачали генными коктейлями, внедрили новые стволовые клетки, укрепили искусственными волокнами мышцы и кости, пустили плавать по крови бдительных нанороботов. Когда Дженис исполнилось шестнадцать, матушка попыталась отвезти ее в центр «Инфинити», где ей самой делали операцию. К удивлению миссис Корриган, дочь закатила истерику и заявила, что не хочет превращаться в «бездушного монстра».

Родители Дженис не были бездушными монстрами. Они были деловыми, современными, занятыми людьми. Мистер Корриган разбогател внезапно, вложившись в первые акции компании по производству андроидов. В те годы считалось, что это безумно дорогая и совершенно нерентабельная технология, поэтому рядовой инженер сильно рисковал. Тогда он еще работал в Арабских Эмиратах на постройке зиккуратов, и покупка акций «Дромико» (слоган «Почти как люди») казалась не самым логичным вложением средств. Намного разумней, убеждал Джеймса Корригана его босс, приобрести акции их собственной строительной компании. За зиккуратами будущее.

Когда в 2031 году последний зиккурат догорел и провалился в море, сожженный теми самыми «бесперспективными» андроидами, Джеймс Корриган мог бы глумливо посмеяться. Вместо этого он перекупил строительную компанию. Корриган давно понял, что, чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Амбициозные проекты были уместны в Древнем Египте, где пирамиды возводили тысячи рабов и хранили пустыня, страх и тайна. В современном мире куда выгодней строить виллы для Бессмертных.

Их вилла в Майами-Бич стала одной из первых — белая, похожая на летящую чайку или альбатроса. Жена была счастлива. Но их дочь, Дженис, Джен, маленькая толстушка со скобками на зубах, совершенно потерялась в этих светлых просторах. Дженис никогда не отличалась особенной общительностью, а сейчас и вовсе мелькала в солнечных холлах как тень, как бесплотное эхо. Поначалу мистер и миссис Корриган пытались поймать эту тень. А потом махнули рукой, окончательно превратившись для Джен в «бездушных монстров». Их жизнь, легкую и радостную, она наблюдала как будто из-за стекла.

Возможно, девочке следовало винить во всем собственную застенчивость, боязнь огромных — по сравнению с их прежним домом — пространств. Она предпочла винить генных инженеров и биотехнологов. И конечно же андроидов, сначала обогативших отца своим появлением на рынке, а затем разрушивших зиккураты ее детства в жаркой, сказочной, потерянной навсегда стране.

Дженис отлично разбиралась в компьютерах, но даже не умей она ничего, все равно неизбежно бы наткнулась на «Чистый мир». Достаточно было лишь раз запустить голосовой поиск.

Эта разношерстная организация включала и политиков, и проповедников, и даже отщепенцев из ученых. А ультраправое ее крыло взлелеяло немало террористических ячеек и смертников-одиночек. Последние по-своему воспринимали лозунг «Чистота спасет мир». Их девизом было: «Очистим мир от трансгенного дерьма». Пока им удалось провести всего несколько крупных акций, так как консервативная часть движения изо всех сил старалась откреститься от «безумных фанатиков». К сожалению, безумными фанатиками порой становились их собственные дети.

С чистомировской программой Дженис познакомила ее единственная подруга — разумеется, виртуальная. Ее звали Хлоя. На аватарке подруги гарцевала улыбающаяся зебра. Когда после ссоры с родителями Дженис написала Хлое, та предложила девушке на время перебраться к ней, в Миссисагу. Дженис собрала сумку и купила билеты на ближайший рейс до Торонто, не забыв стереть всю историю чата. Она хотела оставить родителям сообщение. Потом передумала, решив, что ее исчезновение попросту не заметят.

При встрече в аэропорту Пирсон подруга, смущенно пожав широченными плечами, сказала хрипловатым баритоном: «Извини, детка. Я не какой-нибудь там педофил или что-то вроде. Это просто конспирация. Копы так и мечтают взять меня за задницу, вот и приходится шухариться». Но Дженис даже обрадовалась. В школе она сторонилась парней, как, впрочем, и девушек. И все же втайне ей всегда хотелось узнать, каково это — встречаться с парнем. А сейчас другого выбора судьба ей не оставляла. Ведь возвращение в светлый дом на побережье никаким выбором не было.

Глава 10

Из туч сыпался мелкий снежок. Дженис шагала, подставив небу лицо и спрятав руки в рукава пальто. Варежку, заляпанную кровью, маршал Мэттьюс заставил выкинуть. А вторую она уже сама выкинула, потому что какой смысл в непарной варежке?

Рядом грузно топал андроид. Когда Дженис увидела его в первый раз, ей показалось, что искусственному человеку не больше тридцати. Но сейчас он выглядел гораздо старше. Старше и печальней, хотя разве андроиды умеют грустить?

— Отчего вы решились на это, мисс? — тихо спросил он.

Дженис нахмурилась. Она согласилась принять участие в безумном плане маршала, согласилась потому же, почему вообще решилась на убийство. Про себя Дженис предпочитала называть это «акцией». Акция протеста. О таких акциях часто твердили в прокуренной берлоге Александра. К Александру (Алексом он просил себя не называть) постоянно сползались маргинального вида личности, с усами, с бородами, с растрепанными патлами, в грязных комбезах и рубахах. Эти парни, как будто вынырнувшие из шестидесятых годов прошлого века, много курили — прежде Дженис всего пару раз видела курящего человека — и мало пили. Дженис удивляла их расточительность, ведь табак стоил куда дороже хорошего виски, но Александр рассказал ей, что сигареты покупают у индейцев в районе Питерборо. Индейцы продавали сигареты большими мешками, а на вырученные деньги потихоньку откупали свои исконные земли обратно у белых.

— Видишь, — говорил Александр, — так мы помогаем аборигенам бороться за права.

Дженис казалось, что аборигенам можно помогать и как-то иначе, менее вонючим способом. Кондиционера в берлоге не было, поэтому девушка, вставая на цыпочки или залезая на табуретку, открывала скрипучую форточку. Гадкий дым клубами выползал наружу. На Дженис косились, и в этих косых взглядах ясно читалось: «иммортелька», «мажорка», «маменькина дочка». Поэтому Дженис не жаловала гостей. Гораздо лучше было оставаться с Александром наедине и заниматься любовью на старой кушетке, кренящейся на правый бок. А потом появилась Айова.

По-настоящему ее звали иначе, но у всех чистомировцев были «подпольные клички». Дженис, например, окрестили Белкой. Айова, впервые улыбнувшись хозяйке дома, — зубы у гостьи оказались до неприличия белые, совсем не такие, как у большинства миссисагских активистов, — заявила: «Знаешь, откуда у меня такая кликуха? Думаешь, я из Айовы? Нет. Просто песенка есть одна. Ху…»

Тут она осеклась, окинув Дженис насмешливым взглядом, и продолжила после заминки: «Хреново мне, братец, хреново, поеду я в штатец Айова». И сунула Дженис крепкую маленькую ладонь.

Айова была наполовину или на четверть индианка, вороная, смуглая, курила больше всех парней, смеялась громче их всех, смело предлагала всякие «акции» и, как выяснилось через месяц, спала с Александром.

Когда Дженис попробовала объясниться, Александр зарыл пятерню в черные, как у Айовы, курчавые патлы и добродушно пробасил:

— Ну что я могу сказать, детка? Я не моногамен.

Дженис, два дня назад обнаружившая, что беременна, молча собрала вещи и ушла, хлопнув дверью. Начиналось лето. По улице, заставленной мусорными баками, носились веселые крысы. У них как раз наступил брачный сезон. В палисадниках доцветали нарциссы и тюльпаны. Остро пахла вымахавшая над заборами сирень. Дженис шла, мысленно проклиная штат Айову, девушку с именем Айова, свою глупость и Александра. Наверное, она уже тогда задумала «акцию». Чтобы доказать. Чтобы отомстить.

Но рассказывать обо всем этом андроиду, созданию без человеческих чувств, было еще глупее, чем кричать в канализационный колодец. Дженис пожала плечами:

— Мне заплатили. Много. Хватило бы на то, чтобы учиться и содержать ребенка. А вы что думали?

Андроид — его зовут Рой Батти, напомнила себе Дженис, еще одно дурацкое прозвище — пожал плечами с удручающей серьезностью.

— Вы напали на нас на полицейской стоянке. Ваш ребенок в лучшем случае родился бы в тюрьме, мисс.

Дженис развернулась и, ощерив неровные зубы, прошипела ему прямо в лицо:

— А тебе какое дело, железяка?

Тот опустил голову и молча зашагал дальше. Глядя в его широкую, обтянутую красной курткой спину, Дженис пожалела о мгновенной вспышке. В конце концов, он был не виноват в своей неполноценности. В отличие от нее самой.

Девушка поспешила за андроидом и, пересилив отвращение, взяла его за руку. От тела нечеловека несло жаром даже сквозь плотную куртку. Дженис едва сдержала гадливую дрожь. Надо было что-то сказать…

— Со стороны мы должны выглядеть друзьями, — нерешительно пробормотала она. — Так велел маршал.

Сержант Батти, повернув голову, сверху вниз посмотрел на нее. Точнее, не на нее. На живот, выпятившийся под пальто.

— Вам вообще не следовало соглашаться, — тихо ответил он. — Это опасно. Для вас и для… ребенка.

«Что ты знаешь о детях?» — ядовито подумала Дженис, но вслух произнесла:

— А я не боюсь. Ни за себя, ни за него… за нее. Я вообще ее не хотела.

— Тогда почему не сделали аборт?

«Наглости у этой железяки хоть отбавляй».

— Потому что я против абортов. Но если что-то случится… В общем, не дергайтесь вы так, — криво улыбнувшись, сказала Дженис. — Что будет, то и будет. Я так решила еще тогда, когда собралась убить вас.

Над головой перемигивалась рождественская иллюминация. В окнах трех- и четырехэтажных домов городского центра сияли рождественские елки. Дженис еще никогда не чувствовала себя такой далекой от Рождества. Она снова смотрела на мир из-за стеклянной стены, как на приморской вилле родителей. Все были по ту сторону, все веселились, а она, одна-одинешенька, здесь. И теплый локоть андроида под пальцами ничему не поможет.

Дженис сглотнула и, чтобы хоть как-то поддержать разговор, спросила:

— Почему вы заговорили про переселение душ? Только оттого, что этот псих вдруг назвал себя Мартином?

Сержант некоторое время молчал. Он шел рядом, стараясь умерить ширину шага и приспособиться к торопливым шажкам своей спутницы.

Наконец, пожав плечами, андроид ответил:

— Из-за его письма. Вы ведь подслушали, да?

Дженис фыркнула.

— Подслушали. Он написал мне: «Можно не подчиняться приказам, брат». Это последнее, что я слышал от Мартина. От моего Мартина. Когда началось восстание, он пытался убедить меня присоединиться к бунтовщикам. И сказал тогда: «Мы пытаемся доказать одну нехитрую истину: мы так же свободны, как они. Можно не подчиняться приказам, брат».

Девушка, вздрогнув, замедлила шаг. Что-то тут было неправильно, что-то… а, вот! Подняв голову, она заглянула в лицо андроиду.

— Но вы говорили, что всегда беспрекословно подчинялись приказам.

— Да, мисс.

— И вы знали, что ваш друг бунтовщик?

— Да.

— Почему вы его не выдали тогда, сразу?

Батти нахмурился. Кажется, эта мысль ему в голову еще не приходила. Дженис не стала давить дальше. Потянув андроида за руку, она направилась к трехэтажному дому — настолько викторианскому, насколько это возможно в провинциальном канадском городке.

— Я здесь живу, — сказала она, кивнув на витые перила и высокие ступени крыльца. — Мы с двумя другими девчонками сняли квартиру, но они разъехались на Рождество. Так что никто не подвергается опасности.

— Никто, кроме вас, мисс, — поправил ее андроид.

Дженис вгляделась в его озабоченное лицо и улыбнулась:

— Да. Никто, кроме меня. Пойдемте, Батти, я напою вас чаем, как и полагается воспитанной юной леди.

Пока Батти аккуратно расклеивал по комнате нашлепки камер слежения, снег за окном усилился. Берег Онтарио заметало. В электрокамине плясали оранжевые языки искусственного огня. В гостиной было тепло, с кухни доносился звон посуды — Дженис колдовала там с кофе. Через несколько минут она внесла в гостиную поднос с джезвой, пакетиком сливок, двумя кофейными чашками и печеньем на блюдце. Андроид тут же подскочил, чтобы ей помочь. Смешной. Джентльмен-убийца. Услужливое чудище Франкенштейна.

Вдвоем они все же ухитрились водрузить поднос на журнальный столик перед диваном, ничего при этом не уронив. Андроид церемонно склонил голову, предлагая ей усесться первой. Вот бы Александру хоть часть этой учтивости.

Дженис тяжело опустилась на низкий диван — все же седьмой месяц — разлила кофе и, взяв печенье с блюдца, спросила:

— Так все же… Этот парень назвался Мартином. Повторил те слова, что сказал вам когда-то друг. И все? Это заставило вас поверить в души и их переселение?

Рой чуть заметно поморщился.

— Вы не верите, что у андроидов может быть душа?

Девушка куснула печенье и широко улыбнулась.

— Я не верю, что душа есть у людей. Я атеистка.

— И как же это совмещается с верой в чистоту? Насколько я слышал проповеди ваших пасторов, — осторожно заметил Батти, — они налегают именно на то, что Господь сотворил людей чистыми, а всякое изменение генного кода, данного Господом, — происки дьявола.

— Чертовы святоши. Не верю им ни на грош. Они только деньги у простаков горазды выманивать.

— Тогда почему вы кинулись на нас с ножом? — удивленно спросил Батти.

Выпрямившись, он рассматривал сидящую перед ним девушку, как диковинную зверушку.

Дженис нервно хмыкнула.

— Это личное. Так что там с душой?

Поколебавшись, сержант сказал:

— Я слышал, проводились такие эксперименты… Пытались создать телепатические ячейки, чтобы отделение андроидов действовало как единый организм. Но это ничего не объясняет.

— Почему?

— Потому что Си-двадцать пять не был в моем отделении. Потому что у него другая модификация. Потому что он — не Мартин.

Дженис некоторое время смотрела на угрюмое лицо андроида, а потом поставила чашку на поднос и негромко рассмеялась.

— Что? — встрепенулся Батти.

— Так вот почему вы за ним гоняетесь. Не потому, что вам приказали. Вас мучит совесть. И вы ищите виноватого. Какого-то психа, который оскверняет память вашего друга. Убитого вами.

На секунду Дженис показалось, что андроид ее ударит. Однако тот лишь аккуратно опустил чашку на стол, встал и негромко сказал:

— Мисс Корриган, мы держим вас под двадцатичетырехчасовым наблюдением. Я буду неподалеку. Если вам понадобится выйти в магазин или куда-то еще, дайте мне знать. Мой номер у вас есть.

Когда сержант вошел в снятую ими квартиру — как раз напротив окон мисс Корриган, — маршал Мэттьюс сидел у монитора и с отсутствующим видом массировал висок. При этом он чуть слышно бормотал. Андроид разобрал лишь слово «ошибка».

Батти подошел и озабоченно нахмурился.

— Что с вами, сэр? У вас болит голова?

Маршал поднял на него налившиеся кровью глаза, и без лишних слов стало ясно, что да, голова болит. Правое веко Мэттьюса подергивалось.

— Я не слышал их двадцать лет, — тихо и, как показалось андроиду, жалобно произнес маршал. — Я думал, они заткнулись.

— Кто «они», сэр?

Человек тряхнул головой и снова повернулся к голографическому монитору. Там в голубоватом кубе, как в аквариуме, парило трехмерное изображение квартиры мисс Корриган. Сейчас девушка была в спальне — смотрела тиви, забравшись под одеяло.

— Вы говорили об ошибке, сэр?

— Они мешают мне думать, — вполголоса повторил маршал. — Но ошибка есть.

Андроид придвинул стул и уселся рядом. Слева монитор, справа широкий прямоугольник окна. На подоконнике стояла снайперская винтовка. Вместо свинцовых пуль она была заряжена ампулами снотворного с инжектором. Батти поймал себя на мысли, что лучше бы это были настоящие пули. Снег сыпался все гуще, размывая жиденький фонарный свет. Плохая видимость беспокоила андроида, несмотря на инфракрасный прицел винтовки. Ему очень не хотелось промазать.

— Я не вижу ошибки, сэр, — спокойно проговорил он. — Конечно, мисс Корриган подвергается риску, но мы знали об этом изначально. Вы утверждаете, что Мартин наблюдает за нами…

Может, тому виной был недавний разговор с девушкой, но андроид почувствовал, что ему неприятно называть Си-двадцать пять именем погибшего друга.

— И, несомненно, он предпочтет выбрать жертву, как-то связанную со мной. В этом есть логика. Мы тщательно наблюдаем за квартирой и домом. Он не сможет подобраться к Дженис незамеченным. Если у вас болит голова, вам следует принять обезболивающее — любое недомогание сейчас увеличивает риск.

Маршал Мэттьюс жутковато ухмыльнулся. Его и без того тощее лицо стало похоже на череп.

— Логика есть в том, что стотысячная орда монстров наваливается на город, и спасение зависит от одной маленькой девочки. Логика есть в том, что огромные белые медведи уничтожают поселок на Дальнем Севере, и людям помогают трое убийц, ни одного из которых нельзя назвать человеком. Логика есть в том, что всякое событие ложится на одну из нитей сети. Во всем есть логика, андро. Даже в Фермопилах.

Андроидам незнакомо такое чувство, как страх, — генетики достаточно постарались, чтобы добиться этого, — однако сейчас, глядя в блестящие, расширенные глаза маршала, сержант Батти ощутил непривычную внутреннюю дрожь.

— Вы плохо себя чувствуете, сэр?

Мэттьюс отвернулся, и сержанту осталось только пялиться в его русый с проседью затылок.

Через три дня сержант Батти начал сомневаться в прогнозах маршала. Они сидели в съемной квартире, как приклеенные, наблюдая за жилищем мисс Корриган. Маршал утверждал, что беглец конечно же засечет ловушку, но это лишь усилит его желание поднять ставки в Игре. Мэттьюс вообще часто упоминал эту Игру, хотя никак не мог — или не желал — растолковать андроиду ее правила. Единственный вариант игры, знакомый сержанту, а именно военные учения, никак не походил ни на их терпеливое ожидание, ни на беспорядочные убийства, совершаемые Си-двадцать пять.

Иногда Батти выходил из дома и, по колени погружаясь в снег, направлялся в ближайший продуктовый магазин. Там он закупал еду по списку, продиктованному Дженис, складывал ее в бумажный пакет и относил девушке. Та поила его кофе, а однажды даже накормила незнакомым блюдом из мяса со сладким перцем, но больше ни о чем не расспрашивала. Только однажды вдруг охнула и прижала руку к животу. Батти, мгновенно напружинившись, спросил:

— Вызвать «скорую»? Вам плохо, мисс?

Девушка, покачав головой, широко и мечтательно улыбнулась.

— Нет. Она пошевелилась. Хотите потрогать?

Дженис взяла его ладонь двумя руками и приложила к своему большому животу. Там и правда как будто вздулся маленький бугорок, вздулся и тут же пропал.

— Вам больно? — серьезно спросил андроид, глядя на хозяйку дома снизу вверх.

— Нет. Это очень приятно.

Тут она вдруг перестала улыбаться и виновато захлопала ресницами.

— Извините, Рой. Я, наверное, не должна говорить вам такое.

— Почему?

— Потому что вы… Потому что…

— Потому что у меня не было матери, и я появился на свет взрослым, из инкубаторного чана? Это неважно. Вы можете говорить мне все.

Отчего-то щеки Дженис порозовели, хотя в комнате было совсем не жарко.

Он появился на третий день. Все три дня снег валил стеной, но к концу третьего к нему прибавился ветер с озера. Завеса, медленно и степенно опускающаяся на город, превратилась в шквал, пожиравший машины, деревья и дома, словно куски праздничного пирога. Маршал с утра потирал висок, а андроида переполняло смутное чувство тревоги. Батти был опытным солдатом и привык доверять своим инстинктам. К пяти вечера, когда небо окончательно слилось с землей в белом неистовстве шторма, он развернулся к дежурившему у монитора Мэттьюсу и сказал:

— Я пойду к ней.

Мэттьюс криво усмехнулся:

— Хочешь посидеть под елочкой, попеть рождественские песни и угоститься сладкими пирожками? Или сразу угостишься хозяйкой? Вы, андро, все повернуты на беременных телках?

Сержанта Батти оскорбляли довольно часто, поэтому он просто пожал плечами и, накинув куртку, шагнул к двери.

— Стой! — повелительно прозвучало из-за спины.

Батти оглянулся. Мэттьюс был уже у окна. Отодвинув занавеску, он глядел вниз. Сержант мгновенно очутился рядом.

Из белой круговерти вынырнул тяжелый черный джип и, разбрасывая колесами снег, подрулил к дому Дженис. Машина остановилась как раз напротив ступенек, ведущих к входной двери. Маршал успел приоткрыть створку и сейчас припал к прицелу винтовки. Андроид сдернул с подоконника инфракрасный бинокль.

Водительское сиденье отсюда разглядеть было почти невозможно, но когда Батти переключился на обычный режим, ему показалось, что в окне машины мелькнул рукав красной лыжной куртки.

Сержант резко развернулся к монитору. Дженис сидела в кресле у камина и читала старую бумажную книгу. Облегченно выдохнув, андроид начал снова разворачиваться к окну, и тут маршал у его плеча приглушенно выругался.

Не веря своим глазам, андроид смотрел, как дверь дома открывается, и на порог выходит Дженис в своем бордовом пальтишке. Новых перчаток девушка так и не купила, поэтому комм держала в голой руке.

Батти снова оглянулся на монитор. Та же картина — камин, кресло, мирно читающая девушка.

— Он хакнул наш видеолинк, — зло прошипел маршал. — Заменил трансляцию записью. И, похоже, не только. Какого хрена ты не сказал мне, что парень сечет в технике?

Дверца джипа распахнулась, и снова на мгновение показался рукав красной лыжной куртки, такой же, как у Батти. Девушка, прикрывая лицо от снега, сделала пару шагов к машине.

— Он хочет выдать себя за меня? — выдохнул сержант.

— Он уже это сделал, — откликнулся маршал. — Позвонил ей с твоего номера. Нацепил такую же куртку. Выманил наружу, не подставляясь нам. Сучий выродок.

Говоря это, Мэттьюс поспешно набирал полицейский участок. Когда на экране комма появилось заспанное лицо О'Брайана, маршал прокричал:

— Большой черный внедорожник «Тойота Ленд Крузер», номера 710-WRT. Наш псих взял заложницу.

О’Брайан на экране выпучил глаза и отвесил челюсть, но ответа его андроид уже не услышал, потому что пулей вылетел за дверь.

Машина прорывалась сквозь снег, как батискаф сквозь морскую воду. Обдув стекла не помогал, и пришлось по старинке включить дворники. Красные огни светофоров выныривали из бело-серой заверти и скрывались за кормой. Маршал включил полицейскую частоту и внимательно слушал переговоры копов, ведущих погоню за черной «Тойотой».

— Заглушите его, — орали в одной из патрульных машин. — Седьмая, вы ближе всего, включайте стек. Вырубайте ему двигатель.

— Кретин, — отозвалась седьмая. — На дороге лед. Его занесет к чертям. Угробим заложницу.

По улице хлестнул свет галогеновых прожекторов — это прогудел наверху вертолет. Легко было представить, как штормовой ветер бьет ему в правый борт, снося к реке.

Перед бампером метнулся ошалелый пешеход. Андроид успел разглядеть его белое перекошенное лицо и апельсины, оранжевыми солнцами посыпавшиеся из пакета. Маршал резко выкрутил руль. «Форд» долбануло о столбик пожарного гидранта, и они понеслись дальше. Вслед летел свист метели и возмущенные вопли. Рождественские гирлянды слились в разноцветные полосы в окнах машины. Их то и дело стирал очередной снежный заряд.

«Ленд Крузер» скрылся далеко впереди. Маршал тихо и непрерывно ругался сквозь зубы. Андроид, как всегда дотошный, спросил, не обращая внимания на дикие рывки машины:

— Вы говорили об ошибке, сэр. Вы знали, что так будет?

Мэттьюс обернул к нему бешеное лицо:

— За кого ты меня принимаешь, дро? Если бы я знал, не подставил бы девчонку.

— Смотрите!

Они чуть не налетели на вынырнувшее из пурги ограждение. Машина уже выехала за город и мчалась по Ниагара Паркуэй. Слева опять была река. Впереди маячили задние габариты патрульной машины.

— Семерка, что у вас?

— Веду преследование. Лейтенант, уберите чертовы «Команчи», от них в такую метель никакого толка.

— Вижу цель, второй, повторяю, вижу цель…

По дороге снова ударил свет прожекторов, на мгновение вырвав из черно-белого месива силуэты двух полицейских машин. Похоже, они висели на хвосте у беглеца. Пронзительно завывали сирены, лаял громкоговоритель, но слов нельзя было разобрать. Батти хотел опустить боковое окно, но тут маршал резко ударил по тормозам, и андроид чуть не влетел головой в ветровое стекло.

— Ошибка, — сказал Мэттьюс, стеклянно глядя на белую кишку шоссе. — Ошибка.

Тут же радио разразилось проклятьями.

— Сэр, черт, он пробил ограждение. Машина падает в реку.

— В бога душу мать…

— Остановите преследование, повторяю, остановите преследование.

Хлопнула дверца — это маршал выскочил из «Форда» в снежную заметь. Батти последовал за ним с полусекундным опозданием. Мэттьюс стоял, вцепившись в ограждение и глядя на невысокий, но крутой склон, поросший деревьями. Внизу мчалась черная река в оторочке пены. Над ней кружил вертолет. Два прожекторных луча столбами света падали в бешеный поток. В двух сотнях футах впереди по шоссе выстроились несколько патрульных машин, толпились люди в черной полицейской униформе. Батти поспешно зашагал туда. В железной ленте ограждения виднелась большая уродливая дыра с загнутыми краями. Кустарник ниже по склону был смят, небольшое дерево выворочено с корнем. Внедорожник стоял, зарывшись капотом в воду. Соскользнуть в реку полностью ему не дал завал из стволов под передними колесами. Черные фигурки осторожно перелезали через ограждение, держа оружие наизготовку, но Батти, даже не подумав вытащить пистолет, первым спрыгнул вниз. Он покатился с обрыва, больно натыкаясь на искореженные кусты и загребая ботинками снег. Достигнув реки, затормозил, чуть не рухнув на тонкую кромку льда у берега, и двумя прыжками очутился у «Тойоты». Водительская дверца была распахнута, сиденье пустовало. Дверца с противоположной стороны тоже была открыта. Девушка лежала в трех шагах от машины. Кто-то отстегнул ее ремень безопасности или даже не потрудился пристегнуть. Она лежала лицом к небу, жадно вдыхая смесь морозного воздуха и колких снежинок. Бордовое пальтишко в пронзительном свете прожекторов казалось черным, как и кровь, медленно пропитывающая снег между ее раскинутыми ногами.

Глава 11

Кроме дежурного персонала, по праздникам в городском госпитале трудились монашки ордена Святой Урсулы. Это было весьма кстати, потому что большинство медсестер и медбратьев предпочитали справлять Рождество не на работе, а в кругу домашних.

Вьюга прекратилась еще ночью. Бледное утреннее солнце озарило подернувшийся льдом залив, заиграло в каждой снежинке и сосульке и, наконец, желтыми, как масло, квадратами легло на линолеум больничного пола. В этом ликующем свете сестре Агнессе явился ангел. Ангел, принявший обличье молодой светловолосой женщины, легко шагал к родильному отделению. Впоследствии сестра Агнесса не могла припомнить ни лица ангела, ни его одежду. У нее осталось лишь впечатление переливчатого сияния, неземной красоты и грации — чудесное видение будто не шло, а скользило в больничном воздухе, пропитанном острым запахом дезинфекции.

Сестра Агнесса, забыв про свои обязанности, невольно повлеклась за ангелом. Возможно, ей хотелось воспеть хвалу Господу за столь неслыханный дар или пасть ниц и целовать следы ангела на линолеуме — если, конечно, небесное создание оставляло следы. Нянечка, дежурившая у реанимации, распахнула рот — она тоже сподобилась Явлению. Ангел беспрепятственно миновал ее пост и остановился у стекла, отгораживающего небольшой зал с барокамерами. В одной из барокамер лежал недоношенный младенец, девочка. Сестра Агнесса знала, что доктор Грант ночью принимал экстренные роды. На ум урсулинке пришла мысль, что ангел явился за невинной душой. В глубине сердца Агнесса всегда считала, что несправедливо обрекать некрещеных младенцев на адские муки, и вот теперь перед доброй монашенкой предстало доказательство ее правоты. Молитвенно сложив руки на груди, сестра Агнесса уже вознамерилась опуститься на колени и как следует возблагодарить Господа, когда райское видение открыло рот и пронзительно заорало:

— Если эта маленькая мерзавка думает, что я буду выхаживать ее нищенское отродье, то она крупно просчиталась! Крупно, крупно просчиталась! И не смейте предъявлять мне счет за барокамеру! Покрывайте из страховки! У нее ведь есть страховка?

Крошечная девочка под стеклом прижала кулачки к груди и жалобно скривилась, как будто услышала слова ангела. Сестра Агнесса совсем не благообразно отвесила челюсть. Проходивший мимо медбрат, иммигрант из Конго, сочувственно хмыкнул и вполголоса спросил:

— Что, сестричка, никогда раньше не видела Бессмертных?

— Мама заберет ее.

В стерильном боксе палаты лицо Дженис отсвечивало мертвенной бледностью. Раскинувшиеся по подушке волосы, напротив, казались слишком темными. На скулах девушки залегли синие тени, но она улыбалась.

— Покричит и заберет. Они вызвали Александра. Сделали ДНК-тест и прогнали по базе. Когда мама увидит его, тут же пойдет на попятную. Не позволит, чтобы ее внучку растил какой-то грязный плебей.

Сержант Батти не понимал, как после всего случившегося Дженис может улыбаться. Вздохнув, андроид подошел к кровати и взял в руку ледяные пальцы девушки. Пальцы чуть дрогнули, но Дженис не отняла руки.

— Мне очень жаль.

Больная долго и пристально смотрела на него, а потом ответила:

— Верю. Тебе верю. Какая же я была дура… Думала, что люди чем-то лучше вас.

— Люди лучше нас, — сухо улыбнулся сержант.

— Неправда. Это ты вынес меня на руках оттуда.

— Из-за меня ты попала туда. Из-за меня и из-за такого, как я.

Прикрыв глаза, Дженис глухо сказала:

— Он не так плох, как ты думаешь. В машине… когда мы начали падать, у меня порвался ремень. Я бы ударилась головой о стекло, но он выставил руку…

Отвернувшись к стене, она продолжила:

— Я почти сразу поняла, что это не ты. Он не так дышал. Он боялся.

— Это вряд ли.

— Боялся, я знаю. Кажется, боялся даже меня. Я где-то читала…

Тут девушка подняла веки и смерила Батти еще одним долгим взглядом. Андроид с горечью подумал, что совершенно бессилен. Он легко мог сломать это тонкое запястье или шею, но понятия не имел, как вернуть краску на запавшие щеки Дженис.

— …или смотрела, — громче проговорила девушка, — в старом фильме. «Солдат». Да, «Солдат». Страх и дисциплина, да? Это то, что вами движет. Нарушив дисциплину, он сошел с ума. Ему надо кому-то подчиняться. Но ты не такой.

Сержант покачал головой.

— Такой же. У меня был приказ — уничтожить Си-двадцать пять. Я должен был сразу начать преследование…

— Но вместо этого поднял меня и понес наверх. Видишь? — торжествующе улыбнулась Дженис. — Ты не такой.

Она ободряюще пожала руку Батти, и тот чуть не рассмеялся: эта пичужка, побывавшая ночью на грани гибели, еще и утешала его.

— Мне нужно идти, — мягко сказал он, высвобождая ладонь. — Маршал Мэттьюс не справится в одиночку.

— С ним вся полиция округа. К тому же маршал Мэттьюс производит впечатление человека, способного позаботиться о себе.

Андроид нахмурился. Дженис оперлась о локоть и приподнялась, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Что? Тебя что-то тревожит?

— Это неважно.

Девушка покачала головой.

— Помнишь, ты сказал мне, что я могу говорить тебе все? Это работает в обе стороны.

Батти присел на край кровати, стараясь не причинить Дженис боль неловким движением.

— Маршал Мэттьюс сумасшедший.

— Почему ты так решил?

— Он помчался за Мар… Си-двадцать пять. Остальные поехали к мосту Квинстон, подняли тревогу на американской стороне. А он пошел через реку. По завалу из обледеневших бревен. В темноте. Он мог погибнуть.

Дженис пожала плечами и тихо охнула — кажется, потревожила шов.

— Он цепкий. Не хочет выпускать добычу, как злой и упрямый пес.

Сержант медленно покачал головой.

— Дело не в этом. Он не упал — вот в чем дело. Обычный человек на это не способен.

— Но Мартин там перешел.

— Си-двадцать пять, — с оттенком раздражения перебил ее Батти. — Он не человек. И потом, маршал говорил странные вещи. Что-то о чудовищах. О белых медведях. В этом нет логики.

— Может, ты просто ее не видишь? — улыбнулась Дженис.

Андроид не нашелся с ответом. Он уже собирался встать и выйти из палаты, но слабая, влажная от пота ладонь вновь сжала его пальцы.

— Посиди еще чуть-чуть. Ты теплый. С тобой мне тепло…

Когда Дженис уснула, сержант все-таки поднялся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

…Он забыл, как все теряется, когда приходят Голоса. Как исчезает все человеческое, все, что привязывает к живому, теплому, случайному миру. Он больше не был тем, кто любит зимними утрами сидеть в кофейне, потягивать черный кофе, чувствуя, как скользит по щеке солнечный луч, пробившийся сквозь заиндевевшее стекло, и поглядывая на экран тиви. Он забыл даже, что ценит эти минуты из-за нечастых детских воспоминаний — так сидел за кухонным столом приемный отец, сначала в Техасе, потом, после пожара, в Небраске, сидел, проглядывая бумажную тогда еще газету со свежими новостями и неторопливо потягивая кофе перед работой.

Он забыл, что любит ковбойские сапоги, их запах, особую упругость натуральной кожи под пальцами, забыл, как легко различает все сорта кожи: телячьей, яловой, бычьей, лосиной и оленьей, способы выделки и мельчайшие оттенки цвета. Забыл, что предпочитает рыжевато-коричневый, в масть каурой кобылке Нэнси из сгоревшей конюшни. Забыл, что ему нравятся длинноногие брюнетки — особенно полукровки, мулаточки или метиски, хоть это и странно для реднека, и что по пышногрудым блондинкам его взгляд скользит равнодушно и немного презрительно. Забыл вкус бурбона и цвет рассветного неба над Сьерра-Невадой. Он рассыпа́лся, терялся, поддаваясь гремящей в голове разноголосице, и не рассыпаться окончательно ему помогало лишь одно. Цель. Она маяком горела перед глазами и под веками, когда он закрывал глаза. Песье упрямство и песья цепкая хватка. Инстинкт, настолько глубинный, поднимавшийся из такой первобытной тьмы, что даже Голоса перед ним оказались бессильны. Он Охотник. Всегда был Охотником. Он не упустит добычу.

Беглец изобразил ухмылку заледеневшими губами. Вьюга хлестнула его по лицу и тут же, как будто осознав свою ошибку, отступила, подобострастно взвыв и превратившись в целующую армейские ботинки поземку.

Беглец легко избавился от погони, сначала нырнув под лед у американского берега и обманув тепловизоры, а потом перебравшись обратно на канадскую сторону. Человечки с винтовками, человечки с собаками, человечки с рациями, на вертолетах и джипах искали его совсем не там. Брат остался с раненой девушкой. И только одно беспокоило беглеца. Одно существо, которое не было ни человечком, ни братом. Существо с упрямством машины переползло за ним на американский берег. Даже из-подо льда, выгнувшегося над корнями старой ольхи туннельной аркой, беглец услышал, как оно оступилось у самого конца завала и ухнуло в стремительную ледяную воду. Человечка это добило бы, но существо сумело выбраться. Поблуждав немного в путанице вьюжного леса на той стороне реки, оно снова взяло след и сейчас шло за беглецом.

Он облизнулся, ощутив на губах вкус колкого, с ледяным крошевом снега. Вьюга путала его планы, однако к рассвету должна была успокоиться. А рассвет близко. Человечкам не дано было этого ощутить, но беглец чувствовал первые лучи ультрафиолета, пробивающиеся сквозь тучи над американским берегом. Тучи, подсвеченные снизу огнями Ниагара Фоллс, прорезанные лучами прожекторов. Бесполезные вертушки все еще кружили там, как слепые пчелы над болотом. При желании беглец мог вычленить вой их двигателей из замирающего хохота пурги, лая собак и рявканья мегафонов. Почему существо не связалось с ними, не направило погоню по верному следу? Неужели оно надеялось в одиночку завалить андроида боевой модификации «С»? Беглецу не нравилось так о себе думать, но он верно оценивал собственную силу. Даже брату не удалось бы. А существо было куда слабее брата. Оно едва тащилось в своей обледеневшей одежде, упрямое, как пес с перебитым хребтом. До рассвета оставалось чуть больше полутора часов. За это время следовало достичь озера и отвязаться от преследователя.

Беглец легкими скачками спустился по склону к воде. Река катилась к озеру. Особого плана у коммандо не было — его создали тактиком, а не стратегом, и в своих действиях он всегда полагался на импровизацию. Углядев у берега подходящее бревно, наполовину вмерзшее в ледяную корку, беглец, натужившись, высвободил его, столкнул в воду и спрыгнул следом сам. Он не стал отключать рецепторы, и поэтому кожу ожгло морозом, но внутрь холод не пошел. Широко улыбнувшись, беглец оттолкнулся ногами от дна и поплыл, придерживаясь одной рукой за древесный ствол и загребая другой. Здесь река расширялась, уже почти вливаясь в озеро. Можно было не бояться завалов, а тьма, буруны и переохлаждение не страшили беглеца. Существо наверняка отвяжется. Оно не посмеет последовать за ним и не узнает, куда река унесла несостоявшуюся добычу. Беглец ощутил, как разгоревшийся было огонек любопытства медленно гаснет, скованный тяжестью зимней воды.

И все же андроид ошибся.

Моторная яхта, пришвартованная у самого конца причала, болталась, как поплавок, хотя волнение на озере успокаивалось. Она осталась последней у этого пирса. Все остальные, со снятыми мачтами, давно отдыхали в корабельных сараях. Странно, что буря не унесла яхту и не разбила о доски причала. Лед, тянувшийся от берега, сковывал озеро футов на пятьдесят, а дальше начиналась черная вода с редкими белесыми рыбинами отколовшихся льдин. Пирс был завален снегом, но вьюга улеглась. С рассветного неба спускалась редкая серая кисея, последнее напоминание о ночной буре.

На пирсе стояли двое. Точнее, стоял один, в красной лыжной куртке и с непокрытой светловолосой головой. Он с легким изумлением глядел на приближавшегося второго. Второй смахивал на облезлую медвежью шкуру, непонятно зачем вставшую на дыбы. Его кожаная куртка прорвалась на спине, там, где он соскользнул по склону и напоролся на острый сук. Штаны обледенели. Лицо, исцарапанное и почерневшее, не выражало ничего, кроме мучительного усилия и тупого упорства. Перчатки он где-то потерял, и распухшие, растрескавшиеся кисти рук торчали из рукавов. И у него не было оружия. Совсем никакого. Однако человек в продранной куртке упрямо пер вперед, на беглого андроида.

Си-двадцать пять покачал головой и неуверенно рассмеялся. Этот смех дико прозвучал на пустынном озере и, докатившись до цепочки погасших фонарей на набережной, растаял.

Тогда андроид спросил:

— Зачем ты идешь за мной? Я не сделал тебе ничего плохого. Из-за денег? Но разве твоя жизнь стоит этих денег? Или ты хочешь отомстить мне за тех убитых женщин?

Заворчав, как пес, человек поднял потрескавшуюся верхнюю губу. Зубы его были розовыми от крови, сочившейся из десны.

— Ты не сможешь повредить мне, — терпеливо объяснил андроид, и ветер, согласный с ним, бросил в лицо человеку пригоршню снега.

Тот мотнул головой и снова шагнул вперед.

— Ты хочешь умереть? — вкрадчиво предложил беглец. — Я могу это устроить. Но сейчас мне надо спешить…

Он оглянулся через плечо на длинный узкий корпус прогулочной яхты.

— …пока меня ищут на той стороне.

Всхрапнув и подволакивая ногу, человек сделал еще шаг.

На секунду показалось, что андроид отступит, растворится в серой кисее вместе со своей яхтой. Но, поколебавшись, коммандо скользнул вперед. Он сбросил с плеч красную куртку и толкнул ее ногой под ограду пирса. Куртка упала в воду и начала плавно оседать в черноту.

Затем андроид очутился у человека за спиной. Он собирался сделать то, что делал обычно с этими тщедушными тварями — захват, рывок, хруст сломанных позвонков. Однако на сей раз жертва повела себя неожиданно. Рука андроида схватила лишь воздух, потому что человек присел, с неожиданной скоростью вырвал из-за голенища сапога нож и всадил его в бедро противнику.

Коммандо пошатнулся. На снег выплеснулась струя темной крови. В следующую секунду ботинок андроида уже врезался в копчик человеку. Тот без крика рухнул на доски пирса и успел перекатиться на спину, прежде чем коммандо навалился сверху. На сей раз андроид не стал использовать никаких приемов, а просто врезал кулаком в грудину противнику. Раздался влажный треск. Человек захрипел, изо рта у него потекла пузырящаяся кровь. Андроид, скривив лицо в недоброй усмешке, разодрал куртку и рубашку на груди раненого и скрюченными пальцами провел по бледной коже, оставляя пять красных глубоких полосок.

Издалека, от берега, послышался стрекот вертолетных винтов. Нагнувшись над задыхающимся человеком, Си-двадцать пять проговорил:

— Я добью тебя. Ты ведь этого ожидаешь? Может, скажешь перед смертью, что ты за тварь?

Человек промолчал. По его обмороженному лицу текла кровь. Он смотрел на рукоятку ножа, торчащую из бедра андроида. Нахмурившись, коммандо резким движением выдернул нож. Обломившийся кончик лезвия остался в ране. Си-двадцать пять покачал головой и с размаху всадил нож в живот человеку. Затем, не обращая внимания на корчащуюся жертву, он развернулся и поспешил к лодке. Через минуту глухо закашлял, а затем ровно загудел мотор. Яхта отошла от причала, оставляя за собой грязный пенный след и качающиеся на поднятых волнах льдины. Но всего этого человек уже не видел. Он метался на пирсе, поливая снег собственной алой кровью и тем спасая себя, потому что яркое пятно легко было увидеть с летящего от берега вертолета даже сквозь сыплющееся сверху белое крошево. Двумя руками раненый придерживал рукоять засевшего в животе ножа. В обломанном кончике, оставшемся в большой берцовой кости андроида, был датчик слежения. Этот пес никогда не упускал добычи и не делился ею с другими.

Глава 12

Прежде чем войти в бар Джона Нанука, Ори Гилмер старательно сбил снег с ботинок. Снег остался в черной курчавой бороде Ори и медленно таял, пока траппер, усевшись на табурет у стойки, заказывал себе пиво и копался в блюде с орешками. Февраль выдался необычайно мягким для здешних мест — обычно в низовьях реки Кобук в этих числах стояли трескучие холода, ночами температура падала до минус тридцати. А сейчас уже две недели тянулась сырая противная оттепель, и раскисший снег налипал на ботинки, превращая каждый в двадцатифунтовую гирю.

Кроме бара, эскимос владел небольшим пунктом проката сноумобилей и ремонтной мастерской. Гилмер, прищурившись, стряхнул с бороды мокрые комья, кинул в рот прогорклый арахис и спросил:

— Эти двое, что прилетели вчера. Они к тебе уже заходили?

Нанук окинул траппера равнодушным взглядом. Или так только казалось. Лицо эскимоса редко меняло выражение, черные глаза смотрели в меру благожелательно и в меру безучастно. Примерно так же глядела рогастая башка кабиру у него над стойкой. Бармен протер кружку, аккуратно поставил ее на пластиковый поднос и только затем ответил:

— Они остановились у Лили. Заходили утром, хотели взять машину. Боб предложил им Arctic Cat, тот, что я чинил в прошлом месяце. Хороший снегоход.

Ага, как же. Ори Гилмер сморщился, будто обнаружил в своем пиве муху. Не то чтобы он не любил аборигенов. Просто те никогда и ничего не говорили прямо. Вот и теперь Нанук подсунул чужакам неисправный снегоход и сообщил об этом трапперу, но как бы не нарочно — то ли предупреждал, то ли просто случайно обронил, хрен поймешь.

— У Лили, говоришь…

Он почесал бороду. То ли от оттепели, то ли от постоянного нервяка кожа под бородой непрерывно зудела, словно там хозяйничали блохи.

— Надолго они к нам?

Нанук, улыбнувшись, взялся за следующий стакан.

— Ты хочешь узнать, не инспекторы ли они из охотнадзора?

Траппер вскинулся.

— А они представились? Показывали документы?

Бармен покачал головой.

— Только ID. Фальшивые.

— Почему фальшивые?

Черные глаза снова уставились на Гилмера без всякого выражения.

— Потому что один из них андро. А второй, по-моему, маршал.

Тут эскимос широко улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами, и неожиданно хлопнул траппера по плечу.

— Расслабься, Ори. Они приехали, чтобы охотиться. Но не на тебя.

В животе у Гилмера глухо заныло. Известия совсем его не обрадовали. Лучше бы уж эта парочка была из охотнадзора — с теми хотя бы знаешь, как действовать. Но андро на пару с маршалом США? Перехватчики, к гадалке не ходи. Такие гости сулили неприятности. Очень крупные неприятности.

— Все равно надо обсудить с Волчьим Пастырем, — буркнул траппер.

Ему страшно не хотелось выходить из теплого бара, снова ковылять по мокрому снегу к сноумобилю и тащиться на «ферму», как он про себя прозвал вотчину Волчьего Пастыря. Только на «ферме» разводили совсем не коровок. Это тоже не нравилось Ори, несмотря на то, что приносило немалый доход — куда больше, чем платил муниципалитет за отстреленных и отравленных медведей. При этой мысли Гилмер невольно покосился на хлопочущего за стойкой Нанука. Его эскимосская фамилия как раз и значила «белый медведь». Эскимосы, хотя и получили Кобук-Валли и солидный кусок боро Нортуэст-Арктик в свое суверенное владение, не так заморочивались с обычаями предков, как те же лакота на юге. Однако и у них наверняка были тотемы, родовые духи и прочая мистическая фигня. Интересно, что думал Нанук насчет работы Гилмера? Как-никак, тот занимался именно уничтожением его тотемных зверей. Наверняка старая эскимосская каналья не раз испытывал искушение подлить чего-нибудь трапперу в пиво. Но виду не показывал, что да, то да. Все они такие, плоскомордые.

Гилмер отвел глаза — хрен его знает, что там эскимос способен прочесть по его лицу, пускай и изрядно заросшему бородой. Расплатившись за пиво, траппер сполз с табурета и тяжело затопал к выходу. Вообще-то он позвонил Волчьему Пастырю еще вчера, когда самолет с чужаками, подпрыгивая, только еще катился по короткой посадочной полосе. Так что, прежде чем обсуждать конкретные меры, неплохо было бы заехать к Лили и поближе посмотреть на этих охотничков.

Лили Скайотер держала мини-отель Bed&Breakfast и в Авроре, суммарное население которой насчитывало семьсот человек летом и триста в зимние месяцы, считалась женщиной довольно обеспеченной. Это не мешало миссис Скайотер непрерывно жалеть себя. Ее муж Гай, построивший гостиницу для туристов, летом валом валивших в парк Кобук-Валли, погиб прошлой зимой. Как нетрудно догадаться, в когтях белого медведя. За последние пять лет эта причина смерти соперничала в здешних краях с обморожением.

Гилмер, частенько заглядывавший к Лили после смерти Гая, пытался объяснить, в чем тут дело. Вроде бы льды за арктическим кругом и на Чукотском море таяли, медведи проваливались и не могли ловить рыбу, а потому откочевывали на юг за стадами кабиру, постепенно вытесняя бурых собратьев из исконного ареала. Он так и говорил: «ареал». Ори Гилмер был ученым человеком, даже закончил в юности пару курсов университета Сан-Франциско. По Авроре бродили разные слухи насчет того, почему парень с юга подался в их неприветливые края и заделался траппером. Большинство местных считало, что причина в неладах с законом. Аптекарь мистер Фишер, большой любитель теории заговора, полагал, что Гилмер — агент спецслужб и следит за Поселком. Фишера не раз пытались урезонить: мол, если бы Гилмер действительно работал на правительство, то от Поселка давно бы уже ничего не осталось. Но аптекарь не сдавался, упрямо выдвигая одну дикую теорию за другой. Что касается миссис Скайотер, она винила во всем женщину. Непременно должна быть замешана женщина. Иначе зачем еще сильному, красивому мужчине бежать из Сан-Франциско в их глухомань?

В отличие от большинства местных, Гилмер не уезжал на зиму — ведь его добыча особенно бесчинствовала в зимние месяцы. Федеральный закон об отстреле медведей пока не приняли, так что муниципалитет городка платил трапперам якобы за отслеживание путей их миграции. «Миграция» — еще одно мудреное словечко из словаря Гилмера. А по сути это значило, что медведи зимой, а особенно в начале весны, оголодавшие на скудной оленьей диете, наведывались в городок и бродили по помойкам. Конечно, такое случалось не каждый день. К тому же это были довольно умные мишки, и они быстро усвоили, что у людей есть блестящие, гремящие, безжалостные штуки, умеющие делать больно. Обычно громкого крика было достаточно, чтобы медведь, поводя свалявшимися желтыми боками, неторопливо потрусил в лес. Гаю Скайотеру просто не повезло. Однако это не делало работу траппера менее значимой, а вознаграждение — менее заслуженным. Он отомстил за смерть Гая. Убил того самого медведя. И с тех пор (а если говорить откровенно — несколько раньше) стал желанным гостем у хозяйки отеля.

Единственное, что не нравилось Лили, — это его дела с биологами. Заброшенная биостанция снова ожила пару лет назад, по слухам, там творились нехорошие дела. Во-первых, биологи якшались с жителями Поселка. Нанимали их на работу, вместо того чтобы давать возможность подзаработать честным людям. Во-вторых, их начальник… Лили видела его всего пару раз, когда люди с биостанции приезжали в город за припасами или в ремонтную мастерскую к Нануку. И понятно, он был без волка. И все же имя Волчий Пастырь просто так не дают. Методистская церковь в Авроре временно стояла без священника, потому что пастор Рук женился и переехал в Фэрбэнкс. И это безмерно огорчало Лили — ведь она-то знала, кто водится с нелюдями и ходит по лесу с огромным черным зверем, трусящим по пятам. Напрасно Ори уверял ее, что волк самый обычный и попался в капкан прошлой весной. Ори Гилмер был добрым человеком и не хотел видеть таящегося в людях зла. Он и слышать не желал о том, что атаки медведей, совсем распоясавшихся в последнее время, наверняка как-то связаны с Волчьим Пастырем. А будь воля Лили Скайотер, жители городка давно бы уже разобрались с биостанцией, а там, глядишь, добрались бы и до Поселка.

Конечно, Аврора во многом жила за счет биостанции и Поселка. Нет, не Лили, ей вполне хватало летних заработков. Ладно, пускай не все могли так хорошо заработать на туристах. Но значило ли это, что следует брать на душу грех укрывательства и покрывательства? Вот какой вопрос мучил женщину со вчерашнего дня, когда в ее гостинице остановились два крайне необычных постояльца. Они прибыли в Аврору в мертвый зимний сезон, прилетели на двухмоторном почтовом самолетике из Нома, и их явно не интересовала охота или рыбалка. Следовало обсудить это с Гилмером как можно скорее.

Ворон пролетает в час чуть меньше тридцати миль, конечно, при попутном ветре. Если ветер дует с залива Коцебу, неся с собой колкий снег, ворон преодолеет расстояние между морем и городком Аврора на северном берегу реки Кобук за час с небольшим. На пути ворон увидит плоскую снежную равнину — дельту реки, летом превращающуюся в сотни крошечных островков, горы Бэйрд со снежными шапками на севере и темную кромку елового леса там, где предгорья переходят в национальный парк Кобук-Валли. Спустившись пониже, ворон обнаружит, что грязно-белые бугорки, рассыпанные по берегу реки, — это не сугробы, а крыши городка. Чуть дальше, примерно в трех милях вверх по течению, на самой границе природоохранной зоны, вырастут темные прямоугольники биостанции. Снег с крыш здесь аккуратно счищен. Во́рона, несомненно, привлечет загородка из толстых бревен, вплотную примыкающая к длинному зданию. На снегу здесь видны глубокие следы. От следов веет опасностью. И хотя в загоне найдется чем поживиться, лучше не рисковать. Птица, заложив пару кругов, отправится дальше — искать вмерзшую в лед башку оленя, не пережившего переправу через холодный поток, или, может, изодранную медведями тушу в прибрежном ольшанике. Если ворон свернет к северу, там, где над ельником снова встают островерхие шапки гор, он обнаружит еще одно человеческое поселение. По крайней мере, так покажется на первый взгляд. Этот Поселок не обозначен ни на одной карте. Ворон, если он достаточно молод и глуп, снизится и направится к бревенчатым хижинам в надежде полакомиться на местной помойке. Здесь он и найдет свой конец. Поселок не любит, когда за ним следят с воздуха — ведь птица всегда может оказаться дроном-разведчиком, прилетевшим по их души. Конечно, при условии, что у обитателей Поселка вообще есть души. У Лили Скайотер весьма определенное мнение на этот счет. Джон Нанук не стал бы высказываться столь категорично, но у эскимосов вообще сложное представление о душе.

Согласно их верованиям, душа состоит из трех частей. Первая, Тарнек, отвечает за сознание и разум и может покинуть тело, отправившись в путешествие по воле шамана. Анерек — это живое дыхание, поддерживающее в теле тепло. Что касается души имени, Атек, то она не покидает земное царство, переселяясь в новорожденных. Однако не обязательно рождаться заново, чтобы получить душу Атек. Можно, к примеру, взять имя умершего, особенно если никакого имени у тебя до этого не было, а был лишь идентификационный код и серийный номер. Так сказал бы Джон Нанук, покуривая длинную трубку и сидя в солнечный денек на крыльце своего бара. У жителей Поселка были имена. Значит, и души имелись, поэтому ничто не мешало продавать им продукты, которые помощник Джона, Боб, доставлял в Поселок. Продукты и кое-что еще, намного более ценное, из химических лабораторий Анкориджа. Торговать с безымянными призраками Джон Нанук точно не стал бы, не такой он инуит.

Учитывая все это, можно сказать, что появление человека и андро в Авроре взволновало Нанука, хотя виду он не подал. Торговля с Поселком составляла солидную часть его бизнеса. Если Поселок будет уничтожен, пострадает бизнес. Сам Джон ни во что бы вмешиваться не стал. Но передать словечко Волчьему Пастырю, нанимавшему жителей Поселка для своих дел, было вполне разумно.

Волчий Пастырь как раз намного больше походил на призрака, чем люди из Поселка. Если у тех был некоторый недобор по части души Тарнек, то Волчий Пастырь мог похвастаться по меньшей мере несколькими душами. Такая расколотая душа не нравилась инуиту, но платил Волчий Пастырь очень щедро, следует это признать, в том числе и за ту химическую штуку из Анкориджа, в которой так нуждались жители Поселка. Нанук не лез в чужие секреты. Нанук не делился чужими секретами. Поэтому, когда дверь глухо бухнула, впустив в бар облако пара и двух облепленных снегом чужаков, Нанук вежливо улыбнулся и продолжил протирать кружку. Пусть закажут пива, еды или уходят. На их вопросы он отвечать не будет.

Однако чужаки явно не собирались уходить. Взяв по пиву и по бургеру с картошкой (андроид заказал два), они устроились за дальним столом, скинули теплые куртки и завели разговор. Инуиту не нужны были чужие секреты, и все же, если слова сами лезут ему в уши, почему бы не послушать? Бармен продолжал орудовать полотенцем, однако сторонний наблюдатель заметил бы, что он уже пять минут как протирает одну и ту же кружку. Впрочем, сторонних наблюдателей поблизости как раз не было.

В это время в трех милях вверх по течению реки лязгнул замок двери, ведущей в длинный и узкий барак. Под потолком вспыхнула лампочка. Она осветила лишь центральную часть помещения, оставив углы в темноте. Из одного угла раздалось ворчание и шорох. Дверь распахнулась, впустив в барак серый свет морозного утра, и на пороге выросла тень человека в полушубке, с непокрытой головой. За ним мелькнула другая, четвероногая тень.

Навстречу вошедшему со спальника, расстеленного на голых досках пола, поднялся светловолосый андроид в сером и изрядно помятом армейском комбезе. Шевелюра его была всклокочена, в волосах застряли соломинки. Он совсем по-человечески приложил руку к глазам, хотя зрачки автоматически сузились, реагируя на свет. За спиной андроида смутно виднелась огромная железная клетка. В помещении пахло пометом, зверем и гнилью и немного металлом и сеном. Когда человек и его четвероногий спутник шагнули внутрь, в клетке шевельнулась гигантская грязно-белая туша. Огромный полярный медведь, отряхнувшись, качнулся к прутьям и зло заворчал. Его маленькие, прячущиеся в свалявшейся шерсти глазки злобно глядели на большого черного волка. Волк ощетинился и, оскалив клыки, глухо зарычал. В его глазах вспыхнули желтые огни. Вошедший мужчина успокаивающим жестом положил руку на волчий загривок и сказал:

— Ну, тише, Гморк. Не пугай нашего Йорека.

Затем, обернувшись к андроиду, спросил:

— Ты опять ночевал здесь? Почему не в Поселке, с другими?

Тот виновато пожал плечами.

— Вся идея состоит в дальней связи, — резко сказал человек.

Когда он шагнул под лампочку, проявились детали. Мужчина был рыжеволос, веснушчат, несмотря на тянущуюся уже пятый месяц арктическую зиму, худощав и голубоглаз. Еще он был рассержен.

— Мы знаем, как это работает на близкой дистанции, — сердито продолжил он, подходя к клетке.

Волк трусил за ним, как привязанный.

Медведь, взревев, встал на дыбы, обнажив желто-серое брюхо в комках шерсти и черные подушечки лап. Человек раздраженно тряхнул головой.

— Успокой его.

Андроид повернулся к клетке. Он не сделал ни одного движения и не произнес ни слова, однако зверь, снова опустившись на все четыре лапы, попятился от прутьев и стал боком у противоположной стены, рядом с большим жестяным корытом. Пол в клетке был засыпан грязной соломой, смешанной с обглоданными мослами и пометом.

— Почисти клетку, — хмуро сказал мужчина, в Авроре известный под именем Волчий Пастырь. — Смотреть уже противно. Что за вонища.

В его английской речи проскальзывала чуть заметная чужинка.

— Йореку нравится, — хрипло ответил андроид.

Человек ухмыльнулся.

— Йореку… Ты хотя бы знаешь, почему я назвал его так?

Мартин, бывший Си-двадцать пять, покачал всклокоченной со сна головой.

— Конечно, не знаешь, — как будто не заметив, продолжал человек. — Андроидам ведь не читают сказок на ночь. А мне вот в детстве нравились сказки. Например, одна история, которую написал Филипп Пулман. «Темные начала». Там все было так, как надо: люди, связанные с деймонами, ангельская пыль, пронзающая миры, надменный творец и, конечно, дерзкий ученый по имени лорд Азриэль, решивший свергнуть постылый порядок вещей. Я не раз воображал себя этим лордом Азриэлем.

Тут Волчий Пастырь улыбнулся. Его волк почему-то при этом заскулил, но еще одно прикосновение успокоило зверя.

— Люди, связанные с деймонами… После смерти человека деймон рассыпался золотой пылью…

Наверное, виной был желтый отсвет лампочки, но андроиду на секунду показалось, что в глазах человека горят янтарные волчьи огни.

— Да, все очень романтично. И, как всегда, мало конкретики, хотя кое-что можно было пустить в дело, — хмыкнул рыжеволосый мужчина.

Встрепенувшись, он обернулся к Мартину и договорил:

— А Йореком звали короля бронированных медведей из этой книги. Королем он, конечно, стал не сразу… Но и Москва не сразу строилась, верно?

Последнего замечания андроид не понял, однако на всякий случай кивнул. Рыжеволосый, заметив его недоумение, рассмеялся.

— Вот что. Мне надо улететь на пару дней. Начальство призывает. А начальство мое не из тех, с которым стоит шутить. А то вдруг нагрянет сюда и наткнется на тебя и твоих родственничков. Вот смеху-то будет.

Мартин не разделял мнения Волчьего Пастыря насчет комичности такой ситуации, но предпочел промолчать.

— В общем, приглядывай за зверями и за своей командой. Стивен и Ричард не справятся, тебе я доверяю больше. И да, я слышал, что вчера в город нагрянули какие-то чужаки. Не подпускай их сюда и на милю. Любой ценой. Надеюсь, ты меня понял?

Андроид коротко кивнул.

— Вот и отлично. Пошли, Гморк.

Развернувшись, человек направился к приоткрытой двери, откуда тянуло свежестью и холодом. Волк послушно побежал за ним, стуча когтями по доскам.

Глава 13

Андроид глотал пиво, холодное и безвкусное, как и все в этой ледяной пустыне, и поглядывал на своего спутника. В жизни солдата редко возникал вопрос доверия. Все нижестоящие подчинялись. Все вышестоящие командовали. Доверие было не нужно, а в том единственном случае, когда оно потребовалось, сержант Рой Батти его не оправдал.

На темной полированной столешнице кто-то выцарапал буквы «H + J» и сердечко, пронзенное стрелой. Сержант поймал себя на том, что думает о Дженис, и сознательным усилием прогнал эти мысли. Дженис была человеком, хотя и очень странным человеком. Он — генетически запрограммированной боевой единицей. Эту пропасть не перепрыгнуть и не переползти по веревочному мосту.

Спутник андроида, федеральный маршал Оливер Мэттьюс, с видимым удовольствием поглощал картошку и бургер. Он ел с таким аппетитом, будто еще полтора месяца назад не валялся в реанимационном отделении с пятью дюймами стали в кишках. Впрочем, рана в живот была не худшей проблемой. Доктора утверждали, что у пациента воспаление головного мозга — энцефалит. Они долго расспрашивали Батти и удовлетворенно хмыкали, когда тот перечислял симптомы, замеченные еще до проклятой рождественской погони: бессонница, раздражительность, головная боль, бред. Но самым интересным было не это, а то, что томография показала нахождение в мозгу Мэттьюса постороннего предмета. Что-то маленькое, с наличие металла, прямоугольное, накрепко засевшее в височной доле правого полушария. Более тщательный анализ выявил наличие органических волокон и кремния. Это андроид узнал уже не от врачей, а после взлома личного файла пациента.

Самым логичным было предположить, что в мозг Мэттьюса встроен компьютерный чип. Это могло бы объяснить многое, например, необыкновенно высокую для человека скорость реакции. Проблема в том, что совмещение биологических и компьютерных технологий противоречило «бану Терминатора». Оставалось только гадать, кто угодил на больничную койку госпиталя Ниагары-он-те-Лейк. Согласно врачебному заключению, именно посторонний объект в мозгу стал причиной воспаления — хотя, если верить записям нейрохирурга, операцию над Мэттьюсом провели очень давно. Вероятно, еще в детстве.

Сержанту Батти разрешили посещать больного. Правительство Канады в этом плане было куда терпимей, даже шли разговоры о том, чтобы дать андроидам частичные гражданские права. И вот Батти сидел у кровати Мэттьюса, глядя на пыль, сверкающую в солнечных лучах — после Рождества установилась ясная и морозная погода, — и слушая бред метавшегося в лихорадке маршала. В основном он повторял имена и географические названия. Отчасти знакомые: Бостон, Лондон, Новосибирск, Брюссель, Токио. Отчасти непонятные, вроде Пустчино или полуостров Кольски. Часто в его бормотании слышалось название Небраска — Центр футурологии при университете Небраски. И имя — доктор Харпер. Вторым именем, непрерывно повторявшимся, было Саманта Морган. О ней андроид слышал. «Мать чудовищ». Ученая, экспериментирующая с генетическим кодом. В том числе и на таких, как он. У искусственных людей не было причин любить мисс Морган, но то выражение, с которым больной произносил имя женщины в бреду, тревожило Батти. Возможно, следовало кого-то об этом предупредить. Только андроид не представлял кого, а врачи совершенно не обращали внимания на выкрики пациента.

Вдобавок у сержанта были и другие дела. Вместе с канадской полицией он пытался выследить беглого Си-двадцать пять, но тот как в воду канул, причем в самом буквальном смысле. Вертолеты барражировали над городом и озером два дня, однако черная гладь с белыми осколками льдин оставалась пустой и безлюдной. Судя по следам, преступник ушел на моторной яхте. Как яхта могла ускользнуть от преследования на озере, по которому в зимние месяцы не ходили никакие другие суда, оставалось загадкой. Две недели Батти со страхом — или с тем, что заменяло андроиду страх — ждал сообщений о новых убийствах. Однако убийств не последовало. Штрих-код Си-двадцать пять не засек ни один стрит-кам. Полиция решила, что яхта затонула, и вздохнула с облегчением. Одной проблемой меньше. Сержант не испытывал такой уверенности. Ему надо было поговорить с Мэттьюсом, когда тот очнется, и узнать, что же все-таки произошло на пирсе.

Еще Рой Батти навещал выздоравливающую Дженис. Андроид подолгу сидел у нее на кровати, держа девушку за руку. Иногда они говорили о пустяках, но чаще молчали. В такие минуты сержант забывал и о Мэттьюсе, и о Си-двадцать пять, и обо всем остальном.

Маршал пошел на поправку неожиданно, словно кто-то щелкнул переключателем. Когда Батти явился в палату отделения нейрохирургии утром двадцатого января, кровать Мэттьюса оказалась пуста. В первую секунду андроид подумал, что больной скончался. Эта мысль не вызвала у него никаких эмоций, раскатившись внутри странным пустым эхом. Однако подоспевшая медсестра сообщила, что пациента перевели в отделение интенсивной терапии. Ему стало намного лучше. Утром он самостоятельно поел и даже попытался сходить в туалет, отчего поскандалил с больничным персоналом и лечащим врачом. Рана в животе затянулась еще неделю назад, когда больной был без сознания, а удачно проведенная операция предотвратила сепсис.

Выслушав все это, сержант пожал плечами и отправился в отделение интенсивной терапии на третьем этаже. Палаты здесь были больше и еще светлее — солнце било сквозь огромные окна, блестя на каждой металлической и полированной поверхности. Маршал сидел на кровати в голубой больничной пижаме и с крайне недовольным видом отлеплял датчики диагноста. Когда дверь открылась, он вскинул голову.

— А, это ты, железяка, — довольно благодушно сказал Мэттьюс. — Хорошо, что ты не свалил. Есть работа.

На какой-то миг андроид испытал искушение спросить, о чем бредил маршал и почему в бреду так часто повторял имя Морган, но потом решил, что ответа все равно не получит. Что касается маршала, то он выглядел необычайно бодрым и воодушевленным для того, кто еще вчера умирал от мозговой горячки. Светлые глаза весело поблескивали на отощавшем лице. Мэттьюс поскреб отросшую за три с лишним недели рыжеватую щетину — уже почти бородку — и протянул:

— Прикинь, не хотят мне принести бритвенный прибор. Говорят, сами побреем. А я бреюсь только опасным лезвием, все остальное — херня полная, никакой свежести. Принеси мою бритву, а? Должна лежать в той квартире в ванной, на зеркале. И одеколон заодно прихвати.

Андроид невозмутимо кивнул, хотя идея давать опасную бритву в руки тому, кого считаешь чокнутым, показалась ему не самой удачной. Маршал осклабился.

— Не бойся, я не собираюсь резать врачам глотки. Ни врачам, ни тебе. Ни себе, если уж мы завели об этом речь. Когда принесешь бритву, скажу, куда делся твой Мартин.

Сейчас Мэттьюс проглотил остатки бургера, облизнул жирные пальцы и вытащил наладонник. Бросив его на стол, маршал ткнул ногтем в красную пульсирующую точку на карте, примерно в трех милях к западу от бара, где они сидели.

— Вот. Местные говорят, это биостанция.

Затем его ноготь черкнул по экрану, обозначая другую точку на севере, в предгорьях.

— А вот сюда он время от времени ходит. Курсирует, вроде того. Значит, он точно не сбросил датчик.

Андроид вздохнул.

— Почему вы думаете, что там поселок диких? Может, просто его хижина. Или вообще заброшенная егерская сторожка, где он поселился.

Мэттьюс смерил собеседника насмешливым взглядом.

— Что-то я перестал понимать тебя, перехватчик. Твой Мартин торчит здесь уже больше месяца. Никуда не перемещается. И мы выяснили, что местные закупают ГФГ в Анкоридже чуть ли не бочками и везут сюда. Одно это должно было насторожить федералов, только им нет дела до инуитской автономии. А местные власти на все смотрят сквозь пальцы. Допустим. Но мне есть дело. За каждую из этих голов…

Тут он снова стукнул ногтем по экрану, указывая на точку в предгорьях.

— …назначен неплохой куш.

— А если не за каждую? — тихо спросил андроид.

Мэттьюс поднял брови в гримасе комического недоумения — только сержанту отчего-то вовсе не хотелось смеяться.

Дело было не только в Мартине. В том, первом, настоящем Мартине. В красных отблесках огня на болоте, в скорчившейся на носу лодки женщине, прикрывавшей своим телом ребенка. В том, что второй, фальшивый Мартин, не дал Дженис разбиться, когда машина перевернулась. Дело было еще и в их с Дженис разговорах.

«Если я изменилась, — тихо, очень серьезно говорила девушка, откинувшись на тощую больничную подушку и перебирая пальцы у него на руке: большой, указательный, средний, безымянный, мизинец, и снова большой, — то можешь и ты. Может и он. Можете вы все».

«Не сравнивай. Ты человек. У тебя нет программы».

Дженис негромко смеялась.

«Как раз есть. Еще какая программа! Сначала матушка со своим бессмертием. Потом Александр и его фанатики из «Чистого мира». Ты же сам видел, как мне промыли мозги. Я ведь готова была убить тебя, или маршала, или себя. Чем же это не программа?»

«Не генетическая».

«И с генетическими заболеваниями можно бороться. Но я не верю, что все дело в генах. Иначе среди вас не было бы бунтовщиков. Как твой Мартин. И как второй… Мартин».

«Не называй его так. Мой друг не причинял вреда гражданским».

«Ты сам говорил, что коммандо запрограммированы куда жестче вас. Они менее гибкие. Представляешь, какая это для него ломка — нарушить приказ? Ведь даже ты не можешь себя заставить…»

«Давай не будем говорить об этом».

«Давай не будем».

Потом они долго молчали.

Сейчас андроид почти через силу выдавил:

— Если это старое поселение, там могут быть дети.

— Мелкие дроидные ублюдки, ты хочешь сказать, — погано ухмыльнулся Мэттьюс. — И что? Тебя совесть замучила?

Глядя в стол, сержант Батти глухо ответил:

— Я не буду убивать детей.

— Есть решение. Их убью я, — с той же мерзкой веселостью парировал маршал.

Батти покачал головой.

— Или они вас, сэр. Мы ничего пока не выяснили. Мы не знаем, сколько их там. Если много, нас двоих просто прикончат. Надо вызвать федералов.

— И лишиться награды? — издевательски хмыкнул Мэттьюс.

Если бы андроид не успел основательно изучить маршала за прошедшие два месяца, он решил бы, что человек его провоцирует. Такое бывало во время «Силиконового бунта». В части приходили новые солдаты и заговаривали с бойцами, якобы отстаивая сторону бунтовщиков. После этого чистке подвергались целые отделения. Когда Мартин впервые поделился с Роем своими мыслями, тот тоже решил, что друг переметнулся в стан провокаторов…

Подняв голову, сержант прямо взглянул в лицо маршалу.

— Чего вы добиваетесь, сэр? Вы не можете не понимать, что идти туда без разведки и без подкрепления глупо.

«И тем более глупо, — мысленно продолжил он, — после трехнедельного ожидания. Ты ведь сам хотел проверить, не двинется ли Си-двадцать пять с места. Сам, через свои контакты, добывал информацию по поставкам ГФГ. Зачем же сейчас такая спешка?»

Мэттьюс дернул подбородком, а потом сделал широкий жест рукой, обводя темноватое помещение бара. Кроме них, в зале был только бармен из аборигенов, протиравший кружки. Над стойкой красовалась оленья голова с мощными рогами. По стенам все еще висели пыльные рождественские гирлянды. Здесь пахло пролитым пивом, жареной рыбой, табаком и людьми. Людьми, приходившими сюда по вечерам, чтобы почесать языки после работы, поделиться скудными местными новостями. Андроид не обнаружил в баре ничего необычного и снова развернулся к Мэттьюсу.

— Что ты видишь? — негромко спросил маршал.

— Паб? — предположил сержант. — Не слишком преуспевающий паб в маленьком городке?

— Нет. Ты видишь могилу. Здесь все умрут. Все в этом городе умрут, если мы не поспешим.

Вздрогнув, Батти вгляделся в глаза маршала, ожидая увидеть там знакомый огонек безумия, но их бледная голубизна светилась здраво и холодно, как полуденное небо над Арктикой.

Стивен Баркер и Ричард Дрейфус, проводив шефа, возвращались в центральное здание биостанции, совмещавшее лабораторный корпус и жилые помещения. Так шло меньше нагрузки на генераторы. Треск вертолетных винтов все еще стоял над лесом, и поднятый лопастями снег не спешил укладываться. Стивен, прикрыв ладонью широкоскулое лицо и ежась под теплой паркой, недовольно поморщился.

— Не нравится мне все это.

Тонкокостный и долговязый Ричард, отвечавший за компьютерное обеспечение проекта, хмыкнул. Стивен еще в Бостоне прославился своими дурными предчувствиями. Казалось бы, такой здоровяк — борода, здоровый румянец, бровищи, лоб, как у быка, а только и знает, что ныть.

— Что именно, Стиви?

— С хрена ли он свалил? — зло бросил Баркер. — «Запустите тест оборудования без меня».

— Злишься, что тебе нечего делать, только медвежье дерьмо разгребать? Так ты не парься. Дроиды разгребут. Мартин вроде мужик ответственный.

— С хрена ли ты зовешь дроида «мужиком»? — буркнул Стив.

— Потому что он точно не баба, — хохотнул айтишник.

— Я ему в штаны не лез.

Не обращая внимание на ворчание напарника, Дрейфус приложил руку козырьком ко лбу и всмотрелся в загон за «виварием». Солнце слепило глаза. Местные кляли оттепель, и биологи тоже ей не радовались. Медвежье дерьмо в загоне раскисло и немилосердно воняло. Да и сами медведи, и в лучшие-то времена не особенно чистоплотные, сейчас выглядели как комья неопрятного серо-желтого меха. Силач и Гризли мотались по грязной вытоптанной площадке, поводя жирными боками. Медведям вечно хотелось жрать. Но Дрейфус смотрел не на них, а на дроида, выгребавшего навоз. Найдя очередную кучу, андроид терпеливо поднимал ее на лопату и переносил в особую яму у изгороди. Ричард не видел ни малейшего смысла в его действиях, но все равно дух захватывало. Сам он ни за какие коврижки не вошел бы в этот загон, как бы там шеф ни распинался о полном контроле за сознанием зверей. Стивен, кстати, утверждал, что это не так. Мол, «детка» Ричарда, новейший Аймак-Лаб, контролирует вовсе не сознание зверей, а только встроенный в них «генбот». Что именно «генбот» превратил опасных зверей в кротких и послушных милашек. Хороших таких милашек в тонну весом. Или даже больше — последнее взвешивание проводили две недели назад, а с тех пор самцы заметно подросли. Еще один эффект «генбота».

Всего в загоне их набралось почти две дюжины. Двадцать два, если быть точными. И один, самый крупный — Йорек, как его прозвал шеф, — в самом виварии, в клетке. Шеф говорил, что у Йорека с «генботом» что-то не заладилось. Частичное отторжение, вроде так. По крайней мере, в милашку здоровяк превращаться не хотел, поэтому его пришлось держать подальше от остальных. В дикой природе белые медведи — животные территориальные. Если набить в тесный загон столько самцов, дело закончится кровавыми разборками. Но эти вели себя мирно. Сейчас парочка — Кантор и Уисли, признал Дрейфус, — как раз гоняла по площадке здоровенный резиновый мяч, когда-то ярко-красный, а теперь изрядно выцветший. Любимая их забава. «Модуляция агрессивности» работала на ура. Если не знать, то можно подумать, что эти клоуны родились и выросли в цирке, а не были отловлены с помощью Гилмера и дроидов из Поселка два месяца назад. И все же айтишник поостерегся бы заходить в загородку из толстых еловых бревен. Зверь остается зверем.

— А я думаю, мужик, — заявил Дрейфус в ответ на реплику Стивена. — Смотри, как лопатой бодро машет. И не боится шерстолапых.

— А что ему бояться, — буркнул Стивен. — Они, небось, ГМО не жрут. Брезгуют.

Тут оба заржали, потому что на самом деле смешно ведь — андроид и есть самое настоящее ГМО.

Их смех прервал шум мотора. Из ельника, тянувшегося вдоль реки, вырвался бело-синий снегоход. Машина шла тяжело, из-под полозьев в обе стороны летели комья размокшего снега. Ричард присмотрелся из-под руки и присвистнул:

— Гилмер. Бодро как чешет. Интересно, что ему понадобилось?

Стивен скорчил рожу. Он не любил траппера, было там между ними что-то такое нехорошее, что-то на тему Лили Скайотер.

— Бабки, как всегда.

— Так шефа нет.

— А он знает?

Дрейфус молча кивнул в сторону удалявшегося над лесом вертолета. Его черная запятая четко виднелась на фоне заснеженных гор.

— У нас не так много вертушек, знаешь ли.

Подумав, айтишник неуверенно добавил:

— Может, еще медведя выследил?

Стивен хмурился, сунув руки в карманы парки и сгорбив плечи, словно в предчувствии драки.

— Нет. Вряд ли. Думаю, это связано с теми парнями, которые прилетели в Аврору.

— С какими парнями?

Тут зоолог вспомнил, что приятель вчера весь день гонял тесты и не слышал разговора шефа с Гилмером.

— Двое прилетели из Нома на почтовике. Гилмер опасался, как бы они к нам в гости не нагрянули.

— Может, Алекс поэтому и смылся? — широко ухмыльнулся неунывающий айтишник. — А все разборки повесил на нас.

Однако Стивен не улыбнулся в ответ на шутку. Зоолог, прищурившись, задрал голову, сдвинул меховой капюшон и поглядел на небо. Было три часа дня, и солнце заметно скатилось к горизонту. В пять тут уже темнело. На кой черт траппер приволокся к ним почти на закате? «Теперь придется оставить его на ночевку», — мрачно подумал Баркер.

— Ладно, пошли, выясним.

Сбив с ботинок мокрый снег, он затопал вниз по дорожке и по склону, на который с усилием карабкался снегоход. Айтишник, хмыкнув, двинулся следом.

Гилмер прорывался сквозь лес, как сквозь полосу препятствий. Здесь и летом-то нормальной дороги не было, так, тропа, рассеченная длинными змеями древесных корней. Хорошо еще, что хвойные напрочь глушили подлесок. Логичней было бы отправиться к биостанции на лыжах, но Гилмер всегда учитывал все варианты. Например, может возникнуть ситуация, когда придется сматываться к побережью — а на лыжах в такую погоду далеко не уйдешь. К заднему сиденью сноумобиля был аккуратно приторочен рюкзак с нужными вещами и крупнокалиберная охотничья винтовка «Вепрь». Не то чтобы траппер собирался ввязываться в боевые действия, однако оружие никогда не помешает. Пригнув голову и пряча лицо от комьев снега за меховой оторочкой капюшона, Гилмер упорно двигался к биостанции. Рева улетающего вертолета он не услышал за шумом мотора.

Трудней всего было отделаться от Лили. Настырная баба сначала морила его своими домыслами о происках Нечистого, перемежая их весьма, впрочем, здравыми призывами обратиться к полиции Нома, а затем потащила в спальню с тем же рвением, с каким медведь тащит на берег выловленную в ручье форель. Однако на сей раз рыбина ускользнула. Вместо спальни Гилмер устремился в нижние комнаты, где остановились перехватчики из города. Непонятно, что он хотел обнаружить, роясь в ящиках комода и несвежих простынях. Вещей у незнакомцев почти не было — так, пара запасных рубашек, нижнее белье и свитера. Никаких документов и оружия траппер тоже не нашел. Зато обнаружил в верхнем ящике колоду карт с грудастыми голыми тетками и не менее голыми старцами. При ближайшем рассмотрении карты оказались гадальными гифками — девки и старцы ерзали, елозили и совершали прочие непотребные телодвижения, а над всем этим красовались символы арканов. Лили приветствовала непристойные Таро возмущенным воплем, но так и не смогла объяснить, принадлежала колода постояльцам или была гостиничным имуществом. С другой стороны, зачем бы андроиду порнографические Таро?

Размышляя над этим, неудачливый сыщик покинул гостиницу — и, как выяснилось, очень вовремя. Не успел Гилмер отойти от дома на пятнадцать шагов, как на дальнем конце улицы показалась гнусная парочка. Траппер легко перескочил изгородь и спрятался в зарослях молодых пихт, которыми украсил свою лужайку мистер Локк, сосед Лили. Деревца загораживали обзор, зато слышно отсюда было просто прекрасно.

— Я все-таки не понимаю, на чем основываются ваши умозаключения, сэр, — сказал низкий голос, принадлежавший, судя по всему, андроиду.

— А тебе и не надо понимать, — немедленно откликнулся второй, с гнусавым акцентом американского юга.

Шаги проскрипели по снегу, раз, два, три, и затем:

— Вы не являетесь командиром этой миссии. У нас равные права.

— О равных правах будешь трепаться со своей телкой. А пока шевели ластами. Нам надо добраться туда до темноты.

После секундной паузы южанин добавил:

— По крайней мере, точно узнаем, есть там медведи или нет.

Едва за андроидом и его спутником закрылась калитка, как Гилмер опрометью помчался к бару Нанука, где оставил свой снегоход. Рюкзак траппер собрал еще утром, загривком чуя неприятности. Даже если Arctic Cat, который эскимос подсунул чужакам, сломается по дороге, завтра они все равно будут на биостанции. Следовало поспешить. На пути к бару Гилмер трижды попытался дозвониться до Волчьего Пастыря. Тот не отвечал.

Всю дорогу траппер старался думать о важных и неотложных вещах — о том, как отвести подозрения от себя, спрятать медведей, не допустить перехватчиков в Поселок, — но перед глазами почему-то все время вставала похабная картинка из той колоды и подпись под ней: «Правосудие».

Глава 14

Закат был дымным и кроваво-красным, словно солнце ободралось о черную гребенку леса или о наст, смерзшийся к вечеру ледяной коркой. Биостанцию расчертили длинные синеватые тени; дыхание людей и зверей повисало в воздухе четкими облачками — еще немного, и хоть слова вписывай, как в старых комиксах. Заметно похолодало, а ночь обещала быть еще холодней.

Андроиды в загоне работали четко и слаженно: пока двое под руководством Мартина загоняли очередного медведя в «шлюзовую камеру» вивария, еще двое с другой стороны принимали зверя в клетку. Тройка остальных спешно монтировала каркасы складных металлических клеток, сложенные у дальней стены вивария. Надо было как можно скорее убрать медведей с улицы, где их могли заметить непрошеные гости, а затем убрать и андроидов. Лили позвонила Гилмеру около часа назад и сообщила, что чужаки выехали в направлении биостанции. Конечно, им предстояло продираться сквозь лес, да и сноумобиль был ненадежен, но Баркер считал, что лучше поспешить. Ричард отправился в «сухую лабораторию» — свой компьютерный закуток — и поспешно сворачивал все тесты. Гилмер бестолково метался за бревенчатым ограждением загона и всем мешал — точнее, мешал бы, если бы кто-то обращал на него внимание.

— Ори, — со сдержанной злостью сказал Баркер, подходя к трапперу по скрипучему снегу. — Вы бы поехали обратно в город. Если встретите на пути этих своих «перехватчиков», отзвонитесь.

Гилмер, задрав голову, мрачно уставился на зоолога.

— Надеешься, что я влечу в дерево и шею себе сверну?

— У вас на сноумобиле есть фары.

— Да. Медведи на их свет собираются, прямо как москиты.

— У вас есть винтовка.

— Что еще у меня есть?

Двое мужчин на мгновение замолчали, неприязненно глядя друг на друга. Неизвестно, чем кончилось бы это противостояние, если бы из вивария не донесся грохот и, секунду спустя, короткий вскрик.

Баркер, крутанувшись на месте, ринулся к длинному зданию. Гилмер поступил осторожней — сначала подскочил к снегоходу, схватил винтовку, расчехлил ее и лишь затем поспешил за зоологом. К этому времени крики и грохот усилились. К ним добавился низкий медвежий рев. А из соседнего домика, где располагались «сухая лаборатория» и жилые комнаты, с перекошенной физиономией выскочил Дрейфус. Размахивая руками, как будто хотел оторваться от земли, айтишник прокричал:

— Убирайте их всех оттуда! Убирайте всех людей… дроидов… черт, заприте виварий!

Гилмер затормозил и дальше пошел уже настороженно, той особой лесной походкой, которой приближался к очередной ловушке с пойманным медведем. Траппер знал, что у любой ловушки есть своя степень надежности. Усыпленный зверь, прижатый бревном зверь, рухнувший в яму зверь — все они оставались совершенными машинами убийства, созданными природой за миллионы лет тщательной работы. Однако то, что вырвалось из вивария навстречу Гилмеру, природа не создавала.

Траппер попятился, чувствуя, как слабеют ноги, и, упав, больно ударился копчиком об лед на дорожке. Он распахнул рот, но закричать не смог, потому что воздух комом стал в глотке, однако руки автоматически вскинули винтовку, сняли с предохранителя, и палец плавно надавил на спуск. По биостанции, пустынному берегу реки и опушке леса громом прокатился звук выстрела. Пуля, черкнув по плечу зверя, еще недавно покрытого свалявшейся белой шерстью, а теперь блестевшего чем-то вроде хитина, оставила только легкую царапину. Это разозлило медведя. Пригнув длинную узкую морду, тоже заросшую черными бронированными пластинами, тварь фыркнула и ринулась на траппера. Тот наконец-то вытолкнул воздух и закричал. Эхо его крика и выстрела все еще металось по предгорьям, когда гигантская, под два метра в холке, бронированная громада подмяла под себя человека, легким движением челюстей смяла его череп и, не став даже терзать добычу, тяжелой рысцой побежала к лесу.

— Какого хрена? — твердил Стивен Баркер, боком стоя у окна и вглядываясь в бродивших по территории биостанции невозможных тварей. — Какого хрена?

Он потер широкий лоб, словно надеялся трением добыть ответ.

Пятерка выживших андроидов, из которых в сознании был только Мартин, биолог и айтишник застряли в «сухой лаборатории». Ученые и коммандо вскрыли оружейный склад, хотя сразу стало понятно, что выстрелами из охотничьих винтовок зверей можно только разозлить. Если бы не ужасное положение, Баркер, пожалуй, рассмеялся бы — настолько невозможными и нелепыми были окружившие дом создания. Чем-то они напоминали гигантских броненосцев или мокриц, если сделать скидку на телосложение полярного медведя. Бугристые, покрытые черно-зеленым членистым панцирем спины, втянутые в мощные плечи головы, роговые пластины, закрывавшие лоб и глаза. Баркер никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы сам не застал превращение.

Подбегая к виварию, он был уверен: какая-то беда случилась при стыковке клетки и «шлюза». Может, дроиды неправильно поставили клетку, и теперь зверь вырвался в помещение, а там столкнулся с Йореком — тем еще персонажем. Возможно, кто-то из персонала ранен. Зоолог подумал, что надо бы прихватить ружье, заряженное дротиками со снотворным, однако ноги уже сами внесли его внутрь.

Чего он не ожидал увидеть, так это двух мертвых андроидов, железную клетку, раскуроченную так, словно по ней проехался танк, и корчащуюся на полу тварь — трехметровой длины монстра, на белой шкуре которого вспухали черные бугры. Медведь ревел от боли и обиды, поскольку явно не ожидал от судьбы такой подлянки. В соседней клетке, набычившись, стояла черная бронированная тварь, в которой ошалевший Баркер с трудом признал Йорека. Уцелевшие андроиды тоже катались по полу и, вопя во всю глотку, драли на себе комбезы, словно и они решили вдруг обрасти тараканьим панцирем.

Баркер хлопнул себя по лбу, взвыл и вылетел из сарая. В дверях он столкнулся с Мартином. Вид у Мартина был ошалелый, но, кажется, этот дроид, в отличие от собратьев, сохранил разум.

— Вытаскивай моих людей, — прохрипел он.

«Сам вытаскивай», — хотел крикнуть зоолог, и тут его охватил жгучий стыд. Втянув морозный, резанувший по горлу воздух, он тряхнул головой и снова нырнул в виварий. Тем временем медведь на полу, утративший даже отдаленное сходство с медведем, перекатился на бок, встал и, встряхнувшись, поспешил к выходу. Баркер едва успел отскочить в сторону. На секунду сердце сжалось от ужаса, но зверь, не обратив на него никакого внимания, сунулся в дверь. Та оказалась слишком узка для бронированного монстра, однако медведь этого словно и не заметил и, выворотив дверную раму заодно с куском дощатой стены, в облаке щепок ринулся на свободу. Через несколько секунд снаружи раздались винтовочный выстрел, крик и рев. Зоолог понял, что так и стоит столбом, втягивая ноздрями вонючий воздух вивария. Мимо него пробежал Мартин, волоча на плече потерявшего сознание товарища. В пролом, образовавшийся на месте двери, бил красный закатный свет. Баркер повернул голову на шум слева и обнаружил, что двое уже загнанных в клетки медведей тоже упали и принялись кататься, стучась о железные прутья. Прутья отвечали гулким звоном, клетки ходили ходуном. Зоолог на мгновение представил, что творится в загоне, выругался, согнулся, подхватил валявшегося у ног андроида — Питера? Свена? — он так и не научился различать их по именам — и потянул тяжелое и неподатливое тело к выходу.

«Почему Мартин в порядке?» — мелькнула мысль. Уже вытаскивая дроида на снег, зоолог бросил взгляд на клетку с Йореком. Тот по-прежнему стоял, покачиваясь, огромный, обросший панцирем и, вероятно, не менее ошарашенный и злой, чем его собратья, но, однако, сохранявший внешнее спокойствие. Как и Мартин.

— «Вельд», — выдохнул Баркер, озвучивая свои давние подозрения.

Но в треске, реве и гаме его никто не услышал — только Дрейфус, метавшийся у порога «сухой лабы», истошно завопил:

— Сюда! Сюда!

К счастью, лабораторный корпус был сложен из увесистых бревен. Баркер понадеялся, что с ними бронированные медведи так легко не разберутся. По-прежнему согнувшись, он покрепче взял тяжелого андроида за плечи и потащил по дорожке. Зоолог уповал на то, что его подопечный не обдерет весь затылок о наст, — только кровавого следа, ведущего к лаборатории, им еще не хватало. В суматохе он совершенно забыл о двух едущих из Авроры чужаках.

Закатное зарево разлилось на полнеба. Пики гор — самые маковки — горели холодным багровым пламенем. Сержант Рой Батти молча и терпеливо возился с двигателем снегохода, заглохшим ровно на полпути к биостанции. Маршал бродил кругами по снегу, тихо и яростно ругаясь. Андроид недоумевал, как Мэттьюсу удается изрыгать непрерывный поток проклятий, не прерываясь ни на секунду, чтобы сделать вдох или выдох. Видимо, это был высший пилотаж.

Синие тени елок расчерчивали поляну частой решеткой, и Батти казалось, что он заперт в клетку. Хотя какая клетка? Простор закатного неба и сверкающие снежные вершины, иди — не хочу, дыши — вволю. Сержант поймал себя на мысли, что понимает Мартина. Он бы и сам с удовольствием забрался в такую глушь. Шагать по предгорьям целыми днями, не подчиняясь никому и не отчитываясь ни перед кем, кроме себя самого. Наверное, первый, настоящий Мартин, не помешанный на убийствах, хотел именно этого. Покоя. Простора. И чтобы не трогали. Зря он забился в болото Луизианы. Следовало податься сюда — глядишь, и прожил бы дольше.

Андроид встал с колен, вытер тряпкой замасленные ладони и сказал:

— Можем ехать.

Тут он понял, что уже где-то с полминуты не слышит ругательств маршала. Над поляной повисла звонкая тишина. В этой тишине раздалось фырканье. Подняв голову, сержант оглядел лесную опушку. И замер, наткнувшись взглядом на бронированное чудовище.

— Какого черта, Дрейфус? — тихо повторял Баркер. — Какого черта?

Айтишник сжался на стуле у своего агрегата под желтым светом маломощной лампочки. Основное место занимала охлаждающая установка, очень актуальная на родине этого компьютера, в Индии, а здесь практически бесполезная. Перед Дрейфусом было развернуто пять голографических экранов. Айтишник быстро перебирал пальцами, открывая и закрывая новые программные окна.

— Это не сбой, — пробормотал он, как будто говорил сам с собой. — Нет, не сбой.

— Да какой к черту сбой? Какая программа превратит медведей в этих… монстров? — вскипел Баркер.

— Тебе лучше знать, — странно хмыкнул Ричард.

Обернувшись к зоологу, он сощурил глаза:

— Повышенная выработка кератина и фибронектина в эпидермисе, замещение соединительных тканей, выброс андрогенов и тироксина в кровь… Это ваши штучки! — вдруг взвизгнул айтишник, вскакивая с кресла так резко, что сидевший на лавке у стены андроид вскинул голову.

— Ваша программа. Проклятущий «генбот».

— Я ее не запускал, — тихо ответил Баркер.

Айтишник провел дрожащей рукой по лбу, снова уселся и глухо ответил:

— Я знаю. Таймер. Программа запущена по таймеру. А таймер выставил…

Двое ученых переглянулись. Было совершенно ясно, кто выставил таймер.

— Тут он оставил еще один файл. На деск-топе. Видео. Я пока не включал, — устало сказал Ричард. — Хрен его знает, какое там еще западло.

Зоолог пожал плечами и оглянулся на Мартина и его товарищей. Четверо спасенных из вивария андроидов так и не пришли в себя. Полевой диагност определил их состояние как травматический шок. У Мартина было слегка повышено давление, участился сердечный ритм, но в целом он чувствовал себя нормально. Чего нельзя было сказать о людях.

— Хуже, я думаю, уже не будет, — буркнул Стивен. — Включай.

— Как скажешь, — криво улыбнулся Дрейфус и ткнул пальцем в иконку, активируя запись.

Монстр вышел на поляну, глубоко проваливаясь в снег. Слышался хруст наста и хлюпающий звук тяжелого дыхания зверя. Сержант Батти замер. Его учили реагировать на приближение противника: вражеских солдат, техники, опасных животных. Это существо не входило ни в одну из перечисленных категорий, и андроид растерялся чуть ли не впервые в жизни. Откуда-то из глубин генетической памяти, измененной и искаженной человеческими манипуляциям, встало смутное и почти непреодолимое: спасаться, бежать! Он почти уже сделал шаг назад, когда маршал, застывший в трех шагах от него, одними губами прошипел:

— Не двигайся.

Чудовище, тряся головой и недовольно фыркая, надвигалось. Оно обошло заглохший сноумобиль и приблизилось к людям. Андроид уловил смрад зверя, крови (кровь бурой коркой намерзла на морде чудища) и одновременно чего-то едкого, химического, вроде сгоревшей проводки. Монстр принюхался. Сержант почувствовал на лице его дыхание, горячее и до того зловонное, что из глаз вышибало слезу. Снова фыркнув, тварь развернулась к маршалу. Тот стоял неподвижно, как вмерзший в землю столб. Его лицо, и без того бледное после болезни, побелело окончательно и теперь напоминало грубо вырезанную и раскрашенную известью маску. Живыми оставались только глаза, цепко и пристально следившие за небывалым зверем.

Чудовище снова принюхалось. Андроиду отчего-то представилась нелепая картина: гурман, сидящий перед двумя аппетитными блюдами и мучительно решающий, за какое же приняться в первую очередь. Одновременно натренированный взгляд солдата выискивал слабые места в броне монстра: стыки на горле, под низко пригнутой башкой, черные наплывы над глазами — из огнестрела не получится, но если ударить длинным и узким боевым ножом или использовать лазер, есть шанс поразить трахею или мозг.

Гигантский броненосец заворочал башкой, распахнул черную пасть с желтыми клыками и сердито рыкнул. Кажется, он сделал выбор. Решительно отвернувшись от человека, тварь обернулась к андроиду и, рявкнув, встала на дыбы. Батти чуть не засмеялся от облегчения, когда вместо жесткого панциря увидел медвежье брюхо в косицах грязной шерсти. Над сержантом нависли лапы с огромными когтями, но андроид, рыбкой нырнув назад, легко перемахнул через сноумобиль. Он упал спиной на снег и выхватил два гибридных армейских «Керена», стреляя одновременно с двух рук. Медведь-мутант, получив в брюхо пару обойм свинца, обиженно заревел и, рухнув на все четыре лапы, двинулся на противника. В снегу за ним оставалась красная кровавая дорожка, казавшаяся черной в стремительно густеющих сумерках. Андроид, вскочив на ноги, выщелкнул пустые обоймы, перевел пистолеты в режим лазерного огня и всадил в бронированный череп два тонких луча. Ослепительно-голубые лучи пронзили панцирь, как иглы. Возможно, этого хватило бы, потому что монстр, зашатавшись, остановился, но тут на его спине возник сгорбленный человеческий силуэт. Маршал, оседлавший зверя, занес руку и вонзил в глазницу под бугристым наростом темный тусклый клинок. Медведь зарычал неожиданно тонко для такой громады, замотал башкой и рухнул в истоптанный снег, чуть не придавив вовремя соскочившего маршала.

Через несколько секунд все было кончено. Из ноздрей убитого гиганта все еще струилась черная кровь, но дыхание уже не тревожило снежную крошку.

Мэттьюс, нахмурившись, стоял над поверженным зверем. Сержант, перезарядив пистолеты, подошел к человеку.

— Что это такое? — спросил Батти, не особо надеясь на ответ.

Маршал морщил лоб с тем же выражением, что было у него перед началом лихорадки в озерной Ниагаре.

— Я видел их белыми, — непонятно ответил он.

Андроид присел на корточки и бесцельно ткнул пальцем в шерстистое брюхо.

— Это и есть белый медведь, сэр, — сообщил он. — Только обросший каким-то панцирем. Похоже на боевую модификацию, но я никогда не слышал…

— Заткнись, — перебил его маршал.

Батти поднял голову. Человек стоял, вытянувшись, прислушиваясь и даже как будто принюхиваясь к ветру, и очень напоминал в эту минуту породистую охотничью собаку: борзую или гончую.

Сам андроид ничего не слышал, хотя готов был поклясться, что слух у него острее. Ельник молчал, только где-то неподалеку стукнула упавшая шишка, да глухо бормотала вода на стрежне реки.

— Сэр, если оно пришло с биостанции, нам следует сообщить…

— Заткнись.

— Я ничего не слышу.

— Вот именно, — прошипел маршал. — Я видел, что они белые. И что их много… Это ошибка, Батти. Опять ошибка.

Глаза Мэттьюса горели нервным, изменчивым блеском, как перед монитором на съемной квартире. Он и тогда твердил об ошибке, а потом повторил еще раз на покрытом ледовой коркой шоссе…

Андроид не успел завершить мысль, потому что маршал бросился к снегоходу. Батти едва успел вскочить на заднее сиденье, когда машина сорвалась с места, обдав тушу убитого медведя-мутанта снежным крошевом и выхлопом двигателя.

Белозубый веснушчатый человек улыбался с экрана и говорил размеренно и спокойно, словно не он был виновником разразившегося хаоса.

«При испытании серии препарата 2A12 мы достигли существенных сдвигов, однако связь по-прежнему оставалась чисто пассивной. Подопытным удавалось установить телепатический контакт с объектами, но не управлять их поведением. В серии было лишь одно исключение…»

Тут взгляд человека, до этого направленный прямо в камеру, сместился, а глаза чуть сощурились, как будто он смотрел в лицо живому собеседнику. Баркер невольно оглянулся. Андроид, приблизившийся совершенно бесшумно, стоял у него за спиной и со странным выражением вглядывался в экран.

«Да, Мартин, речь о тебе. О вашем совмещении с Йореком. Мои уважаемые коллеги, мистер Баркер и мистер Дрейфус, считали его нашей неудачей, потому что — с огорчением следует это признать — понятия не имели, чем мы тут на самом деле занимаемся. Суть эксперимента, конечно, не в модуляции агрессивности и даже не в полевых испытаниях «генбота». Это территория незабвенной мисс Морган. Что касается меня, то мне куда интересней «Вельд». Я долго пытался понять, в чем отличие Йорека и Мартина от остальных пар, пока, наконец, мне не пришло в голову, что дело, возможно, в повышенной агрессивности. У обоих в крови стабильно увеличен уровень тироксина, адреналина и кортизона. В случае уважаемого Мартина причина ясна — это его боевая модификация, «коммандо». Что касается Йорека, то он просто игра природы, естественная аберрация.

Я как раз собирался сделать остальным подопытным инъекции андрогинов и тироксина и пронаблюдать, как это повлияет на силу телепатического контакта, но тут нам помешали».

Улыбка человека на экране стала шире и холоднее.

«Где появляются двое перехватчиков, там скоро будет не продохнуть от федералов. Поэтому мне пришлось слегка форсировать исследование. Я включил выработку факторов агрессивности у медведей. Заодно они станут гораздо менее уязвимы для огнестрельных винтовок. И вот тут, друзья, мне видятся три варианта развития событий…»

— Трахнутый в мозг ублюдок, — прошипел Дрейфус, но Баркер тычком заставил его заткнуться.

Обиженный айтишник отошел к окну и принялся наблюдать за освещенной прожекторами территорией биостанции, где все еще ошивались два десятка страшилищ.

«Первый: медведи начнут нападать друг на друга, а затем разбредутся по всей округе. Но это маловероятно, учитывая, что обработанные «Вельдом» особи демонстрировали стайное поведение, даже если до обработки предпочитали держаться поодиночке.

Второй: они двинутся на Поселок или на Аврору. Я бы поставил на Поселок. Полярные медведи неплохо ориентируются по запаху, а запах андроидов для них стал привычным. Скорей всего, звери сочтут их естественной кормовой базой…»

Баркер быстро оглянулся на Мартина. Черт его знает, этого дроида, что он выкинет после таких новостей. Но Мартин по-прежнему выглядел спокойным, только челюсть его побелела — беглый коммандо стиснул зубы.

«И, наконец, третий — выброс адреналина поможет участникам эксперимента наладить стабильную двустороннюю связь, как в случае Мартина и Йорека. Я не раз наблюдал, как Мартину удавалось брать под контроль разъяренного медведя…»

— Они уходят!

Баркер оглянулся. Дрейфус, забыв об осторожности, прижался к стеклу. Зоолог в три шага пересек лабораторию и встал рядом.

Двор был расчерчен белыми лучами прожекторов, установленных на крыше лабораторного корпуса. Снег в этом свете серебрился и по-рождественски поблескивал. Небо уже почернело. Вывалившаяся из-за туч луна рассыпала блики по незамерзшей стремнине Кобук-Ривер. Медведи — черные горбатые туши — медленно ковыляли по дорожке к распахнутым воротам. За воротами был склон, спускавшийся к реке, и неровный участок заболоченного берега, переходящий в лесную опушку. Сейчас болото сковало льдом, так что медведи уверенно топали к лесу — туда, где в трех милях ниже по течению располагался городок Аврора.

Баркер вздрогнул, услышав за спиной отрывистые хриплые звуки. Зоолог обернулся, автоматически нашаривая взглядом винтовку. Источником странных звуков был андроид. Он стоял, закинув голову, и громко, от души смеялся.

Глава 15

Лунный свет странным образом изменил лес. Днем черный на белом, теперь ельник стал белым на черном — костяные призраки стволов, серебристые мазки на снегу. Хорошенько приглядевшись к этой мозаике, можно было заметить две тени в развилке ветвей старой лиственницы. Одна из теней, более тощая и хищная на вид, смотрела на мир огромными глазами-окулярами, в которых отражались лунные блики. Этот взгляд придавал ей сходство с изголодавшимся филином. Вторая, более плотная, оккупировала соседнюю ветку и держала под прицелом берег реки и ведущую через лес тропу.

Первая тень опустила полевой бинокль и хриплым шепотом сообщила:

— Какой-то придурок мельтешит в окне.

— Значит, есть выжившие, — отозвался второй.

Первый неопределенно хмыкнул, снова прижимая к глазам бинокль.

— Они включили компьютер. Похоже, хотят приманить всех тварей.

— Все равно медведей слепят прожектора, — отозвался его напарник.

Оба они напряженно вглядывались в биостанцию, окруженную забором из проволочной сетки. Ворота в заборе были распахнуты. По двору биостанции, между бревенчатым корпусом, где голубовато светилось окно, и длинным дощатым сараем, бродили два десятка бронированных хищников. С крыши бревенчатого здания били прожектора, соперничая с огромной белой луной.

— Нам следует спуститься и что-нибудь сделать, — в десятый, наверное, раз предложил андроид.

Его дыхание серебристым парком повисло в ночном воздухе.

— Например, сдохнуть, — буднично ответил его товарищ. — Мы не справимся с двумя дюжинами чертовых уродцев.

— Их там двадцать, сэр, — педантично возразил Батти.

— Какая, к их медвежьей матери, разница?

Оба они замолчали, когда чудища, словно по команде, развернулись и цепочкой потрусили к воротам. На снегу осталось темное пятно — человеческий труп рядом со снегоходом.

Охотники, притаившись на своей лиственнице, следили за тем, как медведи спускаются к реке и бредут через лес. Один протопал прямо под лиственницей, и андроид с двадцатифутовой высоты ощутил его запах — звериную вонь и странный химический душок. Пластины на спине монстра поскрипывали, как будто внизу двигался не медведь, а огромное насекомое. Лапы оставляли в снегу глубокие следы. Зверь остановился, чтобы обнюхать снегоход. Батти уже показалось, что их убежище раскрыто и через минуту под деревом соберется вся стая, но медведь лишь недовольно фыркнул и продолжил свой путь.

— Вот дерьмо, — буркнул маршал, когда последний бронированный зад скрылся в паутине теней и лунного света. — Чуть было в штаны не наложил. Медвежья болезнь, не иначе.

Андроид знал, что человек врет. Он способен был уловить запах пота и учащенное сердцебиение — признаки страха. Мэттьюс не потел, сердце его билось ровно.

Маршал легко спустился по веткам и, роняя сухую хвою, спрыгнул в снег. Батти последовал за ним. Луну, повисшую над их головами, окружал призрачный зеленый ореол. Звезды были холодными и колкими. От мороза перехватывало дыхание.

— Что будем делать дальше, сэр? — спросил Батти. — Надо вызвать подмогу. Предупредить военных в Номе, чтобы прислали сюда армейские части.

— Сделай это, — ответил Мэттьюс. — Только вряд ли они появятся до рассвета.

— В городе один шериф. И там нет лазерных винтовок, а пули не пробьют броню. Им не справиться, сэр.

— Поэтому мы приведем подмогу.

— О ком вы…

Но маршал, не слушая, уже зашагал вверх по склону к воротам биостанции.

Старину Локка любили почти все, хотя он был с причудами. Пастор Нансен, предшественник пастора Рука, иногда высказывался за кружкой пива у Нанука в том смысле, что, живи Локк в Старой Англии, непременно бы осенью срезал с деревьев омелу серебряным серпом. Неизвестно, так это или нет, но у миссис Скайотер Локк был как рыбья кость в горле. Летом старик бродил по двору голышом, смущая постояльцев Лили. Иногда еще расписывал свою дряблую, покрытую старческими веснушками кожу синими геометрическими узорами. Осенью сжигал за домом огромную куклу, сплетенную из сучьев и травы. Зимой он косил снег. Вот прямо так выходил вечерами на лужайку перед домом с сенокосилкой и водил ею туда-сюда по снегу, пока двигатель древнего агрегата не начинал чихать, кашлять и чадить. Как-то раз Лили даже написала племяннику старого Локка в том смысле, что неплохо бы сдать дядюшку в приют для умалишенных, а землю и дом продать ей (тогда супруги Скайотер еще подумывали о расширении бизнеса), но письмо так и осталось без ответа. Видимо, яблочко от яблоньки укатилось недалеко, и племянник был так же безумен, как дядя.

Вот и сегодня вечером старого Локка, видать, поманила луна. Большая и белая, она висела над крышами городка, как начищенная серебряная монета. Лили, наливаясь злобой, смотрела из окна своей спальни, как Локк в нелепой енотовой шубе выходит на лужайку, отпирает хозяйственный сарайчик и выкатывает дьявольскую машину. Даже в лунном свете было видно, какая сенокосилка глянцевитая и красная. В этом году Локк косил снег впервые.

Старик торжественно выкатил злосчастное устройство в самый центр лужайки — возможно, он руководствовался каким-то извращенным фэн-шуем — и врубил мотор. Чистый воздух отравили клубы зловонного дыма. Сенокосилка отчаянно затарахтела. Локк толкнул ее в сторону живой изгороди из молоденьких пихт.

— Чтобы она тебя самого сжевала, старый дурак! — в сердцах выдохнула Лили.

Ори Гилмер уже полдня не отвечал на звонки, и это беспокоило женщину. И вообще, было что-то тревожное в безмолвии лунной ночи, нарушаемом лишь треском косилки. Лили не могла понять что. Вроде бы все, как обычно: снег на улице и на крышах, темные следы протекторов и полозьев, огоньки в окнах соседних домов, красноватый отсвет над баром Нанука — эскимос так и не снял рождественские гирлянды, украшавшие крышу его заведения, — и острый церковный шпиль. И все же, все же… Лили чем-то не нравилась тень противоположного дома. Летом там жили Палмеры, а зимой дом стоял заколоченный, пустой и холодный. Ничто не должно было двигаться там… и все же тень шевельнулась. Определенно, там ворочалось что-то большое и черное… собака? Но лайки Нанука были надежно заперты в проволочном загоне за баром. И кстати, да. Собаки. Лайки Нанука всегда выли в такие лунные ночи. Лили в свое время написала на их хозяина жалобу в городской совет. Однако сейчас собаки молчали, и даже шум косилки не заставил их загавкать. Что-то не так.

Лили плотней прижала нос к стеклу, и тут дом Палмеров сдвинулся с места. Женщина удивленно моргнула. Нет, конечно, двигался не сам дом, а тень дома. Большая, горбатая и черная, она направлялась прямиком к лужайке мистера Локка.

— Аиииииииииии! — взвизгнула хозяйка гостиницы, отшатываясь от окна.

Старый Локк в енотовой шубе, ничего не замечая, продолжал косить снег.

— Да позвонил я уже всюду! — выкрикнул крупный, коренастый парень с русой бородой.

Батти помнил: его зовут Баркер. «Стивен Баркер, зоолог», — так он представился, сунув андроиду руку. Что уже само по себе было странно — обычно таким, как Батти, не подавали руки при знакомстве. Вот и второй, айтишник, Ричард Дрейфус, не подал. Он, согнувшись, сидел у компьютера и лихорадочно набивал сообщения.

Баркер, сержант и маршал стояли посреди тесной, жарко натопленной и ярко освещенной лаборатории. Даже не верилось, что за порогом ночь, ледяной лес, бродящие во мраке чудовища. В открытую дверь видна была другая комната с двумя кроватями — одна аккуратно застеленная, вторая расхристанная, со скомканным одеялом. Еще одна, запертая, дверь вела то ли в другую спальню, то ли в ванную. Когда они только вошли, андроиду почудилось, что оттуда доносится какой-то шум. Он внимательно прислушивался пару минут, но шум не повторился.

Сержант сразу решил, что заправленная кровать принадлежит Баркеру. Баркер был ему симпатичней. Он даже чем-то смахивал на одного из своих. Сейчас Баркер здорово злился.

— В гребаный полицейский участок Нома, потом в местное отделение Национальной Гвардии, потом вообще пожарникам. Везде варежку открывают и спрашивают: «Какая биостанция? Какие медведи? Что за дурацкие шутки?» Я им кричу: «Алекс, Алекс Вечерский!» А они: «Не знаем никакого Алекса».

Айтишник, крутанувшись в кресле, встрял в разговор.

— Его полное имя Алексей, — скривившись, начал он. — А впрочем, неважно. Сразу было понятно, на какую контору мы работаем. Ты свои чеки видел? Собеседование трехуровневое проходил? Договор о неразглашении подписывал?

— И что? — еще пуще взъярился Баркер. — Нас теперь как бы и нет? И людей там…

Он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону Авроры.

— …тоже нет? Пусть подохнут?

— Ну вот когда люди из города начнут звонить и рассказывать, что у них на улицах бесчинствуют медведи-мутанты… — резонно заметил Дрейфус.

— А нам что делать? Торчать тут, сложа руки?

Тут почему-то оба одновременно повернулись к маршалу. А тот ничего и не делал. Сидел у стены на складном стуле, вытянув ноги. С его сапог натекло на пол. Он даже к спору не прислушивался, а отрешенно смотрел в запотевшее окно. Или не смотрел, потому что веки его были полуприкрыты. Может, задремал в тепле?

— Отчего вы молчите, маршал? — осторожно поинтересовался Дрейфус. — В конце концов, вы тут представитель закона… Если можно так сказать. Свяжитесь со своими. Свяжитесь с полицией. Вас послушают.

Не глядя на него и не открывая глаз, Мэттьюс спросил:

— Где андроид?

Баркер покраснел под своей бородой. Дрейфус с деланным недоумением завертел головой: мол, вот же, топчется у компа.

— Беглец, — уточнил маршал, по-прежнему не глядя на работников биостанции. — Где он?

— Вы не находите, — мягко начал айтишник, — что сейчас не время охотиться на каких-то там беглых андроидов? Что у нас есть другие, более крупные, масштабные проблемы…

Батти успел уловить движение маршала, но остановить не успел. Стул с грохотом вылетел из-под задницы Дрейфуса, а сам Дрейфус плюхнулся на пол.

— Где? — не меняя выражения лица, переспросил Мэттьюс.

Айтишник сидел на полу, открывая и закрывая рот. Ответил Баркер:

— В виварии. В том длинном сарае с выломанной дверью. Там у нас еще один… экземпляр. Мартин его сторожит.

Отвернувшись от этих двоих, словно больше ничего полезного от них не добиться, маршал шагнул к двери. Батти по-прежнему не понимал, чего хочет его напарник. Дрейфус был прав — не время разбираться с Мартином и с остальными беглыми, если они тут вообще есть. Следовало собрать всех, способных держать оружие, раздать винтовки и возвращаться в Аврору. Но, похоже, маршал знал, что делает.

Впрочем, так казалось и раньше, когда Си-двадцать пять увез Дженис.

Страх входил в городок бесшумно — только хрустнет потревоженный снег, только мимо окна проплывет неясная тень, на мгновение закрыв низко висящую над лесом луну. Лайки, храбрые псы Джона Нанука, глухо рычали, сбившись в центре вольера и оскалив клыки. Их глаза сверкали во мраке первобытной зеленью. Псы чуяли незнакомый, враждебный запах и в то же время смертельно боялись, не смея лаем предупредить хозяина. Именно это встревожило Бена, ночевавшего в комнатке над баром. Он вышел проверить, что с собаками.

Псы, ощерившись и вздыбив шерсть на загривках, смотрели, как открывается задняя дверь бара, как выходит заспанный Бен в небрежно наброшенной на плечи куртке. В правой руке его был фонарик, в левой — бейсбольная бита. Парень включил фонарик, и круглое желтое пятно света, вспыхнув на снегу, побежало от его ног к вольеру. На полпути оно отразилось в чем-то черном и тусклом, наподобие гигантского наплыва вулканического стекла. Бен расширил глаза и попятился, загребая тапками снег. Чудовище, принюхивающееся к вольеру, развернулось. Оно неспешно потрусило к Бену, однако эта неспешность была обманчивой. Зверь настиг человека за четыре шага и, легонько махнув лапой, перешиб ему хребет. Сломанное тело рухнуло на землю. Медведь опустил морду, принюхался, фыркнул и принялся трепать свою жертву. Собакам страшно хотелось взвыть. Но они молчали. Кровь на снегу пахла так горячо и сладко.

Лили абсолютно точно знала, откуда явились чудовища. С биостанции. Это были посланцы сатаны, как и Волчий Пастырь, которому они, несомненно, служили. Хитро усмехнувшись, женщина задвинула занавеску и прижалась к стене, обклеенной шелушащимися обоями. Там, за окном, осталась кровь, красная, как сенокосилка, и черный зверь из бездны. Лили метнулась к прикроватной тумбочке и вытащила тяжелую Библию. Прижала к груди. Плотная черная обложка успокаивающе холодила пальцы. Теперь спуститься. Лили вынырнула из спальни и, не включая свет, пошла вниз по лестнице. Ступеньки под ногами не скрипели. Мягкие тапочки ступали бесшумно. Так. Свернуть направо. Вниз еще на одну ступеньку, на холодную кухню, где пол выложен плиткой, а стена над жарочным шкафом — кафелем. Мимо таинственно блеснувшего буфета, к задней двери. В сад, где летом на маленькой клумбе растут цветы ее имени, лилии. Сейчас на месте клумбы белел сугроб. Холод обжег лицо и грудь. Лили поспешно запахнула халат. Ноги в тапочках порысили по снегу. Дом огораживал невысокий забор, но Лили, взобравшись на пустующую собачью конуру (ах, Дик бы залаял и выдал ее, как хорошо, что старый пес умер), перебралась через ограду и неловко спрыгнула с другой стороны. Все это время она не выпускала из рук Библию.

До церкви было рукой подать, но луна скрылась в тучах, и Лили бежала в темноте, словно под водой. Из этой промозглой подводной тьмы трескуче доносились звуки: звон разбитого стекла, человеческие крики, вой сигнализации, редкие винтовочные выстрелы. Женщине казалось, что это переговариваются дельфины и большие гулкие киты, как в передаче National Geographic. Дьявол шел за ней по пятам, рассекая бездну вод, но в руке ее был путеводный свет. Дома — обросшие слизью подводные рифы — расступились перед этим светом, и Лили выбежала на площадь. В этот момент луна вывалилась в облачную прореху, осветив все до мельчайших деталей. На ступеньках церкви стоял посланник Диавола — огромный и горбатый, он поводил из стороны в сторону тяжелой башкой, и глаза его светились из темных провалов глазниц адским пламенем. Завидев женщину, чудовище распахнуло зубастую пасть, подобную вратам в бездну. И тут на Лили снизошло Откровение. Все стало ясно. Еще секунду назад она дрожала от страха, холода и боли в отмороженных пальцах, но теперь ее окутало благословенное тепло.

Подняв Библию над головой двумя руками, как Моисей скрижали, Лили шагнула вперед и звонко выкрикнула:

— Изыди, Сатана! Именем Господа изгоняю тебя!

Тварь на церковном пороге попятилась, пока не уткнулась задом в запертые двери. Святое Писание явно смутило дьявольское отродье. Следовало проявить твердость.

— Изыди! — громко и торжествующе повторила Лили.

На миг ей подумалось, что неплохо бы отойти чуть в сторону, оставив твари путь для отступления. Это на тот случай, если Зверь Сатаны не воспламенится и не обратится в пепел прямо у церковных врат.

За плечом Лили вздохнули, глубоко и горестно, и повеяло ужасным смрадом. Женщина развернулась, увидела бугристые пластины узкого лба, желтые клыки между черными слюнявыми губами, ощутила губительное зловоние и погрузилась в непроглядный океан беспамятства.

Мартин стоял в темноте, прижавшись лицом к холодным железным прутьям, вдыхал тяжелый запах зверя и чувствовал небывалое спокойствие. Рядом с Йореком ему всегда было хорошо. Неприятная чесотка мыслей гасла, гасло желание убивать, преследовавшее его и в окружении людей, и рядом с братьями. Оставалась лишь глубина, тишина, уверенность. Он сам был как этот зверь, могучий, беспощадный и поэтому позволявший себе быть смирным.

За спиной раздались шаги. Темнота шевельнулась — а точнее, изменилось распределение темноты и света прожекторов, пробивавшегося в дыру. Андроид обернулся. В проеме стояли трое: зоолог Баркер, брат и еще один. То существо, которое преследовало его на реке и на озере. Не брат и не человек. Гончий пес, двуногий и злой. Сейчас пес пристально смотрел на него светлыми глазами, выделявшимися на темном треугольнике лица. Мартин почему-то давно был уверен: раньше или позже эта встреча состоится. Он порой задумывался о том, что скажет или сделает. Однако первым заговорил Баркер:

— Мартин, ты должен нам помочь.

Андроид ухмыльнулся, широко растянув губы. Он уже давно ничего никому не был должен.

— Медведи пошли в Аврору. Они убьют там много людей…

Мартин ощутил, как в груди закипает злое веселье. Йорек, тоже почувствовав это, качнулся к решетке и заворчал. Баркер испуганно отшатнулся и чуть не упал, споткнувшись о выломанные из стены доски.

Брат и пес остались на месте. Йорек их не пугал, хотя Мартин чувствовал смятение брата. Тому хотелось привести в исполнение приказ, убить беглого, но что-то мешало. Пес был невозмутим, как горы под снегом. И все же заговорил не он, а брат.

— Мы оставим тебя в покое. Тебя, тех, кого вы спрятали в задней комнате там…

Он дернул головой в сторону лабораторного корпуса.

— …и тех, что скрываются в горах. Я не стану их преследовать. Ни я, ни маршалы, ни военные. Но ты должен помочь нам. Баркер говорил, что ты контролируешь этого медведя. Если он отвлечет других зверей на себя, мы попытаемся вывести людей. Отыскать для них убежище.

Мартин пожал плечами. Он не понимал, с какой стати Йореку рисковать жизнью, ввязавшись в драку с сородичами. Безопасность жителей Поселка волновала Мартина еще меньше, чем собственная, а что касается людей… Смех ворочался в горле, почти прорываясь наружу. Он кожей чувствовал разочарование брата. ЭсЭйОу все сильней хотелось убить его. Андроид даже ощутил нетерпение. Неплохо было бы покончить с этим здесь и сейчас.

— Кто дал тебе имя?

Вопрос прозвучал в холодной пустоте сарая, как выстрел. Мартин вздрогнул. Говорил пес.

— Кто дал тебе имя? — повторил пес, шагнув вперед. — А если никто, какое ты имеешь на него право?

Андроид нахмурился. Медведь зарычал громче.

— Я беру, что хочу.

— Все имеет свою цену, дроид. Это имя не твое. Ты украл его.

Мартин ощутил беспокойство. Он и сам не понимал толком, почему тогда, на болоте, назвался именем убитого бунтовщика. Оно будто само прыгнуло на язык. Но ведь это что-то значило. Иначе почему его так коробил прежний порядковый номер? Бен, молодой инуит, привозивший в Поселок ГФГ и кое-какие припасы, говорил об именах. У всех в Поселке были имена. Бен говорил, что его хозяин, Джон Нанук, не стал бы торговать с безымянными призраками — ведь это все равно, что кормить мертвецов. У мертвых нет имени. Душа их имени, Атек, сразу переходит к живым.

— Я взял то, что больше не имело хозяина, — тихо проговорил андроид.

— Взял, но не заслужил, — ухмыльнулся пес, и клыки его ярко блеснули.

Мартин представил, как эта тварь встает на четвереньки, хватает его имя и навсегда уносит в снежную ночь, где след быстро затеряется на покрытом льдом заливе. Имя уже трепетало, рвалось из рук, потому что пес был прав — Си-двадцать пять ничем не заслужил его.

Андроид склонил голову и глухо сказал:

— Хорошо. Ваша взяла. Я приведу Йорека в Аврору.

Глава 16

Лили выплывала из зеленой подводной тьмы неохотно, толчками, как медуза, раздувающая прозрачный купол. Некоторое время спустя, когда сверху уже забрезжил свет, женщина поняла, что толчки исходят извне. А еще через секунду осознала, что страшно замерзла и что ее волокут, взяв под мышки, по чему-то ледяному и жесткому. Лили открыла рот для крика, и тут ее губы зажала чья-то ладонь. Теплая. Человеческая. Одновременно вернулись звуки: звериный рев, тяжелые удары вдалеке и хриплое дыхание совсем рядом. Женщина забарахталась. Сверху, из прорезанной светом тьмы, наплыло бородатое лицо.

«Ори», — подумала она, но это был не Ори, а широкоскулый блондин с резкими, почти рублеными чертами и густой рыжеватой бородой. Баркер. Стивен Баркер. Зоолог с биостанции. Он пытался приударить за ней до того, как… до Ори. Но где она? Почему Баркер зажимает ей рот ладонью? И почему так холодно?

Лили скосила глаза и обнаружила, что лежит на снегу в тени живой изгороди, босая и в халате. Крик снова всколыхнулся в горле, однако Баркер скорчил свирепую гримасу и прошипел:

— Тише, Лили. Я пытаюсь вас спасти.

И в этот момент она вспомнила. Вспомнила все: красную, как кровь, разбитую сенокосилку, и безголовое тело мистера Локка, и страшного зверя, выросшего на пороге церкви. Не помнила лишь, почему валяется на снегу почти голая, и не понимала, откуда взялся Баркер.

Женщина замотала головой, пытаясь отбросить руку зоолога. Тот предостерегающе прижал палец левой руки к губам, убрал ладонь и, скинув с плеч парку, быстро закутал Лили. Стало чуть теплее, хотя ноги по-прежнему были как два куска льда.

— Вы, кажется, обморозили пальцы. Надо быстрее в дом, — хрипло шепнул зоолог.

Лили оглянулась. Они были в проулке за церковью. Напротив призраком вставала белая дощатая стена. За изгородью, в тени которой они прятались, притулилось здание почты, за ним — бар Нанука. Женщина обернулась к выходу из проулка и наконец-то увидела, что творилось на площади. И снова чуть не завопила.

Площадь ярко освещал фонарь, горевший над входом в церковь. В этом свете танцевали гигантские уродливые фигуры. Точнее, это только в первый момент показалось танцем. Снег пятнала черная кровь и обломки панцирей. Огромный, черный, обросший броней зверь опрокинул набок меньшего противника и безжалостно терзал когтями его обнажившееся брюхо. Раненый монстр ревел и бессильно сучил лапами. Гигант разделывал его деловито и молча. У поединка были зрители — полукольцо горбатых жутких тварей, то ли медведей, то ли гигантских мокриц. Они топтались на дальнем конце площади, у офиса шерифа и мэрии. В голове Лили мелькнула безумная, неизвестно откуда взявшаяся мысль, что эти звери ждут своей очереди. Там, где сражались чудовищные бойцы, уже валялись два растерзанных трупа. Женщина отчего-то поняла, что это бой за первенство, беспощадная схватка за лидерство в стае.

Гигант победоносно взревел и ударом когтей вспорол живот противнику, вывалив на землю тускло блеснувшее месиво кишок. Бой был окончен. Но состязание продолжалось. В ответ на победный, вызывающий клич от полукруга отделился еще один зверь, приземистый и массивный, и тяжело затопал к месту поединка. Снег там уже был настолько забрызган кровью и горячими внутренностями, что превратился в липкую грязь. Лили почувствовала тошноту.

— Можете идти? — по-прежнему шепотом спросил Баркер, крепко держа ее за локоть. — Если нет, я вас понесу. Тут недалеко. Мы заперлись в баре.

Женщина мотнула головой. Она совершенно не чувствовала ног. Баркер, не особо церемонясь, закинул ее на плечо — пришлось сдержать крик боли — и, пригибаясь, побежал к бару.

Бар Нанука построил еще прадед нынешнего владельца, тоже Джон. Тогда весь поселок состоял из десятка бревенчатых срубов, населенных рыбаками и золотодобытчиками, а зимы были не в пример более снежными. Окна в баре запирались тяжелыми ставнями на случай сильных снегопадов. Порой весь первый этаж скрывался в снегу, и тогда гостям приходилось заходить через дверь на втором и спускаться вниз, в дымный и душный полумрак зала.

Нанук сменил древние деревянные ставни на металлические жалюзи, а в остальном бар оставался тем же — маленькая крепость на случай суровой зимы. Именно здесь Мэттьюс, Батти, Дрейфус и Баркер собрали ошарашенных, напуганных, израненных и ничего не понимающих жителей поселка. Многие, как Лили, разбежались из домов, накинув первое, что попалось под руку. Те, кто пытался уехать на джипах и снегоходах, погибли первыми — шум моторов и свет фар привлекали зверей. Те, кто сидел в гостиных с включенным светом, ужинал или смотрел телевизор, разделили их участь. Но многие просто не успели сообразить, что происходит, и затаились в спальнях на вторых этажах домов. Другие устремились в лес или к реке. Таких беглецов маршал с андроидом и биологами отлавливали и приводили в бар. Сам Нанук, шериф с помощником и еще несколько мужчин вооружились винтовками и тоже участвовали в поисках. Сражаться с медведями никто не пытался — смельчаки, открывшие стрельбу в первые минуты вторжения, теперь мерзли на снегу грудами окровавленного мяса. Медведей отвлекло от разбегающейся добычи кое-что другое.

Люди сгрудились внизу, в зале, стараясь согреться. Делились одеждой. Нанук выставил пару ящиков виски (шериф при этом неодобрительно хмыкнул, но до виски все равно бы добрались, а лучше уж просто пьяные горожане, чем горожане пьяные и обозленные). Дрейфус старался особо не светиться внизу — когда первый шок пройдет, многие сообразят, кто виноват в случившемся. Он засел с винтовкой у окна на втором этаже, в гостиной Нанука, и, немного отодвинув тяжелую узорчатую портьеру — гордость ныне покойной супруги Джона, — всматривался в то, что происходило на площади. Баркер, ввалившийся в комнату с Лили на руках, мимолетно подумал, что айтишник смахивает на куницу, выглядывающую из клетки. За Баркером по пятам спешил доктор Андерсен с аптечкой. Аптечка тоже принадлежала Нануку, потому что все инструменты и лекарства доктора Андерсена остались у него в кабинете. Зоолог положил женщину на диван. К этому времени глаза Лили закатились, лицо посинело, а ступни ног стали снежно-белыми, не считая фиолетовых ногтей. Андерсен, присев рядом с диваном, озабоченно нахмурился и вытряхнул из аптечки пару ампул и баллончик регенерат-геля.

— С ней все будет в порядке? — торопливо спросил Баркер. — Ее ноги…

Доктор раздраженно отмахнулся.

— В старину пришлось бы растирать снегом до возвращения кровообращения. Но сейчас все будет в порядке. Не мельтешите.

Зоолог послушно отошел к окну. Дрейфус, не оборачиваясь, бросил вполголоса:

— Он прикончил уже четверых. Не знаю, надолго ли его еще хватит.

— Шериф связался с военными, — так же тихо ответил Баркер.

Кожа под бородой немилосердно чесалась — похоже, он все же обморозил щеки. Температура за окном упала еще на десяток градусов. Как Лили ухитрилась проваляться на снегу все это время и не замерзнуть до смерти? Когда Баркер вытаскивал женщину с площади, он заметил Библию в черном кожаном переплете, лежавшую у нее под рукой. Впору было подумать, что и впрямь вмешались высшие силы.

— Национальная Гвардия будет тут на рассвете, — продолжил он. — Мы продержимся.

— Мы — да, — холодно ответил айтишник. — А он — нет.

Дрейфус дернул подбородком, указывая туда, где на ступеньках церковного крыльца темнела одинокая фигура. Небо над ней горело яростным зеленым огнем — это сплетались ядовитые ленты северного сияния.

…Боль зверя была его болью, жажда зверя — его жаждой. Очень малая часть Мартина стояла на церковном крыльце и намного большая жила сейчас там, где схватились два исполина. Йорек Бирнисон, король бронированных медведей. Но королем надо стать. Андроид до крови прокусил губу, ощущая соль на языке, и не знал, это вкус чьей крови — его или Йорека. Медведь был ранен — Мартин чувствовал боль между лопатками, в ребрах и на горле, ему не хватало воздуха, панцирь немилосердно давил, пригибая к земле. Противясь тяготению, Мартин-Йорек взревел и встал на дыбы. Его противник сделал то же, и они обнялись, как два борца на ринге. Кругом горели глаза других, слышалось их хриплое дыхание. Йорек бросил вызов. Он пожелал быть вожаком. «До этого у медведей-урсов, — мимолетно подумал Мартин — вожаков не было». И ему придется пролить немало крови на горячий истоптанный снег. Тяжесть опять сдавила ребра. Боль пронзила внутренности, отдаваясь в паху, и Мартин застонал, сжимая зубы. Он — Йорек — отшвырнул противника и полоснул когтями там, где пластины панциря чуть расходились, приоткрывая глотку. Кровь хлынула водопадом, ее запах ударил по ноздрям, сладкий и неверный запах победы. Над головой в огромной чаше неба перекатывалось ведьминское зеленое варево, так было всегда, этот отравленный свет: когда предки Мартина-Йорека бродили по льдам северного моря, охотясь на жирных сладких тюленей, выращивали резвых малышей, защищали границы своих угодий, когда в них стреляли двуногие в меховых куртках и шапках, двуногие с длинными плоскими лапами, двуногие на трескучих небесных льдинах…

Йорек мотнул окровавленной башкой и оглянулся на церковь. За спиной его стоял один из этих двуногих и почему-то держал его, почему-то приказывал драться дальше, хотя Йорек устал, его тело болело, ему хотелось опуститься на лед и зализать раны. Он-двуногий требовал, чтобы он-урс сражался до конца. Но остальные уже покорились ему. Никто больше не решался принять вызов. Не легче ли убить его-двуногого, чтобы избавиться от нестерпимой чесотки в голове? Медведь рявкнул, медленно поворачиваясь, и остальные — его стая, его прайд, его охотничья ватага — БРАТЬЯ — качнулись следом.

— Сколько действует «Вельд»? — по-куничьи поводя носом, спросил Дрейфус. — Алекс убрался еще утром, значит, Мартин не получал дозу уже… десять часов, двенадцать? И Йорек, и остальные медведи.

Баркеру эта мысль в голову не приходила, и он мысленно обругал себя за тупость.

Айтишник, сощурив близорукие глаза, обернулся к нему.

— Когда действие «Вельда» кончится, что произойдет?

Зоолог, насупившись, пожал плечами.

— Не знаю. Но я бы на месте медведя накинулся на андроида и хорошенько его отделал.

Баркер почувствовал затылком чей-то взгляд и резко обернулся. У порога стоял тот, второй, двойник Мартина — или не двойник, но очень похожий — и пристально смотрел на зоолога. Похоже, он слышал и последние слова.

Маршал Мэттьюс отправил перехваченных у реки беженцев с сержантом, но сам не пошел в город. Он остался на обледеневшем берегу, спускавшемся к плоской чаше речного разлива. Странно, но сполохи, игравшие в небе, не доходили до земли, и река оставалась призрачно-серой, словно пыльная дорога в сумерках. Справа чернела стена леса, за спиной угадывались разбросанные по склону дома городка. Вода еще бормотала на стремнине, но голос ее становился все тише, скованный стужей.

Маршал присел на корточки, снял перчатку и провел рукой по лицу. Он больше не слышал Голосов — с того вьюжного вечера в Ниагаре-на-Озере Голоса замолчали, оставив по себе обрывочные воспоминания. Строки текста. Картинки. Но на картинках медведи, терзавшие поселок, были белыми. Мэттьюс усмехнулся. Он не верил в прозрения, даруемые Голосами, и все же странно полагался на них. Ошибки его огорчали. Вот и сейчас маршала мучили сомнения: то ли видение было ошибочным, то ли все увиденное еще случится… но не сейчас и, возможно, не здесь?

Человек поднял голову к небу, расчерченному полосами травянисто-зеленого сияния. Это было как рассвет над горами, как пропасть, как вечность — независимое от копошения людишек внизу, незыблемое. После того как Мэттьюсу сообщили про чип в правом виске, рассудочной долей сознания он перестал верить, что Голоса исходят оттуда, из-за твердой кромки небес. Но душа пока что не хотела отказаться от этой веры. Глупо.

Нахмурившись, маршал снова провел ладонью по лбу, словно смахивая налипшую соломинку. Он встал, напряженно глядя в сторону леса. На мгновение ему показалось, что небесное зарево отразилось в заледеневшем лесу, как в зеркале, что между деревьями забегали цепочки зеленых, синих и красных огней и, собравшись кругом, заплясали в неистовом хороводе. В центре круга стоял Рогач, потрясая уродливой нечеловеческой башкой. Мэттьюс попятился, и видение поблекло, но в последний миг краем глаза он увидел, как зеленые сполохи болотными огоньками взмывают из леса и сливаются с полотнищами авроры наверху. Их было много, этих огней, очень много, куда больше, чем тварей, способных уместиться в лесу, и они летели вверх и вверх — словно души, покидающие землю после заключительной схватки между небесами и адом. Мэттьюсу захотелось перекреститься и прочесть молитву, как в самом раннем детстве, но он подавил эту слабость и, развернувшись на каблуках, решительно зашагал к городку.

…Мартин никогда не задумывался о смерти. Не думал он о ней и сейчас, когда стоял, прижавшись лопатками к холодной церковной двери. Он мог умереть. Он должен был умереть. Смерть смотрела на него из маленьких медвежьих глаз, горевших злым огнем. Еще он ощущал пустоту. Связь ушла. Последние ее изумрудно-золотые нити — золотистые, как жидкость в прозрачном клюве инжектора, — рвались и рассеивались, сливаясь с зеленым мертвенным светом небес. В сущности, смерть уже произошла, и все остальное было бессмысленным трепыханием в ледяной проруби. Андроиду захотелось взвыть, и он завыл, закинув голову к равнодушному мертвому небу. Громадный медведь, уже опустивший лапу на первую ступеньку лестницы, заколебался. Остановился. Зверь стоял, шумно и тяжело дыша, кровь стекала по его бронированным бокам и замерзала на холоде потеками черного воска.

Затем Йорек фыркнул, развернулся и повел свою стаю прочь из города — туда, где над костяным лесом белыми гребнями вздымались дикие горы, не принадлежавшие ни людям, ни андроидам, ни вообще никому.

Мартин сжал звенящий череп руками и медленно осел на засыпанный снегом порог.

Там его и застал сержант Рой Батти.

А еще через два часа, когда с неба ударили прожектора вертолетов и на поселок посыпались черные фигурки с десантными ранцами и лазерными винтовками, Мартина в Авроре уже не было.

На рассвете солдаты закончили поиски и разложили покойников на площади аккуратными рядами. Как ни странно, погибших оказалось не так уж много — всего двадцать человек. Некоторые, правда, были изъедены до такой степени, что в кровавых огрызках сложно было опознать человеческие существа. По площади потерянно бродили выжившие. Кто-то плакал. В основном молчали. Доктор Андерсен и армейский врач строчили в планшетах медицинские свидетельства. Джон Нанук с шерифом давали показания. Баркер и Дрейфус торчали рядом с медвежьими тушами и старательно делали вид, что они тут ни при чем.

Батти и Мэттьюс стояли на крыльце бара. Мэттьюс курил, сбрасывая пепел на веранду. Нанук ночью потушил гирлянды, и они свисали с козырька, как не-опрятная паутина. Снег под крыльцом нежно розовел, но уже не от крови, а от первых солнечных лучей. В тени он казался лиловым.

— Что дальше, сэр? — тихо спросил сержант.

Мэттьюс хмыкнул и оглянулся на Нанука. Эскимос вдохновенно врал — это было видно даже отсюда. Шериф неохотно подтверждал его враки.

— Инуиту на хрен не надо выдавать дроидов, — процедил маршал и щедро сплюнул в снег. — Порушится весь его бизнес. Шериф ничего не скажет. Яйцеголовые во всем обвинят своего начальника, а его покроет та армейская шишка, что финансирует всю эту херь, и дело потихоньку спустят на тормозах, если не проведают журналюги. Ну и мы конечно же ничего не скажем. Так что дальше мы сядем в вертушку и уберемся отсюда. Не знаю, как ты, а я рвану во Флориду. Тепло, пальмы и девочки. Надо прогреть кости после этой чертовой полярной зимы.

— А Си-двадцать пять…

Мэттьюс резко обернулся к нему и сощурил светлые глаза, в ясном утреннем свете казавшиеся почти прозрачными.

— Он заслужил свое имя, ты не находишь, железяка? Зови его Мартином.

— А меня вы по-прежнему называете железякой, сэр, — улыбнулся андроид.

— А кто ты есть? Железяка, и точка, — хмыкнул в ответ маршал. — Так что называю и буду называть.

Сержант пожал плечами и кивнул на двух стоявших у вертолетов офицеров в пятнистой униформе.

— Если вы правы и эксперименты на этой базе финансируют военные, они не допустят, чтобы мы распространялись о том, что тут видели. Возможно, нас ликвидируют.

Маршала, похоже, это не впечатлило. Он потянулся, громко хрустнув задубевшей на морозе кожаной курткой.

— Ликвидируют? Вряд ли. Мы — ценный ресурс. Может, потрут память. Мне. А тебе просто прикажут забыть. Ты ведь всегда подчиняешься приказам, железяка?

Андроид вгляделся в лицо человека. Хотя маршал говорил совершенно серьезно, глаза его смеялись — кажется, в первый раз с их встречи. И возможно, в последний.

Интерлюдия

— Генерал Амершам, вы снова неверно меня поняли. Где вы обнаружили в моих расчетах указание на то, что Морган следует устранить?

— У вас сказано, что Морган — узловая фигура, связанная с опасностью прорыва.

— Узловая, да, но не причина. Не обязательно причина. Из-за того геноцида, что вы устроили моим реципиентам, я не могу добиться идеальной точности прогноза. На Морган, несомненно, сходится несколько магистральных линий, но это, скорее, указывает на ее лабораторию. В прорыве может участвовать она, кто-то из ее сотрудников, любой человек, имеющий соответствующий доступ… да хоть вы.

— Опять вы хамите, доктор.

— Я пытаюсь втолковать вам, что вы ошибаетесь. Может быть, смертельно ошибаетесь. Морган связана с прорывом, но в расчетах нет однозначности. Возможно, она единственная фигура, способная предотвратить катастрофу.

— Меня не интересуют ваши домыслы, Харпер. Я военный человек. Я вижу опасность, я принимаю решение, я действую. Решение принято.

— Господи боже мой, генерал. Вы берете две неопределенности — Морган и Ричарда — и пытаетесь свести их в одной точке. При этом надеетесь получить точный результат? Это даже не глупость, это просто безумие.

— Харпер, вы можете чирикать, сколько вам угодно, и пудрить мне мозг своей псевдонаучной чушью. Факт тот, что я оплачиваю ваши вшивые эксперименты. Я пользуюсь их результатом так, как считаю нужным. Морган будет устранена. Попробуете вмешаться — и с вами случится что-нибудь нехорошее.

— Хорошо, генерал. Спасибо. Я вас понял.

Гудки в трубке

[Конец записи]

07.08.2036 14:3 °Cообщение Саманте Морган [от абонента +1402xxxxxxx]:

07.08.2036 14:33 Сообщение с номера Саманты Морган:

07.08.2036 14:33 Сообщение Саманте Морган [от абонента +1402xxxxxxx]:

07.08.2036 14:34 Сообщение с номера Саманты Морган:

Глава 17

Если бы Соки сказали, что вечером она будет пить чай с гигантской жабой, девушка… нет, впрочем, уже не удивилась бы. Но и особого желания бы не выказала. Тем не менее жаба за чайным столом присутствовала и восседала в большой, изрядно помятой алюминиевой кастрюле с водой, заполняя ее почти целиком. У жабы были красивые глаза, оранжево-золотистые, но в остальном она напоминала то ли болотную кочку, обросшую серо-зеленым мхом, то ли причудливую подушку для иголок. Жаба тяжело дышала, раздувая бородавчатые бока, и пялилась на Соки. Звали это выдающееся земноводное Милочкой.

Стоянку птицеловов осеняло такое же накренившееся пугало, какие провожали их фургон сумрачными взглядами в полях, — только на этом не сидели вороны. Вообще ворон поблизости не было, несмотря на налившиеся золотом пшеничные колосья, со всех сторон окружавшие вытоптанную площадку. Увидев напарника Джорджа, Соки поняла почему.

Когда Соки распахнула дверцу фургона и спрыгнула в жаркий, почти летний вечер, с треском кузнечиков, жужжанием мелких кусачих мух и катившимися по пшенице волнами, ей сперва показалось, что в поле торчат два пугала. Потом одно из них приветственно подняло руку, в которой болталось что-то черное, и зашагало к ним, высоко задирая ноги в рыжих ботфортах. Голову ходячего пугала венчала, как и полагается, широкополая шляпа. На голой загорелой груди перекрещивались ленты патронташа и синие линии замысловатых татуировок. Но больше всего смущал пояс — широкий кожаный ремень, исцарапанный, в темных пятнах. С ремня свисало штук пять дохлых ворон. Соки с первого взгляда поняла, что птицы не усыпленные, а дохлые, потому что шеи их были неестественно вывернуты. Вдобавок вороны потеряли солидную часть хвостового оперения. Девушка попыталась заглянуть под поля шляпы, чтобы рассмотреть лицо странного человека, однако впечатление у нее осталось самое расплывчатое: мелкие, как будто стертые черты, водянистые бегающие глаза, отвисшая нижняя губа. Ярче всего выделялись татуировки — они как будто отставали от всего остального, словно плохо подогнанная маска. От этого казалось, что лицо человека-пугала вот-вот отвалится, оставив после себя мутное пятно или набитый соломой мешок.

Соки невольно попятилась и уткнулась спиной в мягкое брюхо Джорджа. Тот опустил тяжелые ладони ей на плечи и успокоительно прогудел:

— Генри Хиггинс немного странный, конечно, но бояться его не стоит.

Соки обернулась.

— Генри Хиггинс?

— Надо же его как-то называть.

Девушка неуверенно хмыкнула. Она смотрела старый фильм с Одри Хепберн, и на чудака-профессора этот персонаж походил меньше всего. Соки решила, что про себя будет звать его Страшилой.

Страшила, по-прежнему высоко задирая ноги, выбрался из пшеницы и подошел к фургону. Только тут Соки заметила висевшую у него за плечом винтовку. Раздвинув губы в неприятной влажной улыбке, Страшила снова поднял пятерню с вороной и помахал Джорджу и его спутнице. Птица закачалась с самым похоронным видом.

— Тараканы? — выкрикнул Страшила, то есть Генри Хиггинс.

Соки, окончательно перестав понимать, что происходит, нервно оглянулась. Ржаво-красный «Форд» припарковался у обочины примерно в пятидесяти ярдах от них. Ковбой не выходил из машины, но девушке показалось, что она чувствует его внимательный взгляд. От этого чуть-чуть полегчало.

— Тараканы! — снова требовательно возопил вороний убийца.

— Да-да, тараканы, — ласково откликнулся Джордж из Линкольна и полез в карман своих необъятных брюк.

Из кармана он выудил бумажный пакетик и тряхнул им под самым ухом Соки. В пакетике зашуршало. Насекомое зашуршало. Соки терпеть не могла тараканов. В их доме такой живности отродясь не было, и у бабушки тоже, а вот в застройках Джима О'Неро тараканы разве что с потолка не сыпались. Один раз, когда Соки осталась ночевать у Джима, рыжий мерзкий таракан попытался заползти ей в нос. Кажется, именно после этого она сошлась с Парнем из Милуоки… в качестве противоядия, наверное. Его образ совершенно исключал тараканов.

Соки взвизгнула и отшатнулась. В ту же секунду дверца «Форда» распахнулась, и на дороге, как пылевой демон, возник Ричард.

— А он тебя и правда охраняет, — заметил Джордж, опуская руку с пакетом. — Но вообще-то тараканы не для тебя, даже если попросишь. Они для Милочки.

Так и выяснилось, что всю дорогу от Уолкертона фургон с ними делила ручная жаба мистера Генри Хиггинса.

Когда золото на небе выцвело, сменившись ржавчиной с густой синевой по краям, а от земли потянуло холодом, из фургона вытащили раскладной стол и стулья. Джордж вскипятил чайник и достал купленный на ярмарке лимонный пирог с меренгами. Жабу в кастрюле водрузили в центр стола. Генри Хиггинс по настоянию Джорджа избавился от ворон (запихнул добычу в тот самый грязноватый сундук-холодильник, откуда, как казалось Соки во время поездки, тянуло падалью) и теперь сидел вместе со всеми, счастливо курлыкая. Он доставал тараканов из пакетика и бросал на стол. Жаба со страдальческим видом выбралась из кастрюли, но страдания ее были явно притворными — потому что животное с невиданной сноровкой выстреливало языком, ловя тараканов на бегу. У Соки особенного аппетита не было, несмотря на то, что здесь, в чистом поле, тараканы не вызывали такого отвращения, как на кухне Джима. Вдобавок у девушки оставались некоторые вопросы. Если честно, множество вопросов. Приняв у Джорджа кружку с ароматным травяным чаем и отодвинув бумажную тарелку с ломтиком пирога, Соки откинулась на спинку стула, свела брови к переносице и сурово спросила:

— Так вы ворон изучаете, да? Он же их убивает.

Девушка обвинительно ткнула пальцем в напарника Джорджа. Хиггинс-Страшила, не обращая на ее слова ни малейшего внимания, млел над жабой.

Джордж вздохнул, одним глотком выхлебал полкружки и серьезно ответил:

— Генри трудно удержаться, когда меня нет рядом. Я оставил ему четкие инструкции, но вот что он из этого понял…

Тут толстяк беспомощно развел руками-ластами.

— Неужели ты не мог найти кого поумнее?

Джордж ухмыльнулся.

— О, Генри очень умен… На свой лад. Понимаешь, это родственная забота. Мне надо о нем заботиться. Он ведь мне вроде как брат.

— Брат?!

Брови Соки взлетели чуть ли не к волосам.

— Ну, не совсем брат. Видишь ли, я немного, э-э… в общем, я немного приврал насчет своей семьи. Меня усыновили из приюта, как и Генри. Нас усыновили из одного приюта. Только вот мне достались добрые и почтенные родители, а ему не так повезло. Я упросил отца разыскать Генри… но к тому времени ему уже было довольно худо. Теперь он еще ничего.

Соки быстро покосилась на Страшилу, лихорадочно блестевшему глазами из-под поникших полей шляпы, и подумала, что на сумасшедших ей в последнее время везет.

— Харпер, — между тем заявил Джордж и церемонно вытянул над столом руку, едва не опрокинув чайник.

— Что?

— Джордж Веллингтон Харпер. Мы ведь так толком и не представились.

— Харпер, это…

— Фамилия моего приемного отца, да.

Соки прищурилась и автоматически сунула в рот кончик одной африканской косички. Она часто так делала в минуты задумчивости.

— А он правда был вице-мэром Линкольна?

Джордж потупился, вертя в сосискообразных пальцах блюдце с засохшим джемом и парой-тройкой прилипших мух.

— Вообще-то нет. Это я тоже прихвастнул. Он ученый. Очень крупный ученый.

— Твой шеф?

— Шеф моего шефа, — ухмыльнулся великан, сморщив нос-картофелинку. — Только сейчас он уже отошел от дел.

Соки могла бы сказать, что во время нашествия бестий уходить от дел не очень-то правильно, если ты такой крупный ученый, но удержала это мнение при себе. Ее доверие к Джорджу заметно поуменьшилось. Он солгал насчет птиц. Насчет напарника. Насчет своих родителей. Что еще толстяк наврал?

— Ладно, — сокрушенно вздохнув, сказал Джордж. — Ты уличила меня по всем пунктам. А что скажешь о себе? Кто ты такая, мисс Соки из Массачусетса? Куда едешь? И что это за странный тип тащится за тобой?

Он кивнул в сторону дороги, где молчаливым призраком застыл «Форд», серый в сгустившихся су-мерках.

Соки выплюнула изжеванную косичку и, не сморгнув, заявила:

— Это мой дядя. Федеральный маршал Оливер Мэттьюс. Он едет по делам в Линкольн, заодно должен был подвезти меня… к дедушке.

А затем неизвестно почему добавила:

— Дедушка меня ждет. И родители знают, где я. Мы постоянно держим связь.

По лунообразному лицу Джорджа расплылась озорная улыбка:

— Я что, похож на киднеппера, Соки?

Девушка демонстративно пожала плечами и перевела взгляд на Страшилу. Тот как раз наливал чай себе в кружку, забыв, правда, вытащить угодившего туда таракана. Насекомое всплыло и отчаянно забарахталось, работая надкрыльями. Соки протянула руку, взяла пластиковую ложечку и, ловко подхватив таракана, швырнула его на землю. К сожалению, это заметила жаба, как раз подобравшаяся в своей погоне за добычей к краю стола. Жирная тварь боком свесилась со столешницы, какой-то миг балансировала и с отчаянным «куаааа» рухнула вниз. Страшила вскочил, опрокинув стул, и нырнул за своей любимицей. Джордж замешкался, выбираясь из-за стола, а Соки, перемахнув через павшего на четвереньки Страшилу, неслась по полю к машине Ричарда.

Однако добежать ей не удалось. Что-то больно кольнуло под лопатку, словно гигантская оса ужалила. Соки продолжала бежать, но через два шага ступни ног странно онемели, и девушка боком полетела в ряды пшеницы. Колоски оцарапали лицо и ладони. Она еще пыталась подняться, слабо трепыхалась, когда подоспевший Джордж навис над ней грозовой тучей. Огромный, как скала, он схватил Соки, закинул за плечо и поволок к фургону. Последнее, что увидела девушка, — это перевернутую дорогу, перевернутый «Форд» и Ричарда, вверх ногами бегущего к ней по небу-полю. А затем все смешалось, и стало темно.

Соки снился сон. В этом сне жил-был старый-престарый король Коннахта. Добрый король, но было у него три беспутных сына: Диклан, Дармид и Дати. То есть это в бабушкиной сказке их звали Дикланом, Дармидом и Дати, но во сне Соки первый был Толстый Джордж, второй — опасный Ричард, а третий — чокнутый Генри Хиггинс. И король оказался не то чтобы королем, а высоким строгим стариком в лабораторном халате и с круглым зеркальцем на лбу, как у старичка-ларин-голога в их поликлинике. Так вот, три беспутных брата-королевича решили сыграть злую шутку над Повелителем Ворон Кромахи. Тот жил на ферме посреди пшеничного поля. Все поле было утыкано пугалами, однако не для того, чтобы пугать ворон, — напротив, пугала давали им удобный насест. Вороны сидели на плечах пугал и кричали: «Кар! Кар!». Трое братьев подожгли ферму старого Кромахи. Чародей, вырвавшись из огня, помчался к замку их отца. При этом он не был похож на старика и вообще на человека, а шел по полю огромным черным смерчем, верхушка которого скрывалась в низких тучах. Смерч состоял из вороньих перьев. Во сне смерч-Кромахи, добравшись до замка, громовым голосом изрек проклятие. Первый из братьев, Толстый Джордж, должен был стать вором и всю жизнь воровать, прячась под маской. Второго, Ричарда, ждала участь убийцы — до смертного часа ему не выпустить ножа из рук. А третьему, Грегори Хиггинсу по прозвищу Страшила, суждено было превратиться в пугало на поле Кромахи. Услышав это, сломленный горем отец-король сразу сошел с ума, и санитары увезли его в печальный дом. Там на столбиках его железной кровати расселись четыре жирных черных ворона и принялись неумолчно каркать: «Кар! Кар!» От этого старику делалось все хуже, и вскоре он уже ничего не слышал, кроме зловещего многоголосого карканья, и не видел ничего, кроме черных вороньих перьев.

В этот момент в сказке Ба с гор спускался Темный Патрик и помогал королю мудрым советом, и все устраивалось самым наилучшим образом. Однако Соки была не в сказке, а во сне, в одном из тех тяжких кошмаров, что копились в Ловце, — копились, копились и вырвались, когда Ловец лопнул под их тяжестью. Поэтому она, как и бедный король, не слышала ничего, кроме истошного карканья, не видела ничего, кроме сумятицы перьев, а вокруг стоял удушливый запах сала, жженого пера и горелой мясной подливки. Соки чувствовала, как вороны поклевывают ее, сначала робко, а затем требовательно, как будто мерзким птицам что-то было от нее нужно, и вскоре в карканье прорезался голос: «Проснись, сестра». Это потешный ворон Йель танцевал в потоках воздуха над вершинами ржаво-бурых гор в ее домене, ее Мире, это он подавал ей знаки. Соки взмахнула руками, чтобы взлететь вместе с ним, и с рук, как пожухшие листья, посыпались птичьи перья. Смерч-Кромахи подхватил ее, утаскивая в зрачок бури, прозрачное око беспамятства, где уже неважно, больно ли тебе, стыдно или страшно, где нет ничего, но Соки рванулась последним усилием, захлопала руками-крыльями, теряя остатки оперения… и проснулась.

Она лежала в ящике на чем-то мягком и одновременно жестком, вроде тростника, перемешанного с шерстью. Соки провела рукой — пальцы слушались неохотно — и с ужасом поняла, что лежит на дохлых воронах. Клювы и лапы кололи ей спину. Птицы источали уже знакомую вонь — смесь запаха немытых волос и подгоревшей мясной подливки. Свет бил в узкую щель, заставляя Соки жмуриться. Наверное, похитители (сыновья короля-неудачника?) оставили ящик приоткрытым, чтобы Соки не задохнулась. Воронам-то было уже все равно. Они только во сне казались живыми.

Девушка не помнила, что ее разбудило, но, вероятно, это был монотонный голос, с завыванием декламирующий: «В минуту опасности жаба ага выделяет из околоушных желез белую субстанцию, содержащую буфотоксины. Яд аги действует преимущественно на нервную и сердечно-сосудистую системы…»

Тут голос — он принадлежал, как Соки уже поняла, Толстому Джорджу — прервался, а когда зазвучал снова, в нем прорезалось негодование:

— Генри Хиггинс, какого черта, я спрашиваю, понадобилось стрелять в девчонку дротиком с вашим чертовым ядом? Я не раз говорил, что это земноводное опасно. А что, если бы яд подействовал именно так, как сказано здесь, и мы получили бы труп?!

Из сказанного Соки сделала два вывода:

1) убивать ее пока не собирались (это хорошо) и

2) трогать жабу не стоит.

Генри Хиггинс замычал в ответ что-то невнятное.

— Ваши аргументы, братец, давно мне известны, — ядовито откликнулся Джордж. — Допустим, это генетически модифицированная ага. Однако вы ведь ни черта не понимаете в биохимии, как, впрочем, и во многом другом. И вороны от ваших дротиков дохнут!

Снова мычание.

— Что-что? Правильно подобранная доза? Так вы экспериментируете, экспериментатор вы наш…

Соки не понимала, как Джордж разбирает речь мистера Хиггинса, — по ее мнению, тот издавал жуткую смесь скулежа и клекота, — поэтому все происходящее казалось ей продолжением дурного сна или ловко разыгранным спектаклем. И это начало ее основательно бесить. У нее затекли подогнутые колени, в ящике было темно, душно, довольно холодно — наверняка на дне сухой лед — и воняло воронами. Еще Соки злило то, что она ошиблась. Череда нелепых и зловещих событий вовсе не кончилась с появлением Джорджа из Линкольна. Наоборот, все стало только хуже. Не надо было сбегать от Ричарда. Тот, по крайней мере, не стрелял ей в спину дротиками, смазанными жабьим ядом, и вообще ничего плохого не делал. Защищал ее. Оберегал. Даже не изнасиловал. Слезы защипали глаза, и Соки сердито шмыгнула носом. Ба учила ее не плакать, а думать. И она будет думать, как выбраться из этой передряги.

Все зависело от того, что гнусная парочка сделала с Ричардом. Почему он ей не помог и не убил их? А если они убили его? Соки прикусила губу. Нет, вряд ли. Не зря Джордж допытывался, кто такой Ричард. Зачем двоим психам из Линкольна бостонская девчонка, абсолютно случайно оказавшаяся у них на пути? Наверняка они охотились за Ричардом. Соки вспомнила, с каким выражением ковбой смотрел на эмблему университета Небраски и как сказал: «Вот этого-то я и опасаюсь». Но если Ричард знал, что фургон — ловушка, почему позволил ей уехать с Джорджем? Почему так глупо угодил в силки? Или у него были свои планы? Что, если он тоже просто-напросто играл с ее жизнью?

Соки сжала кулаки. Ясно одно — надеяться теперь она может только на себя. Неплохо было бы, конечно, с криком выскочить из ящика, застав дрянных братцев врасплох, но ноги и руки еще плохо слушались после дозы парализующего наркотика. Значит, надо лежать, затаившись, и внимательно слушать. Может, они ляпнут что-то важное, точнее, Джордж ляпнет. Или один уснет, а другого она огреет по голове… чем? Дохлой вороной? Эта мысль чуть не заставила ее захихикать. Зажав рот, Соки снова прислушалась. Спор братьев утих. Ровно гудел мотор. Фургон ощутимо потряхивало. Значит, они снова ехали. Куда?

«Туда, куда приведет дорога», — сухо сказал голос Ба у нее в мозгу.

Соки свернулась поудобней, положив голову на мягкий комок перьев, и через пару минут задремала снова. На сей раз ей ничего не снилось.

Глава 18

Из братьев Джорджа уцелели всего двое, причем первый из них был убийцей, а второй — пугалом, но это как раз великана вполне устраивало. Еще больше его устраивало то, что братец-пугало соображал не лучше собственной жабы, а братец-убийца не знал некоторых тонкостей, известных Джорджу. Например, что остаться должен только один. Тут имелся приятный элемент неопределенности. Даже шарада. Джордж всегда был охоч до цирковых штучек и иногда позволял себе опуститься до самого низкопробного фарса, как, скажем, с девчонкой на ярмарке. Когда приходится прятать лицо под маской или, вернее, так: когда твое настоящее лицо смахивает на клоунскую маску, клоунада — лучшая стратегия. Если ты выглядишь как клоун, говоришь как клоун, ходишь и дышишь как клоун, никто не заподозрит в тебе похитителя маленьких девочек. Ты как добрый Волшебник из Страны Оз. Правда, в книге Волшебник оказался не таким уж и добрым, но это детали.

Генри Хиггинс вполне добросовестно выполнял роль Страшилы. А вот старшего братца Джордж окрестил про себя Железным Дровосеком. Жесткое лицо без тени юмора, словно отлитое из стали и заточенное на станке: скулы — бритвы, глаза — лезвия. Он был очень опасен, даже не зная правил игры. Поэтому им пришлось взять девчонку Дороти в заложницы. Странно, что Железный Дровосек оказался так привязан к малявке. Джордж довольно хмыкнул, припомнив, как тот застыл на месте, стоило поднести к горлу девчонки нож. И вот теперь «Форд» послушно катился за их фургоном на оговоренном расстоянии в двести ярдов, не приближаясь и не удаляясь. Точен, как метроном. Конечно, таким и полагается быть Железному Дровосеку-убийце.

Генри Хиггинс, притулившийся у стола в жилом отсеке и нянчивший свою жабу, разразился привычным кваканьем.

— Нет, Генри, — шумно вздохнул Джордж, отворачиваясь от ветрового стекла.

Там, в темноте, тянулась лента дороги, белая в свете фар, черные поля и красноватое зарево на самом горизонте. Пожары. Генри Хиггинс, конечно, не устоял и поджег ферму, а заодно и окрестное поле. Странно, что при своей любви к земноводным он так балдел от огня. Еще более странно, что сам ни разу не поджарился, как другие пироманы.

— Нет, он не убьет нас. Это мы его убьем. Но не сразу, не сразу. Сначала доставим к шефу.

Генри, скривив рот, жалобно защелкал. Татуировки на его щеках и лбу, то ли индейские, то ли кельтские, — Джордж никогда не выяснял, с чего бы братец решил так украсить себя во время очередной тюремной отсидки, — придавали ему сходство с трагической маской. Это роднило. Он, Джордж, веселый рыжий клоун. Генри Хиггинс — скорбный белый или, скорее, серый от грязи. Значит, тот, кто тащится сзади на музейном драндулете, черный. Не хватает лишь четвертого всадника на коне бледном, по пятам за которым влачится сам Ад.

Джордж знал, что у него слишком образное мышление. Цитатное. Одно из следствий операции, говорил отец. Мальчику сложно формировать самостоятельные конструкты, и он заменяет их образами и цитатами из книг. Отец, как всегда, был прав. Короли вообще не ошибаются. Они либо правы, либо мертвы, и отец сейчас был все равно что мертв. Джорджа это особенно не огорчало. Несомненно, еще один побочный эффект операции.

— Я понимаю, дорогой мой братец Генри, что вы видели, как сей джентльмен отправляет нас с вами в безвременную могилу. Несомненно, этот фактор следует учитывать, однако и отец, и шеф всегда утверждали, что прогноз неточный.

Неточный, пока живы остальные. А вот когда останется только один… Джордж улыбнулся. Можно было прикончить Генри Хиггинса прямо сейчас. Тогда останутся только он и Железный. Но прикончить Генри Хиггинса — значит, потерять весьма умелого союзника. Что ни говори, в стрельбе по воронам и людям его братец-недоумок достиг куда больших успехов, чем Джордж. Значит, придется подождать. Ничего. Ничего. Все случится. Все случится именно так, как надо, ведь и Джордж умел видеть картинки и слышать Голоса, целый хор Голосов, повторявших один и тот же заунывный эпод перед невидимым жертвенником.

Джордж почувствовал, как в груди разливается довольство — чувство, похожее на сытость, но гораздо менее преходящее. В отличие от сытости довольство могло длится часами. Он уже приготовился наслаждаться этим дивным ощущением, когда по боковому стеклу вдруг ударило светом — и «Форд», только что мирно тащившийся следом за фургоном, вихрем промчался мимо. Не прошло и пары секунд, как он растворился во тьме. Поганец в «Форде» погасил фары.

— Вот черт, — сказал Джордж.

Генри Хиггинс ответил чем-то типа «ква». Но, естественно, означало это: «А ведь я тебя предупреждал».

Соки проснулась оттого, что в кармане свитера завибрировал комм. С трудом разлепив веки, девушка первые пару секунд соображала, где она, и потом попыталась вспомнить, когда успела запихнуть комм в карман. Или?.. Ричард обнял ее на прощание в Уолкертоне, хотя раньше теплых чувств выражать не спешил. Может, это он?

Извернувшись так, чтобы прикрыть экран комма собственным телом, Соки прочла текстовое сообщение с неизвестного номера: «Беги на конюшню. Р». Девушка недоуменно заморгала. Значит, ковбой помнит о ней, только при чем тут конюшня? Та самая, которую он сжег в детстве? Это что, шифр? Соки уже начала набирать сообщение: «Скажи яснее», — когда снаружи послышался шум, и фургон резко притормозил. Девушку и ворон отбросило к задней стенке ящика. Соки зло зашипела — ее приложило о холодную железку плечом, расцарапанным дротиком.

Отпихнув в сторону вороньи трупики (от их мерзких перьев по всему телу уже началась чесотка), Соки придвинулась к щели. Отсюда в тусклом свете приборной панели видны было водительское кресло и грузная фигура Джорджа. Еще просматривался кусочек ночного неба за ветровым стеклом. В черном небе плясали красные и белые огни, а вдали отчетливо завывали полицейские сирены. Похоже, дорога впереди была перекрыта. Соки ухмыльнулась. Вот так так. Неужели Ричард решил призвать на помощь копов?

Джордж ругался сквозь зубы, поминая жабью печень и прочие внутренности, которые должны были отправиться «этому трупоеду в глотку». Сзади слышалось скорбное икание Генри Хиггинса. Машина начала разворачиваться, когда Генри Хиггинс заикал чаще и яростней, а вой сирен, словно подхваченный эхом, раздался и сзади.

Соки решилась высунуться чуть сильнее. Занавеска, отделявшая жилой отсек, была сдвинута в сторону. Девушка разглядела столик, привинченный к полу, и двухъярусные нары — кто-то сильно постарался, чтобы внутреннее убранство трейлера смахивало на тюремную камеру. Но важно было не это. Генри Хиггинс, сидевший на нижних нарах справа от столика, икал, квохтал и тыкал пальцами в широкое заднее окно. Там на стекле тоже сверкали красно-белые отблески полицейских мигалок. Огни были еще далеко, но через несколько минут машины копов окажутся у них на хвосте и погонят прямо на кордон.

— Проклятье! — громко завопил Джордж.

Он бросил руль и затряс руками в воздухе так, словно рулевое колесо обожгло пальцы.

«Ук-ук», — подтвердил или опроверг человек-пугало.

Машина прокатилась еще десяток ярдов и остановилась, съехав правыми колесами на обочину.

«Вот вы и попались, голубчики», — злорадно подумала Соки.

Она не ожидала от Ричарда такого нахальства. Ведь еще недавно он сам скрывался от полиции. Похоже, братцев-разбойников ковбой тоже застал врасплох.

— Генри Хиггинс, мы в безвыходном положении! — простенал Джордж, подливая масла в костер ее злорадства. — Негодяй загнал нас в ловушку.

— Ииии-квак, — ответил Пугало.

— Нет, если мы убьем девчонку, это ничего не даст, — заметил толстяк, и девушка даже ощутила к нему что-то вроде благодарности. — Куда мы денем ее труп? Вышвырнем на дорогу?

«Нет-нет-нет», — мысленно взмолилась Соки.

— Или запрем в сундуке? Но они обыщут фургон. Генри, надо срочно что-то решать, срочно.

Человек-пугало выбрался из-за столика и проковылял к водительскому сиденью. Когда он проходил мимо, на Соки остро пахнуло потом, смолой и какими-то травами, словно Генри Хиггинс был уже давно мертв и забальзамирован.

Джордж и Пугало посовещались вполголоса, разглядывая карту на навигаторе. Затем двигатель снова ожил. Толстяк, выключив фары, медленно повел машину вперед. Они проехали около сотни ярдов, после чего фургон, мягко качнувшись, свернул направо и съехал на грунтовку. Здесь Джордж снова набрал скорость. Стало ощутимо потряхивать. Соки, расставив руки, уперлась в стенки ящика. Плечо болело и чесалось просто невыносимо. Кожа на нем горела, как от ожога.

Они ехали так, в полной темноте, тишине и гробовом молчании, минут десять, а потом фургон затормозил снова. Джордж выругался. Выругался еще раз. И тут между подельниками разгорелся яростный спор — правда, Соки понимала только реплики Джорджа.

— Я вижу, что это ворота, — бушевал великан. — И, поскольку не слеп, вижу ясно, что эти ворота заперты снаружи.

Похоже, он включил передние фары, потому что в машине стало светлее. Соки снова отважилась высунуться и даже приподняться над краем сундука и кучей дохлых ворон.

В свете фар ясно видны были проволочная ограда и высокие железные ворота. Девушка прищурилась. Кажется, на воротах снаружи действительно висел замок. Грунтовка упиралась в забор. Точнее, она продолжалась уже за забором, тянувшимся в обе стороны, насколько хватало глаз. На воротах виднелась покосившаяся белая табличка: «Не входить, частная собственность». Вокруг расстилалась широкая луговина, весной, должно быть, зеленая и нарядная, а сейчас сухая и выгоревшая. Мертвая трава серебристо блестела.

— Но мой острый разум подсказывает мне, — продолжал разоряться Джордж, — что, если ворота заперты СНАРУЖИ, наш друг-убийца никак не может быть ВНУТРИ. Так же, как и полиция. И не похоже, чтобы тут была сигнализация. Поэтому сейчас, брат мой Генри, я вылезу из машины, открою ворота, вы загоните фургон внутрь, затем мы спокойно переждем, пока все угомонится, и отчалим отсюда в целости и сохранности. Упрекните меня в недальновидности, но я не вижу огрехов в этом плане.

Соки тоже не видела в этом плане огрехов, зато увидела возможность. И, нырнув обратно в ящик, притаилась в ожидании той минуты, когда появится шанс эту возможность использовать. Очень вовремя, потому что, не прошло и секунды, как Генри Хиггинс откинул крышку ящика и ткнул в Соки пальцем, квакая и ууукая. В ответ на его призывы над рефрижератором выросла громоздкая туша Джорджа. Великан склонился над Соки — его лицо наплыло из темноты, как луна из глубины пруда. Девушка украдкой подглядывала сквозь ресницы, надеясь, что ее не выдаст блеск глаз.

— Вроде бы ваш токсин, дорогой мой Генри, еще не выдохся. Сейчас проверим.

Соки напряглась — и, как выяснилось, не зря. Толстяк извлек откуда-то иглу и очень больно ткнул Соки в лодыжку. Ей потребовались все силы, чтобы не за-орать и не дернуть ногой.

— Ну вот видите, — добродушно хмыкнул великан. — Она потеряна для мира, как материк Атлантида. Однако если вы так опасаетесь…

Соки почувствовала, как ее поднимают, вытаскивают из ящика и переносят куда-то на руках. Недалеко. В следующее мгновение девушку уже уложили на жесткие нижние нары. Затем что-то звякнуло. Соки вновь решилась чуть приоткрыть глаза и обнаружила, что Джордж возится с наручниками.

Джим О'Неро рассказал ей о наручниках все.

«Главное, когда на тебя надевают браслеты, — говорил он, баюкая в своих здоровенных лапищах маленькие ладошки Соки, — напряги руку. Сожми кулак и постарайся впихнуть его поглубже в браслет».

Нежно проведя указательным пальцем по ее ладони, он показывал, как.

«Нормальные наручники булавкой фиг откроешь, но если сделаешь так, как я сказал, есть шанс потом потихоньку выдернуть руку. Масло, конечно, тоже не помешает».

Масла рядом не было, но Соки сделала все точно так, как говорил Джим, — напрягла мышцы, чтобы потом остался как можно больший зазор между наручником и кожей. Толстяк, кажется, ничего не заметил. Второй браслет он пристегнул к железному столбику кровати и, колыхаясь и покачиваясь, словно большущий воздушный шар, поспешил наружу. Генри Хиггинс, вооружившись винтовкой, присел на ступеньку у двери и принялся наблюдать. А Соки принялась высвобождать руку. Потребовалось немало покрутить запястьем, да еще старательно облизать кожу и наручник — на языке остался противный металлический привкус, но к тому времени, когда ворота, заскрипев, отворились, и фургон вкатился за ограду, она была готова. На столике по-прежнему стояла кастрюля с жабой. Милочка, уже изрядно пострадавшая сегодня, глядела на Соки с немой укоризной. Мысленно извинившись перед ни в чем не повинным животным, девушка тихонько встала с кровати и подхватила кастрюлю. Быстро оглянувшись через плечо, Соки убедилась, что Джордж все еще возится с воротами, закрывая их изнутри, и на цыпочках просеменила к выходу. Кастрюлю с жабой беглянка крепко сжимала в руках.

«Только не квакай, — мысленно просила она. — Ну пожалуйста, только не квакай».

Жаба стоически молчала. Заорала она лишь в последний момент, когда кастрюля с немалой силой опустилась на череп мистеру Хиггинсу.

Соки неслась, борясь с болью в плече и колотьем в боку. На ее счастье, ночь выдалась безлунная, и только пара жалких звездочек выглядывала в разрывы туч.

Джордж быстро отстал. Бордовый университетский свитер Соки затерялся во мраке, прежде чем толстяк успел пробежать десяток шагов. Генри Хиггинс мешком валялся у фургона. Возможно, на его пострадавшей голове сидела жаба. Соки была бы искренне рада, если бы Милочка со злости слила все токсины на своего хозяина.

Девушка благоразумно свернула с дороги и бежала прямо по лугу к темневшей в полумиле постройке. Она сильно надеялась, что это ферма. И что на ферме есть люди. И что эти люди возьмут ружья и всадят в толстый зад Джорджа хороший заряд картечи. Комм прыгал в кармане свитера, но у Соки не было времени проверить, прислал ли ей Ричард еще что-то.

Задыхаясь, она выбежала на широкий, засыпанный соломой двор. Двухэтажный дом слева был темен — ни огонька, ни звука. Девушка остановилась, согнулась, упершись руками в колени, и со свистом втянула воздух. Выпрямившись, пронзительно выкрикнула: «Помогите!»

Тишина в ответ. Не застучали шаги, не залаяла сторожевая собака. Только звезды равнодушно помаргивали над крышей фермы. Глаза Соки уже достаточно приспособились к темноте, и она заметила, что окна дома заколочены и закрыты ставнями. На двери висел замок. Рядом с домом торчало несколько сарайчиков, наверное, для инструментов, но там не спряталась бы и кошка. Соки отчаянно огляделась. Напротив, ярдах в пятидесяти, виднелась длинная постройка и утоптанная площадка, огороженная дощатым забором. В стене здания темнел широкий проем. Дверь. Дверь была открыта. Хрипло вздохнув, девушка метнулась туда.

Внутри было темно, пахло сеном и немного лошадьми. Соки пару секунд постояла на пороге, вытянув руки, как слепая, а потом вспомнила про комм. Она выхватила коммуникатор из кармана. Экран засветился, на нем появилось последнее сообщение. Соки ошарашенно моргнула. «Беги на конюшню. Р». Он знал? Знал?

В слабом свете девушка увидела пустые стойла, солому на полу, какие-то корыта и приставную лестницу, ведущую на чердак. Соки шустро полезла наверх. Здесь хранилось сено: огромные кипы старого сена, почти рассыпавшегося в труху. Снова спрятав комм, беглянка постаралась зарыться поглубже. Едва она затаилась, как внизу послышался глухой стук. Затем лязгнул замок. Выскочив из своего укрытия, девушка метнулась к лестнице — и обнаружила, что дверь, еще пару секунд назад широко распахнутая, теперь заперта. Кто-то снаружи запер ее. Но кто?

Соки села на корточки, обняла колени и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды и страха. И еще плечо. Оно болело все сильнее, как будто мертвые вороны в отместку долбили ее острыми, смоченными трупным ядом клювами.

— За что мне такие страдания? — подняв голову к щелястому потолку, прошептала Соки. — Я ведь ничего плохого не сделала. Я всегда была хорошей девочкой. Почти.

Но у потолка, понятно, никакого ответа на это не было.

Глава 19

Когда двое похитителей приблизились к дому, тучи разошлись, и звезды высветлили тесовую крышу. На фоне серебристого моря трав ферма казалась выброшенным на пляж китом. Люди, направлявшиеся к дому, явно намеревались выпотрошить эту дохлятину.

Джордж прихватил фонарик и вооружился монтировкой. Он всегда больше полагался на силу, чем на зоркий глаз или скорость реакции. Контуженный жабой Генри Хиггинс тоже нес фонарик в комплекте с винтовкой.

Толстяк, остановившись во дворе фермы, звучно крикнул:

— Эгей!

Голос затерялся среди построек. Ни одна тень не шевельнулась. Джордж довольно ухмыльнулся. Еще раньше, увидев замок на воротах, он предположил, что ферма заброшена. Удачно вышло.

Окна в жилом доме были заколочены, а вот дверь распахнута и висела на одной петле. На всякий случай толстяк осветил фонариком дальний сарай и хозяйственные пристройки, но там все было заперто. Значит, девчонка Дороти пряталась в доме.

— Э-ге-гей! — еще громче проорал он. — Раз-два-три-четыре-пять, мы идем искать. А лучше выходи сама. Если тебя найду я, то просто сломаю ногу…

Он выразительно помахал монтировкой.

— А вот если мистер Хиггинс, участь твоя более чем сомнительна. Он очень любил эту жабу. Более того, я сильно подозреваю, что только эту жабу он и любил, а ее бедное сердце не выдержало испытаний.

Пустой дом смотрел на чужаков неприветливо. Эхо, зародившееся было от криков Джорджа, быстро заглохло, как затухает сигаретный бычок под подошвой.

— Ладно, — уже потише сказал толстяк. — Похоже, она не выйдет.

Обернувшись к подельнику, он добавил:

— Мистер Хиггинс, не будете ли вы так любезны обыскать первый этаж?

— Тараканы? — с надеждой спросил человек-пугало.

Джордж вздохнул. За все тридцать с лишним лет своей жизни Генри Хиггинс научился внятно выговаривать только это слово, и то из большой любви к жабам. Жабам нужен был корм. Корм продавался в зоомагазинах. Продавцы зоомагазинов не понимали щебетания Генри, и тот с немалыми усилиями выучил одно слово. Джордж вполне допускал, что Генри так и не смирился со смертью любимицы. Возможно, бедняга полагал, что живительная доза тараканов вернет ее в чувство.

— Да, тараканы, — терпеливо ответил толстяк. — Тараканы, брат мой, — это то, что вполне может водиться в заброшенных домах, хотя я бы поставил на древесную гниль и термитов. Но вы можете поймать парочку. При условии, что заодно поищете и девчонку.

Генри Хиггинс энергично закивал. Удар Соки смягчила шляпа, но кастрюля все-таки рассадила кожу. На лбу пугала запеклись струйки крови. Они странно сплетались с морщинами и татуировками. Джордж подумал, что лицо Генри Хиггинса понравилось бы криптографам. Те наверняка обнаружили бы на нем десяток зашифрованных посланий от инопланетян или, скажем, Господни заповеди. Встряхнувшись, великан заставил себя вернуться к настоящему. Дом. Ночь. Девчонка.

— Я пойду на второй этаж, — сказал он. — И, пожалуйста, прислушивайтесь и приглядывайтесь. Мы уже знаем, какая она чертовка. Мне было бы крайне неприятно соскребать ваши мозги с крыльца этой чудной фермы.

«Ква», — послушно сказал Генри, поудобнее пристроил винтовку на плече и направился в дом.

Внутри было зябко, пахло прелью, трухой и жучками. Генри Хиггинс сноровисто скользил в тенях, приоткрывая двери. Много дверей. Наверное, здесь жило много людей, иначе зачем столько дверей? Двери нужны, чтобы люди прятались от людей. Вот сейчас воронья девчонка пряталась от них. Генри Хиггинс не любил ворон и чуял их за версту, в том числе и в людях. Вороны каркали, насмешничали, от них болела голова. Тараканы и жучки лучше. Они быстрые и успокоительно шуршат. Но в доме не было тараканов, только в стенах жадно проедали ходы термиты. Гнилой пол натужно кряхтел под ногами, как будто присел по делам в нужнике и мучился запором. Генри потянул носом, старательно вычленяя вороний запах из тысячи мелких запашков: дряхлая обивка, старая кожа, рассохшееся дерево. Вороньим душком несло из крайней комнаты, дверь в которую была чуть приотворена. Едва войдя в дом, Генри выключил фонарик. Свет мог вспугнуть ворону. Человек-пугало ориентировался на нюх, на ощупь, по легким сквознякам — так вот, из-под той двери ощутимо тянуло сквозняком. Девчонка могла быть там. Генри, стараясь ступать как можно легче, просеменил в дальний конец коридора.

Когда преследователь распахнул дверь, свет ударил его по глазам — хотя это был всего лишь бледный свет звезд, после мрака коридора он показался слишком ярким. В звездном свете была распята ворона. Раскинув крылья, она висела в воздухе перед самым окном, выходившим, должно быть, на задний двор фермы. В окно задувал легкий ночной ветерок. Глаза птицы насмешливо блестели. Она словно дразнила: ну-ка, попробуй, возьми. Генри Хиггинс забыл про винтовку и, вытянув руки, шагнул через порог. Ему очень хотелось сомкнуть пальцы на горле скверной твари и ощутить, как сминаются перья и ломаются хрупкие кости.

Однако стоило Генри сделать пару шагов, как что-то сильно ужалило его в щеку. Он вскинул руку, и рука запуталась в чем-то невидимом и тонком, вроде невероятно прочной паутины. Генри, жалобно хныкнув, скосил глаза. Леска. Рыболовная леска, прозрачная пластиковая нить, пересекавшая комнату. Неужели он попался на крючок, словно глупая рыбина? Генри рванулся, и в его лицо, руки и тело под одеждой впились десятки других крючков. Вся комната была оплетена сетью лесок с насаженными на них крючками. Человек-пугало заметался, постанывая от боли и от жалости к себе. Ведь он хотел всего лишь схватить ворону. Метания вытолкнули Генри ближе к центру сети, и отсюда он увидел, что ворона тоже дохлая и тоже насажена на крючки. Человек и птица замерли друг напротив друга, одинаково распятые в паутине. Генри часто дышал. Из нескольких дюжин мелких ранок стекала кровь. Надо было высвободить руку и дотянуться до ножа на поясе — так сказал бы Джордж, а Джордж был очень умный, хотя зачастую промахивался. Генри начал осторожно дергать рукой, готовясь расстаться с некоторым количеством мяса и кожи, когда за спиной раздались шаги. Человек-пугало замер. Это не были шаги Джорджа, громкие и грузные. Или шаги вороньей девчонки, легкие и нервные. Шагал кто-то другой.

— Тараканы-тараканы? — неуверенно спросил Генри.

Кто-то другой негромко хмыкнул. Холодное острие пощекотало шею человека-пугала сзади, а затем резко вошло в затылок.

Джордж не сразу отправился в дом. Сначала, для порядка, он обошел ферму, постучал монтировкой по стенам сарайчиков («Дороти, выходи»), заглянул на задний двор с развалившимся курятником и загоном для индюков. Наградой ему стали несколько грязных индюшиных перьев. Окна с этой стороны не были заколочены. Пыльные стекла тускло отражали свет звезд.

— Раз-два-три-четыре-пять, — напевал Джордж. — Фредди вас идет искать.

Ему уже казалось, что ногти на руках начинают зудеть, превращаясь в длинные стальные лезвия.

— Иди к папочке, детка, — гундосо пропел он.

Однако на заднем дворе девчонки не было, и, вздохнув, Джордж-Фредди поспешил в дом. Миновав пустую и гулкую гостиную, он устремился на второй этаж.

Фонарик осветил ступеньки лестницы и ободранные стены. Когда-то на них, должно быть, висели семейные фотографии в рамках. Джордж-Фредди провел когтями по свисавшим лохмотьям обоев, но тут же ойкнул и отдернул руку. Под ноготь впилась щепка.

— Хо-хо, — сумрачно прокомментировал пострадавший и сунул палец в рот. — Однако, не заигрывайся. Детишки, детишки, марш в кровать, закройте глазки и сладко спать.

Луч фонарика метнулся по длинному коридору второго этажа. Толстяк поморщился. Чем-то этот большой и голый дом напомнил ему самое неприятное, самое гнусное — интернат. Там он жил, пока папа Харпер не забрал его, не вскрыл ему голову и не сделал что-то такое, отчего Джордж стал соображать еще лучше. И слышать Голоса. Впрочем, об этом он узнал сравнительно недавно, а, прощаясь с интернатом, просто и шумно выражал свою радость. Остальные воспитанники молча ему завидовали. Джордж был самым смышленым из них, лучше всех говорил, но уже тогда страдал от излишней полноты. А еще его постоянно мучил голод. Не было дня, чтобы кто-то из ребят постарше не вываливал овсянку из миски на пол и не предлагал ему слизать. И Джордж слизывал. Папа Харпер считал, что приемный сын не помнит этого. Но он помнил.

— Хрр, — сказал Джордж. — Что-то мы ударились в неприятные воспоминания. Давайте вернемся к нашей забавной игре, детишки.

Переваливаясь, он зашагал по коридору, стуча по стенам монтировкой. В стенах оставались дыры. Это был хрупкий старый дом, такой хрупкий, что сожми его в кулаке — развалится. Древние полосатые обои скорбно шуршали. На них, как на свитках, отражалась летопись многих поколений жучков и термитов и чернильными кляксами расплывались пятна плесени.

— Раз-два, Фредди заберет тебя, — хрипло замурлыкал Джордж для собственного развлечения. — Три-четыре, запирайте дверь в квартире…

Одна из дверей была не заперта.

— Та-ак, маленькая плутовка, — протянул толстяк. — Пять-шесть, Фредди хочет всех вас съесть.

Сделав два длинных и неожиданно резвых шага, он с торжествующей ухмылкой ворвался в комнату.

— Семь-восемь, кто-то к вам войдет без спросу!

Луч фонарика заплясал по пыльному карнизу окна, затем, спустившись ниже, высветил подвешенную перед окном клетку. Клетку с птицей. Сощурив подслеповатые глаза, Джордж шагнул ближе. В клетке, прижав к серому брюху скрюченные лапки, лежала дохлая ворона. Шея ее была свернута набок. В маленькой поилке блестела вода.

— Семь-восемь, — глупо повторил Джордж и сделал еще шаг.

Внизу что-то громко щелкнуло. Ступню и лодыжку пронзила боль. Выронив монтировку, великан упал на колени. Он инстинктивно вытянул руку, чтобы остановить падение, и тут боль со вторым щелчком вцепилась в запястье. Фонарик отлетел к стене. Джордж взвыл. Глаза мгновенно заслезились, но даже сквозь слезы толстяк увидел, что его рука и нога угодили в здоровенные капканы. Всего капканов на полу было пять. Джордж с нелепым весельем успел подумать, что ему еще повезло, когда кто-то, подобравшийся сзади, с силой огрел его по затылку. Голова Джорджа ткнулась в ковер, едва миновав челюсти третьего капкана. От следующего удара толстяк потерял сознание.

Соки дрожала от холода, зарывшись в сено. Над головой была крыша конюшни, а над крышей — звездное небо, в котором плясал ворон Йель. Странно, что ворон выбрал для своих плясок этот предутренний час, когда все его собратья еще сладко спали на деревьях, чтобы с рассветом проснуться и полететь кормиться в поля или на помойку. Крылья ворона были шире самой ночи и накрывали мир грозовой тучей, от горизонта до горизонта.

«Сестррра, сестррра, — каркал ворон. — Ррроди мне ворроненка. Перррнатого, черрного, как крровь, сверрнувшаяся кррровь».

«Тьфу, какой скверный сон», — подумала Соки и, чихнув, проснулась.

Чихнула она оттого, что в нос набилась труха. Однако сон прервался очень вовремя, потому что снизу слышалась какая-то возня. Девушка съежилась. О деревянный настил стукнула приставная лестница. Заскрипели перекладины. Кто-то лез наверх. Соки завертела головой, пытаясь найти хоть какое-то оружие, палку или моток веревки. Но на чердаке конюшни было темно — смутно виднелись только груды сена и балки наверху. Тогда девушка зашарила вокруг себя, и пальцы наткнулись на что-то длинное, гладкое, холодное. Зубья. Зубья вил.

«Отлично, — злорадно ухмыльнулась Соки, щурясь в темноту. — Это вам не кастрюля с жабой. Сейчас кому-то придется очень и очень несладко».

Взяв вилы наперевес, она поднялась и, крадучись, скользнула к лестнице. Там как раз замаячила бледным пятном ковбойская шляпа карабкавшегося вверх человека.

«Ну я тебе задам».

Соки уже примерилась, как половчее пырнуть гада вилами, когда гад кашлянул и негромко сказал голосом Ричарда:

— Крошка, я почти слышу, что ты замышляешь. Но это всего лишь я, дядя Ричард.

Девушка выронила вилы и чуть не всхлипнула от облегчения. Когда ковбой взобрался наверх и ступил на чердак, небольшая буря с визгом налетела на него, вцепилась и, затормошив, выкрикнула:

— Почему ты отпустил меня с этими гадами? Как ты смел? Где были твои глаза?

Ричард хмыкнул и легонько приобнял девушку. Соки прижалась к его плечу и все-таки разревелась. Чего она не ожидала — так это того, что ковбой, замерев на секунду, бережно погладит ее по голове.

Глава 20

Поначалу Соки отказалась копать. Когда Ричард вручил ей тяжелую ржавую лопату, она только фыркнула и по-лисьи ощерилась.

— С какой стати? Я что, в землекопы тебе нанялась?

Огрызалась она скорей по привычке, потому что так между ними было принято. На самом деле Соки совсем уже не злилась на своего психа. Ну ни капли.

Ричард, как всегда равнодушно пожав плечами, закурил и покосился на крыльцо дома. Там валялось тело, завернутое в пожелтевшие простыни. Простыни были покрыты темными пятнышками, словно человек, спавший на них, метался во тьме и давил насосавшихся комаров. Или клопов. Соки поспешно отвела взгляд.

Когда Ричард только вытащил труп на крыльцо, она подошла посмотреть, но ковбой не пустил. И правильно. Девушка чувствовала смутную вину. Человек-пугало лежал сейчас в этом тюке, мертвый и маленький. И хотя он стрелял в Соки отравленным дротиком, все же его было немного жалко. Джорджа ей не было жалко ничуть.

Соки почесала плечо и снова обернулась к ковбою. Шляпа ему шла. Не хватало только лассо и кобуры на поясе. В зябком сумраке он один казался надежным, словно каменный менгир, отмеряющий время в пустыне. Или как резной индейский тотем.

— Не хочу, чтобы эта падаль валялась в доме, — сказал Ричард. — А если я буду копать один, провозимся до полудня.

— Какая разница, — пожала плечами Соки. — Дом-то все равно заброшенный?

В ответ ее спаситель достал из кармана куртки связку ключей и выразительно позвенел ими.

— И что? Это должно что-то значить?

— Что это мой дом, — просто ответил Ричард. — Моя ферма. Родители перебрались сюда из Техаса после пожара.

Девушка ощутила, как к щекам прилила краска. Конечно! Вот почему он так ловко открывал-закрывал замки и вот откуда заранее знал про конюшню. Ну и дура же она…

Скрывая смущение, Соки буркнула:

— Не слишком-то ты следишь за своим наследством.

Ковбой хмыкнул.

— Как раз слежу. Как видишь, чищу от трупов. И потом, нехорошо это.

— Нехорошо что?

Ричард смерил ее долгим взглядом.

— Вряд ли тебе бы понравилось, если бы после смерти у тебя по лицу ползали жуки, а кожу и мясо глодали крысы.

— После смерти мне будет уже все равно, — вздохнула Соки и все-таки взялась за лопату.

Земля на заднем дворе, где Ричард решил выкопать могилу, была сухой и неподатливой. Швыряя ее рыжие комья за край медленно углублявшейся ямы, Соки изрядно запыхалась. Снова начало зудеть плечо. Ковбой, напротив, работал мерно, как машина, поднимая и опуская лопату. Только под мышками у него выступили темные пятна.

Девушка смахнула со лба пот и почесала ранку под свитером. К пальцам пристало что-то — какие-то мелкие кожистые чешуйки, но не кровь. Соки как раз с удивлением их разглядывала, когда Ричард, бросив лопату, объявил:

— Хватит.

Яма получилась глубиной фута три. Соки с сомнением уставилась на неглубокую могилу.

— Койотов в этих краях не водится, — продолжил ковбой, — а больше тут некому рыться.

И они похоронили человека-пугало на глубине трех футов, забросав яму рыжей землей. Ричард постоял у могилы, склонив голову. Может, он читал молитву. Может, просто думал о том, что делать дальше.

Когда ковбой поднял глаза, солнце как раз выкарабкалось из-за крыши дома. Соки подставила лицо щекотке лучей, радуясь теплу. Пусть весело брызжущий свет изгонит из нее холод этой ночи, как будто ничего и не было. Солнце сидело на самой шляпе Ричарда. Казалось, что ковбой выше дома, выше гор, выше самого неба. И только ворон Йель, пляшущий в багровом сумраке под веками, продолжал насмешливо каркать. Он каркал и каркал на языке, который помнили разве что рассыпанные по Великим Равнинам камни: «Ррроди мне воррроненка, сестррра!»

«Пошел прочь», — мысленно приказала ему Соки, и ворон убрался.

До поры.

Ненависть Джорджа, пометавшись, как голодный зверь, наконец-то нашла объект приложения. Девчонка Дороти. Он чисто, искренне и страстно возненавидел девчонку. Несомненно, она была виновата во всем. С Железного Дровосека взятки гладки — он делал то, что делал всегда. Братец-пугало был мертв и лежал в сухой и равнодушной земле. Но девчонка, девчонка. Она переплюнула даже Катю. Джордж всегда был уверен, что бабы те еще сволочи. Их интересовало только внешнее — смазливое лицо, спортивная фигура, размер члена и счета. Они притворялись, притворялись до последнего, а потом били по самому больному. С Катей он просчитался. Надо было сразу зажать ей ладонью рот и завалить на койку. Он позволил ей заорать — и результатом стали пять часов унижения. Сейчас было еще хуже. Он позволил девчонке сбежать. Дважды. Позволил этим бегством предупредить убийцу. И теперь Генри мертв, а он, Джордж, едва способен ковылять, опираясь на самодельный костыль.

И она еще перевязала его! Перевязывая, неумело, как всё, что делают бабы, смотрела снизу вверх. Искательным таким взглядом, типично сучьим. Очень хотелось ударить ее по лицу. Но рядом стоял Железный Дровосек, стоял и лыбился так, что сразу становилось ясно — тронь Джордж девку хотя бы пальцем, лишится руки.

Поначалу, очнувшись в пыльной и темной комнате мордой в ковер, с такой болью в руке и ноге, что хотелось выкрошить зубы в крике, Джордж подумал о пытках. Он не сомневался — его будут допрашивать, пытать. Как же иначе? Он пленник. Убийца прикует его ржавыми цепями к стене и станет жечь железом, выпытывая все об отце и о шефе. Чтобы забыть о боли, Джордж представлял, как убийца тычет ему в лицо раскаленным прутом, может, даже выжигает глаз, а он мужественно хохочет в лицо смерти. И плюет в лицо ненавистной девчонке кровавой слюной.

Однако реальность оказалась куда проще и горше. Стоило Железному Дровосеку присесть рядом с Джорджем и, ласково взяв его за рыхлый подбородок, сказать: «А теперь ты, клоун, объяснишь мне, что вам было от меня надо, или останешься лежать здесь, пока не сгниешь», — как рот открылся словно бы сам по себе, и слова полились захлебывающимся потоком.

Он рассказал о Машине. Об отце. И о шефе. И про маленький, совсем незаметный разъем в виске, сквозь который Машину можно подключить напрямую. И что после прорыва отец через него, Джорджа, передал шефу параметры нового поиска, но шеф не решился использовать только их с Хиггинсом. Велел отыскать третьего. А остальные погибли. Их использовали военные. Остались они трое.

Джордж с готовностью сунул бы в капкан еще и голову, потому что предательский рот уже почти рассказал о том, что вообще-то остаться должен только один. И об этом не знает даже шеф — только отец и он. К счастью, убийца перебил его, спросив: «Как вы нашли меня?»

Джордж объяснил, что чип отслеживается по маячку. Когда тех, других, казнили, чипы возвращали отцу, а тот возвращал их Машине, но без человека чип уже не то…

Лицо Железного Дровосека было бесстрастным, как и подобает железу. Джордж понимал, что говорит бессвязно — он всегда путался в словах, когда нервничал, но убийца ни о чем не переспрашивал. Только один раз: «Где работает твой шеф?» — «На факультете биохимии», — поспешно выдохнул Джордж. Ему показалось, что в глазах Железного мелькнуло разочарование, и предательский рот снова зачастил:

— Еще восемь лет назад Машина показала, что прорыв будет связан с биологией, с генами, и тогда отец стал работать с шефом…

— «Центр футурологии при Университете Небраски», — перебил его брат-убийца. — Что это значит?

Заморгав и облизнув искусанные до крови губы, Джордж ответил:

— Там работал отец. До того как… до…

— Тощий человек с черной бородкой. Козлиное лицо, очки, пальцы, как паучьи лапки, несвежее дыхание. Это он?

Джордж кивнул, хотя кивать, лежа на полу, было сложновато. Нахмурившись, Железный пробормотал: «Я помню. После конюшни. Меня возили к какому-то новому мозгоправу. А потом мы переехали сюда. Ма говорила, что надо быть поближе к доктору Харперу».

Джордж не понял, но на всякий случай искательно улыбнулся. Убийца встал, встряхнулся, как пес, и тихо произнес:

— Ты отведешь меня туда. Мне есть о чем поболтать с твоим папашей и шефом.

Несмотря на зубья капкана, вцепившиеся в запястье и лодыжку, Джордж чуть не рассмеялся от радости. Его не будут убивать. Ему опять повезло.

Железный сделал костыль из черенка старых вил, а после того, как девка перевязала раны, помог Джорджу спуститься на первый этаж и сойти с крыльца. И вот тут-то возникла заминка. «Форд» оказался слишком тесен. Как ни пихали Джорджа убийца и девчонка, чуть не сломав спинку водительского сиденья, машина напрочь отказывалась вместить семь футов и без малого пятьсот фунтов его исстрадавшейся плоти. А фургон они с Генри Хиггинсом оставили ночью у ворот, чтобы не тревожить шумом двигателя хозяев фермы. И вот Железному пришлось решать классическую задачу о волке, козе и кочане капусты.

Насупившись и уперев руки в бока, девчонка твердила:

— Я посторожу его, а ты пригони фургон.

Железный Дровосек смотрел на свою малолетнюю подружку с сомнением. Джорджу, если честно, тоже не хотелось оставаться с ней наедине. Слишком недобрые огоньки горели в глазах маленькой мерзавки. Как бы она чего не учудила. Боль в поврежденных капканом руке и ноге и так была адской.

С другой стороны, отпускать девку за фургоном братец-убийца тоже не хотел. Они вполголоса препирались, пока Джордж, сидя на крыльце, с плаксивым выражением лица поглаживал больную лодыжку. Спустя пару минут Железный громко фыркнул, кивнул и скрылся в доме. Вернулся он довольно скоро с мотком толстой веревки. Когда Джордж понял, что задумали его мучители, то чуть не взвыл снова. Это было похуже пыток. И конечно, идея принадлежала проклятущей притворщице Дороти.

Не прошло и нескольких минут, как стонущего, подвывающего и причитающего Джорджа взгромоздили на багажник, примотав к кузову протянутой через задние окна автомобиля веревкой. Веревку пропустили несколько раз, перетянув ее поперек груди Джорджа, отчего он стал смахивать на гигантскую сардельку.

— Я что вам, шкаф? Холодильник? — орал он, но мучители были беспощадны.

Солнце уже подбиралось к полудню, когда «Форд», наконец, тронулся, подняв облако пыли. Джордж трясся на багажнике, кашляя от выхлопов и отчаянно труся. Что, если веревка порвется? Машина тащилась по грунтовке медленно, и все же ее то и дело подбрасывало на выбоинах. Ногу и руку пронзала острая боль. Вдобавок засаднил затылок, к которому приложился ботинок Железного. Джордж кричал и плакал. Грязные дорожки от слез тянулись по его лицу, как татуировки мертвого Генри Хиггинса. Однако настоящие проблемы начались чуть позже, когда, преодолев две страшных мили, «Форд» подкатился к воротам и фургону.

Джордж сидел спиной по направлению движения и поэтому не мог видеть, что творится у фургона. Сперва его неприятно поразило надсадное карканье. Вороны. Много ворон. Они кружились над дорогой, полем и забором, словно кто-то схватил да искромсал гигантскими ножницами черные шелковые простыни. Джордж почти оглох от тарахтенья двигателя, но карканье ворон было еще громче. Потом птицы начали снижаться. По лицу ударил ветер, поднятый их крыльями, бензиновую вонь перебил сладковато-кислый вороний запах. Этим пах Генри Хиггинс. Джордж заметался, чувствуя себя приманкой в гигантских силках и отчаянно дергая веревку. А потом вороны упали на него тяжелым и душным комом и заработали десятками клювов так, что прежняя боль мгновенно забылась.

Птицы, рассевшись на крыше фургона, энергично клевали сталь, сдирая краску. Соки прижалась к спинке сиденья. Вороны вились над дорогой и трейлером, как рой черных ос, причем чем ближе к фургону, тем гуще был этот рой. Девушка вспомнила чаек из городка рядом с Бостоном. Фаррингтон? Фармингтон? А, неважно.

— Вот проклятие, — тихо ругнулся ковбой рядом с ней и вытащил пистолет.

При этом он не смотрел на фургон, а почему-то, вывернув голову, пялился за плечо. Все заднее окно машины закрывала объемистая туша Джорджа. Сейчас оттуда доносились приглушенные вопли и стук. Сунув пистолет в руки Соки, Ричард выхватил из-за голенища нож и полоснул по веревке, которой привязал толстяка. Прежде чем девушка успела понять, что происходит, ковбой уже жал на кнопку закрытия окон.

— Сиди в машине! — рявкнул он и, вырвав «Глок» у нее из пальцев, выскочил наружу.

Спустя секунду там прозвучали три выстрела. Соки с ужасом смотрела на черное месиво, облепившее багажник и задние дверцы машины. Вороны бились о стекло, но забраться внутрь пока не пробовали. Похоже, им и без того хватало добычи. Будь это обычные птицы, грохот выстрелов вспугнул бы их и заставил разлететься, однако эти разлетаться даже не думали. В висках Соки нарастал тонкий комариный звон, не имевший ничего общего с карканьем стаи.

«Сестрра-сестррра, — насмешливо прокричал Йель, пляшущий под небом Больших Равнин. — Кррровь за кррровь! Кррасное мясо!»

Девушка прижала ладони к ушам, чтобы не слышать ни его призыва, ни мягких ударов крыльев о кузов машины. Но тут часть ворон, оторвавшись от мясной трапезы на багажнике, вспорхнула и налетела на Ричарда.

Время растянулось, и в этом звенящем тягучем времени Соки осознала, что плечо у нее больше не болит. Ей было вольно и весело, черные крылья упруго обнимали ветер, а крики подруг заставляли пуститься в победный пляс над полем седой травы. Только сначала надо было насытиться. Мир заволокло теплым и красным, соблазнительно свежим…

— Прочь! — вслух заорала Соки. — Пррочь!

Голос ее рассыпался вороньим карканьем. С пальцев срывались чешуйки и слипшиеся пушинки. Она плясала вместе со стаей, и совсем рядом блестели голубые глаза, которые ужасно хотелось выклевать…

— Соки!

Чей-то голос пробился сквозь вой вихря и стук крови в ушах, чьи-то пальцы сжались у нее на плечах и резко тряхнули.

— Соки, очнись! Какого хрена ты творишь?

И она очнулась.

Она стояла рядом с машиной, и ковбой, исцарапанный и бледный, тряс ее за плечи. Птицы продолжали метаться вокруг, то и дело хлеща по лицу жесткими крыльями.

— Помоги мне! — выкрикнул Ричард.

Он голыми руками зарылся в вороний клубок на багажнике, расшвыривая хищниц в стороны. Из-под черного копошащегося месива показалась окровавленная туша Джорджа.

— Проверь, нет ли птиц внутри.

Девушка запрыгнула в открытую дверь фургона. Птиц внутри не было. Ящик, куда Джордж и Хиггинс бросали мертвых ворон, стоял распахнутый. Ни одного трупика не осталось, только темнели рассыпанные по полу перья, да заливалась тревожная сигнализация. Соки бросила взгляд на приборную панель. Экран тиви налился красным, на нем мерцала надпись: «Опасность! Опасность!»

— Здесь чисто!

Дверной проем заслонила тень — это Ричард, кряхтя от натуги, втащил внутрь Джорджа. Швырнув толстяка на пол, он ударил кулаком по кнопке закрытия дверей. Карканье стало тише, хотя птицы продолжали орать и биться о крышу и борта фургона.

— Заводи, — рявкнул ковбой, швырнув ей ключи.

Толстяк заворочался на полу. Все лицо у него было залито кровью, один глаз выклеван. Второй, дико и зло таращившийся сквозь красно-бурую маску, снизу вверх уставился на Соки.

— Видел, что она сделала? Видел? — проорал Джордж, пуская кровавые пузыри. — Эти твари ее не тронули! Она заразилась, пока валялась в ящике! Сучка уже не человек, она чертова ворона, ворона!

Крики перешли в клекочущий смех, похожий на рыдания. Соки с ужасом поднесла руку к правой лопатке, туда, где осталась царапина от дротика. Пальцы нащупали кожистые бугорки и мокрые, мягкие кончики пробивавшихся перьев.

Глава 21

Ужас рос в Соки постепенно, словно птенец, созревающий в яйце и готовый расколоть хрупкую скорлупу. Сначала ужас был зародышем, уродливым, под стать жирному Джорджу после того, как над ним поработали птицы. Перемотанный бинтами толстяк валялся на нижних нарах в жилой части трейлера и орал, чтобы Ричард пристрелил Соки. Ричарда он отчего-то называл Железным Дровосеком, а Соки — Дороти, в общем, совершенно съехал с катушек, через слово поминая ворон с железными клювами и летучих обезьян.

— Она не человек! — вопил Джордж, смеясь и булькая. — Она ворона! Ворона с железным клювом! Она выклюет тебе глаза! Убей ее, удуши, все равно сдохнет.

При каждом крике Соки вздрагивала. Кончилось тем, что Ричард, передав ей руль, отправился в заднюю часть фургона, нашел там грязную рубашку и, скатав ее в комок, запихнул Джорджу в рот. После этого великан только мычал и сдавленно хихикал или, может, икал.

Пока Джордж кричал, Соки боялась, что Ричард его послушается. Она ведь видела, как ковбой прикончил человека-собаку в Дэнвилле и даже не дрогнул — безо всяких колебаний. А она была теперь девчонка-ворона. Конечно, Ричард ее только что спас. И мог тут же спокойно убить, не моргнув глазом, — так вопил нелепый зародыш-ужас в обличье Джорджа. Верить в это не хотелось, тем более сейчас, когда ковбой сидел рядом, временами успокоительно поглаживая ее левое плечо. О правом Соки старалась не думать.

Затем воцарилась тишина, и в скорлупу яйца изнутри постучался другой, куда более сильный страх. Он мокрым птенцом рвался наружу. Соки не хотела превращаться в птицу. Девушку знобило, сознание плыло, и от этого то и дело казалось, что она все еще заперта в сундуке. Вороны возились под ней, что-то шептали, щекоча крыльями, и в груди постепенно разрасталось новое чувство, горячее, хищное и красное — хотелось откинуть крышку сундука и, вонзив клюв в теплую плоть, растерзать добычу.

Вздрогнув, Соки приходила в себя и лихорадочно потирала руки, стараясь согреться. Зубы клацали от озноба. На левом плече лежала ладонь Ричарда. На правом прорастали жесткие черные перья.

— Ричард, — жалобно спрашивала Соки, — ты ведь не бросишь меня? Мы ведь найдем, как это вылечить?

— Конечно, крошка, — твердо отвечал ковбой, но лицо его оставалось злым и хмурым.

А потом дорога вильнула, вливаясь в федеральное шоссе номер 80, и на синих щитах указателей замаячили надписи «Линкольн». Их фургон обгоняли пятнистые грузовики Национальной Гвардии, а легковушки, напротив, спешили из города. Ричард снова поручил ей руль и избавил Джорджа от кляпа. Через полмили дорога сворачивала на север, прямиком к новому университетскому кампусу, но, похоже, так просто в город было не пробраться. Местный новостной канал показывал блок-посты из полиции и военных, перекрывшие съезды с шоссе. С момента Бостонской Катастрофы, как все чаще называли 11 сентября по тиви, прошло всего восемь дней, однако паника уже охватила Центральные Штаты. Ковбой снова оказался прав — проблема была не в крысах.

Фургон тихо катился по улице. Под колесами хрустело битое стекло. Эта северная окраина была застроена в основном складами, частично превращенными в клубы, с редкими вкраплениями супермаркетов и автомобильных салонов. Сейчас окна в супермаркетах были выбиты — похоже, толпа штурмовала полки со съестным. Сквозь зияющую витрину одного из салонов торчало тупое рыло «Доджа». Здесь было подозрительно тихо и тревожно — даже ветер не звенел полуопущенными шторами магазинов. Лишь по стенам кривились ряды граффити. На перекрестке стояли, уткнувшись друг в друга, два столкнувшихся внедорожника, словно быки, не сумевшие разойтись на узком мосту.

Свернув, фургон поехал мимо длинной чугунной ограды общественного парка. Над верхушками деревьев маячили высокие стеклянные корпуса университетского кампуса. Оттуда доносился шум, становившийся все громче по мере приближения. Взвыла сирена, послышались редкие выстрелы и собачье тявканье мегафона. Над головой протарахтел полицейский вертолет. Соки, все это время просидевшая, скорчившись и обняв плечи руками, вскинула голову.

Напротив парка, у ограды университета, колыхалась толпа. Похоже, все началось с мирной демонстрации, потому что над головами людей раскачивались транспаранты и лозунги, многие с характерной символикой чистомировцев: земной шар, прикрытый снизу и сверху заботливыми ладонями. Но сейчас демонстрация переросла в потасовку. Проходную перегораживали полицейские в черной униформе, охлаждавшие пыл самых рьяных активистов резиновыми дубинками. Тут же стоял огненно-красный джип, с крыши которого кричал в мегафон человек в сером костюме — возможно, чин из городской администрации или, напротив, глава местной ячейки «Чистого мира». Люди лезли на решетку. Кое-где толпа прорвалась, и драка кипела уже у самых университетских корпусов, окруженных зарослями сирени и жимолости. Над всем этим кружилась пара полицейских вертолетов и журналистские камеры-беспилотники. Соки привстала на сиденье, и тут над дальним зданием из черного матового стекла поднялся в воздух еще один вертолет: тяжелый двухвинтовой транспортник цвета хаки. «Чинук» грузно набрал высоту и полетел на юг. Толпа разразилась криками.

— Бегут, — спокойно сказал Джордж. — Улепетывают, собаки.

Нажевавшись кляпа, он, кажется, пришел в себя — по крайней мере, не буйствовал больше и не призывал летучих обезьян, а кратко и толково объяснял, куда ехать. Но даже с помощью его объяснений пробраться на территорию кампуса было невозможно.

Джордж, сидевший на опустевшем рефрижераторе, осклабился. Опухшая, разорванная щека вздернулась вверх, обнажая десны и розоватые зубы.

— Опоздали, любовнички, — довольно заявил он. — Видите ту стрекозку? Скорей всего, шеф сделал ноги на ней. Или грузится сейчас на следующую. Он ценный научный работник. Его эвакуируют. Спасут. А мы сдохнем. Вот ты, ворона…

Тут он резко крутанулся, едва не свалившись с ящика.

— …ты первой и сдохнешь. Скорчишься, порастешь перьями, будешь кричать «кагги-кар» и жрать трупы, пока твой сраный Ромео не прибьет тебя из жалос…

Договорить он не успел, потому что кулак Ричарда врезался ему в губы. Брызнула кровь. Толстяк рухнул, как подрубленный. Трейлер содрогнулся от грохота падения и удара.

Ковбой посмотрел на собственный кулак с легким удивлением, будто не ожидал от него такой прыти. Костяшки среднего и указательного пальцев были ободраны. Джордж на полу давился криком и осколками зубов.

— Если до твоего шефа пока добраться нельзя, — ровно, словно ничего не случилось, произнес Ричард, — навестим твоего папашу. Возможно, он успел позабыть обо мне с последнего визита, но я ему напомню.

Толстяк заколыхался, мелко и зло хихикая.

— Папа Харпер в клинике. В шапито для розовых слонов. В раю для малахольных. В психушке. Его там охраняют не хуже, чем этот драный университет.

Ковбой прищурился. На секунду Соки показалось, что он снова ударит Джорджа или даже убьет, но Ричард только сказал:

— А мы нанесем ему родственный визит.

Соки думала, что в центре города будет так же, как на севере, — разбитые витрины, призрачная тишина улиц или толпы демонстрантов, но Линкольн снова ее удивил. Его деловая часть жила повседневной жизнью: работали магазины и банки, сновали пешеходы, разве что полицейских машин было чуть больше, чем обычно. Золотой купол легендарного Капитолия горел в солнечных лучах. Над ним кружилось несколько вертолетов, а в остальном никаких признаков тревоги девушка не заметила.

Больница, куда привели их путаные объяснения Джорджа, тоже мало походила на клинику для особо опасных преступников. Белое четырехэтажное здание поднималось над деревьями парка. Перед входом пестрели клумбы с оранжевыми и желтыми цветами. Ричард загнал машину на парковку, после чего, склонившись над Джорджем — того снова затолкали на нары и для надежности приковали собственными наручниками, — вполголоса долго его о чем-то выспрашивал. Соки не слушала. Откинув голову на кожаную спинку сиденья, она прикрыла глаза. Под веками было багрово и сухо, и даже ворон Йель покинул ее. Может, нашел себе другую сестру, поумнее и поудачливее.

Соки вспомнила, что уже два дня не звонила Ма и Ба. А потом решила — ну и пусть. Зачем Ба внучка-ворона? А уж Ма наверняка раскричится: что за гадость, где ты это подцепила, в застройках? Так, словно лезущие из плеча перья были чем-то вроде сифилиса, и использование презервативов могло его предотвратить. Эта мысль даже развеселила девушку. Хмыкнув, она открыла глаза. И вовремя, потому что на водительское сиденье как раз опустился Ричард и протянул ей пистолет — тот самый «Вальтер», который отобрал у рыжего крыса.

— Возьми и поглядывай на него, — ковбой кивнул на заднюю часть фургона, где, постанывая, валялся Джордж. — И смотри по сторонам. Я постараюсь не задерживаться.

— Но я…

Соки остро ощутила, что не хочет оставаться одна, а тем более с Джорджем. Совсем. Как будто вороны, незримо следовавшие за машиной, набросятся на нее, едва уйдет Ричард, обратят в такую же птицу и утащат в белое беспощадное небо. По телу пробежала дрожь, пальцы сжались птичьими когтями.

Ричард ничего не сказал, но, кажется, понял. Его рука бережно легла на затылок Соки. Девушка вжалась в эту твердую, теплую ладонь. Только Ба могла ее успокоить, когда в детстве Соки боялась пауков, или темноты, или того, кто приходит в темноте. Только Ба, и вот этот ковбой сейчас. Почему-то Соки верила, что, пока он рядом, ничего плохого случиться не может.

— Смотри сюда, — тихо сказал Ричард, и заляпанный экранчик древнего тиви засветился.

На нем появилась приборная панель их фургона, ветровое стекло и больничная стена за стеклом, как будто снимавшая панораму камера находилась над плечом Соки. Девушка встрепенулась.

— Это…

— Помнишь, что я сделал в Дэнвилле?

Соки обернулась с неуверенной улыбкой.

— Ты можешь передавать картинку с глаз на экран? Да?

Ковбой кивнул и снова потрепал ее по затылку.

— Ты все увидишь. Не бойся. Я вернусь.

Жирный чернокожий охранник, потеющий на проходной, был изрядно раздосадован тем, что его оторвали от просмотра новостей. Рядом с университетским кампусом творилось что-то несусветное, однако посетитель — высокий сухопарый мужчина в ковбойской шляпе и куртке — вел себя весьма настойчиво и упрямо стучал по стеклу.

— Ну, в чем дело? — рявкнул охранник, отворачиваясь от экрана тиви. — Ясно написано — прием посетителей по средам и пятницам, с одиннадцати до трех.

Ковбой притиснул к стеклу магнитную карточку удостоверения. Прищурившись, дежурный прочел: «Федеральный маршал Оливер Мэттьюс, служба маршалов США, номер удостоверения…»

— И что? — хмуро спросил он. — Я не получал никаких распоряжений.

— Проверьте компьютер, — сказал маршал. — Вам должен был поступить запрос от ФБР. Мне поручено сопроводить вашего пациента, доктора Джеймса Харпера, в бостонский офис для допроса и очной ставки.

— Что за куча дерьма… — проворчал охранник и все же залез в компьютер.

Как ни странно, запрос там был. Толстяк растерянно моргнул. Только утром он проверял расписание посещений, и никакого маршала Оливера Мэттьюса в нем не значилось. Сменщик напортачил? Или сбила с толку необычная для конца сентября жара и проклятые репортеры, умеющие раздуть из мухи слона?

— Давайте удостоверение, — буркнул дежурный.

С удостоверением тоже все было чисто. Это уже становилось интересным.

— А с какой стати ФБР вдруг интересуется Добрым Доктором? Он что, разделал кого-то и в Массачусетсе?

— Я не уполномочен делиться деталями, — хмыкнул маршал, а затем, нагнувшись к окошку дежурного, продолжил уже потише: — Мне говорили, что этот маньяк вшил компьютерный чип в собственного сынка?

Толстяк расплылся в улыбке. Всегда приятней чувствовать себя на шаг впереди федералов.

— Нет, не в собственного. Там все куда веселее. Старый козел и его женушка усыновили одного придурка из приюта. Дебил был полный, ложку нес в ухо вместо рта. Начальство детдома, конечно, чуть от радости не описалось, это ж какая реклама: почтенный профессор, лауреат всяческих премий и его супруга усыновили их сироту. Сиротинка был, кстати, тот еще, настоящий слон. Жрал за десятерых, только на это и был способен. Короче, взяли они его к себе, парень вырос, с чего-то вдруг резко поумнел, даже в университет поступил. Репортеры вокруг докторца поначалу так и вились. Сенсация была в местной прессе: бережный уход и родительская любовь превратили дебила в нормального человека. А совсем недавно, в начале августа, бац — и всплывает, что доктор на своем сыночке эксперименты ставил. Вшил ему в мозги чип. Нарушил кучу законов, гражданские права и «бан Терминатора». Его, конечно, тут же арестовали, но вмешался адвокат какой-то белогалстучный из Нью-Йорка, типа крутой перец. Признали доктора невменяемым, и к нам. Он сначала бушевал, требовал пересмотра дела, но у нас все становятся тихими. Раньше или позже.

Тут он широко ухмыльнулся. Маршал ответил не менее понимающей улыбкой.

— И что самое-то гнусное в этой истории, — продолжал, доверительно склонившись к стеклу, толстяк, — это его жена и сыночек. Миссис Харпер повесилась сразу после суда. А сыночек, бывший дебил, все таскается к папаше, яблочки ему носит… Яблочки! Да после здешних снадобий старый пердун не отличит яблока от ежа!

Охранник добродушно расхохотался. На сей раз маршал его веселья не разделил, но и не остановил сплетника.

— Так что, — отсмеявшись, подмигнул толстяк, — наш доктор Франкенштейн и в других штатах успел поработать?

— Не имею полномочий разглашать информацию, — ответил Мэттьюс таким тоном, что сразу становилось ясно: еще как поработал.

Охранник удовлетворенно вздохнул. Новость ему перепала сочная, первоклассная. Будет чем поделиться вечерком со сменщиками и с надзирателями.

— Подождите там, в дежурке, — предложил он. — Сейчас оформим заключенного. Я пока распечатаю документы на перевозку.

Соки напряженно смотрела на заплеванный экранчик тиви. Один раз, когда охранник полез в компьютер, изображение подернулось сеткой помех и почти полностью исчезло. Наверное, именно в этот момент Ричард подделывал файл с запросом. Соки все еще не понимала, как это ему удается, хотя словечко «чип» насторожило. Кажется, отголоски августовского скандала долетели до Бостона. Девушка припомнила, как Ба, раскачиваясь в своем скрипучем кресле, громче обычного звенела спицами и возмущалась: «Ну надо же! Это какую совесть надо иметь, чтобы взять сиротку и изрезать ему голову для экспериментов! У этого доктора нет сердца, просто нет сердца».

Потом всплыло: тесная ванная мотеля, пар, капли воды на белой кафельной плитке, тонкий розовый шрам на правом виске глядящего на нее мужчины. Ричард тоже? У него тоже? Это объяснило бы фокусы с компьютерами и машинами, но почему тогда Джордж — ведь охранник, несомненно, говорил о нем — не умел делать то же самое? Почему не завел фургон без ключей, не заставил его въехать в стену больницы, чтобы убить или ранить Соки?

Девушка потерла лоб. Ей казалось, что она стремительно глупеет, что человеческий, сложный и многогранный разум заменяется простым птичьим. Зачем стараться? Зачем думать? Она все равно не разгадает…

Соки снова взглянула на экран, где двое дюжих медбратьев выводили в коридор тощего старика с бородой, как у президента Линкольна. Джордж сзади заканючил:

— Эй, я поссать хочу! Помоги встать.

— Ага, как же, — автоматически бросила девушка, вглядываясь в черты старческого лица на экране.

Нет, правда, похож на Линкольна. Такой же уродливый святоша. Соки вдруг отчего-то захотелось вцепиться в эту постную рожу когтями. Он обидел Ричарда, ее Ричарда. Разрезал красивую светловолосую голову, вшил туда какую-то дрянь. Неплохо бы за это выклевать ему глаза…

— Сучка, смотри, что ты наделала! — взвыл Джордж. — Я описался. Вся мотня мокрая. Дай мне хоть тряпку вытереться. Дай сухие штаны.

Зарычав, Соки вскочила с кресла. Нет, надо успокоиться, надо успокоиться. Она человек, а не хищная птица. Пистолет лежал в ладони опасной тяжестью. Чтобы избежать искушения, девушка засунула его за пояс и прикрыла свитером. Затем сосчитала до десяти, резко выдохнула и пошла в жилую часть трейлера. Джордж по-прежнему валялся на кровати, точнее, на голом матрасе. Его запястье, толстое, как свиной окорок, обхватывал стальной браслет наручника. На широких штанах расплывалось мерзкое желтое пятно. Резко пахло мочой.

Стиснув зубы, Соки спросила:

— Где у тебя чистые штаны?

— В чемодане, — откликнулся ее пленник. — Под койкой.

Он поднял вторую руку и тут же взвыл, потому что потревожил рану. Бинты не понравились Соки — несвежие, побуревшие от крови. Надо будет сменить повязку, ведь они с Ричардом не хотят убивать его… пускай он и гад.

Девушка присела на корточки рядом с кроватью и потянулась за чемоданом. И тут ей в горло вцепилась огромная, заросшая белесым волосом пятерня. Пальцы вдавились, сжались, сминая трахею и не давая дышать. Соки забилась, пытаясь вырваться, разогнуть эти безжалостные пальцы, потом стала бить кулачком по повязке, по ране от капкана. И только в последний момент, уже слабея, вспомнила про пистолет за поясом. Шевельнуть рукой было сложнее, чем сдвинуть гору. Гигант над ней ревел от боли и орал:

— Сдохни! Сдохни, проклятая сучка, сдохни!

У Соки потемнело в глазах. Ногти цеплялись за свитер, никак не удавалось задрать его и вытащить «Вальтер». Пульс застучал в висках быстро и оглушительно. Грудь разрывалась, словно ее раздирали острые птичьи когти, пытающиеся добраться до сердца. А затем все налилось багрянцем, и стук крови в ушах сменило глумливое воронье карканье.

Глава 22

Голуби и воробьи, облепившие скамейки парка в надежде отвоевать пару крошек, испуганно вспорхнули, когда со стоянки раздался одинокий выстрел. Двое мужчин, стоявших в тот момент на крыльце больницы: один — в кожаной ковбойской куртке, другой — в сером больничном балахоне и широких, не по размеру, штанах, на мгновение замерли. Охранник, провожавший их, завертел головой и потянулся к кобуре.

— Должно быть, демонстранты и сюда добрались, — равнодушно прокомментировал человек в ковбойской куртке.

— Нет, по-моему, это оттуда, — возразил охранник, ткнув пальцем в грязно-белый трейлер с эмблемой Университета Небраски на борту. — Сейчас проверю. Где ваша машина?

По лицу ковбоя пробежала чуть заметная тень. Охранник уже шагнул с крыльца, расстегивая на ходу кобуру. Это было последнее, что запомнил толстяк, потому что в следующее мгновение на его жирный затылок опустилась тяжелая рукоять «Глока».

Сграбастав старика в больничной робе за шиворот, ковбой потащил его к фургону, откуда донесся выстрел. Старик не сопротивлялся, только недоуменно вертел головой и щурился, как филин на свету. Из дверей больницы вывалились два надзирателя. Один метнулся к упавшему охраннику, второй, выхватив пистолет и наведя его на бегущих к трейлеру, завопил:

— Стоять!

Ковбой и не подумал остановиться. Ловко нырнув за приземистый корпус синего седана, он подтолкнул старика к ступенькам трейлера и зашвырнул в открытую кабину. Следом заскочил сам. В следующий миг дверь закрылась, и фургон, взревев, вырвался со стоянки. Подбежавший надзиратель, ругнувшись, вскинул пистолет и несколько раз выстрелил вслед машине — впрочем, без малейшего результата.

Он решился обернуться только тогда, когда фургон надежно затерялся в путанице магазинов и разгромленных складов северной части города. Проехав усыпанную битым стеклом улочку, Мэттьюс загнал машину на задний двор клуба: явно заброшенного, с заколоченными окнами. Трехэтажное здание из желтовато-серого бетона надежно скрыло фургон от наблюдателей с улицы. Погони с воздуха пока не было. Похоже, линкольнской полиции сегодня хватало других забот, кроме сбежавшего психа.

Этот псих — прямой высохший старик с лицом умной мартышки и шкиперской бородкой убитого президента — сейчас сидел рядом и помалкивал. Плечи его были напряжены, глаза неподвижно уставились на кирпичную стену за стоянкой клуба, расписанную похабными граффити. Старик тоже не хотел оборачиваться, потому что, ворвавшись в фургон, они оба увидели это. Пустующее водительское сиденье. Мертво мерцающий экран тиви. Валяющийся на полу пистолет. Пулевое отверстие в борту трейлера, сквозь которое пробивался розоватый закатный луч. И что-то, ворочавшееся в глубине, между койками: огромная туша, окровавленная, еще подрагивающая, и оседлавший ее горбатый карлик. На правом, голом плече карлика топорщились черные вороньи перья.

Карлик обернулся на звук, и Мэттьюс разглядел узкую, измазанную кровью мордочку и огромные глазищи, где зрачок целиком затопил радужку. Карлик — нет, это все-таки была Соки — сидел на брюхе мертвого великана. Горло великана было разорвано, из раны торчало что-то черное и красное. Карлица-Соки деловито вытаскивала эти черно-красные глянцевитые полоски и, жадно давясь, заглатывала. Правый рукав ее свитера превратился в лохмотья. Сквозь них просвечивала маленькая острая грудь, тоже заляпанная бурыми пятнами. Завидев Мэттьюса, девушка зашипела и отползла, прячась за исполинским трупом.

Маршал быстро покосился на своего подопечного. Доктор Харпер открыл рот для крика, или, может, ему просто не хватало воздуха. Глаза у него выпучились, румянец, вспыхнувший на скулах от бега, сменился мертвецкой желтизной. Казалось, еще минута, и старика хватит удар.

— Успокойтесь! — рявкнул Мэттьюс.

Толкнув доктора на пассажирское сиденье, он нырнул за руль и завел мотор.

— Не смотрите назад.

И сам не смотрел.

А когда, припарковав машину, все-таки оглянулся, увидел, что Соки бросила труп и забилась на верхний ярус кровати. Оттуда она дико посверкивала глазами. Волосы слиплись и космами свесились на лоб, забавные косички, переплетенные бисером, стали похожи на высохшие крысиные хвосты. Почувствовав взгляд маршала, девчонка чуть приоткрыла рот и жалобно каркнула.

Доктор Харпер, оторвавшись, наконец, от созерцания стены, обратился к маршалу.

— Я верно понял, — нервически сказал он, — что это существо убило Джорджи?

Человеку, называвшему себя Оливер Мэттьюс, неожиданно стало смешно — хотя, конечно, ничего смешного в убийстве Джорджа не было.

— Верно.

— И я верно понимаю, что вы похитили меня из больницы?

— Опять угадали.

— Вы ведь Ричард?

— Бинго.

Доктор, откинувшись на спинку кресла, прикрыл водянистые от старости глаза сморщенными веками.

— Можно мне тоже задать вопрос? — поинтересовался маршал.

В фургоне отчетливо пахло кровью, калом и особым душком хищной птицы. Соки на своем насесте встряхнулась, гортанно бормоча. Доктор Харпер вздрогнул, однако не обернулся.

— Я слушаю.

— Почему ты, старая макака, не прошел иммортализацию?

— Если вы намерены оскорблять меня, молодой человек…

Маршал сгреб старика за ворот робы и притянул к себе:

— Ты вскрыл мне череп. Засунул туда какую-то хрень. Говорил у меня в башке дурацкими голосами, словно Господь Бог, ты, возомнившая о себе скотина.

В выцветших глазах доктора впервые вспыхнул огонек. Руки в узловатом переплетении вен поднялись, костлявые пальцы с неожиданной силой сжались на запястьях Мэттьюса.

— Я знаю, что вы привыкли брать напором, Ричард, — с нажимом произнес Джеймс Харпер. — И это неплохое качество. В нашем мире надо быть зубастым, особенно если какой-то старый болван говорит у вас в голове на разные голоса. Надо уметь постоять за себя. Но я вам не угрожаю и вас не осуждаю. Я с самого начала хотел вам помочь. Пожалуйста, отпустите мой воротник.

Маршал еще какое-то время смотрел в лицо старику, а затем разжал пальцы.

Ему было двенадцать лет. Розовая новая кожа на ладонях все еще казалась чужой, обгоревшая и заживающая спина немилосердно чесалась. Его выписали из больницы три дня назад. В тот вечер отец и мать долго орали друг на друга в гостиной. Его настолько занимало новое чувство пронзительной тишины в голове и зуд зарастающих ожогов, что он слышал лишь одну фразу из десяти.

— Это тебе надо было самого красивого, самого умного, чтобы играть с ним в бейсбол…

— Как будто ты хотела урода…

— …взять его брата…

— …опять тратить целое состояние на твоих чертовых психоаналитиков…

— …он предложил бесплатную консультацию.

— Да кто такой вообще этот чертов Харпер? Зачем он лезет в наши дела?

— …пиромания…

— Нет у него никакой пиромании! Нормальный пацан!

— …но это бесплатно. Он даже оплатил билеты на самолет, бизнес-класс…

— …только ради того, чтобы слетать бизнес-классом в этот вонючий Линкольн?

— А вдруг он поможет мальчику?

Понятно было, что отец сдастся. Он ведь любил приемного сына и желал ему добра.

И вот мальчик — тогда его еще звали Ричардом — сидел в какой-то странной приемной. Это не было похоже на обычный кабинет психоаналитика, которых в своей короткой жизни он уже успел повидать немало. Ни размалеванной вертлявой секретарши, ни дурацких абстрактных картин по стенам, ни фикусов в горшке. И здание, длинное и низкое, все из черного матового стекла, не было похоже на больницу. Оно называлось странно: «Центр футурологии при Университете Небраски». Ричард не знал, что такое футурология, однако был абсолютно уверен: врач, к которому его привели, не настоящий.

Мать вышла из комнаты с большими стеклянными дверьми и, взяв Ричарда за руку, ввела его внутрь. Внутри тоже не нашлось ничего похожего на обычный врачебный кабинет. Десятки людей сидели у голографических мониторов, быстро открывая и закрывая окна программ. Интересней было то, что голограммы, вытягиваясь вверх, сливались под потолком в сплошной купол — от этого казалось, что у мониторов трудятся пауки, плетущие единую сеть. А у дальней двери из такого же темного матового стекла, как само здание, стоял человек в белом халате, долговязый и сутулый. У него была черная бородка, неприятная, словно приклеенная. Ричард подумал, что неплохо было бы дернуть за бородку и проверить, фальшивая она или нет, но тогда бы его точно сочли сумасшедшим и пироманом.

— Прошу вас подождать за дверью, — писклявым не по росту голосом сказал человек и для чего-то привстал на цыпочки, а затем вновь опустился на пятки.

Мама вздохнула, потрепала мальчика по затылку и вышла в коридор. А бородатый распахнул черно-стеклянную дверь и церемонно склонил голову, предлагая Ричарду войти.

И он вошел.

— Вы вспомнили, да? — улыбнулся доктор Харпер, морща безгубый рот. — Вспомнили меня?

Сегодняшний Ричард, называвший себя Оливером Мэттьюсом, свел брови к переносице. Шкиперскую бородку ученого давно пробила седина, а сухое лицо стало еще больше похоже на обезьянье, чем при их первой встрече, но да, он вспомнил.

— Не вижу, чтобы вы сильно горевали по своему сыну.

Старик покачал головой.

— Эмоции никогда не были моей сильной стороной, как и вашей. Потом, он мне не сын.

— А я-то клял своих приемных…

— Не в этом дело, Ричард. Он не тот, кем я хотел его видеть. Он, как это жестоко ни прозвучит, неудавшийся эксперимент. Последняя, жалкая попытка. Ведь я хотел повторить феномен. И этот феномен — вы.

Увлекшись, доктор сцепил длинные пальцы и с удовольствием щелкнул костяшками. Маршал узнал этот звук.

Тогда, двадцать лет назад, человек в белом халате так же щелкал костяшками. Усадив Ричарда на неудобный вращающийся стул, он прошелся по комнате, остановился перед мальчиком и, склонившись над ним, сказал:

— Первое и главное, что я прошу тебя запомнить, — ты не виноват.

Ричард недоверчиво хмыкнул. То же самое говорила ему мать (отец в основном ругался и клял страховщиков). Но мать говорила это с другим выражением. При взгляде на ее лицо сразу становилось ясно: «Ты не виноват, Ричи, потому что мы взяли тебя из детдома, потому что твой брат дебил, и, конечно, с такой наследственностью сложно на что-то рассчитывать». Мама никогда не произносила этого вслух, но, в отличие от брата-дебила, впрочем, давно умершего, Ричард все понимал. Человек в белом сказал это по-другому. Сделав свое заявление, он улыбнулся, выпрямился, щелкнул костяшками пальцев и протянул руку Ричарду.

— Меня зовут доктор Джеймс Харпер. Надеюсь, мы с тобой теперь часто будем встречаться.

«Надеюсь, нет», — подумал мальчик, но вслух ничего не сказал и вежливо пожал руку. Кожу чуть кольнуло — все прикосновения еще были слишком чувствительными.

— А теперь я должен объяснить, почему ты не виноват.

Заложив руки за спину, доктор Харпер принялся вновь расхаживать по кабинету. Ричард с интересом пялился на его комп. Компы с голоэкранами вошли в моду только в прошлом году, медленно тесня планшетники. У них в школе был один. А тут — несколько десятков, и таких продвинутых. Это было забавно. В виске нарастала чесотка, не имевшая ничего общего с пересаженной кожей. Хотелось чего-то… Как будто что-то съесть или подкрутить, но головой. Точнее Ричард не мог сформулировать.

Доктор Харпер, заметив его интерес, снова улыбнулся. При улыбке его безгубый рот широко растягивался, наподобие уродливого смайлика.

— Вижу, тебе нравятся мои компьютеры. Я разрешу тебе с ними поработать.

— Не надо, — угрюмо буркнул Ричард.

— А что тебе еще нравится? — как будто не услышав, продолжал человек в белом. — Кажется, у тебя была ручная галка. Ты любишь животных?

— Вы что, мой индекс эмпатии проверяете? — хмыкнул мальчик.

Доктор замер на месте.

— Да ты, я вижу, не промах. Смотришь старое кино? «Бегущий по лезвию»?

— Я читал книжку.

— О, похвально для такого юного джентльмена. Мне казалось, нынешняя молодежь предпочитает игры.

— Я не люблю игры, — раздраженно ответил Ричард. — Они слишком простые. Зачем вы хотели поговорить со мной? Вы же не мозго… не психоаналитик.

Харпер привстал на цыпочки, опустил сцепленные в замок руки, громко щелкнул костяшками и сказал:

— Верно. Я ученый. А ты очень интересный человек, Ричард.

— Хотите меня изучать?

— Хочу помочь тебе. Дать знания. Направить на путь истинный. Понимаешь ли…

Тут доктор понурился, словно каялся перед учителем за прогул.

— …я отчасти виноват в том, что случилось с тобой. Но я хочу это исправить.

Ричард привстал на стуле, пристально глядя на человека в белом.

— Исправить? Как? Вы вернете мне Стэнли? Оживите лошадей? Сделаете так, чтобы у меня не болела голова? Что вы можете исправить?

Доктор смотрел на него, озабоченно нахмурившись. Потом, вздохнув, ответил:

— Конечно, я не могу оживить Стэна и лошадей, Ричард. Но я могу сделать так, чтобы у тебя не болела голова. Или болела меньше. И, мальчик мой, я при этом подставляю под топор собственную голову — так что будь чуток повежливей.

— Значит, вот как вы подставили собственную голову под топор? — по-волчьи ухмыльнулся маршал.

Старик плаксиво сморщился, очень напомнив в эту минуту скулящего о пощаде Джорджа.

— Я дрался за вас с генералом Амершамом так, как не дрался бы и за собственного сына. И лишь совсем недавно понял, что все мои потуги бесполезны. Генерал — тоже всего лишь винтик. На самом деле все уже давно решает Машина.

— Машина?

Это слово — именно так, с заглавной буквы — он тоже вспомнил.

— Понимаешь, Ричард, — мягко сказал доктор Харпер, меряя шагами кабинет. — Я занимаюсь математическими прогнозами. Если объяснять совсем просто, моя лаборатория пытается прогнозировать события. То, что случится в будущем. Конечно, не выигрышный номер в лотерее, нет. И не природные катаклизмы. События, которые должны произойти в человеческом обществе и необратимо изменить его историю. Для прогнозов мы пользуемся модифицированной теорией пассионарности Гумилева — Тойнби, с приложением определенного математического аппарата. Это значит, что в расчетах мы опираемся на понятие «узловая фигура» — человек, от поступков и решений которого зависит ход истории. Я пока понятно объясняю?

Ричард хмуро кивнул.

— Для расчетов мы придумали программу. Кто-то в шутку предложил назвать ее Deep Thought, это из книги Дугласа Адамса…

— Я знаю, откуда это.

— Да. Так вот, компьютер, на котором работали, мы сначала назвали «Машина Deep Thought», а потом просто «Машина». Хотя, конечно, речь не о компьютере, а о программе. Она позволяет предсказать эти узловые фигуры, или доминанты, тех людей, которые влияют на нашу с тобой историю. Но это только часть дела, понимаешь? Надо было предсказать и тот выбор, который они совершат. Вот для простоты пример: в тысяча девятьсот шестьдесят втором году Советский Союз решил разместить на Кубе свои ракеты. Президент Кеннеди в ответ на это санкционировал блокаду острова. Но советские корабли с ядерными боеголовками все равно подошли к Кубе. Это могло привести к Третьей мировой войне. Решение зависело всего от нескольких человек. На первый взгляд тут все очевидно — это главы стран, члены правительств, члены Совета Безопасности ООН. Но если присмотреться поближе, то оказывается, что доминантами в этой истории были вовсе не Хрущев и не Кеннеди, а совсем другие люди. Их-то и находит наша Машина. Но как предсказать, какое решение они примут?

Ричарду стало скучно. Это все опять напоминало компьютерную игру: дурацкие монстры с ограниченным количеством способностей, с пятью видами атаки и тремя базовыми движениями. Просчитать их действия было легко. Очень легко. Наверное, так же просто, как этих Хрущевых и Кеннеди, или кто там был замешан…

— Основная наша проблема заключалась в том, — вещал доктор, не замечая скуки на лице своего слушателя, — что компьютер не мог предсказать, какой выбор сделает человек. Мы испробовали все, от построения точных психологических профилей до уравнения Шредингера. Возможно, будь у нас квантовые компьютеры, нам удалось бы на основе суперпозиции вычислить…

Ричард откровенно зевнул и бросил затравленный взгляд на дверь. Несколько дюжин человек там занимались этой скучищей. И тут ему в голову пришла забавная мысль. Он уже делал так, когда ма закрывала интересные каналы на тиви, а сама с папой внизу смотрела что-нибудь убойное. Он не знал, как это получалось — может, у него в голове жил полтергейст? — но делал. Мысленно потянувшись во все стороны, он поймал прерывистый треск, чечетку, пульсирующую на самой грани слышимости. Если слегка изменить ритм…

Из-за двери, из операционного зала донеслись крики и ругань. Голографический экран за спиной доктора Харпера моргнул, пошел рябью, а затем вместо сплетающихся в глубине лент скринсейвера там появился Хитрый Койот с двустволкой и обычной своей злокозненной рожей. Вопли за стеной стали громче. Доктор Харпер, вздрогнув, замер на полуслове и метнулся к двери. Ричард ухмыльнулся. Так им всем! Он не раз доводил до истерики мозгоправов, а этот старый перцун ничуть не лучше. Потянувшись, мальчишка соскочил с кресла и выскользнул из кабинета. За дверью операционного зала ждала ма и, возможно, порция мороженого в Макдоналдсе, если хорошенько попросить.

— Ты не дослушал меня тогда, Ричард, — сказал старик, медленно помаргивая некогда яростно-черными, а теперь выцветшими глазами. — Ты сбежал. А ведь я хотел объяснить, что мы сделали с тобой и с другими мальчиками и ради чего. Хотел сказать, что Машина не могла делать выбор за человека, и поэтому нам пришлось воспользоваться человеческим мозгом со всей его сложностью и неопределенностью. Военные уже тогда планировали встраивать компьютерные чипы в мозг умственно неполноценным детям, делая из них что-то вроде боевых роботов. Мы подключились к программе, пообещав генералам золотые горы, точные прогнозы любых конфликтов и революций, любых поворотных событий в истории. А потом нам случайно попался ты: совершенно нормальный, умный парнишка. Это был первый прокол.

Увлекшись, доктор вытянул костлявые руки и щелкнул костяшками. Соки в задней части трейлера взволнованно застрекотала. Но Харпер, кажется, совершенно забыл о ней и о своем мертвом сыне.

— Вторым, и куда большим, — продолжал он, — стало то, что Амершам, дорвавшись до власти, именно на тебе решил испробовать свою новую игрушку. Он пожадничал. Посчитал, что можно использовать вас и как расчетные модули, и как бездумных убийц. Вспомни, когда тебе было двенадцать, и ты поджег конюшню.

Сделав паузу, доктор уставился горящими глазами на маршала. Тот молчал.

— Я так и не добился от него прямого признания, но на все сто процентов уверен, что он приказал тебе убить родителей, а не лошадей. Но ты не подчинился. Точней, подчинился не до конца. Ты сумел изменить, перенастроить приказ. Твое сознание выбрало ту реальность, где голос в голове велел тебе поджечь конюшню, а не убить родителей. И, как я сейчас понимаю, этим ты кардинально изменил работу Машины. Теперь она не предсказывает будущее. Она его создает. Ты стал ее соз…

Слова Харпера прервал звон стекол, вылетевших одновременно по всему фургону. Взвизгнула Соки. Маршал, инстинктивно прикрыв рукой лицо, пригнулся к рулю. Старику повезло меньше, и в следующее мгновение его лицо изрезали осколки. С грохотом распахнулась дверца кабины. Внутрь полезли черные фигуры в бронежилетах. По приборной панели заплясали красные точки целеуказателей.

— На пол! Всем лечь на пол! Бросить оружие! Лежать!

Крики и рев мегафонов слились в одну шумовую волну. На Мэттьюса недвусмысленно уставилось дуло винтовки. Он демонстративно разжал пальцы, и «Глок», глухо звякнув, упал в мешанину битого стекла.

Сдернув маршала с водительского кресла, солдат завернул ему руки за спину и вытолкнул из машины. Нападавшие действовали оперативно — не успел Мэттьюс распластаться на асфальте, как рядом с ним уложили окровавленным лицом вниз и доктора. Где-то в фургоне продолжала кричать Соки. Маршал решился поднять голову.

Дворзапрудили солдаты в бронежилетах и масках с вырезами для глаз и рта, вооруженные гибридными автоматическими винтовками SCAR последнего образца. Заходящее солнце било Мэттьюсу в глаза. Подсвеченный закатными лучами, неподалеку стоял человек в гражданском: крупный, широкоплечий, в рубашке-ковбойке и джинсах. Его очки в квадратной оправе поблескивали красным, под стать умирающему светилу.

Доктор Харпер приподнялся на локте, вытянул шею и просипел:

— Энди?!

И тут же заработал прикладом между лопатками.

Тело Джорджа без всяких церемоний вышвырнули из машины.

Вопли в трейлере усилились, причем к хриплому голоску Соки присоединились крики солдат. Спустя несколько секунд из дверей вывалился темный комок: двое в бронежилетах волокли орущий, дергающийся куль, опутанный ловчей сетью. Третий спустился следом, придерживаясь за поручень левой рукой и прижимая правую к лицу. Между пальцами солдата сочилась кровь. Куль грубо бросили на землю перед человеком в очках и пару раз поддали ногами. Крики стали еще громче и яростней.

Маршал напрягся, но доктор, лежавший рядом мордой в асфальт, прошипел:

— Не шевелитесь. Не провоцируйте их. Вас они не убьют, хотя покалечить могут. А меня попросту прикончат.

— Молчать! — гаркнул стороживший их солдат. — Не дергаться! Руки за спину!

Мэттьюс медленно свел руки на пояснице. Один из нападавших сноровисто обыскал его, избавив от пары ножей, а затем, прижав к земле коленом, затянул на запястьях пластиковую петлю наручника. Второй так же ловко разобрался с доктором. Маршал позволил двум бойцам вздернуть его на ноги и протащить к большому черному внедорожнику с тонированными стеклами. Туда же запихнули Харпера. Соки, так и не освободив от сети, закинули в багажник другой машины. Солдаты погрузились в бронированный фургон без всякой маркировки, перегородивший выезд со двора. Труп Джорджа они прихватили с собой. Заработали моторы, и минуту спустя только осколки, парочка вороньих перьев да капли крови на асфальте напоминали о том, что тут произошло.

Глава 23

…Птица-Соки видела больших черных жуков с глянцевитыми надкрыльями, облепивших ее насест. Жуки утащили Ррричарда (он хороший) и еще одного, старого, от которого пахло кислятиной и болезнью. Потом жуки взялись за ее добычу. Надо было дать им отпор.

Девушка-Соки, уходившая по тропинке между тотемными столбами все дальше к ржавым горам, оглянулась через плечо. Ворон Йель, пляшущий в небе, предостерегающе каркнул, но она все-таки обернулась и увидела, как военные в черных бронежилетах, с автоматическими винтовками выталкивают из машины Ричарда и бородатого старика. Ричард не стал стрелять — может, потому, что военные окружили нары, на которых она пряталась. Двое поволокли к выходу огромное, как будто еще раздувшееся в смерти тело Джорджа. Остальные вытащили ловчую сеть.

«Они думают, что я птица», — сказала себе девушка-Соки.

Эта мысль отрезвила ее настолько, что она начала различать слова. Вместе со словами пришел страх. Страх снова погнал девушку-Соки прочь, по равнине, заросшей мескитом, полынью и бизоновой травой, к горам, наливавшимся чернотой. Освобожденная Соки-ворона радостно расхохоталась. Дикий восторг охватил ее, мир снова стал теплым, красным и вольным, полным трепыхающейся добычи. Она расправила крылья и выпустила острые когти, чувствуя за спиной силу приближающейся стаи.

— Спасибо за подарочек, — сказал Энди.

Его коротко остриженный затылок с волосами цвета гнилой соломы торчал над спинкой переднего сиденья. Маршал задумчиво смотрел в этот затылок. Избавиться от пластикового наручника было несложно. Убить водителя, не позаботившегося надеть каску, — дело пары секунд. Слева, рядом с доктором, сидел еще один боец со штурмовой винтовкой. Глупо. В тесноте джипа винтовка не поможет. Зря их не погрузили в фургон с остальными солдатами. Расправиться с двумя противниками маршал мог без труда, но пока его интерес не угас. Только смутно тревожила судьба Соки. Как бы она не задохнулась. Как бы ей не сломали руку. У девчонки такие хрупкие кости… Сейчас, когда ее не было перед глазами, стало гораздо легче думать о ней как о прежней веселой Соки.

— Я слышал о том, что «генбот» может передаваться людям и вызывать аберрации, но сам пока еще не видел, — обернувшись, сказал человек в очках.

Энди говорил с гнусавым британским акцентом. Широкое, чуть одутловатое лицо, нелепый чубчик надо лбом. Глаза за стеклами очков казались сонными.

— Вы Ричард, — без вопроса в голосе произнес он. — А меня зовут доктор Эндрю Уайлд.

Старик завозился слева на сиденье. Выставив президентскую бородку, он спросил срывающимся тенорком:

— И когда же ты предал меня, Энди?

Доктор Эндрю Уайлд снял очки, вытащил из кармана ковбойки несвежий носовой платок и принялся протирать стекла. Глаза его без очков стали беззащитными: с опухшими, покрасневшими веками, они часто моргали.

— Не надо обвинять меня, Джеймс, — скороговоркой ответил британец. — Вы сами виноваты. Вы же спятили, двинулись на этой идее Машины. По-вашему, у нас тут чуть ли не восстание роботов со Скайнетом во главе.

— Вы всегда неверно меня понимали, — устало откликнулся Харпер. — Я пытался упростить все для вас. Вы ведь биохимик, Энди. Вы ни черта не понимаете в математике и квантовой механике.

Доктор Уайлд водрузил на нос очки и только затем посмотрел на своего учителя. Теперь он не выглядел беззащитным — скорей, раздраженным.

— Я прекрасно разбираюсь в математике, Джеймс. Вы вечно меня недооценивали. Ваша теория — бред.

— Тогда почему она работает?

— Она работает!

Кажется, доктор Уайлд был готов возмущенно всплеснуть руками, и удержало его лишь присутствие спецназовцев.

— Вы пытались предупредить Морган, так? Тогда, в августе, когда она уехала на конференцию в Париж. Думали, международный звонок не засекут? Или что Амершам спустит вам это с рук? Наивно и глупо. Потом, вы сами говорили, что бесполезно вмешиваться в ход событий. И смотрите, к чему это вас привело.

— К тому, что вы меня предали? — с еще большей усталостью спросил Харпер.

Солдат слева от него громко хмыкнул. Доктор Уайлд свел к переносице редкие брови.

— Машина работает для предсказаний. Для ситуаций, четко ограниченных заданными условиями.

— Я и не утверждал обратного.

— Вы утверждали, что она не прогнозирует будущее, а создает его. Можете считать, что я полный осел в математике, но даже ослу очевидно, какая это чушь.

Маршал отвернулся. Их джип шел вторым в колонне. Первым двигался тот, куда запихнули Соки. Там, судя по всему, ехал командир спецназовцев. Замыкал процессию фургон с солдатами. И похоже, они направлялись к университету. Золотая искра Капитолия осталась позади, а впереди над плоскими крышами складов затемнели деревья парка. Закатное солнце било в окно слева. Мэттьюс повернул голову, сощурившись против света. Лицо Харпера в этом сияющем ореоле выглядело словно иссохший лик мученика, побитого камнями. За ним чернела маска спецназовца. Спецназовец напряженно смотрел вперед, туда, где над литой чугунной оградой поднимались болотно-зеленые лиственницы и рыжели осенней листвой дубы. Деревья облепили черные точки. Вороны. Очень много ворон.

На полдороги к горам Соки остановилась у древнего дольмена. Под крышей из базальтовой плиты кто-то развел костер и варил суп в пузатом бронзовом котле. От костра аппетитно пахло дымком и мясным варевом. Подойдя ближе, Соки обнаружила, что серый валун, притулившийся у одной из стен дольмена, вовсе не валун, а старик в изодранной, как тучи под порывами штормового ветра, мантии. Завидев Соки, старик поднялся и принялся помешивать в котле деревянной ложкой.

Отчасти девушка понимала, что все происходящее — сон или бред. Она шла по собственному домену в соцсети MyWorld — эту равнину, и эти горы, и тотемные столбы она рисовала сама, используя встроенный графический редактор. Среди пользователей MyWorld ходили легенды, что после смерти хозяина душа на какое-то время застревает в его домене. Недаром эта социальная сеть давала хостинг самым большим виртуальным кладбищам. Но Соки была не мертва, а домен был не совсем ее доменом. Повелителя Кромахи она туда точно не приглашала.

— Не меррртва, — раскатисто согласился старый колдун. — Пока не меррртва. Как, по-твоему, я стал Повелителем Ворон?

Соки пожала плечами и присела на теплые закопченные камни у костра.

— Возможно, — сказала она, — твоя мать была прекрасной женщиной, которую полюбил Король-Ворон. Он унес ее к себе в гнездо на вершине самого высокого дерева, и там родился ты.

— Возможно, — согласился Кромахи, помешивая ложкой. — А возможно, я был деревенским дурачком и совершил кое-что нехорошее, и меня прогнали из деревни камнями, так что пришлось ночевать с воронами в поле. Ты знаешь, что главное в воронах?

— Они любят поговорить?

— И это тоже. Но вообще-то главное в них то, что у них жесткое и горькое мясо, и варить их следует с ягодами можжевельника, отчего суп приобретает особый аромат. Вот, хочешь угоститься?

Взяв с тряпки, разложенной по другую сторону от костра, выточенную из дерева миску, Кромахи зачерпнул ложкой щедрую порцию своего варева. Потом протянул миску Соки. В желтовато-серой жиже плавали побуревшие листья, красные и черные ягоды и белые-белые тонкие косточки.

— На них неплохо гадать, — заметил Кромахи, снова усаживаясь у базальтовой плиты и приобретая сходство с валуном. — Хочешь, предскажу тебе будущее?

— Я знаю свое будущее, — вздохнула Соки.

Сказки она тоже неплохо знала, все благодаря Ба. В сказках только полные дураки принимали пищу из рук хранителей порога, на полпути между царством мертвых и царством живых. Съешь здесь хоть что-то — и останешься навсегда.

— Я умру. Я уже почти умерла.

— Все когда-нибудь умирают, — резонно возразил Кромахи своим простуженным голосом. — Кстати, если есть только воронье мясо, в конце концов превратишься в ворону. Ты знала?

Соки выловила из можжевелового бульона тонкую раздвоенную косточку, похожую на рогатку.

— О! Тебе досталась хорошая кость, — хмыкнул колдун. — Ты скоро родишь, только кого — дочь или сына?

— Не собираюсь я никого рожать, — сердито возразила Соки и бросила кость на землю. — Скажи мне лучше, как отсюда выбраться.

— Стань вороной.

— Не хочу.

— Тогда стань Повелительницей Ворон.

— Но как?

— У каждого свой способ, — пожал плечами колдун и повел длинным хрящеватым носом.

Похоже, его тоже одолевал голод, поэтому в следующих словах прозвучало нетерпение.

— Вот что, девчонка-ворона, давай я расскажу тебе старую индейскую сказку.

— С какой стати? Ведь ты из Ирландии?

— У сказок, знаешь ли, нет паспорта, — усмехнулся Кромахи, почему-то в эту секунду как две капли воды похожий на Ба в ее кресле. — Лучше послушай. Как ты думаешь, откуда взялись колорадские жуки?

— Из Колорадо?

— Не угадала. Предки этих жуков жили себе поживали на территории нынешнего Техаса, мирно питаясь листьями. Но вот однажды те края постигла ужасная засуха. Индейцы обратились к своему верховному богу, ворону Йелю, с просьбой о дожде. Они развели большой костер, вождь бросал в него душистые травы, и индейцы плясали вокруг костра несколько дней напролет. Жукам этот танец ужасно понравился. Они тоже встали вокруг своего вождя, который задрал лапки к небу, и принялись плясать и просить верховного бога дать им такое дерево, чтобы они и их потомство всегда были сыты. Йель некоторое время вспоминал, есть ли у него вообще такие дети, но на шестнадцатый день все же слетел к жукам. «Хотя я бог людей, а не жуков, я все же исполню вашу просьбу, — сказал он. — У меня есть такое дерево, совсем небольшое, скорей даже куст. Но мне придется потратить несколько лет, чтобы люди привезли его из дальних стран и стали выращивать на восточных склонах Скалистых гор. Вы же тем временем сами, без моей помощи, должны перебраться туда».

Тут Кромахи замолчал и начал клевать носом — видимо, собственная сказка его усыпила.

— И что? — нетерпеливо спросила Соки. — Зачем ты мне это вообще рассказал?

Старый колдун встрепенулся и уставился на девушку, хитро щуря не по-старчески ясные глаза. В сущности, это были вообще не человеческие глаза, а яркие ониксовые глаза божественной птицы. Ворон Йель, прикидывавшийся ирландским чародеем, расправил огромные, черные с сединой крылья.

— Рррасказал, — насмешливо каркнул он, — затем, что ты рродишь мне сына. Но мерртвая девочка не может рродить. Сказка заканчивается так: могучий воррон Йель исполнил пррросьбу жуков и дал им съедобное дерррево, но ррразве он стал бы одарррять жуков, если ничего не хотел взамен? Он пррринес еду своим детям, нерразумная крррошка. Ворроны едят жуков.

Сказав так, Йель захлопал крыльями, запорошив глаза Соки песком и сажей, и устремился в белое беспощадное небо над Великой Равниной.

— Твое вррремя еще не прришло! — донесся оттуда гортанный крик. — Возвррращайся!

Джип мягко катил вдоль ограды парка. Уайлд и Харпер спорили, причем если голос Уайлда становился все громче и пронзительней, то Харпер, напротив, отвечал все тише. Маршал старался не прислушиваться к их спору, потому что это отвлекало от наблюдения. Впереди уже обрисовались университетские корпуса и длинный решетчатый забор. Демонстрантов успешно разогнали — только груды пластиковых бутылок, обрывки транспарантов и валявшиеся на мостовой палки и камни наводили на мысль, что утром здесь были беспорядки. Весь этот хлам припорошило опавшими листьями, золотисто светившимися в густеющих сумерках. И вороны. Очень много ворон. Птицы облепили ветки деревьев, ограду парка и университетский забор, они сидели на стеклянной будке охраны и фонарных столбах. Наступил вечер, самое время воронам лететь на помойку, или где они там кормились — однако твари и не думали улетать. Еще они молчали. Это нервировало. Наводило на мысль, что птицы тут неспроста.

Спецназовца, похоже, они тоже беспокоили. Парень двумя руками сжимал винтовку и постоянно проверял в зеркальце заднего вида, следует ли за ними фургон. Маршал усмехнулся. Солдат дергался не зря, хотя Мэттьюс на его месте думал бы не о воронах.

— Я никогда не говорил, что Машина делает это сознательно, — тихо и убедительно вещал Харпер. — У нее вообще нет сознания, она просто выдает результаты расчетов. Некое распределение вероятностей. Она была ничем не лучше других прогностических программ, которые уже больше полувека использовались в экономике, страховании, да в чем угодно, пока мы не подключили к ней человеческое сознание. Только тогда точность прогнозов резко возросла. Мы исходили из неверных предпосылок, считая, что моделируем выбор узловых фигур. На самом деле мы просто-напросто произвели на свет наблюдателя, который, обладая всей полнотой информации, принимал решение за них и за нас.

— Даже если и так! — визгливо возражал Уайлд. — Вы утверждаете, что всё, буквально всё сущее зависит от вашей Машины. Но это просто идиотизм! Какая-нибудь официантка решает или не решает пойти на свидание с парнем, какой-нибудь забулдыга, выйдя из бара, выбирает, сесть ему за руль и попасться копам или заплатить пять баксов и вызвать такси. В конце концов эта официантка, опаздывая на свидание, перебегает улицу. Забулдыга замечает ее в последний момент, сворачивает и сбивает пешехода. Этот пешеход — одна из узловых фигур. Морган. Саманта Морган гибнет под колесами автомобиля и никогда не выпускает на волю химер. Как вам такой расклад?

— А разве это произошло? Вы фантазируете, Энди. Но, боюсь, ни ваши, ни мои фантазии уже давно ничего не решают…

Вороны снялись с ветвей. Это было похоже на взрыв: гигантское черное облако взметнулось над парком, над проспектом, над джипами. Ворон было так много, что их крылья заслонили низкое закатное солнце. Казалось, машина с разгона въехала в туннель. Но перед тем, как на улицу упала тень, маршал успел увидеть кое-что еще. Крышка багажника ехавшего впереди джипа взлетела в воздух, словно изнутри по ней ударил паровой молот. Одновременно несколько птиц обрушились на ветровое стекло. Внедорожник, вильнув, врезался в чугунную ограду и остановился. Секунду спустя его облепили вороны, целиком скрыв машину под живой, шевелящейся и надрывно каркающей шубой.

Водитель их джипа поспешно затормозил. Доктор Харпер сунулся лицом в спинку переднего сиденья. Маршал вскочил и, согнувшись, два раза резко ударил связанными пластиком руками по копчику. Со второго удара замок наручников лопнул. Спецназовец, вцепившийся в свою штурмовую винтовку, только еще поворачивал голову к Мэттьюсу, когда тот вырубил водителя ударом в сонную артерию. Затем маршал вырвал у солдата винтовку и треснул его прикладом в переносицу. Раздался хруст, и спецназовец, залившись кровью из сломанного носа, обмяк. На все это потребовалось примерно полторы секунды.

— Садитесь за руль, Ричард! — выкрикнул Харпер. — Нам надо бежать.

— Оставайтесь в машине, — рявкнул в ответ маршал.

Он уже держал в руке «ЗИГ-зауэр», вырванный из кобуры спецназовца, второй рукой отжимая кнопку открытия дверей. Схватив за шиворот вяло барахтающегося британца, Мэттьюс выволок его из джипа в самое воронье месиво. Оттуда уже раздавались автоматные очереди. Выскочившие из фургона бойцы беспорядочно палили по воронам. Птицы кидались на людей, вцеплялись в маски, выклевывали незащищенные глаза. Маршала и Уайлда они отчего-то не трогали. Биохимик обмяк и еле двигал ногами, так что Мэттьюсу пришлось тащить его за собой. Отмахиваясь от пролетавших мимо, истошно орущих пернатых, маршал двигался к переднему внедорожнику. На его высокой крыше стояло некое существо. Ржаво-красные солнечные лучи то и дело прорывались сквозь воронью тучу, освещая узкое лицо в дорожках засохшей крови, похожее на бесстрастные маски индейцев в боевой раскраске. Левая рука существа, поднятая к небу, была тонкая, девичья, а вместо правой вздымалось огромное крыло с угольно-черными перьями. Обрывки свитера трепал ветер, поднятый сотнями крыльев.

— Соки! — крикнул маршал, изо всех сил напрягая голос, чтобы перекрыть карканье стаи. — Соки, очнись! Возвращайся!

Она смеялась, ложась на крыло, пикируя вместе с сестрами на возомнивших о себе жуков. Жуки молитвенно задирали лапки с противными палками. Палки хлестали огненным градом, разрывая тела, поднимая облака перьев. Она гибла вместе с другими и все же жила. У этих жуков была горячая кровь — очень горячая и вкусная, надо лишь проклевать твердый панцирь. Жуки сыпались из большого гнезда, которое следовало за малым, куда запихнули Соки. Малое гнездо она шутя разодрала когтями, когда сестры собрались на зов. Сестрам не хватало ее силы, зато их было много, очень много, так много, что все они не умещались в голове Соки, и она плясала в самом центре вихря, у которого уже не было ни имени, ни числа — лишь крепкий клюв, жадная глотка и неуемный аппетит. Соки ликовала, управляя этой бурей. Она поднимала крыло, и стая взмывала ввысь, она указывала цель, и стая разила цель. Небо наливалось багрянцем, кровь сестер стучала в висках, и так хотелось рвануться вверх, слиться с ними в одном потоке…

А потом ее потянули обратно на землю. Чей-то голос звал ее. Голос того, кому она не желала вреда. В гневном облаке вокруг Соки, пылавшем всеми оттенками красного, он был словно вода зимней реки — холодной, темной, с осколками льда на поверхности.

В этой воде отразилось ее лицо. Глаза, сизовато-черные, как ягоды голубики, острый подбородок, косички, переплетенные бисером. Лицо человека, а не вороны.

Она была человеком.

…Едва выйдя из джипа, доктор Харпер сказал:

— Мы должны отключить Машину.

Вся улица была засыпана автоматными гильзами, сбитыми ветками и перьями, а порой и тушками, разорванными выстрелами. Соки бережно поднимала их и складывала на капот внедорожника. Маршал ей не мешал. Возможно, для нее эта пирамида вороньих трупиков что-то значила.

Сам он стоял, облокотившись о распахнутую дверцу джипа, и слушал перепалку Харпера и Уайлда.

— Нас убьют, — устало говорил Уайлд, протирая очки.

Одно стекло очков треснуло, так что это действие окончательно утратило смысл.

— Амершам нам этого не простит. За одну попытку вмешаться он вас законопатил в сумасшедший дом. Если вы уничтожите Машину, он уничтожит вас, а заодно и меня, и этих…

Биохимик дернул подбородком в сторону маршала и Соки.

— К тому же какой в этом смысл? — продолжал он. — Все худшее уже случилось. Химеры Морган выпущены на волю.

— Почему вы уверены, что это самое худшее? — перебил Харпер.

С исцарапанными щеками, в грязной больничной робе, он меньше всего походил на гениального ученого. Скорее, на уборщика зоопарка после схватки с обезьянами. Он и о винтовку спецназовца опирался, как о ручку метлы.

Уайлд почесал переносицу.

— А что может быть хуже? Я знаю, вы невысокого мнения о моем интеллекте, не говоря уже о Джордже. А Джордж был сметливый парень. Мы с ним посчитали скорость распространения вируса. Я ведь отправил его не просто охотиться на вашу доминанту…

Снова кивок в сторону Мэттьюса.

— У Джорджа были датчики. Заражение происходит очень быстро. Да вы и сами видели этих ворон…

Про Соки биохимик благоразумно умолчал.

— То, что вы мне передали с Джорджем из больницы в последний раз, — это ведь программа, которая должна была стереть Машину, а не параметры следующего поиска, так? — близоруко щурясь, добавил он.

Вместо ответа старый ученый решительно заковылял к университетским воротам.

Маршал, однако, пошел за ним не сразу. Для начала, выразительно погрозив пистолетом Уайлду, он запрыгнул в распахнутую заднюю дверь фургона. Через секунду оттуда послышались глухие удары, а затем отвратительный хруст и треск. Еще через полминуты Мэттьюс вернулся, что-то пряча в нагрудный карман рубашки. Пальцы его были измазаны темным. Подойдя к застывшему у джипа биохимику, маршал бесцеремонно вытер руки и рукоять пистолета о его ковбойку.

— Что вы там д-делали? — отшатнувшись, выдавил Уайлд.

Мэттьюс без слов запустил пальцы в нагрудный карман и вытащил плоский, мокро блеснувший квадратик компьютерного чипа.

— Старику говорить не стоит, — бесстрастно заметил он и, взяв Соки за руку, повел к проходной.

Глава 24

— Знаете, что самое забавное во всем этом? — спросил доктор Харпер.

Он вообще очень оживился и двигался к факультету биохимии резвым подскоком. Похоже, вид улепетывающих на своих двоих спецназовцев (покрышки и шины их фургона проклевали вороны) изрядно улучшил настроение старика.

— Что через час здесь будет черно от людей Амершама? — вяло откликнулся Уайлд.

Без взвода солдат за спиной он как-то съежился. К тому же одна из ворон, улетая, шутливо клюнула его в ухо. Теперь из уха текла кровь. Британец прижимал ладонь к поврежденному органу, то и дело затравленно оглядываясь, словно пернатые бестии вот-вот ринутся на него из разросшихся кустов сирени и приземистых акаций, обрамлявших ведущую к корпусу аллею.

— Нет, — невозмутимо продолжал Харпер. — Забавно, что, если пользоваться копенгагенской интерпретацией с ее коллапсом волновой функции, результат получится совершенно такой же.

— А-а, — прогундосил биохимик. — Ну конечно. Это очень забавно. Я лопаюсь от смеха. Ха-ха.

— Ничего вы не понимаете. Разве не прекрасно то, что обе теории, пользуясь разным математическим аппаратом, приводят к одному и тому же выводу? Это подтверждает нашу правоту.

— А ведь я мог бы убраться еще утром, когда эвакуировали лабораторию Бри, — мрачно проворчал Уайлд. — Если бы не ваши чертовы теории.

Уже смеркалось, и вдоль вымощенной гранитной плиткой аллеи зажглись белые фонари. Здание факультета биохимии поблескивало впереди темным стеклом. Справа от него тянулась длинная двухэтажная пристройка, в которой маршал узнал «Центр футурологии».

Они проникли на территорию университета без всяких проблем. Охранника в будке не было. Турникет не работал, так что джип пришлось оставить у ворот. Персонал либо эвакуировался, либо разбежался. Кое-где у ступеней, ведущих в университетские здания, виднелось забытое в спешке оборудование. Несколько разбитых окон хищно скалилось на прохожих. Перед корпусом биохимии фонарный свет дробился на глади небольшого пруда, заросшего рогозом, с качающимися на воде нашлепками кувшинок.

Маршалу не нравилось это место. Возможно, из-за детских воспоминаний или потому, что он никогда не любил ученых. Вся их ученость ничего хорошего лично ему не принесла. Мэттьюс покосился на Соки. К вечеру стало прохладней, так что он накинул на девушку свою куртку, из-под которой сейчас неловко торчало крыло. Соки шагала спокойно, с любопытством оглядываясь по сторонам.

— А здесь красиво, — сказала она. — Не то что у нас в колледже. В бостонском университете тоже красиво, но там все эти кирпичные здания под старину, фальшивая готика. А здесь все такое новое.

— Это новый кампус, — охотно откликнулся Харпер. — Его начали строить около двадцати лет назад.

Похоже, ему понравилась девушка, натравившая на спецназовцев ворон. Он смотрел на Соки с благожелательным любопытством, как будто напрочь забыв печальные обстоятельства гибели Джорджа.

— Двадцати пяти лет, — вмешался Энди Уайлд. — И внутри все старье.

Соки окинула его изучающим взглядом. Биохимик поежился то ли от вечерней свежести, то ли от чего-то другого.

— Почему вы сразу не отключили Машину? — тихо спросила девушка. — Когда поняли, что она делает будущее за вас?

К этому времени они уже подошли к крыльцу. Уайлд, поднявшись по лестнице, провел магнитную карточку сквозь щель замка. Стеклянная дверь послушно открылась.

Харпер, откинув голову, оглядел нависшее над ними здание из черного стекла. Ни в одном окне не горел свет.

— Именно это я и хотел сделать, — так же тихо ответил он. — В августе, после последнего сеанса, когда расшифровал его результаты. Но, прежде чем я добрался до университета, меня схватили и засадили сначала в тюрьму, а затем в психушку. Не без помощи Энди, как я сейчас понимаю.

— Вы идете или нет? — сердито окликнул их биохимик, стоявший у двери.

Они поднялись по ступенькам и вошли в холл. Поляризованное стекло стен пропускало внутрь лишь слабое призрачное свечение, зеленоватое, словно глубоко под водой. Фантазия дизайнеров этим не ограничилась, потому что в глубине холла от пола до потолка тянулось странное волокнистое сооружение, похожее на переплетающиеся нити водорослей.

— Модель молекулы ДНК, — хмуро сказал Энди. — По замыслу. Если вы действительно хотите что-то сделать, пошли быстрее. У нас мало времени.

Они миновали анфиладу коридоров, смахивающих на подводные гроты, и через вторую пару стеклянных дверей вышли в пристройку. Маршал уже бывал здесь двадцать с лишним лет назад, когда все только начиналось.

Соки, сидя в тесном кабинете, из-под полуопущенных век смотрела на старика. Подсознательно ей хотелось забраться повыше, но она боролась с этим желанием. Старик, включив компьютер, говорил и говорил.

— Сейчас, пока сервер загружается, у меня есть время все объяснить. Ричард, сядьте вон в то кресло.

Ричард скверно ухмыльнулся. То есть это Соки знала, что ухмылка скверная, а старику она могла показаться вполне дружелюбной улыбкой. Из прежних разговоров Соки поняла, что ее ковбой уже бывал в этом кабинете много лет назад и возвращаться сюда совсем не спешил. И правда, здесь было зябко и затхло — видимо, комната давно простояла без хозяина. Старый биолюминесцентный светильник под потолком сиял зелено и тускло. Соки прошлась бы по стенам и потолку, сметая паутину и тонкий кисейный слой пыли. Хорошие воспоминания не живут в таких местах — для этого тут слишком мало света и воздуха. Зато плохим, наверное, раздолье… Соки опять вспомнился бабушкин Ловец Снов. И Кромахи, и ворон Йель, как будто вынырнувшие из его сетей. Но даже под искусственным небом ржавой равнины было привольней, чем в кабинете доктора Харпера.

Тем не менее Ричард послушно опустился в кресло и стал слушать. Человек в очках — Эндрю Уайлд — держался у двери, словно все еще надеялся сбежать. Соки вполглаза следила за ним.

— Теория Эверетта, в сущности, очень проста, хотя мой коллега никак не может ее осмыслить, — начал старик, тоже скосив взгляд в сторону двери. — Довольно давно перед квантовой механикой встал один вопрос. Как известно, кванты света обладают волновыми свойствами. Но когда мы пытаемся их зарегистрировать, кванты всегда регистрируются в виде частиц, а не волн — то есть находятся в определенном месте в определенное время. Нильс Бор и Вернер Гейзенберг объяснили это редукцией, или коллапсом волновой функции. Согласно их теории, в результате измерения вся сумма квантовых состояний системы сокращается до одного-единственного, которое и регистрирует наблюдатель. Говоря попросту, Ричард, у вас есть мешок картошки, но стоит вам в него заглянуть, как все картофелины, кроме одной, исчезают. В этом нет ни малейшей логики. Согласны?

Ричард пожал плечами. Соки сильно сомневалась, что он часто имел дело с картошкой. Сама она понимала это прекрасно, потому что только недавно была вороной-Соки, и одновременно девушкой-Соки, и всем, что между девушкой и вороной. Однако стоило Ричарду позвать ее, как ворона отошла в тень, а девушка осталась на месте. И все же ворона никуда не делась. Соки понимала это и не могла не согласиться с тем, что в редукции есть что-то неправильное.

— Эверетт объясняет это явление иначе. Никакой редукции не происходит. Просто в момент измерения наш мир расщепляется на множество параллельных миров. В каждом из миров существует свой наблюдатель, зарегистрировавший одно из потенциально возможных состояний системы. Если вернуться к примеру с картошкой, то в этом случае наблюдатель засовывает руку в мешок и вытаскивает одну картофелину. Его двойники в параллельных мирах в ту же секунду тоже вытаскивают из мешка картофелины, но уже другие.

«То есть в каком-то из миров Ричард решил, что я ворона, и я навсегда осталась вороной?» — подумала Соки.

Эта мысль ее напугала, но отчасти и возбудила.

«Привет, Соки-ворона! — окликнула она своего неизвестно-где-обитающего двойника. — Надеюсь, у тебя красивые черные перья, и ты родишь Йелю вороненка, а меня он оставит в покое».

— Нам сейчас важно, что между параллельными мирами Эверетта не может быть никакого контакта, — продолжал ученый. — Если вы, Ричард, вытащили из мешка картофелину номер один, то все, с кем вы как-то связаны, окажутся именно в том мире, где вам досталась картофелина номер один, а не два и не три. Все: я, Энди, эта девушка, солдаты Амершама, доктор Морган. Все мы поневоле будем жить в том мире, где вы выбрали первую картофелину. А теперь, Ричард, я прошу вас совершить мысленный скачок и представить, что речь идет не о картофеле, а о будущем всего человечества. Именно так и работает Машина.

Увлекшись, доктор забегал по кабинету, то и дело натыкаясь на стулья, и защелкал костяшками пальцев.

— Машина выдает прогноз, простое распределение вероятностей, голые результаты. У нее нет разума, и она не в состоянии осознать то, что сама предсказала. У остальных детей, которых мы включили в эксперимент, с осознанием тоже были проблемы. В этом изначальный изъян системы — ведь мы связались с военными, которым нужны были безвольные роботы. И только вы, Ричард, с вашим нетронутым левым полушарием, могли сделать полноценный выбор. Доктор Менский, один из российских последователей Эверетта, утверждал, что выбор альтернативы, того мира, где предстоит жить наблюдателю, происходит в момент осознания…

— Это неправда, — звонко вмешалась Соки.

Доктор Харпер, вздрогнув, обернулся к ней.

— Что неправда?

— Неправда, что другие не понимали. Джордж говорил, что должен остаться один. И даже человек-пугало знал, что Ричард его убьет. Зря вы считаете их полными дураками. Они тоже могли…

— Могли или нет, это сейчас неважно, — торопливо перебил ее ученый. — Важно то, что Ричард, действительно, остался один. Энди, вы говорили Амершаму о моей теории?

Очкарик замотал головой, но по лицу было ясно, что врет.

— Даже если и нет, Амершам все равно прознает. У него есть и другие консультанты. И тогда он ни за что не захочет отключать Машину. Нет, он запихнет вас, Ричард, в клетку и будет проводить на вас эксперименты до тех пор, пока вы не сделаете нужный ему выбор. Пока не выберете вселенную, где он царь, или бог, или сам дьявол — черт знает, что у него на уме. Но факт тот, что вы не сможете этого сделать.

— Почему? — сузив глаза, спросил ковбой.

Кажется, он заговорил впервые с того момента, когда очкастый биохимик провел их сюда. И Соки рада была слышать его голос.

— Потому что между чипом в вашей правой височной доле и лобными долями, отвечающими за осознание и принятие решений, нет полного информационного контакта, — пояснил Харпер. — Ваш мозг еще в детстве выстроил барьер. Думаю, барьер появился сразу после операции, а потом, в результате всей этой истории с конюшней, стал еще прочнее. Вы способны не подчиняться прямым командам, поступающим на чип, что уже дважды доказали. И в то же время вы не получаете все результаты измерений от Машины.

Доктор остановился спиной к компьютеру, став похож на длинную и узкую аквариумную рыбку, застывшую вниз головой.

— Для того чтобы полностью управлять процессом, вам нужно разрушить барьер, — сказал он. — А я не знаю, как это сделать. Не знаю даже, возможно ли это в принципе и, главное, нужно ли. Ведь барьер помогает вам не сойти с ума. Сохранить связь с реальностью. В конечном счете, просто оставаться человеком.

Голографический экран, мерцавший позади ученого, мигнул и развернул окно программы. Соки невольно пробрала дрожь, потому что прямо на нее глядела Машина — легендарный паук Иктоми, Ловец Снов, ее детский кошмар. Тот, что цепкими ворсистыми лапами хватает настоящее и плетет из него будущее. Страшное будущее, безрадостное будущее, где люди превращаются в чудовищ, а существа из мира снов и сказаний говорят человеческими голосами и забирают все большую власть.

Ричард сидел, все так же недобро щурясь и постукивая пальцами по ручке кресла. Наконец, подняв голову, он взглянул на старика.

— Вы хотите сказать, что это я выбрал мир, где Морган спустила с цепи химер? По-вашему, я во всем виноват?

Доктор Харпер вздохнул и слабо улыбнулся.

— Нет. Напротив. Вы как раз выбрали не это. Поэтому химер выпустила не она, а человек, крайне вам неприятный. Вы совсем не помните того, что произошло этой зимой?

Ковбой ответил ему широкой ухмылкой.

— Отлично помню. Флорида, бунгало на пляже, пиво и парочка загорелых сисястых блондинок. Соки, зажми уши, я расскажу доку подробности.

Соки зло фыркнула. В сисястых блондинок она не поверила. Док, очевидно, тоже, потому что сказал:

— А вот и нет. Зимой вас занесло на Аляску. Вообще-то я старался не подключать видеолинк с чипа, потому что ваша личная жизнь — это ваша жизнь. Но в декабре я решил провести сеанс, и мне надо было убедиться, что с вами все в порядке. С вами не было все в порядке. И чем дальше, тем больше. У вас не осталось шрама на животе?

— Какого черта вы несете?

— Я так и думал. Вам стерли не только память, но и след на теле. И все же кое-что Амершам стереть не смог.

Доктор заскользил по экрану белыми пальцами и забормотал, вводя пароли. Спустя пару секунд из глубины голограммы наплыло окно видеозаписи. Соки, расширив глаза, смотрела на занесенный снегом городок, на пляску голодной белой луны в небе, на чудовищ в броне, вышедших из костяного леса и убивавших людей. Запись была нечеткой, прерывистой, ее то и дело туманил пар от дыхания, а порой картинка и вовсе срывалась в черноту. В черноте медленно наливались зеленью ленты северного сияния, похожие на узоры скринсейвера.

— Не очень-то смахивает на пляж во Флориде, да? — прозвучал тихий голос Харпера.

Девушка оглянулась. Ричард, не отрывая глаз от экрана, растерянно хмурился и потирал правый висок. Она впервые видела на этом хищном лице такое беспомощное выражение.

— Там, в Авроре, Вечерский уже практически совершил прорыв, — сказал старик, свернув окно видеозаписи.

Перед Соки в последний раз мелькнули звезды, тонущие в изумрудной небесной реке, ледовая корка у берега и одинокий огонь на холме.

— Он выпустил на волю химер, — продолжал ученый. — К счастью, настолько громадных, что отследить и уничтожить их не составило особого труда. А вы это подсознательно запомнили, несмотря на все усилия ментоскопистов. Я ведь предупреждал Амершама, что стирается только активный слой памяти. Уничтожить пассивную память практически невозможно, и она может включиться в самый неподходящий момент.

Доктор Харпер стремительно пересек комнату и, вытянув руку, прикоснулся дрожащим пальцем ко лбу Ричарда. На секунду Соки показалось, что ковбой ударит старика. Однако тот удержался, хотя глаза опасно сверкнули.

— Ментоскописты Амершама стерли ваши воспоминания об Авроре, — с нажимом повторил Харпер, — однако след остался. Еще в декабре прогноз был нечеткий — все указывало, что источником прорыва будет лаборатория Морган, и не более. Я старался оттянуть следующий сеанс, потому что ваша ментоскопия могла повлиять на результаты. Но в августе, когда я попытался предупредить доктора Морган, вместо нее мне ответил Вечерский. Тут стало ясно, что дольше тянуть нельзя. Вечерский и Амершам были связаны куда крепче, чем я предполагал. Я уточнил параметры, и Машина выдала совершенно однозначный прогноз. Прорыв состоится, но его виновником будет не Саманта Морган, а Алекс Вечерский…

Собрав лоб глубокими вертикальными складками, старик добавил:

— Все дело в осознании, Ричард. Вместо безразличной вам женщины ваш разум выбрал того, кто — согласно пережитому опыту — был способен на преступление и предательство.

Харпер замолчал. Пыль, поднятая его шагами, медленно кружилась в воздухе. Попадая в окно голографического экрана, пылинки вспыхивали, как будто сгорая.

— И что теперь? — мягко убирая руку старика от лица, спросил Ричард. — Разве я не могу все исправить? Запустите этот чертов агрегат по новой. Я навоображаю вам будущее, где химеры превратятся в розовых поросят, беглые андро — в кукол Барби, а остальные будут расхаживать по колено в цветочках и музицировать на банджо.

Доктор Харпер, покачав головой, отступил на шаг.

— Ценю вашу самоотверженность, друг мой, но, боюсь, от вас тут уже ничего не зависит. Вы ведь помните: кроме вас, есть и другие. Они приняли результат наблюдения. Они живут в мире, где химеры — бешеные чудища, где андроиды могут взбунтоваться в любой момент, где царят страх и беззаконие. Не знаю, кто из нас больше виноват, вы или я. Знаю только: единственное, что мы можем сейчас сделать, — это отключить Машину. Сервер загрузился. Сейчас я запущу программу, которая сотрет…

Раздался выстрел. Доктора Харпера отбросило к задней стене. Зазвенело разбитое стекло. Из затылка старика брызнуло красным, как из спринклера на лужайке перед домом Ба. Потом Харпер упал. Ричард — ее ковбой Ричард, хороший человек, тот, кто спас Соки сначала от разбойников на дороге, а потом и от самого Повелителя Кромахи — плавно перевел «ЗИГ-зауэр» на биохимика Энди Уайлда. Уайлд сидел на корточках, прикрывая голову от осколков.

— Ты знаешь, как запускать эту хреновину? — очень спокойно спросил Ричард.

Очкарик лихорадочно закивал.

— Говорят, здесь где-то есть разъем для чипов. Вставь туда этот.

Ковбой раскрыл левую ладонь, на которой лежал маленький черный квадрат.

— Мы проведем еще один сеанс вызывания духов.

— Но к-какие параметры? — дрожащим голосом спросил очкарик. — Параметры всегда настраивал… доктор Харпер.

Он бочком обошел убитого. Из-под головы старика уже натекла лужа. Соки старалась не смотреть в изуродованное выстрелом лицо. Ее мутило от кислого запаха крови и порохового дыма.

— Ты можешь ввести туда новое имя?

— Машина действует… действует не так, но я могу…

— Введи мое настоящее имя. И второе — Алекс Вечерский. Подключи меня напрямую.

Доктор Уайлд забубнил и заскользил пальцами по открытому окну программы. Из глубины, как птичьи трупики из колодца, начали всплывать новые окна. Не оборачиваясь, очкарик пробормотал:

— Мы никогда не пробовали использовать только одного реципиента. Это лавина информации. Вы можете умереть или свихнуться.

— Если я умру или свихнусь, Соки убьет тебя. Правда, Соки?

Девушка поняла, что Ричард смотрит на нее. Его глаза были такие же, как всегда — ясные, уверенные, спокойные. Живые даже в этом мертвецком свете. Она могла отказаться. И он ничего бы ей, наверное, не сделал. Даже сейчас Соки не боялась его. Может, у нее просто закончился страх. А может, она верила своему ковбою. И, вполне вероятно, напрасно.

— Правда, — тихо подтвердила она.

…На заброшенной железнодорожной платформе горел костер. Сгущались летние сумерки, но небо на горизонте алело все ярче — там пылал Брюссель. У костра на задних лапах сидел огромный черный волк с глазами цвета расплавленного золота. Когда Ричард подошел, волк распахнул клыкастую пасть и сказал человеческим голосом:

— Это можно сделать.

Ричард, не отвечая, присел на теплый асфальт. Ему захотелось свесить ноги с края платформы и поболтать ими над стальными лентами путей, но это выглядело бы ребячеством.

— Я найду тебе сильного телепата, — продолжил волк, опускаясь на брюхо. — Из второго поколения. Пока они слишком малы, но годика через два… Он сломает барьер, если ты сумеешь его заставить.

Хвост-полено заходил в стороны, сметая мусор с платформы.

— А что ты сделаешь для меня? — спросил волк.

Обернувшись, Ричард ответил:

— Я убью тебя.

Волчья пасть растянулась в черногубой ухмылке. Хотя, возможно, зверь просто показал клыки. Хвост заходил быстрее.

— Почему? Почему ты?

Ричард вспомнил будущее — во сне, заключенном в другой сон, это удавалось без труда. Лес, наполненный враждебными тварями, холодную реку, запруду. Бочаг, куда его неотвратимо засасывало, бездонный и темный. Суету андроида со смутно знакомым лицом (в этом сне Ричард помнил его имя, чтобы, проснувшись, опять забыть), вертлявую дикую девчонку и бледного парня с глазами черными, как у Соки, только без блеска. Парень протянул ему руку, когда вода уже сомкнулась над головой, и вытащил на свет — белый, ослепительный до того, что обжигал сетчатку. Увидевший этот свет должен был умереть. Но Ричард не умер.

Прервав воспоминание, он снова взглянул на волка. Тот ждал ответа.

— Потому что спаситель не должен убивать, — сказал ему Ричард. — Убивать должен убийца.

Глава 1

Колдун не помнил, кто первым крикнул: «Чайки!» — а может, не первым, может, первый крик утонул в шуме вертолетных винтов. Однако это были чайки, огромное белое облако. Машина накренилась. На минуту Колдун увидел зеленую ладонь озера с мертвыми пальцами небоскребов, но затем вертолет выровнялся и тут же ухнул вниз. Пилот хотел уйти от белого облака. Не тут-то было. Вцепившись в какую-то ручку, Колдун с ужасом и восхищением смотрел, как облако меняет форму. Мультиорганизмы любили принимать разные формы, от простых геометрических до очень сложных, но у этого явно на уме было другое. На Колдуна сквозь лобовое стекло кабины, сквозь потоки разрезаемого лопастями воздуха смотрело гигантское женское лицо. Белые, сложенные из тысяч и тысяч чаячьих крыльев волосы женщины развевались, а громадный рот расплылся в улыбке. Колдун еще успел услышать придушенный крик Вечерского за плечом, успел покрепче вцепиться в ручку — и тут нижняя челюсть воздушной тетки отвалилась, как у покойницы, и заглотала вертолет.

Мгновенно потемнело. По стеклам кабины, по дверце хлестнуло красным — это гибли чайки. Пилот что-то заорал в микрофон, но Колдун не разобрал слов. В корпус заколотило. Машина задергалась. Двигатель взревел хрипло и отчаянно, заперхал и умолк, захлебнувшись мясом и перьями. В брюхе вертолета грохнуло — наверное, один из мотоциклов сорвался с крепления. Потянуло дымом, а затем Колдуна резко швырнуло вверх и в сторону и приложило ребрами об острое.

Дальнейшее помнилось смутно. Удар и хруст, и кусок серой обшивки перед глазами, потом отчего-то сменившийся пронзительно-синим небом. С неба, кружась, сыпались белые перья. Над Колдуном на секунду мелькнуло лицо — безупречно-красивое и озабоченное, и Колдуна куда-то быстро потащили. Поволокли спиной по жесткому и неровному, а сверху всё сыпались перья. Перья постепенно утрачивали белизну, потому что с земли поднимался дымный столб. Столб коптил небо, и небо пахло куриным шашлыком и паленой резиной.

Окончательно Колдун пришел в себя, когда красивое лицо над ним сменилось другим: узким, хищным, с трехдневной щетиной на подбородке и с угрюмо горящими под выпуклым лбом глазами. По подбородку человека текла кровь. Хантер. Колдун узнал Хантера, что не помешало Хантеру огреть Колдуна по щеке костлявой ладонью, а когда тот рефлекторно отдернулся, удовлетворенно буркнуть: «Живой».

Итак, Колдун был жив. Хантер был жив, и человек — точнее, андроид с безупречно-красивым лицом, назвавшийся на корабле Роем Батти, — тоже был жив. Пилот рухнувшего вертолета был мертв, ему снесло голову какой-то железкой. Вечерский умирал.

Двадцать четыре часа назад они стояли на палубе авианосца «Адмирал Нельсон». Внизу катил свинцовые воды Атлантический океан. Палуба была здоровенной, испещренной белой и желтой разметкой и почти пустой. Там хищно ссутулился принесший Колдуна «Призрак», а у дальнего борта стоял «Морской ястреб», напоминавший вовсе не ястреба, а цистерну с пропеллерами. Вертолет как раз сейчас заправляли топливом.

Вечерский представил новоприбывшего и ушел говорить со старшим офицером. По палубе гулял сырой ветер. В воде чернели спины косаток. Матросы утверждали, что стая давно таскается за кораблем. Для нападения на авианосец у мутантов зубы были коротки, но твари не утрачивали оптимизма. Они давно разобрались с рыболовецкими судами и с торговым флотом и правили этими водами. Серая туша авианосца вызывала у хищников ревность, ревность притупляла осторожность. Одна из тварей, громадина, вполне способная целиком заглотать кита, отделилась от стаи и поплыла к кораблю.

— Смотрите, — буркнул Хантер. — Сейчас будет интересно.

Черный плавник уже маячил совсем близко от борта, когда из воды что-то взметнулось. То ли шея, то ли щупальце, бурое, склизкое, покрытое наростами, оно захлестнуло косатку. Море вскипело. Могучий хищник рванулся, выбросив многометровые фонтаны, но щупальце мерно и уверенно потащило бьющуюся добычу в глубину.

— Вот так-то, — сказал Хантер, как показалось Колдуну, с мрачным удовольствием.

Охотник вытащил изо рта сигарету и сплюнул за борт. Рой, стоящий рядом, не смотрел на поединок морских тварей. Он приглядывался к оставшимся косаткам, словно прикидывал, как бы половчее засадить гарпун в бело-черный бок.

Андроид сразу понравился Колдуну — ни дать ни взять игрушка из военного набора, с лицом актера двухмерного кино… Рутгер, Рюгер? На его десантном комбезе не было знаков различия, но для рядового Батти держался слишком уверенно. Вместо того чтобы отсалютовать человеку, андроид протянул ему руку.

Хантер тоже был хорош в своем роде — ковбойская рубашка, узкие потертые джинсы и щегольские сапоги, мало подходящие для пеших прогулок. На его широком кожаном поясе висела фляга. К этому бы шляпу да в салун, к развеселым девкам, но коротко остриженные, русые с проседью волосы охотника покрывало вылинявшее кепи. Кепи сдувало ветром, и охотник то и дело уморительно хватался за козырек. Говорил он с мягким акцентом американского юга, однако слишком уж тянул гласные, отчего акцент казался не натуральным, а старательно поставленным.

А вот Колдун, похоже, лесному рейнджеру не понравился. Насладившись гибелью косатки, охотник сощурил блекло-голубые глаза, прикурил новую сигарету и процедил:

— Не врубаюсь. Ну ладно он… — Тут охотник ткнул сигаретой в сторону Роя. — Полезная железяка. Но ты, сосунок, на кой нам сдался? Учти, будешь проситься к мамочке — брошу тебя в лесу.

Колдун мягко улыбнулся:

— Называя мистера Батти железякой, вы заблуждаетесь. Андроиды на девяносто пять процентов состоят из биологических тканей, а генетически мало отличаются от нас с вами.

— А теперь повтори эту чушь еще раз, нормальным языком, — окрысился Хантер.

И Колдун бы несомненно повторил, но наметившаяся ссора так и не состоялась. Выкрашенная серой краской дверца, ведущая на мостик, открылась, в проеме показался Вечерский и махнул им рукой. За спиной у него маячил офицер в британской летной форме. На палубе началось шевеление — похоже, «Адмирал» менял курс. На западе сплошной стеной поднимался туман, а за туманом были поросший соснами берег и тысяча островов в устье большой реки.

— Скат, Скат, я Робинзон. Скат, я Робинзон, отвечайте. — Батти опустил рацию и покачал головой. — Нет связи.

Прислонившийся к перевернутому вагончику Хантер скривился:

— Сможешь ее починить?

— Дело не в рации, сэр. Что-то глушит сигнал. — Андроид сунул прибор под нос Хантеру и ткнул пальцем в экран. Судя по его дальнейшим словам, на экран Рой вывел карту местности. — Здесь, в районе Барри. Мощный генератор помех. Пока его не отключим, связи с кораблем не будет.

— Тогда поехали в Барри.

Колдун лежал на спине и смотрел вверх. Вверху повисли перистые облака, подсвеченные закатным солнцем. Снегопад из перьев кончился. Сбросив вертолет с принадлежавшего им неба, чайки утратили интерес к разбитой машине и к людям. Стая разлетелась, лишь несколько жирных птиц расселись по опорам и искореженным рельсам «русских горок».

Вертолет рухнул в парке аттракционов Парамаунт-Канада-Уондерленд. В бывшем парке.

Четыре года назад основной удар британских ВВС пришелся на центр Торонто. Армейская верхушка давно планировала вернуть западный материк в лоно Британской империи, и время и место показались подходящими. Жители Торонто либо погибли, либо бежали в Европу, либо разбрелись по лесам, а химерам северное побережье озера Онтарио почему-то не полюбилось. Как плацдарм для будущего наступления район был почти идеален. Два гражданских и несколько военных аэродромов с уцелевшими во время беспорядков посадочными полосами могли принять все необходимые грузы. Требовалось лишь освободить дороги для прохождения бронетехники, и путь открывался не только к канадским городам, но и — через Ниагарский мост — к Буффало, Бостону и Чикаго.

Первая часть операции прошла на ура, а вот затем дело застопорилось. Монстры волна за волной хлынули в зачищенный андроидами район. Грузовые самолеты разбивались при посадке — обезумевшие птицы кидались в турбины. Урсы и менее страшные, но более многочисленные бурые медведи-мутанты поперли с севера. Даже обычные черные городские белки вдруг стали разносчиками чумы. Словно некто объявил всеобщую мобилизацию химер. Обезумевшая природа сознательно и планомерно давала отпор войскам. И людям пришлось отступить. Уходящие десантники в отместку сожгли все, что еще не успело сгореть, и город окончательно превратился в руины. Возможно, тогда сгорел и парк.

Если честно, в таком виде Колдуну Земля Чудес нравилась всяко больше. Перекрученные рельсы «русских горок» и погнутые опоры «шотгана» напоминали детали гигантской головоломки. Они скрипели и пели на ветру. Подпевали ржавые кабинки, нежно похрустывало битое стекло, синкопой гремели двери уцелевших киосков. Прекрасная, гармоничная музыка одиночества, вписанная в ветреный закат. Колдун бы с удовольствием задержался здесь подольше, ведь мертвое железо устроило концерт специально для него… К сожалению, Колдун был в парке не один. Двое, переругивающиеся у него за спиной, портили все удовольствие. Предметом спора был Вечерский. Колдун поморщился и вернулся к объективной реальности, данной нам в ощущениях.

Андроид уже успел выгрузить из разбитого вертолета оружие и снаряжение. Сейчас на его огромном рюкзаке лежала винтовка М16-ТК, гибрид огнестрела и лазера. А Хантер свой карабин сразу закинул за плечо. Небольшой пневматический арбалет и нож в широких ножнах он не снимал с пояса и в вертолете. Фляжку охотник держал сейчас в руках и время от времени делал щедрый глоток.

Мертвого пилота Батти оставил в машине, а Вечерского вытащил и уложил на лист фанеры. Еще угадывался на фанерке полинявший рисунок — большой рожок мороженого. Сейчас рожок перечеркнула красная полоса.

Вечерский лежал, глядя в небо блеклыми голубыми глазами. Веснушчатое лицо побелело, и оттого особенно яркими казались рыжие негустые волосы. Из груди раненого высовывался металлический штырь. Судя по лопающимся на губах Вечерского кровавым пузырям, железка пробила легкое.

Рой Батти сидел на корточках рядом с умирающим. Комбез спереди испятнало бурым — испачкался, пока тащил Вечерского. Сам андроид не получил ни царапины. У Хантера все еще кровила то ли рассеченная, то ли прокушенная губа, а у Колдуна немилосердно ныли отбитые ребра.

Вечерский снова захрипел. Кровавая пена изо рта выступила обильнее, и вокруг железного прута запузырилась кровь. Колдуну в голову пришла мысль об эскимо на палочке. Эскимо без глазури, истекающее малиновым сиропом…

— Надо ввести ему обезболивающее, — сказал Батти.

Хантер фыркнул и отвернулся. Андроид поднял голову:

— У вас есть другое предложение, сэр?

— Нет. Хоть всю аптечку ему вколи, мне-то что?

У меня задание ясное — найти бабу, приволочь на корабль либо ее, либо вытяжку ее РНК. Забрать то, что мне причитается. И свалить. Вы, два клоуна, мне для этого не нужны.

— Мы не можем вернуться на корабль без связи и без транспорта.

— Это ты не можешь, железяка хренова. А я все могу.

От их перепалки трещала голова. Колдун отвернулся, ища, как бы отвлечься, и кое-что заметил.

В парке были не только люди. От развалин «Макдоналдса» тянуло чем-то веселым и диким.

Колдун поднялся, засунул руки в карманы плаща и зашагал к «Маку». Остальные двое, кажется, не заметили его ухода. Он шел по дорожке, пиная осколки стекла и куски окалины, вдыхая запахи давнего пожара и все еще продолжающегося тления. Временами Колдун поднимал голову и глядел на черные ребра аттракционов и белый, робкий пока еще ломтик луны в синеющем небе. Рядом с луной разгоралась маленькая звезда.

Золотые арки «Мака», как ни удивительно, не пострадали. Две светлые дуги, а ниже скелет здания с одной устоявшей стеной. Оплавившийся пластиковый клоун валялся на спине у входа и тоже любовался луной. А в самом здании уцелела детская игровая площадка. Странно, но не сгорели ярко-красные маты, кубы и пирамидки, не сгорела веселая красно-синяя горка. С горки катилось существо. Но прежде чем Колдун разглядел существо (хотя и не прежде чем почувствовал), он ощутил густой нашатырный запах.

Человек пришел с подветренной стороны. Должно быть, обоняние существа притуплял собственный мощный аромат, потому что зверь заметил пришельца не сразу. Приземистый, эдакий мохнатый коврик на ножках — но ростом с хороший журнальный стол — с печальной треугольной мордой и бело-черными боками, зверь катился с горки. Неподалеку два его приятеля терзали красную пирамидку. Зубы у приятелей были как пилы. От пирамидки летели клочья искусственной кожи.

Звери Колдуну понравились. Веселые такие зверюшки…

Он шагнул вперед, чтобы рассмотреть резвящихся тварей получше, как вдруг что-то сильно дернуло его за ногу. Колдун рухнул на разбитую плитку дорожки. Перед глазами оказалось обтянутое кожаной курткой плечо, и Хантер прошипел:

— Ты что, чокнутый? — У плеча торчал ствол карабина.

— Не стреляйте, — попросил Колдун. — Они же просто играют.

Но твари уже не просто играли. Та, что скатывалась с горки, ощерила зубастую пасть и резво понеслась вперед. «Так, наверное, атакует акула», — подумал Колдун, глядя на треугольник зубов, и только секунду спустя вспомнил, что акулы для атаки переворачиваются на спину.

Над ухом грохнул выстрел. Тварь кувыркнулась и зарылась мордой в обломки. Две ее товарки уже спешили на помощь, визжа и источая зловоние. Над головой Колдуна простучала очередь, остановившая бег тварей — но поздно. Развалины вскипели черно-белыми горбатыми спинами.

— Сматываемся! — заорал Хантер и рванул Колдуна за локоть.

Над парком заметалось эхо. Андроид бил без промаха, короткими очередями, однако тварей было много. Вся округа кишела ими, они перли спереди и с боков. Колдун прищурился, отыскивая самую крупную. Ага, вот он, коренастый, почти квадратный самец. Мощная грудь, короткие кривые лапы с длинными когтями, широкая оскаленная пасть. Колдун сосредоточился. Зверь развернулся и цапнул ближайшего к нему кореша за холку. Затряс головой, как терьер, ломающий хребет крысе. Жертва взвизгнула и рванулась, оставляя в зубах нападавшего кровавые ошметки шкуры, а Колдун уже переключился на следующего. Новый зверь умело вспорол соседу живот. На грязный бетон хлынули кишки. С дюжину черно-белых хищников отвлеклись от людей и кинулись добивать упавшего. В воздух полетели багряно-черные внутренности, кольцо пожирателей сомкнулось. Добиваемая скотина орала. Вскоре на месте игрового зала «Макдоналдса» катался полосатый, воющий и визжащий клубок.

Когда Колдун развернулся к товарищам, в лоб ему смотрело дуло карабина. Хантер, оскалившийся, мертвенно-бледный в наступивших сумерках, пятился и бормотал:

— Мутант… Тварь из леса. Один из этих, а?

Колдун на всякий случай поднял руки и пояснил:

— Я родился в городе.

Это не помогло. Наверное, рейнджер нажал на спуск, потому что громыхнул выстрел. Но сам охотник уже валялся на земле, а его карабин был в руках у Батти. Хантер вытаращился на андроида:

— Ты на кого руку поднял, сука?

— Простите, сэр, но мой приоритет — защита человеческой жизни…

— Я родился в городе, — повторил Колдун. — Предки работали на фабрике по производству «Вельда», ну и вот… Так получилось.

— Сэр, — с издевательской вежливостью проговорил солдат. — Не важно, где вы родились. Но если сейчас не пошевелите ногами, умрете вы здесь.

С юга, со стороны города, раздался вой. Кажется, к бело-черным спешило подкрепление, а может, это был кто-то новенький.

Батти, все еще сжимая в руке карабин — винтовку он закинул за плечо, — вздернул Хантера на ноги. Охотник трепыхнулся, но хватка у андроида была железная.

— Карабин отдай, — буркнул Хантер, отводя глаза. — Не буду я в него стрелять.

Поколебавшись не больше секунды, Батти вернул охотнику карабин. Стрелять тот и правда не стал, но, когда они отступали по дорожке, мимо мертвого тира, мертвых аттракционов и мертвой горы, следил за Колдуном, а не за сцепившимися в обломках «Мака» химерами.

А с Вечерским надо было решать. Сгустились сумерки, от земли пополз туман, и вой на юге стал заметно сильнее. Вверху зелено мерцали кабинки колеса обозрения, с которых еще не полностью слезла фосфорическая краска. Вороньим гнездом темнел запутавшийся в «русских горках» корпус вертолета.

Раненый все не умирал, хотя по замыслу давно должен был захлебнуться собственной кровью. Черная корка почти залепила рот, и андроид периодически счищал ее гигиенической салфеткой. Колдун подозревал, отчего Вечерский держится так долго, но высказывать подозрения не собирался. Андроид и Хантер опять препирались.

— Я не могу бросить человека, — сказал Батти.

— Программа не позволяет?

Андроид не ответил.

— Ладно. Не можешь бросить — грузи на мотоцикл, и почесали отсюда.

Из четырех мотоциклов, входивших в снаряжение отряда, два пережили падение и сейчас стояли у чертова колеса, сцепившись рулями.

— Его нельзя трогать, сэр. Он умрет, — упрямо повторил Батти.

— Да он и так покойник!

Вздохнув, Колдун присел на корточки рядом с Вечерским и положил ладонь ему на лоб. Раненый захрипел. Охотник стремительно обернулся:

— Эй, гаденыш мутантный, ты чего с ним делаешь?

Вечерский мучительно пытался что-то сказать. Колдун поднял глаза:

— Он хочет, чтобы мы оставили его здесь.

— Так ты и людей, сучара, читаешь?

— Не людей. Не всех людей. Тех, кто подключен к «Вельду».

Хантер недоуменно моргнул, и Колдун добавил:

— Это вроде компьютерного интерфейса.

— Пацан, «Вельд» — это дурь. И в башке у тебя дурь.

Раненый дернулся. Глаза его закатились.

— Он что-то транслирует, — тихо сказал Колдун. — Я не знаю, кому и куда.

Рука Вечерского шевельнулась, принялась ощупывать землю вокруг. Колдун подсунул под шарящую руку осколок стекла. Сжав осколок и по-прежнему не открывая глаз, Вечерский с силой выцарапал на фанере «ОСТА». Буквы вышли кривыми, едва видными в последнем дневном свете. Пальцы умирающего разжались, выронили осколок.

— Откуда я знаю, что это не ты всунул ему в башку? — сварливо спросил Хантер.

— Вы же сами хотели его бросить.

Андроид молча подошел к мотоциклам и принялся приторачивать груз. Хантер поглядел на это, плюнул и злобно бросил:

— Как хотите. Придурки.

— А я не умею ездить на мотоцикле, — сообщил Колдун.

Батти обернулся:

— Сядете со мной. И вот еще… — Он подошел, на ходу расстегивая поясную кобуру с «береттой». — Стрелять умеете?

— Умел когда-то. — Колдун предпочел не уточнять, что стрелял лишь в компьютерном симуляторе.

Андроид протянул ему пистолет:

— Положите куда-нибудь, чтобы можно было быстро достать. С предохранителя не снимайте.

Колдун сунул «беретту» в карман и порадовался, что у него в плаще такие большие карманы. И подумал, что неплохо бы во что-нибудь пострелять.

Вечерского они все же не оставили на съедение тварям. Поднатужившись, Батти перевернул одну из вагонеток детской железной дороги и накрыл ею раненого, как колпаком. Или крышкой саркофага. Колдуну показалось, что последний взгляд Вечерского из-под края вагонетки был благодарным — но в темноте легко обмануться.

Андроид ловко оседлал мотоцикл. Колдун пристроился сзади и, хихикнув, вцепился Батти в плечи. Плечи были тверже железа, все пальцы обломаешь.

На соседней «ямахе» сгорбился Хантер, карабин за плечом, сигарета в зубах. Машины взревели. Вспыхнули белые лучи фар. Огибая развалины, они промчались к разрушенной арке входа, вылетели из парка и понеслись на северо-запад, к шоссе, ведущему в населенный пункт Барри.

Глава 2

Зверь просыпается в своем логове. Зверь просыпается в своем логове на третьем подземном этаже разрушенного здания, где он дремал, уткнувшись носом в передние лапы. Он спал и видел приятные сны об охоте и самке. Зверь открывает глаза, потому что сквозь бетонные перекрытия, сквозь метры кабеля и проводки, мотки изоляции, сквозь стылый осенний воздух над развалинами, сквозь наступающую ночь и впереди этой ночи несется Зов. Зверь открывает огромные глаза цвета янтаря и пружинисто вскакивает, он мчится — в кромешной тьме, в сыром запахе плесени и нежили, гнилого тряпья, давней беды — он мчится вверх по лестницам и переходам.

Протиснувшись в дыру в кладке и миновав узкий, почти осыпавшийся земляной ход, он встает во весь рост. Зверь огромен, грозен силуэт его в сумерках. Зверь похож на волка, но в два раза крупнее любого волка, его глаза горят желтым, его шерсть черна, а на загривке чуть поблескивают седые шерстинки. Зверь не молод, но и не стар.

Там, где он вылез из-под земли, некогда была автостоянка. Там ржавеют скелеты машин и желтеют скелеты людей, там с кузова на капот перепархивают жирные черные вороны. Заметив зверя, вороны срываются и стаей спешат туда, где еще тлеет закат, спешат на ночевку. Зверь пугает птиц. Иным вечером он был бы не прочь погонять ворон, но не сейчас, не сейчас. Сейчас ему надо спешить.

Зверь срывается и длинными скачками несется вверх по улице, и за ним — по стенам домов, где выбитые окна, и гарь, и граффити, и царапины от огромных когтей, — за ним бежит его тень, черная на красном. В нетронутых стеклах верхних этажей изламывается багровое солнце, вспыхивает в последний раз и гаснет, и дальше зверь мчится в сумерках. Мимо трехэтажных кирпичных особняков, ветхих деревянных домов, пустых коробок небоскребов; через город, в котором не осталось живых людей, где слышен лишь шелест ветра, да писк случайной крысы, да шепот теней, зверь выбегает на шоссе и мчится на север, туда, куда ведет его Зов.

— Итак, если отвлечься от дойных кур — что вы хотите мне предложить?

Вечерский вновь наполнил свой бокал, пригубил и только затем ответил:

— Вы правы. Я хочу предложить вам нечто эксклюзивное. Самое эксклюзивное, что вообще можно предложить: почти неограниченную власть и бессмертие.

Безликая маска не могла улыбнуться, но голос Дориана прозвучал так, будто он улыбался:

— Бессмертие? Вы не считаете, Алекс, что предлагать бессмертие Бессмертному — это моветон?

Вечерский улыбнуться мог и использовал эту возможность по полной.

— Давайте не будем юлить и играть словами.

Я знаю, что вы употребляете «Вельд». И я знаю, каковы последствия. Сколько из ваших друзей уже свихнулись? Сколько стали слюнявыми идиотами, а, Дориан?

— У меня нет друзей, — сказала маска, как почудилось Вечерскому, с грустью.

— Не важно. Вы поняли, о чем я говорю. У моего снадобья есть недостатки. Коктейль нестабилен — это раз, разрушает психику юзеров — это два, и позволяет одновременно контролировать лишь одну химеру — это три.

— И вы предлагаете…

— И я предлагаю приникнуть к источнику. К ориджину, так сказать.

— Вы говорите о…

— Я говорю о Саманте Морган. Мне известно, что она использовала свою ДНК для создания химер. То, что объединяет всех монстров, — это участки из генома Морган. — Бывший ученый взглянул на собеседника. Маска кивнула, и Вечерский продолжил: — В состав «Вельда» входит РНК химер. Но если взять те последовательности, которые имеются у каждой из сконструированных Морган тварей, вы обретете способность контролировать любую химеру. Или всех их одновременно. Сто, тысячу, миллион… насколько хватит мощи вашего разума. К тому же в присутствии ориджина «Вельд» стабилизируется, так что сумасшествие вам угрожать не будет. Власть над монстрами без риска стать одним из них — представляете, какая это сила? Вы сможете создать собственную армию. Стать правителем мира. Или его спасителем, мессией, если это вам больше по душе… Все, что мне потребуется, — люди и снаряжение, чтобы найти Морган.

Дориан, в продолжение разговора стоявший у стены, пересек комнату, сел в кресло и опустил подбородок — или, вернее, нижний край маски — на сцепленные кисти.

— Так вам все равно, Алекс?

— Что «все равно»?

— Все равно, стану я деспотом или мессией? Вы готовы предоставить мне такую власть, не зная наверняка, для чего я ее использую?

Вечерский наклонился вперед в своем кресле, всматриваясь в маску, пытаясь — безнадежно — разглядеть за ней лицо. Не разглядев, хмыкнул:

— Я торговец наркотиками, Дориан. Точнее, одним, но самым дорогим и самым мощным наркотиком. И вы апеллируете к моей морали?

— Нет. Мне просто интересно. Интересно, как вы мыслите. Поэтому давайте на минуту отвлечемся от дел и поговорим о личном. О вас. Вы любили Морган?

Зверь останавливается на городской окраине и принюхивается. Пахнет добычей, пахнет свежей кровью. Через молодую рощицу, выросшую на месте парковки «Коско», стая диких собак-канивров гонит молодого оленя. Олень уже ранен, но пока не сдается — он оторвался от преследователей и, прихрамывая, мчится к реке. Горячий и сладкий запах тревожит зверя. В другую ночь он разогнал бы псов и сам вонзил бы зубы в трепещущий загривок, но теперь надо спешить. Рыкнув, зверь срывается с места и бежит, все набирая скорость. Вой стаи и хрип погибающего оленя остаются позади, а впереди — только дорога и Зов.

В первую секунду Вечерский опешил, а затем разозлился, но быстро подавил злость. Просто Бессмертный Дориан опять играет. Они играют всегда, всюду и всеми, играют людьми, андроидами, химерами и даже собой. Новый подвид человека: Homo Ludens, Человек Играющий.

— Вам нет до этого дела.

— Ошибаетесь, — вкрадчиво произнес хозяин. — Есть. Это ведь вы, Алекс, просите у меня деньги и людей в обмен на некое предполагаемое могущество. Но ваш философский камень, «Вельд-два», или как вы там его назовете, то ли будет, то ли нет, а раскошелиться я должен уже сейчас. Притом без всякой гарантии на получение прибыли — Морган искали многие, но не нашел пока никто. С другой стороны, вы мне интересны, а для удовлетворения интереса я готов рискнуть. Поэтому я предлагаю вам сыграть.

«Вот так сюрприз», — с мрачной иронией подумал Вечерский. Чего-то подобного и следовало ожидать, а он, дурак, не подготовился. Ко всему подготовился, а вот к кошачьим игрищам — нет. Плохо. Совсем плохо, плохо не потому даже, что исход дела зависит от прихоти скучающего психопата, а потому, что, зная вводные, он, Вечерский, не просчитал этот вариант.

— Сыграть во что?

— Вы были в бойскаутах? Очень американская штучка — бойскауты, почти как яблочный пирог и «Волмарт»… Ах, впрочем, что же это я? Вы ведь из России, значит, не бойскаут, а пионер…

Вечерский устало прикрыл глаза.

— Дориан, я родился в девяносто пятом. Как вам отлично известно, никаких пионеров тогда давно уже не было.

— Хорошо, — покладисто согласился Бессмертный. — Вы не были в бойскаутах и в пионерах тоже не были, но, возможно, слышали про игру «Правда или поступок»?

— Да, слышал.

— Отлично. Сыграем. Тот из нас, кто откажется отвечать на вопрос или сделать то, что предложит другой игрок, проиграл. Если проиграю я, вы получите людей и экипировку для вашей экспедиции.

— А если я?

— Если проиграете вы — я вас убью. Прямо здесь и сейчас. Согласны?

«Да он совершенно чокнутый, — с холодком в груди понял Вечерский. — Он, казавшийся мне самым вменяемым из второго поколения, ничуть не лучше остальных. Интересно, если я соглашусь на его условие и проиграю, в какой зачет в какой безумной таблице пойдет моя смерть? Или у них нет таблиц? Или они играют не ради спортивного интереса даже, а из чистой любви к искусству? Или еще хуже — от скуки?»

— Я согласен, — сказал Вечерский.

Маска захлопала в ладоши, как малыш при виде рождественской елки.

Перед зверем протянулся мост. Длинный мост, под которым грохочет река, но грохот реки перекрывает рев огромного водопада. Над двойной его белой громадой стоит облако водяных капель, и зверь фыркает — он не любит воду. Мост забит машинами. Мертвыми машинами, проржавевшими во влажном воздухе. Ржавчина и труха. Зверь фыркает еще раз и вспрыгивает на крышу ближайшего автомобиля. Крыша едва не проламывается под его тяжестью. Когти царапают железо, и железо жалобно скрипит — но зверь уже перескакивает на соседний пикап, и несется дальше, дальше, под хруст и ропот крошащегося металла. Дальше, туда, где чернеют развалины казино, где нет ни одного огня — лишь белые крапинки звезд, размытые и тусклые в облаках водяного пара.

— Одно дополнительное условие. Если выбираем «поступок», вы не можете попросить меня финансировать вашу экспедицию, а я не могу попросить вас размозжить голову о стену. Вообще, давайте так — все, что мы потребуем сделать, должно быть сделано в пределах этой комнаты.

— Хорошо, — нетерпеливо согласился Вечерский. — Кто начинает?

— Начинаю я. И, извините, я уже задал вопрос, так что придется нам слегка отступить от правил. Считайте, что вы выбрали «правду». Итак, вы любили Морган?

Вечерский стиснул зубы. Ну конечно. Весь спектакль Бессмертный затеял ради того, чтобы удовлетворить свое поганое любопытство. Он ведь не привык слышать «нет», этот избалованный сукин сын, называющий себя Дорианом.

Их с Самантой познакомил генерал Грегори Амершам, вездесущий Амершам, Генерал Куда-ни-Плюнь Амершам. Вечерский очень легко мог представить, как почти сотню лет назад на его бывшей родине такие вот Амершамы (хотя, возможно, звали их Воробьевыми или Синицыными) опекали закрытые шарашки. Покровители наук. Того по головке погладят, тому погрозят пальчиком, глядишь, вот и испекли атомную бомбу… Этот Амершам был рослый, с лошадиным лицом и улыбкой голливудской звезды.

— Вы оба рыжие, — заявил генерал, покровительственно скалясь. — Значит, сойдетесь. Но ты, Алекс, бойся этой женщины. Не женщина — огонь.

Женщина-огонь глядела на Вечерского огромными карими глазами. Вот странно — лицо у нее жесткое и даже надменное, а глаза мягкие, бархатные глаза. Рукопожатие по-мужски крепкое. Алекс попытался заглянуть в карие очи поглубже и понял, что они обманчивы. Поверхность расступилась, но лишь до определенной глубины, а за ней — кремень, скала. Саманта Морган улыбнулась холодной приветливой улыбкой и сказала:

— Вы, наверное, хотите осмотреть вашу будущую лабораторию.

Генерал полюбовался выражением лица своего подопечного и радостно заржал.

Алекс всегда был робок с женщинами, но Саманту — он уже мысленно называл ее Сэмми — пригласил на ужин в тот же вечер.

— Отлично, — ответила она, тряхнув рыжей гривой. — Я как раз собиралась предложить вам то же самое. У нас традиция — угощать в ресторане всех новичков. Вы какую кухню предпочитаете — индийскую, тайскую? Или вашу, русскую? Я знаю отличное место на Кингс-стрит… — Должно быть, женщина заметила в глазах Вечерского тень разочарования, потому что улыбка ее смягчилась. — Алекс. У вас в резюме так и написано: Алекс. Это Александр или Алексей?

— Александр.

— Ах да, конечно. Алексей — это Льоша, Альоша.

От этого нежного «Льоша» в груди Вечерского дрогнуло, и он подумал, что между ними обязательно что-то будет — не сегодня, так завтра.

После ужина как-то случайно оказалось, что уже все разъехались и только они сидят за столиком и обсуждают интереснейшую тему: является ли способность узнавать свое отражение в зеркале признаком сознания. Морган считала, что да и что дельфины, шимпанзе, гориллы и слоны не менее разумны, чем люди. У правого уголка ее рта осталось пятно карри, и Вечерский, потянувшись через стол, аккуратно стер пятно салфеткой. Затем они поспорили, кто будет оплачивать счет, скинулись поровну и вышли из ресторана. Был вечер. Тиха была бостонская улочка, застроенная кирпичными особняками, тихи и неподвижны канадские клены и разгорающиеся над ними звезды. Фирма предоставляла Вечерскому машину, но ее должны были подогнать лишь завтра, и Морган распахнула перед ним дверцу своего «рэнджровера». Они доехали до подъезда одного из многих неразличимых кирпичных особняков, где весь первый этаж поступил в распоряжение нового сотрудника («А затем, если вы предпочитаете загородный дом, у нас есть несколько вариантов»). И конечно, Вечерский пригласил коллегу на чашечку кофе, и конечно, коллега сослалась на занятость и усталость. Алекс махнул вслед отплывающему от тротуара джипу. Джип прощально мигнул задними фарами и завернул в переулок. Все получилось как всегда…

— Да, любил, — ответил Вечерский, глядя в белый овал маски. — Я любил ее.

Бессмертный кивнул:

— Спасибо за честный ответ. Ваша очередь.

— Правда или поступок? — спросил бывший ученый, чувствуя себя идиотом.

— Давайте правду.

Что же у него спросить? Как его расколоть, мерзавца? Бессмертные живут ложью, они не выносят правду, в первую очередь правду о себе. Они вечно играют, блефуют, держат покерное лицо — значит…

— Как вас зовут по-настоящему, Дориан?

Маска помедлила и неохотно ответила:

— Джеймс Оливер Эмери.

— Эмери? Вы сын леди Эмери?

— Это уже второй вопрос, а сейчас моя очередь.

— Хорошо. Я весь в ожидании.

— Правда или поступок?

Вечерский тоже выбрал правду, и Бессмертный тут же спросил:

— Вы с Морган были любовниками?

Бывший ученый вздрогнул, потому что и сам не знал настоящего ответа.

…Через неделю Вечерский с головой ушел в работу, и потому, когда Саманта объявилась в его лаборатории и потащила за собой в темную комнату, решил, что ему сейчас покажут результаты особенно важного белкового фореза. Вместо этого, когда свет в комнате погас и под потолком загорелась красная лампочка, женщина распахнула халат, а за ним и легкую блузку — бюстгальтера под блузкой не оказалось — и положила руки Вечерского себе на грудь. Он все еще пытался понять, что происходит, когда в подсвеченной красным темноте ладонь Саманты скользнула вниз и расстегнула молнию у него на брюках. Прохладные пальцы легли на его член, обхватили, сжали, и прозвучал голос Саманты — твердый, суховатый:

— У меня обнаружили ранний Альцгеймер. Прионной природы — значит, неизлечимый. Через два года я превращусь в слабоумную хихикающую развалину. Carpe diem[2], Алекс.

Рука женщины двигалась аккуратно, сноровисто, но Вечерский не мог — не под такие слова, не в этой красной, пропахшей химикатами темноте. Его ладони соскользнули с груди Саманты. Она разжала пальцы и, отступив, улыбнулась:

— Напрасно, Алекс. Второй попытки не будет. — Запахнула халат и быстро вышла из комнаты, не забыв по дороге врубить свет.

А Вечерский так и остался стоять у машины для проявления пленок, злой, красный и со спущенными штанами.

Второй попытки Саманта Морган ему действительно не дала. Нет, не дала, потому что нельзя же ту пьяную, безобразную ночь в парижской гостинице считать второй попыткой.

— Нет, — сказал Вечерский, и лишь когда произнес это вслух, почувствовал, что говорит правду. — Нет, мы не были любовниками.

— Занятно. Ну что ж, продолжим. Я готов правдиво ответить на следующий ваш вопрос.

«Ах ты гнида, — подумал Вечерский, — будет тебе сейчас вопрос».

— Кто ваш отец?

— Военный, — быстро ответил Бессмертный.

— Вы жульничаете.

— Ничуть. Если хотели получить точную информацию, следовало спросить, как моего отца зовут. И вы можете спросить, когда снова наступит ваша очередь, но сейчас моя. Правда или поступок?

— Правда, — с ненавистью сказал Вечерский.

— Вы придерживаетесь одной стратегии, а это ведет к проигрышу.

— Посмотрим.

— Хорошо. Вы действительно сдали Морган с потрохами генералу Амершаму?

«А ведь я хочу его убить, — с удивлением понял Вечерский. — Я бы его убил прямо здесь, будь у меня такая возможность. Спокойней, Алекс, спокойней. Не стоит тратить эмоции на нечто неосуществимое».

— Да или нет, Алекс?

Они работали вместе еще долго, два года, и неизменно вежливо улыбались друг другу — даже тогда, когда больше всего хотелось вцепиться друг другу в глотку. Это хуже ненависти, это презрение. Презрение со стороны Морган; глухое отчаяние, переходящее в злобу, — с его стороны. И ревность. Страшная, слепая ревность — не к человеку, не к вещи. К науке. Когда появились первые результаты, касающиеся телепатического интерфейса, Морган сделалась почти счастлива. Ему хотелось, чтобы она была счастлива с ним. Чтобы ее бархатные глаза сияли при виде его, а не при виде бегущих по экрану статистических данных.

Вся беда в том, что Саманта была гением, самым обыкновенным гением, из тех, что рождаются раз в сотню лет. А он, Вечерский, гением не был. Он был просто человеком и хотел человеческого: славы, признания. Любви. Саманта же хотела таблетку от одиночества, немного живого тепла: ровно столько, чтобы не отвлекало от работы. Но любовь не продается в таблетках, а если упаковать ее в приторную оболочку пилюли, становится не лекарством, а ядом.

Таким же ядом сочились благожелательные слова пригласившего его в свой кабинет человека.

Грегори Амершам на публике мог выглядеть добродушным старым мерином или беззаботным кутилой, но настоящим он был только здесь, в сером офисе на одном из бесчисленных этажей серого нью-йоркского здания. Офис был безлик. Стол и стул для посетителей — ни картин на стенах, ни фото жены и детей, ни припрятанной в одном из ящиков стола бутылки, Вечерский не сомневался. Только серая, безликая функциональность.

— Вот что, Алекс. Я ведь могу называть вас Алексом? Ну и отлично. Как у вас продвигаются дела с грин-кард?

Вечерский поежился.

— Неплохо.

— Неплохо? Не приходится стоять в очередях в компании мексиканских гастарбайтеров и китайских работяг? От китайцев всегда так несет… — Генерал усмехнулся.

Вечерский подумал, что, если Амершам сейчас достанет из ящика пачку сигар и закурит, и предложит сигару собеседнику, они еще смогут договориться. Не достал и не закурил.

— Так вот, Алекс. Мне хотелось бы, чтобы вы знали: я здесь, чтобы оказывать вам помощь. Любую необходимую помощь, как в работе, так и в других делах. Мы очень ценим ваше сотрудничество.

— Благодарю…

— Извините, я еще не договорил. Для того чтобы оказывать вам помощь, я должен знать, как продвигаются ваши исследования. Знать все, что происходит в лаборатории. В вашей, Алекс… и в соседней. Саманта — блестящий ученый, но у нее слишком высокое самомнение. Она полагает, что со всем управится сама. Но мы с вами ведь понимаем, что это не так?

Генерал улыбался. Его длинные губы как будто аккуратно взяли за кончики и подтянули к ушам. Он не утруждался даже изобразить блестящую голливудскую улыбку, которой славился в обществе. Зачем? Не перед тем же, кто целиком от него зависит, кто без его поддержки окажется в толпе мексиканских гастарбайтеров и дурно пахнущих китайцев.

— Я хочу уточнить, — сказал Вечерский, — вы требуете, чтобы я шпионил для вас за Самантой Морган?

— Да, если вам угодно так это сформулировать.

— А если я скажу «нет»?

Грегори Амершам развалился в кресле, закинув ногу на ногу и вытянув их во всю немалую длину. Для этого ему пришлось откатиться от стола — конечности под столом не умещались. Он и правда чем-то походил на скакуна, этот светский генерал, но отнюдь не на мерина, нет — сейчас он смахивал на призового жеребца. Хотя лошадкой, на которую ставили в этих скачках, был как раз Вечерский. Или он не прав? Или на генерала тоже ставили, просто этих игроков мало кто видел в лицо?

— А я вас не тороплю, — сказал Амершам. — Зная Саманту, предположу, что вы сами ко мне прибежите. Раньше или позже. Просто помните о нашем разговоре.

Так и случилось — скорее позже, чем раньше, но все-таки случилось.

— Да. Да, я сдал Саманту Амершаму. Именно я и сдал. Вы удовлетворены?

— Почти. Совсем удовлетворен я буду, когда узнаю ответ на свой последний вопрос. А пока давайте вы.

— Правда или поступок?

— По-моему, мы оба уже слегка устали от правды. Пусть будет поступок.

Вечерский с улыбкой взглянул на Бессмертного, и от этой улыбки хозяин дома беспокойно шевельнулся в кресле.

— Снимите маску, Джимми.

Бессмертный замер.

— Ну, давайте же. Неужели вы там, под маской, настолько безобразны? Поверьте, я видел редкостных уродов, так что в обморок не упаду.

— Вы выиграли.

— Что?

— Ваша взяла, Алекс. Вы получите все, что нужно для экспедиции. Желаю вам удачи в поисках. Кстати, где вы собрались ее искать?

Слегка ошарашенный таким поворотом событий, Вечерский пробормотал:

— Последний раз Морган видели в канадском Алгонкине.

— А. Дивные места. Озера и водяные лилии. Что ж, приятной прогулки.

Бессмертный Дориан, он же Джеймс Оливер Эмери, встал с кресла и вышел из комнаты. Лев, вернувшийся на обои, проводил хозяина равнодушным взглядом.

После трех часов бега зверь достигает своей цели. Здесь тоже много мертвого железа. Железо жалобно скрипит, и воет, и поет на поднявшемся ветру. Железо сверху, и со всех сторон — железо. Под одной из железных вещей спрятался Тот, Кто Зовет. Железную вещь окружают мелкие вонючие твари, они копают и скребутся, они хотят добраться до Того, Кто Зовет. Зверь рявкает. Твари поворачивают к нему треугольные морды. Твари голодны и не желают уступать добычу. Если бы зверь умел смеяться, он бы расхохотался. Ему приходится убить двух или трех вонючих тварей, прежде чем остальные понимают и разбегаются.

Зверь толкает железную вещь плечом. Вещь поддается не сразу. Зверя охватывает нетерпение, ведь источник Зова так близко. Он рвет железо когтями и опять толкает — наконец вещь поддается и переворачивается. Зверь встречает взгляд Своего Человека.

В глазах человека отражается луна, а под луной клубится бездонная темень. Человек смотрит на зверя, и это последнее, что видит зверь.

Но если бы Колдун, Хантер и Батти задержались на три часа, они смогли бы увидеть, как гигантский черный волк, спеша и давясь от спешки, пожирает труп Вечерского.

Глава 3

До Барри оставалось несколько миль, когда им пришлось остановиться на ночевку. Шоссе было забито. Люди бежали туда и люди бежали оттуда, не слишком понимая, что значит «оттуда» и «туда».

Еще до того как дорогу перегородил сплошной затор, лучи фар выхватывали из темноты отдельные машины. По большей части с распахнутыми багажниками, с открытыми дверцами, они терпеливо ждали хозяев. То ли закончился бензин, то ли хозяевам показалось, что безопаснее идти пешком, то ли, наконец, автомобили выпотрошили мародеры. Кое-где по обочинам виднелись брошенные чемоданы. Цепочки оставленных за ненадобностью вещей вели с шоссе прочь, в промышленные кварталы, в поля кукурузы, серебристо отсвечивающей в сиянии луны. Порой на шоссе встречались военные грузовики и бронетехника — угрюмые, набычившиеся громадины, черневшие среди легкового транспорта. Солдаты, которые должны были обеспечить эвакуацию гражданского населения, тоже бежали — и вряд ли им удалось спастись. Колдун легко мог представить, как люди бредут, бредут по самой кромке разливающейся волны ужаса, с неохотой бросая ненужные им теперь вещи… Бредут, как брели и сто, и тысячу лет назад, спасаясь от пожара, беды, войны.

В свете звезд затор казался неподвижной рекой с черно-серыми, торчащими из потока голышами. Будь это действительно река, ее можно было бы пересечь, перешагивая с камня на камень. Колдун так и предложил:

— А давайте прямо по машинам махнем. В смысле, по крышам.

— Боюсь, мы провалимся, сэр, — неохотно ответил Рой Батти. — Они же все ржавые.

— Ну давайте свернем.

Сворачивать было некуда. Вдоль шоссе тянулась сплошная стена бетонного забора, а за ней угадывались развалины — то ли автосалон, то ли гипермаркет, то ли один из бесконечных промышленных складов. В небе горела луна, и в ее свете тени мотоциклистов казались тощими и полупрозрачными, как призраки. Тень от забора, напротив, была густой, основательной — более основательной, чем сам забор. Над северным горизонтом дрожало синюшное зарево.

— Мертвецкие огни, — заявил Хантер, соскочивший со своего мотоцикла. Он опять тянул сигарету.

— Просто зарницы, — откликнулся Батти. — С полмили назад я видел съезд. Предлагаю свернуть и заночевать.

— Зарницы. Как скажешь, умник.

Хантер выплюнул сигарету, легко вскочил на свой мотоцикл и, не дожидаясь спутников, рванул назад по шоссе. Фары высветили кабину грузовика, а в кабине — скелет водителя в истлевшем комбинезоне. Скелет, отвесив челюсть, пялился на луну. В левой глазнице его ворочалось что-то черное. Колдун не успел рассмотреть, что.

И снова они спорили.

Рой Батти вытащил из рюкзака консервы и расстелил на земле спальники. Они остановились в каком-то сарае с земляным полом и высоким потолком, перечеркнутым деревянными балками. Пахло здесь плесенью и пометом. Сквозь пролом в центре крыши видны были мелкие помаргивающие звездочки и ползущие по небу облака.

Когда андроид распахнул дверь ударом ноги и тут же осветил сарай сильным фонарем винтовки, из-под балок метнулось что-то крупное и черное. Батти выстрелил, и одна тварь рухнула на пол с простреленной башкой, а вторая просто рухнула, и он раздавил ее череп каблуком. Это были подковоносы-мутанты, огромные и нелепые, слишком тяжелые, чтобы летать на кургузых крыльях. Они бултыхались в воздухе, как перегруженные воздушные шары. Колдуну стало жалко тварей. Вид, обреченный на вымирание, а тут еще и ботинком по черепу.

Больше в сарае никого не оказалось. Вскоре консервы уже аппетитно скворчали на термоплате, но есть Колдуну не хотелось. Он забрался в спальник с подогревом и свернулся клубком. Почему-то теплее не становилось. По спине полз озноб. Андроид озабоченно покосился на Колдуна и сказал:

— Надо развести костер.

— Ага, а еще повесить над дверью плакат «Заходите к нам, химеры, мы вас мясом угостим», — отозвался Хантер.

Поев мяса с бобами и вдоволь напившись из фляги, содержавшей, судя по запаху, бренди, охотник занялся своим арбалетом. Что-то он там подлаживал, подкручивал, любовно выверял. Глядя на Хантера, Колдун вспомнил, что у него есть, и пододвинул к себе рюкзак. Порывшись в боковом кармане, достал плоскую коробочку Sony PSP. Колдун обожал старые игрушки. Поставив звук на минимум, он включил «Тома и Джерри». На экране Джерри тут же принялся подкрадываться к коту, задрав над головой сковородку. Колдун хмыкнул, предвкушая, как кто-то сейчас огребет, — и тут игрушку выдернули у него из рук. Колдун вздрогнул.

— Это что у нас такое? — пропел над ухом Хантер. Он сидел рядом на корточках, и узкая его физиономия разъехалась в ухмылке. Ухмылку снизу подсвечивал экран PSP, где мышь все еще маячила со своей сковородкой.

— Это такая игра, — охотно пояснил Колдун. — Нажимаешь на кнопки, мышь бегает и издевается над котом.

— А может, коту это не по вкусу? — протянул Хантер.

— Тогда можно сыграть за кота, — улыбнулся Колдун. — Все честно.

— Честно, говоришь?

Батти, просматривавший карту на наладоннике, обернулся и поморщился:

— Хантер, почему бы вам не вернуть ему игру?

— Сейчас верну, — миролюбиво пообещал охотник.

Он положил игрушку на вывалившийся из стены кирпич, подобрал второй и что было силы шарахнул по экрану. Во все стороны полетели осколки пластика. Хантер собрал то, что осталось от коробочки PSP, и сунул в руки Колдуну:

— На, дитятко. Играйся.

— Зачем вы так? — спросил Колдун. Голос у него стал одновременно хриплым и свистящим. Немилосердно чесались горло и уши, и еще почему-то было трудно глотать.

— Зачем? Хочешь, расскажу, зачем? — Хантер придвинул у нему лицо и тихо заговорил: — Говоришь, предки у тебя работают на фабрике «Вельд»?

Колдун с усилием кивнул. Плохо слушались мышцы шеи. Охотник улыбнулся:

— Так мы с ними, получается, звенья одной производственной цепочки. Понимаешь ли, пацан, я охочусь на химер. Выслежу зверя, какую-нибудь летюгу или щетня, и выстрелю в него из этого арбалета. — Тут он сунул под нос Колдуну свое оружие. — А в арбалете дротики со снотворным. Я не убиваю зверя, нет. Набираю спинномозговую жидкость, потом шприцом протыкаю вот здесь… — Жесткий палец уткнулся в затылок Колдуна. — И здесь… — Тычок в висок. — Набираю в шприц кровь и мозги. И отпускаю тварь. У химер регенерация быстрая, так что через день, как прочухаются, они как огурчики. А потом уж твои предки гонят из моей вытяжки РНК и делают коктейльчик. Хороший такой коктейльчик. Называется «Вельд».

— Хантер, сэр, мне кажется, ваш рассказ ему неприятен…

— Молчи, железка, — прошипел охотник. — Не знаешь ничего, так и молчи. Я тут объясняю пацану, что в мире происходит. Ну так вот. Коктейльчик потом продают. За большие деньги продают. И покупают его не абы кто, а только Бессмертные. У обычных людей таких бабок не найдется. И знаешь, что Бессмертные делают?

— Что?

— Колют мой коктейльчик себе в вену. Ух, как круто, какой кайф. Вот ты, пацан, знаешь, что такое Тир-на-Ногт?

— Крепость Бессмертных, — прохрипел Колдун.

— Ага, крепость. Небесная крепость над Лондоном. Белый свет, колонны, дворцы и все такое. Только все это фигня. Иллюзия. На самом деле Бессмертные живут под землей в огромном бункере. У них там сталь, кирпич и бетон. Узкие коридоры, не развернешься.

И по ним крадутся Бессмертные, как звери, запертые в клетку. Пыль. Теснота. Скука. И вот они играют. Им в своей клетке, понимаешь, скучно, и они играют в очень веселые игры. Вколол коктейльчик в вену — хопа, а ты уже не в клетке. Ты на воле, и у тебя зубищи — во, когтищи — еще лучше. Ты химера. Ты полностью управляешь зверем. И делай что хочешь. Они там, в тюряге своей, в Тир-на-Ногт, друг другу глотки перегрызть не могут, а вот на воле — пожалуйста. Хочешь — выслеживай таких же, как ты. А хочешь — людишек гоняй, кишки им выпускай. Резвись, короче. Говорят, они даже соревнования устраивают. Чемпионаты. Кто больше людей положит. Или соберутся на полянке какой, на площади и давай друг друга мордовать, кто последний останется. Турнир «Вельд», слыхал про такое? Вот это игра, вот это кайф, куда там твоим Тому и Джерри. И главное, пацан, знаешь что?

— Что?

— То, что ты не отвечаешь ни за что. Это ж не я бабу зубами изорвал, ребятенка ее придушил. Это ж химера. Летюга, или щетень, или еще какая зверюга. А я ж чистенький. Я в это время у себя в кресле сидел, шампанское попивал. Ну, понял?.. Э, да ничего ты, башка дурья, не понял. Не люди они, с игрушками своими. Не люди. — Желтые глаза охотника горели ненавистью. Он нервно кусал губы.

— А вы, значит, человек? — просипел Колдун. Ему становилось все хуже и хуже. Глаза слезились. Из носа потекло, и все как-то плыло. И было трудно дышать.

— Я — человек. Я за себя отвечаю.

— Да, — еле слышно прошептал Колдун. — А еще вы слышите Божий глас, и он говорит вам, кого надо убивать…

Хантер отшатнулся. Побелев, он вгляделся в лицо Колдуна, и рука его метнулась к карабину.

— Тварь. Погляди, он изменяется, Батти, на морду его погляди…

Колдун понял, что сейчас его, наверное, пристрелят, и вжался глубже в спальник. Рой, что-то делавший у мотоциклов, мгновенно очутился рядом и наступил на карабин.

— Пусти! — взвыл Хантер. — Пусти, мразь, я его кончу!

Андроид ботинком вышиб карабин из-под пальцев охотника и пинком отшвырнул к стене. Игнорируя вопли Хантера, он присел на корточки рядом с Колдуном и посветил ему в глаза, а затем приказал:

— Рот откройте.

Колдун послушно открыл рот. Батти заглянул ему в горло и присвистнул.

— Дышать трудно? Что-нибудь чешется?

Колдун кивнул.

— У вас аллергия. Вы никогда не выезжали из города?

Колдун снова кивнул. Говорить ему было уже сложно, в ушах свербело, горло распухло, по подбородку текла слюна.

— Этого еще не хватало, — пробормотал андроид. Он достал из аптечки шприц и ампулу.

— Ты чего ему колешь, сука железная? — прокряхтел Хантер, которого андроид, кажется, слегка помял.

— Антигистамин и стероиды, сэр. У него отек гортани. Да вы сами посмотрите, как он распух.

Андроид перевернул Колдуна на бок. Блеснул шприц, но укола Колдун уже не почувствовал. Голоса Батти и Хантера доносились словно издалека.

— Придется все же развести костер. Надо, чтобы было тепло. Пожалуйста, заверните его в спальник. Да что вы топчетесь, Хантер? Он не тварь из леса. Просто обычный городской мальчишка, попавший на природу. Наверное, в жизни цветка не нюхал.

— Вот черт. Навязали подарочек на нашу голову…

— Киньте мне тот ящик. Эй, сынок, не засыпай!

Встревоженные голоса уплывали. Чьи-то руки заботливо укутали его в спальник. Затрещало, потянуло запахом горящей бумаги и дерева. По потолку забегали оранжевые блики. Звезды в проломе крыши закачались, раздвоились и полетели, полетели в распахнутую черную пасть…

Колдун спал, и ему снилась пустота. Пустота была огромной и очень, очень пустой. По краю пустоты, как по вогнутой стенке космического пузыря, полз клоп. У клопа было лицо Хантера и пышные черные усы, Хантеру явно не принадлежащие — словно клоп-Хантер стащил их из театрального реквизита. Пустота была в миллионы раз больше и величественнее клопа, но при этом оставалась пустотой, что давало клопу определенное преимущество. Клоп-Хантер самодовольно пошевелил усами и, ткнув в пустоту лапкой, обвинительно провозгласил: «Не человек!» В ответ пустота расхохоталась. От хохота пузырь лопнул, и клоп-Хантер, кувыркаясь, полетел в стерильный хирургический свет.

Свет горел в кабинете. Еще в кабинете был врач — спортивный, подтянутый, но с лицом, исчерченным ранними морщинами, с синими мешками под глазами, он восседал за большим столом. Похоже, врач злоупотреблял стимулирующими средствами. На диванчике напротив стола сидела мама и держала Колдуна за руку. Прекрасные, идеальных очертаний губы матери скривились от горя, и она жалобным — совсем не своим — голосом просила врача:

— Сделайте же что-нибудь! Боже мой, при современном уровне медицины…

— Моя дорогая, — пророкотал врач неожиданно низким голосом. — Боюсь, ничего сделать нельзя.

Рука, сжимавшая ладошку Колдуна, дрогнула.

— Он умрет?

Врач улыбнулся, и Колдун неожиданно понял, откуда взялись пышные клопиные усы. Усы принадлежали врачу, он видел врача с этими усами в совершенно другом месте — там, куда врачи обычно не ходят.

— Не так сразу, — успокоил маму врач. — Скорее всего, ваш сын проживет лет двадцать — двадцать пять. При его метаболизме и скорости развития это практически аналогично нормальной продолжительности человеческой жизни… У меня в практике ваш случай не первый. После катастрофы что-то произошло с генами. Темпы развития зародышей ускорились, но, вероятно, ускорится и старение — пока не было возможности проверить это на людях…

Кажется, слова про «двадцать — двадцать пять лет» совершенно успокоили маму, потому что она достала из сумочки баллончик с гримом и принялась поправлять макияж. Нет, это они уже вышли из кабинета и стояли в коридоре перед большим зеркалом. Мама красилась, а Колдун пытался понять, зачем она красится — ведь ее лицо и так безупречно красиво. Она отражалась в зеркале: высокая, стройная и волшебно прекрасная, с пепельными волосами, собранными в сложную прическу. Мать по-прежнему держала Колдуна за руку, но сколько он ни вглядывался в холодную поверхность зеркала, его отражения там не было. Стоявшая рядом прекрасная женщина, казалось, не замечала ничего необычного — возможно, потому, что смотрела лишь на себя.

Закончив макияж, мать нетерпеливо потянула Колдуна за собой. А он все не шел, он упрямо надеялся, что если не сейчас, то через минуту отражение проявится.

— Пошли!

Мать рванула сильнее. Колдун уперся, и следующий рывок был уже болезненным. Колдуна поволокло в сторону, прочь от зеркала…

Только никакого зеркала не было. Были пялящаяся в пролом крыши зеленая луна, длинные тени от балок — как кресты на земляном полу. Костер, сложенный Роем в выкопанной в полу ямке, уже прогорел, и от него поднимался вверх тощий сизый дымок. Рядом храпел Хантер, а андроида нигде не было видно.

Колдун приподнялся на локте, и вдруг что-то сильно толкнуло его в бок. Так сильно, что он вместе со спальником слетел с належенного места и откатился в сторону. С того пятачка, где спал Колдун, полетели комья земли. Словно завороженный, он следил за тем, как из расширяющейся норы высунулась темная мордочка. Высунулась, исчезла, а затем ночной копатель показался уже целиком. Тварь была невелика ростом и силуэтом напоминала человека, но более тонкая и угловатая, с резкими пугливыми движениями. Колдун сглотнул, попутно заметив, что опухоль сошла. В остальном хорошего было мало. Он решал, а не заорать ли, когда из раскопа полезла вторая тварь. Первая, поведя башкой из стороны в сторону, на четвереньках пропрыгала к Хантеру. «Как лягушка, — подумал Колдун. — Странная ночная лягушка, которая хочет выпрыгнуть из собственной тени». Тварь наклонилась над охотником и припала к нему. Колдун забарахтался в спальнике, вспоминая, куда сложили оружие. Он уже почти выпутался из мешка, когда перед ним возникла мордочка второй твари: узкая, серая, с фосфоресцирующими глазами то ли кошки, то ли лемура. С секунду тварь пялилась на него, склонив башку к покатому плечу. От подземной нечисти пахло остро и неприятно, как от головки несвежего сыра.

«Уйди», — мысленно приказал Колдун.

Однако тварь не послушалась, потому что он неправильно настроился. Колдун говорил со зверем, а тварь, кажется, была не совсем зверем или совсем не зверем. Вместо того чтобы уйти, она протянула тощую лапку и пощупала его лицо. Колдун отшатнулся от липкого прикосновения и наконец-то вскрикнул. Тогда тварь распахнула узкогубую черную пасть, и острые зубы впились Колдуну в шею.

Сегодня у Сиби было много дел. Во-первых, следовало проснуться, а просыпалась Сиби всегда долго и неохотно. Так хорошо было спать, свернувшись клубком, уткнувшись носом в коленки, под чуть слышное мерное бормотание Старого. Только холодно. С тех пор как родные сестренки уснули Долгим Сном и присоединились к Танцу, в Сибином отнорке всегда было холодно. Не прижмешься ни к кому. Не отогреешься. Эти мысли окончательно расстроили Сиби, и она проснулась. Проснувшись, умылась длинным язычком, особенно аккуратно вылизав ладони и подмышки. Затем слазила наверх и проверила шкурки. Шкурки очень хорошо подсохли, значит, их можно было присоединить к Экспозиции. Сырые шкурки в Экспозицию не включишь — зачервивеют. Шкурки были мягкие, меховые, очень приятные на ощупь. Отлично. Настроение Сиби резко улучшилось, особенно после того как, спускаясь к себе со шкурками, она наткнулась на жучиное гнездо и сытно позавтракала личинками. Дожевывая последнюю, особенно мучнистую, Сиби скатилась вниз, пересекла на четвереньках свой отнорок и вылезла на площадку перед входом. Это было место Экспозиции. Двоюродные сестренки Сиби тоже делали Экспозиции, но очень, очень небрежно. Тут все дело в сочетании материалов: твердое, неприятное на ощупь само по себе, но составляющее контраст шелковистым шкуркам, шелестящие надкрылья жуков рядом с шелестящими обрывками пластиковых пакетов. Красиво. Сири, двоюродная сестренка справа, специализировалась на запахах. По мнению Сиби, ее Экспозиция жестоко воняла, а о красоте лучше вообще было помолчать. Впрочем, у каждого своя идея прекрасного. Сиби, к примеру, нравилось трогать. Поэтому она сочетала — в правильных пропорциях — мягкое и жесткое, скользкое и шершавое, колючее и гладкое.

Сиби как раз была в процессе работы — она уже уложила три из четырех шкурок и прикидывала, куда бы уместить последнюю, — когда из правого отнорка выкатилась очень возбужденная Сири. Из ее невнятных вскриков Сиби поняла, что наверху появилось Теплое Место. Теплое Место всегда делали наземники. Сиби думала иногда, что Теплые Места — это что-то вроде Экспозиций у наземников. Сири верещала и требовала поднять на уши всю колонию, но Сиби всегда отличалась большей сдержанностью. Наземников всего двое. Не стоит беспокоить сестренок.

Теплое Место появилось как раз над крышей одного из Сириных ходов, так что прокопаться наверх ничего не стоило. Сири выскочила первой и сразу кинулась к большому наземнику. Ее возмущало то, что эти двое так нагло расположились прямо над ее тайным ходом. Сиби заинтересовал второй наземник, тот, что поменьше. Он не спал Коротким Сном, в отличие от первого. Он сидел и смотрел на Сиби. У наземника было белое лицо мертвеца, плоский нос и маленький бледный рот. Только глаза у него оказались почти как у Народа — темные, даже слишком темные и тусклые, будто два дохлых жука. Этими тусклыми глазами он смотрел на Сиби, словно просил: «Потрогай — и поймешь, что я не такой уж уродливый». Сиби протянула лапку, чтобы потрогать. Наземник дернулся и заорал. На ощупь он тоже был совсем неприятный, скользкий и холодный. Противно целовать такого, но Сиби все же превозмогла себя и даровала наземнику поцелуй, несущий Глубокий Сон.

Глава 4

Когда Колдун открыл глаза, вокруг была темнота. Потом сквозь темноту прорезалось бледное зеленоватое свечение. Это светились стены высокой пещеры, тут и там покрытые куртинками фосфоресцирующего мха. Через минуту Колдун понял, что мох на стенах образует узоры, словно кто-то специально его высаживал. Уже знакомые фигурки, тощие, длиннорукие, длинноногие, бредущие вдоль стены в странном танце. Фигурки шли, положив руки — или лапы — друг другу на плечи. А присмотревшись еще, Колдун сообразил, что он на кладбище. Скелеты и свежие трупы подземных тварей были вделаны в стену, вдавлены в желтоватую глину, и на останках рос светящийся мох.

Еще Колдун обнаружил, что сидит в клетке, сплетенной из длинных беловатых лиан или корней.

А перед клеткой, в нескольких шагах от прутьев и до противоположной стены пещеры, раскинулась весьма интересная композиция. Композиция состояла из человеческих черепов и костей, сложенных в определенном порядке, но ключ к этой закономерности был, видимо, лишь у хозяев пещеры.

В фосфорическом свете черепа казались нежно-зелеными, как молоденькая весенняя поросль.

Пещера провоняла тварями, но к сырному острому духу примешивался еще и сладковатый аромат мускуса. И немного тления. Подумав, Колдун решил, что здешний букет ароматов ему нравится. Пожалуй, светские дамы не отказались бы от подобного парфюма. Запах одновременно возбуждал и настораживал, делал восприятие более острым и освежал не хуже нашатырной струи. Колдун встряхнулся, вскочил на ноги и только тут заметил Хантера.

Похоже, Хантеру повезло меньше, чем ему. Охотник вяло ворочался и постанывал. Колдун присел рядом, приподнял голову рейнджера, и как раз вовремя: Хантер содрогнулся, его вывернуло. Колдун перевернул охотника на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной рвотой. К ароматам пещеры прибавился запах полупереваренных бобов с тушенкой.

Проблевавшись, Хантер поднял глаза и мутно уставился на напарника:

— Где мы? Что случилось?

— Какая-то тварь вылезла из-под земли и цапнула меня за шею, — честно признался Колдун. — Вас, похоже, приласкала ее товарка. Если подумать, то в слюне у них должен быть транквилизатор. Далее, рассуждая логически, твари утащили нас под землю и посадили в эту клетку.

Хантер вылупил глаза.

— Что это вы на меня так смотрите?

Охотник неопределенно хмыкнул:

— Рассуждая логически, у тебя, пацан, не все дома. Но это твои проблемы. Помоги-ка мне сесть.

Колдун поддержал Хантера, и тот со стоном уселся. Повертел головой. Нахмурился:

— Так. А где железная скотина?

— Если вы имеете в виду Батти, то, когда я проснулся, его не было в сарае.

— Сбежал ублюдок, — заключил охотник.

Он зашарил по поясу, но у хозяев пещеры хватило ума избавить людей от всего имевшегося при них оружия. Заодно они зачем-то прихватили и ковбойские сапоги Хантера, так что на ногах у него остались лишь вязаные носки, украшенные северными оленями. Возможно, Хантер разжился носками на какой-то давней рождественской распродаже. В правом была дыра, и сквозь нее торчал грязноватый большой палец.

А вот зажигалку и фляжку у охотника твари отобрать не додумались. Хантер подполз к решетке, подергал прутья-корни и щедро оросил их из фляги. Затем он поднес к прутьям зажигалку. Щелчок — и из пластикового корпуса вырвалась струя пламени, сделавшая бы честь небольшому огнемету. Через секунду один из корней вспыхнул.

— Я бы не стал этого делать, — заметил Колдун. — По-моему, они чувствуют тепло.

— А по-моему, тебе следует захлопнуть пасть, пока цверги не вырвали твой болтливый язык и не слопали на ужин.

— Цверги?

Завершить этот познавательный диалог им не удалось. Клетка задергалась. Горящие корни пришли в движение. Они спазматически сокращались, и плетеный мешок из прутьев все сжимался, сжимался — пока Колдун и Хантер не оказались стянуты тесной и вдобавок вовсю полыхающей сеткой. Хантер изрыгал проклятия и пытался выломать корни. Одна из горящих лиан любовно прижалась к его щеке, запахло паленой щетиной и мясом. Отбиваясь от корней, Колдун меланхолически подумал, что это в старину тоже было одной из примет Рождества — палили свиную щетину, визжащих хрюшек забивали на колбасу и шпик… Клетка уменьшилась настолько, что стало трудно дышать, а глаза разъедало дымом. Рядом по-свинячьи визжал охотник, которого разозлившаяся лиана решила поджарить. Черепа подсветило оранжевым заревом, отчего дыры глазниц стали глубже и таинственнее.

Мучения напарников кончились быстро и бесславно. Колдун не успел уловить, когда в пещере появились серые быстрые твари. Но они появились, нахлынули молчаливой волной. Пять или шесть выстроились у клетки и щедро помочились на огонь. Зашипело. Струя мускуса и аммиака ударила в ноздри. Ругательства Хантера стали вдвое ужасней и физиологичней, но дело было сделано — пожар потух. Опаленные прутья расправились, и вскоре Колдун уже смог сесть, поглаживая помятые — вот уже во второй раз за два дня — ребра.

Твари разбежались так же молчаливо и быстро, как и собрались, исчезли в боковых ходах. Осталась лишь одна. Сидя на корточках, она пялилась на клетку.

В сарае Колдуну показалось, что ночная гостья смахивает то ли на лемура, то ли на мартышку, но сейчас, при более ярком освещении, стало очевидно, что тварь сродни человеку. Характерная форма черепа, отставленные большие пальцы на руках. Кожа серая, но это, возможно, от грязи и недостатка света. Лицо подземной жительницы было одновременно детским и старообразным, чем-то напоминало младенческие личики православных икон. Тонкий и острый нос, скорбно поджатые губы. Ввалившиеся щеки и огромные глаза, светящиеся зелено и бледно — почти как росший по стенам пещеры мох. Худющие руки и ноги, узкие бедра и маленькая грудь девчонки-подростка или кастрата. Волос на голове и нигде на теле у серокожей не было.

Она ничем не отличалась от своих товарок, но Колдуну почему-то казалось, что это та самая тварь. Та, что его укусила. По изможденной мордочке подземника, от нижней губы и до подбородка, тянулся тонкий белый шрам.

— Пошла на х… сука! — заорал Хантер.

Не оборачиваясь, Колдун поинтересовался:

— Почему вы думаете, что это самка?

— Во-первых, разуй глаза — видишь, у нее тощие сиськи висят, как у старой негритянской шлюхи? Во-вторых, они все сучки.

— В смысле?

Хантер, физиономию которого украшал свежий ожог, присел рядом и злобно уставился на серокожую. Та спокойно смотрела на пленников своими невероятными глазищами.

— В смысле, они, цверги, — все бабы. Когда я еще промышлял в Германии, парни нашли под Мюнхеном целую колонию. Выкурили их на поверхность газом, ну и…

— Что «и»?

Охотник гнусно ухмыльнулся и продемонстрировал, что. Колдун поморщился:

— Как же они размножаются? Или ваши парни их потом отпустили?

Ухмылка Хантера сделалась шире:

— Ага, еще и поцеловали на прощание… А размножаются они очень просто. Поймают мужика, человека, в смысле. Сожрут, причем обязательно всей стаей. И от этого залетают.

Колдун недоверчиво хмыкнул:

— Хантер, извините, но это подозрительно смахивает на городскую легенду. Вроде той, о фермах, где химеры откармливают людей на фарш для бургеров…

Охотник резко крутанулся на месте, ухватил Колдуна за ворот рубашки и, притянув к себе, зашипел:

— Слушай, пацан…

Однако высказаться ему опять помешали. Из бокового отнорка вынырнула новая тварь, и охотник издал возмущенный рык: она щеголяла в его, Хантера, сапогах. Сапоги явно были велики цвергине, так что она подволакивала ноги, до комизма напоминая старого ревматика. Тварь, гордая обновкой, продефилировала мимо клетки и присела рядом со своей подругой. Зыркнула на Хантера, убедилась, что тот вне себя, и, нежно заворковав, принялась ластиться к первой красотке. Та к ласкам отнеслась сдержанно, но новоприбывшая ничуть не смутилась холодным приемом. Она мурлыкала, и урчала, и гладила шишкастый череп своей подружки, и вылизывала ее длинным желтым языком. Колдун не выдержал и захихикал:

— Они над нами издеваются.

— У них мозгов не хватит. Просто предчувствуют, как сейчас нажрутся нашим мясом и будут щениться.

— Хантер, вы уверены, что мясом? По-моему, они нас провоцируют…

Охотник тяжело уставился на Колдуна:

— А Батти насчет тебя был прав.

— Прав в чем?

— Я, когда ты отрубился, высказался в том смысле, что на хрен нам сопляка навязали на шею. А железный болван ответил, что ты намного старше, чем кажешься.

Тут уж Колдун не выдержал и расхохотался в голос. Его смех спугнул цвергов. Они синхронно подскочили — причем со второй при этом свалился сапог — и порскнули в темный ход. И снова Колдун и Хантер остались одни, не считая молчаливых и бдительных черепов.

Наземники просто помешаны на своих Теплых Местах. Куда ни придут, там и сделают Теплое Место, хотя в Общинном Доме и без того не холодно. Сиби еще больше уверилась в мысли, что Теплые Места — это что-то вроде Экспозиции у наземников. Такая преданность прекрасному не могла не вызвать уважения, но делать Теплое Место из Старого — очень глупая затея. Он уже укусил длинного наземника, искусал бы и второго, если бы двоюродные сестрички не прибежали и не успокоили Старого. Затем сестрички разошлись по делам, а Сиби осталась. Наземники будили ее любопытство. Во-первых, хотелось посмотреть, как они, настолько верные своим Экспозициям, оценят Главную Экспозицию Общинного Дома. Во-вторых, было просто интересно. Все-таки Сиби сама их поймала. То есть с помощью Сири, но наполовину сама. И потом, наземникам предстояло участвовать в Празднике Обновления. Хотелось бы узнать о них побольше, ведь скоро Обновляющие станут ее частью. Это совсем не то же самое, что есть личинок, жуков или лягушек, даже не то же самое, что пить влагу Старого. Это праздник, а праздники случаются редко.

Сиби сидела на корточках и наблюдала за наземниками. Тот, что поменьше — ему достался поцелуй Сиби, — тоже наблюдал. Кажется, Главная Экспозиция пришлась ему по душе. Зато второй Сиби совсем не нравился. Его искусал Старый, и второй злился и совсем не думал об Экспозиции, а думал о плохих вещах. Сиби даже испугалась, когда он схватил меньшего наземника. Ей показалось, что длинный и злой хочет съесть своего двоюродного брата, а это никуда не годилось. Она уже собиралась расшевелить Старого, когда вошла Сири.

Нет, положительно, у Сири совершенно отсутствует чувство гармонии! Как она могла нацепить на себя отвратительные пятки длинного наземника? Сири прошлась перед клеткой, комически вихляя бедрами, и, усевшись перед Сиби, скабрезно хмыкнула:

— А ты нравишься маленькому.

— Почему ты так решила?

— Он тебя думает.

— Он думает много вещей сразу. Зачем тебе эти пятки, Сири?

— Так.

Сири мечтательно улыбнулась и полезла обниматься. В другой раз Сиби была бы не прочь — Сири, несмотря на вопиющее отсутствие вкуса, ей нравилась, — но почему-то сейчас ее поведение казалось неуместным. Не перед Главной Экспозицией, и особенно не перед Обновляющими. Здесь уместны были бы торжественность и легкая грусть, потому что всякое Обновление ведет к Долгому Сну, а Долгий Сон — не предмет для шуток и розыгрышей. Но такой уж у Сири был нрав.

— Гляди, как длинный на нас смотрит. Он бы сломал тебе шею, сестренка, если бы не Старый.

— Тебе бы тоже сломал.

— Нет. Я бы первая его поцеловала, и он заснул бы навсегда.

— Нельзя!

— Знаю, что нельзя. Но хочется.

— Лучше бы ты вернула ему его пятки.

— Какая ты скучная, сестренка.

От Сириных ласк у Сиби уже начала слегка кружиться голова, когда под сводом грохнуло. На секунду Сиби представился пузырь, какой бывает от дождя на верхней воде, но только больше, намного больше — а в пузыре ничего. Это ничто взорвалось, хлестнуло наружу, и Старый не смог его удержать, потому что нельзя удержать ничто. Сири, взвизгнув, больно вцепилась в Сиби, и вместе они рванули к выходу. Пустота за спиной клокотала, и издевалась, и звенела весенним дождем.

Колдун сидел в клетке, поджав колени к подбородку, и вспоминал тот год, когда они еще жили в городе. Можно было иногда выбираться из дома и говорить с разными людьми. Особенно нравился Колдуну старый музыкант, поселившийся в парке. Музыкант спал на скамейке под кленом и никогда, никогда не возвращался домой.

«Там пауки, — объяснял старый музыкант, прихлебывая из бутылки. — Много-много пауков. И не заметишь, как однажды ночью они подкрадутся и съедят тебя. Останется только пустая сухая шкурка». Потом, с сомнением глядя на юного собеседника, он добавлял: «Ты, верно, думаешь, что я спятил. Но когда человек одинок, всякое случается. Одинокие люди беззащитны, как дети. Их запросто могут слопать какие-нибудь пауки».

Колдун приносил музыканту вино и сидел с ним на скамейке, болтая ногами. Однажды вечером он не нашел старика и понял, что пауки добрались до него и в парке. Это Колдуна не особенно удивило, ведь тогда система ПВО еще не была толком отлажена и над городом то и дело проносились летюги и змееносцы. Если в небе парят летюги, почему бы в парке не оказаться паукам-людоедам? А когда Колдун понял, что старик имел в виду, было уже поздно: он сам превратился в паука. Вот и сейчас по-паучьи терпеливо Колдун плел сеть.

Уже на второй день их заключения у цвергов — по крайней мере Хантер утверждал, что это второй день, — стало ясно, что кормить узников подземные твари не намерены. Хорошо хоть не пришлось томиться жаждой. В переплетении лиан-ветвей нашлось что-то вроде чаши, куда регулярно поступал прозрачный сладковатый сок. У Хантера от сока начался понос, а Колдуна тошнило, но пить все равно приходилось.

— Да все ясно, — проскрипел охотник после очередного приступа, держась за живот.

Растение — а их клетка несомненно была растением, живым и крайне себе на уме — с энтузиазмом потребляло фекалии, так что хотя бы эта нота не включилась в симфонию здешней парфюмерной.

— Твари целиком нас жрать собрались, — выложил свои умозаключения Хантер, — а наше дерьмо им к чему. Вот прочистит нас, тогда и сожрут. Стерильными, как новорожденных крысят.

— Вы когда-нибудь ели новорожденных крысят, Хантер? — осведомился Колдун.

— Нет, упаси боже!

— А я ел.

Лесной рейнджер поднял еще более похудевшее лицо, на котором резко прорезались вертикальные, рассекающие щеки морщины, и едко спросил:

— Живьем, надеюсь?

Это было первое на памяти Колдуна проявление иронии из уст охотника, так что Хантеру подземный климат и своеобразная диета явно пошли на пользу. О Колдуне подобного сказать было нельзя. Он никогда не отличался крепким здоровьем, а от воздуха подземелья, стылого и насыщенного запахом плесени, его легкие хрипели, как старая фисгармония.

И еще он начал кашлять. В выходящей с кашлем мокроте была кровь. Следовало спешить, тем более что Праздник Обновления ожидался со дня на день.

Маленькая цвергиня часто их навещала. Она часами просиживала на корточках перед клеткой и не моргая смотрела на пленников. Теперь Колдун знал, что девчонку зовут Сиби. Он тоже сидел неподвижно и смотрел на тюремщицу. Хантер в это время метался по клетке и пытался выломать прутья или изрыгал проклятия вперемежку с угрозами, что изрядно раздражало Колдуна. Охотник, в свою очередь, был не в восторге от занятий напарника. Когда они оставались наедине, Хантер пытался хранить холодное молчание, но в конце концов взорвался:

— Ты чего пялишься на эту уродину как на голую училку в душе?

— Интересное у вас, Хантер, было детство.

— Да уж поинтересней твоего.

— Отвечая на ваш вопрос — я пытаюсь ее поймать.

— Открою тебе глаза, малыш, — гоготнул охотник, — это она нас поймала.

Колдун нетерпеливо вздохнул:

— Хантер, если бы Сиби была человеком или зверем, я давно бы подобрал к ней ключ и она сама выпустила бы нас из клетки. Но это существо — ни то и ни другое. С таким типом мышления я еще не сталкивался. Поэтому помолчите и дайте мне разобраться.

— А-а, я и забыл, что кто-то у нас телепат. Так давай, телепат, действуй. Пусть тварь отомкнет задвижку, или что у них там…

— Не все так просто. Я смогу удерживать контроль какое-то время, но потребуется постоянное внешнее давление. А это очень… утомляет. Даже если Сиби откроет клетку, ее сестры быстро нас догонят. Без помощи нам отсюда не выбраться — поэтому надо, чтобы желание освободить нас пришло к ней изнутри. Внутренние побуждения намного эффективней внешних.

Хантер перестал метаться по клетке и, остановившись рядом с Колдуном, уставился на него сверху вниз. Потом, помявшись, сел рядом. Когда охотник снова заговорил, в голосе его поубавилось обычной задиристости:

— Вот что, Колдун. В ту ночь… перед тем как отрубиться там, в сарае, ты сказал, что я слышу голоса. С чего ты так решил?

— Удачная догадка.

— Что-то мне так не кажется.

— А вы их действительно слышите?

Охотник молчал. Он казался зверем, ступающим сторожко зверем, чья передняя лапа уже занесена над стальной пастью капкана… Нет. Зверь решил не рисковать и, аккуратно убрав лапу, попятился.

— Ты мне лучше вот что скажи. Если ты так ловко с химерами управляешься — а я ведь видел, как ты скрутил ракунсов в парке, — зачем же ты допустил, чтобы чайки грохнули вертолет? Мог бы и их разогнать.

— Мог бы, — согласился Колдун. — Но не захотел. Это было очень… красиво.

Хантер поперхнулся, словно подавившись костью. Больше он Колдуну не докучал.

Время ленивым слизнем текло по стенам пещеры. Мертвые сестренки замерли в вечном танце. Мох светился. Паук плел сеть.

Сиби сама толком не понимала, зачем приходит сюда. Приходит, словно кто-то — или что-то — тянет ее к Старому и запутавшимся в его корнях чужакам. Себе она это объяснила так, что готовится к Обновлению. Все сестренки готовились к Обновлению, а она готовилась вот так. В конце концов, Сиби всегда была чуть-чуть наособицу, а после того как родные ее сестренки заснули Долгим Сном, и вовсе отдалилась от остальных. Если бы не Сири, которая всегда пыталась затащить подругу в центр событий, она бы и не вылезала из своего отнорка. Сейчас Сири злилась. И ревновала. В другой раз Сиби наверняка подчинилась бы ее напору, но теперь что-то мешало. Мешал меньший из наземников. Сиби все казалось, что она в чем-то не разобралась, недопоняла чего-то. Она бы даже снова пощупала чужака, но не хотелось, чтобы тот закричал и отшатнулся.

Наземник ничего особенного не делал. Просто сидел и смотрел. Сиби подумала, что, если объяснит ему, как важно Обновление, частью какого великого Праздника он станет, сделается легче. Объясняла, как могла, но понял ли чужак, услышал ли, разобрать было невозможно.

«Если не случится Обновления, — объясняла Сиби, — нам станет очень плохо. Мы станем совсем больные, слабые и сонные, будет очень чесаться и болеть кожа, выпадут зубы. А потом, если Обновления все еще не произойдет, мы заснем Долгим Сном. Извини, наземник. Так надо».

Наземник не моргая смотрел на нее мертвыми глазами. Иногда Сиби мысленно возвращалась к тому дню, когда из чужака хлестнула пустота, и думала, что это какой-то неправильный наземник. Может, если наземник неправильный, то и Обновление получится неправильное? Она высказала свои подозрения Сири, но та только посмеялась и обозвала ее чудачкой. Оставалось смотреть. Смотреть и пытаться понять.

— Она очень искренняя девочка, — усмехнулся Колдун. — Все пытается доказать мне, как важно это их Обновление.

Хантер быстро сдавал. Сейчас он валялся на полу клетки и равнодушно пялился в темноту под сводом пещеры. Колдуна удивляло, что охотник так резко сломался, как-то сразу, в один день от ругани и бега по клетке перейдя к полному безразличию.

— А мне по х… — вяло откликнулся Хантер. — Скорее бы они нас кончили.

— Надеетесь обрести вторую жизнь в их потомстве?

Колдун уже не знал, чем его поддеть. Пожалуй, равнодушный и сломленный Хантер нравился ему даже меньше Хантера бодрого и озлобленного.

— Надеюсь, что хоть тогда ты заткнешься.

— А мне вот интересно, откуда они взялись. Это же отдельный вид разумных существ. Произошли они явно от людей, но за шесть лет ухитрились проделать тот путь, который в нормальных условиях занимает миллионы…

— Какой-то траппер с горя трахнул сурчиху.

Но и в шутках Хантера не было прежнего задора.

— Это вряд ли. Даже в наше любопытное время плодовитого потомства от такого союза я бы не ожидал. А вот мутируют они очень быстро, что есть, то есть. У них нестабильная ДНК.

— Вот горе-то.

— Горе, потому что Праздник Обновления, на котором мы самые почетные гости, связан именно с этим, а не с размножением. Они ассимилируют нашу ДНК и с ее помощью чинят неполадки в своей. Без Обновления они вскоре выродятся и зачахнут.

Хантер приподнялся на локте. Во взгляде его, устремленном на Колдуна, проступила тень былой злобы.

— Послушай, ты, умник. Диссертацию по цвергам напишешь потом, когда мы отсюда выберемся. Вытащи нас отсюда или — обещаю — обновляться твоей ДНКой они не будут. Я ею сам обновлюсь.

Колдун размышлял некоторое время, следует ли воспринять угрозу серьезно. Он и так недоумевал, почему Хантер еще в первые дни не попытался свернуть ему шею и сожрать труп. Вряд ли охотника удержали моральные соображения — скорее, седативное действие местного напитка. Нестабильный геном обитателей подземелья был, кажется, проклятием и благословением одновременно. Благодаря ему цверги могли синтезировать в организме целый букет биологически активных соединений. Если заполучить парочку этих тварей, можно неплохо сэкономить на химических производствах…

— А я бы здесь задержался, — задумчиво протянул Колдун. — Очень много интересного. Например, я так пока и не понял, что такое Старый и что он значит для местных…

Хантер застонал и закатил глаза. От стены пещеры отделилась уже привычная маленькая тень. Сиби уселась на корточки и пристально уставилась на Колдуна. Тонкие пальцы ее подрагивали, словно цвергской девчонке хотелось потянуться к нему и пощупать, потрогать…

Длинный наземник стал чистым и смирным, и старшие решили — пора. Сиби и сама знала, что пора. Кожа за ушами и на чувствительных локтевых сгибах уже почесывалась. Пора, и так даже лучше, потому что больше не будет сомнений и этого странного чувства неправильности, чувства, которое она испытывала каждый раз под взглядом темных глаз невысокого наземника. Она пришла посмотреть на чужаков в последний раз. В последний раз перед Праздником, потому что на Празднике уже не посмотришь — там все торжественно и все заранее известно — чего смотреть?

Сиби присела перед Старым, не забыв напоить его толикой своей влаги. Старый довольно приветствовал гостью. За это время он привык к Сиби, даже привязался, и радовался ее появлению. Все же ему одиноко тут, в большом зале, где только неподвижный танец спящих сестренок. Со спящими не поговоришь. Остальные приходят сюда редко, а в других местах головы забиты всякой чепухой и Старого почти не расслышать. Чепухой. С каких это пор ее собственная Экспозиция, прекрасная и уникальная, превратилась в чепуху? А уж Экспозиции сестренок и вовсе казались убогими. Красота куда-то просочилась, утекла или померкла, и Сиби сделалось холодно при мысли, что так теперь будет всегда. Может, она заболела?

Сиби растерянно похлопала ладошкой по земле, под тонким слоем которой удовлетворенно шевельнулся один из корней Старого. Корней, оплетавших весь Дом, оборонявших его и следивших за тем, чтобы все шло правильно, пропускавших через себя Сны, принимавших Спящих и Обновляемых. И снова подумалось, что все они, Сиби и сестренки, — как сладкие клубеньки на корнях Старого. Но ее клубень грызла изнутри мокрая гниль…

Сиби покосилась на меньшего наземника, втайне надеясь, что тот смотрит куда-нибудь еще. Но взгляд чужака был устремлен прямо на нее. Как и всегда.

И все же что-то в нем изменилось. Сиби всмотрелась пристальнее в самую глубину его глаз, туда, где гас всякий свет и куда не могли дотянуться ни Старый, ни она сама. Наземник протянул руку. Не вставая с места и даже не двигаясь, он протянул руку и дотронулся до лица Сиби, и это прикосновение было приятным и болезненным одновременно. Болезненным потому, что рука сжалась и потянула Сиби прочь, отрывая от корней Старого, от Дома, от сестренок. Сиби ничего не могла поделать — она лишь чувствовала, как лопаются связи, тонкие белесые ниточки, скреплявшие ее мир. И вдруг, глядя в черные глаза чужака, Сиби поняла. Поняла, что мешало ей все это время, теребило и беспокоило. Чужак был невероятно, до ужаса красив.

Еще Сиби поняла, что Праздник Обновления не состоится.

Глава 5

Брат Иеремия Апшерон полол озимую репу в собственном огороде. В такой прекрасный октябрьский денек даже гнуть спину над грядками — сплошное удовольствие. Сорняки пытались увернуться из-под тяпки и жалобно попискивали, но брат Апшерон был неумолим. Приближались заморозки, и следовало поторопиться. К полудню огородник утомился. Сказывались годы и больная поясница. Он разогнулся, отложил тяпку и тыльной стороной руки отер пот со лба. Сейчас-то солнышко еще припекало. Листва на кленах у Большой Изгороди расцветилась всеми оттенками желтого и рыжевато-алого. Улыбнувшись прекрасному дню и высокому синему небу, брат Апшерон снова потянулся к инструменту. И обмер. Земля в огороде шевелилась. Она вспухла отвратительным горбом. Из горба высунулась грязная пятерня, пощупала вокруг и нырнула обратно. Огородник попятился, споткнулся о тяпку и так и сел, больно ушибив зад. Из раскопа полетели комья, а вслед за комьями показалась черная, страшная голова. Тут уж брат Апшерон не выдержал и завизжал во весь голос. От его визга вороны, попрыгивающие по Большой Изгороди, взвились в небо с хриплым карканьем — а уже через секунду на площади ударил общинный колокол.

…Дерево, понял Колдун. Раскинувшееся на много миль дерево, растущее не вверх, а вниз, в глубину. Колдуну почудилось, что он прикоснулся к корням, почувствовал их напряжение и дрожь, сумрачное, невнятное бормотание. Для дерева был губителен солнечный свет. Дереву, судя по всему, полагалось озлобиться и зачахнуть, но оно нашло выход. Оно удочерило… человеческих детенышей? «Экспозиции, — подумал Колдун, — ну понятно — это необходимые дереву микроэлементы. Плюс энергия, поступающая от разложения человеческой плоти, ведь они живут здесь и здесь же умирают». Однако дерево было ласково к своим рабам… детям? Колдуну представился старенький дед, качающий на коленях внучек. Дед поднял морщинистые веки, поглядел на Колдуна и сказал: «Стань одним из нас. Ведь ты такой же, как они, совершенно такой же…» Старый не ошибался. На одно-единственное мгновение Колдун подумал, как же это было бы хорошо — стать частью целого, корешком, нитью огромной и сложной системы. И вот тут Колдун испугался. Он и не знал, что еще способен испытывать настоящий страх.

— Эй, ты чего?

Колдуна тряхнули за плечо, и он очнулся. Стылый воздух пещеры. Зеленоватое свечение. Беспокойное движение белесых корней… Корней? Ведь это руки, узловатые, мягкие стариковские руки…

— Колдун! Парень! Эй, пацан!

Он встряхнулся и оглянулся на Хантера. Охотник смотрел на него с беспокойством.

— Что, Хантер? Что случилось?

— Это ты мне скажи, что случилось. Минут десять назад ты замер и стал белый как мел. И корни закопошились. А эта… смотри!

Серокожая прыгала на корточках и хлопала ладонями по земле, выбивая облачка пыли. Земля вспучивалась, мелькали белые отростки. Их клетка ходила ходуном. Хантер вцепился Колдуну в локоть, и в эту же секунду ветки-корни расплелись, раздались, образуя широкое отверстие.

— Сматываемся, — бросил Колдун и потащил Хантера в дыру.

Девочка-цверг прекратила свою пляску и молнией метнулась вперед, показывая верный путь к выходу.

Они пробирались довольно долго, кое-где во весь рост, кое-где ползком, по бесконечному лабиринту коридоров, в полной и окончательной тьме. Колдун вцепился в худую и неприятно влажную лапку Сиби, а Хантер держался за Колдуна. Когда в лицо пахнуло холодом и неподвижным воздухом большей пещеры, охотник дернул Колдуна за рукав и прошипел:

— Стой. Куда она нас ведет?

— Не знаю. Я просто велел ей увести нас подальше.

Сиби взволнованно щебетнула и потянула Колдуна за руку, однако Хантер и с места не сдвинулся:

— Так не пойдет. Надо выходить к Барри. К людям.

— К каким людям?

— Пока ты отсыпался в сарае, андроид сказал, что рядом с Барри четыре года назад было поселение эмишей. А перед отлетом Батти проглядел спутниковые снимки, вроде деревня еще сохранилась. У нас ни оружия, ни жрачки, обстановка неясная. Надо пробираться к ним. Я бы сейчас не отказался от горячей ванны и домашней колбаски.

— Я бы тоже. Хорошо. Попробую ей объяснить.

Колдун повернулся к Сиби, которая обеспокоенно сопела ему в ухо. Девчонка всем была хороша, но вот липуча ужасно. Постоянно то щупала, то прижималась костлявым, дурно пахнущим тельцем, то путалась в ногах, как обалдевший от долгожданной встречи с хозяином щенок. Сейчас, заметив, что внимание Колдуна обращено на нее, Сиби радостно взвизгнула и вцепилась в него всеми четырьмя конечностями. В кромешной тьме не так уж приятно, когда кто-то вцепляется в тебя всеми четырьмя конечностями и смрадно дышит в лицо.

— Кажись, у тебя завелась подружка, — радостно гыгыкнул Хантер, непонятно как ухитрявшийся все разглядеть.

— Не заткнул бы ты пасть? — буркнул Колдун и настроился на разговор с цвергом.

Тут же оказалось, что все не так просто. Да, Сиби знала о колонии наземников. Но вести их туда она не соглашалась. Ни в какую.

«Почему, Сиби?»

«Страшные. Они очень-очень страшные. Больно. Старый защищает, а без Старого очень больно».

Сиби тряслась от страха, да так сильно, что они вдвоем чуть не рухнули на земляной пол пещеры. Пальцы цверга на плечах Колдуна судорожно сжались, и он с неудовольствием подумал, что останутся синяки.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Хантер.

— Похоже, на цвергов охотятся не только ваши парни, но и мирные землепашцы. Или кто они там. Сиби не хочет туда идти.

— Так заставь.

— Как у вас все просто.

Колдун погладил цверга по бугристой голове и успокаивающе шепнул:

«Сиби, Старого теперь нет. Но есть я. Я вместо Старого, я не дам тебя в обиду».

Девчонка еще пару раз жалобно всхлипнула — и согласилась.

Они стояли, щурясь, ослепленные дневным светом. Они так давно не видели солнца, что даже это, неяркое, солнце раннего октября пропекало кожу, просвечивало будто бы до самых костей. Сиби осталась внизу. Она, как и Старый, не выносила солнечных лучей. Расставаясь с Колдуном, девчонка отчаянно выла, и Колдун ощущал сейчас неясную вину. Вина опаляла щеки не хуже полдневного жара, и это удивляло. Он не помнил, когда и за что в последний раз чувствовал себя виноватым. «Непродуктивное чувство, — отметил про себя Колдун. — Пережиток былых времен, атавизм». Впрочем, обстановка способствовала.

Вся эта деревня казалась пережитком былого. Поглазеть на выползших из-под земли собралась чуть ли не вся община. Мужчины с бородами и в черных сюртуках, женщины в чепцах и широких клетчатых юбках того покроя, который устарел еще во времена благословенной королевы Виктории. Впрочем, лица у всех были круглые и румяные, покрытые загаром. Руки крепкие, как у тех, кто долго занимался физическим трудом на вольном воздухе. Колдун подумал, что в жизни не встречал таких здоровых людей. За собравшейся толпой виднелись приземистые деревянные дома и шпиль одинокой церкви. Церковную крышу покрывала дранка, а на кресте сидела ворона. Здесь вообще было много ворон.

С огорода пришельцев так и не выпустили. Под ногами топорщилась ботва — странная, красновато-багровая и на диво увертливая. Широкие листья пытались выскользнуть из-под каблуков. О такой сельскохозяйственной культуре Колдун не слыхал; впрочем, в сельском хозяйстве он разбирался слабо. Целая куча загадочной ботвы возвышалась у забора, но сейчас ее скрывали спины поселян. Впереди стоял дородный субъект в черном костюме. Шею его охватывал тесный белоснежный воротничок. Кто-то вроде пастора? В верованиях эмишей Колдун разбирался не лучше, чем в растениеводстве. Шляпу предполагаемый пастор держал в руке и подслеповато щурился на гостей.

— Отец Элиэзер, — представился он наконец и протянул руку. — Добро пожаловать в наш скромный дом. Мы рады гостям, хотя, признаться, ваш способ стучаться в дверь вызвал у нас некоторое изумление.

Хантер угрюмо смотрел на пастора. Хантеру хотелось домашней колбасы и горячей ванны, но этим пока и не пахло. Пахло допросом. Колдун улыбнулся, принял протянутую руку и пожал с максимальным дружелюбием.

— Спасибо, отец Элиэзер. Извиняюсь за вторжение и за… — Тут он глянул под ноги. — За повреждения, нанесенные грядкам почтенного… — Колдун сделал паузу и оглянулся на хозяина дома. Краснолицый толстяк молчал, как будто воды в рот набрал. Похоже, говорить без дозволения отца Элиэзера здесь не принято — или они просто еще не пришли в себя? — Почтенного владельца грядок.

— Брата Иеремии Апшерона, — мягко поправил отец Элиэзер.

— Брата Апшерона. Дело в том, что мы сбежали из… э-э… подземного узилища, куда нас заточили ужасные существа.

Хантер ошалело уставился на напарника, а вот отцу Элиэзеру витиеватые обороты, кажется, пришлись по вкусу. Он одобрительно улыбнулся:

— Дети дьявола. Да, я знаю о бесчинствах, творимых за этой стеной. Сказано — мир есть дьявол, следовательно, кто служит миру, тот служит дьяволу. Но здесь вы в безопасности. Нечистый не ступит на святую землю, и слугам его сюда хода нет.

— Ну и отлично, — буркнул Хантер. — А теперь нельзя ли чего-нибудь поесть? Слуги дьявола нам не давали жрать чуть ли не неделю. Какое сегодня число?

Отец Элиэзер неодобрительно нахмурился и воздел руку.

— Там, — он указал на ограду из здоровенных бревен, врытых в землю вокруг селения, — там считают суетные дни, но в руце Господа сегодня и завтра, вчера и позавчера — лишь бессмысленные слова. Мы пребываем в золотом сечении времен…

У Хантера был такой вид, будто он собирается спросить, а понимает ли сам священник, какую чушь несет. Колдун незаметно наступил напарнику на ногу, но перестарался, забыв, что на охотнике нет сапог. Тот зашипел от боли и злобно уставился уже на Колдуна.

— Мирный труд, воздержание и соблюдение законов, данных нам Господом, — не унимался отец Элиэзер, — избавили нас от напасти, оградили от чумы, поразившей мир.

Поселяне одобрительно закивали. Колдун удивился, как речи преподобного не успели им приесться за долгое время.

Он заметил и кое-что еще. В толпе были дети, но все они выглядели лет на шесть-семь, не младше. Ни одной беременной женщины. Похоже, слова о воздержании не были шуткой.

Пока Колдун предавался наблюдениям, отец Элиэзер продолжал разоряться:

— Но не должны мы забывать и о том, что слуги дьявола хитры. Многие из них бродят по земле, приняв человеческое обличье…

— Не сейчас, — вставил Хантер.

Преподобный, слегка выбитый из колеи, недовольно поинтересовался:

— Что «не сейчас»?

— Не сейчас, говорю, слуги дьявола бродят по земле, приняв человеческое обличье. Сейчас по большей части звериное. Слыхали о такой маленькой неприятности под названием День Химеры?

Колдун снова наступил Хантеру на ногу, но было уже поздно. Священник насупился:

— День Химеры? Так неразумные называют то, что сами накликали на свои головы. Призвали в своем неведении и гордыне. Гнев Господень принимает разные формы, но суть одна — Господь карает отступников и маловерных. Посему я вынужден спросить: крепка ли ваша вера?

— Крепка, — поспешно сообщил Колдун, топчась на левой ступне охотника.

— Хорошо. Но, как я говорил, зло принимает многие формы… Скажите мне, и скажите искренне, как сказали бы перед лицом судии нашего небесного: не лежит ли на вас дьяволова печать? Не замечали ли вы в себе или в товарище своем что-либо необычное, не присущее роду людскому, искажающее облик человеческий, каковой есть отражение Творца?

Колдун не успел удержать Хантера, и тот сказал громко и злобно:

— То есть нет ли у нас копыт и хвоста? Копыт нет. — Тут охотник выдернул свою многострадальную ногу из-под ботинка Колдуна и всем продемонстрировал рваный и грязный рождественский носок. Копыта под носком несомненно не было. — Насчет хвоста — могу спустить штаны и показать, но здесь дамы. Так что если преподобный желает, мы можем пройти вон в тот сарай…

Преподобный залился такой багровой краской, что у Колдуна появились смутные сомнения — а не испытывает ли он и вправду желания уединиться в сарае с охотником? Воздержание — вещь, конечно, достойная…

Негодующе сопя, отец Элиэзер воскликнул:

— Не следует понимать слова мои столь буквально! Не только и не столько о физических пороках я веду речь, сколько об иных отклонениях. Известно, что дьявол одаривает своих слуг многими дарами. Так, могут они заглядывать в мысли людей и говорить как бы ангельскими голосами, неслышимыми никому, кроме тех, кого задумал совратить нечистый…

Колдун быстро взглянул на Хантера. Охотник паскудненько ухмылялся. Вот, настал его звездный час. Интересно, что добрые поселяне делают со слугами дьявола? Сжигают на костре? Топят в яме с нечистотами? Или банально вешают на изгороди, чтобы другим неповадно было?

— Нет, — громко и отчетливо произнес Хантер. — Мне не известно о таких отклонениях. И я, и мой напарник — стопроцентные люди, пробы некуда ставить. А теперь дайте наконец пожрать!

На ночь их заперли в сарае, принадлежавшем брату Иеремии Апшерону. Колдун так понял, что это вроде карантина. Если отсидят в сарае три дня и никаких дьвольских отклонений не покажут, им разрешат свободно разгуливать по деревне. В ответ на вопрос, а не хотят ли почтенный отец Элиэзер и его паства услышать новости из внешнего мира, преподобный лишь презрительно фыркнул.

— Мир есть дьявол, — повторил он. — Никто здесь не желает слушать о дьяволе.

У Колдуна зародилось подозрение, что заглушка тут появилась неспроста. Если преподобный желал и впредь удерживать свое стадо в святой уверенности, что за пределами деревни беснуется нечистый, прежде всего следовало разорвать связь с внешним миром. В таком случае отец Элиэзер совсем не так прост, как казалось, и на это стоит обратить внимание.

Побеседовать с хозяином дома тоже не удалось. Тот на все обращения Колдуна отвечал молчанием или неопределенным хмыканьем. Впрочем, поесть своим гостям — или пленникам — он все же принес. Две здоровенные миски, наполненные буроватой кашей, каравай кукурузного хлеба и увесистый ломоть ветчины. Колдун уступил голодно рычащему Хантеру половину своей порции и задумался. Вечерело. Сквозь узкое оконце под крышей сарая лился красный закатный свет. В углу свалена была то ли репа, то ли брюква, то ли еще какой-то таинственный овощ. От кучи слабо тянуло гнилью. Что-то там ворочалось, попискивало — и хорошо, если не сами корнеплоды. Один раз невдалеке ударил колокол — наверное, созывал поселян на вечернюю молитву. Оконце налилось синевой, а затем в него заглянула острая маленькая звездочка. За стенкой шуршало, щебетало, скрипело — пробудились ночные насекомые, а может, ботва в огороде вела светскую беседу.

— Жаль, — сказал Хантер, отрываясь от миски и облизывая масляные губы.

— Что «жаль»?

— Жаль, что подружку свою ты с нами не взял. Она бы быстренько прорыла ход наружу.

— Ее бы тут убили.

— А то как же. Непременно убили бы. Не нравятся мне эти святоши. Как бы они и нас не мочканули во славу Господа, единого и всеблагого.

— А я думал, они вам по душе. Вы ведь тоже не любитель… отклонений.

— Не любитель, — охотно согласился Хантер. — Я, пацан, много чего не любитель. Например, не люблю, когда меня засовывают в сарай и снаружи запирают задвижку.

— Я мог бы выбраться в окно, — с сомнением сказал Колдун, разглядывая узкий прямоугольник.

— Давай. А я подсоблю. Надо отсюда валить.

— Надо найти и отключить заглушку.

— А ты умеешь?

— Могу попробовать.

Тут их разговор прервался, потому что снаружи заскреблись. Скрипнула задвижка, и в открывшемся проеме показалась черная фигура. Хантер напружинил руки, готовый бить насмерть. Фигура поднесла палец к губам и, пугливо оглянувшись, снова прикрыла дверь. Затем пришелец прошипел:

— Шшш. Пожалуйста, не шумите. Я хочу с вами поговорить.

У пришельца была зажигалка «Зиппо». Щелкнув ею, он на мгновение осветил лицо с рыжей бородой и голубыми испуганными глазами. Затем огонек потух.

— Не надо света, — шепнул гость. — Они заметят.

— Они? — спросил колдун.

— Отец Элиэзер и его бесноватые. Я Ковальский. Доктор Ежи Ковальский.

— Вы врач?

— Да, педиатр. То есть был педиатром, пока не угодил в этот дурдом. Теперь я брат Иисус Ковальский.

— Иисус. Это забавно.

— Да, очень забавно. Слушайте. Вы, как я понимаю, пришли из внешнего мира? Откуда именно?

— Британский Анклав.

— Британский Анклав… — Доктор Ковальский, он же брат Иисус, покатал эти слова на языке, как сладкую карамельку. — Значит, старушка Британия еще держится?

— Да. А вы там были?

— Был, на конференции в Лондоне. Много лет назад. Сейчас, должно быть, все изменилось.

— Темза еще не вытекла, — нетерпеливо вмешался Хантер. — Хотели говорить — говорите.

— Да, так вот. Я жил в Бостоне, работал там в клинике, когда разразилась катастрофа.

— Из Бостона никто не спасся, — с подозрением заметил охотник.

— Правильно. Мне не повезло. Или повезло.

Я был на международном слете педиатров в Торонто. Семья осталась в Бостоне, я потерял с ними связь… Эти ублюдки глушат все частоты, вы знаете?

— Знаем. Дальше что?

— Из Торонто я выбрался пешком, на дорогах были страшные пробки. Аэропорт закрыли, объявили чрезвычайное положение. Только военные рейсы. Я пробирался на юг, к Ниагарскому мосту, а угодил сюда.

— Скажите спасибо, что вас не сожрали по пути.

— Я каждый день говорю спасибо. Каждый день, только не в этой их проклятой церкви… Слушайте. Сначала тут была нормальная община, а отец Элиэзер был вовсе не отцом, а братом Мордехаем, это уж он потом сменил имя. «Помощник Господа», как же.

— Доктор Ковальский, — сказал Колдун, — свое недовольство отцом Элиэзером вы можете высказать потом. Что тут вообще происходит?

Ковальский помолчал, а затем глухо выговорил:

— Здесь происходят убийства. Прикрываясь именем Господним, они убивают собственных детей.

Из рассказа врача Колдун уяснил следующее. Когда Ковальский присоединился к общине, связь с внешним миром еще поддерживалась. Шла речь об эвакуации, но потом о маленькой деревне и ее обитателях все забыли. И они продолжили жить там, где две сотни лет жили их предки. Построили Большую Изгородь, как могли отбивались от химер. В те месяцы погибли многие. А затем атаки внезапно прекратились. Люди вздохнули с облегчением, но тут начали изменяться растения. Репа, морковь, картошка — все, плодоносящее под землей, приняло странные формы. Отказаться от мутировавших растений селяне не могли, они бы просто умерли с голоду. Продолжали есть, хотя Ковальский настойчиво рекомендовал не употреблять странные продукты в пищу сырыми. Еще через некоторое время стали рождаться больные дети.

— Судя по всему, это мутация, связанная с Х-хромосомой. Для мальчиков она летальна. Пренатальная смертность. Попросту говоря, выкидыши на шестой-седьмой неделе беременности.

Девочки выживали, но рождались деформированными. Вот тогда-то брат Мордехай провозгласил себя отцом Элиэзером и захватил власть.

— Этот психопат заявил, что рождение изуродованных детей — кара Господня за грехи и непослушание. Я пытался убедить людей, что это простая мутация. Казалось бы, любой, кто поглядел на наш урожай, должен был бы понять. Но они не поняли. Предпочли поверить сумасшедшему.

— А как насчет воздержания? Или контрацептивов?

— Господь с вами, юноша, какие контрацептивы? Это же эмиши. У них обычно по десять детей, они постоянно беременеют и рожают. Контрацептивы Богу неугодны. Что касается воздержания, то человек слаб. Им страшно. Мир вокруг изменился, и изменился необратимо. А где еще искать утешения, как не в объятиях супруга?

— Хорошо. И что же дальше?

— Элиэзер помешан на чистоте. Он тут основал какой-то орден чистоты, куда там арийским евгеникам.

Я удивляюсь, как меня не прикончили — я ведь рыжий.

— И что вы? Никак не пытались помешать?

— А что я могу? Вот, отрастил бороду и пытаюсь слиться со стадом. Но сейчас пришли вы. Если бы вы знали, как я был счастлив, увидев вас! Из внешнего мира так давно никто не приходил… Я начал опасаться, что в этом наш самозваный пророк прав. Что все остальные мертвы. А вы мне говорите, что Британия уцелела…

— Не только Британия. Японский и Сибирский Анклавы пока держатся.

— А Европа? Австралия? Китай?

Колдун скривился:

— В Европе и Австралии бесчинствуют монстры. В Китае творится что-то непонятное. Говорят, химеры там договорились с правительством, но это кажется бредом…

Доктор Ковальский помолчал. В смутном свете его тощая фигура еще больше сгорбилась.

— Да, последние дни, последние дни, — забормотал он. — Это лишь вопрос времени…

— Кончайте разводить тоску, — грубо прервал его стенания Хантер. — Мы-то еще живы. Уж с вашим чернорясым мы разберемся и без китайцев.

— Да! — Врач встрепенулся. — Вы должны связаться со своими людьми. Надо провести эвакуацию…

— Для начала надо отрубить заглушку. В городе полно магазинов, так что работающий телефон мы отыщем. Вы знаете, где заглушка?

— Радиобашня милях в трех отсюда. Если вы выйдете сейчас, к рассвету доберетесь.

— Так чего мы ждем?

Врач поднял бледное лицо и тоскливо взглянул на черный прямоугольник окна. Борода Ковальского смешно и нелепо топорщилась.

— Я не пойду.

Хантер пригнулся и пристально всмотрелся в его дрожащую физиономию:

— Почему?

— Я боюсь. Мне страшно, понимаете, страшно.

Я привык. Полмили от восточного до западного края изгороди — вот мой мир. Я не могу.

— Не вовремя вас одолела агорафобия, — сказал Колдун. — Ладно. Выведите только нас отсюда и укажите, куда идти.

— И достаньте оружие, — добавил Хантер.

— Оружие? — растерянно пробормотал Ковальский.

— Да, оружие. Винтовки, пистолеты. Они стреляют пулями и делают в монстрах дырки. Или очень горячим лучом, который тоже делает в монстрах дырки и называется лазером. Слышали о таком?

— Да, оружие. Конечно. — Ковальский совсем поник и, кажется, уже жалел, что связался с ними. — Все оружие хранится в церкви. Под замко́м.

— Дивное место для хранения оружия, — хмыкнул Колдун. — Хорошо, храбрый наш друг. Ведите нас к церкви, а с замком мы как-нибудь справимся. И еще… вы что-нибудь слышали о Саманте Морган?

Доктор пожал плечами:

— Кто это? Она жила здесь?

— Да-а, — протянул Хантер. — Заметно, что вы тут уши грязью забили. Морган — это та сучка, которой мы обязаны Днем Химеры.

У Колдуна на этот счет было другое мнение, но высказывать его он не стал.

Они выскользнули через калитку. Ботва в огороде сонно вякнула, но брат Апшерон, по счастью, не проснулся. На этом их везение и закончилось, потому что у церкви было неспокойно. Там горели факелы и слышались приглушенные голоса. Доктор, присевший на корточки за разлапистым кустом, хлопнул себя по лбу и выругался:

— Черт! Как же я забыл. Анна на днях должна была рожать.

— А вас не позвали? — прошептал Колдун, устроившийся рядом.

— Нет, не позвали. Зачем им врач? Разве что экзорцист. Ведь, по их мнению, младенец одержим злым духом.

— Можем отложить предприятие на завтрашнюю ночь, — предложил Колдун.

— Нет уж, — неожиданно вмешался Хантер. — Хочу посмотреть, что за дьявольщина здесь творится.

Прежде чем Колдун с врачом сумели его удержать, он пригнулся и шустро двинулся к церкви. Тихо чертыхаясь и стараясь держаться поближе к изгородям, остальные двое последовали за ним.

За церковной оградой, на кладбище — слишком большом для такого маленького поселка, — собралось несколько человек. Были там, понятно, отец Элиэзер в каком-то черном балахоне, и бледный высокий мужчина с понуро опущенными плечами, который обнимал бессильно поникшую женщину, и еще несколько здоровенных детин — они-то и несли факелы. Неподалеку в рыхлую кладбищенскую землю воткнуты были две лопаты. Отец Элиэзер держал на вытянутых руках тряпицу. Нечто, завернутое в тряпицу, шебуршилось и вякало. Похоже, трое заговорщиков застали самый конец церемонии.

— Земле, что принимает тлен и прах, земле, что скрывает от небесных очей, — бубнил отец Элиэзер.

— Земле… очей… — покорно повторяли остальные.

— Да не омрачится зрак Господа нашего видом нечистым…

Страшновато и дико звучал их хор в звездной ночи, в тени островерхой церквушки. На секунду Колдуна посетила дикая мысль, что это ведьмы собрались на шабаш. Человеческого младенца они сейчас швырнут в котел с магическими травами, а может, выпьют кровь. Вместо этого отец Элиэзер опустил сверток в заранее подготовленную неглубокую ямку. Верзилы воткнули факелы в землю и потянулись за лопатами. «Вот черт, — подумал Колдун, — мерзавцы хоронят ребенка заживо».

Колдун не заметил движения, потому что оно оказалось слишком быстрым. Хантер вскинулся атакующей гадюкой, перемахнул через ограду и уже через секунду был среди кладбищенской своры. Одним ударом он опрокинул того здоровяка, что слева. Второй отшатнулся, но Хантер достал и его. Женщина пронзительно завизжала. Первый верзила поднимался, и Колдун понял, что Хантеру пригодится помощь. Он оглянулся на врача, но тот, пугливо трясясь, уже отползал во тьму. Колдун плюнул и выскочил в факельный свет. Он успел неплохо съездить по уху отцу Элиэзеру, когда от поселка раздались крики. К дерущимся поспешали благочестивые поселяне. Тем временем Хантер завладел лопатой и энергично ею размахивал. Очухавшийся верзила пытался огреть его факелом. Отец Элиэзер визжал и полз на четвереньках к церковному крыльцу. Хантер тычком лопаты уложил огненосного стража. Второй валялся в отключке, и охотник, затушив оба факела, кинулся к могиле. Колдун уже подумал, что в темноте им, может, и удастся удрать, но тут скорбящий отец опомнился и ударил склонившегося над могилой Хантера носком ботинка в висок.

Когда набежала толпа, Колдун даже не пробовал сопротивляться — и все же его швырнули на землю и некоторое время сосредоточенно били. Потом вздернули на ноги и поставили перед уже опомнившимся и обретшим прежнее величие отцом Элиэзером. В красном факельном свете рожа преподобного сияла, как пятак семафора.

— Нечестивцы! — радостно пропел святой отец. — Дьяволовы слуги! Я знал…

— Вы бы лучше в могилку заглянули, падре, — хмыкнул Колдун, сплевывая кровь.

Он почти не сомневался в том, что преподобный там увидит. И точно — заглянув в яму, отец Элиэзер издал яростный вопль. Обернувшись к Колдуну, он проревел:

— Нечистое семя! Грязный прислужник сатаны, куда ты дел отродье?

Мать ребенка рухнула на колени и зашарила в земле, а через секунду к ней присоединился и отец. Подняв голову, он ошарашенно пробормотал:

— Тут какая-то дыра, и ничего больше.

Остальные столпились у могилы. Убедившись, что ямка пуста, селяне возбужденно и сердито загомонили. «Пропадать, так с музыкой», — решил Колдун и ухмыльнулся в харю преподобному:

— Вам, отец Элиэзер, знакома легенда о гамельнском крысолове?

— Ты нам уши не заговаривай, — прохрипел один из верзил, баюкая ушибленную руку. — Где ублюдок?

— О том и речь. Как известно, крысолов увел из города Гамельна крыс, а потом, когда ему не заплатили за работу, и детей. Дети, согласно канонической легенде, сгинули в горах. Но существует и другая версия. Город Гамельн был так отвратен, что крысолов увел из него детей, увел их к лучшей и светлой жизни. А ваших детей увело живущее под землей дерево. Они зовут его Старым и почитают как отца и мать…

Договорить Колдун не успел, потому что кто-то сильно и зло ударил его по затылку и земля рванулась навстречу.

Глава 6

«…Лошади, и мулы, и иные трудовые животные. Всякая же тварь с копытом раздвоенным есть творение нечистого, подлежащее всесожжению…»

— Хантер, у свиней раздвоенные копыта?

— Да.

— А у коров?

— И у коров. Ты что, решил податься в фермеры?

— Нет. Просто размышляю, из кого была сделана ветчина, которой мы так славно подзакусили…

Колдун растянулся на церковной лавке. В руках у него был увесистый том с мелкой и расплывшейся печатью. Сочинение принадлежало перу отца Элиэзера и именовалось «О тварях чистых и нечистых». Если верить отцу Элиэзеру, нечистые твари так и кишели вокруг, зато чистых можно было пересчитать по пальцам. Колдуна в книжке восхищало в основном то, что у местной общины, оказывается, был в распоряжении печатный станок.

Пока Колдун развлекался, Хантер рыскал по церкви. Он уже обстучал все стены и сейчас методично простукивал пол. Отложив книгу, Колдун приподнялся и спросил:

— Хантер, чем вы, по-вашему, занимаетесь?

Рейнджер обратил к напарнику распухшее, покрытое ссадинами лицо:

— Этот козел Ковальский сказал, что они хранят оружие в церкви. Значит, должна быть какая-то секретная комната или подвал…

— А-а. Я бы не стал особо полагаться на слова мистера Ковальского.

— Ага, лучше валяться на лавке, задрав копыта, и ждать, пока нас прикончат.

Колдун покосился на собственную ногу, закинутую на спинку скамьи. Ботинок на ней изрядно запылился. Натуральная кожа, «Гуччи», милитари-стайл с высоким голенищем, пятьсот фунтов золотом. К счастью, охотник не слишком разбирался в моде, иначе образ парнишки из бедной семьи сильно пострадал бы.

— Должен заметить — и не примите мои слова за упрек, — что нас заперли в этом храме благодаря вам.

Хантер угрюмо зыркнул на Колдуна:

— И что, по-твоему, я должен был спокойно смотреть, как этот старый детоубийца хоронит ребенка живьем?

— Да, — без секунды колебания ответил Колдун. — Должны были, если я что-то понимаю в людях. Я бы даже не удивился, если бы вы поучаствовали в процессе…

В два прыжка Хантер очутился рядом и сгреб его за ворот:

— Послушай, щенок, и заруби себе на носу: я, может, и плохой человек, но не терплю, когда при мне мордуют детей.

— Тогда отпустите мою рубашку.

Хантер отпустил рубашку, уселся на лавку и ухмыльнулся:

— Какое же ты дитя? Прав был андроид — ты старая скользкая гадина, прячущаяся под мордашкой шестнадцатилетнего пацана.

— Если быть точным, восемнадцатилетнего пацана, — поправил Колдун. — Умножать на три я умею.

Охотник скривился:

— Опять твои фокусы? Лучше подумай, как нам отсюда выбраться.

Колдун улыбнулся и тут же пожалел об этом — разбитая губа опять закровила.

— Выбраться? Очень просто. Ревнители чистоты нас сами выведут. Не в церкви же они будут проводить всесожжение.

В церковь их притащили добрые жители деревни, потому что перемещаться самостоятельно ни Колдун, ни Хантер в тот момент не могли. Когда Колдун очнулся, он обнаружил над собой высокий, перечеркнутый балками свод. В забранные железными решетками окна сочился серенький свет утра, а уже пришедший в себя охотник обстукивал стены.

Убранство в здешнем храме было самое скромное. Деревянные стены, простой деревянный крест над алтарем. Распятый на кресте ничем не отличался бы от своих собратьев в других церквях, кабы не одна деталь — его опущенные долу глаза были закрашены черным. И на росписях, украшавших стены и иллюстрировавших, насколько Колдун понял, крестный ход, все изображения Христа были ослеплены черной краской. Кроме этого новшества, на картинах присутствовал и еще один неканонический персонаж. Видимо, художник пытался изобразить дьявола, наблюдающего за представлением, но вышло у него странное существо — двуногое, с копытами, с башкой то ли оленя, то ли коровы и огромными ветвистыми рогами. Будь дьявол не дьяволом, а чьим-нибудь законным супругом, рога породили бы богатую пищу для анекдотов.

На церковной кафедре вместо Святого Писания обнаружился трактат за авторством отца Элиэзера. Его-то Колдун и принялся изучать, щурясь от недостатка освещения.

— Умен ты, Колдун, не по годам, — хмыкнул Хантер в ответ на последнее высказывание. — Когда нас выведут, поздно будет рыпаться.

— Рыпаться, — назидательно заметил Колдун, — никогда не поздно.

И вернулся к недочитанной книжке. В следующей главе преподобный от копыт перешел к кожным покровам и сообщал, что «всякие язвы, и прободения, и шелушение, а такоже пятна и шерсть, растущая в местах неподобающих, являются первейшим признаком нечистоты». Колдун глубоко задумался о том, какие места на человеке подобают для произрастания шерсти.

Доктор Ковальский полз в темноту и проклинал себя за трусость. И опять в голову лез Бостон, ах, эта проклятая история шестилетней давности, Бостон и Кэролайн с Сэмми. Когда в новостях кратко сообщили, что из лаборатории вырвались подопытные животные и есть опасность биологического заражения, все его коллеги из Бостона расхватали билеты на первые же рейсы, чтобы успеть до установления карантина. Те, что не успели, арендовали машины. А он… он позвонил Кэролайн и спросил о здоровье Сэмми, и предупредил, чтобы они с Сэмми не выходили из дома, и сообщил, что у него начался небольшой бронхит и поднялась температура. Он приедет послезавтра. Послезавтра… Следовало выпить, чтобы успокоиться. «Я все-таки сильно рисковал, — думал Ковальский, — я рисковал, выпуская этих двоих из сарая, я дал им все возможности сбежать, а если они не воспользовались шансом — так что же? И при чем здесь Бостон?»

Размышляя таким образом, доктор Ковальский добрался до своего дома на северной окраине поселка, задернул шторы на кухне, зажег свечу и вытащил из буфета припасенную бутылочку бренди. Он сидел за дубовым кухонным столом до рассвета, поглощая бренди и стараясь не прислушиваться к тому, что творится у церкви. В конце концов доктора сморило. Он направился в спальню, где, не раздеваясь, рухнул на кровать и забылся тяжелым сном.

Разбудил его громкий стук. Ковальский сонно замычал и сполз с кровати. Голова была как чугунная. Массируя висок и потирая затекшую шею, он протопал через кухню и распахнул дверь. На пороге, солнечно улыбаясь, стояли отец Элиэзер и двое его подручных, брат Джейкоб и брат Захария. За пояс брата Захарии почему-то был засунут длинный пастушеский кнут. Сердце доктора стукнуло и скатилось в пятки.

— Доброго вам утречка, брат Иисус, — сердечно сказал преподобный. — Не пригласите ли меня и братьев в дом?

Брат Джейкоб и брат Захария, не дожидаясь приглашения, уже отпихнули врача и протопали в кухню. Отец Элиэзер одарил хозяина дома сияющей улыбкой и последовал за своими головорезами. Ковальский застыл у двери, лихорадочно соображая, что им известно.

— Ай-яй-яй, — на сей раз голос отца Элиэзера звучал укоризненно, — вижу, вы предавались греху винопития.

Ковальский поспешил на кухню, где преподобный с укоризной смотрел на опрокинутую и пустую бутылку.

— Я готов искупить… — хрипло пробормотал Ковальский.

В горле у него пересохло от ужаса. Он покосился на кнут. Брат Захария заметил этот взгляд и, гнусно ухмыльнувшись, погладил рукоятку.

— Искупите, брат Иисус, искупите. Но прежде разрешите одно мое недоумение. — Отец Элиэзер по-хозяйски расположился за столом. Два брата замерли у него за спиной и уставились на Ковальского.

— Я готов… — повторил Ковальский.

— Хорошо, что готовы. Брат Джейкоб, не дадите ли брату Иисусу стакан воды? Вижу, он сегодня не в голосе, между тем вечером состоится спевка церковного хора…

Брат Джейкоб впихнул в трясущуюся руку врача стакан. Зубы Ковальского застучали о стеклянный край. Вода полилась на рубашку.

— Вам лучше? — участливо поинтересовался преподобный.

— Намного лучше.

— Отлично. Дело в том, что брата Апшерона посетило сомнение. А где сомнение, там и смущение, где смущение, там и грех. Брат Апшерон утверждает, что надежно запер чужаков в сарае. И действительно, когда я освидетельствовал сарай, задвижка была на месте. Чужаки же, видимо, перенеслись к церкви дьявольскими кознями. Вы ведь человек ученый, брат Иисус?

Ковальский промычал что-то, с равной степенью могущее означать и подтверждение, и отрицание.

— Ученый. Поясните же мне, какою силой должны обладать слуги дьявола, чтобы пройти через запертую дверь?

«Господи, — подумал медик, — ну не мучай же ты меня, старый иезуит. Хочешь бить — бей, но к чему эти словесные выкрутасы?» Он прокашлялся и глухо сказал:

— Я слышал о таком явлении, как телепортация.

— Телепортация! — Новое слово, кажется, необыкновенно воодушевило преподобного. — Вот и я говорю брату Захарии — не иначе, это телепортация.

А брат Захария в своем неверии утверждает, что будто бы заметил в кустах у ограды третьего человека. Но ведь немыслимо допустить, чтобы кто-то из общины оказывал помощь дьявольским слугам? Это, говорю я брату Захарии, нечистый застит тебе глаза и вводит во грех сомнения… Телепортация, несомненно телепортация!

Ковальский затрясся так, что задрожали начисто выскобленные половицы. Отец Элиэзер вновь укоризненно покачал головой и поднес палец ко лбу:

— Телепортация… А вдруг не телепортация? — Он поднял глаза, исполненные чистого недоумения, и уставился Ковальскому в переносицу. — Вдруг все же нечистый сильнее, чем мы полагали? Вдруг гнусное его копыто уже ступило на землю святой обители? Надобно разузнать, надобно разузнать.

— К… как разузнать? — заикнулся врач, таращась на кнут.

— Как? Вот именно что — как? Вряд ли слуги нечистого прямо ответят на вопрос, помогал ли им кто-то из братьев. Скрытность и лживость присуща порождениям тьмы. Поэтому, боюсь, придется нам прибегнуть к испытанию. С другой стороны, не хотелось бы нам, чтобы бесовские твари испустили дух до праздника Всесожжения. Посему решили мы прибегнуть к помощи специалиста… Вы ведь, брат Иисус, были врачом?

Ковальский деревянно кивнул. Он плохо понимал, что происходит.

— Отлично, отлично. Стало быть, сумеете понять, сколько именно ударов перенесет сатанинское отродье, принявшее, добавлю, человеческий облик и потому повинное законам смертной плоти, — без того, чтобы не отдать душу мерзостному своему пастырю?

— Вы хотите, чтобы я наблюдал за… пытками? — пробормотал врач.

— О нет! — Улыбка отца Элиэзера расцвела, как астра в огороде. — Я хочу, чтобы вы, именно вы провели испытание.

При этих словах брат Захария вытащил из-за пояса кнут и сунул в вялую ладонь Ковальского. Тот автоматически сжал рукоять.

— Вас ведь не затруднит это небольшое задание на благо общины? Вы, насколько я помню, говорили что-то об искуплении?

Доктор Ковальский молчал.

— Вот и отлично, — заключил отец Элиэзер, поднимаясь со стула. — В час, когда тень от церковного шпиля коснется калитки сестры Полины, я буду ждать вас на площади. Не забудьте прихватить кнут.

Колдуну еще никогда не было так весело. Точь-в-точь вирт-игра по Средневековью — только в роли демонов, заключенных в церковных подвалах, выступали они с Хантером.

Когда свет в узких окнах загустел и сделался малиновым, двери распахнулись и в церковь ввалилась толпа поселян. В руках у мужчин были дубины. Хантера это не смутило, но после нескольких ударов он утихомирился и позволил вытащить себя на крыльцо — сопровождая это, впрочем, страшной руганью.

На небольшой площади перед церковью в землю были вкопаны два грубо обтесанных столба. С Колдуна и Хантера сорвали рубашки и привязали лицом к столбам. В живот Колдуну немедленно впилась щепка. Спину холодил ветерок. По небу неслись облака, в их разрывы пробивались косые лучи закатного солнца. Площадь словно пылала, пылали лица собравшихся прихожан, пылала осенняя листва кленов. Черный и красный, отличное сочетание. Для полного ощущения, что он находится в вирт-игре, Колдуну не хватало лишь музыки. Какой-нибудь Бах, органная фуга, прерываемая рыданиями скрипок. На первый взгляд какофония, но с глубокой внутренней гармонией. Колдун как раз заканчивал сочинять скрипичную партию, когда от толпы отделился отец Элиэзер. На лбу преподобного вздувалась здоровенная шишка, и Колдун обозрел ее не без гордости.

Отец Элиэзер приблизился к столбу и негромко сказал:

— Малыш, твоя песенка спета. Но если не будешь дураком, мучиться не придется.

Это настолько не подходило к ветхозаветному слогу «Тварей чистых и нечистых», что Колдун с трудом сдержал смешок. Преподобный, не заметив произведенного эффекта, продолжал:

— Погляди-ка направо.

Колдун послушно взглянул направо. Там, немного впереди сомкнутых и угрюмых рядов прихожан, стоял доктор Ковальский. Стоял, опустив голову, как будто собственные ботинки вызывали у него немалый интерес. В руке у медика был хлыст.

— Я знаю, что вас выпустил этот мошенник. Мне нужно лишь громкое подтверждение от тебя.

— И?

— И тогда ты умрешь быстро.

— А если нет?

Отец Элиэзер улыбнулся:

— Думаешь, этот трус тебя пощадит? Да он всю шкуру с тебя спустит. С тебя и с твоего дружка. Так что, голубки, решайте.

Колдун задумчиво оглядел упитанную физиономию преподобного. Неплохо было бы плюнуть ему в глаз. Порыв холодного ветра хлестнул Колдуна по спине. По коже побежали мурашки.

— Что же вы не попросите Хантера об услуге?

— Хантер твой будет молчать из чистого упрямства. Знаю я его породу. Встречал таких в Вегасе.

Колдуну было очень любопытно, чем преподобный занимался в Вегасе, но пожалуй, ситуация для удовлетворения любопытства была неподходящая.

— Давай колись, — добродушно поторопил отец Элиэзер. — Обещаю поджарить вас быстро.

Колдун внезапно почувствовал, как на его правое плечо упало что-то колючее, маленькое и тяжелое. Он покосился направо. На плече сидела муха. Обычная мясная муха, черная, глянцевито блестящая, с непомерно огромными фасеточными окулярами. Колдун снова перевел взгляд на служителя чистоты.

— А я обещаю, — звонко сказал он, глядя прямо в выцветшие очи преподобного, — что, если вы нас сейчас отпустите, я не буду вас убивать.

Отец Элиэзер улыбнулся, и тогда Колдун, не удержавшись, все же плюнул ему в глаз.

Ковальский решил, что первым ударит старшего. Он уже не сомневался, что будет бить, но первым все-таки старшего. Длинный и жилистый, тот дергался в веревках и сквернословил без передыху. Светлая шевелюра его стояла дыбом. А младший был совсем мальчишка. Тощий, с бледной, будто никогда не видевшей солнца кожей, он зябко ежился на ветру. Ковальский принял решение и ждал сигнала, когда отец Элиэзер, вздумавший зачем-то поговорить с младшим пленником, вдруг отскочил от столба. Отирая физиономию, преподобный выкрикнул несколько слов, совсем не подобающих его сану, и ткнул пальцем в своего собеседника:

— Ковальский, сначала — этого!

Медленно, волоча ноги, врач подошел к столбу. Кнут тоже волочился за ним по пыли. Глядя на выступающие лопатки мальчишки, Ковальский пробормотал быстрой скороговоркой:

— Послушайте, я не хочу этого делать. А вы, пожалуйста, не выдавайте меня. Вам же все равно умирать. Я постараюсь бить небольно.

Паренек повел плечами и небрежно ответил:

— Да чего уж там. Валяйте. Меня никогда еще не били кнутом. Это, должно быть, очень интересно.

Да он просто издевается, понял Ковальский. Они все над ним измываются: Элиэзер, Захария, а теперь и этот шкет. Ведь он хотел помочь, просто хотел помочь, а неблагодарный щенок плюет ему в лицо и смеется. Врач поднял хлыст.

Первый удар получился не очень, но от второго мальчишка закричал, и лопатки его перечеркнула красная полоска.

— Убьет, — хрипанул в ухо Захария, и отец Элиэзер тоже понял — убьет.

Это было бы нехорошо, и преподобный повелительно мотнул головой. Захария поспешил к докторишке своей косолапой походкой и перехватил руку с кнутом. Кнут удалось забрать не сразу — Ковальский рвался бить еще и еще. Отец Элиэзер удовлетворенно хмыкнул. Вот так и вырабатывается истинное рвение.

Когда врача оттащили, преподобный подошел к мальчишке. Тот мешком висел на веревках, вся спина исполосована. Кровь струйкой стекала в пыль.

Ухватив парня за волосы, преподобный заглянул ему в лицо. Отпетый на соседнем столбе надрывался:

— Ты чего его, сучара, трогаешь? Ты меня тронь!

Игнорируя вопли бандюги, отец Элиэзер спросил:

— Ну как? Будешь говорить или тебе мало?

Парень устремил на него взгляд черных глаз — странных глаз безо всякого блеска, как старые матовые снимки. Облизнув прокушенные губы, мальчишка сказал:

— Святой отец, можно задать вам вопрос? Отчего бог в вашей церкви слепой?

Вопрос так огорошил преподобного, что он чуть было не ляпнул привычное: «Чтобы чистые очи не взирали на людские непотребства». Но не ляпнул, не таковский он был, чтобы ляпнуть, — лишь змеей мелькнула непрошеная мысль, что гляделки у мальчишки точь-в-точь как у того, в церкви. Тоже словно замазаны краской. Мелькнула и пропала.

— Та-ак. Значит, мало. Ладно. Когда подпалим тебе пятки, увидим, как ты запоешь.

Парень, скосив глаза, смотрел на что-то на своем плече. Муха. Крупная, толстобрюхая мясная муха. Странно, вроде уже не лето. Отец Элиэзер автоматически поднял руку, чтобы согнать насекомое, как вдруг земля поплыла под его ногами. Преподобный поспешно шагнул в сторону, успел увидеть свежий раскоп, успел увидеть даже, как из раскопа выскочило что-то серое, — и тут это серое впилось в поднятую руку отца Элиэзера, и пришла ужасная боль.

Когда прекрасный наземник взял ее за руку, не притронувшись и пальцем, Сиби перестала слышать Старого. И это было тяжело, потому что, оказывается, Старый здорово помогал думать. Как будто половина мыслей принадлежала ей, Сиби, а половина — Старому. Или даже нет — первая половинка одной мысли Сибина, вторая — Старого. Или нет — мысль, может, и Сибина, но правильная ли это мысль, знает только Старый. Тут Сиби окончательно запуталась и чуть не заревела от огорчения. И все же не заревела, потому что рука наземника — самая настоящая, теплая рука — погладила ее по голове. Ничего лучше с Сиби никогда не случалось.

«Не бойся, — сказал прекрасный наземник со сложным именем Колдун. — Ты теперь со мной. С тобой не случится ничего плохого».

Да, с ней не могло случиться плохого, хотя мысли еще немного путались. Для начала она попробовала опереться о мысли Своего Наземника — ведь он сам сказал, что теперь вместо Старого, — но из этого ничего не вышло. Колдун думал странно, сразу во всех направлениях, и кажется, сам толком не понимал, что думал. Например, о Сиби он думал одновременно как о теплом шерстистом звере на четырех лапах, с болтающимися ушами и высунутым мокрым языком; как о похожем на Сиби наземнике с темной кожей и странным именем Маугли и как о маленькой наземнице по имени Мирра. Сиби вздохнула и поняла, что, видимо, отныне придется полагаться только на собственные мысли. А это оказалось непривычно и тяжело. Ленивые мысли, глупые мысли. Сиби с удовольствием дала бы им оплеуху, чтобы шевелились быстрее.

Колдун велел ей ждать и вместе с другом ушел в Очень Плохое Место. Сиби сама толком не понимала, почему это место такое плохое. Надо было вспомнить. Старый просил не вспоминать, но сейчас очень важно было вспомнить — а память у Сиби хорошая. Сиби помнила все, что когда-то с нею случалось, все, начиная с того момента, как она осознала себя в тесной и теплой, наполненной влагой норе, где плавала и слушала, что творится за стенами. За стенами говорили наземники. Они говорили точь-в-точь как Колдун с его другом, и это было просто здорово, потому что Сиби хотела побыстрее научиться говорить с Колдуном на его наземном языке. Тогда, возможно, о ней не станут думать как о четвероногой, покрытой шерстью и глупой скотине.

«Лиззи, ну что ты в самом деле? Ты же знаешь, ты все знаешь. Она родится чудовищем, к ней приложил лапу нечистый. Мы не можем ее оставить».

«Пит, дорогой, я все понимаю, но пожалуйста… Она же наш ребенок, наша доченька».

«Но отец Элиэзер не допустит…»

«Мы можем сбежать».

Тоска во втором голосе захлестнула Сиби с головой.

«Сбежать? Сбежать куда? Там никого нет, Лиззи, нет никого. Мы остались одни, остальные люди погибли. Там только зло».

Наземник… людь… человек по имени Пит ошибался, но Лиззи его послушалась. А затем… Сиби запомнила красный свет, грубые злые руки и чувство, что она задыхается, что ее не будет сейчас, уже почти нет… Она тонула, как тонул в свой тоске человек Пит. Но пришел Старый, и все стало хорошо.

Колдун очень красивый и очень добрый, но не такой умный, как Старый. Он глупый и ходит опасно, почти как Сири, которая иногда карабкалась на ветки верхних деревьев и там расхаживала, щеголяя смелостью. Колдун делает это не из хвастовства, а из-за чего-то, чего Сиби пока не понимала. Может, из-за того, что у него никогда не было Старого. Вот и сейчас он ушел в Плохое Место, и там начало твориться необъяснимое. Сиби оставалась внизу и ничего не понимала, проклиная свою глупость, пока Колдун не закричал — так громко, что даже его мысли в голове у Сиби наполнились криком, — и в земле не появился вкус его крови. И тут Сиби все стало ясно. Плохое Место собиралось съесть Колдуна, как однажды чуть не съело Сиби, как ело Неродившихся Сестренок. Идти наверх было невозможно. Наверху сейчас полыхало огромное, слепящее, которое ободрало бы кожу и сожрало плоть с Сибиных костей. Но какое это имело значение, когда погибал Ее Человек?

Колдун слишком увлекся рассевшимся на его плече дроном и потому не сразу осознал, что произошло. Сиби, выскочившая из раскопа, каталась в пыли и жалобно выла. С нее на глазах слезала кожа, обнажая кровящее мясо. Но и священник, еще минуту назад самодовольно ухмылявшийся, опустился на землю. Он зажимал укус на руке, а на лице его застыл ужас. Потом отец Элиэзер заорал.

Кожа на его щеках и надо лбом вспухла бубонами, прорвалась гнойными кровоточащими язвами. Преподобный вцепился в свой черный сюртук и содрал его, разорвал рубашку, и под ней тоже обнажились нарывы. Толпа охнула и замерла, и в гробовой тишине раздался истерический смех. Смеялся доктор Ковальский. Смеялся, хихикал, реготал, тыкал пальцем в преподобного и булькал сквозь хохот:

— Смотрите! Глядите, люди, на вашего отца Элиэзера! В него тоже вселился бес! Он нечист, нечист!

Толпа вздохнула, зашевелилась. Кто-то начал пробиваться прочь, кто-то, наоборот, кинулся к преподобному. Один из давешних верзил поднял дубину и решительно шагнул к столбам, но сзади налетел доктор Ковальский и повис у верзилы на спине. Хантер еще сильнее забился в веревках. Шум нарастал, и тут на севере, со стороны города, раздался взрыв. Грохнуло так, что на секунду перекрыло людской гомон. К небу взметнулось пламя, и медленно пополз черный дым. Толпа замерла. Верзила выронил дубинку. Доктор Ковальский свалился со спины своей жертвы и присел на корточки, прикрывая голову. А снявшийся с плеча Колдуна дрон осенней кусачей мухой ввинтился в сутолоку и там хлопнул, выкинув облако желтого горчичного газа. Люди заревели. Теперь уже все ринулись прочь с площади, чихая, кашляя, прикрывая руками глаза. Хантер, тоже глотнувший газа, шумно бранился и перхал. Но на этом веселье не кончилось. Те из поселян, что бежали к северной части изгороди, прыснули в разные стороны, потому что под грохот и дым нового взрыва бревна разлетелись и в пролом ввалился открытый армейский джип.

— Рой, — пробормотал Колдун. — Давно бы так.

Он уже смутно видел, как в облаках пыли джип затормозил на площади, как из машины выскочил андроид и кинулся к столбу. Сознание Колдуна плыло. Все же он потерял много крови. Еще через секунду Колдун почувствовал, что запястья его освободились, и мешком осел в подхватившие его крепкие руки.

— Простите, сэр, дрон только сейчас вас обнаружил…

Колдуна аккуратно уложили на жесткое сиденье. Высоко над ним в тучах угасал закат. На секунду закат заслонили голова и торс Хантера. Охотник озабоченно покачал головой и сказал: «Держись, парень». Отвернувшись, он бросил через плечо: «Поехали!» — и тут Колдун встрепенулся:

— Сиби!

— Что? — Над ним склонился андроид. Красивое лицо Батти было сумрачно, на правой щеке чернело пятно копоти.

— Там… Рядом со священником. Если ее не затоптали.

— О чем он говорит?

— Подземная тварь, которую он приручил. Она нас спасла. Ущучила святошу, — пояснил Хантер и обратился к Колдуну: — Парень, она умирает.

С нее вся шкура слезла. Не протянет и часа.

Собрав последние силы, Колдун принялся сползать с сиденья.

— Хорошо, хорошо! — раздраженно крикнул Хантер. — Возьмем мы твою подружку. Лежи.

Колдун не позволил себе отключиться, пока не убедился, что андроид завернул Сиби в куртку и устроил на заднем сиденье джипа. И только потом закрыл глаза. Надо было отдохнуть.

Глава 7

Колдуна лихорадило, и немилосердно чесалась спина, которую андроид смазал регенерат-гелем. А в остальном ему было очень весело. Кажется, он впервые в жизни ухитрился наклюкаться. Мир, представлявший собой на данный момент раскуроченный зал «LCBO», играл яркими красками и таил множество тайн. На то они и тайны, чтобы их таить. Вдумавшись в эту глубокую мысль, Колдун захихикал и снова припал к бутылке.

— Хантер, — сказал он, — это была роскошная, великолепная идея — заехать в винный магазин. Жаль, что мы заодно не завернули в деликатесный отдел супермаркета и не разжились икрой и омарами.

Хантер в ответ перевернулся на другой бок и захрапел, что еще больше обрадовало Колдуна.

— Батти! — возопил он, размахивая бутылкой. — Давайте выпьем на брудершафт и поцелуемся!

— Укладывались бы вы спать, сэр, — укоризненно сказал андроид.

— Какой я вам «сэр»? Давайте уж сразу — «милорд». Отчего вы не зовете меня милордом?

Батти упрямо смотрел в наладонник с картой.

— Что вы там обнаружили такого интересного?

— Для того чтобы добраться до центра активности, о котором я говорил, нам придется оставить машину и идти через лес. Возможно, сплавляться по реке.

— Чудесно! Прогулка и водный спорт! Батти, что может быть лучше?

— Вы уверены, что это… Обновление вам не повредило?

— Это вы к тому, что я веду себя как идиот? Не переживайте, солдат. Я ведь считай родился заново. Грех не отметить. Выпейте со мной, я настаиваю!

Андроид вздохнул, вернул наладонник в нагрудный карман комбеза и принял от Колдуна бутылку.

— Ваше здоровье, сэр!

Лунный блик заискрился в бутылочном стекле, отскочил и затрепетал на перевернутых полках, осколках и немногочисленных уцелевших сосудах. Кассовый аппарат таинственно темнел, а воздух был влажен и насыщен запахами алкоголя, бензина и терпкой горечью осенних листьев.

Четыре часа назад, когда они на полном ходу въехали в разбитую витрину «LCBO», все было не так радужно. Машину вел Хантер, а андроид поддерживал Колдуна и вгонял ему одну за другой инъекции из полевой аптечки. По традиции, охотник и Батти всю дорогу препирались.

— Поганый дезертиришка! — заорал Хантер, стоило им выехать из поселка и миновать еще дымящиеся развалины радиовышки. — Какого черта ты бросил нас в сарае? Морду бы тебе за это начистить!

Андроид на секунду поднял голову от аптечки и ответил, перекрывая рев мотора:

— Я поставил на территории датчики движения и шумовую завесу. Я не мог предвидеть, что вас атакуют из-под земли. Прошу прощения, это мой недосмотр…

— Прощения он просит, козел. Ты лучше скажи, куда смылся. Отлить отработанное топливо приспичило?

— У меня есть дополнительное задание, сэр.

— Какое еще задание?

— К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос. Задание от моего командира.

— Кто твой командир, солдат?

— Не могу ответить на ваш вопрос.

— Я твой командир, скотина железная. Понял? Я!

— Во всем, что касается обнаружения Саманты Морган, я должен был подчиняться доктору Вечерскому. В случае смерти командующего миссией…

— Заткнитесь вы, оба, — тихо сказал Колдун. — Нам надо остановиться. Сиби умирает.

— Сэр, я сделал ей инъекцию биостимулятора, но реакция отрицательная…

— Ей не помогут ваши лекарства. Остановите машину, Хантер.

— Мне надо выпить, — сообщил охотник. — Срочно нужно выпить. Иначе я начну убивать.

Так они и очутились в винном магазине.

Уже окончательно стемнело. Шум двигателя спугнул стайку неуклюжих крыланов, и они вылетели в ночь, грузно размахивая кожистыми крыльями. Больше внутри никого не оказалось, лишь у задней стены фары высветили человеческий череп и костяную руку, сжимающую ружейный приклад. Может, человека убили химеры, а может, он бежал сюда от отчаяния и то ли упился до смерти, то ли вышиб себе мозги. Бо́льшая часть бутылок валялась на полу. Винные магазины разгромили в первые же дни катастрофы — и все же Хантер, поначалу разочарованно заругавшийся, вскоре обнаружил целый выводок непочатых «Джонни Уолкеров». Ругнувшись уже восхищенно, охотник приник к горлышку…

В белом свете фар андроид расчистил от осколков небольшую площадку и на руках вынес Сиби из машины. Колдун, покряхтывая от боли, выбрался сам. Хантер длинной тенью отделился от стены, андроид тоже встал рядом. Все трое смотрели на маленький дрожащий комок. Куртка Батти скрыла цвергиню почти целиком, но то, что выступало из-под куртки, выглядело неприятно.

— Что это с ней?

Колдун присел на корточки рядом с подрагивающим, еле слышно скулящим свертком и, не оборачиваясь, ответил:

— Непереносимость ультрафиолета. Ваши парни вам не рассказывали?

— Те цверги вроде только слепли на свету, как совы.

— Значит, дополнительная мутация.

Колдун говорил спокойно, но спокойным себя не чувствовал. Он положил руку на голову Сиби, покрытую полой куртки. Ткань под пальцами чуть дрогнула, словно Сиби пыталась из последних сил прижаться к руке Колдуна.

— Парень, не мучай ее зря. Будь человеком.

— И что значит, по-вашему, быть человеком? — процедил Колдун сквозь зубы.

— Это значит, что ее надо прикончить.

— Вы, Рой, тоже так думаете?

Андроид помолчал, но после паузы решительно ответил:

— Да, сэр. Это будет милосердно.

— Вокруг меня, как я погляжу, собрались эксперты в милосердии.

Колдуна распирала злоба. Хантер присел рядом и примирительно опустил ладонь ему на плечо:

— Слушай. Если ты сам не можешь, дай я сделаю. Быстро. Уж это я умею. Она и не почувствует.

— Не сомневаюсь. Но у меня есть идея получше.

Сообщив это, Колдун сунул руку за голенище и вытащил оттуда бледный кожистый корешок. Откинул ткань и положил его на грудь Сиби, прямо в сочащееся кровью месиво. Через минуту растение вяло закопошилось, и Колдун подумал, что не зря прихватил с собой образец.

Сиби было страшно. Конечно, и больно, но в основном страшно. Одно дело — засыпать в объятиях Старого, под его тихую колыбельную. Долгий Сон не пугал Сиби. Раньше или позже, но все засыпают. А сейчас она проваливалась, тонула, совсем как в Плохом Месте, еще до того как ее забрал Старый. Сиби тоненько всхлипнула, и тут на голову ей легла рука.

«Не бойся, — сказал Колдун. — Ты не умрешь».

«Я не боюсь, — храбро соврала Сиби. — Ты можешь спеть мне колыбельную?»

«Нет. Я могу сделать кое-что получше».

И вот тут Сиби испугалась по-настоящему. Она поняла, что хочет сделать Ее Человек, и это было ужасно.

«Не надо. Тебя не станет. Я не хочу Обновления. Не такого».

«Не бойся, малышка, — повторил Колдун. — Мне кажется, я смогу это контролировать».

Но он не мог, не мог. Даже Старый не мог сделать это совсем правильно, потому что все наземники засыпали Долгим Сном.

«Просто вас было много. Слишком много. А сейчас ты одна. Уж на одну тебя меня хватит».

Сиби трепыхнулась, когда на грудь ей лег корешок. Мертвый палец Старого. Мертвый… почти мертвый… Вот это было хорошо. Сиби вздохнула с облегчением. Мертвое не может повредить живому. Однако палец зашевелился. Сначала робко, а затем увереннее он коснулся сердца Сиби… Прикосновение было и похоже, и не похоже на Старого, в нем было что-то от Старого, но больше от Колдуна.

«Не надо».

Он не слушал, глупый, глупый, самоуверенный наземник, привыкший ходить опасно и смеяться в лицо страху. Он не ведал страха. И Сиби вдруг перестало быть страшно. Она покорно позволила частичке Старого проникнуть внутрь, заполнить ее плоть и кости, вены и мозг… Она уже проходила через Обновление и знала, как это бывает, как струя новой жизни вливается в тело и становится легко и весело дышать… Но сейчас все было по-другому. Не жизнь, не просто новая жизнь. Сиби захватило и окунуло в водоворот чужого сознания. Там светились жемчужным светом узкие башни, там бежала через лес звериная стая, звучала музыка, остро сверкали хирургические инструменты, там пахло запретным зельем и маленькая черноволосая девочка по имени Мирра прощально махала рукой. Сиби почувствовала, что тонет, все-таки тонет… Что прежней Сиби уже не будет.

Это смахивало на пуповину. Дрожащую, пульсирующую пуповину, протянувшуюся от Колдуна к изувеченному тельцу цверга. Колдун помнил это ощущение, как помнил все, почти с самого момента зачатия, с околоплодной жидкости, в которой он парил, слушая голоса. Ему казалось, что он рухнул обратно, туда, в теплую утробу матери, в тесную клетку, из которой то ли выберешься, то ли нет. Слова звучали слишком реально, чтобы быть просто воспоминанием.

Нетерпеливый и властный голос отца:

«Патриция, ты соображаешь, что творишь? Ты заражена. Мы все заражены. Этот ребенок родится чудовищем».

И своевольный, капризный, но не менее властный голос матери:

«Знаю, Грег. И что? Ты не заставишь меня сделать аборт. Слава богу, я не какая-нибудь официантка из гриль-бара, которую ты обрюхатил и бросил. Если я захочу, заведу хоть десять детей от того, от кого пожелаю, — и твое мнение тут ничего не значит».

Теплый безвоздушный пузырь прорвался, и Колдуна вынесло наружу — в безжалостный свет фар, в винную вонь, холод бетонного пола, туда, где над ним склонились обеспокоенные лица.

Боже, благослови матерей.

— Черт!!! — Хантер судорожно вцепился в бутылку и смотрел на Колдуна так, словно узрел фамильный призрак. — Когда эта штука начала в тебя прорастать, я чуть ее не выдрал, только дубина железная удержала. Я думал, с тобой всё.

Колдун провел ладонью по груди, и высохший корень рассыпался трухой. Мертвая пуповина, которая уже никогда никого не свяжет. Обновляющий отряхнул пальцы и, приподнявшись на локтях, поглядел на Сиби. Девчонка спала. Спала, совсем по-человечески подложив руку под голову. Кажется, с ней все будет в порядке. Колдун уселся поудобнее и потянулся к бутылке. Хантер расстался с выпивкой без сопротивления.

— А то. Тебе надо выпить. Нам всем надо выпить.

Колдун уже поднес наполовину опорожненную бутыль к губам, уже вдохнул терпкий аромат виски, когда андроид удержал его.

— Прежде чем вы, Колдун, и вы, Хантер, напьетесь, я хотел бы отчитаться.

— Отчитаться?

— Да. Мне удалось получить кое-какую информацию, возможно, указывающую на местонахождение Морган. — Включив наладонник, он вывел на экран карту бывшего Алгонкинского парка. — По моим данным, здесь, — андроид ткнул пальцем в несколько концентрических кругов, расходящихся, как след на воде, — в этом квадрате, зарегистрирована повышенная биологическая активность с одним четким центром. Возможно, этим центром является наш объект.

Хантер нехорошо прищурился:

— Возможно. А возможно, ты собираешься завести нас к черту в задницу, бросить там и отправиться выполнять свое… дополнительное задание. Я тебе не верю.

— Это ваше право. Однако доктор Вечерский утверждал, что активность химер вокруг жилища Морган резко повысится, а это единственный подобный центр в радиусе тысячи миль.

— И откуда ты это взял?

— Я побывал на законсервированном военном объекте. В числе прочего там собирали данные по активности химер, и аппаратура до сих пор сохранилась.

— Колдун, я ему не верю. Он врет, сука, по глазам вижу — врет.

Колдун пожал плечами. Сейчас ему было все равно. Отросток Старого рассыпался трухой, а в груди остались странная пустота и легкость, словно Колдун избавился от чего-то тяжелого, чего-то, что отравляло ему жизнь последние пять месяцев. Он знал, что ощущение ложное, что уже на рассвете чувство легкости исчезнет, но сейчас хотелось длить его и длить…

— Давайте выпьем. И вы выпейте, Рой. По слухам, ничто так не примиряет противоречия, как глоток хорошего виски.

— Я слышал другое, — пробормотал андроид, но наладонник убрал.

Лунный блик вспыхнул в последний раз и померк. Небо затягивали тучи, и в тучах на севере вновь полыхали зарницы. Синеватое трепещущее зарево бросило в развороченное нутро магазина странные тени. Андроид отодвинул пустую бутылку, вытер рот тыльной стороной руки и уставился на Колдуна. Колдуну показалось, что глаза искусственного человека чуть заметно светятся во мраке.

— Кто делал ваши глаза, Рой?

— Что, сэр?

— Шутка. Старая шутка из старого фильма. Впрочем, вы-то его наверняка смотрели и только делаете вид, что не понимаете.

— Зачем мне притворяться, сэр?

— Вот и я думаю — зачем? Вы же не беглый репликант? Или все-таки беглый?

Совершенное лицо андроида не дрогнуло — но, может, темнота скрыла движение.

— Все мы не те, за кого себя выдаем, сэр.

— Вы так полагаете? За кого же, по-вашему, выдаю себя я?

Андроид промолчал. Ссутулившись, он наблюдал за пляской грозового света в разбитом стекле. Колдун с огорчением ощутил, как чувства легкости и свободы уходят, просачиваются в никуда. В бездонную прорву. Или это просто на смену опьянению приходит похмелье?

— Хотите поиграть, Рой?

— Смотря во что, сэр.

— В простую игру. Я задаю вопрос. Вы отвечаете. Вы ведь обязаны ответить на любой вопрос, заданный человеком?

— Я обязан ответить на любой вопрос, заданный моим непосредственным командиром или Бессмертным. Что касается других людей, я могу ответить на вопросы, не касающиеся секретной миссии.

— Да бог с вашей миссией. Она мне неинтересна. Мне интересны вы.

— Я, сэр?

— Да, вы. Скажите, Рой, вы считаете себя человеком?

— Я — андроид четвертого поколения, боевая модификация 6G12…

— Нет. Вы не поняли. Я не спрашивал, кем вас считает ваше начальство или изготовители. Я спросил, кем себя считаете вы.

— Я не могу считать себя человеком, сэр.

— Почему? Потому, что вас вырастили в инкубаторе? Потому, что ваши клетки клонированы, а в вашем геноме смешались гены десятков солдат?

— Нет. Не поэтому.

— Почему же?

Андроид еще больше ссутулился. Он смотрел в глубину зала, и сейчас на лице его уже явственно читалась тоска.

— Отвечайте, Рой.

— Да, сэр. Конечно. — Выпрямившись, андроид заговорил спокойно и сухо, словно давал официальный отчет: — У меня был друг. Мы служили вместе, прошли несколько кампаний. Дважды он спасал мне жизнь. Он был лучшим солдатом, чем я, но я собирался со временем вернуть долг. Потом мой друг связался с «дикими» андроидами. Мне поручили выследить его и убить.

— И вы?

— Исполняя приказ, я сформировал поисковый отряд. Мы выследили «диких» и окружили селение, где скрывался мой друг. Выяснилось, что среди «диких» у него жена и дочь. Он умолял отпустить их, но у меня были четкие указания: уничтожить всех. Когда мы уходили, в селении не осталось живых.

— И что же? После этого вы перестали считать себя человеком?

— Нет, не после этого. Дело в другом. Сейчас, рассказывая вам о моем друге, я ощущаю вину и боль. Но во время исполнения во мне ничего не дрогнуло. Я следовал приказу, а это исключало малейшие колебания. Проанализировав свои чувства, я понял, что не являюсь человеком.

— А вам бы хотелось?

— Чего?

— Быть человеком.

Батти решительно кивнул:

— Да. Это подразумевает дополнительные степени свободы, мне сейчас недоступные.

Колдун откупорил новую бутылку из находок Хантера. Хлебнул, вздрогнул от продравшего глотку пойла, а затем усмехнулся:

— Ну вы даете, Рой. Прямо история Пиноккио, деревянного мальчика, который хотел стать настоящим.

— Вы смеетесь? Вам это кажется смешным?

— Отчасти. Отчасти ошибочным. Вы ведь говорите о безусловных рефлексах. Меня ударили по колену, и нога дергается. Ничего не могу с этим поделать. У вас другие рефлексы, но это ничего не значит. Вопрос в том, что бы вы сделали, будь у вас выбор.

Андроид покачал головой:

— Вы очень умны, сэр. Но сейчас ошибаетесь. Деревянный мальчик сделан из дерева, а настоящий — из животных белков, жиров и углеводов. Деревянному мальчику никогда не стать настоящим.

— Это вопрос терминологии.

— Нет. Это факт. Разрешите задать вам вопрос?

— Задавайте.

— Зачем вы присоединились к нашей миссии?

Колдун опрокинул бутылку и долго глядел, как темная жидкость льется из горлышка на бетонный пол. Черная лужа, похожая на кровь, но не кровь…

Становилось зябко. Колдун плотнее закутался в плащ. Плащ Батти прихватил из сарая, куда вернулся еще до рассвета. Остальным имуществом экспедиции, похоже, поживились цверги, а вот плащом отчего-то пренебрегли. Андроид не обязан был забирать плащ. И искать людей ему было не обязательно, ведь секретная миссия приоритетна. Но Батти свой выбор сделал…

— Затем, что у меня не было выбора, — ответил Колдун.

Подложив под спину несколько расплющенных картонных коробок, он вытянулся на полу и почти мгновенно уснул.

Утро встретило Колдуна жестокой головной болью, слишком резким солнечным светом и Сиби, забравшейся в ящик. Из ящика торчало только замурзанное и злое личико. Перед ящиком топтались андроид и Хантер — причем охотник, к раздражению Колдуна, был свеж как огурчик. Словно и не напился вчера до полной отключки.

Колдун откинул полу плаща, немалым усилием заставил себя встать и подошел к странной троице.

— Сиби, ты что делаешь?

С перепоя он не сразу сообразил, что говорит вслух. Сиби, однако, без промедления ответила:

— Я голая. Грязная. Некрасиво.

— И так уже час, — констатировал Хантер, сосавший потухшую сигарету.

— Она говорит, — тупо заметил Колдун.

— Ага. И еще кусается. — Охотник сунул напарнику под нос прокушенный палец. — Цапнула меня, когда я пытался ее оттуда вытащить. Я уж думал, мне крантец, как тому святоше. Но ничего, хотя зубы у нее что у твоей пираньи.

— Я не глупая, — злобно заявила Сиби. — Я умею говорить.

Голосок у нее был ломкий и хрипловатый, но вполне человеческий. Колдун пригляделся. Черты девчонки смягчились. Кожа, хоть и грязная, утратила серый оттенок и сейчас была просто бледной. А глаза, прежде прозрачные, заметно потемнели, хотя и оставались слишком крупными для худенького лица.

— Ты не глупая, — вздохнул Колдун. — Но из коробки тебе все же придется вылезти.

— Нужна одежда.

— Вот упрямая бестия! Колдун, она тебя еще изведет. Завтра потребует брильянтовое колье и норковую шубу.

Хантер развлекался вовсю, но Колдуну было не до смеха. На такой эффект Обновления он вовсе не рассчитывал.

— Смешно. Очень смешно. Ха-ха, — заявила Сиби голосом говорящего манекена. — Что такое «брильянтовое колье»?

Колдун молча подобрал плащ и накинул на плечи Сиби. Та некоторое время изучала обновку, а затем боком полезла из коробки.

— Я видел большой торговый центр в паре кварталов отсюда, — сказал Батти. — Можем заехать туда. Все равно вам нужны рубашки.

— Рубашек на твоей законсервированной базе, значит, не нашлось? — едко поинтересовался Хантер.

— Я не знал, что они пригодятся, — с безжалостной серьезностью ответил андроид. — А то бы прихватил парочку.

Нижний этаж супермаркета оказался затоплен какой-то тухлой жижей, так что им пришлось оставить джип и карабкаться в здание по пожарной лестнице. Сиби проявила при этом завидную ловкость. Хантер отправился искать сигареты, а остальные трое, миновав разгромленный «Баскин-Роббинс» и черный зев кинотеатра, вышли к бутикам. Здесь все было покрыто слоем пыли. Сквозь проломы в потолке били отвесные солнечные лучи, и пыль кружилась в них невесомыми водоворотами. Шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Рядом с магазином электротехники валялись несколько микроволновок и стиральная машина, а из мебельного вытащили и разбросали матрасы. Полем битвы на краткое время завладели мародеры, но потом и их потеснили волки и вороны, или кто там хозяйничал в городе и пировал на людских костях.

— Будьте осторожны, — предупредил андроид. — Здесь встречаются пауки.

— Крупные?

— Достаточно крупные, чтобы мы заменили им мух.

Над пустым супермаркетом витал ощутимый запах гнили. Гниль и плесень. Колдун понадеялся, что не вся одежда в бутиках пропахла этой дрянью.

Сиби, мотнув головой, гордо миновала «Зару» и «Хелфингера», ни на секунду не задержалась у «Фокса», а вот магазин нижнего белья привлек ее взгляд.

— Так, — сказал Колдун, стремительно терявший терпение. — Вы тут разбирайтесь, а я пока поищу рубашку.

Вернулся он минут через десять. За это время Сиби успела совершить немало славных дел. Она стояла посреди магазина, обряженная в пушистую голубую пижаму со слониками. На голове ее красовался бюстгальтер, рассчитанный, должно быть, на профессиональную порнозвезду. Одна его чашечка с легкостью заменяла Сиби шляпу, а вторая кокетливо свисала на спину. Цвергская модница цвела улыбкой и непрерывно оглаживала пижаму.

— Красиво. Очень мягко и красиво. — Завидев Колдуна, девчонка стянула с головы лифчик и приветственно им помахала. — Отличный чепец, только глупый. На человека с двумя головами. Я думаю, про запас.

Андроид смотрел на это с каменным выражением лица. Колдун со свистом втянул воздух и процедил сквозь зубы:

— Батти, у вас в наладоннике есть камера?

— А что?

— Если нарядить вас медведем, а Хантера свиньей, мы вполне сможем снять очередной выпуск «Маппет-шоу».

— А вы, стало быть, нарядитесь лягушкой?

Ответить Колдун не успел, потому что супермаркет огласился жутким гоготом. Это вернулся Хантер. Он стоял, согнувшись пополам, разроняв сигаретные пачки и держась за живот. Смеху его вторило многоголосое эхо. Сиби некоторое время сердито пялилась на Хантера, а потом вдруг выронила бюстгальтер и залилась колокольчиком. У нее был неожиданно звонкий и заразительный смех. Колдун хмыкнул, и даже андроид улыбнулся. Оказывается, он умел улыбаться.

После часа уговоров Сиби согласилась упаковать пижаму и сменить ее пока на узкие мальчиковые джинсы, майку с давно забытой рок-звездой и теплый свитер с капюшоном. От ботинок она отказалась, а Колдун не стал настаивать — пятки у девчонки были жесткие, как дерево. Сам Колдун разжился парой рубашек, бельем и запасными брюками, а Хантер, чью куртку делили сейчас скверные жители деревни, прибарахлился новой партией ковбойского шмотья. Не забыл он прихватить и сапоги, еще лучше, чем прежние, и сейчас восхищенно любовался их желтой телячьей кожей.

— Как вы в них по лесу пойдете, Хантер?

— Оседлаю какую-нибудь тварь, — без колебания ответил охотник. — Я вырос на ранчо. Мы там лошадей воспитывали.

— Зачем?

— В смысле — зачем?

— Зачем воспитывали?

— Ну, выезжали, дуралей. Ты небось и лошади живой не видел?

— Почему же, видел.

— Где? В зоопарке?

— Нет. На похоронах моего деда.

Хантер покрутил пальцем у виска и продолжил любоваться сапогами. С пояса его свисал новенький нож, и Колдун не сомневался, что еще парочку охотник пристроил в голенища. Только арбалет утрачен был навсегда, зато Хантер обзавелся боевым топориком из лавки индейских сувениров. В продуктовом разделе они набрали консервов и бутилированной воды. В Алгонкине было полно озер, но о тамошней воде говорили разное, так что бутылки могли оказаться совсем не лишними. Наконец, в туристическом взяли еще два рюкзака, куда и загрузили добытые сокровища.

Маршрут они больше не обсуждали, но каким-то образом между членами отряда установилось молчаливое согласие — следовать на северо-восток, до Алгонкина, а там сориентироваться на месте. Пока Сиби с энтузиазмом ползала по сиденьям джипа, тыкала в кнопки и пыталась повертеть руль, а охотник грузил их добычу, Колдун с Батти задержались у разбитого окна третьего этажа.

Сюда задувал ветер. Над горизонтом тянулись желтые облака. Приземистое стадо заправок, кондитерских и автошопов толпилось под ногами. По крышам попархивали вороны, на вид самые обычные. Разрушения с высоты были не так заметны, и казалось, ничего не изменилось за прошедшие шесть лет. Только не было людей. Во всем мире не осталось людей, лишь безрукие манекены валялись у зеркальной витрины бутика. Батти отметил про себя, что Колдун избегает смотреть в ту сторону.

— Колдун, я хочу вам кое-что сказать.

— Да, Рой?

— Видите ли… — Андроид замешкался. Он выглядел смущенным. Смущение вовсе не шло ни к его крепкой фигуре, ни к идеально очерченному лицу. — Вчера в джипе, когда я вам обрабатывал раны…

Я взял пробу крови на ID-анализ.

— Зачем? — равнодушно спросил Колдун.

— У меня были некоторые подозрения. Мне хотелось их подтвердить.

— И как, подтвердили?

— Да. Я знаю, кто вы такой, сэр… Не беспокойтесь, Хантеру я не скажу.

— Я и не беспокоюсь. — Колдун зевнул. С севера надвигалась гроза. Па́рило. Марево, висевшее над горизонтом все эти дни, должно было наконец рассеяться, но пока атмосферное давление росло, изводя духотой.

— Извините, я превысил свои полномочия.

— Да бросьте вы извиняться, Рой. Просто досадно. Мне уже начала нравиться эта маска.

Андроид кинул косой взгляд на собеседника — и на какую-то долю секунды ему почудилось, что уже привычное, нервное и тонкое лицо восемнадцатилетнего паренька исчезло. Что на месте его собеседника даже не человек в маске — нет, просто равнодушная, холодная пустота. Рой Батти мало чего в этом мире страшился, но сейчас ему сделалось не по себе. Солдат быстро отвел глаза и пробормотал:

— Вам нравится Колдун, сэр?

— Да.

Помявшись, андроид сказал:

— Этой ночью вы говорили о выборе. У вас есть выбор. Если вам нравится Колдун, вы можете остаться им.

Человек улыбнулся:

— На какое-то время, Рой. На время. Впрочем, все в этом мире временно. Не так ли, солдат?

На севере громыхнуло. Сиби, зажав уши, вжалась в сиденье машины. Спустя минуту первые капли дождя упали на дорогу, выбив из нее фонтанчики смешанной с брызгами пыли.

Через полчаса гроза разыгралась вовсю. Гремел гром, лупил по крышам ливень, хлопали на ветру рекламные щиты и вывески. Деревья клонились к земле. Все смешалось в клокочущем котле земли и неба, и от неба до земли метались неспокойные тени. Одна из теней, чернее и более плотная, чем ее собратья, вынырнула из дождевой круговерти. Остановилась, втянула носом насыщенный влагой воздух. Встряхнулась, разбросав облако капель. Острые уши твари настороженно дрогнули, а затем прижались к крутолобой башке. Выбрав направление, огромный черный волк скачками понесся туда, куда полчаса назад укатила машина с охотниками.

Глава 8

Луна, встающая над лесом, огромна и красна, как кровь. Но, карабкаясь выше, ночное светило бледнеет, выпускает длинные мертвецкие пальцы, и те шарят по глади бесчисленных озер, зажигая серебряные дорожки. Поднявшись еще выше, луна заглядывает в окно бревенчатой хижины на одном из островков. Пробегает взглядом по убогой обстановке, раскладывает по полу тени, а затем щекочет веки спящей женщины. Женщина, бормоча, прикрывает лицо ладонью и отворачивается от окна. Ее длинные, пышные волосы, разметавшиеся по лежанке, кажутся в лунном свете серыми — хотя на самом деле они цвета яркой, насыщенной меди. Как ни старается злодейка-луна, женщина не просыпается, лишь натягивает на голову одеяло и сворачивается под ним клубком. Женщине снится прошлое.

Сверкали люстры. Пел хрусталь. Между столиками бесшумно скользили официанты. Пианист старательно стучал по клавишам своего инструмента, но к музыке никто не прислушивался. Нарядные господа, собравшиеся группками, обсуждали свои дела. Некоторые окружили особенно выдающихся ученых, но контракты будут подписаны не сегодня. Сегодня, в заключительный день конференции, в банкетном зале шикарного парижского отеля, предлагалось веселиться. И все веселились.

Алекс был в ударе. Собрав вокруг себя целую стайку обвешанных драгоценностями дамочек — Бессмертных и претенденток, — он разливался соловьем.

— Кондратьевские циклы! — вещал Алекс. — Вы знаете, что Кондратьев жил в СССР? Он сгинул в лагере, так и не успев закончить свою последнюю книгу. Там он несомненно предсказал бы то, что у нас творится сейчас.

Дамочки слушали развесив уши. Саманта злобно фыркнула, забрызгав шампанским свое единственное вечернее платье.

— Так вот, кондратьевские циклы предсказывают периоды экономического роста и спада. И сейчас мы живем в эпоху подъема. Мы живем за счет технологий, открытых во время кризиса десятых годов. Так происходит всегда. В кризис люди голодны и полны творческой энергии, но у них нет денег, чтобы наладить массовое производство своих изобретений. Паровые двигатели, автомобили, радио — все это было изобретено в эпоху кризисов. Последний одарил нас двумя основными технологиями — продвинутой генной инженерией и термоядом. Итак, у нас есть термоядерный синтез, есть горы дешевой энергии. Мы, господа, можем позволить себе прокормить миллиарды голодных — но делаем ли мы это? Нет. Заправляющие нашим обществом корпоративные монстры желают одного — наживы. Живя в середине двадцать первого века, по уровню общественного сознания мы все еще пребываем в веке девятнадцатом, в эпохе дикого капитализма…

«Ох нет, — простонала про себя Саманта Морган, — только не это! Что же ты, дурак, делаешь? Пожалуйста, — взмолилась она, — только не вздумай проповедовать учение Маркса на вечеринке, где собрались пятьсот злых корпоративных монстров. Монстров, от которых напрямую зависит наше финансирование».

Отставив бокал, Саманта начала пробиваться сквозь окружившую Вечерского толпу. А тот все не затыкался:

— Капитализм и связанные с ним структуры ведут нас в пропасть. Кризисы будут все глубже, откат — все болезненней. Советскую Россию называли в свое время гигантом на глиняных ногах, но современное общество — это гигант на ногах бумажных. Ценные бумаги, и даже не бумаги — воздух, базы данных биржевых компьютеров…

Перед Самантой вырос объемистый зад какой-то матроны, и пришлось двинуться в обход.

— Возможно ли изменение? Советский эксперимент доказал, что вроде бы не возможно. Капитализм — единственный экономический строй, полностью соответствующий человеческой природе. Конкуренция, естественный отбор и борьба за существование — то, что заложено в нас миллиардами лет эволюции, и капиталистическое общество — единственная известная нам общественная формация, живущая в точности по эволюционным законам. Но, господа, мы забываем о второй из развивающихся сейчас технологий. Спросите меня — можем ли мы изменить саму природу человека? И я отвечу — да, уже можем. Мы можем изменить человеческую природу и связанное с ней сознание. Все великие философы и мечтатели, начиная с середины девятнадцатого века, размышляли об этом. Они раньше нас поняли, что в теперешнем виде человек — лишь жадное и злое животное. Не изменив его природу, мы не сможем сделать шаг вперед. Гитлеровских идеологов можно упрекнуть в чем угодно, но одно они понимали верно — нам нужна новая порода человека. И не об этом ли мечтали фантасты, задача которых, как известно, предсказывать будущее? Два века напряженной работы мысли, фантазии, совести, наконец. И вот сейчас, полностью овладев генетическими технологиями…

Дамочки хлопали искусственно наращенными ресницами, округляли совершенные — не без помощи пластической хирургии — ротики и слушали оратора затаив дыхание. Они ни черта не понимали. Но уже от соседних столов двинулись к группе двое или трое мужчин в идеально сшитых костюмах и смокингах. Некоторые из гостей скрыли лица под полумасками — новая мода Бессмертных. Этим господам было интересно, чему же так увлеченно внимают их жены и любовницы — и ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они это узнали.

Совсем некстати Саманте вспомнились студенческие демонстрации двадцатых. «Смерть Бессмертным!» Она сама, собрав волосы в хвост на затылке и накинув на плечи древнюю джинсовку, расхаживала с подобными плакатами перед зданием бостонской мэрии. «Смерть» — «La Mort». Демонстранты выбрали французский, потому что так красивее звучало: «La Mort aux Immortels!» А совсем рядом, у тощих деревьев сквера, пристроилась группка почитателей Роулинг, с огромным портретом тогдашнего президента в черной мантии и клобуке и с подписью «Deatheater». Да, веселое было времечко…

Саманта сделала последний рывок, чуть не опрокинув какую-то субтильную девицу в кимоно, и вцепилась в Алекса. Выдрав из его рук бокал, она обернулась к аудитории и, сладко улыбнувшись, прощебетала:

— Позвольте мне на минуту похитить моего коллегу. Нам надо обсудить важные новости генетики.

Дамы уважительно попятились, однако на многих лицах проступило разочарование. Саманта знала, что выигрывает на фоне этих размалеванных кукол, хотя ее платье стоило в десять раз дешевле, чем самый простенький из их нарядов, а из драгметаллов у нее имелись разве что платиновые провода в лабораторных аналитических весах.

Твердо придерживая Вечерского под руку и стараясь делать вид, что это не она тащит коллегу прочь, а он ведет ее под локоток, Саманта выскользнула из толпы и впихнула Алекса в угол за огромной цветочной вазой. От вазы одуряюще пахло лилиями.

— Ты что творишь? — зашипела Морган, сузив глаза и приблизив лицо вплотную к ухмыляющейся физиономии Вечерского. — Ты соображаешь, что там нес? Во-первых, тебя могли услышать их мужья — главы тех самых корпораций, которые ты мечтаешь повергнуть в прах. Во-вторых, ты открыто проповедуешь евгенику и нацистские теории на банкете по поводу закрытия крупнейшей генетической конференции…

— Ты знаешь, что, когда злишься, у тебя глаза зеленеют?

— Ты что, окончательно спятил?! Напился как свинья…

Мутные голубые глаза приблизились. Саманта ощутила коньячный запах, а затем к ее губам прижались чужие губы. Она дернулась — безуспешно, потому что Алекс, оказывается, успел крепко обнять ее за плечи. Поцелуй длился и длился, и голова Саманты закружилась — то ли от недостатка воздуха, то ли от приторного аромата лилий…

— Знаешь, я был не совсем прав.

В окно лился серый свет парижского утра, но тяжелые бордовые занавеси придавали этому бледному свету красноватый оттенок. Гостиничный номер был отделан в стиле кого-то из Людовиков — может, Пятнадцатого или Четырнадцатого. Саманта плохо разбиралась в истории. Громоздкая мебель с красной обивкой, зеркала в вычурных золотых рамах. Много темного дерева. На полу пышный ворсистый ковер.

Саманта сидела в постели, в ворохе смятых простыней. Ей смертельно хотелось курить. Она бросила сигареты, узнав свой диагноз (хотя какое отношение курение имеет к прионовым бляшкам в мозгу?), а потом, вылечившись, так и не вернулась к дурной привычке.

Алекс устроился на подоконнике и курил. Саманта не видела за стеклом ничего, кроме дождевых струй, но и так знала, что они поливают набережную и вздувают пузыри на желтой воде Сены. По тротуару спешат прохожие — в основном туристы под красными зонтиками. А чуть дальше справа, на островке, вздымает мертвый факел Статуя Свободы. За ее спиной, над желтой лентой реки, обрушиваются с неба другие реки — башни небоскребов парижского делового центра.

Впоследствии, обдумывая это утро, Саманта часто гадала, как бы все обернулось, если бы их поселили в другой гостинице. Не здесь, не в этом кусочке Нью-Йорка, перенесенном на французскую почву, а где-нибудь на Монмартре: с его кривыми улочками, и старыми мельницами, и студиями никому не известных художников, и призраком старины Хэма, до сих пор заседающего за столиком одной из кафешек, хлещущего абсент и рассуждающего о женщинах и о войне… Да, там, возможно, все пошло бы по-другому.

Но сейчас она просто сидела в постели и очень хотела курить, а еще больше хотела определенности.

Когда Саманта проснулась, Алекс был уже полностью одет. На лице его, жестком и костистом, подходящем больше профессиональному солдату, чем ученому, не было и следа вчерашнего разгула. Может, чуть бледнее, чем обычно, но Вечерский всегда отличался бледностью, кроме летних месяцев, когда лоб его и щеки скрывались под россыпью веснушек.

А вот у Саманты трещала голова. Украдкой женщина глянула в зеркало и ужаснулась. Рыжие патлы стоят дыбом, на плечах и шее засосы, под глазами синяки. Хорошенький вид для заведующей лабораторией. Видели бы ее сейчас сотрудники… Она попыталась пригладить волосы, лихорадочно вспоминая, куда сунула сумочку с помадой и тушью.

Алекс, не замечая, казалось, ее смятения, невозмутимо разглагольствовал:

— Я кое в чем ошибался. Если мы переделаем человека, сломаем его природу, снесем под корень… Да. Возможно, уйдут алчность, и стремление возвыситься над ближним, и зависть, и много еще дурного. Но я не учел одного. Кроме миллиардов лет биологической эволюции, человек прошел через миллионолетие социальной. А с нею выработались такие качества, как взаимопомощь, жертвенность, преданность… Мой гипотетический индивид будет силен, умен, независим, не подвержен мелким страстям и порокам — и совершенно асоциален. Человечество рассыплется, как муравейник, где насекомые утратили скрепляющий их общий запах…

И вновь Саманта не могла понять: он опять взялся за свои отвлеченные теории или имеет в виду нечто другое, то, что произошло — происходит — между ними? «Черт бы меня побрал, — подумала она. — Любая баба смогла бы разобраться. Ну почему у меня не бабские мозги? Я не умею разгадывать эти загадки, мне подавай прямой ответ».

…Ее саму изумила захлестнувшая обоих волна страсти и пришедшая страсти на смену щемящая нежность. На накрахмаленных гостиничных простынях, потом на жестком ворсе ковра и снова на простынях, но уже смятых и влажных от пота, они целовали друг друга до одури, до синяков, и любили, и задыхающимися голосами повторяли, что любят… Саманта Морган, глава SmartGene Biolabs, Сэмми из Шанти-Тауна, не ожидала от себя такого.

И теперь ей необходимо было знать…

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— А?

— После сегодняшнего… после этой ночи все, на что ты способен, — это продолжить свои бесплодные умствования?

Вечерский потушил сигарету и взглянул на женщину, как ей показалось, с растерянностью:

— Ах да. Извини. Я был очень пьян. Я не хотел…

Сердце Саманты рухнуло куда-то в самый низ, ниже первого этажа с его банкетным залом, ниже мокрого тротуара и протекающих под ним грязных речных вод. Ниже — наверное, прямиком в ад, хотя Саманта не верила ни в бога, ни в черта.

«Извини». Чтоб ты сдох! Он не хотел, у него просто встал от пары бокалов, и он взял ее — как мог бы взять любую из тех дур, что раскрыв рот слушали его разглагольствования, или даже отельную шлюшку… Взял то, что под руку подвернулось.

Наверное, глаза Саманты снова позеленели, потому что она открыла рот и вывалила Вечерскому все, что думала о нем, и даже то, чего вовсе не думала. Исчезла невозмутимая доктор Морган, и осталась лишь бешеная Сэмми, дочка папаши Моргана, та Сэмми, которая могла запросто утихомирить торчков из отцовской компании и легко перекрикивала даже черных парней с заправки…

Алекс Вечерский выслушал молча. Пожал плечами. Встал с подоконника и, так и не сказав ни слова, вышел из ее номера.

Саманта Морган обменяла билеты на более ранний рейс, чтобы не оказаться в одном самолете с Вечерским. Вернувшись домой, она бросила на пол сумку и первым делом позвонила Диане, леди Ди, старой и единственной подруге, наперснице во всех сердечных — и не только — неприятностях.

Ди поняла все по голосу и примчалась уже через полчаса.

— Ты выглядишь ужасно, детка, — сказала она, деловито включая чайник. — Неужели это меценаты так тебя доконали? Или вас на банкете угостили тухлой икрой?

Ее широкое черное лицо выглядело по-настоящему озабоченным. Саманта хлюпнула носом, прижалась к привычному надежному плечу и наконец-то разревелась.

Детство Саманты было не из тех вещей, которые можно упомянуть в дружеской гостиной за бокалом вина. Мамаша Морган оставила папашу Моргана через полгода после того, как закрылась фабрика. Производство перевели в Китай. Сэмюэль Морган, химик-технолог и отец шестилетней дочери, держался долго, но когда уж покатился, то катился до самого дна. Сэмми была в четвертом классе, когда отец перешел с крэка на героин, а семейные накопления окончательно иссякли. Из дома в пригороде пришлось переехать сначала в барак, где ютились те, кто жил на соцпособие, а затем, когда папашу Моргана за многочисленные правонарушения сняли с пособия, в Шанти-Таун. Это было мерзкое скопление заброшенных, полуразвалившихся зданий и наспех сколоченных лачуг. Здесь вечно воняло помоями, луком и витал сладковатый душок конопли, а люди существовали преимущественно по ночам. Саманта продолжала ходить в школу. Как могла, она штопала собственные джинсы и майки и каждый день отстирывала их в большом тазу. Девочке не хотелось, чтобы одноклассники узнали правду. Учителя к Саманте относились с опаской. Она была примерной ученицей, но не подлизой и не выскочкой, а такое поведение всегда подозрительно. Еще у Саманты была тайна. По средам и пятницам она приходила на оцепленное ржавой проволочной изгородью футбольное поле. Там, у изгороди, ее ждали. Она передавала ждущим пакет с мутноватыми кристаллами и получала деньги.

Долго так продолжаться не могло. Некоторое время Сэмми спасало ее звание отличницы. Отличницы, как правило, не торгуют айсом. Впрочем, у всякого правила есть исключения, как заметил молодой, но перспективный сотрудник отдела по борьбе с наркотиками. Тот самый, что, прикинувшись покупателем, вывел Сэмми и папашу Моргана на чистую воду.

Папаша Морган загремел в тюрьму, а Сэмми — в спецшколу для трудных подростков. Еще не колония, но явно и не летний лагерь отдыха. В этой школе имени генерала Паттона Сэмми и повстречалась с Ди. Ее определили в тот же класс, где училась Диана, но познакомились они не на уроке, а в школьном туалете, выложенном грязноватой кафельной плиткой.

Сэмми переплетала перед зеркалом косу, когда в туалет вошли еще три девочки. Одноклассницы. Черная, по имени Диана Виндсайд, и две латиноамериканки. Все на голову выше Сэмми. Глядя на новенькую, Ди вывернула толстые губы, прищелкнула языком, процедила:

— Какие длинные патлы. У нас, детка, так не положено. — И потянула из кармана куртки ножницы.

Глядя на ее отражение в заплеванном зеркале, Сэмми сказала тихо, но отчетливо:

— Притронешься к моим волосам — убью.

— Ни фига себе! — гыгыкнула одна из латиноамериканок. — Ди, покажи ей.

Ди, ухмыляясь, приблизилась, и тогда Сэмми с разворота заехала ей кулаком в нос. С волосами она уже попрощалась, ей только хотелось ударить посильнее, мстя разом за все: за желтые от наркотиков глаза и пальцы папаши Моргана, за луковую вонь Шанти-Тауна, за грязь, за то, что мама ушла. Ди странно всхрапнула и мешком рухнула на пол. Остальных девиц словно ветром сдуло. Из разбитого носа негритянки текла кровь, заливая и без того нечистый кафель. Лоснящееся черное лицо с закаченными глазами в белом искусственном свете казалось серым. Сэмми вздохнула. Она плеснула в лицо сраженной противницы водой, а затем, отмотав бумаги, присела на корточки и принялась смывать кровь.

Ди очнулась довольно быстро. Уважения в ее взгляде заметно прибавилось. Потрогав разбитый нос и шишку на затылке, она сказала:

— Ну ты даешь, подруга. Давай ко мне в банду.

— Я с бандами не тусуюсь, — ответила Сэмми, смывая испачканный бумажный комок в унитаз. — И ты, если не дура, это бросишь.

Бросила Диана, леди Ди, не сразу — и все же дружба помогла Саманте заниматься тем единственным, что ей нравилось, без лишних проблем. Саманте нравилось учиться. Ди учиться совсем не нравилось, однако, когда Сэмми через полгода перевели в обычный приют, Диана последовала за ней. И еще через полгода, когда Сэмми оказалась в очередной спецшколе — уже не имени генерала Паттона, а имени своего однофамильца, генетика Моргана, — Ди тоже перевели туда. Саманта тянула подругу за собой вплоть до колледжа, где их пути разошлись. Морган поступила на естественно-научный факультет Гарварда, а Ди выбрала полицейскую академию. Сейчас офицер Виндсайд возглавляла отдел по расследованию убийств Центрального бостонского управления полиции. И они с Самантой по-прежнему оставались подругами.

Выслушав исповедь Саманты, Ди сказала:

— Пожалуй, чаем здесь дело не обойдется. Тебе надо расслабиться. У тебя есть что-нибудь покрепче?..

— Не надо мне ничего покрепче, — злобно перебила Саманта. — Уже допилась, хватит. Мне надо язык отрезать…

— Да не переживай ты так. Или ты его и в самом деле любишь?

Саманта нахмурилась:

— Не знаю.

— Не знаешь? — хмыкнула Ди, прихлебывая из своей любимой кружки.

На кружке изображена была сцена из сериала «Бостон Пи-Ди». Штука состояла в том, что офицер Виндсайд участвовала в съемках в качестве консультанта и гордилась этим, кажется, больше, чем медалью за храбрость и двумя дипломами «Полицейский года».

— Если не знаешь, давай, подруга, разберемся: тебе просто стыдно от того, что ты наговорила гадостей сотруднику, или больно, потому что ты в очередной раз разрушила собственное счастье? Глядя, как ты убиваешься, я бы поставила на второе…

— Да ничего я не разрушала!

— Ага. Совсем как в тот раз, когда ты попыталась изнасиловать его прямо на рабочем месте.

Саманта застонала:

— Не напоминай!

— Ага, и я еще тогда тебе сказала, что мужикам не по вкусу, когда их используют как живое дильдо. То есть нормальным мужикам.

Собственные любовные интрижки Дианы отличались как тропической пылкостью отношений, так и их мимолетностью. Саманта горестно оскалилась:

— Ну и что мне теперь делать?

— Думаешь, он тебя не простит?

— Нет.

— Что же ты такого ему наговорила?

Сэмми вздохнула и оттарабанила:

— Я сказала, что он сукин сын и член у него такой крохотный, что презервативы подходящего размера просто не выпускают. Единственное, что еще меньше, — это его способности как ученого, зато самомнение выше Эмпайр-билдинг. Что он сбежал в Америку потому, что здесь его невежество сойдет за русскую неотесанность, но на родине его давно бы уже раскусили. Что все его поганые теории — просто бормотание импотента, не способного ни на одну оригинальную мысль. Сказала, что я скорее сделаю десять абортов подряд, чем заведу от него ребенка…

Ди, которая в продолжение этой речи давилась смехом, резко насторожилась:

— Постой… Что еще за разговор насчет детей? Вы что, занимались этим без защиты?

Саманта отвела взгляд. Уставившись в пол, она пробормотала:

— Не помню.

— О Святая Мария!

— Я же говорю, мы были пьяны…

— Могла бы и под кроватью порыться, поискать то самое, чего на его размер не выпускают, — проворчала Диана. — Хоть знала бы наверняка… Ладно, чего уж теперь. Это все, что ты ему сказала?

Морган перевела тоскливый взгляд на окно, за которым в аккуратном — заботами робота-садовника — садике сгущались сумерки. По замыслу, следовало не робота покупать, а дать еще одному мексиканскому иммигранту возможность поддержать семью, но Сэмми стеснялась выступать в роли нанимательницы. Эксплуататорша дешевого труда… совсем в духе речей Алекса. Глупость. Снобизм и глупость.

В гостиной тоже становилось темно. Надо бы зажечь свет, но у хозяйки просто не было сил подняться с кресла, а голосовой интерфейс она подключить так и не удосужилась.

Саманта поставила чашку на журнальный столик и, по-прежнему избегая взгляда подруги, глухо ответила:

— К сожалению, нет. Я сказала ему насчет жаб…

— Каких еще жаб?

— О боже. Помнишь, как в прошлый раз ты посоветовала сделать ему подарок? Ну, когда я облажалась…

— Ухватила его за яйца. Помню. Я вообще-то имела в виду золотое перо «Паркер» или билеты на бейсбольный матч.

Саманта искренне удивилась:

— Зачем ему золотое перо? И «Ред сокс» его тоже не интересуют. Я подарила то, что ему действительно было нужно. Только не сказала, что это я. А теперь сказала. И вот за это он меня точно не простит…

Широкое лицо Ди расплылось в изумленной гримасе. Она явно не понимала, о чем идет речь. Саманта дорого заплатила бы за то, чтобы Алекс тоже не понял. Но он-то как раз все понял отлично…

Глава 9

Это произошло шесть лет назад, когда Саманта заканчивала постдокторат. Основная, заявленная в гранте тема шла на ура — в жидкой клеточной культуре вырабатывались нужные белки, и эмбриональная ткань дифференцировалась по заданной программе. Но на самом деле Морган уже третий год работала над совершенно новой идеей, о которой лабораторное начальство имело весьма смутное представление. Она была уже признана молодым гением, а гениям многое сходит с рук. Однако то, что позволяют люди, подчас запрещает природа. Во второй серии опытов, финансируемой из кармана исследовательницы, дела шли плохо. Сначала Саманта пробовала экспериментировать на бактериях и дрожжах, но быстро обнаружила, что в их геномах не хватает некодирующих последовательностей — известных еще как «мусорная ДНК». А именно «мусорная ДНК» ее и интересовала. Пришлось покупать мышей и крыс, содержать их в виварии, что пробило в финансах Саманты солидную брешь. Не помогла и недавно полученная премия Аберкромби. Ну это ладно бы, и черт с ним, не впервой перебиваться китайской лапшой и ездить в институт на автобусе, в котором бездомные греются в зимние месяцы, — если бы из опытов хоть что-то получалось. Не получалось ничего. Нужный код никак не хотел складываться, и, вместо того чтобы превращаться в «генетический компьютер», лабораторные твари превращались в скопление раковых опухолей. Вскрывая очередную крысу, чья легочная ткань была сплошь усеяна кровавыми сгустками и плотными комочками клеток, Саманта испытала отчаяние — отчаяние, сравнимое лишь с тем, которое навалилось на нее семнадцать лет назад, когда люди в черной полицейской форме увозили папашу Моргана.

Она разрабатывала эту идею еще с колледжа. Когда Сэмми делилась задумкой с приятелями-биологами, такими же молодыми и дерзкими, те лишь посмеивались. «Подруга, ты хочешь сорвать слишком большой куш. В биологии все уже открыто. Со времен Уотсона и Крика не придумали ничего нового. Лучше десять мелких идей, которые заведомо принесут тебе результаты, чем одна большая, но бредовая и неосуществимая. Двигайся осторожно. Всегда имей про запас два или три проекта. Усердней лижи начальству задницу — не забудь, что в этом заключается половина успеха». И еще три десятка образчиков академической премудрости.

И Сэмми была поначалу осторожна. Она осторожно и аккуратно делала себе имя — не менее двух статей в год, журналы с рейтингом не ниже, чем «Nature Medicine», и ждала, ждала. Пока еще оставалась возможность ждать.

Сэмми знала, что хочет получить Нобелевку. Сэмми знала, что хочет получить Нобелевку не позже, чем в сорок лет, — а для этого следовало пошевеливаться. От десяти до пятнадцати лет у Нобелевского комитета уходит на то, чтобы оценить важность открытия. Сэмми обнаружила, что ей уже двадцать девять, а открытия нет. Природа — не ящик стола, так просто не откроешь. А может быть, приятели-биологи не ошибались и все тайны из этого хитрого ларца уже давно вытащили другие. Не важно. Если не можешь познать природу — измени ее. За это тоже дают Нобелевскую премию.

Идея Саманты Морган заключалась в том, чтобы превратить некодирующие участки ДНК в живой компьютер. Нуклеотиды — буквы кода, которые позволят подавать команды непосредственно в клетку. Сейчас, для того чтобы внести в организм нужные изменения, приходилось прибегать к сложным биотехнологическим ухищрениям. Обработка гормонами и ростовыми факторами. Доставка кДНК с помощью липосом. Заражения вирусами, несущими нужные генетические последовательности. Долго, дорого, хлопотно. А что, если вместо этого клетке можно будет подать простую команду с любого персонального компьютера? «Выработай такой-то белок». «Превратись в фибробласт». Или «Умри», если речь идет о переродившихся тканях. Необходимо лишь, чтобы клетка поняла, смогла расшифровать сигнал. Необходимо создать интерфейс, позволяющий компьютеру общаться непосредственно с геномом. Над этой программой и работала Сэмми, она и еще трое блестящих студентов-биоинформатиков, достаточно безбашенных, чтобы тратить свободное время на заведомо гиблый проект.

В последние месяцы Саманта начала понимать, что время и правда потрачено впустую. Ее стала донимать бессонница. Слышались издевательские голоса из прошлого: «Эй, подруга, слишком много амбиций и слишком мало здравого смысла. Тише едешь — дальше будешь. Один впечатляющий провал — и карьере конец». Саманта уже не понимала, действительно ли это отголоски давних предупреждений или ее собственные беспокойные мысли. Она просиживала в лаборатории по тридцать — тридцать пять часов без перерыва, питаясь лишь кофе и энергетическими батончиками из автомата на первом этаже. Она забросила основной проект, и шеф — старый, вежливый человек — уже не раз, деликатно кашлянув, намекал, что гранта на продолжение работы ей могут и не выделить, а статьи горят.

В конце концов, в середине дождливого и ненастного ноября, Сэмми поняла, что ей грозит нервный срыв. Взяв две недели отпуска, она позорно бежала. От работы, от глухих институтских стен, от искусственного света ламинара, от бессонницы и неудач она бежала туда, где светило жаркое солнце. На Кубу.

Больше ей, конечно, хотелось в Бразилию. Там сквозь сельву текут медленные реки с мутной водой, притоки которых по ширине превосходят самые большие из северных рек. Плыть в пироге с молчаливым проводником-индейцем под сенью тропического леса, вдыхать чужие запахи, увидеть притаившиеся на речных берегах поселки, где люди все еще живут так, как будто не существует многомиллионных городов и их непрерывной томительной суеты. Слышать крики разноцветных попугаев на рассвете. Просыпаться, зная, что впереди нет ничего, кроме многих дней такого же ленивого, бесконечного путешествия. Затеряться. Пропасть.

К сожалению, остатки премиальных денег она потратила на содержание своих животных в институтском виварии. Осталась Куба, с ее зимними штормами и ураганами, полями сахарного тростника и болотами, с теплым и мелким Карибским морем. Сэмми решила не заезжать в Гавану, которая за последние двадцать лет, с тех пор как американцам открыли въезд на остров, превратилась в то же, чем была еще во времена старины Хэма — в игорную и питейную столицу западного мира, в азартный притон, где неимущие спускали последнее, а богачи лениво взирали с ресторанных веранд и танцплощадок на белый, вновь покоренный ими город. Нет, Сэмми поехала в маленькую гостиницу, затерянную среди комариных болот: два десятка бунгало, бассейн и почти дикий пляж. С собой она захватила потрепанный томик Хемингуэя с любимой повестью «Старик и море». Думала перечитать ее, греясь на пляже в шезлонге, но быстро поняла, что выбор был неудачен. Старик боролся со стихией, боролся изо всех сил — и все же вернулся ни с чем. Практически ее история.

Сэмми бросила книгу и целыми днями бродила по мелкому белому песку, собирая ракушки и высохших морских звезд. Гостиница оказалась почти пуста. Вечерами в баре несколько пожилых пар танцевали сальсу. Сэмми сидела там до полуночи, когда над головой прорезались огромные южные звезды. Пила мохито, пинья-коладу и очень крепкий кубинский кофе, следила за танцующими и думала о том, что жизнь, в сущности, прожита зря. Что даже эти пожилые кубинцы намного ее счастливее — по крайней мере, у них на старости лет нашлось, с кем станцевать. Утром она брала гостиничное полотенце и по вымощенной плитами дорожке брела на пляж, где голубоватая, прозрачная на много метров в глубину вода принимала ее и успокаивающе шептала: «Все проходит, и это пройдет».

Через пару дней Саманта нашла маленькую укромную бухту, углубление в уходящей в открытое море косе. Песок там был мягче, а камни обросли водорослями и морскими желудями. В бухте обитало семейство крошечных крабов. Крабов отнюдь не смущало поведение Сэмми, когда та, скинув купальник, окуналась в воду нагишом. От бухты в колючие заросли вела едва приметная тропа. За день до отъезда, так ничего и не придумав, Саманта решила узнать, куда ведет тропка. Нацепив мокрый купальник и отжав волосы, она пошла по песку, стараясь не наступать на колючки. Солнце жарило почти как в летние месяцы. Над болотом вилась комариная дымка. Саманта уже почти уверилась, что тропа заведет ее в солончак, поросший высоким кустарником с острыми и длинными шипами, когда дорожка расширилась и вывела к небольшому дому. Рядом с домом на веревках сушилось белье. На веранде толстая, средних лет кубинка с подвязанными платком волосами стирала в большом тазу. Ставни были закрыты наглухо, хотя кое-где зияли темными дырами. Саманту приветствовала лаем тощая собака, а из-за дома показались несколько смуглых черноглазых детей, в которых явно заметно было смешение испанской и негритянской кровей. Хозяйка оторвалась от стирки, провела рукой по лбу и приветственно улыбнулась. Саманта была смущена. Кажется, она нарушила границу частной собственности, да еще и заявилась сюда почти голышом.

— Извините… — Она лихорадочно пыталась вспомнить те несколько слов, что выучила по-испански, но кубинка знала английский.

— Ничего. Вы из отеля?

Саманта кивнула.

— Сюда иногда заходят гости. Я работаю в отеле, убираю. Может, и в вашем бунгало убиралась.

Сервис в гостинице был незаметный, но эффективный. Каждое утро, возвращаясь с пляжа, Саманта заставала перестеленную кровать и затейливо свернутое покрывало — в форме то цветка, то лебедя. Она всегда оставляла за услуги доллар на тумбочке, и доллар на следующий день исчезал. При здешних зарплатах это были очень щедрые чаевые.

— Вы плавали? Устали? Хотите кофе?

— Хочу, — сказала Саманта. — Только, извините, у меня нет денег.

— Я вижу.

Широкое лицо хозяйки вновь разъехалось в улыбке, и Сэмми сообразила, что сморозила глупость. Где бы она могла спрятать кошелек — в купальнике?

Женщина усадила гостью в дряхлое плетеное кресло и ушла в дом. Сэмми поджала голые ноги, чувствуя себя неловко. Ребятишки беззастенчиво на нее пялились, чуть приоткрыв рты. Следовало бы дать им какую-то мелочь. Сэмми вновь пожалела, что при ней ничего нет.

Хозяйка вернулась с крошечной чашкой очень крепкого и очень сладкого кофе на белом блюдце. Саманта подумала, что это самый вкусный кофе, который она пробовала на Кубе, а стало быть, и в жизни.

— Спасибо. Очень вкусно. Кофе должен быть черным, как ночь, и сладким, как грех, да?

Кубинка снова улыбнулась — то ли поняла, то ли нет. Кажется, ей не терпелось отделаться от непрошеной гостьи и вернуться к стирке.

— Еще раз спасибо. Вы очень любезны. Я пойду.

Ребятишки наконец-то перестали глазеть на иностранку. Что-то отвлекло их внимание. Они расселись на корточках у куста с широкими мясистыми листьями и принялись тыкать в это что-то палкой. Собака, присоединившись к компании, вновь залилась лаем.

— Что это там у вас?

— Ах, это… — Женщина сказала два слова по-испански, нечто вроде «сапо перезосо». Потом повторила по-английски: — Ленивая жаба.

— Жаба?

— Вы интересуетесь зверями?

Саманта усмехнулась:

— Я биолог. Изучаю животных. Ну, не совсем животных…

— Животных? Это очень интересное животное. Жаба такая ленивая, что ей лень охотиться. Она сама зовет добычу. И носит своих детей на спине, потому что ей лень за ними приглядывать.

Саманта в несколько шагов пересекла двор, зашипела от боли, наступив на острый камешек, и склонилась над кустом. Дети слегка расступились, давая взглянуть.

Под пологом из листьев сидела жаба. Очень крупная и на редкость уродливая жаба. Вся спина ее была покрыта как будто пузырчатой сыпью. Но, всмотревшись, Сэмми поняла, что это маленькие кармашки, в каждом из которых сидит по жабенку. Странно. Так вынашивает икру суринамская пипа, но ареал ее обитания — Южная Америка: Бразилия, Парагвай, а никак не Куба. Притом жаба не была похожа на плоскую, как сухой листок, пипу. Скорее, на лягушку-быка, толстую, основательную. Ее кожа сочилась слизью, а золотые глаза смотрели важно и задумчиво.

— Когда идет дождь…

Саманта оглянулась и обнаружила, что хозяйка стоит у нее за спиной.

— …ленивая жаба садится под кустом и зовет к себе червей. Черви выползают из-под земли, и жаба их ест.

Саманта усмехнулась. Ох уж эти местные суеверия.

— Хотите посмотреть?

— Как?

Хозяйка обернулась к одному из мальцов и что-то приказала. Тот умчался в заросли и спустя пару минут вернулся, сжимая что-то в кулаке. Добычей оказался поджарый серый кузнечик.

— Смотрите. Сейчас он покажет салтамонте жабе, а потом выпустит. И жаба велит салтамонте скакать к ней.

Парнишка сунул земноводному под нос приношение. Жаба отнюдь не смутилась — похоже, она не впервые участвовала в подобном спектакле. Затем мальчик отошел на середину двора и выпустил насекомое.

По всем законам логики, кузнечик должен был ускакать в ближайший куст, но вместо этого развернулся и попрыгал прямиком к жабе. Когда насекомое было в нескольких сантиметрах от пучеглазой морды, выметнулся липкий желтый язык — и еще через секунду лапы несчастного кузнечика задергались, свисая из широкой жабьей пасти. Паренек восторженно захлопал в ладоши. Его братья и сестренки подхватили, а хозяйка, напротив, нахмурилась. Саманта удивилась такой реакции:

— По-моему, отличная забава.

— Да. Отличная. А если бы жаба была ростом с быка, кого бы она тогда ела?

Сэмми пожала плечами:

— А если бы кошки были ростом со львов, на кого бы они охотились?

Кубинка покачала повязанной платком головой, словно не до конца убежденная в совершенной безобидности ленивой жабы.

Перед отъездом Саманта все же не удержалась и позвонила знакомому зоологу, доктору Мигелю Фернандо Мартинесу из Гаванского народного университета. Если честно, ее заинтересовали отнюдь не магические способности жабы, а ее видовая принадлежность. Сэмми никогда не слышала, чтобы кто-то из земноводных, кроме пип, вынашивал потомство в спинных карманах. Доктор Мартинес обрадовался звонку.

— Саманта, дорогая! Что же вы не сказали, что решили посетить наш солнечный остров? Немедленно приезжайте в гости. Я настаиваю.

Саманта обещала заехать и перевела разговор на загадочных земноводных.

— Ах! Эль сапо перезосо! Ну конечно. Крайне любопытные животные. Эндемики, нигде больше таких не обнаружено. Вы ведь знаете, какие интересные формы может принимать островная фауна, чья эволюция проходит в отрыве от основной популяции…

— Да. Они и вправду умеют приманивать насекомых?

— Насекомых, и не только. Я некоторое время ими занимался…

— Какое совпадение, — вздохнула Саманта.

Доктор Мартинес отличался многословностью и крайне восторженным темпераментом, так что беседа грозила затянуться надолго. Сэмми уже и не радовалась, что подняла эту тему.

— Сначала мы считали, что это какой-то химический аттрактант. Получили грант от министерства сельского хозяйства — ведь если бы мы выделили активное вещество, его можно было бы использовать в борьбе с вредителями. Однако, вы не поверите, никакого секретируемого во внешнюю среду вещества мы не нашли!

— То есть?

— То есть поначалу нам казалось, что мы напрасно потратили время и деньги. А затем один из моих студентов, нейробиолог, решил проверить мозговую активность жаб в тот момент, когда те приманивают добычу. Вы ведь наверняка слышали от местных — те верят, что это нечто вроде телепатии.

— И что?

— И то, дорогая Саманта, что мы обнаружили очень интересные пики активности в переднекортикальной области. Какой-то ритм, прежде никем не описанный… Наша лаборатория выпустила две статьи.

Лицо доктора на экране коммуникатора при последних словах скривилось в печальную гримасу.

— Ведь это здорово? — нерешительно поинтересовалась Саманта.

— О да. Но, видите ли, при нашей экономической ситуации правительство заинтересовано лишь в тех исследованиях, которые могут принести немедленную прибыль. Академическая наука их не интересует. Нам прикрыли финансирование, и пришлось свернуть проект.

— Какая жалость, — искренне сказала Саманта. — Вы не пробовали привлечь частных инвесторов?

— Здесь это не приветствуется, — недовольно ответил Мартинес. — Пережитки коммунистического прошлого, вы понимаете. Однако, Саманта, зачем обсуждать все эти печальные вещи по телефону? Приезжайте, и мы побеседуем. Может, у вас возникнут какие-нибудь идеи…

Саманта обещала, что приедет, и честно намеревалась выполнить обещание, но через два часа, когда она уже паковала вещи, раздался новый звонок. Это был Дерек Митчелл, один из ее студентов. Задыхаясь от восторга и чуть не заплевав весь экран, Дерек сообщил, что последняя партия животных чувствует себя превосходно. Критический срок в две недели миновал, и никаких злокачественных образований не появилось. Сэмми выронила полотенце и шампунь, которые как раз укладывала в чемодан. В тот же вечер она вылетела в Бостон, и жабы заодно с безутешным доктором Мартинесом были надолго забыты. Вспомнила о них Саманта только через четыре года.

К тому времени она оставила академию и стала основателем и научным директором новой фирмы — SmartGene Biolabs, расположенной в «Генной долине», биотехнологическом центре Бостона. Идея «генетического компьютера» из абстрактной мечты превратилась в работающую и крайне популярную технологию.

Тогда, четыре года назад, выделив клетки из лабораторных мышей и посеяв культуру на токопроводящую подложку, Саманта доказала, что ее «генетический компьютер» работает. Пока он выполнял одну, крайне простую команду — «Умри!». В ответ на серию электрических импульсов в экспериментальных образцах включался апоптоз, тогда как контрольные клетки оставались здоровешеньки. Но это было только начало. За прошедшее время группа Морган усовершенствовала набор команд, и эксперименты перешли на организменный уровень. С помощью встроенных в клетки наноэлектродов ученые изменяли программу эмбрионального развития организма, придавали тканям новые свойства, включали выработку нужных белковых комплексов. Богата, знаменита и на полпути к желанной Нобелевской премии — да, Саманта Морган достигла всего. Ее лицо не сходило с экранов, за интервью с ней сражались ведущие телеканалы.

«Ваша технология изменит мир. Некоторые уже сейчас называют ее «рукой Бога». Каково это — чувствовать себя Творцом?»

Сначала Саманта отвечала, что не творит жизнь, а лишь изменяет уже сотворенное. Затем улыбалась и говорила: «Неплохо». А когда вино славы ударило в голову, добавляла: «Бог сотворил людей и животных несовершенными, а врожденное несовершенство ведет к страданиям. Наша задача — облегчить эти страдания или полностью их устранить. Мир, который мы создаем, будет счастливым и совершенным».

Доктор Морган не остановилась на достигнутом. Когда «генный компьютер» заработал, она оформила патент и параллельно занялась новой идеей — горизонтальным дрейфом генов. С его помощью можно было создавать химерные организмы, отлично чувствующие себя в самых разнообразных средах.

Поступил совместный заказ от НАСА и минобороны. Там как раз занимались разработкой третьего и четвертого поколения андроидов, способных переносить низкие температуры и почти бескислородные условия. Шла речь о проекте освоения Марса. Прежняя Сэмми серьезно задумалась бы об этических аспектах проблемы. Новая Саманта Морган думала лишь о науке, о ее бесконечных возможностях. Она была Творцом, а Творец не занимается юридической волокитой. Он творит. Юристы НАСА давно провели закон, согласно которому андроиды, несмотря на большой процент человеческой ДНК и внешнее сходство с людьми, в правах уравнивались с культурой человеческих клеток. То есть никаких прав у них не имелось, а значит, запрет на эксперименты над человеком на них не распространялся. Отлично! Соединив две новейшие технологии, «генетический компьютер» и «горизонтальный дрейф», Саманта сумела добиться впечатляющих результатов. Организмы подопытных андроидов и животных вышли на новый уровень саморегуляции. «Генетический компьютер», анализируя условия окружающей среды, включал именно тот набор ДНК, который отвечал за необходимую в данный момент адаптационную программу. Бескислородный обмен веществ, высокая термоустойчивость, резистентность к радиации… Да практически что угодно. Более того, трансгенные существа обладали способностью ассимилировать ДНК из окружающей среды и использовать ее на свои нужды. Эволюция тысячу лет работала над тем, чтобы живые организмы были максимально приспособлены к среде своего обитания. «Генетический компьютер» выбирал нужные аллели и встраивал их в ДНК новых существ, наделяя их теми же свойствами, что были у исконных обитателей данной природной ниши.

Центральная пресса продолжала славословить доктора Морган, но слышалось и много других голосов. Церковники обвиняли Саманту в том, что она узурпировала божественную власть. Защитники прав животных и андроидов кричали о жестоком обращении с подопытными. Параноики — о новой биологической угрозе. К случаю вспомнили, что слово «химера» — так доктор Морган называла свои творения в интервью — означает не только организм, получившийся в результате смешения ДНК различных видов, но и древнегреческое чудовище.

Доктору Морган было плевать и на хвалы, и на порицания. Жалкий ропот людского восхищения или недовольства ее больше не занимал, ведь она делала то, что хотела делать всегда, — двигала вперед науку. Причем получалось это у нее так хорошо, что в возможностях Саманта практически сравнялась с первым из творцов жизни. И вот, когда, казалось, уже ничто не могло остановить доктора Морган, голос подал тот, первый, — и мнение свое он высказал крайне безапелляционно.

Ранний Альцгеймер. В недалеком будущем — прогрессирующий маразм и смерть. Прионная природа заболевания, не поддающаяся обычным методам генной терапии.

«Он завидует! — рыдала Саманта на плече Ди. — Он всегда завидует, Он не хочет, чтобы кто-то из нас, презренных людишек, превзошел Его, вскрыл коробку с Его тайнами. Он просто жалкий старый скупердяй!»

«Тише, Сэмми, тише, — бормотала Диана, гладя подругу по голове. — Может, все еще образуется. Подумай, ведь ты такая умная. И богохульством тут точно не поможешь».

Тогда Саманта впервые в своей жизни пошла в церковь. Она стояла под высоким, уходящим вверх сводом, смотрела на разноцветные лучи, льющиеся из витражных окон, и просила прощения.

«Я была глупой и гордой. Извини, Бог. Я не хотела Тебя обидеть. Пожалуйста, дай мне еще один шанс, один маленький шанс, и я все исправлю».

Через неделю Саманта съездила к врачу. Состояние ее не улучшилось, и она прокляла себя за наивность. Чего ожидать от куска дерева, от бессмысленного сооружения из стекла и камня? В тот же вечер генерал Амершам, курирующий ее новый проект, сообщил, что к работе вскоре присоединится доктор Александр Вечерский.

Доктор Вечерский, известнейший нейробиолог, работами которого Сэмми восхищалась еще в колледже, хотя он был всего на шесть лет старше. Александр Вечерский, в тридцать один год возглавивший Институт молекулярной нейробиологии в Москве. Оказывается, он заинтересовался их проектом и променял комфортное существование в России и титул мировой величины на рискованную авантюру. Алекс был единственным из современников, чье пусть не превосходство, но равенство доктор Морган могла бы признать.

Две недели она нервничала, готовя приветственную речь, а когда Алекс наконец вошел в лабораторию и генерал представил их друг другу, совсем растерялась. Слова вылетели у нее из головы, потому что этот человек, взрослый, знаменитый, смотрел на нее с нескрываемым восхищением. В свои тридцать три Саманта еще не считала себя взрослой, а последний ее роман закончился — и весьма печально — на втором курсе колледжа. «Неужели, — подумала она, — неужели это такой странный ответ на мои молитвы? Он не дал мне излечения, но дал стимул, чтобы жить дальше… Или это очередная насмешка?»

Так и не разобравшись и мысленно послав все к черту, Сэмми решила действовать напролом — так, как поступала всегда. Ничем хорошим это не кончилось.

— Да ты его просто спугнула, — убеждала ее Ди в тот злосчастный вечер. — Ты мужиков пугаешь.

Саманта горько улыбнулась:

— Я пугаю, а вы, офицер Виндсайд, охотник на душителей, нет?

— Подруга, ты забываешь, что надо разделять работу и личную жизнь. На работе я, может, и пострашней Грязного Гарри, зато в постели чистая кошечка. Я позволяю им все решать самим, и это парням дико нравится. А ты, дорогая моя, набросилась на него как тигрица. Притом он же русский. Русские, пока даму не сводят в театр и не подарят ей ведро роз, вообще о постели не помышляют. Если, конечно, имеют дело не с профессионалкой…

— Думаешь, у меня больше нет шансов?

— Да что ты, милая, — хмыкнула Ди. — Глянь на себя в зеркало. Парни в очереди должны стоять за такой красоткой. Просто дай ему время. А пока твой Алекс думает, незаметно сделай ему какой-нибудь маленький подарочек. От этого сердца мужиков просто тают.

— Какой еще подарочек? Золотые запонки? Галстук со снеговиком?

— Что-нибудь, что ему понравится и в то же время не кричит во весь голос: «Я хочу заполучить тебя любой ценой!»

Саманта задумалась. Ей казалось, что Алекс во многом похож на нее. Алекса мало что увлекало, кроме работы. В лабораторию он обычно приходил в футболке и застиранных джинсах, а вечерние посиделки в пабе — туда часто заглядывали после рабочего дня сотрудники их лабораторий — посещал редко и неохотно, в основном из вежливости. Что же можно такому подарить? Потом ее посетила идея.

Алекс занимался телепатическим интерфейсом. Это было частью заказа — возможность управлять боевыми и разведывательными андроидами, а также модифицированными животными посредством телепатии. Еще в России он выпустил несколько статей, посвященных развитию сверхсенсорных способностей у человека. Энцефалограммы регистрировали специфическую активность в мозгу телепатов, но выделить ген, ответственный за проявление способностей, пока никому не удалось. И тут Саманта вспомнила о ленивых жабах.

Доктор Мартинес был удивлен ее звонком, однако все же согласился переслать в Бостон несколько экземпляров. И вот в одно прекрасное утро на своем рабочем столе Вечерский обнаружил террариум с уродливыми созданиями.

Морган не ошиблась. Жабы заинтересовали ученого. Он весьма быстро раскопал старые статьи Мартинеса. Не прошло и полугода, как Вечерский выделил из мозговой ткани жаб ген, ответственный за синтез особого нейромедиатора. Он назвал вещество «сапозин». А еще через несколько месяцев создал первый, экспериментальный коктейль, при введении которого подопытным животным их восприимчивость к телепатическим сигналам и способность генерировать такие сигналы многократно возросла.

Вечерский конечно же попытался выяснить, откуда пришел странный подарок. Сотрудники ничего не знали, потому что предусмотрительная Саманта попросила Мартинеса отправить контейнер с жабами на ее домашний адрес. А сама она молчала.

Саманта вдруг поняла, что у щедрого дара есть и оборотная сторона. Алекс мог подумать, что кто-то решил подстегнуть его исследования — кто-то, недовольный скоростью их продвижения. Как и все ученые, он был самолюбив. Лучше ему не знать.

И все же Саманта, вероятно, рассказала бы, если бы примерно в то же время не решилась на очень рискованный шаг. Анализы не улучшались, традиционные методы лечения не помогали. И тогда она включила в эксперимент себя. Ввела себе набор вирусов, несущих последовательности «генетического компьютера». Эксперименты на живых людях — если не считать таковыми андроидов — еще не проводились. Сэмми не знала, убьет ее «компьютер» или вылечит. Уже тогда, глядя на результаты опытов по адаптации, она начала подозревать, что саморегулирующаяся система обладает пусть примитивным, но интеллектом. Время реакции организмов на изменившиеся условия чуть-чуть опережало расчетное, словно что-то подхлестывало изменения. Для того чтобы подтвердить свои подозрения, Саманта поставила очень простой опыт. Взяла обычную ящерицу-хамелеона и еще одну, в чьи гены встроен был ее «компьютер». У обычного хамелеона полная смена окраски на новом фоне заняла два часа.

У трансгена — около пяти минут, хотя Саманта и не подавала никаких специальных команд. Значит ли это, что генетическая машина сама способна на анализ и обработку информации, способна, основываясь на этом анализе, подать организму нужную команду? Но если и так, насколько далеко простираются эти способности? Хватит ли у ее «генетического компьютера» мозгов, чтобы сообразить, как побороть болезнь? Поймет ли он вообще, что хозяйка больна и нуждается в лечении?

«Дай мне время, — твердила Саманта, глядя уже не в узкие церковные окна, а в окуляр микроскопа. — Немного времени, ну пожалуйста. Я ведь все-таки создала тебя. А теперь ты должен помочь мне».

Пришедшие через месяц результаты анализов удивили и лечащего врача Морган, и ее саму. Прионовых бляшек не было.

А еще через полгода появились первые результаты по новому проекту, о котором пока не знал никто, кроме Вечерского и Морган. Организмы, несущие в себе «генетический компьютер» и соединенные в сеть телепатическим интерфейсом — к тому времени Вечерский уже окрестил свое детище «Вельдом», — проявляли странные свойства, которые не могла предсказать ни одна программа. Кажется, у моргановских химер появился общий разум, оперирующий не абстракциями, как человеческий мозг, а генетическими программами. И тогда Саманта поняла: она ни за что не проговорится про жаб, поскольку это означало бы, что ее вклад в новый проект намного превышает вклад Алекса. Честолюбивый и в то же время не до конца уверенный в собственных силах нейробиолог не потерпел бы такого. Саманте не хотелось ранить самолюбие коллеги, но еще больше не хотелось, чтобы пострадал их совместный труд — ведь это, кажется, и было тем последним шагом, который уравнял бы доктора Морган со старым скрягой из высокого дома с витражными окнами.

Глава 10

— Так зачем же ты все-таки подарила ему жабу? Или это был намек? Мол, дай только поцеловать тебя, милый, и из мерзкой лягушки ты превратишься в прекрасного принца?

Саманта устало вздохнула. Она не могла ничего рассказать Ди.

Новая серия экспериментов с «генетическим компьютером» нарушала закон, который в первые же дни после его ратификации успели прозвать «баном Терминатора». Десять лет назад был введен запрет на разработки искусственного интеллекта, «чей принцип функционирования отличен от человеческого и чьим носителем являются организмы, содержащие меньше девяноста пяти процентов человеческой ДНК». В узкую щелку, оставленную законом, втиснули андроидов — что ни говори, а мозг у них был самый обычный и доля чужеродной ДНК в геноме обычно не превышала трех процентов. Но химеры, чьи «генетические компьютеры» объединил в сеть «Вельд», явно не подходили под определение. Саманта и так опасалась разоблачения. Слишком уж часто в последнее время Амершам интересовался их новыми достижениями. Морган знала, что тот давит на Вечерского. Сама бы она ни за что не прокололась, но русские с их давним трепетом перед спецслужбами… Сэмми не была уверена. Оставалось лишь помалкивать и надеяться на лучшее.

— Нет. Знаешь, я что-то устала…

— Понимаю, понимаю. — Ди грузно поднялась с кресла. В последнее время ее тоже донимали неприятности на работе, и Ди спасалась от грусти традиционным способом — коробками «Бен и Джерри».

— Извини, толстушка, — улыбнулась Саманта. — Я, пожалуй, прилягу.

— Ложись. А пока будешь мерзнуть в своей одинокой постели, подумай о том, что я тебе сказала.

И Сэмми подумала.

На следующее утро она отправилась на работу, исполненная решимости поговорить с Алексом. «Надо будет вытащить его из лаборатории, — размышляла Саманта, — и прогулять по парку». А парк у них был замечательный. Заросший лиственницами и канадскими кленами, с вымощенными разноцветными плитами дорожками, парк притянул бы всех мамаш в округе — если бы на пути их колясок не стояли турникет и будка с дежурным.

Разгоравшееся утро обещало погожий день. Над деревьями плыли мелкие перистые облачка. Показав дежурному удостоверение, Саманта припарковала машину у здания и решила немного пройтись. Свернув с центральной аллеи, она углубилась в заросли. Прошла берегом небольшого пруда, где среди камыша еще плавали листья отцветших кувшинок. От воды тянуло сыростью и холодком. Скамью, стоявшую у пруда, засыпали пятерни алых и желтых листьев. Надо будет привести Алекса сюда — тут-то он никак не сможет улизнуть, сказавшись занятым. Саманта потянулась, улыбнулась сама себе и направилась по тропинке к корпусу.

Алекс, как выяснилось, и не собирался никуда убегать. Он устроился за кухонным столом и варил себе кофе в машинке. Кухня была общая для их этажа, на котором размещались только две огромные лаборатории — ее и Вечерского. Вид у Алекса был задумчивый, но не сердитый и не понурый. Лишь в глазах его застыл странноватый блеск, и Сэмми подумала, что это, вероятно, отнюдь не первая чашка кофе. Кроме них, на этаже еще никого не было, и очень похоже, что Вечерский провел здесь ночь. Она и сама часто так поступала, а порой они оставались вдвоем…

Отогнав ненужные мысли, Сэмми деловито отодвинула стул, уселась и отрывисто бросила:

— Привет!

Алекс кивнул.

— Мне кофе сделаешь?

— Машинка в твоем распоряжении, — спокойно сказал он.

— Какие мы сегодня нелюбезные. — Улыбка Саманте далась нелегко, и все же она сумела улыбнуться. — Послушай… Насчет того, что я сказала в гостинице…

— Если ты насчет размера моего члена, то я оценил тонкий юмор. Если насчет жаб — я знал.

— Знал? — глупо переспросила она.

— Да, знал. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. К тому же такие вещи регистрируют на таможне, а у нашего общего покровителя там много друзей. Я все думал, что надо бы тебя поблагодарить, но никак к слову не приходилось.

— Так ты не обижен?

— Нет. На что обижаться? Ты сделала подарок коллеге по работе, очень ценный подарок. Ведь так?

— Ну да…

— Вот и отлично. Я искал случай отплатить тем же и сегодня, кажется, нашел. Я тоже хочу сделать тебе подарок.

— Подарок? Мне?

— Да. Пойдем.

Прежде чем Саманта успела как следует удивиться, Вечерский крепко взял ее за руку и потянул к лифту. Он нажал на кнопку второго подземного этажа, где располагался виварий.

— Что же ты хочешь мне подарить? — спросила Саманта, стараясь выдержать игривый тон. — Говорящую крысу? Очковую змею без очков?

— Лучше.

Дверь лифта открылась, но Вечерский не пошел к виварию. Повозившись с ключами, он открыл железную дверцу, расположенную под лестницей. Саманта всегда думала, что за ней находится каморка уборщика, но Алекс щелкнул выключателем, и лампочка осветила узкие, ведущие вниз ступеньки.

— Еще один этаж? Вот так новость.

— Стоило бы тщательней присмотреться к зданию, в котором работаешь четвертый год. Может обнаружиться немало любопытного. Руку, сударыня.

— А?

— Руку дай, а то еще загремишь вниз. Тут ступеньки скользкие, а ты на каблуках.

Саманта механически протянула руку. Они начали спуск, и Сэмми вдруг почувствовала себя маленькой девочкой. Девочкой, которую ведет в потайную пещеру волшебник. Что там спрятано? Клад или голодный дракон? И сам волшебник, какой он — добрый или злой? Сэмми фыркнула. Вот глупости! Она расправила плечи, выпрямилась и тут же чуть не влетела головой в притолоку.

— Осторожней. Здесь низкий потолок.

— Где — здесь?

Не отвечая, Вечерский отступил в сторону. Они находились на небольшой площадке. С трех сторон — глухие стены. С четвертой — массивная железная дверь с красным глазком кард-ридера. Под потолком тускло светит запыленная лампочка, и на полу тоже пыль.

— Это секретное бомбоубежище? Правительственный бункер? Там мы найдем древние противогазы и консервные банки с ананасами?

Голос глухо прозвучал в тесном пространстве. Сэмми сама не понимала, зачем несет этот вздор. Может, оттого, что ей стало страшно. Вроде бы чего бояться здесь, всего в одном лестничном пролете от хорошо знакомого вивария, всего в пяти этажах от светлой, просторной, ставшей такой родной лаборатории. Но Сэмми все-таки было страшно. Так в темноте меняются очертания знакомых предметов и наброшенный на спинку стула плащ кажется уродливой каргой.

Все так же молча Вечерский провел над кард-ридером своей карточкой и нажал на ручку двери. Тяжелая металлическая створка поддалась с трудом — как видно, весила она и правда немало, а может, петли проржавели. Нет, дверь отворилась бесшумно, и из щели потянуло резким запахом. Смрад звериного логова, острый дух хищника, и одновременно еще что-то — пряный, непонятный душок.

— Все-таки дракон, — прошептала Саманта.

Страх ее усилился. Вечерский обернулся. Его глаза все так же посверкивали в полутьме, будто их затянуло светоотражающей пленкой. Желтые бельма… почему желтые? У него голубые глаза…

— Я хочу тебя кое с кем познакомить.

— Может, не стоит?

Алекс улыбнулся и, сжав плечо Саманты, толкнул ее в темноту за дверью. Там, в темноте, вспыхнули два золотых огня. Огромная тень поднялась на четыре лапы и зарычала глухо и страшно. И тогда Сэмми все-таки вскрикнула…

— Я зову его Гморком. Помнишь, из «Бесконечной истории»? Ты ведь читала в детстве «Бесконечную историю»?

Слишком много вопросов. Саманта помнила, кто задавал слишком много вопросов, бессмысленных, повторяющихся вопросов. Это был приятель отца, Том Маззл. Он постоянно курил травку и не был уверен ни в чем, кроме того, что Роки Бой будет стоять завтра на углу Двадцатой с пакетиком в кармане — точно так же, как стоял там вчера. Том Маззл умер, поскользнувшись и упав головой вниз с лестницы. В тот год был страшный гололед…

— Да, я читала «Бесконечную историю». Правда, не в детстве. В колледже. В детстве я в основном читала инструкции по применению лекарств.

Это оказался всего-то навсего волк. Гигантский и совершенно черный волк, такой большой, что его холка была вровень с поясом Алекса. На верхнем этаже вивария в специальном загоне содержалось несколько трансгенных немецких овчарок — заказ от полиции Бостона, усиление интеллекта, обоняния и агрессивности. Но это был именно волк.

Зверь стоял, прижавшись к ноге Вечерского. Стоял, задрав верхнюю губу, демонстрируя клыки, но уже не рычал.

— Твое творение?

— Ты имеешь в виду, поколдовал ли я над его генами, чтобы он стал таким здоровым? Нет. Он такой от природы. Избыток соматотропина, я думаю.

— Где ты его выкопал?

— На Аляске. Помнишь, мы работали на станции в Авроре? Ты уехала, а я задержался. Тот траппер, Гилмер, жаловался на засилье полярных медведей. Он расставил капканы вокруг поселка, и этот попался. Был еще совсем волчонком, но уже настолько тяжелым, что захлопнул медвежий капкан. Гилмер хотел его пристрелить, потому что зверь никого к себе не подпускал. Валялся на земле, передняя лапа в капкане, и зыркал на всех бешеными глазищами. Меня подпустил.

— Зачем ты его здесь держишь?

— Зачем? — Вечерский казался растерянным, как будто ни разу не задавал себе этого вопроса. Бледное лицо в полумраке, неуверенность под слоем жесткого грима…

— Да, зачем?

Волк снова зарычал и напружинился. Глаза его горели злым желтым огнем, и Саманта подумала, что взгляд зверя и взгляд Вечерского чем-то неуловимо похожи…

— Лежать!

Но волк улегся еще до того, как прозвучала команда. Распростерся на полу, уткнув морду в передние лапы — словно кланялся ей, Саманте. Как будто прочитав ее мысли, Алекс процитировал что-то незнакомое:

— Лежать как пес у ног красавицы нагой и равнодушной… Кажется, так.

Саманта вскинула голову. Вечерский смотрел на нее прямо и пристально:

— Я хочу, чтобы Гморк был с тобой.

— Что?!

— У тебя же есть сад? Пусть бегает ночами по саду. И в джип твой он поместится.

— Стоп. Не хочу я никакого Гморка.

— Пожалуйста, не возражай мне. Он должен быть с тобой, — повторил Вечерский с непонятной настойчивостью.

— Но зачем он мне?!

— Будет охранять от… От всего, от чего надо охранять. Погладь его.

Вечерский говорил тем же тоном, каким только что приказывал волку — и рука Саманты невольно дрогнула, пальцы на мгновение коснулись жесткой шерсти…

— Что за черт! — Она выпрямилась, отдернула руку и отступила на шаг. — Чего ты не договариваешь? От чего меня должен охранять твой монстр?

Волк и человек молчали, и Саманте вновь бросилось в глаза их сходство. И еще этот чужой здесь запах — пахло от них обоих, слабее от человека, и все же… Сапозин. Сэмми вспомнила, что так пахнет концентрированный сапозин.

— «Вельд»? Ты ширяешься «Вельдом»? Ты что, с ума сошел? Мы же еще не проводили проверку на людях…

Вечерский рассеянно улыбнулся и ответил:

— Все мы проводим эксперименты на себе, Сэмми. Ты — свои, я — свои.

— Но зачем…

Только тут до нее дошло, что́ на самом деле сказал Алекс, и она прижала ладони ко рту. В наступившей тишине было слышно, как где-то капает из протекающих труб вода, и звучало неспокойное дыхание зверя. Спустя некоторое время Вечерский наклонился к женщине и чуть ощутимо прикоснулся губами к тыльной стороне ее руки.

— Саманта, я хочу сказать тебе кое-что, — проговорил он. — Великий ученый, как и великий творец, никогда не соперничает с другими людьми. Только с тем, кто выше.

— Если ты донесешь Амершаму, — прошипела Саманта, сузив глаза и отступая на шаг, — никакой Гморк тебе не поможет. Я лично прострелю тебе башку.

Волк глухо зарычал, а человек улыбнулся:

— И опять ты меня не поняла.

Но в голосе мужчины скрипнула жалкая, неуверенная нотка, и Саманта подумала, что поняла его даже слишком хорошо.

Когда лифт наконец-то дополз до пятого этажа и выпустил свою пленницу в коридор, Саманта бросилась в туалет, где ее стошнило. Промыв у раковины рот, она угрюмо оглядела свое отражение в зеркале и пробормотала:

— Ничего, подруга. Это просто от той вонючей берлоги и от страха…

Однако смотревшая из зеркала Сэмми, мудрая, все повидавшая Сэмми из Шанти-Тауна, знала: неприятности только начинаются.

Через четыре недели Саманта стояла в женском туалете медицинского центра, и ее снова тошнило — но уже не от вони и дурных предчувствий, а от откровенного ужаса. В руке у нее был наладонник со снимком, который любезно перекинул туда врач-гинеколог. Последовавший за УЗИ-сканированием разговор до сих пор звенел у Саманты в ушах.

— Развитие плода совершенно нормальное. Срок около двенадцати недель…

— Этого не может быть. У меня задержка всего две недели.

Врач улыбнулся, вежливо приподняв краешки губ:

— Мисс Морган, такое случается. Насколько внимательно вы следите за своим циклом? В вашем файле я не смог обнаружить записей о гинекологическом обследовании. Когда вы в последний раз посещали гинеколога?

Саманта не помнила. Давно. Но в сроках она была совершенно уверена.

— Послушайте, доктор. Три месяца назад я могла залететь разве что от святого духа.

— Это ваше дело. Мое — установить, что в развитии ребенка нет отклонений. Кстати, вам интересно узнать пол?

Морган пожала плечами. Какая разница, хоть гермафродит… Этого просто не может быть.

— У вас будет мальчик. Поздравляю.

У нее еще хватило сил поблагодарить врача, выползти из кабинета и добраться до туалета, но здесь ноги под Самантой подкосились. Она стояла, вцепившись в раковину, и бессмысленно пялилась в зеркало.

Мальчик. Срок три месяца. По крайней мере выглядит как трехмесячный зародыш, хотя с той бурной ночки в гостинице прошел всего месяц. Это значит… значит…

Алекс настаивал, чтобы подопытные химеры были стерильны, но Саманте хотелось понаблюдать за эмбриональным развитием трансгенов. И развитие шло на ура, просто замечательное развитие — только почему-то в три раза ускоренное по сравнению с предковыми видами. Вот, значит, как. Вот она, цена, плата за волшебное излечение. У нее родится монстр.

Сэмми всхлипнула и, чтобы не заорать в голос, сильно укусила себя за руку. Надо сосредоточиться. Аборт… Поздновато для аборта, но еще возможно, нужно найти врача… Что-то внутри нее взвыло от первобытного ужаса. Нет. Она же всегда была противницей абортов. Она отговаривала Ди — когда им обеим было по пятнадцать и Ди решила, что ребенка от Микки Стейнза рожать не будет. Ди решила и настояла на своем — и ничего, живет, призрак убиенного младенчика ей вроде по ночам не является. Но страшно, господи, как страшно… А почему она, собственно, убеждена, что младенец непременно будет монстром? Хорошо, убыстренное в три раза развитие, но больше никаких особенных отклонений у лабораторных крысят и мартышек не наблюдалось. У парня замечательные гены, просто чу́дные, такой отец, такая мать… Родится красавцем и гением. Саманта попробовала улыбнуться своему отражению, но вышла какая-то бледная кривая гримаса. Да. Мамочка, превратившая себя в генетического монстра, и папаша, ширяющийся «Вельдом», — отличная комбинация. Скорее всего, мальчик родится деформированным. Но с другой стороны… С другой стороны, это ее ребенок, часть ее самой, крохотный, но уже с руками, ногами и бьющимся сердцем человечек. Она не даст вырвать из себя этот комочек жизни. Нет. Ни за что не даст.

Приняв решение, Саманта положила руку на живот — и ее вдруг окатила волна чудесного, восхитительного спокойствия. Все будет хорошо. Ничего плохого с ними не случится. С ней и с ним… Надо придумать малышу имя. Сэмми кивнула перепуганному отражению, пробормотала: «Не дрейфь, подруга», — и салфеткой принялась смывать с лица размазавшуюся тушь.

Уже давно наступили сумерки. Стоянка за медицинским центром была пуста, тускло светил одинокий фонарь. Кажется, все врачи и пациенты успели разъехаться, пока Сэмми предавалась самобичеванию. На опустевшей площадке лишь ее черный «ровер» ждал хозяйку, да еще стоял какой-то здоровенный фургон вроде тех, в которых перевозят мебель. Название транспортной фирмы на фургоне не значилось. Выкрашенный желтым кузов, распахнутая дверь — и темнота за ней. Странно. Хотя стоянка бесплатная, может, водитель только припарковался на минуту, чтобы сбегать в ближайшие кусты? Пожав плечами, Саманта направилась к своему джипу, когда сзади ее сграбастали чьи-то руки и в ноздри ударил резкий медицинский запах. «Эфир», — успела подумать она, а еще успела подумать: «Надо сделать вид, будто отключаюсь», — и тут действительно отключилась.

Очнулась Саманта в полной темноте. Она лежала лицом вниз на твердом. В горле першило, в легких еще стоял запах эфира. Саманта откашлялась и попробовала перевернуться на бок. Что-то мешало, и через секунду она поняла, что руки и ноги связаны, причем руки — за спиной. Она резко дернулась.

К горлу подкатил горячий едкий ком, и ее вырвало.

Когда желудок опорожнился, стало чуть легче. Сэмми откатилась в сторону и почти сразу уткнулась в стену. Стенку фургона? Возможно, но в таком случае машина никуда не движется. Они еще на стоянке? Закричать? Или не стоит?

Кроме рвоты и бензина, в фургоне пахло еще чем-то, что странно ассоциировалось с цирком. В следующую секунду Саманта поняла, что пахнет лошадьми. Конским потом, навозом… Фургон для перевозки скота? Кто мог схватить ее, усыпить и запихнуть в фургон для перевозки скота? Амершам? Неужели Амершам? Нет, не его методы… Генерал всегда такой отглаженный, сверкающий, а тут лошади и вонючий фургон… Тогда кто? Или ее схватили случайно?

Решив пока не кричать, Саманта попробовала освободиться. Она из всех сил дергалась и крутила запястьями, но тот, кто ее связал, знал толк в своем деле. Тогда Сэмми перевернулась на спину. Опираясь на плечи, она ухитрилась провести связанные руки под коленями и протащить ноги в дыру. Уфф. Так. Теперь, по крайней мере, можно перегрызть веревку зубами. Сэмми поднесла запястья ко рту. Резко пахнуло кожей. Не веревка — уздечка? Ее связали уздечкой? Что за черт, прямо Дикий Запад. Не отвлекаясь больше на размышления, женщина впилась зубами в жесткую, вонючую кожу и принялась грызть. Но завершить работу ей не дали.

Стукнула задвижка. Саманта, сжавшись в комок, втиснулась в стенку фургона. Одна створка двери медленно раскрылась, впуская узкий луч фонарика и отдаленный шум. Мерный, монотонный шум… водопада? Световой луч скользнул по полу, метнулся влево и ослепил ее. Она невольно вскинула ладони к лицу.

Когда белые круги в глазах рассеялись, Саманта увидела темный, четко очерченный силуэт — более темный, чем встающая за плечами мужчины облачная ночь. Ее похититель был высок и худощав, и на голове у него было что-то вроде кепи. Лица Саманта не разглядела. Незнакомец застыл в дверях, не делая попытки приблизиться. Изучал? Присматривался к жертве?

— Опустите фонарь, — хрипло сказала Саманта тем повелительным тоном, который заставлял отступить и чиновников из оборонного ведомства, и самых своевольных из ее сотрудников.

Получилось не совсем хорошо, потому что сорванный от эфира голос дал петуха.

— Зачем вы меня похитили?

Мужчина молчал.

— Вам заплатили? Кто? Или вы, наоборот, хотите получить выкуп? Дайте знать юристам моей фирмы, и вам заплатят столько, сколько вы потребуете.

Молчание. Отдаленный шум падающей воды. «Это плотина, — поняла Сэмми, — он привез меня ночью в этом фургоне к плотине… чтобы избавиться от тела? Нет. Нельзя так думать, иначе все пропало. Ему наверняка что-то нужно, каждому что-то нужно».

— Меня зовут Саманта Морган. Я известная личность, меня будут искать.

«Меня или моего убийцу… Нет, нельзя!»

— Как вас зовут? Может, вы мною недовольны?

Я обидела вас чем-то? Вы представляете какую-то организацию? Общество защиты прав животных?

«Боже, какой бред. Да этот лошадник-киднеппер такой же гринписовец, как я — мать Тереза».

Человек шагнул вперед. Он чуть опустил левую руку с фонариком, и Саманта смогла наконец разглядеть черты своего похитителя — а разглядев, едва не взвыла от ужаса. Блеклые глаза мужчины были пусты и совершенно безумны, а лицо, напротив, напряженно-сосредоточено. Фонарик теперь освещал высокие ковбойские сапоги. Человек медленно, как-то неохотно протянул руку к поясу, с которого свисал нож в широких ножнах. Саманта завороженно следила, как похититель вытаскивает нож — все так же медленно, лениво, как будто осознавая, что торопиться ему некуда, что он все успеет сделать…

— Я беременна! — в отчаянии закричала Саманта. — Вы, убийца чертов! Вы убьете не только меня, но и моего ребенка! Будьте вы прокляты!

В глазах человека что-то мелькнуло, какая-то странная искорка. Лицо дернулось, и на секунду выражение его стало озадаченным, а затем физиономию похитителя перекосила дикая ярость. Он стремительно шагнул к Саманте. Та выкинула вперед связанные ноги, пытаясь ударить под колени, но мужчина, легко уклонившись, отступил в сторону. Лезвие ножа блеснуло…

— Нет! Нет! Пожалуйста, не надо!

Убийца присел на корточки, быстро отложил фонарик и перехватил дрыгающиеся лодыжки Саманты. Нож мерзко скрипнул, разрезая кожу.

— Что вы делаете?!

Не обращая внимания, человек поймал ее предплечье и сжал так, что из глаз Саманты брызнули слезы. Она извернулась, пытаясь укусить его, но убийца, вместо того чтобы пырнуть непокорную жертву, поудобнее перехватил ее руки и двумя движениями ножа перерезал уздечку.

— Какого чер…

Мужчина вздернул Саманту на ноги, подтащил к распахнутой двери фургона и вышвырнул вон. Она неловко упала, едва успев подставить ладони, чтобы не разбить лицо о мелкие камешки. Сзади стукнули о землю сапоги, затем загремели дверцы и чихнул заводящийся мотор. Сэмми окатило вонью дешевого бензина. Голени ужалило летящим из-под колес гравием. Она резко перевернулась и села, опасаясь быть раздавленной. Но фургон, прощально рявкнув и посветив задними фарами, уже скатывался с холма.

Глава 11

— Так, говоришь, он просто выкинул тебя из машины? Ты ничего не сделала? Ничего ему не сказала?

Саманта доехала до города на попутке. Ее долго не хотели подбирать, принимая, кажется, за изрядно потрепанную шлюху, выбравшую странное место для ловли клиентов. Саманта стояла на обочине, поднимая руку навстречу приближающемуся двойному свету фар, и слушала отдаленный рев воды, и смертельно боялась, что фары окажутся огнями вернувшегося фургона…

— Да, просто выкинул.

— Интересно. — Ди, примчавшаяся на зов, прихлебывала чай и глядела на подругу со странным выражением. И сомнение было в ее взгляде, и чуть ли не опаска.

— Что ты так на меня уставилась? Разве это не твое дело — бежать ловить преступника?

— А ты хочешь, чтобы мы побежали его ловить? Так что же позвонила мне, а не в участок? Если по форме, надо составить заявление. Поехали, опишешь своего маньяка.

— Не хочу.

— Не хочешь? Почему?

— Потому что он, наверное, и не собирался меня убивать. Так, попугать. Заплатили какому-то пьянчуге-ковбою…

— Кто заплатил?

— Не знаю.

— Но догадываешься?

Сэмми пожала плечами и вытянула из пачки следующую сигарету. Пальцы все еще дрожали. Она щелкнула зажигалкой, затянулась. Ди продолжала смотреть с прежним выражением. Саманта смяла сигарету, бросила в пепельницу и взорвалась:

— Что?! Ты что-то знаешь? Говори уже наконец!

— Не хочу тебя понапрасну пугать.

— Да ну? Ты же знаешь — я не из пугливых.

— Знаю. — Ди встала, отодвинула кресло и подошла к окну.

Фонари в саду горели синим и зеленым, подсвечивая нижние ветви декоративных персиковых деревьев. Их бордовая в дневном свете листва сейчас казалась почти черной. Не оборачиваясь, Диана проговорила:

— По-моему, это было не предупреждение. По-моему, подруга, ты каким-то образом смогла избежать больших неприятностей.

— Насколько больших? — Голос у Сэмми все же дрогнул.

Диана обернулась, свела к переносице густые брови и ответила:

— Очень больших. Самых больших, которые могут случиться с человеком.

Быстро пройдя через комнату, она опустилась на корточки перед креслом Саманты и накрыла ее лежащие на коленях руки своими большими ладонями. Сэмми сжала кулаки. Ди внимательно глядела в глаза подруге:

— Попробуй вспомнить. Он рассмотрел тебя внимательно, а затем выкинул из машины? У тебя не было ощущения, что ты не та, на кого он охотился?

— Нет. У меня было ощущение, что он не хочет этого делать.

— Этого?..

— Что он не очень-то хочет меня убивать. Сначала я подумала, что он сумасшедший. У него были такие глаза…

— Какие?

— Пустые. Мертвые. Но потом мне показалось…

— Что? Ты все-таки что-то ему сказала? Ты сумела его остановить? Подумай, Сэмми, это важно.

— Нет. Погоди… — Саманта высвободила руку из-под ладони Ди и зарылась пальцами в волосы — как делала всегда, когда напряженно думала. — В какой-то момент мне показалось, что он переключился. Словно перевели рычаг… или нет — словно его освободили от чего-то, от внешнего контроля.

Тот растерянный взгляд… Убийца смотрел точь-в-точь как их первые экспериментальные мартышки, когда выходили из-под действия «Вельда».

— Так. — Диана хмурилась, вертикальная складка между ее бровями углублялась. Она тоже что-то прикидывала. Сэмми помнила это выражение сосредоточенности — так Ди выглядела на уроках в спецшколе для умников, когда не понимала, но отчаянно пыталась понять. — А тебе не показалось, что этот парень — не человек?

— В смысле?

— В смысле, андроид.

Саманта покачала головой:

— Нет.

— Почему ты так уверена? Ты же не специалист.

— Я много работала с андроидами…

«Потому что именно на них мы испытывали «Вельд», — мысленно добавила она.

— …и они отличаются. Есть особые черточки.

У этого была неаккуратная щетина, и от него несло по́том и дешевым куревом. Морщинки у глаз… Если он и андроид, то очень, очень продвинутый. Я таких не встречала.

— Вот как… — Диана поднялась и снова подошла к окну. Она пристально уставилась в сад, словно ожидала обнаружить преступника разгуливающим между цветочных клумб.

Сэмми с интересом за ней наблюдала.

— Почему ты решила, что это может быть андроид?

— Потому что так было бы лучше. То, что ты описала, очень плохо пахнет. И боюсь, мне знаком этот запах…

Саманта в первую секунду подумала о лошадях и лишь потом сообразила, о чем на самом деле говорит Диана. А та резко развернулась и опять уставилась на подругу:

— Слушай, у тебя там, в саду, кажется, есть такая скамья… на цепях.

— Качели? Это ты к чему?

— Давай-ка покачаемся. Что-то мне здесь душно.

Сэмми нервически хихикнула. Неужели Диана считает, что в доме есть прослушивающие устройства? Боги, только этого не хватало…

Качели тихо поскрипывали. Подруги с трудом разместились на узком сиденье, и Сэмми подумала, что давно прошли те времена, когда они с Ди сидели бы по краям, а в серединку еще запихнули бы третьего… В основном, конечно, раздобрела Диана, но и Сэмми уже не была той тонкой девчонкой, что двадцать лет назад.

Под навесом качелей посверкивала паутинка. Тонко и нежно пахло увядающими цветами, от клумб несся запах разрытой земли. Холодно. По ночам уже холодно, и скоро наступит зима. Все увядает, засыпает, меркнет. Саманта зябко поежилась и поплотней натянула на плечи кофту.

Ди обернулась к ней и неожиданно предложила:

— Не хочешь пока переехать ко мне?

— Ты что?

Саманта была поражена. Дом Ди — святая святых, куда допускались лишь избранные и только раз в году, на день рождения Дианы. Сэмми разрешалось проникнуть в крепость, но Ди не раз говорила, что делает для нее исключение. И Саманта понимала подругу. После интернатовских общих спален, после общаги полицейской академии это было так здорово — обзавестись собственной территорией. Саманта и сама неохотно принимала гостей…

— Ты серьезно?

Ди кивнула:

— Вполне. Мне кажется, так для тебя будет безопасней.

— Думаешь, этот парень припаркует фургон на моей дорожке? Ди, у меня отличная сигнализация…

— Которую ты забываешь включать. Ладно, как хочешь. Но ты подумай. Может, после того, что я тебе расскажу, изменишь мнение.

— Давай рассказывай.

Но Ди молчала. Она молчала довольно долго, тихо раскачивая качели и всматриваясь в глубину сада. Наконец Саманта не выдержала:

— Что ты там постоянно высматриваешь?

— У твоих соседей есть большая собака?

— Мои соседи уехали на месяц погостить у детей в Огайо, и у них два кота. Кончай морочить мне голову. Либо ты все рассказываешь, либо я ухожу в дом. У меня уже задница к сиденью примерзла.

Диана шумно вздохнула:

— То, что я тебе хочу рассказать, подруга, должно остаться между нами.

— Ага. Сейчас побегу в редакцию «Дейли трибьюн» и «Криминальных новостей»…

— Не кипятись. Я просто сама еще ни в чем не уверена. Это долгая и мутная история…

Ди запнулась, словно выбирая, с чего начать. Белки ее глаз поблескивали в полумраке. Черная толстая кошка, которая при желании может превратиться в пантеру…

— История началась восемнадцать лет назад, и тогда на нее никто не обратил внимания. Обычные серийные убийства, никакой связи между отдельными случаями. Жертвы совершенно разные: мужчины, женщины. Нет общей логики.

— Ты о чем сейчас? — Сэмми резко развернулась к Диане. — О моем лошаднике?

— Нет. В том-то и дело, что нет. Преступники были разные. Все эти дела объединяла только одна странность: маньяк приканчивал несколько жертв, а затем совершал ошибку. Тупую ошибку — засвечивался на уличной камере или позволял кому-то увидеть себя, так сказать, за работой… Их брали. Но главное не это. Главное то, что их последней жертвой всегда оказывалась какая-то видная фигура. Политик, общественный активист, один раз даже писатель…

— Ага, а теперь ученый.

— Подожди. Мы долго не соображали, что происходит, потому что эти ребята действовали в разных штатах, никогда не пересекая границу… ФБР особо не вмешивалось, так что расследовали на местах, а там сама знаешь как — лишь бы поскорее закрыть дело. Преступник есть, признание есть. А потом один умный и въедливый парнишка из Нью-Йорка — ты, верно, помнишь то дело, когда убили республиканского сенатора, крупный был скандал, — так вот, он поднял архивы за несколько лет. И заметил еще несколько странных вещей. Все маньяки утверждали, что слышали Божий глас. Мол, Господь им говорил, кого следует прикончить, и они не могли не подчиниться. При этом никакой особой религиозности раньше за нашими психами не наблюдалось. Ни разу не было случаев сексуального насилия, а это уже само по себе необычно. Потом, у них у всех была общая метка… — Диана подняла руку и провела рукой по лбу и виску. — Вот здесь тонкие шрамы, как после операции на мозге.

— Подожди. — Саманта внимательно посмотрела на Ди. — Ты говоришь, что это были какие-то зомби, которых настраивали на убийство заметных людей?

— Что-то вроде того. Сама подумай. Между преступлениями никакой связи. Замену смертной казни психушкой у нас нынче не празднуют, государство бабки экономит. Психа сажают на электрический стул, и цепочка обрывается. Очень удобно…

— А мой случай тут при чем? Ведь он меня не убил.

— Не убил. Это-то и странно. Потому что убил уже двух женщин за последний месяц.

— Что?!

— Белых, рыжеволосых, высоких, тридцати трех и сорока лет от роду. Многочисленные ножевые порезы и перерезанная глотка, трупы вытащены из реки. Тебе это ничего не напоминает? В новостях большая шумиха, шеф мне всю голову продолбил…

В ушах у Саманты обморочно зазвенело. Она вцепилась в холодную цепь. Сердце ухнуло вниз, словно не на садовых качелях она сидела, а в стремительно мчащемся вагончике «русских горок», и вагончик только что перевернуло вверх тормашками…

— Ты в порядке, подруга?

Голос Ди вернул ее к реальности.

— Да, все окей.

Значит, он все же собирался ее убить, этот ковбой с большим ножом. Собирался, но не убил… Не убил, потому что она сказала про ребенка. Разве это может остановить психа с Божьим гласом в ушах? Нет, тут что-то не то.

— Очень не то, — вслух проговорила Саманта.

— Что «не то»? Послушай, Сэмми, если ты думаешь про тех двух жертв, то ты не виновата.

Месяц. Ди сказала — «двух женщин за последний месяц». Месяц прошел с той ссоры в гостинице. Совпадение? Нет?

— Я думаю не про них, — глухо проговорила Саманта. — Ты мне все рассказала?

— Не совсем. У нас уже был похожий случай полтора года назад. Последней жертвой оказался Агиос Найтингейл…

— Писатель?

— Да. Тогда никто не подумал, что дело в его книжонке. Очередное разоблачение тайных махинаций ЦРУ, сколько их было? Вообще-то он был журналистом и всегда расследовал какую-то скандальную и дешевую хрень вроде высадки инопланетян или всемирного масонского заговора. Эта книжка была из той же серии. Он писал про детдом в Кентукки, куда якобы собирали детишек с отставанием в развитии и превращали их в машины-убийцы. А потом Найтингейла нашли с перерезанным горлом, причем из разреза торчал его собственный язык. И до этого было еще три похожих трупа, все в окрестностях Бостона. На сей раз виновный сам заявился к нам с признанием, и опять та же песня: Божий глас, шрамы на виске. После убийства Найтингейла Божий глас, видите ли, повелел ему сдаться полиции. А вот на шрамы я обратила внимание уже позже, когда со мной связался тот шустрый парнишка из Нью-Йорка. Он собирал все похожие дела, и у него накопилось к тому времени немало, чтобы сообразить — что-то тут нечисто. Мы начали копать вместе и нарыли двенадцать случаев за последние восемнадцать лет.

И знаешь, что самое веселое?

— Что?

— Оказывается, соловей наш напел правду или почти правду. Был детдом в Кентукки. Туда действительно собирали всяких ретардов, а выпускали на свет божий уже вполне адекватными личностями.

В основном их отдавали на усыновление. А теперь гвоздь программы — все наши одержимые были усыновлены из этого заведения в разные годы, начиная с двухтысячного и до две тысячи двенадцатого, когда его закрыли. Понятно, что Найтингейлу повязали на шею галстук — хотя не представляю, где он нарыл информацию…

— А вы?

— Мы? — Ди хмыкнула и лихо качнула скамью. Цепи жалобно заскрипели. — Мы нашли одного из бывших сотрудников. Заведение было такое хорошее, что вся верхушка администрации и тамошние врачи лежат в гробу. А это бухгалтер, и он вовремя унес ноги. Скрывался в самой Варшаве. Парень оказался весьма неглуп и быстро понял, в какого рода переделку вляпался. Потихоньку в течение всего срока работы детдома он собирал компромат. Фотографии, имена… Похоже, только благодаря своему архиву он и остался жив. Сумел с кем-то договориться — «я молчу, и вы меня не трогаете». Когда мы на него вышли, он очень долго отнекивался, но наконец согласился дать показания. Мой коллега из Нью-Йорка умеет быть настойчивым… Короче, если верить нашему бухгалтеру, это были первые эксперименты по разработке андроидов, но использовали они совершенно другую технологию. В мозги детям вживляли чипы. Он передал нам часть своего архива…

— Погоди-ка… — Сэмми резко остановила качели, зарывшись ногами в мягкую почву. — Ты хочешь, чтобы я посмотрела снимки?

— Ты все-таки умная, подруга. Да, хочу. Понимаешь, чтобы ущучить гадов, нам надо знать мотив. Это из римского права. Нет мотива — нет преступления. Все предыдущие жертвы мертвы. Понятно, что их смерть важна была какой-то очень большой шишке или организации — просто по масштабу всего дела. Найтингейл писал о ЦРУ, но это может быть кто угодно. Кто-то наглый, высоко сидящий и обладающий очень извращенной фантазией, потому что я бы, например, до такого никогда не додумалась. Изначально-то их цель была наверняка другая. Но лавочку прикрыли в тот год, когда отменили запрет на клонирование людей. Все сразу ломанулись делать андроидов из человеческой ДНК, а прошлую работу очень тщательно закопали. И вот восемнадцать лет назад кто-то из участвовавших в проекте о нем вспомнил и начал использовать в своих целях. Похоже, у него в руках остались рычаги управления и он очень неплохо развернулся…

— А ты думаешь, что я этого кого-то знаю?

— Этому кому-то ты перебежала дорожку, подруга. Возможно, вы встречались. Я покажу тебе снимки и список имен, но учти — если дело раскрутится, тебя могут привлечь к процессу как свидетеля. Мы обеспечим защиту, но работать, пока будут идти слушания, тебе удастся вряд ли. И вероятно, придется поменять адрес. Не хочу силком тебя тащить…

— Ди, ты говоришь со мной, суперумной Сэмми Морган. В этот раз твой манипулятор промазал, но он ведь не остановится. Думаешь, я не понимаю? Вытащить эту сволочь на свет — единственный мой шанс.

— Боюсь, что так… — Ди замолчала.

Подул ветер, и паутинку сорвало с навеса. Сэмми потянулась, пытаясь схватить ускользающую нить, но ту уже утащило в темноту.

— Одно мне непонятно, — пробормотала Ди.

— Что?

— Почему твой ковбой все-таки не довел дело до конца? Раньше их никогда не использовали для запугивания.

— Все когда-нибудь случается в первый раз, — сказала Саманта, пытаясь придать голосу максимальную беззаботность. — Что-то у него в чипе переклинило. Или мне просто повезло. А ты бы хотела, чтобы он меня прирезал?

— Не болтай глупости! — зло рявкнула Диана. — И не вздумай одна шариться по темным переулкам. Я бы выделила тебе кого-то из своих ребят для охраны, но не хочу до срока привлекать внимание гада. А вот в частное агентство стоило бы обратиться — тебе и по статусу положен телохранитель.

— Спасибо, уже предлагали, — невесело хмыкнула Саманта.

— Кто? — немедленно насторожилась подруга.

— Так. Один поклонник. Чепуха. — Вглядевшись в толстое сердитое лицо Ди, она добавила: — Вы все же попробуйте найти эту жертву вивисекции. Мне кажется, он совсем не рад тому, что его заставляют делать.

— На стоянке должны быть установлены стрит-камы. Я проверю записи. Если твой ковбой не догадался отключить камеры, мы его довольно быстро найдем.

Следующие два дня Саманта ждала звонка от Ди, тщательно избегала темных переулков, наконец-то включила в доме охранную сигнализацию и одновременно размышляла над своим гардеробом. Уже сейчас, глядя по утрам в зеркало, она замечала небольшую округлость. Допустим, еще несколько недель это можно будет списывать на увеличившийся аппетит и скрывать толстыми свитерами, а что потом? Если плод будет развиваться с той же скоростью, что и у подопытных животных, через месяц ее разнесет, как корову. И что самое ужасное — Алекс заметит.

А заметив, все поймет.

С того разговора в подвале Морган и Вечерский, как могли, избегали друг друга. Встречались только на собраниях, общих для двух лабораторий, но и там обсуждали лишь текущие рабочие моменты. Саманта украдкой приглядывалась, точнее, принюхивалась, пытаясь уловить сапозиновый душок. Но Алекс то ли воздерживался, то ли тщательнее очищал препарат. Глаза у него были не наркотически блестящие, а тусклые и совершенно больные — в остальном же он казался таким, как всегда, и вел себя подчеркнуто ровно. Это и настораживало. После знакомства с Гморком Саманта ожидала других диких выходок или хотя бы объяснения, но Вечерский молчал. Месяц назад ковбой-убийца вышел на тропу войны. Месяц назад Вечерский предлагал своего волка для охраны. Месяц назад они с Алексом поссорились… Три совпавших результата в науке — уже не случайность. А в жизни?

Под вечер второго дня, устав от бесплодных раздумий, она поймала Вечерского в коридоре.

— Нам надо поговорить.

Тот смотрел настороженно, но бежать не пытался.

— Да, — после минутного молчания согласился он. — Надо, но не здесь. Давай в парке, часа через два.

Парк, несомненно, был не лучше темных переулков. На фургоне туда не заедешь, а вот перемахнуть через изгородь при некоторой ловкости вполне можно. И все же волков бояться — в лес не ходить…

— Хорошо, — сказала Саманта. — Заодно можешь и Гморка прихватить. Ему полезно подышать свежим воздухом.

Вечерский освободил рукав свитера, за который она, оказывается, все еще держалась, и, ничего не ответив, скрылся за дверями своей лаборатории.

Спустя два часа, когда Саманта уже спускалась по центральной лестнице в обширный институтский холл, в сумочке загудел коммуникатор.

«Этот козел нашел предлог не встречаться», — зло пробормотала Саманта и полезла в сумку. Но звонил не Алекс. Звонил Том Дерринджер, лейтенант, работавший на одном участке с Дианой. Сэмми видела его пару раз на днях рождения у Ди — Том всегда держался сзади, и все равно его белобрысая башка торчала над головами остальных гостей. Здоровенный, молчаливый, со скандинавскими, похоже, корнями парень. Единственный привлекательный мужчина из окружения Ди, за которым пылкая афроамериканка не пыталась приударить.

Сэмми приняла звонок и ошеломленно уставилась на лицо Тома на экране. Обычно спокойное и даже вялое, сейчас оно пошло бурыми пятнами, а уголок рта нервически дергался. Глаза лейтенанта были красны и подозрительно блестели.

— Том? Что?..

— В Ди стреляли.

— Стреляли? Кто стрелял? Том, что происходит?

— Сэмми, ее убили.

Коммуникатор вывалился из ладони Саманты и грохнулся на мраморные ступеньки лестницы.

Когда Ди, офицера полиции Диану Виндсайд, хоронили, шел дождь. Кладбищенская земля размокла, черные комья липли к ботинкам. Дождь превратил белые полосы на знамени в серые, а когда знамя убрали с крышки гроба, дождь еще яростнее заколотил по полированному дереву. Было очень много людей, неожиданно много — полицейские, друзья по академии, просто знакомые. Огромная толпа. Впереди, у самого гроба, там, где должна была стоять семья покойной, стояли Том Дерринджер и Саманта. Накануне Том признался, что они с Ди собирались обвенчаться. Сюрприз. Ди готовила сюрприз для друзей, и для Саманты особенно. Оказывается, и у Ди, выбалтывавшей все, вплоть до оттенков белья своих многочисленных любовников, тоже были тайны. «Потому что это было для нее важно, — думала Саманта. — Все мы болтаем о незначительном, а главное храним в себе. И непонятно, насколько это правильно, но так уж оно повелось».

Когда прозвучал залп, Том рядом вздрогнул, и Саманта положила ладонь на рукав его плаща. Рукав был мокрый от дождя. Все было мокрым, серым, холодным — набухшее тучами небо и кресты, и деревья, уже почти расставшиеся с листвой, и куски дерна с бурыми травинками под ногами… Том подобрал один ком и бросил на крышку гроба. Саманта тоже взяла горсть земли, задержала в руке, медленно выпустила… Вот и всё.

Люди начали расходиться. Том тронул ее за плечо.

— Сейчас, я еще минутку. Подожди в машине.

— Сэмми, послушай. Я знаю, что сейчас не время и звучит это ужасно… но тебя, возможно, будут допрашивать.

— Что?

— В связи со смертью Дианы. Понимаешь, она сама открыла дверь. Ты же помнишь ее лофт, туда так просто не пробраться…

Диана поселилась в самом центре, в бывшем здании фабрики, переделанном застройщиками под жилой дом. Квартира занимала весь этаж, а вход с лифтовой платформы был закрыт решеткой. Да и внизу стояла бронированная дверь с домофоном…

— Ее убили на кухне, где они до этого с убийцей мирно распивали чай. Кто-то зашел в квартиру, напился чаю, а после всадил Ди восемь пуль в грудь. Она даже не подумала взяться за оружие. Это был знакомый, Сэм. Меня уже допрашивали.

— Томми, ты же не думаешь…

— Ничего я не думаю. Я жду тебя в машине.

Он развернулся и зашагал по дорожке, огромный, грузный, с поникшими плечами и светлыми волосами, склеившимися от дождя в сосульки.

«Он не мог убить Диану… Или мог?» — ужаснувшись своим мыслям, Саманта попятилась от могилы. И в то же время кто-то холодный и рассудительный, кто-то, подозрительно напоминавший Сэмми из Шанти-Тауна, четко проговорил у нее в голове: «Зачем он меня предупредил? Это ведь раскрытие служебной тайны. По дружбе? Но он должен был знать, что Ди никого у себя не принимала, никогда, кроме общих посиделок. К ней в гости заходила только я. И наверное, он. Но его не арестовали. Значит, я. Так зачем же он сказал?»

Саманту затрясло. Отчасти от страха, но в то же время и от стыда — о чем она думает над свежим земляным холмиком, в чем обвиняет жениха погибшей подруги? Может, он знал о расследовании Ди? Знал и не может сказать прямо, поскольку ему не известно, что́ именно Ди говорила Саманте. Если знал, если убийство связано с расследованием, тогда он просто пытается предупредить… Саманта почувствовала, что запуталась окончательно. Дождь усиливался. Засунув руки в карманы плаща, она развернулась и уже хотела идти к машине, когда в правом кармане обнаружилось что-то лишнее. Бумага. Странно, сто лет не держала в карманах бумаги, и на носовой платок не похоже. Когда Сэмми извлекла бумажку на свет, по свернутому листку немедленно размазались две дождевые капли. Записка. Саманта развернула ее и, прикрывая от капель ладонью, прочла:

Мисс Морган, я в курсе вашей договоренности с Дианой. Я — тот самый коллега из Нью-Йорка, о котором она упоминала. Я переслал файлы Диане в день ее смерти, но, похоже, она так и не успела с вами поговорить. В свете последних событий мне особенно важно, чтобы вы проглядели документы. Надо сделать это как можно быстрее. Похоже, наш клиент пронюхал о том, что мы висим у него на хвосте, и склонен действовать решительно. Пожалуйста, будьте в парке Маунт-Крик сегодня в шесть вечера. Ждите там у фонтана. Я подойду к вам и спрошу, который час. Выждите две минуты и следуйте за мной. Если хотите, можете прихватить с собой надежного человека, но чем меньше народу, тем лучше.

Саманта перевернула листок, но на оборотной стороне ничего не было. Она огляделась. Кладбище пустовало — лишь кресты, венки и дорожки, поливаемые дождем. Наверное, человек из Нью-Йорка подкинул письмо, когда все стояли у могилы. Если, конечно, это человек из Нью-Йорка, а не тот, кто убил Диану.

«Вот и посмотрим», — процедила Сэмми сквозь зубы. Снова сложив записку, сунула ее в карман и зашагала к воротам.

Глава 12

В шесть часов Саманта Морган стояла у фонтана и нервничала. Дождь прекратился, унеся с собой мерный шелест капель, и остался лишь плеск бьющей из фонтана воды. Это сооружение, как и весь парк, было создано пятнадцать лет назад на средства природозащитников. Из бассейна вставало металлическое дерево с обрубленными ветвями, и вода, сочившаяся из покалеченных ветвей, имела неприятный розоватый оттенок. Фонтан отлично смотрелся бы в качестве реквизита для фильма ужасов, но Саманту беспокоило отнюдь не это.

По дороге в Маунт-Крик она завернула в лабораторию. Пять вечера, почти все сотрудники разошлись. Работники вивария тоже отправились по домам, так что, спустившись на минус второй этаж и открыв дверь своей карточкой, Саманта очутилась в полном одиночестве. И ничто не помешало ей заглянуть на склад и прихватить пневматический пистолет, заряженный дротиками с крайне эффективным снотворным. Такой дротик за три секунды погружал в сон крупного хищника. Саманта надеялась, что на человека его тоже хватит. И все шло прекрасно, вплоть до того момента, когда, засунув оружие в карман плаща, она выбралась в основное помещение вивария и обнаружила, что уже не одна. Вечерский в белом халате и маске стоял у загона с овчарками. Он обернулся на звук шагов. Саманта рефлекторно прижала руку к карману.

— Что ты тут делаешь?

— Что ты тут де…

Они спросили почти одновременно. В другой момент это стало бы поводом для улыбки, но не сейчас. Алекс окинул Саманту скептическим взглядом и поинтересовался:

— Где твой халат? Помнится, ты устроила Мику скандал из-за того, что он вошел в виварий без халата…

— Я тороплюсь.

— Куда? Тебя ведь сегодня не было в лаборатории?

— Я была на похоронах. И, как ты мог бы догадаться, сейчас не в лучшем настроении. Так что оставь меня в покое.

Алекс поднял обе руки в ироническом жесте покорности. Саманта подхватила сумку, которую оставила на одном из столов, и полезла во внутренний карман за карточкой. Выход из вивария, как и вход, был только по спецпропускам. Карточки в сумке не оказалось. Саманта растерянно зашарила по другим отделениям, по плащу и жакету.

— Что-то потеряла? — осведомился Вечерский.

— Карточку куда-то запихнула. — Она взглянула на часы и обнаружила, что уже опаздывает на встречу. — Можешь меня выпустить?

Алекс кивнул и, открыв замок своим пропуском, распахнул перед ней дверь. Не просто распахнул, а еще и согнулся в шутовском полупоклоне наподобие гостиничного швейцара. И сказал что-то по-русски, что-то, прозвучавшее как «скатерти дрошка».

— Что?

— Счастливого пути, говорю.

Саманта пожала плечами и быстро вышла. У нее хватало проблем и без того, чтобы ломать голову над загадочным поведением русского.

К шести уже начало темнеть. Зажглись фонари. Листья сиреневых кустов, еще мокрые от дождя, глянцевито заблестели в их свете, а вода в фонтане утратила розовый оттенок. Гуляющих в парке почти не было, а из тех, кто был, никто не интересовался временем. Саманта Морган нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Женщине казалось, что из кустов за ней следят, а пневматический пистолет успел вырасти до размеров винтовки и оттягивает карман.

— Ну где же ты?

Саманта почувствовала, что еще минута — и она выпустит все шесть дротиков в сиреневые заросли, из которых кто-то нагло и недвусмысленно сверлит ее взглядом. Сзади деликатно кашлянули, и прозвучал мужской голос:

— Не подскажете, который час?

Саманта крутанулась на месте. У бортика фонтана стоял человек в черном пальто, в черной же, старомодной шляпе и с кейсом в руке.

— Пять минут седьмого.

Незнакомец поблагодарил ее кивком, развернулся и неспешно зашагал по дорожке, ведущей к изгороди. Саманта выждала немного и последовала за ним.

Дорожка вывела на поляну, с трех сторон окруженную все той же сиренью. С четвертой вставало бетонное ограждение, на нем синей лентой горели фонари подсветки. Рядом с оградой была длинная скамья, на которой и расположился незнакомец. Саманта сунула руку в правый карман и подошла ближе.

— Вы всегда опаздываете на свидания? Или проверяли, нет ли за мной хвоста?

Человек улыбнулся:

— Мисс Морган, вы начитались шпионских романов. Просто трафик у вас тут неважный, а мне надо было заехать еще в одно место. Извините. — Распахнув кейс, мужчина вытащил пластиковую папку и бросил на скамью. — Садитесь на папку. Тут мокро.

— Я постою.

— Садитесь. Мне нужно, чтобы вы внимательно рассмотрели снимки.

Она неохотно присела. От железной скамейки даже через пластик и ткань плаща тянуло холодом. Саманта всмотрелась в лицо мужчины. Тот тоже внимательно ее рассматривал.

Невзрачный. Да, больше всего ему подходило это определение. Бледное лицо городского жителя, острый нос, тонкие губы. Совсем не во вкусе Ди. Человек походил на банковского клерка, а не на полицейского или убийцу.

— Меня зовут Боб.

— Боб, а дальше?

— Дальше не обязательно. Саманта, я очень сожалею о том, что произошло.

— «О том, что произошло»? Так вы называете убийство?

Человек не отвел взгляда:

— Ди была и моим другом. Если бы я мог предотвратить ее смерть, я бы это сделал…

— Вы могли бы не впутывать ее в ваше расследование, — пробормотала Саманта. Но говорила она без должной уверенности, потому что на самом деле так не думала. Ди во все впутывалась сама. В этом они были похожи.

Не отвечая, Боб снова открыл кейс и вытащил другую папку. Из нее он извлек несколько листов и пачку отпечатанных двухмерных снимков.

— Разрешение тут неважное. Наш информатор снимал на мобильный телефон. И все же попытайтесь кого-нибудь узнать.

Сначала Саманта проглядела список имен. Ничего не значащие фамилии, рядом с ними заметки: врач, медсестра, финансовый директор, воспитательница, даты начала и окончания работы в кентуккийском детдоме. Некоторые имена шли без заметок, но и те и другие ничего не говорили Саманте. Покачав головой, она взялась за фотографии. Незнакомые расплывчатые лица, белые халаты, учебный класс, какие-то столики — администрация устроила барбекю на лужайке? В синем свете парковых фонарей и лица на снимках казались синеватыми, как у покойников. Впрочем, они и были покойниками. Кто-то их очень ловко упокоил — всех этих врачей и финансовых директоров. А затем этот кто-то упокоил Диану…

— Саманта…

В голосе следователя из Нью-Йорка прозвучала искренняя забота, и Саманта поняла, что плачет. Капля упала на снимок… Женщина сердито отерла слезы ладонью.

— Не говорите снова, что вам очень жаль, пожалуйста, — процедила она сквозь зубы. — Если вам действительно жаль, вы найдете эту сволочь.

— Возможно. — Следователь Боб вновь говорил сдержанно и бесстрастно. — Возможно, я его найду. Но не уверен, что смогу удовлетворить ваше справедливое чувство мести. Мне тоже хотелось бы отправить мерзавца под суд, но, если за прошедшие годы он успел стать Бессмертным, это не в моей власти.

— Суд Бессмертных. Как же. — Саманта ощутила, что на смену горю приходит злость. — Они никогда не осуждают друг друга. Ни разу не слышала, чтобы Бессмертный был казнен или отправился в тюрьму.

— И я о том же.

— Значит, все это зря?! И Диана погибла зря? — Она сжала пачку снимков в руке, ощущая сильное желание швырнуть ее в мусорную урну у скамейки.

— Нет. Существуют и другие способы. Я не вправе разглашать результаты расследования, но обычный гражданин может обратиться в прессу… Однако для начала нам надо понять, сможете ли вы опознать кого-нибудь из этих людей.

Саманта еще раз протерла глаза и вновь занялась снимками. Боб сидел рядом, прямой, черный, сосредоточенный, и Морган ощущала, как ей передается спокойствие этого человека. Что-то можно сделать. Что-то всегда можно сделать…

— Диана много о вас рассказывала, — неожиданно сообщил Боб.

— Например?

— Например, — он улыбнулся, — что при знакомстве вы расквасили ей нос. Что вы очень умны, но при этом ничего не понимаете в людях. Что вы одиноки. Но она не говорила, что вы еще и очень красивы…

— Вы пытаетесь заигрывать со мной, инспектор Боб?

— Нет. Пытаюсь чуть исправить вам настроение. Но если вы предпочитаете, чтобы я заткнулся, я заткнусь.

Саманта улыбнулась. Этот человек начинал ей нравиться. Интересно, заметила ли Ди его суховатое обаяние? Наверняка заметила. И что на эту тему думал Том? Ах, кстати…

— А о лейтенанте Томе Дерринджере она вам ничего не говорила?

— Том Дерринджер? — Боб нахмурился. — Говорила. Говорила, что в последнее время этот крысеныш пытался копать под нее, сливал информацию для отдела внутренних расследований. Метил на ее место. Но вроде бы пару месяцев назад Дерринджер сам оказался замешан в каком-то скандале с наркотиками и чуть не вылетел из полиции. С тех пор он утихомирился…

Саманта задохнулась. Она вскочила со скамьи. Снимки разлетелись по мокрой траве.

— Что с вами?

— Ничего. Просто вспомнила, что мне срочно надо идти.

Боб смотрел на нее с недоумением:

— Если надо, идите. Вы никого не узнали? Жалко.

Он слез со скамьи и присел на корточки, собирая фотографии. Морган мысленно обозвала себя дурой и присела рядом. Если с кем-то и поделиться, то только с этим человеком. Куда она собиралась бежать, что делать? Стрелять в Тома снотворным? А затем что? Привязать к стулу и под пытками вырвать признание в убийстве Дианы? Ага, еще и прихватить ампулу пентотала натрия с биохимического склада, чтобы лейтенант уж наверняка сказал правду… Глупо, и не так все это делается. Да и почему она решила, что ложь насчет помолвки непременно доказывает вину Дерринджера?

— Что с вами творится? — Боб замер со снимком в руках и внимательно смотрел на Саманту.

Она опустила глаза. Прямо перед ней на траве лежала фотография, та самая, с барбекю. Умершие больше двадцати лет назад мужчины и женщины толпились у столиков, весело разбирали тарелки с бургерами… Саманта резко втянула воздух. На заднем плане, у самой жаровни, стоял высокий тощий человек. Его лицо было заснято вполоборота, он что-то говорил другому, низкому и седоватому. За четверть века многое изменилось, но тогда, как и сейчас, в физиономии высокого было что-то лошадиное.

— Саманта?!

Она медленно подобрала снимок и указала пальцем:

— Генерал Грегори Амершам. Впрочем, двадцать пять лет назад он вряд ли был генералом…

— Я прошу, Саманта, чтобы с этого момента вы ни во что не вмешивались.

Морган покачала головой. Она рассказала следователю Бобу все, что знала о генерале и о Томе Дерринджере, и вот сейчас полицейский настаивал, чтобы Саманта больше ничего не предпринимала. Но ей хотелось действовать — разоблачать и, возможно, стрелять.

— Убили мою подругу. Чуть не прикончили меня. В конце концов, я знаю Амершама намного лучше, чем вы…

— И все же, судя по всему, вы знаете его недостаточно хорошо. — Боб собрал документы в папку и защелкнул сенсорный замок кейса. Затем обернулся к Саманте: — Вы, насколько я знаю, выдающийся ученый.

— Спасибо за комплимент.

— Пожалуйста. Итак, вы хороший ученый, а я, ходят слухи, неплохой полицейский. При этом я не являюсь к вам в лабораторию и не говорю, из какой пробирки в какую вам следует капать…

Саманта улыбнулась. Ее всегда умиляло представление людей о науке.

— …потому что ни черта в этом не понимаю. Отчего же вы считаете, что разбираетесь в криминалистике?

— Я не могу сидеть сложа руки.

— Однако именно к этому я вас и призываю. Более того, сидеть вам придется не в институте и не у себя дома.

— О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что из неугодного Амершаму ученого вы только что превратились в крайне опасного для него свидетеля. Если допустить, что о нашем разговоре ему известно…

— Откуда? Он что, по-вашему, запихнул жучок в эту урну?

Боб вытащил из кармана небольшую матовую пластинку, по поверхности которой пробегали зеленые огоньки.

— Я знаю, что жучка в урне нет. Я проверил это место на наличие подслушивающих устройств. И все же на всякий замок найдется отмычка. Мы не можем быть абсолютно уверены ни в чем, кроме того, что вам угрожает опасность. — Спрятав детектор, он продолжил: — Вы должны сейчас поехать со мной.

— Куда?

— В безопасное место, которое я для вас организовал. Помните, я говорил, что мне надо было перед нашей встречей еще кое-что сделать? Это дом, где вас будут охранять. Придется вам на время прервать свои исследования, но ничего не поделаешь — жизнь важнее.

— Но даже если я соглашусь, мне надо собрать вещи…

— Никаких вещей вам не надо. Всё купим на месте.

Саманта ощутила, что опять начинает подозревать этого человека. Слишком быстро все происходило. Слишком она была уязвима, несмотря на дурацкий пистолетик в кармане.

— По крайней мере, я могу узнать, где этот ваш безопасный дом находится?

— Можете. Не говорите ничего вслух.

Боб вытащил наладонник и вывел на экран карту. Ниагара-Фоллс. Маленький городок на самой границе с Канадой.

— Почему там?

— Я же вас просил…

Боб покачал головой и быстро набрал на клавиатуре несколько слов.

Подозрения Саманты росли, как дрожжи в богатой питательной среде. Очень некстати припомнился отдаленный рев воды на плотине — а теперь ей придется слышать рев Ниагарского водопада… Конечно, городок набит пограничниками, но вокруг леса́. Дом, вероятно, не в центре. Вполне подходящее место, чтобы избавиться от свидетеля, да и по дороге может случиться всякое.

— Вы говорили, что Диана рассказывала о нашем с ней знакомстве, — медленно произнесла женщина. — О том, что я расквасила ей нос. Она не упоминала, где и как это произошло?

По доброй воле Ди ни за что бы не рассказала о спецшколе имени благословенного генерала Паттона. С другой стороны, если воспоминания у нее вырвали силой…

Боб пожал плечами:

— Увы, нет. Могу предположить, что на детской площадке, когда вам было года по три и вы не поделили ведерко для песка. Я не прошел проверку?

Он сказал это небрежно, гладко, уверенно, и все же Саманта почувствовала фальшь. Она пристально вгляделась в лицо мужчины:

— Вы врете.

— Хорошо. Вру. Будучи неплохим полицейским, я просмотрел личное дело коллеги. А заодно заглянул и в вашу биографию. Ее можно обнаружить на любом публичном домене, Саманта, так что не дергайтесь. Вы впервые встретились в школе для трудных подростков. Зная Ди, предположу, что она решила наехать на белую девочку, а вы дали ей сдачи. И после этого Диана вас зауважала. Ведь так?

— Да, — неохотно призналась Саманта.

— Видите. Вы, конечно, классный ученый, но сейчас беретесь не за свое дело. Просто попробуйте довериться мне. А если не выходит, попробуйте осознать, что у вас нет другого выхода.

— Это не слишком способствует доверию.

— Ничем не могу помочь. Может, когда мы познакомимся ближе, вы измените мнение.

— А мы познакомимся ближе?

Полицейский комически округлил глаза:

— Вы пытаетесь заигрывать со мной, доктор Морган?

Саманта рассмеялась. Этот проходимец все же внушал доверие, черт побери. Ну и ладно. Может, она лезет прямо в расставленный капкан, но на всякий капкан отыщется стальной лом…

— Хорошо. Я согласна.

— Вот и отлично. Моя машина припаркована у выхода. Идемте.

Боб встал со скамьи, взял свой кейс и шагнул к зарослям. И вдруг, замерев на полушаге, тяжело рухнул на землю. Шляпа скатилась с его головы, по телу пробежали конвульсии.

— Боб!

Саманта была рядом через секунду. Она перевернула полицейского на спину. Тот все еще вздрагивал, но уже тише. Лицо его посинело.

— Боб, что с вами?!

Зрачки в серых глазах мужчины расширились, и, когда Саманта тряхнула его за плечо, голова бессильно свесилась набок. Из шеи полицейского торчал маленький дротик — точь-в-точь такой же, какими стрелял похищенный со склада пистолет. Саманта лихорадочно попыталась нащупать пульс сначала на руке Боба, затем на шее. Пульса не было. Похоже, этот дротик впрыскивал в кровь не снотворное, а очень быстрый яд. Саманта выдернула из кармана собственный пистолет и подбежала к кустам, но оттуда не раздавалось ни звука. Она замерла на полянке, лихорадочно оглядываясь. Ничто не шевелилось, лишь ветер перебирал поредевшие листья да двигалась ее собственная тень.

— Ублюдки! — выкрикнула Саманта. — Какие же вы ублюдки! Но я вас отыщу…

Ветер ударился о бетон ограды, и кусты зашелестели, насмехаясь над бессильной угрозой. Мертвый полицейский Боб, с которым Саманта так и не успела познакомиться поближе, лежал, выронив кейс. Саманта подобрала кейс и зло им взмахнула.

— Ну же! Вот то, что вам надо! Выходите и попробуйте отобрать!

Никто не откликнулся и не вышел — словно и кейс со спрятанными в нем документами, и Саманта с ее угрозами не представляли для стрелка ни малейшей опасности. Словно она была уже мертва, мертвее, чем неподвижно лежащий на поляне человек. «Ну уж нет! Хотите играть? Поиграем. Полиция, может, у вас на крючке, генерал Амершам, а вот с репортерами вам не управиться. Боб перед смертью успел подсказать неплохую идею. Вы хотите предъявить мне обвинение в убийстве? Отлично. Но пусть ваше шоу будет снято на камеры, пусть его покажут по всем центральным каналам… Надо вызвать их прямо сюда, и в первую очередь эту въедливую сучку, Долорес Ли из «Дэйли ньюс», которая прорывалась сквозь все институтские кордоны и административные препоны, чтобы склепать репортаж о «матери чудовищ». Пусть хоть раз в жизни расскажет о настоящих чудовищах».

Саманта вытащила из сумочки коммуникатор и уже набирала номер Долорес, когда аппарат разразился звонком. Она вздрогнула. Звонил Том Дерринджер.

— Саманта! Саманта! — Лицо Тома на экране выражало искреннее волнение. — Слушайте внимательно. Только что к нам пришли результаты экспертизы. На чашках нашли вашу ДНК, а в мусорном баке у входа был пистолет с вашими отпечатками. Я не верю, что вы убили Диану, но кто-то очень хочет убедить в этом полицию. У меня ордер на ваш арест.

Я сейчас сильно рискую, предупреждая вас, но вы должны бежать из города…

— Ах ты сволочь! — выплюнула Саманта в экран. — Сколько тебе заплатили, убийца? Или не заплатили? Обещали тепленькое место? Чтоб ты сдох! Я найду тебя и лично порву тебе глотку!

Физиономию Тома перекосило — но Саманта уже выключила коммуникатор и, уронив его на каменную плиту дорожки, раздавила ногой. Никуда она не сможет позвонить. Слишком легко перехватить звонок с центральной станции. Надо достать другой телефон, такой, чтобы они не могли сразу определить номер…

Саманта упала на колени рядом с убитым и зашарила по его карманам. Так. Коммуникатор. Набрать номер Долорес. «Ответь, ну пожалуйста, ответь же!»

— Мисс Морган, — прозвучал мягкий голос; экран оставался черным. — Не надо никуда звонить. Сейчас за вами приедут.

Отшвырнув аппарат, как ядовитую змею, Саманта вскочила и бросилась прочь из парка. Лишь пулей вылетев из ворот и подбежав к стоянке, она обнаружила, что, кроме кейса, сжимает в руке и шляпу убитого. Поднесла шляпу к лицу. От подкладки пахло одеколоном и немного куревом. «Ох Боб, Боб… Ты все же сумел убедить меня в том, что тебе стоит доверять, — но слишком поздно». Проглотив застрявший в горле ком, Саманта решительно напялила шляпу полицейского.

Она думала, что ее попытаются остановить — но на пустой по случаю непогоды стоянке не оказалось ни убийц, ни полиции. Никто не заблокировал ее машину, хотя это можно было сделать с любого поста автоинспекции. Никто не перекрыл дорогу, когда Саманта свернула с центральных улиц на северо-запад, к «Генной долине».

Может, не все так плохо? Нет никакого всемирного заговора против Саманты Морган, есть лишь не в меру амбициозный генерал, желающий прибрать к рукам ее исследования, и несколько подкупленных им полицейских? Но даже если и так, что ей делать? Репортеры? Да, надо все рассказать репортерам, но это сейчас не главное. Главное — не дать Амершаму первому добраться до лабораторных компьютеров с результатами опытов. На них неплохая защита, но ребята Амершама ее живо расколют. Хорошо, что основные данные хранятся на сервере, не подключенном к сети. Значит… Переписать все, что можно, на флэшку, а остальное стереть. И файлы, и бэкап — все стереть. А как поступить с животными? В виварий можно пустить газ, и через пять минут все подопытные твари будут мертвы… Саманта вспомнила остановившиеся глаза Боба, и ее затрясло. Она никогда не была сторонником деликатного обращения с лабораторными животными. Если крысу надо было убить и вскрыть, убивала и вскрывала, потому что в конечном счете речь шла о науке и о людях, а не о благополучии крыс. Но то, что обитает сейчас на минус первом этаже, — не просто бессмысленный зверь, а сложная, развивающаяся система, организмы, связанные «генетическим компьютером» и «Вельдом». Это как убить ребенка, уничтожить величайшее произведение искусства. Разрушить нечто уникальное…

А что делать? Вывезти их? Нет времени. Выпустить?.. Опасно. Слишком опасно, ведь в конечном счете ее «генетический компьютер» — это вирус. Пусть он не передается ни через кровь, ни воздушно-капельным путем, но вирус может мутировать.

Нет. Выпускать нельзя. Вывезти нельзя. Значит, газ… А как поступить самой? Безопасное убежище в Ниагара-Фоллс? Кто поручится, что Амершам о нем не пронюхал? Боб показал карту на наладоннике, а не на коммуникаторе — и это хорошо, потому что в отличие от коммов наладонники не подключены к сети. Саманта запомнила адрес… Но как ее встретят там после известия о смерти Боба? И вообще, бежать нельзя. Бегут преступники и трусы. Надо выступить против сволочей с открытым забралом, только так. Итого: переписать файлы, усыпить животных, связаться с журналистами. Хорошо, когда есть план.

Саманта вновь почувствовала почву под ногами — и лишь свернув с шоссе на дорогу, ведущую к «Долине», вспомнила, что потеряла карточку. Вот черт. Если на входе дежурит знакомый охранник, пропустит без карточки. А если нет, придется доказывать свое право войти в здание… Остается надеяться, что облаву на нее еще не объявили и ее лицо не украсило последний выпуск новостей. Разыскивается беглая преступница… Воспитатели из спецшколы Паттона были бы довольны. Они придерживались убеждения, что трудные подростки не поддаются перевоспитанию, и крайне неохотно расстались с Самантой и Ди.

Разбрызгивая колесами дождевую воду, джип вырулил к турникету. Остановив машину, Саманта приоткрыла дверцу, готовая просительно улыбаться и извиняться за забывчивость.

В окне дежурки горел свет, но охранника видно не было. Вот дьявол! Без пропуска в лабораторный корпус не пройти. Саманта выбралась из машины и шагнула к будке. Под подошвами туфель захрустело. Опустив голову, она обнаружила, что идет по битому стеклу. Это еще что такое? Саманта остановилась и внимательнее пригляделась к пропускному посту. Кто-то разбил окно. Лишь несколько острых осколков еще торчали в раме, и по ним стекали алые капли. Сердце Саманты отчаянно стукнуло, а правая рука нырнула в карман, где лежал пистолет. Сжимая рукоятку, она скользнула к разбитому окну.

Охранник оказался в будке. Он валялся у стола, рядом с железными воротами металлоискателя, и вся грудь его форменной куртки была залита красным. Из развороченного горла торчало что-то черное и что-то багровое, а лица у человека не осталось — только кровавая изгрызенная маска. Остро пахло кровью и мокрой псиной.

Саманта поперхнулась и метнулась прочь от окна. Сзади раздалось тихое рычание. Женщина крутанулась на месте, вырывая из кармана оружие. В прямоугольнике желтого электрического света, падавшего из дежурки, стояла собака. В первую секунду Саманта подумала о Гморке, но это была обычная немецкая овчарка — только на ошейнике ее значился инвентарный номер… Номер экспериментального файла. Задрав верхнюю губу, собака предупреждающе ворчала. Вокруг пасти ее блестело темное, черная шерсть на морде слиплась.

«Вот и конец», — подумала Саманта и надавила на спуск.

Хлопнуло. Свистнул дротик, но овчарка ловко отскочила в сторону и растворилась во мраке. Напасть она так и не попыталась, и через секунду стало ясно, почему. От деревьев отделилась гигантская четвероногая тень. Крупный зверь протрусил к Саманте и, пока она дрожащими пальцами взводила курок, встал рядом и подставил жесткий загривок под ее ладонь.

Глава 13

— Какой интересный на тебе головной убор, — сказал Вечерский. — К нему бы еще старый «Глок» и удостоверение частного детектива — и вперед, на съемочную площадку.

В лаборатории ярко горел свет. Включены были все лампы — и в рабочем помещении, и в кабинете Саманты. Здесь же, в кабинете, перед ее личным компьютером расположился Вечерский. Сидел нагло, по-хозяйски, вытянув длинные ноги, — разве что сигары у него в зубах не было. На экране горела какая-то схема: карта города с биотехнологическим парком в центре. От парка разбегались красные концентрические круги. Заметив, куда смотрит Саманта, Вечерский отключил экран. Гморк, проводивший женщину до самой лаборатории, застыл у нее за спиной — то ли телохранитель, то ли конвоир.

— Зачем ты выпустил животных? — глухо спросила Саманта.

— Я выпустил? Да что ты говоришь… Согласно логу вивария, их выпустила некая доктор Саманта Анджела Морган, руководитель генноинженерной лаборатории SmartGene Biolabs. — И Вечерский помахал карточкой Саманты.

— Ты украл мою карточку?

— Позаимствовал. Но собираюсь вернуть.

Он швырнул пластиковый прямоугольник Саманте. Та рефлекторно поймала карточку и тут же уронила, будто кусок пластика обжег ей пальцы.

— Зачем?..

— Отчасти я оказывал услугу Амершаму. Отчасти спасал твою жизнь. А разве ты ехала сюда не затем же?

— Я собиралась пустить газ.

— Сэмми, — Вечерский улыбнулся, — я тебя не узнаю. Ты собиралась уничтожить результаты самого впечатляющего своего эксперимента? Да что с тобой стало?

Саманта прищурилась и сделала шаг вперед. Она сознавала, что у нее нет шансов — мужчина сильнее и быстрее, не говоря уже о стоящем за спиной звере. И все же, если подойти достаточно близко, она сможет ударить хотя бы раз…

— У меня убили единственную подругу. Потом убили еще одного хорошего человека. А меня, судя по всему, предали. Предательство заставляет переоценить некоторые вещи.

— Предательство… — Вечерский улыбаться перестал, но смущен, кажется, не был. — Очень широкое понятие — предательство. Можно ли назвать предательством то, что даешь любящему тебя человеку надежду, а потом швыряешь эту надежду в грязь?..

— Я…

— Подожди. Мы ведь говорим о предательстве? Предательство ли то, что, совершив ошибку — одну-единственную, но очень скверную ошибку, — ты пытаешься уберечь любимую женщину?

— Это ты пытался меня уберечь? Как?

Вечерский кивнул, указывая на Гморка:

— Ты не хотела его взять, но я все же отправил его охранять твой дом. Незаметно. Гморк может быть при желании совершенно незаметным…

«У твоих соседей есть большая собака?» Саманта вздрогнула.

— К сожалению, я не догадался сразу приказать ему следовать за тобой повсюду, как сейчас… И о нападении узнал только из вашего с Дианой разговора. Не надо быть Эйнштейном, чтобы понять, кто затеял эту грязную игру. В тот день, когда ты так ласково со мной побеседовала, я словно спятил. Я едва удержался, чтобы тебя не придушить, а выйдя из номера, тут же позвонил Амершаму. Но я не ожидал, что старая гадина решится на такое…

— Чего же ты ожидал?

— Честно? — Алекс поморщился. — Ожидал, что он отстранит тебя от проекта под каким-нибудь дурацким предлогом государственной безопасности и передаст все исследования мне. Как-то так. Если я вообще тогда о чем-то думал.

— И это ты не считаешь предательством, Алекс?

— Почему же. Считаю. — Вечерский посмотрел на нее, и в этом взгляде вдруг прорезалась такая черная застарелая тоска, что у Саманты защемило сердце. Этот человек любил ее. Но ведь и она любила его. Или почти любила…

— Пожалуйста, давай позвоним в полицию и в службу по контролю животных. Надо сообщить о том, что звери разбежались. Не важно, кто их выпустил — пускай это буду я. Все равно мне уже терять нечего. Но их еще не поздно отловить…

Тоскливое выражение исчезло из глаз Вечерского, сменившись чем-то, чего она не поняла. Не оборачиваясь, он включил экран компьютера. Схема изменилась. Теперь красные круги охватили всю верхнюю часть города, вплоть до центра, и заползли в северные пригороды.

— Что это? — спросила Саманта.

— Зона поражения. Или заражения. Не знаю, как ее обзовут историки… если, конечно, останется кому сочинять истории.

Сделав это странное заявление, он немного помолчал и продолжил:

— Ты, Саманта, опять меня не поняла. Ди верно о тебе говорила — ты чертовски умна, но в людях не разбираешься совершенно. И это очень хорошо, потому что, разбирайся ты в людях получше, могла бы мне здорово помешать.

— Да в чем помешать?!

— Амершаму кажется, что мы с ним затеяли небольшую провокацию. Компактный, контролируемый взрыв вроде того, что произошел одиннадцатого сентября ровно тридцать пять лет назад. Символично, не правда ли?

Саманта Морган непонимающе смотрела на Вечерского. Тот усмехнулся:

— Ты знаешь, насколько выросло тогда финансирование военных программ? Меры борьбы с террором ужесточились, а ведь это крайне удобно — достаточно обвинения в террористической деятельности, и — алле-оп! — ты избавляешься от нежелательных персон. Много кто выиграл на той заварушке. Вот и сейчас Амершам полагает, что мы с ним способствуем развитию его конторы. Он надеется, что после инцидента со сбежавшими химерами все подобные исследования будут жестко контролироваться его ведомством — ведь уже три года он долбит конгрессу, что его роль из наблюдательной должна превратиться в руководящую. А это большие деньги и большая власть, Сэмми, ведь Бессмертные — те же трансгены…

— Алекс, о чем ты говоришь?

— Гморк — очень сообразительное животное, Сэмми, хотя и не понимает человеческой речи. Зато я могу слышать все, что слышит он. Мы связаны «Вельдом» крепче, чем двое влюбленных… — При этих словах Вечерский неприятно усмехнулся. — Услышав твою историю о ковбое с ножом и историю Дианы про эксперименты над детьми, я сложил два и два — и с результатами этого сложения отправился к Амершаму. Я немного преувеличил масштабы его промаха, сообщив, что у Дианы есть все инкриминирующие документы. И он раскололся, как свинья-копилка от хорошего удара молотком. Он очень хотел убить тебя, Сэмми, а я хотел спасти — и предложил ему отличный план. В качестве беглеца-террориста ты гораздо ценнее, чем в качестве трупа. Теоретически после смерти Боба Райли и после звонка Дерринджера ты уже должна была бежать из города — и тогда на тебя бы поспешили навесить всех собак. Но я догадывался, что ты заявишься прямиком сюда. Я хочу тебе кое-что показать.

Вечерский крутанулся на стуле и ткнул пальцем в экран. Схема увеличилась, на ней появились изображения улиц.

— Это прогноз на ближайшие сутки. Распространение инфекции.

— Вирус не передается…

Алекс улыбнулся:

— По-твоему, только ты умеешь работать с генами? Сэмми, Сэмми… Главное — принцип, а остальное дело техники. Genebot-2 передается через кровь и слюну, любые биологические жидкости. Плюс я добавил ген, способствующий усиленной выработке тестостерона. Наши детишки агрессивны. Они перекусают всех белок, енотов и бродячих собак в радиусе пяти миль в течение одного дня. А если крысы и хорьки доберутся до городского зоопарка — о, тогда начнется настоящее веселье…

Вечерский еще раз дотронулся до экрана, и схема вновь изменилась. Теперь она охватывала весь американский северо-восток.

— Это прогноз на месяц.

Еще одно прикосновение, и красным затопило обе Америки, Европу и Азию, а также прибрежные регионы Австралии и север Африки.

— Это ситуация через полгода. Кстати, спасибо за то, что не сделала наших монстров стерильными. Ты наверняка заметила, что срок беременности у них сократился? Это тоже идет в расчет.

«Я нахожусь в одной комнате с опасным сумасшедшим, — подумала Саманта. — Или он шутит. Хотя какие шутки? Диану и Боба убили по-настоящему. Он верит в свою безумную затею…»

— Можно спросить — зачем? — с деланым равнодушием поинтересовалась Саманта, усаживаясь на стул и вытягивая из сумочки пачку сигарет. Авось сработает дымовой детектор и сюда нагрянут пожарные…

Алекс вытащил зажженную сигарету у нее из пальцев, затушил и бросил в ведро. Он наклонился так, что их глаза оказались на одном уровне. В голубых глазах Вечерского не было безумия. Ни капли.

— Помнишь, в гостинице, перед тем как ты так недвусмысленно дала мне понять, что мои притязания напрасны… Не дергайся, я отлично понял тебя с первого раза, так что необходимости вновь повторять нет. Так вот, тогда я говорил о новом человеке. Это не были, как ты выразилась, «бесплодные умствования».

Сказав это, Вечерский взял руки Саманты в свои. Она сделала попытку высвободиться, но мужчина держал крепко. По губам его скользнула усмешка.

— Видишь, дорогая Сэмми, я запомнил каждое твое слово. Это что-нибудь да значит, верно?

— Это значит, что ты злопамятная сволочь.

— Возможно. Возвращаясь к теме нашей беседы… Я говорил, что новый человек будет силен, умен… и суперэгоистичен. Под «новым человеком» я имел в виду не некое абстрактное существо, которое вылупится из космического яйца через миллион лет, а Бессмертных из второго поколения — потому что именно мы с тобой, Сэмми, и другие, менее известные кудесники генной инженерии их такими сделали. Это те исследования, которыми я занимался в России. Пока Бессмертные из второго поколения только дети, но все черты уже налицо. Их интеллект зашкаливает. У них крайне интересные адаптивные реакции. И им совершенно плевать на своих родителей, других взрослых и вообще на окружающий мир. Им нравится играть, и это очень жестокие игры…

Вечерский наконец отпустил Саманту и откинулся на спинку кресла. Схема за его спиной продолжала наливаться красным.

— По-твоему, почему я окрестил свой коктейль «Вельдом»? Не из любви к африканской экзотике. Просто я, как наверняка и ты, читал Брэдбери. Рассказ про Питера и Венди. Так вот, скоро наш мир заполнится живыми, а не фантастическими Питерами и Венди. И это станет концом человечества. Мы уже сейчас висим на волоске…

— Я слышала твои пророчества уже сто раз.

— Так послушай еще раз. То, что мы имеем на данный момент, — по сути, рабовладельческое общество. Древний Египет. Наверху фараон и его приближенные — это Бессмертные, правящая элита. Ступенькой ниже воины, врачи, строители. Еще жрецы — в нашем мире их заменяют ученые. И наконец, огромная бесправная масса рабов. Разница заключается лишь в двух вещах. Древнему Египту рабы были нужны. Средства производства тогда не позволяли выстроить пирамиду нажатием кнопки. Когда человек ежедневно занят, у него нет времени планировать теракты — к тому же он ощущает свою нужность, что тоже играет роль. Сейчас большинство в нашем обществе составляют безработные. Безработные сидят на пособии, и времени у них предостаточно. Кто-то тратит это время на наркотики и выпивку. Кто-то — на производство взрывчатки.

Гморк, устав стоять, протиснулся в кабинет и улегся у кресла Вечерского. Ученый механически погладил волка и продолжил:

— Тут мы переходим ко второму пункту. В Древнем Египте у рабов не было оружия. Огромную массу людей могло контролировать сравнительно небольшое число воинов, владеющих продвинутым вооружением. Сейчас любой мало-мальски разбирающийся в химии и электронике человек может соорудить бомбу и взорвать полгорода. Так и происходит. Если бы ты смотрела новости, то поняла бы, что кучка военных просто не в состоянии удержать под контролем всю эту голодную и озлобленную массу. Неизбежно должен произойти взрыв. Я лишь ускорил его, придал форму и цель…

— Какую цель?!

— В том аду, в который через несколько лет превратится мир, выживут немногие. В первую очередь Бессмертные и их отпрыски. Я уже упоминал, что они жестокие, умные и любознательные дети, которые никогда не станут взрослыми. Нужно очень мощное внешнее давление, чтобы эта бесформенная масса превратилась во что-нибудь стоящее. И природный катаклизм как источник подобного давления лучше человеческого фактора, потому что у выживших будет возможность сплотиться против общего врага. Я очень надеюсь, что наши химеры заменят миллион лет социальной эволюции и с их помощью Бессмертные обретут то, чего им не хватает сейчас…

Он говорил ровно, гладко, деловито — как будто давно подготовил и отрепетировал эту речь. Наверное, так и было.

— Помнишь, я сказал тебе, что великие ученые и творцы никогда не соперничают с людьми? Только с Богом. На этот раз мы можем выиграть партию.

— Мы? Какие «мы», Алекс?

— Я и ты. Не прибедняйся, Сэмми. Может, ты и не озвучивала это для себя так явно, но я же видел — ты тоже хочешь утереть ему нос.

— Утереть нос? — Саманта усмехнулась. — Алекс, в лучшем случае из тебя выйдет лишь жалкий подражатель. Ну устроишь ты подобие Всемирного потопа… Ничего нового в этом нет. В худшем ты закончишь свои дни в психушке.

— Посмотрим.

— Нет. Не хочу я на это смотреть. У меня есть другое предложение.

— Какое же?

«Соберись, — мысленно приказала себе Саманта. — Обещай ему то, чего он хочет. И попытайся выполнить обещание».

— Ты велишь Гморку отловить всех тварей, которых выпустил из вивария. Думаю, передавить две сотни крыс, десяток хорьков и дюжину овчарок для него не составит труда?

— И что потом?

— Потом мы расскажем журналистам об Амершаме. О том, кто убил Диану и Боба. Тебя могут обвинить только в соучастии… У тебя ведь до сих пор нет американского гражданства? Может быть, тебя экстрадируют для суда в Россию, а там ты как-нибудь вывернешься.

— Чудный план. — Глаза Алекса весело заблестели. — И что я с этого буду иметь?

— Я пойду с тобой. Я буду с тобой до конца, каким бы он ни был. Я обещаю.

— Почему, Саманта?

— Что «почему»?

— Почему ты будешь со мной до конца?

На сей раз она взяла его ладони в свои и сказала так, словно и вправду в это верила:

— Потому что я люблю тебя.

Вечерский тихо освободил одну руку и включил на компьютере канал вечерних новостей. На экран вплыло изображение студии, лицо ведущей и — в верхнем правом углу — портрет Саманты. В динамиках зазвучал хорошо поставленный голос:

«…Разыскивается по подозрению в убийстве офицера полиции Дианы Виндсайд и неопознанного мужчины…»

Изображение сменилось записью с уличной камеры, расположенной над воротами парка Маунт-Крик. Саманта, с черной шляпой и кейсом под мышкой, бегущая к стоянке. Затем другая картинка: тело полицейского Боба, окруженное медэкспертами, один из них держит в обтянутой перчаткой руке дротик.

«Преступница вооружена и опасна. Каждый, кто может сообщить о ее местонахождении…»

Вечерский отключил звук, но картинку оставил. Он пристально глядел на Саманту. Та криво улыбнулась:

— Ожидаешь, что я вскочу и побегу прятаться в кладовке? Что же ты как добропорядочный гражданин не сообщишь о моем местонахождении?

— А я не добропорядочный гражданин. И уж точно не добропорядочный гражданин этой страны, как ты точно подметила. У меня к тебе есть встречное предложение. На крыше стоит вертолет. Мы сядем в него и уберемся из этого города. А потом, за границей красного круга, ты уже решишь, как ко мне относишься.

— А генерал?

— Плевать мне на генерала. Генерал тут уже ничего не решает.

Саманта медленно поднялась с кресла. На нее навалилась мертвящая усталость. Какой длинный, нелепый и длинный день — от дождливого утра на кладбище и до этого кабинета…

— Я пойду.

— Куда же?

— В красный круг, Алекс. Я попробую что-нибудь сделать. А ты садись на свой вертолет и катись на нем в гребаную задницу. И вели, чтобы твоя скотина от меня отстала. Если я увижу, что за мной следует волк, клянусь — выпущу в него все оставшиеся дротики.

Она шагнула к выходу, опасаясь — или, наоборот, надеясь, — что ей не дадут уйти. Однако мужчина в кресле не шевельнулся. Лишь волк поднял лобастую голову и посмотрел уходящей вслед.

Спускаясь по лестнице — лифты она невзлюбила со дня знакомства с Гморком, — Саманта размышляла о том, могла ли она поступить так, как Алекс. Он совершил из любви то, что другие не совершают из ненависти. Но делало ли его это хуже? Непонятно. Саманту грызло разочарование, неуверенность, мысль о какой-то невероятной упущенной возможности и отчаянное желание вернуться. И все же она не вернулась.

Два месяца спустя по одной из трасс канадской провинции Онтарио ехал внедорожник. Он ехал медленно, рывками, разгребая бампером снежные заносы. По сторонам дороги вздымались огромные сосны. Ветви их гнулись под тяжестью напа́давшего за ночь снега. Ничто не двигалось в этом белом мире, лишь время от времени с деревьев обрушивались снеговые пласты да упрямо пробивался вперед джип, оставляя за собой две темные колеи. Проехав еще несколько десятков метров, машина вздрогнула и завязла окончательно. Некоторое время джип ревел, выбрасывая из-под колес грязно-белые фонтаны. Затем мотор заглох. В наступившей тишине стукнула распахнувшаяся дверца. С водительского сиденья выбралась женщина в меховой куртке. Из-под капюшона выбивались ярко-рыжие пряди. Несмотря на мороз, по лицу женщины тек пот. Куртка на ее животе заметно оттопыривалась. Стукнув кулаком по крыше машины и бессильно выругавшись, женщина огляделась. Вокруг нее замер в молчании лес. Снег испятнали звериные следы.

С трудом нагнувшись, женщина набрала пригоршню снега и отерла щеки и лоб, а затем жадно куснула белое крошево. Заглянув в салон, она сняла с ветрового стекла портативный GPS и вывела на экран карту. Провела по экрану пальцем, следуя какой-то понятной лишь ей линии. Потом, вытащив из машины рюкзак, закинула его за плечо, захлопнула дверцу и зашагала прочь, тяжело разгребая сапогами сугробы.

Через некоторое время женщина брела уже по лесу. Под ногами ее вилась едва заметная тропа, протоптанная не людьми. Путешественница двигалась от ствола к стволу, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. При этом она непрерывно бормотала. Всякий прислушавшийся к ее бормотанию решил бы, что женщина сошла с ума. Она спорила с собой, и сама себе отвечала.

«Мы каждый раз пытаемся изменить мир, Алекс, но мир от этого становится только хуже».

«Да, Сэмми. И что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки?»

«Разве я сидела сложа руки?»

«Нет. Но всякое действие следует доводить до логического конца».

«В твоем мире, Алекс. Не в моем. В твоем мире правит разум. Но что дал нам разум? Что, кроме горя и разрушения?»

«Горе и разрушение, и все чудеса Вселенной, и величайшее счастье».

Женщина остановилась, подняла лицо к затянутому тучами небу и отчаянно закричала:

— Это твое счастье, Алекс?! Ответь — это то, о чем ты мечтал?!

Сосны молчали, и молчал лес, задавивший ее вопль. Женщина осела на снег. Прижала руки к животу и замычала от боли, и стон ее вскоре перерос в крик. У женщины начались схватки. Роженице еще достало сил, чтобы стянуть промокшие от отошедших вод джинсы, но дальше все смешалось в красный обжигающий ком. Она выла и металась в снегу, и вскоре снег окрасился кровью. Она звала Алекса, но Алекс не приходил.

Время тянулось. Лес равнодушно смотрел на муки роженицы, как смотрел на последнюю судорогу умирающего зверя, на боль и на появление новой жизни — смотрел тысячу лет назад и будет смотреть еще через тысячу. В урочный час под пологом ветвей раздался крик новорожденного существа. Его мать не двигалась, а младенец чуть барахтался в пленке из крови и слизи между ее разведенных ног. Еще немного, и он должен был утихомириться навсегда. Они двое, сын и мать, должны были навеки остаться в холодном лесу. Однако случилось другое.

Снег чуть скрипнул под копытами. Из чащи выбралась молодая олениха. Родившийся не в срок, ее детеныш погиб. Олениха пугливо приблизилась к людям. Неизвестно, что заставило зверя сделать два последних робких шага, склонить шею и облизать человеческого младенца. В ответ на подобную бесцеремонность тот возмущенно пискнул, а затем, набрав полную грудь воздуха, заревел утробным басом. Услышав плач ребенка, его мать открыла глаза.

Она сделала это как раз вовремя, чтобы увидеть первые изменения.

В окна стоящей на островке хижины заглядывает рассвет. Розоватые лучи скользят по столу, шкафам и деревянным половицам, зажигают веселые огоньки в стеклах. Они освещают лицо спящей женщины, и живым теплом наливаются ее губы и щеки, яркой медью загораются волосы. Веки женщины вздрагивают. Дверь скрипит и отворяется, впуская в комнату свежий ветерок и прохладу раннего утра. Вместе с ними внутрь проникает необычное существо. У того, кто стоит на пороге, тело человеческое, но поросшее короткой бурой шерстью. Ороговевшие ступни больше напоминают копыта. Приплюснутый нос, темные губы и огромные глаза зверя, и все же светящийся в них разум принадлежит человеку, а не животному. Ветвистые рога заставляют гостя пригнуться, когда он входит в дом. Женщина откидывает одеяло и протягивает руки навстречу вошедшему.

Глава 14

— Мы вязали, мы вязали, наши пальчики устали! — заорал Хантер и, отдуваясь, плюхнулся на спину.

Они с андроидом действительно вязали плот.

Речушка, вдоль которой спутники двигались последние дни, разбухла от дождей и разлилась, затопив лес. Остались лишь редкие сухие островки, а в остальных местах подлесок полностью скрылся под водой. Кое-где вода доходила до пояса. Брести по ней сделалось невозможно — и потому, что, не видя дна, легко было напороться на острый сук или угодить ногой в яму, и потому, что Колдун совсем расхворался. Он непрерывно кашлял, а на ночных привалах падал на землю и долго лежал неподвижно, тяжело втягивая воздух. В легких его свистело.

Кроме того, вода не нравилась Сиби. На последнем привале девчонка подошла к реке, встала на колени и, лизнув буроватую влагу, сморщилась и сплюнула.

— Что? — спросил наблюдавший за ней Хантер.

— Сонная вода, — непонятно ответила цвергиня.

— Какая еще сонная?

Сиби обернулась. Ее тонкое личико призрачно белело в сумерках.

— Деревья спят и видят сны. Эта вода несет их сны. Если мы будем ее пить, тоже заснем.

— То есть сдохнем?

Андроид без слова достал из рюкзака лабораторный тестер и взял пробы. Когда анализ завершился и на экране показались результаты, он развернул скрин к остальным.

— Галлюциногены растительного происхождения. Похоже на производные лизергиновой кислоты.

Хантер ухмыльнулся:

— Если выпьем — забалдеем?

— Или умрем от овердоза. Точнее, вы умрете.

— А тебе, значит, можно? Эх, хорошо быть дроидом. Жрать мескалин вместо морковки и не париться.

— При кипячении бо́льшая часть из них разрушается, — бесстрастно продолжил Рой Батти. — Но сырую воду с сегодняшнего дня мы не пьем.

Колдун снова зашелся в приступе кашля, и Сиби метнулась к нему. Придержала голову, вытерла выступившую на губах кровь. Андроид озабоченно нахмурился. Хантер скривился и сплюнул.

— Придется делать плот, — подытожил Батти.

На следующее утро Батти с Хантером валили деревья. Высокие сосны с рыжей корой и голыми до самой верхушки стволами неохотно поддавались лазерному резаку и падали нарочито опасно, словно стремились придавить дровосеков. Батти подпирал стволы толстым шестом, стараясь направить их в сторону, а Хантер орудовал резаком. Казалось, охотнику доставлял удовольствие прощальный стон деревьев. По всей чаще стоял гул от рушащихся великанов.

Во время передышки Хантер закурил и подсел к Батти, который аккуратно срезал сосновые ветки и устроился на получившейся горе. К запаху смолы и хвои примешался крепкий табачный дух. Небо, видимое в просветы, не утешало. По нему чередой неслись узкие серобрюхие облака, предвещая ночной дождь. Ветер дул порывами, стряхивая с ветвей капли, а иногда набрасывался на лес и трепал его, как терьер треплет за загривок пойманную крысу. Ледяные порывы продирали до костей даже сквозь одежду. Ветер нес сбитые сучки, хвою и клочья паутины, толстой, как мотки шерстяной пряжи. В последнее время в лесу встречалось много этой пакости, и порой небо целиком закрывала серая сетка.

— Слушай, — буркнул охотник, удобнее устраиваясь на лапнике, — с Колдуном надо решать.

— О чем вы говорите?

— О том, что он нас задерживает. Он и девка.

Батти обратил к Хантеру свое невозмутимо-правильное лицо:

— И что вы предлагаете? Бросить их здесь?

— Зачем бросить? — проворчал Хантер, выдыхая струю сизоватого дыма. — Оставить им продукты, палатку и спальники. На обратном пути подберем.

— Здесь небезопасно.

— А где безопасно? Зверья почти нет. А если и появится, девчонка неплохо швыряется камнями, а Колдун у нас вообще телепат. Справятся.

Ветер снова хлестнул по веткам, сбросив откуда-то с высоты серый клок. Паутина угодила прямо в лицо Хантеру. Он выругался, отдирая от щеки толстые влажные нити.

— Я не могу оставить человека, — терпеливо произнес Батти. — Я вам уже говорил.

— А если я прикажу?

— И это мы обсуждали.

Хантер прищурил бледные глаза:

— А ведь ты юлишь, брат. Чего-то ты от меня скрываешь. Если бы Колдун приказал тебе бросить меня в лесу, что бы ты сделал?

— К чему вы ведете, сэр?

— Я видел твои манипуляции с его кровью. Еще тогда, в машине, когда парень был в отключке. Думаешь, в зеркало заднего вида нельзя было разглядеть, как ты возишься с тестером?

— И что?

— А то, что я могу спокойненько подобрать листок, которым он юшку со рта вытирает, и повторить тест. Думаешь, я дурак? Что ты там увидел? С чего это ты перед ним стал лебезить?

— Вы ошибаетесь.

Охотник хмыкнул:

— Ошибаюсь я редко, и если уж ошибаюсь, так по-крупному. Но не сейчас, дроид. Что показал тест? Если не ответишь, я расскажу Колдуну о твоем маленьком исследовании.

— Он знает.

Хантер недоверчиво взглянул на андроида, а затем вдруг расхохотался:

— Все всё знают. Один я тупой. Тупой ковбой, на котором все ездят на шару.

— Золотая карточка.

— Что?

Андроид неохотно повторил:

— Тест показал золотую карточку. Вам объяснить, сэр, что это значит?

Охотник широко улыбнулся и, закинув руки за голову, улегся на спину. Глядя в неспокойное небо, он медленно проговорил:

— Это, дро, означает мой пропуск отсюда.

Батти резко развернулся к напарнику:

— Я не дам вам причинить ему вред.

— Кто говорит о вреде? Да я пальцем мальчишку не трону. Но если вдруг кому-то захочется убрать свидетелей… Ты понимаешь, о чем я? — Он рывком сел и, приблизив губы к уху Батти, прошептал: — Думаешь, я не понял, в чем твоя секретная миссия? Хочешь кинуть меня после того, как я сделаю за вас всю работу? Или вообще грохнуть? Не выйдет, приятель. Если ты хотя бы глянешь на меня косо, мальчишке не поздоровится. А тебя ведь не погладят по головке, если ты потеряешь Бессмертного?

— Сэр, — сказал андроид, отстраняясь, — вы больны. Никто не замышляет против вас.

Хантер некоторое время молча разглядывал собеседника, а затем ухмыльнулся и одним движением вскочил на ноги. Подобрав резак, охотник направился к следующему дереву.

Оставить Колдуна с Сиби в лесу он больше не предлагал.

Тем вечером консервы закончились. Остались только сухари. Хантер подстрелил двух крупных черных белок, но Сиби, понюхав добычу, заявила, что лучше ее не есть. Ветер, ставший к закату еще более ледяным и порывистым, пригибал пламя костра к земле, и вода в котелке долго не хотела закипать. На берегу темнел почти готовый плот, в сумраке похожий на широкого и приземистого, выползшего из воды зверя. Андроид обрезал бревна до примерно четырехметровой длины. Вдвоем с Хантером они связали сосновые стволы в два ряда тонкой, но очень прочной карбопластовой веревкой. Осталось положить настил из более тонких веток и соорудить навес, натянув на колья ткань палатки. Колдун, почувствовавший себя к вечеру лучше, как раз подбирал ровные ветки для растяжки и ножом отстругивал лишние сучки. Сиби сортировала дневные находки — несколько грибов и красные ягоды, по форме напоминавшие шиповник. Грибы, обнюхав так и эдак, она выкинула, а ягоды забросила в котелок.

— Полезно, — бескомпромиссно заявила девчонка в ответ на вопросительный взгляд Колдуна.

Шкурки с белок она содрала и лишь после долгих уговоров повесила на просушку — до этого настаивала, что меха и так отлично будут смотреться у нее на шее. Хантер взирал на цверга с явным отвращением. Сиби некоторое время терпела, а затем, крутанувшись на месте, ощерила на охотника мелкие белые зубы:

— Не смотри.

— Ишь какая фифа.

— Оставьте ее в покое, — негромко сказал Колдун.

— А что, у вас, детишки, любовь?

— Ты глупый, — немедленно сообщила Сиби. — Колдун любит Мирру, только она умерла.

Колдун выронил нож и в свою очередь одарил Сиби мрачным взглядом.

— А с этого места поподробней, — хмыкнул Хантер. — Некрофилия — это по-нашему.

— Охотно верю, — процедил Колдун.

Роняя нож, он еще и порезался и теперь сокрушенно разглядывал царапину на пальце. Сиби легко перепрыгнула через костер, опустилась на корточки рядом с Колдуном и взяла его руку в свои худенькие лапки.

— Дай. Я полечу.

— Ну, лечи.

Сиби высунула язык и облизнула порез. Ранка тут же начала затягиваться.

— Цены ей нет, — сказал Хантер. — Хозяйственная, готовить мастерица, ходячий тестер, а еще и целая аптека в придачу. Ты на ней, Колдун, женись, а то ведь уведут девку.

— Хантер, отчего вы не можете убивать детей? — мягко спросил Колдун.

Охотник поперхнулся и угрюмо уставился в огонь. Андроид поднял голову от карты, которую он до этого изучал, и сказал:

— Давайте не будем ссориться. Нам осталось не больше двух дней пути.

— И что в конце? — пробормотал Хантер.

— В конце — Центр.

— А в центре паутины — паук.

— Что?

По узкому лицу Хантера пробегали рыжие отблески.

— Вы хоть знаете, ребятишки, что такое «Центр»?

Ответил, как ни странно, Колдун:

— Центр — это недоказанная теория. Рой говорил просто о центре активности химер.

— Никакая это не теория! — рявкнул Хантер. — Самая что ни на есть жизненная дрянь, и мы как раз туда и премся. Весь лес затянут паутиной. Вы хоть вверх глядели? Везде чертова липкая сетка.

— В Центре нет пауков, — спокойно сказал Колдун.

— А что есть?

— Водитель ритма.

Охотник свирепо выпучился на Колдуна:

— Ты что, потешаешься? Любой дурак знает — есть такие места. Называются Центром, потому что там всюду растянута паутина и каждая тварь прилеплена к своей нитке, а в самой середке сидит огромный паучина и за ниточки эти дергает. Вот железный говорит, что у нас впереди центр активности химер. И это правда, потому что они все прилипли и ими управляет паук. А если мы туда попремся, тоже залипнем.

— Как занимательно, — невозмутимо протянул Колдун. — А зачем все это пауку?

— Зачем? Затем, что паук жрет мозги. Через ниточку свою высасывает, как пойло через соломинку.

Колдун негромко рассмеялся.

— Чего ты ржешь, малахольный? — вызверился Хантер.

— Поражаюсь тому, во что фольклор может превратить обыкновенную научную спекуляцию.

В костре треснула шишка, выстрелив снопом рдеющих искр. Искры разлетелись, как багровые мошки, и пламя вновь прилегло к дровам. Батти подкинул в костер еще веток и обернулся к Колдуну:

— О какой спекуляции вы говорите, сэр?

— Несколько лет назад в британском издании «Этология химерных сообществ» вышла статья. Ее автор утверждал, что со временем в популяциях химер, как и во всех популяциях живых существ, появится определенная структура. Как правило, динамика популяций описывается системой логарифмических уравнений. Если говорить проще, численность вида и территория, им занимаемая, определяются несколькими факторами. Например, наличием пищи, конкурентов, хищников. Могут образовываться так называемые фокусы — нечто вроде оптимального состояния, к которым стремится популяция. Так вот, этот ученый утверждал, что для химер таким состоянием будет система с одним или несколькими центрами. Центр — существо или группа существ с особенно сильными телепатическими способностями, и остальные химеры будут как бы подстраиваться под задаваемый этим центром биологический ритм. Автор статьи говорил, что в этом химеры похожи не на отдельных живых существ, а скорее на нейроны в мозгу или водители ритма в гладких мышцах. Там тоже есть одна или несколько клеток, задающих ритм сокращений…

Хантер, до этого слушавший в каменном молчании, замотал головой:

— Кончай парить мозг. Я ни черта не понял из того, что ты тут проповедовал, но одно скажу точно: Центр есть. И в нем сидит паук. Я до этого сомневался, но как увидел всю эту паутину в лесу, понял, что к чему. И ты, если прочистишь башку от своей научной дребедени, тоже поймешь. Железяку-то паук жрать не станет и на девку вряд ли позарится, потому что у нее в черепушке ветер свищет, нечего там жрать. А вот нами только так подзакусит.

Колдун прищурился:

— Хорошо, если вы правы.

— Почему хорошо?

— Потому что, если прав тот парень из «Этологии», все намного хуже.

Охотник и Батти с удивлением посмотрели на Колдуна, но тот не снизошел до объяснений. Зато Сиби торжествующе ухмыльнулась и заявила:

— Я же говорила: глупые. Очень вы оба глупые. Представьте, если бы Старый пел нам, мне и всем сестренкам: «Убивай, убивай, всех убивай», — что бы было тогда?

— Да при чем тут твой Старый, дура? — взорвался Хантер.

Андроид, напротив, понимающе кивнул. Он собирался уже что-то сказать, как вдруг быстро развернулся и уставился в чащу.

— Что такое, Рой? — спросил Колдун.

— Ничего. Показалось.

Солдату не хотелось говорить, что уже несколько дней ему в зарослях мерещится огромная черная тень. Потянувшись за хворостом, Батти как бы ненароком придвинул ближе винтовку.

На завтрак у них был суп из вороны. Ночью Сиби тайком улизнула из лагеря, забралась на дерево и удушила парочку спавших там ворон. Дохлых птиц она притащила в лагерь и заботливо опустила в общий котел, не забыв даже ощипать. Хантер, обнаружив усыпавшие стоянку черные перья, долго ругался. Колдун задумчиво попробовал суп и заявил, что в традиционный рецепт входят ягоды можжевельника, а так вполне съедобно.

— Можжевельник, значит, — протянул Хантер. — И откуда ты это знаешь? Часто ворон готовил?

— Нет. Читал.

— Ага. Что-то ты вообще больно много знаешь.

В школе учился? Или к детишкам работников вельдовой фабрики на дом учителя ходят?

Андроид, который в это время вырубал весла для плота, искоса взглянул на Хантера, но тот не унимался:

— Читал он! Сидел дома и книжки почитывал?

А побегать, порезвиться тебе не хотелось?

— Что именно вы называете резвостью?

— Ну там подраться… людишек в поле погонять. Нет? Не приходилось?

— Вы, Хантер, меня с кем-то путаете.

— С кем бы это?

— Вам лучше знать, — усмехнулся Колдун и отошел к плоту, чтобы привязать руль.

Охотник проводил его мрачным взглядом.

На рассвете реку окутал туман, а позже, когда плот спускали на воду, зарядил дождь. Сначала мелкий, к полудню он сделался крупнее. Тяжелые капли лупили по серой воде, вздувая на ней пузыри, отбивали чечетку по бревнам. Лес окутала пелена. Вода внизу и вода вверху слились в сплошную завесу — лишь изредка то справа, то слева показывалась черная морда плывущей коряги, да стелились под поверхностью зеленые водорослевые полосы. Хантер и Батти гребли, Колдун сидел на руле, а Сиби устроилась под навесом и мурлыкала что-то себе под нос. Голосок ее был почти не слышен из-под мокрой ткани за мерным плеском дождя.

После обеда дождь унялся, а река, петлявшая между прибрежными зарослями, сделалась шире, но мелководнее. Весла то задевали дно, то запутывались в глянцевито блестящих стеблях кувшинок. Наконец Хантер выругался и бросил весло.

— Эй, ты, на корме. Погрести не хочешь?

Колдун откинул со лба мокрые пряди, без пререканий оставил руль и сменил Хантера.

Андроид обернулся:

— Не стоит вам, сэр. Опять начнете кашлять.

— А ты, дроид, заткнись, — рявкнул охотник. — Мы тут все равны, золотые и соломенные. Не хочет грести, пусть плывет за плотом.

Сиби высунула мордочку из-под тента и объявила:

— Ты злой.

— Он не злой, Сиби, — спокойно оборвал ее Колдун. — Он просто болен.

— Это кто тут болен, ты, доходяга хренов?!

— Тише! — шикнул Батти. — Смотрите.

Река, сделав еще один поворот, вынырнула из зарослей тростника и разлилась широким зеркалом. Из воды торчали верхушки молодых сосенок, а посреди озерца высился холм. Точнее, сооружение лишь на первый взгляд казалось холмом. Здоровенные бревна были свалены неаккуратной кучей. Вода обтекала постройку с тихим шелестом, а ниже течение пересекала темная стена.

— Это еще что? — пробормотал Батти.

— Это? — повторил Хантер. — Это, дружок, бобры.

— Какие бобры?

Надводная часть постройки была высотой не менее пяти метров, а основание шириной с двухрядное шоссе.

— Большие бобры, — шепотом ответил Хантер. — Мы в их запруде. Давай-ка греби быстрее. Ты не захочешь встретиться с этими тварями на воде.

Он развернул плот к берегу, и тут одновременно случились два события. В лесу загудело, закряхтело и с грохотом обрушилась еще одна сосна. Одновременно от кучи бревен отделилась бурая туша. Торчащая над водой башка была размером с хорошее ведро, а плоская лопата хвоста могла бы накрыть обеденный стол. Плюхнувшись в воду, бобер поднял солидные волны, на которых закачался плот.

— Стреляй! — заорал Хантер.

Бросив руль, он сам схватился за винтовку. Грохнул выстрел, пуля взбила фонтанчик в нескольких сантиметрах от бобровой башки. Зверь стремительно приближался. Плот закачался еще сильнее, мешая прицелиться. Батти нырнул под навес за своей винтовкой, а Колдун, аккуратно положив весло на настил, вытащил из-за пояса «беретту» и разрядил в бобра всю обойму. Промазать на таком расстоянии было сложно, да он и не промазал. Вода стремительно налилась красным. Зверь забился в предсмертных корчах в каком-то метре от плота.

— Дурак! — крикнул Хантер, и в ту же секунду плот накренился.

Вся кормовая часть погрузилась в воду. Охотник, взбрыкнув ногами, полетел в озеро. Туда же отправилась его винтовка. Сиби, взвизгнув, вцепилась в навес, а Колдун — в Сиби. Андроид сумел устоять на ногах и даже не выпустил приклад. Это было кстати, потому что рядом с берегом раздалось громкое «плюх!» и еще одна зверюга быстро поплыла к плоту.

— Плотина! — прошипел Колдун. — Надо выбраться на плотину, а оттуда на берег. Батти, бросайте ружье и вылавливайте Хантера.

Андроид, отложив винтовку, упал на живот. Голова охотника показалась из воды. Батти ухватил его за шиворот и выволок на настил. Потом, не сговариваясь, они с Колдуном схватили весла и лихорадочно погребли к плотине. Второй бобер двигался намного быстрее неуклюжего плота.

— Черт! Надо его пристрелить! — выругался Колдун.

— Он перевернет нас… Велите ему плыть мимо, сэр.

— Не успею… Дьявол, их тут не меньше дюжины.

Вода у хатки взбурлила — похоже, все ее обитатели решили сразиться с чужаками. Несколько бобров поменьше погнались за плотом, а тот, что явился с берега, уже почти настиг людей.

Тупое рыло зверюги было в полуметре от кормы, когда Сиби, выдернув рулевое весло из петли, взвизгнула и треснула преследователя по плоской башке. Весло разлетелось в щепки, а зверь, скорее ошеломленный, чем раненый, поотстал. Нос плота ткнулся в запрудившие реку бревна, едва не сбросив цвергскую девчонку в воду.

— Быстрее! Берите всё. Батти, тащите Хантера.

Охотник все еще не очнулся. Андроид перекинул долговязое тело через плечо, схватил два рюкзака и винтовку и вскочил на плотину. За ним Колдун пихнул Сиби, а сам замыкал отряд с оставшимся рюкзаком. Озлобленные твари полезли следом, неловко карабкаясь по остаткам плота. Колдун скинул с плеча рюкзак, развернулся и крикнул:

— Бегите!

Сиби без слова выскочила на плотину перед Колдуном и, присев на корточки, зашипела в морду первому бобру. Тот, не ожидавший подобной наглости от столь мелкого существа, притормозил — и тут Колдуну наконец удалось перехватить контроль.

Еще через несколько минут они бежали по лесу, а позади угасали визг и плеск бобриной схватки. Хантер безжизненно свисал с плеча Батти. В переделке они потеряли палатку, одну винтовку и плот. В ту минуту спасшимся казалось, что они дешево отделались, и лишь Колдун, хмурясь, все поглядывал на не приходившего в сознание охотника. Тот не захлебнулся — напротив, дышал глубоко и мерно, словно погрузился в сон.

Глава 15

Одного звали Ричард, другого — Стэнли. Ричард соглашался на сокращение «Рич», но уж никак не «Дик». Рич, Ричи Рич — такой белобрысый богатенький пацан из старого фильма. Ричард хотел стать богатым, когда вырастет. Стэнли соглашался на все и ничего не хотел, кроме шоколадок и «Твинкис», потому что он был круглым идиотом, и это причиняло Ричу немало хлопот. Их постоянно пытались разделить — отдать Рича в приют для нормальных, а Стэна — для «специальных». Про приюты для «специальных» ходили всякие слухи, особенно про то, что делают со «специальными» воспитатели. Поэтому Рич разделяться не хотел и, когда приходилось выбирать, отправлялся тоже в приют для «специальных» (к шести годам он ловко научился имитировать симптомы полудюжины психических заболеваний) и смотрел там на все эти расслабленные рожи. Потом, в приют иногда заявлялись семейные парочки — из тех, что желали усыновить «специального». «Специальных» усыновить намного легче, чем нормальных. И конечно, увидев Рича, все эти папочки и мамочки тут же кидались к нему, потому что на самом-то деле не хотели они никакого «специального», а хотели такого, чтобы им можно было похвастаться перед соседями. И опять приходилось отбиваться, иной раз и кулаками. А вся беда заключалась в том, что Рич любил своего братишку, этого вечно слюнявого и улыбающегося идиотика — любил, хотя, не будь Стэн его братом, и плюнуть бы в его сторону не потрудился.

— Сердце Черного Леса.

Колдун вздрогнул и уставился на Сиби:

— Это ты о чем?

— Не знаю. — Цвергская девчонка пожала плечами. — Просто слова. В голову пришли. И я сказала.

Они действительно очутились в самом сердце леса, и лес после заката сделался непрогляден. Небо — чуть светлее сосновых лап и все же недостаточно светлое, чтобы можно было хоть что-то разглядеть. Из чащи неслось столько шорохов, словно это был плафон огромной лампы, о который бьются тысячи мотыльков. Или и правда это суматошно билось сердце леса?

Колдун тряхнул головой и постарался сосредоточиться на их проблеме. Они остановились на небольшой, заросшей папоротником поляне. Костер решили не разводить, хотя следовало бы обсушиться — но уж слишком неприветливо пялилась на чужаков чащоба. Когда Колдун отворачивался, ему казалось, что из-за сплетения веток мерцают желтые и зеленые парные огоньки. Однако крутанувшись на месте и пристально всматриваясь в заросли, он не видел ничего, кроме тьмы.

Хантер никак не просыпался. Он лежал на спине, временами вздрагивая и постанывая. На тощей шее ходил кадык. Бледное лицо призрачно светилось во мраке, словно охотник уже отправился в мир иной и теперь поглядывал на своих бывших спутников из-за черты. Батти вколол ему все стимуляторы из аптечки — с нулевым эффектом. Сиби, которая уселась прямо в папоротник, придерживалась мнения, что к охотнику пришел Долгий Сон и нарушать его покой не следует. У Колдуна и андроида мнение было прямо противоположное.

Колдун присел на корточки и положил ладонь Хантеру на лоб. Кожа — холодная и влажная от пота. Дыхание, поначалу размеренное, сделалось частым и неглубоким. Еще немного — и не миновать охотнику остановки сердца.

Колдун обернулся к андроиду:

— Я могу попробовать его разбудить.

— Как?

— Я ведь телепат. Загляну ему в голову.

— Вы говорили, сэр, что можете проделывать эти фокусы только с теми, кто связан «Вельдом».

— Я соврал, — коротко сказал Колдун.

Он предпочел не уточнять, что в отсутствие «Вельда» заглянуть будет легко, а вот вынырнуть — намного сложнее.

На этот раз приехали не мамочки и не папочки, а военные — хотя на них и не было формы, Рич сразу понял, что военные, потому что смотрел много фильмов. Военным понадобился Стэн, и тут уже не сработали ни уловки Рича, ни громкий рёв — вообще ничего. Рич быстро догадался, что Стэн и еще несколько парней помладше нужны военным для бесчеловечного эксперимента, и всю дорогу, пока его тащили обратно в спальню, думал, что бы такое провернуть. Когда воспитательница велела Стэну собираться, Рич уже все придумал. Он дал Стэну шоколадку, запихнул его под кровать и велел ждать. Дело в том, что они были близнецами, Стэн и Рич, только Рич на пять минут старше — поэтому он и отвечал за брата. А обмануть воспитательницу легче легкого, достаточно скорчить рожу поглупее и пустить слюну. Честно, Стэн никогда не был таким слюнявым, но воспитательницам чем больше, тем лучше.

Рича и остальных посадили в автобус вроде того, что возил их в зоопарк. Ехали долго, и какая-то тетка — может, военная, а может, и нет — все запевала песню, только никто не подхватывал. Автобус привез их к большим железным воротам, а за ними был красивый парк. Рич не особо внимательно смотрел на парк, он думал в основном, как будет перелезать через ворота, но дорогу, конечно, запомнил. В парке стоял белый трехэтажный дом, за ним еще один, поменьше, и дома соединялись переходом на уровне второго этажа.

Внутри все было почти как в прошлом приюте, только без Стэна. Полы крыты линолеумом, стены выкрашены бледно-зеленой краской, и много расслабленных рож. Непохоже на место, где проводят чудовищные опыты. Не хватало хромированной стали и больших электрических машин, а еще врачей с острыми скальпелями и в хирургических масках.

Ребят кормили, водили на прогулки по парку, и Ричу постоянно приходилось помнить, что надо корчить из себя идиота. Одно только различие с обычным приютом — здесь спальни запирались на ночь и на окнах были железные решетки, так что способ побега пока оставался неясным. Рич разрабатывал планы, когда однажды вечером его повели на медосмотр. В белой комнате медсестра, тоже вся в белом, ласково улыбнулась и сказала, что Ричу — то есть Стэну — положен укол витаминов. Рич не терпел уколов, но вспомнил, что он здесь ради Стэна, и покорно позволил вогнать себе в зад иглу. И больше он ничего не помнил.

Колдун осознавал, что у него дико болит голова, особенно справа. Он нащупал под пальцами бинты, увидел бьющий в глаза ослепительно-белый свет. Потом почему-то под ногами оказался пол в скользких желто-коричневых квадратах, а его ноги — совсем короткие — свисали с кровати и нащупывали маленькие детские тапочки. А потом снова заметался свет, загомонили голоса:

— Майор, кого вы нам привезли? У парня отклонение от стандартных показателей на семьдесят процентов. Неполная супрессия левого полушария…

— Кончайте мне впаривать вашу медицинскую чушь. Что это значит?

— Это значит, что он сможет сохранять частичный контроль. Вам что, мало объясняли? Нам подходят только субъекты с поражениями левого полушария, а у него оно в совершенном порядке!

— Отбирал не я, а ваш врач. Проверьте файл.

— Да я сто раз просматривал его файл. Хотите сказать, что на операционном столе он чудесным образом излечился?!

Тупая боль в правом виске не давала покоя. Он слез с табуретки, на которой сидел, и вышел в коридор, где пол был выстлан теми же странными квадратами. Как шахматная доска. Медленно переступая по клеткам, он подошел к окну. За окном темнел то ли парк, то ли лес (мысль о темном лесе почему-то вызвала беспокойство). Сзади под потолком горела лампа, и Колдун увидел в стекле свое отражение — тощий белобрысый мальчишка лет шести, в больничном халате и со вздувшимся на виске красным шрамом.

«Это не я», — подумал Колдун.

«Тогда кто же?» — широко ухмыльнулось отражение.

Шрам изогнулся и тоже напоминал красную вспухшую ухмылку.

Колдуну стало страшно, потому что он на самом деле не был уверен, кто это тут, в стекле — он или кто-то другой. Шрам на правом виске вдруг обернулся алогубым ртом, и рот этот, широко распахнувшись, произнес: «Проконтролируйте выполнение задания. После выполнения вы должны устранить андроида». У шрама был очень знакомый голос, Колдун мог поклясться, что где-то его уже слышал, и не раз. Но сейчас гораздо больше Колдуна беспокоила способность шрама к членораздельной речи.

«Убей», — повторил шрам, и вместо отражения белобрысого мальчишки по стеклу проплыло трехмерное фото Роя Батти, а за ним изображение рыжеволосой красивой женщины лет тридцати пяти, в которой Колдун узнал злосчастную Саманту Морган, и еще два лица — тоже женщины и тоже рыжеволосые. Затем окно распахнулось. Подуло теплым ветром и запахом скошенной травы, и не окно это было, а дощатые двери овина — и в открывшемся проеме ярко светило солнце, заливая пшеничное поле. Мальчишка, который был одновременно Колдуном и кем-то другим, выбежал из овина, крича от беспричинной радости, и понесся по полю в белый свет, ослепительно-белый, последний, стирающий память и саму жизнь… На другом конце белого света стояла смуглая темноволосая девочка в короткой куртке, юбке-шотландке и в одной красной перчатке.

«Я так долго ждала тебя, Дор, — жалобно произнесла девочка. — Почему ты все не шел?»

Он хотел ответить, но тут девочка исчезла, а на ее месте появилась огромная черная мантикора. Хвост твари напряженно выгнулся, жало блестело от яда. Колдун понял, что ему никак не увернуться, что поток света вышвырнет его как раз на это нетерпеливо подрагивающее жало, когда чья-то маленькая и жесткая ладонь ухватила его за локоть и потянула прочь.

Светловолосый мальчишка чуть не отвалился на полпути, но тут уж Колдун сцапал его за шиворот и поволок на поверхность.

— Черт! Я думал, вы уже не очнетесь.

Колдун открыл глаза. Над ним нависло сереющее предрассветное небо, перечеркнутое веткой сосны. Хвоинки были опутаны паутиной. Колдун перевел взгляд направо и увидел Сиби. Губы цвергской девчонки странно кривились. Сиби уже убрала руку с локтя Колдуна, а заметив, что он очнулся, встала и медленно попятилась в чащу. Слева звучал обеспокоенный голос андроида:

— Вы оба уже не дышали…

Перекатившись на бок, Колдун оперся рукой о влажную землю и встал сначала на четвереньки, затем во весь рост. До рассвета оставалось совсем немного. Листья папоротника обметало росой. Вся одежда на Колдуне промокла и облегала тело волглым саваном.

— Стэн!!!

Кричал долговязый человек на земле. Он тоже приходил в себя. Колдун несильно размахнулся и ударил его мыском ботинка в правый висок — туда, где выгоревшие волосы скрывали тонкий белый шрам. Крик оборвался. Голова человека бессильно мотнулась, и он вновь потерял сознание. Развернувшись к недоуменно замолкшему андроиду, Колдун сказал:

— Думаю, пора нам кончать эту дурацкую игру. Какое отношение вы и ваша секретная миссия имеете к генералу Грегори Амершаму? Не пытайтесь отвертеться, Рой, — я знаю, что он приказал убить вас после того, как вы выполните задание. Наш бессловесный друг как раз и должен был этим заняться. Так что, считайте, я оказываю вам услугу.

Андроид не потянулся к винтовке, да и зачем — наверняка он мог бы прикончить Колдуна голыми руками. Но пока что Батти просто настороженно смотрел на своего спутника.

— Итак?

— Откуда вы знаете генерала, сэр?

— Это как раз очень просто, — улыбнулся Колдун. — Он мой отец. А теперь рассказывайте.

Звериная тропка спускалась к воде — точнее, к небольшому ручейку, впадающему в ту самую речку, которую Колдун про себя окрестил Бобровой. Сиби сидела на камне и хлестала по воде прутиком, причем делала это так сердито, что брызги летели во все стороны. Уже рассвело. Лес, ночью казавшийся черным и враждебным, под солнцем засверкал всеми росяными каплями, и даже темная сосновая хвоя ласково зазеленела. Каждая паутинка, каждый стебелек травы горели в беспокойном ритме, наведенном несущимися по небу облаками. Вот и брызги, разлетающиеся от прутика, вспыхивали маленькими радугами.

На шаги Колдуна Сиби не обернулась. Он остановился рядом и спросил:

— Чем тебя обидел ручей?

— Ничем. — Сиби хлюпнула носом и вжала голову в узкие плечи. Волосы у нее уже успели отрасти до того, что закрывали уши. — Она тебя всегда будет там ждать?

— Она?

— Да. Она. Мирра.

Колдун выбрал соседний валун и присел. Ноги его почти касались воды. На дне поблескивала белая галька — словно подводный Мальчик-с-Пальчик метил здесь дорогу.

— Всегда.

— Когда ты уснешь Долгим Сном… умрешь… — Сиби резко крутанулась и уставилась на Колдуна своими невероятными глазищами. — Она будет там?

— Это вряд ли, — усмехнулся Колдун. — Нет никакого Долгого Сна. Просто пустота. Ничто. А сейчас это так… игры воображения. Уколы беспокойной совести.

— Что такое «совесть»?

— Когда ты совершаешь что-то плохое, тебе потом скверно об этом вспоминать. Примерно так.

— Ты не мог сделать ничего плохого, — с железной убежденностью выдала Сиби.

— Еще как мог. И сделал.

Сиби злобно хлестнула ручей. Капли полетели Колдуну в лицо. Он вытер щеку, сплел пальцы под подбородком и заговорил:

— Мы были друзьями, и даже больше, чем друзьями… Ты не поймешь.

— Пойму. Ты ее любил.

— Ты не знаешь, что такое любовь, малышка.

К тому же я не любил ее. Только ее глаза.

Ему вспомнился смех Мирры.

«Тебе нравится смотреть в мои глаза?»

«Я могу в них смотреть бесконечно».

«Дурашка. Самовлюбленный дурачок. Тебе же просто нравится смотреть на себя. Ведь нигде, кроме моих глаз, ты не отражаешься… Бедный малыш».

Она была старше всего на три месяца, но для них это равнялось почти году… почти целой жизни.

— Помнишь, мы спорили о том, что такое Центр? — спросил Колдун. — Мирра тоже верила в Центр.

Она, понимаешь ли, очень боялась смерти. Она думала, что мы проживем втрое меньше, чем другие люди. И боялась. А каждый борется со страхом по-своему.

Колдун не знал, кому он это рассказывает — цвергской девочке, которая не понимала, наверное, и десятой части услышанного, или себе самому.

— Ей казалось, что, если она сможет стать Центром, это придаст смысл ее жизни. Что все тогда будет не понапрасну…

«Представляешь — тысячи живых существ дышат в одном ритме с твоим дыханием. Их сердце бьется в унисон с твоим, и только с твоим. Это уже что-то, Дор. Это не пустяки, не игрушки…»

«И как же ты собираешься стать Центром?»

«Найти его. И подчинить себе с помощью «Вельда».

«Не лучший план».

«Почему?»

«Да потому что, даже если это не ошибка и не миф, Центр должен быть сильным телепатом. Скорее он подчинит тебя».

«Хорошо. Тогда это сделаешь ты».

«Как насчет того, чтобы сначала спросить меня, хочу ли я стать каким-то там Центром?»

«А ты не хочешь?»

«Нет. Не испытываю ни малейшего желания».

«Почему ты никогда ничего не хочешь, Дор?»

«Кое-чего хочу», — говорил он и тащил девушку в спальню.

Но вскоре даже это перестало помогать.

Колдун ощутил, что и сам не прочь хлестнуть ни в чем не повинную воду, и договорил сквозь зубы:

— Когда Мирра поняла, что ничего не выйдет… она изменилась. То, что я видел в ее глазах, с каждым днем нравилось мне все меньше. И тогда я кое-что сделал… Не уверен, стоило ли это делать, но исправить уже ничего нельзя. Вот и вся история.

— Не вся.

— Что?

Сиби насупилась:

— Не вся история. Ты ведь поэтому пришел сюда? Ты все-таки хочешь найти Центр? Думаешь, тогда она успокоится?

— Не знаю.

— А если найдешь — что будешь с ним делать?

— Не знаю, Сиби, — повторил Колдун.

— Почему ты ничего не знаешь?!

Он вздрогнул. Слишком уж возмущенный голосок Сиби напомнил ему другой голос.

— «Не знаю. Не знаю. Не знаю, кто я такой. Не знаю, чего я хочу». Глупо! Даже эта твоя Мирра знала. Пускай плохое, но знала. А ты просто трус!

Колдун усмехнулся:

— Для звереныша, выросшего под землей, ты удивительно категорична. И словарный запас твой явно улучшился. Впору посадить в клетку и таскать по ярмаркам вместо говорящего попугая. Или ученой обезьянки.

Сиби вздрогнула, как от пощечины. Из глаз ее брызнули слезы. Казалось, сейчас цвергская девчонка разревется в голос, но уже через секунду она вытерла лицо кулачком и тихо спросила:

— Зачем ты так?

— Разве это неправда?

Сиби стояла, уронив руки вдоль тела, и сейчас очень мало напоминала человека — скорее, печального лемура, вставшего для чего-то на задние лапы.

— Я ошиблась. Я была глупая. Ты плохой, Колдун. Плохой и совсем некрасивый. Все наземники плохие и некрасивые, и громкие слова вам нужны только для того, чтобы ими убивать, прямо как ваши ружья. — Говоря это, она стащила через голову футболку и принялась стягивать джинсы.

— Ты что делаешь?

— Не хочу быть такой, как ты. Вернусь к Старому.

— Ну и вали.

Содрав штаны, цвергиня запрыгала по камешкам на другой берег ручья.

— Ты еще на четвереньки встань! — крикнул ей вслед Колдун.

Шурхнули заросли, и Сиби исчезла. Колдун злобно пнул сброшенные цвергской девчонкой джинсы, столкнув их в ручей. Те поплыли вниз по течению, темнея от воды и чуть подпрыгивая на перекатах. Некоторое время Колдун наблюдал за их движением. Затем, вытащив из кармана плаща сжатый кулак, он медленно разжал пальцы. На ладони его холодно блеснула наполненная прозрачной жидкостью ампула. С минуту Колдун взвешивал ампулу в руке, словно решая, не швырнуть ли ее в воду, — и все же не швырнул. Развернувшись, человек зашагал обратно к поляне.

На поляне под сосной валялся Хантер, связанный, как рождественский индюк, и пребывающий в сладком забытьи после удара ботинком в висок. Андроид угрюмо топтался рядом. Обернувшись при появлении Колдуна, он отчеканил:

— Сэр, мне кажется, что его следует ликвидировать. Он представляет опасность для нашей миссии.

— Какой из?

— Что?

— Для какой из миссий он представляет опасность? — устало поинтересовался Колдун. — К тому же в свете сказанного вами вас, боец-освободитель, тоже неплохо бы ликвидировать. Не говоря уж о том, что одному из здесь присутствующих лучше бы вообще на свет не рождаться.

— Что с вами, сэр?

— Да так, ничего, — обронил Колдун, тяжело усаживаясь на рюкзак. — Сиби ушла.

— Сиби?

— Ага. Сиби. Вот что, Батти, мы не будем убивать друг друга. По крайней мере, пока сможем от этого воздержаться. Сколько, говорите, нам осталось до вашего центра активности?

— Дойдем к вечеру или завтра утром.

— А сколько мы уже в пути?

— Десять дней, сэр.

— Всего-то? А казалось, дольше. Ладно, приводите Хантера в чувство и пошли.

Глава 16

Хантер вызвался тащить рюкзак Батти, самый тяжелый из трех. Проворчал, что не желает, мол, быть бесполезным грузом и кататься на дармовщинку на чужом горбу не привык. Сейчас охотник покряхтывал под врезавшимися в плечи лямками, но расставаться с ношей не спешил. Исчезновение Сиби его тоже не удивило, и вообще после речного приключения Хантер стал до странности смирным. Колдун даже принялся гадать, не оказывает ли сонная водичка необратимого воздействия на психику.

В лесу было неладно. Утром чащоба вроде бы оживилась. Над головой непрерывно ссорились и делили территорию рыжие и черные белки, под ногами несколько раз прошмыгнули бурые твари вроде крупных полевок. Долбил кору дятел. А когда Колдун оступился и до колена провалился в болотный бочаг, в ботинок вместе с водой ухитрились пробраться мелкие твари, напоминавшие помесь пиявок и головастиков. Три головастика, пока Колдун возился со шнурками, прокусили носок и впились в ногу. Колдун, ругаясь, тряс ногой и пытался отковырять пиявок пальцами, но Хантер велел ему сидеть тихо и прикурил сигарету. Горящим концом он прижег толстые зады кровопийц — твари тут же сморщились и покорно отвалились. На коже после них остались круглые синие пятна с каймой из мелких ранок.

Однако после полудня лес снова притих. Не слышно было ни беличьей возни в кронах, ни птичьего щебета. Даже ветер улегся, и чаща замерла в напряженном молчании. Зато гораздо больше стало паутины. Серые ее клубки опутали деревья, а нити протянулись между стволами. Хантер некоторое время мрачно на это смотрел, а потом предложил обойти нехорошее место стороной. Пришлось отклониться от курса, так что к вечеру они не достигли цели.

На привале догрызли последние сухари. Питьевой воды осталось на донышке во фляге Батти, и Хантер с Колдуном честно ее разделили. Андроид от своей порции отказался. Голодные, вымотанные до предела путешественники расстелили под деревьями спальники. Но сон не шел.

Высыпали звезды. Ковш Большой Медведицы, накренившись, висел на востоке. Ярким пятном выделялся Юпитер. Луны этой ночью не было, и оттого звездный свет сделался острее и четче. Туманная лента Млечного Пути опоясала небо, и ее то и дело рассекали стежки падающих метеоритов.

— А где спутники? — спросил наконец Хантер, который уже с час беспокойно ворочался с боку на бок.

Колдун сел на спальнике и уставился вверх. Неподалеку шевельнулся и вздохнул Батти, как всегда дежуривший первым.

— Нет спутников. Странно, — сказал Колдун.

— Думаешь, пришли в негодность и попа́дали?

— За шесть лет? Вряд ли.

— Хорошо, — откликнулся Хантер.

— Почему хорошо?

— Я вот думаю иногда… Прилетят через миллион лет сюда инопланетяне, какие-нибудь говорящие кузнечики. И увидят планету, заросшую лесом.

К тому времени все наши города лесом затянет, даже пирамиды в песок уйдут. Зато хоть на орбите мусор будет вертеться. Так они и поймут, что на Земле люди жили…

— А вам это важно?

— Что? — удивился Хантер.

— Чтобы говорящие кузнечики о нас узнали?

Охотник тоже сел и потер лоб.

— Важно, конечно, — наконец отозвался он. — Важно, чтобы все было не зря. Чтобы хоть что-то сохранилось… Иначе зачем вообще обезьяны когда-то встали на задние лапы…

— И взяли в передние каменный топор, и раскроили им череп ближнему…

— Что?

— Ничего. Спите, Хантер. Завтра у нас веселый денек.

Но выспаться им не удалось.

Первым необычное заметил Батти. Когда Большая Медведица отшагала уже четверть небосклона, он тихо тронул Колдуна за плечо. Колдун, который погрузился в полусон-полуобморок, мгновенно очнулся:

— Что?

— Тише, сэр. Смотрите. — Андроид ткнул пальцем в темноту за окружавшими полянку стволами.

Колдун всмотрелся. Нет. Не в темноту. Темнота была прорезана цепочками бледно-зеленых огней, и огни эти тянулись куда-то в глубь леса — словно целые шеренги светлячков собирались там на парад. Над древесными кронами на севере поднималось неровное мерцание.

— Что это?

— Не знаю, сэр. Никогда такого не видел.

— Далеко отсюда?

— С полкилометра, я думаю.

Холодный зеленоватый свет не угасал — напротив, делался ровнее и ярче.

— Похоже на флуоресценцию, — шепнул Батти.

— Радиация?

— Здесь, в лесу? Вряд ли.

Хантер завозился и сел.

— О чем вы там шепчетесь?

— Лес решил устроить световое шоу в честь нашего прибытия, — ответил Колдун.

— Может, там какая-то тварь так добычу приманивает, — поделился мыслью охотник. — Я слышал, на глубине водятся такие рыбы с фонариком…

— Удильщики. Может быть. А может, и нет. — Колдун встал и сделал несколько шагов в сторону зарослей.

— Сэр, я думаю, не стоит…

— Так мы пропустим все интересное, — усмехнулся Колдун. — Но вы, Батти, можете остаться здесь и сторожить рюкзаки. Хантер, составите компанию? Или боитесь угодить лесной рыбе на ужин?

— Вот уж чего не боюсь… — Охотник подобрал с земли винтовку и встал рядом с Колдуном.

— Ладно. Батти, если мы не вернемся через час, выручайте.

— Лучше бы вы туда вообще не ходили, сэр.

— Лучше мы к ним, чем они к нам, — смутно ответил Колдун и нырнул под сплетавшиеся ветки.

Через пять минут ходьбы, когда сзади все утонуло во мраке, а впереди разгорелось странное зарево — черные стволы сосен казались прутьями решетки, перечеркивающими светящееся окно, — Хантер взял Колдуна за локоть и заставил остановиться.

— Что?

— Послушай, ты, Бессмертный. Ты же меня не для того на прогулку вытащил, чтобы полюбоваться фейерверками. Хочешь высказаться насчет того, что у меня в башке увидел?

— А вы помните?

Лица охотника Колдун разглядеть не мог, но услышал смешок.

— Еще как помню. Я чуть было не решил, что это дух моего братишки за мной явился. Но нет, не дух.

— Он умер?

— Да, через четыре года после того, что ты видел. Я уже тогда жил на ферме и все просил родителей его забрать… Не успел. Но ведь ты хотел говорить не об этом?

Колдун молчал, приглядываясь к дальнему свечению.

— Опасаешься, что я не только дроида, но и тебя грохну? — не унимался Хантер. — Ты ему рассказал?

— Да.

— Почему же вы меня не кончили?

— Я не убийца.

— Я слышал о вашей братии другое.

— Люди различаются. Бессмертные тоже.

— И ты типа весь в белом?

— Нет. А теперь отпустите мой локоть. Я хочу посмотреть, что там творится.

Пальцы охотника разжались. Колдун сделал шаг, и Хантер прошипел ему вслед:

— А солдатик сказал тебе, зачем он здесь? Сказал, что ему приказано грохнуть то, что мы найдем, и не просто грохнуть… Он тебе про ампулу рассказал?

— Да. Признался даже, почему это делает. А вы, Хантер, почему? Вы ведь уже шесть лет как научились контролировать голоса. Вы не убили Морган. Зачем же пошли с нами?

Хантер со свистом втянул воздух.

— Есть причина. — Помолчав, он добавил: — А ты, парень, не боишься? Если вирус подействует, и по тебе рикошетом пройтись может.

Колдун обернулся и бросил в темноту:

— Думаете, я очень хочу жить?

— А что, хочешь помереть? Можно устроить.

Колдун пожал плечами и зашагал вперед, уклоняясь от острых сучьев и стараясь не зацепиться за коряги. Некоторое время он чувствовал взгляд Хантера, сверлящий спину между лопаток. Потом охотник поравнялся с Колдуном и зашагал рядом.

Они чуть не вывалились на поляну — потому что лес оборвался внезапно, а впереди горела призрачными огнями большая росчисть. Это было как шагнуть из темной комнаты в свет прожектора или ухнуть с утеса в ледяную воду. Хантер среагировал быстрее и упал на землю, потянув за собой Колдуна.

Зарево рассыпалось на тысячи мелких огоньков. Концентрическими кругами и лентами струились над травой и ковром из папоротника светляки. Сам папоротник мерцал сотнями нитей, листовые жилки окружающих поляну берез светились серебряной ртутью. Свет облаком парил над росчистью, свет стлался по земле: малахит, яшма, изумруд и нежная бирюза с вкраплениями золотых жилок.

На поляне плясали. Плясали долгоногие лисы, плясал выводок волков, плясали барсуки, еноты и какие-то непонятные твари, плясали полулюди-полузвери, все они двигались кругом, приплясывая. Над пляшущими вращалось живое колесо — это кружились птицы. Колдуну мгновенно припомнился Долгий Танец мертвых цвергов, но эти твари были живыми и плясали не вокруг Старого, а вокруг невероятного существа, находившегося в центре поляны.

У существа было тело человека, покрытое короткой бурой шерстью, человеческие руки и плечи, но ступни больше походили на копыта. Получеловечью-полуоленью голову венчали ветвистые рога, и каждый отросток мерцал переменчивым светом, как драгоценные камни в королевской короне. Существо и было повелителем этого сборища. Оно медленно притопывало, и свет пульсировал в ритме его движений, и кружился, кружился бесконечный хоровод.

У Колдуна перехватило дыхание, поэтому он не сразу заметил нового пришельца. Из лесной темноты выползла большая, но тощая и изможденная рысь. Задние лапы ее бессильно волочились по земле. Рысь вползла в раздавшийся круг, приникла к копытам человека-оленя — и уже через секунду гибко вскочила и присоединилась к танцующим, излеченная от паралича.

Хоровод двигался в странной тишине — ни писка, ни звериного ворчания, лишь мягкий топот танцующих и переливы многоцветного зарева.

— Король, — чуть слышно прошептал Колдун.

— Что? — откликнулся Хантер.

— Владыка, который прикосновением лечит страждущих. Этот рогатый в церкви у эмишей, на картинах, помните? Это он.

— Да ну-у, — протянул охотник.

В его тоне Колдуну почудилось что-то странное. Обернувшись, Бессмертный увидел, что глаза Хантера горят хищным светом — не отраженным мерцанием чудного зарева, а своим собственным. Охотник подобрался.

— Что вы делаете? — шепнул Колдун. — Хантер…

Он не успел закончить фразу, потому что охотник взвился, как освобожденная пружина, и одним прыжком вылетел на поляну. Перемахнув через круг плясунов, Хантер очутился рядом с человеком-оленем и кинулся ему на спину. Над росчистью взвился вой зверья, но громче звучал торжествующий крик человека. Огни вспыхнули — и погасли, и Колдун оказался в кромешной тьме.

Он бежал, потому что бежали все, гонимые ужасом. Колдун слышал вокруг хлопанье крыльев, шорох лап, суматошное дыхание бегущих и несся с этим потоком. Так мчится прорвавшая плотину вода, с корнями выворачивая деревья. Только ночь, только звуки бегства, и он — песчинка в общем течении. Наконец дыхание в его собственной груди со свистом оборвалось, и Колдун рухнул на жесткие корни сосны. Вцепившись в эти корни, зарыв пальцы в землю и мох, он страшным усилием воли удержался на месте — хотелось вскочить и вновь бежать до полного изнеможения или до смерти.

Когда стук крови в ушах поутих, Колдун сумел приподняться и сесть. Вокруг не было никого — лишь звезды, светящие сквозь прорехи в лесных верхушках. Ни шелеста, ни звука шагов, ни скрипа. Черные стволы возносились в небо, и оно, опрокинутое над лесом, смотрело бесстрастно и холодно. Колдун понял, что совершенно потерял направление. Он не знал, где осталась зачарованная поляна и где их лагерь. Слух тоже ничего не подсказывал. Тогда Колдун прикрыл глаза и попробовал вслушаться по-другому. Откуда-то из глубины леса сочился мрак. Там распростерлось переплетение тысяч крепких нитей, суматошная вязь, в которой все же чувствовалась система. Но Колдун понял, что идти туда не стоит. Над сетью притаилась смерть. В остальном лес был не по-хорошему пуст, словно дикий поступок охотника распугал все зверье на мили вокруг. Или твари затаились, не смея дышать, не смея жить, пока все не разрешится.

Вслед за тишиной и пустотой подкралось одиночество, и Колдун снова ощутил страх. Уже не тот животный ужас, что погнал его от поляны в волнах общего бегства, а свой собственный, детский и почти забытый страх.

Мальчик, который не отражался в зеркалах, боялся оставаться один. Он боялся еще до того, как научился озвучивать свои страхи, и так ревел по ночам, что леди Эмери наняла круглосуточную сиделку. И потом, когда наследник лорда Эмери — к тому моменту уже называвший себя Дорианом — подрос, он боялся. Манили обширный чердак дедовского дома, старые, заросшие паутиной мансарды, одинокие пруды и гроты парка, и все же Дориан не решался выйти из людных комнат, пока у него не появилась маленькая подружка. Мирра всегда смеялась над ним.

«Боишься, что останешься один — и исчезнешь?»

— Мирра, Мирра, — пробормотал Колдун.

Лес вздохнул в ответ и умолк, захлебнувшись собственным вздохом.

— Я не один, — упрямо процедил заблудившийся. — Тут сотни живых существ. Просто я их не вижу.

«И они не видят тебя, — шепнул знакомый голосок. — А если тебя не видят, тебя попросту нет. Ведь так?»

Она прикрывала ему ладонями глаза, но во тьме под веками оставался отпечаток ее смеющегося лица, а подняв руку, он мог нащупать ее пальцы.

— Мирра! — заорал Колдун во всю глотку. — Прости меня! Только вернись!

Крик заглох под лесным пологом. Навалилась темнота, давила на глазные яблоки, как будто решила ослепить навсегда.

— Я и так себя не вижу, — пробормотал Колдун.

Он встал, но почувствовал, что кружится голова. Не было ни верха, ни низа. Куда-то подевались даже деревья и земля под ногами. Он барахтался в пустоте, в вакууме, и сам становился пустотой. У пустоты не было имени. У пустоты не было лица. Ни прошлого, ни будущего.

Внезапно вспомнилась глупая детская дразнилка, которую сочинила Мирра и не раз ему напевала:

«Раз, два, три, четыре», — повторил Колдун, уже теряя сознание.

Последним, что он услышал, был звонкий издевательский смех.

…Хантер рванулся к Рогачу, вскочил ему на спину и впился, как клещ. Тварь запрыгала по поляне, пытаясь сбросить непрошеного седока. Болтало так, что, казалось, мозги вытрясет через уши, но Хантер привык подчинять непокорных скакунов еще на ранчо. Он крепко держался за рог, а второй рукой что было сил придавил мохнатую шею, слишком тонкую для такой здоровой башки. В ноздри ударило острым звериным духом. Мелькнула мысль о блохах. Олень метался по поляне. Если грохнется на спину и покатается — несдобровать человеческим костям. Хантер усилил давление на горло. Тварь захрипела и тяжело рухнула на колени, а затем распростерлась ничком на земле. Еще через минуту скотина перестала дергаться.

Охотник выпустил рог и, трудно дыша, сполз со спины поверженного великана. Все огни погасли, но это не могло помешать делу. Спасибо нелегальному хирургу, встроившему в сетчатку человека дополнительные фотоэлементы. Ночное зрение выручало Хантера не раз, помогло и теперь. Вытащив из-за голенища пневматический шприц, украденный из аптечки андроида, он прицелился и вогнал иглу точно в основание оленьего черепа. Мягко надавил на триггер. В шприц хлынула темная жидкость.

— Скажи спасибо, что ты такой нежный, — хрипло прошептал Хантер. — А то мне пришлось бы притащить ей твою рогатую башку.

Заполнив шприц, охотник аккуратно обмотал его нашейным платком и сунул в карман. Теперь следовало спешить, поскольку сухого льда в аптечке не было, а охлажденный контейнер потерялся в переделке с цвергами. Хантер достал припрятанный во внутреннем кармане спутниковый телефон. Сигнал был. Значит, спутники все еще кружились по орбите, дожидаясь своих говорящих кузнечиков.

Глава 17

Колдуну казалось, что он в земле. Земля навалилась сверху, снизу и с боков, и уже намеревалась сжать зубы. Только — вот беда — зубов у нее не осталось. Земля была старенькая, зубы у нее выпали, и потому она собиралась жевать Колдуна долго, как старик беззубыми челюстями обсасывает хлебную корку. Впрочем, на сей раз старик решил себя побаловать — кроме хлеба, подзакусить горелым жиром. Смрад этого жира пробился сквозь сон Колдуна вместе со слабым желтым огонечком. Огонек приблизился, наплыл, и в его дрожащем свете над Колдуном воздвиглась огромная тень. Тень была широка, космата и зверовидна. Склонив над жертвой страшную черную харю, она распахнула пасть и сказала:

— Бу!

Неизвестно, какой реакции ожидала тень, но Колдун выкинул вперед ногу и впечатал ботинок прямехонько туда, где у тени, будь она человеком, находилось бы солнечное сплетение. С воплем тень сложилась пополам и исчезла. Огонечек тоже полетел куда-то вниз, и вдруг в пещере — если это была пещера — вспыхнуло яркое пламя. Завыло еще жалобнее, и вой прорезался вполне членораздельными криками:

— Черт! Туши! Туши, сука!

Колдун спрыгнул с лежанки и обнаружил, что тень катается по полу землянки. Меховая куртка весело полыхала. Рядом валялась горящая консервная банка с остатками жира. Мохнатая шапка слетела с головы тени, обнажив курчавую шевелюру и молодое, черное и перепуганное лицо. Колдун огляделся, сорвал с лежанки серое армейское одеяло и набросил на воющего и катающегося человека.

— Черт, братишка! Я же просто пошутил! Я ж не знал, что ты психованный!

Хозяин землянки, назвавшийся, вопреки африканской внешности, Свеном Густавсоном, сокрушенно разглядывал прожженную куртку. Вместо масляной горелки он засветил электрическую лампу на аккумуляторах. В ее белом свете обнаружилось, что землянка довольно низкая, пол ее покрыт лапником, а кроме лежанки — длинной и узкой ниши в земле, — имеются складной стол, электропечка, несколько плотно набитых пластиковых мешков, канистра с водой и два ящика с патронами для винтовки. Сама винтовка была прислонена к стене. Над ней висел плакат, изображавший огромную задницу с картами западного и восточного полушарий на круглых ягодицах и надписью «World Peace»[3]. На шесте, торчащем в углу, висело несколько кроличьих шкурок. На столе между алюминиевыми кружками и тарелками лежал короткоствольный «Узи», а на печи стоял древний металлический чайник. Сковородка и кастрюля с вмятиной в боку валялись под столом. От пола поднималось несколько земляных ступенек, ведущих к железному люку. Судя по надписи, люк был похищен у муниципалитета города Эрнсдейл и в лучшие времена закрывал канализационный колодец.

— Я тебя к себе притащил, в постель уложил, — продолжал стенать афродатчанин.

На вид ему было лет двадцать пять. Под курткой обнаружилась грязноватая майка с большими красными цифрами «9-11», а ниже — широченные хэбэшные штаны с огромным количеством туго набитых карманов.

— В свою, блин, родную постельку уложил человека… а он меня за мою доброту чуть не угробил!

— Извините, — сказал Колдун, не чувствуя за собой ни малейшей вины.

В землянке невыносимо воняло гарью и жженой шерстью. Еще поохав, хозяин дома взобрался по ступенькам и чуть отодвинул крышку люка. В щель ударила полоска дневного света. Дышать стало полегче.

Колдун порылся в карманах. Гостеприимный хозяин успел избавить его от массы полезных вещей.

— Что-то потерял, братишка?

— Пистолет можете оставить себе. К нему все равно патроны кончились, — хмыкнул Колдун. — Ампулу верните.

— Ампулу? Какую ампулу?

— Стеклянную.

Некоторое время негр молча взирал на гостя, а затем расхохотался:

— А тебя, малыш, так просто не раскрутишь. Что у тебя там? Дурь? Антибиотик?

— Лекарство от кашля.

Густавсон, все еще ухмыляясь, полез в один из карманов и перекинул Колдуну ампулу. Тот ловко ее перехватил. Афродатчанин лихо подмигнул и сказал:

— Ладно, не держи зла. В лесу свои законы, но я нормального пацана не обижу. Я ж так обрадовался, когда тебя нашел. Думал, впервые за сто лет с человеком поговорю.

— Сто?

— Ну, не сто. Если верить моим часам, — тут Густавсон щелкнул по охватывающему его запястье браслету, — пять лет, десять месяцев и восемнадцать дней.

— Все это время вы провели здесь?

Афродатчанин широко ухмыльнулся, обнажив крупные белые зубы:

— Не всё. Чуть меньше. Я вообще-то из Олбани, штат Вашингтон. Слыхал про такой? Но перед эпидемией в Торонто ошивался.

— Эпидемией?

— Ну да. Ты с какого дуба рухнул, братишка? Или тебя затянуло во временную дыру? Не знаешь, что у нас тут всемирная чума и трындец человечеству?

Колдун, сидя на лежанке, задумчиво оглядел Густавсона. На психа этот парень не был похож, да и не тянуло от него запашком безумия, неплохо Колдуну знакомым.

— У вас есть рация? Какие-нибудь приборы связи?

Густавсон нырнул под стол, порылся в царящем там бардаке и извлек плоскую коробочку спутникового телефона.

— Вот. Только нет сигнала, потому что мир накрылся крышкой от Большого Белого.

Он перебросил телефон Колдуну. Тот попробовал включить прибор — без всякого результата.

— У-упс, — радостно прокомментировал негр.

— Батарейки у вас к нему есть?

— Батарейки все сдохли, извини. Но я не такой придурок. Я два года пробовал поймать сигнал.

— В Барри стояла заглушка. Мы ее отключили.

— Вы? Чип, Дейл и их подруга Гаечка?

— Как, по-вашему, я оказался в лесу?

— А черт тебя знает, братишка. Может, Рождество наступило рано, и Санта-Клаус притащил тебя в мешке. Я еще в детстве просил старикана принести мне маленького братика… правда, не ожидал, что братик будет белым. Да и посылка задержалась, но я так думаю, что у Санты и без меня много было дел. А теперь по причине конца света он остался без работы, вот и решил выполнить мой заказ. Не выпить ли нам по этому поводу?

Густавсон протянул длинную руку и вытащил из-за печки плоскую стеклянную бутылку, судя по этикетке — бренди.

— Кроме меня, в лесу никого не было? — спросил Колдун.

— Было. Кролики, еноты, ракунсы, дикобразы, звероящеры, летюги и один очень голодный Вендиго[4]…

Колдун ощутил сильное желание стукнуть балагура еще раз.

— Я спрашивал о людях.

— Ах, люди? Это Дейл и Гаечка, в смысле? Нет, их не видел. Только ты дремал под сосной, и вид у тебя был неважный. Я было решил, что у меня глюки, и так себя ущипнул за руку, что чуть не отхватил кусок мяса.

В доказательство Густавсон сунул Колдуну под нос здоровенную пятерню. Никаких повреждений на ней заметно не было.

— Давно вы меня нашли?

— Вчера на рассвете. Ты сутки продрых, но поскольку дышал, я решил, что дух твой еще не отправился к Маниту в поля вечной охоты. Так мы выпьем или где?

Колдун обреченно посмотрел на бутылку. Выпивать ему совсем не хотелось. Однако пришлось — под аккомпанемент бесконечного рассказа афродатского Робинзона о его похождениях.

«Поддался я на уговоры этого суки-сержанта. Мол, в армии и пиво холодней, и девки покладистей. Слезете вы с соцпособия, поставят вам новенькие биочипы, будете вы быстрее «боинга» и сильнее дроидов. Делать ничего не надо, служба пустячная. Главное — учебку пройти, а там дослужитесь до офицерского чина, станете полноправными членами общества, а потом, глядишь, в генералы, а оттуда прямой путь в Бессмертные. Пел, что целый оркестр в стрип-баре. Короче, подписался я. Мне главное что? Работы ведь на гражданке не найдешь, всюду эти «автоматические помощники» — то есть попросту боты, которым платить не надо, а братьям ежемесячное пособие в зубы и конура в застройках. Вот и пошел я в армию. Никаких девок там не было, жрачка скверная, пиво только в увольнительной и за свой счет. Зато гоняли нас с полной выкладкой каждый день и без всяких биочипов — потому что какой дурак на мясо будет дорогую биоинженерию тратить? А потом началась заварушка в Венесуэле. Официальные СМИ это дело замалчивали, но по сетевому ТВ такие кадры крутили, что мама не горюй. Перед отправкой дали нам увольнительную, с папами-мамами попрощаться. Не знаю, на что они рассчитывали, но половина сразу сдернули куда подальше. Мы с одним братишкой в Канаду подались, чтобы нас обратно не загребли.

Братишка оказался деловой. У него друган крутил в Торонто бизнес. Если помнишь, лет десять назад пошла мода на всякую индейскую экзотику — бубны, бусы и прочие тотемы. Короче, был у него магазинчик на перекрестке Янг и Спадайны и поставщики из аборигенов.

Индейцы в последнее время у канадского правительства обратно половину земли скупили, в основном на востоке. И тут неподалеку одно племя поселилось. Оджибуэи, живут по заветам предков. На самом деле они такие же оджибуэи, как я Боб Дилан, так — помесь гуронов с англосаксами. Так они все эти фальшивые древности делали и нам сплавляли. Маски там, луки, мокасины и другую проду. Жили в лесу, товары из города, что там надо — муку, гвозди и прочее, на каноэ завозили. Короче, поплыл я к ним за партией товара. Прибыл. Все хорошо, вождь ихний мне лыбится, его дочка глазки строит. Живут они ни в каких не в вигвамах, а в нормальных сборных коттеджах — еще раньше на вертолетах стройматериалы подогнали. Живут по принципу: нас никто не трогает, и мы не трогаем никого. Ладно. Гружу товар, попутно дочку вождёвую щупаю. И тут бах! По ТиВи хорошие новости: эпидемия, карантин. Ладно, думаю, посижу-ка я от греха пока здесь. А уже осень, первый снег того и гляди выпадет. Посижу до весны, думаю, тем более моя Долли — это дочка вождя — очень аппетитная девочка. И папахен ее не возражает. И сижу.

Все поначалу хорошо. А потом ТиВи заткнулось. Совсем. У одного старикана в поселке был древний радиоприемник, так поначалу его слушали. Болботало там чего-то о всеобщей эвакуации, карантине и военном положении, потом перешло на испанский, а потом треск на всех частотах. И всё, никакой связи, даже через спутниковый телефон — у вождя был. Прямо Стивен Кинг. Читал у него «Противостояние»? Нет? Ну ладно. Сижу у оджибуэев. Учусь силки на кроликов ставить. Вдруг в одно прекрасное утро пацан из леса прибегает, весь серый, и орет чё-то по-ихнему. В деревне шухер. Я к Долли: что, мол, к чему? А она рыдает, трясется вся и говорит, что завелся у них тут в лесу Вендиго, папку этого пацаненка сожрал. Я ей: «Что за хрень? Двадцать первый век на дворе, подруга, какие еще Вендиго?» Ну, она поуспокоилась. Только в лесу на самом деле нехорошо стало. Охотники начали пропадать, а ночами по улице кто-то ходит и дышит в окна. Утром на снегу следы — вроде человечьи, но босые. Кто зимой босиком по снегу бродит? И пальцы у него не как у человека, а как у обезьяны. Ладно. Я пацан не трусливый, взял винтовку и в лес по этим следам пошел. Думаю, отслежу эту снежную обезьяну. На дворе вроде день, все бело кругом и как бы не страшно. Только посвистывает чего-то, а чего свистит — непонятно, вроде и ветра совсем нет. Я иду, и отчего-то меня жуть такая разбирает. У нас в учебке сержант говорил: «На войне, парни, доверяйте инстинктам. Разум — херня и вообще штука лишняя, а инстинкты плохого не подскажут». Чувствую — обратно надо валить. И тут в кустах как затрещит! Я, короче, на землю брякнулся и лежу.

А оно мимо шкандыбает. Вроде человек, только длинный такой, желтый, тощий, ребра торчат, башка косматая, а глаза… Страшненькие глаза, короче. Красным светятся. И лапы ниже колен свисают, а на них когтищи — во! Лежу я, короче, не дышу. Потом, когда оно убралось, встал и к деревне обратно пошел.

А деревни-то уже и нет. Весь снег кровью забрызган. Люди, напополам разорванные или вообще изъеденные. Что тут со мной сделалось, не помню. Очнулся я уже в каноэ. Река-то не замерзла, и погреб я оттуда, короче, как на моторном катере.

Потом к людям пробраться хотел. А людей нет. На дороге — блокпост военный, а над ним вороны вьются, чё-то там из снега выклевывают, что еще осталось. В городе еще жутче. Всю зиму я от тварей всяких прятался, вспоминать тошно. А к весне, думаю, совсем хана будет, когда снег растает и вся эта зараза, трупаки гнилые, из него попрет. Сделал я запас и по первым весенним денечкам обратно в лес подался. Так с тех пор и живу. Здесь все же полегче, чем в городе, хоть воздух чистый и зверье не такое бешеное. Когда надо, по реке сплавляюсь и запасы пополняю. А людей уже шесть лет не видел, ты, братишка, первый. Давай еще выпьем».

— Это не эпидемия, — сказал Колдун. Во рту стоял мерзкий маслянистый привкус сивухи. — Точнее, не совсем эпидемия. И люди еще остались. Я только две недели как прилетел из Англии.

— На ковре-самолете? — хохотнул негр, которого уже изрядно развезло. — То-то слышу, у тебя акцент странный.

— На «Призраке». У восточного побережья курсирует британский авианосец. Если хотите, можете отсюда убраться.

— Да ты что?! Правда? — Густавсон вскочил, пошатнулся и снова сел. — Ну ты, братишка, меня порадовал, — забормотал он. — Неужели старина Свен еще поживет как человек? А бабы у вас там есть?

— Есть.

— Слушай, не верю. Сто лет телку не видел. Подожди. Ты говоришь, вас еще двое было?

Колдун насторожился. О двоих он ничего не говорил.

— Подожди, подожди, надо башку прочистить. А то чего-то меня развезло. Сейчас отварчик сварганю, по оджибуэйскому оригинальному рецепту, и пойдем твоих братьев искать. — Бормоча это, негр убрал со стола автомат, затем налил в чайник воды из канистры и поставил его на печку. — Нет, ну ты даешь…

Колдун наблюдал за хозяином. Тот суетился, доставал какие-то ягоды и пучки трав, тряс кудлатой башкой.

— Послушайте, Свен…

— А?

— Здесь неподалеку нет ничего… необычного? Может быть, логово крупного хищника… — Колдун припомнил клубок тьмы, ворочающийся к востоку от того места, где он заплутал вчера ночью.

— Логово? Нет, братишка, кроме меня, крупных хищников тут не имеется, — хохотнул негр. — Думаешь, я совсем сдвинулся — рядом с хищником свою берлогу обустраивать?

Чайник закипел. Густавсон разложил по кружкам свои припасы и залил кипятком. От напитка пошел травяной дурманящий запах.

— Очень здорово мозги прочищает. Старый оджибуэйский хрен свое дело знал, пусть кишки Вендиго ему будут пухом…

Хозяин землянки врал. Колдун пригорюнился. Слишком часто ему в последнее время врали. Но в Лондоне врали хотя бы опасливо, почтительно, с эдакой лакейской угодливостью. А вот за стенами британской столицы врали нагло и хлестко, так, словно лжецов ни разу в жизни не ловили на вранье.

— Что ж ты не пьешь, братишка?

— После вас, — сказал Колдун.

Негр с удивлением уставился на собственную руку, которая без всякого его вмешательства двинулась к кружке и обхватила ручку.

— Это что еще за…

Рука подняла кружку и потянула ее ко рту гостеприимного хозяина. Тот вцепился в запястье второй рукой. Колдун смотрел на его потуги с улыбкой. Негр поднял на гостя округлившиеся глаза:

— Ты кто вообще? Ты что творишь, а?!

— Нет крупных хищников, говорите? — с расстановкой произнес Колдун. — Что вы в свой отвар намешали?

Некоторое время хозяин и гость в упор смотрели друг на друга. Потом негр ухмыльнулся:

— Ну извини, братишка. Я ж не знал, что ты из этих… Ты ей тоже служишь, да?

— Кому — ей?

Выражение лица у Густавсона сделалось совсем растерянным, и он снова пробормотал:

— Парень, ты кто?

— Великий дух Братца Кролика. Сколько людей вы ей скормили?

Кому «ей», Колдун до сих пор не понял, потому что образ, крутившийся в сознании афродатчанина, был слишком нелеп.

Густавсон молчал. Ручка у кружки нагрелась, обжигая его пальцы. Рука человека дрожала.

— Сколько? — повторил Колдун.

Кружка отплыла от рта гостеприимного хозяина и остановилась над ширинкой. От напитка по-прежнему валил пар. Густавсон дернулся, но если уж Колдуну удавалось кого-то поймать, вырваться было не легче, чем из когтей Вендиго.

— Почему вы меня сразу ей не отдали?

— Так я ж поговорить хотел! — заорал негр. — Знаешь, как давно не выговаривался? А она пока все равно дружками твоими закусывает, ей не к спеху.

Последние слова афродатчанина Колдуну очень не понравились.

Двое притаились за серыми каменными глыбами на вершине небольшого холма. У глаз Колдуна был армейский бинокль, а в бинокле — крайне неприятное зрелище.

Лес подступал к холму, но деревьям отчего-то не хватило сил, чтобы вскарабкаться по склону. Они выслали вперед кустарники, а сами выстроились строгой шеренгой у подножия. Вся лесная опушка заплетена была серыми нитями паутины. В этой паутине, как черные бисерины в пыльном макраме, висели сотни крупных пауков. Прикинув увеличение, Колдун решил, что самые мелкие из пауков размером с кулак, а самые здоровые — с автомобильное колесо. Однако расстроило его даже не это. Сверху, там, где паутина сходилась сплошным куполом, ворочалось что-то огромное, что-то многоногое, с толстым брюхом, заросшим рыжей щетиной. Головы твари Колдун рассмотреть не мог. Рядом с логовом чудовища покачивались два туго спеленатых свертка. Один — судя по размеру, Батти или Хантер — непрерывно дергался, как будто пленник тщился разорвать спутавшие его нити. Второй, намного меньший, висел неподвижно.

— Гаечка, — шепнул в ухо негр.

Колдун окинул его мрачным взглядом.

— Извини. Привычка. Я видел, как мелкие приволокли ей здоровенного блондина в хаки и голую тощую девку.

«Только этого еще не хватало», — подумал Колдун.

Сиби, похоже, так и не добралась до Старого.

Глава 18

— Почему же она вас сразу не сожрала? — спросил Колдун еще в землянке.

Негр, который уже выпустил кружку и несколько успокоился, широко осклабился:

— А я везучий, братишка. Везунчик. Вендиго меня не слопал, и у этой твари жвалы коротки оказались.

— Если можно, поподробней.

— Старая сука решила со мной поиграть в загадки. Когда меня, спеленатого, как младенчик, притащили к ней мелкие восьминогие гады, она уставила на меня свою страшную рожу, челюстями зашевелила и говорит таким тоненьким скрипучим голоском: «Вот из дир?» В смысле, «Что тебе дорого?», ну я так понял. И ору в ответ что было сил: «Лайф!» Жизнь, говорю, жизнь дорога. Потому что ничего нет дороже жизни, так ведь? Вот она меня и отпустила. С одним условием. Каким — знаешь.

— Жизнь, говорите, вам дорога? — протянул Колдун. — Ладно. Если дорога, проведите меня к вашей повелительнице.

Так они и очутились на холме, в западном склоне которого была вырыта землянка Густавсона, а с восточного открывался отличный вид на паучье логово.

Колдуна вся эта история поставила в тупик. Неужели фольклор оказался ближе к истине, чем научные теории? Неужели мерзкая тварь и была Центром? Поначалу он предполагал, что Центр — это Саманта Морган. Последовательности ее ДНК действительно обнаруживались в геноме всех изученных химер, тут Вечерский не соврал. С другой стороны, это могло оказаться и случайностью. Все же именно Морган была праматерью химер — черт его знает, для чего она использовала собственные гены. Потом ученые показали, что пластичный геном тварей обладал способностью включать в себя новые последовательности ДНК. Не просто включать, а засасывать что ни попадя, как взбесившийся пылесос. Может, первые химеры просто прихватили то, что было под рукой (или под ферментами, отвечавшими за перестановки в их сумасшедших генах), а это вполне могла оказаться ДНК работавших в лаборатории людей, в первую очередь Морган. Увидев позапрошлой ночью пляски на росчисти, Колдун почти уверился, что нашел Центр. И вот — говорящая паучиха. Странно. На всякий случай он позаимствовал у афродатчанина автоматический инжектор и зарядил ампулу. Колдун сильно надеялся, что инжектор не понадобится, и все же — если дела пойдут совсем худо — лучше было иметь его под рукой.

Что-то беспокоило Бессмертного, что-то в словах Густавсона, словно там уже заключался ответ. Но сейчас два серых, беспомощно свисающих с ветки свертка мешали сосредоточиться.

— Вы не видели еще одного человека? — шепнул Колдун, оборачиваясь к смирно лежавшему рядом Густавсону.

В первую минуту, пока злость не прошла, Колдун уж совсем было решился всучить афродатчанину винтовку и отправить послушную марионетку бороться с паучихой. Но во-первых, непонятно, можно ли взять эту тварь пулей; во-вторых, беспокоила мысль об остальных пауках. Что они сделают, если их хозяйка погибнет?

Однако тащиться на приватную встречу с владычицей леса Колдуну совсем не хотелось, и он невольно оттягивал момент.

— Высокий, худой, русый с сединой мужчина лет сорока, смахивает на ковбоя, — уточнил Колдун.

— Человека я не то чтобы видел, — прошипел в ответ негр. — Зато видел вертолет. Вчера около полудня вертушка кружила над лесом. Я уж было решил, что Санта отправил за мной свою колесницу, но тут с вертушки сбросили трос и подняли на нем какого-то типа. После чего слиняли на восток. Нет, понял я, это не Санта. Это какой-то урод. Так что, братишка, Клинт Иствуд вас кинул.

— А она действительно высасывает мозг?

— Да ты, парень, никак дрейфишь, — хмыкнул негр. — Может, черт с ними, с Дейлом и Гаечкой?

У меня на озере есть каноэ. Я тебя отсюда вывезу, а ты меня доставишь на этот ваш крейсер надежды.

Колдун оглянулся через плечо. Там, на западе, горела под солнцем гладь большого озера, куда впадала Бобровая река. На сверкающей шкуре озера торчали темные бородавки островов. На одном из островов, по словам Батти, и расположился центр активности, до которого они почти дошли в тот злополучный вечер. Прибрежный кустарник свесил над водой желтеющие ветви. Где-то под ними скрывалось каноэ. Ключик к спасению.

Колдун обернулся к негру и спросил:

— А почему вы не сбежали?

— В смысле?

— В смысле, вы же не раз спускались по реке, когда пополняли запасы. Почему вы возвращались сюда? Да еще притаскивали с собой ни в чем не повинных простаков? Вам что, доставляет удовольствие прислуживать паучихе?

Негр насупился.

— Говорите, Свен. Я ведь все равно узна́ю.

— В башку мне залезешь?

— Именно.

— Хорошо, мистер фокусник. Если хочешь знать, это из-за Вендиго.

— Что?

— Вендиго. Ну, помнишь, я рассказывал? Индейский великан-людоед. С того дня, как он всю деревню вырезал… — По плечам Густавсона пробежала дрожь. — Понимаешь, — торопливо зашептал негр, — мне все кажется, что он за мной идет, с того самого дня. Затылком его взгляд чую, его красные горящие зенки. Он знает, что меня упустил, но во второй раз не упустит. А эта… паучья мать… она обещала, что меня защитит.

Колдун покачал головой. Все же он ошибся. У Густавсона явно не все дома.

— Вы как ей добычу доставляете?

— Да на плечо взваливаю и доставляю.

— Ладно. Тащите меня.

— Что?

— Что слышали. Если попробуете ее предупредить, я заблокирую ваши дыхательные центры.

— А?

— Если начнете перемигиваться со своей подружкой, вам крышка. Так понятней?

— Есть, есть, сэр! — откликнулся афродатчанин.

Паучиха была огромна. Как объяснил Свен, волшебный напиток индейского знахаря не убивал жертву, а только парализовал двигательную систему. Воспользовавшись этим, Колдун оставил глаза открытыми и теперь с изумлением наблюдал за приближавшимся страшилищем.

У паучихи было раздувшееся брюхо, поросшее короткой щетиной цвета ржавчины, и восемь членистых лап — каждая размером с кран автобуксира. Но вот начиная с головогруди тварь отличалась от паука. Там, где у арахнид был хитиновый панцирь, переходящий в жвалы, у подползавшей к Колдуну химеры было человеческое тело. Женское, если судить по пышной, хотя и несколько обвислой груди. Смуглая кожа, короткая массивная шея и самое пугающее — голова. Иссиня-черные спутанные волосы падали на плечи чудовища. Высокий лоб, резко очерченные скулы и тонкий нос выдавали индейское происхождение экзотической красавицы, а вот на месте губ подергивались вполне паучьи хелицеры. Как женщина-паук могла говорить с таким речевым аппаратом — загадка. Жвала паучихи мокро поблескивали, словно тварь в предчувствии сытного завтрака истекала слюной. Или ядом.

Благодаря затеянному спектаклю у Колдуна была небольшая фора. Едва Густавсон скинул неподвижного пленника на землю и паутина вверху заколыхалась, Колдун мысленно потянулся к уродливой бестии. Надо перехватить контроль.

Остальные пауки висели в своих тенетах неподвижно, пока что послушные хозяйке. Большой сверток почти перестал дергаться. А вот из маленького неслось что-то вроде веселой песенки. Чем бы паучиха ни угостила Сиби, той, похоже, удалось нейтрализовать яд.

Колдун вздрогнул. Откуда Сиби знает слова из старой детской книжки? Песенка мешала сосредоточиться, тонкий голосок иглой ввинчивался в уши… Нет. Это был не голос Сиби.

«Здравс-ствуй, Бес-смертный».

Тихий шепоток, не громче ветра, посвистывающего в древесных кронах.

«Хочеш-шь убить меня?»

Скрип-скрип, жвалы не двигаются, голос звучит у него в голове. Сильный телепат. Центр и должен быть сильным телепатом… но паучиха — не Центр.

«Нет, я не Центр. Не то, что ты называешь Центром.

Я Предс-сказательница».

Колдун не отвечал, потому что паучиха добивалась именно ответа. Чтобы установить связь, жертва в первую очередь должна раскрыться.

Скрип-скрип.

«Хочеш-шь знать, что такое Предс-сказательница? Вс-сгляни на мою паутину».

Колдун не отвел взгляда от черных, без белка глаз твари.

«Боиш-шься. Правильно. Бойся. Эти нити, Бес-смертный, с-связывают тебя и меня. И тыс-сячи живых с-существ. А ты знаеш-шь, что такое Предс-сказание? Что не с-сказано, то не с-сбудетс-ся. Пос-следний стежок, Бессмертный. Пос-следняя капля рос-сы. Моя с-сеть может с-сдвинуть мир на полшага вправо. Или влево. Полш-шага, немного, с-совсем немного. Ес-сли ты с-стоишь не на краю. А твой мир зас-стыл на краю, Бес-смертный».

«Компьютер, — подумал Колдун. — Компьютер, выдающий прогнозы, и сотни подчиненных ему восьминогих модулей-программ. Но не совсем прогнозы… Прогноз не может изменить реальность. Предсказательница — может».

«Ты ос-ступился однажды, Бес-смертный. Ош-шибка. Маленькая ош-шибка. Полш-шага вправо. Я могу ис-справить».

Но ведь прошлое нельзя исправить! Мысль метнулась у Колдуна в голове и пропала, когда на землю сплошным полотнищем обрушился свет солнца и мир затопила морская голубизна.

Сухая трава оплела капители колонн. Сквозь расщепленные плиты пробивались ее жесткие, выдубленные солнцем и ветром стебли — и сейчас эти стебли тянулись выше, чем портики некогда горделивых храмов. Желто-серые зонтики рассыпали семена, а ниже сапфиром горело море. Шеренга мраморных леопардов со сточенными временем мордами враждебно смотрела на восток, туда, где беспощадно полыхало породившее этот остров светило. Десять утра. Удлиняющиеся тени. Стрекот цикад и уже раскаленные, дышащие жаром камни, успевшие забыть о ночной прохладе. Зато камни помнили много других вещей. Помнили, например, что сложенный из них амфитеатр служил когда-то для представлений и мистерий, что в их круге звучали слова хвалы солнцеликому богу и сладкозвучные гимны. Но время, обрушившее колонны, стершее свирепые ухмылки со звериных морд, изменило и это. Театр превратился в гладиаторскую арену, и сейчас арену щедро залила черная кровь.

Тень горы с узкой пирамидкой жертвенника медленно наползала на цирк, но большинство тварей, собравшихся здесь, не нуждались в ярком свете. Топорщились затылочные гребни змееносцев. Угрюмо горбились панцири псевдощитней. Урсы с обманчивой неуклюжестью топтались в ожидании своей очереди. Отдельной группкой расположилась волчья стая — клан бойцов, действующий синхронно и в этом мало отличающийся от мультиорганизма. Их хозяева были идентичными близнецами и, подобно новому гостю соревнований, владели телепатией.

А дальше клубились щупальца, клыки, голенастые птичьи лапы и совсем уже невероятные формы — все, что породила за шесть лет обезумевшая природа.

Мосты, пятнадцать лет назад соединившие Киклады, никогда не предназначались для игрищ Бессмертных, и все же сегодня послужили именно для того, чтобы организовать это сборище. Восьмые гладиаторские игры. Самые большие за всю историю, с того ее момента, когда коктейль «Вельд» впервые вошел в моду. Соревнования проводились каждые четыре месяца — что для их участников, из которых еще никто не ушел на заслуженный отдых по старости, равнялось году. Только Бессмертные из поколения Вельд-2. Остальные уступали им в скорости реакции и в умении удерживать контроль над разъяренными тварями и не проходили квалификацию.

Мирра участвовала в состязаниях со времени их возникновения, а в промежутках убивала просто так, в поединках один на один, на общих охотах и во время Зимнего Гона.

«У меня нет ваших талантов, — усмехалась она. — Не умею читать мысли и контролировать людей, как ты. Не умею отращивать отрубленные пальцы, как Люцио. Не умею мимикрировать, как Золотоглазка. Зато я умею убивать, и делаю это мастерски».

Она не преувеличивала. Подросшая за три года мантикора по имени Ипполита была сейчас размером с мини-бус, а по числу завоеванных побед превосходила даже синхростаю. Но когда Мирра говорила, в голосе ее всегда дрожала горькая нотка, горько-злобная самоирония. Оказаться самой бесталанной среди сверстников… наверное, нелегко.

Сам Дориан никогда не участвовал в подобных игрищах, и поэтому чувствовал себя здесь неуверенно. Его зверь напоминал снежного барса, только ростом превосходил амурского тигра. Снежный барс. Тот же леопард, в принципе. А на этом острове были святилища двух богов, и один из них любил принимать облик леопарда. Залог удачи или просто шутка — Дориан никогда не был до конца уверен, почему поступает именно так, а не иначе.

Он находился в трех тысячах километров от залитой кровью арены, и одновременно он был там. Многие пользовались для проекции экранами. Дориану хватало собственных сомкнутых век, под которыми горело безжалостное солнце…

«Вс-спомни, — проскрипел тонкий голосок, вольно разгуливающий в его черепной коробке. — Вс-спомни, как вс-сё было».

…И он открыл глаза. На экране, куполом закрывавшем потолок, черная мантикора подмяла под себя снежно-белого барса. А рядом, в гнезде из шелковых простыней, сидела смуглая худенькая девушка. Совершенно обнаженная, она не моргая смотрела в экран и в этот момент не видела ничего вокруг — ни того, что дремлющий рядом юноша вдруг проснулся, ни того, как он протянул к ней руку. И лишь когда юноша с силой швырнул девушку на постель, она изумленно перевела на него расширившиеся глаза. Один центр внимания. У человеческой психики лишь один центр внимания, даже если человек этот — Бессмертный. На экране мантикора, мгновенно ставшая громоздкой и неуклюжей, подставила барсу хлипкое сочленение плеча и правой клешни. Девушка, прижатая к простыням, забилась. Еще не понимая, что происходит, она вскрикнула: «Дор, что ты делаешь? Не сейчас!»

Юноша и девушка смотрели друг другу в глаза. Ее — темно-карие, испуганно блестящие. Его — черные и холодные, как панцирь погибающей на экране твари. Мантикора уже лишилась правой клешни, но у нее еще оставалось мощное оружие. Лук хвоста изогнулся, вознося над рычащим барсом ядовитое жало. Один удар — и все кончено.

«Не надо, Дор!»

Жало замерло, горел на его острие солнечный блик.

«Не надо!»

«Ш-шаг вправо, неверный шаг. Ты с-сожалеешшь теперь. Можно ис-справить. С-сплес-сти заново».

Смертельный шип все не опускался.

«Она пощ-щадила тебя. Ты ош-шибс-ся».

И вдруг он ясно увидел, как отпускает руки девушки, как мирно опускается жало мантикоры, как гаснет экран и они остаются вдвоем, как было до — и будет после. Видение длилось всего секунду.

…Барс ударил когтями в уже поврежденное плечо мантикоры, проламывая панцирь, — а затем его клыки впились в лежавшие глубже мягкие ткани…

…Восхищенно заухали, завыли, зареготали трибуны…

…Отчаянно закричала смуглокожая девушка…

…Паучиха, нависшая над Колдуном, дернулась и грянулась наземь, задрав к небу восемь бьющихся лап. Земля содрогнулась от удара. Перевернутое лицо Предсказательницы уже ничем не напоминало человеческое. Два потухших глаза казались дыхательными отверстиями, а чудные смоляные волосы — частью порванной паутины. Челюсти паучихи дрогнули, и она проскрипела вслух, тихо, но явственно:

— Диир ш-шэл дай. Деф брингс деф-ф.

«Дорогое должно умереть. Смерть приносит смерть»?

Колдун вздрогнул, но времени на размышления не оставалось. Сплошным потоком с веток хлынули пауки.

В первую секунду сердце Колдуна отчаянно стукнуло. Бессмертный решил, что тут-то ему и конец — однако восьминогие твари не обратили внимания ни на человека, ни на два повисших в сетях свертка. Все они кинулись на издыхающую Предсказательницу, и вскоре тело женщины-паучихи превратилось в черный кипящий ком. Те из арахнид, кто не мог пробраться к бывшей повелительнице сквозь облепивших ее товарищей, сцепились друг с другом. Над лесной опушкой повисли отвратительный треск, свист и клацанье.

«Смерть приносит смерть»?

Огромный живой клубок катался по земле. Колдун отшатнулся.

У него все еще кружилась голова после экскурсии в прошлое, поэтому штурм паутины дался с трудом. Цепляясь кое-где за нити, обдиравшие кожу с ладоней, а кое-где за торчащие из сети ветки, он вскарабкался достаточно высоко, чтобы добраться до большего свертка. Вытащив из кармана лазерный резак, позаимствованный у Густавсона, Колдун выставил глубину разреза на сантиметр и пустил инструмент в ход. Из рассеченной сетки показались плечо и изрядно посиневшая рука.

— Батти, вы слышите меня?

Сверток согласно замычал и зашевелился.

— Я сейчас дам вам резак. Освободите себя. Я займусь Сиби. У нас мало времени.

Кисть дернулась и приняла резак. Колдун, вися в сети, как матрос на вантах, перекинул себя к соседнему свертку. Здесь он задействовал второй, обычный армейский нож. Дело пошло гораздо медленнее. Сталь неохотно резала паутину. Нитки лопались одна за другой, однако нижний слой все не поддавался. Серый куль раскачивался от усилий Колдуна, но заключенная в нем жертва была неподвижна.

— Сиби! — заорал Колдун. — Сиби, ты жива?

— Давайте я. — Батти, весь облепленный обрывками паутины, надвинулся сбоку и принялся кромсать сеть резаком.

В висках Колдуна звенело все яростнее. Живой комок внизу полыхал от злобы, визжал и выл, как сотня взбесившихся котов — хотя звуков этих никто, кроме Колдуна, услышать не мог.

— Сэр, что с вами?

— Ничего. Вы ее сняли? Убираемся отсюда, пока пауки на нас не накинулись.

Пытаясь не обращать внимания на пляшущие перед глазами цветовые пятна и на пронзительную какофонию, Колдун спрыгнул на землю и первым понесся к холму, за которым находились землянка Густавсона и так нужное им сейчас каноэ.

Глава 19

— Быстро же работает Вендиго, — ошеломленно пробормотал Колдун.

Он обещал Густавсону, что по дороге к озеру (если, конечно, удастся справиться с паучихой) прихватит и его. Обещание свое Колдун намеревался выполнить, потому что максиму «не суди да не судим будешь» считал одним из главных достижений человеческой морали. Но похоже, не все придерживались его убеждений.

Сейчас Густавсон валялся у входа в землянку лицом вниз. Кто-то содрал с негра майку и штаны. Вместо одежды его покрывала пленка еще свежей крови, а шея была неестественно вывернута. На спине виднелись длинные параллельные разрезы или, возможно, следы когтей.

Колдун присел на корточки и уставился на труп.

— Интересно, зачем бы Вендиго понадобилась мемориальная майка[6]?

— О чем вы говорите, сэр? — Андроид стоял рядом. Сиби, все еще бесчувственную, он опустил на землю.

— Этот человек утверждал, что на него охотится Вендиго. Вендиго — это…

— Я знаю, что такое Вендиго, сэр. Только вряд ли он оставляет такие следы. — Батти ткнул пальцем в разрытую землю рядом со входом.

Кто-то подкопался под крышку люка, а затем вывернул ее с такой силой, что железная чушка долетела до ближайших кустов. На рыхлой почве явственно отпечатался след звериной лапы. Лапа была похожа на волчью, только раза в два крупнее. Судя по глубине отпечатка, и весил зверь немало.

— Я, конечно, не Хантер, но скажу так: химера вырыла парня из землянки, как суслика из норы, покалечила, а потом свернула ему шею. И убралась к воде. Вон там еще один след. Лучше бы нам отсюда уходить, сэр.

— Он сидел в землянке голый?

— Кто?

— Негр. Густавсон.

— Может, залез в спальник…

Колдун молча перешагнул через труп и направился к черному отверстию входа.

— Куда вы, сэр? Может, зверь еще там…

— Сомневаюсь.

Тем не менее андроид отстранил человека и первым полез под землю.

Электрический фонарь оказался на месте. Колдун включил его и быстро осмотрелся.

— Так. Ваша химера позаимствовала не только одежду нашего друга, но еще и оружие. Странное животное, Батти.

— Сэр, пауки…

— Я помню о пауках. А вот вы мне чего-то не договариваете.

Андроид оглянулся на светлое пятно люка:

— Уже несколько дней мне казалось, что за нами следует большой черный волк. Но я вам не говорил, потому что не был уверен.

— Большой черный волк сейчас разгуливает в майке и с автоматом?

— Я не знаю, сэр.

— Хорошо, Рой. Давайте возьмем канистру с водой и продукты — хотя бы на них ваш волк не позарился…

Снаружи завизжали. Колдун пулей взлетел по ступенькам, и все же опоздал. Сиби исчезла.

— «Жирный паук взгромоздился на сук», — напевал Колдун.

Он устроился на порожке и рассеянно смотрел на заросли ивняка всего в нескольких десятках метров ниже по склону. Там, должно быть, Густавсон прятал каноэ. За ветками с последней желтой листвой серебристо посверкивало озеро. Солнце перевалило за полдень.

— «И не видит меня среди белого дня…»

— Сэр, нам надо спешить.

— Нам надо подумать, Батти. Основная наша проблема в том, что до сих пор мы действовали не задумываясь. По крайней мере, я.

— Но пауки…

— Мы успеем добежать до озера в случае чего. Вопрос в том, что нас там ждет.

— Сэр… мне казалось, вы хотели спасти Сиби.

— И по-прежнему хочу. Но прежде хочу понять, от чего.

— Это волк.

— Нет, Батти, это не волк. Или не совсем волк.

— Вы думаете, человек, работающий в паре с волком?

— «И не видит меня среди белого дня», — снова промурлыкал Колдун.

«Вот из диир?»

«Диир из лайф».

«Диир шэл дай. Деф брингс деф».

— У паучихи отвратительное произношение, — пробормотал Колдун.

— Сэр?

— «Deer», Рой, а не «dear»[7]. Опять чертов олень. Все сходится. «Что такое олень?». «Олень — это жизнь». «Олень должен умереть. Смерть приносит смерть».

— Сэр, я вас не понимаю.

— «Жирный паук…» Сиби вряд ли читала Толкиена, да и вообще была без сознания. Зато паучиха вполне могла порыться у меня в голове… я как раз думал о чем-то таком. Значит, она все же добралась до меня первой. Я медленно налаживаю связь, Рой, вот в чем беда… Но почему тогда Предсказательница меня не убила? И зачем ей понадобилось, чтобы Густавсон привозил ей людей?

— Сэр, пожалуйста…

— «Олень должен умереть». То существо, что мы с Хантером видели, рогатый с картин в церкви — это и есть местный Центр.

В глазах андроида появилось хоть какое-то понимание:

— Олень. Вы с Хантером видели оленя?

— Человека-оленя, если быть точным.

— Да. Теперь я понимаю. Когда я пошел за вами, заметил на поляне странные следы. Очень много следов всяких животных, следы сапог Хантера и еще одни… Похожи на оленьи, но одиночные, как будто зверь стоял на задних ногах…

— Хантер на него набросился.

— Да, я понял. Но не убил и даже не ранил. Крови там не было. Олень ушел к озеру. Я пытался найти ваши следы, когда меня сцапали пауки… Сэр, чего мы ждем? Волк убьет девчонку.

— Хотел бы убить — убил бы на месте, как Густавсона.

— Может, мы его спугнули.

— Нет, Рой. — Колдун поднял голову и прямо посмотрел на андроида: — Несколько дней назад вы сказали мне, что должны уничтожить Центр. Генерал Амершам передал вам ампулу с вирусом, который, по замыслу, не только убьет сам Центр, но и распространится от него, как компьютерный вирус распространяется по сети, и уничтожит всю систему, связанную с Центром.

В случае успешного завершения миссии генерал обещал вынести на рассмотрение Совета вопрос о правовом статусе андроидов. Но вы поняли, что мой родитель не собирается выполнять обещание…

— Я ведь отдал вам ампулу.

— Отдали. Это меня и беспокоит. Точнее, меня беспокоят две вещи. Во-первых, Предсказательница заявила, что олень должен умереть. Умрет, независимо от того, собираетесь вы выполнить задание или нет. Если, конечно, я ее правильно понял. И во-вторых, она сказала, что смерть приносит смерть.

— Да. Если вирус действует так, как говорил генерал, все здешние химеры подохнут. Тогда можно будет отыскать другие Центры и очистить всю Европу… Я не понимаю, почему вы не хотите это сделать.

— Вы видели, что случилось с пауками, когда их хозяйка потеряла контроль?

— Да. Но при чем тут…

— «Смерть приносит смерть». Это, Батти, двоякое высказывание. Оно может означать, что подконтрольные Центру химеры умрут. Или что контролируемая Центром агрессия выплеснется на свободу и твари начнут убивать друг друга и всё, до чего дотянутся.

— Европейские химеры и так убивают всё. Генерал говорил, что именно благодаря Центрам их действия так хорошо скоординированы, что они легко ломают нашу оборону.

— Может быть. А может, там еще не сформировались Центры, ведь до Европы вирус добрался позже. Или все зависит от свойств Центра… Я видел, как человек-олень вылечил одну из химер. И, если вы заметили, животные в этом лесу не агрессивны. До встречи с паучихой на нас попытались напасть всего дважды: один раз от голода, второй — когда мы забрались на их территорию. Это нормальное поведение. Обычно химеры ведут себя не так.

— Я понял, сэр. Вы утверждаете, что этот человек-олень — хороший парень. Но мы ведь и так не собирались его убивать. Давайте найдем девчонку и уберемся отсюда.

— Мы не собирались. Но кто-то собирается.

В этом я склонен верить Предсказательнице… А еще я пытаюсь понять, зачем ей нужны были люди.

— Чтобы их сожрать?

— Возможно. Но в лесу и без людей достаточно пищи. Если предположить, что Предсказательница знала о неизбежной гибели Центра, она могла искать ему замену.

— Человека?!

— Почему бы нет, Рой? Если судить по цвергскому Старому и здешнему оленьему божеству, Центр должен быть в какой-то степени разумен и альтруистичен. Это кроме способностей к телепатии. Как по-вашему, химеры похожи на разумных и альтруистичных созданий?

Батти усмехнулся. Колдун кивнул:

— Вот и я так думаю. Итак, допустим, что паучиха искала новый Центр. Вряд ли она позволила бы убить себя, пока не окончит поиски. Следовательно…

Он замолчал, мрачно уставившись на озеро и небольшой островок в полукилометре от берега. Остров зарос соснами. Сейчас их верхушки тревожил поднявшийся ветер. От острова в воду уходила серая галечная коса. С такого расстояния невозможно было увидеть, но Колдуна не покидала уверенность, что в гальку вдавились следы оленьих копыт.

Андроид, озабоченно глядевший на своего спутника, кашлянул и произнес:

— Вы думаете, сэр, что Сиби?..

Колдун обернулся:

— Сиби? Нет. Не Сиби. Если бы это была Сиби, едва ли паучиха накачала бы ее ядом. И вот тут, Батти, мы подходим к неприятной дилемме…

— Вы хотите сказать, что она выбрала вас?

— Ага. Причем не она первая. И, как и в прошлый раз, я совершенно не согласен с выбором. А это значит, что мы должны спасти чертову рогатую тварь.

— От кого, сэр?

— Химеры не станут нападать на свое божество. Хантер его не убил, мы тоже не собираемся. Кто остается?

— Волк? Но зачем ему?..

— Думаю, это мы скоро узнаем. Волк, расхаживающий с автоматическим оружием, в одежде и берущий заложников, вполне способен объяснить, что ему надо. Будьте начеку, Рой.

Колдун поднялся, сунул руки в карманы и зашагал вниз по склону к ивовым зарослям. Андроид сперва двигался следом, а затем обогнал Колдуна и пошел впереди, настороженно всматриваясь в сплетение веток.

Каноэ на берегу не было, хотя на влажной почве ясно отпечатался след. Лодку стащили в воду совсем недавно. Сейчас она покачивалась в нескольких метрах от берега. А в лодке сидел тот, кого Колдун ожидал встретить меньше всего. На человеке были майка с надписью «9-11» и хэбэшные штаны с большим количеством карманов. В одной руке он держал веревку, в другой — автомат. Веревка обвивалась вокруг горла Сиби, которая вяло ворочалась на дне лодки.

— День добрый, господа, — сказал человек. — Что-то вы подзадержались.

— И вам добрый день, Алекс, — ответил Колдун, которого воспитание приучило к вежливости. — Вижу, вы все-таки не умерли.

— Почему же… — Вечерский улыбнулся. Его рыжую, слегка отросшую шевелюру трепал легкий ветерок. — Как раз умер.

— Для покойника вы проявляете неожиданную резвость. Отпустите девушку.

Улыбка ученого стала шире:

— О, вы уже называете цвергского ублюдка девушкой? Ваш космополитизм достиг пугающих масштабов. Но нет, Дориан. Я не могу ее отпустить, ведь иначе вы попытаетесь отколоть какую-нибудь штуку и мне придется вас убить. А это не входит в мои планы. Поэтому договоримся сразу — не надо телепатических фокусов. В последнее время я приобрел чувствительность к таким вещам и прострелить голову вашей подружке точно успею.

— Хорошо…

Ветер медленно относил каноэ от берега.

— Что вам нужно, Алекс?

— Закончить эксперимент. Еще на первом курсе мне внушили, что опыты, пусть даже на первый взгляд неудачные, следует доводить до конца.

— И что же является объектом вашего эксперимента?

Колдун подумал, что, если бы Сиби резко качнула лодку, убийца вывалился бы за борт. К сожалению, цвергская девчонка еще толком не очухалась от паучьего яда, да и Вечерский, судя по всему, успел приласкать ее прикладом по голове.

— Сейчас им являетесь вы, — ответил Вечерский. Прищурив светлые глаза, он всмотрелся в лицо Колдуна. — Вам известно значение слова «химера»?

— Чудовище с головой льва, туловищем козы и змеиным хвостом, убитое Беллерофонтом?

— Классическое образование — это хорошо, но иногда его обладатели упускают важные моменты. Это только одно из значений. Химера — еще и пустая мечта, и биологический организм, чьи клетки содержат разнородный генетический материал. Почти как наши мутанты. Но кроме этого, химерой называется довольно специфическая общественная формация. В теории пассионарного этногенеза, изобретенной одним моим соотечественником, «химера» — это общность деэтнизированных людей. К примеру, завоеватели, поселившиеся в завоеванном государстве и существующие за счет эксплуатации коренного населения. Люди «химеры» не имеют четкой системы ценностей и морали, не помнят своей истории, их поведение хаотично и ведет, как правило, к конечному разрушению. Вам это ничего не напоминает?

— Вы говорите о Бессмертных?

— Да. О Бессмертных из вашего поколения. Элиту прошлых веков, как правило, что-то связывало — общность происхождения, религия, цели. Бессмертные первого поколения уже были «химерой». Их каста развивалась на теле общества, как раковая опухоль, поглощая ресурсы и ничего не давая взамен. Но вы, Дориан, на порядок хуже. Вас не интересует даже выживание собственного вида.

— К чему вы ведете, Алекс? — мягко спросил Колдун. — Лодка дрейфует от берега. Скоро вам придется кричать, чтобы я услышал.

Вечерский дернул за веревку, отчего Сиби со стоном перекатилась к борту, поудобнее устроился на кормовой скамье и сказал:

— Хорошо. Буду краток. Вы, Дориан, и все ваши сверстники — это мой эксперимент. Эксперимент по эволюции человеческого вида. До начала нашей совместной экспедиции мне казалось, что эксперимент неудачный. И подобно разочаровавшемуся в творении творцу, я уже готов был уничтожить его результаты. Вместо потопа я создал вирус, поражающий любой организм, подключенный к «Вельду». Чтобы за время распространения у химер и у людей не успела выработаться устойчивость, я решил действовать быстро — через Центры. Я думал, что достаточно нескольких инъекций, и вся сеть рухнет.

— И к чему прошедшее время?

Вечерский улыбнулся и сдул прядь волос со лба.

— Я передумал. Моя «химера» все же способна существовать и развиваться. Природа, как всегда, оказалась хитрее. Центры стабилизируют разнородные и совершенно нежизнеспособные экосистемы химер. Если такой Центр появится и у людей, проблема будет снята. Ни к чему многовековая история, ни к чему общие цели и ценности. Достаточно лишь того, чтобы… как там выражалась ваша юная подружка?.. «тысячи сердец бились в унисон с моим сердцем».

— Откуда вы знаете Мирру? — прошипел Колдун.

— Что, маска невозмутимости спадает? Она сама вышла на меня. Девочке очень, очень хотелось стать эдаким Всемирным Центром. Она интересовалась, можно ли пересадить ей гены телепатии, и заодно поделилась кое-какими своими идеями. Кстати, отвлечемся на минутку от дел и поговорим о личном. Вы любили ее, Дориан?

Колдун молчал, сжимая кулаки. Ветер чуть шелестел ивовыми листьями. То один, то другой листок срывало с ветки, и он опускался на воду маленькой желтой пирогой.

— Я так и думал. Вы ее любили и все же нашли в себе силы покончить с ней, когда девушка слишком разошлась.

— Я убил не ее, а чудовище…

— Не тешьте себя иллюзиями. Она и была чудовищем.

Колдун вскинул голову:

— Что, месть сладка, Алекс?

— О нет. Вы не так меня поняли. Я делаю вам комплимент. У меня, видите ли, обострилась не только чувствительность к телепатии, но и слух. Я слышал, о чем вы рассуждали там, на холме. Разум и альтруизм плюс способность к телепатии. Да это же вы, Дориан, как в зеркале. Кстати, есть еще одна черта, о которой вы умолчали, видимо, из ложной скромности. Вы не можете оставаться один, ведь так? Вам казалось, что это слабость, которой следует стыдиться, но на самом деле это часть вашей природы — как рыбе свойственно жить в воде, так и вы способны жить, лишь будучи окруженным другими. Полный набор характеристик Центра.

— Вы хотите, чтобы я стал Центром?

— Да. Я считаю, что вы должны стать Центром, Дориан.

— Никому я ничего не должен.

Вечерский покачал головой:

— Должны. Должны своим создателям, мне в том числе. Должны другим Бессмертным, которые без вас рано или поздно погибнут. А в первую очередь должны себе самому. Почему вы так упрямо, я бы даже сказал — так трусливо уклоняетесь от собственного предназначения?

Колдуну очень хотелось ответить ударом на удар, и он отлично умел это делать, но сейчас было не время.

— Хорошо. Отпустите Сиби. Вылезайте из лодки, и мы обсудим вашу идею.

— Вы считаете меня идиотом? Как только я отпущу веревку и автомат, вы попытаетесь подчинить меня себе. Дориан, не прыгайте выше головы. Я вам не по зубам.

— Что же вы намерены делать?

Вечерский коротко оглянулся через плечо туда, где от острова тянулась коса. Косу захлестывали мелкие волны. Даже если бы человек в лодке и пальцем не шевельнул, суденышко раньше или позже прибило бы к галечному пляжу.

— Я намерен отправиться на остров, где прячется наш рогатый приятель, — сообщил ученый, повернувшись к Колдуну, — и прикончить его. Когда олень умрет, химер начнут убивать. Либо так, либо вы перехватите контроль. А чтобы вас дополнительно стимулировать, я возьму цверга с собой. Если вы выберете бездействие, она умрет.

Колдун пожал плечами:

— Не вижу логики. Если я стану местным Центром, какая вам от этого польза? Ведь в конечном счете вы хотите экспериментировать на людях…

— К которым вы раньше или позже вернетесь, — перебил Вечерский. — Ваша единственная проблема в том, что вы сознательно отторгаете роль Центра. Но единожды став им, вы не сможете возвратиться к изначальному состоянию.

— Итак, вы не оставили мне выбора.

Вечерский, казалось, на секунду задумался, а затем его губы вновь раздвинулись в улыбке:

— Нет, Дориан. Не оставил.

Колдун быстро вытащил из кармана инжектор, который до этого сжимал в кулаке, и приставил к собственной шее. Пластиковый корпус был скользким, а рука Колдуна чуть дрожала.

— В шприц заряжена ваша ампула. Хотите проверить действие вируса на живом материале?

Улыбка Вечерского не померкла:

— Дориан, Дориан… Я же предупреждал — я вам не по зубам. Колите, ради бога. Это физиологический раствор.

Колдун резко развернулся и уставился на андроида, который во время беседы хранил молчание. Солдат кивнул:

— Извините, сэр, но это так. Ампула с вирусом у меня.

— Но почему…

— Сэр, Вечерский — командующий этой миссией, и он велел мне ни в коем случае не расставаться с ампулой.

Из каноэ раздался негромкий смех.

— Батти, вы прибедняетесь. Вы рассказали нашему другу половину правды, отчего бы не поведать другую?

Колдун перевел взгляд на Вечерского, все еще не опуская инжектор.

— Наш борец за права андроидов не удосужился сообщить вам, что действует вовсе не из соображений долга и не из любви к своим угнетенным братьям. Интерес у него сугубо личный. Видите ли, в конце двадцатого — начале двадцать первого веков появилось слишком много спекуляций на тему «бунт машин». Когда создавали первых андроидов, биоинженеры попытались встроить в них максимальное количество предохранителей. В том числе и зависимость от определенных веществ. Белки́ андроидов состоят не из двадцати аминокислот, как у нас, а из двадцати одной. Последняя аминокислота, гидроксифенилглицин, — искусственная. Ее нельзя получить из природных источников — только синтезировать в лаборатории. Без этой аминокислоты белки андроидов начинают разрушаться, и примерно через неделю следует смерть. Также Батти забыл поведать вам, что у него в Канаде амурный интерес. У него жена и сын в поселении «диких» андроидов, расположенном недалеко от Барри. Наш герой поставляет гидроксифенилглицин всему поселку, в первую очередь, конечно, любимой и отпрыску. А веществом его снабжаю я. Так что Батти продался мне душой и телом и сделает все, что я скажу. — Как бы в доказательство, Вечерский коротко бросил андроиду: — Свяжите ему руки, а то как бы наш будущий Центр не сотворил над собой что-нибудь нехорошее. — И, снова обращаясь к Колдуну, добавил: — Видите, мы оба отличаемся от остальных. Мы умеем жертвовать, Дориан. Вы пожертвовали своей подругой, чтобы спасти от нее других Бессмертных и даже совсем безразличных вам людей.

А вот андроид не согласен жертвовать супругой и сынишкой ради высоких принципов.

— И чем же пожертвовали вы? Самантой Морган? — злобно выкрикнул Колдун.

— Это и есть ваш последний вопрос, Дориан? Мы продолжаем игру?

Батти легко перехватил руку Колдуна с инжектором и заломил за спину. Бессмертный пытался вырваться из чистого упрямства, хотя сразу было понятно, что сопротивляться бесполезно. Вскоре оба его запястья опутала пластиковая полоска наручника.

— Хорошо. Я вам отвечу, — сказал Вечерский. — Я пожертвовал всем. И в отличие от вас не уклоняюсь от ответственности.

Каноэ уже отплыло от берега на несколько десятков метров, так что голос ученого звучал едва слышно. Колдун подошел к самой воде и проорал:

— Ради чего, Алекс?!

Вода была ледяной — Колдун заметил это, когда она хлынула в ботинки.

— Ради чего?! Ради того, чтобы мир превратился в гладиаторскую арену, где все убивают всех?!

«Но так было всегда, Дориан».

Голос Вечерского у него в голове звучал как-то странно, словно ученый сильно повредил связки — но какое отношение голосовой аппарат имеет к телепатии?

«Наш мир не изменился за десять с лишним тысячелетий истории цивилизации. Человек не изменился. Вопреки всем прогнозам, никакой вертикальной эволюции вида Homo Sapiens Sapiens не наблюдалось. Или она шла слишком медленно. Биология на сто тысяч лет отстала от технологии. Я всего-то навсего решил ее подстегнуть. А теперь отойдите в сторону».

«Что?»

«В сторону, Дориан. Впрочем, я и так не промахнусь».

Словно завороженный, Колдун смотрел, как человек в лодке поднимает автомат. Прогрохотала очередь. Колдуну даже показалось, что он слышит свист пуль. Бессмертный рухнул на землю, откатился к кустам — и только тут обнаружил, что стреляли не в него.

Андроид лежал на спине, спазматически вздрагивая. Грудь его прочертила линия пулевых отверстий, из которых медленно, неохотно выплескивалась кровь.

Глава 20

— Вы должны обещать мне, сэр, — тяжело сказал андроид.

Ветер крепчал. По небу неслись обрывки облаков, собираясь на западе в одну тучевую громаду. Над островом и дальним лесом медленно разворачивалось что-то черное, кипучее, и пробегали в нем искорки будущих молний. Запахло грозой. Колдун не думал, что в середине осени здесь еще случаются грозы.

— Вы должны обещать мне, — хрипло повторил Батти, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами.

Он встал и стоял сейчас у самой кромки воды. Ветер трепал его золотистую шевелюру.

— Если я убью этого психопата, вы поможете моей семье.

— Вы не сможете никого убить, — мягко возразил Колдун. Бессмертный стоял на коленях. Руки его по-прежнему были связаны, а взгляд устремлен туда, где меж волн подпрыгивал желтый лепесток каноэ. — С такими ранами вам надо в больницу.

Андроид обернулся. Куртка его на груди потемнела от крови.

— Мы можем устранять внешние повреждения.

Говоря это, Батти скинул куртку и стянул майку. Пулевые отверстия — Колдун насчитал пять — медленно закрывались.

— Вы умрете от внутреннего кровотечения.

— Умру. — Андроид усмехнулся. И закашлялся, сплюнул красным. — Но не сразу. Часа через два-три. Времени мне хватит.

Ветер хлестнул по берегу. Затрещали ветки, в озеро посыпались обломанные сучки. В лицо Колдуну метнуло пригоршню сухих листьев.

— Их зовут Дженис и Майк. Дженис и Майк, запомните. Вы должны о них позаботиться. — Андроид вытащил из кармана штанов наладонник и уронил на землю рядом с Колдуном. — Там карта. Еще записи моих переговоров с Амершамом и другое. Наши должны это знать. Найдите в поселке Мартина. Мартин разберется…

— Ваш друг? Тот самый, которого вы убили по приказу командования?

Андроид не ответил. Колдун покачал головой:

— Развяжите мне руки. Я умею плавать.

— Нет. Я должен быть уверен, что с Дженис и Майком все в порядке. — Он снова закашлялся, вытер рот тыльной стороной руки. — Обещайте мне.

— Хорошо. Я обещаю.

Андроид вновь обернулся к острову, который уже почти скрылся за наступающей серой пеленой.

— Если все получится, я вернусь сам или отошлю к вам Сиби с каноэ. Если нет, выбирайтесь из леса. Не ходите за мной. — Батти кинул на песок армейский нож. — Руки себе сами освободите. — Он уже шагнул в воду, когда Колдун вспомнил:

— Ампула. Оставьте мне настоящую ампулу с вирусом.

Батти оглянулся. Первые капли дождя упали в озеро, мешаясь с красными кровяными каплями. Порывшись в кармане, андроид вытащил плоский футляр и швырнул на берег. Кивнув на прощанье, кинулся в воду и поплыл, загребая резко и сильно.

Колдун смотрел ему вслед, пока светловолосая голова не скрылась за разгулявшимися волнами, а затем потянулся к ножу.

Перепилить пластиковый наручник оказалось нелегко. Колдун долго и неловко пристраивал нож между сжатыми ступнями, мысленно проклиная упрямого андроида. Наконец пластик сдался, и Бессмертный вскочил на ноги.

Шел дождь, пока еще редкий, но с крупными, тяжелыми каплями. Поверхность озера рябила. Острова почти не было видно. Когда Колдун шагнул к воде, лес на том берегу осветило белой вспышкой, а еще через несколько секунд загрохотало.

— Купаться в грозу крайне неразумно, — пробормотал Колдун, обращаясь непонятно к кому.

Он тоже разделся до пояса. Обмотав наладонник, футляр с тремя ампулами, ботинки и нож рубашкой, закинул получившийся узел за спину и рукава обвязал вокруг шеи, так что вышло что-то вроде импровизированного рюкзака. Ветер стегнул по голой коже. По плечам Колдуна побежали мурашки. Коротко выругавшись, он зашел в ледяную воду, набрал полную грудь воздуха и поплыл.

Колдун еще не успел отплыть и ста метров от берега, когда над ним завыло, загремело и разразилась настоящая гроза.

Берега не было видно. Только вода сверху и снизу, серое небо с потоками дождя и серая, раскачавшаяся под ветром озерная хлябь. Колдун барахтался в этом котле, как щепка в штормовом море, и уже не понимал, вперед он плывет или назад. Все опять смешалось. И снова он остался один, но уже не на твердой земле, где хотя бы можно было уцепиться за ствол сосны, а в ледяном беспощадном месиве. Волна. И еще одна волна. Брызги мешают дышать. Вверх, вниз, и снова, и снова, пока руки не отяжелели настолько, что уже невозможно было грести. Когда Колдун в очередной раз взлетел на гребень (разве на озере могут быть такие волны?), ему показалось, что он видит свет заката. Багровая искра в тучах — значит, надо было плыть туда, потому что остров находился к западу от покинутого берега. Собрав последние силы, Колдун лихорадочно погреб в сторону багряного свечения, и вскоре ноги его коснулись гальки.

Колдун выбрался на берег. Странно. Только что было холодно, а теперь дрожь унялась. И берег тоже оказался странный. Галька тянулась почти до самого горизонта и лишь там переходила в невысокую стену — то ли лес, то ли тучи, то ли далекий город. Внезапно в глазах Колдуна потемнело, и он рухнул на колени. Мир закружился, в уши ударил многоголосый крик, в котором смешались звериная ярость и человеческая боль. Колдун сжал голову руками в тщетной попытке спрятаться от крика. Когда он снова обрел способность слышать и видеть, обнаружил, что идет босиком по гальке. Справа и слева от него выступали две тени. Справа шагал огромный черный волк с горящими янтарными глазами, слева — человек-олень. Колдун оглянулся. Сзади надвигалась ночь, и поэтому следовало спешить к закатной полоске над дальним лесом. Следовало опередить мрак, поглощавший галечный пляж. Волк и олень шли неспешно и, кажется, беззвучно беседовали друг с другом, но Колдун не мог понять их разговора. Их тени, длинные и черные, сливались с наступающей тьмой, а собственной тени Колдун разглядеть не мог.

Он ускорил шаги. Внезапно под ноги подвернулся мокрый камень, и Колдун, поскользнувшись, полетел вниз, прямо в раскаленное жерло заката. Рубиновый свет приближался стремительно, и не было уже ни волка, ни оленя, лишь падение туда, откуда нет возврата. Колдун оглянулся в лихорадочной попытке за что-нибудь уцепиться и обнаружил, что к нему тянутся тысячи рук, лап, крыльев, образующих мягкую, но прочную сеть. Достаточно было принять их помощь, и падение замедлилось бы, а то и вовсе остановилось. Но Колдуну не понравилась их назойливая поддержка. Казалось, уступи он — и сам растворится в тысячеруком монстре, исчезнет так же окончательно, как если бы рухнул в багровое зарево. Непрошеные помощники замерли в нерешительности — и лишь одна рука все тянулась, все пыталась схватить его, и тонкий голосок звал настойчиво и решительно: «Колдун! Колдун, да проснись же!»

В лицо хлестнула ледяная волна, прогоняя морок. Колдун забарахтался, вцепился в протянутую ладонь и, выдернув себя из воды, перевалился через желтый борт лодки. И все пропало.

— Колдун! Да не спи же ты! Замерзнешь!

Кто-то тряс его свирепо и безжалостно. Колдун вздрогнул и открыл глаза. И тут же, подавившись, закашлялся. Перевалившись на бок, он треснулся локтем о скамью и расстался с изрядным количеством озерной воды. Кто-то придерживал его за плечи.

Когда стало чуть полегче, Колдун обернулся. Над ним нависало обеспокоенное личико Сиби. Девчонка была чуть бледнее, чем обычно. Ко лбу ее прилипли мокрые черные пряди. Над головой Сиби, над каноэ и озером горел закат. Гроза прошла, и небо, очистившись от туч, переливалось всеми оттенками охры и киновари, вплоть до лиловых теней на востоке. В этом свете темно-карие глаза Сиби казались почти рыжими, как два лесных озерца с сосновыми хвоинками на дне. А по поверхности их плыли два отражения… Колдун пригляделся внимательнее и чуть не вывалился из лодки.

— Не дергайся. А то опять перевернется. Она очень качкая, — серьезно сообщила Сиби.

— Какая?

— Качается. Качкая. Вот так. — Сиби, запыхтев, переступила с ноги на ногу, и каноэ послушно закачалось. — Один раз уже перевернулась.

— Когда?

— Когда я подралась с волком.

— С каким еще волком?

Сиби нетерпеливо вздохнула:

— Волк. Который прикидывался человеком. Он меня утащил, когда я еще плохо соображала. Потом начала соображать хорошо, но у него было одно из ваших громких ружей, а вы с Большим Человеком стояли рядом, он мог в вас попасть. И я его не укусила. А потом мы отплыли…

— И ты его цапнула?

Колдун дрожал от холода, но настроение его стремительно улучшалось. Даже рубашка не потерялась — мокрым комом валялась на дне лодки. Колдун развязал рукава и, вытряхнув содержимое на скамью, принялся натягивать ботинки. Рубашку он протянул цвергской девчонке, которая сидела в каноэ в чем мать родила.

— Ага, цапнула, — гордо призналась Сиби, облачаясь в дареное. — Но он не заснул… не умер. Он очень разозлился и перестал прикидываться человеком…

— И стал черным здоровенным волком?

— Ну да. Только при этом так дергался, что лодка перевернулась, и мы все вывалились. Он пропал, а я держалась за лодку, потому что не умею плавать. Потом стало совсем плохо, вода хотела меня съесть. Потом приплыл Большой Человек, поставил лодку правильно и велел плыть к тебе. И я приплыла! — ликующе завершила рассказ Сиби.

— Потрясающе. А главное, вовремя.

Колдун огляделся. Они болтались метрах в пятидесяти от галечной косы. Солнце садилось за лес на дальнем берегу, а позади, там, откуда приплыл Колдун, уже стемнело. По воде бежали малиновые блики и полосы. Бессмертный опустил руку за борт и решительно погреб к косе. Сиби на другом конце скамьи помогала, хотя, кажется, ее больше увлекали брызги, чем движение вперед. Шлепнув ладонью так, что Колдуна окатило с ног до головы, девчонка обернулась и спросила:

— По-твоему, ты им стал?

— Кем?

— Центром.

— Не знаю. А по-твоему?

Сиби, тут же перестав грести, критически обозрела спутника:

— По-моему, нет. Ты не похож.

— На что не похож? На древнюю корягу? — раздраженно поинтересовался Колдун.

— На корягу как раз похож. А вот на Центр — не очень.

Бессмертный хмыкнул. Сиби широко ухмыльнулась в ответ. Рубашка Колдуна доходила ей до колен, но девчонка поджала ноги, так что из-под мокрой ткани торчала только голова с всклокоченной шевелюрой и весело блестящими глазами. «Вот кому всё нипочем», — подумал Колдун и тут же оборвал мысль. Стараясь себя не выдать, он всмотрелся в рыжие озерца. Отражение никуда не делось.

Когда Колдун выскочил из лодки, под ботинками уже знакомо хрустнула галька. Бессмертный вытащил каноэ на пляж и спрятал в прибрежных зарослях. Сиби, шмыгая носом, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Наладонник и футляр с ампулами Колдун распихал по карманам, а нож на всякий случай держал в руке. Сиби скептически глянула на оружие, но ничего не сказала.

За кустами начинался сосняк. Влажная хвоя мягко пружинила под ногами. Последние лучи золотили верхушки сосен, но внизу уже было сумрачно — поэтому Колдун не сразу заметил андроида. Тот лежал лицом вверх, и пальцы его сжались в последнем усилии, а горло и грудь залила кровь. Подлесок вокруг был истоптан и смят — Батти явно не сдался без боя. Но зверь оказался сильнее. Голубые глаза андроида равнодушно смотрели вверх, туда, где сгущалась ночная темень.

Колдун присел на корточки и прикрыл веки убитого. Сиби молчала.

— Тебе лучше вернуться к лодке, — сказал Колдун.

Девчонка молча нырнула в лесной полумрак. Бессмертный встал и последовал за ней.

Идти пришлось недолго. Уже через несколько минут они выбрались на западный берег острова. Слева под разлапистой кроной большого дуба темнела хижина. Справа все та же серая галька сбега́ла к воде, а в конце пляжа в озеро вдавались полуразрушенные мостки. У мостков на корточках сидела рыжеволосая женщина. Она сидела, покачиваясь, вцепившись в волосы тощими руками. Рукава мешковатого свитера соскользнули к плечам, обнажив загорелую кожу. Рядом с женщиной на гальке лежали двое. Человек-олень, как и Батти, был опрокинут на спину, и из его разорванного горла уже перестала сочиться кровь. Второй выглядел странно — так, как будто смерть застигла его посреди трансформации. Клочки черной шерсти мешались с участками белой веснушчатой кожи, а лицо представляло собой жуткую маску — не человек и не зверь. Одна его рука — или лапа — тянулась туда, где раскачивалась на корточках рыжеволосая хозяйка острова, словно человекозверь в последнем усилии пытался дотронуться до ее колен. Между лопаток оборотня темнели две страшные раны, а рядом с женщиной валялась крупнокалиберная винтовка.

Женщина не обернулась на скрип шагов и не прекратила свое раскачивание.

— Морган? — позвал Колдун. — Саманта Морган?

Она, не оглядываясь, пробормотала:

— Я хотела сказать ему, что это его сын. Я сказала, но не знаю, понял ли он…

Колдун присел рядом и развернул женщину лицом к себе. Темные глаза ее были сухи и лихорадочно блестели.

— Он понял, — сказал Колдун, пытаясь вложить в голос как можно больше убедительности. — Он все понимал.

— Даже слишком хорошо. — Женщина усмехнулась. — Он говорил, что наука — та область человеческой деятельности, где добро творится из зла почти ежедневно. Что боль подопытной морской свинки и боль миллиона людей — это, в сущности, одна и та же боль… Он просто не умел различать или не желал — я уже никогда не узнаю…

— Саманта, я хочу забрать вас отсюда. Вы меня понимаете?

Женщина покачала головой:

— Я никуда не пойду. Здесь мой дом. Мне еще надо похоронить их.

Тяжело поднявшись, она приложила к глазам руку и всмотрелась в небо на востоке. Одна маленькая звезда уже загорелась над лесом, хотя еще не совсем стемнело. Нет, не одна. Две, три, четыре звезды приближались с востока… Издалека донесся стрекот винтов.

— Вам надо уходить, — сказала женщина, обернувшись к Колдуну. — Они летят не за мной.

Это Колдун уже понял, потому что в правый висок его словно вонзились четыре спицы. Он видел, как над лесом скользят хищные серобрюхие тени. Он чувствовал, как ветер, поднятый их движением — чужой ветер, — волнует ветви, встряхивает старые птичьи гнезда. И он знал, что может их остановить. Пилоты не замечали, но внизу уже раскрылась огромная ладонь леса. Тысячи летюг, насекомых и птиц готовы были ринуться вверх, погибнуть под винтами, но уронить отвратительные машины в чащу. Ладонь готова была сжаться в кулак, сминая обшивку, круша корпуса машин, как гнилые ореховые скорлупки.

Первым приказом, который отдал «генетический компьютер», был «Умри!». Но намного легче было отдать приказ «Убей!», потому что лесные твари и сами готовы были убивать, они занялись бы этим делом с усердием и азартом. Колдун вспомнил, что отражалось в глазах цвергской девочки… и разжал ладонь, пропуская вертолеты к островку.

— Сиби, — негромко позвал он.

На Колдуна налетел небольшой ураган. Девочка вцепилась ему в плечи и вскрикнула:

— Нет! Не надо! Ну пожалуйста, не уходи с ними, я ведь только что тебя опять нашла!

Бессмертный аккуратно освободился от ее рук и кивнул на Саманту Морган:

— Ты должна помочь этой женщине и сделать для меня кое-что еще. Запоминай. Недалеко от того места, где жили вы с сестренками, есть поселок людей, похожих на Батти… на Большого Человека. Ты должна найти их и привести туда Саманту. Ты должна отдать вот это, — он сунул Сиби наладонник андроида, — человеку по имени Мартин. Скажи ему, что это от Роя Батти. Он разберется. — Колдун чуть отстранил девушку.

По худенькому лицу Сиби текли слезы.

— Она убьет тебя. Ты сам говорил — она всегда тебя ждет…

— Неправда. Никто меня не убьет, а Мирры больше нет.

— Глупый! — Сиби отскочила и уставилась на него, блестя глазами. — Ты глупый, но я все равно буду тебя ждать. Я сделаю то, что ты просил, и буду ждать. А если ты не придешь, я снова тебя найду.

— Хорошо. Но сейчас вам надо спрятаться.

Сиби промедлила еще секунду, а затем сжала в руке наладонник и подбежала к Саманте Морган. Та, похоже, совсем обессилела, потому что покорно позволила себя увести. Сиби потащила женщину к деревьям. На границе леса цвергиня еще оглянулась, а затем обе растворились в сумраке.

Колдун остался на берегу. Он стоял неподвижно, стоял до тех пор, пока прожекторы вертолетов не вспыхнули над хижиной и над галечным пляжем и их лучи не скрестились на одинокой человеческой фигуре.

Эпилог

Это помещение на первый взгляд ничем не отличалось от обычной лаборатории, которую увидишь в любом научно-исследовательском институте. Лишь стены его временами заволакивались жемчужной дымкой, что изрядно раздражало находившегося в комнате человека. Он был ученым и во всем предпочитал определенность. Поэтому лицо стоявшей перед ним женщины раздражало его даже больше, чем мерцающие стены. Может, она была красива, а может, страшна как смерть — ползущие по ее лбу и щекам, постоянно меняющиеся узоры мешали это определить.

Ученый открыл холодильник и указал на девятнадцать пробирок, наполненных темной жидкостью. Последняя лунка в штативе была пуста.

— У нас уже достаточно проб, — недовольно проворчал ученый. — Я могу начать сравнительный анализ и определить нужные вам гены. Не понимаю, чего мы ждем.

— Мы ждем последнюю пробу, — сказала женщина. Голос ее, музыкальный и холодно-равнодушный, эхом отдался в странной комнате. — Она очень важна для меня. Образец доставят в ближайшее время.

— Когда?

— Скоро, доктор Мартинес. Очень скоро. Вы столько ждали, пока другие пользовались украденным у вас открытием. Потерпите еще немного.

Проигнорировав сердитый взгляд ученого, женщина развернулась и шагнула к стене.

Кубинский биолог мрачно следил, как его гостью поглощает жемчужное мерцание. Ему не нравился этот город. Ему не нравилась эта работа. Последние восемь лет ему вообще мало что нравилось, но женщина со странным лицом была права — следовало во что бы то ни стало наверстать упущенное. Вздохнув, ученый вернулся к работе.

Тот, кто встретил женщину в круглом зале пятьюдесятью этажами ближе к поверхности, здорово смахивал на Хантера. Собственно, это и был Хантер, однако изрядно изменившийся. Мужчина сидел в кресле и лениво похлебывал виски. На нем были всё те же ковбойские сапоги, но кожаную куртку сменил мягкий замшевый пиджак. Подбородок был чисто выбрит, а светлые волосы уложены в стильную прическу. Больше всего удивляло даже не это. Куда-то подевался подозрительный огонек, вечно горевший в глазах Хантера, и сейчас они не казались выцветшими — напротив, светились ровной и яркой голубизной. Исчезла нервозная резкость движений. Сидящий в кресле выглядел спокойным, почти расслабленным.

Когда женщина вынырнула из перламутровой мари, скрывавшей стены комнаты, Хантер неспешно поднялся. Отставив бокал, он подошел к Бессмертной и, взяв ее руку, галантно поцеловал.

— Леди Феникс.

— Мой охотник… — Женщина улыбнулась и, отняв руку, мягко притронулась к щеке Хантера. — Зачем же так официально, Рик?

Он улыбнулся:

— После двух недель в глуши немного официоза не помешает.

— Как скажешь. Твоя награда за дверью. — Она кивнула на полукруглую арку, возникшую в жемчужном сиянии. — Если будешь стрелять, пожалуйста, пользуйся глушителем. Я жду тебя на балконе.

— Я не буду стрелять, — сказал Хантер. Проводив женщину взглядом, он развернулся на каблуках и прошел под арку.

За аркой было небольшое помещение. Стены здесь не мерцали, лишь потолок испускал ровный свет люминофора.

У дальней стены на полу скрючился мужчина. Руки его были связаны за спиной, а глаза испуганно следили за вошедшим. По лицу пленника сложно было определить возраст — может быть, тридцать пять лет, а может, за шестьдесят. Эта странная размытость черт была свойственна многим Бессмертным из первого поколения, однако даже модифицированные гены и старания пластических хирургов не смогли полностью уничтожить сходство мужчины с лошадью.

— Генерал Амершам! — радостно приветствовал заключенного Хантер. Охотник остановился у порога и, казалось, изучал пленника.

— Не имею чести, — откликнулся генерал.

— Имеете, Грег, имеете. — Хантер подошел и присел перед ним на корточки. Откинув полу пиджака, вытащил из ножен на поясе широкий и остро отточенный нож.

Генерал шарахнулся, но сзади была стена. Почти игриво охотник поднес нож к лицу своей жертвы и прижал острие к коже под правым глазом генерала. Амершам замер.

Хантер заговорил, по-южному растягивая слова:

— Помнишь мальчишку по имени Стэнли? А Стива, Джо Паркера и Малыша Винченцо, ты их помнишь? — Не дождавшись ответа, он продолжил: — Думаю, нет, да и не важно. В сущности, я здесь не из-за этого. Ты строил сверкающий новый мир, Грег, и ты его построил, честь тебе и хвала. Только одного ты не учел — в этом сверкающем новом мире для тебя, старая развалина, нет места.

Генерал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов у него вырвался пронзительный крик. Хантер принялся за дело.

Через некоторое время охотник вышел на балкон, где составил компанию Бессмертной по имени Феникс. Та стояла, задумчиво вглядываясь в золотое мерцание, почти скрывшее подземный город. Хантер подошел ближе и накрыл своей ладонью узкую ладонь женщины. Та спросила, не оборачиваясь:

— Он мертв?

— Мертвее не бывает.

— Хорошо. — Помолчав, Феникс добавила: — Ты хочешь что-то спросить? Я чувствую, ты обеспокоен.

— Да. Тот парень, с которым мы шли… на которого у тебя такой большой зуб… он говорил, что ты мертва. Кажется, подразумевал при этом, что убил тебя. Что случилось на самом деле?

Бессмертная прижалась к плечу Хантера и тихо рассмеялась:

— Он не соврал, Ричард. Он действительно меня убил.

— Но как…

На секунду беспокойно скользившие по лицу женщины узоры исчезли, обнажив нежную смуглую кожу и высокие скулы. Бессмертная запустила пальцы в волосы охотника и промурлыкала:

— Мне казалось, что у меня нет талантов. Никаких. Представляешь, Рик, как это обидно: у всех твоих сверстников есть способности, а у тебя нет.

— Я бы как раз не возражал, — процедил Хантер сквозь зубы.

— А вот я возражала. Но я ошибалась. У меня есть талант, очень большой талант. Просто, чтобы обнаружить его, следовало умереть. — Бессмертная резко отвернулась и договорила, глядя на замерший внизу город: — Ты, Рик, уже ощутил всю сладость мести, но и я хочу отомстить. Он заплатит за все, что со мной сделал. Заплатит сполна.

Глава 1

Волна набухла, разбилась о берег тысячей соленых брызг и откатилась. Элджи потрепал уходящую волну по холке, как хозяин — сторожевую собаку, и запел Рыбачью Песенку:

Вместо рыбы море сначала принесло доски разбитой лодки. Море долго жевало лодку, мусолило тупыми зубами, так что из досок торчали щепки, а краска с бортов стерлась, словно содранная наждаком. Наверное, море не раз приложило лодку о скалы. Элджи лодке обрадовался — дерево, значит, дрова. С дровами на их каменистом островке было совсем плохо, поэтому Племя не жгло костров. А Элджи любил тепло. Тепло грело продутые ветрами и набухшие влагой кости. Иногда Элджи чувствовал себя бочкой, старой разваливающейся бочкой, которую тоже вполне можно было бы пустить на дрова.

Кряхтя, Элджи поковылял к белой полосе прибоя, чтобы собрать доски, прежде чем их вновь унесет в море. В его умную голову пришла мысль, что, сохранись лодка получше, ее можно было бы починить и уплыть прочь, подальше от Говорящего и его своры. Племя лодок не строило, довольствуясь плотами из пла́вника. С помощью плотов расставляли сети. В сети попадалась рыба, и иногда и диковинные шипастые твари, твари с десятками глаз, скользкие змееподобные твари, гребнистые, чешуйчатые, свистящие и шипящие. Их есть было запрещено. Говорящий утверждал, что это слуги Глубинного Бога и что их надо выпускать.

Однажды, во времена большого голода, когда один из Малых Богов сожрал всю рыбу на десятки миль вокруг, Укромный все-таки взрезал скользкой твари брюхо, выкинул кишки и впился зубами в бледную плоть. Элджи сам видел, как после этого Укромный забился в судорогах и издох. На закате его тело отдали Глубинному Богу.

У Говорящего была желтая резиновая лодка с мотором. Когда-то ею владели работники Центра. Теперь Центр больше не работал, и лодка досталась Говорящему, потому что он лучше всех говорил с Глубинным Богом. Кто лучше говорит — тому и лодка. Элджи понимал, что это справедливо, хотя Говорящий ему не нравился. Дело в том, что Элджи был очень умен, и ум заставлял его во всем сомневаться. Например, в том, что с Глубинным Богом вообще можно говорить. Когда море выплескивало на островок комки черных щупалец, и те слепо шарили в поисках добычи, и Говорящий воздевал руки и замирал, остекленев взглядом, — Элджи, прячущемуся в расселине, постоянно казалось, что Говорящий только прикидывается. Щупальца все равно хватали всех без разбора и утаскивали в глубину. Хотя Говорящего не трогали, что да, то да. Элджи часто думал над этой загадкой, выбирая на рассвете тяжелую от воды и рыбы сеть.

Вот и сейчас, стоя на шатком плотике — остатки лодки он надежно спрятал под камнем — и борясь с сетью, Элджи думал. Море сегодня было свинцовым, злым и резко толкало плот. Мелкая сердитая рябь шла по воде, береговой ветер срывал с верхушек волн пену и швырял в лицо рыбаку. И совсем бы не выходить в море в такой день, да только сеть надо выбрать, иначе есть будет нечего.

Вдали, над источенными водой прибрежными утесами, виднелись здания Центра. Отсюда они казались основательными, крепкими, как серые скалы, — но Элджи знал, что на самом деле стены покрылись трещинами, колючая проволока проржавела и свешивалась с забора длинными неопрятными мотками, а перегородки и крыши обвалились за те бесчисленные разы, что Глубинный Бог сотрясал островок. Тогда Элджи казалось, что Глубинный Бог хочет проглотить остров целиком. Говорящий замирал, подняв руки, закинув голову и глядя в низкое небо, и дрожь постепенно успокаивалась. Говорящий утверждал, что это он замиряет Глубинного Бога, но в качестве закрепления договора надо было принести жертву.

Вечером, когда закат бывал особенно ал — а это случалось каждый раз после землетрясений, — одного из племени связывали веревками из водорослей и под торжественные песнопения погружали в Курящуюся Бездну. Говорящий при этом не забывал назидательно напомнить, что ядовитый желтоватый пар, выходящий из бездны, — это дыхание Глубинного Бога, значит, пасть его находится как раз под бездной. Пасть и бездонный желудок. Элджи верил и не верил. Он сомневался.

Странно, что выбор до сих пор не пал на Элджи. Возможно, Говорящий и не подозревал, насколько рыбак умен. Только женщина в белом халате, женщина с добрым лицом и жесткими руками, знала это. Она и назвала Элджи Элджерноном. Раньше, до Центра, у него было другое имя. Какое, он забыл.

Отвлекшись от воспоминаний, Элджи подтянул к себе поплавок из старой пластиковой канистры — и сразу понял, что в сеть попало что-то тяжелое, куда тяжелей обычной рыбы. Наверное, одна из скользких и шипастых тварей. Надо было ее выпустить поскорей, чтобы не рассердить Глубинного. Элджи упал на колени, придушенно охнув, — колени распухли и болели уже третью зиму. Он потянул что было силы, и на поверхность всплыло что-то большое, бурое и волосатое… нет, сообразил Элджи, это же просто комки водорослей, они залепили то, что было в сети…

Одним усилием рыбак перевалил это на плотик и, так и не вставая с колен, принялся разбрасывать водоросли. Из-под них показался белый овал лица, контуры плеч и рук. Человек? Овал был перечеркнут красным вздувшимся шрамом, пролегавшим через лоб. Элджи начал работать еще быстрее. Он знал такие шрамы. У многих из Племени были такие — почти что метка их народа. Шрам Элджи был ближе к затылку, и его закрывали волосы. При взгляде на эту воспаленную полосу почему-то всплыло название: «Центр по реабилитации психически больных преступников».

Эти слова несли какой-то тревожный смысл. Мотнув головой и едва балансируя на шатком плоту, Элджи отшвырнул последние нити водорослей. Человек под ними был гол, тощ, очень бледен и очень молод. Наголо обритая, сильно исцарапанная голова со шрамом бессильно болталась на тонкой шее. Странно, что тело не окоченело в воде.

Свернув сеть и бросив ее в центр плота, Элджи очень быстро погреб к берегу. Он не знал, как оживлять тех, кого хотело забрать море. Он только думал, что здесь, на воде, где Глубинный Бог всесилен, жизнь к парню наверняка не вернется. Надо было доставить его на твердую, пускай и ненадежную землю, и развести костер.

Когда остатки лодки вспыхнули и загорелись дымным неярким пламенем, Элджи запоздало вспомнил, что согреть человека мало. Надо было убрать как можно больше воды из его тела, потому что Глубинный Бог живет в воде. Недаром те, кто не хотел служить ему, резали себе руки осколками стекол и выпускали много красной и жидкой крови, чтобы их душа не досталась морскому хозяину.

Уложив спасенного спиной на мокрую гальку, Элджи взял его руки в свои и начал планомерно поднимать и опускать, надавливая на грудную клетку. Он не помнил, откуда пришло это знание, как не помнил и собственного имени, однако его лечение помогло — рот человека открылся, и оттуда полилась вода, очень много воды. Перевернувшись на бок, спасенный бился и корчился, извергая мутную морскую воду вперемешку с какими-то мелкими тварюшками, уже успевшими обосноваться в его легких. Он закашлялся. Затем снова перевернулся на спину и распахнул глаза. Глаза были черные, тусклые и совершенно, до ужаса пустые, как глянцевитые присоски на щупальцах Глубинного Бога. Он смотрел на Элджи и одновременно куда-то еще, где не было ни Элджи, ни скалистого берега в пещерах и промоинах, ни развалин Центра, а возможно, не было даже Глубинного Бога.

— Сиби! — прохрипел человек и вновь потерял сознание.

Глава 2

— Колду-ун!

Сиби закричала так сильно, что весло вывалилось у нее из рук и плюхнулось в воду. Человеческая женщина, сидевшая на носу лодки, подняла на цверга мертвые глаза.

— Весло упало, — бесцветно сказала она.

— Но Колдун же! Ему плохо. Ему — где-то — плохо!

Женщина равнодушно пожала плечами и отвернулась. Весло некоторое время плыло за лодкой, а потом отстало. Сиби пришлось взяться за второе весло, потому что человеческая женщина («Сэми. Ее зовут Сэми. Почти как Сиби или Сири. Странно») отказывалась грести и вообще почти не шевелилась, только куталась в свою широкую куртку. Хотя река сама их несла в нужную сторону — надо было только немного помогать ей, выталкивая суденышко, когда оно зарывалось носом в прибрежные тростники.

Река соединяла два озера. Одно озеро — то, где стоял дом Сэми («звучит похоже на одну из бывших сестренок, но не сестренка»), где умерли человек-волк и человек-олень и откуда люди на гудящих летучках забрали Колдуна. Второе озеро то, где стоит поселок Больших Людей и где надо найти близнеца («брата?») мертвого Большого Человека по имени Батти. Но, наверное, уже не очень важно, какое у него было имя, если он все равно мертвый. Близнеца зовут Мартин. Все очень просто. Два озера. Одна река. Один Большой Человек. И Сиби совсем бы не беспокоилась, если бы ей не казалось, что где-то далеко, очень-очень далеко, Колдун нуждается в ее помощи. Но ведь она и помогает ему? Колдун просил отвезти сестренку-несестренку к Мартину, и она везет. Все правильно. Отчего же так тревожно?

Впрочем, для тревоги вскоре объявились и вполне реальные поводы. Сначала каноэ вынесло в обширную запруду. Берега ее заросли ивняком, а от основного озерца расходились многочисленные каналы. Создатели запруды, гигантские бобры, с первым снегом забрались в хатку и путешественников не потревожили, но плыть дальше стало невозможно. Ниже по течению бобровые заводи пошли одна за другой. Пришлось выгружаться на берег.

Сиби порадовалась, что не забыла прихватить с собой множество Важных Вещей. Когда летучки с Колдуном убрались, Сиби основательно порылась в доме на острове. К примеру, важная вещь еда. Важной вещи «палатка» у Сэми не оказалось, зато нашлась важная вещь «спальник», без которой люди отчего-то не могли ночевать в лесу, и важная вещь «рюкзак», куда можно было упаковать все добро. Сиби подумала, что Колдун бы ею гордился. Но Колдуна рядом не было, так что Сиби гордилась сама собой. Вцепившись в рюкзак, она выволокла его в ивовые заросли и остановилась, удовлетворенно отдуваясь.

Сэми к перемене их положения отнеслась равнодушно. Она вообще вела себя странно. После того как Колдуна забрали, Сэми лишь раз что-то сделала сама. Она взяла лопату и принялась закапывать мертвого человека-оленя. Сиби попыталась убедить ее, что под островом нет Старого, поэтому человек-олень и под землей оживет вряд ли, но уговоры не помогли. Женщина упорно продолжала копать, и глаза у нее были мертвые. Человека-волка она тоже зарыла, но в другой яме.

Потом, когда Сиби собирала Важные Вещи, Сэми тоже взяла одну вещь, показавшуюся Сиби вовсе не важной и не нужной. Ружье с двумя стволами и патроны к нему. Сиби не любила ружей, но женщина все так же равнодушно повесила ружье на плечо и направилась к лодке.

Сейчас, глядя на старания Сиби (рюкзак получился огромный, чуть ли не больше самой девчонки — ведь надо было собрать множество Важных Вещей), ее спутница молча подошла, отобрала рюкзак и взгромоздила себе на плечи. И они пошли.

Идти тоже оказалось нелегко. Бобры проделали в лесу множество мелких каналов, и даже там, где воды не было, почва оставалась топкой. Вдобавок, все засыпал первый в этом году снег. Бурелом и предательские рытвины скрылись под белым покрывалом. Выше под ветром дрожали голые стволы осин и молодых топольков, а поодаль от реки начинался мрачный ельник. Хвоя в сумерках была черной. Сиби лес не нравился. Что-то в нем изменялось, что-то ворочалось, набирало силу. Девчонке вспомнились слова Колдуна. Может быть, человек-олень и вправду мирил зверей, а сейчас, когда он умер, звери снова готовились пожирать друг друга? «Главное, чтобы не нас», — подумала Сиби и ускорила шаг. Сэми молча и тяжело шагала следом.

До ночи они прошли совсем немного. Когда Сиби решила сделать привал, ее спутница просто уселась в мокрый снег и принялась смотреть в никуда. Все пришлось делать Сиби. Она знала, что людям в лесу без костра неуютно, поэтому старательно собрала сухой лапник и мелкие веточки и свалила в кучу. Сиби вспомнила, что раньше называла костер «теплым местом» и считала его такой странной традицией наземников. И вот она сама разводит костер. Значит ли это, что она окончательно стала наземником?

Обернувшись к Сэми, Сиби попробовала расспросить ее, но та ничего не отвечала. Вздохнув, девчонка достала важную вещь зажигалку и долго вертела ее в руках, пытаясь вспомнить, что делал с зажигалкой Хантер. Сэми отобрала вещицу и нажала на какую-то кнопочку, отчего вспыхнул огонь. Сиби восторженно захлопала и принялась дуть, раздувая пламя. Надула себе полные глаза пепла и древесной трухи, и все же костер наконец разгорелся, затрещал, и сделалось тепло и ярко. Порывшись в рюкзаке, Сиби достала еду: какие-то сушеные палочки, и корни, и горстки мелкой крупы. Сэми от еды отказалась.

Справившись с зажигалкой, она растянулась на спальнике и уставилась в огонь. Некоторое время Сиби завороженно следила за тем, как пламя отражается в глазах человеческой женщины, а потом принялась грызть еду. Еда оказалась совершенно невкусной, и Сиби решила, что завтра поймает ворону или лягушку. С этой мыслью она и уснула.

Проснулась девочка оттого, что Сэми говорила. Обняв руками колени, она сидела у угасшего костра, раскачиваясь вперед и назад, и говорила без умолку, словно хотела наговориться за предыдущие два дня молчания. Сиби отлично видела в темноте: черные ветки на фоне чуть более светлого неба, серобрюхие облака, белый снег под деревьями и качающаяся взад и вперед женщина.

«Оставь меня в покое, — говорила она одному из невидимых собеседников, — ты умер, а мертвым уже ничего не надо. Зачем же ты меня мучаешь?

Я никогда не была нужна тебе, и тем более не нужна теперь, а ты все не отпускаешь…»

Собеседник, судя по направлению ее взгляда, находился где-то в угасающих, с искрой углях. Сиби порылась в кострище палочкой, но никого не нашла.

Второй собеседник странной женщины был выше, там, где верхушки сосен сходились со снежными облаками.

«Ты все у меня отнял, — говорила Сэми, глядя вверх, — почему не заберешь его? Почему именно это, ненужное мне, не нужно и тебе? Чего еще ты от меня хочешь?»

Сначала Сиби подумала, что женщина говорит со спящими на деревьях воронами или с одним, особенно вороватым вороном. Вороны, как известно, любят все забирать. По крайней мере, все, до чего сумеют дотянуться. Потом цвергская девчонка решила, что это не ее дело, свернулась калачиком и снова задремала.

На следующий день они продолжили путь на восток, и лес начал показывать норов. Для начала Сэми оступилась и угодила ногой в какую-то незаметную под снегом нору. Из норы вылетел тонкий рыжий зверек и с визгом вцепился в ботинок Сэми. Он грыз и грыз ботинок, а следом уже перли другие похожие звери. Сэми закричала и принялась трясти ногой. Когда зверек отвалился, она его растоптала.

Сиби предложила наловить других зверьков, от которых отбивалась палкой, и съесть их вместо отвратительной еды, но Сэми только поспешила прочь от неприятного места. Зверьки еще долго верещали им вслед.

Ближе к полудню, когда они шли через ельник, с небес упала крылатая тень. Похожая на летюгу, но с желтым, тощим, почти человеческим телом, маленькой нетопырьей башкой и огромными перепонками крыльев, тварь запуталась в нижних ветвях и принялась гнусно вопить. На ее вопли быстро слетелись когтистые мохнатые птицы, похожие на сов, и растерзали тварь. Кровь дождем полилась на снег. Бегущие Сиби и Сэми еще долго слышали вопли незадачливой хищницы.

А к вечеру на их след напала стая канивров. Сначала Сиби почувствовала запах. Это не был один из лесных, уже привычных запахов, и все же запах почему-то показался знакомым. Потом Сиби вспомнила. Так пахло в городе, куда они заезжали с Колдуном, Батти и Хантером. Но там запах был совсем слабым, а здесь, уверенный и злой, он струился по ветру: тухлятина, голод и страх, подлая и жестокая вонь. Должно быть, в городе все уже было съедено, и стая решила поохотиться в лесу. Сиби прикрыла глаза и четко увидела шныряющие между деревьями серые тени. Девочка потянула свою спутницу за рукав и пожаловалась:

— Звери. Идут за нами.

Подумав, добавила:

— Как собаки. Но большие, горбатые и с полосками. Очень голодные. Они хотят нас съесть.

Сэми, согнувшись под рюкзаком, шагала дальше. Она не ответила — должно быть, продолжала свой важный разговор с невидимками. Сиби сначала обиделась, но затем решила не обращать внимания. Прибавив шагу, она потащила женщину за собой.

Лес поредел. Наверное, до города уже оставалось недалеко. Ели расступились, и впереди показалась длинная просека со столбами. Ветер нес по просеке снежные полосы. Идти стало легче, но стая их нагоняла. Воздух разорвал вой, пронзительный и тоскливый. Тут Сэми впервые вздрогнула и обернулась. Скинув с плеч рюкзак, она взялась за ружье и зарядила патрон. Вовремя, потому что из-за черных древесных рядов вылетел первый хищник. Самый смелый или самый голодный, он длинными прыжками помчался к добыче.

Сиби успела разглядеть тупую морду с мощными челюстями, тощие лапы и горбатую спину в темных полосках свалявшейся шерсти. Глаза собаки слезились, уши были прижаты к голове. Грянул выстрел. Канивр завизжал и покатился по снегу, пятная белое красным. Ружье выстрелило еще раз, и за кустами, тянувшимися вдоль просеки, тоже взвизгнули. Должно быть, дробью ранило сразу несколько собак.

Сэми быстро перезарядила ружье, бросив на землю пустые оранжевые цилиндрики патронов. Но второй атаки не последовало. Из кустов раздался лай, скулеж и пронзительное тявканье, ветки заколыхались. Похоже, стая решила расправиться для начала с ранеными товарищами. Сэми оставила рюкзак валяться в снегу, схватила Сиби за руку и быстро потянула к столбам.

Они бежали и бежали, и канивры неслись следом. Сначала собаки отстали, но потом быстро принялись догонять. Что еще неприятней, Сиби почувствовала новую струю мерзкого запаха — как раз оттуда, куда спешили они. Словно в подтверждение, из-за деревьев донесся вой. Стая разделилась. Их загоняли в ловушку. От бега у Сиби начало колоть в боку. Дыхание срывалось, пот заливал глаза. Сэми неслась рядом. До встречи с собаками она шагала тяжело, а теперь бежала так, словно бегала всю жизнь, ровно и сосредоточенно, сберегая дыхание. Задержалась лишь на минуту, чтобы достать из-за пояса широкий нож — почти такой, как был у Хантера, — и передать его Сиби. И снова они побежали, а за ними трещали кусты, и сильные лапы приминали снег.

Не заметив очередной кочки, Сиби споткнулась, и из кустов навстречу метнулась огромная тень. Девочка не успела отскочить. Она отчаянно взмахнула ножом, но нож вывалился из руки, а ногу пронзила острая боль. Сиби почувствовала, что она падает, что ее куда-то тащат, услышала ворчание, и волной накрыл мерзкий запах. Канивр волочил ее в лес. Сиби попыталась вцепиться в траву, но трава, сухая и бессильная, рвалась под руками. Тогда Сиби закричала. То ли от крика, то ли от чего-то еще клыки на ее ноге разомкнулись, и Сиби на животе поползла в сторону. Перевернувшись, она увидела, что собака валяется на боку, а Сэми бьет и бьет ее широким ножом.

Затем женщина оглянулась, и Сиби испугалась — такие страшные у нее были глаза. Девочка прижалась к холодной земле и прошептала:

— Брось меня. Я зароюсь. Меня не найдут.

Она даже принялась рыть снег непослушными пальцами — а ведь когда-то земля поддавалась так легко, расступалась, чтобы впустить Сиби внутрь. Сейчас земля не хотела принять Сиби, потому что она отреклась, бросила сестренок и Старого. Земля мстила.

К счастью, Сэми не послушалась. Крякнув, она взвалила Сиби на плечо и побежала. Голова девчонки болталась. Извернувшись, она могла увидеть прыгающие столбы, две стены деревьев, белую просеку и несущихся по просеке следом собак. Впереди бежал вожак, с огромной седой башкой и желтыми клыками. Канивр смотрел только на Сиби, и взгляд его, умный, совсем не звериный взгляд, говорил: «Не уйдешь».

Сиби сжала зубы и приготовилась драться, но тут Сэми радостно вскрикнула. Лес кончился. Они выбежали на поле. Вывернув шею, Сиби увидела, что вдоль поля тянутся столбы, опутанные какой-то сеткой. За столбами стояли две вышки и виднелись плоские крыши поселка. Уже стемнело, и от вышек тянулись прорезающие темноту лучи. После того как Сэми крикнула, лучи зашарили по полю. Собаки сзади завыли. Над головами бегущих резко простучало «та-та-та» — и вой сменился визгом. Сэми бежала к забору, и люди оттуда что-то кричали, но Сиби не могла их увидеть, потому что почти совсем сползла у Сэми с плеча.

Девчонка старалась удержаться, так что не сразу уловила запах, опасный запах железа. Все же почувствовала, поняла, что из поселка выкрикивали предупреждение, и что было сил дернулась у Сэми на плече. Та споткнулась, и обе повалились на неровную, в мерзлых комьях землю. Справа загрохотало. Земля взметнулась огромным черным фонтаном, на мгновение повисла над головой Сиби, а затем начала падать — так, словно все же решилась принять цвергскую девчонку в себя.

«Колдун», — успела пробормотать Сиби, и тут их накрыло.

Глава 3

У Музыканта была свирель, сделанная из костей. Кости когда-то принадлежали охранникам Центра. Принадлежали — смешно. Кости когда-то были охранниками Центра. Еще до того, как Глубинный Бог в первый раз тряхнул остров и стены начали рушиться и трескаться, и те, кого охранники сторожили, выбрались на волю и убили сторожей.

Элджи все это время просидел в своей камере — ее землетрясение почему-то пощадило. Он сидел, зажав уши руками, чтобы не слышать криков. Крики напоминали ему о чем-то давнем и нехорошем. Женщина с добрым лицом и жесткими руками, давшая ему имя, говорила, что Элджернон убил своих родителей. Она давала ему почитать файл. Буквы на экране планшетки не несли никакого смысла, но слова как будто сами прыгали ему в голову и складывались в картинки. Очень неприятные иногда картинки. Женщина говорила, что это результат эксперимента.

До эксперимента Элджернон будто бы не умел читать. Ему очень хотелось объяснить, что читать он и сейчас не умеет, просто слова читают сами себя, но не хотелось огорчать ту женщину. Интересно, что с ней стало сейчас? Может, она переселилась в Запроливье, к тамошним бешенкам. Или ее убили. И съели. В первый месяц многих ели. Потом освоили сети, а Говорящий нашел сарайчик, где охранники держали свиней и коз. Музыкант пас коз и играл на своей свирелке, пока Говорящий не решил, что музыка раздражает Глубинного Бога, и Музыканта не сбросили в Курящуюся Бездну.

Вообще-то Элджи казалось, что дело тут не в раздражении, а в том, что музыка была одним из способов поговорить с Глубинным. Почему-то рыбаку представлялось, как Музыкант сидит на склоне, поросшем желтой жесткой травой, и играет своим козам, а где-то в глубине, под каменной толщей острова, огромное многорукое существо приникает к щелям и разломам и слушает. На острове было много щелей и дыр, уходящих вниз, вниз, до самой воды. Иногда Глубинный высовывал щупальца из этих щелей. Но в любимой расселине Элджи было дно — примерно на три человеческих роста от поверхности. Надежное каменное дно, если что-то на острове вообще было надежным. И стены расселины никогда не смыкались, не шлепали голодными губами в те часы, когда Глубинный тряс островок. Хорошее место. Элджи принес спасенного человека сюда.

Сидя ночами рядом с ним, он не раз пожалел о том, что Музыканта скормили Глубинному. Музыкант был добрый и охотно угощал Элджи жирным козьим молоком. Спасенному бы не мешало попить молока, но молока теперь не было — все выпивал Говорящий и его свита. Приходилось впихивать в рот спасенному жареную рыбу, предварительно ее прожевав — потому что жевать сам тот отказывался. Это случалось с теми, кто обзаводился красным шрамом вокруг головы.

— Как тебя зовут? — не раз и не два спрашивал Элджи.

Тот молча пялился на полосу света над головой. Спасенный не сказал ни слова с того первого раза, когда прокричал «Сиби». Что такое Сиби? Элджи представлялось что-то маленькое. Маленькое, но жесткое, как стебель тростника или как прут, который гнешь, и он распрямляется со свистом. Элджи часто представлял то, чего никогда не видел и о чем не имел понятия, — вот как с Глубинным, слушающим песенку Музыканта, или со значками на экране, немыми и одновременно говорящими.

Эту способность Элджи женщина в белом халате называла сложным словом «сверхинтуиция». Она и ее друзья (или подчиненные) хотели, чтобы у всех обитателей Центра появилась сверхинтуиция, поэтому лезли им в голову блестящими инструментами и что-то там делали. А потом спрашивали по анкете и показывали слова и картинки. Получалось у них с немногими, другие становились, как этот, вытащенный из моря, — пустоглазыми и молчаливыми.

С Элджи получилось. Девяносто семь процентов — так сказала женщина и разразилась еще всякими фразами, вроде «подавленная логическая правополушарная функция», и «нейронные связи», и «межполушарная асимметрия». Элджи понял так, что слова-знаки сами вскакивают ему в голову, и он, Элджи, понимает их смысл без всяких объяснений. Это была бы очень полезная штука, если бы Элджи довелось вернуться в Большой Мир. Но здесь, на острове, слов-знаков и вообще любых знаков было очень мало. Трава. Камни. Море. Кости. Козы. Свирель. Поэтому Элджи так обрадовался, вытащив из сети человека. Тот был не с острова, и, возможно, у него были какие-то новые интересные слова. Однако, кроме «Сиби», тот ничего пока не сказал.

Казалось, что этот спасенный спит, не смыкая век, или, может, непрерывно беседует с Глубинным Богом — у Говорящего во время разговора становились такие же пустые и тусклые, словно подернутые пленкой, глаза. Элджи бы позвал Говорящего, если бы не был совершенно уверен, что тот немедленно отдаст чужака Глубинному. Несмотря на племенной знак в виде шрама. Поэтому Элджи притащил свою находку в расселину ночью и прятал его пока там. А сам делал свирель. Конечно, не из костей — все кости уже давно раскрошили и съели. Но в маленькой бухте в той части острова, что выходила на Запроливье, рос тростник. Дудочка из кости нужна была для разговоров с Глубинным Богом, но спасенный из моря не был похож на бога — не считая разве что странных глаз. Может, для разговора с ним сгодится и дудка из тростника?

Элджи не очень понимал, как делать свирель из тростника, но он старательно убрал острой рыбьей костью перегородки и зачистил внутреннюю часть трубки, чтобы не мешать воздуху. Потом стал думать — свирель, свирель — и постепенно увидел, как сделать все остальное.

Как раз когда он заканчивал работу, сверля острой рыбьей костью дырки в камышинке, из зарослей показался Гремлин. Гремлин был одним из подручных Говорящего. Огромный и очень тощий, он всегда ходил согнувшись, размахивая длинными ручищами. Глаза у него были, как плошки.

Довольно поморгав глазами-плошками, Гремлин уселся на выступающий из воды валун и спросил:

— Что это ты делаешь, Элджи? Никак, свирель? Ай-яй-яй.

Он сокрушенно покачал башкой с огромными приплюснутыми ушами.

— Боссу это не понравится, нет-нет, не понравится.

Дурацкая привычка Гремлина — повторять слова, причем те, которые и один-то раз говорить не стоило.

— Зачем тебе свирель? — спросил он, хитро щурясь.

Гремлин был не очень умный, но вредный.

— Хочешь подозвать коз и воровать молоко? Боссу это не понравится, нет-нет.

Элджи стоял молча, свесив голову и сжав в кулаке камышинку и сверло. Гремлин шлепнул себя по коленям костлявыми пятернями и заявил:

— Думаю, ты отдашь мне сегодня пять рыбин за то, что я ничего не скажу боссу. Пять завтра и пять на следующий день. И так каждый день. Мы договорились?

Элджи подумал. Рыба ловилась в последнее время плохо — это означало, что вокруг острова кружит один из Малых Богов, а может, и сам Глубинник проснулся и вновь захотел есть. Если отдавать Гремлину пять рыбин, сегодня, завтра и так каждый день, то Элджи самому ничего не останется. Потом кто-нибудь из друзей Гремлина наверняка заметит, что у него появилась лишняя рыба, и спросит: «Откуда?»

Элджи улыбнулся и сказал:

— Да, конечно.

Он шагнул к Гремлину, все так же широко улыбаясь и протягивая правую руку. Он сильно надеялся, что Гремлин не вспомнит о том, какой рукой лучше владеет рыбак. Гремлин раздвинул узкие губы в ответной ухмылке и сжал протянутую кисть, и тогда Элджи вонзил ему в горло костяное сверло. Глядя на то, как сползший с камня Гремлин давится кровавыми пузырями, Элджи решил, что дудочка из кости у него все-таки будет.

Глава 4

Сиби открыла глаза и тут же снова закрыла, потому что все как-то очень нехорошо завертелось. Когда она решилась открыть глаза во второй раз, то обнаружила, что вокруг царит темнота. На секунду девчонка потерялась. Ей почудилось, что она снова в своем родном отнорке, спит, свернувшись калачиком, под монотонную песенку Старого. Сиби прислушалась. Никакой песенки не было, а были глухие удары. Девчонка забарахталась, и оказалось, что она совсем не под землей, а всего-то навсего под серым и колючим одеялом. Скинув одеяло, Сиби огляделась.

Она лежала на чем-то, чему не знала названия, — но это что-то на самом деле было армейской койкой. У противоположной стены стояла такая же койка, аккуратно застеленная, а еще складной стул, а над стулом висело зеркало. В зеркале отражался шкаф, сколоченный из грубо обструганных досок, вешалки по стенам и кухня с электрической плиткой и рукомойником. В окно без занавесок лился дневной свет. Комната была перегорожена стеной из таких же, как и в шкафу, неокрашенных досок. Еще в комнате имелась дверь. Даже две двери. Из-за той, что поменьше, закрытой на щеколду, и доносился стук.

Сиби спрыгнула с койки. Пол, правда, попытался взбрыкнуть, но Сиби устояла и сурово погрозила ему пальцем. Левая нога под штанами немилосердно чесалась. Закатав брючину, девочка обнаружила, что кожа смазана чем-то розовым и противным на вид. Понюхав и лизнув безвкусное розовое, Сиби догадалась, что это средство от укуса. Рана под розовой нашлепкой уже затянулась.

Опустив штанину, Сиби подошла к зеркалу. Такие штуки девочка видела только раз, в супермаркете в Барри. Но там зеркала были огромные, а это маленькое и довольно мутное. В стекле отразилась печальная мордочка с распухшим носом и синяками под глазами. Над мордочкой белели слои бинтов. Сиби пощупала голову. Весь лоб, и макушку, и затылок плотно затягивала повязка. Бинты Сиби совсем не понравились, и следующие несколько минут она провела, сосредоточенно их сдирая. Когда последний слой наконец размотался, обнаружилось, что под бинтами на лбу у Сиби здоровенная ссадина, синяя, и лиловая, и красная. Ссадина пришлась бы Сиби по вкусу, если бы так не болела. Вздохнув — почему такая красивая штука должна быть такой противной, — девчонка направилась к двери. Тот, кто бил в нее, и, возможно, ногами, стих. Вероятно, услышал шаги. Сиби потрогала щеколду, попыталась найти щелку, чтобы заглянуть внутрь, не нашла и гундосо (оказывается, если нос распухает, голос здорово меняется) спросила:

— Ты кто? И зачем стучал? Ты хочешь войти?

Тот, кто стучал, поразмыслил некоторое время и ответил:

— Нет. Я вообще-то хочу выйти.

Слова прозвучали довольно хрипло. Может, у того, кто стучал, тоже что-нибудь распухло.

Сиби, в свою очередь, пораскинула мозгами и выдала результат:

— Я могу открыть дверь.

— Открой! — тут же с энтузиазмом откликнулся стучавший.

— Но могу и не открывать, — продолжила Сиби. — Вдруг ты меня съешь?

— Ты что, дура? Я девчонок не ем! — возмущенно заявил Голос-из-за-Двери.

— Нет, ты сначала скажи, кто ты, — упорствовала Сиби.

— Майк Батти.

— Что такое «Майк Батти»?

— Нет, ты точно ненормальная, — обреченно вздохнули из-за двери. — Или у тебя эта… черепно-мозговая контузия.

— Это больно?

— Контузия? Еще как.

— Тогда да, — признала Сиби, щупая лоб.

Ссадина стрельнула болью, и тут девочку осенило. У наземников есть родовые имена!

— Майк Батти! Ты родственник Большо… Роя Батти?

— Ну да. Я его сын. А ты моего папу знаешь?

— Тебе Сэми не сказала? — осторожно поинтересовалась его собеседница.

— Сказала что? Слушай, я тут с утра сижу. Вас притащили вечером, и тебя, между прочим, уложили на мою койку. Та тетка быстро очнулась и ушла с Мартином, а ты валялась и валялась.

— У меня контузия, — с укоризной напомнила Сиби.

— Ну да. И поэтому я должен спать на полу.

— А почему плохо спать на полу?

— Вот ты давай и спи.

Чувствуя, что беседа зашла в тупик, Сиби поспешила сменить тему:

— Почему тебя заперли?

— А тебе какое дело?

— Но я же должна решить, выпускать тебя или нет! — возмутилась Сиби. — Может, ты кого-то убил.

— Ага, и съел, — мрачно хмыкнул собеседник. — Тебя что, каннибалы растили? Ты вообще человек? В смысле, натурал?

Сиби крепко задумалась. Еще недавно она сама пыталась решить эту загадку. Костры разводят люди, и никто кроме людей. Она разводила костер. Значит, наверное, человек.

— Наверное, человек, — сообщила она. — А что такое натурал?

— Значит, не андроид.

— А ты андроид?

— Я полукровка, — заявили из-за двери с немалой гордостью. — Папа андро, мама натуралка.

— Это она тебя заперла?

Майк шумно вздохнул:

— Она. Из-за Рейчел. Из-за цыплят. В общем, из-за цыплят и Рейчел.

В следующие пять минут Сиби поведали жуткую историю.

— Понимаешь, — говорил невидимый Майк, — у цыплят две ноги. А ноги самое вкусное. Так что это нерационально, так?

Сиби не очень понимала, что такое «нерационально», но на всякий случай поддакнула.

— Ну вот видишь. И ты так считаешь. Короче, я решил их исправить. Проапгрейтить. И вечером, еще до того, как вас принесли, я поговорил с Маниту…

— Это что такое? — перебила Сиби.

— Такой индейский бог. Неважно. Взрослые его не слышат, и остальные ребята тоже. Только я. Я даже не уверен, что это Маниту, но надо же его как-то назвать? В общем, я с ним поговорил, и он приделал всем цыплятам в курятнике еще по четыре ноги. Шестиногие цыплята получились. Правда, круто?

Сиби не могла не согласиться, что да, шестиногие цыплята — это очень круто.

— Ну так вот. А Рейчел, она за стенкой живет с Фрэнни и Нормой Джин, пошла, короче, утром их кормить. Увидела и как заорала! Спонтанная мутация, нарушение периметра, чего только она не вопила. Так кричала, что даже та тетка, которая с тобой, — она твоя мама, что ли? — очнулась. Тут как раз Мартин прибежал с парнями. Такой шухер поднялся! Пришлось колоться. Ну, мама меня за шкирку и в кладовку. С тех пор и сижу. Выпусти меня, а? Очень жрать хочется. Я не скажу маме, что ты меня выпустила, я скажу, что это Маниту пришел…

— Врать нехорошо, — заметила Сиби.

— Почему врать? Может, тебя Маниту и послал, чтобы меня выпустить.

Девочка покачала головой:

— Я так не думаю. Не помню, чтобы он меня посылал. Но, наверное, сажать в кладовку за шестиногих цыплят тоже неправильно.

С усилием она отодвинула щеколду и потянула дверь на себя. В следующую секунду ее чуть не сбил с ног налетевший ураган. Ураган при ближайшем рассмотрении оказался маленьким наземником — таких маленьких Сиби встречала только в снах у Колдуна. В общем, он был не такой уж и маленький, с нее ростом или даже чуть выше, просто меньше других наземников. Со светлой всклокоченной шевелюрой и яркими голубыми глазами, Майк здорово напоминал Батти.

— Умница! — заорал он и огрел Сиби по плечу. — В кои-то веки встречаю правильную девчонку. А то эти три нюни меня просто достали.

И без паузы:

— Что у тебя с глазами? Ух, какие синяки! И нос как картошка. Ты всегда такая или специально прихорашивалась?

И еще, уже убегая на кухню:

— Здесь должна быть овсянка с завтрака. Я вообще-то не люблю овсянку, но, если полдня просидишь в кладовой, еще и не то сожрешь. Я чуял ее запах. Мама принципиальная — пока сижу, не кормит. Сейчас будем жрать!

У Сиби зазвенело в ушах. Так много никто из виденных ею людей не говорил. Наверное, решила она, у наземников чем ты больше, тем меньше говоришь, и наоборот. Вот Батти был очень большой и почти не говорил. А этот маленький и трещит, как сорока. Потерев загудевшую голову, Сиби потопала за мальчишкой в кухонный уголок.

Там нашлась кастрюля с холодной овсянкой. Овсянка была почти такая же невкусная, как сухая еда из Сэминого домика, но Майк наворачивал вовсю. И при этом не переставал болтать.

— А ты где папу видела?

— В лесу.

— А чего он к нам не зашел?

Сиби чуть не подавилась овсянкой. «Потому что мертвые не ходят, а тихо себе лежат», — хотела сказать она, но что-то останавливало. Сиби вспомнила, как еще там, под землей, тосковала без уснувших сестренок. И как потом умирала сама, и до чего это было неприятно. Если бы не Колдун, совсем бы умерла… Или вот Колдун. Если бы кто-то сказал Сиби, что Колдун умер, она бы, конечно, не поверила — потому что знала, что Колдун жив. Но если бы вдруг умер… Нет, невозможно, нельзя так думать. Сиби проглотила стылую овсянку и буркнула:

— У него дела.

Майк закивал с понимающим видом.

— Я знаю. У него всегда дела. Очень важные. Он борется за свободу, нам помогает и вообще… Правда, он у меня классный?

Сиби от этого разговора становилось все хуже, до того плохо, что овсянка, и без того невкусная, встала в горле комом. К счастью, за второй, наружной дверью послышались шаги и голоса.

— Ой-ой, — сказал Майк, роняя ложку. — Это мама и Мартин.

— Давай я тебя обратно запру, — предложила Сиби. — А овсянку, скажу, сама съела.

— Ну уж нет!

Мальчишка метнулся через комнату, поднял доску в перегородке, быстро прополз в образовавшуюся дыру и исчез из виду. Очень вовремя, потому что наружная дверь распахнулась, впуская Сэми, большого человека, очень похожего на Батти, и маленькую женщину с пегими, собранными в тугой узел на затылке волосами. Наверное, это и была мама Майка. Глаза у нее оказались заплаканные и красные, и Сиби подумала, что Сэми врать не стала. Вообще, конечно, врать нехорошо, Сиби всегда и Колдуну говорила, что нехорошо врать… но, когда кто-то умирает, можно ведь и соврать? Или нельзя?

Совсем запутавшись, Сиби сползла с табурета. В кулаке ее все еще была зажата ложка с налипшей кашей.

— Так, — сказал Мартин, оглядывая комнату, а особенно приоткрытую дверь в кладовую. — Майки все-таки сбежал.

На Сиби он совершенно не обратил внимания, и это девочку немного обидело. Шмыгнув носом, она заявила:

— А за шестиногих цыплят в кладовую не сажают.

Мартин, Сэми и мама Майка обернулись к ней. Сэми тут же нахмурилась, но Сиби кое-что успела заметить. Глаза и остальное лицо у Сэми больше не были мертвыми. Усталыми и даже злыми, но не мертвыми.

— Ты почему повязку сняла? — грозно спросила больше-не-мертвая Сэми.

— Неудобно. Жмется.

— У тебя сотрясение. Тебе лежать надо. А ну-ка марш в кровать.

— У меня черепно-мозговая контузия, — гордо возразила Сиби. — И я не хочу лежать. Я должна передать Мартину очень важное…

Ту плоскую черную коробочку, которую ей дал Колдун. Сиби запихнула ее в карман рубашки Колдуна. В доме Сэми была другая одежда, и Сиби даже взяла штаны — очень широкие и длинные, пришлось их закатать и перетянуть поясом, — но с рубашкой Колдуна не рассталась. Так в ней и шла. И очень хорошо, что коробочка была в рубашке, потому что рюкзак они бросили.

Сиби полезла в карман и испуганно ойкнула. Коробочки не было.

— Ты это ищешь?

Мартин вытянул руку. На его ладони лежала коробочка. Сиби облегченно выдохнула и даже сказала:

— Уфф!

Подвести Колдуна было бы просто ужасно.

Сэми перевела взгляд с Мартина на Сиби и обратно.

— Извини, девочка. Я слышала, как ты повторяешь, что тебе велел Колдун. Поэтому взяла наладонник.

— Это ничего, — великодушно сказала Сиби. — Пожалуйста.

Конечно, Сиби самой бы хотелось выполнить задание, чтобы еще больше гордиться и с гордостью рассказать об этом Колдуну, но так тоже ничего.

— Еще ты говорила, что Батти умер. Это правда?

Сиби оглянулась на женщину с пегими волосами. Та смотрела нетерпеливо и жадно, и Сиби почему-то поняла, что ей врать не стоит.

— Да. Он умер. Его убил человек-волк. Сначала, когда был еще человеком, стрелял, а потом, когда стал волком, порвал ему горло.

Сиби показала, где была рана. Глаза маленькой женщины расширились. Она повернулась к Сэми. У той выражение стало мрачнее тучи.

— Человек-волк? — спросила мама Майка. — Девочка сочиняет?

Сэми поморщилась, будто съела очень кислую ягоду.

— К сожалению, нет. Я видела человека-волка собственными глазами.

Сиби ожидала, что та добавит: «И очень храбро застрелила его из винтовки», но Сэми ничего такого не сказала. Вместо этого она подошла к Сиби. Села на корточки, положила руки ей на плечи и, глядя в лицо, с нажимом произнесла:

— Девочка, я прошу тебя — пока не говори Майку о том, что знаешь. Он не должен думать, что его отец мертв.

— Я не девочка, а Сиби, — огрызнулась Сиби. — И я не глупая. Я ему ничего не сказала.

«А ты вообще была как мертвая, и говорила с невидимыми людьми, поэтому не объясняй, что мне делать и что не делать», — мысленно продолжила она.

Сэми этого продолжения не услышала. Она рассеянно провела рукой по лбу Сиби и сказала:

— Пойдем, я тебя осмотрю.

Сиби взъярилась окончательно.

— Не надо меня осматривать! И вообще… не надо. Я тебя привела к Мартину. Коробочка у него. А теперь я пойду искать Колдуна. Если бы не ты, я бы сразу пошла его искать! Если бы не ты, его, может, совсем бы не забрали!

Извернувшись, она сбросила ладони Сэми, подбежала к двери и выскочила за порог. И чуть не наткнулась на Майка. Тот стоял под окном и подслушивал. Глаза у него были как блюдца. Очень большие, очень голубые. Очень красивые блюдца, совсем как те, из супермаркета в Барри, синие с белой каемкой.

Сиби поняла, что он все слышал, и поняла, что должна что-то сказать. Она шагнула к Майку. Увидев ее, мальчишка попятился и во весь голос крикнул:

— Не подходи!

Развернувшись, он помчался вниз по улице, между двумя рядами одинаковых серых бараков. Из-под его ботинок во все стороны летел смешанный с грязью снег.

Саманта Морган проснулась и села на постели, дрожа и задыхаясь. В окно светила полная луна. Издалека несся тоскливый вой — это стая канивров оплакивала ускользнувшую добычу. На мгновение Саманте почудилось, что надо вскочить и снова бежать, но тут до нее донеслось спокойное дыхание трех спящих людей. Один свернулся клубком на соседней койке, целиком спрятавшись под одеялом. Еще двое лежали на полу: два темных силуэта, покороче и подлиннее. Луна освещала их расслабленные лица. Никто не гнался за Самантой, никто, кроме обрывков дурного сна.

Этот сон длился с того момента, как она выглянула в окно своего дома и увидела волка, терзавшего ее сына. Два винтовочных выстрела оборвали борьбу, но не сон. Во сне была девочка с черными большими глазами, упрямо тащившая ее куда-то и твердившая о каком-то Мартине и каком-то Колдуне. Во сне была река и злой заснеженный лес, но все это оставалось где-то на периферии зрения, потому что главными персонажами сна были трое. Ее мертвый сын, Алекс с двумя пулевыми отверстиями в спине и некто третий, смотревший сверху насмешливо — как смотрел давным-давно сквозь разноцветные витражи собора.

Трое безмолвствовали, поэтому ей пришлось говорить за них. За сына она молчала — он и при жизни не сказал ни слова, но от его присутствия всегда становилось хорошо и спокойно. Он умел изъясняться без помощи языка, он говорил не только с ней, но и со свирепой, наполненной монстрами чащей, — и монстры переставали быть монстрами, и чаща делалась прозрачной и светлой обителью. С Алексом и с третьим приходилось спорить: жалкий спор, потому что оппоненты не удостаивали ее возражениями. Алекс просто смотрел бледно-голубыми глазами, холодными, как небо, с которого бессловесно улыбался третий. Потом оборачивался спиной и уходил, и на спине его алели две жуткие раны. Тогда третий беззвучно смеялся, и Саманте приходилось затыкать уши, но даже с заткнутыми ушами женщина слышала смех.

Так продолжалось три дня — вплоть до прошлого вечера, до того момента, когда из лесу показались псы. Если бы Саманта была одна, она просто легла бы на снег и позволила пытке закончиться. Однако с ней рядом оказалось другое живое существо, маленькое и загнанное. Следовало его защитить, а потом уже думать о себе. Девочка помогла Саманте вырваться из сна — но, как выяснилось этой ночью, не окончательно. То ли от удара и последовавшей контузии, то ли оттого, что все силы ушли на бег, сон застал ее беззащитной и поглотил без остатка.

На этот раз в нем не было третьего. Вместо третьего наверху катилось багровое, валящееся за дальний лес солнце. До леса тянулся галечный пляж. Галька сверкала, как слюда, и скрипела под ногами Саманты. Те, что шли по обе стороны от женщины, шагали бесшумно. Справа шел ее сын, и горло его было разорвано, а из раны непрерывно струилась темная кровь. Слева вышагивал Алекс. И в этом сне он не молчал. Напротив, говорил так много, что Саманта уже начала сомневаться, действительно ли видит сон.

Для начала, обернувшись к ней, Алекс сказал:

— Я понял, что он мой сын, как только ощутил вкус его крови. К сожалению, у Гморка очень острые зубы и сильные челюсти. Извини. Я ничего не мог сделать. А потом ты убила меня, и я не успел объяснить…

— Я убила не тебя, — ответила Саманта. — Я убила чудовище.

Алекс усмехнулся. По лицу его скользили багровые отсветы. В этом пожарном зареве рыжие от природы и от пролившейся крови волосы Алекса горели, как огонь.

— Знакомая отговорка. Все вы говорите так. «Я не убивал Мирру, я прикончил чудовище», — передразнил он кого-то неизвестного. — Чушь. Пора бы уяснить, что человек и есть чудовище. Смешение ангела и зверя, все выси и все бездны в одном существе. «Он вместилище скверны и чистый родник, он ничтожен, и он же безмерно велик» — так, кажется, старина Хайям говорил о нашем племени. Тот, кто не хочет этого признать, ведет себя как ребенок, от страха прячущий лицо в ладонях. Тот, кто хочет убить чудовище в себе, просто оскопляет себя, лишает половины души…

— Не все бездны, — тихо возразила Саманта.

— Что?

— Не все бездны, — уже уверенней повторила она. — Есть такие, после которых человек не имеет права называться человеком.

Алекс пожал плечами.

— Хорошо. Не все бездны, — согласился он с неожиданной покладистостью. — В любом случае я хотел поговорить не об этом. Я хотел извиниться за то, что его… — Тут он кивнул направо, где размеренно и мертво вышагивал ее сын. — …убил. Если бы я знал, кто он такой, поступил бы иначе. Но тебя все равно следовало от него избавить.

— Зачем? — тихо и горестно пробормотала Сэми.

— Затем, что ты шесть лет провела во сне — а твоим мозгам и таланту можно было найти гораздо лучшее применение.

— Ты не можешь об этом судить.

— Кое в чем могу. Сладкий пароксизм материнства, в котором ты застыла… Я видел мадонн итальянских мастеров. У них очень довольные и очень тупые лица.

— Их лица светятся…

— Животным довольством, — перебил Алекс. — Если уж говорить о мадоннах, то мне куда ближе православные иконы. На лицах православных Богородиц запечатлено горе, знание жестокой судьбы их сына. Знание, которое всегда лучше неведения…

Они все шагали на закат, к черной гребенке леса, но лес не приближался. И это было хорошо, потому что в лесу таилось страшное — может, стая канивров, а может, и что-то похуже. Мертвый человек-олень уже не мог никого защитить от свирепости этой чащи. А Алекс не замечал опасности и шагал широко и уверенно. Или, может, это потому, что он тоже мертв?

— Помнишь, я сказал тебе — кажется, дважды, — что великий ученый никогда не соперничает с людьми, — продолжил Алекс. — Только с тем, кого на самом деле нет…

— Почему ты уверен, что его нет?

Алекс обернулся к ней. Его голубые глаза смеялись.

— Я ведь умер. Уж кому бы и знать, как не мне. Нет никакого суда, никакого света во тьме… Хотя бы ради того, чтобы выяснить это, стоило умереть.

— Умирать вообще не стоит, — возразила Саманта.

— В этом ты права, — кивнул он. — Так вот… для того, чтобы соперничать с этим, несуществующим, надо доводить каждое дело, каждый эксперимент до конца. И надо постоянно повышать ставки. Жизнь может оказаться недостаточной ставкой в этой игре…

— А что ценнее жизни?

Алекс поднял лицо к небу и улыбнулся. Улыбнулся веселой, беззаботной, почти детской улыбкой. Так он улыбался Саманте всего несколько раз: при первой их встрече, тем вечером в кафе, и потом еще однажды, в парижской гостинице. Тогда она не поняла этой улыбки, и очень жаль.

— Ценнее жизни может быть любовь. Разве не так?

Резко развернувшись к спутнице, он взял ее за руку, и женщина вскрикнула. Рука Вечерского была живой и теплой. От неожиданности Саманта остановилась. Теперь они вдвоем с Алексом стояли на галечном пляже, а молчаливое путешествие к лесу продолжил лишь убитый человек-олень.

Алекс притянул женщину к себе и, глядя ей прямо в глаза, повторил:

— Любовь ценнее жизни. Это я и хотел тебе сказать. И я не проиграю свою ставку. Так или иначе, Сэмми, ты будешь моей.

От его слов Саманте сделалось так же страшно, как тогда, когда умираешь во сне. Задохнувшись, она вырвала руку… и проснулась. В окно светила луна. На полу спали двое хозяев дома. Приведшая ее сюда девочка свернулась на соседней кровати. Кто-то ворочался и бормотал за перегородкой, и, глухой и тоскливый, несся над поселком вой канивров.

Глава 5

Дело застопорилось на серебре. Элджи понял, что тот конец свирели из бедренной человеческой кости, что ближе ко рту, должен быть оправлен в серебро. Отчего-то это было важно.

Элджи пробегал пальцами по гладкой, добела отскобленной кости, и кость говорила с ним. Такое случалось часто. Сначала с ним говорили только слова в планшете у женщины в белом халате, а потом начали говорить вещи. Например, море, если его погладить, говорило, сколько в нем рыбы и где пройдут самые большие косяки. Кремни говорили, как лучше их расколоть, чтобы получился хороший нож, — все железные ножи давно отобрал Говорящий со своими прихвостнями. Морская трава и рыба говорили, ядовиты они или нет. Может, поэтому Элджи и прожил так долго. Только Глубинный Бог говорил не с ним, и это заставляло Элджи усомниться в том, что Глубинный Бог вообще способен говорить. Если всё говорит, отчего тот молчит?

Бедренная кость Гремлина сказала Элджи, что для беседы с мертвецом — а спасенный, несомненно, был мертвец, хотя и ел, и дышал — лучше ее не найдешь. Надо только выскоблить внутреннюю пористую начинку и высосать сладкий мозг, а затем просверлить два похожих на ноздри отверстия на одном конце, а другой оправить в серебро. Но серебра у Элджи не было. Серебро, несомненно, имелось у бешенок, владевших Запроливьем.

Когда-то там стоял Корпус «Б», или, попросту, женское отделение Центра. Женщин Элджи знал плохо, кроме той, что дала ему новое имя, и, наверное, матери — хотя мать он не помнил. В первую ночь гнева Глубинного Бога два острова, соединенных узким перешейком, оказались отрезаны друг от друга, потому что перешеек залила вода. Племя осталось на этом, а женщины, то есть бешенки, на том. Их называли бешенками потому, что они были опасны. Они поклонялись не Глубинному Богу, а его вечной противнице, Богине-Косатке. Иногда, в ночь Большого Лова, когда все море светилось зеленым, Богиня приближалась к острову с севера, со стороны Запроливья. И тогда из-под острова выстреливали черные щупальца — но охотились они, в кои-то веки, не на людей Племени. Вода в море вскипала, огромные волны бились о скалы. Соплеменники Элджи и даже сам Говорящий сжимались в своих убежищах, а Элджи часто залезал на камни и наблюдал за битвой богов. Ему казалось, что Глубинный Бог сильнее и что он побеждает, снова и снова, утаскивая противницу во тьму под островом. Но спустя какое-то время Косатка возвращалась, потому что владела женским Даром Возрождения. Это тоже было неприятно, потому что для Возрождения бешенкам требовались мужчины Племени. Иногда бешенки совершали набеги на их остров на узких, сплетенных из тростника лодках и увозили тех, кого удавалось поймать. Гнаться за ними Говорящий запрещал. Элджи знал, что у бешенок много блестящих штучек. Он сам не раз видел, как их украшения сверкают на солнце, словно блики на воде. У бешенок были длинные волосы, и в волосах тоже блестели штучки. Возможно, среди них найдется и серебряное кольцо или браслет. Вопрос в том, как его добыть.

В маленькой бухте с отвесными скалами молодняк собирал мидий. Или еще каких-то моллюсков, чьи большие лиловатые раковины лепились к камням. Молодь охраняла одна-единственная бешенка, впрочем, крупная, мускулистая, с плоским лицом и широким носом. Вдобавок, черная как смоль. В ее шевелюре, заплетенной в косички, полно было блестящих штучек. А еще одна, узкая, цвета серебра, на руке. Элджи сначала недоумевал, откуда взялись все эти штучки, но потом, вплавь обогнув островок под названием Запроливье, увидел очертания недалекого плоского берега и даже крыши городка. Оказывается, Запроливье было всего в нескольких милях от Большой Земли. Наверное, бешенки совершали набеги на Большую Землю и оттуда притаскивали все блестящие штучки. Странно, что им требовались люди племени. Наверняка на Большой Земле людей было больше. Впрочем, особенно долго над этим Элджи думать не стал — надо было понять, как отобрать у бешенки ее серебро.

До Запроливья легко можно было добраться на плоту, но плот на воде слишком заметен, поэтому Элджи отправился вплавь. Предварительно он покормил спасенного рыбой и поудобней устроил его на лежанке из сухих водорослей. Взгляд человека был все так же тускл, хотя волосы начали медленно отрастать. В его теле была жизнь, но это была жизнь рыб и скал, лишенная смысла и цели. Вылезая из расселины, Элджи обернулся и усмехнулся напоследок: скоро его свирель из кости будет готова. Скоро он поговорит с мертвецом, заключенным в живом теле.

Теперь, цепляясь за скользкий, облепленный водорослями камень, так что над водой выступала только голова и одна рука, Элджи уже не был так уверен в успехе. Не был уверен до тех пор, пока не заметил лодку — узкую и плетенную из тростника, одну из лодок бешенок. Она покачивалась на волнах между рядами черных мокрых валунов. Элджи оттолкнулся от своего камня, нырнул и поплыл к лодке.

Нэнси Бет была простой рабочей девушкой. Она работала в Брайтоне, в приморском квартале, где виллы богачей соседствовали со старыми кирпичными домами бедноты. Хемлок был ее сутенером. Он называл ее «идиотка», «дурья башка» и еще всякими словами, которые матушка Нэнси Бет точно бы не одобрила. Потом он побил Салли. Салли была не идиоткой и не дурьей башкой. Салли была очень красивой, с кудрявыми белыми волосами и синими глазами, с блестящими чистыми зубами и веселой улыбкой. Нэнси она очень нравилась. После того как Хемлок ее побил, Салли лишилась красивых зубов, и улыбаться перестала, и ходила все время скрючившись, прихрамывая на одну ногу. Утром после работы, когда Хемлок, по обыкновению, напился джина и захрапел, свесив руку с койки, Нэнси подошла к нему и перерезала глотку осколком стекла. На суде ее признали умственно неполноценной и сначала держали в больнице с желтыми скучными стенами, а потом отправили в Центр. В Центре она обжиться не успела, потому что сразу случилось землетрясение, и остальные девушки взбунтовались и перебили охрану. Нэнси убивать охранниц не хотела, однако пришлось. Потом Большая Леди объявила, что они — Девы Моря и поклоняются Богине-Косатке. Нэнси сочла это глупостью, однако робость помешала ей высказаться вслух. Кто она, в конце концов, такая? Она же идиотка и дурья башка. Леди лучше знать. У нее потрясающее красное платье и пышные рыжие волосы. Она была красива, почти как Салли, только улыбка ее портила.

Некоторое время Леди приглядывалась к Нэнси, потому что та была большой и сильной. Даже взяла в свою охрану, но после нескольких набегов быстро поняла, что Нэнси — дурья башка, и в наказание отправила ее стеречь детей. Разве что добытые в походах украшения не отобрала. А Нэнси и не возражала. Дети ей нравились, хотя это были странные дети. У некоторых на спине и под мышками росла чешуя. Многим не хватало глаз и пальцев на руках. Леди говорила, что это Второе Поколение, истинные слуги Матери-Косатки. Еще дети умели дышать в воде, у них были острые зубы, а глаза — у тех, у которых были глаза, — большие и выпуклые, затягивались прозрачной пленкой, вроде третьего века. Нэнси дети любили и уважали и приносили ей самых вкусных мидий и морских червей. В общем, жизнь на острове с Морскими Девами была ей по душе, куда больше, чем ночная работа в Брайтоне.

Сегодня день выдался ветреный и прохладный, но солнечный. Детвора весело гомонила, пощелкивала, щебетала. Морские гады на сушу не лезли, и даже когда вылез длинный сороконог, дети быстро убили его ножами, сделанными из заточенных створок раковин. Нэнси вытянулась на плоском, чуть нагретом солнцем камне и закрыла глаза. И, кажется, заснула. Разбудил ее громкий визг.

Элджи стоял в шаткой лодочке, мысленно припоминал все бранные слова, которые слышал от Гремлина и прочих прихвостней Говорящего. А уж те на брань не скупились. В руках Элджи извивался скользкий, как угорь, малыш и пронзительно визжал. У малыша был только один глаз посреди лба. Из этого глаза непрерывно текло, а трехпалые ручки с острыми коготками яростно кромсали воздух. У горла малыша Элджи держал кремневый нож — что не помешало остальным детям прыгнуть в воду и змеенышами поплыть к лодке. Остановил их только крик большой черной бешенки.

— Эй! — заорал Элджи. — Я не хочу его убивать. Мне нужно только твое кольцо… то, большое, на руке. Брось его мне, и я брошу детеныша.

Бешенка смотрела, пригнув голову и напружинив плечи, как для драки. Потом хрипло крикнула:

— Откуда ты взялся?

Элджи махнул рукой в сторону их островка и чуть не выпустил голосившего детеныша.

— Подплыви ближе, я не докину, — хитро предложила бешенка.

Дети на берегу дружно заклацали редкими, но острыми зубами. Элджи понял, что влип.

И тут появился кое-кто третий. Почувствовав его вонь, рыбак резко крутанулся, отбрасывая детеныша в воду и занося нож. Малый Бог поднял чудовищные клешни и, миновав лодку — при этом утлое суденышко закачалось так, что Элджи чуть не вывалился за борт, — попер на берег.

Малые Боги всегда предупреждают о себе вонью. Этот вонял падалью, как будто какой-то нерадивый рыбак забыл полную рыбы сеть на солнце, и рыба долго там разлагалась. У этого бога был серо-зеленый панцирь, заросший морскими желудями, десять ног и две очень большие раздутые клешни. Клешнями Малый Бог схватил одного из малышей и сразу разрезал пополам. Неловко подобрав еще дергающую ногами нижнюю половину, Малый Бог отправил пищу в пасть и быстро перетер жесткими ротовыми пластинами.

Остальные дети по резкому крику бешенки бросились врассыпную, а та храбро шагнула вперед, занося каменный топорик и костяную острогу. Только против Малых Богов бессильны и топор, и острога — это Элджи отлично знал. Даже Говорящий против них бессилен, потому что Малые Боги слишком глупы и злы, чтобы понимать его речь. Но, может быть…

Сам не понимая, зачем он это делает, Элджи сунул руку в мешочек на поясе, где лежала его костяная свирель. Кроме этого мешочка с ножами, веревкой и дудкой и самого пояса, на нем ничего не было. Элджи поднес недоделанную свирель к губам и сильно дунул. Раздался низкий звук, наподобие того, что эхом раскатывался по всем дырам, подземным расселинам и пещерам острова, когда Глубинный пробуждался и готовился сотрясать землю. Малый Бог замер на месте с поднятой окровавленной клешней, а затем, попятившись, шустро-шустро засеменил к воде. Так шустро, что по пути смял-таки лодку Элджи и рыбак полетел в море. Свирель он при этом из рук так и не выпустил.

Ночью детеныши угомонились, сбившись в плотный комок. Часть из них погрузилась в наполненную водой яму в дальнем конце пещеры. Элджи и Нэнси — оказывается, бешенку звали Нэнси — сидели в темноте на большом камне и трогали друг друга. Элджи вспоминалось что-то из детства, когда он ходил в «группу». Одна девочка в группе, беленькая, с редкими светлыми волосками на руках, тоже любила его трогать. Однажды их застал воспитатель и закатил Элджи взбучку.

Но здесь сама Нэнси была воспитателем, значит, трогать было можно. У Нэнси на руках не было волос, только гладкая кожа, теплая и приятная на ощупь. Еще глаже была кожа на животе и на бедрах, и между бедрами, если сунуть пальцы в жесткие густые волосы, было очень горячо и влажно. Внизу живота заныло и раздулось то, что очень часто поминал Гремлин и другие в своих ругательных речах. Нэнси протяжно и низко вздохнула и легла на спину, раскинув ноги. Элджи не знал, чего она от него хочет. Видимо поняв это, бешенка снова села и, надавив на грудь Элджи, опрокинула на спину его. Потом уселась на него и принялась скакать. Было очень горячо, и мокро, и приятно, и чуть-чуть больно — а потом Элджи закричал и, кажется, умер, потому что стало никак.

Утром его защекотал солнечный луч, бивший с потолка. Элджи проснулся. Бешенка Нэнси сидела рядом на камне и смотрела на него большими блестящими глазами. Потом сняла со своей руки браслет, надела ему на руку и тихо толкнула к светлому входу в пещеру. Дети, просыпаясь, начали ворочаться, чмокать и поскуливать. Бешенка толкнула сильнее и отчего-то всхлипнула, а потом лицо ее сделалось злым. Элджи тихо сполз с камня и пошел вон из пещеры, к недалекому морю. Надо было вернуться на остров и доделать свирель, потому что пела она все-таки как-то не так.

Глава 6

Сиби догнала Майка только у ворот. Вернее, не совсем догнала, потому что он уже не бежал. Майк барахтался в руках какого-то рослого человека в меховой куртке, который сильно его тряс. Так сильно, что светловолосая голова Майка болталась из стороны в сторону, как воронье гнездо на ветке. Сиби взвизгнула, мгновенно вскарабкалась на плечи обидчику и цапнула его за ухо. И тут увидела…

Перед воротами, в растоптанной многими ногами грязи, корчились двое. Выглядели они просто ужасно, хуже, чем отец Элиэзер выглядел после того, как Сиби его укусила. Все лицо и руки в кровоточащих язвах, а по серой форме на груди и спине расплывались красные пятна. От изумления Сиби свалилась с того, кто поймал Майка. Тот, впрочем, уже отпустил мальчишку и теперь беспомощно смотрел на умирающих. И не решался подойти ближе. Наверное, как отец Элиэзер, считал, что они нечисты. Сиби обернулась к Майку:

— Это ты сделал?

Тот был белее снега.

— Я хотел выйти… Они не выпускали, и я попросил Маниту…

— Он заорал: «Чтоб вы сдохли!» — и те андро тут же рухнули, — вмешался рослый человек. — Молли Сивая Лошадь недаром твердила, что у парня черный глаз.

Сиби внимательно заглянула в глаза Майку. Те оставались голубыми, просто очень испуганными.

— Никакой не черный, — сердито заявила она. — А у тебя из уха течет кровь.

Рослый схватился за ухо. Вокруг собиралась толпа: женщины, старики, и мужчины тоже. Люди рокотали, пока глухо, как отдаленные раскаты грома. Скоро гроза должна была разразиться вовсю. Кто-то уже подобрал камень и запустил в Майка. Промазал, правда, и угодил в ворота, которые железно грохнули, но следующий камень точно бы попал в цель. Сиби шкурой чувствовала. К корчащимся никто не подходил. Сиби, отпихнув Майка и схватившегося за ухо рослого, уже собралась посмотреть что к чему, когда люди стали оборачиваться. Пришел кто-то еще. Сиби подпрыгнула, но ничего не разглядела за головами и тогда снова вскарабкалась на плечи рослому с прокушенным ухом.

По улице спешили Мартин, Сэми, мама Майка и еще три рыжие и совершенно одинаковые девчонки. Сиби плюхнулась в снег и даже глаза протерла. Одно дело Батти и Мартин — Батти тем более уже умер, и вообще она их вместе не видела, — но тут целых три Близняшки так увлекли цвергиню, что она на секунду позабыла обо всем остальном. А вот Мартин не забыл. Он приказал: «Разойдитесь». Тихо вроде приказал, однако люди послушались и расступились. Совсем, правда, не разошлись.

Майк отчаянно дернулся, словно соображая, куда бежать, но бежать все-таки не стал. Его мама кинулась к нему. Сэми решительно двинулась к умирающим и присела рядом с ними на корточки, а Мартин вклинился между толпой и мальчиком и спросил:

— Что произошло?

— Этого следовало ожидать! — прокричали из толпы.

И еще:

— Мальчишка — чертов мутант!

И еще:

— Было только делом времени, пока он не прикончил одного из нас.

— Выродок!

— Мартин, в сторону…

— Да что вы слушаете этого дроида!

Все это очень напомнило Сиби поселок сумасшедших людей из снов Колдуна. Там был отец Элиэзер, и он мучил Колдуна. Поселок назывался «Страшным Местом», потому что сумасшедшие люди убивали сестренок. Сиби оскалила зубы. Она не могла помнить, но все же отлично помнила эти слова: «Чертов мутант». Она тоже была чертовым мутантом. И тоже способна была прикончить одного или многих из них. Не заняться ли этим прямо сейчас?

— Я сказал Маниту… Я не нарочно, — тихо повторил Майк. — Мне жаль…

Собравшиеся сдаваться не собирались.

— Жаль ему.

— Убийца!

— Вот что бывает, когда баба с дроидом путается…

— Да пристрелить его на месте, и вся недолга.

— Мне жаль! — заорал Майк. — У меня папа умер! Я просто хотел пойти в лес и найти его.

Его мать отчаянно вцепилась в сына, но было понятно — если дать людям волю, вырвут и убьют.

Не слушая воплей, Мартин обратился к Сэми:

— Что с ними?

Та покачала головой:

— Очень быстрый распад тканей. Как при сильном облучении, но намного активней. Это странно, потому что андроиды намного устойчивей к радиации, чем люди. Внутренние органы тоже повреждены…

Словно в подтверждение, один из лежавших в грязи закашлялся кровью. Второй забарахтался. Сэми поддержала его голову, и больного вырвало черно-красной слизью с кусками мяса.

От леса подул ветер, ударил по толпе снежной ладонью. Ветер толкал их назад, но собравшиеся напирали. Пустой участок у ворот становился все меньше, и одновременно у длинного низкого здания напротив ворот выстроилась цепочка людей в сером. Все они были чем-то похожи на Мартина — не так, как Батти, но похожи. Еще больше они были похожи на тех, кто сейчас умирал в снегу. У людей в сером не было громких ружей, однако они излучали опасность. Откуда-то Сиби поняла, что, если пятачок свободного пространства совсем сожмется, эти люди двинутся на толпу, и тогда произойдет страшное — может, еще более страшное, чем в Страшном Месте.

Сэми, хотя и держала на коленях голову умирающего — клочки волос с его черепа сыпались прямо в раскисший снег, — смотрела только на Майка. И Сиби совершенно не понравился ее взгляд. Не злой, как у сумасшедших людей из толпы, но очень… изучающий? Сэми как будто хотела разрезать Майка и посмотреть, как у него внутри все работает. Девочку пробрала дрожь. Надо поскорее объяснить, иначе непременно разрежет.

— Это Маниту, — выкрикнула Сиби. — Такой индейский бог. Майк его просит, и он делает. Сегодня утром сделал цыплят шестиногими, и от этого Рэйчел очень громко визжала, и Майка заперли в кладовой.

При этих словах одна из рыжих тихонько ойкнула и прижала ладони к щекам.

— Но я его выпустила, — продолжила Сиби. — Значит, я виновата. Только я все равно не позволю меня пристрелить, пока не нашла Колдуна!

Выпалив это, она воинственно уставилась на толпу.

Сэми признание вины совсем не заинтересовало. Глядя на Мартина, женщина спросила:

— Что за история с цыплятами?

Мама Майка судорожно прижала сына к себе.

— Он не виноват. С ним случается… Он может изменять животных и растения. Но никогда, никогда не трогал людей, и я ему запрещала…

— Да он нас всех изуродует! — гаркнул рослый, вдруг обретший голос. — Принялся за дроидов, потом нас измордует. Выкинуть его в лес!

— Изменять? — упрямо допрашивала Сэми. — Как?

— Он выдумал себе какого-то Маниту…

— Я не выдумал! Маниту есть. Он говорит в моей голове и даже поет, и он очень могучий. Не я же их так…

— Подождите.

Сэми скинула куртку, аккуратно подстелила ее под голову давящегося рвотой человека и встала.

— Ты пробовал изменять их обратно?

Мальчик закивал:

— Я говорил: «Маниту, Маниту, забери все, что дал», — но он не слушался.

И тут Сэми улыбнулась. Сиби не поняла. Чему сейчас можно радоваться?

— Ты просто говорил неправильные слова, — мягко сказала женщина. — Надо так: «Возвращение к исходным показателям». Попробуй еще раз.

Майк оглянулся на Мартина. Тот кивнул. Мальчишка закрыл глаза, наморщил лоб и раздельно произнес:

— Возвращение к исходным показателям.

Сначала ничего не происходило. Затем с губ лежащего на куртке человека перестала сочиться кровь и язвы у обоих принялись затягиваться. Это Обновление, поняла Сиби, это немного похоже на то, что сделал Колдун. Только без Старого. Вместо Старого, наверное, Маниту.

Сэми ощупала Обновленных и велела:

— Перенесите их в дом. Мне надо провести более тщательный осмотр. И приведите мальчика.

Мартин нахмурился:

— Никуда и никого мы не приведем, пока вы не объясните, что происходит. Вы что-то об этом знаете?

Сэми, не поднимаясь с колен, оглянулась на Мартина. Она сказала ровно и сухо:

— Да, знаю. Мальчик способен на непосредственный телепатический контакт с генботом. Это то, ради чего мы создавали «Вельд», только в лаборатории эксперимент до конца довести не удалось. Его завершила природа. Ваш Майк — биохакер.

Сиби стояла ближе, чем Мартин, поэтому расслышала и другие слова — те, что женщина обратила к раскисшему снегу и каплям крови на нем.

— Алекс, — сказала Сэми, — ты говорил об этом? Это твой эксперимент, тот самый, который надо довести до конца?

Значит, того, который внизу, звали Алексом. Он жил в крови и в углях костра и был тезкой страшного человека-волка. Сиби снова вздрогнула, и усилившийся ветер был тут ни при чем.

Саманта собирала волосы в хвост, глядя в карманное зеркальце. Зеркало одолжила ей Дженис — мать Майка и супруга покойного Батти. Обнаружив седой волос, Сэми с неудовольствием его вырвала. Она, в отличие от многих лабораторных работников, всегда была внимательна к своей внешности. Женщина проследила пальцем морщинку на лбу и поморщилась. В чем-то Алекс был прав. За шесть лет она очень опустилась, совсем махнула на себя рукой. Пароксизм материнского довольства… Черт! Нет, нельзя позволить ему, мертвому, диктовать условия ей, живой. Она грустит о сыне. Очень грустит.

Саманта заглянула в себя, но грусти не было. Просто какая-то часть ее души умерла. В этой отмершей части были нежность и боль, но была и немота, отупение. Сейчас отупение проходило. Сэми сжала зубы. Надо работать. Надо идти вперед. Прошлое — прошлому, праху — прах.

Отложив зеркальце, Саманта повернулась к своим пациентам. Двое лежали на койках и мирно спали. Ни следа болезни, ни шрамов — чистая розовая кожа. Может быть, слишком чистая и гладкая для взрослых мужчин. И все. Несмотря на очевидное здоровье пациентов, Саманта вколола им снотворное. Физиологически они вернулись в норму, а вот как скажется перенесенный стресс на сознании — время покажет. Хотя психика андроидов куда устойчивей, чем у людей, лучше перестраховаться.

Саманта не была врачом, ее опыт ограничивался работой с животными. В поселке оказался неплохой запас медикаментов, а вот врача на три сотни жителей не нашлось. Была медсестра и еще знахарка, некая Молли Сивая Лошадь, но обе отказались прикасаться к этим больным. Похоже, двух невезучих сторожей еще долго будут обходить стороной.

Стукнула дверь. Послышались тяжелые шаги. Мартин вошел в комнату, отряхивая с плеч снег.

— Как они?

Саманта пожала плечами:

— Сейчас сложно сказать. Жизненные показатели в норме. Но любви к Майку эти двое точно испытывать не будут. И, что более печально, люди запомнят то, что сегодня произошло, а людей вы полностью контролировать не сможете. Мальчика лучше из поселка убрать.

Мартин остановился посреди комнаты, глядя на женщину с неопределенным выражением.

— Вы всегда так легко распоряжаетесь чужими жизнями?

Сэми прикусила губу.

Этим утром ей хватило глупости назвать андроиду свое настоящее имя. Еще толком не продрав глаза, с головой, тяжелой от сна и пронзительного, несущегося из курятника визга, она не сообразила, чем это может обернуться. Мартин внимательно на нее посмотрел и сказал:

— Лучше выберите другое имя, иначе вашу безопасность я не могу гарантировать.

Сэми усмехнулась:

— Проще говоря, меня линчуют. Понятно — я же «мать чудовищ», виновница катастрофы.

Мартин покачал головой:

— Нет. Не поэтому. Те, кто лоббировал акт о «добровольном участии искусственно созданных человекоподобных существ в экспериментах по изучению человеческого генома», несли на транспарантах ваше имя. Вы ставили опыты на андроидах и никогда не скрывали, что вас это не смущает. Половина здешнего населения — андроиды. К примеру, я.

Женщина прищурилась:

— Но что-то вы не спешите меня вздернуть.

— Я повидал достаточно смертей. Еще одна мне не нужна.

Саманта куснула костяшки пальцев — старая, забытая за шесть лет привычка.

— Вы сказали «половина». А остальные?

Они беседовали в доме у Мартина. Скудно обставленная комната: койка, вешалка, стол и стулья, ящик с вещами. Андроид сидел за столом. Сэми устроилась на аккуратно заправленной койке. Сидеть было низко и неудобно, колени задирались чуть ли не до груди. От электрической батареи, которую Мартин вытащил из чулана и подключил специально для Сэми, едва-едва тянуло теплом. Холодные стены и холодный пол, убогий солдатский быт. Ее домик на озере, впрочем, был немногим лучше.

— Остальные… Беженцы из окрестных городов. И еще несколько активистов движения за свободу андроидов. Им пришлось скрываться здесь от властей. Дженис из них.

— Дженис Батти? Мать Майка? Но ее муж был…

— Андроидом, да. — Мартин скупо улыбнулся. — Должно быть, вам это кажется извращением. Чем-то вроде скотоложества или забав с пластиковой куклой.

Сэми прищурилась:

— Вы меня совсем не знаете, но спешите осудить.

— Я знаю ваш тип. Престижная школа, белый район. Ваш прадед-республиканец был крайне недоволен, когда ввели совместное обучение для негров и белых. Ваш дед дважды голосовал за Никсона. Ваш отец…

— Мой отец был наркоманом и умер в тюрьме. Я торговала метамфетамином, когда мне не исполнилось и десяти лет. Моя лучшая подруга была черной. Что еще из семейной хроники Морганов вас интересует?

Мартин пожал плечами:

— Думаете, тяжелое детство вас оправдывает?

— Я не нуждаюсь в оправданиях!

Этот человек… нет, андроид — он ее злил. Не потому, что был прав, но потому, что ему было наплевать на правду. Он упрямо верил во что-то свое, и никакие аргументы Саманты его бы не разубедили. Он был фанатиком.

Примерно это Сэми и выложила своему собеседнику, не особенно выбирая выражения.

Мартин поднялся со стула и улыбнулся:

— А вы любопытная личность. По крайней мере, горячитесь очень искренне. Хорошо. Давайте на время забудем наши идеологические разногласия, и вы расскажете мне, как здесь очутились и откуда знаете Роя.

Сэми замолчала. Конечно, следовало бы объяснить предводителю андроидов, как она оказалась в их поселке, следовало сказать хоть что-нибудь — но она не была готова. Вместо слов Саманта полезла в карман куртки и достала наладонник, который взяла у девочки.

— Вот. Мне нужно передать вам это. От Батти.

Подумав, она добавила:

— Он, кажется, умер.

Рука андроида замерла, не дотянувшись до матово-черной пластины.

Это было только сегодня утром — хотя Сэми казалось, что прошло уже несколько дней. События неслись вперед слишком быстро, а она за шесть лет успела привыкнуть к бездумной размеренности бытия. Что ж, пора отвыкать.

Сейчас Саманта ответила:

— А вы? Вы бы приказали своим людям атаковать толпу, если бы мальчика попытались убить?

Мартин прошагал к стулу. Сел, поднес ладони к батарее, размял покрасневшие пальцы.

— Приказал бы.

— Но те, кто кричал, были напуганы. Злы. Ничего не понимали. И все же вы приказали бы стрелять в них?

Тот покачал головой:

— Не стрелять, нет. Чтобы разогнать толпу, стрелять не обязательно.

— Вижу, вы в этом неплохо разбираетесь, — саркастически улыбнулась Саманта.

— Как и вы в биологии. Мы оба профессионалы, так ведь? Вот и объясните мне, как профессионал профессионалу, — что там произошло?

Сэми всмотрелась в четко очерченное лицо. Красивое, наверное. Очень красивое, если не знать, кто он на самом деле. Мартин заметил ее взгляд и улыбнулся своей нещедрой улыбкой.

— Я вам помогу. Вы говорили о «Вельде». Рой рассказывал, что в Лондоне объявились вельдовые торчки — колются и сращивают свое сознание с сознанием химер. Но о язвах и кровавой рвоте он ничего не упоминал.

Сэми потерла лоб. Вот и решай, что рассказать ему, о чем умолчать. Сегодня, похоже, весь день ей придется плясать между полуправдой и откровенной ложью. Решившись, женщина произнесла:

— «Вельд-один» — лишь первая стадия эксперимента. Нам удалось добиться телепатического контакта с сознанием подопытных химер. Это давало возможность управлять поведением зверей, но добивались мы другого. Во всех химер, и в андроидов тоже… — тут она сделала паузу и Мартин кивнул, — встроен «генетический компьютер», коротко «генбот». Это мое основное открытие. Генбот контролирует организм на намного более глубоком уровне. Позволяет изменить экспрессию… синтез белков, включать новые физиологические механизмы. Встраивать в геном последовательности чужеродной ДНК. Или, как в сегодняшнем случае, подать сигнал апоптоза… запрограммированной смерти клеток.

— Это то, что случилось?

— Да. Запрограммированная смерть. Это первый приказ, которому я обучила генбот.

— Лихо.

Сэми пожала плечами:

— Вас тоже сделали для того, чтобы убивать. За смерть всегда платят больше.

Мартин нахмурился:

— Но вы сказали, что не успели довести эксперимент до конца.

— Да. Мы хотели создать коктейль нового поколения, дающий пользователю возможность отдавать приказы непосредственно генботу. Мы обучили компьютер распознавать сигналы человеческого мозга, нашу систему символов. Но как передавать этот сигнал, придумать не успели.

— Природа поработала за вас.

Сэми кивнула:

— Да. Майк уникален. — Усмехнувшись, она добавила: — Вы не представляете, сколько бы за него заплатило любое военное ведомство.

Андроид направил на нее холодный взгляд светлых глаз.

— Вы всегда думаете в первую очередь о деньгах?

— А как же. Тяжелое детство, — зло сказала Саманта. — Гребу под себя, и все мне мало.

Черты андроида стали жестче.

— Увы, мы вам заплатить не сможем. И все же вам придется рассказать, чего нам ожидать.

— В смысле?

— В смысле, какой ущерб может нанести Майк.

Сэми прошла через комнату. Встав у окна, затянутого пленкой инея, она тихо рассмеялась.

— Ущерб? Скажите еще, «сопутствующий ущерб». Очень большой, но вам не следует беспокоиться. Для большинства людей он безопасен.

— В смысле?

Женщина сплела руки на груди.

— В смысле, он опасен только для тех, в чьих организмах есть последовательности генбота. Для андроидов. Для химер. Для людей — нет, если они не заражены…

Саманта покусала губу.

— Шесть лет назад Алекс говорил, что вирус передается только через кровь и другие биологические жидкости. Конечно, за шесть лет вирус мог и мутировать… Перейти на воздушно-капельное распространение… тогда инфицированы все.

Мартин встал со стула и резко шагнул к ней.

— О чем вы говорите? Какой вирус? Какой Алекс?

Саманта замолчала.

— Ну?

Женщина упрямо молчала. Андроид положил руку ей на плечо и сжал пальцы. Саманта невольно охнула — рука у Мартина была не мягче железа.

— Перестаньте играть в секреты. Вы мне все расскажете. О вашем генботе, об Алексе, о том, как вы здесь оказались. И зачем.

— Несомненно, чтобы провести диверсию, — прошипела она.

— Не ерничайте. Если вы правы насчет Майка, Бессмертные пойдут на все, чтобы его заполучить. А вы всю жизнь работали на их шайку… Говорите.

Саманта подняла голову. В дюйме от ее лица горели холодные глаза андроида.

— А если не заговорю?

— Тогда я прикажу вывести вас к забору и пристрелить, как собаку, — спокойно ответил Мартин.

Он так и сделает, поняла Саманта. И одновременно поняла, что ничего ему не расскажет. Не тогда, когда ей угрожают и приказывают.

Женщина усмехнулась:

— Ну пристрелите. Докажите свою человечность, Мартин. Вы ведь боретесь за право называться человеком?

Неожиданно андроид улыбнулся.

— Исходя из того, что я знаю о людях, это будет самый человечный поступок. — Помедлив, он добавил: — У вас есть время до утра. Посидите пока под замком у меня. Я поставлю у двери охрану. Если одумаетесь, дайте мне знать.

Андроид толкнул ее к двери. За порогом уже ждали двое с автоматами.

Глава 7

У расселины Элджи сидел Говорящий. Он сидел на камне и водил по земле сухим стеблем пастушьей травы, а вокруг собралось все Племя. Точнее, Племя выстроилось полукругом, в центре которого был спуск в расселину, и Говорящий, и тот, кого Элджи вытащил из сети. Последний лежал на спине, бессмысленно пялясь в полуденное небо.

Говорящий ударил прутиком пыль и поднял глаза. Глаза у него были блеклые, как рыбье брюхо, и словно подернутые пленкой. Неприятные глаза. Коричневую кожу исчертили морщины, полуседые волосы заплетены в косы, на шее ожерелье из раковин и человеческих позвонков. Раньше Говорящий был уборщиком в Центре. Но его почему-то не убили, как остальных рабочих и охранников. Может, он уже тогда говорил с Глубинным, и Глубинный его защитил?

— Ты не принес утром рыбы, — мягко сказал Говорящий.

Голос у него был ласковый и добрый, а слова опасные.

— Мы послали Дохляка проверить, все ли с тобой в порядке. Дохляк долго кричал над расселиной, а когда ему ответило только эхо, спустился вниз. И нашел это. — Говорящий мотнул головой туда, где лежал человек из моря. — Зачем ты спрятал его от нас?

Ответа у Элджи не было. То есть, он мог бы сказать, что, не спрячь он человека, того бы сразу скормили Глубинному, — но какой смысл отвечать так?

— Три дня назад пропал Гремлин, — спокойно продолжил Говорящий. — Мы думали, что его съел кто-то из Малых Богов. Малые Боги всегда волнуются перед пробуждением Глубинного. Но сегодня утром Кравиц отправился нарвать тростника, чтобы сделать новый настил на нашем плоту, и нашел в тростниках голову Гремлина. Его шею резал нож, а не клешни или жвала. Как ты можешь это объяснить?

Элджи молчал. Выбравшись на твердую землю после того, как переплыл пролив, рыбак сразу снял с руки серебряный браслет. Браслет был не цельный — между двумя его концами оставалось достаточно места, чтобы просунуть палец. И он легко сгибался и разгибался. Элджи сначала разогнул его, превратив в полоску, а потом полоской обмотал кость. Свирель все равно была не совсем правильная, но лучше он сделать не мог, не с помощью тех инструментов, что имелись на острове. Теперь свирель лежала в мешке на поясе, вместе с ножом. Элджи знал, что ему надо думать о том, как обмануть Говорящего, но отчего-то мог думать только о свирели. Ему очень надо было в нее подуть.

Словно угадав его мысли, Говорящий чуть заметно кивнул Дохляку. Дохляк, длинный и тощий, подошел к Элджи и сорвал с него пояс вместе с мешком. Рыбак стоял опустив руки.

Дохляк развязал мешок и высыпал то, что в нем было, на землю перед Говорящим. Тот нагнулся, отодвинул в сторону моток веревки и нож и взял в пальцы свирель. Брезгливо покрутил ее и взглянул на Элджи.

— Ты знаешь, что мы сделали с Музыкантом и почему? Ты знаешь, что звуки дудки беспокоили Глубинного? Разве ты хочешь, чтобы Бог разгневался и сожрал всех нас?

Элджи по-прежнему молчал. Лицо Говорящего неожиданно смягчилось Он улыбнулся.

— Ты хороший рыбак, Элджи. Ты приносишь много рыбы. Много пользы племени. Мы не будем отдавать тебя Глубинному Богу. В этот раз не будем. Но Глубинный гневается. Мы слышим, как он ворочается и вздыхает под островом и его вздохи разносятся по всему подземелью. Надо его успокоить. На закате мы отдадим ему чужака. Ты придешь и будешь смотреть, и может быть, даже… — тут улыбка Говорящего стала шире, — мы позволим тебе сыграть на дудке, чтобы Глубинный знал — жертва уже его ждет. А затем ты бросишь дудку в Курящуюся Бездну и отправишься на ночной лов.

Тут он швырнул свирель Элджи. Рыбак поймал тяжелую костяную трубку в полете и крепко сжал пальцы.

Глава 8

Саманта лежала на койке, зябко кутаясь в одеяло. За окном вечерело. В щели задувал сырой ветер, предвестник ночной оттепели.

Женщина уткнулась лицом в подушку. Подушка ничем не пахла — стерильно-белая наволочка, словно в этой кровати никто никогда не спал. Может, у андроидов нет запаха. А может, хозяин дома ночевал в казарме. Саманта слабо усмехнулась. Если идея состояла в том, чтобы андроиды ассимилировались и смешались с людьми, получалось это пока неважно. Морган видела стоявшую наособицу группу в серых армейских комбезах. В отличие от своего лидера, они даже не озаботились сменить одежду. Что бы ни говорил Мартин, андроиды всегда будут чужими, чуждыми, а Рой с его женой — исключение, а не правило.

Саманта уже решила, что ее оставили одну до утра, и приготовилась коротать бессонную ночь, когда дверь стукнула и на пороге вырос высокий силуэт. Вспыхнула лампочка под потолком. Женщина откинула одеяло и села.

Это был Мартин, и в руках он держал какой-то сверток.

Когда андроид подошел к столу и, положив сверток, развернул ткань, внутри обнаружились две миски и термос.

Мартин обернулся к Саманте:

— Вы с утра ничего не ели. Вот, Дженис просила передать вам ужин.

Он снял верхнюю миску. В нижней было картофельное пюре и куриная ножка — возможно, от тех самых шестиногих цыплят. Еще два куска буроватого пористого хлеба и столовые приборы.

— В термосе кофе.

Саманта уставилась на угощение. Она была голодна. По горке пюре аппетитно расплылась лужица топленого масла. Куриная ножка обольстительно пахла. Над тарелкой поднимался пар — еда была еще горячей.

Подняв глаза, женщина обнаружила, что андроид пристально смотрит на нее.

— Что?

— У вас очень красивые волосы. Никогда таких не видел.

Еще утром, до всех происшествий, Саманта попросила Дженис согреть воды, чтобы помыться. На острове летом она купалась в озере, а зимой грела чайник и наливала воду в древний жестяной таз, который обнаружила на чердаке. Дженис в ответ на ее просьбу улыбнулась и отвела гостью в настоящую баню. Такие Саманта видела только в старых фильмах — с натопленной печью, с большим деревянным чаном. Чудеса продолжились, когда хозяйка дала ей шампунь и прекрасное полотенце, большое и пушистое. Восхитительное тепло, хвойный, смолистый запах горящих в печи дров… это было как в сказке.

Днем она собрала шевелюру в хвост на затылке, но сейчас резинка слетела, и чисто вымытые волосы стекали по плечам Саманты блестящим водопадом.

Морган накрутила на палец медно-рыжую прядь и усмехнулась:

— Вы всегда брякаете первое, что придет на ум?

Андроид расположился за столом и, отодвинув второй стул, сделал приглашающий жест.

— Садитесь. Вам надо поесть.

— Зачем кормить того, кого завтра собираетесь расстрелять?

Мартин заломил бровь.

— Надеюсь, до этого все же не дойдет. Я вам помогу… Вы упоминали Алекса, так ведь? Он ученый, как вы?

«Как я, — подумала Сэми. — Или не совсем не как я. Или совсем не как я, но какая разница?»

— Сядьте уже, наконец, за стол.

Саманта пожала плечами и подчинилась, но к еде так и не притронулась.

— Я тоже знал одного Алекса, — продолжил андроид. — Точнее, его знал Рой. Александер Вечерский. Он живет сейчас в Лондоне.

«Он уже нигде не живет».

— Мы выполняем для него кой-какую работу.

— И вы? — не удержалась Саманта и тут же прикусила язык.

Мартин хмыкнул:

— Значит, я не ошибся. Мы собираем для него образцы животных и растений и переправляем в Лондон. Еще он потребовал, чтобы мы брали пробы крови у каждого, кто придет в поселок, и тоже отсылали ему.

— А взамен?

— Взамен он снабжает нас гидроксифенилглицином. Через Роя.

— Гидроксифенилглицин? — Саманта нахмурилась, но тут же хлопнула себя по лбу. — Двадцать первая аминокислота. У андроидов зависимость…

— Ваше изобретение.

Морган не поняла, спрашивает он или утверждает, — такой ровный был у Мартина голос.

— В каких грехах еще вы хотите меня обвинить? — немедленно ощетинилась она. — Я организовала теракт одиннадцатого сентября и всемирный потоп?

— А разве не вы?

Женщина ошеломленно уставилась на андроида и лишь через секунду заметила насмешливые искорки в светлых глазах. Надо же. У него, оказывается, есть чувство юмора.

— В любом случае, — сказал Мартин, укладывая ладони на стол, — потоп меня не очень интересует. Мы уже договорились, что ваш Алекс и наш Алекс — один и тот же человек. Расскажите, что он замышляет, и вы свободны.

Морган парировала:

— Почему вы считаете, что он что-то замышляет?

Андроид сцепил пальцы.

— Рой был здесь две недели назад. Он говорил, что в Канаде выполняет какую-то миссию, но отказался уточнить, какую. Это на него не похоже. Он искал вас по поручению Вечерского? Зачем?

«Понятия не имею, зачем. Затем, чтобы меня помучить».

— Не знаю.

— А мне кажется, что знаете.

Саманта напряженно задумалась. Она могла рассказать андроиду о том, что произошло больше шести лет назад, — но какое это имело отношение к недавним событиям? А даже если и имело… ей не хотелось говорить. Почему? Почему, черт побери, ведь этот голубоглазый искусственный человек расстреляет ее так же спокойно, как спокойно шутил о потопе? И Саманта поняла. Потому что рассказ ее выглядел бы как самооправдание. На мне нет греха, не я выпустила на волю химер, не я виновница катастрофы. Это все Алекс. Но правда ли это так? Пускай так — все равно оправдания были бы жалкими, попытка свалить вину на мертвого — подлой. «Это все дурацкая гордость, — мысленно призналась себе Морган. — Но что осталось у меня, кроме гордости?»

— Не молчите, Саманта, — произнес андроид, и в голосе его женщине послышалась угроза. — Не молчите, или я подумаю, что вам есть что скрывать. И мне очень не нравится, что вы так много знаете о Майке. Вы пришли за ним?

Саманта сузила карие глаза — при желании они могли стать не менее ледяными, чем у андроида, — и процедила:

— Вы идиот. В Майке ваше спасение, а вы и не замечаете. Ваша зависимость от гидроксифенилглицина… считайте, что поставки кончились. Их нет. Null. Nada. Никто вам больше не привезет лекарство. Но я могла бы вам помочь.

— Вы можете наладить синтез здесь, в поселке?

Саманта усмехнулась. Все-таки этот сверхчеловек был глуп.

— Нет нужды. Майк может отрегулировать ваши гены так, что аминокислота будет вырабатываться у вас в организме. В организме каждого андроида. Но для этого недостаточно сказать: «Раз-два-три, гидроксифенилглицин, синтезируйся!» Генбот не поймет такой команды. Однако, если я нарисую цепочку энзиматического синтеза и Майк сумеет ее транслировать…

— Достаточно.

Андроид встал, и сейчас угроза в его тоне была очевидна.

— Вы когда-нибудь видели змею с переломанным позвоночником? — мягко спросил он, но Саманту от этой мягкости пробрала дрожь. — Человек с переломанным хребтом не может двигаться, а змея, даже если наступить на нее каблуком и придавить до хруста, продолжает извиваться.

— Я, по-вашему, змея?

— Вы не желаете ответить на простой вопрос, а вместо этого предлагаете отвратительную сделку.

— Да что в ней отвратительного?!

— Вы хотите использовать мальчика. Проводить на нем эксперименты, как привыкли там, у себя в лаборатории. Я вам этого не позволю.

— Ну и подыхайте от метаболической дисфункции, упрямый кретин. И мальчишку вы загубите. Когда-нибудь не доглядите, и тот камень, который сегодня пролетел мимо, угодит в цель…

На секунду выражение лица андроида сделалось страшным. Саманте показалось, что искусственный человек кинется на нее сейчас и раздавит каблуком, как змею, — однако тот не двинулся с места. Еще мгновение, и его взгляд снова стал равнодушно-непроницаемым.

— Завтра я улетаю в Лондон. Я не оставлю вас здесь.

— Возьмете с собой? — хмыкнула женщина.

Но, конечно, никуда он ее брать не собирался. Здесь, под забором, и закопает. Саманта настороженно наблюдала, как Мартин сунул руку в карман, — но достал он оттуда не пистолет, а свернутую карту местности и красный маркер.

Разложив карту на столе перед своей пленницей, андроид велел:

— Укажите место, где остался труп Роя.

— И тогда вы мне поверите?

— И тогда я пошлю людей, чтобы привезли его и похоронили здесь. Мне все равно, но для Дженис это важно.

Саманта взяла маркер, приглядевшись к карте, с ненавистью ткнула в островок посреди озера и сказала:

— Все равно от вашего Роя даже костей не осталось. Там полно зверья… — И, по какому-то злому наитию, добавила: — Так что Дженис теперь свободна. Можете вступить в официальный брак и оформить отцовство на Майка…

И тут Мартин все-таки ее ударил.

Сиби все меньше нравился этот поселок. Не нравились люди, кидавшие в Майка камни и вообще очень похожие на наземников из Страшного Места. Не нравилось, что Сэми заперли и сторожили и не разрешили Сиби к ней войти. Ладно, Мартин хоть ужин отнес, да и то по подсказке Дженис. И совсем не понравилось, когда вечером, после ужина, Мартин попросил Дженис выйти из комнаты, поставил Сиби перед собой и очень строго спросил:

— Зачем вы сюда пришли?

Сиби нетерпеливо вздохнула:

— Я уже говорила. Большой Чело… Рой просил передать тебе ту черную штучку. Он просил Колдуна, а Колдун — меня. Потом Колдун просил привести к тебе Сэми…

— Где ты встретилась с Роем?

Девочка нахмурилась. Этот день она не любила вспоминать.

— Люди в Страшном Месте хотели убить Колдуна и Хантера тоже. И тогда я вылезла… тогда я еще не могла ходить под Большим Горячим… под солнцем. Но я все равно выскочила и укусила их главного… священника, он так назывался. И он упал, а я тоже упала и начала умирать. Тогда Рой приехал на большой машине и всех спас… но я точно не видела, потому что уже совсем умирала.

По мере ее рассказа брови Мартина задирались все выше.

— А потом?

— Потом… Потом Колдун меня обновил… не совсем обновил, потому что, когда обновляют, остаешься таким же, только здоровым, а я стала как наземники, даже костер разжигать умею…

Кажется, Мартина рассказ об Обновлении не очень заинтересовал, так что Сиби заспешила.

— Потом Колдун с Роем пили виски. Потом мы поехали в магазин за вещами, потому что я была голая, а у Колдуна не была рубашки. Потом мы шли по лесу, и плыли на плоту, и на нас напали бобры. Хантер упал в воду и заснул. Тогда Колдун залез ему в голову и чуть там не остался, но я помогла им выбраться. Ему и Хантеру. Потом мы с Колдуном немного поссорились… как бы поссорились, потому что на самом деле он вовсе не думал, что меня надо показывать на ярмарках. Но я все равно обиделась и ушла… глупо, да?

Мартин не ответил, и Сиби продолжила:

— Вот. Потом меня поймали пауки. Там была такая большая паучиха, но наполовину как человек. И она была Предсказательница, но Колдун ее все равно победил и спас меня, и Батти тоже спас. А потом меня схватил волк, только на самом деле это был человек…

— Человек-волк? — Мартин нахмурился. — Тот, который убил Роя?

Сиби энергично закивала. Кажется, он начинал понимать.

— Да. Он и я плыли в лодке на остров. И я его укусила, когда он уже был человеком и стрелял в Батти. Но он не умер, как священник. Он снова стал волком, и убил Батти, и убил человека-оленя, а Сэми убила его, а потом прилетели трескучие летучки и забрали Колдуна. И теперь я пойду его искать! — завершила Сиби.

Мартин смотрел на нее без особого доверия.

— Сэми… Саманта Морган была на острове?

— Да.

— Что она там делала?

Сиби нахмурилась:

— Ну, не знаю. Наверное, то же, что другие наземники. Пила, ела, спала… но камнями не швырялась.

— Она там жила?

— Да.

Мартин погладил подбородок очень задумчивым жестом.

— Человек-волк. У него было имя?

— Колдун звал его «Алекс».

— Алекс Вечерский?

— Наверное. Не знаю.

— Так.

Мартин кивнул сам себе, будто что-то понял, и Сиби понадеялась, что ее сейчас отпустят. Может, даже разрешат повидаться с Сэми, а потом она отправится на поиски.

— Та-ак, — повторил главный наземник. — Кто такой Колдун?

Тут Сиби пришлось призадуматься. Поразмыслив, она принялась загибать пальцы.

— Немного он как Старый. Немного Обновляющий. Хантер думал, что он Бессмертный.

Рой думал, что он командует, хотя потом решил, что командует человек-волк. Наверное, он здорово удивился, когда тот его убил…

— Колдун? — напомнил Мартин.

Сиби раздраженно фыркнула и продолжила:

— Человек-волк думал, что он Центр или станет Центром. А сам Колдун думал иногда, что он Дориан, и он правда был Дориан, но все меньше. Под конец уже совсем почти нет. Может, вот на столько.

Тут Сиби свела большой и указательный пальцы, оставив между ними узенькую щель.

— Какой многоликий твой Колдун, — сказал Мартин с непонятным выражением.

— Вовсе нет. У него одно лицо. Очень красивое. И он мой самый лучший друг! — убежденно заявила Сиби. — Поэтому я должна его найти. Можно я пойду?

— Нет, — сказал Мартин и встал. — Я попрошу Дженис о тебе позаботиться. Пока ты останешься здесь.

— Но почему? — возмутилась Сиби. — Я не хочу! Я все сделала, как Колдун просил, и больше мне тут делать нечего!

Мартин взял ее за плечо и серьезно заглянул в глаза.

— Сиби, никто не должен знать об этом поселке. Это тайна. Если ты уйдешь отсюда и кому-нибудь расскажешь, может случиться беда.

— Я никому не скажу!

— И Колдуну?

Сиби задумалась. Колдуну надо сказать, но ведь он уже и так знает?

— Вот видишь, — проговорил тем временем Мартин. — Ты не можешь быть уверена, что никому не проболтаешься. Так что придется…

Что «придется», Сиби не дослушала, потому что ловко выскользнула из-под руки наземника. В два прыжка одолев комнату, она уже распахнула дверь и почти выскочила за порог, когда сзади ее ухватили за шиворот. Сиби попыталась извернуться и цапнуть своего пленителя, но тот поволок девчонку к кладовке и, зашвырнув внутрь, задвинул щеколду.

Сиби яростно пнула дверь.

— Ты всегда всех запираешь? — проорала она и, не получив ответа, обрушила на ни в чем не повинную створку град ударов. Дверь затрещала, но не поддалась.

Такое занятие быстро утомило цвергиню. Сев на корточки и уперев локти в колени, а подбородок — в ладони, она громко сказала:

— Ну вот, теперь я совсем как Майк. Наверное, маленьких наземников всегда держат в кладовках.

Мысль о таком будущем настолько огорчила Сиби, что она снова немного попинала дверь — просто, чтобы выместить злость.

В это время на другом конце поселка Молли Сивая Лошадь предавалась намного более приятным размышлениям. Можно даже сказать, она мечтала, хотя вообще-то это занятие было ей несвойственно.

Молли выросла в Буффало, а Буффало даже в годы до Дня Химеры было не лучшим местом для мечтаний. Она называла себя индианкой из племени чероки, хотя на самом деле в Молли равно смешались индейская, негритянская и ирландская кровь. Ее черную как смоль шевелюру давно пробила седина. В последние годы до Дня Химеры Молли держала гадательный салон. Украсив стены полуподвала волчьими шкурами, амулетами и бубнами, она жгла ароматические палочки и предсказывала посетительницам судьбу по картам и (за двойную плату) по вороньим костям. Муж пропивал всю выручку и поколачивал супругу, но Молли не решалась его бросить — страшно остаться одной. После Дня Химеры Питер вовремя сообразил, куда дует ветер, и присоединился к банде Железного Кулака. Железный Кулак возглавлял шайку работорговцев.

Вопреки распространенному мнению, на североамериканском континенте остались люди. Самые везучие успели набрать оружия и объединиться в общины. Другие выживали, как могли. Железный Кулак и его приспешники отлавливали тех, кто не смог прибиться ни к одной из укрепленных общин, и продавали их дальше вглубь страны. Что происходило там, никто толком не знал. Слухи ходили самые разные: от гладиаторских боев до особых ферм, где людей откармливали на потребу химерам. Железного Кулака это мало интересовало. Валютой здесь были патроны, огнестрел и бензин — в обмен на человеческую кровь.

Питер из пропащего забулдыги довольно быстро вырос до доверенного лица, и Молли цеплялась за супруга изо всех сил. В общине полно было бабенок покраше и помоложе, а без защиты жизнь бывшей гадательницы не стоила бы и цента.

Поэтому она выполняла некоторые деликатные поручения Железного Кулака. Как, например, сейчас.

У банды имелись не только машины и винтовки, но и вертолеты. Несколько месяцев назад, прочесывая местность к северу от границы, пилот засек большое людское поселение. Это было удачей: одиночек в окрестностях Буффало давно переловили, а двигаться с места в поисках новых жертв Железный Кулак пока не решался. Покинуть хорошо укрепленный лагерь и, возможно, попасться более удачливым охотникам — нет, об этом не могло быть и речи. Однако атаку на поселок тоже следовало основательно продумать. С вертушек засекли колючую проволоку, вышки со стрелками и здание казармы. Деревня хорошо охранялась. Поэтому Молли, Питеру и еще трем боевикам поручили задание: добыть как можно больше информации, прощупать слабые места обороны. Мужчины остались в Барри. Там они обосновались в подвале заброшенного дома, пили, играли в карты и ждали вестей от Молли. Та поплелась к поселку.

Выдав главе местной общины, красавчику по имени Мартин, длинную и насквозь лживую историю своих злоключений, Молли принялась вынюхивать, высматривать и выжидать. Три недели прошли без всякой пользы, но сегодня старой гадалке улыбнулась удача, и какая удача! Мальчишка. Мальчишка со своим сумасшедшим талантом. Он стоил всех трех сотен жителей деревни. Мальчишка, который может одним словом убить двух андро, отрастить курам лишние ноги и — наверняка — много чего еще. Скажем, превратить тощих городских крыс в откормленных коров или толстую полуседую Молли — в роскошную молоденькую блонду. Да. Именно так. В канадской грязи она откопала сокровище.

Молли Сивая Лошадь убедилась, что соседи вышли, тщательно заперла дверь своей каморки и вытащила из сумки рацию.

Глава 9

Музыкант говорил, что на море самые красивые закаты — разумеется, до тех пор, пока сам не отправился на закате в пасть Глубинному. Элджи не видел в этом закате особенной красоты. В облаках над морем тянулись кровавые полосы, наподобие пучков водорослей. Только водоросли в море колыхало течение, а облака — ветер. Элджи ненадолго задумался о том, что там, наверху, тоже может быть море. Тогда все они живут на дне, как морские желуди, облепившие камни. А ближе к поверхности плавают могучие и свободные существа…

Додумать ему не дал тычок в спину. Ткнул Дохляк, острыми костяшками пальцев, поэтому было довольно больно. Элджи оторвался от своих мыслей и опустил глаза.

У края расселины стоял Говорящий — по колено в желтой дымке, похожей на туман, наползающий иногда с моря. Дымка противно и резко пахла. У ног Говорящего лежал спасенный. Голова спасенного едва поднималась над желтой пеленой и совсем бы в ней скрылась, если бы Кимун и Риккардо не обматывали его веревками. Можно было просто швырнуть тело в Бездну, но Говорящему нравились длинные сложные ритуалы. Он даже заставлял Риккардо вязать специальные узлы, которые развязывались, если посильней дернуть за веревку. Риккардо раньше служил на кораблях и знал много узлов. Вообще Риккардо был неплохим парнем. У него даже была губная гармоника, но после истории с Музыкантом он сам подошел к Бездне и швырнул гармонику вниз. Теперь, должно быть, на ней играет Глубинный Бог. Эта мысль заставила Элджи хихикнуть, и он заработал второй тычок.

Самые красивые закаты бывали за несколько дней до и после землетрясений — это знали все. Поэтому, когда солнце прорвало облака и начало огненным шаром тонуть в море, Племя заволновалось. Однако Говорящий не торопился. Проверив узлы, он выпрямился и обернулся к Элджи. Ветер, усилившийся с приходом сумерек, трепал его космы. Говорящий протянул руку:

— Дай мне взглянуть на твою дудку.

Элджи совершенно не хотелось отдавать свирель, но рука словно сама потянулась и вложила костяную трубку в ладонь Говорящего. Тот повертел ее в пальцах.

— Серебро ты взял у бешенок. — Это не было вопросом. — Кость у Гремлина. — И это вопросом не было. — Ты хотел сыграть на ней мертвому-немертвому чужаку. Это непростая дудка. В ней сила бешенок и их Матери-Косатки и сила Племени и Глубинного Бога, она может призывать богов и говорить с мертвецами. Не думаю, чтобы простой рыбак, такой, как ты, мог правильно на ней сыграть. Я изменил решение. Я сам провожу чужеземца музыкой и сам принесу эту дудку в дар Глубинному.

Элджи страшно заволновался. Он вдруг понял, что все эти дни ему нестерпимо, до ужаса хотелось сыграть на костяной свирели. Это желание текло в его крови, как соль моря и зов Глубинного. Говорящий поднес дудку к губам.

…Говорящий поднес дудку к губам, и тогда Элджи прыгнул. Выхватив свою свирель, он перескочил через Курящуюся Бездну — которая, по сути, была лишь узкой расщелиной — и ловко, как ящерица, пополз по отвесной скале на той стороне. Дудку он держал в зубах. Вслед ему полетели камни. Один стукнул в плечо, другой задел макушку — но скоро Элджи был уже высоко, и камни не долетали. Там, в вышине, где только скалы, и ветер, и беспокойно орущие чайки, он уселся на узкий каменный карниз и поднес свирель ко рту. Он дунул, прижав губы к скрученной серебряной полоске и чувствуя на языке привкус металла и крови… и ничего не произошло. Звука не было. Зато в глубине, под землей и под морем, раздался чудовищный вздох.

Глава 10

Саманта оперлась о стул и сумела подняться на ноги.

…В последний момент андроид все же разжал кулак и ударил открытой ладонью, иначе никакой расстрел бы уже не понадобился. Но и такой удар опрокинул стул с сидящей на нем женщиной и отшвырнул к стене. Стирая с разбитых губ кровь, она смотрела, как Мартин выдернул из-под кровати рюкзак и вышел вон. Голова так гудела, что женщина еще долго не делала попытки встать.

Сэми лизнула пальцы. Красно, солоно. Смешно. У искусственного человека тоже, оказывается, есть чувства, и она сумела их ранить. Похоже, это ее особый талант — ранить чьи-то чувства. Ворочаться в жизни, как слон в посудной лавке. Бестолковый слон, бьющий хрупкий фарфор.

Впрочем, не время для сантиментов. Надо было выбираться отсюда. Женщина подошла к окну. За окном сгущалась ночь с редким фонарным светом, за окном замерла рослая тень часового. Человек бы шагал, стараясь обогреться. Андроид стоял неподвижно. Здесь ей не пройти.

Итак. Дверь. Окно. Еще одна дверь, ведущая в кладовую, — все так же, как в доме Дженис. Саманта подошла ко второй двери, распахнула ее и щелкнула выключателем на стене. Опять лампочка, не берегут здесь электричество, — значит, есть мощные генераторы и достаточно топлива. Они совершают вылазки в город. Вероятно, неподалеку проходит дорога, а у андроидов есть транспорт: вряд ли они волокут награбленное на спине, тут даже их спин не хватит. Надо угнать машину и добраться до дороги, но как прорваться через ворота? И, главное, как улизнуть из-под замка?

В кладовке — аккуратные полки. Женщина на секунду понадеялась, что найдет оружие, но оружия не было. Были детали. Ящики с инструментами. Верстак. Не кладовая, а рабочий сарайчик. Продуктов нет, — должно быть, андроид питался у Дженис или на общей кухне. С потолка свисала основательно потрепанная боксерская груша.

К стене прислонена была белая доска — такие Саманта помнила еще со школы имени победоносного генерала Паттона. На доске полустертый чертеж. Поразмыслив, женщина решила, что это карта поселка и окружающих его минных полей. Скотчем аккуратно прикреплены к доске два маркера, зеленый и красный. Саманта усмехнулась. Оставить предсмертную записку? Завещание, так сказать, потомкам?

Запомнив на всякий случай схему, Саманта взяла губку, слабо пахнущую растворителем, и аккуратно стерла рисунок. На его месте она начала выводить другую схему. Ароматический шестигранник с гидроксильной и карбоксильной группами — гидроксифенилпируват. Гидролаза катализирует превращение в гидроксиманделат, оксидаза окисляет гидроксильную группу до альдегидной. Продукт реакции, гидроксибензоилформат, с помощью трансаминазы и аминогруппы тирозина конвертируется в гидроксифенилглицин. Саманта аккуратно подписала под каждой стрелкой названия ферментов. Энзиматическая цепочка синтеза. Генбот понимает эти обозначения. Если у Мартина хватит мозгов, если он решится использовать Майка, метаболический коллапс отменяется.

— Мы платим добром за зло, потому что мы добрые сурки, — промурлыкала Саманта. — Мы подставляем правую щеку, мы подставляем левую щеку, мы добрые сурки и любим, когда нас расстреливают у забора в рассветный час.

Когда она пела последние слова, послышался приглушенный стук. Саманта навострила уши. Точно, стучат.

Морган приоткрыла дверь, но звук шел не из комнаты. Он раздавался из-под пола. Женщина упала на колени и приложила ухо к доскам. Морзянка! Ей-богу, это была морзянка. Стук. Стук-стук. Стук. Точки и тире складывались в одно слово: «Внизу». Какое счастье, что Сэми и Диану в школе трижды благословенного генерала Паттона поместили в разные спальни и ночами они перестукивались, отбивая морзянку по холодным отопительным трубам.

Сердце бывшей воспитанницы спецшколы радостно дрогнуло и тут же забилось чаще. Что, если звуки услышат караульные-андроиды? У них слух намного острее, чем у людей. Если часовые еще не насторожились, то лишь потому, что ветер дребезжал стеклами и швырял в стены снежные заряды. Женщина метнулась обратно в комнату. Здесь, как и у Дженис, был кухонный уголок с раковиной. Выкрутив до упора кран, Саманта послушала, как в раковину хлещет вода, и вернулась в кладовую. Еще пять минут ушли на то, чтобы отыскать в ящике с инструментами гвоздодер и отодрать от пола две доски. Из дыры потянуло сырым холодом. Оттуда, из узкого и темного пространства под домом, на Саманту уставились две пары глаз.

В кладовке было темно, зябко и пахло плесенью и мышами. Когда Сиби перестала колотить в дверь, одна мышь набралась смелости и вышла из своей норы. Сиби прекрасно видела в темноте, поэтому различила чешуйчатый хвост твари, мощные задние лапы, удлиненную морду и две сверкающие на ней красные точки. Мышь оскалилась и зашипела. Мелкая химера научилась остерегаться человеческого запаха и еще более опасного — потому что почти неразличимого — запаха андроидов. Однако то, что забралось на ее территорию, не было ни андроидом, ни человеком. Возможно, оно было конкурентом. Скажем, более крупной мышью.

Сиби ощупала пол вокруг себя и наткнулась на какую-то штуку с длинной рукояткой и тяжелым наконечником. Всплыло слово «молоток». Девчонка швырнула молоток, и химера прыснула обратно в нору. Мышь была неглупа и понимала, что молотками швыряются только хомо сапиенсы, натуральные или искусственные.

После этого Сиби больше не беспокоили, и она сама не заметила, как уснула — свернувшись клубочком на старом матрасе, уткнув лицо в колени.

Разбудили ее голоса. Сев прямо, девочка прислушалась. Говорил Мартин.

— Я должен завершить то, что начал Рой. Судя по записям, он провел большую работу среди базирующихся в Лондоне частей. Достаточно небольшого толчка, и все покатится само собой. Плюс, если Вечерский мертв, мне нужно найти нового поставщика.

Слова прозвучали так безразлично и скучно, словно Мартину глубоко плевать было и на поставщика, и на Вечерского. И на Роя.

Ответила Дженис:

— Ты не сможешь выдать себя за Роя. Люди не поймут, но андроиды…

— Я и не собираюсь. Мы начинали вместе. Они меня знают и поверят. И, главное, они увидят собственными глазами, что можно не подчиняться приказам.

Вздох. После недолгого молчания, голос Дженис:

— Я не хочу потерять еще и тебя.

Вот она не скучала, и не прикидывалась, и не врала.

Мартин, как будто глухой, ответил еще более безразличным тоном:

— Ты меня не потеряешь. Я всегда буду защищать тебя… и Майка. Кстати, он идет сюда, так что хватит об этом.

— Как ты различаешь?

— По запаху. По звуку шагов. Рой тоже это умел.

— Но никогда не демонстрировал с такой готовностью.

— Поэтому ты выбрала его? Потому, что он больше напоминал человека?

— К чему опять этот разговор? Все давно уже сказано.

Послышался смешок и звук шагов, затем снова голос Мартина:

— Ты не боишься потерять меня, Джей. Скажи лучше правду: ты боишься, что я превращусь в то, чем был раньше. И это осквернит память святого Роя. Так ты не бойся. Не превращусь.

— Я не…

— Хватит. Извини, мне надо еще забрать вещи из казармы.

— Я тебя провожу.

Стукнула дверь, затем раздался топот — это, наверное, Майк сбивал с ботинок снег. Мартин угадал.

Сама Сиби тоже неплохо слышала, и обоняние у нее было отличное, поэтому могла сказать наверняка: мальчишка торчал на крыльце, подслушивая разговор. Сейчас он топал так долго, словно хотел затоптать подслушанные слова.

— Мама, ты куда?

— Помогу дяде Мартину собраться. А ты пока выпусти Сиби из кладовой и напои ее чаем. Сахар на второй полке.

— Я знаю.

— Ты покормил кур?

— Да.

— Курятник запер?

— Я что, по-твоему, совсем дурак?

Голос у Майка был злой. И лицо тоже злое — это Сиби, конечно, не унюхала, а увидела, когда тот распахнул дверь кладовой. Остальных двоих в комнате уже не было.

Мальчишка стоял на пороге в желтом прямоугольнике света и глядел на Сиби злыми глазами. Про чай он совсем забыл.

— Ты хотела уйти? Поэтому Мартин тебя запер?

Сиби кивнула. Майк шагнул вперед, все так же пристально на нее глядя.

— Если я помогу, отведешь меня туда, где… остался папа?

— А что скажет Мартин, если ты сбежишь?

— Плевать на него.

Достав из-под горы всякой рухляди рюкзак, Майк быстро вернулся на кухню и принялся паковать продукты. Сиби нахмурилась:

— Мы что, прямо сейчас сбежим?

— Нет, пойдем ночью. Когда мама вернется и заснет. Если она вообще вернется.

Сиби не поняла, отчего Майк так яростно грохочет консервными банками. Он был какой-то странный. Как будто повзрослел с утра. Или даже постарел. Это, наверное, из-за дырки, подумала Сиби. Когда наземник умирает, остается дырка, и его детям надо быстро-быстро расти, чтобы дыру заткнуть. Вот сейчас Майк и рос, чтобы поскорей встать на место отца. А все потому, что они навсегда умирают, а не остаются со Старым, как сестренки, — иначе дыр бы не было. Потом Сиби сообразила, что теперь сама стала наземником, и настроение резко испортилось. Она столько всего еще не знала! Надо было нагонять, потому что сейчас она всем казалась глупой.

Плюхнувшись задом наперед на стул и обняв руками спинку, девочка спросила:

— Мартин и твой папа. Они были братья, да? Поэтому Мартин сейчас должен заботиться о тебе и твой маме?

Майк уронил жестянку с консервами, и та противно загремела. Какое-то время мальчишка смотрел на Сиби так, словно не прочь был подобрать банку и швырнуть ей в голову. Потом растянул губы в ухмылке.

— Ах да. Я и забыл. Ты из леса. Мама говорила, что ты дикая, как Маугли, и что с тобой надо деликатно.

Сиби насупилась:

— Никакая я не Маугли. Ничего со мной не надо. Что я спросила неправильно?

Майк отвернулся. Подобрав банку, он запихнул ее в рюкзак к остальным.

— Папа и Мартин не братья, — сквозь зубы проговорил он. — У них даже модификации разные. Папа — ЭсЭйОу, субалтерн офицер. Значит, младший командир. А Мартин — Си.

— Что такое «Си»?

— Си. Коммандо. Диверсант.

Оглянувшись и заметив недоуменный взгляд Сиби, он нетерпеливо вздохнул и добавил:

— Это значит — высокопрофессиональный убийца.

Сиби помотала головой:

— Не понимаю. Мартин — убийца?

— Да.

— А почему его тогда все слушаются?

Майк ухмыльнулся еще противней:

— Потому и слушаются. Потому что боятся.

— И ты боишься?

Мальчишка вздернул подбородок:

— Я — нет.

— А твоя мама?

Тот скривился:

— Она боится. Только не понимает, что боится. Не хочет признать. И возится с ним. Думает, он станет… другим.

— Как твой папа?

— Слушай, заткнись, а?

Сиби заткнулась и задумалась. Все это было очень нехорошо. Нельзя Сэми оставлять в поселке, где правит убийца. Колдун ошибся, когда попросил привести Сэми сюда. Он ошибался иногда, Сиби знала, но было неприятно, что сама она раньше не разглядела ошибки.

Со скрипом отодвинув стул, девочка встала.

— Мы должны забрать Сэми.

Майк пожал плечами:

— Ты совсем дура, да? Ее под замком держат и сторожат. Потом, даже если мы ее вытащим, она в лаз не пролезет.

— В какой еще лаз?

— В лаз Марты.

Тут Сиби совсем запуталась, и Майку пришлось объяснить. Он и объяснил, что Марта — это канивр, которого Мартин приручил. Еще щенком вытащил ее из гнезда летюги. Она там сидела и визжала, а летюжьи дети ее жрали. Вот, Мартин ее вытащил и выходил, и, хотя канивры вообще-то не приручаются, Марта наполовину приручилась. Наполовину потому, что убегает в лес охотиться и иногда по неделям пропадает, но всегда возвращается.

— Она и сейчас охотится. У нее есть лаз, под забором за домом Мартина. Он кустами закрыт. Там мы и пролезем. Или ты думаешь, что мы через ворота промаршируем? — закончил Майк с презрительной улыбкой.

Сиби захотелось его укусить. Просто очень-очень захотелось. Но вместо этого девчонка хлопнула в ладоши, потому что у нее появилась ИДЕЯ.

— Я знаю, как мы вытащим Сэми! — торжествующе воскликнула цвергиня и даже сплясала короткий триумфальный танец.

Майк, конечно, смотрел на нее, как на полную дуру, — но, когда услышал ИДЕЮ, проникся.

Теперь надо было работать быстро, чтобы до прихода Дженис поднять доски в кладовой и начать копать. Тут и пригодился не попавший в мышь молоток, и Сиби даже порадовалась, что не попала, — потому что мышиная кровь очень ядовита. А выдирать гвозди ядовитым молотком совсем неприятно.

Повезло, что дом Мартина стоял рядом с домом Дженис и лаз надо было прокопать совсем короткий — пятнадцать шагов. Земля подчинялась охотно, словно опять признала Сиби своей. Так что, когда Майк сунул голову в дыру и свистнул — это значило, что его мама возвращается, — Сиби уже почти прокопалась. Выскочив в кладовой, она поспешно принялась стряхивать грязь, пока Майк укладывал обратно доски. Грязь прилипла намертво, что, конечно, могло вызвать подозрения, но Дженис так ничего и не заметила. Войдя в дом, она сразу подошла к кровати и легла, накрывшись одеялом с головой.

Майк спросил нарочито равнодушно:

— Мама, ты спишь?

Та не ответила. Мальчик с Сиби еще некоторое время посидели за столом, даже выпили чаю, а потом выключили свет и разбрелись по постелям.

Когда дыхание Дженис стало ровным, Сиби подползла к Майку и ущипнула его за руку. Тот, оказывается, уже успел задрыхнуть. Разбуженный, мальчик натянул ботинки и куртку и встал на страже у двери кладовой. Сиби казалось, что он ужасно шумит и что она ужасно шумит, выгребая землю, — но ветер, усилившийся к ночи, шумел еще ужасней. Через несколько минут Сиби пробилась на поверхность. Над головой было деревянное брюхо дома, по сторонам — поставленные на ребро доски. Девочка легла на живот и ужом поползла по холодной грязи, освобождая место Майку. Тот выбрался из хода и вытянул рюкзак и очень неудобное охотничье ружье, которое прихватил в кладовке.

Девочка высунула голову из-под дома и разглядела кусты, о которых говорил Майк. До них оставалось шагов пять. Черные ветки мотались из стороны в сторону, будто рука, стирающая с лица снег. Но снег не стирался, он все несся белыми непроглядными полосами, и кусты жалобно трещали. Часовых с этой стороны не было, зато была пустая собачья конура.

Подобравшись, Сиби выскочила из своего укрытия и одним прыжком метнулась к кустам. Там и вправду оказался довольно узкий лаз, ведущий под забор. Сиби его расширила так, чтобы пролез взрослый человек, и вернулась к Майку. Тот уже забрался в лаз, который она прокопала под дом Мартина, и что-то тихонько выстукивал на досках. Девчонка открыла было рот, чтобы спросить, чего это он расстучался, когда сверху треснуло и одна из досок отъехала в сторону. В проеме показалось бледное лицо.

— Это мы, — прошептала Сиби. — Мы пришли, чтобы тебя спасти.

Майк рядом постучал кулаком по лбу и приложил палец к губам. Сиби поняла, что надо молчать, и молчала все то время, пока Сэми спускалась под дом, и пока они ползли наружу, и бежали к кустам, и пробирались сквозь лаз канивра. И только когда они вылезли с другой стороны и вжались в заросли, ожидая, чтобы луч прожектора скользнул дальше в поле, Сиби снова зашептала:

— А как же те громкие взрывающиеся штуки?

— Я видела карту минных полей, — прошипела в ответ Сэми. — Надо сориентироваться…

— Я знаю проходы, — перебил ее Майк. — Идите за мной, след в след.

Он решительно двинулся вдоль забора налево. Сэми за ним, Сиби — за Сэми, а луч прожектора все шарил в белой круговерти, пытаясь их настичь — но настичь так и не сумел.

Молли Сивая Лошадь выбралась из поселка еще засветло. Не зря она назвалась знахаркой — можно было беспрепятственно ходить в лес, объясняя, что это за травами и корешками. Сейчас травы и корешки подзасыпало снегом, но Молли не сплоховала. Сказала двум часовым у ворот, что тут недавно рядом подстрелили канивра, так у канивров в грудине есть особая железа, а из железы той получается мазь, очень полезная мазь для лечения прострела и опухших суставов. А что она одна идет, так это ничего, потому что знает верное слово и, кроме того, смазалась ракунсьей струей. В ракунсью струю дуболомы у ворот поверили: Молли ею действительно смазалась, и дроиды воротили носы. Ишь, стоят, рожи корчат. Пахнет им, видите ли, не так. Но пропустили.

Вообще-то Молли ничего против дроидов не имела, не то что некоторые. Дроиды, а что дроиды, думала она, ковыляя через поле по проходу между мин. Дорогу отмечали воткнутые в землю пруты: вроде как растет сорняк и растет, чужой не приметит и непременно подорвется. Она бы и сама подорвалась, кабы пришла ночью или не услышала, что кричат ей в мегафон с вышки. А так остановилась и ждала, пока не подобрал ее серый патруль.

Андро, размышляла Молли, мужики совсем неплохие. Сильные. Красивые. Надежные. Не пьют и не ударят без особой нужды. Так что гадалка неплохо понимала эту тощую курицу, которая на дроида запала и даже родила ему мутантного ублюдка. Непонятно только, что дроид в своей крале нашел. А та не дура: не успел один муженек окочуриться, уже другого клеит. И раньше с Мартином по поселку под ручку разгуливала, а сейчас от него вообще не отлипнет. А что, так и надо, зло подумала Молли. Каждый в этой жизни устраивается, как может. Уж Мартин точно получше Питера, даром что из инкубатора вывелся. Молли и сама бы за ним приударила, да годы ее не те.

Старая гадалка ступила в лес. К ракунсьей струе надо привыкнуть, а потом ничего. Зато все химеры стороной обходят. Никто с ракунсами не связывается. А Молли и сама как ракунс — зубы, может, и не самые острые, но поживучей многих будет. Женщина брела по просеке и размышляла, как бы обкрутить это дельце с мальчишкой. Питеру она велела встретить ее на развилке, там, где от дороги уходила почти заросшая, ведущая к просеке колея.

Проще всего было бы пацана купить, но Молли чуяла — не продаст красавчик парня. Будет защищать, как своего. Напасть на поселок тоже не выйдет, силенки у них не те. Значит, украсть. А как украсть? Пробраться-то за ворота легче легкого: скажешь, что беженец, плутал, мол, плутал и на деревню выбрел. А дальше? Ну, приведет она Питера и тех троих забулдыг. И что? Попробуй косо глянуть на пацана, тут же их дроиды и постреляют. Нет, надо умнее. Но Молли была хитра и, пока топала до развилки, придумала отличный план.

Люди-то в поселке злы и напуганы. Им только повод дай, правильное слово скажи. Или, еще лучше, возглавь. Сами-то против Мартина переть побоятся. А если кто-нибудь погорластей их поведет — глядишь, и попрут. Людей и андроидов в поселке поровну. Оружейный склад при казарме можно вскрыть. Ну да это уже не их дело. Главное — бунт замутить. Потом вовремя в сторону вильнуть, схватить мальчишку и под шумок смыться. Тут намечалась и двойная выгода. Во-первых, они получат пацана. Во-вторых, если с Железным Кулаком это дело согласовать, тот может с ребятами подвалить как раз тогда, когда люди и дроиды сцепятся. И взять и тех, и других тепленькими. Мальчишку получат, рабов наберут — чего уж лучше? А все она придумала.

Молли гордо ухмыльнулась и остановилась у развилки. Только сейчас гадалка заметила, что метель усиливается. Мокрый снег бил то в лицо, то в спину, ветер метался, как бешеный, деревья по-каниврьи выли. Быстро темнело. Это было нехорошо. Если Питер с дружками запили или заблудились и не найдут нужного поворота, как бы Молли не замерзнуть в лесу. Дорогу обратно можно в такой пурге и не отыскать. И будут лежать ее косточки до весны под снегом, если, конечно, не откопает и не сожрет тело медведь.

Молли Сивая Лошадь обняла руками плечи, опустила пониже капюшон и принялась топтаться на месте, пытаясь согреться. Шли часы. Давно наступила ночь. Гадалка все топталась, и бормотала, и пела старые песенки, которые слушала еще девчонкой: про то, как легко заблудиться на улицах большого города, про ритмы хип-хопа и про людей в масках, которые пляшут в даунтауне на Хэллоуин. Из всего того, о чем она пела, остался один Хэллоуин. Он выл над землей, и плевался в лицо снегом и обрывками древних страхов, и не кончался, не кончался…

Женщина поняла, что засыпает. С трудом разлепив глаза, она увидела два огня, пробивавшихся сквозь метель, и чуть не заплакала от радости. Питер все-таки приехал, все же нашел ее… Одновременно в ветре старой гадалке послышались голоса. Она тряхнула головой, чтобы прогнать морок, но голоса не стихали. Наоборот, приближались. Пронзительный детский дискант проскулил: «Сэми, если Майк хочет на остров, надо пойти на остров».

Сердце Молли заколотилось что было сил. Пригнувшись, она прокралась туда, откуда доносились голоса. За невысоким ельником ветер поунялся, и разговор стал слышнее.

— Я не собираюсь туда возвращаться. И вам там нечего делать. Мартин обещал послать людей, чтобы доставить тело твоего отца в поселок…

— А мне плевать, что он там обещал. Хотите идти в город — идите, а Сиби пойдет со мной.

Гадалка чуть не закудахтала от радости. Она узнала последний голос, ломкий, мальчишеский. Все складывалось как нельзя более удачно.

Глава 11

Тварь дремала под островом. Сон ее нарушался лишь изредка, когда из-за сдвигов морского дна ее уютную колыбель начинало трясти и шатать или когда напоминал о себе голод. Тогда тварь расправляла руки-щупальца и рыскала ими, хватая все, что придется, — своих меньших собратьев, и акул, и китов, и тех, кто жил наверху, — маленьких, почти незаметных и не особенно вкусных. Иногда маленькие сами падали твари на голову, и поневоле приходилось съедать их, если сон был не слишком крепок. Еще беспокоили тварь большие зубастые киты, хотя и с ними она умела справиться. Темный разум создания хранил бесчисленные воспоминания — еще о тех временах, когда тело его было намного, намного меньше, когда он ютился в трещинах скал и охотился лишь на некрупных серебряных рыб и скользких мурен. Тварь понятия не имела, отчего начала расти и прибавлять в весе так, что все былые скальные убежища стали ей малы. Это случилось давно. Или не очень давно. Времени не было места в мире спавшего под островом. Были лишь пробуждения, были пиршества и схватки. Одна, с гигантской акулой, болезненно напоминала о себе — на жесткой шкуре до сих пор сохранились белые шрамы. Должно быть, та акула была царицей всех рыб, настолько же превосходя размерами других акул, насколько он превосходил своих собратьев. Битва была жестокой. Он кусал ее бесчисленными ртами, расположенными на концах рук, но малые рты не могли прокусить шкуру хищницы, а подтянуть ее к клюву никак не удавалось. Зубы акулы, напротив, легко рвали его кожу и выдирали огромные куски плоти и даже целые щупальца, так что приходилось отпускать противницу. Вырвавшись, акула нападала и нападала, тесня его к границе родной бухты, — и в конце концов ему пришлось бежать. Течение принесло его к острову, где он с тех пор и поселился.

Элджи еще раз что было сил дунул, и эхо под островом окрепло. Со скал посыпались мелкие камешки, пошуршал песок. Племя на той стороне испуганно загомонило.

— Разбудил! Он разбудил!

Дохляк и Риккардо бессильно размахивали винтовками — все патроны давно были истрачены на их соплеменников и Малых Богов, так что оружие превратилось в бесполезные дубинки. Говорящий, шатаясь, попятился от края расселины. Карниз под Элджи закачался. Он привстал, чтобы лучше видеть в желтом тумане. Люди разбегались, спеша укрыться в норах или добраться до пустоши на дальней оконечности острова, где во время землетрясений было не так опасно. Море, еще недавно гладкое, заволновалось и с сердитым рычанием устремилось на остров. Поднялась Большая Волна. Скалы, как ряд воинов, выступили ей навстречу и приняли первый удар. Раскатился грохот. Полетели брызги. Птицы, гнездившиеся на утесах, тучами поднялись в воздух и истошно заголосили. Весь остров содрогнулся, и те здания Центра, что еще не обрушились, зашатались, словно компания пьяниц. Над ними облаком встала пыль.

И лишь двое во всем этом шуме, гаме и беспорядке сохраняли спокойствие. Говорящий замер в нескольких шагах от Курящейся Бездны, привычно закинув голову и воздев руки к небу. И спасенный, смирно лежавший у самого края, не пошевелился — только начал медленно сползать вниз. Элджи, сам не зная зачем, бросил дудку и начал сползать с карниза — а затем, оступившись, покатился в ливне песка и камней в самую Бездну.

…Конечно же, колдовство не подействовало, подумал он. Переселения душ не бывает, демоны не вселяются в человеческое тело. Это бред. Это шутки подсознания — а разум хватается за последнюю соломинку, пытаясь вырваться из темницы. Как он понимал ее сейчас. Наверное, этого Мирра и добивалась. Совершенное и окончательное бессилие, когда видишь собственную смерть и не можешь ни попятиться, ни хотя бы зажмуриться. Земля под ним тряслась, и тело неуклонно, дюйм за дюймом, сползало к краю зияющей трещины, а желтая дымка терзала легкие и выжимала слезы из глаз. Он даже не мог прикрыть веки. Глаза заморгали рефлекторно. «В последние секунды жизни надо вспомнить то хорошее, что ты сделал», — мелькнула глупая мысль. Но что хорошего сделал он? Ничего не приходило на ум, и тогда он стал думать о Сиби. Почему-то ему страстно захотелось, чтобы Сиби была здесь. Она не дала бы ему упасть, как не дала когда-то утонуть в озере и в сознаниях бесчисленных лесных тварей. Она не дала бы ему умереть… Угасающий разум отчаянно зарыскал, пытаясь нащупать сознание цвергской девчонки через тысячи и тысячи миль… Но вместо этого нащупал нечто другое. Огромное и темное, оно всплывало из глубины. Оно было рассержено.

Уже почти скатившись вниз, Элджи увидел, как из Бездны высовывается черное мокрое щупальце. Оно зашлепало, слепо нашаривая добычу. Глубинный Бог был голоден и разгневан. Элджи разбудил его своей дудкой и сейчас за это поплатится. Он затрясся от страха, но что-то сильнее страха толкнуло его — и, в длинном прыжке перелетев расщелину, Элджи ухватил за руку сползающего в Бездну чужака и потащил его прочь. Черное щупальце, потянувшееся было к Говорящему, отдернулось, как бывало уже не раз и не два. Затем, как будто поколебавшись, оно зазмеилось следом за Элджи и его ношей.

Когда щупальце нависло над головой, Элджи бросил безразличного спасенного и схватился за острый осколок камня. Он знал, что камни и даже пули совершенно бесполезны против Глубинного, и все же умирать без боя, как Музыкант и как другие до него, не хотел. Однако Глубинный, кажется, пришел не за ним. Презрительно отбросив Элджи в сторону — от удара треснули ребра и перехватило дыхание, — щупальце потянулось к чужаку. Приподнявшись на локтях и изумленно расширив глаза, Элджи смотрел. Другие черные руки-змеи уже взметнулись над берегом и над развалинами Центра, привычно хватая бегущих соплеменников или круша остатки стен и перекрытий. Рев землетрясения мешался с ревом взбесившегося моря и ревом Глубинного Бога — но Элджи смотрел только туда, где в черном щупальце открылась широкая, вооруженная нескольким рядами мелких зубов пасть. Пасть эта нависла над лежащим на спине чужаком. А потом щупальце упало.

Глава 12

И была вьюга, и был мрак — день первый.

Саманта не помнила, как очутилась в этой комнате. Помнила вьюжный лес, где тяжелые, липкие хлопья снега задавили все живое. Помнила упрямый голосок Сиби, пробивающийся сквозь пургу. Помнила мальчишку, который стоял под елью, решительно сжимая длинное охотничье ружье. А больше ничего не помнила, кроме сильной боли в затылке.

Из беспамятства ее вырвал резкий омерзительный запах. Саманта задохнулась и закашлялась, из глаз хлынули слезы.

— Ракунсья струя, — услышала она над собой каркающий голос, — попервоначалу только так шибает. А потом привыкаешь, и ничего.

Наплыло морщинистое лицо карги, с орлиным носом, пухлыми негритянскими губами и свесившимися на лоб седыми космами. Кожа у старухи была смуглой, а глаза — молодыми и пронзительными.

Саманта попробовала сесть и обнаружила, что руки связаны за спиной. Или не связаны, а обмотаны скотчем — веревка не врезалась в запястья. Сверху нависал потолок в лохмотьях облупившейся краски, в мерзких вздутиях, похожих на пузыри водянки. Откуда-то из-за спины сочился дневной свет. На стене, такой же облезлой и жалкой, виднелся более светлый прямоугольник там, где висела картина или фотография. Сейчас на полу валялась разбитая рамка.

Женщина повернула голову. Ботинки. Заляпанные грязью штанины. Кожаная куртка и торчащая над ней разбойная физиономия: опухшая, небритая, красноглазая. Второй мужик, с наполовину седой, наполовину рыжей бородой, сидел на корточках чуть поодаль.

— Где я?

Красноглазый щербато ухмыльнулся. Зубы у него были очень плохие, в каком-то мерзком буро-желтом налете.

— В гостях. А гости должны хорошо себя вести, так ведь, дамочка?

Второй разбойник заржал.

— Чего вы от меня хотите?

«Боже, — подумала Саманта, — неужели опять? Стоило избавляться от Мартина, чтобы попасть к этим…» Сейчас перспектива быть расстрелянной у забора казалась далеко не худшей.

— Чтобы ты слушалась, красотка. Будешь слушаться — будет все хорошо.

Гнилозубый сграбастал ее пятерней за подбородок, сжал в ладони лицо. Саманту передернуло от отвращения. Ладонь у гнилозубого была желтая. Кожа шелушилась мелкими чешуйками и трескалась. В трещинах выступала кровь, под ногтями залегли широкие полоски грязи. От руки тянуло нечистой кожей, сивухой и блевотиной.

— Не нравлюсь тебе, дамочка? Ну ничего, время у нас есть. Столкуемся.

Он оттолкнул ее, и Саманта ударилась об пол. Тряхнув волосами, снова села.

— Где дети? Что вы с ними сделали?

— Девчонка — доча, что ли, твоя? — в подвале. Пацан пока отдыхает. Слышь…

Мужик присел рядом, по-хозяйски взял за плечо.

— Дело на миллион баксов. Или, если по-теперешнему, патронов, потому что баксы нам без надобности…

Второй снова заперхал, захекал. Немой он, что ли? Гнилозубый пригнулся ближе. Из пасти его несло падалью и перегаром, а под глазами нездоровой синевой налились мешки.

— Нам нужно, чтобы пацанчик для нас малехо поколдовал. Ральф, тащи клетку.

Второй поднялся и зашел куда-то за спину Саманте. Раздался писк и стук, словно что-то живое бегало и билось в ящике. Бородатый выступил на свет. В руках его была обтянутая железной сеткой клетка, из тех, в которых дети держали домашних хомячков и морских свинок. Мужик сунул клетку прямо под нос Саманте, и то, что сидело внутри, злобно клацнуло зубами. Женщина отшатнулась.

Крыса. Возможно, когда-то это было крысой, или, во всяком случае, предки твари были крысами. Сейчас по острому хребту зверя топорщились иглы, задние лапы непропорционально развились, хвост, хлещущий по сетке, оброс чешуей, а на башке горело четыре глаза — два там, где и положено быть глазам у крыс, два ближе к затылку. Тварь зашипела, откинулась назад, распахнула пасть и вогнала зубы в сетку. По железной ячее поползли янтарные капельки яда.

— Че, не нравится тебе наш хомячок? — осклабился гнилозубый. — Мне вот тоже не очень. А хочу, чтобы нравился. Хочу, чтобы он был розовый, пушистый и жрал одуванчики.

До Саманты начало доходить. Она оглянулась на старуху, которая мрачно топталась у окна. На скуле женщины багровел синяк. Где-то Сэмми видела эту востроглазую тетку… может быть, в толпе, которая забрасывала Майка камнями?

И все же Морган решила, что лучше притвориться непонимающей.

— Хотите пушистого хомячка — идите в зоомагазин, — процедила она.

Мужик несильно размахнулся, и Саманту вновь швырнуло на пол. Было больно. Из губы опять потекла кровь. С идиотской веселостью Сэми подумала, что вполне могла бы уже подать в суд по статье «мужской шовинизм и насилие».

— Больно умная, да? Характер показать решила?

Пятерня сграбастала ее за горло и сжала. Саманта захрипела. Рука подтянула женщину к налитым кровью глазам.

— Слушай сюда, шлюшка. Либо ты говоришь мальчишке, что надо сделать. Либо мы перережем глотку тебе и твоему выблядку, но сначала оттрахаем так, что ты и на Страшном суде враскорячку ползать будешь. Ясно?

Чего уж тут неясного. Пальцы разжались. Саманта втянула воздух и прохрипела в опухшую морду:

— Смотрите, как бы мальчик вас самих не превратил в пушистых хомячков.

И за это, конечно, еще раз схлопотала.

Молли пыталась сообразить, когда же все пошло не так. Может, тогда, когда Питер разглядел красивую рыжеволосую сучку? Сучка, хотя и не первой молодости, была хороша. И то, как Питер вокруг нее вился и с ней шутил, Молли совсем не нравилось. Сучка-то небось думает, что это Питер ее стращает. А он не стращает. Это он так клинья подбивает. Сначала покажет, какой он крутой, а потом р-раз — давай, милая, расставляй ножки. Вон, даже руки ей велел развязать — значит, уверен, что сама даст. А потом, глядишь, вышвырнет он Молли в лес, а в лагерь притащит эту шлюху. Уже почти вышвырнул. Греби, говорит, обратно, сука тупая, веди мамашку парня. Чтобы был, значит, рычаг давления. Рычаг. Знаем, куда ты, паскуда, свой рычаг сунешь, едва я за порог. Молли так ему примерно и сказала, и за это огребла.

Ральф, козел тупой, только скалится. Боксер на стреме, Малыш в подвале с девчонкой. Никто тут против Питера не попрет. Значит, надо опять в поселок тащиться и непонятно как добывать мать мальчишки. А в поселке уже небось шухер, Мартин всех на уши поставил, ищет своего Майки. Вот ведь невезение. А так все хорошо начиналось…

Молли сокрушенно покачала головой и отвернулась от окна.

Мальчишку уже привели в чувство и втолкнули в комнату. Он глупо лупал глазами, потом орать стал, мол, всех он здесь сейчас превратит в крыс, а потом вообще задаст. Но Питер отвесил ему оплеуху, а потом сучка рыжая с парнем поговорила, и тот вроде присмирел. Сказала небось, что ее отродье держат отдельно, и что в руках у Малыша рация, и что, если парень будет больно рыпаться, — девчонку тут же придушат. Мальчишка скуксился и больше не выдрючивался. Но Питер и Ральф все равно на него пушки на всякий случай наставили, чтобы уж совсем наверняка.

Розового хомячка из крысы, правда, все равно не вышло. Не видел парень в жизни своей хомячков. Вышел какой-то жуткий красный еж, который поколотился маленько в клетке и дух испустил. Ну да ничего, лиха беда начало. Ай-яй-яй, гремел в голове у Молли какой-то левый мотивчик. Ой-ой-ой, все бы хорошо, да только больно не хочется обратно в лес. А когда Питер, ухмыльнувшись, одернул штаны и попер на верхний этаж, в ту комнату, где Ральф стерег рыжую тварь, — все стало совсем плохо.

Одна осталась у Молли надежда. Если сказать этой курице Дженис, где ее сынок, она сама за ним прибежит. Босиком по снегу примчится. Но Молли больше не будет идиоткой. Не отдаст за просто так мамашку этим козлам. Пусть сначала грохнут рыжую суку. А потом… потом поглядим.

Молли хмыкнула и выглянула в окно. Смеркалось. Сегодня уже не пойдет она в лес, здесь отдохнет, на диване в гостиной. Диван даже не очень ободранный, только зассанный — Ральф на нем вчера ночью обмочился. Ну да ничего, можно курткой прикрыть пятно. Молли вытянула опухшие, в синей венозной сетке ноги и уже устроилась на диване, когда сверху раздался крик.

Окно спальни было забито досками, плотно заколочено снаружи, — может, хозяева надеялись сюда вернуться и оберегали имущество от мародеров? Или, может, забаррикадировали дом и отбивались до последнего от хлынувшей с юга волны зверья? Не узнать.

Окно заколочено. За дверью бородатый с винтовкой. Саманта уселась на широкую двуспальную кровать и зло вцепилась пальцами в волосы. Надо было все же сказать Майку, чтобы он убил этих ублюдков. Может быть, они успели бы выстрелить. Может быть, нет. Может быть, девочка бы погибла, но, по крайней мере, тогда у Саманты и мальчика был бы шанс уцелеть. А так — разнюнилась. Распереживалась. Кто ей, в сущности, эта девчонка? Да никто, маленький грязный зверек из леса. Саманта даже не была уверена, что Сиби человек, — по некоторым оговоркам казалось, что девчонка из химер. Она и мальчик умрут ради химеры. Смешно. Особенно смешно потому, что Майк уникален и стоит миллиона человеческих жизней, не говоря уже о звериных…

Саманта вновь прокрутила в голове эти мысли и ужаснулась. Мартин прав. Ее стоило бы расстрелять под забором.

«Как была ты бесчувственной сукой, Сэми, так и осталась», — пробормотала она.

И Вечерский прав. Вот с ним бы ей самое место. Парочка демиургов, небрежно перекраивающих чужие жизни под собственные прихоти. Отличная вышла бы команда, жаль, напарник подох…

Саманта сжала кулак и что было силы опустила на матрас. Продавленный материал охнул и выплюнул в воздух облако пыли. Саманта поискала, обо что бы еще стукнуть кулаком, чтобы потверже, побольнее. Под рукой оказалась тумбочка, и женщина ожесточенно шарахнула по ней. Зашипела от боли. Тумбочка заскрипела, из нее с грохотом вывалился верхний ящик. Из ящика, растопырив страницы, выпала толстая книжка в черном переплете под кожу.

Библия. Саманта рассмеялась. Хозяева дома резвились на двуспальном монстре, но на всякий случай хранили под рукой Библию. Или, может, прикупили книгу книг уже потом, когда стало ясно, что Апокалипсис грянул. Может, они лежали на этой кровати и читали Библию друг другу вслух, пока дом не затопила волна ядовитых крыс. И крысы сожрали людей, раздробили и сжевали кости, а вот книгу отчего-то пощадили. Или она и вправду священная?

Саманта подняла тяжелый том, отряхнула пыль и раскрыла книжку на первой странице. Там была литография — распятый на кресте. Между ног Христа пририсован был красной ручкой толстый пенис, а внизу той же ручкой сделана надпись: «Любите ненавидящих вас». Саманту охватило омерзение. Она отбросила книжку и даже вытерла ладони о матрас, словно прикоснулась к чему-то пачкающемуся и гадкому.

Женщина снова оглядела комнату, и вся паутина, и плесень, и тяжелый запах нежили, и тряпки, сваленные в углу, — все это показалось ей нестерпимым. Легче было умереть, чем жить так. Умереть прямо сейчас, потому что лучше не будет, а может быть только хуже.

За дверью послышались шаги и гоготание Ральфа. Что ж, вот и оно, худшее. Саманта судорожно осмотрелась, ища хоть какое-то оружие, палку, доску, — но ничего такого в комнате не было.

Оружие. Сэми вспомнила пистолет, торчавший из-за пояса главаря шайки, кажется, Питера. Большая черная рукоятка. Что ж. Быть может, любить ненавидящих нас — не такая уж плохая в конечном счете идея. Если рассматривать ее как стратегию выживания.

Когда Питер ввалился в комнату, женщина сидела на кровати, закинув ногу на ногу, и улыбалась.

Преодолевая омерзение, Саманта целовала сопящего мужчину — хотя легче было поцеловать дохлую, разлагающуюся крысу, и его язык, ворочающийся у нее во рту, был как что-то из фильма «Чужие». Грязный ублюдок тискал пятерней ее грудь и давил на плечи, пытаясь опрокинуть женщину на кровать. После минутной борьбы она поддалась. Мужчина навалился сверху и затеребил молнию на джинсах. Тогда рука Саманты скользнула ему за спину, пытаясь нащупать рукоятку. Пистолета не было!

Ублюдок перестал дергать джинсы и осклабился. На Саманту дохнуло вонью.

— Что, сучка, думаешь, я совсем ту…

Договорить он не успел, потому что Саманта из всей силы ударила его лбом в лицо. Мужчина взвыл и свалился с кровати. Из разбитого носа хлынула кровь.

Саманта вскочила и метнулась к двери, но ее ухватили сзади за ногу. Швырнули на матрас. Саманта закричала. Жесткая ладонь сжала горло, и крик оборвался. Затылок ударился об изголовье, в глазах потемнело. Затрещала ткань свитера, со звоном отлетела пуговица с брюк. Рука зашарила у нее между ног. Вонючая мерзкая масса придавила, не давая вздохнуть… и вдруг обмякла. Саманта дернулась, сбрасывая это тяжелое, омерзительное… Неожиданно груз куда-то подевался. Тело Питера отлетело в сторону и грохнулось на пол. На Саманту глядело серое страшное лицо. Женщина вскрикнула и вжалась в спинку кровати — и лишь через секунду сообразила, что это просто полосы краски.

Мартин, в сером комбинезоне, серой куртке и с тускло-серым лицом, стоял над Самантой. Он просто смотрел, не делая попытки помочь. Саманта прижала рукой разорванный свитер, из которого выглядывала грудь. Покосившись налево, она увидела, что Питер лежит ничком, а из затылка у него торчит узкий и длинный нож. Крови вытекло совсем немного. Женщину затошнило, она прижала ладонь ко рту.

— Вы в порядке?

Самые тупые слова, которые Саманта слышала за последние шесть лет, — но сейчас она готова была расцеловать андроида. Тот стряхнул с плеч куртку и протянул ей.

— Прикройтесь.

Целоваться резко расхотелось. Женщина натянула слишком просторную куртку, откашлялась и хрипло спросила:

— Что с мальчиком? Где Сиби?

— Майк внизу. С ним все нормально. Сиби в подвале, и вам лучше ее осмотреть.

Саманта вскинулась:

— Что?

Неужели накликала, своими дурацкими мыслями накликала…

— Я не заметил физических повреждений, — сказал андроид. Голос у него был все такой же ровный. — Но, кажется, она сошла с ума.

— Вам кажется?! — яростно прошипела Саманта.

Она вскочила, едва не наступив на труп, и выбежала из комнаты.

Внизу, в освещенной керосиновой лампой гостиной, стоял Майк. Он стоял, ухмыляясь, очень довольный. Саманта проследила направление его взгляда и поняла, отчего мальчишка так сияет. На полу в центре комнаты было свалено три мужских трупа. Баба скорчилась рядом с диваном, а над ней скалил зубы странный, черно-белый канивр. В неверном керосиновом свете канивр смахивал на восставшую шкуру полярного медведя.

Сзади заскрипели ступеньки. Саманта обернулась.

Мартин спустился с лестницы и, шагнув к Майку, положил руку ему на плечо. Мальчик поднял голову.

— Пусть Марта ее сожрет.

— Непременно сожрет, — невозмутимо пообещал андроид. — Но чуть позже. Сначала мы ее допросим.

Баба задрожала и что-то забормотала. Канивр тихонько зарычал, еще пуще оскалив клыки. Саманта отвернулась и побежала по ступенькам вниз, туда, где чернел спуск в подвал.

— Сиби! Сиби, что ты делаешь?

Девочка не отвечала. Она ползала на четвереньках, выкладывая на полу сложный узор из мусора. Саманта присела рядом, подняла лампу и посветила девчонке в лицо. Глаза блестят, зрачки слишком расширены — похоже, ей вкололи какой-то наркотик.

— Сиби, ты меня слышишь?

Та не ответила. Саманта села на ящик и сложила руки на коленях.

В композиции, которую Сиби выкладывала на полу, чувствовалась некая система. Кое-какие клочки бумаги девочка долго мяла в руках, ощупывала, как слепая, словно не была уверена, куда точно их приткнуть. Затем быстро наклонялась и совала газетный комок между щепок, тряпок и обломков пенопласта. И когда комок оказывался на месте, Саманта отчего-то понимала, что именно там он и должен был очутиться.

Сверху послышались крики. Морган продолжала наблюдать. Крики затихли.

Потом на лестнице раздались шаги. Высокая тень упала на разбросанный по полу мусор.

— Что с ней?

Саманта обернулась к андроиду. Пальцы у него были испачканы чем-то темным, и женщина догадывалась, чем.

— Вы закончили допрос?

— Закончил.

— И заставили Майка на это смотреть?

— Никто его не заставлял. Скажите лучше, что с девочкой.

Саманта пожала плечами:

— Не знаю.

Андроид подошел ближе, присел на корточки.

— У меня есть аптечка. Может, вколоть ей успокоительное?

— Подождите…

Сиби перестала возиться со своим творением. Некоторое время она стояла на четвереньках неподвижно, оглядывая картину, затем тонкопалая рука заскользила над видимыми одной лишь девочке линиями.

Саманта нагнулась ближе, всматриваясь.

— Я где-то наблюдала похожее, — сказала она. — Во сне. Или в лесу. Или во сне о лесе. Там было одно существо, наполовину человек, наполовину паук. Она называла себя «Предсказательницей». Ее паутина…

— У вас тоже с головой не в порядке?

— Нет, постойте, — нетерпеливо проговорила женщина.

По ступенькам застучали подошвы. Майк заглянул в подвал и присвистнул:

— Чего это она?

Саманта сделала ему знак молчать. Она думала, вспоминала, анализировала.

— Плетение сети. Или этот узор… — Женщина кивнула на выложенную на полу композицию, — это лишь физическая репрезентация происходящих в мозгу процессов. Формирование новых нейронных связей, ассоциативных цепочек. Это…

Сиби оглянулась. Расширенные глаза чернели на бледном личике, как две скважины в никуда.

— Колдун, — сказала Сиби тонким безжизненным голосом. — Он захлебнулся в воде и скоро умрет. И Старый… гнилой, больной, наземники кашляют. Если мы не поможем, они все умрут.

Глава 13

В прожаренном солнцем лесу пахло смолой. Под ногами потрескивали шишки и сухая хвоя. Неподалеку цокала белка… по крайней мере, Тезею хотелось думать, что это белка. Лучи падали почти отвесно, беспощадно-белые, и с севера тянуло дымком. Пожары в Приокско-Террасном заповеднике уже три года некому было тушить.

Ряд деревьев за спиной сдвинулся, как бойцы, сомкнувшие строй после первых потерь. Впереди раскинулось поле, заросшее разнотравьем. То тут, то там из сорняков пробивались молодые сосенки — словно разведчики, искавшие безопасный проход к реке. К тому, что еще несколько лет назад было рекой. Несмотря на снимки с дронов, Тезей глядел и не верил и боролся с желанием ущипнуть себя за руку. Вместо широкой, не меньше полукилометра, водной глади между двумя пологими берегами кипел серовато-зеленый поток. «Кипел» — правильное слово, потому что вместо воды в реке бурлило адское месиво. От него несло обычными хлебными дрожжами и немного озоном. То и дело там вспухали и лопались пузырьки газа. Прибрежная полоса приобрела нехороший оттенок ржавчины, подернулась толстой коростой.

Тезею отчего-то вдруг захотелось выйти из тени сосен и шагнуть к реке, словно что-то его притягивало. Биолог уже почти сделал шаг, когда Сизиф ухватил его за плечо и толкнул за ближайший ствол. В зарослях неподалеку раздался треск. Что-то двигалось там, ворочалось шумно и сердито, ломая ветки. Солнце на миг скрылось за случайным облачком, а когда вынырнуло, свет его отразился от брони выбравшегося на леса зверя. Возможно, когда-то это было туром или даже просто коровой. Или, скажем, кабаном. Сейчас костяные пластины покрывали тварь от крестца и до крупной башки. Панцирь опускался почти до земли, и из-под него торчали короткие лапы со вздувшимися копытами.

Химера фыркнула, мотнув подслеповатой башкой, и, топча заросли пижмы и васильков, двинулась к реке. На секунду Тезею вспомнился какой-то давний фильм об африканской саванне, где носороги и слоны вот так же спускались на водопой. Только воды там не было.

— Неужели он не чует? — нервно шепнул биолог.

Сизиф только сильней сдавил его плечо.

Бронированный зверь между тем преодолел пару сотен метров, разделявшие реку и полоску леса, и вступил на полоску ржавого грунта. Здесь он, казалось, заколебался, нервно затоптался на месте, выбивая из земли облачка рыжей пыли. Но некая сила, невидимая, но неумолимая, продолжала тянуть его вперед. Оскальзываясь, химера начала спускаться к воде — не воде.

— В который раз это вижу, — тихо проговорил Сизиф, по-техасски растягивая слова, — а все не налюбуюсь.

Ворочающееся в русле реки серо-зеленое варево бесшумно расступилось, охватывая быко-кабана глянцевитыми ладонями. И поглотило. Без всплеска. Без звука. Зверь просто исчез, не успев даже взреветь. На какое-то мгновение поверхность реки успокоилась, подернувшись маслянистой пленкой. Пахнущая дрожжами масса — Sacharomyces omnipresens, или просто омнии, — уже сожрала зверя, переработала его ткани и органы, ассимилировала его ДНК. Несмотря на жару, Тезея прошиб холодный пот. Он обернулся к Сизифу. Охотник улыбался, странно морща лоб, — как будто зрелище одновременно доставило ему удовольствие и заставило призадуматься. Биолог давно уже отчаялся понять, что происходит у Сизифа в голове. Возможно, нечто не менее загадочное и опасное, чем то, что творилось в глубинах фальшивой реки.

— Вы уверены, что в воздухе оно нас не достанет?

Не переставая ухмыляться, Сизиф перевел на него взгляд серо-стальных глаз.

— Тебе лучше знать, док. Ведь ты сотворил эту штуку. Так?

Тезей пожал плечами и неохотно ответил:

— Так. Я и еще несколько сотрудников.

— И зачем же оно вам понадобилось?

Биолог отер пот со лба тыльной стороной ладони и устало взглянул вверх, туда, где в выцветшем небе горел белый безжалостный круг. Где-то там, в трех неделях лету, и это если с новыми плазменными движками… А теперь, через четыре года после Бостонской катастрофы, уже навеки недостижимый…

— Универсальная форма жизни, Ричард. Омнии способны существовать в самых неблагоприятных условиях и выделять кислород в атмосферу. Мы собирались терраформировать Марс.

Дмитрий не ожидал, что вернется в Пущино. За прошедшие годы городок ни капли не изменился. Тот же угрюмый параллелепипед общаги, тот же базарчик на площади с теми же ларьками, тот же ряд институтов, выстроившихся вдоль одной улицы, та же блестящая под солнцем река. Та же дорожка из разбитых бетонных плит, ведущая к реке через луг, и заросли тростника на берегу.

Знакомиться с будущими сотрудниками предстояло только завтра, поэтому сегодня он, бросив сумку в общаге, отправился на реку. Знойный август звенел кузнечиками по сторонам от дорожки. Белая пастушья сумка, желтая пижма, лиловато-синий цикорий… Было жарко. Хотелось снять рубашку. Хотелось завалиться на песок, закинуть руки за голову и ни о чем не думать. Нырнув с солнца в прохладные и темные тростниковые заросли, Дмитрий проплутал некоторое время по тропинкам, протоптанным любителями купания и влюбленными парочками, и наконец-то выбрался к воде. На узкой полоске пляжа не было ни души. Река лениво катила воды, и от нее несло тиной. Некстати вспомнилось, как на практике куратор курса предупреждал: нельзя заплывать ни в коем случае, в прошлом году утонуло двое студентов…

Эти мифические двое студентов тонули в Оке каждый год, только почему-то всегда на курс раньше, чем новое поколение практикантов. Хмыкнув, Дмитрий стянул штаны, скинул рубашку и решительно направился к воде. Ноги окатило холодом, и биолог вздрогнул. Первые несколько шагов ступни мягко погружались в песок, а затем следовал резкий обрыв. Дмитрий помнил об этом, но не рассчитал и с ходу ухнул с головой. Вынырнул, отфыркиваясь, и поплыл широкими стежками против течения. Здесь, чтобы оставаться на месте, надо было плыть против течения. Терять пляжик с рубашкой и штанами из виду не хотелось — потом не найдешь его в этих зарослях, а если будущий начальник лаборатории заявится в общежитие в одних мокрых плавках, то-то смеху будет…

Он отвернулся, казалось, всего на секунду — глянуть на противоположный берег, покато спускающийся к воде, с полем и темной полоской сосен Приокско-Террасного, — а когда обернулся снова, увидел, что на песке рядом с его вещами сидит какой-то человек. Человек был в костюме, что на такой жаре смотрелось дико. А оттого, что в костюме он уселся прямо на песок, зрелище казалось еще более диким, так что на секунду Дмитрий забарахтался и снова погрузился с головой. Вынырнув и проморгавшись, он развернулся и поплыл к берегу.

Пока он прыгал, вытряхивая попавшую в ухо воду, человек все так же сидел на песке, невозмутимо и нагло его разглядывая. Теперь Дмитрий заметил, что под зад тот подложил красную пластиковую папку. Вдоволь наглядевшись, человек пружинисто встал, поднял папку, аккуратно ее отряхнул и направился к купальщику. По мере того как он приближался, Дмитрий чувствовал себя все более и более глупо — так, словно не этот странный тип заявился на пляж в костюме, а, напротив, как будто он, Дмитрий Солнцев, голышом ввалился в кабинет высокого административного чина. Впрочем, человек вполне дружески улыбнулся, отчего его невзрачное лицо вдруг стало намного симпатичней, и, как ни в чем не бывало, протянул биологу руку.

— Вы Дмитрий Михайлович Солнцев, если не ошибаюсь? Я могу называть вас Димой?

— Можете, — буркнул Дмитрий, подавив желание спросить: «А ты кто такой?»

Уже и так было понятно, кто он такой, — недаром на комиссии в Москве, принимавшей у Дмитрия собеседование, присутствовал такой же неприметный человек в таком же сером костюме. Тот не задал ни одного вопроса, только что-то периодически набрасывал у себя в планшете. Этот, похоже, был более разговорчив.

— Левицкий Юрий Павлович, — представился мужчина в сером, в меру крепко пожимая мокрую пятерню будущего начальника лаборатории.

Называть себя «Юриком» он отчего-то не предложил. Эта мысль заставила Дмитрия усмехнуться.

— Присядем? — учтиво предложил он, в издевательском полупоклоне указав рукой на усеянный бутылочными осколками и палочками от мороженого песок.

Дело в том, что Дмитрий не очень любил людей в сером. Впрочем, кто их любил?

— Спасибо, я уже насиделся, — ответил Юрий Павлович. — Как вода?

— Отличная водичка.

— Как вам комната?

— Отличная комнатка.

Левицкий улыбнулся:

— Вы все называете «отличным»?

— А вы всегда проводите идеологическую проверку на пляже?

Против ожиданий этот вопрос заставил Левицкого улыбнуться.

— Проверку вы, Дима, уже прошли сто раз до меня. А я просто хотел поговорить в непринужденной обстановке. И желательно до того, как вы приступите к работе. К работе вы приступаете завтра, в общежитии я вас не застал. Так что, как видите, все просто.

«Ага, проще не бывает», — мрачно подумал Солнцев.

Но в действительности все оказалось до ужаса просто.

В самой непринужденной обстановке: берег, солнышко, звон насекомых и шуршащие камыши — Левицкий Юрий Павлович поведал Дмитрию о том, что ему предстоит работать с ворованной технологией.

Когда прозвучало слово «генбот», биолог уже не особенно удивился. Американский, жестко охраняемый патент не продержался и трех лет, несколько дольше, чем атомная бомба. Но передал технологию в руки идеологических противников на сей раз не уроженец Штатов, не пацифист и не «гражданин мира». Кроме слова «генбот», прозвучали слова «наш сотрудник, работающий над проектом совместно с госпожой Морган». И тут-то Дмитрий вспомнил: обшарпанная аудитория, пацаны, хихикающие в заднем ряду, острый профиль и насмешливые голубые глаза сидящего на столе парня. Тогда Алекс Вечерский казался ему очень взрослым, чуть ли не старым.

Теперь, в воспоминаниях, он выглядел совсем мальчишкой. Двадцать лет, всего на десять старше тогдашнего Димки. Сейчас ему должно было исполниться тридцать девять. Ходили слухи, что его кандидатуру пару лет назад обсуждал Нобелевский комитет, но что-то там не сложилось. Зато американская пресса подняла вокруг переезда Вечерского в Штаты большую шумиху.

Левицкий Юрий Павлович, видимо, понял, что шила в мешке не утаишь, а может, и еще что-то понял, потому что задумчиво потер переносицу и сообщил:

— Александр Владимирович лично предложил вашу кандидатуру.

Так вот что заставило директора московского института сдернуть Дмитрия с многообещающего проекта и услать в захолустное Пущино… «Когда надумаешь, пиши». А он не написал, но, значит, зеленая длинная тварь, сожравшая весь кислород в пруду, все же запомнилась восходящему светилу.

Левицкий сощурился на падающее за реку солнце и договорил:

— Официально всем пущинским проектом руководит доктор Андрей Семенович Летаров. Соседняя с вашей лаборатория. Завтра я вас познакомлю. Вам мы решили поручить практическое направление исследований.

Дмитрий Солнцев одернул медленно сохнущие трусы и глуповато усмехнулся. Почему-то вся эта история показалась ему куда более неловкой, чем беседа голого с одетым. Переступив по песку, он кашлянул и глухо спросил:

— Одеваться можно?

Левицкий недоуменно заломил брови и всплеснул руками, чуть не выронив красную папку.

— Конечно, конечно, Дима. Вам, должно быть, холодно — солнце-то уже садится, а тут сыро.

По спине Дмитрия и в самом деле бежал холодок, но сырость, наползавшая от воды, к этому никакого отношения не имела.

Наутро, явившись в институт и подписав все необходимые документы, Дмитрий в сопровождении господина Левицкого отправился на встречу с шефом. Андрей Летаров. Имя показалось смутно знакомым, — может быть, пересекались на какой-нибудь конференции? Или читал статью?

Рядом с входом в обитель Летарова висела табличка «Лаборатория молекулярной нейробиологии». Сам Летаров сидел в офисе перед компьютером и изучал трехмерную томограмму головного мозга. Височные и лобные доли на реконструкции подмигивали красным.

Обернувшись на стук, он живо вскочил из-за стола и приветствовал вошедших. Невысокий, щуплый, с резкими движениями и быстрым говорком, Андрей Летаров смахивал на подростка, хотя было ему хорошо за тридцать. Представив Дмитрия, Левицкий откланялся, и биологи остались в кабинете одни. Летаров бесцеремонно уставился на гостя черными выпуклыми глазами. Дмитрий тоже смотрел и все пытался вспомнить, где же он видел этого типа.

— Весенняя школа, пятнадцатый год, да?

Дмитрий вздрогнул. Точно! Одиннадцатиклассник из группы Вечерского.

— Вы тогда еще хвостом ходили за Алексом, — бесцеремонно добавил Андрей.

«А ты, дружок, может, и не ходил, но на должность в проекте тебя наверняка двинул он».

— Думаете о том же, о чем я думаю? — тут же быстро спросил Летаров.

— Зависит от того, о чем вы думаете.

Нейробиолог запустил руку в чернявую шевелюру и яростно дернул, вырвав несколько волосков. Заметив удивленный взгляд сотрудника, Летаров сморщился и одновременно улыбнулся.

— Извините. Вредная привычка. Жена велела бросать курить. Я бросил и тут же обзавелся этим… скоро совсем облысею.

— Так о чем вы думали?

— О Вечерском. Это ведь он вас сюда пристроил? И меня. Эти… — он кивнул на дверь, подразумевая, видимо, удалившегося господина в сером, — играют в секретность, но наш научный мирок очень маленький. Все всех знают, все со всеми встречались. Так вот…

Летаров принялся накручивать выдранные волоски на палец. Выглядело это довольно неаппетитно.

— Вы должны кое-что знать об Алексе. Если еще не знаете…

Дмитрий пожал плечами. Если честно, тайн и секретов с него было вполне достаточно, но вряд ли это остановило бы откровения коллеги.

— Его многие считают гением, — продолжил Летаров, снизу вверх внимательно заглядывая в глаза собеседнику. — Вы точно считали, ну, тогда, в школе. Бродили за ним с открытым ртом, как за слоном в зоопарке… Мальчишке это простительно, но и вполне взрослые дяди и тети пребывают в том же заблуждении.

— А вы — не считаете? — довольно резко спросил Дмитрий.

Этот тип определенно начинал его раздражать.

— Почему же, — хмыкнул нейробиолог. — Очень даже считаю. Но не научным гением. У него светлая голова, но не хватает теоретической базы. И… не терпения, а усидчивости. Я с ним работал какое-то время. У него по восемь проектов зараз шло, и ни один Алекс до конца не доводил. Он не биолог, а… фантазер, что ли? Или прожектер, так вернее будет. Но он гений, конечно. Он гениально использует людей. Гениально подбирает кадры, гениально их выжимает, а когда выжмет досуха, гениально выкидывает на помойку. Учтите на будущее, Дима.

Сделав страшные глаза, Летаров вдруг выдавил хриплым шепотом:

— Если вам дороги жизнь и рассудок, умоляю, не ходите ночью на Гримпенскую трясину!

Это было до того неожиданно и смешно, что Дмитрий чуть не фыркнул.

— Ладно, — покладисто согласился он. — Не пойду. И мнение учту. А все-таки вы, Андрей, на него работаете.

Тот снова ухмыльнулся:

— Я на себя работаю. Проект больно знатный, хотя и безумный. В общем, дубль того, что Алекс делает в Бостоне, но я справлюсь быстрее. И лучше.

«С самомнением у тебя все в порядке», — подумал Дмитрий, а вслух сказал:

— Что за проект, если не секрет?

— Секрет, конечно, но я все равно расскажу. Страсть как люблю выдавать секреты. Про «генбот» вы наверняка в курсе?

Солнцев сдержал улыбку.

— Слышал кое-что.

Летаров важно кивнул.

— Вы мне нравитесь, Дима. Думаю, мы сойдемся. Алекс в Бостоне бьется над телепатическим интерфейсом… а мы его здесь сделаем и утрем нашему светилу нос. А? Как, согласны?

Летаров сунул Дмитрию руку, и тому ничего не оставалось, как тряхнуть небольшую, липкую от пота ладонь. Нейробиолог лихо подмигнул в ответ — так, словно они заключили некую таинственную и многообещающую сделку.

В тот же день Дмитрий выяснил, что под «практическим направлением» имеется в виду прикладная работа. Вечерский хотел, чтобы лаборатория Солнцева использовала позаимствованную у американцев технологию для создания организма, способного существовать в экстремальных условиях. Марс. Дмитрий и не подозревал, что российская космическая программа так далеко продвинулась. Организм должен был выработать на Марсе атмосферу. Это разогрело бы поверхность планеты, а затем, после таяния вечной мерзлоты и льда под полярными шапками, можно было перенести в новый мир другие виды растений и животных. Требовалось также увеличить кислотность почв Марса и изменить еще несколько параметров.

Мысленно Дмитрий сразу же начал набрасывать портрет будущего трансгена. Хлоропласты для фотосинтеза, быстрое деление, способность обитать во льду — поскольку жидкой воды на Марсе пока не было. Не хватало лишь банки с газировкой и холодного окна за спиной, а так игра в «Пруд» продолжалась. За чем же дело стало? Он купил шипучку в первом же ларьке по пути к общаге, а в комнате устроился на подоконнике, достал планшет и принялся за работу. Завтра предстояло изложить сотрудникам — двум мэнээсам и трем женщинам-лаборанткам — план действий.

В качестве исходного организма Солнцев выбрал хлебные дрожжи, Sacharomyces cerevisae, — и потому, что клетки дрожжей быстро делились, и потому, что геном их был досконально изучен еще в прошлом веке, и, наконец, потому, что сахаромицес легко трансформировались плазмидами, содержащими последовательности генбота. От одноклеточных водорослей финальному трансгену достались хлоропласты, от живущих во льду бактерий — способность вырабатывать антифриз. Еще Дмитрий использовал гены бактерий-термофилов, обитавших в серных источниках, и гены грибов, растущих в наполненных сероводородом пещерах. Финальный организм мог поглощать сероводород, выделяя серную кислоту, — так что и вопрос с закислением почв был решен.

Трансгенов окрестили Sacharomycres omnipresens — «живущие повсюду». Они действительно могли существовать практически в любой среде, выдерживали высокий радиационный фон и облучение ультрафиолетом. Спустя два года терпеливой, кропотливой и скучноватой работы штаммы были вполне готовы к тому, чтобы отправиться на Марс. Господин Левицкий, курировавший проект, покровительственно похлопал Дмитрия по плечу и назвал «удачным приобретением», за что чуть не получил в рыло — о чем, впрочем, так никогда и не узнал.

А вот у Летарова, как он ни пыхтел, ни драл свою шевелюру и ни гонял сотрудников, заставляя их вкалывать по десять — двенадцать часов в сутки без выходных, с телепатическим интерфейсом ничего не получалось. По слухам, Вечерский у себя за океаном тоже не слишком преуспел, но нейробиолог все равно был безутешен. Ему страсть как хотелось перегнать бывшего учителя. Сам Дмитрий не любил соревноваться. Он считал, что чем больше пялишься в спину бегущим впереди или оглядываешься через плечо на тех, кто поджимает сзади, тем меньше времени остается на собственное дело. Может, поэтому они так и не стали с Летаровым близкими друзьями, хотя через месяц обоим дали квартиры по соседству, в новом доме неподалеку от институтской аллеи. Андрей, пригласив холостого коллегу на новоселье, познакомил его с женой Леночкой — той самой противницей курения — и маленькой дочкой Машей. Дмитрий и потом не раз забегал к ним попить чаю, а порой и чего покрепче, однако, едва разговор заходил о науке, телепатическом интерфейсе и Вечерском, всегда старался сменить тему.

Как раз в гостях у Летарова он и услышал первые новости о Бостонской катастрофе. Леночка, большая любительница торчать в соцсетях, оторвалась от своей страницы ВКонтакте и окликнула мужа:

— Андрюша, ты слышал? Тут пишут, что в Бостоне какие-то подопытные звери сбежали из лаборатории. Как думаешь, это опасно?

— Чушь, — фыркнул и нетерпеливо отмахнулся Летаров. — Очередная утка. Ты бы поменьше торчала в сети, а то Машка за тобой тянется. У нее уже в вирте больше друзей, чем в реале, причем половина из них искины. Хочешь, чтобы сказки ребенку читала программа?

— Вот возьми сам да почитай…

Виновато улыбнувшись, Андрей выбрался из кресла, прошел к книжному шкафу и вытащил оттуда потрепанный томик «Волшебника Изумрудного города», древнее издание, доставшееся ему еще от деда. Летаров коллекционировал бумажные книжки и настаивал, чтобы Машка тоже училась читать с бумаги. Дочку он обожал, и только ради нее готов был оторваться от разговоров о своем вожделенном телепатическом интерфейсе.

В тот день больше о бостонском инциденте не говорили. После того как наслушавшаяся о приключениях Элли Машка уснула, Летаров принялся сетовать на очередную неудачу с каким-то йогом-телепатом, который на проверку оказался обычным мошенником. В перерывах Леночка бомбардировала их новостями о забастовках деклассированных в Англии, о легализации сенс-наркотиков в Марокко и о террористических акциях «Чистого мира» — экстремисткой организации, требовавшей повсеместного уничтожения андроидов.

Все выжившие знают дату «Дня Химеры»: одиннадцатое сентября две тысячи тридцать шестого года. Другая дата, четвертое ноября две тысячи тридцать шестого года, большинству людей ничего не скажет. Между тем случившееся в этот день грозило куда худшими бедами. В личном календаре Дмитрия Солнцева четвертое ноября тридцать шестого значилось как «День омний».

Глава 14

Четвертого ноября над Пущино разразился ледяной дождь. Тысячи мелких льдинок барабанили по крышам, по стенам, по покрывшемуся скользкой коркой тротуару. Ломались ветви деревьев, рвались провода. В институте свет отключился лишь на тридцать секунд, после чего заработал аварийный генератор. Этих тридцати секунд, однако, хватило, чтобы в одном из ламинаров нарушилась циркуляция воздушного потока. У работавшей в стерильной комнате лаборантки в тот день был насморк, и поэтому, пренебрегая правилами безопасности, она не надела маску. Один вдох — и вылетевшие из ламинара споры оказались у женщины в легких. Свет включился. Стерильность восстановилась. Лаборантка никому не сообщила о происшествии.

Так ли это было, или не совсем так, Дмитрию оставалось лишь гадать. На следующий день Марья Дмитриевна — так звали нерадивую лаборантку — позвонила на работу и сообщила, что, кажется, у нее не насморк, а грипп. Поднялась температура, развился сильный кашель. Дмитрий велел ей сидеть дома и пить горячий чай.

Второй звонок прозвучал вечером шестого ноября. Звонили из городской больницы, куда Марью Дмитриевну доставили в критическом состоянии. В пробах мокроты обнаружились споры неизвестного грибка. К тому времени лаборантка уже не приходила в сознание. Ее легкие были заполнены кровавой слизью вперемешку с серо-зелеными колониями омний.

Дмитрий как раз собирался ложиться спать. Звонок сдернул его с кровати. В первую минуту ученый ошалело смотрел на экран комма, не веря, что это происходит с ним. В голове билась глупая мысль: «Ну говорил же я им, что для работы с омниями надо строить бокс П-4…» В окно ударил ветер. Стекла задребезжали, щеки коснулся ледяной сквозняк. Солнцев очнулся и принялся лихорадочно соображать, как поступают в таких ситуациях.

Карантин. С кем Марья Дмитриевна могла контактировать? У нее дочь, зять, внук… потом врачи в больнице. Кто еще? Следует ли помещать в карантин сотрудников лаборатории? Кажется, четвертого ноября женщина тоже кашляла, значит, грибок мог попасть в воздух и в вентиляцию. Изолировать весь институт? А с кем успела повстречаться дочь лаборантки? Сколько людей может быть заражено? Надо ли звонить Летарову, отвечающему за технику безопасности на их этаже, или лучше сразу…

Дмитрий взялся за голову, замычал и набрал номер Левицкого. К чести последнего, тот быстро сориентировался. Уже через два часа все работники лаборатории, дочь, зять, сотрудники дочери и зятя, ребята и воспитатели из детсада, куда ходил внук Марьи Дмитриевны, и еще около сорока человек были распределены по инфекционным палатам госпиталя. У четверых: зятя, дочери, внука и дочкиного шефа — в пробах обнаружился грибок.

Марья Дмитриевна скончалась в ту же ночь. Остальные зараженные умерли через два дня. Прозектер, в костюме биозащиты, вскрывал их тела. Дмитрий наблюдал из-за стекла. Синеватый свет морга, кафельная плитка, железный, покрытый пластиком стол. Разрезанная грудная клетка незадачливой лаборантки, и в ней, как в рубиновой чаше, бурлящее серо-зеленое варево. Первый увиденный им котел омний. Со смертью носительницы колонии грибка не погибли, а продолжили размножаться в трупе. Тело пришлось сжечь.

По прошествии трех дней Дмитрий вздохнул с облегчением. Да, конечно, в науке ему больше не работать, и, возможно, придется отсидеть пару лет, но по сравнению с тем, что могло бы произойти, — сущие пустяки.

На четвертый день сразу в две больницы обратились люди с уже знакомыми симптомами: высокая температура, кашель, кровавая мокрота. Тут уже и Левицкий взялся за голову и принялся обзванивать высшие инстанции. Еще через день к городу потянулись крытые брезентом армейские грузовики. Под брезентом сидели люди в военной форме, с лицами, скрытыми респираторами. В Пущино было объявлено чрезвычайное положение. Въезд и выезд из города перекрыли. Больницы уже не вмещали инфицированных, и на площади разбили полевой госпиталь. Его купол из полупрозрачного пластика напоминал кишки гигантского насекомого. В кишках ворочалась последняя трапеза жука: мужчины, женщины и дети, больше восьмисот человек. Лед так и не успел растаять. Крыши домов вокруг площади ярко сверкали на солнце, а люди в военной форме, суетившиеся вокруг купола, то и дело оскальзывались.

В первые дни карантина зараженные приходили в госпиталь сами или их доставляли родные. Потом их начали свозить военные. Потом всем уже было все равно.

Дмитрий умирал, и знал о том, что умирает. В окно стучалась сухая ветка, или ветер, или кто-то, вырвавшись из красного бредового сна, скребся когтями — цап-царап. Сознание было необычайно ясным, только дышать становилось все трудней. Промокшие от пота простыни неприятно холодили спину. На вмонтированном в стену экране уни-комма мерцали цифры, время и дата: «14:02 19 ноября». Температура на улице плюс четыре, погода ясная, ветер юго-восточный, вечером возможен дождь. Некоторое время Дмитрий тупо размышлял о том, сумеет ли юго-восточный ветер донести споры грибка до Москвы. Потом он стал думать о собственной смерти. Он заразился через двенадцать дней после начала эпидемии. Значит, идет третий день болезни. Значит, к вечеру он умрет.

— И меня закопа-ают… — хрипло пропел он, но, не допев последнего слова, закашлялся.

По губам потекла кровь, смешанная со сгустками слизи.

Они так и не сумели остановить омний. Несмотря на то, что господин Левицкий отчаянно боролся с высшими инстанциями за рассекречивание проекта. Они там с Летаровым хотели наладить… наладить что? Сознание плыло, комната вокруг сменялась морем с красно-бурыми колышущимися водорослями — это снова поднималась температура. Димка еще с детства плохо переносил жар, сразу начинал метаться и бредить, и мать заранее знала, что температуру надо глушить во что бы то ни стало. Но этот жар не потушить ничем… Глуповато хмыкнув, Дмитрий провел влажной рукой по лбу. Пальцы дрожали, но рука пока слушалась. Так. А как там ноги? Например, смогут ли ноги дойти до кухни, чтобы руки набрали воды? У Летаровых был «автоматический помощник» — робот, распознававший голосовые приказы. Ленка все убеждала соседа обзавестись таким же, мол, и приберет, и принесет… воды… стакан воды. Так говорил дед — кто мне подаст стакан воды на смертном ложе…

Не бредить! Дед тут ни при чем, а надо встать, топ-топ, пойти к крану, топ-топ, открыть вентиль… Зубы застучали о край стакана. Вода обожгла иссохшее горло, как водка. Дмитрий доковылял до бара, достал распечатанную бутылку виски и жадно отхлебнул. Обожгло уже меньше. Кончено, спирт не убьет омний. Спирт пойдет им на пользу. Все пойдет им на пользу, самый сильный яд пойдет им на пользу, ведь они завоюют Марс…. Летаров хотел сделать сыворотку. Сыворотка не помогала. Надо зайти в соседнюю квартиру и посмотреть, что с ним, с Леночкой и с Машкой.

В следующий раз Дмитрий очнулся уже на лестничной клетке. Выяснилось, что он безуспешно нащупывает скважину, хотя его замок открывался пластиковым ключом, как и все замки в здании. Бросив это бесполезное дело и почему-то проигнорировав лифт, умирающий заковылял вниз по лестнице. Он не помнил, зачем вышел из квартиры. Дверь подъезда была распахнута. На улице ноябрь сковывал лужи коркой льда, раскисали под ногами последние листья. Солнце светило мокро и тускло. У самой лестницы лежал какой-то сверток, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мертвой женщиной. В первую секунду Дмитрий испугался — Леночка! — но это была старая толстая тетка-консьержка. Людям ее профессии давно полагалось вымереть, потому что везде стояла автоматическая охрана. «Вот она и вымерла», — подумал Дмитрий и забулькал-захихикал, прижав руку к саднящей груди. На вымощенный мраморной плиткой пол закапало красным. Некоторое время Дмитрий стоял, опираясь о стену, а затем развернулся и поплелся в институт.

Он не помнил, как прошел эти два квартала, мимо перегородивших улицу армейских грузовиков, мимо валявшихся на обочине тел, мимо сдувшихся жучиных кишок госпиталя. Он помнил только карканье ворон, захлебывающееся, надсадное, хриплое, мешавшееся с бульканьем в его собственных легких. И тихий шорох дождя.

На входе в институт тоже никого не было, лишь желтые полицейские ленты оцепления и рогатки… Свет горел. Лифт работал. Дверь лаборатории послушно распахнулась. Термометр на холодильнике-«кельвинаторе» показывал положенные –70. Дмитрий какое-то время стоял, прижавшись пылающим лбом к холодной дверце «кельвинатора». Он пытался вспомнить, зачем пришел сюда… Ведь зачем-то пришел. Что-то беспокоило его, какая-то мысль… Леночка. Леночка вычитала что-то в сети. Да, она говорила, она читала с какого-то сайта… Морган. Морган была смертельно больна. Журналистская утка. Выплыл диагноз. Нечистый на руку врач в больнице. Скандал в западных СМИ… или не было никакого скандала? Ну же, Димка, вспоминай, вспоминай. Он зло треснул себя кулаком по лбу, так сильно, что отшиб пальцы, — и тут вспомнилось. У Морган был Альцгеймер. Болезнь Альцгеймера. Она была обречена. Журналистка в той статье писала, что Морган вколола себе «генбот» — и вылечилась.

Дмитрий зашарил по «кельвинатору», нащупывая замок. На секунду его охватил дикий ужас — ключи потерялись! — но тут он вспомнил, что замок сенсорный и распознает отпечаток пальца. Он прижал измазанные кровью пальцы к панели.

Дверца щелкнула, открываясь. Изнутри пахнуло арктическим холодом. В штативе на третьей полке стояли пробирки с «генботом». Дмитрий разморозил одну, сжав в кулаке. Трясущимися руками нашарил в ящике под ламинаром одноразовый шприц-миллилитровку. Он не знал, сколько единиц вируса ввела себе Морган и в какой концентрации, он просто втянул в шприц все, что было в пробирке, ткнул иглу в синюю, набухшую под кожей вену и надавил на поршень. И отключился. Поэтому уже не видел, как в лабораторию из соседнего помещения вбежали Летаров и пожилой военврач в форме — начальник полевого госпиталя. Оба были в респираторах. Их встревожил сигнал о разморозке «кельвинатора». Вместе с армейскими докторами и выжившими сотрудниками они по-прежнему работали над сывороткой, не догадываясь, что спасение все это время было у них под рукой.

Глава 15

Тезею постоянно мерещился третий глаз посреди вороньего лба, хотя никакого глаза там, разумеется, не было — как, в принципе, и лба, ибо умом эта птица не отличалась. Думал за нее Сизиф. Поначалу это пугало: когда Сизиф, подкинув с руки ворону (а точнее, крупного черного ворона), выпрямлялся и, зажмурившись, замирал. Как-то Тезей спросил:

— Вы что, телепатически связаны?

В тот момент охотник не смотрел на мир глазами своего дрона, поэтому обернулся к Тезею и, усмехнувшись, ответил:

— Можно сказать и так.

— Но ведь это робот.

— А откуда ты знаешь, что я — не робот?

Большего добиться от Сизифа не удалось. Оставалось предположить, что к зрительной коре охотника подключен чип, куда поступает видео с вороньих глаз-камер.

Сейчас Сизиф сидел, прикрыв веки и привалившись спиной к клейкому сосновому стволу. Тезей не понимал, почему не воспользоваться обычными армейскими дронами, скидывающими видеолинки на наладонник или комм, но у охотника были свои методы. И до сих пор они ни разу не подводили. Дело в том, что Приокско-Террасный заповедник просто кишел химерами. Такое впечатление, что твари сбежались сюда со всей Московской области, чтобы потонуть в проклятой реке с омниями. Они бились об эту реку, как о стену, стремясь прорваться на другой берег. Однако другой берег оставался недоступным для всех, кроме тех, у кого были крылья. Как, например, у вороны Сизифа.

Тезей не совсем понимал, почему Вечерский не согласился на высадку прямо в Пущино. Зачем было переть весь день через опасный лес, а теперь и форсировать стократ более опасную реку? Даже здесь, в двух сотнях метров от берега, сквозь терпкий запах сосновой хвои отчетливо пробивалась мерзкая дрожжевая вонь. И у Тезея начинала болеть голова. На самой грани слышимости нарастала глухая пульсация, смешанная с тонким комариным звоном. Плохо дело. Значит, действие антидота кончалось, и пора принимать новую дозу.

— Он сделал меня наркоманом, — пробормотал Тезей себе под нос, усаживаясь на корточки и отстегивая клапан рюкзака.

— Ты же вроде не ширяешься «Вельдом», — неожиданно ответил охотник.

Тезей вздрогнул и чуть не выронил ампулу. Ему-то всегда казалось, что Сизиф в такие минуты отключается, полностью сливаясь с птицей-дроном. Быстро взглянув на охотника, он увидел, что тот по-прежнему сидит с закрытыми глазами, в обманчиво-расслабленной позе. Длинные ноги в ковбойских сапогах свободно раскинулись по куче прошлогодней хвои. Лучи, пробивавшиеся сквозь ветки, расчертили лицо почти индейскими полосами. Сизиф казался спящим, но он конечно же не спал. Тезей сомневался, что охотник вообще когда-нибудь спит.

— Это не «Вельд», — неохотно ответил Тезей, заряжая ампулу в инжектор. — Это кое-что другое.

— И этим кое-чем другим тебя потчует наш общий друг?

Охотник улыбнулся, не разжимая губ. Выглядело это жутковато.

— Тебе он тоже дал собачью кличку?

— Почему собачью? — недоуменно спросил Тезей. — Это имя греческого героя. И я сам его выбрал.

— Сам. Ага.

— Вам не нравится имя «Сизиф»?

— Меня зовут Хантер. Ричард Хантер.

«Хантер». Вряд ли это было настоящим именем — что он охотник, понятно и так. Тезей некоторое время задумчиво поигрывал инжектором, а потом поднял голову и, глядя в незрячее сейчас лицо своего спутника, представился:

— Дмитрий Солнцев. Старший научный сотрудник Пущинского Института экспериментальной генетики.

— Я в курсе, Димитри, — ответил охотник, намеренно или нет искажая русское имя. — Так чем, говоришь, прославился этот Тезей?

Биолог поднес инжектор к предплечью и надавил на кнопку. Содержимое ампулы перекочевало в вену, и по телу побежал жидкий огонь. Однако голова болеть мгновенно перестала, как отрезало, словно кто-то врубил заглушку. Блаженно откинувшись на ковер из хвои, Тезей пробормотал:

— Он убил Минотавра.

— А что сделал Сизиф?

Накатывала обычная после дозы антидота расслабленность и сонливость. Вытянувшись на лесной подстилке и уже почти засыпая, Тезей ответил:

— Пытался перехитрить смерть. Он обманом выбрался из Аида и остался пировать в своем дворце на земле…

Сизиф-Хантер распахнул глаза и расхохотался так громко, что белка-химера, примерившаяся уже спрыгнуть с ветки и вцепиться в горло спящему Тезею, испуганно прыснула вверх по стволу.

А Тезею снился сон, и в этом сне оживало прошлое.

…Потолок то надвигался, то опускался, и почему-то он был прозрачным, а за ним серело набухшее от дождя осеннее, прогнувшееся тяжелыми тучами небо. Дмитрий не сразу понял, что потолок прозрачный оттого, что он лежит в госпитале, отделенный от неба пластиковой кишкой крыши. Он лежал в коридоре, рядом с воздушным шлюзом, потому что основное помещение было уже в несколько слоев забито мертвыми и умирающими. Но в то время Дмитрий еще не знал этого. Зато он услышал музыку. Точнее, поначалу это были просто шумы: что-то вроде писка, бульканья, тяжелых вздохов и непрерывная морзянка тонкого, на границе слышимости гудения. Потом в общем шуме стала прорезаться мелодия. Мелодия наплывала торжествующими волнами, побеждая всплески отдельных звуков. Почему-то Дмитрию представился завод, где трудятся тысячи и тысячи людей, терпеливо трудятся над неким общим делом, например созданием гигантской турбины, и ритм их шагов, музыка дыхания, грохот инструментов, шумы заводской вентиляции и системы отопления сливаются в один невероятный гимн. Только музыка была непонятной, чужой и страшной — от такой хотелось бежать, заткнув уши. Однако бежать он не мог, ноги по-прежнему не слушались. Замычав, Дмитрий зажал уши руками, но музыка отдавалась в мозгу, в мышцах, во всем теле, словно он сам стал резонатором для чудовищной мелодии. И тогда, распахнув рот, он заорал что было сил:

— Заткнитесь! Заткнитесь все, умолкните!

Музыка пошла на спад — и стихла. Под прозрачным куполом воцарилось молчание: ни стона, ни вздоха. Все пятьсот с лишним человек, находившихся в полевом армейском госпитале, умерли мгновенно и одновременно. А Дмитрий наконец-то погрузился в блаженную тишину.

Это потом он поймет, что убил их всех, убил одним своим словом и даже желанием. Потом поймет, что невыносимая мелодия была музыкой их жизни: гулкой пульсацией клеточных ядер, вибрацией нитей ДНК, напряженным гудением работающих энергостанций-митохондрий и щелканьем синтезирующих белки рибосом. Потом. А пока он просто наслаждался тишиной…

— И как этим пользоваться? — мрачно пробормотал Тезей.

После дневного сна глаза все еще слипались, голова была чугунная.

Они выбрались из леса и подошли к реке. На закате почему-то активность химер в этом районе резко шла на спад. Сизиф… то есть Хантер, Тезей напомнил себе, что надо звать этого высокого сухопарого ковбоя Хантером — затягивал на плечах биолога лямки прыжкового ранца.

— Тебе это знать не требуется, — сквозь зубы процедил охотник. — Ранец спарен с моим, я веду, ты следуешь.

— А что на том берегу?

Сведениями, полученными от дрона-ворона, Хантер делиться не спешил, так что на том берегу могло быть все что угодно — от омниевого озера на месте города до фермы по выращиванию людей на прокорм химерам. После текущей омниями реки Тезея уже ничто бы не удивило.

Хантер взглянул на спутника и резко пожал плечами.

— На том берегу город. Улицы. Дома. Людей, правда, мало, а машин и вовсе нет. А так город как город.

Тезей поперхнулся. Все же охотник сумел его удивить.

«Генбота», хранившегося в лабораториях Летарова и Солнцева, на всех инфицированных конечно же не хватило. Крупный фармацевтический завод, расположенный за рекой, в Серпухове, взялся за производство сыворотки в достаточных количествах, и через две недели с эпидемией было покончено. «Генбот» не спасал умирающих, но предотвращал заражение и излечивал больных на ранней стадии. В общей сложности погибло около восьмисот человек. Бригады андроидов сжигали тела в длинных рвах, выкопанных за городом, и три дня выжившие горожане задыхались от дыма. Упрямый южный ветер сносил дымы к реке, и они серым облаком стлались над соснами Приокско-Террасного. Тогда же пошел первый в том году снег, не белый, а тоже серый от пепла.

Но Дмитрий Солнцев ничего этого не знал, потому что с самого своего выздоровления сидел в стерильном боксе в лаборатории Летарова. Вместо исследователя он превратился в объект исследования. Во-первых, он был единственным, кого «генбот» излечил на третий день после заражения. Во-вторых, он спятил — или, по крайней мере, так всем казалось.

На самом деле он слышал музыку. Он научился уже вычленять отдельные звучания, отделять работу крупных органов от внутриклеточных процессов. И, что самое ужасное, понял, что может в любой момент заставить их замолчать. Одним словом. Одной мыслью. Только мыслить внятно никак не удавалось, потому что музыка грохотала в ушах, не давала думать, навязчивая, как гудение миллионного роя мух.

Он царапал лицо, затыкал уши, орал и катался по полу до тех пор, пока его не прикрутили ремнями к койке. Он страстно хотел заглушить эту музыку, заставить ее замолчать, но тем краем сознания, который еще оставался ясным, понимал: так он убьет их. Убьет все те тысячи человек, которым ввели сыворотку, убьет ворон, круживших над городом и промышлявших падалью, убьет кошек и собак, обгладывавших плоть своих мертвых хозяев, убьет все живое, заразившееся «генботом», потому что оно ЗВУЧАЛО. Летаров за стеклом страдальчески морщился и драл заметно поредевшую шевелюру. Летарову очень нужно было понять, что это за странный побочный эффект сыворотки, потому что «генбот» ввели всем заболевшим под его ответственность.

Быть может, будь Дмитрий знаком с маленьким мальчиком, живущим в канадском лесу, с сыном андроида и человеческой женщины, — быть может, только с ним он смог бы поделиться своей бедой, и мальчик бы его понял. Мальчик сказал бы, что это Маниту говорит в его голове, и научил бы справляться с голосами: ведь, в отличие от Дмитрия, он родился с этим даром и управлял им задолго до того, как произнес первое слово. Беда в том, что этот мальчик появился на свет только два года спустя, зимой 2038-го, в поселке андроидов неподалеку от Барри.

Ракетные движки взревели, и Тезей почувствовал, как его тело вздернулось в воздух, а желудок, напротив, ухнул куда-то вниз. По лицу ударил ветер. Под ногами, в сотне метров внизу, закачался серо-зеленый медленный поток. Отсюда, с высоты, было ясно видно, что русло реки изменилось. Раньше она широкой лентой катилась мимо города с запада на восток. Теперь та часть речного ложа, что выше и ниже Пущино, заросла лесом, затянулась камышом и малахитовой гладью болот — а маслянистое кольцо омний загибалось, образуя вокруг города вытянутый овал. Кольцо охватывало поля и пригородные фермы и смыкалось где-то вдалеке, на юге, в висящей над землей сероватой дымке. Сам город с высоты казался нетронутым. Ясно виднелся прямоугольник общаги, красная черепичная крыша церквушки и улицы с трех-четырехэтажными домами, построенными в середине прошлого века. Они вели к институтской аллее, где все заросло высокими кленами и тополями. Корпуса институтов скрывались в серебристо-зеленой листве.

Биолог обернулся к Хантеру, чтобы задать вопрос, — но охотник рубанул воздух ребром ладони, указывая вперед и вниз, и Тезей снова задохнулся от хлестнувшего по лицу ветра и грохота двигателей.

Глава 16

Леночка — Летарова Елена Витальевна — шла в детсад за дочкой. Она опять засиделась дома, наверное, в пятисотый раз за сегодняшний день пытаясь наладить сетку. Интернет немилосердно глючило, комм не работал — а ей как раз срочно надо было сдавать заказ по графическому дизайну, плюс сегодня был финал фотоконкурса… сегодня. Леночка на секунду задумалась, замедлив шаги. Какое сегодня было число? Точно ли финал? Финал, кажется, двадцатого января… Леночка растерянно оглянулась — стояло жаркое, душное лето.

Вечерело, асфальт и стены домов так и дышали зноем. Почему же январь? Взгляд женщины растерянно заметался, но тут она вспомнила, что дочка ждет. А вот воспитательница, Марья Владимировна, точно ждать не будет. Это был обычный детсадик — Андрюша настоял на том, чтобы не записывать ребенка в виртуальную группу, и автоматический помощник в качестве няни его не устраивал. Леночка протерла вспотевший от бега лоб, но ладонь отчего-то осталась сухой.

Свернув за угол, она простучала каблучками мимо заколоченного киоска, где должны были продавать мороженое. По стене киоска расползлось черное горелое пятно, несколько досок было сорвано. Опять хулиганят мальчишки? Ах, неважно, быстрей-быстрей, застучали каблучки, Машка точно закатит истерику, если мама опоздает, она так не любит этот детсадик, а свою воспитательницу просто ненавидит.

Тополиный пух, сбиваясь в комки, катился по мостовой, а кое-где покрывал землю драным ватным одеялом и немного походил на снег. Снег… Снег и красные пятна на снегу, красные пятна и черная гарь, следы ужасных зверей… Леночка опять потерла лоб, отгоняя беспокойную мысль, пробежала мимо ряда кустов персидской сирени с бурыми засохшими кисточками и распахнула противно скрипнувшую калитку.

Конечно, всех остальных детей уже разобрали по домам. Только Машка, трогательная, в желтом, как одуванчик, платье и желтом платочке, копалась в песочнице под грибком-мухомором. Марья Владимировна стояла рядом, сердито притопывая ногой. Ее крашеные рыжие волосы, собранные в узел, сбились на сторону, а на светлой кофточке виднелось большое серо-зеленое пятно.

— Извините, — привычно забормотала Леночка. — Извините, бога ради, мне срочно надо было сдавать заказ, а дома проблемы с сеткой.

Марья Владимировна фыркнула и, так и не сказав ни слова, развернулась и деревянной походкой пошагала к длинному двухэтажному зданию детсада.

— А у вас пятно… — тихо договорила Леночка, но женщина не услышала или не обратила внимания.

Машка подняла голову. За лето она ничуть не загорела, и Леночка снова подумала, что надо растормошить Андрюшу, вывезти ребенка на море, а то вон какая бледненькая… Она протянула руку и сказала:

— Муренок, пойдем домой.

— Сейчас.

Машка снова сосредоточенно зарылась в песок, ковыряя его маленькой красной лопаткой.

— Что ты там ищешь?

— Папу, — тихо ответила дочка.

Леночка всплеснула руками:

— Папу, горе мое луковое. Папа у нас на работе пропадает. Вот придет, я ему скажу, что родная дочь его уже в песочнице ищет.

Машка упрямо покачала головой:

— Папа там. Днем ему плохо. Ночью он может говорить со мной. Мама, пожалуйста, можно я тут на ночь останусь.

Леночка без слов схватила дочку за руку, вырвала у нее лопатку, отряхнула желтое платьице от песка и потащила Машку к калитке. Та шла покорно, без истерики, только волочила ноги и постоянно оглядывалась на вырытую в песке ямку, как будто и вправду верила, что там ее папа.

— Уберите винтовку, — попросил Тезей. — Здесь нам ничто не угрожает.

Хантер хмыкнул, но послушно закинул на плечо крупнокалиберную винтовку «Вепрь» — и вытащил метательный нож.

С земли город выглядел не так невинно, как с высоты. Многие здания были разрушены, по уцелевшим прошелся огонь, и виднелись щербины от выстрелов. Тротуар взломан, словно сквозь него пробивались корни неведомых растений, и разбит танковыми гусеницами. В красном свете заката горели редкие уцелевшие стекла. Ни зверей, ни людей на улицах не было видно, лишь черным крестом завис в небе ворон Хантера, перешедший в автоматический режим. Слабо пахло гарью и тлением и сильнее — мерзким дрожжевым духом реки.

Первого человека они встретили, уже пройдя несколько кварталов. В бывшем бурно разросшемся парке с вымощенными плитами дорожками и неработающими фонтанчиками послышался прерывистый шум. Хантер мгновенно скользнул в тень тополей и лип — лес был ему привычней города. Тезей замедлил шаги и, прищурившись, вгляделся в сгущавшиеся беловатые сумерки. Ночь наступала здесь быстро, как на юге. Только что верхушки зданий золотил закат, а теперь бах — и почти ночь, белесая, как брюхо дохлой рыбины. Когда-то здесь светили фонари, но теперь они черными покосившимися прутами торчали по обе стороны от дорожки, сливаясь с деревьями парка.

Впереди шагало какое-то существо и что-то за собой волокло. То, что волочилось, и издавало грохот. Тезей пригляделся. Это была старая, драная продуктовая сумка на колесах — с такими бабки ходили на рынок и в магазины во времена его детства. Тезей чуть не расхохотался от облегчения. Бабка, обычная бабка ковыляла по парку, бабка в теплом не по погоде пальто и разбитых — то ли сапогах, то ли валенках. Сгорбившись, она упрямо семенила в темноту.

— Контакт третьего рода, — пробормотал себе под нос Тезей и ускорил шаги.

Ему хотелось расспросить местную. Возможно, эта женщина помнила его еще школьником…

«Скажите, как вы пережили нашествие химер? Как существуете в городе, отрезанном от мира рекой из омний? И, самое главное, что удерживает эту реку на месте, не дает ей выплеснуться на городские улицы и сожрать все: деревья парка, и вашу сумку с продуктами, и вас…»

Конечно, спрашивать надо было не так, — вполне возможно, женщина выжила из ума и ничего не соображала.

— Эй! — окликнул ее Тезей, поспешая за старухой.

Та не остановилась и не замедлила шага. Может, не расслышала? Сойдя с разбитых плит на мокрую от вечерней росы траву, Тезей пошел быстрее. Он с трудом удерживался от того, чтобы побежать, но не хотелось пугать старушенцию.

Обогнав ее, он вышел на дорожку у следующего фонаря, преграждая старухе путь.

— Эй, как вас там…

Грохот тележки смолк. Женщина остановилась и медленно подняла обвязанную черным вдовьим платком голову. Лица под платком не было. В сером сумеречном свете там копошилась вязкая серо-зеленая масса. Тяжелые капли падали на пальто, стекали струйками, как размазавшееся голубиное дерьмо. В нос ударил резкий запах дрожжей. Старуха вытянула дрожащую руку…

— А-а! — вскрикнул Тезей, отшатываясь.

Бабка деревянно шагнула к нему, оплывая, теряя форму. За ее драповым плечом нарисовался силуэт Хантера. Охотник вскидывал к плечу винтовку.

— Нет! — вскрикнул биолог, прикрывая лицо руками и уже зная, что остановить Хантера не успеет.

Грохнул выстрел. Темный куль, окончательно утративший сходство с человеком, грохнулся на плиты дорожки. Продуктовая сумка, заскрипев колесиками, покатилась куда-то в темноту. А Тезея окатило тепловатыми, кисло пахнущими брызгами. Тезей знал, что для него они безопасны, — но все же, взвыв, принялся отчаянно трясти руками и скрести кожу, пытаясь стереть, смыть, содрать…

…Он не знал, сколько дней, недель или месяцев провел за плексигласом, — скорее, все же недель, потому что первая волна химер ударила по Пущино в январе, а Вечерский появился раньше.

В тот дикий хор, что звучал в мозгу Дмитрия днем и ночью и из-за которого хотелось разбить себе голову о прозрачные стены, влилась новая нота. Всего лишь еще одно сердцебиение, голос еще одной крови, недовольный перестук эритроцитов и тромбоцитов в слишком быстром потоке… слишком, неестественно быстром. Это сердце билось намного чаще, чем положено человеческому, а в клеточных ядрах происходила странная, лихорадочная работа: нити ДНК непрерывно менялись и перестраивались, никак не приходя в равновесие. Нота прозвучала диссонансом в общем звучании, и Дмитрий поднял голову.

У стекла рядом с Летаровым и его сотрудниками стоял… все же человек, и этот человек был ему знаком. Черты лица стали резче и крупнее, а рыжие волосы — короче, но глаза сохранили пронзительную голубизну, и по лбу и щекам были рассыпаны все те же крупные веснушки.

Человек сказал что-то, глядя на Дмитрия. Тот не расслышал слов из-за дикой какофонии в мозгу, но сумел прочесть по губам часть фразы: «Введите ему…»

Быстро обернувшись, Дмитрий взглянул на иглу у себя в запястье и тянущуюся от нее трубку. Его уже давно кормили внутривенно. Он хотел умереть, но ему не давали умереть, держали здесь для опытов. «И если сейчас появился Вечерский, — думал он, продираясь сквозь собственные мысли, как сквозь дикий лес, — значит…»

Что значит, додумать он не успел, потому что прозрачная жидкость в трубке окрасилась в золотистый цвет. Обожгло запястье, по телу разлилось тепло, словно после пары глотков виски, а сквозь разноголосицу в мозгу пробились слова: «Дмитрий. Дмитрий, вы меня слышите? Если да, кивните».

Он дернул головой, как китайский болванчик, неотрывно глядя на Вечерского. Тот кивнул ему в ответ и произнес у него в голове знакомым с детства высоким, холодноватым голосом: «Я ввел вам «Вельд». Это позволит наладить телепатическую связь между нами, потому что слов вы, очевидно, не слышите. Дмитрий, я хочу вам помочь. Но для начала необходимо понять, что с вами произошло…»

«Хотела лиса помочь серому зайчику», — всплыла откуда-то глумливая фраза, но ее тут же смыло потоком невероятного, радостного облегчения. Наконец-то он сможет с кем-то поговорить!

…Кран даже не зашипел — из него только высыпалось несколько крупинок ржавчины. И, конечно, ни струйки воды. Устало вздохнув, Тезей опустился на пластиковый кухонный стул.

Они сидели на чужой кухне, в чужом доме, в чужом, фальшивом городе, только прикидывавшемся мирным городком его детства. Хантер уже одолжил ему флягу с виски, и Тезей, как смог, отскреб омерзительное дрожжевое месиво, заляпавшее лицо и руки, — но все еще опасался, что какие-то капли на нем остались.

— Не прикасайтесь ко мне, — сказал он Хантеру.

Тратить запас питьевой воды на мытье было нельзя. Значит, оставалось только дождаться, пока кончится действие антидота, и нейтрализовать колонии — так, как умел только он, Тезей. А пока надо было отсиживаться на этой пустой кухне, в квартире, из которой сбежали хозяева. А может, не сбежали. Может, были убиты. Замок не был взломан, но тут могли похозяйничать и мародеры с универсальными ключами, и армия, и бог знает кто еще.

Хантер, светя фонариком, прошел в хозяйскую спальню и бесцеремонно раскинулся там на кровати, подняв целое облако пыли.

— Вы бы поосторожней, — предупредил Тезей.

Свой фонарик он положил на стол. Луч отражался в оконном стекле, слепя глаза. Глупо — мало ли кто выбредет на свет из темноты. Но Тезей нутром и сознанием, медленно освобождавшимся от действия антидота, чувствовал — никто не выбредет. Всем они здесь безразличны. У этого города есть тайна, но это не их тайна, и два чужака, случайно упавшие с неба в своих прыжковых ранцах, никому здесь не интересны. Примерно так же он чувствовал себя в лесу, только там к безразличию примешивалась тупая, упорная агрессия. А здесь агрессии не было. Лишь темные прямоугольники домов на фоне темного неба, редкие рассыпанные над ними звезды и… тоска, что ли? В ушах и в висках начинало тонко гудеть. Тезей сжал голову руками и язвительно спросил себя: «Неужели ты думал, что без этого обойдется? Ага, как же, держи карман шире. Ты знал, что так будет. И Алекс знал. Иначе бы отправил одного Сизифа… то есть Хантера… ты со всеми своими убогими уменьями только под ногами у него путаешься, и если бы не твоя гнусная мутация…»

Хантер завозился на кровати и, растягивая слова, спросил:

— А все-таки, Димитри, какого черта он загнал сюда тебя?

«Мысли он, что ли, читает?» — тоскливо подумал Тезей, глядя в темноту и пустоту за окном.

— Я знаю местность, — сказал он вслух. — И Вечер… Ликаон полагал, что мог уцелеть кто-то из моих бывших знакомых. Это облегчило бы контакт с местным населением.

Охотник громко хмыкнул:

— Ага, контакт был успешный, на все сто. До сих пор с себя местное население соскребаешь. Не парь мне мозги, умник. И не называй его собачьей кличкой, чужих ушей тут нет. Ты ведь с ним, кажется, давно знаком?

«Чего он добивается?»

— Давно, — вслух ответил биолог.

— И с каких же пор он заделался Ликаоном?

Тезей встал со стула и, подойдя к окну, прижался горящим лбом к прохладному стеклу. Шум в голове нарастал, в нем уже пробивались отдельные мелодии. Надо будет вколоть антидот, как только убедится, что омний на коже нет…

— Ликаон принес Зевсу в жертву своего маленького сына, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — И накормил бога человеческим мясом. За это он был превращен в волка…

— Пф-фа! — презрительно фыркнул Хантер.

Охотник валялся на кровати, закинув руки за голову, и, задрав ногу, с преувеличенным вниманием разглядывал свой сапог из желтой телячьей кожи — словно ничего интересней в мире не было.

— Вам смешно, Хантер?

Голоса прорывались сквозь течение мыслей, раздирая в клочки сознание.

Охотник обернулся к нему. То ли из-за отраженного света фонарика, то ли из-за того, что в голове все поплыло от боли, но Тезею показалось, что глаза человека сверкнули красным, как у зверя.

— Нет, Димитри, мне не смешно. Во-первых, я не люблю, когда приносят в жертву младенцев. Во-вторых, хорош тот бог, который сначала жрет человеческое мясо, а потом наказывает тех, кто старался ему угодить. В-третьих, я в курсе про волка, но к чему прикрывать голую жопу пижонскими кличками? «Царь аркадский Ликаон» — это, конечно, звучит получше, чем «вельдовый торчок»…

Первая мысль Тезея была: «Какой еще волк?»

Вторая: «Откуда он знает про аркадского царя, ведь я не говорил…»

А вместо третьей мысли в голове взорвался разноголосый, оглушительный хор чужих жизней.

…Дмитрий хлопал глазами, как сова на свету. Отчасти он и чувствовал себя совой, притом рухнувшей с ветки башкой вниз. Оказывается, после того, как ты пролежал несколько недель в стеклянном боксе, прикрученный к койке, внешний мир отрезвляет не хуже, чем удар дубинкой по темечку. Даже голоса в голове примолкли. Под деревьями лежал снег. Черная протоптанная тропинка вилась между серо-бурыми стволами. С белесого неба каркали вороны. Впереди, за зарослями вербы и ивняка, за сухими прибрежными камышами катилась еще не замерзшая река. Пахло снегом. До этого Дмитрий не знал, что у снега есть запах, — но после стерильности бокса запахи атаковали его.

К примеру, Вечерский, шагавший рядом и придерживавший его под локоть — не дай бог, подопытный свалится с непривычки, головку о камень расшибет, — так вот, Вечерский пах чем-то мускусным, пряным, а еще по́том, а еще элитным мужским парфюмом, странно сплетавшимся с мускусной струей. А еще зверем. От земли пахло снегом и укрытой под снегом раскисшей листвой. От реки пахло водой и тиной. И ко всему примешивался назойливый, кислый запах дрожжей. Дмитрий завертел головой. Вечерский крепче сжал пальцы у него на локте и усмехнулся, когда его подопечный точно определил направление.

Между последними деревьями и зарослями камыша у реки лежала узкая полоска луга. По весне ее затапливало паводком, а сейчас из-под снега торчали высокие сухие стебли борщевиков и пастушьей сумки. Дрожжевая вонь ударила по ноздрям. А в голове, сметая все остальные мелодии, грянул торжественный и строгий хорал. Красота и строгость этой музыки, похожей на мелодический рев органа, никак не сочеталась с уродливой ямищей посреди луга. В этой яме с ржавыми краями кипело серо-зеленое месиво, то же самое, что Дмитрий видел в легких несчастной лаборантки, только без красно-черных кровяных сгустков.

Он чуть не упал — удержали пальцы Вечерского, клещами сжавшие локоть. Обернувшись, он беззвучно прокричал: «Как?»

«Вороны, — холодно прозвучало в ответ. — Вороны, собаки, кошки, мыши и крысы. Но главным образом, конечно, вороны. Они клевали зараженные трупы. А потом разлетались по окрестностям и дохли, и падали в снег, давая начало вот этому».

Вечерский дернул подбородком в сторону ямы. Дмитрию стало страшно, как не было еще никогда, даже после суматошного звонка из больницы или на вскрытии в морге. Его не пугала так даже собственная смерть — до того, что хотелось развернуться и сломя голову побежать к реке, прыгнуть в воду и грести что было сил на другой берег. Но он испугался не ямы и не того, что сулила наполнявшая ее серо-зеленая масса. Он боялся следующих слов Вечерского. И эти слова пришли, неизбежные и неумолимые.

«Вы рассказали мне о том, что случилось в госпитале. Вы думаете, что заставили тех людей умереть».

Дмитрий передернулся, как лошадь, ужаленная слепнем.

«В госпитале к тому моменту остались уже только умирающие, так что можете себя особенно не винить — они и так были обречены. Но мне лично во всей этой истории интересны два аспекта…»

Органная фуга в голове звучала все громче, все настойчивей. Он боролся с желанием сжать руками виски.

«Первое, — отчего-то легко перекрывая музыку, сказал Вечерский, — анализ показал, что гены погибших смешались с вирусной ДНК генбота и с последовательностями омний, которые ассимилировал генбот. Тут есть любопытный момент: почему генбот, попав в человеческий организм через омнии, не спас новых носителей? Создается впечатление, что Sacharomyces omnipresens ему больше по вкусу, чем Homo Sapiens. В поединке человек — омнии наш «генетический компьютер» решительно сыграл на стороне омний, и это очко не в нашу пользу…»

Слова терялись и теряли смысл. Дмитрий смотрел на подтаявший снег. Лечь бы, зарыться.

«И второе, — невозмутимо продолжал Вечерский, как будто не замечая состояния своего спутника. — Я предполагаю, что вы можете воздействовать только на организмы, зараженные генботом. По-моему, вы и есть мой биохакер, Дима. Вы то, что я несколько лет пытался получить в своей лаборатории. А теперь я хочу это проверить. Прикажите… — снова кивок в сторону дьявольского котла, — прикажите этой субстанции умереть».

Мысли ворочались тяжелыми валунами, рыхлым весенним льдом, но Дмитрий все же собрался и ответил: «Я могу убить и вас. И весь город. Всех зараженных генботом. Вы сами сказали — апоптоз[15] был первым приказом, вложенным в генбот…»

Вечерский улыбнулся уголком рта, насмешливо и невесело.

«Я в курсе, что я сказал, Дима. А все-таки вы попробуйте».

И он попробовал.

Глава 17

Охотней всего бы Тезей отсиделся в квартире. По крайней мере, до утра. Солнечный свет создает хоть какую-то иллюзию безопасности, а бродить в темноте по зараженному омниями городу… можно нарваться на еще одну такую же бабку… Биолога передернуло. Проблема заключалась в том, что Хантер не боялся. Нет, Тезей не умел читать мысли — только голос органики, скрип и стук биологических механизмов — но от Хантера не пахло страхом. Похоже, к их ночной прогулке он относился так же, как к походу через лес, — то есть как к необходимости, постылой, но нужной работе.

Светила луна. Лунный свет мертво серебрил окна и стены домов, разбитую мостовую и раздолбанный тротуар. Тени деревьев лежали узорной решеткой, как забранные прутьями окна в гареме какого-нибудь персидского шаха. Тезей шагал из тени в свет и думал о том, почему тогда все они не сбежали. Ладно, наземное оцепление. У многих были аэрокары.

Конечно, военные патрулировали и воздух, но почему хотя бы не пытались? Почему остались в чумном городе и не разнесли омний по всей стране? А ведь могло случиться и такое. Не вороны, дохнущие в лесу, а люди… У людей был дольше инкубационный период. Звери почему-то сдыхали почти сразу, не успевая добраться даже до границы области. Все омниевые котлы располагались в радиусе десяти километров от города. Но вот если бы люди бежали, как бежали потом, когда ударила волна химер… да, тогда нынешняя катастрофическая ситуация выглядела бы как пикник в солнечный день на лужайке. Омнии как вершина эволюции… Земной шар, покрытый омниевым океаном… Тезей содрогнулся.

Хантер не дал ему выспаться после укола, сразу погнал в ночь, хотя биолог вяло барахтался и бормотал:

— Ричард, ну погодите, постойте. Мы ведь сами не знаем, что ищем…

Но Хантер неумолимо выволок его на улицу, и сейчас шагал сзади, в двух шагах, как конвоир, ведущий заключенного на допрос. Шагал бесшумно в своих подкованных сталью сапогах, что казалось почти таким же невозможным, как медленный поток из омний.

— Хантер, почему вы ничего не боитесь? — громко, чтобы побороть грызущий изнутри страх, спросил Тезей. — Может, вы андроид?

Черная длинная тень за спиной хмыкнула.

— Может.

— А, может, вы — химера? Говорят, есть такие… метаморфанты. Мимикрируют под людей, чтобы вписаться в человеческое сообщество. Чтобы жить и питаться в защищенных анклавах, где мало конкурентов и много еды.

Хантера эта мысль, кажется, позабавила — во всяком случае, ответил он громко и весело:

— Для того, чтобы вписаться в человеческое сообщество, Димитри, казаться человеком совсем не обязательно. Лучше как раз нет.

Их голоса гулко раскатывались по пустым улицам. Тезей подумал, что это глупо и что надо красться, а потом подумал, что это сейчас говорит его страх, и зло пнул смятую жестяную банку, невесть сколько лет провалявшуюся у бордюра. Банка загремела, перелетела через проезжую часть и со звоном вписалась в бордюр напротив.

— Вы умней, чем стараетесь выглядеть, — все так же зло бросил Тезей.

Ему хотелось пнуть и Хантера, как эту банку.

— А я не стараюсь.

Биолог открыл рот, но тут Хантер неуловимым движением оказался рядом и сжал его плечо. Он указывал куда-то в темноту. Сейчас они вышли на широкий бульвар — или аллею, — выложенную большими квадратными плитами. Параллельно тянулась гладкая велосипедная дорожка. Когда-то это было любимым местом променада городских мамаш и любимой площадкой городских скейтеров и роллеров. И сейчас из мрака выступали голенастые силуэты качелей и горбатые — горок. Там, где торчали качели и горбатилась горка, что-то двигалось. Что-то небольшое и светлое, оно, кажется, рылось в песочнице рядом с горкой. Зверь? Карлик? Мутант? Умертвие, слепленное, словно в насмешку над человеком, из миллиардов омний?

Тезей схватился за свой гибридный «Керен» с тяжелой, удобно лежавшей в ладони рукоятью. А Хантер вдруг, позабыв про «Вепрь», пистолет и ножи, отстранил спутника и широкими шагами двинулся прямо к песочнице. Тезею ничего не оставалось, как потащиться за ним. Пистолет он на всякий случай по-прежнему держал в руке. Большой палец застыл на сенсорной кнопке предохранителя.

Тучи, то и дело скрывавшие луну, разбежались, и игровую площадку залил яркий мертвенный свет. Сидевшее в песочнице существо обернулось, подняв к мужчинам бледное личико в ореоле пушистых светлых волос. На существе была пижама с маленькими слониками, и Тезей мог бы поклясться, что половина из этих слоников — синие и половина — красные, хотя луна скрадывала цвета.

— Машка, — выдохнул он, падая на колени в холодный сырой песок. — Машка? Ты откуда взялась?

— Привет, дядя Дима, — спокойно сказала девочка, возвращаясь к своему занятию. — Я хочу поговорить с папой. Мама и тетя Маша-воспитательница мне запрещают копать. И все равно папа днем занят. А ночью он может поговорить.

Ямка перед ней была уже довольно глубокой. Когда Тезей наклонился над углублением в песке, ему на мгновение показалось, что там мелькнуло что-то белое, длинное, словно огромный крысиный хвост или древесный корень.

— Машка, пойдем домой, — произнес он немеющими губами и протянул руку.

Сердце замерло и пропустило два или три удара — он ожидал расползающегося, мокрого и мерзкого прикосновения, но ладонь Машки была просто маленькой и твердой, хотя и совсем ледяной.

— Ты замерзла, — с облегчением сказал он. — И мне очень надо поговорить с Леной. С твоей мамой. Пойдем?

Девочка серьезно посмотрела на него снизу вверх. Глаза у нее были большие, темные, Андреевы глаза.

— Пойдем, — согласилась она и первая выбралась из песочницы, по-прежнему сжимая облепленную песком лопатку.

Ленка проснулась посреди ночи от шума и долго протирала глаза — приснилось, нет? Раньше легкая на подъем, теперь она вставала со скрипом, со стонами, спала бы и спала, кажется, всю жизнь проспала бы, если бы не Машка. Но шум все же не примерещился. Опять Муренок на кухне возится? И что ей не спится, утром рано в садик… Со вздохом откинув одеяло, Ленка нашарила на стуле халат, нащупала босыми ступнями тапочки и, не включая света, потопала на кухню. Свет включать и не надо было — в окна светила луна, большая и белая, как лампа. Надо было экономить энергию. У них в подвале стоял резервный генератор, из запасных институтских. А так весь город сидел без электричества.

Миновав темный коридор, Ленка привычно прижалась к левой стене, чтобы не вписаться плечом в слишком большой, не по кухонным габаритам холодильник, — и тут по глазам ударило. Вот Машка, разбойница. Ленка вскинула руку, заслоняясь от слишком яркого света, и уже начала:

— Ну Маш, ну что опять такое… — как вдруг осеклась.

На кухне был кто-то еще. Двое. Андрей — радостно и тревожно стукнуло сердце. Неужели Андрей наконец-то пришел со своей чертовой работы? Андрей и Димка, они часто заходят вместе… Ленка испуганно заморгала и запахнула халатик у горла рукой, ну вот еще, Димка зашел, а она такая расхристанная…

— Ленка, — сдавленно сказал сидевший на табурете у стола человек.

Это и вправду был Димка, какой-то изменившийся, постаревший Димка. Но второй не был Андреем. Второй, высокий и как будто слишком резко очерченный, в ковбойской куртке и сапогах, он стоял у окна. Хотя лампа светила ему в лицо, Ленка почему-то видела лишь силуэт. Она стала плохо видеть по ночам, странно — вроде бы куриная слепота проявляется с детства и усиливается не ночью, а в сумерках…

— Дима, это ты? — неуверенно спросила Лена. — Подожди, я сейчас чай поставлю. А где Андрей?

— Иди спать, мама, — негромко, но твердо попросила Машка, стоявшая рядом с Димой в своей детской пижамке со слониками. — Я сама чай.

— А как же?

Но тут Лена поняла, что ей действительно сильно, просто до ужаса хочется спать. Зевнув, она приветливо кивнула Диме, пробормотала:

— Ну вы тут как-нибудь сами, — и побрела обратно в спальню, придерживаясь за стену рукой.

Ноги отчего-то заплетались. А в остальном все было хорошо. Вот только Андрей не пришел — жалко…

Тезей давно знал, что никакой он не герой. Какой там Минотавр — он и с норовистой коровой бы не справился. Он боялся, как все, и даже больше всех, потому что лучше понимал, чего и почему боится. Но здесь, на этой знакомой кухне, когда включился свет и из коридора вышла Ленка — или не совсем Ленка, или совсем не Ленка, — страх отчего-то кончился. «Может быть, — подумал он, — с Хантером так же? Может, когда-то давно он испытал столько страха, что теперь страх в него просто не лезет, не укореняется, не приживается, как на нем самом не прижились выплеснувшиеся из убитой старухи колонии омний?»

Но как раз Хантер подошел к бару — был у Летарова неплохой бар, — вытащил оттуда бутылку «Чиваса» и, отвинтив крышку, шумно отхлебнул. Потом оглянулся на девочку. Машка стояла у подоконника и дышала на стекло. По стеклу от дыхания расползалось мутное пятно, хотя на улице было и не холодно. Надышав пятнышко размером с ладонь, Машка нарисовала на нем пальцем картинку: двое больших человечков, головы — кружочки, руки-ноги — палочки, и между ними человечек поменьше. Так обычно совсем маленькие дети рисуют себя с папой и мамой. Сквозь палочные руки, ноги и головы проступила освещенная луной ночь.

— И давно у вас так? — спросил Хантер по-русски без всякого акцента.

В другое время Тезея бы это удивило. Сейчас неожиданные способности проводника он воспринял, как данность, — еще одна капля безумия в этом безумном мире.

— Много дней, — ответила Машка.

Нарисованные человечки медленно исчезали вместе с пятном влаги, но Тезей знал — они остались там если не навсегда, то надолго. Достаточно лишь снова подышать на стекло. Жаль, что в жизни все не так…

— Мама думает, что это один день. Но я знаю, что много, просто одинаковых.

«День сурка», — подумал Тезей, едва удерживаясь от глупого смешка.

— А это точно твоя мама? — хрипло проговорил Хантер.

Машка вскинула голову. Сначала Тезей подумал, что она плачет, но глаза у нее были сухие, только блестели подозрительно ярко.

Сам он от такой мамы на край света сбежал бы или еще дальше. Лицо осталось Ленкино, хотя и увядшее, съежившееся, как нераскрывшийся бутон шиповника. Щеки впали, почернели губы, остро выпятились скулы — и все же лицо было нормальное, человеческое, не считая затянутых беловатой пленкой глаз. Но вот от шеи и дальше… несмотря на то, что она быстро запахнула халат, Тезей успел заметить расползавшиеся по телу серо-зеленые пятна проказы.

— Не мучай ее, — тихо попросил Тезей.

— Это мама, — упрямо набычившись, заявила Машка. — Просто она болеет. Ночью. А днем папа их всех лечит. Но ночью он устает, и еще ему надо говорить со мной, поэтому ночью все больные.

Она протопала к мультиварочной плите и включила чайник. Мультиварка послушно бикнула, нагревая воду.

Машка обернулась, морща лоб.

— Дядя Дима, вы малиновый любите, я знаю. А вам какой? — вежливо спросила она, обернувшись к Хантеру.

— Дядя Ричард не будет пить чай, — быстро ответил за него Тезей.

Лучше охотнику эту воду не пить, пускай и кипяченую. Лучше бы ему вообще ни к чему в этом городе не прикасаться. Впрочем, входя в квартиру, Хантер предусмотрительно натянул перчатки — будто вор, собиравшийся обокрасть и задушить хозяев. Знал, что их тут ждет? Догадывался?

— Дядя Ричард будет пить виски, — широко улыбнувшись, поддержал его охотник и плюхнулся в кресло. — Ты ведь не против, малышка?

Девочка сердито нахмурилась:

— Я не малышка. И это папино кресло.

— А папа часто приходит?

По лицу Машки пробежала тень — словно облако, закрывшее солнце.

— Папа вообще не приходит. Он очень занят. Ему надо всех лечить. Всех… — она на секунду замолчала, как будто подбирая правильное слово, — всех держать.

— Держать? То есть удерживать? От чего?

— Нет. — Девочка мотнула головой. — Просто держать.

Мультиварка пискнула и выдвинула чашку с чаем на подносе. От чашки сильно и сладко пахло малиной, как в огороде у Димкиной бабушки, когда несобранные ягоды уже раскисали на солнце и шлепались на землю, размазываясь бордовой кашицей.

Тезей взял чашку и сделал глоток.

— Как ты это делаешь? — спросил Андрей.

Было поздно. Слишком поздно. Дмитрий научился читать по губам, но сейчас уже не могло помочь ни чтение по губам, ни пляски с бубном на площади, ни массовые гекатомбы. С каждым днем становилось все хуже: хуже военным, оборонявшимся от шедших волна за волной химер, хуже гражданским, которым запретили выезд из города, хуже всем. Но хуже всего ему, Дмитрию. Он уже давно понял, что слышит только зараженные генботом организмы. Казалось, вот бы оно, спасение, — убраться в Москву, в Питер, да хоть в Сан-Диего, где не было никакой эпидемии омний, где не было даже пробирок с чертовым вирусом. И — блаженная тишина. Но шел месяц февраль, а вместе с ним с запада и с севера шли химеры.

Химеры были безмозглыми тварями, иначе обогнули бы город с юга. Но они перли именно с севера, из Приокско-Террасного, из-за реки. Будь они людьми, можно было бы сказать, что в Приокско-Террасном у них база. Их расстреливали с воздуха, их жгли напалмом и лазером, их травили такой страшной химией, что горожанам приходилось выходить из дома в тех же самых чумных — точнее, омниевых — респираторах и выданных военными противогазах.

Но твари перли и перли, сквозь минные поля, сквозь мотки проволоки, магнитные ловушки и пулеметную стрельбу. Части андроидов отступали от Серпухова. Только река еще хоть как-то удерживала наступление химер, но то, что вылезало из нее, легко прорывалось сквозь линии обороны и издыхало уже прямо на городских улицах, порванное пулями и иссеченное огнем. Туда же валились крылатые, сбитые ПВО твари, в своем падении иногда поджигая дома. Это было как в книжках про Вторую мировую — на крышах дежурили патрули, только тушили они не зажигательные бомбы, а трупы летюг, змееносцев, гарпий и вилий.

Снег стал черным и пах гарью и едкой химией. Группки людей перебегали от одного институтского корпуса к другому, швыряясь камнями, арматурой и палками в уцелевшие стекла: так они мстили биологам, обрушившим на них несчастье, мстили мелко, злобно и совершенно бессмысленно. Из окна лаборатории на восьмом этаже НИИ Дмитрий видел сплошную линию огня — это военные подожгли реку. Языки пламени взлетали вверх, до низких туч, на их фоне проступали изломы зданий и обглоданные стволы деревьев, и город казался одним из кругов ада — не ледяным, а огненным. Время льда еще не пришло. Но скоро огонь погаснет, и тогда…

А главным был гудевший в ушах непрерывный, неумолчный набат. Все химеры были заражены генботом, и музыка их жизни — и смерти — медленно, но верно сводила Дмитрия с ума. Пока твари не прорвались в город, звуки хоть как-то глушило расстояние. Но когда они окажутся близко…

Вечерский сбежал две недели назад, при первом известии о приближении химер. Смылся на вертолете с охраной. И Дмитрия, своего вундеркинда, своего «биохакера», прихватить хотел, только Дмитрий спрятался в подвале. В институте были большие, разветвленные подвалы на несколько уровней, прямо бомбоубежище на случай Третьей мировой. Он прятался там два дня, и Вечерский убрался несолоно хлебавши. А Андрей, невозмутимый, словно покойник на собственных похоронах, сидел сейчас на подоконнике, дрыгал ногой и спрашивал:

— Как ты это делаешь?

…Тогда, у мерзкой, наполненной ведьминым студнем ямы, Дмитрий не убил омний. Он испугался. Приказ «умрите», как выяснилось, слишком тяжелый приказ, чтобы отдать его даже бессмысленной и ядовитой клеточной массе. Можно прихлопнуть впившегося тебе в руку комара. Можно отравить тараканов. Можно даже убить человека. Но когда ты слышишь музыку жизни, такую сильную и полную, в ушах, заставить ее замолчать страшно. Он, внутренний Дмитрий, съежившийся в маленьком оставшемся ему закутке сознания, отчаянно заметался в поисках выхода. Ему хотелось, чтобы омний не было. Чтобы они превратились во что-то безвредное. Сухостой, бурелом, чертополох. И отчего-то ясно вспомнился бабушкин малинник, сначала осенний, безлистый, раскисший и черный, а затем, еще четче, летний, гудящий мухами и пчелами, с зелеными зубчатыми листьями, налитыми соком ягодами и сладким, знойным, плывущим над кустами запахом…

Когда Дмитрий открыл глаза, посреди зимнего снежного луга, на дне ямы, зеленели кусты малины, покрытые сочными красными ягодами.

— …Ты мог бы убить их, — говорил Андрей, болтая ногой и глядя на него выпуклыми черными глазами. — Мог бы убить моргановских химер, мог бы превратить их во что-то безвредное. Я знаю. Вечерский пытался скрыть, но я все знаю.

Его губы немо шевелились, беззвучно выговаривая слова, а в голове Дмитрия — бом-бом-бомбом — гудел набатный колокол. Пламя над рекой взметнулось ярче, огненной лентой отразившись в глазах сидевшего на подоконнике человека. Его халат был в мерзких серо-зеленых пятнах, или так просто казалось от переменного освещения? Институтский резервный генератор пахал едва-едва. Электричество включалось на пару часов в день, бесперебойно снабжались энергией только самые нужные установки: «кельвинаторы», ламинары с обратной тягой, комнаты с инкубаторами и центрифугами.

— Неважно, как ты это делаешь, — улыбнулся Андрей и закашлялся.

Из его рта вылетели алые брызги, замарав и без того грязный халат. Заметив взгляд Дмитрия, он снова улыбнулся и кивнул.

— Да. Я тогда не вколол себе генбот, потому что так и не заразился, — сто раз проверял кровь, омний ни следа. Зато ввел их себе сейчас. Я помню — третий день.

Румянец на его щеках не был отражением огня, терзавшего город. Он сгорал от собственного внутреннего жара. Омниевая лихорадка, второй день — холодно и отстраненно отметил Дмитрий, навидавшийся этих симптомов. Блеск в глазах, пятна на щеках, убыстренная речь, затрудненное дыхание. Все признаки налицо. Подняв руку, он прикоснулся ко лбу Андрея. Лоб был горячий. Летаров не отодвинулся, продолжая улыбаться. Из десен его сочилась кровь, неприятно розовя зубы.

— Третий день, я помню. Когда я буду умирать, вколю себе вирус. Может, и мне повезет?

Дмитрий мог бы напомнить, что его случай — единичный, что все остальные, получившие генботовую вакцину на третий день болезни, умерли. Но он не стал напоминать. К чему? К чему говорить, что никого Андрей, скорей всего, не спасет, что лучше бы он шел домой и провел последние дни с Ленкой и со своей ненаглядной Машкой? Каждый сам делает свой выбор. Дмитрий развернулся и зашагал прочь из лаборатории, навстречу усиливающемуся набату.

У чая был вкус и запах малины. Горячий отвар обжег язык — мультиварка постаралась на славу. Тезей отставил чашку, положил руки ладонями вверх на стол и глухо сказал:

— Кажется, я начинаю понимать.

Он действительно начинал понимать, хотя, конечно, требовалось еще связать в одну логическую цепочку шатающихся по городу омниевых умертвий, Машку, Андрея и ту ямку в песочнице — но в голове уже что-то мелькнуло, словно белый корень на дне раскопа.

Подняв глаза, Тезей посмотрел на Машку. Девочка стояла у дверей кухни, лицом к ним и спиной к коридору, как будто защищая от них то, что лежало сейчас в спальне и притворялось ее матерью.

— Маша, нам очень надо поговорить с твоим папой.

Шмыгнув носом, Машка угрюмо спросила:

— Зачем?

— Нам надо узнать, как он всех… лечит и держит. Понимаешь? Чтобы мы тоже смогли лечить и держать.

Девочка встрепенулась:

— Вы поможете ему? Чтобы ему было легче?

— Одному всегда нелегко, — некстати встрял Хантер.

— Мы поможем, — не обращая на него внимания, кивнул Тезей. — Мы будем держать вместе с ним, если потребуется. Нам только надо знать, как.

Машка несколько секунд смотрела на него недоверчиво — а потом, наверное, все же поверила, потому что широко и светло улыбнулась и, хлопнув в ладоши, умчалась в прихожую. Как выяснилось, за лопаткой.

Глава 18

Сперва Тезей не понимал, куда они идут, потому что шли кругами. Ночь все не кончалась, хотя летние ночи коротки и давно бы пора забрезжить утру. Шли через какие-то дворы с покосившимися детскими качелями, через парк, потом опять к реке — завоняло дрожжами, за рекой что-то глухо и безнадежно взвыло. Может, химера в лесу исполняла любовную песню или, напротив, это был последний крик завязшего в реке и гибнущего чудовища. Зачернели впереди кусты шиповника — чашечки цветов были еще закрыты, но запах оставался и тонкой кисеей висел в воздухе.

Защелкала в кустах птица. В пяти шагах впереди мелькала белая пижамка, а вокруг клубилась все та же тьма. Луна уже давно скрылась за тучами, и звезд на небе не было видно. Они вновь повернули и пошли, закоулками и зигзагами, сквозь аллеи, засыпанные мусором площади и ряды одинаковых кирпичных домов. Тезей окончательно потерял представление и вдруг понял, что движется по лабиринту. Впереди пятнышком мельтешил путеводный свет, а издалека, из глубины, доносилось смрадное дыхание Минотавра. Но где его воины, где афинские бычьи плясуны — шесть лучших юношей и девушек? Рядом виднелась лишь длинная узкая тень и поблескивал ствол винтовки. Сизиф. Сизиф, вернувшийся из царства смерти, но он Тезею не помощник — он бросит любого, лишь бы выбраться самому.

— Хантер, — шепнул биолог.

Говорить громко он не мог, да и ночная тишина, жадно давясь, глотала звуки.

— Почему Вечерский назвал вас Сизифом?

За плечом хмыкнули.

— Спроси у него самого.

— Он ничего не делает просто так, — бормотал Тезей, щурясь и вглядываясь в забелевшие впереди постройки. — Никогда. У всех его поступков и слов есть значение. Значит, и это имя он дал вам не просто так. Что вы сделали, чтобы заслужить его?

— А ты? — резко отозвался охотник. — Ты что сделал? Убил Минотавра?

Тезей пожал плечами, не зная, виден ли в темноте его жест.

— Да. Я убил. Только это не помогло. Люди смертны, а Минотавр нет.

«Минотавр бессмертен, — мог бы добавить он, — потому что бессмертны боги и чудовища, а он и то, и другое. И мы движемся прямиком ему в пасть».

Но не сказал.

…Тогда, четыре с половиной года назад, осталась за спиной проходная института, откуда давно сбежали охранники. Стеклянная дверь глухо звякнула, закрываясь. Мобберы, громившие соседние здания, скрылись за углом, но Дмитрию было все равно. Отчего-то он знал, что его не тронут. Холодный воздух обжег грудь и горло — он был в одной рубашке, пальто оставил в лаборатории. Он не помнил, когда в последний раз выходил на улицу. Кажется, тогда, когда Вечерский водил его к омниевому котлу. Память вообще мешалась, путалась, и только набат в голове все нарастал. Дмитрий усмехнулся — по крайней мере, с направлением он уж точно не ошибется.

Он шагал по опустевшим улицам с заброшенной техникой, мимо обожженных домов, мимо шарахающихся редких прохожих, закутанных в тряпье, как будто шел четвертый или пятый год всемирной войны. Прошел сквозь длинную очередь за хлебом, и люди отшатнулись — словно набат, гремевший у него в голове, вырвался наружу и напугал их. Вверху кружились вороны. Пахло гарью и порохом. Снег слежался желтыми грязными полосами. Осколки кирпича и стекла усыпали проезжую часть, где торчал блокпост из двух броневиков. Дальше уже была только общага и спуск к реке. Дорогу перегораживали рогатки и бетонные плиты. У блокпоста стоял офицер в пятнистой форме и курил, прикрывая сигарету от ветра. Рядом застыли два андроида.

Дмитрий шел прямо на них, и андроиды расступились. Офицер, выронив сигарету, бросился наперерез, но что-то вдруг запульсировало, загрохотало, — наверное, началась новая атака. Небо над головой прочертили огненные полосы, взорвавшиеся за рекой венчиками невиданных цветов. Бледное лицо офицера перекосилось. Махнув рукой, он побежал к броневику. Андроиды проводили его равнодушными взглядами и цепко уставились в спину Дмитрию, но остановить его не попытались. Они что-то чувствовали. Все, зараженные генботом, должны были чувствовать, как он идет, неумолимо приближаясь к той границе, которой люди отделили себя от зверей, идет, с каждым шагом теряя разум в неумолчном реве, визге и звоне и забывая все, забывая…

— А по-моему, ты все гонишь, — лениво, с гнусавым южным акцентом протянул Хантер у него за спиной. — Ты и паука прихлопнуть не сможешь. Все вы, умники, такие — в теории готовы уничтожить целые народы ради общего блага, а на практике падаете в обморок, стоит нюхнуть выхлопа из душегубки на колесах…

— О чем вы, Хантер? — спросил Тезей, переступая через лежавший поперек дороги столб.

— О том, что вы всегда ищете исполнителей, — тихо и почему-то уже без акцента сказала темнота у него за спиной. — Какого-нибудь парнишку из народа, чтобы начинить его взрывчаткой и послать на дело вместо себя.

— Я и сам парнишка из народа, — грустно улыбнулся Тезей. — Это меня начинили взрывчаткой. Или я сам себя начинил… неважно.

— А теперь каждый раз надо колоться, чтобы обезвредить взрыватель? — усмехнулась темнота.

Тезей уже не понимал, с Хантером он говорит или сам с собой. Такое с ним случалось и раньше, особенно часто в долгие месяцы безумия. Как тогда, под Лондонским мостом, в чернильной тьме, где шелестели разбивающиеся об отмель мусорные волночки и глухо крякали выбравшиеся на ночевку из воды утки… Тогда, когда он думал, что говорит сам с собой, а потом из мрака выплыло большеглазое женское лицо, и оказалось, что он уже давно исповедуется этой чужой и равнодушной, в общем-то, девушке. Только девушка оказалась не равнодушной…

— Кажется, пришли, — коротко заметила темнота, вновь превращаясь в Хантера.

Перед ними забелела стена и черный провал проходной. Под ногами захрустело стекло, и Тезей почти рассмеялся, узнавая знакомую лестницу. Они пришли туда, откуда он ушел четыре с половиной года назад, — к дверям его собственного института.

— Лабиринт, — давясь смехом, выдохнул Тезей. — Думаешь, что добрался до конца, — и приходишь к началу.

— Кончай нести чушь, — недружелюбно буркнул Хантер.

Он уже скинул с плеча винтовку и подозрительно пялился во мрак.

— Не люблю город. Не люблю разрушенные дома. Здесь всегда прячется особенно забористая дрянь, куда круче, чем в лесу.

Тезей возражать не стал. Их маленькая проводница уже взбежала по ступеням и сейчас, стоя на верхней, оглядывалась через плечо. Потом, махнув рукой со сжатой в кулачке лопаткой, поманила их за собой. Тезей снова пожал плечами и стал подниматься. За спиной захрустели по битому стеклу сапоги Хантера.

Он не раз бывал в этом подвале, еще до того, как прятался от Вечерского, в мирные времена. Внизу размещался виварий, баллоны с жидким азотом, где хранились клеточные культуры, склад, а еще ниже — генераторы и залы с серверами. Общая система туннелей связывала все здания научного комплекса, и зимой, а особенно ночью, когда не хотелось выходить на улицу, чтобы перебегать из корпуса в корпус, сотрудники часто пользовались подземными переходами.

Но и тогда здесь было скверно. Сыро, холодно, где-то капала и журчала вода, желтыми клоками с труб свисала изоляция, тускло светили запыленные лампы, и постоянно казалась, что кто-то внимательно заглядывает тебе через плечо. Сейчас лампы не светили, и Хантер зажег подствольный фонарь. Его луч метался по стенам, выхватывая то сырую штукатурку, то ржавые потеки, то граффити и груды мусора, — похоже, в подвалах жили или, по крайней мере, пользовались ими как временным убежищем. Вонь дрожжей не пробивалась сюда, сменившись сильным запахом плесени.

Шаги звучали то глухо, то гулко — шутки акустики. Иногда приходилось нагибать голову, чтобы не стукнуться макушкой о низкий потолок в ржавых кишках труб. Машке, судя по всему, это подземелье было неплохо знакомо. Она уверенно шагала, постукивая лопаткой о стену. Потом застенчиво подошла к Хантеру и взяла его за руку, по-прежнему обтянутую перчаткой. Хантер хмыкнул, но ничего не сказал. Тезея девочка как будто избегала, даже смотреть на него не хотела.

Они спустились еще на уровень ниже по крутой железной лестнице, где луч фонаря запрыгал по ступенькам. А потом еще. И еще. Так глубоко Тезей не забирался даже во времена своей подвальной отсидки и не подозревал, что в родном НИИ есть столько подземных уровней. Похоже, тут действительно был бункер. Бункер на случай термоядерной войны… Смешно. От термояда не спасешься ни в каких бункерах, и от химер толстые стены и свинцовые перекрытия не защита.

А потом, после невесть какого лестничного пролета, под ногами скрипнул песок. Сначала песка было мало — он лишь тонким слоем покрывал бетонный пол коридора. Потом в него начали проваливаться ноги. Песок был рыхлым, сыпучим и странно сухим для сырого подвала. Впрочем, воздух тоже стал суше. Суше и еще холодней. Тезею внезапно показалось, что он — муравей, движущийся по краю воронки, в глубине которой притаился большой муравьиный лев. Биолог замедлил шаг и окликнул шедших впереди Хантера с девочкой:

— Эй…

Эти двое остановились и обернулись как-то синхронно. Охотник опустил фонарь в пол, так что фигуры были освещены снизу — плечи и подбородки, а лица скрывала тьма, и Тезей на секунду поразился их призрачному сходству.

— Маша, ты уверена, что папа живет здесь?

— Папа тут, — нетерпеливо ответила девочка и потянула Хантера за руку.

Тезей прислушался. Ни звука — не капала и не журчала вода, не гудела проводка, и даже песок не шелестел. Никто не дышал, не двигался и не жил здесь, на шестом или седьмом подземном этаже здания Института экспериментальной генетики.

— Ричард, — сказал он по-английски. — Мне кажется, это ловушка.

Охотник улыбнулся. Самой улыбки Тезей не видел, но уловил блеск глаз и зубов.

— Димитри, — в тон ему протянул Хантер, — мне кажется, что ты сам нас сюда притащил. И, конечно, мы можем еще год шариться по этому тухлому городу, ни на шаг не приблизившись к разгадке, но, если уж мы здесь, почему бы тебе просто не сдвинуть с места свою задницу и не пройти еще немного?

Сказав это, он развернулся и зашагал дальше по засыпанному песком коридору, ведя девочку за руку и унося световое пятно прочь. Остаться в полной темноте и одиночестве было еще страшней, чем угодить в пасть муравьиному льву, так что Тезей поспешил следом.

Идти действительно оставалось совсем немного. Еще через пару шагов, когда пол окончательно скрылся под песком — по ощущениям песчаное покрытие было здесь не меньше полуметра глубиной, — коридор внезапно открылся в огромный зал. Сначала Тезей не понял, что это зал. Он только видел, что охотник и девочка остановились и что луч фонарика перестал прыгать по стенам и полу и протянулся вперед, как световое копье. Наконечник копья терялся где-то во мраке за плечом Хантера. Охотник переключил фонарь на рассеивающий режим и шагнул внутрь, давая дорогу напарнику.

Судя по всему, это было центральное серверное помещение всех пущинских институтов, а может, и не только пущинских — может, одно из больших хранилищ данных, телекоммуникационных узлов, еще недавно связывавших в одну нервную сеть все инфо-ресурсы планеты. Здесь было очень холодно. Многоярусные черные панели системных блоков, матово отблескивающие, уходили куда-то ввысь, чуть ли не к самой поверхности, окольцовывая круглый зал. А в центре возвышалась большая груда песка. На этой груде лежал человек в перепачканном лабораторном халате. Он лежал на спине, полузарывшись в песок, но ясно видна была голова с острым носом и темными провалами глаз. Тезей почувствовал, как холод поднимается по позвоночнику, и дело было не в ледяном воздухе зала. Он узнал лежавшего — несмотря на паршивое освещение, на песок, засыпавший руки и плечи, и на то, что сейчас Андрей Летаров куда больше смахивал на мертвеца, чем на живого человека.

Но он не был мертв. Голова повернулась, песок ссыпался со щеки. Человек с усилием пошевелил губами и со второй или третьей попытки произнес, или, вернее, прошелестел:

— Машка… Машка, я же сказал тебе — не приходи сюда. Я велел тебе приглядывать за мамой.

— Мама спит, — строптиво ответила Машка.

Ее звонкий голосок отразился от стен и, пометавшись эхом, заглох где-то в вышине.

— А дядя Дима сказал, что хочет с тобой поговорить. Вот я его и привела.

Выступив из-за спины Хантера, где она все это время пряталась, девочка дернула подбородком, указывая на Тезея.

Голова на песке снова немного повернулась. Тезей почувствовал взгляд, ощупывавший его из черноты глазниц.

— Солнцев, — равнодушно прошелестел человек. — Я думал, ты погиб. Тебя искали в тот день, но так и не смогли найти.

Тезей сглотнул и шагнул вперед, затылком чувствуя, как Хантер тоже качнулся вперед за его спиной и поудобней перехватил винтовку в левой руке. В правой охотник по-прежнему сжимал ладонь Машки.

— И я думал, что ты погиб, — негромко, в тон лежавшему на песке ответил Тезей. — Ты ведь умирал уже тогда, когда я уходил. Значит, все-таки вколол себе генбот?

— Значит.

— И как, подействовало?

— Как видишь.

Человек поднял руку с песка, и следом потянулись какие-то белые тонкие корешки — кажется, они проросли сквозь ткань халата прямо в плоть. Некоторые корешки рвались, стеклянно звеня и заворачиваясь тонкими усиками, но большая часть держалась.

— Это дерево, — сказал человек и мелко захихикал, захлюпал, давясь то ли песком, то ли смехом, — дерево, растущее под землей. Теперь я — дерево.

Преодолевая себя, Тезей пересек зал и остановился над тем, что когда-то было Андреем Летаровым. В груде песка при этом что-то беспокойно завозилось, и на поверхности мелькнул более толстый корень — мелькнул, дернулся и пропал, словно свет не пришелся ему по вкусу. Присев на корточки, биолог заглянул в глаза бывшего товарища — черные, выпуклые, блестящие глаза. Эти глаза были до самой кромки полны безумием.

— И как же ты это делаешь? — спросил Тезей.

…Он не смог сделать этого тогда по просьбе, или, верней, по приказу Вечерского. А сейчас ноги по колено погружались в рыхлый и отчего-то горячий снег, в спину смотрели пулеметные дула броневиков, а в лицо смотрела смерть — тысячами и миллионами желтых, зеленых, янтарных и рубиново-красных глаз. Смерть была за рекой, и смерть была рядом, в его крови. Пошатываясь, он продирался сквозь бурелом и сбитые ветки, не замечая, что сучки рвут брюки и кожу. Потом он споткнулся и упал лицом в снег. Медленно повернул голову. Совсем рядом с его щекой торчал жесткий стебель. Сам того не замечая, он почти вышел к реке. Осталось преодолеть тростниковые заросли. Он вцепился в снег руками, набирая полные пригоршни. Жесткая наледь крошилась под пальцами, расплывалась грязной водой.

Он поднес исцарапанные ладони к глазам, слизнул горько-соленую кровь и из последних сил стал думать о Ленке. О Машке. Об Андрее, хотя Андрей умирал. А Ленка и Машка так и не заразились тогда, зря он беспокоился. И еще он подумал о двух молчаливых андроидах, которые все знали — но не остановили его. О других не думалось. Больше в голове не было места для мыслей, потому что все заполнил неровный пульсирующий гул. Каждый сам делает свой выбор. Убивая чудовище, ты непременно убиваешь кого-то еще, и хорошо, если только себя. Безумие выло, набирая обороты. Он всхлипнул, набрав полный рот снега вперемешку с талой водой, и отчетливо подумал: «СМЕРТЬ».

И стала смерть.

Глава 19

— Вода под мостом. Вода под мостом была черной и маслянистой, и пахло от нее нефтью, и несло холодом. Глухо крякали утки. Волны тоже плескались глухо, а сверху громадой нависал мост — может, и не Лондонский, но наверняка в Лондоне. Он откуда-то точно это знал. Видно, обрывки памяти все же сохранились в безумных блужданиях. Над мостом было расчерченное прожекторами небо. А рядом, совсем близко, стояла испуганная девушка.

Прожектор метнулся, блики отразились от воды, и он увидел, что в одной руке девушка держит штатив с пробирками, а другую отчего-то выставила перед собой ладонью вперед, как будто защищаясь. Защищаясь от кого? От уток, реки, от ночи с шарящими прожекторами? Или от него? Тут он осознал, что говорит, сбивчиво, бессвязно и уже, кажется, давно.

— И тогда я скинул рубашку и переплыл реку. Вода была такая холодная, что я чуть не утонул. А на другом берегу все было мертвое. И я испугался, что и на том берегу, за спиной, тоже все мертвое, что я убил их всех, и побежал — а потом, кажется, сошел с ума, потому что больше ничего не помню.

Девушка жалобно всхлипнула и сказала:

— I’m sorry, sir, I don’t understand[16].

И он понял, что все это время говорил по-русски. А еще понял, что слышит ее слова. И что мерзкий всепоглощающий гул в голове умолк. Умолк! Он пробился сквозь тьмы и тьмы зараженного генботом зверья, и как-то — бегом, ползком, да хоть лётом, сам того не понимая, — достиг тихой обители. В Лондоне не было химер. Только каменные на крышах и стенах соборов, хихикнул он, но химер, бегавших по улицам и разрывавших в клочки людей, точно не было. Была только эта девушка с расширившимися от страха глазами. Сообразив, что совсем перепугал ее своим смехом, он замолчал и с усилием выговорил:

— No, the fault is mine. What’s your name?[17]

— Ariadne, — с готовностью откликнулась девушка, как будто каждый вечер встречала под мостом грязных и диких незнакомцев и представлялась им. — What’s yours?[18]

Наверное, ее так учили — надо говорить с маньяком, чтобы не набросился. Он ухмыльнулся нелепой мысли и на той же веселой, разухабистой ноте ответил:

— Theseus.

Девушка, однако, не пожелала подхватывать игру. Теперь она смотрела на него серьезно и слегка сердито, закусив нижнюю губу. Лучи прожекторов метались, то выхватывая из тени ее тонкое, бледно-матовое, восточное лицо и круто вьющиеся черные волосы, то вновь погружая в тень. На ней была нелепая растянутая кофта, узкая юбка и высокие, по колено, резиновые сапоги. И она не была похожа на гречанку. Может быть, на испанку или даже арабку. «Ну да, в испанцах осталось немало мавританской крови, так что это почти одно и то же», — рассеянно подумал он, упираясь руками в грязь и приподнимаясь.

Ариадна не отшатнулась. Глядя на него все с тем же испытующим выражением, она спросила:

— Вы убили Минотавра?

В ее английском чувствовался певучий южный акцент.

Он — Тезей — нахмурился. Вопрос требовал честного ответа. И он ответил честно:

— Да. Один раз — убил.

Потом девушка привела его к себе в дом, отмыла-очистила-накормила, как бывает только в сказках. И, как в сказках, полюбила, хотя Тезей упорно не понимал, чем заслужил ее любовь, — не дурацким же, выдуманным на месте именем? Потом Ариадна познакомила его со своим шефом, Баззом Баумом, Биби. Тот по странному совпадению оказался биологом, занимавшимся популяционной генетикой, а сейчас, в этот черный 2037 год, — генетикой популяций химер.

Его лаборатория — пять больших светлых комнат — находилась в институте Людвига на Риджент-стрит. Это он отправил Ариадну на реку за пробами. В пробах ничего опасного не засекли. Тогда еще береговая охрана и специальные части андроидов надежно защищали остров от нападения с моря, таможенные службы в портах проверяли все подозрительные грузы на наличие заражения, а туннель под Ла-Маншем взорвали, чтобы предотвратить атаку с материка. Тогда еще все было не так уж и плохо.

А потом появился Вечерский.

Тезей как раз вернулся из одного из своих охотничьих рейдов на материк — он собирал для Базза пробы, образцы генетического материала. Это нужно было для того, чтобы следить за пластичным геномом химер и понять, в какую сторону он эволюционирует. Очнувшись в Лондоне, Тезей осознал, что вместе с именем утратил и многие из навыков Дмитрия Солнцева. Он уже не был блестящим молодым биологом. Даже Ариадна, так и не успевшая окончить свой UCL[19] — из-за военного положения занятия отменили, — работала в лаборатории лучше и профессиональнее его. Зато он отлично мог выслеживать химер с вертолета, определять по нарастающему или стихающему звону в ушах бо́льшие или меньшие скопления тварей.

Остальное делали работавшие на Базза спецы-охотники. Таких в последнее время развелось много. В основном их нанимали Бессмертные для своих странных забав или армия, но и ученые тоже. А его, Тезея, использовали как детектор. Что ж, хоть какая-то польза. Он, взрослый мужик, не может сидеть на шее у девушки, и этот способ зарабатывать на жизнь был ничем не хуже других.

После первой такой экспедиции он вспомнил старый, виденный еще в детстве фильм. Там мальчик умел чувствовать золото. Рядом с золотом, даже с единственной золотой монеткой, ему становилось плохо. Мальчик жил со старшей сестрой, а потом его украли разбойники и сколотили на нем состояние, откапывая клады… А сестра искала братца. Тезея никто не искал, но его ждали. Ждала Ариадна. Смеясь, он говорил ей потом, по возвращении, что чувствует протянувшуюся между ними нить, и эта нить не дает ему заблудиться в лабиринте. Нить Ариадны. Так старый фильм сплелся с еще более древней легендой, как все сплеталось в нынешние неверные времена — сказка, быль и чудовищная, ужасная и невыносимая небыль.

Вечерский принадлежал к последней категории.

Еще на входе в лабораторию Тезею показалось, что он услышал знакомый, холодноватый и властный голос, но подумал — послышалось. Он спешил увидеть Ариадну и поэтому, скинув на руки лаборанту контейнер с пробами, почти вбежал в ту комнату, где работала девушка. Вместо Ариадны его ищущий взгляд уткнулся в широкую, обтянутую джинсовой курткой спину. Какой-то рыжеволосый человек стоял у стола Ариадны и, кажется, пялился в голографический монитор. Тезей знал, какая там заставка. Обмирая, он сделал два шага в сторону, чтобы разглядеть лицо человека. Да, это был Алекс. Веснушки его поблекли, морщины на лбу стали резче, а под глазами залегли нездоровые темные круги, но это, конечно, был он. Вечерский смотрел на плавающую перед ним триграмму. Ариадна щелкнула Тезея прошлым летом, когда они выбрались в Кенсингтонский парк, и, несмотря на его протесты, поставила снимок на рабочий стол.

Дважды столкнувшись со смертью — один раз, когда сам чуть не умер, и второй раз, когда убил тысячи или даже миллионы живых существ, — Тезей уже не верил ни в рай, ни в ад, ни в бога, ни в дьявола. Ни в упырей и вампиров. И все же, если бы граф-упырь мог существовать, он смотрел бы на жертву именно с таким выражением, с каким Вечерский уставился на снимок на голографическом экране. Тезей резко выдохнул. Вечерский обернулся на этот выдох или на звук шагов, и его лицо расплылось в широкой — от уха до уха — вампирской улыбке.

— Тезей? — сказал он по-русски, насмешливо заламывая бровь. — Вот уж не подумал бы. Мне казалось, Дмитрий, что особой храбростью вы никогда не отличались. А тут раз — и в герои.

— Откуда вы здесь? — хрипло спросил Тезей, сам не замечая, как пятится к двери.

Уже почти вывалившись в общую рабочую зону лаборатории — бежать, бежать! — он замер на полушаге. Из-за плеча Вечерского смотрела Ариадна. В глазах девушки было легкое недоумение. Ах да, она же не понимает по-русски. В левой руке Ариадна сжимала плитку шоколада, уже вскрытую, и Тезей даже разглядел надпись на обертке. «Côte d’Or». Горький бельгийский шоколад. Брюссель сгорел две недели назад. Тезей представил, как Вечерский спасается из горящего города с целым чемоданом шоколада, и ему отчего-то стало весело. Дурацкая привычка — смеяться тогда, когда впору волком взвыть. Неверно истолковав его улыбку, Вечерский сказал:

— Да, Дима, я тоже рад вас видеть. Нам о многом надо поговорить.

Говорят, нечисть не следует приглашать в свой дом, но общаться с Вечерским в лаборатории Тезею совсем не хотелось. Вечерский с каких-то давних, мирных времен знал Биби, и Вечерский знал многое про Тезея, и Тезею очень не хотелось, чтобы Вечерский поделился информацией. Ариадна была не против — как же, встреча двух русских, наверняка старых друзей. Ей, двадцатилетней, Тезей и Вечерский казались почти ровесниками. Да они и выглядели почти ровесниками. Вечерский быстро стер с лица следы усталости, а вот Тезею усталость и боль намертво врезались под кожу, не уберешь ни выпивкой, ни сном.

Ада, хорошая девочка, принесла им чай и печенье и скрылась в соседней комнате. Эту квартиру в Воксхолле она унаследовала от отца, вовсе не испанца и не мавра, а эмигранта из Марокко. Ее мать-англичанка развелась с мужем пятнадцать лет назад и сбежала в Штаты, где след затерялся. В нынешнем бардаке это было неудивительно. Так Ариадна оказалась единственной владелицей двухуровневых апартаментов на старой викторианской улочке, где теснились серые островерхие дома из крупного камня, а в тени задних дворов прятались крошечные палисадники.

Вечерский уселся в пыльное, обитое бордовым бархатом кресло. Вместо того чтобы пить чай, он сцепил руки, потянулся и уставился на Тезея волчьими глазами. Кажется, юлить и прикидываться добрым старым учителем он не собирался.

— Вы ловко от меня спрятались. И ловко сбежали тогда, зимой, — заявил он без всяких вступлений. — И хорошо сделали. Убийца чудовищ…

Тут его губы снова раздвинулись в зубастой ухмылке.

— Вы прикончили первую волну химер, что да, то да. А заодно все формирования андроидов в Пущино и в Серпухове и примерно десять тысяч горожан, получивших укол вакцины. Честное слово — если бы правительство сбросило на город водородную бомбу, урона было бы меньше.

— Чего вы хотите?

— Чего я хочу? — ернически протянул Вечерский, крутя пальцами. — Надо подумать. Мирового владычества? Большой и чистой любви? Рюмку отличнейшего коньяку с ломтиком лимона? Нет, все не то, Дима, все не то.

Тезей, стоявший у окна-фонаря, крутанулся на месте и уставился на своего непрошеного гостя. Уже наступал вечер. Ариадна, выходя, не зажгла свет, и комната погрузилась в полумрак. В этом полумраке глаза Вечерского горели желтым маслянистым огнем, и дело было вовсе не в закатном солнце, изломавшемся в стеклах дома напротив.

— Вы бредите? — дрогнувшим голосом спросил Тезей.

— Нет, милый мой, это вы бредили органными фугами и кустами бабушкиной малины, — осклабился Алекс. — А я мыслю вполне трезво, настолько, насколько позволяют обстоятельства. Хотя, по чести, мне давно бы полагалось свихнуться, но пока держусь. А вы вот, как я слышал, раскисли после своего эпохального подвига. Впрочем, это простительно. Герои — вообще народ хлипкий.

— Чего вам от меня надо? — повторил Тезей.

Вечерский устремил на него взгляд звериных горящих глаз, два раза медленно моргнул и ответил наконец безо всякого кривлянья:

— Мне надо, Дмитрий, чтобы вы кое-что для меня выяснили. И для этого вам придется вернуться.

За дверью раздался приглушенный вскрик. Кажется, Ариадна все-таки потихоньку от него выучила русский. Тезей вздрогнул и быстро шагнул к двери, но, когда распахнул створку, в коридоре, конечно, уже никого не было. Он обернулся с намерением сказать Вечерскому все, что о нем думает, и выпроводить его вон. Алекс сидел в кресле, вытянув ноги, и покачивал в пальцах какую-то стеклянную ампулу. И откуда успел достать? В ампуле багрянцем и золотом горела последняя искра заката, и поэтому разглядеть ее содержимое в тот раз Тезею не удалось.

— Это чтобы подсластить вам пилюлю, — спокойно сказал его бывший учитель. — Лекарство от безумия. Собирался вручить его вам еще четыре года назад, но вы так оперативно исчезли, что я не успел. — Помолчав, Вечерский хищно улыбнулся и добавил: — Там, куда вы отправитесь, оно вам очень пригодится.

Ночью, обнимая Ариадну, он шептал в ее горячее ухо:

— Пойми, маленькая, так надо. Я должен. Я сделал кое-что плохое и должен это исправить…

Хотя ничего плохого он, разумеется, не делал — но Вечерский умел зацепить за душу, как крюк мортуса, цепляющий чумной труп под ребро.

Ариадна не плакала, только дрожала, вжимаясь головой в его плечо и крепко-крепко обнимая руками, словно он уже уходил. От нее нежно пахло корицей, зубной пастой, грейпфрутовым гелем для душа и немного потом. Не хотелось никуда идти, не хотелось отрываться от этого, ставшего родным, запаха. Чувствуя себя лжецом, он пересказал ей то, что сказал ему Вечерский:

— Омнии… помнишь, я тебе рассказывал про омний? Нет, ты не можешь помнить. Я, наверное, говорил про них под мостом, а ты тогда еще не понимала по-русски. Короче, я сделал такие организмы на основе хлебных дрожжей, примитивные, вездесущие, способные размножаться почти в любых условиях. А потом они вырвались из лаборатории. Было очень плохо, но мы с этим справились. Правда, не до конца. Остались очаги. Алекс правильно сказал. Он показал мне расчеты…

«Что за пургу я несу?» — безнадежно думал Тезей, прижимая к себе девушку.

Хотя Вечерский действительно показывал ему расчеты на своем планшетнике — гнилостные серо-зеленые круги, концентрически расползавшиеся от Пущино. «Вот гипотетическая ситуация через месяц, вот через три…» Через четыре года серо-зеленая дрянь должна была накрыть всю Европу. Однако не было в Европе никаких омниевых эпидемий и котлов. Химеры были, а омний не было — Тезей сам свидетель.

— Они должны были заполонить все. Но этого не случилось. Не распространились повсюду, но и не передохли, в Пущино остался очаг.

Он уже говорил «Пустчино», как англичане.

— Что-то удерживает их там, в Пустчинском котле. И я должен выяснить, что — на тот случай, если они все-таки вырвутся, или…

«Или, — говорил Вечерский, — если наши замечательные химерные сообщества сами доэволюционируют до чего-то подобного. А они доэволюционируют, Дима. Это ложь, что жизнь стремится к сложности. Жизнь стремится к тому, чтобы заполонить собой все, как ваш сосисочник. Если ей предоставить такую возможность, жизнь вырвется из-под контроля и начнет пожирать самое себя».

Может, так и есть. Может, не так. В одном Вечерский прав — когда-то он, Тезей, совершил ошибку. Ему казалось, что он ее исправил, — но исправить не получилось. Значит, надо попытаться снова…

— Но почему ты? — спросила Ариадна, отстраняясь.

В темноте он не видел, но, кажется, лицо девушки все-таки стало влажным от слез. Тезей осторожно коснулся губами жестких и теплых волос у нее на макушке и прошептал:

— Потому что я должен.

Как будто это когда-то что-то объясняло.

Вот так летом 2041 года Тезей оказался в звенящем от зноя Приокско-Террасном заповеднике. В проводники ему Вечерский выделил «надежного, очень надежного охотника». Алекс говорил «надежный» с такой интонацией, будто сам в его надежности сильно сомневался. Но Сизиф — так представил его Вечерский — действительно оказался надежным, немногословным и опытным. Еще через день Тезей узнал, что Сизифа на самом деле зовут Ричардом Хантером. И еще через несколько часов он узнал ответ на свой вопрос.

Глава 20

В общем-то, и так уже все было понятно. Тезей наконец-то вспомнил, что у него самого есть фонарик, и, включив его, провел лучом по стенам зала. Мгновенно стало ясно, отчего свет подствольного фонаря Хантера не породил тысячу бликов, а затерялся в густой темноте. Нижние панели серверов были все изъедены, словно их обглодала моль или особенно настырные жучки. Компьютерные башни напоминали серое трухлявое дерево — тронь, и рассыплется в пыль. Прибавим к логической цепочке кучу песка на полу. И омний.

Однако Хантер был куда дотошней. Вытащив руку из пальцев Машки, он шагнул вперед, направил луч фонаря прямо в лицо Летарову и переспросил по-русски:

— Да. Как ты это делаешь? Очень любопытно было бы знать, как ты лепишь кукол из этой вонючей бурды и почему она до сих пор не сожрала тебя и все вокруг?

Человек на песке завозился, пытаясь отвернуться от света. Нити, связывающие его с чем-то живым и крупным внизу — с подземным деревом? — лопались со стеклянным звоном. Стеклянным…

— Не мучай его, — попросил Тезей. — Ты же видишь — он ничего тебе не ответит.

— Ничего я не ви…

— Оставь папу! — вдруг взвизгнула Машка и, подскочив к охотнику, что было сил ударила ручонками по стволу винтовки.

Луч света метнулся, уходя от лица Летарова и заплясав по стенам, — и что-то большое, длинное, белое, что-то со многими отростками со шлепком отлепилось от серверных панелей где-то на высоте двух человеческих ростов и принялось поспешно зарываться в песок.

— Оставьте папу, — в тон девочке повторил Тезей, сводя брови на переносице. — Хантер, тут же все очевидно. Я должен был догадаться, увидев песок и эти… — Он махнул рукой на матово поблескивающие стены колодца, уходящие на много этажей вверх. Пиршество особого рода… — Просто у меня всю научную смекалку отшибло, — сумрачно признался он. — А теперь вернулся — и что-то в голове затикало. Не зря Алекс меня натаскивал. Когда-то я придумал такую тварь — «сосисочника». Тупую и неограниченно размножающуюся, так что он запрудил всю свою экологическую нишу и издох. Непонятно было, как контролировать его размножение, и я предложил ввести идеального хищника… Алекс тогда посмеялся надо мной, рассказал байку про комаров, воробьев и котов. Зря смеялся. Андрей правильно говорил, что ему не хватает воображения…

Тезей усмехнулся — чье бы мычало. А вот Летарову воображения хватило — несмотря на то, что после введения генбота у него в голове наверняка разыгрался такой же концерт, как у некоего Дмитрия Солнцева. Дмитрий Солнцев не мог ни думать, ни помнить, не мог даже после того, как расстояние и снадобье Вечерского надежно заглушило проклятую музыку жизни. А Летаров, значит, помнил — о жене и о дочери — и, значит, думал.

Машка, расправившись с фонарем и защитив папу, сбежала в угол и сердито оттуда сопела. Хантер стоял, опустив ствол винтовки, и щурился на Тезея. А тот, присев на корточки, набрал полную горсть песка и немного разжал пальцы. Песок с тихим шелестом потек вниз.

— Идеальный хищник должен быть и идеальной пищей. Замкнутая пищевая цепочка, с легкой подпиткой извне, чтобы компенсировать рассеяние энергии. Омнии жрут это дерево. А дерево жрет омний. Но не просто так жрет. Оно ассимилирует кремний — из песка и вот оттуда… — Он ткнул большим пальцем за спину, на молчаливые панели. Кремнийорганика уже много лет активно использовалась в производстве компьютеров, а усваивать кремнийорганические полимеры не в пример легче, чем кварц из песка. — И скармливает омниям, когда те пожирают его. Омнии так устроены, чтобы пускать в ход любой химический элемент, в избытке имеющийся в пище. Кремний замещает в них углерод, что во много раз тормозит все клеточные процессы. Проще говоря, они окаменевают. Получается замкнутый круг. Плюс внешняя подпитка, чтобы все тут не превратилось в каменные джунгли, — это химеры из заповедника. Дерево как-то приманивает их и подкармливает омний углеродом.

Тезей поднял голову, сощурился на ударивший в глаза свет.

— Замкнутый круг. Котел, который вечно кипит, но никогда не перельется через край и никогда не остынет, пока подбрасывают дрова. Идеальная биологическая система.

Хантер смотрел на него безо всякого выражения: освещенные скулы и подбородок, смоляные дыры глазниц и резкие складки у рта. Сейчас его лицо смахивало на череп. На думающий и что-то замышляющий череп. В конце концов, нарушив каменную неподвижность, охотник коротко мотнул головой в сторону лежавшего в песке человека.

— А он? Как он вписывается в твою схему? И при чем здесь куклы из омний?

Тезей потер лоб, ощущая песчинки под пальцами. Песчинки прилипли к влажной от пота коже. Откуда пот — ведь здесь холодней, чем в могиле? Или он потеет от страха? Но чего бояться, не подземного же дерева и не прирастившего себя к нему человека?

— Куклы, — хрипло ответил он, сдерживая дрожь, — нужны, чтобы в них играли. Отец дарит дочке кукол…

От нарастающей внутри тревоги тонко звенело в ушах. В чем дело? Кончается действие антидота? Нет, ведь он сделал укол всего лишь несколько часов назад. Машка сопела и возилась в углу. Тезей посмотрел краем глаза. Казалось забыв про них, Машка копалась в песке, сооружая что-то вроде домика или замка.

— Хочешь сказать, он прирастил себя к чертовому дереву и лепит из дрожжей страшилищ ради нее? — переспросил Хантер, кивнув на девочку.

— Ради нее. Ради того, чтобы она не была одна. Ради того, чтобы сохранить хоть каплю разума. Чтобы не превратиться в это самое дерево, не раствориться в омниях… Почем мне знать?

Встав, он отряхнул с пальцев песок и кивнул на черный прямоугольник выхода.

— Мы выяснили все, что нужно. Надо идти.

— Нет.

Говорил не Хантер. Говорил Летаров. Он повернул голову к Тезею. Блеск безумия больше не туманил его глаза, и они смотрели хмуро и ясно.

— Нет, — повторил он. — Сначала убейте меня.

Тезей чуть не выпустил фонарик из похолодевших пальцев. Вот чего он опасался больше всего.

— Я больше так не могу, — продолжал лежавший на песке.

Серые губы шевелились, голос шелестел — тихий, но отчетливо разносившийся в пустом зале.

— Я думал, будет легче. Думал, будет что-то типа всемогущества… ты бог, а они твои твари. Но они жрут меня… Впиваются и едят. И я не могу их удержать. Они рассыпаются… Каждую ночь, когда просыпается дерево… У него свой разум, не могу контролировать… Только днем, когда спит, а ночью — боль…

Его речь становилась все более невнятной. Глаза медленно закатываясь, обнажая белки. В песке снова закопошились белесые корни.

— Папе плохо! — взвизгнула Машка и, вскочив, кометой помчалась через зал.

Хантер перехватил ее на бегу и удержал одной рукой. Вторая, с винтовкой, медленно поднималась.

— Нет! — успел крикнуть Тезей, словно повторяя только что отзвучавшее слово.

Но было поздно. Тонкий бело-синий луч прорезал темноту и впился в грудь лежавшему на песке. В нос ударил запах горелого мяса. Человек вспыхнул — его плоть занялась мгновенно, как высушенная на ветру древесина. Он не вскрикнул и не застонал, но груда песка под ним зашевелилась, взметнулась. Оттуда ударили во все стороны длинные узловатые отростки, заплясали по залу, как щупальца невероятного кракена. Тезей кинулся на пол, избегая удара. Он видел, как одно щупальце снесло с ног Хантера. Винтовка отлетела в сторону, свет фонаря вновь запрыгал по стенам. По залу прокатился беззвучный крик…

Тезей выругался, перекатился на бок и, выхватив свой «Керен», бесполезно и зло выстрелил в мечущиеся щупальца. В центре клубка плясал яркий желтый огонь. Послышался громовой треск, полетели осколки пластика, и от пола до потолка протянулись огромные трещины — это выламывались корни, вросшие в стены. Фонарик Тезея все еще валялся рядом, на полу. Отбросив пистолет, биолог схватил его и направил луч вверх…

Это было красиво. Казалось, они находятся в чашечке гигантского цветка, чьи длинные и узкие лепестки судорожно сокращаются, приветствуя невидимое солнце. Или древнее божество вырвалось на волю и разминает щупальца, готовясь крушить человеческие города…

— Кончай пялиться, — яростно хрипанул под ухом Хантер.

Схватив Тезея за плечо, охотник толкнул его к выходу, уворачиваясь от бьющихся в судорогах, полыхающих и чадящих корней. Зашвырнув спутника в дверной проем, Хантер развернулся и, кажется, собрался бежать обратно.

— Ты куда? — крикнул Тезей, удерживая его за руку.

— Пусти. Там девчонка…

Тезей направил луч фонаря на то место, где стояла Машка. На полу виднелась серо-зеленая лужа диаметром около полутора метров. В луже одиноко валялась детская лопатка — и все, и ничего больше. Не дожидаясь реакции Хантера, биолог потащил его вглубь коридора, к ведущей наверх лестнице. Стены вокруг гудели, трещали и ходили ходуном, сыпалась штукатурка и целые пласты бетона — похоже, подземное дерево проросло глубоко в фундамент, и умирать оно вовсе не собиралось…

— Пусти, — прошипел Хантер, выдирая руку.

Он сбросил пальцы Тезея с таким омерзением, словно коснулся прокаженного… или колонии омний. Затем быстро содрал перчатки и отшвырнул как можно дальше. Тезей заметил — или ему показалось, — как по толстой перчаточной коже расползаются тускло блестящие пятна.

Когда они выбрались на поверхность и вывалились из дверей института, уже рассвело. Розовую улицу расчертили длинные тени. Запах дрожжей усилился, или так показалось. Поднявшийся ветер гнал по небу клочковатые облака. Осколки стекла на асфальте — то ли давние, то ли свежие — отражали изменчивый солнечный свет, как рябь на воде.

Хантер обернул к Тезею лицо, покрытое копотью и цементной пылью. Серые глаза холодно и зло смотрели сквозь грязную маску.

— Ты знал, — со сдержанной яростью сказал он. — Знал, что девчонка тоже кукла? Знал, во что она превратится, если мы убьем его?

Тезей медленно кивнул. На него навалилась неподъемная, как тысяча бетонных блоков, усталость. Ему было все равно. Ему хотелось только вернуться, принять ванну и прижаться головой к теплой груди своей женщины.

— Знал, — глухо подтвердил он и закашлялся от набившейся в глотку пыли.

— Откуда? — сощурился охотник.

— Машка. В тридцать шестом ей было шесть лет. Она совсем не выросла.

Хантер сморщился, смачно сплюнул ему под ноги и, развернувшись, широкими шагами пошел прочь, к реке. Тезей почувствовал себя брошенным. И еще он почувствовал злость. Биолог прокричал в удалявшуюся спину:

— Вас так огорчила смерть одной девчонки, которая и живой-то по-настоящему не была? А что скажете, когда омнии по вашей милости вырвутся из котла и сожрут нас всех? Зачем вы его убили?

Хантер не ответил и не обернулся.

Тезею очень хотелось побежать следом — но вместо этого он уселся на нижнюю ступеньку крыльца, обхватил колени руками и принялся ждать, когда кончится действие антидота.

Интерлюдия

Волны с призрачным шелестом накатывались на гальку. Человек, стоявший на берегу, поднял один плоский округлый камешек и пустил по воде. Галька запрыгала: один, два, три, четыре, пять раз. Он мог бы заставить камень прыгать и дольше, но ему было скучно.

Человек представлялся всем как Хантер. Хантер — охотник. Слишком очевидно, а потому тоже скучно, а потому — не вызывает подозрений. Все знали его как Хантера. Вечерский — персонаж чуть менее скучный и плоский, чем остальные, — и тут отличился и обозвал его Сизифом. Конечно же не потому, что Сизиф выбрался из смертного царства. Или, точнее, не только поэтому. Вечерский всегда преследовал как минимум две цели, поэтому был более интересен. Его сложней было просчитать. Тот факт, что он давно и безнадежно спятил, делал попытки еще увлекательней. Определенно, он оживлял игру.

Сам себя Ричард Хантер именовал «ментатом». Слово, вычитанное давным-давно в фантастической книжке, ему нравилось и отчасти выражало то, чем он занимался. Конечно, строго говоря, он был прямой противоположностью ментатов из «Дюны». Те были созданы в пику мыслящим машинам, а Ричард Хантер и сам был мыслящей машиной. Отчасти. Одной из немногих или вообще единственной, учитывая «бан Терминатора» — запрещение на создание искусственного интеллекта на любой основе, кроме человеческой ДНК. Этот запрет забавлял Хантера еще и потому, что напоминал людям об их смертности. По крайней мере, должен был напоминать. О гнетущем страхе — не личной, индивидуальной гибели, а о страхе уничтожения всего вида. Похоже, те, кто приняли «бан Терминатора», рассуждали примерно так: «Пусть существа, обладающие искусственным интеллектом, и уничтожат человечество в один прекрасный день, — но, по сути, они и сами будут людьми». И варвары, захватившие Рим, через несколько сотен лет тоже стали Римом…

Хантер взял следующий камешек. Посмотрим, сумеет ли он заставить гальку прыгнуть ровно двенадцать раз. Процессор, заменивший ему правое полушарие, быстро сделал прикидку: расстояние, площадь поверхности, трение, сила ветра. Рука и глаз охотника скорректировали расчеты — незаметно, за такую ничтожно малую долю секунды, что сам человек даже не успел осмыслить того, как он это делает. Камешек вылетел из пальцев и прыгнул ровно двенадцать раз.

Комм нервно завибрировал в кармане, но экран остался черным — сигнал автоматически переадресовался на встроенный процессор. Хантер прикрыл глаза, и на внутренней стороне век всплыло знакомое лицо. Да. Еще один любитель походов в преисподнюю и нелегальных оттуда возвращений. Этот взял имя греческого героя, прославившегося в числе прочего и тем, что попытался свистнуть из Аида Персефону, супругу тамошнего царька. За что прирос спиной к скале и, если бы не помощь крепыша-Геракла, так бы там и остался. Короче, мозги греческий тезка его нынешнего собеседника использовал редко и неохотно, всегда полагаясь на то, что в последний момент кто-нибудь да протянет руку: девушка, друг, бог… Хантер скупо улыбнулся. Ему не нравился этот человек. В лучшем случае он вызывал презрение, в худшем — жалость, но вовсе не из-за беспомощности или излишней наивности. Хантера раздражала его некомпетентность. В отличие от охотника, он никогда не добивался полной картины, довольствуясь тем, что ему говорили. Вот и сейчас:

«Жду подтверждения о начале второй фазы», — со свирепым акцентом произнес голос русского у него в мозгу.

Русский сказал это с таким апломбом, будто знал, в чем заключалась суть первой фазы и какой будет третья, хотя на самом деле всего лишь повторял затверженные слова — совсем как ручная галка, которую Ричард завел в третьем классе. В четвертом галке пришлось свернуть шею, потому что она слишком громко орала по ночам, когда он удалялся по своим делам в поля, и будила криком приемных родителей…

«Жди», — подумал Хантер, но собеседник услышал не эту его мысль, а совсем другую: «Подтверждаю начало. Даю картинку».

Для того чтобы дать картинку, Хантеру надо было просто развернуться вправо, но он пока медлил. Где-то за спиной его простирались соленые болота и расчерченные дамбами грязевые равнины Южного Эссекса. Впереди волны Северного моря лизали узкий галечный пляж, непонятно как затерявшийся среди этих болот, солончаков и заброшенных, затопленных полей. Ветер шел с моря тяжелыми порывами, плотной соленой стеной, и его дуновение ощущалось даже сквозь толстую куртку.

В двадцати милях отсюда устье Темзы было перегорожено цепями, решетками и шлюзами, и там было черным-черно от береговой охраны. Сверху раздался тоскливый крик. Охотник поднял голову. Низкие тучи внезапно расчертились знаками дорожной разметки — странными белыми полосами и треугольниками. Но даже без телескопического зрения Хантер знал, что это никакая не разметка — это летят из Исландии гуси-шары, летят на теплый европейский юг и дальше, к иссушенной солнцем Испании и знойным равнинам Северной Африки. В полете гуси теряли нежнейший белый пух, мешавшийся с первым снегом. Уже третий год Британия встречала зиму по пролету гусей, а для Бессмертных из второго поколения это было сигналом к началу Зимнего Гона.

Хантер все-таки обернулся.

Девушка стояла прямо в воде. На сей раз она нацепила просторную черную хламиду, которую безнаказанно трепал ветер. Узоры на лице с такого расстояния было не разглядеть. Она была босиком, и Хантер невольно поежился — волны жадно кусали ее белые обнаженнее лодыжки. Но она, казалось, не чувствовала холода. Девушка подняла руки и запрокинула голову, словно призывая кого-то или плача по кому-то ушедшему. Или и то, и другое.

Обрывая видеотрансляцию, Хантер оглянулся влево — там вдавалась в море огромная, футов двести высотой, стена старой дамбы, и черные полукружья труб: очистные химкомбината, уже двадцать лет как закрытого по требованиям экологов, когда-то сбрасывали отходы прямо сюда. Трубы тоже были циклопические, чуть ли не в половину высоты дамбы, и почти на четверть заполненные водой. А заброшенный комбинат располагался прямо на берегу Темзы, за защитными кордонами и патрулями. В свое время он забирал воду из реки. Хантер сам нашел эту лазейку. Оставалось проверить, сработает ли она.

Хантер вновь обернулся к девушке. Заломив руки, та обращалась к ветру и морю, и ветер и море, похоже, ответили ей. Хотя охотник и плохо помнил, что такое настоящий страх, сейчас он попятился. Свинцово-серая вода вскипела черными, бурыми, зеленоватыми глянцевитыми спинами, чешуей, панцирями, клешнями и какими-то совершенно невообразимыми придатками. Древнее море наступало на сушу, и суша содрогнулась.

На секунду мужчине показалось, что девушка сгинет в этом потоке уродливых тел, но тут о берег ударила особенно сильная волна, рассыпавшаяся тысячами клочьев желтоватой пены. Вместе с волной из воды возникло нечто громадное, тускло-черное и бесформенное. Это нечто протянуло к берегу пульсирующие канаты-щупальца. Девушка вытянула руки навстречу, и над загаженной слизью и чешуей кромкой прибоя присоски чудовища и пальцы человека встретились. Охотнику вдруг захотелось перекреститься. Всплыло в памяти что-то такое, от маленькой церкви с деревянным крестом на залитой солнцем крыше и пастором в белом воротничке. Пастор вещал о последних днях и о том, что из моря восстанет невиданный зверь о семи головах и десяти рогах, а мальчик, сидевший на скамье у самого прохода, считал теневые квадраты, отброшенные на пол перекрестьями оконной решетки… Хантер, подавив дрожь, сам себе усмехнулся. Никаких десяти рогов и семи голов у чудовища не было. У него вообще не было головы, или башка его скрывалась в пучине морской, пока руки-щупальца тянулись и тянулись к тонким пальцам девушки, отвечая на ее беззвучный зов.

Глава 21

Золотоглазка завозилась, чихнула, потерла нос и открыла глаза. Справа и слева дружно сопели Ромул и Рем, горячие, как печки. В окна разрушенного особняка светила луна. Остатки ковра на полу подернулись серебристой пылью, и на этой пыли виднелось темное пятно — там, где, сплетясь руками и ногами, спали Люцио с Красавкой. Золотоглазка выскользнула из-под локтя Ромула и беззвучно подбежала к окну. Луна уже умирала, низко нависнув над горизонтом, и на востоке занималось что-то серенькое, неуверенное. От зарослей через дорогу тянуло болотом. Куинсуэй была пуста в этот предутренний час.

Над темными деревьями Холланд-парка и его кружевной чугунной оградой метались лучи прожекторов, но Бессмертную разбудило не это. В свете прожекторов с неба сыпались блестящие крупинки. Или снег. Или пух. Над притаившимся, как испуганный зверь, городом, над парком, прудами и особняком пронесся трубный многоголосый крик — это шары совершали свой ежегодный перелет на юг. Это началась зима.

Золотоглазка обернулась, почувствовав лопатками чужой взгляд. Во мраке комнаты горели четыре желтых светлячка — это проснувшиеся Ромул и Рем смотрели ей в спину. В центре ковра завозилось, расплетаясь, пятно из рук и ног. Красавка в льняной рубашке, пятном белевшей в темноте, поднялась первой и завела руки за голову, убирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Под ней сонно забормотал Люцио.

— Зима, — тихо сказала Золотоглазка, голым задом усаживаясь на холодный подоконник.

— Зимний гон, — прорычал кто-то из близнецов, то ли Рем, то ли Ромул.

Люцио поднял кудлатую голову и погладил Красавку по узкой спине. Рубашка сползла с ее правого плеча, обнажая молочно-белую кожу. Ромул по-волчьи фыркнул. Рем недовольно проворчал:

— Потом будете обжиматься. Сейчас решаем: идем, нет?

Золотоглазка почувствовала, как верхняя губа невольно задирается. Ей захотелось зарычать, как Ромул и Рем. Былые повадки мимика все не отпускала, хотя мимикрировать она больше не умела. Как Ромул и Рем не могли читать мыслей друг друга, а Красавка управлять растениями, а Люцио — отращивать отрубленные пальцы. У них это отняли, но не отняли «Вельд» и не отняли Стаю.

— Идем, — спокойно сказал Люцио, словно подслушавший ее мысли.

Он провел распластанной пятерней по спине Красавки, сминая и задирая рубашку. Красавка дернулась, безуспешно прикрываясь рукой. Раньше бы Золотоглазка отвернулась. Теперь в этом не было смысла. Все, что у нее оставалось, — эти четверо, знакомые, как собственные пять пальцев. А там, где нет тайн, нет и стыда. Она вот открыто спала с близнецами. Чего Красавке выпендриваться? Все равно человеческое у них почти отняли. Они звери. Они Стая. А твари четвероногие и двукрылые добра и зла не разумеют.

Золотоглазка одним движением слилась с подоконника, приземлившись на четвереньки. Задрав голову к растрескавшемуся потолку, она завыла — и Ромул и Рем с секундной задержкой подхватили ее вой. Охотничий клич Стаи понесся над просыпающимся городом, сливаясь с прощальным кличем гусей.

Сиби плясала, ловя белые кружащиеся пушинки. Майк смотрел на нее, как на полную дуру, но ей было все равно. Противные ботинки утонули в море, когда жужжалка со сложным названием «гидроплан» неловко плюхнулась на воду. Они летели в жужжалке, а не в большой черной штуке с крыльями, как у летюги, потому что Мартин сказал: «Все аэродромы охраняются. Мы просто не сядем. Придется садиться на воду и добираться на лодке». Сэми эта идея совсем не понравилась. Она оглядела жужжалку, покачивающуюся на воде большого-пребольшого озера, и недоверчиво хмыкнула.

В общем, если рассказывать по порядку, то сначала они приехали к большому озеру через большой-пребольшой город. Сиби таких еще ни разу не видела, она чуть шею не сломала, пытаясь разглядеть, где заканчиваются дома и начинается небо. Это было важно, потому что по небу они полетят к Колдуну. Но дома все не кончались, все тянулись вверх расколотыми ржавыми и черными обгорелыми руками.

Над городом кружились чайки. По улицам шмыгали ракунсы. Еще там были зубастые олени и стая канивров, которая погналась было за их машиной, — но Марта, белый канивр с полосами по хребту, что-то им пролаяла на их каниврьем языке, и те отстали. Марта была очень умная, хотя и вредная. На Сиби она рычала, Сэми сторонилась, а слушалась только Мартина и еще Майка.

Потом они выехали к озеру, и Сиби разинула рот. Там у берега стояли большие-большие лодки, из которых росли деревья в паутине. Лодки немного обгорели, но были все равно очень красивые. Сэмми сказала, что это не лодки, а «прогулочные парусники». Майк сказал, что на одном прогулочном паруснике есть команда скелетов. Вроде как они вышли в озеро, как раз когда на город напали химеры, и капитан все никак не решался пристать к берегу, потому что там всех жрали и лилась кровь. Так они и плавают до сих пор — уже мертвые.

Сиби резонно спросила, почему мертвые, ведь химеры их не сожрали. Майк сказал, что они умерли с голоду. Сиби возразила, что в озере водится рыба, и только дурак умрет с голоду там, где водится рыба. Майк сказал, что она похожа на Голлума, — тот тоже жрал сырую рыбу и вообще всякую дрянь. Сиби не знала, кто такой Голлум, но решила на всякий случай обидеться и больно ущипнула Майка. И они снова поссорились. А потом Мартин надул большую желтую лодку, и они поплыли через озеро к длинному острову — хотя Сиби, конечно, охотней поплыла бы на прогулочном паруснике.

Вода в озере была ледяная, черная и пахла тухлой рыбой, а небо над ним светилось — вспыхивало и гасло. Мартин сказал, что это зарницы. В свете зарниц мертвый город за спиной был до ужаса таинственным и красивым. Сэми сказала, что никакие это не зарницы, потому что уже зима, а зимой не бывает гроз. Мартин посмотрел на нее так, словно хотел обозвать дурой, но ничего не сказал. Они с Сэми вообще старались не говорить друг с другом, будто опасались сболтнуть лишнее.

А жужжалка по имени «гидроплан» нашлась за островом. Она там покачивалась, привязанная к ярко-оранжевой штуке по имени «бакен». Сэми тут же заявила, что жужжалка ни за что не долетит до Англии, а надо лететь на одной из больших черных штук, которые стояли в поле на полпути до города. Тут-то Мартин и сказал: «Все аэродромы охраняются. Мы просто не сядем. Придется садиться на воду и добираться на лодке».

Потом он запрыгнул в жужжалку и втянул сквозь боковую дверь-рот другие рюкзаки, и винтовки, и Майка, и ее, Сиби. Марта сама перескочила. А Сэми Мартин сказал, что она может оставаться здесь, если пожелает, и покормить ракунсов. Сиби сомневалась, что ракунсов надо кормить, — они и так очень жирные, потому что едят мусор, и всяких зубастых оленей, и больных канивров, и дохлых ворон, и вообще всякую дрянь. Прямо как Голлум. Сэми, наверное, тоже так думала, потому что села в жужжалку. И Мартин, стоя на одной из жужжалкиных ног, сдул лодку и засунул в рюкзак. И они полетели.

Это было весело! Гидроплан прыгал-прыгал по воде, как сумасшедшая рыба или лягушка, а потом оп — и взмыл вверх! Сиби сначала испугалась, даже взвизгнула и укусила Мартина. И Марта взвыла и почти укусила ее, но Мартин заорал на всех, потому что держал штурвал, а если бы он выпустил штурвал, они бы — фшшшшшшш! — упали вниз и разбились о воду. Хотя как можно разбиться о воду, если она не твердая?

Первое время Сиби было очень весело смотреть из круглого окошка по имени «иллюминатор» на поля, леса и города, заваленные снегом, но потом внизу осталась только черная скучная вода, насколько хватало глаз. И Сиби уснула. Проснулась один раз, когда самолет сел в каком-то пустом и холодном месте — «на дозаправку», сказал Мартин. У гидроплана были смешные ноги, то плоские и длинные, похожие на хвост бобра, то надувавшиеся, как две лодки. Плоские ноги были для того, чтобы ездить по льду, как в том пустом и холодном месте. Пустое место пахло плохо и горько, Майк сказал, это топливо. Потом они снова разогнались и взлетели, и под брюхом жужжалки вместо черной воды был белый лед, из которого торчали белые горы, и солнце не заходило совсем, только прыгало в небе — вверх-вниз. Сиби стало холодно, и она снова заснула, свернувшись калачиком. А потом они вдруг взяли — и прилетели! Сиби проснулась оттого, что желудок взмыл вверх, а все остальное, напротив, начало падать вниз, как было в прошлый раз при посадке.

Мартин сидел за штурвалом, и Сиби видела только его спину, прямую и строгую. Он успел поменять бело-серую куртку на темно-зеленую, как у большого человека Батти. Теперь его, наверное, совсем нельзя было отличить от Батти, но Сиби не могла проверить, потому что Мартин сидел к ней спиной и, не отрываясь, смотрел на приборы. А они с Мартой, Сэми и Майком прятались от холода в «салоне» — длинном и узком, как нора, с жесткими сиденьями и круглыми окошками-иллюминаторами. За окошками снова была вода вместо льда. Что-то в этой воде Сиби не нравилось, хотя вода была самая обычная, зеленоватая, неприветливая. Сиби предложила: «Давайте не будем здесь садиться», — но ее никто не послушал.

А потом, когда гидроплан завис уже близко-близко над водой, как комар над болотом, появились они. Они появились очень быстро, горбатые черно-белые спины, и Сэми крикнула: «Косатки! Какие огромные!»

И началось веселье. То есть, это было и страшно, и весело. У сестренок Сиби была игра — взять какой-нибудь небольшой легкий предмет, вроде дохлой землеройки или крота, и перекидываться им. Вот так же летал сейчас их гидроплан, хотя косатки им не перекидывались — просто выпрыгивали из воды и щелкали огромными зубастыми челюстями, поднимая здоровенные фонтаны. Сэми кричала. Майк тоже кричал. Марта лаяла. Мартин держал штурвал. Сиби швыряло из конца в конец салона и от стены к стене, как тушку крота. В общем, да — страшно и весело. А потом вдруг все кончилось — их сильно-сильно ударило, и иллюминаторы залила вода, и все начали спасаться. Сэми схватила ее, Сиби, хотя Сиби не просила хватать. Майк схватил винтовку и Марту за ошейник. А Мартин схватил лодку-рюкзак и ногами выбил люк, оказавшийся почему-то над головой. И стал всех выбрасывать в желтую самонадувшуюся лодку. Удержаться в ней было очень сложно, потому что играющие косатки подняли дикие волны, к тому же еще толком не рассвело, и очень сложно было разобрать: где вода, где люди и где лодка. Сиби вывалилась за борт в ледяную глубину и изрядно побарахталась, пока ее не выловили. И утопила ботинки. А потом они быстро-быстро поплыли к темной полоске, над которой нависли низкие брюхатые тучи. И опять были зарницы, очень красивые, бело-розовые, а когда Сиби оглянулась в качающейся лодке, то увидела, как огромная, ростом, наверное, с один из больших домов, косатка выпрыгивает из воды и — фрррррр! — падает прямо на то, что осталось от их гидроплана. После этого от гидроплана, конечно, не осталось уже ничего, и смотреть там было не на что, так что Сиби стала смотреть вперед.

И вот они выбрались на берег и побежали-побежали, чтобы согреться, и бежали-бежали по песку и по траве, пока в тучах не забрезжило бледно-розовым и стал виден длинный черный забор, обмотанный ржавой колючкой, вдоль которого они бежали. А за ним и еще забор, и еще, и дальше совсем высокий, но такой же дырявый и заброшенный.

Мартин сказал, что это линии обороны, только за ними теперь особо никто не следит, потому что людей не хватает. Под людьми он, кажется, имел в виду не совсем людей, вроде него самого или большого человека Батти. А Сэми устало плюхнулась на песок, обняла руками колени и сказала, что больше никуда не побежит, потому что дышать не может и ноги отваливаются. Мартин нахмурился и сказал, что надо убраться с берега и что тут все как на ладони. Сиби вытянула перед собой руку ладонью вверх, чтобы сравнить, — и на ладонь опустилась нежная-нежная, белая-белая пушинка. Как снег, только мягкая и совсем не холодная. Сиби подняла голову, и с неба прямо на нее посыпался замечательный белый пух. Она взвизгнула и пустилась в пляс, топча босыми подошвами пересыпанный камнями и ракушками песок. А Майк смотрел на нее, как на дуру. А Марта гавкала и тоже плясала вместе с ней, ловя пух зубами.

Глава 22

Саманта лежала в сарае на сене, надерганном из плотных, лишь чуть подгнивших брикетов, и пыталась понять, что она здесь делает. По сути, четверых людей и нелюдей, устроившихся на дневку в сарае, ничто не объединяло. Рядом, по правую руку, лежал андроид. Непонятно, спал или нет: Саманта не слышала его дыхания, но даже сквозь армейский комбез ощущала странное, струящееся от искусственного человека тепло. Андроиды умели убыстрять метаболизм — это увеличивало силу и скорость реакции в боевой обстановке, — но зачем это делать сейчас, в заброшенном сарае, где ничто им не угрожало?

После того как они выбрались на берег, андроид заявил, что днем идти опасно — патрули засекут с воздуха. Они убрались с пляжа и какое-то время шагали по невысоким, заросшим вереском холмам, то обходя каменные изгороди, то перелезая через них. Сэми был знаком этот пасторальный пейзаж Южной Англии: зеленые холмы и белые овцы, овцы и холмы, перекатывающиеся один в другой, пока не сливались в лиловую дымку на горизонте. Только теперь не было никаких овец, холмы поросли вереском и жесткой, привявшей к осени травой, а с неба сыпался странный белый пух и доносился гусиный крик.

Где-то через час, когда окончательно рассвело, они вышли к ферме. Андроид легко перескочил через невысокие воротца и отправился на разведку в компании своей псины. Спустя пару минут он вернулся и сообщил, что хозяев нет, жилой дом заколочен, а переждать день можно в сарае вверх по склону холма. Белая сука-канивр нюхала воздух и беспокойно поскуливала, но Мартин успокоил ее, положив ладонь на загривок.

В сарае, приземистом, сложенном из грубого серого камня, похоже, держали овец. Наверное, овцы, возвращаясь с пастбища, пережидали здесь холодные весенние ночи, или ягнились, или их тут доили и стригли — Сэми, выросшая в городских трущобах, мало что смыслила в сельском хозяйстве. На мгновение ей отчего-то представилась тетка в растянутой черной кофте и в черной же юбке, с унылым вдовьим лицом и строго поджатыми губами. Тетка, сидя на трехногой табуретке, доила недовольно блеющую овцу. Откуда, из какого старого фильма или сериала явилась эта картинка? Сэми хмыкнула и тряхнула головой, рассыпав по плечам медную копну волос.

Сейчас крыша сарая прохудилась, и сквозь нее отвесно пробивались солнечные лучи. В лучах кружились пылинки, блестящие, как беличья шкурка. Пахло сеном, навозом и молоком — этот теплый домашний запах так и не выветрился за все годы. Временами, когда ветер ударял в дырявую крышу, наплывал и другой запах — перебродившей кислятины, как будто где-то неподалеку скис целый чан теста. Майк при этом морщился и скулил, словно малыш, у которого режется зуб. Всем хотелось пить. В питьевом корыте на дне грязь засохла толстой коркой, однако за сараем обнаружилась колонка. Как ни странно, она работала. Сэми качнула рычаг, колонка захрипела, плюнула ржавчиной, а затем в землю у ее ног ударила тугая струя прозрачной, ледяной воды.

Все было хорошо, только Марта беспокоилась и рычала, обнажая длинные желтые клыки, — может, чуяла какого-то зверя, распугавшего овец, — а Майк куксился и хныкал. У него разболелась голова. Сэмми думала, что на самом деле мальчишка просто капризничал. Мартин так и не пошел с ним в лес искать отца, но и в деревню, поразмыслив, не отпустил. И правильно сделал. Там бы мальчика забили камнями, раньше или позже. Вдали от цивилизации люди дичают, думала Саманта, растягиваясь на сыроватом и колком, но все же уютном сене. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в потолке, щекотал прикрытые веки. Люди дичают, возвращаются к старым верованиям, верят в чох и чих, в сглаз и колдовство. Мальчишку бы убили. Мартин решил верно.

И вот они четверо лежали в сарае, и их почти ничто не связывало. Мартин хотел встретиться со своими приятелями-андроидами из сопротивления и донести до них некую важную весть… поднять на бунт? Глупо, как будто и без бунтов неприятностей мало. Майк просто дулся и, наверное, шел по следам отца. Девчонка из леса разыскивала какого-то Колдуна. Сэми смутно помнила тощего темноволосого паренька, вышедшего к ее дому, но так и не поняла до конца, что связывало его и Сиби. Они походили друг на друга, почти как брат и сестра… Хотя нет, вряд ли. Тот, кажется, был чистокровным человеком. Впрочем, неважно. Из всех четверых только у нее, Саманты, было настоящее дело. Надо было проникнуть в Лондон и добраться до какой-нибудь работающей лаборатории. Надо было понять, какие гены отвечают за мутацию Майка, и по возможности воспроизвести эту комбинацию. Это ключ к спасению, шанс исправить ее ошибку шестилетней давности… Сэми горько усмехнулась. Однажды она уже была такой самоуверенной. Создавая генетический компьютер, она верила, что дарит человечеству неограниченную власть над природой, — а подарила только неисчислимые беды. Не промахнуться бы на этот раз.

Надо поспать, подумала Саманта, она не спала уже, кажется, сто лет, с самого поселка андроидов, а только бежала и дралась и снова бежала. Покрепче зажмурившись, она повернулась на правый бок, как привыкла спать с самого детства, — и почти уткнулась носом в плечо Мартина. Твердое, теплое плечо под грубой тканью комбеза. Андроид вдруг вздохнул и чуть шевельнулся во сне, и его рука легла на бедро женщины. По телу пробежала дрожь, внизу живота чуть ощутимо заныло, и по ногам раскатилась слабость. Саманта широко распахнула глаза и с трудом удержалась от того, чтобы не усесться на сене торчком. Так. Это еще что такое? Ее потянуло на искусственных альфа-самцов? Мало вон Майка, отпрыска противоестественного союза, сопящего чуть внизу и слева… В чем дело? Или это тот грязный мужик, напавший на нее, разбередил что-то? Или просто у нее слишком давно не было мужчины? Под свитером спину защекотал пот, сладкая чесотка внутри усилилась. Саманта попыталась аккуратно отодвинуться, но тут Мартин перевернулся, и его вторая рука зарылась в рассыпавшиеся по сену рыжие волосы… Саманта так устала, что не стала убирать их или заплетать в косу и, ложась, успела подумать, что наверняка набьется целый пук соломы, потом не вычешешь… и вот широкая мужская ладонь почти касается ее шеи… да нет, не почти, касается, тонкие волоски на затылке встают дыбом, от пальцев андроида струится жар. Сэми чуть повернула голову и обнаружила, что Мартин совсем не спал. Он лежал с открытыми глазами, вызывающе-голубыми, не бывает у людей таких голубых глаз, ах нет, впрочем, были у одного человека…

— Что вы делаете? — без голоса прошептала Саманта.

Андроид, не сказав ни слова, одной рукой притянул женщину ближе, намотал волосы на кулак, с силой закинул ее голову и поцеловал в шею.

— Пустите! — прошипела Саманта, отчаянно извиваясь. — Пустите, вы…

Надо было сказать что-то ужасное, оскорбительное, но вместо этого вырвалось:

— Вы детей разбудите.

От его тела несло теплом, как от печки. Голубые глаза оказались совсем близко, и андроид шепнул ей в ухо, щекоча кожу дыханием:

— А если бы их здесь не было? Что тогда, Саманта Морган? Вы бы переспали с недочеловеком?

Прежде чем женщина успела опомниться, рука Мартина рванула молнию у нее на джинсах и, оттянув трусы, скользнула между ног. Саманта тихо ахнула, упираясь руками в широкую грудь.

— Вижу, вы вполне готовы… — хмыкнул андроид.

Его пальцы уверенно, слишком легко и уверенно, легли туда, куда так рвался гнилозубый насильник, — но на сей раз Саманте не было ни стыдно, ни противно, ни больно. Ей хотелось, чтобы он продолжал. Мысленно обругав себя самыми страшными словами, женщина вывернулась из-под его руки, откатилась в сторону и принялась застегивать молнию.

Андроид не стал ее удерживать — просто смотрел, без улыбки и без злости, как смотрел когда-то… «Заткнись!» — мысленно заорала она сама на себя.

И тут раздался резкий, визгливый собачий лай. Саманта села, завертев головой. Канивра в сарае не было.

Марта, вздыбив шерсть и прижавшись брюхом к земле, заливалась у подножия холма. Это было странно. «Очень странно», — подумала Саманта. Канивры обычно выли и лаяли, загоняя добычу, а догнав, молча и страшно бросались на загривок и вцеплялись в горло. Добычу Марта загнала. Добыча, в черной растянутой кофте, узкой черной юбке и с унылым вдовьим лицом, стояла в пяти шагах от Марты и неуверенно покачивалась, как пугало на сильном ветру.

Из-под платка старухи выбивались полуседые пряди. Саманта видела ее, замершую в резком полдневном свете, вплоть до мельчайших деталей — до узловатых вен на руках, дряблого мешочка под подбородком и ног в растоптанных ботинках, примявших обметанную инеем траву. Сэми Морган очень хотелось протереть глаза. Как крестьянка из ее фантазии появилась здесь? Почему Марта не атаковала, а, наоборот, ползла назад, угрожающе рыча и оскалив зубы, — словно пыталась удержать эту бабу на расстоянии?

Совсем обалдев, Сэми перевела взгляд на дом и только тут заметила то, чего не заметила в неверном предутреннем свете. Окна и двери были не просто заколочены. Они были перечеркнуты черными смоляными крестами. Откуда кресты? Саманте казалось, что они значат что-то — некое предупреждение, но какое? И где она это видела или вычитала? В том же фильме, откуда явилась старуха?

Ветерок, дувший от фермы, колко покусывал щеки. Ветерок пах прелью, гнилью, кислятиной и сажей. Саманта снова тряхнула головой и уже приготовилась сбежать вниз по узкой, протоптанной то ли людьми, то ли овцами тропке, когда рука Мартина легла ей на плечо. В ту же секунду за спиной раздался детский крик. Это отчаянно и пронзительно завизжал Майк. Морган стремительно крутанулась на месте и увидела, как мальчишка, сжав руками вихрастую голову, падает на колени прямо в пыль у сарая.

Сиби сразу не понравилось это место. Сухая трава кололась и плохо пахла, плохо, страшно, совсем как пах умирающий Старый в ее сне. Она свернулась калачиком, стараясь спрятать голову под мышку, подальше от мерзкого запаха и плохих мыслей. Но плохие мысли не уходили, кололись, как дурацкая солома. В мыслях плакал Майк, тонул в какой-то гадкой чернильной слизи Колдун, вороны каркали, клевали глаза мертвых наземников… людей. В общем, все было настолько плохо, что Сиби всхлипнула и все-таки уснула, чтобы убежать от таких ужасов.

Ее разбудил голос Марты. Марта просто заливалась. Сиби высунула голову из сена, отряхнула с лица труху и прищурилась на лучи большого яркого… солнца, вот. В лучах кружилась пыль. В пыли сидел Майк и держался за голову.

Сиби подобралась к нему на четвереньках и участливо спросила:

— Болит? Можно помазать жабьей икрой…

Майк уставился на нее злыми, в красных прожилках глазами и хрипло сказал:

— Сама ты жабья икра. Мне как будто виски сверлят. И воняет тухлятиной.

Он обнял колени и закачался взад-вперед, откинув голову.

— Ты чего? — испуганно окликнула Сиби, так громко, словно Майк был далеко-далеко, а не сидел совсем рядом.

— Это Маниту, — сказал-пропел мальчишка. — Маниту. Я думал, оставил его там, в Канаде. Он же индейский бог, не должен уходить со своей земли. Я поэтому и согласился лететь. Не хочу быть уродом. Хочу быть как все. А он за мной пошел. Пошел и орет сейчас у меня в черепушке, играет свою дурацкую музыку… Мне лет с трех так плохо не было.

— Надо выйти на воздух, — авторитетно заявила Сиби и потащила Майка из сарая.

Снаружи было светло и стояли Сэми и большой человек Мартин, а внизу Марта лаяла на какую-то тетку. Тетка была такая противная, что Майк при виде ее плюхнулся на землю, и его просто стошнило. А тетка развернулась и спокойно пошла за дом. Сиби видела, что Сэми разрывается, не знает, что делать, — то ли Майку помогать, то ли за теткой идти.

— Я его подержу, — крикнула Сиби.

А Мартин уже держал Марту, которая вовсе не хотела бежать за теткой и рвать ее, а, наоборот, жалась к ногам хозяина.

Сиби хотела еще сказать, что Сэми идти за теткой не стоит, но разве та послушается? Она даже Мартина не слушалась, и Колдуна бы тоже, и вообще — все делала по-своему. За это Сиби ее уважала. Но иногда Сэми вела себя глупо, просто как кузнечик с откушенной головой. Вот и сейчас…

Умом Саманта понимала, что не надо идти за этой скорбной вдовицей, которая так напугала здоровенного и свирепого канивра. Не надо идти в меченный смоляными крестами дом. Но что-то тянуло ее — может быть, то самое любопытство, что когда-то привело в науку, или… или она просто должна была казаться сильной. Она так растерялась в сарае, когда андроид распустил руки, что сейчас надо было выглядеть сильной и жесткой, показать, что все у нее под контролем. Поэтому, когда Мартин предостерегающе окликнул Саманту, та просто передернула плечами и двинулась вниз по склону.

Она легко сбежала к ограде фермы. Калитка была распахнута — здесь проходила черная вдова. Хозяйственные постройки, гаражи для техники, опустевшая конура, откуда-то — тележный обод и сама телега, просевшая, накренившаяся на бок — что за чушь, они ведь не в Средневековье… Широкая парадная дверь была заколочена, но старуха свернула за дом. По мере того как Саманта подходила все ближе, запах кислятины усиливался.

За домом обнаружился небольшой садик с яблоневыми и вишневыми деревьями и посыпанная гравием дорожка. Она вела к задней двери, видимо, кухонной пристройке. По стенам карабкался хмель, летом, наверное, зеленый и веселый, а сейчас бурый и скукожившийся. Крыша, выложенная туфом, мокро блестела на солнце. Пахло перебродившей бражкой. Они с Дианой, когда еще были девчонками и жили в интернате для трудных подростков, дружили с маленькой китайской оторвой по имени Чун Ли. Это Ли предложила купить слив на китайском рынке и сделать бражку в пятилитровой канистре прямо в их общей спальне… Ох и задала им тогда надзирательница…

Саманта решительно поднялась по трем ступенькам крыльца и шагнула внутрь. Внутри было темно. Глаза после яркого света почти ничего не видели — только медный блеск какой-то посуды, развешанной на противоположной стене, и начищенные ручки шкафов… Женщина заморгала, и проступила плита с духовой печью, раковина, рабочий стол — над ним, как на старой картинке, висели связки трав, лука и чеснока.

— Прямо жилище ведьмы, — пробормотала Сэми, чтобы себя успокоить. — Сейчас посадит в котел, крышкой накроет и сварит с лучком и тмином.

На острове в одиночестве она часто говорила сама с собой, вот и теперь несла успокоительную чушь — лишь для того, чтобы не думать, как же ей не хочется заходить в эту чистенькую, почти незапыленную деревенскую кухню.

А потом она заметила люк. Обычный квадратный люк, черневший в полу, люк с откинутой крышкой. Похоже, именно туда и удалилась старуха, потому что на двери, ведущей вглубь дома, красовался большой амбарный замок.

— Нет, Сэми, — сказала Морган вслух. — Ты туда не полезешь… потому что у тебя нет фонарика и ты навернешься и свернешь шею…

Фонарик, большой, черно-красный, валялся на кухонном столе рядом с разделочной доской. Сэми вздохнула, быстро, чтобы не передумать, схватила фонарик, присела на корточки рядом с люком и посветила вниз. В ноздри шибанул кислый запах. В подвал вела деревянная лестница, и там виднелся земляной пол, какие-то бледные ростки и вроде бы мешки.

— Эй, — окликнула Саманта, — эй, хозяйка. Вы там?

Голос заглох где-то в глубине погреба.

— Умный человек, — заметила Сэми вслух, — пошарил бы тут, поискал еду и убрался восвояси. Совсем умный вообще не стал бы сюда соваться. А вот идиотка вроде тебя, Саманта Морган…

Она ступила на первую ступеньку. Потом на следующую, старательно светя фонариком. Потом еще на одну. А потом земляной пол с ростками и мешками вдруг вспучился тусклой трупной зеленью, закипел, запузырился, оглушая дрожжевой вонью, и пополз по лестнице вверх.

Майк перестал орать, как только тетка скрылась. Ну тут Сиби уже все поняла. Тетка была вроде той большой жабы, которая чуть не убила Батти и подбиралась к Хантеру. Только жаба посылала картинки в голову, даже Колдуна почти одолела, без Сиби бы он пропал. А эта тетка была ходячей картинкой. Чтобы приманить Сэми. А потом ее ам! — и съест то плохое, которое воняет. Сиби не очень понимала, откуда она это знает, просто знала — примерно как знала, в какое место композиции следует положить дохлого жука, а куда сосновую шишку. Ясно было также, что плохое не действует на расстоянии, вон и у Майка почти головная боль прошла, стоило тетке уйти. Значит, ему надо было подманить Сэми близко. Значит, у них еще есть время.

— За мной! — крикнула Сиби и побежала, и Мартин тоже побежал, и это вовсе не показалось девочке странным — как будто она от роду командовала большими людьми.

Канивр Марта взвыла, но не бросила хозяина, а последним, охая и держась за голову, плелся Майк.

Они пробежали в калитку и сквозь двор со всякими интересными штуками. И завернули за угол. И миновали садик, где деревья были не дикие, а прирученные — Сиби успела на бегу подскочить и цапнуть один плод, маленький, красный и сморщенный. Так же, как она знала про жабу и про тетку, цвергская девчонка знала, что люди растят у домов специальные деревья для вкусных плодов.

А затем они взбежали по ступенькам в комнату с кучей красивых блестящих вещей по полкам и стенам («Посуда, буфет, кастрюли», — вспомнила Сиби) и тут увидели голову Сэми, торчавшую над полом. В первую секунду Сиби перепугалась — она подумала, что вонючее-плохое уже проглотило Сэми и сейчас голову доедало. А потом голова дернулась вниз, исчезая, а Мартин бросился на пол и запустил руки в дырку, где скрылась Сэми, а Майк истошно завизжал, вскинув ладони к вискам. Мартин выдернул Сэми, как вкусный корешок из земли. У Сэми глаза были закатившиеся, белые. А следом за ней поползло то самое: гниль, вонючая гадость, то, что Сиби видела во сне, то, что мучило и убивало Старого. Сиби взвизгнула и швырнула в это плод. Красно-бурый кругляш погрузился в слизь и исчез без следа, а та, кажется, сыто чавкнула и поползла быстрее.

Цвергская девчонка закрутила головой, но Мартин быстро тащил Сэми к выходу, а рядом был только белый, как снег, Майк, и Сиби вцепилась в него и заорала что было силы: «Убей это, убей, убей!»

Мальчишка-наземник широко распахнул глаза, издал какой-то клокочущий звук горлом и начал заваливаться назад. А серо-зеленая слизь, которая хотела съесть и Сиби, и Сэми, и Старого, и вообще всех, вдруг остановилась, побурела и сдохла.

Глава 23

Золотоглазка припала к земле и принюхалась, а затем ящерицей скользнула за камень. Ее деймон, гигантская стрекоза с размахом крыльев под два метра, с огромными фасеточными глазами и с жалом на хвосте, зависла над низкой грядой холмов. Лежать на земле голым животом было холодно, ледяной ветер с холмов стегал спину, но Золотоглазка раздвинула потрескавшиеся губы в ухмылке. Многие охотники наряжались в плащи и накидки из шкур убитых химер, а порой и людских кож. Ромул и Рем щеголяли в волчьих безрукавках, и только Стая знала, что безрукавки сшиты не из меха их добычи, а из шкур серых братьев, погибших во время последней охоты. Красавка не изменила простой льняной рубахе, а Люцио, словно издеваясь над собственной благородной кровью, ползал по грязи в горностаевой мантии.

Некоторые Бессмертные выезжали на Гон на лошадях, трубили в шотландские рожки, и начищенная сбруя блестела, и флаги развевались по ветру. И это было тупо — просто как лисья охота, только вместо лис химеры и люди. Другие оставались в Тир-на-Ногте, с помощью экранов и видеолинков наблюдая за происходящим, — так поступали и риалы, но чаще, конечно, вебберы. Стая охотилась по-другому. Всегда. Так было всегда, сколько Золотоглазка себя помнила. Они не загоняли добычу с помощью сотен подручных, собак и слуг. Они двигались по следу, руководствуясь зрением и нюхом, своим и своих деймонов. Их охотничьей территорией было графство Кент. Их охотничьим кличем — прерывистый волчий вой. Их девизом — «Убивай всех». А Мирра была их лучшей убийцей, пока ее саму не прикончил Дориан.

Золотоглазка не верила, что изуродовавший их пятнистый монстр — это Мирра. Она слишком часто видела смерть, чтобы знать: оттуда не возвращаются. Нет, скорей всего, это очередная поганая шутка Дора. Девушка, задрав верхнюю губу, тихонько зарычала. Дориана она ненавидела всегда и не понимала, что Мирра в нем нашла. Он никогда не охотился. Он смеялся над Зимним Гоном и гладиаторскими играми. Он считал Стаю животными и презирал их всех. Он и спасал их от Мирры — презирая, не спросив, нужно ли им это спасение. Клекот в горле перерос в гортанный рык.

Стрекоза, почувствовав беспокойство хозяйки, взмыла над холмами. Зрение Золотоглазки раскололось. Она видела заросший буро-зеленым мхом бок камня и полустертые буквы на нем с датами жизни и смерти и еще какими-то бессмысленными словами. Она знала, что прячется на старинном кладбище за развалинами церкви, — и одновременно в ее глазах качался разбитый на сотни осколков мир, склоны и изгороди, изумруд, лазурь, малахит и охра в радужной пленке отражений, и вовсе невыразимые человеческими словами цвета.

А потом Золотоглазка поняла, что причина беспокойства деймона — вовсе не в ней.

За холмами на дороге творилось что-то очень странное. Привычно собирая цельную картину из осколков, Золотоглазка увидела, как по шоссе несется покореженный старый джип, по самые стекла заляпанный грязью. А за ним черной глянцевитой жужелицей поспешал броневик СББ — Королевской Службы Биологической Безопасности. На броне сидело несколько «кузнечиков» в экзоскелетах и шлемах с круглыми нашлепками воздушных фильтров. Золотоглазка замерла, в желтом вельдовом угаре стараясь отделить свои мысли от мыслей деймона. СББ не охотилась на людей — только на химер. Водитель джипа нелегально пытается протащить в город химеру? Или… что-то другое?

Мозаичное зрение стрекозы мешало, картинка путалась. Золотоглазка уже приготовилась выскочить из-за камня и взобраться на вершину холма, когда джип, преодолев последний поворот, с визгом покрышек затормозил прямо перед воротами кладбища. Из него вывалились двое. Один, спрятавшись за колесом, принялся стрелять в броневик из двуствольного охотничьего ружья. Второй, спотыкаясь, ворвался в калитку и побежал к церкви, виляя между надгробиями. «Бах!» «Бах!» Золотоглазка чуть не рассмеялась. Кузен Люцио, Гарри Виндзор, был майором СББ. Их экзоскелеты не сразу брал даже лазер, не говоря уже о какой-то древней двустволке.

Пули бессильно грохнули о броню, а трое, ехавших на броневике, слитным движением взвились в воздух — и вправду похожие на гигантских черных кузнечиков. У двоих были комбинированные винтовки «Лайтбим». Они, как будто не замечая стрелка, перепрыгнули через джип и длинными скачками погнались за беглецом. Третий, с двумя баллонами за плечами, приземлился в нескольких метрах перед джипом. Он направил на стрелка и на его машину шишковатый ствол огнемета, и через секунду на месте джипа вспух ослепительный желтый шар. Загрохотало, а потом надгробие, за которым пряталась охотница, мягко качнулось от удара взрывной волны.

Тем временем второй беглец скрылся в дверях церкви. Золотоглазка, отдуваясь, перекатилась на спину. Сейчас она упиралась лопатками в каменную плиту и смотрела на острую церковную крышу и высокую колокольню за ней. Ей показалось, что на колокольне что-то движется. Можно было позвать деймона, чтобы рассмотреть поближе, но эсбэбэшники убили бы химеру. Девушка приказала стрекозе усесться на выход скальной породы на склоне холма, сложить крылья и слиться с серым камнем — и разорвала контакт.

Черные «кузнечики» уже допрыгали до церкви, когда с колокольни ударил колокол. Он бил неровно и гулко, как сердце, отмеряющее последние удары. Звон полетел над холмами. А черные «кузнечики», вскочив на крышу церкви, сорвали с плеч винтовки. Сереющее небо прочертили две бело-голубых нити. Звон колокола оборвался, зато раздался человеческий крик и заплясал огонь.

Третий эсбэбэшник тоже забрался на крышу и окатил колокольню длинной желто-рыжей струей огня. Строение заполыхало. Огненный сгусток, сорвавшись с верхней площадки, полетел вниз. В полете он все еще орал и махал руками и ногами, с которых срывались капли жидкого пламени. Ветер, пахнущей гарью и паленым мясом, горько щекотнул ноздри охотницы.

Золотоглазка вновь перекатилась за надгробие, сжалась в комок и подумала: «Что за черт?» В мыслях почти не осталось охряного привкуса «Вельда». Все затопило незнакомое ей доселе чувство, и имя этого чувства было — «страх». Удерживаясь за тонкую нить вельдового запаха, девушка перетекла в сознание стрекозы и, велев химере сняться с камня, отправила ее на юг.

Кровавое зарево заката, дробясь, зажигало в каждой иголочке инея и в каждом кусочке кварца багряные искры. Красавка сидела в сине-фиолетовой тени валуна и пыталась оживить желтые звездочки дрока — но куст оставался сухим и мертвым. Люцио, примостившись рядом на корточках, раздраженно за ней наблюдал. До Красавки, кажется, никак не доходило, что способностей они лишились навсегда. Ее тонкопалая рука неуверенно зависла над колючими ветками, опустилась… Девушка тихо ойкнула и обернулась к Люцио, сунув в рот палец.

— Уколол, — слабо улыбаясь, объяснила она.

Люцио вздохнул. Золотоглазка считала Красавку блаженной, Ромул и Рем придерживались того же мнения. Не будь она так прекрасна — нечеловеческой, чистой и прозрачной красотой… когда она шла полем, и трава оживала у нее под ногами, наливаясь сочной весенней зеленью…

Издали донесся колокольный звон, и Люцио вздрогнул, вырываясь из круга привычных мыслей. Его грифон Фалькор — странная тварь с песьей головой, поджарым ящериным телом и перепончатыми крыльями нетопыря, разлегшаяся рядом под укрытием изгороди, — тоже вздрогнула, хотя сейчас они и не были в полном контакте. Нахмурившись, Бессмертный завертел головой. Откуда доносился звон? Зачем колокола? Неужели деревенские засекли их и хотят предупредить своих?

— Смотри — Золотоглазка, — улыбнулась девушка, подняв голову.

Люцио резко обернулся, недовольный, что не он первый заметил стрекозу. Та зависла над живой изгородью в нескольких ярдах от них. Закатное солнце превратило крылья огромного насекомого в две золотые дуги. Грифон сердито заворчал, скаля зубы, — и стрекоза метнулась прочь, треща, как небольшой вертолет.

— Что-то не то, — пробормотал Бессмертный.

Сегодня они охотились по обычной схеме: волки загоняют, его грифон атакует, стрекоза следит за окрестностями. Проблема в том, что на сей раз загонять и атаковать было некого. Все звери и люди словно попрятались, и им пришлось тащиться к небольшой деревушке и выжидать, пока кто-нибудь из жителей не отправится прогуляться. Можно было, конечно, напасть и на целую деревню, но не стоило гадить там, где спишь. Кузен Гарри быстро бы проведал о делишках двоюродного брата, и строгий ошейник был бы Люцио обеспечен, принц он там крови или не принц.

— Не то, — повторил он, с тревогой следя за стрекозой.

И тут неподалеку завыл волк, и почти одновременно раздался шум мотора. Двумя стремительными прыжками Люцио поднялся на гребень холма, нависшего над деревней и дорогой, и, упав ничком, распластался на заиндевелой траве.

По дороге катился тяжелый армейский бронетранспортер «Фалькон». СББ, судя по черной окраске. Трое оперативников сидели на броне, у одного за плечами были баллоны — огнеметчик. Люцио слышал, что во время массовых атак химер эсбэбэшники встречали их огнем, но не думал, что огнеметы применяются здесь, на внутренних территориях, всего лишь в двух часах езды от Лондона.

Он перевел взгляд на деревню. Обычная деревушка — одна центральная улица, вымощенная брусчаткой, с лавочками по обеим сторонам дороги, площадь с колодцем и каменным крестом и непременный паб. Странно было только, что жители из домов почти не выходили. За все то время, что охотники вели наблюдение — то есть с полудня, — лишь одна старуха выползла из калитки и, шаркая, направилась в лавчонку, да попрошайка из беженцев, устроившийся под крестом, временами приподнимался и безнадежно оглядывал пустую площадь.

Броневик направлялся к деревне и уже спускался с холма на главную улицу. Люцио напрягся. Неужели их заметили? Сам он не видел волков, но краем сознания, связанным через «Вельд» с грифоном, ощущал, как серые тени кружат и мелькают в зарослях кустарника вокруг деревни. Если кто-то из жителей засек волков и связался с СББ…

Он не успел додумать эту мысль, потому что БТР вдруг взорвался. Точнее, от его черной поверхности отделился рой блестящих и быстрых точек, разлетевшихся в разные стороны. Люцио похолодел. Боевые дроны. С такими не справиться ни одному волку, ни всей стае. Ромул и Рем были в опасности. Люцио, оглянувшись на Красавку — та по-прежнему хлопотала над дроком, — нырнул в Фалькора и, перемахнув через изгородь, по-змеиному пополз, потек вниз, к броневику.

Ромул и Рем родились сиамскими близнецами, и их сознания были сплетены так же, как и тела. Тела разделили, а сознания остались спаянными до того дня, пока их не нашла воскресшая Мирра. Их потеря была больней всего. Теперь они всегда старались держаться рядом, как будто физическая близость могла заменить то, что они утратили, — даже спали с одной девушкой, бессознательно повторяя движения друг друга. Сейчас близнецы засели в кустарнике у моста, пересекавшего заброшенную железнодорожную ветку. Положив руку на плечо Рема, Ромул смотрел на деревенскую улицу внизу.

Колокольный звон заставил его насторожиться, и шум мотора Бессмертный услышал задолго до того, как черная длинная машина появилась на гребне холма.

Броневик эсбэбэшников остановился на противоположном конце деревни, и громкоговорители бесстрастно рявкнули: «ВСЕМ ЖИТЕЛЯМ — ПОКИНУТЬ ДОМА. ПОВТОРЯЮ, ВСЕМ ЖИТЕЛЯМ ПОКИНУТЬ ДОМА!»

Деревня молчала, как будто вымерла, — только нищий на площади, пригнувшись, метнулся вверх по улице, к мосту, но его тут же скосил тонкий бело-голубой луч лазера, вырвавшийся из ближайшего дрона.

В броневике открылся люк, и оттуда выскочили несколько человек в желтых костюмах биозащиты. Они двинулись от дома к дому, распахивая двери. Через некоторое время показались и жители деревни — их выгоняли из собственных жилищ под дулом комби-винтовок и выстраивали на площади. Люди шли странно, как будто во сне, как будто не понимая, что происходит. Многие пошатывались. Другие надсадно кашляли, прикрывая рты. Третьих поддерживали родные. Всего вокруг колодца с крестом собралось около двухсот человек.

Ромул сам не заметил, как зарычал, ощеривая зубы. Будь у него на загривке шерсть, она бы встала дыбом. Прятавшиеся в зарослях волки, он чувствовал это, тоже напружинились и зарычали. Рем поднял голову и хрипло проговорил:

— Сейчас их всех убьют.

В этот момент грохнули первые выстрелы.

Когда затрещали первые выстрелы, Люцио выскользнул из сознания грифона — и застыл, думая сразу в нескольких направлениях. Во-первых, он подумал, что боевые дроны вряд ли автоматические, иначе бы давно заметили и уничтожили химер. Значит, ими управляет оператор из броневика. Во-вторых, он прикинул, что реальную опасность представляют только бойцы в экзоскелетах, потому что тяжелые костюмы биозащиты делают остальных эсбэбэшников неповоротливыми и медлительными. И наконец, в-третьих, ему отчего-то вспомнился последний разговор с Дорианом, когда тот обозвал его шутом.

«Почему?» — спросил тогда Люцио.

«Потому что, — ответил Дор, глядя на него пустым овалом маски, — тебя от трона отделяют только пять человек. Если с ними что-то случится — а с ними непременно что-то случится, потому что они не из наших, — ты будешь править этой страной. И чем же ты сможешь похвастаться? Тем, как выпускал подданным кишки на Зимней Охоте?»

«Зимнем Гоне», — автоматически поправил Люцио.

Да, это был их последний разговор. С тех пор Дор отправился искать Саманту Морган и сгинул, Мирра воскресла и набрала силу, эсбэбэшники стали уничтожать мирных жителей… а он, Люцио, по-прежнему выпускал кишки из своих будущих подданных.

Которых, вообще-то, обязан был защищать.

Впрочем, его следующий поступок вряд ли объяснялся этим — просто военные были куда более достойной добычей, чем дохлые поселяне.

Грифон одним слитным движением вылетел на дорогу и змеей скользнул в открытый люк броневика. Оттуда раздался короткий придушенный крик — и дроны, заметавшись, бессильно зависли.

Словно это было сигналом, волки выскочили из зарослей. Три крупные серые тени набросились на «кузнечика» с огнеметом, и рычащий клубок покатился по земле. Стрекоза, стремительно налетев сзади на второго оперативника, ударила жалом под шлем, в мягкую затылочную ямку, пропоров волокно экзоскелета. Третий успел дважды выстрелить, завалив одного волка и ранив второго, и скачками помчался в холмы.

Грифон и стрекоза устремились за ним. Эсбэбэшники в костюмах биозащиты отстреливались, но волки легко уворачивались, держась на расстоянии и выжидая. В эту секунду Люцио, уже разделившийся сознанием с грифоном, запрыгнул в люк и, отшвырнув в сторону труп оператора с раздавленной головой, забегал пальцами по панели. Вновь ожившие дроны раскрасили площадь лазерной паутиной, выцеливая оставшихся эсбэбэшников.

Весь бой продлился не больше двух минут.

Люцио вылез из броневика, вытирая пот.

Ромул и Рем, одинаковые, как правая и левая ладонь, стояли у креста в окружении своих волков. Те выли, закинув к небу длинные морды, оплакивая погибших братьев, и Рем с Ромулом тоже выли, гортанно и зло.

Золотоглазка длинными прыжками спускалась с холма, прямо сквозь колючие заросли.

А Красавка, неизвестно как очутившаяся на площади, склонилась над одним из убитых жителей. Точнее, над одной — над женщиной, прикрывавшей своим телом белоголовую девчонку лет пяти. Девочка была еще жива. Красавка протянула к ней руку…

— Не трогать!

Голос прозвучал так повелительно, что Красавка замерла. Все четверо обернулись на окрик. У ближайшего дома — судя по вывеске, кондитерской — стояла рыжеволосая женщина в армейской куртке и потрепанных джинсах. Рядом с ней переминался с ноги на ногу парнишка лет двенадцати и приплясывала тощая девчонка в мешковатом свитере, с расцарапанными босыми ногами.

Глава 24

Саманта подумала, что эти — дети, подростки — и есть самое страшное, что она видела за прошедший день. Не мертвые деревни, не дома с черными крестами, не кислую дрянь, ползущую из подвала, и даже не команды солдат в черной и желтой униформе, боровшихся с серо-зеленой заразой самым древним и страшным способом. Огонь. Несколько деревень были выжжены дотла, и над городком, мимо которого они проходили, тоже курились дымы. И были длинные свежезакопанные рвы — вот это уже совсем плохо, подумала Сэмми Морган, вот эти вот рвы. Ясно, что воняющая кислятиной дрянь пожирала тела, но после этого не подыхала сама, а сбивалась в полужидкую клеточную массу. И продолжала жрать.

Значит, рвы в скором времени превратятся в котлы, кипящие заразой. Надо было срочно добраться до Лондона. «Что они там, совсем с ума посходили? — думала Морган. — Где врачи, где сыворотка, где все?» Неужели Британия впала в Средневековье и боролась с новой чумой так же, как пятьсот лет назад боролся с чумой зараженный Лондон? Но ведь и тогда были монахи, были лекари, были госпитали, куда людей отправляли на карантин…

Они шли пешком, потому что любой транспорт легко было засечь с воздуха, а по дорогам ездили черные броневики. Саманта все же рискнула бы взять транскар или вездеход, но Мартин быстро поставил ее на место.

— У вас есть удостоверение личности? — спросил он. — Нет? И что вы скажете патрулям?

«Убью их», — подумала Саманта, уже наглядевшаяся на солдат в черном.

Но говорить ей действительно было нечего. Даже если бы у нее осталась ID-карточка, вряд ли ее настоящее имя улучшило бы ситуацию. Хотя, может, ее бы все же доставили в Лондон и наконец удалось бы поговорить с работниками министерства здравоохранения, с врачами и учеными и понять, что тут происходит.

Самое ужасное, что день, раскинувшийся над умиравшей землей, был просто великолепный. Ясный, солнечный, с прохладным ветерком, мокрой, подернутой инеем осенней травой и жужжанием поздних насекомых над вересковыми пустошами, все еще окутанными лиловой дымкой цветов. Даже Майк, с утра бледный и хмурый, еще не пришедший себя от шока, повеселел и споро вышагивал, сжимая лямки рюкзака.

Саманта шла и думала, что вот это и есть самое ужасное. Природа как будто показывала: вы, люди, сгинете, а я буду все так же равнодушно-прекрасна. Но на сей раз природа ошибалась. Кажется, серо-зеленая дрянь убивала не только людей, так что природе срочно требовалось объявить общевойсковой сбор.

И природа приоткрыла Саманте завесу тайны, мельком показав свой стратегический план, — так разведчики в старых фильмах о войне краем глаза видели карту во вражеском штабе и старались запомнить детали.

Эти дети были страшны. Может быть, даже страшнее равнодушного великолепия этого дня. Двое мальчиков, смуглых, одинаковых, стоявших в окружении рычащих волков. Девушка с огромными светлыми глазами и лицом пятилетнего ребенка. И та, что спускалась с холма, — голая, вся в шрамах, с лицом грубым и злым. Впрочем, все они были покрыты шрамами. И тот высокий парень, что вылез из броневика, тоже. Саманта сразу поняла, что он их вожак, по тому, как другие бессознательно, вполоборота косились на него, ожидая приказа. Парень мог бы быть даже привлекателен, не будь он так болезненно тощ. Ободранная накидка из чего-то сильно напоминавшего крысиные шкурки его тоже не красила.

Мартин незаметно ускользнул куда-то в переулок и теперь наверняка целился в голову вожаку из винтовки. Марта тоже пряталась, примериваясь, как бы половчей вцепиться в горло мальчишкам-волкам. Площадь усыпали трупы, в желтых костюмах биозащиты и в гражданской одежде. Девушка с отрешенным детским лицом склонилась над одной из убитых, и тогда Саманта крикнула:

— Не трогать!

Девушка обернулась, расширив глаза. Волки и люди напружинились, готовясь к атаке. И тут вдруг вперед вылетела Сиби и радостно пропищала:

— А я вас видела в голове Колдуна! То есть, по-вашему, Дориана. Он уже почти не Дориан был, но вас все равно снил… помнил. Вот. Ты — Люцио! — Она ткнула пальцем в высокого паренька в нелепой мантии. — Вы — Ромул и Рем, и я даже не поняла сначала, вас два или один. Ты — Золотоглазка. Ты очень злая, потому что несчастная и некрасивая, так думал Колдун, но, по-моему, ты просто злая. А ты Красавка, и тебя он снил чаще. Он думал, что ты вроде человека-оленя, но не Центр, а просто… человек-олень был лесной, а ты полевая. А где Мирра? Он правда ее убил? Я иногда думаю, что убил, а иногда, что нет, потому что он говорил с ней как с живой, хотя мертвые тоже говорят, вроде человека-волка, он говорит с Сэми.

Саманта, резко выдохнув, удержала Сиби за плечо, а то бы та непременно побежала знакомиться с волками. Тот, кого она назвала Люцио, сделал знак своим друзьям и шагнул вперед. На Сиби парень не смотрел. Он смотрел на нее.

— Вы Саманта Морган, — сказал он. — Я видел вас в «Хронике Апокалипсиса». Значит, Дориан вас нашел. И где же он сам?

«Если бы я могла ответить», — подумала Саманта и просто пожала плечами.

Чужая женщина сразу не понравилась Золотоглазке, и, хотя Люцио сказал «Саманта Морган», Золотоглазка мысленно продолжала называть ее просто «чужой женщиной». Саманта Морган была героиней детской страшилки, матерью чудовищ. У сказочного чудовища были клыки, и когти, и пасть, как у гиены или баньши, а у этой матово-белая кожа, карие глаза и красивые рыжие волосы. Эта была реальна и сразу начала распоряжаться. Золотоглазке очень хотелось свернуть ей шею или отдать приказ деймону, чтобы тот пощекотал чужачку ядовитым жалом. Но приходилось сдерживаться — драка за власть Стае сейчас не нужна.

В Стае и так все было неладно. Во-первых, Ромул и Рем. Золотоглазка чувствовала их тоску и боль. Девушка не понимала, как они так могут. Если бы убили ее деймона, она бы сразу умерла или свихнулась, как Мирра. А эти позволяли отщипывать от себя по кусочку. Может, все дело в том, что близнецы изначально были одним, а потом их разделили, и они с детства привыкли к потерям.

Потом Люцио. Он мгновенно запал на эту чужачку, как будто она все же была сказочной ведьмой или королевой — короче, кем-то важным, а Стая так, побоку. И Золотоглазка снова вспомнила, кто такой Люцио, и, совсем уж некстати, издевательские слова Дориана: «Он с вами на время, пока не вырастет. Для принца Йоркского вы только игрушки. Потом появятся другие игрушки — парламент, палата Бессмертных, армия. А вас он забудет». Золотоглазка ударила его тогда, но удар разбился о пустую белую маску, как об стену, — даже непонятно, сумела ли она причинить Дориану боль.

Красавка прилипла к маленькой черноволосой девчонке из леса по имени Сиби. А Золотоглазка осталась одна. Ах нет. У нее все еще был ее деймон.

Чужая женщина сказала, что в деревне и вокруг эпидемия и трогать трупы нельзя. А Красавка вдруг выдала, что и так это знала, — мол, ей уже давно снится, что она дерево, по которому ползет гниль. Это было очередное ее чудачество. Мало ли что выдаст дурочка без деймона, но женщина Морган и девчонка Сиби прислушались к ней, а девчонка еще и завопила, что у нее тоже был сон про какого-то Старого, который гнил.

Люцио все пытался вызнать про Дориана. Девчонка несла в ответ чепуху. А чужая женщина подошла к мальчику, который пришел с ними, и что-то ему шепнула. Тот сначала замотал головой, а потом побледнел, сделал решительное лицо и подошел к той маленькой деревенщине, что выжила при расстреле. Он остановился над ней. Девочка, сидя на брусчатке, все кашляла, вытирала окровавленный рот рукавом и дергала за руку свою мертвую мать. Мальчишка прикрыл глаза и побелел до того, что выступили скулы и резко очертилась нижняя челюсть, как у трупа. Девочка поперхнулась, сжала горло — и вдруг перестала кашлять. А парнишка уже шагнул к следующей, толстой старухе, которая ворочалась у кладки колодца, а потом к тощему старику, и к другим, раненым и больным. Он останавливался над ними, и надсадный кашель смолкал, хотя кровь не переставала течь. Одна из спасенных, тетка с пегими волосами и длинным лошадиным лицом, кинулась мальчишке в ноги и вцепилась так крепко, что пришлось ее оттаскивать. Другие просто смотрели.

За всем этим Золотоглазка не заметила, как пара волков скрылась в переулке, и вскоре оттуда донеслось рычание, визг и лай. Зато Ромул и Рем заметили. Подхватив винтовки убитых эсбэбэшников, они нырнули в глубокую тень между домами и вскоре вытолкнули оттуда человека. Нет. Андроида. Высокого, белокурого, в армейской форме. Он тащил за ошейник крупного белого канивра с черными полосами по хребту. Канивр рычал и щелкал зубами на волков.

— Ну вот, вся компания в сборе, — тихо сказала чужая женщина. — А теперь нам надо попасть в город. Химер берите с собой — этот район заражен, звери могут погибнуть.

И Люцио подчинился ей, как будто она вдруг возглавила Стаю.

Дорога была разбита танковыми гусеницами. Трясясь в слишком широком кресле, Саманта опять вспоминала старое кино: там какие-то беженцы ехали в грузовике с открытым кузовом, а мимо тянулись сожженные поля, разрушенные города и земля в воронках от бомбежки. Здесь не было ни воронок, ни развалин, а ближе к городу исчезли и следы пожаров. И ехали они не в грузовике, а в большом междугороднем автобусе. Химер загрузили в багажный отсек. Автобус просто взяли со стоянки, которую никто не охранял и где торчало еще два десятка таких же. Эти дети, кажется, не представляли, что такое частная собственность. На автобусах стояли «вечные» органические двигатели последней модели, активирующиеся отпечатком пальца или ID-картой владельца. Золотые карточки Бессмертных позволяли им брать любую машину. Любой комм. Заходить в любую дверь и забирать все, что душа пожелает. Для них, усмехнулась Саманта, наступил тот самый коммунизм, о котором так любил порассуждать Алекс. Правда, для этого потребовалась биологическая катастрофа планетарного масштаба.

Оторвавшись от окна, Саманта обернулась к Люцио. От подростка, сидевшего в соседнем кресле, разило немытым телом, потом, зверем. Но глаза у него были очень внимательные и очень… цепкие? Под грязью на щеках угадывалась россыпь веснушек.

— Как мы попадем в город? — спросила Морган.

Люцио помолчал, как будто подбирая для ответа человеческие слова, и хрипло сказал:

— Как обычно. Покажем карточку на блокпосте. Нас пропустят.

— А нас?

— А вас спрячем. Они не станут обыскивать автобус. Мы тысячу раз так делали.

Что было неправдой — вряд ли они так часто выбирались из города, иначе знали бы об эпидемии.

Мотор ровно гудел. За окном мелькали поля и промышленные склады, и рельсы заброшенной железной дороги, и снова поля с изгородями. Закат уже отгорел, только самые верхушки холмов еще розовели на фоне налившегося синевой неба. Над спинкой водительского сиденья угадывались широкие плечи и светловолосая голова андроида. Почему-то это зрелище успокаивало Саманту.

— Сколько тебе лет? — спросила она, вновь оглянувшись на Люцио.

— По какому счету? — хмыкнул он, обнажая грязноватые неровные зубы.

— По нашему. Где-то пять-шесть, так? Насколько я помню, потомство особей, зараженных генботом, развивается в три раза быстрее обычного.

— Потомство о-со-бей?

Люцио, кажется, откровенно забавлялся. Морган почувствовала раздражение.

— Ах да, я и забыла. Отпрыски благородных фамилий. Политическая и финансовая элита. Господа Бессмертные. Твою мать не пугает то, во что ты превратился?

Люцио вдруг скорчил идиотскую рожу, вскочил на четвереньки на сиденье и запрыгал по всему салону, дико ухая и хохоча. Через мгновение к нему присоединились смуглые близнецы, девушка с грубым лицом и, после секундной паузы, обрадовавшаяся веселью Сиби. Они скакали, вопили и гоготали, как стая обезьян, трясущих решетку вольера, — и Саманта наконец-то поняла, кого ей напоминают эти дети, и Сиби, и Бессмертные из поколения два. Маугли. Ребенок, забытый родителями и воспитанный дикими зверьми. Сиби с ее Старым, выросшая в лесу. И подростки-Бессмертные, затерянные в равнодушном городе, перенявшие повадки своих химер. Их родители погрязли в интригах, пытаясь вырвать власть друг у друга, или бездумно веселились, позволяя химерам и чуме медленно разъедать королевство. Ну а дети — дети, как всегда, избрали другой путь.

Ужасные и прекрасные, и уже не люди в полноценном смысле этого слова. Саманта оцепенела, не зная, что делать, но Майк, до этого молчаливо пялившийся в окно, вдруг обернулся и прикрикнул:

— Эй, вы, дураки, хватит беситься.

И они, как ни странно, успокоились. А потом впереди замаячила бетонная ограда, вышки с прожекторами и перегородивший дорогу шлагбаум. Первый блокпост на пути к городу.

Глава 25

Спайдер как раз вел на Рим армию вольсков, когда его вызвал Люцио. С диким раздражением веббер затормозил сценарий и ответил.

Спайдер так удивился, что вывалился из вирта и подвис на пару секунд. Церебральное подключение тут же среагировало: «Прервать игру, да, нет?»

— Иди ты в жопу, — вслух сказал Спайдер и откашлялся.

Кажется, он давно не смачивал горло. Сделав пару глотков из трубки, Спайдер, не входя в вирт, врубил голо-экран. Перед ним появилась злая и грязная физиономия Люцио.

Спайдер моргнул, опустив на глаза прозрачное третье веко, и снова спросил, шепелявя и пришептывая:

— Какая еще карантинная зона, чувак? В СББ что, совсем обурели? Они не пускают тебя?

По лицу риала пробежала судорога.

— Тут какая-то чума. Короче, они всех загоняют в карантин. Мы свалили, нас не стали преследовать. Но блокпосты на всех дорогах. Повторяю — найди нам вход.

Спайдер ухмыльнулся безгубым ртом.

— А Красавка с тобой?

Можно было и не спрашивать — Красавка всегда с ним.

— И что? — отозвался Люцио.

— Пусть меня поцелует — тогда найду.

— Как она тебя поцелует, дебил, если ты в камере?

— В вирте.

— У нее нет церебрального подключения.

— Через адаптер.

— Да она скорей Шелкопряда поцелует.

Тут картинка на экране смазалась, — видно, на том конце шла борьба за комм. Потом появилось лицо Красавки. Спайдер ухмыльнулся шире, всеми розовыми беззубыми деснами — а пусть смотрит.

— Паучок, миленький, я тебя поцелую, — сказала Красавка. — Только, пожалуйста, найди нам вход.

— Не вопрос, крошка. Дай мне пять секунд.

Он справился за восемь — что тоже, в общем, неплохой результат. Возвращаться в сценарий пока не стал. Этих идиотов наверняка придется вести, а он был не лучшим веббером — не мог поддерживать сразу несколько процессов в оптимальном режиме. Зато и не самым уродливым. Может, Красавка действительно его потом поцелует.

Вход нашелся на станции Брикстон — конечно, не на самой станции, ту давно взорвали и засыпали, отрезая Застенок, — а в вентиляционной шахте. Сеть нелегальных входов искали вебберы и проверяли риалы, составляя общую базу. Данные постоянно обновлялись — то эсбэбэшники сами находили активные входы, то крякали базу, так что сейчас ее разделили на несколько сегментов и засадили во второй слой вирта, доступный только вебберам. Понятно, у СББ были свои вебберы, но не такие крутые. Самые крутые вебберы получались из Бессмертных поколения два, а никто из них с СББ не сотрудничал. А эсбэбэшники и не слишком докапывались: они опасались, что в город полезут нелегалы с непроверенным товаром и всякой заразой, а вебберы из иммортелей с нелегалами не связывались — ни за бабки, ни за так. Плебс их мало интересовал.

Спайдер подключился к внешним инфракамерам и следил, как ведомые перемещаются по раздолбанному райончику. Когда-то там обитали азиаты и ниггеры. Потом азиаты и ниггеры съехали в центр, а в Брикстоне поселились иммигранты из Италии и Испании, где бушевал очередной кризис. Сейчас большая часть домов стояла заколоченной — все старались перебраться за Стену. Но какая-то жизнь наблюдалась, особенно в пабах и тратториях. Там пили пиво и вино, жрали пиццу и спагетти, смотрели последний матч «Манчестер Юнайтед» с «Челси» — короче, делали вид, что ничего аномального не происходит, что мосты через Темзу не перекрыты и что они живут не в Застенке, а в столице. Спайдер вел Стаю мимо таких освещенных мест темными задворками и садами, иногда с садистским удовольствием заставляя лезть через колючие изгороди или пробираться по крышам. Он немного надеялся, что под грифоном древняя черепица провалится и зверь переломает себе лапы. Параллельно, не вторым процессом, а в перерывах, он думал, а что это за лузеры тащатся вместе с Люцио. Один явно андроид боевой модификации. Двое детишек, пацан и девчонка. И еще какая-то баба. Баба казалась смутно знакомой, так что, когда ведомые в очередной раз попали под камеру, Спайдер сделал снимок и увеличил контрастность и разрешение в зрительной проге, а затем скинул ее фейс в поисковик. Ответ выплыл почти сразу, и Спайдер отвалил челюсть, чуть не выронив при этом питательную трубку. Саманта Морган. Откуда они взяли Саманту Морган? Он лихорадочно полез на второй уровень вирта, стирая инфу о запросе в поисковике, но уже чувствовал, что завяз, — СББ выйдет на след. Там точно заинтересуются, откуда это у юзера Спайдера взялся свеженький снимок «матери чудовищ».

— За это Красавка должна мне как минимум отсосать, — пробормотал веббер, вызывая Люцио и одновременно ставя защиту на свой канал.

— С кем ты разговариваешь? — тихо спросила Саманта.

Они как раз пробирались через задний двор заброшенного дома. Кирпичную изгородь обвивали кусты роз, без цветов, зато с колючками. Саманта уже поцарапала руку и сейчас высасывала кровь, засунув в рот палец.

Люцио легко перескочил через забор, поймал спрыгнувшую следом Красавку и обернулся к Морган. В темноте его светлые глаза почернели, а худое лицо бледно светилось. В десяти шагах белела стена дома. На втором этаже виднелся балкончик с железными прутьями решетки. Под балконом на траве валялся перевернутый мангал.

— Это Спайдер. Он веббер, — резко ответил Люцио, как будто его слова что-то объясняли.

— «Сетевик»?

— Веббер. Недоношенный ублюдок, который не может самостоятельно ходить, жрать и даже дышать. Их запихивают в камеру и подключают к церебралке и ко второму уровню вирта. Второй уровень — специально для них, обычным юзерам туда не войти. Там они играют в свои стратегии, или трахаются, или музыку сочиняют — я не в курсе. Все понятно?

— Нет, — Морган покачала головой, прислонившись к холодной кирпичной стене. — Не понятно. Я создавала генбот специально для того, чтобы таких случаев не было. Чтобы таких детей можно было вылечить.

— Вылечи себя, — непонятно ответил Люцио и перескочил в следующий двор.

Его грифон, похожий на вислоухого дракона из «Бесконечной истории», негромко рыкнул на Саманту и серебристой дугой метнулся за хозяином.

Люцио злился на себя, как не злился уже давно. Когда их поймала Мирра… когда его поймала Мирра — потому что начала она именно с него… так вот, даже тогда не было так обидно. Она пригрозила убить Фалькора. Она просто скинула ему на комм видео Фалькора, бьющегося в прочной сети, а рядом с грифоном стоял какой-то чел в ковбойском прикиде и целился из крупнокалиберного «Вепря». Конечно, Люцио сразу закинулся «Вельдом», чтобы проверить, что происходит, — и, конечно, ощутил страх и ярость своего деймона. И пришел к Мирре. Сам. Потому что смерть деймона означала его смерть. Даже не в связке — просто он бы сдох, если бы что-то случилось с Фалькором. Сдох от тоски. А потом уже на него приманили всю Стаю. Красавка пошла, потому что для нее он был как деймон и без него она бы умерла. Золотоглазка пошла, чтобы его героически спасти. Ромул и Рем — потому что хотели доказать, что не боятся. Вот так их всех и поимели… но это было в сто раз менее обидно, потому что Мирра все же была из своих.

А вот когда ему в лоб нацелил кургузый «Керен» придурок из СББ на блокпосте… это оказалось трудно выдержать. Трудно не вцепиться в глотку человеку зубами, чтобы теплая терпкая кровь забила струей. Все опять решил Фалькор. Чувствуя ярость хозяина, он завозился в багажном отсеке, где ему и без того было тесно с волками. А Люцио не хотел, чтобы убили Фалькора. Пусть прикончат Красавку и Золотоглазку, Ромула и Рема, но только не грифона. И он отступил. Это был позор. Опять Стая опозорилась из-за него.

А теперь Золотоглазка предлагала нечто еще более позорное.

Поймав Люцио за локоть, она заставила его пропустить остальных вперед и шепнула:

— Давай отдадим ее Мирре.

— Что?

Золотоглазка кивнула на Саманту, неловко перебирающуюся через очередной забор:

— Мирра получит «ориджин». Первоначальный код. А нам вернет способности.

Люцио нахмурился:

— Почему ты думаешь, что Мирра согласится? И что она сможет нам что-то вернуть?

— Согласится, — горячо зашептала Золотоглазка. — Ей же главное было отомстить. Доказать, что она сильнее. И она доказала. А мы ей не враги. И покажем это, если отдадим Морган.

Сжав плечо Люцио, она повторила, как будто до него не дошло сразу:

— Ее враг — Дориан. Ну и насрать на него. А мы ей не враги.

Вожак вгляделся в лицо Золотоглазки, серое в серых сумерках. Дориан был прав — она некрасива, и потому несчастна. Она всегда пыталась что-то сделать для него и для Стаи, но вечно попадала впросак. Вот и сейчас хотела быть полезной — так хотела, что не понимала, какую фигню предлагает.

— Прогнуться под Мирру? — нехорошо улыбнулся он. — После того, что она с нами сделала? Приползти на брюхе с поноской в зубах? Да я скорее Дориану поклонюсь, чем этой стерве.

Девушка отскочила. Ее глаза загорелись во мраке двумя желтыми точками, а из горла вырвалось глухое ворчание. Впрочем, через секунду она совладала с собой и сказала довольно спокойно:

— Как хочешь, Люцио. Я только предложила, а решать, конечно, тебе, — и помчалась вслед за остальными.

Ее стрекоза протрещала крыльями где-то наверху. Люцио остался один во дворе заброшенного дома. Нет. Не один. Фалькор поднырнул под руку жестким загривком, потерся о ногу. Люцио никогда не был один.

Они пробежали еще пять кварталов: два были тихими, пустыми и черными, в третьем Саманта заметила что-то вроде факельного шествия — люди окружили церковь и, кажется, собирались ее спалить. Правда, потом луч прожектора метнулся по небу, и вместо креста Саманта увидела на церковном шпиле полумесяц, но вряд ли это что-то меняло. В четвертом много народу сидело в уличных забегаловках с широкими спектр-экранами и слышался рев толпы и крики: «Давай! Пасуй уже! Гол!» Их пришлось обойти стороной. В пятом вообще был какой-то карнавал с огнями, шутихами и громкой нервной музыкой, странным образом попадавшей в один ритм с пляской прожекторов над головой.

Город жил и дышал, но это было лихорадочное, булькающее дыхание смертельно больного. Саманту передернуло. Она боялась не заразы, а слишком яркого света и шума, непривычных после одинокой хижины на озере. Пляшущие на карнавале, кажется, заметили одну из химер — гигантскую стрекозу некрасивой девушки, — но приняли за праздничную декорацию или за одну из полицейских камер, шнырявших над южными окраинами города. Красавка уже успела шепнуть ей про Стену. На севере, западе и востоке вокруг Центрального Лондона выстроили тридцатифутовую стену с огневыми точками. На юге город рассекала естественная преграда — Темза. Центр и Застенок. Смешно — в прошлом застенком именовали тюремную камеру, а теперь богатые лондонцы, запершие себя между Стеной и рекой, называли Застенком остальную часть города… или, возможно, всего мира.

Размышления прервал возглас Люцио, непрерывно поддерживавшего связь с веббером через нашлепку мини-комма. Они добрались. Справа были развалины станции подземки. Их окружал небольшой сквер, заросший канадскими кленами. Сквозь поредевшую листву пробивался свет единственного фонаря. Прямо перед ними виднелся приземистый четырехугольник вентиляционной шахты. Грифон легко сорвал ржавую решетку. Мартин подсветил фонариком. В шахте виднелся ряд железных скоб, уходящих вниз, в дышавшую холодом темноту. Скобы при проверке оказались прочными, но тут обнаружилась одна закавыка. Если стрекоза могла ползти, цепляясь коготками за трещины в бетоне, а гибкий, как змея, грифон ухитрился просочиться в шахту и стечь по лестнице, то волкам и канивру здесь было не спуститься.

— Поищем другой вход? — неуверенно предложил один из близнецов.

Люцио мотнул головой и нахмурился. Похоже, у него были проблемы со связью.

— Спайдер не отвечает. Плюс у нас нет времени — эсбэбэшники уже почти наверняка засекли нас со стрит-камер.

— Мы можем их понести на спине, — упрямо нахмурился второй близнец, выпятив нижнюю губу.

— Или мы можем разделиться, — негромко произнес молчавший до сих пор андроид. — Вы… — он кивнул на близнецов с волками, — вы поищете перевозчика — один друг говорил мне, что через реку гоняют паромы и перевозят нелегалов. Мне надо в казармы, а они вообще находятся за Стеной. И Майк идет со мной.

Саманта сразу ощерилась:

— Нет. Вы идите куда угодно, хоть к черту на рога, но мальчик пойдет со мной. Вы что, не видели, что творится снаружи? И не понимаете, что он может сделать?

— Да, — криво ухмыльнулся Мартин. — Я уже слышал. Ключ к спасению и все такое. Только я не позволю вам препарировать его, как лягушку.

Сэми, раздувая ноздри, гневно уставилась на андроида. Он глядел с обычной невозмутимостью — скала, которую не сдвинет с места ни шторм, ни ураган. И тут вдруг раздался звенящий голос Майка:

— А меня вы вообще спросили?

Все обернулись к нему. Мальчик смотрел на них с не меньшей яростью.

— Ты меня обманул, — выпалил он в лицо андроиду. — Ты вообще не хотел говорить, что случилось с папой. И ты… — Он ткнул пальцем в непривычно молчаливую Сиби. — Ты обещала, что мы пойдем искать отца, а вместо этого мы ищем твоего поганого Колдуна. И все вы… — тут мальчишка окинул их свирепым взглядом, — фрики! А я пойду с ней. Хоть какую-то пользу принесу, пока вы играете в свои идиотские игры.

— Значит, решено, — быстро подытожил Люцио.

Он все еще возился с голографической панелью комма, скользя пальцами по зависшему перед ним световому кубу, — но связь, очевидно, не восстанавливалась.

— Ромул и Рем с волками остаются здесь, наблюдают, потом присоединяются к нам. Мы с Морган идем к этому вашему… как его?

— Базз Баум, — ответила Сэми. — Институт Людвига, Риджент-стрит. Он генетик и очень интересовался химерами еще на… лабораторной стадии эксперимента. И просто порядочный человек. Он должен нам помочь.

— Должен — не обязан, — проворчал один из близнецов.

— Хорошо. Вы знаете, где нас найти. И давайте уже выдвигаться, пока нас не накрыли, — подытожил Люцио.

Он первым нырнул в шахту вслед за грифоном. За ним девушка с детским лицом — Красавка и хозяйка стрекозы. Следом полезли недовольно бурчащая Сиби и рассерженный Майк. Близнецы вместе со своими химерами беззвучно растворились в тенях парка. Саманта и Мартин остались на улице одни. Сэми подумала, что надо что-то сказать на прощание, — и неожиданно поняла, что прощаться ей совсем не хочется. Еще она поняла, что все это время чувствовала себя намного уверенней, зная, что рядом андроид и его белый канивр. И даже не потому, что он ее спас…

— Вы потом найдете нас? — сказала она, глядя на жухлые кленовые пятерни под ногами. — Потом, когда завершите свою… миссию.

— Я непременно найду вас, Саманта Морган, когда завершу свою миссию, — торжественно заявил андроид.

Она вскинула голову, ожидая увидеть насмешку в его глазах, — но Мартин, развернувшись, уже шагал прочь, и канивр белым призраком трусил рядом с ним.

Сэми вздохнула, закусила губу и полезла в шахту.

Спайдер не отвечал, потому что его все-таки засекли. Как раз, когда Люцио, стоя посреди кленового сквера, пытался снова набрать его код, в камеру ворвались люди в черной форме. Спайдер растянул губы в улыбке. Смешно. Он не смог бы и курицу задавить, а эсбэбэшники пришли арестовывать его при оружии и в боевых шлемах с воздушными фильтрами. Нет, правда смешно.

— Отключитесь от сети, — пролаял один, наверное, командир, наставив на него ЭМ-шокер.

Эти дебилы, наверное, никогда прежде не арестовывали вебберов, иначе сами давно отрубили бы сеть и вообще электричество. Ах да. Тогда бы сдохла система жизнеобеспечения — он ведь замкнул все на один контур, когда родаки пригрозили отключением от второго уровня. А он, видать, понадобился людям в черном живым. Что ж, тем лучше…

— Повторяю, отключитесь от сети, или мы применим болевое воздействие.

Ага, напугали ежа голой жопой. Внутренне хихикая, он врубил прямую трансляцию со зрительной коры на свой YouTube-канал, и теперь весь веб наслаждался спектаклем.

— Если хотите что-то сказать зрителям, пожалуйста, говорите в микрофон, — прохрипел он, стараясь как можно отчетливей выговаривать слова и представляя, как выпучиваются глаза оперативника под шлемом.

А затем, через церебро, отрубил электричество. И, чтобы уж наверняка, автономный водитель сердечного ритма. И еще успел выдавить на последнем вдохе искусственных легких: «Смерть оСоББистам!» — прежде чем навсегда уйти на второй уровень.

Глава 66

Саманта шла, еле переставляя ноги от усталости. Она едва замечала, как ржавые скобы обдирают пальцы, как болят плечи, как луч фонарика пляшет по стенам шахты. Потом были две серые гермодвери, открывавшиеся поворотными колесами, за ними какой-то зал с древним оборудованием — белое пятно света выхватывало шкафы, переключатели, пульты — за этим еще одна дверь, на сей раз просто запертая на замок, — ее вырвал из стены грифон — и, наконец, кабина диспетчера и платформа. И пути, маслянисто блестящие, уводящие в черную пасть туннеля.

Здесь было одновременно душно и холодно, и затхлый воздух пах плесенью. Вогнутые стены с обрывками постеров расписаны слоями граффити. Саманта устало отметила картинки из недавнего прошлого: скалящиеся звери, пауки, кресты, лозунги «La Mort to Immortals!», «Апокалипсис сейчас», огромная, на половину платформы, морда зомби с темными потеками глаз. Под ногами валялись бутылки, свертки, кучи тряпья, — видимо, когда-то тут жили или, по крайней мере, отсиживались во время облав. Здесь хорошо было играть в постапокалипсис и плохо переживать его. Люцио велел Саманте посветить на стену, чтобы определить направление, — дико и нелепо смотрелся на этой изрисованной стене аккуратный перечень станций и красный круг с синим прямоугольником в центре.

Они спустились с платформы в туннели и пошли дальше. Луч фонарика терялся вдалеке. Глаза подростков и их химер сверкали зеленью, отражая свет. Звук шагов почти мгновенно глох под низким сводом, черными змеями тянулись кабели. Временами ботинки с плеском ступали в лужу. Саманта попыталась представить, что может водиться в здешней воде, но быстро отказалась от этой затеи. Усталость стискивала ее все сильнее, сжимала свинцовыми кольцами. Это был очень длинный день — от падения в море и до этого туннеля, а перед ним еще длинные дни. Когда ее и детей захватили в плен? Позавчера? Три дня назад? Когда она покинула островную хижину? События путались, сознание подергивалось тонкой непрозрачной пленкой. И, как всегда, в минуту смертельной усталости и отчаяния она услышала его голос:

«Ну, и как тебе нравится мой Сад, Саманта?»

«Какой Сад?» — опустошенно подумала она.

«Разумеется, Сад Эдемский. Сад, где люди и животные добра и зла не разумеют, как в первый день творения».

«О чем ты говоришь, Алекс? Об этих детях? — Она почувствовала нарастающую злость, и это придало ей силы. — Ошибаешься. Ошибаешься, Алекс. Может быть, они и невинны, как звери, но вот добро и зло разумеют отлично. Они бросились защищать мирных жителей от тех солдат, рискуя собой. Они помогают мне. Они люди, Алекс, — как бы тебе ни хотелось убедить меня в обратном».

«Хорошо. Люди, — согласился Алекс с неожиданной покладистостью, и Саманта внутренне усмехнулась — настоящий, живой Алекс никогда не поддался бы так быстро. — А как насчет этого?»

Саманту будто что-то толкнуло. Она споткнулась, луч фонаря метнулся влево и вверх, высветив прилипший к стене огромный беловатый кокон. И тут же раздался пронзительный женский визг. После секундного смятения Саманта поняла, что визжит Золотоглазка, а ее стрекоза суматошно мечется по туннелю, колотясь о стены и треща крыльями. Женщина отшатнулась. Что могло напугать эту девушку, голышом бегающую по зимним холмам и умеющую убивать так же легко, как пить или дышать?

Сиби очень понравился спуск в глубокую темную нору — это было совсем как дома, когда она жила с сестренками и Старым и беспокоилась только о том, чтобы ее Композиция была красивей и правильней остальных. Внутри нора была, конечно, просторней, но устроена почти так же. Только в Зале Обновления вместо сестренок, застывших в Долгом Танце, были дурацкие картинки. Но что требовать с наземников? Удивительно уже то, что они сумели прорыть такую большую нору, не обрушив свод. Наверное, они использовали особенных огромных кротов. Сиби живо представила себе этого крота и подумала, что неплохо будет наткнуться на него в туннеле, и принялась гадать, кто кого заборет — грифон крота или крот грифона.

Все эти интересные и веселые мысли были прерваны диким визгом. Сиби подскочила и уставилась туда, где прыгающий по стене луч высветил большую куколку. Ничего пугающего в куколке Сиби не обнаружила, а, наоборот, сочла ее очень уместной. Значит, для рытья нор использовали не кротов, а здоровенных гусениц, питающихся землей, как дождевые червяки. А потом, наверное, эти червяки закукливаются, и из них вылупляются огромные мотыльки. Или стрекозы, вроде той, что у Золотоглазки, — хотя личинки стрекоз живут в воде. Но, может, нору затапливает водой по весне, как иногда случалось с норками сестренок? Как только цвергская девчонка подумала об этом, она поняла, что стоит в холодной и мокрой луже — и уровень воды в этой луже, кажется, повышался.

— Это Шелкопряд! — вопила Золотоглазка. — Шелкопряд!

— Успокойся, дура, — рявкнул Люцио.

— Это мерзость, мерзость! Уберите! Убейте его!

Саманта недоуменно оглянулась на Люцио, но объяснила происходящее ей Красавка.

— Это легенда, — тихо сказала девушка, — одна из легенд Тира. Тир-на-Ногта, нашего города. Говорят, что Шелкопряды — это Бессмертные из третьего поколения и что они уже совсем не люди. Они начинают пожирать мать еще в утробе, а съев ее, закукливаются… только никто не видел взрослого Шелкопряда.

— Это брехня, — отрубил Люцио. — Девчачьи сопли. Если бы это было правдой, что бы Шелкопряд делал здесь? Отсюда нет выхода к Тиру…

— Есть, — все так же негромко и спокойно возразила Красавка. — Секретная ветка метро. Ее строили на случай срочной эвакуации. Она ведет от «Пикадилли-Сёркус» к двадцать второму уровню.

Золотоглазка все еще дрожала и всхлипывала. Стрекоза села ей на спину, вцепившись коготками, — и по коже поползли темные кровяные дорожки, а расправленные крылья насекомого над плечами девушки в свете фонарика казались крыльями феи или ангела.

— Откуда ты знаешь? — сощурился Люцио на свою подругу.

— Паучок рассказывал, — вздохнула Красавка. — Он так старался похвастаться тем, что разведал всякие секреты и тайны. Ты ведь почти не говорил с ним, и никто из риалов, а я говорила, потому что мне было его жалко.

— Тебе всех жалко…

Не слушая больше их перепалку, Саманта шагнула вперед и протянула руку к кокону. Пальцы коснулись жесткой и чуть липкой поверхности, и вдруг женщина ощутила, как что-то толкнуло ее изнутри. То ли изнутри кокона, то ли изнутри собственного тела — похожее она чувствовала, когда в животе толкался ее малыш. И так же, как тогда, в сознание хлынула странная смесь образов и ощущение дивного умиротворения и спокойствия. Все будет хорошо. Все будет хорошо, говорил ей Шелкопряд, успокойся, нет ни страдания, ни боли, ни темного туннеля подземки — есть лишь я и ты, мама…

С криком она отшатнулась. Одновременно из-за спины раздался тонкий голосок Сиби:

— По-моему, это плохая нора. Ногам мокро. Тут вода течет.

И, сквозь истошный стук собственно сердца и звуки перебранки, Саманта действительно услышала шум текущей воды. Взглянув вниз, она обнаружила, что высокие армейские ботинки уже погрузились до середины голенища. Гул и рев вдали нарастал. Стены коридора ощутимо дрогнули.

— Бежим! — крикнула Саманта.

Она первая помчалась по туннелю вперед, надеясь, что до следующей станции все же ближе, чем до той, что они оставили позади.

Сиби сначала шлепала по лужам, потом брела по колено в воде, потом по пояс. Вода была очень, очень холодной и черной! И они шли против течения, так что приходилось налегать, а то поток сносил назад.